Начну с цитаты из «Принципов гуманистического мировоззрения»: Гуманизм – это мировоззрение, сущностью которого является идея человека как абсолютной для него самого ценности и приоритетной реальности в ряду всех других ценностей и реальностей.
Если спросить секулярного гуманиста о том, что он считает высшей ценностью, он, скорее всего, ответит – человеческая личность; если спросить о том же самом христианина, он ответит – любовь. Конечно, секулярный гуманист не отрицает ценность любви; а для христианина любовь необходимо предполагает личностность, но они сделают упор на разных вещах.
Библейское отношение к себе, ближним и миру, на мой взгляд, лучше всего выражается в строчке из «Песни песней»: «Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне» (6:3).
Эта женщина является возлюбленной потому, что принадлежит возлюбленному, мужчина является возлюбленным потому, что принадлежит возлюбленной: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные. О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен!» (Песнь Песней 1:14-15)
За этими словами стоит нечто гораздо большее, чем просто эротический восторг. Невеста является абсолютной ценностью и приоритетной реальностью не для себя самой, а для жениха. Жених абсолютно ценен не для себя, а для невесты: «Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами. Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами». (Песнь Песней 2:2-3)
Наша ценность и реальность определяется тем, что есть кто-то другой, для кого мы ценны и реальны; наша значимость и ценность утверждается не нашими притязаниями на нее, а тем, что другие личности, кроме нас, признают нас ценными. Человек проявляет и осознает свою личностную ценность и уникальность только в личных отношениях. В христианском понимании личность – это всегда лицо, обращенное к другому. Для христианина догмат Троицы содержится уже в том утверждении, что Бог личностей. Сущность тех личностных отношений, к которым человек призван, есть любовь. Любовь есть отношение, при котором центром, смыслом, содержанием и оправданием моей жизни являюсь не я, а другой – как это хорошо видно на примере влюбленных из «Песни песней». Для того чтобы войти в отношения, в которых наша человеческая сущность может раскрыться, мы должны довериться и отдать, посвятить себя кому-то другому. Это верно не только в браке, но мы еще несколько остановимся на этой аналогии.
Представим себе женщину, которая убеждена, что разговоры о вечной преданности – обман, который бессовестные мужчины используют, чтобы обманывать, подавлять и эксплуатировать несчастных женщин. Возможно, она пострадала от чужого предательства или сама его совершила, но теперь она уверена, что не позволит никому себя обмануть. Она может даже создать общество по разоблачению мифа о вечной преданности и публиковать рассказы женщин, которые имели глупость поверить в вечную преданность и пострадали из-за этого. Она научно докажет, что вечная преданность невозможна физиологически, и разоблачит гормональную подоплеку разговоров о верности. Она убедительно объяснит, что свидетельства людей, пребывающих в счастливом браке, нельзя воспринимать всерьез – многие тоже пребывали в «счастливом браке», а потом развелись. Вероятно, эта женщина никогда не станет жертвой какого-нибудь сладкоречивого соблазнителя, но счастливой возлюбленной, женой и матерью она тоже никогда не станет. Человек рискует проиграть, когда он доверяется, но если он не хочет доверяться, он проиграет наверняка.
Думаю, эта аналогия подходит, когда мы говорим о христианстве и секулярном гуманизме. Христиане говорят о том, что вечную радость, для которой человек создан, он может обрести только в общении с личностным Богом; что мы призваны покаяться, то есть довериться обещаниям Бога и покориться Его заповедям. Мы можем предаться Богу, потому, что Бог первым отдал Себя нам в Иисусе Христе: «Ибо и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих». (Мк.10:45) Светские гуманисты отвечают на это примерно так: мы не собираемся кидаться в омут с закрытыми глазами. Представьте нам убедительные научные доказательства того, что Бог, которому вы предлагаете предаться, реален. Непонимание здесь возникает из-за того, что христиане не предлагают принять какую-то научную теорию. Они предлагают вступить в личные отношения с Богом. В области личных отношений методы науки – такие как наблюдение и эксперимент, просто не работают. Вы не можете ставить экспериментов над близкими людьми – иначе Вы просто их потеряете. Вы никогда не сможете научно доказать мне, что Ваш старый друг – честный и надежный человек. Вы можете только свидетельствовать об этом, а я могу принять или не принять Ваше свидетельство.
Вы не можете вполне осуществить себя, как личность, не устанавливая близких и доверительных отношений с другими личностями. Вы не можете устанавливать такие отношения, не идя на риск доверия.
Конечно, мне могут возразить, что, помимо Иисуса Христа, есть еще масса претендентов на наши души. Почему мы должны счесть их притязания – ложными, а Его – истинными? Ответ связан с нашими представлениями о нравственности. И христиане, и светские гуманисты согласятся с тем, что здоровая нравственность проявляется в любви к ближнему. В греческом тексте Нового Завета используются разные слова, которые переводятся как «любовь». Это «эрос» – романтическое влечение между мужчиной и женщиной, «филиа» – дружеская привязанность, «сторге» – родительская любовь, и, наконец, «агапе» – бескорыстная любовь к человеку, в котором мы признаем и его ценность и уникальность как личности, независимо от того, насколько нам этот человек интересен и полезен в качестве возлюбленной, друга или родственника. В качестве примера «агапе» я могу привести жизнь матери Марии – православной монахини, которая жили в эмиграции, в Париже. Она вела полную тяжелого труда и суровых ограничений жизнь, чтобы создать приют, где нищие, бездомные и опустившиеся русские эмигранты могли бы получить кров, пищу и человеческое участие; когда Франция была оккупирована нацистами, она стала укрывать евреев, в конце концов, нацисты ее схватили и она умерла в концлагере. Думаю, мы согласимся в том, что поведение, продиктованное «агапе» достойно одобрения, а, скажем, поведение нацистов-достойно осуждения. Однако, чтобы с уверенностью утверждать это, мы должны признать, что «агапе» – отражение некой объективной реальности, а не просто чье-то субъективное предпочтение. Рассмотрим это подробнее.
Если человек есть порождение неких безличных, внеразумных и вненравственных природных сил, то мы не можем найти в этих силах никакой опоры для наших нравственных предпочтений. Можем ли мы найти опору в самом человеке? Секулярные гуманисты скажут, что да. Я с этим не соглашусь, и вот почему. Люди придерживаются разных нравственных предпочтений. С точки зрения секулярных гуманистов (как и христиан), моральные убеждения нацистов – преступны и порочны. С точки зрения нацистов, преступны и порочны моральные убеждения гуманистов. Обе группы глубоко убеждены в абсолютной истинности и научной обоснованности своих взглядов. Еще пример. Русский секулярный гуманист Андрей Семенов признает, что «аборт действительно равноценен убийству, что негуманно» («Здравый смысл» №1(15), стр.20). Для американских гуманистов «право на аборт» – один из ключевых вопросов, по которым они противостоят христианам. Все что у нас есть – это мнение одной группы людей против мнения другой группы людей. Как об этом было заявлено,«гуманистам чуждо признание реальности сверхъестественного и трансцендентного, преклонение перед ними и подчинение им как сверхчеловеческим приоритетам». Это означает, что у Вас просто нет никакого авторитета, к которому Вы могли бы апеллировать, утверждая, что Вы правы, а нацисты – нет. И Вы, и они – люди, а никакого третейского судьи между вами нет. Для того чтобы утверждать, что одни люди правы, а другие – нет, мы должны для этого располагать неким объективным и общеобязательным критерием нравственной истины. Моральный пафос гуманистических публикаций неизбежно предполагает, что такой критерий существует. Надеюсь, я показал, почему это трудно совместить с решительным отрицанием реальности сверхъестественного и трансцендентного. В самом деле, если «агапе» это порождение человеческого развития, то почему мы должны предпочитать ее другим продуктам человеческого развития – скажем, той же расовой теории?
Если мы признаем, что «агапе» является сущностью человеческой нравственности и сущностью человечности как таковой, мы приходим к еще одному заключению – наша человечность глубоко повреждена. Мы совсем не являемся воплощением «агапе». Никто из нас не следует правилу «во всем, как вы хотите, чтобы с вами поступали люди, и вы поступайте с ними». В какой-то мере эту поврежденность признают и секулярные гуманисты: гуманисты признают реальность антигуманного в человеке и стремятся максимальным образом ограничить ее сферу и влияние. Эти слова предполагают, что существует критерий, по которому мы можем различать гуманное и антигуманное. С точки зрения этого критерия мы признаем реальность антигуманного в человеке. Что мы можем сказать об этом критерии? Он должен быть сверхчеловеческим, т.е. внешним по отношению к самому человеку. Ничто не может быть своим собственным мерилом. Чтобы говорить о том, что ваша кость искривлена. Вы должны приложить к ней внешнюю по отношению к ней прямую линейку. Как вы можете утверждать, что в вашем мериле есть искривленность (в человеке есть антигуманное) если это вообще единственное мерило, которое вы признаете?
Нравственность также предполагает реальность личной ответственности человека за свои деяния. Ответственность можно нести только перед личностью. Перед кем? Перед самим собой? Но никто не может быть своим собственным мерилом. Вы не можете определить, правильно ли нанесены деления на вашей линейке, пользуясь только самой этой линейкой. Перед другими людьми? Но ведь мы признаем реальность антигуманного в человеке, другие люди тоже искривлены, иногда чудовищно искривлены в моральном отношении. Таким образом, чтобы говорить о нравственности, необходим сверчеловеческий и личностный критерий. Его личностность также связана с тем, что любовь, которая есть основа нравственности, есть личностное отношение.
Итак, мне представляется крайне непоследовательным утверждать реальность нравственности, отрицая при этом реальность личностного, сверхъестественного и любящего Бога.
Представьте, что высшая реальность, как источник нашего бытия, личностна, разумна, нравственна и преисполнена любви. Каковы должны были бы быть ее проявления? Любовь стремится дать другим наивысшее благо. Высшее благо включает в себя общение с источником всякого блага – значит. Высшая Реальность будет стремиться привести нас к общению с Собой. В высшее благо входит благо свободы – думаю, Вы с этим согласитесь. Значит, Высшая Реальность не будет принуждать нас к общению с Собой помимо нашей воли. Высшее благо включает в себя нравственное совершенство. Значит, Высшая Реальность будет стремиться сделать нас совершенными в «агапе». Любовь уважает выбор другого – значит Высшая Реальность будет признавать реальность нашего выбора и его последствий. Любовь проявляется в отдаче себя другим, значит Высшая Реальность проявит себя в жертве. Есть у нас какие-либо исторические свидетельства того, что эта Высшая Реальность, Тот, кого теисты называют Богом, проявил Себя в человеческой истории? Да, есть. У нас есть свидетельства о человеке, который сказал, что Он Сын и Посланник Бога; более того, что Он и Отец – одно. Что цель Его прихода – пострадать и умереть, чтобы искупить наши грехи (т.е. взять на себя последствия нашего порочного выбора), что через общение с Ним мы можем обрести моральное возрождение и стать новыми людьми, что в Нем мы можем обрести близкие и доверительные отношения с Богом и разделить с ним ту вечную жизнь, которой обладает Он сам. У нас есть свидетельства о том, что этот человек добровольно принял смерть на кресте, молясь за своих мучителей, и что Он «воскрес в третий день, по Писанию, и что явился Кифе, потом двенадцати; потом явился более нежели пятистам братии в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; потом явился Иакову, также всем Апостолам; а после всех явился и мне, как некоему извергу». (1Кор. 15).
То, что мы можем предполагать, исходя из нашей моральной природы, удивительно совпадает с тем, что мы знаем из повествований Нового Завета. Вечная и надмирная любовь сошла к нам в лице Иисуса Христа, чтобы восстановить наши отношения с Богом и исцелить нашу поврежденную человечность. Если мы хотим сохранить наши представления о нравственности, нам трудно будет избежать веры в надмирную Любовь; если мы признаем реальность этой Любви, нам трудно будет уйти от признания того, что она явилась в личности и искупительном служении Иисуса Христа. Мы можем, подобно женщине из примера в начале статьи, наотрез отказаться верить из страха быть обманутыми; но я опасаюсь, что именно в этом случае мы обманемся самым трагическим образом.