Январь. Книга 2

«Якоже посла Мя Отец, и Аз посылаю вы». Ин.20:21

«Идите паче ко овцам погибшим дома Израилева». Мф.10:6

«Скорбь ми есть велия о братии моей».

Рим.9:1–3

Факт не подлежащий ни малейшему сомнению, что католики, протестанты, лютеране, кальвинисты, мормоны, молокане, скопцы, духоборцы и т. п. считают себя истинными последователями Христа, образующими истинную Церковь, не смотря на все различие их учения и их организации. Но это не значит, что никакой Церкви не существует, – как утверждает гр. Л. Толстой, – что Христос никогда не устанавливал единой истинной Церкви, которая, по своему существу, свята и непогрешима и может и должна учить других, а Христос требовал только производить Его дела, т. е. дела добра, и в отношении к этим делам добра все согласны, здесь нет различия. Подобное учение стоит в вопиющем противоречии со всем учением Христа и апостолов, что, думаем, не нуждается вовсе и в разъяснении. Существует несомненно единая, по существу, истинная Христова Церковь, не исключающая, конечно, – употребляя гиперболическое выражение гр. Л. Толстого, – существование даже 2000 частных таких же истинных Церквей, которые все суть не тела Христовы, а каждая есть тело Христово. Нет Церкви полуистинной и неистинной, а есть только Церковь истинная; здесь никаких компромиссов не возможно.

Но как же найти эту истинную Церковь, которая несомненно существует на земле, ибо не оставил нас наш Глава Христос, не оставил нас Дух Святой Своею благодатью; истинная Церковь есть семя святое, возрождающее мир, предохраняющее его от гниения и разложения.

Всякий вопрос, если он решается на строго объективных началах, должен быть поставлен на историческую, или историко-критическую почву: история – свидетель непогрешимый; историко-критический метод – единственно правильный и надежный научный метод. Поэтому и в данном случае нужно стать на ту же историческую почву. Что в Церкви, среди верующих, признавалось всегда, везде и всеми, то несомненно восходит к апостольской первооснове, – то несомненно истинно, непогрешимо, – тому мы можем доверять, на том можем успокоиться.

Приложим эту общую точку зрения к частным сторонам жизни Церкви.

1) Признаком истинной Церкви является прежде всего согласие её учения, или её разума с прямым учением Христа и апостолов с тем, что непосредственно из него вытекает, как необходимое его следствие. Но как же определить это согласие? Ведь и католики и протестанты также настаивают на этом согласии. Чему Церковь учила изначала, учила всегда, учила везде, то и истинно. Всегда Церковь учила о Христе Богочеловеке, всегда признавала таинства, как орудия сообщения благодати, всегда признавала священные книги богодухновенными и не было момента, когда бы та или другая книга Писания всею Церковью отвергалась, как неподлинная, всегда Церковь считала Своею Главою Христа, но не римского папу, всегда она учила о Духе Святом прямыми словами Евангелия: Дух истины, иже от Отца исходит (Ин.15:26).

2) Согласие церковного разума с учением Христа и апостолов возможно только тогда, когда есть священнослужение, которому поручено Христом учить верующих, пасти их – духовно воспитывать и совершать благодатные таинства. Отсутствие иерархии – это вернейший, осязательнейший, так сказать, внешне юридический признак, что мы не имеем дела с Церковью, – что те, которые считают себя Церковью, утверждают явную ложь. Представительство церковное, т. е., священнослужение должно быть непрерывным; раз оно обрывается, мы имеем полное право предполагать, что церковная организация получила ложное направление, что нить истинного апостольского предания оборвана, что представительство является незаконным, не уполномоченным совершать те функции, которые оно совершает. С этой точки зрения – протестантство безусловно не может быть признано Церковью, католичество же хотя имеет законную и преемственную иерархию, но никогда Церковь не знала папского абсолютизма, подавляющего жизнь Церкви.

3) В этой жизни, или точнее, – жизненности Церкви мы должны искать третьего признака её истинности. А где эта жизненность, пусть опять покажет нам история; мы – современники не можем объективно этого определить: мы видим только деревья, но не видим самого леса. Пусть похвалится этою жизненностью протестантизм, где господствует полный индивидуализм, каждый обособлен от другого и верующие представляют какой-то «конгломерат атомов». Пусть похвалится этою жизненностью католицизм, где всё замирает пред безусловным авторитетом одного, верующий является не членом тела, а каким-то пассивным орудием… Нет, жизнь – это единство во множестве, единство в разнообразии, свобода при подчинении. Если Церковь есть тело Христово, то одинаково не должен иметь места как безусловный индивидуализм, атомизм, так и безусловный абсолютизм. Православие есть именно этот жизненный синтез свободы, при подчинении единства в разнообразии, где каждый должен действовать по мере дарования Христова, служа целому. Безусловно исключается истинною Церковью этот мертвящий, бездушный формализм, всё уложивший в твердые рамки, определивший чуть ли не каждый шаг жизни верующего. Богу благодарение, православие, – истинное выражение христианства, – никогда не издавало декретов против принятия нового варианта священного библейского текста; с течением времени оно вводит нужные изменения в богослужебные книги, которые по необходимости делаются с большою постепенностью и осторожностью. Соборное решение вопросов – необходимое, органическое начало православия.

Жизненность Церкви предполагает, что она развивается, – развивается, конечно, не по существу, ибо по существу она – полнота Христова и в ней нет ничего недостающего, – развивается не в том смысле, что она начинает знать то, чего прежде не знала, а развивается она в своих членах, – в том, что эти члены постепенно достигают всё большего и большего духовного совершенства, меры возраста, полноты дарований Христовых. Рост Церкви, как тела Христова, подобен росту обыкновенного тела, которое всегда, по существу, кажется одним и тем же телом, не смотря на то, что оно увеличивается, укрепляется, возрастает.

Так как в Церкви есть младенцы в вере, то истинная Церковь не исключает нравственной аккомодации (приспособляемости). Чтобы убедиться в этом, стоит только, напр., прочитать, что св. апостол Павел пишет в послании к коринфянам об идоложертвенном. С течением времени эта аккомодация, по мере возрастания членов Церкви в духовно-нравственном отношении, необходимо, уменьшается, ибо взрослым нельзя предлагать того, чем питаются младенцы. В Церкви необходим, конечно, и обряд, но этот обряд, как показывает история, изменяется и, с течением времени, всё более и более одухотворяется. В Церкви безусловно не должно быть одного, – обмана, прямой эксплуатации, и если теперь так нападают на Церковь, то, собственно, потому, что во многих её действиях совершенно незаконно видят своекорыстный обман. Обмана в православии нет и да не будет!…

Истинная Церковь не должна стоять в противоречии ни с истинною наукою, ни с истинною культурою, и потому так необходимо образованное церковное служение.

Истинная Церковь всегда следует словам Апостола: лучше, повиноваться Богу, нежели вам (т. е. людям). Истинная Церковь не может принять в юридических узаконениях того, что противоречит её духу и учению. Юридический и нравственный порядок никогда, собственно, не сольются во едино, и потому, что иногда является излишним для Церкви, то требуется по иным соображениям, чисто внешним, юридическим. Это неизбежно. Не будет клерикализмом сказать, что истинные церковные отношения – любви, свободы в единстве должны проникнуть и одухотворить собою всё.

Истинная Церковь измеряется не математически, а динамически. Идеже два или трие соберутся во имя Мое, ту есмь Аз посреде их, говорит Христос Спаситель. Численное превосходство католиков поэтому ничего не доказывает.

Только в Церкви возможно спасение, как деятельное усвоение чрез веру благ, дарованных Христом. Но мы не можем сказать, что не принадлежащие к Церкви, т. е. к истинной Церкви, погибнут, погибнут навсегда. Если эта непринадлежность к Церкви не есть сознательная, намеренная, упорно ожесточенная, то подобные люди пред нелицеприятным судом милосердого Бога могут быть помилованы.

В настоящее время преобладает моральное понимание христианства, игнорирующее всякую христианскую метафизику, поселяющую будто бы между людьми одни только бесполезные споры и разделения.

«Подражай примеру Христа, иди по Его стопам, делай дела добрые, живи по правде и ты будешь спасен; «во всяком языце бояйся Бога и делаяй правду угоден Ему!» Церковь во мне, в моём сердце». Но если человек не может жить без общества вообще, вне общества не может достигнуть истинной культуры своего духа, то тем более он не может жить вне истинного общества церковного; тогда он положительно замирает. В нашем сердце может быть мир, радость о Дусе Святе, но Церкви в нашем сердце нет, а она есть богоустановленное общество, к которому мы необходимо должны принадлежать, чтобы иметь эту радость о Дусе Святе, ибо в Церкви благодать и истинная любовь Христова, делающая всех нас единым телом. Труизмом стало положение, что истинная жизнь не возможна без истинной веры, как своей основы. Ссылка на сотника Корнилия вовсе не доказывает, что спасение возможно и вне Церкви. Корнилий, как и всякий язычник, старающийся иметь истинные религиозные понятия и делающий правду, угоден Богу, т. е. к нему Бог благоволит, и это благоволение, как и в отношении к Корнилию, выражается в приведении такового к истинной Церкви, где благодать и жизнь.

Истинная Церковь свята. Нам нет нужды останавливаться на раскрытии общеизвестного положения, что это святость по существу, по цели и по назначению Церкви, а не фактическая святость отдельных её членов. «Аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем и истины несть в нас» (1Ин.1:8). Апостол называет христиан святыми в смысле возрожденных, некупленных, изведенных из царства тьмы, области сатанины и преставленных в царство Сына любви (Кол.1:13). Поэтому ссылаться на фактические пороки членов Церкви в доказательство того, что Церковь, к которой эти члены принадлежат, неистинна, совершенно несправедливо. Важен строй Церкви, её организация, её учение, а не то, как много людей следуют этому строю. С другой стороны, совершению, конечно, справедливо, что только истинная Церковь может рождать святых, – святых в собственном смысле. А могут ли похвалиться этими святыми католики со времени их отпадения от единства церковного, это, конечно, еще вопрос.

Если нас спросят, что такое государство, то мы, несомненно, ответим, что, какое бы ни было устройство государства, оно предполагает, с одной стороны, власть правительства, а с другой – подчиненных. Почему же в отношении к Церкви, которая также есть известное богоустановленное учреждение, благодатно воспитывающий верующих институт, отвергают необходимость существования иерархии?… Толстовцы, впрочем, желают разрешить государство в какую-то бессмысленную анархию, и сообразно этому и Церковь – превратить в такую же полную анархию, где каждый должен руководиться только своим разумением жизни. Об истинной Церкви⁹⁴ нельзя сказать: «се зде», или «се онде», – её нельзя видеть, осязать, производить над нею, как того желают, эмпирические эксперименты, ибо она познается высшим духовным взором христианина, всеми силами нашей души. Но несомненно, что существование богоучрежденной иерархии является наиболее заметным признаком истинности Церкви.

Проф. Киев. акад. Д. Богдашевский

В истекшем году один из светских писателей – г. Луговой поделился своими впечатлениями (см. «Нов. Вр.», № 9506), вынесенными им от собеседования миссионера с сектантами. Впечатление получилось у него далеко не в пользу миссионеров и последним, в своей новогодней деятельности, следовало бы принять их к сведению. Г. Луговой приравнял миссионеров, по приемам полемики, к сектантским вожакам. Как те стояли на букве Писания, своеобразно ими понятой, так в свою очередь и миссионеры тоже стоят на своей букве, отстаивая верность церковного понимания. С двух сторон происходило препирательство в словах. Собеседование носило, по наблюдению свежего наблюдателя-писателя. бесплодный, мертвый характер.

С этим наблюдением писателя, изложенным довольно беспристрастно, нельзя отчасти не согласиться. Конечно, в этом не всегда повинны миссионеры, виновата тут и школа, сообщившая им такие приемы чисто рационалистического характера. В собеседованиях, поэтому, часто сталкивается рационализм одной партии с рационализмом другой. Рационализм – продукт ума; поэтому сердечная сторона в рациональном способе полемики занимает второстепенное место. Защищаясь рациональным оружием и будучи этим же оружием со стороны более искусного и образованного противника побеждаем, сектант всё же не убеждается сердцем и остается в своих прежних верованиях.

Нам кажется, что этот прием полемики нашим миссионерам нужно переменить на другой, найти новую точку опоры в своей деятельности. Конечно, без убеждения доказательствами, т. е. без рационального метода, миссионеру совершенно обойтись нельзя. Но пусть эта сторона дела занимает не славное и не исключительное место в деятельности миссионера. Не вернее ли была бы деятельность миссионеров, если бы они нашли точку опоры в сердце сектантов. Под влиянием сердца и ум часто склоняется в ту именно, а не в другую сторону, даже находит для этого потом и рациональные основания. Так и миссионеры наши, имея правильные религиозные понятия, могли бы привести заблуждающихся в лоно Церкви, если бы подошли к сектантам с другой стороны. Поучителен в этом отношении пример свв. апостолов. Они прежде всего старались, приходя к язычникам, или заблуждающимся, заручиться их сердечным расположением, стремились завоевать сначала их сердце, а потом уже обличали и заблуждения, имея под собою более твердую точку опоры, чем рациональные и научно обоснованные доказательства. Так поступал ап. Павел в отношении к коринфянам, пытаясь сначала заручиться их сердечным расположением к себе, чтобы потом прийти и уже, как получившему над ними власть, привести всё в порядок. Таково отношение также св. ап. Иоанна Богослова к заблудшему юноше. Такой путь самый падежный в миссионерском деле, он может иногда быть сильнее доказательств. Д.С. Мережковский в предисловии ко II тому своей книги «Л. Толстой и Достоевский» говорит об отпадении Толстого следующее: «Между таким писателем, как Л. Толстой, и всеми его читателями есть чувство взаимной ответственности, как бы тайная круговая порука: ты за нас – мы за тебя; не можем мы тебя покинуть, если бы даже ты сам покинул нас: ты слишком нам родной; ты – мы сами в нашей последней сущности. Мы не можем, мы не хотим спастись без тебя: вместе спасемся, или вместе погибнем. Так нам кажется, потому что мы любим его. Ну, а что, если мы все-таки недостаточно любим его? Вот он сам говорит: «мне нужно одному самому жить и одному самому умереть». Какое это для нас жестокое слово! Мы-то думали, что мы вместе с ним и в жизни, и в смерти, а он чувствует, что он один, и никто его не любит. Не потому ли это, что мы действительно мало любим его, не умеем любить, как следует, любим не его самого, а кого-то другого вместо него? Может быть, и в этом случае с Церковью, если бы мы больше любили и окружили, обступили его с действительной мольбою к нему, молитвой за него, с действительной верой в невозможное – в чудо его обращения, то он не устоял бы, содрогнулся бы, что-то понял бы, если и не то, о чём мы молим, то понял бы, по крайней мере, что он чего-то не понимает, что не всё так просто, как ему кажется, и что нельзя отталкивать нас с такою жестокостью: – язык не повернулся бы у него для этого неимоверного слова о том, что он один; рука не поднялась бы для такого кровавого оскорбления Церкви, как обвинение в «клевете» и в «подстрекательстве к убийству».

Не применимы ли эти слова Д.С. и вообще к другим нашим отщепенцам? Не относимся ли и мы все, члены Церкви, равнодушно к изолированности от нас отпадших, поручая ведаться с ними только присяжным миссионерам, специалистам, так сказать, сектантского дела? А не должны ли бы мы, т. е. вся наша Церковь, со всеми своими членами, приступить к сектантам так, как, по изображению Д.С., нужно бы было приступить и к Л. Толстому, «с действительною мольбою к ним, молитвою за них, с действительною верою в невозможное – чудо их обращения»: может быть, и они тогда не устояли бы, тронутые этой общей чисто евангельской любовью к ним. Но нет; все мы – и пастыри и миряне предоставляем бороться с ними только лишь миссионерам, которые получают, мол, за это жалование, а сами, как любители всякого спорта, не прочь посмотреть со стороны, как это миссионер будет состязаться с сектантами, а также и позлословить, в случае слабоватых возражений первого; не прочь мы обратить своё насмешливое внимание и на ту сторону дела, которая выражается в фразе, а еще, мол; просит прибавки к жалованию. Не вернее ли бы было, если бы, вместо этого, всякий просвещенный христианин отнесся бы к расколо-сектантству и к миссионерству с христианскою любовью и с искренним желанием, чтобы было у нас «едино стадо и един Пастырь». Настроенный так, он стоял бы тогда на собеседовании не в толпе праздных, готовых смотреть с одинаковым интересом и на бой петухов и на миссионерскую беседу с сектантами, а как живой, деятельный член Церкви Христовой, одушевленный любовью к ближнему. Если бы миссионерство оперлось на эту силу, если бы оно имело в фундаменте интеллигентные силы светских членов Церкви, которые отнеслись бы к делу серьезно, с сознанием всей его религиозной и даже государственной важности, то скорее бы осуществилась идея единого стада и единого Пастыря. Но в том и беда, что интеллигентные силы нашего народа сами блуждают на распутье, не зная христианской истины и, усвоив из учения Христова только заповедь о любви к ближнему, совершенно не считают важною первую её основную, догматическую половину, об мистической стороне отношения человека к Богу. Правда, начинает уже пробуждаться сознание важности догматического христианского учения и в интеллигентном нашем обществе. Так, в той же книге Д.С. Мережковского (стр. 191, 192 и др.), высказывается сознание важности догматического учения, как основы для нравственности. Вот, если бы это сознание важности иметь истинную, спасающую веру, а не довольствоваться только одним нравственным учением, проникло бы в интеллигентную среду, то последняя, одушевленная любовью к ближнему, тоже бы приступила бы к расколо-сектантству с любовью и мольбою… И. кто знает, может быть, под этим любовным напором, расколо-сектантство не устояло бы.

Но, с другой стороны, можно пожелать и нашим миссионерам изменить тактику. Публичные прения и прежде не давали вполне желательных результатов (прение с раскольниками в Москве 1682 г.), и наши собеседования, в своей современной форме созданные покойным славянофилом А.С. Хомяковым, дали небольшой процент обращений, давая больше пищу для праздных пересудов. Царствие Божие созидается внутри каждого человека, невидимо, незримо, как невидимо превращение семени в росток и далее в деревцо. Нашим миссионерам, кажется, следовало бы строить своё здание на этом фундаменте, а именно стараться в частном общении ближе войти в душу сектанта, завладеть его сердцем. Таким образом, от стремления сделать массовые обращения путем публичных прений и собеседований при нынешних условиях, когда миссионер является «одним воином на поле» и когда нужно созывать на собеседования чуть не при помощи властей, лучше было бы на время отказаться, и перейти на интимные собеседования с оттельными, особенно передовыми, лицами, завладеть их симпатиями и приобрести в них затем союзников себе и помощников в миссионерском деле. Горчичное зерно разрослось бы потом в большое дерево. Так делали и апостолы. Приходя в языческий город, они вступали сначала в беседу с отдельными лицами, у которых потом и находили всегда поддержку и опору себе, даже в случае неудачи общественной проповеди (напр. ап. Павел в Солуни, в Афинах и др. местах). Так поступают и некоторые современные миссионеры. Напр., апостол Японии еп. Николай, для обращения некоторых из японцев в христианство, прибегал в продолжении долгого времени к частным собеседованиям (см. кн. еп. Сергия: «На дальнем Востоке»), которых не оставлял он, не смотря на упорство собеседников, пока не завладел их сердцем и не приобрел в лице их ревностных помощников и апостолов веры Христовой в Японии. Так поступают и сеятели плевел, – сектантские проповедники. Не предпочтительнее ли при нынешних условиях был бы этот прием и для наших миссионеров и, может быть, воздействие на сердца сектантов не принесло ли бы более ощутительных результатов и не сообщило ли бы и нашему миссионерству характер истинно апостольский. Трудно это дело, но зато высоко и почтенно. Вероятно, не перевелись еще на Руси Иннокентии и Макарии Глухаревы. Критиковать же с легким сердцем миссионерские собеседования, как это делает г. Луговой, тоже мало полезно. Нужно всякому носить в себе мысль Достоевского, что все мы вместе и каждый в отдельности повинны в грехах и ошибках других.

Свящ. М. Лисицын

Невольно вспомнили мы этот канцелярский стереотип, прочитав вышепомещенные «pia desideria», уважаемого о. Михаила Лисицына – и едва-ли что-либо другое взойдет на ум и всем миссионерам православной Церкви, по прочтении её. Спешим оговориться. Мы очень далеки от того, чтобы в своём «принять к сведению» мыслить что-нибудь нехорошее или для автора даже похожее на то… Нет, – мы очень благодарны о. Михаилу: диагноз недужного состояния нашего внутреннего миссионерства он поставил совершенно правильно и прописал лекарства «верные» и «надежные». В том только беда, что миссионеры, «при нынешних условиях» не могут принимать этих лекарств и недугующей миссии не легчает…

Сердечное спасибо о. Михаилу, что он лишний раз вспомнил об одиночестве миссионеров. «Миссионер, пишет о. автор, является одним в поле воином… мы предоставляем бороться с ними (расколо-сектантами) только лишь миссионерам, которые получают, мол, за это жалование, а сами, как любители всякого спорта, не прочь посмотреть со стороны, как это миссионер будет состязаться… а также и позлословить в случае слабоватых возражений его: а еще, мол, просит прибавки к жалованию»… Бедный миссионер! Не одну слезу горести уронишь ты на эти строки, так откровенно говорящие о столь знакомой тебе правде и отношении присных твоих к твоему святому апостольскому труду! «Ближнии мои отдалече мене сташа»: «скорбь близка, а помощника нет… а они смотрят и делают из меня зрелище» (Пс.21), лишний раз вспомнишь ты эти вдохновенные слова царя-пророка!

Если бы, помимо приходских пастырей, и «всякий интеллигентный человек, продолжает о. Михаил, отнесся бы к сектантству и миссионерству с христианскою любовью и искренним желанием, чтобы было у нас «едино стадо и един Пастырь»… и стоял на собеседовании не в толпе праздных зевак, готовых смотреть одинаково и на бой петухов и на миссионерскую беседу с сектантами, а как деятельный член Церкви Христовой, одушевленный любовью к ближнему…, то скорей бы осуществилась идея единого стада и единого Пастыря». Что можно возразить против этой святой аксиомы?! Почти всегда миссионер видит кругом себя холодное равнодушие к его святому, подвижническому делу. Слова св. Апостола о «назидании друг друга» и о том, что «страдает-ли один член, страдают с ним все члены» (1Кор.12:27), и для «людей интеллигентных», способных, казалось бы, понимать великую важность вразумления своей заблудшей «меньшей братии» и – воздействовать на неё, не слышны… Миссионер одинок: – от «присных» – равнодушие, а иногда и «сорок ударов без одного» – в виде укора – «даром деньги получаешь», от «внешних» – презрительная ненависть, площадная ругань мужицкая и всяческие оскорбления и угрозы; служебное положение его – нуль… По истине – это какой-то «апостол языков» и «пришлец в земле чуждой». Ему только приказывают, предписывают, делают замечания и в лучшем случае дают советы. У него – только обязанности, – прав нет. И он делает великое и святое дело – своего рода «собирание земли русския». Но, довольно об этом, – «и по-громче нас были витии»…

Обратимся теперь к лекарствам, которые прописывает о. Михаил недомогающему миссионерству. Вот они: «найти точку опоры в сердце сектантов…, заручиться их сердечным расположением… войти в их душу… завоевать сначала их сердца… перейти на интимные собеседования с отдельными лицами, завладеть их симпатиями… такой путь самый надежный в миссионерском деле»…

Повторяю – лекарства верные и надежные, но… для абстрактного пациента. Уважаемый автор пишет: «не полезнее-ли (т. е. публичных собеседований с доказательствами «рациональными» – «от книг») при нынешних условиях был бы этот прием для наших миссионеров?»

Да, – при нынешних условиях религиозного состояния слушателей миссионера, это было бы безусловно полезнее, но при нынешних условиях положения самого миссионера такой прием, хотя и желателен, но мало возможен. Для примера. Оренбургская епархия раскинулась на пространстве 479039 кв. верст! (Тургайскую область не включаю сюда). Число отступников в ней – до 115 тысяч, – «упования» – чуть ни все из расколо-сектантских. Есть и местные сильные начетчики – раскольники и сектанты; выписываются и со стороны. Православных миссионеров – от 2 до 4. В средине дек. 1901 г. я был командирован из Оренбурга для собеседования с выписанными начетчиками в Уральскую область (пос. Ранний; от Оренбурга 239 вер. 129 ж. д. и 110 на лошадях); 31 дек. того же года был послан для беседы с саратовскими (выписанными) начетчиками в г. Троицк (от Оренб. 1420 вер. – 1294 ж. д. – чрез Челябинск – и 136 на лош.), в начале января 1902 г. получаю пригласительную телеграмму из г. Орска (от Оренб. 260 вер. на лошадях), – зовут беседовать с молоканами и штундистами. Возможно-ли миссионеру при таких «условиях» входить «в интимные собеседования с отдельными лицами», «находить в их сердце точку опоры», «завладеть их симпатиями» и «завоевать их сердца»? О. Михаил указывает «надежный путь» и несомненно «полезный прием» миссионерства, но только для приходского пастыря. Приходский пастырь, сотни раз встречаясь с отступниками своего прихода, может «найти в их сердце точку опоры, войти в их душу» и, при своём усердии к миссионерскому делу, сделать гораздо больше, чем официальный миссионер. В последнем он может нуждаться только для публичной беседы с известными начетчиками-пропагандистами, местными или выписанными, и для указаний полемико-апологетического миссионерского материала в свящ. Писании и святоотеческой, вкупе со старопечатной, литературе, а равно и – лукавых изворотов сеятелей отступнической лжи. «Завоевывать же сердца» отступников миссионеру, имеющему с ними дело раз в год, а то и того меньше, прямо невозможно. Правда, миссионер мягкий, кроткий, терпеливый, обходительный, проникнутый любовью к заблудшему брату, может повлиять на сердце отступника и на публичных беседах – с доказательствами «от книг» Но, «по отшествии» миссионера, отступническая среда сделает своё дело… И миссионерский след скоро загладится. Оставаться же миссионеру подолгу в поселениях с расколо-сектантским элементом и нравственно влиять на отступников, а не буквой книг, «при нынешних условиях» внутренней миссии почти невозможно. С приездом миссионера, сектанты, допустим, собрались на беседу. Является миссионер. С чего ему начинать «завоевание» сердец? Если он заведет речь не «от писания», сектанты тут же оборвут его саркастическим замечанием: «мы пришли послушать слово Божие, а что ты краснобаешь, об этом мы и на улице без тебя услышим». И тут же дадут тему для беседы «от писания»: «вот ты, напр., миссионер (если мисс. священник), носишь длинные рясы и широкие рукава, а в Евангелии что сказано о тех, кто «увеличивает воскрилия одежд своих»? (Мф.23:5). Со стороны, другой сектант еще сострит: «широки рукава, да душа лукава». «Потом, продолжит отступник, ты вот носишь длинные волосы, а ап. Павел пишет: «если муж растит волосы, то это бесчестие для него» (1Кор.11:14)». Ну, – откуда начинать «завоевание сердец и симпатий»? А чрез 3–4 дня миссионеру нужно ехать в другое село – для таких же завоеваний!

С горестью повторяем, что добрый и действительно полезный совет о. Михаила миссионеры могут принять пока только «к сведению».

Н. Гринякин

I. Раскол

Из доставленных епархиальными Преосвященными сведений о состоянии в их епархиях раскола в 1899 году видно, что в одних местах империи, под влиянием правильно организованных мер религиозно-нравственного воздействия, он значительно ослабел и потерял своё прежнее упорство, а в других – под действием пропаганды и других причин разгорается и усиливается.

Между многими причинами, обусловливающими вообще живучесть и устойчивость раскола, главнейшими в настоящее время являются: 1) материальная состоятельность раскольников, которая дает им возможность выбирать на общественные должности своих же раскольников и держать раскольническую массу в полном повиновении и не допускать до перехода в православие лиц, даже не сочувствующих расколу; 2) поселения раскольников отдельными от православных, нередко большими группами, где последователи его имеют полную возможность не вступать в общение с православными и воспитывать в своей среде фанатическую ненависть к православной Церкви, доходящую нередко до изуверства; 3) некоторые льготы, дарованные раскольникам, толкуемые ими в смысле покровительства им со стороны правительственной власти, как например: освобождение раскольников от сборов и платы на содержание православного духовенства и дозволение раскольникам, особенно австрийского согласия, обращать жилые строения в молельни и совершать в них богомоления, что ведет к ложному представлению в народе о равноправности раскольнических молелен с православными храмами и 4) формальное отношение в некоторых случаях властей к делам об оказательстве раскола. Многие из сих властей, по неведению о расколе и об отношениях его к православной Церкви и государству, нередко руководятся ложным представлением о мнимой свободе совести и, приравнивая раскол и секты к иноверным исповеданиям, дают их последователям повод представлять, что их толк, нередко весьма вредный и фанатичный, пользуется особым покровительством правительственной власти.

Определить точное число раскольников в империи едва-ли возможно, вследствие скрытности и притворства, в большей или меньшей мере свойственных последователям всех раскольнических сект.

В епархиях, наиболее зараженных расколом, приблизительное количество его последователей выражается следующими цифрами. В Донской – 118.833, в Томской – 94.240, в Вятской – 91.078, в Оренбургской – 87.000, в Полоцкой – 85.000, в Самарской – 75.870, в Нижегородской – 74.211, в Черниговской – 72.433, в Саратовской – 69.803, в Пермской – 66.042, в Литовской – 52.000, в Калужской – 45.000, в Забайкальской – 42.664 и Псковской – 36.380.

При сопоставлении этих цифр с данными первой всеобщей переписи 1897 года оказывается, что по этим данным раскольников значится: в Области Войска Донского – 129.957, в Томской губернии – 99.145, в Вятской – 96.045, в Оренбургской губернии – 59.264, в Тургайской области – 155, в Уральской области–55.655 (Оренбургская губерния, Тургайская и Уральская области составляют Оренбургскую епархию), в Витебской губернии (составляет Полоцкую епархию) – 83.022, в Самарской губернии – 96.905, в Саратовской губернии – 113.496, в Нижегородской губернии – 87.625, в Черниговской – 43.515, в Псковской – 35.610 и т. д.

Из трех главных категорий, на которые обыкновенно подразделяется русский раскол, самою многочисленною является категория раскольников поповщинская, в которой особенного внимания заслуживает секта, приемлющая австрийское, или белокриницкое священство. Будучи преобладающею сектою в расколе по своей численности, она более всего представляет затруднений для православной Церкви. Имея по внешнему виду такую же, как и православная Церковь, трехчинную иерархию и таинства, обширные моленные, украшенные с большим благолепием и по внутреннему устройству близко сходные с православными храмами, австрийская секта служит великим соблазном для православных. По свидетельству многих преосвященных, не только православные, но и раскольники разных толков, видя полноту чинов в австрийской иерархии и полное удовлетворение всех религиозных нужд поповцев, принимающих эту иерархию, а также строго точное исполнение у них церковно-богослужебного устава, часто в простоте сердца, по своей малоразвитости, будучи не в состоянии понимать догматическую и каноническую незаконность австрийского лжесвященства, переходят в австрийство.

Большим соблазном для православных служит и совершенно свободное поведение австрийских попов и руководимых ими последователей австрийского лжесвященства. В Вятской епархии были случаи, когда лжепопы в священническом облачении, во время Пасхи, ходили по деревням и, не стесняясь православных, вступали с ними в разговоры, понося православие и называя самое Евангелие «путанной» испорченной книгой. В Екатеринославской епархии глумление раскольников над православием, кощунство над святынями православной Церкви составляют обычное явление.

Особенно много вреда православной Церкви приносит и та широкая свобода, которою австрийские лжеиереи и лжеархиереи пользуются как при отправлении своих служб, так и для разъездов по России, предпринимаемых ими для утверждения раскола и совращения православных. Недавно назначенный лжеепископом Московским Донской казак Картушин, еще на первых порах своего служения заявивший себя необыкновенно энергичною деятельностью на пользу раскола, в 1899 году предпринял несколько таких поездок для обозрения раскольнических епархий на Дону, в Екатеринославской губернии и Бессарабии.

Следуя его примеру, предпринимали такие же поездки и другие австрийские лжеархиереи. Антоний Сибирский ездил на Алтай, Иона Смоленский – в Калужскую губернию, а Сильвестр Новозыбковский в Черниговскую. Разъезжая, они развозили церковную утварь, книги и иконы, укрепляли своих пасомых в преданности расколу, совершали торжественные богослужения и «постановления» в церковные должности. Их разъезды совершались открыто и торжественно, а совершавшиеся ими служения всегда привлекали множество посетителей. Одновременно с архиереями совершали разъезды и главные начетчики. Так Мельников, побывав в апреле 1899 года в Петербурге, в августе того же года разъезжал по Уралу и беседовал в Екатеринбурге. Перетрухин, бывший когда-то секретарем раскольничьего духовного совета, а ныне облеченный Картушиным высоким званием «всероссийского миссионера», имея от него особливую миссию подготовить почву для соединения окружников с неокружниками, разъезжал по Донской Области, Екатеринбургской губернии и Бессарабии. Эти поездки оставляют после себя нежелательный след и в деле церковно-приходских школ.

Картушин, с первых же дней своего пребывания в Москве, в качестве верховного владыки окружников, начавший стремиться к закреплению своих пасомых в преданности их заветам «древней старожитности» и к возбуждению и поддержанию среди них духа противления обычаям и порядкам общественной жизни, особенное внимание обратил на реформу самого строя раскольнического управления. Для этого, по его инициативе, в 1899 году созвано было несколько соборов из раскольничьих архиереев в Москве и Нижнем Новгороде.

Важнейшие из постановлений этих соборов были следующие. Решено было: 1) учредить в каждой раскольничьей епархии раскольничьи братства, имеющие своей задачей заботу об единении раскольников всех толков между собою, пропаганду раскола между православными и противодействие православным миссионерам. Должен был быть выработан план организации братств и намечены по епархиям главные деятели их; 2) увеличить количество епархий чрез учреждение новых в С.-Петербурге, на Дону, во Владимире, в Калуге, Семипалатинске и в других местах; 3) для пропаганды раскола завести книгонош, с возложением на них миссионерских обязанностей, назначить им жалование и известный процент с выручки за проданные книги.

Постоянное пребывание в последнее время в Москве нескольких раскольнических лжеархиереев повело к фактическому возникновению как бы постоянного раскольнического «Синода», взамен предназначенного к упразднению Духовного Совета. Вероятно, не без ведома их Картушин сделал много и других распоряжений, например, о не ношении немецкого платья, о не бритье бороды, о не курении табаку, о не ношении женщинами шляп, вместо платков и т. п. Он же учредил по местам должности благочинных и назначил на них известных ему лиц, которым дал и особливые инструкции.

Занятый в последнее время мыслью о соединении с неокружниками, Картушин еще в 1898 году решил было созвать для этого собор заграницей, с участием белокриницкого лжемитрополита. Афанасия и неокружнических архиереев. Но за болезнью Кирилла, главы неокружников, собор не состоялся. Особенно много стараний Картушин прилагает к делу соединения с неокружниками в Стародубских слободах. Новозыбковский поп Ефим Мельников, по его поручению, постоянно разъезжает по всем неокружническим посадам, совершает свои богослужения, собирает старообрядцев разных толков на беседы и склоняет их к окружничеству.

Что касается другой отрасли поповщинского согласия беглопоповцев, то особой жизнедеятельности она не проявляла. Большое внимание на этот толк раскола в последнее время обратили австрийцы-окружники. Пользуясь их затруднениями в приискании беглых попов и имея в виду единение всех раскольников, около себя, австрийцы пользуются каждым случаем обличать их и проповедовать им о правоте своего толка. Известия об этом идут из главных центров беглопоповщины – Стародубья, Калуги, Урала, Вятки и др.

Напротив того, жизнь беспоповцев, как и в предыдущие годы была полна смятения. Среди них происходили частые разногласия по обрядовым вопросам. В Вятской, Саратовской и Нижегородской епархиях беспоповцы неоднократно составляли довольно большие соборы, предметом рассуждений коих служили главным образом наиболее интересующие беспоповцев вопросы о браке и чиноприеме вступающих в их толки новых членов. Но к единомыслию соборы эти не приводили, а способствовали – составляющему особо отличительную черту беспоповщины – дроблению его на всё новые и новые секты.

Среди беспоповцев выдвинулся в последнее время ко вреду для православия саратовский начетчик Терентий Худошин. Для ведения бесед с православными миссионерами он не ограничивается разъездами по Самарской и смежным с нею губерниям, но проникает даже в глубь Сибири, в Алтай. Ему сопутствует саратовский же беспоповец Артемий Черчимцев, совместно с которым Худошиным выработано особое своеобразное понятие о Церкви, под которою они разумеют собрание одних только верных, т. е. одних мирян, без епископов.

Из всех беспоповщинских сект секта странников или бегунов, как отрицающая установленный государственный порядок, по прежнему обращала на себя особое внимание духовной и гражданской властей. Эта секта в настоящее время имеет особенно широкое распространение в Олонецкой губернии. В 1899 году в означенной губернии обнаружен следующий загадочный из жизни бегунов случай. В дер. Мартемьяновой, Каргопольского уезда, на гумнах крестьян Крехалевых открыто было целое кладбище бегунов. Вырытые здесь местными властями 20 человеческих трупов имеют ясные следы насильственной смерти. Медицинским исследованием дознано, что трупы хоронились в течение нескольких лет. Обстоятельное расследование этого случая, нет сомнения, даст весьма интересные данные для сектоведения.

В 1899 году беспоповцами предпринята была попытка, которая могла привести к весьма печальным результатам. Давно тяготеющие к соединению с раскольниками австрийского согласия, они в конце 1898 года снарядили из наиболее влиятельных в своей среде лиц депутацию к Константинопольскому Патриарху, с целью выяснения вопроса о законности рукоположений белокриницкого митрополита Амвросия, а следовательно истинности и правильности австрийской иерархии. При этом беспоповцы имели в виду, в случае получения от вселенской Церкви благоприятного ответа, соединиться с раскольниками, признающими австрийскую лжеиерархию, возбудив пред русским правительством ходатайство о признании законности белокриницкой иерархии, хотя бы наравне с католическою или армянскою. Но эта депутация успеха не имела.

II. Рационалистическо-мистическое сектантство

Из всех рационалистических сект штунда, как наиболее опасная в религиозном и политическом отношениях секта, в 1899 году продолжала сосредоточивать на себе особенное внимание епархиальных властей и приходского духовенства. В настоящее время лжеучение этой секты и крайне вредный её характер выразились уже с полною ясностью. Исходя из мысли, что оправдание человека совершается верою, при непосредственном мысленном обращении ко Христу и божественной благодати, лжеучение штунды отрицает небесную и земную Церковь, св. таинства и все принятые в православной Церкви обряды, считая великим грехом посещение храмов Божиих, почитание Божией Матери и всех св. угодников, Креста Господня и св. икон и мощей. По наблюдению миссионеров Донской и Екатеринославской епархий, особенность современного штундизма заключается в том, что прежнее отрицательное отношение его последователей к православию и произвол в толковании священного Писания сменяется у них полнейшим и самым грубым отрицанием всего христианства. Некоторые из вожаков высказывают даже прямо материалистические воззрения. В Донской епархии на собеседовании православного миссионера, один штундист, по вопросу о воскресении мертвых, высказывал такие суждения: «религия есть измышление попов, обман для мужика; ничего этого не будет; издохнешь, только трава на могиле вырастет». Ненависть их в отношении к православию не знает пределов и доходит часто до открытого и дерзкого ругательства над тем, что так дорого сердцу каждого истинно-православного христианина. «Когда штундист отвергает иконопочитание, говорит миссионер Донской епархии, то он не только удаляет иконы из своего дома, но и открыто ругается над ними: он разрубает их, сожигает, бросает в нечистые места».

Дыша ненавистью к православному духовенству, лжеучение штунды идет и против установившегося строя русской жизни и проповедует принципы вредного социалистического характера. Штундисты отличаются необыкновенным усердием к прозелитизму. Для целей последнего штунда имеет хитро организованную миссию, с точным распределением районов миссионерской деятельности, с определенным жалованием миссионерам и проч. Местами для пропаганды своего лжеучения штундисты избирают рудники, угольные копи, чугунно-литейные заводы. Последователей себе штундисты находят главным образом в среде представителей городского и сельского пролетариата, людей недовольных данными условиями жизни, дерзких и неспокойных по характеру, чающих от секты прежде всего улучшения экономического. Вообще, кощунственное порицание святыни православной Церкви и недовольство окружающею жизнью, воспитывает молодое поколение сектантов в направлении крайне опасном, развращающем их ум, волю и сердце.

Пропаганда штунды, руководимая её главарями и интеллигентными последователями, получивших в последнее время также широкое распространение толстовских воззрений, действовала главным образом при посредстве подпольных рукописных и печатных заграничных изданий, в которых интеллигентные сектанты стремятся систематизировать и обосновать религиозно-социальные воззрения штунды, в духе и направлении зловредном как для господствующей Церкви, так и для государственной власти. В религиозном отношении эти произведения имеют задачею провести в сознание простого народа не только противоцерковные и противоправославные, но и прямо противохристианские взгляды на Божество, мир и человека. Не ограничиваясь областью веры, эти сектантские трактаты останавливают мысль народа и на вопросах общественного, социального и государственного порядка, разрешая их, хотя, по-видимому, и на религиозной почве, при посредстве ряда ссылок на библейские тексты, но в духе социализма и не везде даже прикровенного. Обращение этих вредных изданий замечается особенно среди южнорусских штундистов и у столичных пашковцев.

Штунда, вербуя себе последователей в среде православного населения главным образом южных губерний, особенно широкое распространение имеет в епархиях Екатеринославской, Киевской и Харьковской.

В некоторых селах Екатеринославской епархии штунда, не проявляя никаких признаков ослабления, находится в периоде высокой напряженности своих религиозных интересов, представляя из себя тесно сплоченную религиозную общину, мало поддающуюся влиянию деятелей миссии. Это явление объясняется тем, что во главе этой общины сектантов стоят лица, крайне упорные в своих религиозных заблуждениях, дерзкие на публичных собеседованиях и ревностные распространители в местном населении заблуждений своей секты. При этом в истории названной сектантской общины в 1899 году имело место событие, которое значительно содействовало утверждению штундистов в их религиозных заблуждениях. За свои молитвенные собрания, недозволенные законом, штундисты были оштрафованы одним из земских начальников. Съезд земских начальников этот штраф отменил, чем дал штундистам основание к распространению в местном населении убеждения, что их вера дозволена законом и что только священники из своих корыстных расчетов преследуют их.

Значительное развитие штунды замечается в последнее время и в Киевской епархии. Сектантство появилось здесь и в новых пунктах и оживилось в тех селениях, где оно казалось совсем было умиротворено. В некоторых селах численность сектантов в последнее время возросла в полтора раза. Вместе с тем штундисты Киевской епархии сделались дерзкими и заносчивыми в сношениях с миссионерами и весьма смелыми в пропаганде. В последнее время к Киевской штундовой общине присоединился, в качестве просветителя и вдохновителя, один бывший уже под надзором полиции технолог, несколько раз обвинявшийся за участие в штундовых собраниях и посему называющий себя ныне баптистом. После поступления его в одну из Киевских типографий, в качестве корректора, там скоро было обнаружено штундовое брожение не только среди взрослых рабочих, но даже и мальчиков. Ближайшею причиною столь широкого распространения штунды в Киевской губернии является смелость её пропагандистов и руководителей, и распространившаяся среди них уверенность в безнаказанности за устройство сектантских собраний, вследствие того, что несколько возбужденных против виновных дел закончились оправданием их. В самом г. Киеве, после бывшего здесь случая оправдания штундистов за собрания, сектанты почувствовали полную свободу и демонстративно начали устраивать настолько многолюдные собрания, что ни одна частная квартира не могла вмещать собравшихся. Полиции неоднократно приходилось очищать улицы около дома, где происходили собрания, и составлять каждый раз протоколы для привлечения штундистов к обвинению не только за собрания, но и за оказательство.

Но главным центром русского штундизма в настоящее время нужно считать Харьковскую епархию и в особенности самый гор. Харьков. В числе последователей штунды здесь состоят многие из служащих на местных заводах, содержатели механических мастерских, служащие на Харьково-Николаевской железной дороге. Из Харькова направляются в деревни, на помощь неофитам, денежные субсидии и вообще Харьковская штундистская община начинает приобретать руководящее значение в отношении других центров южнорусской штунды. Оттого религиозное состояние некоторых приходов Харьковской епархии крайне печально. Прихожане – не сектанты и не православные: у них нет ни постов, ни праздников, ни уважения к духовенству и начальству, ни усердия к храму и службе церковной.

Довольно широко распространилась в последнее время штунда и в Донской епархии. Насаждение в ней сектантства главным образом велось путем переселения в неё сектантов из соседних епархий: Астраханской, Саратовской, Ставропольской и в особенности Харьковской и Екатеринославской, при посредстве местных вожаков сектантства. Громадные незаселенные пространства обширной области Войска Донского и дешевизна земли в ней привлекают сюда из различных губерний переселенцев, в числе которых не мало приходит и сектантов. Селясь на новых местах, они тотчас же начинают сеять семена своих лжеучений среди окрестных жителей. Редко приобретая землю в собственность, а большею частью временно арендуя казенные и частные земли, большинство этих переселенцев переходят, таким образом, с места на место. Эти постоянные перекочевывания сектантов лишают возможности местных миссионеров и священников наблюдать за ними и систематически воздействовать на них. Вожаки же местных сектантских общин, специально, с целью пропаганды, предпринимают поездки по всей области.

Из других губерний штунда в последнее время имеет значительное число своих последователей в губерниях Херсонской, Московской, Орловской, Рязанской, Смоленской, Владивостокской и Омской.

Особенного внимания в настроении штундистов в 1899 году заслуживает проявившееся еще в 1898 году стремление штундистов обойти силу закона 4 июля 1894 года, воспретившего им общественные молитвенные собрания. Упорно отказываясь от именования себя штундистами и выдавая себя за баптистов, они стараются воспользоваться правами о свободе молитвенных собраний, дарованными сей последней секте как немецкой – законом 27 Марта 1879 года. В виду сложности вопроса об отношении штундизма к баптизму, мировые судьи в 1899 году впервые начали вводить в свою практику экспертизу при разбирательстве дел о штундистских богомоленных собраниях. Эксперты миссионеры и представители науки дали в этом отношении новое правильное направление судебным процессам о богомоленных собраниях штунды, разъяснив судьям, что ни наука, ни закон, ни миссионерская практика не знают секты русских баптистов, а только штундистов; известный в науке толк «штундо-баптизм» есть лишь фракция секты, а не отдельная секта.

(Продолжение следует).

Г. Редактор! Вчера у меня возникло недоумение.

По поводу устроения теплого придела в своём храме я созвал сходку. Два сельских старосты у меня раскольники, – один поморец, другой австриец. С последним зашла у меня беседа о перстосложении, во время которой он помянул, что троеперстие главная причина непосещения старообрядцами нашего храма и что «остальное» (разности) их не смущает и что храм Божий и духовенство им не противны, а дороги. Отвел он меня в сторону и заговорил шепотом: «скажите, батюшка, какие иконы будут в иконостасе?» – Я назвал. – «А нельзя-ли написать хоть одну с нашим сложением (перстов). Вот в Сухиничах есть такие, ваши ходили бы все в церковь тогда; они и сейчас ходят в те церкви, где найдут такие иконы». Я, неопытный, озадачился, и, конечно, повел речь о несущественности перстосложения в деле спасения души, упомянул, что и в нашей церкви можно двуперстно креститься, лишь бы мысль была при этом правильна и похуления на Церковь не было бы. – «Нет, нам бы икону»… и – отъиде скорбя. Грустно стало и мне и я тут же решил скорей просить вашего совета – как быть?

А вот и другой вопрос. В Калуге уже докладывалось на съезде по делу о наших раскольниках, что они и детей крестят у нас в храме, и венчаются, но погребают сами. Я, пользуясь вчерашним собранием прихожан – и православных, и раскольников, объявши, что я мнимо-православных венчать не буду, ибо мы таинствами шутить не смеем и не можем позволить другим смеяться над ними, и при этом заметил, по адресу раскольников: «если вы хотите, чтобы ваши дети по форме значились законными, то запишитесь в волости, правлении. Раскольники обещалась крещенных в православии не переводить в свою «веру» и поблагодарили даже меня за заботы о них. А я все-таки остался с недоумением и о венчании, и о погребении раскольников, а также и об участии гражд. власти в делах по совращениям.

Разрешите эти моя недоумения и сомнения.

свящ. Владимир Ремезов

1) Старообрядец утверждает, что главная причина непосещения раскольниками православных церквей – троеперстие, и что раскольники ходят в те наши церкви, «где найдут иконы» с двуперстием, и искусительно, а может быть, и наивно предлагает: «нельзя ли написать хоть одну икону с нашим (двуперстным) сложением» «в иконостасе» православного храма

Утверждение старообрядца едва-ли справедливо: если раскольников смущает только троеперстие, и они готовы ходить в православные церкви, где будут иконы с двуперстием, то почему они не присоединяются к св. Церкви на правилах единоверия. В единоверческих церквах и иконы с «двуперстием», и крестное знамение творится двуперстным сложением, и служба совершается по «старым» книгам. Писать же иконы с двуперстием в православных храмах нельзя: наша православная Церковь держится обряда исправленного, собором (1667 г.) утвержденного и согласного с обрядами Церквей православно-восточных. Содержание обряда дониконовского, хотя и не исправленного, но без раскольнического его смысла и похуления Церкви, спасению не вредящего, благословляется Церковью только для «ищущих спасения в св. Церкви и в то же время «немотствующих совестью». Если бы раскольники, о коих в письме речь, присоединились к св. православной Церкви, тогда от них, как единоверных нам братьев, можно в православный храм, куда они пожелают ходить к богослужению, принять иконы и дониконовского письма.

2) Венчать и погребать отступников православный священник не может. Совращенных, равно и совратителей, священник, как пастырь добрый, должен прежде всего звать своим пастырским гласом во «двор овчий». Если же глас этот для них окажется не действенным, то тогда уж волей-неволей, чтобы «изъять злого от нас самих», священник должен о совращениях и совратителях донести своему преосвященному (а никак не полиции), который и имеет сношения по этим делам с подлежащими гражданскими властями.

Редакция

Утром шел я по деревне. Слышу у избы молоканина Сафона разговаривают. Прислушиваюсь. Один звонкий голос выкрикивает:

– «Призови пресвитеров… помолятся»… Вот он елей то!

Это было сказано, очевидно, по поводу нашей прошедшей беседы, которая была именно о елеопомазании. Подхожу к людям. Спрашиваю:

– Про какой елей толкуете?

– Про тот самый, о котором вчера была речь.

– Отчего им не мажетесь?

– Какой от него толк, от масла то! Оно не пользует ни мало, – сказал молоканин.

У нас начался продолжительный разговор с молоканами о помазании елеем. Молокане этого таинства принять никак не хотели. «Потому оно не пользует от болезни»… Этот грубый торгашеский взгляд на дело был для них самым убедительным.

Напрасно я старался рассеять их заблуждение, – не слушают. Говорю под конец:

– Если рассуждать по вашему, молиться Богу тоже не нужно. Мы иногда долго и прилежно молимся, а ничего не выходит…

– То за неверие наше Бог не слышит нас! – сказали молокане.

– Вот также за неверие наше не пользует нас часто елей. А при апостолах он пользовал, как пишет об этом св. Иаков (Иак.5:14). Поэтому апостолы именно чрез помазание маслом исцеляли больных (Мк.6:13).

Молокане неожиданно свели разговор совсем на другое.

– Нет, её, церковь то, замком не запрешь! – говорил Сафон, а у вас она на замке…

Отвечаю:

– И у нас живая Церковь верующих замком не запирается. На замках мы держим лишь храмы или дома молитвенные. Эти храмы в Писании именуются тоже церквами (1Кор.11:18). И мы их зовем также… Вам, братцы, не спорить с нами нужно, а соединиться…

– Нам то с вами соединиться? – возвысил голос Сафон. Да у вас священство то какое? За всё берут. Ходят по деревням священники, ковриги хлеба собирают. А на что они «ему» эти ковриги, – свиней что ли откармливать? Не хорошо это…

Я ответил:

– Действительно, брат, не хорошо упрекать священников за сбор ковриг. Только горькая нужда заставляет их делать это. Положите священникам определенное жалование или выдавайте им щедрое пособие (Флп.4:16, 18), – они не станут ходить со сбором по дворам.

А зачем священникам ковриги? Ответ ясен. Наберут они их и продадут. Деньги же людям всегда нужны… И вообще, Сафон, ты не разыскивай сучков в глазах у наших священников. Посмотри лучше на своих излюбленных пресвитеров. Вон ваш Никандр-двоеженец. А разве мыслимо это по писанию для предстоятелей Церквей (1Тим.3:2).

Сафон сказал:

– У нашего Никандра одна жена.

– Одна, но по счету другая…

– Все-таки одна.

– Еще бы! Татарин что ли вот Никандр, что стал бы одновременно обзаводиться двумя женами? Апостол запрещает епископам и пресвитерам два раза жениться…

– Ну, мы того не знаем, – заметил Сафон. По нашему, по мужицки, это ладно…

– Вот в этом то и беда, что вся вера ваша мужицкая, на темноте основанная! – добавил я. Вы ничего не понимаете в Писании, а всё воротите по своему…

Сафон дружелюбно рассмеялся.

– Ну, ладно, не сердись! – похлопав меня по плечу, сказал он. Пойдем чай пить…

К сожалению, я не мог принять приглашения Сафопа. Я торопился в свою квартиру. Там меня поджидал батюшка.

Придя в училище, я застал там целую компанию «гостей». Были три учителя народных школ, волостной писарь и батюшка. Разговор шел о наших мужиках. «Гости» сочувственно отзывались о них. Особой теплотой дышали речи батюшки. Он говорил:

– Вот мы жалуемся на развитие в народе сектантства; подчас даже сердимся на это. А если разобраться, – народ тут не виноват. Слишком много бытовых и всякого рода других причин толкает мужиков в сектантство. Возьмите хоть то: мужики наши бедны. Бьются из-за копейки. А где им набраться этих копеек? Работы под руками нет. Если же какая работенка под руками и есть, – не стоит около неё околачиваться. Себе дороже обойдется…

Касс взаимопомощи по деревням тоже нет. Случись у мужика нужда, – он, хоть в могилу ложись, не найдет помощи. Правда, по селам есть «Киты Китычи», – но они жидовские проценты берут за помощь беднякам.

И вот в такой крайности мужики, особенно какие побойчей, смотрят кругом: нельзя ли где перехватить рублишко? А тут сектанты со своими благотворениями и приманками. И бегут православные бедняки из Церкви.

Речь батюшки поддержал один земский учитель, человек начитанный и мыслящий. Он смотрел на дело с иной стороны. Он исходил из наличности по деревням умственных запросов и некоторого душевного брожения. Это брожение существует несомненно. Оно сосредоточивается преимущественно на религиозных вопросах. Мужики плохо, но читают Библию. При чтении, у них возникают вопросы, сомнения. Куда пойти за разрешением их? Естественная дорога к батюшке. Но батюшки наши задавлены делами – школами и требами. Многие хлопочут по хозяйству. Иные и свободны, да не умеют беседовать с народом «по душам»… И остаются пытливые мужики со своими запросами.

– Вы простите, что мы зафилософствовались! – обратясь ко мне, сказал учитель.

Я рад был послушать речей сельских обывателей о народных нуждах. Я поспешно стал упрашивать собеседников продолжать их разговор, назвав его «любопытнейшим».

Учитель продолжал:

– Да, на вопросы мужиков в области веры могли бы дать ответы миссионеры. Они – народ образованный и, что называется, тертый. Но часто ли мы видим вас? – опять обратился ко мне учитель. Всего однажды в год. О многом вы не разговоритесь с людьми. Во многом они вас не поймут; многое сектанты после вас затрут. И пропадают часто труды ваши бесцельно…

Речь учителя поражала всех своей правдивостью. Я выразил ему своё уважение. Он сконфузился и стал обобщать свои выводы.

– Итак, говорил он, не сердитесь, господа, на мужиков, что они бегают по сектам. Это своего рода – эволюция…

Я согласился с заключением учителя, но добавил, что уклонение мужиков в сектантство считаю болезненной эволюцией… Конечно, после обреза пальца, рука будет болеть. Но, если засорить еще рану, болезнь разовьется до крайности. Так и в области религиозного развития. Пусть, читая Библию, наши мужики стали бы сомневаться, спрашивать. Отсюда не следует еще, что они должны уклоняться в секты. Сомнениями в вопросах религиозных, особенно при истолковании Библии, страдали даже св. отцы. Однако их пытливость находила правильный исход в голосе Церкви, – в её учении…

Наших же мужиков в вопросах религии мутят и сбивают с толку разные сектантские проходимцы. В их руках рассуждения крестьян по вопросам веры и жизни являются уже не здоровой эволюцией, а болезненным процессом, – лихорадочными скачками от одной мысли к другой…

– Да, завершил мои слова батюшка, не будь этих самозванных развивателей крестьян, какое бы золото представляло собою «сердце народное»! Как священник, я это осязательно знаю по опыту. Я ежегодно тысячами вижу людей на исповеди. Вижу мужицкие слезы о своём недостоинстве. Ах, какая жажда святости осталась еще в лучших людях из народа! Не даром, пред этой чертой души народной преклонялся великий Достоевский. Право, господа, пожалейте наших мужиков и помогите им благополучию пережить пору умственного пробуждения!…

Призыв батюшки ближе всего относился к учителям. Но и я принял его к сердцу. Мы все как-то сблизились этим разговором и расстались прямо, как родные…

Д. Боголюбов

Audiatur et altera pars

С приятным душевным волнением пишу вам это письмо, многоуважаемый о. Дмитрий! Мы – миссионеры привыкли в тишине проходить своё служение. Для нас не обычно печатно изъясняться по поводу своих бесед, – их содержательности и миссионерской целесообразности.

По правде сказать, это обстоятельство не зависит от миссионеров. Оно объясняется характером отношений к нам «ученых» наших собратьев-богословов. Эти «ученые богословы» привыкли смотреть на миссионеров, как на людей мало причастных науке. Потому и на миссионерские беседы смотрят равнодушно, – с высокомерным замалчиванием их.

Не скрою от вас, что такое отношение к своим трудам мы считаем прискорбным и глубоко ненормальным. Мы ведь – не враги науки, ибо питаемся соками и плодами от её корней. По мере сил наших, мы стараемся сблизить науку с жизнью, – стараемся научно-богословские выводы излагать так, чтобы их могли воспринять даже простолюдины.

Сознаемся, что в своих стараниях мы – миссионеры иногда погрешаем, впадаем в односторонности. Это понятно и естественно. Ведь наше богословие крайне не разработано и не приспособлено к современным религиозным запросам как народной, так и интеллигентной среды. Жизнь выдвинула в последнее время вопрос о суде церковном, о святости Церкви, о каноничности болгарской и английской церквей. А что даст нам в ответ на эти вопросы наше богословие? Ничего, или почти ничего… Миссионерам самим, своими скромными силами приходится считаться с жизненными задачами и решать их на свой страх.

Вот почему я взялся за чтение ваших печатных замечаний, о. Дмитрий, на мою беседу с штундистами о присяге, с приятным чувством душевного удовлетворения. Я надеялся найти в этих замечаниях некоторую опору для себя и ободрение, но, дочитав до конца, к прискорбию, увидел нечто совсем другое, – то же, что нам приходится слышать от сектантов.

Отчего же это произошло?

Вы говорите: «вы не разрешили, Дмитрий Иванович, удовлетворительно для сектантов мучительного для них вопроса о присяге» (Мисс. Обозр. 1902, дек., стр. 839).

Итак, по вашим словам, выходит, что беседа моя с богословской точки зрения «не удовлетворительна», что её выводы, следовательно, не согласны со словом Божиим.

Каковы же мои выводы?

Те, что клятва именем Божиим Новому Завету не противна, когда того требует необходимость, и что штундисты, утверждая противное, ошибаются.

Не могу допустить, чтобы вы, православный священник, думали по-сектантски! Не могу допустить потому, что в своей заметке вы прямо принимаете клятву, вопреки толстовцам. Вы лишь требуете применения её в нужных случаях. Но разве не о том же стараются миссионеры? Значит, вы недовольны лишь постановкой моих доказательств. В таком случае вам необходимо было показать нам дело в научно-православном свете; но вы этого не сделали, а потому своими замечаниями оставили в душе моей лишь скорбь. – Постараюсь это доказать частнее.

Вы говорите, что я не разрешил «удовлетворительно» для сектантов вопроса о присяге. Да, я это объявляю открыто. Но сейчас же замечу, что этого сделать нельзя. Сектанты тогда только «удовлетворились» бы нашими доводами, если бы мы им «на строке» показали евангельскую заповедь о присяге. А так как такой строки найти нельзя, то они и будут вечно недовольны доводами православных миссионеров…

Однако странно, что вы – в критике миссионерских приемов, становитесь на точку зрения штундистов. Вы, почтеннейший батюшка, должны же помнить, что, помимо доказательства «от строки», в православной догматике допускаются еще наведения, косвенные доказательства. Припомните, напр., православное учение о молитвах за умерших. В Новом Завете оно всё выводится из заповеди Апостола: «молитесь друг за друга».

Что же, по вашему, ужели в своей беседе со штундистами о присяге я остался и без косвенных доказательств?

Из ваших замечаний этого не видно. Вы, впрочем, утверждаете, что Христос запретил клятву именем Божиим, а апостол Павел в послан. к Евреям лишь указывает на человеческий обычай клясться. Но, добавляете вы, такой обычай «грешен, в этом нет спора» (– стр. 836).

Позвольте же, батюшка, сказать вам, что вы голословно опровергаете меня. – Откуда вы взяли, что Христос запретил нам клясться именем Божиим? На строке этого нигде не сказано. А из Откровения, 10 гл., мы видим, что даже ангелы клянутся «Живущим во веки», т. е. Богом. Если ангелам не грешно клясться, то нельзя поставлять в грех клятвы людям. Ибо нам велено подражать ангелам (Кол.3:1–2).

Что касается вашего толкования слов ап. Павла из посл. к Евреям, то я и вовсе не могу согласиться с вами. Апостол не о человеческом только «греховном» обычае говорит. Это следует из того, что он прибавляет: «посему и Бог… употребил в посредство клятву» (Евр.6).

Если люди согрешают, клянясь именем Божиим, то как греху людей подражает Сам Господь? Бог истинен и без всякого греха. Следовательно, пример Божий нас побуждает в нужных случаях клясться, а не возбраняет нам того. И вы, о. Дмитрий, ревнуя поревновали о правде Божией, но пристрастно…

В заключение своей речи я должен оговориться. Не подумайте, о. Дмитрий, что я оправдываю всякую клятву. Одно подозрение в этом смысле для меня обидно. Нет, я считаю своею обязанностью бороться лишь с заблуждениями сектантов. Я верую, что Господь истинной клятвы, в удостоверение правды своей, нам не возбранил… И это буду утверждать, пока есть дыхание жизни во мне.

Молю Бога, да пошлет он всем нам крепкое единомыслие в вере и избавит нас от соблазнов и религиозных разномыслий…

Братски вас почитающий Дмитрий Боголюбов

Кроме г. Казани, в пределах Казанской епархии существует всего два единоверческих прихода, образовавшиеся в недавнее сравнительно время: – один в Спасском уезде (Абалдуевский) и другой в Тетюшском уезде (Марьинский). Между тем потребность в единоверческом храме чувствовалась особенно в Свияжском уезде, где деревни Соболевская и Карамышиха сплошь населены старообрядцами, и хотя в первой считается несколько православных, но и они совершенно охладели к церкви, тем более, что приходский храм (Клянчинский) отстоит на 8–9 верст от деревни, да и в других окружающих местностях старообрядческий дух – преобладающий. И раскол местами очень силен. Правда, в Соболевской лет 10–12 назад устроена единоверческая школа, но школа без церкви и без богослужения мало помогала делу. Явилась мысль о единоверческом храме, хотя единоверцев собственно было очень мало. Дело началось с официальной записки профессора Н. Ивановского на имя в Бозе почивающего Казанского архиепископа Владимира лет 8 назад. Между тем летом 1900 года присоединились к Церкви на правах единоверия несколько человек из деревни Чулпанихи Утяковского прихода, в 4-х верстах от Соболевской, и число единоверцев таким образом увеличилось. Разрешено было открыть богослужение в школе; временами для исправления треб приезжал в Соболевскую и единоверческий священник из Казани, оживилась и мысль о храме и получила несколько новое направление. Неожиданно изъявил желание местный житель, – давнишний единоверец со своей многочисленной семьей, – Сергей Варламович Курицын построить храм на свои средства (он же и школу построил), при помощи известных ему благотворителей. Дело значительно облегчилось, и епархиальное начальство дало разрешение. Место для храма, по согласию общества, избрано на общественной земле. Но когда, с прошедшей осени, стали приступать к постройке, то некоторые раскольники стали чинить препятствия и даже жаловаться, что место будто бы взято самовольно. Жалоба разбиралась земским начальником, и хотя стройка продолжалась, но время совершения положенной по церковному чину закладки оттянулось до 8 Июля, когда последовало на сие благословение высокопреосвященнейшего архиепископа Арсения.

К означенному дню прибыли из Казани приглашенные: благочинный Мансуров с причтом, профессор Ивановский, епархиальный миссионер Васильевский и другие гости. 8 Июля утром принесена была из села Утякова на место постройки чтимая чудотворная Тихвинская икона Божией Матери. Накануне в школе была отслужена вечерня, а 8 числа, в праздник Казанской Божией Матери, совершена утреня, прочитаны часы и изобразительные. По окончании богослужения, вынесены были крест и иконы на место закладки, при колокольном звоне, которого Соболевская не слышала с самого своего основания. О. благочинным совершено было молебствие, прочитаны положенные молитвы и строящееся здание окроплено св. водою.

Торжество привлекло множество народа, в том числе и раскольников и особенно окрылило дух единоверцев.

Пред провозглашением многолетия профессором Н. И. Ивановским была сказана глубоко-почтительная речь о единоверии и единоверцах.

Речь маститого миссионера-профессора имеет и общее непререкаемое значение. Приводим содержание её:

«За молитвы святых отец наших, Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас».

Господи, во свете Лица Твоего пойдут и о имени Твоем возрадуются весь день. (Пс.88:16–17)

От всего сердца поздравляю вас, православные, с настоящим вашим духовным торжеством. Давно, едва не 10 лет назад, возникла мысль о необходимости построения здесь святого храма, о так как почти все жительствующие здесь и в ближайших местностях – старообрядцы, то и самый храм предполагали построить единоверческий. Но хорошее дело скоро не делается. Чрез разные препятствия не только отвне, но даже с той стороны, откуда менее всего можно было их ожидать, Господь испытывал веру желающих и силу их усердия и преданности Божией церкви. Пришел час, вера и усердие явлены и Господь благословляет начинание. Теперь совершена уже положенная по чину закладка Дома Божия, в честь Преблагословенной Владычицы Богородицы и в память славного Её Успения, – хотя храм уже почти наполовину воздвигнут. И последнее, т. е. поздняя закладка, – произошло тоже вследствие препятствия, столь же неожиданного, о котором скажем в своём месте. Как эти препятствия понять и объяснить и на чём успокоиться духом и совестью?

Препятствия шли с двух противоположных сторон и происходили от двух причин: от недоразумения и непонимания с одной стороны и от прямого враждебного чувства и недоброго желания – с другой.

Дело в том, что у нас, как-то недостаточно ясно представляли и представляют, что такое – Единоверие, в каком отношении находится оно к православной Церкви. Не сегодня появилось это недоразумение, а существовало издавна и происходило от разных причин. Укажем хотя на главные. По узкому и поверхностному на дело веры и её православие взгляду думали, что разнообразие во внешних знаках (обрядах), или в некоторых выражениях вредит существу веры, или, по меньшей мере, единству Церкви, – отчего и общество единоверцев называли именем как бы особой церкви (единоверческой), хотя ко спасению и приводящей, но не тождественной с православною. Не даром под общим именем «староверов» смешивали иногда всех, – и единоверцев, как людей чуждых. Нужно было пройти целому столетию, чтобы взгляд этот постепенно видоизменялся и ослаблялся, чтобы тяжелый кошмар исчезал, и мы с ясным взглядом и со спокойным сердцем посмотрели на единоверцев, как на братьев во Христе. И благодарение Господу, представительство Российской православной Церкви, в лице собравшихся в Казани архипастырей, в 1885 году, а затем и Св. Синода, – торжественно заявило, что единоверие составляет единую с православною святую, соборную и апостольскую Церковь. И раньше раздавались подобные голоса из уст знаменитых святителей, но в своё время они недостаточно были усвоены и уяснены. Да и теперь еще старые навыки, а может быть и другие соображения, как бы заслоняют решительный голос церковной власти, который не всецело проник в жизнь, особенно в применениях к частным случаям и обстоятельствам. Отсюда недоразумения и теперь не прекратились окончательно. А раз есть недоразумения, естественно и препятствия могут явиться.

Не могу при этом умолчать, что причиною недоразумений были и многие из самих единоверцев. Взгляд на обряды, как на нечто неизменное, присущ им еще более. Этот взгляд они унаследовали от раскола, который на этой почве появился и за это именно ратовал и ратует. Поэтому и для единоверцев существование двух обрядов рядом, в одной Церкви казалось чем-то искусственно придуманным, в сущности невозможным, и примириться с этим кажется и теперь многим из них очень тягостным. Отсюда, если одною стороною их тянет к церкви, то другою – к обособлению от неё. – Трудно понять им, насколько первая сторона, заключающаяся в дарах Божией благодати, чрез церковные таинства сообщаемой и в духе смирения и послушания церкви воспринимаемой, превыше внешних обычаев; а это собственно им и необходимо понять и уверовать в это всей душой. – И вот ни для кого не секрет те голоса, которые раздаются и со стороны единоверцев против троеперстного сложения, как простой «щепоти», против начертания имени Спасителя «Иисус», против трегубой аллилуйи и прочего, тому подобного, Церковью православною обдержно принятого; можно подслушать иногда и слово «никонианин», совсем уже неприличное. И теперь единоверец отклонится, пожалуй, помолиться в православном храме во время богослужения. Всё это старые еще болячки немощной совести. Мы не думаем строго судить их за это и резко обличать, потому что это – болячки вековые, и строгими обличениями едва-ли возможно уврачевать их, но сказать должны, что это именно болячки. Не обличать, а воспитывать нам нужно, воспитывать, удерживая от раскола, т. е. раздора с Церковью, – терпя то, что терпеть возможно, доброе же в единоверцах и хорошее в их порядках похваляя. Власть церковная так и поступает, врачуя мягким словом разъяснения. Так, собрание архипастырей в Казани, провозгласившее единоверие и православие быти единою Церковью, в конце очень сдержанно и правдиво замечает только, что и единоверцы должны знать, что сила и значение единоверия в живом единении с православием, что без него и без связи с ним не будет и единоверия, а будет тот же раскол. Поэтому, если мы должны хранить в памяти и носить в душе слова примирения и уважения к благословенному Церковью единоверческому обряду, то единоверцы золотыми буквами должны начертать в своих сердцах последние слова о необходимости живого единения с православием.

Но не всё еще мы сказали о единоверцах. Кроме немотствующих, были между ними и худшие, более сознательно поддерживавшие взаимное отчуждение и своё обособление. Под благовидным предлогом равночестности и равноправности обряда они хотели поставить единоверие на очень скользкий и ложный путь и вести по нему. Не ради чего другого, как ради обособления от православия добивались они путем усиленных прошений получить своих единоверческих епископов, покрыть свой дом своей особой крышей, чтобы всем было видно, что это – другой дом. А далее, – сколько можно думать и судить по некоторым недомолвкам, – в думах их предносились мысли не о равночестности только того или другого обряда, а о народном признании торжества так называемого «старого» обряда пред новым. Во имя этой-то затаённой мысли, на ряду с желанием иметь особого единоверческого епископа, высказывались и требования свободного, по желанию каждого, содержания того или другого обряда, – как будто каждому в делах церковных можно действовать по-своему. Добивались они права переходить желающим на сторону обряда, хотя и благословенного Церковью, но не обдержно ею содержимого. Тогда действительно открылась бы дверь к церковной смуте, к нескончаемым спорам из-за обрядов и к борьбе междоусобной между двумя правоверующими обществами. А это породило бы много соблазна между братией, бесчисленные затруднения для церковной власти и послужило бы к вящему торжеству раскола, дав ему новый случай глумиться над Церковью.

Благодарение Господу, Он умудрил власть церковную отклонить подобные ходатайства, и мы и вы – единоверцы остались чадами единой Церкви, жильцами одного дома, под одной крышей. Посему и радоваться ми должны вкупе, друг за друга и скорбеть о постигающих несчастьях и молиться общей молитвою о благосостоянии и процветании святых Божиих церквей.

Буди же благословенно здание сие, для Господа уготовляемое, и да будут им приняты труды и жертвы строителей и благотворителей! Да совершится оно до конца, с водруженным на верху его знамением Креста Христова, который и да воссияет над вашим местом и над жилищами вашими и виден будет издалеча! Да внидет в освященное здание и Господь Иисус, Царь Славы, дабы и вы могли ходить во свете Лица Его и радоваться о имени Его! В этом-то первое и главное для вас утешение, коим покроются ваши скорби и прекратятся недоразумения. И будет дальнейший путь ваш в путь гладок и неблажен.

Но были, и не совсем, кажется, еще улажены препятствия с другой стороны. Препятствия эти шли и идут прямо из враждебного единоверия, – как и всему церковному, – лагеря. И эти препятствия также не теперь начались. И в былые времена раскол поставлял, где только это было можно, – разные препоны расширению единоверию, где словом, а где и делом. Насмешки, поношения, неприличные прозвища, – всё придумывалось, чтобы застращать тех, в ком замечалась наклонность вступить в ограду Церкви; доходили и до угроз и насилий. Не буду перечислять все известные случаи, какие сохранила история, укажу только на первый и на последний. В самом начале, когда в пределах стародубских черниговских лесов явилась у инока Никодима мысль о церковном единении, и когда много народа перешло на его сторону, то «несогласные» хотели его убить. А затем, после его смерти, когда мысль его стала приводиться в исполнение и в Стародубье послан был священник Андрей Иоаннов Журавлев (по происхождению из московских старообрядцев), то озлобленные «несогласные» ставили ему всевозможные препятствия и глумились над ним и над «согласными», – по теперешнему единоверцами.

Теперь не может быть речи об угрозах лишить жизни, или об открытых посмеваниях, или препятствиях к совершению богослужения. Но явилось у нас затруднение другого рода. Избрано было место для построения храма и дано кем нужно, т. е. обществом. Но как только приступили к постройке, начались и неприятности с чисто формальной, житейской стороны. Явились жалобы на незаконный якобы захват места, и потребовалось вмешательство светского начальства. Божие дело перенесено на почву человеческих претензий. К усердию во имя Бога примешали закон человеческий; данное, всем хорошо известное, слово всего общества: «стройте на этом месте», оказалось недостаточным; стали требовать бумажного приговора и закрепления, а его не было испрошено вначале, да и потом дать не хотели. Таким образом, общественное слово оказалось не сдержанным, подтвердить его подписью уклоняются. Стыдно, братцы! Ведь вы отвели место не для людей, а для храма Божия, и значит, дали слово во имя Бога, и захотели изменить Ему. Кому солгали?…

Но, однако, как же это понять человеку постороннему? Что всё это значить? А значит это то, что большинству членов этого общества постройка здесь единоверческого храма далеко не желательна, она претит их верованиям, и вот они мятутся духом, измышляя, что можно было бы предпринять, чтобы храма не было, или по крайней мере, произвести народный соблазн, смущение умов. Присмотримся же поближе к этим людям, чтобы понять причину, по которой всё это им понадобилось. Какие же их верования, во имя которых они ропщут и изменяют данному слову?

И мы и они – христиане: веруем во Единого Бога, в Троице славимого, Отца и Сына и Святого Духа, исповедуем Сына Божия, воплотившегося от Святого Духа и от Марии Девы и вочеловечшася, веруем в это, но расходимся только в том, как правильнее начертывать и произносить, до единой буквы, человеческое имя Христа Спасителя, – как будто сущность веры в этом начертании и произношении, которое и на разных языках не одинаковое, да и в старых славянских книгах тоже.

Однако-же, явилось у них такое поэтому верование, – на основании даже какого-то соборного их определения, – что Иисус – другой бог, в сущности антихрист, или противник истинного Христа – Исуса, родившийся спустя 8 лет после Него, также от Девы Марии, также распятый, только на кресте четырехконечном, – знамение коего, к слову сказать, и мы и они на себе полагаем. – Выходя из такого исповедания, они и думают, что храм сей созидается и создан будет не истинному Богу христианскому и не во имя Христа, Единородного Сына Его, а во имя какого-то другого бога, в сущности врага Христова, – хотя и знают, что в основание его положен крест Христов и на верху его будет сиять тот же крест. – Поэтому-то им и трудно примириться с его построением… Но ведь всё это – одно безумие, такое безумие, что и сами они страшатся прямо говорить о нём, а больше молчат, хотя в душе держат его и не держать не могут.

Это безумие основное и первое, но не последнее. Здесь, на построенном храме, будет выситься крест Христов осьмиконечный, и произносилось сейчас и будет произноситься всегда, несомненно имя Христа – Бога истинного, – «Исус». Это не может казаться зазорным и всем здешним старообрядцам.

Но зазорно и претит им то, зачем те, которые созидают храм сей и будут в нём молиться, зачем они находятся в союзе с нами – православными, поклоняющимися, но их верованию сейчас показанному и другому Богу и чтущими чуждый Христу крест и невместимо, зазорно им это единение в теле одной Церкви людей, которые и Христа чтут и врага Его, невместимо их уму, как может Христос и антихрист находиться вместе и одинаково почитаться. Да, поистине, этого быть не может. Не может Христос вступить в союз с велиаром, или знамя Его стоять рядом со знаменем вражеским, или люди, сколько-нибудь разум и совесть имеющие, сделать это и чтить Первого и последнего. Что же это такое, как не новое безумие одним их воображением созданное?… И это безумие тем большее, что им хорошо известно, что и в глубокой благочестивой древности этот союз был: то и другое начертание имени Спасителя, и то и другое изображение креста рядом стояли. Зачем же, спросим уже мы, хотят они разлучить то, что было и во времена благочестия?… В этом безумии своём они идут таким образом и против первых пяти святейших патриархов. – Наконец, есть и еще одно обстоятельство и одна сторона дела. От какого корня происходит и их старообрядческая иерархия, не от того же ли корня Иисуса, Сына Божия, – грек никогда не может произнести и написать «Исус», а непременно скажет «Иисус», – и не чрез тоже ли осенение рукополагаемого знаменем креста четырехконечного, с молитвою соединенное, сила священства сообщена и её родоначальнику, м. Амвросию?… Если же всё сие не от Христа, а от врага Христова, то как смотреть на самую эту их иерархию, откуда она, т. е. их епископы и священники какого суть посвящения?… Это третье безумие, самих их, с их упованием, уничтожающее…

Но оставим мертвым погребать своих мертвецов, оставим людей, толстую повязку на глазах носящих, и под нею, в своём воображении такие исповедания измышляющих, оставим, пока не пошлется им сила воскресения и прозрения. Не нам с нашими силами воскресить их. Никто же может, – поучал Христос Спаситель, – прийти ко Мне, аще не Отец, пославый Мя, привлечет его (Ин.6:44). Посему, и им за себя и нам за них остается только молиться, да просветит Господь очи сердец их. Заплатим же молитвой и за те с их стороны препятствия, какие они чинили нам, потому что они не знали, что делали. И молитва эта вселит в нас упование, что когда воздвигнут будет храм сей и освящен во славу Божию, как пристанище для грешных, когда воссияет на нём и знамя Христово, то рука безумия не поднимется уже для того, чтобы дерзновенно его коснуться. И будет он стоять во век века, призывая укрыться в нём всех мятущихся совестью и болеющих сердцем. И кто знает, быть может, и чрез него будет радость на небеси и не о едином грешнике кающемся, и не о едином противнике, оставившем своё противление, побежденном силою любви и просветленном сиянием креста, ибо Готовящийся ко Кресту рек: Аще вознесен буду от земли, вся привлеку к себе (Ин.12:32).

Что будет, когда нас не будет, Господь весть. Но сегодня наш общий праздник, праздник святой и освященный. Освящен он благословением архиерейским, свят, как сопутствуемый, – от усердия вашего святого, – чудотворною иконою Царицы Небесной с Предвечным Младенцем, десница Которого простерта на благословение ваше и дела вашего. Во Свете Его и сегодняшняя молитва наша. Да будет же это вторым для вас утешением и радостью о Господе! «Богу нашему слава во веки веком». Аминь.

N.

На одной из нижегородских публичных бесед с православными миссионерами, в августе месяце 1902 года, беспоповщинский апологет известный слепец Андрей Афанасьевич Коновалов старался доказать, что «Православное исповедание» киевского митрополита Петра Могилы, утвержденное восточными патриархами, – есть «родной брат Деянию на Мартына еретика», т. е. подложно.

Основанием к отрицанию подлинности «Православного исповедания» Коновалову послужило следующее обстоятельство. В грамоте патриарха Парфения, печатанной в начале «Православного исповедания», а также в Истории р. Церкви митр. Макария (XI т.) и в других церковно-исторических исследованиях, сказано, что «изложение веры руссов», или Православное исповедание П. Могилы, утверждено восточными патриархами 11 марта, (а у некоторых 11 мая), 1643 года и подписано восточными патриархами: Парфением Константинопольским, Иоанникием Александрийским, Макарием Антиохийским и Паисием Иерусалимским.

Но из «Летописи церковных событий» – преосвящ. Арсения видно, что Паисий возведен в сан иерусалимского патриарха только 23 марта 1645 года («Летоп.» стр. 649), а Иоанникий – патриарха александрийского – в июне 1645 года («Летопись стр. 651), и что в 1643 году ни тот, ни другой патриархами еще не были. По сему, заключает Коновалов, их подписи под «Православным исповеданием» Петра Могилы, равно как и это последнее, должны считаться подложными.

К такому смелому и только на поверхностный взгляд справедливому заключению Коновалова вынуждает то обстоятельство, что «Православное исповедание» служит одним из сильных доказательств того, что и до патриарха Никона православные христиане употребляли троеперстное сложение для крестного знамения.

Вот слова «исповедания»: Воп. 51. Как мы должны изображать на себе знамение честного и животворящего креста? Отв. Должно изображать крест правою рукою. Полагая на чело три большие перста, говори: во имя Отца; потом, ниспустив руку в том же виде на перси, говори: и Сына, отселе, перенося руку на правое плечо и провождая до левого, говори: и Святого Духа. Сделав на себе сие святое знамение креста, заключи словом Аминь. Или, когда изображаешь крест, можешь говорить: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! помилуй меня грешного. Аминь».

И это наставление принадлежит не частному лицу, а всей киевской малороссийской церкви и церкви восточной. Чтобы ослабить силу этого свидетельства, раскольники до сих пор только и возражали, что такое учение о троеперстии есть «нововведение Петра Могилы». Но такое возражение слишком слабо, поэтому Коновалов и изобрел новый способ опровержения свидетельства «Православного исповедания». Но слепой апологет раскола не ведает того, что вышепоименованные восточные патриархи подписали «Пр. Исповедание» не одновременно, т. е. 11 мая 1643 года, а в разное время. В грамоте патриарха Паисия к патр. Никону, помещенной в кн. Скрижаль, говорится, что «Православное исповедание» было рассмотрено и утверждено 11 мая 1643 года только одним Парфением, патриархом Константинопольским, с его местным собором, а последние три патриарха подписали «исповедание» после, когда приходили по каким-либо церковным делам в Константинополь (л. 648).

Таким образом, мнение Коновалова о подложности «Пр. Исповедания» оказывается лживым и свидетельство «исповедания» в пользу всеобдержности троеперстия в греческой и малороссийской церквах до патр. Никона остается неопровержимым.

Священник миссионер Сергей Шалкинский

С большою радостью я прочитал в «Миссионерском Обозрении» окружное послание епископа Антония к духовенству вверенной преосвященному епархии.

Владыка начинает с того, что недавние беспорядки крестьянства в восточной Малороссии несомненно доказывают: 1) что ослабла нравственная связь между народом и его духовными пастырями, и 2) что в силу этого в селе не осталось никого из просвещенных людей, к кому бы наивно доверчивый и простодушный крестьянин мог обратиться для проверки ложных надежд, хитро задумываемых врагами нашего отечества.

Да, действительно никого не осталось; помещики-дворяне почти порвали связь с землею. Я сам из помещиков Тамбовской губернии, и пришел к грустному заключению, что связь помещика с народом в огромном большинстве совершенно случайная; это связь капитала с рабочей силой; помещик до тех пор думает о крестьянине, пока он нуждается в его услугах. Кончились услуги, пропала всякая надобность в общении с крестьянским бытом. А так как капитал и труд – два врага, и враги эти в постоянной борьбе, то понятно, что, расставаясь после страдной поры, и крестьянин, и помещик уносят в сердце озлобление друг к другу.

А земские начальники? Во-первых, это те же помещики, а во-вторых, что еще хуже, – чиновники. Народ к ним обращается, как к судьям своих мелких жалоб и домашних ссор; но так как земские начальники судят не по народному обычаю, которого не знают сами, а по общим законам, по чиновничьи, то народ видит в них внешнюю силу, чужих людей, а вовсе не друзей умных и серьезных, которые могли бы распутать общественную путаницу и, по Божьему, разобрать, общую неурядицу. Во время прошлогодних беспорядков, что делали земские начальники? Ничего. Вместо того, чтобы первым прилететь на место, успокоить умы, – мы не знаем, попрятались-ли они по домам, разъехались-ли по городам, хотя ни над одним из помещиков не было сделано насилия крестьянами. А между тем, как легко было успокоить крестьян, показывает следующий случай, бывший под Харьковом: к помещику явилась толпа крестьян с подложным указом. Толпа показала указ и предъявила требование, чтобы помещик отдал всё: и скот, и хлеб, и деньги. Помещик прочитал указ и заявил, что он готов исполнить его, но при этом сказал, что он удивляется, почему же и ему не было прислано указа. Крестьяне сказали, что чиновники указ скрыли. Тогда помещик сказал: вот что, ребята, поставьте свой караул к дому, к амбарам, к скотному двору, к стогам и скирдам, а со мною в город пошлите выборных. Мы поедем и узнаем там правду об указе. Пройдет всего три-четыре дня. Если указ правильный, возьмите всё; а если неправильный, то вы и меня избавите и сами избавитесь от большой беды. Крестьяне спокойно обсудили это предложение, поставили караулы и удалились. Дня через четыре вернулся помещик и выборные и разъяснили, что указ подложный. Помещик этот впоследствии получил от крестьян благодарность за разум и добро. Неужели того же не могли сделать другие помещики, земские начальники, священники? А в одном приходе бил случай, когда священнику привели крестьяне ограбленную корову «и он её взял», зная, у кого она ограблена.

То святая правда, что ни у кого из просвещенных людей нет общения с крестьянством, а, следовательно, нет любви, нет доверия, нет искренности. Всех просвещенных людей деревни, в их отношении к крестьянству, можно разделить на два главных типа: одни презирают крестьянина, считают его разбойником, вором и нахалом, и требуют для него власти, постоянного страха перед гнетом силы, порки и самых драконовских законов. От этого дикого типа вы можете услышать восклицания в роде следующего: «мало их перепороть; я бы от села до села уставил дорогу виселицами и перевешал всех».

Другой тип сантиментально-слащавых людей, которые приезжают в деревню с восклицаниями: «ах, милые, добрые мужички; милые крестьянские дети, милые крестьянки-женщины». Но это настроение обыкновенно продолжается недолго. С азартом устраивается школа, с нервностью принимаются за лечение, за одевание детей и проч. Месяца через два, много через три, волнение успокаивается, школа позабывается, лечение надоедает, надоедают дети, и помещик и его семья впадает в апатию, в безразличное отношение к нуждам крестьянства.

Эти Маниловы и Собакевичи чужды народу. Все они бранят крестьянина и все они считают крестьянина только и способным на бунты, зверства и на поголовное восстание.

Но это ложь на крестьянство. Эти небылицы распускаются или людьми человеконенавистниками, или людьми незнакомыми с крестьянством. Как я уже указал, во время последних беспорядков не было причинено насилий ни одному помещику и ни одному управляющему. А ведь отбирать имущество по подложным указам являлась целая толпа. Разверните отчеты министерства юстиции и посмотрите в них: увеличивались ли в областях, пораженных голодом, имущественные преступления? Нимало. Процент краж, грабежей, самоуправных отнятий имуществ оставался тот же, что и в урожайные годы. Что же это значит? Ведь если голодный крестьянин не способен украсть себе хлеба, чтобы утолить голод, то тем менее он способен на бунт. Крестьянину нужна земля, а не деньги; а землю бунтом не добывают.

Опасность не в бунте, а в том, чтобы крестьянин не задавался несбыточными надеждами, т. е. вздором. Вот от чего нужно оберечь крестьянина, а оберечь некому. И прав преосвященный Антоний, утверждая, что нет никого, кто бы был близок к крестьянам, кто бы имел с ними духовную связь, к кому-бы крестьянин мог обратиться с доверием за серьезною помощью в недоумениях и в затруднениях своих.

Только один священник и может помочь в этом деле. И это главный долг священника; это его святая обязанность. Он должен войти всею душою в крестьянство, должен любить и жалеть его. Церковь единственный друг и защитник крестьян, окруженных людьми, которые готовы всё взять от крестьянина и ничего ему не дать, т. е. врагами.

Только в Церкви и утешение для крестьянина, только и опоры, только и радости. Вне Церкви крестьянин становится озлобленным кривотолком, и напрасно вы станете доказывать ему текстами разные догматические тонкости: он их умышленно не будет понимать и упорно стоять на своём. Дело не в рассуждениях, а в примере жизни, в проникновенности молитвы, в благоговении служения и в разумной любви и жалости к прихожанам. Самое главное, с чего теперь нужно начать, это с наших детей. Пусть дети поют в церкви, прислуживают в церкви, пусть учатся в церкви, пусть даже (как это ни покажется на первый взгляд странным) играют в церкви (при священнике или при причетнике).

«Оставьте детей приходить ко Мне»! – сказал Спаситель. И пусть дети идут в церковь со своими мыслями, со своим горем и радостями, со своими жалобами. Пусть церковь утешает их и пусть она их воспитывает. Они на всю жизнь сохранят теплое отношение к храму Бога и к служителям его; выросши, они за советами будут идти к батюшке. Но для этого нужно любовно-разумное отношение к детям со стороны служителей Церкви, а не формально-чиновничье. Тоже и для взрослых. Я заметил и по службе на Кавказе и в средних губерниях, что раскол не распространяется, а напротив, уменьшается в тех поселениях, где «хороший священник». А хорошим называется тот священник, который добр, жалостлив, не жаден и истово служит… Что особенно становится в заслуженный упрек духовенству – это требование платы за погребение. Вообще болезнь и смерть члена семьи тяжко отзывается на крестьянском благосостоянии, ибо в крестьянской среде все члены работники. А поборы с несчастья, требование денег за погребение до такой степени отвратительно, что священник часто теряет всякое заслуженное им уважение прихожан. Особенно тяжело это требование весною, когда крестьянская семья доедает последний хлеб и когда последние деньги отдает в уплату податей. Вот бывший на моих глазах случай: в марте месяце приходит ко мне крестьянин и просит дать ему взаймы 5 рублей до осени. Так как крестьянин этот у меня забрал уже и хлеб, и деньги, то я сначала отказал; но потом из расспросов оказалось, что у него умерла мать и уже двое суток лежит в гробу в хате, и ему не на что похоронить, а не дать за погребение и молитвы – нельзя. Я пошел проверить. То, что я увидел, было до такой степени грустно, что не поддается описанию. В хате пятеро детей, жена больная, духота и смрад от разлагающегося трупа. Я дал денег и на другой день старуху похоронили.

Да, прав преосвященный Антоний. Нет в селе никого, кто мог бы даль крестьянину вовремя разумно добрый совет.

Установив, что сельский народ не имеет около себя никого из просвещенных людей, у кого бы он мог проверить правдивость распространяемых в среде его врагами отечества ложных учений, Его преосвященство Епископ Антоний замечает, что повсюду в Волынской епархии распространены явления недоверия прихожан к священникам. На это указывают, по словам Владыки, ежедневно поступающие к нему жалобы целых приходов на своих священников и бесчисленные судебные дела между священниками и прихожанами.

С большою скорбью, которая понятна всякому, Преосвященный говорит, что самое существование такого множества жалоб и судебных дел ясно указывает, что доверие приходов к священникам подорвано до полной потери между ними нравственной связи, до полной замены её связью юридическою, вовсе неуместною в Церкви Христовой.

Полная безотрадность картины усугубляется еще тем, что даже «священники вполне исправные, трезвые, добрые семьяне, исполнительные требоисправители и законоучители школы» в Волынской епархии заявляли Преосвященному о полной нравственной невозможности дальнейшего своего пребывания на прежнем приходе, вследствие давнишней и напряженной вражды к ним прихожан. Причины такого явления Преосвященный видит, во-первых, в том, что в прежние времена, по окончании курса в семинариях, священники выступали на своё поприще с суеверным уважением к чуждой православной церкви средневековой схоластике и с презрительным отношением ко всем, незнающим латинского языка, риторики и метафизики; и, во-вторых, в том, что нынешнее поколение священников кроме схоластики отрешает себя от народного быта и от силы земли еще разными опасными приманками культурной жизни: поверхностною литературою, газетами, музыкой и всякими другими буржуазными привычками.

Преосвященный требует, чтобы священники отбросили всю мишуру внешности и свято исполняли бы всё, установленное Церковью для смирения плоти, для возвышения духа и для умиления сердца, т. е., келейные молитвенные правила, святые посты, чтения священного Писания, строгое выполнение богослужебного устава и вообще всё, преподанное св. Церковью для христианского учительства и христианского подвижничества.

Да простит мне Его Преосвященство смелость здесь во многом не согласиться с высказанным им в Окружном Послании. Единственная цель моей статьи – Sine ira et studio посильно выяснить великий вопрос, затронутый Преосвященным Владыкой. Начнем с конца. Если священник исполняет келейные молитвенные правила, святые посты, богослужебный устав, проникновенно совершает служение, истово молится и возлагает на себя крестное знамение, то, несомненно, он приготовит себя к серьезному подвигу. «Он возвысит свой дух и ясно поймет смысл великого таинства то начинающихся, то оканчивающихся жизней; он приблизит себя к таинству совести человеческой и к той великой борьбе Духа Божия и духа обольстителя, которая с такой простотой и наивностью проявляется в крестьянской среде, в русском народе с его высоким внутренним содержанием, с ясным различением добра и зла, с полною готовностью покориться божественному промыслу, со спокойным ожиданием смерти и с примиренностью с лишениями и страданиями».

Это всё правда. Это золотые слова. Слова эти настолько высоки, так глубоко трогают своею чистою правдивостью и искреннею убежденностью, что тяжело душе спускаться вниз и разбираться в житейских мелочах и дрязгах.

Однако это необходимо.

Прежде всего мы наталкиваемся, по моему крайнему разумению, на некоторое противоречие в Послании. В самом деле: священник, исполняющий богослужебный устав – является «в жизни» вполне исправным, трезвым, добрым семьянином, исполнительным требоисправителем и законоучителем школы. А между тем, по словам Послания, и эти священники являлись к Преосвященному Владыке с заявлениями о полной нравственной невозможности оставаться на прежних местах служения вследствие давнишней и напряженной вражды к ним прихожан.

Почему же это? Казалось бы, что эти священники воспитали в себе истинное учительство и истинное подвижничество; им чужд мишурный блеск буржуазной культуры, – а все-таки ненависть к ним народа давняя и напряженная; а все-таки полное разобщение с народом и взаимное недоверие.

Из этого видно, что вопрос этот так не решается; что есть что-то ненормальное в отношениях священника к приходу помимо духовных качеств священника; есть что-то такое, что мешает им сблизиться и доверчиво относиться друг к другу. Что же это такое?

Вопрос первый: мешает ли священнику получить доверие паствы то, что Преосвященный называет мишурой внешности: шелковые рясы, воротнички и прочее.

Вопрос этот очень важен и не может быть, по моему мнению, поставлен в таких неопределенных чертах, как это сделано в Послании. Что должно подразумевать под мишурой внешности? Послание учит священников заботиться только о душе, поднимать в себе идею пастырского служения, учительства и подвижничества и как бы оставить заботу о внешности. Если я правильно понимаю мысль Его Преосвященства, то должен сказать, что с нею согласиться нельзя. В вопросе о внешности должно различать: «опрятность» и «франтовство»; «приличие», – как признак внутреннего духовного воспитания и содержания, и «подражательность» внешним образцам, т. е. уродливость.

Если дело идет о франтовстве для франтовства или об уродливой подражательности буржуазной культуре, то это в священнике отвратительно. Конечно, нет ничего смешнее и грустнее видеть духовного отца в шелковой, дорогой рясе, но не причесанного, с торчащими из-под рясы грязными рукавами рубашки и с грязными ногтями. Это ворона с павлиньим пером. Но в то же время нельзя не требовать от священников и готовящихся к священству «полной и безупречной опрятности тела и одежды». И говорю это не без оснований. Во-первых – привычка к заботливости о чистоте тела и об опрятности и приличии в одежде, усвоенная с детства, приучает строго относиться и ко всем своим поступкам и воспитывает в человеке мягкость и приветливость обращения с людьми; во-вторых – при безупречной чистоте и опрятности тела и ряса из дерюги приличнее шелковой на немытом и нечесаном неряхе; а в-третьих, – что самое главное, опрятность тела необходима для служения священника. Как может быть грязна та рука, которая возлагает священное миро, которая совершает великое таинство св. Евхаристии и которою благословляют паству? Да я ни за что не поцелую у священника руки с грязными ногтями; не стану есть просфоры, поднесенной мне такою рукою, ибо рука эта возбуждает во мне брезгливость. Мне говорят, что Святой Дух его очищает. Я не спорю против этого; но зачем подвергать искушению мою веру в силу Святого Духа, заставляя меня отвергать наглядность и заставляя мирить в душе то, что мне кажется непримиримым?

Привычка к неряшливости внешней порождает и внутреннюю неряшливость: несдержанность, разгул, неумение различать мелочей от событий крупных и проч. Как-то мне случилась надобность допросить священника единоверческой Церкви. Производил я допрос в здании станичного правления, где все служащие, начиная со станичного атамана, были старообрядцы. Иконы были старого письма. Священник явился ко мне с папиросою в зубах⁹⁶ и немного навеселе после завтрака. Он и по улице шел с папиросою и курил. Я предложил ему немедленно затушить папиросу; а по окончании допроса, я один на один спросил его: для чего он курит и пьет водку в старообрядческой станице? Он мне ответил: «чтобы не походить на старообрядческих начетчиков». Итак, он умышленно унижает своё достоинство и достоинство православия из-за какого-то близкого к нелепости вызова кому-то и чему-то. Да неужели признаком православия может служить курение табаку и выпивка водки? И может ли такой священник привлекать к себе сердца раскольников, – попирая их привычки и взгляды, с детства усвоенные? Не думаю.

Шелковые рясы? Если шелковая ряса одевается в радости сердца, в радости жизни, в праздники, с простодушным желанием показать полноту своего светлого настроения, то это не только не дурно, но хорошо, радостно и приветливо. Припоминаю случай: пред визитом к губернатору ко мне заехал мой друг, – настоятель одной из пустынь, – старик 70 или более лет. Снявши в передней галоши, он в енотовой шубе, вновь построенной, вошел в гостиную, помолился, благословил меня и моих домашних и молча, развернув полы шубы, уселся в кресло и показал нам свою чудную шелковую рясу. Все мы стали рассматривать его еноты и материю рясы и наперерыв хвалить и восхищаться. С какою наивною гордостью старик сам посматривал и на себя и на всех нас, и как он был детски доволен, что произвел такой эффект!… кроме радости, кроме умиления пред этой святой простотой, – никто из нас других чувств не испытал да и не мог испытать. И этот близкий нам человек стал еще ближе душе нашей, ибо внес радость в жизнь нашу.

Прости мне, добрый, милый отец Мартирий, что я привел «это» воспоминание о тебе. Пришлось к слову. В другой раз вспомню и о другом, серьезном.

Объясняют запрещение носить шелковые рясы, крахмальные воротнички и рукава желанием, чтобы православные священники «не походили» на католических, – о чём есть намеки и в Послании Епископа Антония. Да неужели опрятность и приличие одежды могут быть рассматриваемы как принадлежность известной группы людей, а не составляют общечеловеческой потребности? Эта зависимость от боязни на кого-то походить или не походить и для этого жертвовать приличием и опрятностью – есть признак отсутствия правильного самосознания и в глазах народа – смешна. Мне кажется, что можно предоставить католикам заботу походить или не походить на нас, а нам заботиться об этом нечего. Мы у себя, мы хозяева положения и не нам приспособляться к случайным гостям.

Думают также, что наше крестьянство любит грязь и неряшливую внешность; и что поэтому священники должны быть грязны и неряшливы, чтобы легче войти в крестьянскую среду. Это неправда. Посмотрите, с каким старанием крестьяне и крестьянки моются и одеваются в праздники, особенно идя в церковь! А если в обыденной жизни крестьяне грязны, то это потому, что вся их работа в земле, в грязи, в пыли и в навозе. Да если бы это было и так, то обязанность пастырей Церкви подвышать в людях сознание необходимости чистоты и опрятности путем личного примера, а не плестись за народом по грязи в грязи.

Вопрос второй: следует ли священнику заниматься литературой, чтением газет, музыкой? Несомненно следует. Прежде всего, нынешняя светская литература охватывает все стороны жизни и по возможности то правильно, то уродливо их освещает. Священник должен быть в курсе всех явлений жизни в качестве руководителя паствы. Если-бы, во время последних беспорядков крестьян, священники уверили их, что «такого» указа не было объявлено в собрании узаконений и распоряжений правительства и что газеты не скрыли бы, если бы указ был издан, то несомненно они отрезвили бы толпу, которая ранее, чем приступить к решительным действиям, проверила бы слова священника в городе.

Игра на скрипке, на рояле и на гитаре? Что в этом дурного? Мы не говорим про уродливости; мы не говорим про тех священников, которые забывают свои обязанности, увлекаясь игрою, или про тех, которые играют для забавы помещиков. Повторяем, что всё нравственно-уродливое должно быть чуждо священству. Но чистая музыка – это разговор души с Божеством. Она не может вселить дурных чувств. Она лучше слов проникает в душу молитвенным настроением, она даст чистую радость, чистую печаль и чистое веселие. Почему же не хорошо для священника свою радость, горе, смех и слезы изливать в музыке?

Нет, всё не то. Беда не в этом, а в другом. Преосвященный Антоний вскользь упомянул о том, будто ныне материальная зависимость духовенства от народа ослабла; и что ныне настало уже, будто бы, время «свободного от материальных нужд» служения священников идее священства.

Так-ли это? Прежде всего нужно заметить, что выражение: «материальные нужды» слишком обще и неопределенно. С каждым годом дорожает земля и продукты и дешевеют деньги, с каждым годом жизнь в миру становится дороже, и то, что в прежнее время стоило сто рублей, ныне стоит триста или более. Даже в селе жизнь обходится дорого: священнику необходима приличная одежда для себя и жены; дорого стоит воспитание детей. Да у каждого есть неопределенное, смутное желание обеспечить себе безбедную старость, отложить что-нибудь на черный день. Всё это требует денег. Откуда же священник может их взять? Он их берет – частью с определенного ему участка церковной (причтовой) земли, а частью собирает с прихода за требы.

Что касается земельного надела, то ныне при безземелии у крестьян, надел священника по сравнению с крестьянским так велик, что в глазах крестьянина священник является богачом, небольшим помещиком. Поэтому у крестьян естественно родится вопрос: если священник пользуется землею в количестве большем в 4–10 раз чем крестьяне, то зачем же священник получает еще деньга за требы. У меня служили молокане и штундисты. На вопрос мой: отчего они отшатнулись от православия, когда оно так радостно и так светло, – они отвечали: «православие стоит дорого; оно хорошо только для богатых людей. У нас священники выборные и не смеют брать ничего за требы. В сектантстве быть дешевле».

Итак, вот прежде всего в чем повод к недовольству прихода священником; крестьянину кажется, что требование денег священниками за совершение таинств и обрядов есть вымогательство, непомерная жадность, жажда наживы.

И вот картина: после уборки хлеба, после того, как священник свез и обмолотил свой хлеб (а количество собранного им хлеба хорошо известно крестьянам), – причт едет по приходу в сопровождении телеги с мешками и ездит по дворам и выпрашивает у крестьян «новины», т. е. нового хлеба. Скажите, с каким чувством крестьянин дает хлеба священнику? и чем представляется крестьянину такое выпрашивание? Как-бы священник истово не молился, как-бы он не соблюдал келейных правил, но появление его с телегою и мешками для сбора хлеба с людей, у которых хлеба в 10 раз меньше, чем у него, не может не вызвать не только неуважения, но даже и некоторой брезгливости. А сбор хлеба весною на семена? Это еще хуже. У крестьянина со средним достатком весною продано всё лишнее для уплаты государственных повинностей и в лучшем случае оставлено хлеба чтобы «пробиться» с семьей до нового урожая; и вот является причт, а за ним телега с мешками и выпрашивает на семена. Если крестьянин даст, то затем он «жалеет о том, что сделал дар»; а если откажет, то сделает грубость. И в том, и в другом случае не хорошо. Нет ничего тяжелее для души жалеть о сделанном добром деле, ибо всегда останется недоброжелательство к тому, кто вынудил его. Если же крестьянин откажет священнику, то для оправдания своей грубости он пред односельцами непременно начнет глумиться над священником и вышучивать его жадность.

А требование денег за исполнение таинств крещения и брака? В некоторых приходах требования эти настолько велики, что крестьяне оставляют детей без крещения 6–7 и 8 месяцев; и часто живут вне брака, ибо не в силах заплатить 15–20–25 рублей священнику за совершение таинства. В этом напряженном состоянии безденежья и веры – человек подвергается большому искушению; и подвернись в это время какой-нибудь раскольничий поп, совершающий окрещение и брак даром – и отпадение почти неизбежно. Но самое ужасное – это требование денег за похороны. Налог на несчастье. – Выше я рассказал про случай, бывший с односельцем крестьянином, у которого в Марте месяце умерла мать и с которого священник (был голодный год) потребовал за совершение похоронного обряда 5 рублей, под угрозою оставить тело без погребения. Это было поистине ужасно. К сожалению и законы наши по этому предмету страдают полною неопределенностью. В статье 209¹ (по прод. 1895 г.) Улож. Наказ. сказано: «за погребение христиан без совершения надлежащих христианских обрядов, в случаях, когда приглашение духовного лица подлежащего вероисповедания к погребению умершего было возможно и не было сопряжено с особыми трудностями, виновные подвергаются аресту от 3 недель до 3 месяцев. Что значить это выражение: «не было сопряжено с особыми трудностями» и может ли быть отнесено сюда затруднение в уплате вознаграждения священнику, которого он требует? Но еще неопределеннее изложена статья 859 того же Уложения, которая гласит? «священник, … … который будет уклоняться от погребения умершего, не имея к тому причин законных, подвергается исправительному наказанию по распоряжению своего духовного начальства». Признает ли закон достаточным основанием для отказа в погребении неуплату денег за требу и каких именно денег? Можно ли считать требование пяти рублей в данном случае излишним и вымогательным? Можно ли считать священника должностным лицом и привлекать его к ответственности за вымогательство? Но это всё вопросы кабинетные… Решение их не входит в нашу задачу; в «жизни» же происходит нечто трагическое: не похоронить матери по православному обряду крестьянин не мог не только по чувству кровного родства, но еще и потому, что подвергался аресту до 3 месяцев, а похоронить не мог потому, что у него не было чем уплатить священнику.

Вот что делают гроши в жизни православия; вот в чём главный корень зла. Как же нормировать эти «материальные» вопросы, как нормировать денежные отношения священников к пастве?

Ив. Золотухин

(Окончание следует).

В одной беседе со мной раскольник, обвиняя патр. Никона в «еретичестве», вычитал из «Деяний соб. 1666–67 г.»: «Никон монах егда бе на патриаршеском престоле… заповедая вслух всем и научая сице отнюдь да не попустится от ныне впредь священником, не токмо причащати разбойников и татей пречистых тайн: но ниже исповедывати их и в последний час казни их… Сия Никон и последующии ему повелеваху явственне неписанно и писанно» (обвинение на Никона). Патриархи отвечали: «К симже и мы глаголем, яко сия вся суть еретическая и пребеззаконная, и вне Церкви Христовы. Елико убо во исповеди, является Никон и последующии ему новатиане и евстафиане, иже не приимаху кающихся отнюдь мудрствующе и глаголюще противно Богопроповедникам Апостолом и Богоносным отцем». Потом, продолжил раскольник, патриархи привели прав. 52 св. Апостолов, а на это правило в Кормчей вот что в толковании говорится: «како бо может служити, яко антихрист себе сотворив, и противяся хотению Христову» (чтобы не принимать кающихся). Вот восточные патриархи, заключил мой собеседник, Никона признали еретиком, а вы не хотите этого признавать.

Мисс. Патриарха Никона и по суду восточных иерархов еретиком признать нельзя: обличенных в ереси и нераскаявшихся отцы соборов не только лишали санов, но и отлучали от Церкви и таинств, а п. Никона такое отлучение не постигло. А чтобы великих грешников не принимать и пред смертью, об этом были распоряжения и в древней церкви: отцы Сардикийского собора епископа, перешедшего самовольно из града во град и молву творящего, постановили не причащать даже при кончине (2 пр.): священномученик Киприан писал еписк. Антонину: «любезный брат, мы положили: тех, которые не приносят покаяния и явными рыданиями не обнаруживают полной сердечной скорби о своих преступлениях, вовсе лишать надежды общения и мира, если они начнут просить об этом в болезни и опасности; так как к такому прошению побуждает их не раскаяние в преступлении, но страх приближающейся смерти, а тот недостоин получить разрешение пред смертью, кто не помышлял прежде о необходимости умереть». (Часть 1-я Твор. св. Кипр. ст. 173 изд. Киев. Д. А.). Тот же св. отец писал: между предшественниками нашими некоторые епископы здешней области не считали позволительным давать мир прелюбодеям и вовсе не допускали покаяния за прелюбодеяние; и однако они не отступали от сообщества соепископов своих, и не разрывали кафолического единства упорством в своей жестокости и строгости; и из-за того, что другие давали мир прелюбодеям, не отделялся от Церкви тот, кто не давал его. Когда держится связь согласия и хранится нераздельным таинство кафолической церкви, то каждый епископ действует по своему усмотрению, имея отдать Господу отчет в своих действиях (там же ст. 170). Можно-ли отцов Сарикийского собора, священномученика Киприана и его соепископов признать еретиками за то, что они и пред смертью не допускали до покаяния, за известные грехи?

Раск. Вы миссионеры на всё способны: и виновного можете оправдать; по вашему выходит Никон, не виновен, посмотрим, что об нём говорит ваш богослов мит. Макарий. Вы, оказывается, и его не слушаете! В 12 томе «Истории» ст. 392–3 пишется: «по второму вопросу и ответу обвиняли Никона в том, что он запретил исповедовать и причащать разбойников, осужденных на смерть. Никон отвечал: я разослал по всем городам грамоты, чтобы разбойники покаялись, прежде нежели будут пойманы и взяты, а о том, чтобы пойманных на разбое исповедовать и причащать, я нигде не нашел правил… Здесь Никон, очевидно, не нашел возможности оправдать себя». Ну, теперь признаете-ли вы Никона виновным в еретичестве?

Мис. напрасно вы думаете, что миссионеры способны оправдывать и виновных; вероятно и вы признаете грехом обвинять невинного. Патр. Никон и при жизни много перетерпел клевет, по смерти то хоть бы дали ему покой. В своём обвинении вы оказываетесь преслушниками и своих первоучителей. Ваши предки, живя с п. Никоном в одно время, за каждым его распоряжением следили, много выдумали на него ложного, но такого обвинения, как вы, не возводили на Никона; будь он в этой ереси повинен, они не замедлили бы провозгласить это. Чего не сделали раскольники, то восполнили другие враги Никона – бояре. Приведенное вами обвинение на п. Никона пред восточными иерархами предложено было видимо в отсутствии Никона, и судьи не спросили по этому делу обвиняемого, а доверились обвинителям; на заседаниях собора 1667 г. этого обвинения на Никона мы однако не видим (Макар. «История» т. 12, стр. 685–746). Обвинение это было сочинено еще задолго до собора 1667 г. сильным боярином – врагом Никона, Симеоном Стрешневым. Достойно замечания, что этот Стрешнев во вражде своей к патриарху дошел до кощунства: своего пса он называл Никоном и научил его лапами благословлять. Кощунник боярин был проклят пат. Никоном (Ист. Мак. т. 12 ст. 389), и, по 6 правилу 2 вселен. соб., не мог быть «допущен обвинителем епископа». Как бы то ни было, когда пат. Никону, жившему в Воскресенском монастыре, стало известно, что его обвиняют в ереси он вот что написал на 2-й вопр. Стрешнева и ответ Паисия Лигарида: Ты убо, Стреш., глаголеши, яко не велел аз исповедовать разбойников. Аз того ради во все грады грамоты посылал, яко да преставше разбойницы приходят в пока иное житие прежде даже не яти будут, ниже заповедал в поимании каятися, а еже пойманного на разбое вскоре исповедав причастить, не обретох такова правила. Господу глаголющу: ядый мою плоть и пияй мою кровь во Мне пребывает и Аз в нём, да како кто смеет таковое бесстыдство показати, достойного сотворив Божественного причастия, и тогда казнить. Нет такого правила, ниже обрящеши… Ты убо, Паисий, повелеваеши всякому по вине умирающему причащение подавать, смотри о тебе написанных, яко при распятии Христове един спасеся, и един осудися, како ты глаголеши всякому подавать пречистых тайн, аще и недостоин, или како решиши достойна сотворив пречистых таин, повелеваеши убити того, где есть писано»? (Рукопись «Возражение или разорение смиренного Никона, Божией милостью патриарха, против вопросов боярина Симеона Стрешнева, еже писа газскому мит. Паисию Лигаридиусу, и на ответы Паисиевы» рукопись находится в Воскресенском мон. и древлехранилище при Владимирском Братстве, за № 101 и у Гиббинета: «Дело п. Никона» час. 2 т. 1834).

Теперь, думаю, почтенный старообрядец, и тебе видно, что пат. Никона обвиняли и обвиняют совсем напрасно: будто он не велел разбойников исповедовать; оказывается наоборот, он о том и заботился, чтобы разбойники каялись до поимки их и по поимке, но чтобы тут же их причастить и казнить, вот чего Никон не нашел в правилах и усомнился. Ясно теперь, что обвинительный на Никона вопрос восточн. Патриархам поставлен ложно. И следовательно, ответ их не касается патриар. Никона, ибо он никогда не держался ересей навацианской и евстафианской: навациане никому из падших не давали прощения и двоеженцев не принимали (8 пр. 1 всел. соб.).

Я думаю, вы, почт. собесед., примете сторону патр. Никона и не согласны с тем, чтобы причастить человека тела и крови Христовых, соединить его во едино со Христом и тут же поднять на виселицу, или расстрелять!

Старообрядец, помолчав немного, сказал: да это вопрос важный, над ним надо посидеть, ну пусть пат. Никон был в этом случае прав, да почему же его осудили так строго восточные патриархи?

Мисс. Я тебе ответил на этот вопрос подробно и повторять не буду, но в дополнение к сказанному замечу, что отцы соборов допускали недосмотры: например, собор против св. Златоуста, на котором присутствовал св. Епифаний Кипрский, по клевете царицы, св. Златоуста не только лишил кафедры, но и заподозрил в ересях (Маргарит жит. св. 3 л.), и св. Кирилл Александрийский на предложение Аттика, патр. Констан., внести имя почившего Златоуста в диптихи пастырей Церкви, выразил резкое недовольство Златоустом… И был убежден только св. Исидором Пелусиотом чтить великого святителя (историческое учение Филарета Черниг. т. 3, ст. 92–3). Подобная же участь постигла у нас в России и Максима Грека: собор осудил его, как еретика и отлучил от причащения; и Дионисия, Архимандрита Сергие-Троицкой Лавры, заподозревали в ересях и осудили, но после Церковь, как руководимая Духом Святым, признала, что тот и другой, как и св. Златоуст, осуждены несправедливо, по ненависти человеческой. И св. Церковь, чрез неправый суд своих членов, могущих по слабости человеческой допустить недосмотр, не лишается благодати Св. Духа.

Прошу обратить внимание и на следующее: на соборе 1667 года главным обвинителем патр. Пикона был царь с боярами; патр. Никон был низложен и ему объявлено соборное решение: «аще кто отныне дерзнет именовать его впредь патриархом, да будет повинен во епитимиях св. отцов». И что-же? на другой-же день царь просил чрез боярина у пат. Никона благословения себе и своей семье (История м. Макария т. 12, ст. 746 и в «Страннике» 1899 г., «Патр. Никон в заточении на Беле Озере», и отдельный оттиск под тем же заглавием ст. 11, и 14). И после Алексей Михайлович неоднократно посылал своих бояр к заточнику Никону и всегда именовал его «св. и великим отцом», и просил у него прощения и благословения.

Старообрядец, долго подумавши, сказал: и да и верно, писание подобно мечу обоюдоостру, можно и себе вред причинить и врагу; не зря Христос не велел судить людей, это дело самое тяжелое, можно очень просто попасть в неправедные судии». Поблагодарил он меня за беседу, и мы расстались мирно.

Миссионер Владимирского Александро-Невского Братства

Тимофей Николаев

Сообщаем в точном переводе интересную статью Доде под заглавием «Астроном», напечатанную им в одном из французских журналов, после представления на сцене известного произведения гр. Толстого «Воскресенье».

«Воскресенье», драма искусно извлеченная из талантливого романа Льва Толстого, появилась на сцене Одеона одновременно с печальными известиями об учениках маститого писателя, несчастных духоборах. Совпадение это так знаменательно, что не может не выдвигать на первый план современности знаменитого мыслителя Ясной Поляны.

Неуклонно и с изумительною невозмутимостью шествует старый астроном к намеченной звезде и, в то время, как глаза его устремлены к недосягаемому идеалу, сумасбродные и бесчеловечные его теории, как растерявшиеся руки слепца, ощупью и наобум, неумолимо ввергают в бездну подвертывающиеся под них жертвы.

Духоборы, эти новейшие иллюминаты, соблазнившись принципом «непротивления злу насилием», отказываются носить оружие, владеть землей и обрабатывать её иначе, как коллективно, платить подати, поставлять рекрут, узаконять браки, убивать животных, употреблять их мясо в пищу, а шерсть и шкуру на одежду… Невольно навертывается вопрос: почему бы им также не воздерживаться от ходьбы по земле, чтоб не унижать её, и от дыхания, чтоб не портить воздух?

Покинув родину, злосчастные последователи нового евангелия эмигрировали в Америку, где скитаются с места на место, нигде не находя ни сочувствия, ни пристанища. Отовсюду гонимые, как бесполезные члены общества, законам которого они представляют, хотя и пассивное, но тем не менее упорное сопротивление, всеми презираемые за чрезмерное и противное здравому смыслу и чувству человеческого достоинства смирение, они постепенно вымирают медленною, мучительною смертью, ни в ком не возбуждая даже сострадания.

Мистическая эпопея потерпела крушение. Жизнь и здравый смысл жестоко мстят поправшим их права.

À как относится к этому явлению учитель? Он шлет им издалека одобрения, увещания упорствовать и поучения. Он кричит им с того берега: «Плывите, плывите, не сомневайтесь в непогрешимости моего учения»!

Достижение абсолютной справедливости и равенства возможно только в смерти, – и он спокойно ждет, чтоб несчастные духоборы вошли в вечное блаженство через врата смерти и чтоб на трупах их произошло слияние буддизма с христианством.

Не будь поступки этого своеобразного педагога и убийцы издалека, по последствиям своим так ужасны, над ним можно было бы от души посмеяться, но к сожалению, наша эпоха, упразднив законы Бога и традиции, с рабским суеверием преклоняется перед представителями новых идей, во главе которых стоит жестокий теоретик «Воскресения».

Евреи, никогда не упускающие случая прицепиться ко всему, что может смутить спокойствие страны и расшатать её основы, с особенным восторгом усыновили Толстого. Нет такого сына или племянника жида финансиста, который не готов бы проповедовать «Власть тьмы» народу и объяснять ему великое значение новой религии.

В тот вечер в Одеоне, когда среди роскошной филантропической обстановки, князь Нехлюдов, терзаемый угрызениями совести, сомнениями и недоумениями, стремится спасти душу Масловой великолепными фразами и неприменимыми на практике средствами, бесчеловечными вследствие чрезмерной гуманности, я любовался жидами.

Как расчувствовались наши крокодилы!

Плакали юные завсегдатаи кулис с козлиным или верблюжьим профилем, которые, после смерти своих папаш, будут продолжать их дело – разорения Франции. Рыдали почтенные представители правосудия, способствовавшие бегству и безнаказанности стольких мерзавцев и мошенников. Громко негодовали, при виде непонятой проститутки, торговцы живым товаром всего света.

Быль тут и отпрыск известного вора, пустившего по миру великое множество семейств. С азартом хватаясь за седую голову, он с восторженностью духобора, объяснял своему соседу, давно потерявшему стыд и совесть, сенатору, величие мировой скорби, проповедуемой со сцены.

Известно, что Израиль всегда стоит за идею равенства и братства… чтоб удобнее грабит названных братьев, а из награбленных миллионов уделить грош на свечу перед алтарем всемирного союза.

Театр – великая школа. И учит он не одним тем, что представляется на сцене, а также и тем, что проявляет публика. Во время представления «Воскресения», я понял таинственную причину современной моды на таких писателей, как Толстой. Не признающие родину космополиты черпают из его учения мнимо благородное оправдание своей подлой трусости и эгоизма. Презрение к имуществу не может не прельщать аферистов, падких до чужого добра, которые набегут со всех сторон, чтоб захватить имения и капиталы князей Нехлюдовых. Жадные представители золотого Гетго всегда являются ярыми почитателями альтруизма. В непротивлении злу насилием, в пышных тирадах против милитаризма, исконные враги арийских обществ усматривают поход к разоружению и апологию трусости. В клике «Долой оружие»! им особенно нравится перспектива повышения курса. Когда народы будут обниматься, как удобно будет опустошать их карманы!

И вот почему, в то время, как князь Нехлюдов, патетически ударяя себя в грудь, клеймил условную ложь общества, я видел вокруг себя еще гнуснейшую и преступнейшую ложь. Ту ложь, что пользуется чувствительностью сердца и святыми слезами сострадания, чтоб методически эксплуатировать простосердечие и недомыслие.

Сквозь несомненный гений автора, я прозревал ясно современное лицемерие, находящее извинение своим мерзким поступкам в проповеди милосердия, соболезнующей одним проституткам, мошенникам и нарушителям государственных постановлений, устраивая шествия из плакальщиц и почитателей, вокруг нравственных уродов.

И уже всюду начинают проявляться тлетворные последствия этого апофеоза падения и преступления: покидающее нас мужество заменяется сентиментальностью.

Представляется мне такая сцена: последний из духоборов, спасшийся чудом от смерти, является в Ясную Поляну, где свил себе уютное гнездо проповедник опасных заблуждений и, обнажив язвы своей истерзанной души и изможденного тела, предлагает ему такие вопросы: «Почему ты, носитель священного разума, натолкнул нас на дурной путь? В «Воскресении» ты изобразил человека, который для удовлетворения своего сладострастия погубил женщину, но что ты скажешь про того человека, который, с преступною самонадеянностью, навел тысячи людей на бродяжничество, на бунт, свел их с ума мечтательными бреднями и довел до медленной и мучительной смерти? Вот я перед тобой, каким ты меня сделал, изможденный и безнадежно несчастный, отовсюду гонимый и всеми презираемый. Я воплощение твоей идеи. Призраку моему на сцене шумно аплодируют, но передо мною, печальным олицетворением действительности, все двери заперты. Любуйся же плодом идеи, навеянной на тебя под звездным небом, в праздничном пасхальном сиянии, в радости и свете, идее мертворожденной и тлетворной, из которой, увы, увы, ничего не может выйти!…

Леон Доде

Из всего появившегося в светской печати в конце истекшего года самое серьезное внимание представителей Церкви останавливает на себе статья «Московских Ведом.», принадлежащая перу известного публициста г. Л. Тихомирова – «Запросы жизни и наше церковное Управление». Замечательно то, что статья появилась в органе, всегда дружественно настроенном в отношении Церкви, чутко и умело отзывающемся на все нужды православные – из-под пера автора, всегда мужественно защищающего интересы Церкви и духовенства от нападок антицерковного лагеря. В статье смело и прямо указываются недостатки нашего церковного управления и предлагаются соображения в пользу «видоизменения» настоящего церковного административного строя. Появление настоящей статьи – представляет собою факт огромной церковно-общественной важности, знамение времени! Почтенный автор, для которого, видимо, дороги интересы св. православной Церкви и далеко не безразлично религиозно-нравственное состояние её чад, ребром поставил вопрос, который духовная журналистика, если только она не фарисейская, нравственно не вправе обойти молчанием.

Приводим статью в сокращении, не изменяющем существенной мысли автора, а попутно будем делать на мысли и соображения автора посильные замечания, по крайнему нашему разуменью.

Между православными могут существовать не вполне одинаковые мнения относительно частностей церковного «окормления» нашей личной или общественной жизни, но самый факт «окормления» Церковью всем нам важен и дорог. В числе же органов, которыми оно совершается, особливо важным представляется Высшее Церковное Управление, относительно которого я и предлагаю вниманию православных нижеследующие соображения.

Как известно, ныне действующие формы нашего церковного управления, с самого возникновения своего в 1721 году, не переставали возбуждать против себя разнообразную критику. Неоднократно были делаемы и поправки в Синодальном учреждении 1721 года. Но, несмотря на эти поправки, даже и теоретическая критика не смолкала. В настоящее же время, чем дальше, тем больше, самые факты, неудовлетворённые запросы жизни, чисто-практическим путем приводят к убеждению, что наша Церковь не дает достаточного «окормления» современной, усложнившейся, жизни православной России.

Как известно, император Петр I ставил целью реформы 1721 года создание «Высшего духовного Соборного Правительства» «со властью равнопатриаршеской», указывая своим подданным иметь новоучрежденный Св. Синод «за важное и сильное Правительство». Осуществилась-ля эта идея?

Важным и сильным Правительством можно считать лишь такое, которое обладает достаточною осведомленностью и средствами для благоустроения всех запросов жизни, относящихся к области его ведения. Наше же Церковное Управление, наоборот, во всех важнейших запросах жизни обнаруживает слишком часто как недостаток своевременной в них осведомленности, так и недостаток средств к их разрешению. Вследствие этого мы нередко видим не столько решение вопросов, сколько оттягивание их. Это понятно при неимении способов правильного решения, но ясно, что это признак скорее слабости, чем силы. Между тем, запросы жизни не исчезают от того, что не получают должного, правильного, разрешения, а только самовольно пробивают себе дорогу к разрешению неправильному.

Видя при этом отсутствие со стороны Церкви надлежащего руководства, сами православные постепенно привыкают жить и действовать на свой страх, самовольно, раздробляясь при этом на фракции, и утрачивая мысль об общем церковном руководстве их действиями. Отсюда возникают между ними разногласия, подрывающие силы Церкви, а в конце концов даже порождающие и ереси.

Таковы выводы и соображения Москов. органа…

Считая себя слишком малыми для того, чтобы решать вопрос великой важности – о возвращении нашего церковного Управления к прежней патриаршей форме, мы считаем своею обязанностью высказаться с миссионерской точки зрения недоумения по поводу некоторых мыслей статьи г. Тихомирова и хотели-бы надеяться, что автор встретит их тихомирно – sine ira. Как своё убеждение вообще по поднятому в статье вопросу, мы должны высказать одно только, что с классическим forma dat rei esse мы в данном случае далеко несогласны… Применительно к этому принципу, мы и остановим внимание наших читателей на некоторых положениях статьи г. Тихомирова.

По мысли автора, «недостаточность» синодального «окормления» чуть – не первопричина «разногласий между православными, в конце концов порождающих ереси», – и будто бы «при сильном и важном» церковном правительстве, в виде, напр. патриарха, это зло не имело бы своего источного начала. Здесь, по-нашему, недоразумение. Церковь времен апостольских имела «сильное и важное правительство» в лице богодухновенных и творивших чудеса св. апостолов. И что же? среди верующих разногласия и ереси все-таки были. А в эпоху вселенских соборов – сильное и важное правительство в лице патриархов – гарантировало-ли церковное стадо от разногласий и ересей? Не появлялось-ли разногласий и разделений по религиозным и церковно-практическим вопросам и в позднейшую эпоху, при том же патриаршем правлении? А римский папа – уж это-ли не важное и сильное правительство? – но сохранил-ли он западную церковь в единстве упования? Диссидентам, ушедшим от «всесильного» папы и его церкви, имя легион. «Сильным и важным» был и наш патриарх Никон. Но при нём произошел не менее важный – великий раскол. Нам теперь и думается, что причина церковного диссидентства не в форме церковного управления. Церковь (и времен апостолов и патриархов и дал.) всегда имела и имеет «вся божественные силы, яже к животу и благочестию», всегда учила и учит по «писанию, могущему умудрить во спасение», но «блудные» сыны у ней, однако, появлялись и появляются. Св. апостолы, борясь с разными «антихристами» (1Ин.2:18) и «лжеапостолами» (2Кор.11:13), учили свою паству стоять «против козней диавольских, потому что наша брань не против крови и похоти, но против начальства, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» (Еф.6:11–12) и предостерегали её от увлечения «философией и пустым обольщениям по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу» (Кол.2:8). Еретики, по апостолу, – в «сети диавола», отца лжи (2Тим.2:26), и лжеучение их происходит от «прекословий лжеименного знания» (1Тим.6:20), самолюбия, гордости, непокорности… (2Тим.3:2–5) и «прихотей» (2Тим.4:3). И в наше время духовной распутицы, здесь же корень ересей и начало религиозно нравственного блуждания маловерных. Призвать заблудших, мнящих себя мудрыми, в покорение Св. Церкви, едва-ли сможет и голос патриарха, если они не хотят слышать голоса «равнопатриаршего».

Что касается сетования автора на счет «недостатка своевременной осведомленности» нынешнего церковного управления о важнейших запросах православной Церкви, то нам оно представляется не совсем понятым. Ведь и «патриарх» г. Тихомирова не будет обладать всеведением. И ему, как «главному епископу», сведения будут сообщаться «поместными соборами». И ныне епархиальные преосвященные ежегодно о состоянии своей паствы дают сведения Св. Синоду, а в случаях особо важных доносят ему и экстренно. Об «оттягивании» же Св. Синодом разрешения «запросов жизни» не грех говорить, пожалуй, тому только, кому вообразится, что вопросы веры и Церкви, касающиеся многомиллионной православной паствы и наличной, и будущей (в силу санкции Высшей церк. власти), можно решить сплеча и написать разрешение их с легкостью газетного фельетона. Надеемся, автору известно, сколько, напр., времени прошло от появления в восточной Церкви иконоборческих мнений до седьмого вселенского собора… «Вопрос о перстосложении для крестного знамения на соборе «Стоглавом» и Большом Московском 1666–67 гг. был решен, правда, скоро, но горькие плоды сей скорости (раскол) у нас теперь на лицо…

Разумеется, Церковное Правительство, которое не обнаруживает в должной мере даже мнения своего, отнюдь не может быть рассматриваемо как «важное и сильное».

Со своей стороны и власть государственная, не находя в церковном управлении должной силы для руководства деятельностью Православной Церкви, в лице её пастырей, клира, мирян и иноков, привыкает к тому, чтобы, по необходимости, решать возникающие дела и вопросы своими государственными воздействиями… Таково для примера, полицейское «содействие» миссионерам.

Г. Тихомиров говорит о каком-со «полицейском содействии миссионерам», которое явилось будто бы вследствие ненормального отношения между государством и Церковью. О каком содействии здесь речь, не понимаем. По «открытым предписаниям» от губернаторов миссионеры могут просить полицейские власти только о оповещении населения о приезде миссионера, да о «выдаче лошадей за указанные прогоны». Вот и всё содействие полиции миссионерам, как таковым. К тому же, о содействии гражданской власти проповедникам православия, и содействия неизмеримо больших современного размеров, автор мог бы прочитать в церковных летописях, хотя бы из эпохи вселенских соборов (напр. летописи Барония и др.).

Такое общее положение, подрывающее православное благоустройство России, обостряется всё более, и в настоящее время мы, можно сказать, ежедневно осаждаемся вопросами, которые расстраивают Православную Церковь только из-за того, что у церковного управления не оказывается силы для надлежащего их разрешения.

(Для примера указывается на проект реформы бракоразводного дела и спор о монашестве, его целях и задачах).

Если запросы жизни столь трудно ныне удовлетворимы даже среди иноков, (спор о монашестве), то что же сказать о нас, десятках миллионов мирян?

Мы ведь тоже христиане, мы сыны Церкви, желаем мы и душу свою, посильно, устроить, да и потрудиться в пользу ближних. Для всего этого нам необходимо церковное руководство. А всегда ли мы видим его указание, совет, решение?

Многие и очень многие недоумевают в этом отношении и вовсе не со злорадством. Покойный B. С. Соловьев, в публичной полемике, спрашивал меня, где голос Церкви? И могу ли я отрицать, что ныне для мирянина далеко не всегда легко сознавать себя действующим в церковной воле? Её приходится разыскивать, словно мы попали в протестантскую невидимую церковь.

«Всегда-ли мы видим, горестно вопрошает г. Тихомиров, его (церк. руководства) указание, совет и решение. Точно мы попали в протестантскую невидимую церковь». Да, – ответили бы мы, всегда, если желаем видеть… и – недоразуменный вопрос, действительно, заслуживает особого решения Высшей церковной власти. Но в том ведь и беда, что так называемая образованная интеллигенция, «сумнящаяся и ищущая», весьма часто не желает видеть церковного указания. Для неё наша Св. Церковь, действительно, невидима; но потому, что «ищущие» отворачиваются от неё и не хотят её видеть. В собрании религиозно-философского общества в СПБурге можно вполне убедиться в этом. Так, один из представителей «ищущей» интеллигенции, на деликатные и глубоко-справедливые замечания на реферат г. Розанова одного из присутствовавших епископов, откровенно ответил: «мы хотя люди и грешные, во поучаться у вас не желаем»… Другой – заявляет, ничуть не колеблясь, что «Церковь есть создание рук человеческих». Третий без всякого страха готов «разойтись с Церковью, как представительницей христианства» и т. п. Едва-ли такие «ищущие» последуют «во двор овчий» – по пастырскому зову хотя бы и патриарха. Кроме того, горестное вопрошание г. автора с его – «всегда-ли мы видим»… будто предполагает, что Св. Синоду настолько мало дела, что он может каждому фельетону «С.-Петерб. Вед.» или «Нов. Вр.» посвящать особое заседание.

А между тем мы, миряне, со всех сторон окружены неверующими и еретиками. Их влияние огромно, они идут к нам, дружат с нами, стараются сойтись с нами, быть нам как можно ближе и понятнее. Православная Церковь как будто находится в каком-то разобщении с огромными слоями образованного общества, и в делах своих иногда не обнаруживает понимания его запросов даже тогда, когда они вовсе не предосудительны. Всё это замечается слишком часто. Бывают даже случаи, когда мирянин отталкивается от Церкви именно в силу своих религиозных, духовных запросов, на которые не находит отклика…

Конечно, в этих случаях виноваты отдельные лица клира и иерархии. Но для того, чтобы вина этих отдельных лиц не вредила нашему единению с Церковью, мы имеем настоятельный запрос всегда ясно видеть, где Церковь, где её воля, её истолкование? Нет ни одной отрасли государственного управления, в котором бы мы не знали очень ясно и хорошо, где воля Правительства, и где самовольная и беззаконная выдумка какого-нибудь чиновника. Но в отношении Церкви это не так просто различить.

Сколько лет Граф Толстой ругался над Православием. В это время один популярный петербургский священник на публичном собрании защищал против мирянина христианство графа Л. Толстого. Тут дело не в самом графе, идеи которого уже получили должную оценку, а в том, каких пастырей видит пред собой наше общество!…

Есть у нас, например, еще писатель г. В. Розанов, который не только явно не-христианин, а прямо проповедник чисто-языческой безнравственности. Однако, находит и он себе поклонников среди отцов пастырей. Священник У-ский публично восторгается одною из невозможнейших статей г. Розанова, в которой, может быть, и не понял толком её смысла. Но кому должны верить миряне? Священника У-ского его церковная власть не вразумила, ничем не показала для мирян – церковно или нет его учение. Что же думать мирянам?

Итак, слушая иного своего приходского пастыря, я должен уверовать в правильность культа Астарты.

Я беру случаи текущие, первые попавшиеся. Во всех мы должны сами разбираться, как Бог поможет. Мудрено ли, что образованное общество привыкает жить без руководства Церкви, только своим соображением?

А причина в чём? Не очевиден ли недостаток церковного «окормления» даже священнослужителей и вообще всех, облеченных правом учения церковного? Некому, оказывается, присмотреть за ними, некому проверить, вразумить, некому объявить нам, где истинный голос и учение Церкви. Невольно вспоминаются прискорбнейшие времена судей Израилевых: «И в тии дни не бяше царя во Израили: муж, еже угодно пред очима его, творяше».

Итак, автор сообщает, что (неверующие и еретики) «идут к нам, дружат с нами, стараются сойтись с нами, быть к нам как можно ближе и понятнее… бывают случаи, когда мирянин отталкивается от Церкви именно в силу своих религиозных, духовных запросов, на которые не находит отклика… Толстой ругался над православием… В. Розанов явно не христианин и прямо проповедник чисто языческой безнравственности и у них есть поклонники отцы-пастыри. Слушая иного пастыря, я должен уверовать в правильность культа Астарты… А причина в чём? некому, оказывается, присмотреть за нами… некому объявить нам, где истинный голос и учение Церкви». Сообщение автора не точно и печалование напрасно. Еретики и неверующие не к нам идут, а тянуть нас к себе, стараются не с нами сойтись, а чтобы мы с ними сошлись. Сектанты рационалистического типа желают с нами сойтись, если мы отречемся от учения православной Церкви, отвергнем её литургический культ, иконопочитание почтем за идолопоклонство и т. п. Раскольники желают с нами мира под тем условием, если мы признаем, что православная Церковь с 1667 г. погрешила, впала в разные ереси, приняла антихриста и т. п. Принял бы нас и Толстой, если бы мы приняли его богохульное учение. Примирился-бы с нами и г. Розанов, если бы мы приняли его проповедь «чисто-языческой безнравственности». Ведь вот как они – эти неверующие-то и еретики «идут к вам» и «стараются сойтись с нами!» Не потому они, г. Тихомиров, «отталкиваются от Церкви», что «не находят отклика на свои религиозные запросы и что не слышат истинного голоса и учения Церкви», – голос и учение православной Церкви – в Священном Писании, вероопределениях и канонах св. соборов, в учении св. отцов и символических книгах православия, – это они знают; но потому, что имеют религиозные запросы настолько свои, что один из них сочиняет «новое евангелие» (Толстой), другой не желает быть «в кулачке» святых отцов (Розанов) и т. п. Увещевали их и увещевают – и священники и епископы; своевременно (до их явного отступничества от Церкви) проповедовали им «слово истины», но… «огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат и очи свои сомкнули» (Ис.6:10). «Запросы» их не новы в истории Церкви: в толстовщина и розановщина и пр. под. имеют своих прототипов еще в первых веках христианства (в разных ересях), св. Церковь «откликнулась» на них «анафемой», другого отклика они и теперь не заслужат ни от какого православного патриарха. И православная Церковь в этом смысле уж высказалась – по делу о Толстом – и не раз высказывалась в своих «изъяснениях» и «воззваниях» к отступникам. Что касается замечания автора на счет «иного пастыря, слушая которого он должен (будто бы) уверовать в правильность культа Астарты», то признаемся на чистоту, что о таких пастырях мы не знаем; если подобные когда и объявлялися, то церковная власть не оставляет их без внимания… А если бы и ныне появился где такой лжепастырь, то автор, если бы он знаком был даже только с катехизисом м. Филарета, слушать его вовсе не должен, а должен помнить только, во 1-х, то, что еретиками не редко бывали и патриархи (Македоний, Несторий, Пирр, папа Гонорий I и мн. др.), а во 2-х, – слова ап. Павла: «аще мы, или ангел с небесе благовестили вам паче, еже благовестом вам, анафема да будет» (Гал.1:8).

Но неужели это порядок, неужели это – нормальное существование христианина в Церкви?…

Мы вполне согласны с г. Тихомировым, что «существование христианина в Церкви ненормально» (не всякого только, разумеется), но по вине-ли формы Церковного Управления произошло это? Далеко не потому; а потому, что таковой христианин забыл заповедь Спасителя о повиновении Церкви (Мф.18:17) и «безрассудно надмеваясь плотским умом своим» (Кол.2:18), «здравого учения не принимает, но по своим прихотям избирает себе учителей, которые льстили бы слуху; от истины отвратил слух и обратился к басням» (2Тим.4:3–4). Один «ругается над православием», другой проповедует «чисто языческую безнравственность» и т. п. «Виждь убо, аще не плача достойна сия окаянная времена ваша, в ниже увы достигохом» (Кормч. п. Иосифа)!

А мы окружены проявлениями такого положения. Куда ни обернись – повсюду оно дает себя знать.

Недавно много шума и соблазна произвела история погребения генерала Гурчина (католика). Местный Виленский преосвященный совершенно правильно запретил наши церковные панихиды по инославном. А на Кавказе тамошняя церковная власть разрешила их служить по тому же генералу Гурчину. Да и без того всем известно достаточно случаев, как по протестантам служатся наши заупокойные литургии. Шуму и нареканий было много… Да и где же справедливость: разве церковная молитва зависит от произвола епископа, или от звания усопшего? Но, кроме соблазна и нареканий на Церковь, да ссор между самими православными, ничего и после этой истории не вышло.

А надо сказать, что молитва за инославных уже давно стала жгучим запросом жизни, ибо мы, православные, перероднились с инославными, живем с ними, имеем друзей между ними.

Естественно является вопрос: можно ли о них молиться? Этот вопрос уже десятки лет разбирается в частных собраниях и для знающих, кажется, ясен как день. Невозможно и отчасти кощунственно давать иноверцу ту же церковную молитву, как умершему в правой вере и в общении таинств с Церковью. Но множество компетентных лиц признают необходимою специальную молитву за иноверцев, которая, говорят, когда-то и существовала, а теперь забыта Церковью. Казалось бы, что проще как разобрать вопрос и, одно из двух: либо абсолютно воспретить, не делая уже поблажек никому, либо составить особую молитву за иноверцев, и разрешить её для всех. Но вот – тоже ничего не делается. А поблажки, в силу напора со стороны запроса нашей жизни, делаются, создавая, во-первых, полный произвол, а во-вторых, даже и грех, который мало-помалу грозит утвердиться. Опять, значить, Церковное управление не выносит нам правильного удовлетворения, вместо которого самовольно упрочивается неправильное, создавая ссоры и разделения между православными и общие нарекания на Церковь…

По вопросу о молитве за инославных отсылаем внимание автора к статьям: «Церк. Вестник», 1902 г. №№ 40 и 44 и «Миссион. Обозр.» 1902 г., дек. Вопрос, можно-ли совершать панихидное моление об инославных, решается в отрицательном смысле самым содержанием чина моления, хорошо известным пастырям Церкви, и едва-ли нуждается в специальном исследовании и решении его со стороны высшей духовной власти. Случаи панихидных молений православных за инославных – плод личного недоразумения или попустительства совершителей сих молений, а не недостаточной определенности церковного взгляда на этот предмет.

Не буду останавливаться на реформе прихода…

Не буду говорить и о миссиях внешней и внутренней, тоже вопиющих к Церкви о сильном и прочном управлении.

Вопросам противоотступнической миссии православная Церковь посвящает сравнительно не мало забот, так что сетование автора по этому предмету не вполне основательно. Всероссийские «Съезды» архипастырей и миссионеров с уполномоченными от Св. Синода (в Москве, Казани и др.), православные Братства и миссионерские Комитеты, епархиальные миссионерские съезды с командированными на них Св. Синодом сведущими лицами и пр. – это-ли не знак заботливости св. Церкви о заблудших своих чадах? Если пока нет еще строгой организации всероссийской миссии и не установлено служебно-правового положения миссионера, то об этом со времени Казанского мисс. съезда 1897 г. Церковь заботятся в меру своих прав и средств; окончательный же status по данному вопросу дожидается своей чреды среди других более неотложных нужд и дел.

Но отмечу слегка запрос заграничного старокатоличества, дело о котором мы церковно оттягиваем более 30 лет. Мы и не принимаем старокатоликов, и не отвергаем, и указаний им не даем. Все толки со старокатоликами ведутся лицами частными, случайно, по мере усердия, причем мы, церковно, вовсе не пытаемся как-либо повлиять на старокатоликов. А уж, конечно если они в чём погрешают, то для них голос Церкви имел бы больше значения, нежели беседы и отзывы частных лиц. Почему же не слышно голоса Церкви? Конечно, потому же, почему он не слышен и в других сложных и сомнительных случаях. Никто, понятно, не хочет взять на себя ответственности превыше сил, и вот является оттяжка, а тем временем старокатолики могут только недоумевать о причинах нашей бездейственности.

Более всего недоуменными представляются нам печалования автора по старокатолическому вопросу. «Все толки со старокатоликами, пишет г. Тихомиров, ведутся лицами частными, случайно, по мере усердия, причем мы, церковно, вовсе не пытаемся как-либо повлиять на старокатоликов. А уж если они в чём погрешают, то для них голос Церкви имел бы больше значения, нежели беседы и отзывы частным лиц. Почему же не слышно голоса Церкви?» Нам думается, автор едва-ли не откажется от своих слов, если прочтет хотя бы – «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона, т. XXXI, стр. 448–451; «Общедоступную Богословскую Библиотеку» Лопухина, вып. VI, стр. 339–380; «Мнения уполномоченных представителей православия и старокатоличества по вопросу о соединении старокатоликов с православными» (Спб. 1896 г.) и «Новые официальные и другие данные для суждения о вере старокатоликов» (ответ роттердамской комиссии на мнение с.-петербургской и ответ Международного Богословского Обозрения г. профессору А.Ф. Гусеву) – протоир. И.Л. Янышева. Спб. 1902 г.; а также ст. преосвящ. Сергия в «Церков. Вестн.» – «Что нас разделяет со старокатоликами?» 1902 г., 43–45. На старокатолических конгрессах переговоры со старокатоликами велись уполномоченными представителями (а не частными лицами и случайно) Православной Церкви. Напр., на люцернском конгрессе – 1892 г., в качестве таковых представителей от русской православной Церкви были: протопр. И.Л. Янышев, настоятель рус. посольской церкви в Берлине прот. А.П. Мальцев, париж. прот. Васильев, свящ. М. Казанский (из Выборга) и известный светский писатель и богослов ген. А.А. Киреев. Указом Св. Синода от 15 дек. 1892 г. составлена была в С.-Петербурге комиссия для выяснения условий и требований, какие могли бы быть положены в основу переговоров со старокатоликами, ищущими общения с православною восточною Церковью. Комиссия образована была, под председательством архиепископа финляндского Антония, из духовных лиц, светских профессоров богословских наук и Товарища Обер-Прокурора Св. Синода. В доношении своём Св. Синоду она представила, какие существуют догматические и канонические отличия старокатолической церкви, подлежащие сближению с догматическим вероучением и с основными началами канонического права древлевселенской православной Церкви, неизменно и твердо хранимыми русскою Церковью, какие из этих отличий могут и какие не могут послужить препятствием к принятию старокатоликов в каноническое общение с православною Церковью. Заключение спб. комиссии было в 1894 г. препровождено к утрехтскому архиепископу Гулю, который преложил суждения её вниманию конференции старокатолических епископов в Роттердаме 27 авг. 1894 г. Конференцией была упреждена «роттердамская комиссия» для составления ответа на донесение спб. комиссии. Мнение «роттердамской комиссии», окончательно установленное на конференции в Бонне 4 авг. 1896 г., вызвало в 1897 г. «Ответы спб. комиссии» на мнение «роттердамской» – за подписью Антония, архиепископа финляндского (ныне спб. митрополита). «Ответы» заканчиваются словами: «так как роттердамская комиссия заявила, что старокатолики догматически или принципиально ничего не имеют сказать против желаний русской комиссии, то мы можем высказать теперь только пожелания, чтобы это заявление в действительности было осуществлено возможно скорей» (энцикл. сл.). Это-ли частные и случайные беседы и отзывы частных лиц? Делом о старокатоликах православная Церковь занята и теперь. Свои условия соединения со старокатоликами она выразила ясно и определенно (см. вышеназванную кн. протопр. И.Л. Янышева). Если же они (старокат.) пока и разделяются с нашею Церковью (по вопросам – о «Filioque», «пресуществлении» в евхаристии и о Церкви), то это уж не от неё зависит. И православный патриарх тут уж больше ничего бы не сделал.

Таковым оказывается наше положение на каждом шагу. Жизнь идет, предъявляет свои запросы, а мы можем откликаться на них только единолично или фракционно, причем, попятно, всякое отдельное лицо, или группа, не может избежать увлечений односторонности и, поэтому, вступает в пререкания и в борьбу с другими, православными же группами.

Мы дробим силы и уничтожаем друг друга, как было в арианские времена, когда, по свидетельству истории, церковная жизнь запоминала ночную битву, в которой воины поражали своих, не различая их во тьме от врагов…

Наша тьма происходит от того, что пред нами нет ясного светоча Церковного Авторитета…

Автор уподобляет религиозное состояние нашего общества смутам в арианские времена: «мы дробим силы и уничтожаем сами себя… наша тьма, пишет г. Тихомиров, происходит от того, что пред нами нет светоча церковного авторитета». Нам кажется, что это автор обмолвился, это скорее – отрицание его главной мысли, а не подтверждение. Большие смуты были в Церкви и в арианские времена, не меньшие и в монофелитские и иконоборческие, но ужели потому, что тогда не было для христиан светоча церковного авторитета? Ужели потому, что тогда мало было авторитета вселенских соборов и великих светил церковных – Василия Вел., Григория Богослова, Иоанна Златоустого, Афанасия алекс., папы Льва I, и Льва II, патр. Тарасия, папы Григория II и мн. др.? Нет, не тут корень церковного раздорничества! Светоч авторитета не действует на людей непокорливых, ослепленных гордым своеволием.

В общей сложности, учреждения 1721 года вышли неудачны, но, как мне приходилось это говорить в полемике с В. С. Соловьевым, они принципиально не исказили государственно-церковных отношений. И тем легче у нас теперь подумать об осуществлении мысли Петра о «сильном и важном Правительстве» Церковном, которого одинаково требуют интересы Церкви и Государства.

Вдумываясь в причины слабости нашего церковного управления, мы никак не можем сказать, чтобы наша Церковь не имела достаточно широких прав, или чтоб её отношения ко власти Государственной были в самом принципе поставлены неправильно.

Права Св. Синода определяются как «равнопатриаршеские», и это, вообще говоря, совершенно верно, – на бумаге. Св. Синоду присвоено по Регламенту общее наблюдение за всею церковною жизнью клира и мирян, ему дано право наблюдения и за епископами, ему же вменено (по «присяге») в обязанность сообразоваться в своих действиях с правилами соборов, что повторено и об епископах епархиальных. Самый принцип соборного управления церковью в Регламенте утверждается как основной, и отрицание патриаршеской власти мотивируется именно принципом соборности. Самый Св. Синод определяется как постоянное («всегдашнее») соборное управление. Наконец, в основных законах наших положительно установлено непосредственное общение Государственной Верховной Власти с Церковною (§ 43 Основн. Законов).

Соборов поместных у нас также никто не упразднял, хотя голоса их мы, к сожалению, 250 лет не слыхали.

«Голоса (поместных соборов), говорит автор, мы, к сожалению, 250 лет не слыхали». Напрасно! «Имеяй уши слышати, да слышит». Св. Синод есть постоянный собор. Не раз, не так давно, были по мере нужды и поместные соборы епископов, напр., в Киеве в 1884 г., в Казани в 1897 г. и др.

Вместо этого, мы получили «постоянный собор» со властью «равнопатриаршескою». Тут уж начинается построение совершенно ошибочное, но не принципиально, а практически ошибочное. В Св. Синоде соединено как бы значение собора и значение патриарха, хотя, в действительности, ни того, ни другого, даже порознь взятых. Св. Синод не может возместить…

В Св. Синоде, составленном из лиц, вызванных от епархиального управления, не было и не могло быть постоянного состава. Члены Св. Синода каждого нового состава не могут близко знать дел, возникших при прежнем составе, и в свою очередь, устанавливая какие-либо меры, уже не имеют времени приводить их в исполнение, а принуждены передавать это дело новому составу, который должен исполнять то, что обдумали и установили другие. При таких условиях совершенно неизбежно является слабость управления, его неосведомленность и невозможность быть последовательным и энергичным…

При таких условиях – «сильное» Правительство, о создании которого думал Петр I, совершенно немыслимо. А так как Церковное управление останавливаться не может, то действительное управление Церковью переходит в руки канцелярии, ибо она одна постоянна, одна знает и зарождение дел, и их приведение в исполнение.

В св. Синоде нет постоянного состава членов, «отсюда, по словам автора, неизбежны – слабость управления, неосведомленность (его) и невозможность быть последовательным и энергичным… управление Церковью переходит в руки канцелярии». Выводы у автора как будто больше своего основания. В св. Синоде есть постоянные члены,⁹⁷ которые всегда в курсе дела. Вызванные «на чреду» в «новый состав», могут иметь подробные, в нужных случаях, справки. Основания для решения дел у всех епископов одинаковы – «преуспеяние на лучшее» по Слову Божию, соборным и святоотеческим канонам. Личности в данном случае существенного значения не имеют. Что касается отношения разносоставности высшего церковного управления к его осведомленности о духовных нуждах православной паствы, то оно может быть только положительным. Вызываемые для заседаний в св. Синоде архипастыри – это живой приток сведений для Высшего церк. управления о духовных нуждах поместных церквей-епархий, с каковыми (нуждами) эти архипастыри стоят «лицом к лицу», а с другой – живой и надежный проводник благополезных сведений по духовному руководству паствой от центра к перифериям. Опасение автора, что Церковью управляет канцелярия, излишне: история знает дьяков и подьячих патриаршего приказа и их значение…, известны сила и значение патриарших «хартофилаксов, протосингелов, сакеллариев, сакеллиев» и при настоящих управлениях восточных патриархов, – опасаться канцелярии больше оснований при единоличном церковном управлении.

В силу этого же неизбежно гипертрофируется и власть Государственной Обер-Прокуратуры, которая остается постоянною, тогда как состав самого Св. Синода быстро и постоянно сменяется. Это вовсе не вина лиц, а самого положения. Я пишу настоящие строки во время Обер-Прокурорства такого лица, которое представляет совершенно исключительное сочетание необычных государственных способностей и совершенно редкой преданности Церкви. Такого обер-прокурора Церковь еще никогда не имела к своим услугам и, вероятно, никогда уже больше не получит. Но положение сильнее людей, даже и самых исключительных. Будучи наблюдательным органом Государства за законностью течения синодальных дел, в том числе обязательно наблюдая и за Канцелярией, Обер-Прокурор знает дела гораздо лучше, чем сам Св. Синод, и фактически получает те исполнительные функции, которых сам Синод не может достодолжно отправлять.

Но, в силу обстоятельств, между Верховной Властью и Св. Синодом неизбежно появляется тоже некоторое особое правительство, которым становится обер-прокуратура, так что Верховная Власть действует в церковном управлении фактически не посредством Св. Синода, а посредством обер-прокуратуры.

Если же мы отрешимся от этих уже совершенно отсталых и несостоятельных идей XVIII века (коллегиальности управлений), то легко приходим к построению истинно-канонических норм управления.

Прежде всего ясно, что постоянный Собор совершенно не нужен для управления.

Может быть, не спорим, в эпоху появления апостольских и др. канонических правил, постоянный собор был и не нужен. Но ведь Церковь Христова, «преуспевая на лучшее», никогда не лишалась права видоизменять церковную практику и канонические требования применительно к нуждам и обстоятельствам времени (ср. 5 ап. пр. и 12 пр. 6 вс. соб. и др.). Нужен или нет теперь постоянный собор, как авторитетный голос правящей Церкви? Вопрос этот находит своё решение в словах автора: «жизнь идет, предъявляет (на каждом шагу) свои запросы… И в настоящее время мы, можно сказать, ежедневно осаждаемся вопросами, которые рассматривают православную Церковь… между нами возникают разногласия, подрывающие силы Церкви, а в конце концов порождающие даже ереси». Ужели при таком ежедневном состоянии православной паствы и её разногласиях, порождающих ереси, постоянный собор совершенно не нужен? По логике автора, тогда уж необходимы ежедневные поместные соборы… Что касается возражений автора относительно прав и влияния обер-прокураторы в нашем св. Синоде, то, по Регламенту, – обер-прокурору «надлежит быти стряпчим и оком государевым по делам церковным» – никаких других узаконений, расширяющих прерогативы власти обер-прокурора в ущерб самостоятельности действий Синода никогда не было. О необходимости же участия в делах Церковного управления Верховной власти свидетельствует вся история, на что ниже указывает и автор. Полагаем, что известно ему также и то, что на соборах церковных пользовались почетным местом уполномоченные православных государей, светские чиновники. Следовательно, никакого новшества, сравнительно даже с церковной практикой эпохи вселенских соборов, – в учреждении обор-прокуратуры нашего св. Синода нет.

В Церкви он и невозможен, потому что у епископов есть свои епархиальные дела.

Но ведь, собираясь на поместные соборы, епископы вынуждены же будут оставлять «свои епархиальные дела»?

Церковный канон никогда даже и не думал о постоянных Соборах, а требует только временных, что разумно и с точки зрения Государственного права, ибо дело Собора есть только совещательное и законоположительное, а никак не исполнительное, для чего повсюду, во всяком управлении, признаны преимущества единоличной власти.

Эта исполнительная, управительная власть в Церкви, по закону принадлежит главному епископу, имеет ли он название митрополита, патриарха, это безразлично…⁹⁸

Впечатление от этих рассуждений получается такое: что низшие законоположат, то высший – «первый из них – глава» должен исполнить. Но мирится ли это с тем же 34 пр. ап.?

Говоря вкратце, суть этого видоизменения, полагаю, могла бы быть сведена, примерно, к следующему:

1) Нужно возобновление, время от времени, созыва Поместных Соборов, действительных, особых от Св. Синода, которому власти Поместных Соборов даже и законом не приписывается.

2) В самом Св. Синоде требуется, для должной силы и систематичности его действий, разъединить функции, ошибочно слитые воедино по вине несостоятельной и всюду отброшенной идеи коллегиальности, а именно:

а) Первоприсутствующий член Синода, то есть митрополит резиденции Государя императора, получает в своё единоличное ведение все права, принадлежащие Синоду по функциям управительным, то есть права патриаршие, права главного епископа Русской Церкви.

b) Остальной состав Св. Синода сохраняет все свои совещательные функции, причем, для должного исполнения их, состав его усиливается присоединением к вызываемым для присутствия епископам (Да ведь у них же – «свои епархиальные дела?») также и опытных ученых отцов архимандритов и протоиереев.

с) Обер-прокуратура при этом естественно возвращается в свои нормальные функции – государственного надзора за законным течением дел церковного управления.

d) Наконец, все сношения Св. Синода с Верховною Властью совершаются первосвятительствующим митрополитом или патриархом, если первосвятитель получил бы такое наименование, для того, чтобы не умалять внешнего престижа России в отношении восточных патриархий и особенно в отношении Рима. Но, понятно, дело не в наименовании.

Таким образом, в общей сложности, были бы приведены в действенное состояние все органы, потребные для живого существования церковного управления, органы не уничтоженные у нас ныне, но как бы зарытые в неправильном смешении всех их в одно учреждение, через такое смешение лишающееся возможности исполнять удовлетворительно хотя бы и одну из возложенных на него функций.

«В общей сложности» проектируемое г. Тихомировым Церковное управление по существу малым «чим разнствует в славе» и значении от нынешнего. Поместные соборы и теперь собираются и могут собираться. Первоприсутствующий член св. Синода и теперь – «главный епископ» Русской Церкви.⁹⁹ Для присутствования в св. Синоде и теперь вызываются епархиальные епископы. В нужных случаях приглашаются и «опытные и ученые отцы», – напр., в учрежденную, по указу св. Синода, 1892 г. 15 дек., комиссию по старокатолическому вопросу. А что первоприсутствующий член св. Синода не именуется патриархом, то ведь и автор говорит, что «дело не в наименовании». Только, кажется, то и отличие проектируемого Церковного управления от нынешнего, – что «сношения св. Синода с Верховною властью совершаются первоприсутствующим митрополитом», а не Обер-прокурором. Но оснований преимущества такого положения дела автор как будто не дает.

В общем, от статьи г. Тихомирова веет духом искреннего «печалования» о религиозном брожении в современном обществе и средствах уврачевания сего недуга. С этой стороны статья достохвальна. Но в указании причины духовного недугования нашего общества и средств к его излечению автор не совсем нам понятен. Корень зла в данном случае – в «своеволии», «плотском уме» и «гордыне» слабоверных. Уврачевать сей недуг, может, с помощью Господа Бога, «не хотящего смерти грешнику, но еже обратитися ему и живу быти», только истинно-христианское воспитание под сенью св. Церкви. Форма церковного управления, тут, нам думается, не при чем. И патриаршее управление, как и синодальное, располагают для назидания и научения своей паствы одним и тем «писанием, могущим умудрить во спасение». Думать, что патриарх сможет сделать то, чего якобы не смог св. Синод, значит, верить в то, что одно и то же лекарство может лучше подействовать на больного, содержись оно в склянке большого размера. Блуждающие в дебрях религиозного вольномыслия выйдут на спасительный путь жизни, если «покаются» и поверуют в Евангелие и Церковь Бога жива, «яже есть столп и утверждение истины».

Н. Гринякин

Под таким названием в первой половине января сего года начал выходить в свет новый богословско-миссионерский ежемесячный журнал, под редакторством свящ. Братской СПБ. церкви о. Туманова, при издательстве его, о. Туманова, и местного противораскольнического миссионера г. Чельцова.

Программа нового журнала также много обещает, как и его название… В ней мы находим отделы: официальный, общебогословский, исторический, полемико-апологетический, миссионерский, религиозно-бытовый, критико-библиографический и др.

В частности в программе встречаем рубрики: «узаконения и распоряжения начальства по делам раскола, сект и миссии», «слова, беседы, миссионерские поучения», «миссионерские беседы», «изъяснение свящ. Писания» и «летопись происходящих в расколе и сектантстве событий», «разбор учения раскольников и сектантов», «мысли и суждения по вопросам внутренней миссии», «суждения светских писателей по вопросам миссии и расколо-сектантства», «религиозно-бытовые очерки», «рассказы из жизни раскольников, сектантов и православных», «Ответы редакции на вопросы из пастырской практики», «Известия и заметки» и проч. и проч.

Но в своём редакционном profession – в передовой статье: «К читателям» Редакция нового миссионерского издания, по-видимому, отмежевывает (в суждениях об обстоятельствах, вызвавших появление журнала) в обширном богословско-миссионерском литературном поле уже скромную полосу, – а именно разработку раскола и вопросов противораскольничьей миссии, хотя в строках о целях журнала, Редакция снова «воодушевляется желанием» – давать «всё потребное в деле миссии приходскому духовенству, для ответа всякому вопрошающему»… Как издатели «Прав. Путевод.» подступают к осуществлению намеченной ими цели, предоставляем самому читателю судить о том по следующей выписке из передовой статьи январской книжки:

«Не малое по количеству, старообрядчество особенно сильно со стороны его стремлений к росту, к распространению… Раскол бурлит, растет¹⁰⁰ и высится… Распространение раскольниками всякого рода сочинений поставлено широко и дельно… Пока существовало «Братское Слово», в противовес и в изобличение раскольничьей литературы издавались книги, брошюры и листы; с прекращением его, вся раскольничья литература не только остается не разобранной, но даже и не ведомой большей части миссионерствующих лиц. Разбора (раск. соч.) печатать негде. Все вопросы внутренней миссии у вас совершенно не разобраны или крайне запутаны… Нам как живущим в Петербург, не однажды и устно и письменно приходилось выслушивать от миссионеров сетования на такой порядок, оставляющий их беспомощными, и укоры в литературном бездействии. Не желая убаюкивать себя обычным, но весьма вредным для пользы дела успокоением: «у нас-де всё обстоит благополучно», издатели, отдавая себя на служение ближним… жертвуя своим здоровьем, временем и средствами, решились взяться за издание журнала…, воодушевленные единственно желанием: общими силами… писателей и читателей указывать немощным совестью, а разумом заблуждающимся – единственный, верный, испытанный путь в Православную Церковь… всем и каждому светящую светом «Православного Путеводителя»…

Целью своего журнала издатели поставляют «пособить священнику в его пастырско-просветительной деятельности, дать ему все потребное для ответа всякому вопрошающему о предметах религиозного разномыслия»

Состав первого, (т. е. обычно показного и боевого вып. «Прав. Путевод.» опять подтверждает, что новый журнал отводит себе исключительно область расколоведения и расколообличения, так как в книжке, кроме проповедей, начинающих и заканчивающих первый выпуск и статьи о предании, нет ничего по сектантству. Вот оглавление статей, вошедших в январскую книжку: 1) Программа журнала, 2) К читателям, 3) три миссионерских поучения, (4 о Св. Писании и Св. предании, как единственных основаниях нашей веры свящ. Туманова), 5) «Нененайки» (заметка из области раскольнич. пения) Романовского, 6) история Белокреницкого священства по смерти инока Павла Н. Субботина (продолжение печатавшегося в Русском Вестнике 1900–1902 г.), 7) Совершение крещения и покаяния у современных беспоповцев свящ. Овсянникова, 8) Раскольничьи картины свящ. Прозорова, 9) Летопись происходящих в расколе событий, 10–11) Две статьи миссионерско-полемического характера, 12) Беседа с беспоповщинским начетчиком Обтемперанского, 13) из записок миссионера свящ. Полянского, 14) письма Аркадия архиеп. Пермского, Романовского, 15) О приходе, как основе для мелкой земской единицы Чельцова, 16) суждения светской печати по вопросам миссии и расколо-секгантства Э. О. 17) отец Николай (рассказ) свящ. Вознесенского, 18) Ответы редакции. Библиография. Известия и заметки. Миссионерские поучения по прологу (3 подряд) Плотникова. Объявления.

Снятая долгом пред читателями отметить отрадный факт обогащения миссионерской периодической литературы новым журналом, мы, по понятным миссионерским соображениям воздержимся от всяких критических суждений о новом собрате и в данный раз и на будущее время.

От души пожелаем «Православ. Путевод.». И его водителям счастливого пути!

На книге пометка – 2 издание. В действительности эта книга в значительной мере написана совершенно вновь. Самый план 2-го издания не одинаков с планом 1-го. Автор книги известен, как самый крупный специалист по вопросам толстовства, поэтому настоящая книга мало нуждается в рекомендациях.

Имя автора ручается за её ценность, и мы здесь только укажем общие предметы содержания книги и мимоходом выскажем некоторые наши pia desideria по её поводу.

Книга состоит, кроме введения, из пяти глав, неравных по содержанию.

Первая глава – о сущности религии вообще и христианской в особенности вызывает сильные недоумения в одном пункте. Автор полемизирует очень убедительно против толстовского агностического пантеизма. Все рассуждения А.Ф. по этому поводу несомненно имеют апологетическое значение, даже и не против толстовства, поскольку они касаются прежних взглядов Л.Н. на Бога. Тем не менее представляется странным, что специалист по вопросам толстовства не знает книги Л.Н. «Мысли о Боге». Эта книга во всяком случае делает лишними многие замечания А.Ф. (см. наш реферат об этой книге в «М. О.» Сент. 1902 г.).

В общем, однако, первая глава дает много, очень много больше, чем можно бы ожидать в книге со специальной задачей полемики против Толстого: она, собственно, представляет целый курс апологетики. А.Ф. разбирает: вопрос об откровении, о догме троичности, о божестве Христа, о грехе и искуплении, о необходимости Церкви, о таинствах.

Трактат А.Ф. не отличается особенной новизной и яркостью мысли, но это не помешает его книге сделаться настольной для всякого преподавателя и безусловно необходимой для миссионерских целей борьбы с рационализмом всякого рода. Наше маленькое личное pium desiderium то, чтобы автор ярче и сильнее доказывал святость, нравственную ценность догмы, безусловную её приемлемость и даже необходимость её для совести и чувства. Хотелось бы, чтобы возражение против Толстого направлялись не к рассудку только и логике, а еще больше к нравственному сознанию человека, – это был бы более прямой путь борьбы с толстовством, сила которого, конечно, не в логике и не в экзегетике, у Л.Н. всегда более, чем слабой, а в кажущейся идеальности его этических требований. Догматика на этической основе, этическая система изложения православного вероучения, – вот что нужно особенно для борьбы с учением Л.Н. С этой стороны книга А.Ф. не всегда удовлетворяет. Иногда неосторожность выражений может даже вызвать человека пристрастного к нежелательным сближениям толстовства с христианством, невыгодным для последнего. Так напр. на стр. 239 он заявляет, что любовь, последовательно осуществляемая ведет к индифферентизму… Мысль, вызывающая большие недоумения. Может быть это только неудачная форма выражения допустимой мысли – даже именно так, но все-таки…

Этическое построение догмы особенно важно в учении о таинствах. В книге А.Ф. очень интересно и глубоко изложено учение о евхаристии. К сожалению изложение учения о других таинствах слишком сжато и не приноровлено к целям книга. В учении о крещении, напр., желательно было больше внимания к вопросу о субъективном моменте в таинстве и его отношении к объективному. Мы надеемся позднее высказаться по этому вопросу подробнее.

Вторая часть книга А.Ф. представляет разбор так называемых толстовских заповедей. Эта часть касается уже специально толстовства. Стр. 320–424 посвящены вопросу о непротивлении злу.

А.Ф. основательно защищает ветхозаветное законодательство от обвинений Толстого, будто оно узаконяет жестокость и мстительность. По мнению А.Ф., ветхий завет – это организация справедливости, которую новый завет преобразует (дополняет) в организации любви.

Исходя из этой мысли, он убедительно доказывает, что и заповеди нагорной проповеди не есть что-то безусловно противоположное законам ветхого завета.

Переходя далее к вопросу о непротивлении злу, А.Ф., словами Златоуста, Григория Богослова и др., доказывает, что Церковь православная всегда с благоговением принимала заповедь об уступчивости и смирении, как борьбе со злом. Тем не менее она, несомненно, допускает активное сопротивление злу, при чем это сопротивление должно основываться на том же принципе любви и снисходительности.

«Древним говорилось, что они могут, в случае причинения им какой-нибудь обиды, требовать возмездия их личному обидчику или отплачивать ему злом за зло, а Я говорю вам, что вы не должны иметь и внутреннего предрасположения к непременному возмездию тем, кто посягнул на вашу честь, на ваше имущество, на вашу свободу. Ваши помыслы и желания должны быть направлены главным образом к тому, чтобы деланием добра обидчику расположить его к нравственному обновлению и к доброй жизни. Словом: истинное благо вашего обидчика должно быть преимущественным предметом ваших стремлений и действий, а не иное что-либо. Таков смысл преподанной Христом заповеди».

359 стр. Рядом с этим автор доказывает, что мораль Л.Н. в данном пункте есть только мораль нравственной косности и лености, несовместная с христианским деланием, всегда активным.

Стр. 387 и сл. посвящены вопросу о государственной организации, как организации необходимой для охраны порядка и благосостояния.

Эти страницы в книге проф. Гусева на наш взгляд представляют положительный и крупный недочет. Его рассуждения дают превратное представление о государстве, характеризуя его как учреждение с отрицательными целями «предупреждения и пресечения» и только. Автор не оттеняет положительно-этического, хотя и относительно несовершенного характера учреждения. Не только с христианской, но даже и с юридической точки зрения цели государства понимаются шире и чище, чем у уважаемого профессора. (Об этом ниже). С другой стороны, автор здесь слишком слабо отграничил временное с церковной точки зрения от абсолютного и допустимое только с относительной правовой точки зрения от того, что безусловно позволено евангелием.

Стр. 413 оставляет впечатление, будто христианство принимает и оправдывает смертную казнь. Автор забывает, что даже при Петре В. смертные приговоры не могли безусловно подписывать и по гражданскому праву духовные члены судебных комиссий.

Интересно и хорошо написана маленькая глава о гневливости. Автор доказывает, что так называемый праведный гнев действительно возможен, ибо и И. Христос взглянул с гневом на фарисеев, «скорбя об ожесточении их сердец» (Мк.3:5). Праведный гнев – собственно чувство острого негодования против дурного дела, так что лицо, вызвавшее гнев в данном случае почти не замечается. Во всяком случае гнев здесь не вызовет оскорблений по адресу вызвавшего гнев, или действия не желательного для обеих сторон, если оно не вызывается тем же чувством скорби, которое осложняет такой гнев. Последнее чувство положительно альтруистическое, и действия, которые оно продиктует, положительно нравственны… какими бы они не были. Надеюсь, что я в данном случае не перетолковал А.Ф.

IV глава о бракорасторжении.

Автор основательно разбирает заповедь Л.Н. Толстого «не разводись».

Познания Л.Н. в греческом языке настолько наивны, что профессору Гусеву не стоило труда доказать ошибочность толстовского перевода Мф.5:27–32. Хотелось бы только, чтобы в этой главе он остановил своё внимание опять-таки на выяснении положительно-нравственного смысла развода и нравственной невозможности продолжать сожитие с человеком, разорвавшим фактически союз брака. Учение Л.Н. о том, будто обманутые муж или жена не могут отказать друг другу в брачном сожитии, если кто-либо из них требует этого сожития, – настолько грубо-безнравственно, что характеристика этих принудительных отношений развратной женщины и мужа, соглашающегося на сожитие без любви и желания, была бы лучшей оценкой этической стороны новой заповеди.

Глава о клятве и присяге. Учение Л.Н. Толстого о присяге кажется неоспоримым многим из православных. Поэтому 5 глава книги (о клятве и присяге) у А.Ф. заслуживает особенного внимания. К сожалению и она не может вполне удовлетворять сомневающееся сознание. Филологические изыскания автора умны, но не бесспорны и потому требуют дополнений.

Собственно говоря, самое учение Церкви не совсем то, какое предлагает профессор. Он хочет доказать больше, чем нужно. Церковь допускает и благословляет присягу, как средство к охране закона справедливости – правового порядка, благословляет её не как что-то безусловно-позволительное в Церкви, а как нечто нужное в порядке земной государственной жизни, для целей человеческого усовершенствования, но только на низших ступенях этого совершенствования, пока Церковь не стала «всё во всех».

С христианской точки зрения благословен и свят всякий шаг вперед, всякий подъем над наличным нравственным состоянием. Дают взаём, надеясь получить обратно, и язычники, говорит Христос; но допустим теперь, что организовалось общество беспроцентной ссуды для бедных. Церковь благословила это дело, как святое. Она не скрыла бы от организаторов, что это меньше, чем требует Христос, но всё же благословила бы благотворителей именем Христовым и молилась, да умножится число их.

То же отношение Церкви и к праву, судам, присяге. В Церкви любовь, – высшая правда, стоящая над всяким правом; в ней свой суд, – не по законам человеческого права; в ней: «да» – «да» – «нет» – «нет», но в тоже время в её глазах свято и то, что человечество создало, стремясь к этому же идеалу Христову, но не умея сразу дойти до верху.

Свято и государство, как организация справедливости, земной правды; святы суды и обряды суда, как одно из средств поддерживать эту правду от посягательств людей «худших, чем язычники». Это не есть отдача без надежды получить обратно, но всё же это не лихоимство, это более даже, чем языческая справедливость, потому что христианское государство всегда стремится подняться на уровень высший строго-правового minimuma. Стоя на такой точке зрения, требовалось, думается, с одной стороны ярче очертить идеалы церковной правды, апостольского суда, с другой оттенить и раскрыть высокое, относительно, этическое значение человеческих правовых учреждений. А рядом с этим можно было поставить идеал Л. Н., как чисто номистический, внешнезаконнический, книжнический идеал, не знающий духа и не пытающийся проникнуть в дух, а знающий только «письмо убивающее».

Автор ставит дело иначе.

Мы не можем сказать, что в разбираемой книге нет попыток сделать то, что мы желали бы видеть в ней; нет, по нашему мнению, автор только слабо управляет курсивом: самое существенное иногда (и часто) отодвигает далеко в угол.

В тоже время он иногда чуть не склонен доказывать, напр., что вести тяжбу в суде почти обязанность христианина. Это оставляет дурное впечатление и заставляет подозрительно относиться к остальным мыслям, почти всегда справедливым и умным.

Хороша и убедительна последняя глава о патриотизме.

«Духу христианства, пишет профессор, противен не патриотизм: ему противна, в частности, не любовь к своему народу, а противен патриотизм, дурно направленный; противен, в частности, так называемый национализм, выражающийся в национальной заносчивости, в национальной обособленности, в национальной вражде и т. под. Еще более непримиримо с духом христианства поставление национальности верховной целью человеческой жизнедеятельности, как это допускают некоторые моралисты. Возводить национальность в каком бы то ни было смысле на степень некоего кумира значит возвращаться к чисто-языческой точке зрения и направлять человеческую жизнь к большему и большему злу. Это – нравственная болезнь. С ней то и следовало бы бороться гр. Толстому, как и вообще с национальной самомнительностью, притязательностью и т. д. Тут он действовал бы несомненно как во имя христианства, стремящегося объединить все народы в своего рода единую семью, так и в интересах образующих человечество отдельных племен».

Мне нравится и заключительная мысль главы.

«Кто не хочет исполнять воли правительства и служить государству, тот нравственно обязан не пользоваться решительно ничем, что создано государством и условливается его бытием.

Желаем широкого распространения интересной книге.

Иером. Михаил

С отрадным чувством мы должны отметить вышедшее за последнее время вторым изданием собрание проповедей Еп. Никанора Екатеринбургского.

Даже при беглом чтении этих проповедей легко заметить, что талантливый вития-архипастырь в проповедничестве – мастер своего дела. Его проповеди чужды той бесцветности, натянутости и сухости тона, которые, sit venia verbo, иногда замечаются в современных проповедях.

Слово преосв. Никанора, как истого проповедника живого и действенного Слова Божия. (Срав. Евр.4:12) почти всегда блещет живостью, художественностью, яркостью красок и оригинальностью. Проповедник, когда ему приходится видеть пред своей кафедрой интеллигентных слушателей, не может пренебрегать художественностью речи, чтобы чрез это нагляднее и ощутительнее показать слушателям небесную животворность и премирное сияние истин Христова учения…

Это требование прекрасно выполнено в проповедях преосвящ. Никанора. Вот напр., слова архипастыря-витии о ревности в вере христианской… «Горячность веры не должна переходить во всегубительные молнии и громы, которые хотели низвести на не верующих не ясно сознававшие свои силы Сыны Громовы, св. апостолы.

Пламень ревности по Боге должен быть не попаляющим, но согревающим всех верующих, освещающим пути Божии и вдохновляющим всех к радостному шествию к высоте востока Небесного.

Пламень религиозного воодушевления должен возводить дух наш к Богу так, как поднимается к небесам кадильный дым фимиама, приносимого Богу в тихом Его пристанище пред святым престолом. Так растворяемые в святом огне Божественного пламени любви Божией все мысли, чувства и пожелания наши должны устремляться к Отцу светов, незаходимому истинному «Солнцу правды и блаженства»».¹⁰¹ Не менее прекрасны и слова Архипастыря о благодатном мире. «Говорят, что, если во время бури полить часть моря маслом, то волны моря в этом месте улегаются. Так и в море человеческой жизни возможны многие средства к произведению успокоения мятежных умов и тревожных сердец. Но как полное спокойствие на море водворяется только тогда, когда Бог посылает природную тишину, так и бури страстей человеческих могут успокоиться только тогда, когда на них ляжет покров божественного мира благодати, принесенной И. Христом и многоразлично подаваемой в Церкви, основанной им». Или вот напр. неподражаемые слова о духовно-нравственном смысле паломничества русских богомольцев в Палестину. «Как в Боговоплощении явилось крайнее снисхождение Божие к людям, так в стремлении соприкоснуться со всем, с чем соприкасался Христос, можно видеть особого рода восхождение человека к Богу: духовно-чувственное соприкосновение с Ним, особенно реально бывающее в погружении с верою в священные воды Иордана, в благоговейнейшем целовании останков Креста, на котором был распят за нас Иисус Христос и в молитвенном повержении долу на Голгофе, в источении слез умиления пред пещерою гроба Господня».¹⁰² Преосвященный вития не упускает из виду и общедоступности и простоты изложения своих бесед, но простота изложения у него отнюдь не вредит содержанию. Автор умело пользуется для своих проповеднических целей не только четь-минеями и библией, но кроме того и богатой сокровищницей своих философских и психологических знаний. С великою признательностью должно отметить и то обстоятельство, что преосв. Никанор, раскрывая с присущим ему философским глубокомыслием истины христианского вероучения и, с психологическою проникновенностью, требования христианской нравственности, нигде, ни на одно мгновение не забывает в своих проповедях о том, что он – служитель православия, проповедник церковности, пастырь Православной Церкви.

Поэтому преосвященный вития с присущим ему проповедническим искусством часто приводит в своих проповедях рассказы из четьих-миней, повествования из русской церковной истории и проч. С любовью и философской глубиной изъясняет преосв. Никанор наши православные церк.-богослужебные обряды, молитвы и т. п. В этом отношении он довольно близко напоминает одноименного ему в Бозе почившего знаменитого витию Никанора, архиепископа Херсонского. Преосв. Никанор Херсонский, возвышавшийся на крыльях своего могучего ораторского гения в область глубокомысленных умозрений или, когда требовала необходимость, проникавший своим тонким анализом в самые сокровенные тайники современных зап.-европейских лжеучений, в едва уловимые изгибы современного неверия и «лжеименного знания», в то же время с высокой поэзией и неподражаемой глубиной часто изъяснял своим слушателям внутреннее содержание наших песнопений, богослужебных обрядов и проч. Это же наблюдается и в проповедях преосв. Никанора Екатеринбургского. Каждую его проповедь можно назвать прекрасной кадильницей с благоуханным фимиамом православия… Талантливый проповедник изъясняет и защищает православие не ex officio, но как пастырь православной Церкви, глубоко проникнувший в богатство её внутреннего, духовно назидательного содержания, глубоко прозревший в благодатно таинственную силу её священнодействий и молитв. Какой поучительный, достоподражаемый, прямо классический пример для современных модных проповедников.

Наконец, должно отметить – как достоинство проповедей преосв. Никанора – их, так сказать, библеизм. Будучи экзегетом и одним из солидных знатоков библии, преосв. Никанор в своих проповедях отпечатлел это своё качество. Все его увещания, обличения и наставления одухотворены избранными библейскими текстами, удачно проводимыми и прекрасно изъясняемыми. Вот несколько примеров, иллюстрирующих искусство преосвящ. витии удачно привести текст по требованию обстоятельств времени и предмета проповеди. В слове, сказанном в Орловском Кадетском корпусе (8 ноябр. 1900 г.), талантливый вития берет текст из Еф.6:12 и удачно выясняет юношам-кадетам способы духовной борьбы по аналогии с военной и от военной тактики переходит к тактике духовной и проч.

Проповеди Преосв. Никанора могут служить не только прекрасным пособием для пастырей проповедников, но и одною из лучших книг для назидательного чтения. Поэтому мы считаем своим нравственным долгом рекомендовать новое издание проповедей еп. Никанора вниманию как духовенства, так и просвещенных благочестивых мирян.

Секты в Америке – Еще о секте «Христианская наука». – Секты в Марокко. – Английская газета о жертвоприношениях у казанских чуваш.

Французская газ. «La Raison» говорит, что невозможно перечислить все секты, уже развившиеся и ежедневно возникающие в Североамериканских Штатах. Сам сатана отказался бы от такой работы.

Бесспорные документы перечисляют в алфавитном порядке шесть сект «Церкви адвентистов», одну армянскую Церковь, тринадцать баптистских сект, семь сект «Братьев о Христе», пять видов католиков, восемь различных сект коммунистов, Церковь конгрегационалистов, два подразделения епископалов, четыре – евангеликов, пять – Друзей, две греческих Церкви, две Церкви Святых Последних Дней, девятнадцать лютеранских сект, пятнадцать видов меннонитов, семнадцать – методистов, двенадцать пресвитериан, три секты реформатов, не считая Независимых, Универсалистов, Теософов, Сведенборгианцев, Христадельфианцев, Христиан-католиков, учеников Христовых, Научных Христиан, Нового Иерусалима, Церкви Божией, Торжествующей Швейнфуртской Церкви, евреев, китайских и японских сект и громадной Армии Спасения.

В Нью-Йорке, и не во всём городе, а только в трех его предместьях: Мангаттаве, Бронксе и Бруклине насчитывают баптистских церквей и часовен 97, конгрегационалистских – 42, евангелических – 5, Учеников Христовых – 3, Друзей – 2, лютеранских – 70, методистов-епископалов – 126, африканских методистов – 10, пресвитерианских – 117, протестантских-епископальных – 151, реформатских – 58, независимых – 8, универсалистских – 6, католических – 205, 70 церквей различных других сект и 75 синагог, не считая молитвенных домов Армии Спасения.

В стране «дела» (business) церковь создается и устраивается как и всякое другое предприятие. Во время угольной стачки, когда грозила опасность остаться зимой без топлива, некоторые пасторы пришли к мысли создать общество кооперативного отопления небольшого числа церквей, в которых приверженцы каждой секты могли бы собираться по очереди.

Достопочтенный Литльфилд решается «пустить в ход кооперативную церковь». Он изобрел новую религию и нуждается в здании, в котором мог бы её проповедовать, а потому и объявляет, что «дело пойдет в ход, как только он соберет 400 акционеров». Верные будут в то же время и членами общества потребителей; в церкви Библия будет им предлагаться даром, а рядом, в магазине, они будут иметь возможность запасаться всеми необходимыми в хозяйстве предметами и припасами «без подделки, по точному весу и правильной мере, соответствующие образцам». Триста подписей уже налицо; еще сто, и достопочтенный пастор открывает свою «церковь – общество потребителей».

Самое любопытное из таких предприятий принадлежит достопочтенному Александру Джону Доуи, Илье II, Восстановителю, главе христианской католической Церкви в Сионе.

Этот ловкий человек измерил всю глубину американской наивности и извлек из неё огромное богатство. Я не берусь излагать его учение, но я своими глазами видел в Чикаго великолепное недвижимое имущество, которое это учение ему доставило. Он основал город Сион, в котором и царит полновластным владыкой. Он не терпит там мулов, которых считает нечистыми животными. Он облагает верных податями и верные платят беспрекословно; ими основано уже больше пятидесяти церквей. В июле Доуи приказал быть празднику Кущей в парке Шило в Сионе и железнодорожные общества тотчас же организовали специальные поезда по удешевленным ценам. (Поездки на субботнее богослужение, трапеза Господня; билет туда и обратно 50 су).

Доуи приехал из Австралии без гроша, в настоящее время он архимиллионер и пророк. Он имеет особую способность предсказывать грозы, «из которых каждая есть дело дьявола». Впрочем, он может останавливать дождь. Однажды в субботу вечером он увидел на небе темные тучи, а так как он нуждался для своего воскресного богослужения, или, вернее, представления, в хорошей погоде, то он и уведомил Всемогущего о том, что, по его мнению, дождя было уже довольно и он предпочел бы сухую погоду. Всемогущий принял это к сведению (!) и воскресение выдалось великолепное.

Всего забавнее то, что американцы, доставляющие Доуи целые миллионы, смотрят на негров центральной Африки как на дикарей за то, что эти бедняки верят в колдунов, заклинателей дождя и града.

Последний успех Доуи – это обращение Герберта Бута, сына генерала Армия Спасения. Это приобретение не принесет новому Илье таких денег, как обращение англичанина Самуила Стевенсона, с которого Доуи попользовался несколькими миллионами, но и это недурно. Не малое торжество заманить в свою лавочку одну из овечек соперника и конкурента!

Спустя несколько недель Джон Доуи выпустил 6% заем христианской католической Церкви купонами ценою в 5 долларов. «Дела» это американская религия, а религия в Америке тоже дело.

Впрочем, ведь и у нас то же самое.

* * *

Число приверженцев «Христианской Науки» увеличивается в Америке с каждым днем. Эта секта основана женщиной, достопочтенной Мери Беккерс Эдди. Несмотря на насмешки и даже проклятия некоторых пасторов, «Христианская Наука» процветает и насчитывает в настоящее время 12 тысяч проповедников, 600 церквей и 75 различных учреждений; это учение успело уже проникнуть и в Европу; центр его находятся в Бостоне.

Достопочтенная Мери Эдди уклоняется от посетителей и непрошенных корреспондентов, но ведет своё дело так же ловко, как Доуи в Сионе. Она приняла титул президента «Массачусетской Метафизической Коллегии» и пастора «Первой Христовой Церкви». В первые 7 лет деятельности она обучила в своей «Коллегии» 4000 учеников и собирает в настоящее время 2 миллиона долларов на расширение своей церкви в Бостоне.

Основанием «Христианской Науки» служит изданная миссис Эдди книга: «Наука и здоровье, познаваемые через священное Писание». Сочинение это издается безостановочно и разошлось уже в количестве 239 тысяч экземпляров. В заголовке книги стоит: «и познаете истину и истина сделает вас свободными» (Ин.8:32).

Как в этом своём сочинении, так и в других работах, а равно в периодических изданиях, имеющих большое распространение, г-жа Эдди объясняет, что страдания не существует. То, что мы называем болезнью, страданием, немощью, есть только страх перед страданием, уверенность в том, что мы можем и будем страдать. Убедите себя в том, что вы страдать не можете и страдание исчезнет. Здоровье есть сознание того, что болезнь, страдание недействительны, реально не существуют.

«Человек создан по образу и подобию Божию». Бог – чистый дух; материя не может быть образом и подобием чистого духа, следовательно, человек не материя, он дух. Бог есть дух, Бог всё, следовательно, всё есть дух. Тело и чувства – обольщение, призрак, обман. Бог сотворил всё; Он не мог сотворить зла и страдания, следовательно зло и страдание – призрак, заблуждение.

Г-жа Эдди никогда не читала философов, с незапамятных времен стремящихся постигнуть непостижимое; она нашла в самой Библии оправдание каждого из своих положений. А если в Америке Библия есть «дело», то и её предприятие должно иметь успех и действительно «Христианская Наука» насчитывает уже в Соединенных Штатах более миллиона последователей.

«Матушка Эдди» выдает письменные удостоверения за своей подписью в том, что исцеляет всякие болезни, в том числе и душевные, возвращает слепым зрение, глухим – слух; удлиняет укороченные члены и выпрямляет изогнутые спинные хребты. Она вылечивает даже лошадей; один из её сотрудников вылечил хромую лошадь в Нью-Йорке, а одна из её учениц «возвратила аппетит, силу и быстроту» лорду Винценту (четвероногому), одерживающему победы на важнейших скачках в Штатах. Ветеринары и доктора, кишащие в С.-Американских Штатах, весьма недовольны тем, что теряют миллион клиентов, начинают злобно коситься на матушку миссис Мери Беккерс Эдин.

* * *

Описывая свое путешествие по Марокко, корреспондент швейцарской газеты «La Luisse» сообщает интересные сведения о двух диких магометанских сектах, на праздниках которых ему удалось присутствовать.

Религиозное торжество первой из этих сект, приверженцы которой известны под именем Гамачей, происходило на рыночной площади Танжера – столицы Марокко.

Эта обширная площадь представляет и в обыкновенное время любопытное зрелище для европейца. Чего только не увидишь в этом человеческом муравейнике! Здесь расположился на отдых только что прибывший из пустыни караван: верблюды и вожаки их – бедуины – спят на земле среди груды разных товаров; тут же негр-колдун показывает своих змей; торговки продают, сидя на корточках, хлеб и яйца, ослы валяются в грязи; несколько поодаль черные суданцы устроились по-домашнему под своими разорванными шатрами, между которыми важно прогуливаются с алебардами в руках, одетые в зеленые плащи, хаджи – святые, потомки Магомета. Над всем этим стон стоить от людских голосов и разнообразных криков животных.

20-го июня огромная площадь кишела народом больше, чем когда-либо. Сюда собрались с 3-х часов все члены секты Гамачей; обнаженные головы их выбриты наголо, только с правой стороны оставлена длинная прядь волос, которую мусульмане заботливо отращивают, чтобы было за что ухватиться Аллаху, когда настанет время перенести их в рай.

Барабаны бьют; флейты стараются во всю. Тридцать всадников в богатых одеждах везут тридцать знамен всевозможных цветов и очищают среди площади большое пространство, к которому направляются с противоположных сторон два длинных ряда мужчин, идущих попарно; они держатся за руки и медленно раскачиваются в такт музыки. Темп мало-помалу ускоряется и движения танца становятся всё быстрее и быстрее. Это продолжается около часу. Сектанты размахивают руками, взвиваются в каких-то безумных корчах; вначале медленные, протяжные звуки несутся теперь, как вихрь; каждый из пляшущих выхватывает из-под складок одежды топор и исступленно размахивает им над головой. Музыка еще больше ускоряет темп, пляска переходит в какую-то дикую оргию. Вдруг один из пляшущих ударяет себя топором по голове; кровь льется из широкой раны и обдает красными брызгами онемевшую толпу. Примеру первого изувера следуют другие, наносят себе рану за раной, ревут и скачут, как бесноватые. Музыка уже не успевает следовать за безумными движениями сектантов, возбуждение которых дошло до высшей точки напряжения. Зрители следят в благоговейном молчании за различными фазами церемонии.

Праздник кончен; музыканты, всадники со знаменами и окровавленные хаджи медленно направляются за город и исчезают один за другим.

Еще любопытнее праздник секты «Аизава» или «Пожирателей сырого мяса». Говорят, что в глубине страны, где секта насчитывает много приверженцев, эти фанатики нападают иногда на женщин и детей и разрывают их на части.

Праздник состоялся 27-го июня, опять на той же рыночной площади.

В 9 часов утра послышались звуки больших деревянных флейт, загремели барабаны и вскоре показались на дороге, ведущей в Фец, густые толпы народа. «Аизава» подвигались схватившись за руки и образуя большие круги, мужчины впереди, потом женщины, в белых и розовых панталонах, с распущенными волосами. Чудовищный хоровод двигался под звуки странного оркестра. Вдруг в середину огромного круга бросили барана. Произошла невообразимая давка, всё перепуталось; мужчины и женщины, толкая и давя друг друга, бросились на животное и в мгновение ока разорвали ногтями и зубами несчастную жертву. В несколько минут от животного не осталось ничего, кроме окровавленной шкуры, из-за которой женщины вступают в драку; два полуголых силача пытаются восстановить криками и ударами порядок религиозного обряда.

Согласно правилам секты, всякий верующий должен изображать какое-нибудь хищное животное. Пригнувшись к земле и стараясь спрягать под собою обрывки бараньей шкуры, женщины изображают львиц. Они требуют пищи, после чего в круг летит второй и третий баран, – оба подвергаются участи первой жертвы. В эту минуту с одной из львиц делается припадок: она рычит и катается по земле; её уносят и дикая, необузданная пляска возобновляется. Насколько прекрасных молодых девушек, с распущенными по плечам великолепными черными волосами, изображают шакалов, стараясь превзойти друг друга высокими прыжками и дикими телодвижениями. Наконец наевшиеся сектанты как будто изнемогают, составляется шествие, которое двигается медленно по направлению к городским воротам. Но лишь только ворота пройдены, всеми мнимыми львами, пантерами, шакалами и проч. снова овладевает безумие и они бегом устремляются к мечети. Горе всякому, кто попадется им на дороге: бешенный поток опрокидывает всё на своём пути. Для европейца праздник этим и кончается; пытаться проникнуть в мечеть, значило бы рисковать жизнью.

* * *

Английская газета «The Standart» перепечатала из одной казанской газеты любопытную заметку о языческом жертвоприношении, совершенном недавно перед идолами в одной из чувашских деревень Казанской губернии. Жрецы собрали со всех жителей деревни жертвоприношения маслом, молоком, солью и мясом. В благоприятный день весь народ высыпал на берег реки, где и было принесено богам моление о ниспослании дождя. После моления поймали ласточку и, вымазав её маслом, отпустили на свободу, «чтобы она отнесла наши молитвы вверх, в уши богов». Всё это окончилось пиршеством, после которого жрецы толкали друг друга в реку и окропляли водой собравшихся. Факт рассказан коротко и сухо, без всякого интереса к явлению, составляющему, быть может, отзвук глубокой, седой древности и заслуживающему внимания ученых знатоков.

Софья В-кая

Невежественные обожатели о. Иоанна Кронштадтского и его миссионерская проповедь в Костромской епархии. – Пропаганда раскола при посредстве графофона.

В первой половине прошлого года появилось в газетах известие о существовании в Солигаличском уезде (Костр. еп.) «секты иоаннитов», признающих Кронштадтского протоиерея о. И.И. Сергиева за бога. Основателен секты явился крестьянин Иван Пономарев, житель дер. Хорошева, Солигалич. у., составивший «акафист протоиерею И.И. Сергиеву, в троице славимому и проживающему в г. Кронштадте». По поводу этого акафиста о. И.И. Сергиев послал «обличительное письмо» И. Пономареву. Несмотря, однако, на это обличение, ни на бывшие ранее того увещания Пономарева со стороны епарх. миссионера и даже епархиального начальства, Пономарев не отказывался от своего лжеучения до самого последнего времени. Потребовалась личная поездка о. И.И. Сергиева в Солигаличский у., чтобы вразумить восторженного его почитателя – «невегласа».

Сущность лжеучения Пономарева (передаем в кратком извлечении из «Костромских Е.В.», №№ 18–20, излагающих это «учение» на основании бесед с Пономаревым и его последователями и его ркп. сочинений, числом свыше 15-ти!) заключается в том, что второе пришествие Сына Божия совершилось ныне в лице Кронштадтского митрофорного протоиерея И.И. Сергиева, который есть и сын божий, и бог отец и вместе вся святая Троица. Пономарев приписывает о. Иоанну божеские свойства и обращается к нему, напр., с такою молитвой: «свят Ильич, свят Сергиев, троице помилуй нас, господи очисти грехи наша, владыко, прости и исцели немощи наша, имени твоего святого ради». В уста самого о. Иоанна влагает такие слова: «мне подобает всякая слава, честь и поклонение отцу и сыну и святому духу, т. е. Христу, во мне живущу, по образу и подобию, во плоти». Сей бог и господь – Троица, приходивший прежде на землю в лице Иисуса Христа в бесславии, теперь в лице о. Иоанна снова пришел на землю во всей божественной славе, чтобы произвести страшный суд над родом человеческим, и этот суд продолжится не день не два, а может быть не одну сотню лет… К существующему священству Пономарев относится отрицательно. «Теперь стали понимать о Св. Духе, яко о мастерстве, или яко о рукоделии», т. е. священники требуют платы «за благодать Св. Духа». Есть только два истинных священника – это о. Иоанн Сергиев и о. Сергий Слепян; один Кронштадтский, другой Петербургский. В доме Пономарева, в передней его половине, представляющей вид часовни (с крестом на крыше), украшенной иконами и на ряду с ними портретом о. Иоанна – происходили молитвенные собрания, на которые собирались главным образом женщины. На этих собраниях Пономарев читал евангелие, жития святых, акафисты, следованную псалтирь и др. духовные книги и пояснял трудные места; затем пели церковные песнопения и разные стихи, посвященные о. Иоанну. Участники собраний с почтением относились к Пономареву за то, что он более 10 лет «наслаждает их духовными словами», все они высказали миссионеру, что они «стали понимать поучения и песнопения церковные только с тех пор, как стали слушать объяснения Ивана Артамоныча». Каковы были эти объяснения, можно судить по тем познаниям, какими обладал сам толкователь. Вот, напр., в каком виде Пономарев содержит те понятия, которые раскрываются на первых страницах Закона Божия. «В начале была Св. Троица: Отец Творец и Сын не рожден и не сотворен, Иисус Христос и Адам сотворен, их сын – Троица». Но Адам, сотворенный из персти земной, не устоял в добре и единении с Богом: плоть одолела его, и он «полюбил грех, начиная с блуда». Бог Отец и Сын разгневался на Адама и сказал ему: «проклята земля в делех твоих». Дух – дьявол, также сотворенный Богом святым и чистым, по гордости ниспал, а из проклятой плоти земной сотворил жену Каину, чрез которую и рассеялось зло по всей вселенной. Адам же сделал запись с дьяволом, живя на земле. Запись была на мраморной доске. Писал Адам так: «до смерти человек мой, а по смерти твой». Диавол рад был, что Адам согласился отдать души ему, и бросили они запись в море. Мраморная доска утонула. Когда Иисус Христос пришел на Иордан креститься, мраморная доска приплыла к ногам Господа. Когда нужно было тронуться сей записи Адамовой, замытой песком в пучине морской, море сдвинулось с места и попятилось. «Что ти есть, море, яко побегло еси, и тебе, Иордане, яко возвратился еси вспять»? Не легко, значит, было воротить и разбить запись Адама: море стало пятиться, хотело скрыться, чтобы не коснулась вод его нога Господа. Рукописанье мраморной доски летит быстрее молнии, и раздирается, яко полотно ветхое. Спаситель же мира, Иисус Христос, как раб, принимает крещение от Иоанна».

По словам Костр. Е. Вед., для уяснения происхождения и развития религиозных понятий Пономарева надобно принимать во внимание его личность. Он от природы набожен; в своей жизни он даже аскет. Он ненавидит пляски, танцы, театры, гулянье, он не ест мяса, не пьет вина и чаю, не курить табаку. Он порицает корыстолюбие и очень неодобрительно отзывается о сберегательных кассах. Но крайняя скудость религиозных познаний не позволила его природной набожности выразиться в правильных формах. В школе он не обучался, едва грамотен, выучился читать и писать самоучкою. Каковы его познания в Законе Божием, – мы видели уже и выше. Но вот еще пример: когда чиновник у цензора, которому он представлял одно из своих сочинений, спросил его, что такое Св. Троица, – он, по собственным его словам, ответил: «Мария родила фарисейского учителя, в этом состоит Св. Троица». Дафан и Авирон, по его словам, были мучители христиан. Образчиков такого невежества Пономарева вообще очень много. В таком невежестве живут целые миллионы простонародья. При такой скудости знаний ум человека действует в рабской зависимости от фантазии, создания которой являются тем уродливее, чем менее она связаны точными знаниями. И тысячи простонародья фантазируют не меньше, чем фантазирует Пономарев, наделенный в высшей степени живой фантазией. Эта живость его фантазии настолько велика, что всякое более или менее выдающееся по силе впечатление сопровождается видениями наяву, в роде галлюцинаций. Мы склонны поэтому верить, что многочисленные видения или «откровения», о которых говорит Пономарев в своих сочинениях, действительно были им испытаны. Характерен, напр., такой рассказ: «Был я накануне Успенья праздника в Кронштадте в 1901 г., и была общая исповедь. Батюшка (о. Иоанн) стоял против аналою и говорил народу проповедь. Затем покаяние. Все каялись вместе с плачем и воплем: «Господи, помилуй, батюшка, помолись!» и я устремил взор на батюшку. В это время батюшка стал ограждать себя крестным знамением и повернулся к образу Спасителя, и вдруг от него посыпали искры огненные так густо, что не видно было батюшки. Я был в недоумении. Думаю: говорят, батюшка – бог, и то на самом деле. Бог есть огнь. Подивился и потом приобщился св. таив тела и крови Христовой». Еще: – «В Успенский пост я сподобился опять быть на обшей исповеди, и когда стал читать канон батюшка, и стало наполняться народу больше и больше. Но я более следил за собой. И стал наполняться собор духом благодати, и вот пошел огонь по собору, дошел и до меня грешного: я возрадовался духом. Взглянул я на батюшку и вижу: из его уст вылетают мечи и рассекают духов тьмы, которые вязали в соборе рабов и не допускали слушать слова, которые говорил батюшка. Потом вылетают голуби из его уст, и почиют чуть не на каждом из рабов и рабынь. Нападает на всех страх». В этих многочисленных рассказах Пономарева есть намек на то, что не один он испытывал подобные видения, но испытывали и другие, – и тоже из простонародья.

Пономарев отличается еще при этом тою чертою, что он не остается один с созданиями своей фантазии, как большинство, но стремится сделать причастниками их и других, заставить верить своим измышлениям, – словом, распространять их. Для этого в нём есть достаточная степень активности и самомнения. Создания своей фантазии он считает внушением Самого Бога. «Я мужик», говорит он, «не получил образования, только Бог меня учил». «Кто не со мной, тот и не с Богом», говорит он в другом месте. Первое обнаружение этой активности выразилось в его сочинениях, стремление к составлению которых у него можно было буквально назвать страстью, дальнейшее же обнаружение этого стремления выразилось в попытках к распространению своих заблуждений и к внешней организации своего учения, напр., устройству монастыря для своих последователей.

Пример Пономарева в высшей степени поучителен для духовенства. Надобно изучать характер каждого прихожанина, следить за направлением и образом мыслей каждого из них, и, в случае обнаружения каких-либо ненормальностей в ком-либо из них, немедленно приложить особенное и тщательное попечение о нём. Такие лица, как Пономарев, со стороны священника требуют особенно сердечного отношения к себе. Всякое иное отношение оттолкнет их, заставить замкнуться в себе до времени и потом разразится последствиями, которые будет уже трудно исправить.

Миссионерское обозрение сообщало в прошлом году о поездке, по распоряжению Св. Синода, о. Иоанна в Солигаличский у., которая состоялась в начале октября. Дополняем ныне это сообщение следующими поучительными для пастырей и миссионеров подробностями, как они переданы в Астр. Епарх. Вед. Получив 29 сентября телеграмму о приезде о. Иоанне преосвященнейший Виссарион распорядился, чтобы епарх. миссионер немедленно отправился в с. Плещеево и предупредил о приезде о. Иоанна как местного священника, так и местного благочинного. Но о приезде о. Иоанна знал уже весь Солигалич. у.; так что, когда миссионер проезжал к Плещееву, то его в каждой почти деревне встречали вопросами: «кто едет? не отец ли Иоанн Кронштадтский?» Со всего уезда стекался народ к с. Плещееву, готовясь встретить известного всей Руси пастыря. Готовились ко встрече о. Иоанна и сектанты; они намеревались встретить его торжественным гимном и спевались; Пономарев приготовил ко входу о. Иоанна в дом его торжественную речь; в доме у него всё вымыли, вычистили, полы устлали холстами, а дорогу к дому устлали ельником. Они уверены были, что о. Иоанн прямо проедет к Пономареву, тем более, что и самая деревня Хорошево, в которой живет Пономарев, лежала на пути отца Иоанна. Последовательницы же Пономарева говорили: «Вот каков наш Иван Артамоныч! Сам батюшка о. Иоанн приедет к нему! Как не любить и не хвалить нам Ивана Артамоныча? Если бы не он, то не приехал бы к нам о. Иоанн».

Прибыв в Плещеево вечером 2-го октября, о. Иоанн в церкви обратился к народу с первою речью след. содержания:

«Братия и сестры! Св. Синод послал меня к вам. У вас появился новый лжеучитель. Из указа Св. Синода, объяснений Его Преосвященства, показаний судебного следователя и епархиального миссионера узнал я, что Иван Артамонов Пономарев проповедует учение новое, никогда не бывавшее. Его учение – ужаснейшая богохульнейшая ересь. Меня, обыкновенного, грешного человека, хоть и священника, он называет троицей. Объявляю всем вам, что по такому учению Иван Артамонов – злейший еретик. Не слушайте его!… Не имейте никакого общения с ним по вере!… Оставьте его!… Удаляйтесь от него!… Снова говорю: Иван Артамонов – ужаснейший богохульник и находится в духе самообольщения. Кто внушил ему такое богохульное учение? Враг, дьявол, сатана. Ивана Артамонова учение – дьявольское учение, учение духа зла. Не слушайте же его: он – ужаснейший, злейший еретик». Затем, обратившись к самому Пономареву, о. Иоанн сказал ему: «ты еретик, ты проповедуешь новое, никогда не бывалое, богохульственное учение. Ты меня, какого-то Иоанна Кронштадтского, грешного человека, хоть и священника, называешь богом, троицей. Кто внушил тебе такое учение? Сатана внушил его тебе». И обратившись к предстоящему народу, воскликнул: «Слушайте, братия! Пономареву его учение, которое он проповедует, внушил сатана, дух зла, дьявол. Никто не слушай его! Все уклоняйтесь от него!» Пономарев стал оправдываться, ссылаться на то, что он ходит в церковь, исповедуется, причащается у своего приходского священника и т. д. Но о. Иоанн ответил ему, что всё это с его стороны одно лицемерие и кощунство. Пономарев снова стал уверять, что он причащается в храме от руки о. Николая. Но отец Иоанн сказал ему: «хотя ты и в церковь ходишь и причащаешься, но если, в тоже время, продолжаешь держаться своего лжеучения и проповедовать его, то принадлежность твоя к церкви – одна внешность, одно лицемерие. Кто дал тебе право учить? Ты невежда, ты самый злейший еретик, ты самовольно восхитил себе право учительства. Право учительства дано епископам, священникам и диаконам; а ты, простец, сам себе присвоил его; ты самозванец. Оттого ты и впал в такую ересь, – не одну ересь: ты проповедуешь множество ересей». Пономарев еще что-то заговорил, но о. Иоанн, сильно нервно возбужденный, больше и слушать его не стал. Во время последней речи к нему о. Иоанна, Пономарев кланялся ему в ноги и все повторял: «Господи Боже, прости меня окаянного!» Но о. Иоанн ни слова не ответил ему на то. «Теперь я сказал немного», объявил о. Иоанн народу, «завтра мы совершим божественную литургию, и после неё я еще поговорю».

На следующий день, 3-го октября во время совершения о. Иоанном проскомидии, Пономарев, находившийся среди церкви, вдруг закричал: «дорогой батюшка, причасти нас!» О. Иоанн ничего не ответил ему на это и продолжал своё дело. Тогда Пономарев еще громче, с великим воплем и слезами закричал: «причасти нас, дорогой батюшка!… Что же мы теперь будем делать, если ты не причастишь нас?… Ты всегда причащал нас, и теперь причасти!» Словам его стали вторить мать и другие его последовательницы. Жены же его, хотя и повинующейся ему, но учению его не сочувствующей, в храме не было. Поднялся шум неизобразимый. Тогда о. Иоанн вышел из алтаря на амвон и, обратившись к Пономареву, сказал: «тебя причастить? злейшего еретика? ужаснейшего богохульника? Нет, не причащу, до тех пор не причащу, пока не оставишь ты своей ереси и не принесешь покаяния». В конце литургии о. Иоанн обратился к предстоящему народу с поучением, которое закончил так: «Всякое новое учение, несогласное со словом Божиим, того, кто содержит его, подвергает анафеме. И Пономарев, если не бросит своего богохульного учения, если не перестанет противиться Церкви и пастырям её, также будет проклят, отлучен от Церкви и Христа и предан анафеме».

Когда о. Иоанн произнес это, Пономарев, со слезами на глазах, закричал на всю церковь: «всё брошу, дорогой батюшка! всё оставлю! всё уничтожу!» О. Иоанн, услышав такое торжественное отречение Пономарева от своей ереси, воскликнул: «Благодарю! благодарю! Твоё раскаяние – моя радость, венец трудов моих. Благодарю! благодарю!… Искренно ли, не лицемерно ли ты каешься»?

– «Искренно, искренно, дорогой батюшка! от всей души каюсь. Чем могу я вам доказать свою искренность? Выньте душу мою, и тогда увидите, что я не лгу».

О. Иоанн: «Если твоё покаяние искренно, то докажи это самым дедом: сними крест со своего дома».

Пономарев: «Сниму, сегодня же сниму, дорогой батюшка! Крест я потому поставил, что мать моя на то меня благословила. Она берет назад своё благословение, и я сегодня же сломаю его».

Посте литургии, о. Иоанн долго молился на коленях перед престолов Божиим, приклонив к престолу главу свою. Когда он встал от молитвы, то лицо его было мокрое от слез, или от пота, или от того и другого вместе, несмотря на то, что богослужение совершалось в храме холодном, и на улице был мороз.

В полдень о. Иоанн выехал из Плещеева обратно в Кострому, при чем, по дороге, заехал и в дер. Хорошево. Приехав сюда, о. Иоанн не хотел идти в дом Пономарева, так как крест на кровле его еще стоял. Пономарев сказал, что он не успел снять крест, но что он дает «честное слово», как только уедет о. Иоанн, снять его. На это «честное» слово его о. Иоанн положился и вошел в дом. Войдя в дом, о. Иоанн помолился, преподал «мир и благословение дому сему и живущим в нём», воду освятил, семена, иконы, комнату и предстоящий народ покропил. Потом, обратясь ко Пономареву, о. Иоанн сказал: «вот, я исполнил желание твоё – посетил дом твой, исполни же и ты моё желание и своё обещание – оставь свои ереси и заблуждения, и сломай всё, самовольно построенное». Пономарев снова торжественно всё это обещал ему. О. Иоанн благословил его и поцеловал в голову. Потом он подозвал к себе жену Пономарева; но что он говорил с нею, за шумом и волнением народа, не пришлось услышать. О. Иоанн благословил её и детей её, преподал всем общее благословение и вышел из дома. Пономарев немедленно крест со своего молитвенного дома снял. («Паст. Собеседник»).

* * *

Как сообщает Мисс. Сборник,¹⁰³ в прошлом году егорьевская миссия в первый раз была свидетельницею приспособления к беседам графофона, который, как диковинку, «всероссийские» апологеты раскола для пропаганды своей лжи возят с собою и удивляют им темный, ничего подобного и никогда не видавший народ. Этот аппарат есть новшество изобретения последнего времени, вышел он из рук «еретиков и слуг антихриста», но этому новшеству расколовожди не приписывают ничего скверного и истребляющего древлее благочестие, потому что надеются из него извлечь для себя какую-нибудь пользу. Его заставляют говорить, петь, читать; – раскольник сначала со страхом отступает, когда пред ним аппарат, в образе невидимого зверя, начинает петь и говорить человеческим голосом. Но хозяин аппарата, апологет раскола, старается успокоить напугавшегося и удивленного и скоро в этом успевает, когда покажет ему этот инструмент врагом никониан, когда заставит графофон говорить хулы на православие и православных.

Графофон в руках хитрого раскольника служит средством к ограждению раскола от света истины и помогает ко лжи лесть прилагать. Пред началом беседы, когда приготовляются и раскладываются пред миссионером нужные для беседы книги, аппарат устанавливается позади собеседующих; к нему приставляется человек, управляющий им. Начинается беседа и инструмент приводится в действие. Апологет раскола уверяет потом своих единомышленников, что графофон записывает и потом передает только то, что было сказано, он не может ни прибавить, ни убавить, а потому записанная им беседа воспроизводится со всей точностью. И народ слушает и верит хитрому вождю раскола. На самом же деле совсем не то. Графофон – тайна хитрых дельцов раскола, которая начинает разоблачаться. Что может на самом деле записать и воспроизвести графофон? Ни более, ни менее, как только то, что происходит (говорится, поется и т. под.) на беседе. Мы видели эти беседы. При «всероссийских» апологетах раскола они все одинаковы: – беспорядочный шум, крик, говор в два-три голоса одновременно. Изредка слышится призыв к порядку. Слова православного миссионера прерываются на полмысли, слышится брань и хулы на православие; то настанет тишина, то опять взрыв шума, – в общем ничего нет цельного, трудно разобраться, что происходит, в чём суть дела, о чём возмущается и мятется толпа. Только этот хаос и может записать и воспроизвести графофон, а более ничего; это понятно всякому. Спрашивается: каким же образом в руках апологета раскола аппарат воспроизводит эту же беседу, но совершенно не так, как дело было – без шума и крика, в полном порядке, в ясных выражениях и никем не перебиваемых словах беседующих?

Вот какая проделка на самом деле совершается с этим несчастным графофоном, невольником лжи и обмана. После беседы, где-нибудь в укромном тихом уголке, вдали от постороннего уха и глаза, защитник раскола наедине проделывает возмутительный подлог. Он ведет беседу (заранее им составленную) сам с собою пред графофоном, поставленным пред ним. Спрашивая себя и отвечая себе, он представляет двух беседующих, православного и старообрядца. Начетчик торжествует, а прав. миссионер в плачевном и почти безответном состоянии; всё дальнейшее в беседе идет в стройном порядке до конца. Раскол представляется силою несокрушимою, всё время продолжительной беседы он твердо стоит при всех нападках на него прав. миссионера и заканчивается беседа всё тем же торжеством раскола, каким началась, а прав. миссионер, не имея ответа, становится принужденным молчать. Для хитрого защитника больше ничего и не нужно; графофон всё запишет и всё записанное воспроизведет с повторением сколько угодно раз и в тоже время никогда и никому не скажет о лукавстве раскольников, а насколько такой поступок отвечает «древлему благочестии», которым старообрядцы хвалятся, об этом обманщику дела нет. Вот и собираются доверчивые посмотреть и подивиться чудному изобретению века сего и слушают, притаив дыхание, как графофон воспроизводит беседу, которую не прерывая воспринимает слушатель до конца. Возражать графофону никто не станет: это было бы нелепо, его можно только слушать; его и слушают и слушающие укрепляют в себе заблуждения и вражду к Церкви. Всё это такая ловушка в руках хитрых апологетов раскола, в которую легко и скоро попадать могут доверчивые сыны деревенского захолустья и разных медвежьих уголков.

«Из Стародубья». (От нашего корреспондента)

(Из жизни местного раскола)

В дополнение к напечатанному в февральской книжке «Миссионер. Обозр.» 1902 г. о Черниговском расколе, считаю нужным сообщить некоторые, имеющиеся у меня, сведения.

Когда противники Сильвестра отписали «владыке» Картушину о болезни нежелательного для них лже-епископа, Картушин прислал в «Полосу» наместников от себя друга и приятеля отверженного Московским Духовным Советом лжеархиерея Паисия и К°,¹⁰⁴ черного попа Израиля, проживавшего раньше в известных раскольничьему миру «Черемшанах», близ Сызрани. Новый наместник сразу же возбудил против себя население «Полосы» и многих приверженцев партия Порфирия. Неудовольствие началось указанием на то, что о. Израиль служит по-никониански, говорит «во веки веков», да и служба-де при нём похожа на хохлатскую. Надо заметить, что Израиль, насмотревшись в Москве торжественных Картушинских служений, начал вводить подобное-же и в «Полосе». Целую партию подростков понаряжал в стихари, сам без соборной мантии ни шагу, и рясу себе сшил такую же, как и у православных священников. Когда агитация против Израиля приняла серьезные размеры, он поехал с жалобой к Картушину, но наверно и картушинская партия в то время не поимела особенного воздействия на «Стародубье». – Израиль приехал смиренным. Меж-тем внутренние неурядицы в жизни «полосенских» насельников продолжались. Дело в том, что, как известно уже, игуменом «Полосы» был племянник Сильвестра Мартиниан. За болезнью своего дяди, Мартиниан подобрал всю хозяйственную и вообще распорядительную часть по монастырю в свои руки и с другим монахом Мироном начал черпать полной рукой из столь еще обильных подаяний «благочестивых» раскольников, стал строить себе новый дом в своём родном посаде. Возмущенные Мартинианом насельники «Полосы» кричали, что Мартиниан собирается жениться. Попечители назначили от себя для ведения приходо-расходных книг некоего В. А-ва, но тот чрез месяц отказался вести дело, выяснив попечителям всю недобросовестность и наглое воровство Мартиниана и К°. Но и у самих попечителей оказалось «рыльце в пушку», а потому дело было замято. На всякий случай монастырскую несгораемую кассу перенесли все-таки в одну из Клинцовских молелен. В это время Сильвестра постиг еще новый паралич; а когда его окончательно приготовили к смерти, полосенцы избрали себе нового игумена Нафанаила, выбор которого утвердили и попечители. В это же время противная Сильвестру партия торжественно объявила, что лжеепископ Порфирий назначен на епархию Черниговскую якобы временно, пока найдется подходящий кандидат, и что кандидаты-де и есть, да никто не хочет идти на Черниговскую епархию, потому что раньше она состояла из 7 губерний, а ныне осталась всего при одной. Так или иначе приверженцы Порфирия, под сурдинку неурядиц, достигли своего. 19-го октября новый «владыка» торжественно въехал в «Полосу». Встреча, какую сделали ему приверженцы его, была вся скопирована с обычных встреч православных епископов. 22 октября, отслужив торжественную архиерейскую службу в «Полосе», Порфирий выехал в Клинцы, где проделано было его партией тоже, что – и в «Полосе». В Клинцах Порфирий сразу показал себя исправителем погрешностей Сильвестрова правления: из трех австрийских лже-попов, постоянно враждовавших между собой, Порфирий одного – Феодора Разуваева (подписчик «Мисс. Обозр.») поставил в «прото-попы» и сделал его «благочинным» Клинцовских молелен. Хотя многие желали видеть в сем «новом чине» попа Ефима Мельникова, но, в виду его частых отлучек и разъездов, Порфирий просьбу эту отклонил. Итак, минувший год дал «Стародубью» нового лжевладыку, который и начинает организовывать внутренний духовный быть австрийщины. Устройство благочиний это – новость в мире раскола. Цель его – большее объединение и упорядочение отступнических общин. Смело и решительно «австрийцы» идут к намеченной цели – повредить православной Церкви. Но мы твердо веруем в евангельский глагол: «всяк сад, его же не насади Отец Небесный, искоренится».

Священник И. Ч-в

Из Нижегородской губернии. (От нашего корреспондента)

(Об оскудении «священства» у беглопоповцев)

В Городецком раскольническом обществе за последнее время полное оскудение «благодати бегствующего мирского иерейства». К великому огорчению главных вожаков раскола, никак они не могут сманить к себе хотя-бы немудренького попика к такому времени, как теперь, – когда в Городце много браков, а повенчать их некому. Правда, в Городце есть два беглых иеромонаха, отчаянные пьяницы: Макар, бежавший из Керженского монастыря и Виталий – из Высоковского монастыря. Но ведь это – «черные» попы и раскольники им венчать браки не разрешают.

Около 15 января прошлого года явился в Городце беглый поп, Максим Горев, бежавший около 10 лет тому назад из с. Домшино, Вологодской епархий, к Городецким раскольникам, но, спившись с кругу, скоро куда-то скрылся из Городца. Говорят, что некоторые городецкие коноводы продали его московским раскольникам; правда-ли это, – ручаться не можем.

По приезде своём в Городец, беглый поп был осажден сезонной свадебной требой. Ежедневно он венчал браков по 13 подряд, – в Городецкой беглопоповщинской часовне. Венчались не только молодые, но и старые, т. е. порядочно пожившие на правах брачного союза, «конкубинатом». О приезде Максима Горева раскольники не были точно осведомлены. 11 января браки обвенчивали старики, – читали канон Кресту, Апост. и Ев., поучение; и потом были поздравления с законным браком; 13-го числа «свадьба» и полная пировая. 15-го приезжает поп Горев. 16-го опять венчание (тех же браков) и опять поздравление с законным браком.

Бедные и гордые раскольники! – не знают, что делают.

До известного снисходительного положения о не преследовании бежавших в раскол попов, у меня был разговор с одним попечителем, о беглых попах. Я указывал на заблуждение беглопоповцев. Но надменный и гордый купец И. М. Скворцов и слушать не хотел, – одно говорил: «если бы ваша власть нас не преследовала, а дала свободу иметь нам священников, то тогда бы к вам пошли из ваших-же священников самые лучшие: ведь они видят нашу истинною веру, но им нельзя к нам перейти: их арестуют». Разговор был в 1892 году.

Но вот время показало, что желательная для беглопоповцев свобода им ничего не дала, и надежды на познание истины раскольнической православными самыми лучшими пастырями и до сих пор не оправдались.

К. Коренин

Из Вышнего-Волочка, Твер. губер. (От нашего корреспондента)

Предложение в Вышневолоцкую городскую думу об упразднении масленичных увеселений. Один из наших городских обывателей – известный ревнитель православия вошел в думу со следующим, достойным внимания не одной только нашей думы, предложением об ограничении масленичного разгула.

«Прилагаемый при сем листок представляет собою извлечение из творений св. Тихона Задонского, который раскрывает взгляд Христовой Церкви на значение сырной седмицы, иначе – масленицы в жизни православного христианина. Эта неделя, по святому учению Церкви, есть время подготовления христиан к вступлению в подвиг великого поста. По преступному же взгляду, укоренившемуся в нашем лицемерно-христианском обществе, масленица есть время шумного веселья, объедения, разгула и всяческой разнузданности. Нельзя указать в году ни одной недели, когда бы происходило столько нравственных безобразий, сколько их бывает в дни масленицы, в те дни, когда Господь чрез св. Церковь призывает нас к воздержанию, покаянию и молитве.

Всякая власть в христианском государстве призвана все творить в согласии с задачами Церкви и заповедями Христа Спасителя. То государство или то общество, которые пренебрегают законом Христовым и не стремятся человеческие отношения устроять по завету Господню, этим свидетельствуют о своей измене Богу и являются богоотступниками.

Если вновь избранная Вышневолоцкая городская дума желает быть верной Хрясту Спасителю и Святой Его Церкви, она должна между прочим обратить внимание на те несвоевременные возмущающие совесть христианина общественные увеселения, которые происходят в городе на масленице с её, думы, соизволения. Разумею балаганы, пляски в общественных местах и прочее скоморошество. В то время, как Церковь колокольным благовестом призывает людей внимать глубоко-покаянной молитве св. Ефрема Сирина, языческая музыка манит к пляске и будит чувства, ничего не имеющие общего с покаянием.

На основании этих кратких указаний, которые я охотно развил бы перед думой более подробно, если бы она пожелала выслушать меня, я почтительно прошу Вышнев. гор. думу, серьезно допросив свою христианскую совесть, подумать, как облагообразить нравственно город, доверивший ей свои интересы (не денежные, конечно, только) и устранить масленичные безобразия.

Если городское управление одно не властно сделать то, к чему его призывает нравственный долг, то оно может и должно обратиться за содействием к администрации, которая обязана преследовать те же христианские цели.

Если городская дума раболепствует перед низменными вкусами «толпы» и, коварно опираясь как на воззрение высших правительственных инстанций, так и на недостойную практику других русских городов, не обратит должного внимания на эти указания, продиктованные учением Церкви, то православные горожане будут считать себя в праве видеть в думе учреждение языческое.

Горожанин

22 января, волею Божию, скончался высокопреосвященный м. Киевский Феогност. Горестная весть об утрате маститого иерарха русской Церкви поразила всех своею неожиданностью: ничто, казалось, в состоянии здоровья архипастыря не предвещало такой скорой его разлуки с здешним миром. Он был в последнем (15 января) заседании св. Синода, живо и деятельно интересуясь всеми текущими делами, как Высшего церковного Управления, так и своего епархиального; недомогание последних дней признавалось легким недугом, и вдруг 22 января с утра разнеслась по столице печальная весть, что Киевского митрополита Феогноста уже нет в живых! О, неумолимая смерть, как близко твоё жало!

Покойный владыка с 9-го января заболел гриппом, но, несмотря на недомогание, вопреки советам окружающих и врача, 12-го января служил литургию у себя на подворье, а 15-го был, как сказано, в заседании в Св. Синоде. 19-го января состояние здоровья покойного еще не внушало опасений: он, хотя был несколько слаб, но ходил и занимался делами. Ночь на 20-е января владыка спал удовлетворительно, но потом болезнь сразу приняла очень бурный характер: около часа дня озноб, 39,2 и боль в правом боку. Определено было воспаление правой подреберной плевы и воспалительный процесс в средней части правого легкого. Силы владыки быстро падали, в 3 часа утра 22-го января потеря сознания, резкое ослабление деятельности сердца, а в 9 час. 40 мин. утра владыка мирно скончался.

Покойный владыка был ревностным поборником православия, убежденным сторонником восстановления и сохранения священных памятников древности, проповедником распространения просвещения среди паствы путем церковно-приходских школ и религиозно-просветительных учреждений, в частной жизни – архиереем иноком.

Сообщаем краткие биографические сведения о почившем, заимствуя их из Нов. Вр. Владыка – в мире Георгий Иванович Лебедев – родился в 1830 году в семье священника села Замытья, Бежецкого уезда, Тверской губ. Воспитывался в тверской духовной семинарии, затем в Петербургской духовной академии, курс которой кончил со степенью магистра богословия. По выходе из академии принял монашество и около 15 лет трудился на духовно-педагогическом поприще в качестве смотрителя Кирилловского и Александро-Невского духовных училищ, архимандрита-инспектора новгородской и ректора орловской и подольской семинарий. В 1867 г. он был хиротонисан в Киеве в сан епископа балтского, викария подольской епархии. С этого года началось его продолжительное плодотворное служение в епископском сане.

Первую самостоятельную епископскую кафедру почивший владыка занял в Астрахани в 1870 г., но через четыре года перешел на каменец-подольскую кафедру, где он явился ревностным борцом за идеи русской народности и принял на себя заботу церковно-исторического описания края с целью показать, что Подолье было издревле православным и русским. По его инициативе возник церковно-исторический комитет подольской епархии. Католическая пропаганда в крае встретила в нём горячего поборника православия. Чтобы укрепить сомневающихся в истинной вере, он призвал к жизни церковные братства и открывал церковно-приходские школы для просвещения народа. При нем были восстановлены многие древнейшие русские святыни. В 1878 г. владыка был переведен епископом во Владимирскую епархию и руководил ею в течение 14 лет, причем в последние девять лет уже в сане архиепископа. Его управление Владимирской епархией ознаменовалось реставрацией знаменитого Успенского кафедрального собора, учреждением Александро-Невского церковного братства, устройством внебогослужебных собеседований, богадельни для престарелых духовных лиц и церковно-исторического музея. С 1892 г. по 1890 г. высокопреосвященный Феогност был новгородский архипастырем и здесь с такою же энергией трудился над распространением образования и возобновлением памятников православной старины. При нём был обновлен Софийский собор – этот многовековый свидетель славы Великого Новгорода. Несмотря на кратковременное управление киевской и галицкой епархией, он успел улучшить церковно-школьное дело и особенно старался привлечь в школы девочек – будущих матерей. Умер владыка на 73-м году.

О столь долголетней разносторонней и многоплодной всеобщественной деятельности почившего архипастыря будет говориться и писаться много. Наш долг вспомянуть у гроба почившего теплым, благодарным словом совершенное высокопреосвященным иерархом на пользу миссия. Во всех местах своего архипастырского служения особым попечением окружал он дела миссии, которую искренно любил и лелеял, как дорогое детище. Имя высокопреосвященного Феогноста, на скрижалях истории миссии, будет начертано крупными буквами, как архиерея-миссионера. Как член Св. Синода, владыка Феогност всегда неизменно принимал самое живое участие в предварительном рассмотрении дел, относящихся к миссионерству. В 1893 г. он состоял членом комиссии по рассмотрению постановлений 2 всероссийского Московского съезда, в 1899 г. он же рассматривал деяния 3 всероссийского миссионерского съезда в Казани и делал доклад о сем Св. Синоду. Во всех епархиях, преемственно вверявшихся его управлению, высокопреосвященный Феогност выдвигал дело миссии на подобающее этому высокому и важному служению первенствующее место, давал должную организацию этому учреждению и поднимал его успехи. Особенно замечательная организация миссионерскому делу, по своей стройности, выдержанности и благоплодности, дана была владыкою во Владимирской епархии, учреждением Александро-Невского братства.

В Новгороде им учрежден миссионерский монастырь.

В Киеве, в период кратковременного своего управления этою епархией, почивший архипастырь был озабочен борьбой с усиливавшеюся штундой и всемерно поддерживал дух бодрости в местных почтенных деятелях миссии, самолично руководя и направляя их деятельность.

В час дня в помещении покойного в Киево-Печерском подворье была отслужена первая панихида высокопреосвященным Антонием, митр. петербургским и ладожским соборно с митр. московским Владимиром и преосвященным таврическим Николаем. На панихиде присутствовали преосвященные Владимир владикавказский и Иоанн саратовский, обер-прокурор Св. Синода К.П. Победоносцев, его товарищ B.К. Саблер и множество других лиц.

24 января, после заупокойной литургии на Киевском подворье, тело почившего иерарха перенесено на вокзал Варшав. ж. д. для следования в Киев, где и будет предано земле.

Бренному праху мир, чистой, незлобивой душе твоей, доблестный почивший иерарх, вечное блаженство в светлых обителях Отца Небесного, а твоей честной трудовой жизнедеятельности вечная память.

Юрьевский университет, по случаю недавно исполнявшегося своего юбилея, в числе многих знаменитейших ученых и общественных деятелей в России и заграницей избрал своими почетными членами о. Иоанна Кронштадтского и гр. Льва Николаевича Толстого. Как нам сообщают, в заседании 4 Ноября избрание о. Иоанна прошло блестяще, а избрание гр. Толстого вызвало серьезную оппозицию. Достойно внимания, что уклонились от подачи своего голоса представители богословского факультета во главе с маститым Эттингеном; однако при баллотировке партия почитателей гр. Толстого осталась в большинстве, а попечитель учебного округа г. Извольский избрание это, ничто же сумняся, утвердил.

Провозглашение на юбилейном акте имени гр. Толстого вызвало бурю рукоплесканий и оваций, поддержанную тушем оркестра музыки (до этого очевидцы говорят, музыка бездействовала); провозглашения имени о. Иоанна, наоборот, на акте не слыхали.

Одновременное избрание глубоко-верующего почетнейшего и убежденнейшего пастыря православной Церкви и отлученного Церковью её хулителя, въявь всего мира отвергшего бытие личного живого Бога и божество Христа Спасителя, – просто изумило православно-русский мир своею бестактностью и грубо-тенденциозностью. О. Иоанн, поблагодарив совет университета за честь избрания, в то же время отказался от членства, находя для своей совести и по религиозным убеждениям невозможным быть в одной категории с хулителем в Троице Славимого Бога и Его св. Церкви. Напомним, что осенью прошлого года Австрийский кронпринц вычеркнул из представленного ему списка гр. Толстого, избранного в почетные члены Пражского университета. Там имелось в виду не столько религиозное, сколько политическое учение гр. Толстого, крайне вредное в государственном отношении. Юрьевские ученые мужи и утвердивший избрание представитель местной власти очевидно не считались ни с тем, ни с другим злом учения Толстого, или же, по русскому обычаю, желали опередить Европу с Австрийским кронпринцем во главе… Однако Юрьевский инцидент сколько грустный, столько же и знаменательный.

1) «Студенческое движение» и «евангелизация мира в текущем поколении». – Студенты-миссионеры. – Не пора ли и нам?

2) Крещеные язычники.

«Студенческое движение» и оглашение евангелием мира, «евангелизация мира» – можно ли установить какое-нибудь соотношение между этими двумя – «движениями», по-видимому, далеко не одного направления.

Связь самая непосредственнейшая…

«Студенческое движение» («The Student Movement») – это название английского журнала, органа религиозных студенческих ассоциаций, а «евангелнзация мира» – девиз этих религиозных союзов, принятый на одной из последних конференций (ливерпульской) студентов «общников».

Недавно здесь, в Петербурге, в одном маленьком религиозно-просветительном кружке зашла речь сначала о братстве, потом (я уже не помню, по какой ассоциации) о религиозном движении среди английского и американского учащегося юношества. Я только что перед этим окончил чтение моего проекта «фабрик счастья» (Мисс. Обозр. кн. 1) и в связи с ним у меня мелькнула такая мысль.

Но отчего же нет у нас, – погасли так называемые юношеские или младшие братства «из учащихся», которые когда-то (в XVI веке) стояли рядом с «великими» братствами и не только помогали им, но иногда своей деятельностью пробуждали засыпавшую деятельность своих старших братьев.

Если думать о братствах «как фабриках счастья», организациях духовного, морального оздоровления, то где всею нужнее такие лаборатории, созидающие христианскую здоровую волю, людей христиан, как не среди будущих людей – молодого человечества в наших высших и средних школах.

Нельзя отрицать, что наше юношество кажется крайне безрелигиозным, но я утверждаю, что только кажется. Оно заброшено, оно не знает – можно ли верить? Еще Достоевский со скорбью останавливается на факте этой заброшенности и одиночества нашего юношества в религиозно-нравственном отношении. «Наша молодежь, пишет он – так поставлена, что решительно нигде не находит никаких указаний на высший смысл жизни. От наших умных людей и вообще от руководителей это юношество может заимствовать лишь взгляд сатирический, но ничего положительного – т. е. во что верить, что уважать, обожать, к чему стремиться» («Днев. Пис.» г. XI, ч. II, стр. 428). А что же может оно одно, без помощи, не привыкшее жить своей мыслью, затерянное среди лабиринта теорий и мнений.

Но может быть оно и не задается этими вопросами? Нет. Веры, решения вопросов жизни оно жаждет и жаждало всегда, во все времена и везде…

Если «nostalgie de Dien» «les nostalgies chrétiennes», «болезнь по Боге», «жажда христианства» есть, но словам Бурже, общая болезнь (точнее – начало выздоровления) нашего века, то в молодежи эта тоска по Боге еще живее и мучительнее. По крайней мере ¾ русского студенчества ищут религиозного знания, но ошибочно считают скепсис чем-то общим, общепризнанным и потому боятся верить? А тот, кто верит, из семьи принес глубокое и искреннее чувство веры, стоит растерянный на распутье путей, он чувствует себя одиноким, он не знает, есть ли у него единомышленники братья среди этой, как ему кажется сплошь сомневающейся толпы и в отчаянии он «веруя» готов отказаться от веры.

Неужели же можно оставить так. Нужно спасать хотя бы этих, стоящих около гибели. А средство для этого – религиозные союзы юношества.

Нужно возбудить новое «студенческое движение» по образу и подобию английского движения.

Я думаю, что если бы наше юношество только знало о религиозных течениях Запада и Нового света, то уже это поддержало бы многих, ищущих руки, на какую опереться, союзников и единомышленников. «Так, значит, подумал бы каждый из этих я не один со своей верой: союзники есть, хотя там, за морем».

А «там» движение разрослось широко и сильно. Оно тоже, как и проект о. Гумилевского, празднует 40-летний юбилей в Англии и Америке и даже 50-летний в Париже, но здесь несомнению, «семена благия» нашли более мягкую и здоровую почву. Скромное в 1862–63 году «движение» теперь стало всемирным.

Я отмечу главные этапы движения.

Как я сказал, движение старее в Париже; там недавно (в этом году) праздновался 50-летний юбилей «христианского союза». Но действительная родина «живых союзов юношества» Америка и Англия.

Студенческие союзы в Англии зародились почти одновременно с такими же американскими союзами, в начале 60-х годов. Ближайшим поводом к их рождению были движения в тогдашней английской Епископальной Церкви. Цели первых союзов были неясными и малоопределенными. Однако скоро наметилось миссионерское направление союзов. Два студента, члены союза, посвятили себя языческой миссии, и это обстоятельство выяснило для членов цели их ассоциаций. Союз решил выставить на своём знамени девиз: «проповедь Христа незнающим Его и забывшим».

Миссия среди язычников находила для себя в союзах самоотверженных и деятельных работников, но деятели союзов поняли, что нелепо «обходить моря и земли, чтобы приобрести одного прозелита» и в то же время забывать о том, что рядом с ними, даже в среде студентов везде многие не ведают Бога. Отсюда оказалось нужным выдвинуть вперед дело внутренней миссии, «христианизации» студенчества. Союзы поставили задачей дополнять «университеты», организуя рядом с курсами права, филологии и философии, так сказать, «семинариум» для изучения «единой истинной системы жизни – христианства». Союзы стали дружескими кружками изучения Писания и проповеди Христа Бога между сомневающимися коллегами.

Эти союзы рядом с жизнью общестуденческой представляли что-то вроде христианских колоний среди языческого мира. Самым своим существованием они возбуждали любопытство: индифферентные присматривались, справлялись, а это «святое любопытство» – половина спасения. Понятно, союзы должны были расти и шириться. По инициативе богословских коллегий, союзы ввели ряд религиозных обрядов, которые вначале были «безумием миру», но потом, именно как смелый вызов этому миру, вызвали подъем внимания к ним.

Так введена была (не везде) «святая неделя» или «неделя молитвы»: – (в течение года одна определенная неделя вся отдается Богу, для молитвы и чтения библии; это неделя сплошного богослужения).

Такая сильная проповедь не могла не найти прозелитов. Союзы стали быстро расти и шириться.

Члены стали считаться тысячами и польза общего дела создала «союзы союзов», объединила маленькие союзы в большие. В 1893 году, на конференции еще не объединенных членов разных христианских кружков, при университетах всей Англии учрежден «между-университетский христианский союз». Главная задача союза, по его программе, выработанной на этой конференции, расширение сферы христианского влияния организовавшейся армии спасения погибающего юношества, увеличение числа кружков, пропаганда и организация благочестивого, святого времяпрепровождения среди учащихся, содействие развитию христианских начал в их собственной общей жизни и отношениях к окружающим людям и т. д.

Так как к деятельности университетов захотели присоединиться и другие высшие школы, то в 1895 г. (так назыв. третья конференция) не стало университетского союза: на его место встал «христианский союз всех британских коллегий». Программа конференции выражена в таких тезисах: 1) объединение всех учащихся в английских школах под знаменем веры в И. Христа, как Сына Божия и единого Спасителя мира; 2) развитие и усовершенствование жизни «по Христу» среди студентов Англии. Рост движения не остановился однако и на объединении союзов в пределах страны. В то же время такое же объединение имеет место за Ла-Маншем и океаном, и вполне естественно было ожидать, что великие национальные союзы захотят подкрепить себя дружбой со своими иноплеменными единомысленниками. Так и было.

Со времени ливерпульской конференции 1896 года можно считать организовавшимся всемирный союз студентов всех стран, исповеданий, наименований школ. В союз приняты и учащиеся женских высших школ, которые быстро дали тысячи деятельных и влиятельных членов.

Общий девиз, установленный после общей, продолжительной молитвы, был формулирован в короткой фразе, поставленной нами в начале, статьи: «евангелизация мира в текущем поколении».

«Студенческое движение» выросло в мировое, и на помощь журналу «The Student movement» появилось еще несколько изданий, поставивших своим эпиграфом – «да будет свет».

Время, выяснив членам союза их задачи, указало и новые частности устройства союзов.

Интересны и поучительны вакационные съезды членов союзов. Образцом их могут считаться съезды американских студентов в Нордфильде, устроенные неким Мистером Моди. «По окончании учебного года, в начале больших вакаций, пишет Э. Лискер, молодые люди съезжаются сюда, чтобы под руководством компетентных людей изучать Библию, вместе молиться и укрепить себя в христианской жизнедеятельности». «Моди встречает их и размещает в зданиях здешней свободной на лето школы. Каждая коллегия тотчас водружает на том помещении, которое ей отведено, свои цвета и свои значки. Вот знаменитый Гарвардский университет, гордый своим двухсот пятидесятилетним существованием: дальше – его важный соперник, Иэльский университет; вот Пенсильванский университет, – его значок немного тенденциозен; там Корнельский, Колумбийский, Бостонский университеты и Канадские школы; их широкие флаги заметно выделяются своими яркими и разнообразными цветами на сером фоне камня. Представители других школ, за неимением места или из экономии, живут в палатках; длинные ряды белых палаток резко выделяются на зелени муравы и напоминают собой солдатский лагерь. Живописное зрелище!

Общий ход занятий имел такой характер.

Утро, от восьми до одиннадцати часов, назначается для занятий по специальным вопросам, как-то: какими средствами нужно пользоваться, чтобы поддерживать и развивать религиозную жизнь каждой коллегии, в первое время по её открытии; как нужно изучать Библию и как стать «работником христианства»; как свидетельствовать об Иисусе Христе перед человеком неверующим и т. д. Остальное время проходит в молитве, изучении Библии, беседах, развлечениях на воздухе, прогулках и т. д.

В Нордфильд едут, как в церковную школу; там нет места ни критике, ни зрителю, но только христианину, ищущему, по возможности, приблизиться к своему Спасителю, получить Его наставления. Если Нордфильдския заседания оставляют в членах неизгладимые следы, то потому, что все, кто принимает в них участие, суть одно по мысли и по чувству.

Каждый, как бы он не отличался от другого по характеру, по складу ума, национальности, каждый приносит сюда с собой жажду освящения и истинного общения с Богом. Благодаря святому вдохновению говорящих и слушающих, благодаря единству и общности их мыслей и чувств, каждый год триста пятьдесят молодых людей имеют возможность уносить отсюда с собой светлые и неизгладимые воспоминания, – воспоминания, которые оставят глубокий след не только в их жизни, но будут сиять и вокруг них, в их коллегиях или университетах». (Э. Лискер «Уголок религиозной жизни в Америке»). Да и в университетах ли только? Нет. Разумная организация союза, сделала из них нечто больше, чем учреждение для религиозно-нравственного развития молодежи.

Теперь союз – одна из крупнейших сил действительной христианизации мира. Для нас не имеет большого значения внешне-миссионерская деятельность членов союза, но их пропаганда христианских начал в своей среде среди не знающих Христа поддонков общества и не признающей Его интеллигенции, способна вызвать чувство, я думаю, простительной зависти. Если Христа еще не забыли там, то много сделали союзы для того, чтобы не дать о Нём забыть.

А мы? Среди членов христианских союзов есть и японцы, и индийцы, и англичане и немцы. Нет русских. Может быть для нас и нет нужды вступать в общий союз мирового студенчества, так как нам незачем задаваться внешне-миссионерскими целями, но почему нет внутренних, только русских союзов «во имя Христово». Неужели у нас и не будет этого движения? Верно, что будет. Нужно только соединить в кружок рассеянных теперь «верующих», верующих без боязни насмешек, обвинения в ханжестве и т. п. Эти немногие и будут, как приходское братство, «ядром» будущего Всероссийского религиозного Союза учащихся.

У нас здесь, в Петербурге есть «Маяк», – не союз, а собрания молодых людей, ищущих нравственного просвещения. Эти маяки должно зажечь в каждой высшей школе, а все они вместе загорятся огромным огнем, ярким и светлым, освещающим и согревающим душу. Они принесут спасенье, здоровье, счастье. «Интеллигентная душа «сегодняшнего дня», пишет известный Фурньер, устала, созерцать пустоту мира du néant brutal de le science и ищет Бога. Душа «завтрашнего дня» («L’âme de demain» – в романе с таким названием), должна «вопреки возрастать, найти Бога, уверовать». Но полагаю, что этой возрождающейся душе следует помочь в этом процессе возрождения, а помочь можно лучше всего осветив дорогу светлым «Маяком», в виде первого русского студенческого религиозного союза, который откроет новое студенческое движение.

По поводу проекта «студенческих союзов», хочу сказать два слова на еще более больную тему.

Одна из первых обязанностей христианина, первое дело духовной личности –«содействовать спасению ближнего, просвещению его духом Христовым».

Интересно, в какой мере христиане исполняют эту высшую из заповедей!

Вот, полагаю, яркая, характерная справка. Как вы думаете, есть на Руси язычники? Если вы обладаете некоторыми сведениями по этнографии России, вы знаете, что язычники есть, их тысячи, не только в Сибири, но и около университетской Казани. Вы вспомните о мультанском деле и т. п. Но всё ли это? Нет, язычников более, чем вы думаете и они не только среди черемис и тунгусов. Они рядом с вами.

Следователь допрашивает преступника 18 лет, убийцу (в Петербурге). «Заповедь забыл»!

– Какую заповедь?

– «Не убий».

– Мы этому не учены?…

– Как не учены? У попа бывал на причастии, говел?

– Нет не бывал!

– Как не бывал?

– Я сирота: в пастухах был.

– Ну хорошо, а в церковь ходил?

– Нет, не ходил, у нас в деревне церкви нет.

– А молитвы знаешь? «Отче наш» знаешь?

– Нет, не знаю…

– Ну, а Евангелие слышал?

– Какое Евангелие?

– Ну, священное Писание?…

– Не знаю.

– Ну, постой, ты о Христе слышал?

– Слышал…

– Что же слышал?

– Слышал, что Христос… вот о Пасхе христосуются…

– Ну, что же ты знаешь о Христе? Кто Он был?

– Не знаю…

– И ты не врешь?

– Нет, я правду говорю… Зачем мне врать, ведь я повинился?

Я, рассказывает следователь, замолчал, чувствуя, что он говорит правду.

– Но ведь ты христианин, Федотов?

– Да, крестьянин.

– Нет, я не про то: ты христианин, в Христову веру крещен?

Он молчал, очевидно стараясь понять.

– Ты ведь крещен?…

– Крещеный.

– И крест носишь.

– Носил, теперь нету, потерял.

– Ты о страшном суде слышал?

– Нет, но слыхал.

(«Соврем. летопись» № 37. 1902, переп. из Москов. Вед.).

Кровь бросается в голову. Стыдно. Слышали ли и мы, если не о страшном суде, то о Христе. А тут еще лицемерно кричать против «школок грамоты», которые, дескать, оставляют невеждами.

И разве Федотов один? Смеем ли мы сказать, что он исключение или исключение редкое. Нет, этих «крещеных язычников» много, они вовсе не единицы, даже не десятки и сотни. По отчетам Рукавишниковского приюта «многие из поступающих туда детей ничего не слышали о Христе, не знают, есть ли Бог, не были ни разу у богослужения».

А религиозная «тьма», в какой живут Чеховские мужики?

Автору этих строк приходилось встречать двух городских швеек с печатью культуры в костюме и, пожалуй, на лице, которые знают о Христе столько же, сколько Федотов, в иконе видят то же, что мультамский язычник в своем «боге». Они не были у исповеди, ни разу не были в церкви на Страстной и Пасхе: много работы.

Кто виноват? Не повинно ли тут общее религиозное равнодушие интеллигенции, которая (трудно спорить против очевидности), вовсе не считает важным религиозное просвещение «низов», не поддерживает Церковь, а часто идет против просветительной работы Церкви, высмеивая её посильные труды над просвещением народа.

Не повинно ли тут то лицемерное попечение о просвещении народа которое с таким торжеством бесстыдного невежества заявляло недавно и постоянно повторяет в некоторых своих органах, что лучше никакой школы, чем убогая церковная школа «в сторожке, с псалтирью и без глобуса». (Кстати, – какое интересное сочетание!).

Все-таки ведь псалтирь рядом с Евангелием, хотя, может быть, и далеко от глобуса.

Иером. Михаил