Мне никто никогда не рассказывал о Боге. Но я всегда знала: что-то есть. Или кто-то. Я знала, кто-то помогает, если очень попросить. Конечно, просила, чтобы не вызвали на уроке, чтобы не ругала мама. Если не помогало, знала: плохо попросила. Семья не церковная, никогда ничего не рассказывали о вере или о церкви. Но все были крещены. Почему? Так надо. И еще потому, говорила, впоследствии, мама, что была война, а под бомбами не бывает неверующих. На Пасху ездили на кладбище. Бабушку помню плохо, только помню, что она пекла куличи. Я как воробей выклевывала с них крашенное пшено. В школьном учебнике (как пропустили?!) увидела картину «Благословение Сергием Радонежским Дмитрия Донского перед Куликовой битвой». Это было как потрясение. Я ничего не знала о Сергии, кроме того, что было в подписи под картиной, но я знала – это самый лучший человек. Я не знала, как это объяснить подружкам и себе. Я говорила, что он самый красивый человек из всех, что жили на Земле. А потом (классе в пятом) мы с мамой поехали на экскурсию во Владимир и Суздаль. И я увидела Храм Покрова-на-Нерли. Издалека. Из автобуса. И поняла: Это не мог построить человек. Это строил Бог. А вечером мы сбежали с ужина и пошли на службу во Владимирский Успенский Собор. И я узнала, где живет Бог. Народу было много. Видимо был какой-то праздник. Пел прекрасный хор. Чистый тенор священника и могучий бас диакона наполняли весь храм. Но у меня было чувство, что я слышу Самого Господа, только совсем не понимаю слов, и в то же время они не нужны, потому что и так хорошо.
Да, еще в Риге. Нет, город красивый, но не мой. Я прямо испугалась, все никак не могла уйти от Домского Собора. В какую улицу не сверну, все к нему возвращаюсь. Еле вырвалась. Иду по городу. Нравится вроде все. Мило так. И вдруг маленькая церквушка. МОЯ. Русская. Даже слишком московская в этом чужом городе. И почему-то я страшно испугалась, что она закрыта. С бьющимся сердцем взялась за ручку – открыта! Я вошла внутрь – и больше ничего не помню. Я была просто счастлива. Я была ДОМА.
А потом все ушло. Не совсем, а куда-то глубоко внутрь. Жизнь вокруг была быстрая, шумная. Я комсорг, участница всех смотров-конкурсов, командир всех парадов, певица всех концертов. А все не то, все чего-то не хватает. И тоска. Ляжешь лицом к стене. Что тебе надо? Не знаю. Ах, так, тогда сама себя за волосы с кровати, и вперед – ха-ха.
Оглядываешься назад и думаешь, Господи, сколь терпелив и милостив Ты был ко мне. Особенно эта поездка в Киев. С друзьями. Лавра? Что вы, нам с друзьями некогда было туда пойти. Все по городу гуляли. Дома смотрели, магазины. После Москвы в магазинах шок: все есть, даже ряженка! Это ведь восьмидесятые годы. Москва пуста, за всем огромные очереди. Какая уж тут Лавра. Но все-таки уговорила их зайти в храм. Оказались около Владимирского Собора. Мои друзья постояли у дверей. А я всё-ё знаю. Я пошла ставить свечи. Там икона есть «Спас нерукотворный». Я тогда не знала, как она называется. Поставила свечу. Поднимаю к Нему глаза. А Спаситель протягивает ко мне руку, в которой лежит мое сердце. И я точно знаю, что это мое сердце. И оно грязное-грязное. Нет, икона не изменилась. Но как я все это видела, я не могу объяснить. И Лик. Дивный. Глаза, смотрящие с такой болью. На меня? Не может быть! Я ушла к друзьям. Постояла около них. Что-то они говорили о живописи. Вернулась к иконе. Нет! Все так! Вот Он держит мое сердце, как бы говорит: смотри какое грязное – надо очистить. И ушли. Потому что не может быть. Потому что никто не поверит. И не поймет. Как расскажешь? Я потом искала в альбомах и в храмах такой Лик. Это сейчас много книг. Тогда это была редкость. Похоже, но не Тот. И вдруг в одном альбоме увидела Его. Знаете, какой? Спаситель с иконы Андрея Рублева! Та икона, из Звенигорода. И что удивительно, много лет спустя, я попала во Владимирский Собор в Киеве. С замиранием сердца подошла к иконе Спаса нерукотворного, а там икона в стиле восемнадцатого века: с маленькой головкой и пухлыми щечками, прости Господи. Но я-то видела другую! Спрашиваю, может перевесили? Нет, говорят, всегда висела именно эта.
И опять закрутилась в жизни. Просто не знала, как по-другому. Потом началась «свобода». И вдруг полезли всякие «нло». Что вы, сама тарелку видела, точно знаю, что есть. Все думала, кто они такие, эти нло. Читала всю литературу про них и поразилась – всегда от них страх, потом болезнь, потеря памяти и пр. Ходила на выставки про них. И вдруг на одной выставке увидела французскую гравюру 17 века, изображающую как на полицейского напали зеленые человечки. В подписи говорилось, что они его связали (изображен привязанным к дереву) и требовали согласиться служить им. Полицейский отказывался и призывал Имя Божие. Тогда разверзлись небеса, явился Господь, благословил его – и зеленые человечки исчезли! Все понятно, сказала я себе, это бесы, и мне стало смешно, почему я сразу это не поняла, и странно, что, увидев эту гравюру, люди продолжают говорить о каких-то цивилизациях. И все это стало не интересно.
Потом попала к колдунье. Наслушалась! А все думала, если они такие хорошие и помогают людям, то почему между собой грызутся (все она мне рассказывала какие они друг другу пакости делают) и почему семьи у них пятые по счету и т.п. и т.д. Книжки они мне все свои совали. Я как заглянула в них (упражнения от Кастанеды), а там какие-то упражнения типа йоги и написано, что если вы станете их делать не так, то умрете. Я с детства зарядку не люблю, с пионерского лагеря, а уж со смертельным исходом – извините. И охота кому-то, как говорится, судьбу испытывать! Но привязчивые! Еле от них отвязалась потом. Только молитвами батюшки.
Потом настали трудные времена. И единственным утешением стала потребность (необъяснимая для меня тогда!) хоть минутку побыть в храме. Единственным тогда храмом, известным мне, который всегда открыт – был Елоховский Собор. Туда я и мчалась, бывало, с другого конца Москвы, чтобы хоть пять минут постоять около Тихвинской иконы Божией Матери. Без мыслей, без слов, просто постоять. Но почему-то потом появлялись силы жить. Ведает Господь имена тех женщин, которые, убираясь в храме, обмывали меня вокруг, но никогда не сделали ни одного замечания! Позже, уже работая в храме, я постоянно вспоминала их, как образец ЛЮБВИ.
А потом тяжко заболел отец. И врач сказал – операция, но гарантии нет. И я пришла к НЕЙ. И сказала Матери Божией, что я не знаю, как и не умею молиться, но мне больше некого просить. Я сказала Ей, что Она должна меня понять, потому что Ей тоже было больно. И что я прошу Ее умолить своего Сына помочь мне. И вдруг поняла, что Она меня слышит. Не знаю, как поняла. НЕ ЗНАЮ. Но слышит! Операция прошла великолепно. Отец встал.
Вы остались бы неверующими?
Но я боялась спрашивать, да и не знала у кого, что мне теперь делать. И Господь послал мне человека, который помог мне воцерковиться.
Познакомилась я с молодым человеком, и он пригласил меня поехать на Рождество на приход. Я ведь грешным делом поехала туда из любопытства и романтики. Ну как же, Кинешемские леса, елки, чистый снег, храм, ночь по Рождество и монахи, живые, настоящие. Вот так.
Еле выстояла вечернюю службу, ничего не понимая. Вдруг говорят, отдохнем, и всю ночь будем молиться. Ой, думаю, занесло же меня, лежала бы на диване, книжку читала. А тут и уйти в сторожку неудобно как-то. Вдруг батюшка подходит и распоряжается: «Вы, вы и вы – исповедоваться по очереди – в том числе и меня, – остальные отдыхать» И ушел. Ну не успела я отказаться. Вот проблема! Ладно, дождусь, и откажусь. Все ушли из храма. Сейчас, вспоминая, удивляюсь промыслу Божьему, я ведь, если бы за мной стояла очередь, все время бы переживала, что кому-то мешаю, что люди ждут. А тут в храме только я, батюшка и Бог!
Тогда я не думала ни о чем. Вообще была пустая голова. Сейчас объясню батюшке, что он ошибся, и уйду. А батюшка подошел к местночтимой Казанской иконе Божией Матери, мягко так поставил меня на колени, накрыл епитрахилью, и вдруг я стала говорить! А сама удивляюсь, что я говорю, почему я говорю, что происходит. Как бы измученная душа, без ведома разума, презрев его, сама плакала пред Господом. Так я исповедовалась первый раз.
Ночная служба была тяжела. Старушки лет под девяносто с клюками уступали мне места. Во как выглядела! Да вы знаете, как выгоняет враг из храма новоначальных. Болело все. А тут еще внутреннее состояние, как будто я кувшин пустой. Ни мыслей, ни чувств, одна физическая боль во всем теле. И ни слова не понимаю, кроме «Господи помилуй». И тут Причастие. Меня наполнила такая РАДОСТЬ, что я с удивлением оглядывалась: как они сдерживаются, чтобы не кричать от радости и не танцевать. Мне это стоило огромных трудов. Потом я не могла говорить. И все вокруг оказалось таким красивым. Нет в человеческом языке слов, чтобы описать, что я тогда видела. Мир таким, каким создал его Господь. И он был неописуемо прекрасен! Человеческие творения могли быть красивы. Но Божии…! Разница была непередаваема.
А потом я вымолила себе духовника. И это само по себе было чудом. Но это уже другая история.
Комментировать