Священник Григорий Геронимус для «Азбуки супружества»
Священник Григорий Геронимус родился в 1982 году в семье священника. В 1998 году окончил школу, в 2000 поступил в Православный Свято-Тихоновский богословский институт (ныне ПСТГУ). Окончил его в 2005 году. В этом же году рукоположен в диаконы. Служил в храме иконы Божией Матери «Живоносный Источник» в Царицыне, в 2007 году командирован в женский монастырь. В августе 2011 года, еще в сане диакона, назначен настоятелем строящегося храма Всемилостивого Спаса в Митино. В декабре 2011 года рукоположен в священники. Женат, отец шести сыновей.
– Отец Григорий, ваш отец, протоиерей Александр Геронимус, перед тем как стать священником, уволился из научного института и устроился в храм сторожем.
– Это было до моего рождения. Я родился в 1982 году, а отец был рукоположен в 1979. Все события, которые связаны с крещением моих родителей, их воцерковлением, и насколько это в то время было против шерсти, я знаю только по рассказам. Мои старшие братья помнят многое из того, что предшествовало пути отца к священству (в частности, его увольнение из научного института), а я уже родился и рос в семье священника.
– Но период, когда он служил в Белгородской области, а мама со всеми вами жила в Москве, и то он изредка выбирался в Москву, то вы к нему, вы помните?
– Конечно. Всё мое детство так прошло. Даже немножко помню время, когда отец служил в Старом Осколе, но это отрывочные воспоминания – мне было четыре года, когда его перевели оттуда в село Малакеево Белгородской области, где он прослужил до 1993 года. Мы жили с мамой, а когда отец приезжал домой, это был праздник. Он ехал каким-то сложным путем, на перекладных, чтобы приехать домой не в семь утра, а в пять, и эти два часа пробыть с мамой. А потом приходили люди, и, хотя физически отец был дома, ни мама, ни мы его особенно не видели, но всё равно радовались его присутствию. Это сейчас в Москве много храмов и священников, а тогда у верующих редко бывала возможность прийти к священнику, исповедоваться, о чем-то с ним посоветоваться, и люди очень ценили моменты, когда такая возможность появлялась. Многие люди приходили к отцу для того, чтобы исповедоваться и молиться прямо дома.
– И до Тысячелетия Крещения Руси это было рискованно и для священника, и для людей, которые к нему приходили.
– Да, я еще помню, когда всё это делалось тайно. И помню, какие чувства испытал в первом классе, обнаружив, что у одного из моих одноклассников есть нательный крестик. Знал, что это запрещено, рискованно, и, увидев на нем крестик, обрадовался: значит, я не единственный в школе христианин, есть у меня в моем классе брат по вере. Но уже через год это перестало быть чем-то тайным, запретным.
– В связи с тем, что отец редко бывал дома, старшие братья не брали частично на себя отцовские функции?
– Немножко они мной занимались, но у них уже была своя жизнь, свои интересы. Правда, мне рассказывали (я этого помнить не могу), что третий по старшинству брат, Яша, который старше меня на восемь лет, когда в школе учителя выражали недовольство, что его, девятилетнего, родители оставляют одного дома, отвечал: «Я не один, а с младшим братом Гришей». Но ни Яшу, ни самых старших – Василия и Михаила – я не воспринимал как воспитателей. У нас были именно братские отношения.
– Когда вашего отца перевели служить в Подмосковье, вы были еще ребенком. Почувствовали изменения?
– Конечно. Вся жизнь поменялась. Но у меня и до этого никогда не было ощущения, что мы растем без отца. И он выбирался в Москву, и мы приезжали к нему в Малакеево на все каникулы, каждое лето проводили там, а обычно еще недели две в сентябре захватывали, если маме удавалось договориться с учителями. И когда мы туда приезжали, отец много нами занимался, что-то рассказывал, читал нам вслух. Сначала были вечерние молитвы: папа с мамой молились, а мы рядышком вертелись, крутились. От нас они не требовали, чтобы мы стояли руки по швам, но сам факт, что родители молятся, производил очень большое впечатление и запоминался. Мы в этой атмосфере росли. После молитв нас всех укладывали по кроватям, и дальше было весьма продолжительное чтение: читали что-то Яше, потом мне, потом моему младшему брату Ване. Это длилось час-полтора. Уверен, это тоже меня формировало.
– Считали вы отношения своих родителей идеальными или в то время не задумывались об этом, так как не знали, что бывает по-другому?
– Вы очень точно сказали. Я не знал, что в других семьях бывает как-то иначе. Уже став взрослым, а затем и священником, я столкнулся с тем, что далеко не все семьи такие счастливые, какой была семья моих родителей. Теперь понимаю, что это было что-то уникальное и что мне повезло родиться в такой семье. Это не значит, что у моих родителей никогда не возникало разногласий, споров. Всё бывало, и у родителей случались жаркие споры, и с братьями мы могли поссориться, и я со стыдом вспоминаю, что иногда обижал младшего брата, и мне от старших порой доставалось, но в целом наша жизнь была очень счастливая. Мама была человеком сильным, но и смиренным, она всегда поддерживала всё, что делал отец, и это давало ему особое вдохновение.
– Жили вы, конечно, в тесноте?
– Да, но я не знал, что это называется «тесно». Сначала мы жили в двухкомнатной квартире, где родился мой младший брат Ваня, то есть и всемером мы там пожили: родители с пятью детьми. Оттуда переехали в трехкомнатную, а затем и в шестикомнатную в центре Москвы. Хотя некоторые комнаты там были совсем маленькие, нам эта квартира долго казалась очень просторной. Там родилась наша единственная сестра.
– В советское время почти все жили довольно скромно, но, наверное, вашей семье материально было значительно труднее, чем большинству?
– Год на год не приходился. Были трудные годы, но они и для всех наших соотечественников были тяжелые: восемьдесят девятый, девяностый, девяносто первый. Мы не голодали, но когда кто-то из гостей принес кусок сыра, это было событием, потому что мы себе в то время сыр как ежедневную еду не могли позволить. Но не могу сказать, что мы когда-то бедствовали. Всегда были одеты, обуты. Да, часто не в новую одежду, а младшие донашивали за старшими, но мы никогда не были оборванцами и не знали настоящего голода.
Когда отец служил в Старом Осколе, я был совсем маленький, но, насколько представляю, там были неплохие условия. Прихожане старались поддерживать своих священников. В Малакеево сельский приход был бедный, но люди там много помогали продуктами. Папу любили. Он действительно был замечательный священник, мог огромное количество людей приободрить, утешить, направить в нужную сторону. Люди это очень ценили и отвечали благодарностью. И свой огород у нас был, мы там выращивали картошку, зелень, ягоды. Яблони на участке росли. Конечно, мои родители люди городские, полноценного хозяйства вести не умели, но соседи-крестьяне часто что-то приносили нам со своих хозяйств.
– В первые годы служения в Подмосковье намного ли чаще он стал бывать дома? Ведь как раз в то время люди активно воцерковлялись, число прихожан росло в геометрической прогрессии.
– После перевода в Подмосковье отец стал бывать дома значительно чаще. Если не было больших праздников, с понедельника по четверг родители проводили в Москве, а в пятницу уезжали на приход и были там до вечера воскресенья. Конечно, весь Великий пост там, все праздники, всё лето.
Но мы все понимали, что когда папа исполняет свои священнические обязанности, это нечто неприкосновенное, священное: папа сейчас не с нами, потому что он служит или исповедует.
– То есть полностью он принадлежал семье только в отпуске?
– Родители никогда не ездили в отпуск, и мы все каникулы проводили на приходе. На море я впервые оказался, когда учился в старших классах – сам организовал себе эту поездку, и родители меня отпустили. Но сами никогда не возили нас на море.
– И не потому, что не было возможности?
– Думаю, если бы родители захотели, они организовали бы такую поездку. Но не было у них к этому интереса. Они совсем другими вещами интересовались. И нас всё устраивало. Дуброво – удивительное место. Там прекрасная природа, храм стоит на горе над обрывом, внизу протекает река. Есть где погулять, где побегать, где поплавать, где пособирать грибы и ягоды. Мы там прекрасно проводили время, не нужно нам было никаких курортов. Море мне увидеть хотелось, но жажды непременно куда-то поехать у нас не было. Мы жили интересной насыщенной жизнью, из которой не хотелось никуда вырываться.
– В старших классах у вас не было охлаждения к вере, Церкви?
– Охлаждения к вере, наверное, не было, но был какой-то фазовый переход. Никогда, ни в какой момент я не говорил, что не считаю себя христианином. Никогда не переставал посещать храм. Может, в какой-то период не каждое воскресенье бывал на службах, но довольно часто. Не просто бывал, а причащался Святых Христовых Таин, и это для меня было важно.
При этом я был весьма хулиганистым ребенком. Недавно встречался со знакомой, которая училась в параллельном классе, и она вспоминала, что классная руководительница говорила ученикам, чтобы не дружили с «этими ребятами», в том числе с Гришей Геронимусом, потому что они ничему хорошему не научат. Но даже в тот подростковый период, когда у меня была репутация хулигана, я понимал, что самое важное в моей жизни – это Церковь, что в воскресный день или в какой-то праздник очень важно быть в церкви, что это стержень, вокруг которого всё должно выстраиваться.
Я не терял веру, но в какой-то момент сделал шаг в сторону. Наверное, для того, чтобы вера стала моим собственным выбором, а не удобной колеей, по которой иду просто потому, что меня по ней с детства направили родители. Такой осознанный выбор я сделал, когда уже был женат. Женился я очень рано, сразу после школы, и жизнь моя сразу кардинально изменилась: была тусовочная – общение, веселье, – а тут появилась семья, ее надо содержать, работать. Почувствовал, как необходима внутренняя опора, а эту опору всегда искал в вере, так как знал, что вера – то, на что опирались мои родители и вся наша семья. Стал молиться гораздо больше, чем раньше. А в какой-то момент на книжном развале в метро увидел книжку митрополита Сурожского Антония «Войду в дом твой». Я знал, что когда митрополит Антоний приезжал в Россию, мои родители и их друзья откладывали все дела, чтобы поучаствовать во встречах, которые он проводил.
Купил книжку. Слышал я о митрополите Антонии много, а прочитал его впервые. Был потрясен, как точно и доходчиво там всё сказано, какая правда, и это помогло мне сделать уже собственный шаг в вере. Я в детстве мечтал стать священником, но в подростковом возрасте эта мечта отошла на задней план, я уже не был в ней уверен, а тут я точно понял, что это не детские фантазии, что я действительно хочу служить Церкви, хочу быть священником, хочу получать соответствующее образование. У митрополита Антония прочитал всё, что мог найти и что было как-то с ним связано. Вплоть до того, что в интернете, который тогда только появился, нашел фотографию алтаря храма, в котором служил митрополит Антоний, и это тоже меня вдохновило. Я стал читать много церковной литературы, самообразовываться и поступил в Свято-Тихоновский институт.
– Вы единственный из сыновей отца Александра выбрали священство так рано. Трое ваших братьев миряне, а отец Михаил сначала окончил медицинский институт, работал хирургом и даже после рукоположения первые семь лет совмещал священническое служение с врачебным.
– Я иногда жалею, что у меня нет светского образования. Думаю, это пригодилось бы мне и в священническом служении. Но именно потому, что я рано женился, не мог себе этого позволить. Мы же сразу после школы поженились, получив благословение своих родителей, духовного отца. Со скрипом получили, потому что были совсем молодые, но смогли всех убедить в серьезности наших намерений.
– Со скрипом получили благословение от духовника или от родителей?
– Больше всего переживали родители невесты. Мои отнеслись к этому проще. Они вообще люди смелые. Когда наши родители это обсуждали, ее родители выражали беспокойство, что мы такие молодые, а мой папа сказал: молодость – это недостаток, который быстро проходит. И действительно молодость прошла.
– А если сейчас к вам как к священнику подойдет такая юная пара за благословением на брак, вы благословите?
– Надо смотреть, насколько серьезны намерения. Мы своей жизнью подтвердили, что наши намерения были серьезны. Первые полтора или два года мы жили с родителями жены, и я припоминаю, что всё время старался им доказать, какой я ответственный семьянин: стираю белье, гуляю с ребенком, стараюсь в меру своих сил обеспечивать семью и тому подобное. И спустя год я сказал им: «У вас было столько сомнений, но, думаю, за этот год мы вам доказали, что у нас всё серьезно?» Мама жены мне ответила: «Вы сказали “а”. Вам еще целый алфавит надо произнести». Действительно, оказалось, что жизнь на первом году не кончилась, а надо жить дальше.
– Ваша жена тоже из верующей семьи?
– Нет, она воспитывалась вне Церкви, но в подростковом возрасте этим заинтересовалась и по собственному желанию крестилась. До этого так получилось, что ее родители, будучи невоцерковленными, отдали ее в православную гимназию. Просто узнали, что открылась новая школа, программа показалась им интересной, и отдали. Это, конечно, способствовало интересу моей жены к христианству и ее крещению. О православной составляющей обучения в этой школе у моей жены разные воспоминания, не только хорошие. Но там она познакомилась с большим количеством сверстников из воцерковленных семей и сама вошла в этот мир веры и Церкви.
– Она знала, что вы хотите стать священником?
– Да.
– Была готова к этому?
– Когда я поступил в Богословский институт, то есть стало очевидно, что иду по этой линии, у неё были волнения, она говорила, что не готова, не уверена, что сможет это принять, но постепенно пришла к тому, что по-другому быть не может. Мои родители перед моим рукоположением спрашивали её: «Теперь ты готова?» Она ответила: «Не могу сказать, что готова, тем не менее говорю: да».
– А она смогла получить образование?
– Высшее не смогла. Всю себя отдавала воспитанию детей. Художественный колледж закончила, хотела быть художником и вообще получить более серьезное образование, но, поскольку мы поженились и стали родителями, когда нам еще не было восемнадцати лет, не сложилось у нее с дальнейшей учебой. И я не получил светского образования. Получил богословское, что, конечно, немало. Хотелось еще больше, но два образования я уже никак не мог себе позволить.
– Не переживала ваша жена, что не удалось получить высшее образование?
– Переживала, но такого лейтмотива, что она принесла себя в жертву, нет. Той жизнью, которая у нас есть, мы очень довольны.
– У вас одни сыновья. Никогда не было такого, что вы всё время на службе или в приходских заботах, а мальчишки без отцовского присмотра, без мужского воспитания?
– Всегда хочется большего: больше времени уделять детям, больше успевать на приходе… Но надо довольствоваться тем, что есть. Я много времени провожу на приходе, у меня много обязанностей как у священника, но у меня больше возможности проводить время со своими детьми, чем было у моего отца. Да, не каждый день. Часто бывает, что я ухожу из дома, когда они ещё спят, а прихожу, когда уже спят. Или, когда поздно освобождаюсь, а утром служить раннюю Литургию, остаюсь ночевать в храме. Но всё-таки мы много времени проводим с детьми, много общаемся, и я надеюсь, что какое-то воспитание они от меня получают.
– То есть не случалось такого, что вы весь в своем служении, а все домашние заботы легли на жену?
– В нашей жизни были разные трудные моменты. Когда их проживаешь, это сложно, а когда вспоминаешь спустя годы, вспоминаешь с улыбкой: вот какие трудные моменты мы прожили!
В период строительства храма не включался не только в домашние дела, но и в бытовые, касающиеся меня самого. Голова была настолько перегружена, что иногда забывал, где поставил машину, и искал ее несколько часов. Потому что не до того. В семь утра служба начинается, потом весь день проводишь в проектных организациях, согласовываешь проект, вечером служишь, после службы разгружаешь кирпичи, после полуночи никакой возвращаешься домой, а к семи утра опять на службу. Примерно год мы прожили в таком режиме.
– Жена с пониманием к этому относилась?
– В общем, с пониманием. Ей, конечно, приходилось нелегко, но она героически всё терпела, в отдельных случаях говорила, как ей нелегко, но в целом она ситуацию приняла, выдержала и очень меня в то время поддержала.
– Вы сказали, что ваши родители в отпуск с вами не ездили. А вы со своими детьми ездите?
– Ездим. И на море, и еще в какие-то места, которые кажутся нам интересными. В этом году так получилось, что было с кем оставить младших детей, и мы вдвоем с женой ездили на машине по нашим северным городам и монастырям. Очень интересная была поездка. А потом еще на две недели мы с младшими детьми ездили на море, недалеко от Геленджика. Всё-таки какое-то время удается уделить жене и детям.
– Отец Федор Бородин как раз говорил, что очень важно не только с детьми время проводить, но и вдвоем.
– Безусловно. И это важно не только для супругов, но и для детей. Дети должны понимать, что родители ценят друг друга, любят, и в какой-то момент им необходимо побыть вдвоем, без детей. Это важный воспитательный момент. Конечно, бывают периоды, когда неделю за неделей ни у кого нет выходных, но бывает и так, что два выходных в неделю, и один из них можно побыть вдвоем. Стараемся, чтобы хоть раз в месяц получалось.
– Семейные культпоходы у вас бывают? Некоторые считают, что священник не может ходить в театр, но были и уважаемые священники, которых никто не заподозрит в недостаточной духовности, любившие театр. Например, отец Всеволод Шпиллер.
– Я не вижу тут никаких препятствий. За монашествующих не скажу, но мне кажется, что если приходской священник, тем более семейный, имеющий детей, интересуется культурой и искусством, это хорошо. Мы и в кино ходим, и в театр, и на концерты. Последнее время у нас сложилась традиция: если у кого-то в семье день рождения или еще какой-то праздник, этот человек получает в подарок билеты на концерт для всей семьи, и мы с женой и старшими детьми, иногда и с друзьями, идем на концерт классической музыки.
– А религиозная жизнь сыновей без охлаждения проходит?
– Моему старшему сыну двадцать два года, младшему три. Для младших детей поход в церковь праздник. Они ждут этого, просят: папа, мы знаем, что в церкви нельзя бегать и кричать, мы будем хорошо себя вести, только возьми нас. Старшие (двое из них уже студенты) ходят в храм реже, чем мне хотелось бы, но такого, чтобы кто-то взбунтовался, сказал: «Я не христианин», не было. Надеюсь, что и у младших, когда они вырастут, такого не будет.
– Многие пастыри считают, что священнику лучше не быть духовником своих детей. Вы с этим согласны?
– Да. Мои сыновья могут прийти в храм и исповедоваться у меня, но, конечно, отношения у меня с ними именно как с сыновьями, а не как с духовными чадами. Мне кажется, это лучше не смешивать, хотя канонического запрета нет.
– И вы к отцу не относились как к духовнику?
– В какой-то период своей жизни относился. Я всегда понимал, что он замечательный, глубокий священник, иногда у него исповедовался, но впоследствии моим духовным отцом стал другой священник.
– Насколько пример ваших родителей помог вам в семейной жизни?
– Пример родителей дал мне очень-очень много. Большей частью того, что есть хорошего во мне как в священнике, как в отце, как в семьянине, я обязан моим родителям. Они действительно были выдающиеся и замечательные люди. Всему хорошему я научился от них. Особенно в семейной жизни. Когда нет опыта детства в благополучной полной семье, потом очень трудно создать свою семью. Я благодарен Богу за то, что у меня такой опыт был, что я рос в благополучной счастливой семье. И жена моя выросла в семье хоть и нецерковной, но полной и счастливой. Мы два ребенка из полных и счастливых семей.
– Ваша мама пережила отца на двенадцать с половиной лет. Чувствовали вы после его ухода, что их связь, их единство сохраняется?
– Мама этим жила и это чувство нам передавала. Моих родителей отличала глубокая вера, ясно выраженная. После папиного ухода мама рассказывала, что ей часто снится один и тот же сон в некоторых вариациях. В Дуброво, где служил мой отец, есть двухэтажный приходской домик. И мама говорила: «Мне часто снится, что отец на втором этаже, работает, к нему нельзя подняться, ему нельзя позвонить, а я нахожусь внизу, на первом этаже, он знает, что я внизу, я знаю, что он наверху, и мы ощущаем единство, хотя и находимся на разных этажах». Так и было. Мама так чувствовала и этим жила.
– А вы чувствуете, что родители по-прежнему с вами?
– Да. Когда скончался мой отец, было ощущение яркого света. Я даже спросил отца Георгия Бреева, не противоестественна ли такая реакция на смерть близкого человека. Он ответил: «Нет. Твой отец был праведным человеком, а когда праведный человек уходит, это бывает очень светло».
Мама умирала очень тихо, спокойно, знала, что уходит – у нее был серьезный диагноз, – спокойно обсуждала вещи, связанные с будущей кончиной, говорила, где ее похоронить. Несмотря на тяжелую болезнь, уходила легко и спокойно. Конечно, родители по-прежнему с нами, поддерживают нас своими молитвами.
Беседовал Леонид Виноградов
Комментировать