Толкования на Откровение Иоанна Богослова 21:2

 Ст. 1-4: И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их; и отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет; ибо прежнее прошло.

Как понимать нам это новое все – и небо, и землю? Будет ли это новое, говоря языком философии, субстанциально новым, т.е. в полном и безусловном смысле новотворением, или только изменением бывших, сохраняющихся в своей основе, но являющихся в новом сочетании и явно лучшем виде? Св. Андрей Кесарийский решительно высказывается за такое второе понимание этого нового мира, ссылаясь на известное место из Послания ап. Павла к Римлянам об освобождении от подверженности тлению твари.

«Ибо, – говорит он, – если тварь ради нас подвергалась тлению, то, по свидетельству апостола, вместе с нами свободится она от работы истления в свободу славы чад Божиих (Рим.8:21), будучи обновляема в блистательнейшем виде, но не подвергаясь окончательному уничтожению, как о сем думали блаженный Антипатр и другие святые». И далее он ссылается на священномученика Иринея, который говорит: «Не истребляется и не уничтожается ни состав, ни существо твари (ибо верен и истинен устроивший ее), но преходит бо образ мира сего (1Кор.7:31), т.е. то, в чем было преступление, ибо в сем обветшал человек, а потому, по Божественному о сем предведению, и образ сей был только на время». Великий Мефодий в слове о воскресении об этом говорит следующее: «Неудобоприятно такое иных рассуждение, что все до основания погибнет и что не будет ни земли, ни воздуха, ни неба; ибо хотя для очищения и обновления весь мир и воспламенится, будучи потопляем огнем, однако не дойдет он до окончательной погибели и истребления». И далее, приведя Рим.8:19–21; Пс.103:30; Ис.65:17–18; 66:22, он заканчивает: «Итак, ради нас бывшая, тварь вместе с нами же последовательно изменится к лучшему, не переходя, как мы по смерти, в небытие».

Стихи 1–2: Иоанн, снова называющий себя по имени, в 21-й главе дает описание нового Иерусалима, и при этом, что касается всей обновленной природы, он говорит совсем обще и коротко, просто обозначая ее как новое небо и новую землю и добавляя, что прежнее небо и земля миновали и что моря уже нет. По связи речи и по изображению дальнейшему, здесь море нужно понимать уже в собственном смысле, так что тайнозритель этим обозначает, что в будущем, рисуемом им, мире ни морей, ни океанов, ни великих, ни малых, уже не будет, откуда опять-таки как будто следует, что суша, наоборот, свое соответствующее место там будет иметь, лишь в ином виде. Самый момент этой перемены старого мира на новый Апокалипсис нам не изображает. «Как будет происходить самое изменение вселенной, – говорит св. Григорий Нисский, – сие должно быть изъято из предметов нашего любопытства». А блаж. Августин в своем сочинении «О граде Божием» пишет: «В мировом пожаре уничтожатся совершенно от огня те свойства тленных стихий, которые соответствовали нашим тленным телам, и мир, обновившись к лучшему, получит полное приспособление к людям, обновившимся к лучшему и по плоти» (XX, 16).

Предсказание песни 20-й главы о приготовлении Невесты Христовой к браку с Агнцем теперь исполнилось: с неба сходит от Бога Новый Иерусалим, приготовленный именно как невеста, украшенная для мужа своего. И вот голос с неба, как бы свидетельство всего горнего мира, громко и возвещает, что это – скиния Бога с человеками. Христианский рай, в отличие от фантастических измышлений древнего и нового мира, представляется нам как не телесное и чувственное, но возвышенно­духовное состояние, и именно как наивысшее блаженство богообщения. Бог есть полнота и совершенство – в отношении всего того наилучшего, что только может изобразить, а также чего и не может вообразить слабое и бледное воображение человеческое. И знаем мы, что в этом бесконечном блаженстве будущего богообщения и око не видело, и ухо не слышало, и не приходило на сердце человеку – все то, что уготовал Господь любящим Его (см.: 1Кор.2:9; Ис.64:4).

Таким-то общением и соединением с Богом и явится этот Новый Иерусалим, изображаемый в 21-й главе, ибо там Бог будет обитать с людьми, и они (уже в полной мере и истинном смысле) будут Его народом, – Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, т.е., как мы уже знаем, изгладится и до конца, совершенно отойдет не только теперешняя наша скорбь и печаль, но и всякий след печали их, какую унесли они из своей жизни земной, так что все то, чем скорбит человек теперь, там будет радостью и источником неизъяснимого наслаждения и утешения.

И смерти не будет уже. Закон смерти в настоящей нашей земной жизни есть самый сильный из всех законов природы органической. Он представляется даже более сильным, в данном периоде земном, чем самый основной ее и всеобщий противоположный закон – закон жизни, ибо всякая органическая жизнь, необходимо и абсолютно – без исключений, заканчивается на земле смертью; а ведь «хорошо смеется тот, кто смеется последний». Но так это теперь; в том-то и будет первое и коренное отличие в этом не только для человека, но для всей будущей живой природы новом, лучшем мире, что она будет до конца и совершенно живая. Там смерти не будет совсем, как это неоспоримо точно и ясно и сказано здесь в Апокалипсисе. А с этим вместе отойдет и «всякое теперешнее горе и скорбь»: ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее – прошло.

Чем, в самом деле, представляется нам настоящая наша жизнь? Уже издревле назвали ее юдолию (долиною) слез. И такова она и есть – со всякой точки зрения: и с религиозной, как мир падения и греха, а за ними, как обратная сторона монеты, – всевозможных страданий, неудовлетворенности и смерти; и с практически-житейской, как нескончаемый ряд огорчений, разочарований, плача, болезней и всевозможных, неисчислимых бедствий; и, наконец, с философской, где поэтому всегда была сильнейшей философия пессимизма, и чем дальше, тем чаще, устойчивей и крепче. И вот, как тьма исчезает при восхождении солнца – сразу и абсолютно до конца, так и все скорбное и тяжелое – в той будущей жизни. Здесь – неизбежные лишения; там – Бог – абсолютная полнота всего нужного нам. Здесь – разочарования и крушения надежд; там – сплошное море сбытая всех ценных и дорогих нашему сердцу надежд и чаяний, всегдашнее осуществление всего желанного, всего, что раньше было только светлою мечтою. Болезни, очевидно, не будет в том общении со Христом, когда Он и при земной Своей жизни целил всяку болезнь и всяку язю в людех (Мф.4:23), когда исцеление самых неизлечимых недугов давалось от Него простым прикосновением риз. Да в следующей, 22-й, главе указывается и особое, нарочитое средство для исцеления всяких болезней. Какие же могут там быть вопли и плачи, когда там одна сплошная отрада и ликование, когда, как мы недавно приводили, ни глаз наш не видал, ни ухо не слыхало ничего подобного тому, что там уготовано от Бога людям, и именно любящим Его, а потому мы и не можем ни представить этого, ни передать словом, ибо закон психологии тот, что мы и воображать можем лишь то, для чего в наличном нашем земном опыте воспринимали соответствующие элементы. О, дал бы Господь достигнуть этого и жить этим всем любимым нами, как и всем и ненавидящим нас, а с ними и самим нам!..