Воспоминания о жизни в расколе и обращении в Православие

Родина моя – деревня Матюкова, Новоторжского уезда, Тверской губернии. Родители мои принадлежали к православной церкви. В сороковых годах, когда я родился, в нашей деревне было 50 домов: из них только семь домов, в том числе и наш, принадлежали к общеправославной церкви; домов 30 было единоверцев; а остальные – раскольники поповщинского толка, принявшие новоявленную тогда австрийскую иерархию. Родительница моя немножко умела грамоте: она и научила меня читать; родитель же был безграмотный. Все принадлежащие к общеправославной церкви жители нашей деревни, в том числе и мои родители, хотя и числились церковными, хотя и ходили в церковь за богослужение, но внутренне предпочитали православию раскол старообрядчества – за то, что в нем истово крестятся и вполне соблюдают устав богослужения. Правда, попа у наших старообрядцев не было, по воскресным и праздничным дням они собирались в доме одного почтенного крестьянина, где и отправляли вечерню, утреню, часы; но певцов у них было много, – пели не одни мужчины, а и некоторые женщины, умеющие петь, что очень нравилось и православным; напротив, в приходской православной церкви певцов не было (как и теперь нет), и служба отправлялась невнимательно, что и отталкивало от нее прихожан к расколу. Со старообрядцами могли бы в этом отношении соперничать единоверцы; но у них общественного богослужения в деревне совсем не было, – церковь, к которой они были приписаны, находилась в 30 верстах, в г.Торжке. Замечу кстати, что эта церковь была открыта еще при самом учреждении единоверия. Инок Никодим, ехавши в Петербург хлопотать об учреждении единоверия, дорогой останавливался в Торжке и заручился прошением граждан города, старообрядцев, на принятие единоверия: тогда у них и была устроена единоверческая церковь. Она в свое время нанесла большой удар здешнему расколу, при ней были (да и теперь находятся) два священника: они то приезжали изредка в нашу деревню к единоверцам для исправления больных и погребения умерших, да за сбором подаяния. В царствование императора Николая Павловича, как известно, время было строгое: православные, расположенные к старообрядчеству, переходить в раскол боялись, в виду строгих за то кар от правительства. Но с воцарением Императора Александра II открылась свобода для распространения раскола. Тогда наши старообрядцы стали приглашать к себе в деревню из города Вышнего Волочка австрийского попа Арона для исправления духовных треб, – и он-то, даже без всякого со своей стороны увещания, не более как в течение пяти лет, перевел почти всех наших единоверцев и общеправославных в раскол, подвергнув приятию второго чина, т.е. чрез миропомазание. В числе прочих односельчан и мои родители со всем своим семейством приняли исправу и сделались усердными последователями старообрядчества; тогда и я был перемазан в раскол, имея от роду с небольшим десять лет. С тех пор мы не пропускали ни одного у нас общественного богослужения и были очень рады, что могли узнать порядок службы и принимать участие в пении, чего прежде не знали. Думаю теперь, что если бы наши единоверцы, подобно старообрядцам, имели общественное богослужение, то перехода их, да и многих православных, в раскол не последовало бы. Наш приходский священник, узнав о нашем переходе в раскол, приходил к нам с увещанием возвратиться обратно в церковь, но при наставшей свободе его, конечно, и слушать не хотели; да и нужно было прежде, до нашего отпадения, предохранить нас от оного, объясняя прихожанам правоту церкви и заблуждения раскола; а этого-то со стороны пастырей и не было. Священники же единоверцев, к великому сожалению, не приложили ни малейшего старания о возвращении своих духовных детей, тогда как их слово, думается, могло бы подействовать, так как некоторые из перешедших в раскол единоверцев смущались своим переходом. Единоверцы наши, перейдя в раскол, не стали только обращаться за требами к своим священникам, а те перестали к нам ездить: этим все и кончилось. Но местный православный священник донес об уклонении в раскол своих прихожан в Консисторию, которая предписала благочинному собрать всех уклонившихся в церковь и здесь в присутствии местной власти предложить им увещание. В церковь вместе с другими пошел и я, и теперь еще помню, что, идя туда, все уговорились между собой не вступать с священниками в беседу: иначе, говорили, затаскают по судам, так что жизни будешь не рад; а молчанием лучше и скорее от них отвяжешься. Однако один старик не выдержал, и когда отец благочинный стал говорить нам, что мы напрасно удалились от церкви Божией, что вне церкви нет спасения, то он, вышедши вперед, ответил:

– Мы от церкви не удаляемся, а удаляемся от щепоти. В старинных Псалтырях св.отцы всем православным христианам повелевают молиться крестом, истово; а вы молитесь щепотью и неистово; а неистовому изображению креста беси радуются. Вот от этого мы и удаляемся.

Благочинный сказал: “Мы вас не стесняем, – как хотите, так и молитесь, только не оставляйте церкви!^”

– Этого нельзя, – ответил старик: овцы во всем должны следовать пастырю; а следовать ему вопреки учения святых отец мы не можем.

Тогда местный священник сказал: “Вот в Киеве есть мощи св.Спиридония, у которого десница имеет триперстное сложение: значит, он и триперстно молясь, угодил Богу“.

– Нет, отец, вы ошибаетесь! – ответил старик. Не может быть чтобы кто вопреки учения св,отец угодил Богу!

Священники спросили старика: какие же святые отцы велели молиться двуперстно?

– Прочитайте Псалтырь патриарха Иосифа, – ответил он, – в ней увидите, что так повелели молиться блаженный Феодорит, Мелетий, патриарх антиохийский, и прочие.

Остальные из совратившихся объяснили благочинному переход свой в раскол тем, что в церкви богослужение совершается во многом не так, как у старообрядцев по старинным книгам, что крестное знамение причт творит неистово, поклоны кладут не по уставу, позволяют себе курить табак даже в церковной паперти. Этим увещание и кончилось. В волостном правлении мы причислены были к раскольникам, и священник уже более до нас не касался, и никаких вразумлений, или бесед не делал.

В то время управлял старообрядческими церковными делами Антоний, именовавшийся архиепископом Владимирским. Он имел большую ревность о распространении новоявленной австрийской иерархии, старался как можно больше наставить епископов и попов, находя в этом большую пользу для старообрядчества, в чем и не ошибался, ибо каждый поставленный им поп, даже из собственных материальных выгод, обязан был стараться и старался о размножении числа своих прихожан. Всем, даже и небольшим общинам старообрядцев Антоний навязывал попа, при чем обыкновенно оказывал ему помощь в устройстве его на месте жительства, снабжал облачениями, давал походную церковь. В короткое время им поставлено было несколько епископов и большое число попов. Нуждаясь в сведущих людях для собеседований с совопросниками и для решения возникавших церковных вопросов, он вскоре же приблизил к себе известного в то время начетчика Семена Семенова, который до самой смерти был горячим защитником раскола. Он же убедил молодого инока белокриницкого Пафнутия принять епископский сан и рукоположил его в епископа Коломенского. Пафнутий, очень бойкий, развязный, весьма начитанный и способный свободно говорить, своим служением, в особенности же небывалыми у старообрядцев красноречивыми изустными проповедями, сразу привлек к себе внимание старообрядцев, так что совершенно затмевал Антония, который огорчался этим; а вскоре потом возникла между ними и открытая вражда, при чем Антонию много пришлось испытать огорчений и неприятностей от Пафнутия. По мере распространения между старообрядцами новой иерархии возникала потребность в письменной и словесной защите ее от сильных, направленных против нее, возражений. Гектографа, на котором можно было бы печатать в защиту раскола книжки, как печатают их нынешние его защитники, тогда еще не было у старообрядцев, да они боялись и иметь его, чтобы не навести на себя гнев правительства, – прибегали к распространению сочинений посредством письма, и признали необходимым устроить в Москве нечто в роде миссионерской школы, в которой бы молодые люди могли обучаться уставному и гражданскому письму и изучению доказательств в защиту “древлеправославия”, т.е. раскола; из учеников этой школы имелось в виду назначать и кандидатов в священники. Эта школа была основана по мысли Пафнутия, который купил для нее и особый дом на Переведеновке. Набрать крестьянских мальчиков для этой школы поручено было между прочим Антониеву письмоводителю, нашему односельцу: он выбрал меня и товарища моего Леона Трофимова, который вместе со мной служит теперь при братстве св.Петра митрополита. До устройства и открытия школы мы должны были обучаться уставному письму у себя дома, в деревне. Работы наши доставлялись Антонию, а он рассылал их, куда находил нужным. Между тем совершилась резкая перемена в Пафнутии, – он отказался от всех иерархических дел и замкнулся в уединение. Дело о школе замолкло, и нам пришлось заниматься письмом по-прежнему в деревне. Мне давали писать разные книжки и даже большие книги, и этот тяжелый труд свой я и товарищ мой исполняли с большим усердием за ничтожную плату, надеясь в будущей жизни получить мзду, назначенную от Господа всем защитникам церкви Христовой, какими и себя считали, не подозревая, что своими трудами, напротив, причиняем вред истинной церкви Христовой.

Тогда многие из самих старообрядцев имели большие сомнения, относительно новоявленной австрийской иерархии. Главная сомнения состояли в том, что учредителя ее, беглого греческого митрополита Амвросия, считали обливанцем и находившимся под запрещением у своего константинопольского патриарха: в рассеяние этих сомнений, не знаю в точности кем, – Пафнутием ли, или Семеном Семеновым, – была составлена нарочитая книжка под названием «О первоначальном учреждении ныне существующей в древлеправославной церкви священной иерархии и уверение в действительности оной сомневающихся». Эту книжку прежде всего мне и пришлось писать, и написал я десятка три экземпляров. В ней, во-первых, повествуется о том, что древлеправославная церковь, во время патриаршества Никона лишившись своего собственного епископства, пребывала до сих пор вдовствующею, но и состоя во вдовстве, она всегда прилагала большое старание иметь у себя свое епископство, и это ее старание осуществилось с обращением к ней от ереси греческого митрополита Амвросия. Затем следуют уверения, что Амвросий крещение имеет трехпогружательное, а не обливательное, каковое неизменно содержит и вся греческая церковь, и от патриарха своего не был запрещен. В конце приложены были известные уже бумаги Амвросия к цареградскому патриарху Анфиму и к австрийскому правительству, и некоторые другие бумаги сих последних к Амвросию. Теперь я вижу, как пуста была эта книжка, – вижу, что она не только не защищает законность австрийской иерархии и самой именуемой церкви старообрядцев, но и скорее обличает ее незаконность. Истинная Христова иерархия имеет свое начало от Христа и прерваться, тем паче прекратиться отнюдь не может, ибо учредитель ее Господь дал обещание неотступно пребывать с Апостолами и их преемниками до скончания века, сказав: и се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века (Мф.28:20), о чем и уважаемая старообрядцами Книга о вере свидетельствует: “имже (преемникам апостольским, архиепископам и епископам) и спребывати даже до скончания века обетование сотвори, и по своему неложному обетованию благодатно избирает себе людей достойных, и поставляет и освящает рукоположением чина духовного чрез патриархи, архиепископы и епископы” (л.59). А здесь, самое уже заглавие книжки: «О первоначальном учреждении ныне существующей у старообрядцев иерархии» свидетельствует о прекращении установленной Богом иерархии, ибо первоначально учреждается только то, что не существует, и значит существующая у старообрядцев иерархия получила свое начало не от Христа, а от Амвросия, и должна именоваться иерархию Амвросиевскою, а не Христовою. В книжке церковь старообрядцев именуется вдовствующею. Но вдовство, т.е. временное лишение епископа, может быть только в частной церкви, при существовании епископов в других церквах, с которыми она находится в общении, а чтобы вся церковь могла одновременно лишиться епископов и пребывать во вдовстве, как учит означенная книжка, и потом получить епископа от еретиков, – этого не было и быть не может, подобно тому, как не может быть всеобщего вдовства, или прекращения брачного сожительства в роде человеческом, ибо иначе неминуемо последует прекращение и самого рода человеческого. Все это я вижу теперь ясно, а тогда помянутая книжка казалась мне основательно доказывающей законность австрийской иерархии, и я переписывал ее с усердием.

Затем мне было поручено переписывать книжицу о приятии святою церковью еретиков в сущих санах. Она составлена была Семеном Семеновым. В ней доказывается, что как древняя св.церковь от разных еретиков принимала в сущих санах священные лица, так и именуемая церковь старообрядцев принимала приходящих от мнимой никонианской ереси священников в сущих санах, так приняла и митрополита Амвросия. Теперь я понимаю вполне, что вопрос о принятии еретиков неразрывно связан с другим более важным вопросом: кто может принимать еретиков?

Власть принять, или отвергнуть хиротонию еретиков, принадлежит церкви, имеющей полный собор истинных пастырей, ведущих свое преемство от святых Апостолов; а общество старообрядцев, лишившись пастырей, коим Господь поручил власть суда церковного, не составляя истинной церкви, не имело и власти принимать, или отвергать хиротонию рукоположенных еретиками. На этот главный вопрос: кто может принимать еретиков? – в книжке Семена Семенова не обращено никакого внимания, как и вообще не обращают внимания старообрядцы; а без решения его сколько бы ни приводили они доказательств о принятии святою церковью еретиков в сущем сане, все равно не могут они оправдать принятие беглых попов и беглого митрополита Амвросия. Теперь, говорю, ясно мне, как неосновательна была книжка Семена Семенова; а тогда я переписывал ее с полным к ней доверием.

Кроме этих книг, мне пришлось писать тогда в деревне разные книжки, направленные против церкви православной и единоверцев, против беспоповцев и беглопоповцев тульского и лужковского согласий. Из всех этих книг мне нравилась особенно действительно хорошая книга “Об антихристе и о прочих действиях, иже при нем быти хотящих”, составленная Е.Г.Перевощиковым, бывшим беспоповцем, а потом принявшим единоверие. Книга эта впоследствии напечатана была Казанской академией, а потом в 1888 году напечатал ее нынешний главный защитник раскола Швецов в заграничной типографии, но напечатал с большими искажениями, именно в тех местах, где говорится о троеперстном сложении, о имени Иисус, о кресте четвероконечном. Швецов даже не указал и действительного ее автора, вследствие чего старообрядцы, по незнанию, приписывают ее самому Швецову. Напротив, очень не нравилась мне книжка: “О попах тульского согласия Павле, Петре березовском, Борисе” и прочих, где все они представлены людьми крайне безнравственными, табашниками, сквернословцами, и все это с явным намерением очернить и унизить вместе с ними всех старообрядцев, последователей „тульского согласия. Я и тогда понимал, что с возведением поношений на старообрядцев тульского согласия и на существующих в сем согласии бегствующих священников возводится поношение на всю именуемую древлеправославную церковь старообрядцев, так как от лет патриарха Никона до митрополита Амвросия она окормлялась именно такими же бегствующими от церкви священниками, какие существуют в обществе старообрядцев “тульского согласия”.

Занимаясь в деревне перепиской сочинений в защиту раскола, я не имел и тени сомнения в законности старообрядческой церкви, к которой принадлежал, и в белокриницкой иерархии не сомневался, полагая, что архиереи наши имеют между собой полное единомыслие, мир и братскую любовь. Потом, в скором времени пришлось мне случайно узнать, что между ними господствуют не мир и любовь, а раздоры и несогласия. Одним приближенным к Антонию лицом, было поручено мне переписать для московского купца С-ва “Деяния архиереев святыя древлеправославныя церкви”. Деяния эти начинались первыми сношениями с Амвросием белокриницких иноков Павла и Алимпия и доведены до возведения Антония на московский престол. Приходилось писать со многих подлинных бумаг, не верить которым было нельзя, и вот тут-то мне в первый раз пришлось увидеть мрачную картину разных неурядиц, нестроений и раздоров, существовавших и существующих между самими именуемыми архиереями старообрядцев, чего никак я не ожидал, что на меня, человека еще молодого и мало знавшего о многомятежной здешней жизни, произвело сильное впечатление. Из бумаг этих я увидал, что ранее Антония для России был поставлен Кириллом в епископа Софроний Жиров, наименованный Симбирским, которому дано было право временно управлять всеми российскими старообрядцами. Этот Софроний, как оказалось из сих же бумаг, оказался взяточником и прямо обличен был в симонии. О его чрезмерном корыстолюбии очень скоро сделалось известным учредителю иерархии иноку Павлу. Старообрядцы города Вышнего Волочка, нашей Тверской губернии, с которыми по близости находились в тесных сношениях Великодворские, родные братья Павла, пожелали иметь нового рукоположения попа и избрали на эту степень некоего Георгия Ананьина. Неоднократно ездили они с своим избранником в Москву к Софронию для посвящения его, но Софроний под разными предлогами отказывался совершить рукоположение, и наконец приближенные к Софронию лица прямо объявили им, что Ананьин тогда только может быть посвящен, когда за это дадут владыке назначенную сумму денег, – и сумма была назначена непосильная для небогатых старообрядцев. Об этом через Великодворских они довели до сведения инока Павла. Павел весьма огорчен был поступком Софрония и постарался заменить его Антонием, которого Кирилл и рукоположил в архиепископа Владимирского, с правом временного заведывания и всеми делами российского старообрядчества, а Софронию было предписано ограничиться одной симбирской епархией. Софроний этого предписания митрополии и слушать не хотел. Антоний вынужден был обличить его противозаконные действия окружным посланием ко всем древлеправославным христианам. А Софроний, в отмщение ему и Павлу, рукоположил в епископа Уральского Виталия, а затем оба нареклись митрополитами, и некоего старца Израиля рукоположили под именем Иосифа в сан Московского патриарха. Вот что узнал я из бумаг, которые переписывал. Крайне огорченный такими возмутительными действиями Софрония, с неменьшим огорчением я узнал из тех же бумаг, что и сам Антоний, после неоднократных ему соборных напоминаний не присваивать недарованной титлы архиепископа всея России, присвоил ее, именуя себя в бумагах архиепископом Владимирским и всея России, да и самый московский престол занял не по желанию всех, а употребил на это много хлопот и материальных средств. Доходили до меня и прежде неясные слухи о возникшем у нас раздоре между окружниками и неокружниками, и я недоумевал, как мог произойти такой раздор, когда те и другие приемлют одно и то же священство, происшедшее от митрополита Амвросия; теперь же, из бумаг, которые переписывал, увидел ясно все безобразие и нечестие, сопровождавшие раздор между окружниками и неокружниками: эти последние, своими крайними учениями о церкви грекороссийской, разумеется, казались мне совершенно неправыми ; но и окружников признать во всем правыми я сомневался, так как видел неискренность и противоречие в их действиях. А особенно смущало меня то, что главные ревнители Окружного Послания, в том числе епископы Онуфрий и столь восхваляемый старообрядцами Пафнутий, оставили старообрядчество, презрели свое священство и присоединились к церкви простыми иноками. Стало-быть, рассуждал я, нашли они за обществом, архиереями которого состояли, что-нибудь неправильное. Скоро увидел и то, в чем нашли они неправильность, – увидел именно из поданных ими Антонию и Духовному Совету восьми вопросов. Должно сказать, что именно вопросы эти пробудили во мне первые сомнения о действительности и законности существующей у старообрядцев иерархии и самой именуемой древлеправославной церкви старообрядцев, которые сомнения с течением времени стали во мне более и более развиваться.

“Деяний^” этих, открывших предо мною печальные раздоры и нестроения, происходящие в нашей австрийской иерархии, написал я пять книг. Впоследствии Антоний приобрел их дорогой ценой от того самого лица, для коего они были написаны, и в присутствии моего товарища, писца Леона Трофимова, вырвал из них те листы, в коих он, Антоний, представляется не в благовидном свете, и сжег, а счет листам книги приказал Трофимову переправить.

До 1866г. я жил у себя в деревне, занимаясь указанными трудами в переписке книг, какие присылались мне из Москвы; а в этом году Антоний вытребовал меня к себе в Москву и поручил мне здесь, в Москве, заняться перепиской “Книги правил св. Апостол, седми вселенских и девяти поместных соборов и св. отцов, с тремя толкованиями: Валсамона, Зонары и Аристина”. Тогда книги этой в печати еще не было, и Антонию желательно было иметь ее хотя писанную. Он был мало начитан в книгах, но любил приобретать их, особенно книги старинные и редкие, также и иконы: у него в канцелярии составилась потом порядочная библиотека древних книг, рукописных и печатных, а также и новых богословского и церковно-исторического содержания. Некоторые принадлежащие ему книги он отдавал на хранение также хорошо знакомым ему лицам. Своих книг и икон много разослал он в заграничные старообрядческие монастыри и в русские общества старообрядцев, снабжал ими архиереев и попов. Денег он не копил и редко имел; а давали ему много, и он употреблял их на приобретение книг, церквей, церковной утвари, облачений, которыми снабжал попов и заграничных архиереев, и все это с целью распространения и утверждения австрийского раскола.

В том же 1866 году, только несколькими месяцами раньше меня, поступил к Антонию и известный теперь Онисим Васильев Швецов. Он крестьянин же (Владимирской губернии) и так же, как я, в малолетстве принадлежал к православной церкви, но из православия уклонился сначала в беспоповщинскую секту нетовцев, существующую и доныне на его родине. Наставником этой секты в то время был у них Василий Иванов, человек почтенный и очень набожный: он-то и способствовал Швецову в уклонении от церкви. Примечательно, что этот Василий Иванов, совративший Швецова в нетовщину, сам незадолго до смерти присоединился к православной церкви на правилах единоверия и что этому его присоединению способствовал в свою очередь Швецов – проповедью о необходимости священства в церкви Христовой. Сам же Швецов, признав нужду священства, перешел из секты нетовцев в секту старообрядцев, приемлющих австрийскую иерархию. Переходу его из нетовщины в австрийщину способствовал крестьянин села Василева, Нижегородской губернии Федор Петрович Мятелков. Примечательно, что этот Мятелков, человек строгой жизни и умный, впоследствии принял православие и сделался ревностным обличителем Швецовских заблуждений: он умер лет семь тому назад. Родители и сродники Швецова, конечно, по его настоянию, также от церкви перешли в раскол поповцев австрийского согласия. Они при мне уже для принятия исправы нарочно приезжали в Москву, так как на родине Швецова не было тогда не только австрийского попа, но никого и принадлежащего к австрийскому священству, а теперь, благодаря Швецову, существует целая община приемлющих австрийскую иерархию, имеющая особую моленную и своего собственного попа. Как ревнитель раскола, Швецов был для Антония дорогим приобретением: в нем Антоний обрел человека по сердцу своему. Швецов вел жизнь трезвую, к чтению писания прилежал с великим усердием, просиживая целые ночи без сна, – все старался отыскать что-либо к оправданию старообрядчества, очевидно чувствуя, в глубине души, справедливость и основательность представляемых православными доказательств его незаконности и ложности.

В то время, когда я приехал в Москву, Антоний своей собственной квартиры не имел, а проживал в домах разных боголюбцев. Мне даже пришлось употребить немало хлопот, чтобы отыскать его. Тогда, не как теперь, старообрядцы в разговорах между собой при незнакомых лицах боялись даже называть Антония владыкой, а звали его дедушкой, – например, говорили: не знаете ли, где находится дедушка? Я отыскал его в доме Павла Ильича на Новом селении, близ Покровского монастыря. Антоний принял меня любезно и послал в дом Егора Родионова Самыкова: здесь находилась тогда Антониева канцелярия и Самыков занимал должность письмоводителя Духовного Совета, помощником же состоял Швецов. Самыков и Швецов, уже предуведомленные о моем приезде, приняли меня также любезно. Поселившись здесь, я немедленно приступил к делу, для которого был вызван Антонием, т.е. к переписыванию Книги правил. Это была огромная рукопись, состоящая из трех книг, скорописная, нового перевода. Швецов говорил мне, что Антоний купил ее за дорогую цену. Но рукопись была весьма неисправна, почти без знаков препинания. Исправить ее, расставить точки и запятые, Антоний поручил Самыкову; а мне велено было переписывать уже исправленный им текст. Самыков вовсе не знаком был с грамматикой, и потому к исправлению недостатков книги вовсе был не способен, – бывало наставит точек и запятых там, где их вовсе не требуется. Я же немного поучился грамматике, и видя, как бестолково Самыков ставит точки и запятые, удивлялся, что такому, совсем незнающему человеку, препоручено исправление столь важной канонической книги. Однажды, воспользовавшись тем, что Антоний к нам приехал, я представил ему образчик делаемых Самыковым неверностей и при этом прочитал ему самый текст книги. Антоний, выслушав, немедленно взял перо, поставил в прочитанном месте книги, на моей рукописи, большую точку, и сказал: “Вот тут, совершенно тово, требуется точка!” Я посмотрел, – и вижу, что точка поставлена совсем не на месте. Об этом, когда Антоний ушел, я сейчас же сказал Швецову; а он ответил, что владыка в этом деле мало понимает. Тут я увидел, что мне не у кого искать совета и указания для исправной переписки, и повел дело сам, как умел. Много я положил труда за этой книгой, – хотелось, чтобы она вышла мало-мальски исправнее. Когда окончил я один экземпляр, Антоний заставил меня писать другой. Я представил ему необходимость иметь более исправный список книги. Тогда он чрез книжного торговца Большакова получил на время книгу правил из библиотеки Алексея Ивановича Хлудова. Но в ней были только правила св.Апостол и семи вселенских соборов. Правил же поместных соборов и св.отец не имелось. Однако с этой именно книги Хлудовской библиотеки я и начал писать второй экземпляр. А полной Книги правил с толкованиями Валсамона, Занары и Аристина, я написал три экземпляра: из них одну Антоний отослал за границу в Славский монастырь, другую подарил Пафнутию Казанскому, а третью оставил у себя в библиотеке. Кроме этой книги, через того же Большакова, Антоний получил из Хлудовской библиотеки на время редкую рукопись сочинений Даниила митрополита Московского, имеющую свидетельство о двуперстии: этой книги я написал тоже не один экземпляр. Кроме помянутых больших книг в канцелярии Антония я писал ставленные грамоты для новорукополагаемых попов и книжки в защиту раскола.

Так по будням я, вместе со Швецовым, занимался письменной работой; а по праздникам мы ходили к обедне в те места, где служил Антоний. Случалось ходить почти через всю Москву, так как Антоний служил в разных домах старообрядцев: в некоторых, как например у Бутикова, Свешникова, Богомолова и др., имелись неподвижные церкви; а где таких не было туда Антоний привозил свою походную церковь. К служению он имел большое усердие, и очень любил служить по-архиерейски, хотя бы на службе было не более пяти человек. Когда при этом, осеняя трикирием и дикирием, он произносил: “Господи, Господи, призри с небесе виноград сей”, я думал: где же сей виноград, когда в церкви нет никого? За усердие и очень продолжительное служение, Антония уважали и любили старообрядцы.

В канцелярию к нам изредка приходил уже знаменитый тогда Ксенос, автор Окружного Послания, Иларион Егорович Кабанов, и еще другой примечательный человек, автор печатной книжки “Беспристрастный взгляд старообрядца-поповца”, Василий Андреевич Мерзляков: этот последний живал по целой неделе у нас в канцелярии, – от него Швецов научился несколько грамматике. С обоими я взошел в близкое знакомство, хотя между собой они и расходились во взглядах на религиозные предметы и друг друга не любили. Мерзляков был какой-то загадочный человек. Он будто бы происходил, как мне тогда передавали, из знатного семейства, имел порядочное образование, жил в Сибири и в разных городах и характер имел крутой. Свою нелюбовь к Ксеносу за причиненный им через Окружное Послание церковный раздор в старообрядчестве, он не скрывал и при нас. Однажды, когда Мерзляков был у нас, приходит вскоре же и Иларион: здороваясь с нами, он по обычаю низко кланялся нам. Мерзляков, смотря на это, не выдержал, и сказал: “Ты своим низкопоклонством прельщаешь малосведущих людей, а в сущности ты учитель несправедливый”! Иларион, смущенный этим, поспешил от нас уйти. Однако, и после этого он неоднократно к нам приходил. В одно из своих посещений Ксенос стал говорить нам, т.е. мне и Швецову: “Вот у нас, старообрядцев, идет спор с последователями церкви греко-российской об имени Иисус, трикратном аллилуия и прочем. В доказательство своей правоты они ссылаются на греческие книги; а мы, старообрядцы, по незнанию греческого языка ссылок их проверить не можем. Если бы мы знали греческий язык, то легко бы могли проверить их ссылки, так как греческие старинные книги обретаются во многих библиотеках, существующих в России, и проверивши, могли бы изобличить их неправду, если она обрящется. Наше московское общество старообрядцев богатое: ему об этом надлежало бы позаботиться, – обучить бы, по крайней мере, трех молодых людей греческому языку!” И, указывая прямо на нас, сказал: “Вы вот люди молодые, и вполне могли бы заняться изучением греческого языка и этим принесли бы большую пользу и обществу и самим себе”. Эти слова Илариона сильно подействовали на нас, и Швецов решился последовать его совету, приняться за изучение греческого языка, к чему поощрял его и сам Антоний. Вскоре отыскан был и учитель, г-н Миловидов, состоявший преподавателем греческого языка в московской гимназии, что на Разгуляе. По воскресным и праздничным дням Швецов ходил к нему брать уроки греческого языка, так как в будни некогда было учителю заниматься с ним. Учитель был хороший знаток греческого языка. Швецова же весьма удивляло в нем то, что, будучи никонианином, он не курил табаку и часто отказывался от вознаграждения за уроки, советуя лучше эту лепту раздать неимущим. Швецов часто говорил мне про учителя, что такие люди едва ли найдутся и между “христианами“, т.е. старообрядцами. Учитель, действительно, был человек хороший, он бывал у нас в канцелярии, и я имел с ним разговоры о разных предметах. Не оставляя по письмоводству текущих дел, Швецов три года с прилежанием занимался изучением греческого языка, и достиг того, что с помощью словаря мог делать перевод с греческого на русский язык. Под его руководством и я выучил греческие склонения имен существительных и прилагательных.

Потом горячность Швецова к изучению греческого языка совершенно охладела, и вот почему. У нас в канцелярии временно проживал усомнившийся в правоте старообрядчества крестьянин Нижегородской губернии Димитрий Иваныч Харитонов, прибывший в Москву для ознакомления с древностями. По совету Илариона он скопировал на тонкую бумагу из хранящегося в синодальной (патриаршей) библиотеке известного Хрисовула греческий символ веры, и просил Швецова перевести его с греческого на русский язык. Швецов перевел, и оказалось, что в осьмом члене читается: и в Духа Святаго Господа животворящего, а не так, как у старообрядцев: и в Духа Святаго Господа истинного и животворящего. Швецову это не понравилось. Потом я попросил его справиться в имевшейся у нас в канцелярии греческой книге Симеона Солунского, есть ли в ней повеление о посыпании мертвого пеплом из кадильницы, что предки старообрядцев представляли в обвинение церкви, и находится ли также в символе веры слово: истинного. Швецов справился и сказал, что повеление о посыпании пеплом в греческой книге находится, а слово: истинного в символе веры не написано. Справлялся он в греческих богослужебных книгах и о разных изречениях, которые старообрядцами признаются неправильно исправленными в употребляемых великороссийской церковью книгах, и всегда выходило, что в новоисправленных переведено с греческим согласно. Огорченный этим, Швецов и оставил совсем дальнейшее изучение греческого языка. Когда его спрашивали, почему оставил, он обыкновенно отвечал: “трудов много, а пользы нет никакой, потому и оставил”!

Был тогда и еще один молодой старообрядец, занимавшийся греческим языком – Василий Семеныч Ломоносов. Он состоял при Казанском епископе Пафнутии, а когда приезжал в Москву, имел пребывание у одного богатого купца, питавшего особое расположение к молодому Пафнутию и автору Окружного Послания. Его-то, вместе со Швецовым, Ксенос и подвиг к изучению греческого языка. Он брал уроки у одного монаха московского греческого монастыря, что на Никольской улице, к которому и сам Кларион хаживал учиться по-гречески. Когда Кларион уехал из Москвы на родину, то неоднократно убеждал Василия Семеныча продолжать занятие греческим языком; но этот последний, без его поддержки, скоро ослабел и, подобно Швецову, оставил это занятие. Так вожделенное предприятие Клариона Георгиевича и не осуществилось. У меня сохранились два собственноручные письма его к Василию Семенычу, писанные им спустя немного времени по отъезде из Москвы:¹ из них видно, что мысль о потребности для старообрядцев изучения греческого языка не покидала его никогда. От 17 апреля 1869 года, между прочим, он писал: “Я очень радуюсь, что вы успеваете в учении, и вот уже сколько изучили, якоже являет приложенный вами перевод! Да благопоспешит Господь Бог вам еще и еще. Какие вы благородные поступки учинили в отношении подарка учителю от имени моего! О, не знаю, как вас благодарить! Я еще вас умоляю и прошу: не оставляйте начатого обще со мною учения. Вам Бог подает изрядное разумение и отличное понятие, которое в будущее время будет составлять ваше благосостояние, а может быть, и пользу ближних. По прибытии моем я нахожусь в печальном положении и слабом здоровье по причине потерпенного в дороге холода. Самое затруднение мое состоит в том: приходят мнози с разными вопросами, полагаясь во всем на мою худость, спрашивают о Кирилле митрополите, об Антонии архиепископе и Духовном Совете. Потрудитесь вообразить, φίλος мой, что этим людям мне должно говорить! Если говорить правду, то их приведешь в расстроенное положение; а если покрывать и заглаждать все безобразные явления и душепагубное мудрование Давыда Антипова и соборное определение белокриницкое, боюсь гнева Божия! Итак, недоумение облежит мя от обышедших мя зол. Господи! Господи! не осуди мене с нечестивыми и настави на истину Твою! даждь ми от Твоих престол наместницу премудрость, да пришедши научит мя, что угодно есть пред Тобою». Это письмо очень хорошо показывает, и то, как дорого ценил Иларион Егорыч знание греческого языка, и то, как смотрел он на представителей белокриницкой иерархии – Кирилла и Антония. Он действительно имел большое недоверие не только к ним одним, но и ко всей белокриницкой иерархии, как я убедился в том скоро по приезде моем в Москву. Раз явился к нам в канцелярию один человек из беспоповцев и выразил желание побеседовать с нами о религиозных предметах. Самыков сам не захотел, да и боялся войти с ним в разговор о вере, а послал меня с просьбою к Ксеносу, чтобы пожаловал к нему в дом для собеседования с беспоповцем. Ксенос имел тогда пребывание в доме Шелапутиной на Швивой горке. Принял он меня радушно, подарил мне Евангелие с своею надписью, и сейчас заговорил со мной о ключах царствия небесного. “Господь верховному Апостолу Петру, а в лице его и всем пастырям церкви, дал ключи Царствия небесного на связание и разрешение грехов. Скажи мне: имеют ли сии Богом данные ключи митрополит Кирилл и архиепископ Антоний“? Я ответил: они состоят нашими пастырями и нам нужно признавать, что имеют, а если не признать этого, то нельзя уже признавать их и за своих пастырей. На это он сказал только: сомнительно! А относительно просьбы Самыкова обещал ответить на другой день через письмо ко мне же. Действительно, он прислал на мое имя письмо, начинавшееся следующим изречением писания: темна вода во облацех воздушных. В письме просил меня передать Самыкову, что принять участие в беседе он не может, потому что сами пастыри старообрядцев, уничтожив Окружное Послание, уничтожили в нем содержащееся истинное учение, и потому прежде подобает очистити внутреннее сткляницы и блюда, да будет и внешнее их чисто. К сожалению моему, это примечательное письмо Самыков взял у меня показать Антонию, Антоний же, прочитав письмо, обругал Илариона, назвав полуименем, а письмо должно быть уничтожил. Вообще, Ксенос был тогда в великом сомнении об австрийской иерархии и ее высших представителях. Мне приходилось ходить с ним к Сухаревой башне за покупками книг, и всегда заводил он речь о ключах царства Небесного, владеют ли ими австрийские владыки, и заявлял сомнение о Кирилле и Антонии, что бы они могли иметь сии ключи. Он был хороший певец, нередко бывал за службой Антония, и на все прошения ектении пел: “Господи помилуй”, а когда в прошении поминалось имя Кирилла митрополита и Антония, не пел, стоял молча.

Когда Иларион писал мне письмо с отказом на приглашение Самыкова – выступить в защиту австрийской иерархии против беспоповцев, – тогда был самый разгар борьбы между окружниками и неокружниками. Считаю нужным хотя кратко сказать об этой борьбе, начавшейся незадолго до моего приезда в Москву и продолжавшейся во время моих занятий в канцелярии Антония.

Окружное Послание, по мысли Ксеноса и сочувствовавших ему Онуфрия и Пафнутия, имело целью вывести старообрядцев поповщинского согласия из противоречия, в которое они поставили себя крайне несправедливыми понятиями о церкви греко-российской, проповедуя согласно с беспоповцами, вернее же – согласно учению своих предков, что греко-российская церковь якобы под именем Иисуса веруют в иного бога – антихриста, что употребляемые ею троеперстное сложение и четвероконечный крест суть печать антихриста, и в то же время окормляясь от этой церкви бегствующим священством. Это именно противоречие Ксенос и желал устранить Окружным Посланием, а чтобы оправдать старообрядцев, он указывал здесь, как незаконную якобы причину отделения их от церкви, на одни “жестокословные поречения” полемических книг на известные обрядовые предания, и заявлял, что когда эти порицания будут уничтожены, тогда старообрядцы “без увещания пойдут к общению” с церковью. Замечу, что этими словами Окружное Послание прямо признало старообрядцев не церковью Божией, а отщепенцами от нее: ибо не церковь к еретикам, а еретики к церкви должны приходить. Невзирая на это, Онуфрий первый подписал Послание, а за ним подписались Пафнутий Казанский, Варлаам Балтовский; но Антоний долго не подписывал Послание, чувствуя, что из-за него в обществе старообрядцев неминуемо последует разделение. Он говорил Илариону, настоятельно требовавшему его подписи под Окружным, что готов на свои средства написать даже не один десяток посланий и разослать в общества старообрядцев, но только без архиерейских подписей. «Архиереи мы новые, – говорил Антоний, – общество наше к нам еще не привыкло, полного доверия у него мы не заслужили: поэтому нам обращаться к обществам с таким посланием преждевременно и опасно». Но Иларион в свою очередь представлял ему, что без архиерейских подписей Послание не может иметь никакого значения. Несмотря на просьбы и мольбы Илариона, Антоний едва ли бы решился подписать Окружное, если бы не имел опасения, что отказом испортит хорошие к нему отношения Онуфрия, а с тем вместе потеряет надежду занять московский престол, к чему он усердно стремился. Это именно обстоятельство и вынудило его наконец подписать Окружное Послание. Иларион, по всей вероятности, не ожидал, что так смело и решительно восставая против исконных, всеми вообще раскольниками содержимых лжеучений (хотя и названных в Послании собственно лжеучениями беспоповцев, обносимыми в некоторых, составленных ими, ложных тетрадях), этим самым вызовет негодование и сильное противодействие в большинстве раскольников-поповцев, держащихся тех же, от предков наследованных, лжеучений, в которых воспитались, с которыми сжились. Антоний же, бывший беспоповец и потому никогда не покидавший этих лжеучений, судя по себе, ожидал от Послания больших волнений в поповщинском мире. И он не ошибся. Все истые последователи раскола в австрийской секте восстали против Окружного Послания немедленно же после его издания. Желая авторитету подписавших Послание епископов поставить духовный же и еще более сильный авторитет, они привлекли на свою сторону тогдашнего Белокриницкого митрополита Кирилла, привезли его в Москву, и здесь, по их настоянию, он издал 24 Февраля 1863 года грамоту на уничтожение Окружного Послания, которую подтвердил потом, по желанию Кирилла, и Амвросий. Изданием этого первого акта об уничтожении Окружного Послания и началась открытая борьба двух партий в среде старообрядцев, приемлющих австрийское священство, – тогда принявшие Окружное Послание получили наименование окружников, а не принявшие названы противуокружниками и раздорниками. Против изданной Кириллом грамоты Иларион составил известное “Омышление“². Потом окружники в том же 1863 году снарядили посольство к Амвросию и Кириллу, убедили их отвергнуть уничтожение и напротив издать подтверждение Окружного Послания. В свою очередь неокружники вскоре снарядили также посольство к Кириллу и снова привлекли его на свою сторону, и он даже поставил для них на московский престол особого епископа Антония, в противовес нашему Антонию, наконец возведенному тогда на московский престол. Возбуждению старообрядцев против Окружного Послания способствовало и то обстоятельство, что главные лица, участвовавшие в его издании тем или иным способом, как-то: Онуфрий, Пафнутий, Филарет и другие, вскоре по его издании оставили раскол и присоединились к православной церкви: это подало старообрядцам сомнение и относительно всех сочувствовавших Посланию, каковы : Пафнутий Казанский, Варлаам Балтовский и другие. Об них говорили даже, будто они имеют уже тайную переписку с Московским митрополитом Филаретом насчет обращения к церкви. Что же касается Антония, об нем такого сомнения не имели, так как он не скрывал своего нерасположения к Окружному Посланию. Чувствуя свою силу по возведении на московскую кафедру, он не стеснялся даже издавать собственные грамоты об уничтожении Послания. “Смирение наше, – писал он в грамоте 1864 года, – с самого начала появления Окружнаго Послания никому его в руководство не преподавахом. Егда же по произшедшим чрез него в христианском народе смущениям и соблазнам, г-н высокопреосвященнейший митрополит Кирилл состави определение об уничтожении того Послания, аз безпрекословне соизволих подписатися на оном определении; но понеже после того паки в христианех молва распростреся, аки бы мы вновь приемлем и возстановляем Окружное Послание, того ради смирение наше, изданною в 23 день сего Февраля грамотою, вторично подтвердихом, яко мы Окружное Послание уничтожаем и воспрещаем всем православным Христианом имети оное, и ни в чем им не руководствоватися”. С этой грамоты мы писали копии, и Антоний раздавал их в успокоение сомнящихся Окружным Посланием. Вследствие этого, в самом обществе окружников образовалось две партии: истинных и мнимых окружников. Во главе первой стоял Пафнутий Казанский с Кларионом, а во главе второй Антоний с Самыковым и Швецовым. За действиями друг друга обе партии следили внимательно. Пафнутий был человек сравнительно начитанный и около себя имел людей тоже начитанных, – каков был особенно Кларион, а также и упоминаемый выше Василий Семеныч Ломоносов. Антоний же, напротив, был очень мало начитан и людей, беспристрастно ищущих истины, около себя не держал, – да таким трудно было и ужиться с ним по крайней его приверженности к расколу. Антоний был только начитан в полемических книгах православных писателей, каковую начитанность усвоил еще будучи в беспоповстве, и он умел пользоваться этой начитанностью в защиту раскола. У него была тогда большая книга в лист под названием: “Обозрение существующих в церкви греко-российской ересей”. Это были собственно выписки из разных полемических книг, содержащие порицание разных почитаемых старообрядцами обрядовых предметов. Книга эта была его любимой книгой. Бывало, как только узнает, что в появившихся новых книгах есть что-нибудь, что можно употребить в защиту раскола и в обвинение церкви, тотчас же призывает меня и приказывает вписать это в свое “Обозрение”. Он желал этой книгой дать материал будущим писателям против православной церкви, и этим материалом действительно воспользовался известный жид Карлович: в его “Исторических исследованиях служащих к оправданию старообрядцев», напечатанных за границей, весьма многое заимствовано из собранного Антонием и его помощниками материала. Эту Антониеву книгу “Обозрение” знал покойный отец Онуфрий, еще будучи наместником Белокриницкой митрополии, епископом Браиловским, и за собранные в ней многие мнимо-никонианские ереси дал ей характерное наименование: “Ту гади, имже несть числа”. Со слов его, и мы все звали ее не иначе, как этим именем: “Ту гади”. По настоянию Пафнутия Казанского духовным советом было воспрещено ее распространение, как книги, требующей внимательного исправления, но Антоний и по запрещении распространял ее между старообрядцами, заказывая нарочитым писцам переписывать ее, что очень оскорбляло Пафнутия.

Итак в среде окружников не было согласия, – Антоний с своими приближенными готов был пожертвовать Окружным Посланием и неоднократно отказывался от него, а Пафнутий Казанский с Иларионом напротив крепко стояли за него. А между тем, противуокружники, в своей вражде к Посланию доходили до того, что начали проповедовать нелепейшие учения. Так Формозский Прокоп Лаврентьев проповедовал., что якобы Иисус, в которого верует церковь греко-российская, есть иной Бог, есть антихрист, что якобы родился он восемь лет спустя по рождестве Христа Спасителя, и матерь его была освящена к его зачатию также нашествием Св.Духа чрез слово архангела Гавриила, и что якобы сей противник Христов был распят на кресте двусоставном, который посему и почитается церковью греко-российской. Это богохульное учение, письменно изложенное Прокопом Лаврентьевым, Белокриницкий и “всех древлеправославных христиан” митрополит Кирилл утвердил и препроводил в Москву для руководства “христиан”: “посылаю вам сие, – писал он, – в руководство, чтобы не колебатися в догматах церковного предания, ибо оно составлено от божественных писаний”. Московские окружники были крайне смущены, получив такое исповедание веры от Кирилла, и признали необходимым за это, равно как и за прочие его незаконные действия, лишить его сана, равно как покончить и дело с противуокружниками. Для этого нашли нужным собрать великий собор, который и был назначен на 28 июня 1868 года в самой митрополии – Белой Кринице. Антоний не нашел возможным сам ехать на собор, а передал свой голос в полное распоряжение Аркадию, экзарху Славскому, которого просил много не стесняться Окружным, лишь бы достигнуть мира. Собор этот кончился печально для окружников. Было постановлено: Окружное Послание со всеми положенными в нем статьями уничтожается, опровергается и проклинается, а те, которые будут читать Окружное Послание и подобные ему писания, “составленные от своего смышления и несогласные Божественному писанию за справедливые и душеспасительные, таковые отсекаются от церковного общения, яко гнилой и непотребный уд“; обоих Антониев считать законными московскими епископами, с тем только различием, что старый Антоний должен именоваться Московским и Владимирским, а новый просто Московским; все принимавшие Окружное Послание священно-иереи и мирские люди должны принести прощение священным лицам неокружников, и епископ Софроний, многократно запрещенный, признан за епископа. Антоний был доволен этими постановлениями, так как признан был законным московским архиепископом, что ему было всего дороже. Напротив, Пафнутий с Иларионом и прочие члены Духовного Совета встретили определение собора с большим огорчением и негодованием. Огорчение и негодование свое они прежде всего выразили в письмах к Аркадию, от которого всего менее ожидали, чтобы он так позорно изменил Окружному Посланию. На их сторону стало и общество московских старообрядцев, также возмущенное соборным определением. Иларион же немедленно составил “Апологию Окружного Послания противу мнимособорного определения, изданного в Белой Кринице июля 8 дня 1868 года”, а затем по поручению общества и Духовного Совета “Разбор белокриницкого соборного определения”. Члены Совета, за исключением Антония, определили разослать списки этого разбора во все более значительные старообрядческие общества. Антоний же, напротив, распространял копии с белокриницкого акта, желая посредством этого достигнуть мира с противуокружниками. Все это происходило уже при мне, и в канцелярии Антония мы усердно работали над приготовлением копий белокриницкого акта, тогда как приближенные Пафнутия, Иларион и Василий Семенов с товарищами, спешно работали над приготовлением копий “разбора” на этот акт. Антоний, действуя таким образом, навлек на себя гнев даже своих приверженцев. Самый главный из них, очень авторитетный тогда в расколе И.П.Бутков писал ему, что если он не будет действовать заодно с членами Духовного Совета против белокриницкого акта, то навсегда закроет для него ворота своего дома, в котором он весьма часто жил и служил; а другой именитый член общества, каждогодно выдававший ему на содержание канцелярии значительную сумму, прекратил даже эту выдачу. Поставленный в такое затруднительное положение, Антоний сдался и вместе с прочими членами Совета начал действовать против белокриницкого определения; он даже отказал от должности письмоводителя Самыкову, который оказался горячим противником Окружного Послания и поощрял его действовать в отдельности от членов Совета, а поставил на его место Швецова, который был единого с ним духа, как успел уже показать это многими своими действиями, вызвавшими решительное осуждение всех рассудительных и беспристрастных людей в старообрядчестве.

Вскоре же по вступлении в канцелярию Антония, Швецов обнаружил большую ревность к обличению мнимых никонианских ересей, что Антонию очень нравилось, и, напротив, вызвало большое к нему нерасположение, а потом и резкие обличения, со стороны Пафнутия Казанского. Еще до приезда моего в Москву, переписывая собранную Семеном Семеновым книжку: “О важности символа образуемого двуперстным сложением”, Швецов включил в нее от себя такое учение, что якобы изображающие на себе крестное знамение тремя перстами образуют Троицу на кресте страдавшу, “а не тако, якоже древним двуперстным сложением, образующим токмо единого Христа, во двою естествах крестное смотрение, совершивши”. С таким швецовским дополнением книжку Семена Семенова Антоний отдал переписать в количестве многих экземпляров писцу, иноку Савве Столпкову. Столпков занимался письменной работой также и у Пафнутия: поэтому о сделанной Швецовым вставке узнал вскоре же и Пафнутий. Он сильно огорчился на Антония и Швецова за распространение такого учения, и выступил их обличителем. Он писал, между прочим, к членам Совета, попам Петру и Феодору: “Для вымышления богострастной ереси к обвинению никониан, самому (Антонию) пришлось изменить старую мысль на новую, т.е. допустить в никонианском троеперстии образование Святыя Троицы, каковым изобразуя они на себе крестное знамение, будто бы образуют Св.Троицу на кресте страдавшу, из чего и составляется, как додумался Антоний архиепископ, ересь богострастная. Но, к сожалению, он предварительно не поразмыслил о возможности подтвердить свое смышление священными текстами. Если уже сего не обретается, то вписавши свои строки в помянутом сборнике, хотя бы сообразил с преднаписанными в оном св. богословцев символами, которыми явственно показуется в двуперстном сложении тремя совокупленными перстами образование Св.Троицы; также церковным преданием исповедуется образование Святыя Троицы тресвещием, которым святитель знаменует крест осенением в чине крещения над купелью, на Богоявление при освящении воды над Иорданом, на преждеосвященной литургии и при соборном архиерейском служении. По сим соображениям, так как он допустил в троеперстии никонианском разуметь образование Святыя Троицы, чтобы обвинить чрез то никониан ересью богострастною, то равноподобно и в двуперстном – совокуплением трех перст и тресвещием то же самое образование Святыя Троицы. Почему и восходит произнесенное Антонием архиепископом оглаголание ересью богострастною не на одних только троеперстием знаменующихся, но и на всю древлеправославную церковь за осенение тресвещием и за двуперстное знаменование. Таковое ли учение есть свет миру и соль земли? Никак нет; но разве мрак, тьма, смрад... Что двема персты, слагаемыми для крестного знаменования, по церковному преданию исповедуются два естества во Христе, сие всякого вероятия достойно. Но чтобы Христос Спаситель во двух естествах, т.е. плотью и божеством страдал на кресте, сие есть чуждо православной веры, и держащиеся такового исповедания не суть христиане: ибо не по Писанию верующие вси еретицы. Итак, его преосвященство, вымышляя, по человекоугодию, в заслугу кривотолкам увеличить в качестве и количестве никонианские ереси, своею придаточною, т.е. богострастною, сам неизбежно в оную впал”. Когда это обличительное послание Пафнутия сделалось известно Швецову, он увидел, что своей вставкой в сборнике Семена Семенова причинил владыке Антонию большую неприятность. Он поспешил обелить его пред Пафнутием, взявши всю вину на одного себя: он лично просил у Пафнутия прощения в своей неосмотрительности и писал ему: “Даруйте, владыко святый, моему дерзновенному невежеству, как однажды соблазнившемуся, прощение. Ибо я отселе обещаюсь уже как Богу, так и вашей святыни, что буду всеми силами впредь предостерегаться от подобных соблазнительных начинаний”.

Вскоре же однако Швецов нарушил свое обещание, и забыв свое сознание в невежестве, сделал совместно с своим учителем Мерзляковым новую дерзновенную попытку обличить церковь православную в содержании ереси. Они составили особую тетрадь, в которой писали: “Господствующая церковь по новоисправленным книгам и доднесь воспевает тако: “На кресте твое божественное истощание провидя Аввакум», каковое воспевание на душевное чувство старообрядца невыразимо ощутительно, и даже можно сказать душесодрогательно, так как оное богоунижаемо есть. Ибо как могло истощать Божество тогда, когда не только само Божество, но и великие благодеяния его неистощимы суть? А потому старообрядцы, имея в виду, что церковь российская до лет патриарха Никона воспевала в этом же ирмосе тако: “Еже на кресте твое божественное смирение (а не истощание) провидя Аввакум», весьма дивятся на недосмотрительность, заявленную о себе тщащимися на лучшее церкви, а особенно нынешних многоученых людей, что они как бы не доразумевают того, что Божество никогда и нисколько не истощевало и истощать не может. Поскольку оное безгранично есть в количестве славы своей и беспредельно в объеме небесного пространства и всяких благодеяний к созданию своему. Слово же истощание имя есть существительное, производное от слова тощ, старообрядцы разумеют означающим качество спрягаемого окончания, или неопределенного глагола тощать, однозначащее со словом тонеть, или худеть, т.е. быть слабым в силах, и тому подобное, чему противопоставляется слово: полон, или полнеть, сиречь дюжеть, или толстеть, или жиреть. Но Бог никогда не умалялся в существе, а потому следовательно и не истощало могущество Его. А хотя Бог есть и тончайшее вещество, но сие разумеется не умаление, или слабость Божества, а только означает невидимое зрение и непостижимое умом человеческим существо естества Его, но ни в каком случае не означает умаления, ни в границах обширности объема неизмеримого, Им же самим сотворенного, мира, ни во всемогуществе, ни в каких-либо благодеяниях созданию Его. А потому пророк Аввакум не мог провидеть никакого истощания. Смирение же Его доказано Им самим, Искупителем мира, практически бытием в естестве человеческом. Следовательно, таковое новое, хвалимое самими исправителями, исправление не только не улучшено, но еще и богоунижающее есть. Поскольку слово смирение, воспеваемое древней церковью, ближе есть к истине. Ибо слово истощание служит признаком, составляющим какой-то недостаток в Божестве, или умаление оного, или как бы невсемогущество Божие, а сие последнее составляет богоунижение, что уже есть с здравым рассудком ни в каком случае не согласно с утвержденным единою, святою, соборною и апостольскою церковью богословием».

Тетрадку такого содержания Швецов и Мерзляков составляли на моих глазах, у нас в канцелярии, и утешались мыслию, что покажут новый пример искажения, даже еретичества в новоисправленных книгах, употребляемых ныне российской церковью. Антоний, разумеется, весьма одобрил их сочинение; но, в виду недавно полученной неприятности за вставку в сборник Семена Семенова, распространять его без согласия Пафнутия не решился: “ведь этот Пафнутий, – говорил он, – совершенно того, как полицейский крючок, ко всему придирается!» Решили представить новое сочинение Пафнутию для рассмотрения, а он передал Илариону с Василием Семеновым, чтобы они рассмотрели и сказали ему, справедливое ли в нем изложено учение. Иларион и Семенов нашли это учение погрешительным, и тогда же написали на него опровержение, где показали, что слово истощание, которое Мерзляков с Шевцовым так решительно осудили, признав еретическим, встречается много раз и в старопечатных книгах. Они указали именно, что в Месячной Минее, в славнике на Благовещение Преcв. Богородицы, напечатано: “О чудеси! Бог во человецех, невместимый в ложеснах, безлетный в лето, и, еже преславнее, яко и зачатие безсеменно, и истощание несказанно, и таинство елико! Бог бо истощавается, воплощься, и зиждется“. Указали и в беседах Златоуста слова: “Не восхищением вмени, еже быти равен Богу, но себе истощи, зрак раба приим... Сам себе умали, сам себе смири... Како истощи? Зрак раба приим, в подобии человечестем быв“ (Беседы на 14 посланий, к Филип.). Следовательно, заключили они, слово истощание не содержит в себе ничего повредного православному богословию, и Мерзляков со Швецовым, указывая в нем еретичество, показали только излишнюю притязательность к церкви греко-российской, притом, обвиняя за это выражение церковь российскую, пришлось бы обвинить за то и церковь древлеправославную, употреблявшую это слово в изданных ею книгах. И этим они не ограничились, а показали еще, что сам Швецов проповедует учение, противное истинному богословию, сказав, что Бог есть тончайшее вещество. Они представили из св.Писания свидетельства о том, что Божество в собственном смысле не вещественно и бестелесно, и указали на слова Дамаскина: “Что Бог есть, это очевидно. На что такое Он по своей сущности и естеству, это совершенно непостижимо и недоведомо. Что Он бестелесен, это также ясно.” (Богосл. Иоан. Дамаскина). Таким образом тетрадка, сочиненная Мерзляковым и Швецовым, была опровергнута и не могла получить распространения в народе.

Еще до нашего поступления к Антонию был возбужден, по указанию Пафнутия Коломенского, вопрос о догматических погрешностях белокриницкого Устава, на котором учреждена австрийская иерархия. Эти погрешности касались самого важного предмета в богословии – безлетного, предвечного рождения Сына Божия от Отца. В Уставе сказано: “Достоит разумевати, яко Бог, свет истинный, искони совершен и непременен есть, точию до сотворения дел своих бе в молчании, имея единосущное Слово Сына своего, Егоже, по глаголу блаженного Андрея Цареградского, в первом изречении: “да будут вецы^” нетленно родил, сиречь во исхождении со присносущным, Духом Своим Святым от сердца отрыгнул”. Этими словами Устава прямо проповедуется, что Сын Божий до сотворения веков не был рожден, а родился вместе с веками, в первом изречении: да будут вецы, каковое учение явно противоречит основанным на Евангелии словам символа веры: “Верую во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, единородного, иже от Отца рожденного прежде всех век”. В Москве был составлен даже в 1863г. собор старобрядческих епископов и нашел, что в Уставе содержится “длинный ряд нечестия... коего не веcма бы убоялися и самые ученики проклятого Ария”. Швецова такой отзыв об Уставе белокриницком весьма печалил. Проникнутый ревностью о славе инока Павла, составителя Устава и учредителя австрийской иерархии, он начал усердна подыскивать в творениях святых отцов что-либо, служащее к оправданию сказанного в Уставе о рождении Сына Божия, и открытия свои прочитывал мне, желая и меня привлечь на помощь себе в этом деле. Но я уклонился, сказав ему, что об Уставе совсем напрасно поднимать дело, когда погрешность его признана целым собором епископов, и притом не голословно, а на основании учения святоотеческого. Но Швецов мне ответил: “Владыка Антоний сказывал мне про этот собор, что он был под влиянием отступников (т.е. епископов: Онуфрия и Пафнутия Коломенского). Поэтому необходимо проверить, справедливо ли он признал погрешность в белокриницком Уставе. А проверяя, я не нахожу в нем никакой погрешности: ее изобрели отступники, чтобы обвинить наше богодарованное священство”. Я не стал противоречить Швецову, да и не мог, так как я состоял в качестве его помощника. Тогда-то Швецовым и была собрана из изречений святых отцов тетрадь в защиту Устава, которую впоследствии он напечатал в своей “Истинности”, за что, по настоянию Пафнутия, даже Духовным Советом был подвергнут суду, яко сущий еретик. А его защита ересей белокриницкого Устава обстоятельно разобрана и опровергнута покойным о.архимандритом Павлом.

Тогда же шли толки у нас и по возбужденному ранее делу о Чиноприемнике, составленном по указанию Антония. В нем приходящий от грекороссийской церкви обязывался произносить следующие нелепые отрицания: 1) “Проклинаю еретическое мудрование, оригенское и латинское, о зачатии человека, мужеский пол чрез 40 дней воображается, женск же чрез 80 дней воображается, тогда Богом воодушевляется” (Жезл, л.27). Т.е. требовалось предать проклятию мнение, приведенное в книге “Жезл”, хотя мнение это заимствовано сочинителем “Жезла” у святых отцов, ибо святой Ефрем Сирин, толкуя слова книги Левит: жена, аще зачнет и родит мужеск пол, не чиста будет седм дний и проч, (гл.12), прямо говорит что “младенец мужеского пола получает в утробе первоначальное образование в сорок дней, а младенец женского пола в семьдесят” (Творения св.Ефрема Сирина, ч.8, стр.469). 2) Требовалось проклинать “не исповедующих Пресвятую и Пречистую Деву Богородицу непричастну быти греха первородного, но зломудрствующих, якобы до времени благовещения архангела Гавриила бяше в ней скверна прародительна” (Скриж., стр.601; Жезл л.29), хотя и это учение не измышлено сочинителями “Скрижали” и “Жезла”, а есть учение “святой соборной и апостольской церкви”. Ибо во втором слове на пасху св.Григорий Богослов пишет, что Христос родился от Девы, и душу и плоть предочистившей Духом... тем бо очистися греха, иже от рожества низведеся, изливаем от первозданнаго Адама и преподающься во весь род» (Староп. соборник, л.665). И св.Иоанн Дамаскин: ”Она же (Богородица Дева) к нему (Архангелу): се раба Господня, буди мне по глаголу твоему. Егда убо соизволи Святая Дева, тогда Дух Святый найде на ню... очищая и подавая Ей силу прияти Слово Божества, купно же и родити е” (Богосл. Иоан. Дамаск., книга 3, гл.2). Посему и церковь, на праздник Благовещения Преcв. Богородицы, торжественно воспевает: “Во утробу вселися чисту, предочищену Духом” (На литии славник на Благовещение Богор.), и Господа Иисуса величает “единым безгрешным”. Эти и другие нелепости в Антониевом чиноприятии указал первоначально Пафнутий, бывши епископом Коломенским, и настойчиво требовал их исправления. В 1863 году писал он Илариону: “Взглянь, брат, со вниманием еще на одну нашего изложения нечестивую книжку, именно чин приятия от ересей приходящих. Кого там проклинаем мы беззаконники? 1) В статье о зачатии человека с душею проклинаем мы законодателя Моисея: Быт.2:7; Исх.21:22; Зax.12:1; Собор., л.446. 2) В статье о непричастии прародительскому греху Приснодевы проклинаем всю вселенскую церковь и ее учителей: Григория Богослова (Слово на Рожд. Христово), Никиту Ираклийскаго (Больш. соб. лл.662 и 665), Кирилла Иерусалимскаго, Иоанна Дамаскина и Ефрема Сирина. Я об этом, кажется, голову протрубил Семену Семенычу. Не знаю, предъявлял ли он нашим властям”. На это, письмом от 17 июля, Иларион отвечал: “Прихожу к Семену Семенычу, и он занимается исправлением чиноприятия. Предложил мне: нужно эти статьи выключить, т.е. снять проклятие, беззаконно гремевшее, о зачатии человеческом, о зачатии Пречистой Девы, о соборном изложении Филарета патриарха. Я с усердием содействовал. Пошли с ним совокупно в собор епископов и предложили; приняли с уважением и приказали исключить, и поручили ему исправить Чиноприемник. Итак, теперь он может это сделать по своему усмотрению” (См. книж. О присоедин. раск. епископов). Но Антоний и после этого решения исправить Чиноприемник неизменно держался его первоначального вида. Поэтому впоследствии Пафнутий Казанский писал: “О погрешностях, оказавшихся в чиноприятии, его преосвященству высказываемы были от разных лиц и неоднократно предложения – исправить погрешности. Но оные предложения оставались без внимания. Наконец, в 1865 году общесоборне всеми епископами настоятельно требовали исправить указанные погрешности, но он, по своему обычаю, как и всегда, хотя голословно и бессмысленно, но отрицательно сопротивлялся под предлогом какого-то возмущения; однако после многих напряженных прекословии согласился исправить эту рукопись. Впрочем, и доднесь по тому же чиноприятию проклинаются те догматствования, заимствованные из сказанных оригиналов. Важность погрешности, по сущности смысла, произнесенных Антонием архиепископом проклятий неминуемо относится (Оле дерзости! еже и помыслити ужас объемлет!) на Творца закону, Творца всей чувственной и разумной твари, Господа Бога Вседержителя! Посему таковым чиноприятием и издатель, и действующий по нему священник, и присоединящийся неизбежно творятся самопроклятыми: ибо по гласу священного Писания клятва суетная не найдет ни на кою же, но “кленущу нечестивому сатану, сам кленет свою душу”. Это обличение, наконец, вынудило Антония совместно с членами Совета исправить чиноприемную книжку: из нее были исключены вышепомянутыя проклятия, также и проклятие на не признающих за “святых исповедников и мучеников Павла епископа Коломенского, Аввакума протопопа, Никиту священноиерея, Феодора диакона и прочих последователей их“. С исправленного оригинала мне было поручено переписать чиноприемную книжку. В оригинале начало отрицания было написано так: “Аз, имя рек, иже от богомерзкия никонианския ереси днесь прихожу ко истинному и православному христианския непорочныя веры закону”... Я же, при переписке, это слово: богомерзкия с намерением опустил, так как оно показалось мне очень грубым и резким. Поправки моей никто не за. метил тогда: книжка так и доселе осталась без этого грубого слова. Так как чиноприемная книжка нужна всем попам на случай обращения кого-либо в раскол из православной церкви, то нам предлагали напечатать ее в подпольной типографии; но тогда мы боялись на это отважиться, а ограничивались переписыванием, на что полагали немало труда. Потом ее напечатали на гектографе во множестве экземпляров.

Итак, Антоний со Швецовым единодушно работали в измышлении разных обвинений на православную церковь, но встречали сильных обличителей этого их беззаконного дела в лице Пафнутия Казанского, Илариона и единомышленных им старообрядцев. С своей стороны Антоний и Швецов за это питали подозрение против Пафнутия и Илариона в приверженности к православной церкви, и даже говорили это довольно гласно, указывая притом, что многие из их приближенных оставили раскол, что и было справедливо.

Однажды Швецов приходит ко мне от Антония встревоженный и говорит: “Какое неожиданное печальное событие случилось! Знаешь ли? – ведь иеродиакон Ипполит и священноинок Козма, коих прочили в епископы, уходят от нас к отступникам! Они находятся теперь у матери Олимпиады! Владыка Антоний не столько жалеет об Ипполите, как об о.Козме. Он сейчас же посылает меня к ним с поручением – употребить все меры, чтобы возвратить их обратно в старообрядчество.” Швецов был очень смущен; но для меня это известие не было неожиданным. От своего товарища Насилья Семеныча я давно слышал о намерении Ипполита и Козмы оставить раскол, присоединиться к православной церкви и поступить в Никольский Единоверческий монастырь, где жили тогда знакомые им отцы: Онуфрий, Филарет и пр. Швецов немедленно отправился к матери Олимпиаде. От нее он возвратился весьма опечаленный и рассказал мне, что Козма лежит в келье нездоровый, а Ипполит и слушать не хочет никаких увещаний. “Мало этого, – прибавил Швецов, – он еще начал владыку Антония и меня с ним обличать в незаконных поступках, из чего я убедился, что нет никакой надежды на их возвращение.» Козма и Ипполит находились в самых близких отношениях с Иларионом: поэтому Антоний вину их удаления из раскола приписывал именно Илариону, которого часто называл полуименем: “это он, совершенно тово, всех мутит! – и вопросы-то отступников (известные 8 вопросов) он же писал, – там без него и недомыслиться бы до таких вопросов!” – что была уже совершенная неправда.

Не менее Антония и Пафнутий с Иларионом огорчены были переходом в единоверие близких им Козмы и Ипполита. Иларион имел какую-то странную особенность: заметив мало-мальски понимающего человека, он осторожно давал ему разуметь несостоятельность раскола; когда же тот, поняв это, присоединялся к церкви, то сетовал, зачем он поступил так, зачем не пождал еще. С переходом Ипполита и Козмы в единоверие, Иларион, почувствовав свое одиночество, решился уехать совсем из Москвы, или, что то же, устранить себя от всякого участия в церковных делах старообрядчества, так мало соответствовавших его желаниям. Уехать из Москвы он давно уже собирался, и сборам его наконец перестали верить, но на этот раз намерение его было твердо. В половине марта 1869 года он уехал из Москвы, и уже более не возвращался.

Упомянутая выше мать Олимпиада была замечательная старица. Она всегда с охотою давала приют Илариону, который у ней нередко живал по целым неделям, занимаясь письменной работой. Все из ее знакомых, усомнившиеся в правоте общества старообрядцев и перешедшие потом в православие, были для нее желанными гостями. Ревнители раскола за это не любили ее, а Антоний неоднократно делал ей строгие выговоры: “Оставь, совершенно того, оказывать покровительство отступникам! Христиане обижаются за то, что ты их привечаешь и содержишь!” Мать Олимпиада в оправдание говорила ему, что привечает их из жалости к ним. “Ведь они, – говорила, – были у нас первыми людьми, все их уважали и почитали, а как только от нас ушли, то этих же первых и уважаемых людей не только никто не жалеет и не ценит по-прежнему, а все порочат, как людей самых низких. Отказать им в привете по-моему несвойственно истинным христианам!“ Мать Олимпиада следила за всеми иерархическими делами старообрядцев и имела на них правильный взгляд; она вполне понимала заблуждение раскола, но подобно Ксеносу, не имела силы воли, чтобы оставить его: приверженность к известным обрядовым особенностям, усвоенным из детства, неизвестность и необеспеченность будущего ее положения в случае присоединения к церкви, – все это удерживало ее в расколе, и она скончалась года два тому назад, не присоединившись к церкви. Эту воистину добрую старицу, за оказанные ею всем нам, вышедшим из раскола, щедроты, да помянет Господь Бог во царствии своем!³.

По выезде Илариона из Москвы, Пафнутий Казанский остался одиноким. Почувствовав это, он и сам вскоре уехал из Москвы в свою епархию. Ближайший друг Илариона, состоявший при Пафнутии, В.С.Ломоносов, также оставил занятия письмоводством и поступил в услужение к одному богатому купцу-старообрядцу. С их удалением партия так называемых окружников лишилась в Москве главных деятелей. Члены Духовного Совета – попы Петр и Феодор, равно как и миряне, состоявшие членами Совета, числились окружниками не столько по убеждению в истинности изложенного в Окружном Послании учения, сколько потому, что стороны окружников держались главные богачи, составляющие всю силу раскола. Вообще же истинных окружников и тогда было очень мало, – большинство старообрядцев австрийского согласия, в сущности, те же противуокружники, такие же, как и эти последние, порицатели церкви и содержимых ею обрядов. Таков по преимуществу был Антоний. Отъезду из Москвы Илариона с Пафнутием он был очень рад, потому что и Пафнутий и Иларион постоянно следили за его действиями и нередко подвергали их строгой критике, что ему крайне не нравилось. Теперь, с удалением из Москвы его обличителей, Антонию открылась полная свобода делать, что хотел. Но и теперь он часто жаловался на стеснение от Духовного Совета; самое учреждение его он считал излишним и даже противоканоничным. Он говорил, что Совет придуман Илларионом по образцу никонианского Синода, что он ограничивает власть московского архиепископа, тогда как правила церковные предоставляют каждому епископу полную власть в своей епископии, или архиепископии.

Почувствовав больше свободы, Антоний начал постепенно расширять круг своей деятельности. Канцелярию свою из дома Самыкова он перевел в дом Галкина, а потом в дом Ильина, находящийся на новом селении близ Покровского монастыря. Дом был двухэтажный, просторный, и Антоний отвел в нем помещение для приезжающих в Москву из далеких мест старообрядцев, чтобы они имели здесь бесплатный ночлег и готовую пищу. И приезжие старообрядцы действительно проживали у нас беспрерывно, сколько времени каждому требовалось, – были приезжие из разных мест, из Сибири, с Дона, Урала, Кавказа и пр. Случалось, останавливались и старообрядцы-офицеры Донского и Уральского казачьего войска. Они оказывали Антонию большое уважение, как сущему своему архиерею, и Антоний очень гордился, что вот и офицеры, состоящие в военной службе, строго сохраняют древлеправославие. Для приезжих, хотя бы их было не более трех человек, Антоний непременно совершал архиерейское служение со всею торжественностью, и всех приезжих снабжал безвозмездно разными книжками и книгами, направленными в защиту раскола, чем действительно и поддерживал раскол. С отказом Самыкову от должности письмоводителя, письменной работой в канцелярии занимались только трое: Швецов, племянник его и я. Но теперь, в помощь нам, Антоний определил еще трех лиц – Левона Трофимова, Антона Егорова и еще другого племянника Швецова, – все они, как и я со Швецовым, принадлежали прежде к православной церкви. Для самого Антония попечителями Рогожского Кладбища нанята была особая квартира в доме Дмитриева, и на содержание ему определено было выдавать из общественной суммы Кладбища по полторы тысячи рублей в год. Прежде, как я говорил, Антоний не имел постоянного местожительства, – проживал в домах разных христолюбцев, зимой у Бутикова, Глазова и других, а летом у Свешникова, при доме которого имеется обширный сад, где Антоний мог прогуливаться. Теперь, получив особую постоянную квартиру, Антоний очень был доволен: в ней он устроил церковь, в которой и отправлял свои службы. При такой свободе Антоний успешно распространял раскол. Нередко случалось, что православные приходили лично к нему, и к его московским попам с изъявлением желания перейти в старообрядчество. Любопытно, что в таких случаях Антоний соблюдал большую осторожность: совершать присоединение от церкви он предоставлял не московским своим попам, а приезжим, которых правительство не могло бы отыскать, если возникнет дело о совращении кого-либо в раскол, и чтобы в подобных случаях обеспечить и себя и московских попов. Был тогда примечательный случай перехода в раскол одного жида. Это был известный теперь Карлович, о котором передам, что знаю.

Карлович был турецкий подданный Моисеева закона. Явившись к Антонию с просьбой совершить над ним крещение, он рекомендовал себя человеком многоученым, давно изучающим ветхозаветные пророчества, из коих вполне убедился в ошибке предков-евреев, не признававших Иисуса Христа за истинного Мессию. При этом он объяснил, что, решившись принять христианство, по долговременном испытании религий христианских нашел якобы самою истинною религию старообрядцев, приемлющих австрийское священство. А чтобы лучше подействовать на Антония и убедить его в правдивости своих слов, хитрый жид, очевидно, приготовившийся к своему предприятию и собравший сведения о любимых мнениях Антония, обнаружил перед ним знакомство с содержащимися в полемических книгах православных писателей поречениями на именуемые старые обряды, и прямо указал на подложное соборное деяние против еретика Мартина Армянина, т.е. на любимое Антониево доказательство против церкви. Видя, что жид не голословно отвергает справедливость церкви греко-российской, Антоний принял в нем живое участие и изъявил полную готовность окрестить его. Предварительно же, для приготовления к крещению, препроводил его в дом купца Свешникова, и для наставления в старообрядческом законе, для научения молитвам и обрядам старообрядчества приставил к нему самого Онисима Швецова. По окончании искуса, здесь же в доме Свешникова, Карлович был окрещен и в крещении назван именем просветителя русской земли – Владимиром. Восприемниками были: купец Грязнов и известная у старообрядцев “мироносица” Марья Николаевна. Вскоре потом крестилась и жена Карловича. Они жили в небольшой квартирке, нанятой для них Антонием, который снабжал их деньгами и разными необходимыми для жизни предметами. Карлович старался держать себя, как следует старообрядцу: ходил к службам, и преимущественно туда, где служил сам Антоний; при службе все обычаи старообрядцев соблюдал в точности, – имел лестовку, одевался в поддевку со сборками, руки держал пригбенными к персям. Обращением Карловича тогда многие раскольники были заинтересованы. “Если даже евреи переходят к нам, – рассуждали они, – то ясно, что старообрядческая церковь есть истинная церковь Христова!” Но из действий Карловича тогда уже было видно, что он перешел к старообрядцам вовсе не по убеждению в правоте их именуемой церкви, а единственно ради получения от них материальных средств: ибо он назойливо заискивал знакомства только с богатыми старообрядцами, с бедными же не хотел и говорить. Прожив с полгода и убедившись, что более полученных уже щедрот от московских старообрядцев ему нельзя ожидать, он объявил, что из Москвы выезжает в другой город по открывшемуся там торговому делу. А потом оказалось, что Карлович, будучи еще в Москве, являлся к покойному митрополиту Иннокентию с объяснением, что, сознав совершенную лживость именуемого старообрядчества, желает присоединиться к православной церкви. Митрополит Иннокентий принял его заявление с большою осторожностью, даже с недоверчивостью. Поняв это, хитрый жид уехал из Москвы в Казань, и здесь явился к тогдашнему архиепископу Казанскому Антонию, которому также изъяснил свое желание присоединиться из раскола к православной церкви. Казанский владыка отнесся к нему с доверием, принял в нем живое участие и действительно присоединил его к церкви. Об этом поступке Карловича из Казани немедленно сообщено было Антонию. Получив это известие, Антоний махнул рукой на обманщика, и о Карловиче мы не имели никакого слуха в продолжение десяти лет. И прочие раскольники, узнав об его измене “древнему благочестию”, причислили его к отступникам, и также забыли о лукавом жиде. Но в половине 1877 года Антоний получил от Карловича письмо с просьбою о прощении за содеянный им грех отступления “от древлеправославия” в мнимое “никонианство”. Объясняя этот случившийся с ним грех немощью человеческой и наущением врага рода человеческого диавола, он прибавлял, что вину свою желает искупить составлением большого сочинения в защиту старообрядцев от нападения “никониан”, и надеется в непродолжительном времени прислать оное Антонию. Вскоре он действительно прислал Антонию большую рукопись. Антоний отдал ее на просмотр Швецову, а этот последний дал посмотреть и мне. Оказалось, что она собрана из разных рукописных сочинений Веховского: “Отклик примирения”, “Чем мы вам не хороши“, “Записка о свободе русских обрядовых толков” и пр. Со всеми этими сочинениями Веховского я был тогда хорошо знаком и потому мог легко указать, откуда взята каждая страница в сборнике Карловича, который, по своей малограмотности и совершенному незнанию дела, только лишь многое исказил и перепутал в сочинениях Веховского. Обо всем этом я прямо сказал Швецову, а передал ли Швецов об этом Антонию, не знаю. Несомненно только, что Антонию сборник Карловича весьма понравился, и именно обычной у Веховского бранью на православную иерархию. Наконец и сам Карлович снова явился в Москву, к нам в канцелярию. Это было в то самое время, когда я уже собирался оставить Антония и раскол, убедившись в правоте греко-российской церкви. Чтобы приобрести доверие к себе у близких к Антонию лиц, Карлович, приходя к нам, всячески порочил церковь православную и ее пастырей. Этого я не мог уже выносить и вступил с ним в горячий спор. Я просил его показать, в чем именно погрешает церковь греко-российская против священного Писания. Никакой погрешности за церковью против Писания он, конечно, показать не мог, а обвинял ее за поречение на старые обряды в некоторых полемических книгах прежнего времени, особенно за применение двуперстия к Ариевой и Несториевой ереси. На это я возражал, что применение к ереси не есть еще признание за ересь. Патриарх Иоасаф не применил к ереси, а прямо назвал еретическим составленный святыми отцами чин погребения священнического, и выключил его из Потребников, Стоглавый собор трегубую аллилуйю, которая по собственному его уверению употреблялась в Псковской и Новгородской земле, и употребляющие которую по его же собственному свидетельству просияли в знамениях и чудесах, обозвал преданием неправославным, еретическим: “сия несть православных предание, но латинская ересь” (Ст., гл.24). Но разве за такое неправое суждение патриарха Иоасафа и отцов Стоглавого собора можно осудить, как еретиков? Если же нельзя, то нельзя и сочинителей полемических книг за поречение двуперстия судить так строго и так поносить, как вы поносите; тем паче всю российскую церковь невозможно признать за то еретической. Карлович, разумеется, не ожидал встретить такие возражения в канцелярии Антония и обиделся на меня. Тогда уже начались у него совещания с Антонием о печатании его рукописи, на что Антоний и дал ему деньги. Карлович начал печатать свой сборник в Москве, даже в дозволенной правительством типографии. Это был первый том известных “исторических исследований”. Потом еще два тома он напечатал уже за границей, куда и сам был выслан из Москвы правительством.⁴

Но возвратимся к нашему рассказу об Антонии. Достигнув сравнительно свободной и обеспеченной жизни, он все меры стал употреблять к тому, чтобы привлечь на свою сторону белокриницкого митрополита Кирилла, находившегося на стороне раздорников, чего и достиг, давши знать Кириллу, что если он не примирится с окружниками, то будет оставлен Москвою без всякой помощи, в противном же случае и он сам и монастырь Белокриницкий будут обеспечены. Кирилл, готовый все продать за деньги, ответил изъявлением полной готовности войти в примирение с окружниками. За это решено было выдавать ему из общественной кассы Рогожского кладбища по две тысячи рублей в год на содержание братии Белокриницкого, монастыря, и в то же время в канцелярии Антония сочинена была Швецовым от имени Кирилла мирная грамота ко всем российским епископам, в которой он испрашивал прощение во всех причиненных им междоусобных распрях, равно как и с своей стороны всех прощал. Грамота для подписи отослана была Кириллу в Белую Криницу, и подписанная им обратно прислана в Москву к Антонию. Антоний был весьма доволен заключением мира с Кириллом, который, по научению раздорников, несколько раз до крайности огорчал его присылкоq своих запретительных грамот. Ликовали и окружники; раздорники же, т.е. неокружники, с этого времени присмирели и уже мало тревожили Антония.

Была у Антония еще другая забота. Его, как и всех старообрядческих ревнителей, давно тревожили известные “восемь вопросов”, поданные Духовному Совету в 1865 году бывшими членами белокрипицкой иерархии, епископом Онуфрием, архидиаконом Филаретом и прочими. Вопросы были напечатаны в “Душеполезном Чтении”, также отдельными книжками, и были распространены во многие места. И вот, по мере распространения их между старообрядцами, стали являться к Антонию, все чаще и чаще, из разных старообрядческих обществ лица за разрешением вызванных вопросами сомнений в истинности именуемой церкви старообрядцев и существующей у них австрийской иерархии. Особенно смущались указанным в вопросах неимением в старообрядчестве почти 200 лет своего собственного епископства. Спрашивали обыкновенно: “есть ли в священном Писании, или в учении святых отец какие-либо указания на то, что Богоучрежденная иерархия может прекратиться на определенное время и по истечении сего времени явиться снова в своем первом достоинстве”? Этим и подобными вопросами они ставили Антония в большое затруднение, равно как и всех прочих защитников старообрядчества. Понимая, что вопросы эти весьма важны, что от такого или иного их решения зависит признание или непризнание старообрядчества истинной церковью Христовой, признание или непризнание существующей в нем, начатой Амвросием, иерархии законной и правильной иерархию, Антоний и его советники вскоре же по напечатании вопросов озаботились о составлении на них ответов в смысле благоприятном для старообрядчества, – именно тогда же составили “чрезвычайный секретный комитет” под председательством Пафнутия Казанского, которому поручено было заняться приготовлением ответов. В состав комитета, кроме духовных лиц, вошли и начитанные лица из мирян, а именно: тогдашний письмоводитель Духовного Совета Федор Иванов, Семен Семенов, Александр Сивов, Александр Боголепов. К комитету причислен был и автор Окружного Послания Иларион Егоров; но он под разными предлогами уклонился от этого назначения, представляя, между прочим, то, что не имеет для такого серозного занятия удобного уединенного места. На самом же деле Иларион уклонялся от поручения составить ответы потому, что вопросы, против коих нужно было писать их, почти во всем сходны с вопросами, которые сам он незадолго перед тем предложил посланникам Кирилла, священноинокам Иоасафу и Илии. Возражая против восьми вопросов ему пришлось бы таким образом возражать против себя самого, и выраженные им самим сомнения в истинности именуемой церкви старообрядческой и возникшей в ней новой иерархии, признать несправедливыми и напрасными, чего, понятно, он сделать не мог. А своему близкому другу, моему товарищу В.Ломоносову, он и прямо говорил, что никакие комитеты правильных ответов на восемь вопросов, в оправдание старообрядцев, дать не могут, и если комитет напишет какие-либо ответы, то податели вопросов легко их опровергнут к общему унижению старообрядцев. Для занятий комитета нанята была особая квартира в том самом доме Ильина, где впоследствии помещалась наша канцелярия. После нескольких собраний комитет с большим трудом составил возражение на одно вступление к вопросам, и затем решил прекратить свои занятия, на вопросы же, в случае надобности, отвечать устно, как кого Бог вразумит. Этим и кончилась вся деятельность чрезвычайного комитета, учрежденного для составления ответов. Вскоре после этого один из членов комитета, помянутый Боголепов, принимавший деятельное участие в делах Духовного Совета в 1863 году, составил единолично от себя какие-то ответы на восемь вопросов и заявил о том Антонию с Духовным Советом, присовокупляя, что согласен отдать их Антонию и Совету, если ему будет выдана за них назначенная им довольно крупная сумма денег. Антоний изъявил готовность уплатить эту сумму Боголепову, если только он даст свои ответы на предварительный просмотр и если они окажутся удовлетворительными. На это условие Боголепов согласился, но только с тем условием, чтобы с ответов его не снимали копии. Но ответы Боголепова показались неудовлетворительными даже Антонию с Советом, и были возращены автору. Сам же Боголепов придавал им большую важность и даже представил в духовную цензуру, желая напечатать. Цензура не разрешила их печатание. Тогда участвовавший в издании вопросов Н.И.Субботин печатно предложил Боголепову свою готовность издать и его ответы, но с своими замечаниями; на это не согласился уже сам Боголепов. Тем дело и кончилось.

Между тем настоятельную нужду в ответах чувствовали все и сожалели, что нет человека, который бы мог правильно решить вопросы. Если бы, – говорили, – отец Павел (Белокриницкий) жив был, тот давно бы ответил! И вот, за неимением письменных ответов, Антонию приходилось устно отвечать вопрошавшим о непрекращаемости епископства, и в лишении его оправдывать общество старообрядцев. Как же он оправдывал? Он обыкновенно говорил, что церковь состоит в правом исповедании веры, которая может быть и без епископа. В подтверждение этого он приводил слова преподобного Максима исповедника: “Христос Господь кафолическою церковью нарече быти правое и спасенное веры исповедание” (Чет. Мин. ген.21). Но правое исповедание не может быть без исповедующих оное людей, а сии не могут быть без право исповедующих епископов: “без епископа ниже христиане”. Вера не есть что-то отдельное от человека, а происходит от сердца и исповедуется устами человека: сердцем веруется в правду, усты же исповедуется во спасение. Антоний вообще стеснялся и не любил говорить о важности чина епископского и необходимом содержании церковью семи Богоуставленных таинств; напротив, он любил говорить о мнимых никонианских ересях и доказывать существование их в церкви греко-российской порицательными отзывами об известных обрядовых преданиях в полемических книгах православных писателей прежнего времени. В этом он имел даже хорошее искусство. Случалось, что для лучшего показания этих ересей Антоний подводил вопрошавшего к иконе Спасителя и, указывая на изображенную на ней благословляющую десницу с двуперстным сложением, спрашивал: “чье это благословение?” Тот конечно отвечал: Христово! Тогда Антоний с торжеством начинал говорить, что вот это-то самое Христово благословение всероссийский синод называет демоноседением, – и проч., и проч. Таким ответом Антония вопрошавший оставался доволен и уходил с убеждением, что церковь великороссийская весьма погрешает относительно веры, так как различия между верой и обрядовыми преданиями старообрядцы не полагают. Вопрошающих же о неодоленности церкви и ее иерархии Антоний обыкновенно отсылал к Швецову, говоря: “поди, совершенно тово, к Онисиму! – он все докажет; у него и все книги имеются на разрешение недоуменных вопросов”...

Уклоняясь сам от устных ответов старообрядцам, требовавшим разрешения своих сомнений, и отсылая их для вразумления к Швецову, Антоний возлагал на этого последнего весьма трудное дело. Вопросители являлись нередко и с разными вопросами; по преимуществу же спрашивали: может ли церковь лишиться епископства и благодати дара Св.Духа на поставление пастырей, как лишилась церковь старообрядческая, не имевшая силы поставить не только епископа, но и низшего причетника? За невозможностью ответить прямо на такие вопросы, Швецов обыкновенно пускался в длинные, мало относившиеся к делу объяснения, и этим так затемнял беседу, что вопроситель терял нить мысли и отходил отуманенный его многословием. Это мы постоянно замечали над приходившими к нам посетителями. В своих разглагольствиях Швецов, между прочим, сравнивал церковь с полком в армии, – говорил, что полк, чeрез лишение полковника, не утрачивает имя полка, что так же точно и церковь чeрез лишение епископства не утрачивает своего достоинства церкви; а временное неимение у старообрядцев поставления пастырей он оправдывал тем, что ведь и в церкви греко-российской архиереи не всегда держат руки простертыми для поставления. Но того Швецов не разумел, что с лишением полковника в каком-либо полку армия не лишается полководцев, и что на место выбывшего непременно назначается новый полководец; а церковь старообрядцев лишилась всего чина епископского и некому было в ней на место выбывших епископов поставлять новых. Не принимал он также во внимание, что архиереи церкви греко-российской, хотя не всегда держат руки простертыми на поставление священных чинов, но всегда по потребности имеют дар благодати совершить таинство священства; напротив церковь старообярдцев вовсе не имела лица, которое могло бы совершить это таинство, и обращалась за священством к иной церкви, по ee мнению, еретической. И тогда уже ясно видел я, что все эти примеры, приводимые Швецовым, нимало не служат к оправданию старообрядцев, на посетителей же наших такие рассуждения Швецова заметно производили впечатление.

А к восьми вопросам Швецов относился различно. Иногда горделиво говорил об них, что “они ничего не имеют серьезного для религии, а скорее показывают только безумие и неверие вопросителей и подобны тем вопросам, о которых святой Златоуст писал: “бывают, подлинно бывают вопросы, не достойные ответа”. Иногда же придавал им большое значение. “Ныне, – говорил он, – на церковь Христову воздвигнулась буря, подобная буре, существовавшей во время господства арианской ереси. Как ариане в унижение Сына Божия приводили следующие слова Писания: Господь созда Мя начало путей своих в дела своя (Притч.8:22), так и нынешние еретики-никониане в унижение истинной церкви старообрядцев всюду твердят одно и то же: могли ли вы, старообрядцы, составлять церковь? могла ли быть у вас церковь без епископа? могла ли быть у вас полнота церковных таинств? и проч. И как придирками ариан нисколько не был унижен Единородный Сын Божий единосущный Отцу, так и придирками никониан нисколько не унижается достоинство церкви старообрядческой, вопреки своего желания лишившейся на время высшего духовного руководительства”. Когда же спрашивали его: “почему доселе нет никаких ответов на вопросы, заданные отделившимися от наших духовных властей бывшими нашими епископами и священниками?” – Швецов отвечал, даже письменно, со слов Антония: “Нашими пастырями (якобы) всегда были делаемы словесно должные ответословия (вопросителям), но они оказались как будто бы чем оглушены, – не только без всякого замечания, но даже и с презрением оставляли их. Это их невнимание привело наших пастырей к таковому заключению, чтобы на основании одной Христовой заповеди, вещающей сице: не пометайте бисер ваших пред свиниями, да не попрут их ногами своими, и обращьшеся расторгнут вы (Мф.7:6), не давать им никаких письменных объяснений. Притом, когда уже оные совопросники, со всем отделившиеся, начали публично через печатные оттиски заявлять всем в представляемом количестве свои вопросы, тогда наши пастыри и желали было сделать на сие должные ответы, для предостережения простодушных христиан, но публично делать сие находили себя не имеющими ни права, ни гласности: почему и решились ограничиваться тем, чтобы о сем отвечать только тому, кто непосредственно сам будет к нам с подобными вопросами обращаться, уже нисколько не входя в ту критику, что “поставляющие глас своих вопросов, сделавшийся пред ними, как глас вопиющего в пустыне, через презорство сами сделались глухими, чтобы не слышать гласа обавающего их, по святому Псалмопевцу” (письмо к Мятелкову). И тогда еще вся эта ложь Антония и Швецова была очевидна для меня. Я рассуждал: если именуемые пастыри старообрядцев публично отвечать на вопросы находят себя не имеющими ни права, ни гласности, то ведь могли они сделать опровержение на них не публичное для назидания и предостережения сомнящихся старообрядцев, подобно тому, как извлекают из полемических книг отрывки в искаженном виде и во множестве списков распространяют между старообрядцами. Мы, переписчики, для того и находились при канцелярии, чтобы приготовлять такие списки. Ясно, что причина их безответствия заключалось совсем не в представляемых Антонием и Швецовым обстоятельствах, а в совершенной невозможности дать такие ответы, которые были бы согласны с Писанием и вместе служили бы к подтверждению законности австрийской иерархии. А устных ответов, якобы украшенных бисером, старообрядческие духовные власти, как я видел и знал, совсем не давали и не могли давать, потому что таким бисером вовсе не обладали и не обладают. Называя совопросников свиниями за то, что в вопросах они утверждают невозможность существования истинной церкви без епископства, Антоний и Швецов, очевидно, обзывали сим именем, не только вопросителей, но и святых отцов: Златоуста, Игнатия Богоносца, блаженного Симеона Солунского и других, также утверждающих, что церковь не может существовать без епископства.

В действительности Швецов был чрезвычайно занят тогда вопросами, – только о том и думал, как бы найти в Писании что-нибудь в возражение им и в оправдание старообрядчества с его новой иерархией. А так как вопросы не менее занимали и меня, то Швецов имел со мной постоянные об них беседы, и о всем, что придумывал на отражение вопросов, сообщал мне. Я занимался внизу квартиры, а Швецов наверху, – и вот, как только найдет что-нибудь такое, сейчас же сходит ко мне вниз и говорит: “Слава тебе Господи! Сегодня у меня не прошел денек задаром! Я нашел очень важное свидетельство к оправданию нашей церкви. Послушай-ка, – я тебе прочитаю.” Послушаю, что он станет читать, – и каждый раз вижу, что свидетельство совсем не относится к делу. Я немало удивлялся, как этого сам он не понимает. Когда, бывало, скажешь ему прямо, что, прочитанное имеет совсем не тот смысл, какой ему кажется, он опечалится и уйдет вверх с огорчением. Представлю два-три примера таких его открытий, свидетельствующие о его изобретательности, но вместе и близорукости.

В 12-й главе Апокалипсиса сказано: и се змий велик чермен, имея глав седм и рогов десять: и хоботом его отторже третию часть звезд небесных, и положи я в землю (Откр.12:3–4). Кто решится из этих слов Апокалипсиса вытолковывать отторжение от церкви чина епископского? А Швецов хотел сделать это, и даже был уверен в справедливости своего толкования. Он утверждал, что под звездами разумеются пастыри церкви, которые и в церковных песнях прямо именуются “мысленныя тверди звездами” (на Хвалит. слов.). А так как пастыри церковные, толковал он, разделяются на три части, или чина, епископа, пресвитера и. диакона, то под отторжением третьей части звезд небесных хоботом змия должно разуметь отторжение от церкви чина епископского, как главнейшего, от которого происходят и чины – пресвитерский и диаконский. Я возражал ему, что если так (а это действительно так), то с епископством должно пасть и пресвитерство и диаконство. За такое замечание он гневался на меня и, к удивлению, продолжал рекомендовать свое странное толкование приезжавшим к Антонию попам, говоря, что еще в Апокалипсисе предсказано отторжение от церкви епископского чина. Один приехавший из Вятской губернии поп, Иов, для отражения нападок со стороны мнимых никониан своей местности, пожелал иметь список этого Швецовского толкования, и Швецов действительно изложил свои бредни, а мне поручил переписать его изложение в особую тетрадку для Иова. Я должен был исполнить его поручение; но, переписывая и убоявшись ответственности перед Богом за могущий произойти отсюда соблазн для несведущих людей, которые нелепым толкованием Швецова могут утверждаться в своем отделении от церкви, на конце тетрадки написал следующее: “я, писец этой тетрадки, учение ее считаю несправедливым”. Когда Иов получил тетрадку и увидев в ней мою оговорку, то воскликнул: “какой выход-то к ней ты сделал нехороший!”

В Апокалипсисе же, ссылаясь притом на толкование блаж.Иеронима, Швецов думал найти доказательство, что падшее епископство может восстать в своем первобытном достоинстве. Он говорил; “А каким образом будет возможно очиститься и освятиться епископам, аше случится увлечься им в каковой-либо соблазн развращения, на это блаженный Иероним приводит доказательство из Апокалипсиса: “Ангелу Ефеса, – говорит он, – вменяется в вину оставленная любовь, ангелу Пергамской церкви делается упрек за ядение идоложертвенного и за учение николаитов... и однако же всех их Господь увещевает к покаянию под угрозою только наказания, если не обратятся”. Но из разных толкований Апокалипсиса я знал, что предстоятель церкви Ефесской укоряется не за ересь, а только за то, что не имеет той любви ко Христу, какую имел в начале, и ангел, или предстоятель церкви Пергамской упрекается не за содержание николаитской ереси, а только за неисполнение своей обязанности – духовным мечом (то есть словом Божиим) истреблять еретиков и раскольников, ибо терпел в своей церкви людей, державшихся ереси николаитской; за это же самое упрекается и предстоятель Фиотирской церкви, о котором сказано в Апокалипсисе: Вем твоя дела, и любовь, и службу, и веру, и терпение твое, и дела твоя, и последняя больше первых. Но имам на тя мало, яко оставлявши жене Иезавели, глаголющей себе быти пророчицу, учити и льстити моя рабы, любодействовати и снести жертву идольскую (Откр.2:19–20). Блаженный Андрей архиепископ Касарийский слова сии толкует так: “Вем дела твоя – хотя по причине веры и служения, благодушия вашего и терпения похваляю вас, но справедливо и порицаю, вас, потому что ереси николаитов (в переносном смысле называемой Иезавелью, по причине нечестия и. нечистоты) дозволяете открыто действовать, так что для рабов моих, по простоте знания, служит она, соблазном и увлекает их к идоложертвенному, от чего прекрасно отреклись они прежде. Ее обуздать должны вы, потому что, возбуждаемая лукавым духом, она считает себя пророчествующею” (Толк. на Апок., издан. Брат. св.Петра). Отсюда я понимал, что предстоятели упомянутых церквей не уклонялись из православия в ересь, как, по учению Швецова и всех старообрядцев, якобы уклонялись в ересь все епископы во время патриарха Никона: они виновны только в том, что не исполняли своей обязанности в отношении к раскольникам и еретикам, – потому Божие долготерпение и призывает их к покаянию. По всему этому я находил и указывал Швецову, что сказанное в Апокалипсисе о предстоятелях малоазийских церквей никак не может подтверждать его мысль о возможности отпадения от православия и потом восстановления и очищения всего епископского чина. Притом же, говорил я, восстановление это, очищение и освящение может совершиться только чрез епископство же. Ибо “никто же может тайны строити, разве святителей хиротонисанных, имже дана есть власть от Господа рукоположением наследников апостольских” (Бол.Кат. гл.72). “Если бы оно (епископство) прекратилось, то все расстроилось бы и разрушилось “ (Бес. Злат., на разн. места св.Пис. ч.2, стр. 317–318).

Швецов говорил еще, что Господь, как всемогущий Бог, силен был восстановить павшее архиерейство в первобытном его достоинстве чeрез обратившегося от ереси греческого митрополита Амвросия. Но я представлял ему, что тем паче Господь силен удержать от уклонения в неправославие все, им самим учрежденное, епископство, во исполнение своего обетования: Аз с вами есмь во вся дни до скончания века, аминь (Мф.28:20). Обещать и не исполнить обещанное не свойственно не только Богу, но и честным людям. Несомненно, что и епископы подлежат искушениям, и даже более прочих людей; но к ним же более других относятся и сии слова Писания: верен Бог, иже не оставит вас искуситися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избытие, яко возмощи вам понести (1Кор.10:13).

Я любил читать книгу митрополита Григория: “Истинно-древняя Христова церковь“, потому что в ней имеется обстоятельное изложение учения о церкви, иерархии и таинствах. Когда Швецов заставал меня за чтением этой книги, то говорил мне: “напрасно ты читаешь эту табашную книгу! чeрез нее легко можно заразиться никонианским духом! Иногда и с сердцем говорил это, даже вырывал из рук и самую книгу. Нередко мне приходилось ходить с ним по Москве: если проходили мимо какой-нибудь церкви, Швецов никогда не останавливался помолиться, даже шапки не снимал, оказывая тем полное пренебрежение к православным храмам. Иногда мне даже совестно было людей из-за него. Сам же я не выдерживал этого и иногда останавливался, чтобы положить три поклона перед церковью. Швецову очень не нравилось, что я отдаю такую честь церкви, по его мнению еретической. Потому-то, думаю, и не касается Божия благодать его сердца к познанию истины, что он заражен такой слепой враждой к церкви.

Своего наставника Мятелкова, который способствовал его переходу из нетовщины в австрийское согласие, Швецов очень любил и уважал. Он испросил у Антония согласие вызвать его в Москву для занятия должности письмоводителя в Духовном Совете. Мятелков несколько времени прожил в Москве; но от предлагаемой ему должности письмоводителя отказался. Мало того, – он даже объявил Швецову, что, прочитавши восемь вопросов, сомневается в правоте старообрядцев и существующей у них иерархии. «Нужно вам, – говорил он Швецову, – всячески позаботиться об ответах на эти вопросы». Этого Швецов никак не ожидал от Мятелкова, и из слов его понял, что доколе вопросы не будут разрешены надлежащим образом, до тех пор всегда будут являться из самих старообрядцев люди, усомнившиеся в старообрядчестве, а “никониане” всегда будут иметь средство к обличению старообрядцев. Тогда он решил употребить всю свою силу на составление ответов; к тому же понуждал его и сам Антоний. Швецов неоднократно говорил, что “владыка“ и мне поручает вместе с ним заняться этим важным делом, хотя от самого Антония я этого не слыхал. Некоторые материалы для ответов у Швецова уже были готовы, – и именно возражение на предисловие вопросов, составленное бывшим под председательством Пафнутия комитетом, потом “заметки, или краткое показание о нужных церковных обстоятельствах”, собранные начетчиком Семеном Семеновым, послания к беспоповцам инока Павла Белокриницкого и др. Так как вопросы основаны на обетовании Господа сохранить навсегда церковь свою неодоленной от самых врат адовых, т.е. по Благовестнику, от еретиков и гонителей, в том самом виде и устройстве, в каком она создана Им, с трехчинной иерархией и семью таинствами: то Швецов прежде всего старался доказать, что якобы обетование Господне положено не о всех членах, составляющих церковь, и именно о епископстве якобы не положено, и потому вследствие немощи человеческой все до единого епископы могут будто бы уклониться в неправославие, а церковь может остаться и существовать без епископского чина, как осталась и существовала в течение 180 лет. Что церковь Христова всегда должна “быть непременно с тремя чинами иерархии, и ни в каком случае, без личного присутствия епископа, она именоваться церковью не может”, – это в вопросах якобы “доказано недостоверно”, – писал он в своих ответах.

Я находил, напротив, недостоверными рассуждения и доказательства самого Швецова, и многократно поставлял ему на вид важность чина епископского, – говорил, что епископство не есть какое-либо внешнее украшение церкви, а составляет самую существенную ее принадлежность, – епископ есть “глава церковного телеси”, и к епископам в старопечатных книгах прямо отнесено обетование Господне: “имже (архиепископам и епископам) и пребывати даже до скончания века (Господь) обетование сотвори” (Кн. о вере л.59). Как же можно чин епископский исключать из здания церковного и из обетования Господня о неодоленности церкви? как можно утверждать, что о пресвитерстве и. мирянах положено Господом обетование, а об епископстве не положено? что глава церковного телеси – епископство – может пасть, а руки и ноги, то есть попы и миряне, пасть не могут? епископство православное может прекратиться, а попы и миряне не прекратятся и могут существовать без головы?

Иногда Швецов откровенно говорил мне на это: ”И я был бы согласен с твоим мнением о церкви и обетовании Божием о ней, но никак нельзя его принять, имея в виду положение нашей “древлеправославной” церкви, столько времени остававшейся без епископства; а ее только мы и призваны защищать! Ведь не признавать же никонианскую церковь справедливоq только потому, что в ней сохранилась другопреемственная иерархия! Иерархия сохраняется и в римской церкви, однако за это и сами никониане не считают ее истинной церковью, а признают еретическою”. Ясно было, что у Швецова крайние заблуждения происходили от полной его уверенности в правоте общества старообрядцев, и все внимание было обращено на то, как бы отбиться от представляемых со стороны православных доказательств против старообрядчества. Эта крайняя ревность увлекла его идти даже против самых ясных и неопровержимых доказательств. Например, св. Златоуст ясно говорит: “не может быти церковь без епископа”; а Швецов толковал, что слова эти сказаны Златоустом только об одном константинопольском кафедральном храме, потому что церковь сия именуется главою всех церквей константинопольского патриархата и по соборным правилам без архипастыря быть никак не могла. Он не хотел понять, что если константинопольский храм по соборным правилам не мог быть без епископа, то тем паче церковь вселенская не может быть и существовать без епископства. Таких его мыслей никто из нас, служивших с ним в канцелярии, не разделял: даже и племянники его, слушая наши с ним споры, часто ему говорили: “дяденька! несправедливо толкуешь, ошибаешься!” За это он сильно гневался на них. Вообще, все это время, как Швецов трудился над сочинением ответов, у меня происходили с ним прения, о которых сам он засвидетельствовал в жизнеописании Антония, где именно говорит: “он (Антоний) имел борьбу и от другой стороны, именно же чeрез отступивших от древлеправославного исповедания в единоверие неких его писцов”. Под писцами главным образом разумел от меня и товарища моего Леона Трофимова; только напрасно говорит он, будто мы отступили от древлеправославного исповедания: не от исповедания истинной, древлеправославной веры, а от раскола мы отступили. Никакой также борьбы с самим Антонием у нас не было, да и по самому служебному своему положению мы не могли вступать с ним в борьбу. Это об нас сказал он неправду. А вот с самим Швецовым, почти равным с нами по служебному положению, мы действительно имели большую борьбу, отстаивая древлеправославное исповедание веры, содержимое нашей древнерусской церковью, от его нападений, что читатели могут видеть из сказанного выше.

Наконец в 1871г. явились и ответы Швецова. Писал он их по поручению Антония и Духовного Совета; однако ни Антонием ни Советом его ответы не были утверждены, даже и сам составитель их, Швецов, под ними не подписался, а были они выданы от лица совершенно постороннего, нисколько не участвовавшего в их составлении, – от некоего Сергея Михайлова Лебедева, который служил тогда приказчиком у богатого беспоповца Ленивова. Антоний с Советом и Швецов не выдали ответов от себя с той целью, чтобы впоследствии иметь возможность от них отказаться, если они окажутся слабыми и неверными. А такими действительно и признали их даже многие из самих старообрядцев, в том числе и Мятелков. Он тогда же прямо объявил их противоречащими священному и святоотеческому Писанию в учении о церкви, иерархии и таинствах. Тогда же присоединился он к церкви православной, и до самой своей кончины был смелым обличителем Швецовских заблуждений. Но Антоний очень рад был появлению и таких ответов, – теперь он мог всех посетителей, смущаемых сомнениями по поводу вопросов, снабжать Швецовскими на них ответами, над перепиской которых по его приказанию усердно трудились его писцы. Антоний действительно раздавал их щедрой рукой, и писцы едва успевали готовить. Потом, по совету некоторых старообрядцев, Антоний со Швецовым через Сергея Лебедева решились обратиться к напечатавшему самые вопросы профессору Московской Духовной Академии Н.И.Субботину с предложением напечатать и ответы. К этому дало им повод незадолго пред тем последовавшее заявление его в “Московских Ведомостях” о готовности напечатать ответы Боголепова. Н.И.Субботин соглашался напечатать мнимое произведение Лебедева, как и ответы Боголепова; но не иначе, как с собственными на них замечаниями. На это условие Антоний и Швецов не нашли возможным согласиться, полагая, что замечаниями будут обессилены ответы, – им хотелось напечатать их без всяких замечаний. Поэтому они приказали Сергею Лебедеву отказаться от предложенного г-м Субботиным условия к напечатанию ответов; а решили обратиться с просьбою к издателю “Современных Известий” Гилярову, которого считали расположенным покровительствовать расколу и хотели заинтересовать тем, что газета его, если он поместит ответы, разойдется во множестве экземпляров среди старообрядцев, весьма интересующихся ответами. Рукопись ответов доставил Гилярову сам Швецов. Однако и Гиляров, хотя отнесся с большим вниманием к Швецову, напечатать ответы не решился, и продержавши их более месяца у себя, возвратил назад. Тогда наконец Антоний и Швецов присудили – напечатать ответы за границей, и они действительно явились в изданной там насчет Антония книге “Собрание из разных книг святоотеческого писания о сложении перст на крестное знамение”. Оригинал этой книги для печати писан был мною по поручению Антония. Все свидетельства о сложении перст я переписал без всякого изменения против старопечатных книг: так они и напечатаны в Сборнике. Одно из этих свидетельств взято из Книги о вере, напечатанной в Могилеве 1625 года, и я дорожил им: оно заимствовано из бесед св.Златоуста на Евангелие от Матфея и повелевает изображать на себе крест не двумя перстами, как изображают его старообрядцы, а одним: “крест не просто пальцем начертати потреба его, але первей в мысли з многою верою учинити потреба”. В этот-то Сборнике вошли и ответы Швецова, подписанные Лебедевым. Вскоре же по напечатании их мы узнали, что о.Филарет принял на себя труд сделать обстоятельный разбор их, которого мы и стали ожидать с нетерпением, в полной уверенности, что он как нельзя лучше покажет и опровергнет неправильные мнения Швецова, заключающиеся в его ответах.

Вскоре по написания Швецовым ответов, именно в 1872–1873 годах, явились, к общему удовольствию старообрядцев, “Протоколы” петербургских прений г.Филиппова с г.Нильским и его товарищами “о нуждах единоверия”. Теперь все наше внимание обращено было на эти прения. Мы читали и перечитывали их изложение с большим интересом. Всего любопытнее было читать в Протоколах доселе нам не известные исторические известия о действиях духовной власти в отношении к старообрядцам и употребляемым ими обрядам, а также препирательства ученых о значении клятв собора 1667 года, на кого и за что они положены. Разумеется, все мы были на стороне г.Филиппова, а не Нильского; его предпочитали этому последнему даже за слог речи – краткой и ясной, каковых достоинств слог речи его противника не имел, напротив, крайнею растянутостью речи умалялась сила даже и основательных его доказательств. Рассуждениям г.Филиппова о клятвах собора 1667 года старообрядцы придавали даже несколько иной смысл, нежели какой они имели. Напр., он говорил, что обряд двуперстного сложения собором отложен с клятвою безусловно; а того, чтобы собор точно так же с клятвою отложил и самое исповедание двумя перстами веры о двух во Христе естествах, он не утверждал и не мог утверждать; между тем старообрядцы, ссылаясь на него, утверждали, что с отложением двуперстия якобы отложено собором и самое исповедание двумя перстами веры о двух во Христе естествах. Антоний и многие другие старообрядцы, не понимая сущности статей г.Филиппова, считали его полным защитником старообрядцев и обличителем пастырей церкви православной. Поэтому Антоний целыми сотнями покупал “Протоколы”, раздавал своим посетителям безмездно, с обычным у старообрядцев присловьем: “от враг свидетельства достоприятнейша суть» (Благовестиe Еванг., на Рожд. Христ.). Напротив, если кто из приезжавших к нему приобретал “Выписки Озерского», он, узнавши о том, всегда внушал, что читать их нужно с большой осторожностью, потому что в них пишется много такого, чем можно повредиться совестью в преданности старообрядчеству. Швецов же, к удивлению, мало интересовался петербургскими прениями, а по-прежнему занят был изысканием способов к ограждению старообрядчества от взводимых на него обвинений за неимение своего собственного епископа. Он понимал главную мысль в чтениях, г.Филиппова, именно ту, что “единству веры не препятствует различие в обрядах», и прямо говорил нам, что согласиться с этим нам нельзя, ибо пришлось бы признаться, что мы, старообрядцы, напрасно отделяемся от греко-российской церкви за употребление троеперстия и других несогласных с нашими обрядовых преданий.

Тогда мы пожелали точнее узнать, какого понятия держится г.Филиппов, и в один из его приездов в Москву пошли к нему вдвоем, т.е. я и Швецов, лично побеседовать о религиозных предметах. Мы отыскали его в доме Погодина, на Девичьем поле. Расспросив, кто мы, он принял нас очень любезно и долго беседовал с нами. Он объяснял нам, что православные христиане, исповедуя одну и ту же православную веру, в обрядах всегда имели различие, и такая разница в обрядах существовала между греческой и российской православными церквами до патриарха Никона: греки молились троеперстно, а русские двуперстно, но между собой имели полное единомыслие в вере и полное общение, так что наши патриархи принимали поставление от восточных патриархов, и восточные святители, приезжавшие в Москву, имели общение с пастырями русской церкви, крестившимися двуперстно. Те и другие заботились об единомыслии в вере, в чем и мы с вами должны подражать им. Мы признаем ваше двуперстие: признайте и вы наше троеперстие, которое восточная церковь употребляет с незапамятных времен. Но вы и доселе наше троеперстие не хотите признать за православный обычай. Нужно признаться, что собор 1667г., отвергая известные обрядовые предания, раньше употреблявшиеся в российской церкви, поступил неосмотрительно; но за его неосмотрительность нельзя считать церковь греко-российскую утратившей благочестие, как несправедливо думают о ней старообрядцы, потому что собор касался не догматов веры, а одних обрядовых преданий, в исправлении коих, по собственным словам собора, церковь имеет власть преуспевать на лучшее. При этом он выразил свое крайнее сожаление, что старообрядцы окормляются незаконным священством от беглого митрополита греческой церкви. Мы пытались было оправдать принятие старообрядцами Амвросия разными историческими примерами; но г.Филиппов заградил нам уста указанием канонических правил, нарушенных Амвросием при переходе его от церкви в раскол, против чего мы не имели возможности возражать. Затем мы его спросили о сущности греко-болгарской распри. В разговоре я между прочим упомянул, что по изволению своего владыки переписываю книгу правил с толкованиями Вальсамона, Зонары и Аристина. Этим он, видимо, заинтересовался и сказал, что у него есть знакомые, хорошо знающие греческий язык, которые положили твердое намерение перевести эту полезную книгу с греческого на русский язык, и при этом полюбопытствовал, будет ли эта книга расходиться между старообрядцами. Мы ответили, что книга несомненно будет приобретаема старообрядцами.

Из беседы с г.Филипповым я убедился, что он не защищает раскол, и даже стал было помышлять об удалении из канцелярии Антония, где видел столько неправд, употребляемых для оправдания раскола, т.е. о переходе в православную церковь. Но не успела эта мысль во мне утвердиться, как вскоре же пришлось получить много рукописных сочинений известного единоверческого священника Иоанна Веховского, о которых я упоминал уже. Во всех этих сочинениях Верховский обвинял за произведение раскола архипасторство русской церкви, а старообрядцев во всем оправдывал, именуя их верными сынами древлероссийской церкви и иерархию их именуя законной иерархией. Таких сочинений от православного священника я вовсе не ожидал: они произвели на меня глубокое впечатление и возвратили назад с пути к соединению с церковью, на который я было стал. Для успокоения своей смущенной совести я признал необходимым обратиться к самому Верховскому, – написал ему откровенное письмо, в коем высказав о себе, что с молодых лет состоя у Антония писцом, вполне убедился из учения слова Божия и святых отец, что церковь Христова без епископства существовать не может, и так как церковь старообрядцев епископства не имела, то я заключил, что она не может быть и именоваться церковью Христовою, как говорят это и защитники греко-российской церкви, указывая именно на неимение епископов у старообрядцев почти два столетия. Но и церковь греко-российскую признать за истинную опасаюсь по причине произнесения пастырями оной жестоких клятв и порицаний на старообрядцев и употребляемые ими обрядовые предания, кои употребляла сама древнерусская церковь. В виду всего этого я и просил о.Иоанна успокоить мою смущенную совесть своим наставлением, – научить меня, как мне поступить, чтобы не лишиться надежды на спасение. О.Верховский не отказался ответить мне, – он писал, что “от единой святой соборной и апостольской церкви старообрядцы никогда не отлучались; напротив за нее-то они терпели и терпят разные обиды. Не отторгались они и от российской церкви – дониконовской, а отторгались и отторгаются они от безрассудных клятв Московских соборов 1666–1667 годов, коими оскорбляется апостольская церковь. А обличать старообрядцев отсутствием епископства, это для казенного православия всегда служило самым удобным средством сбивать с толку смысленных и рассуждающих старообрядцев. Ежели его у них не было, то не их вина, а насилия”. При письме он прислал мне свою Фотографическую карточку с следующею надписью: “Верному сыну единой святой соборной апостольской церкви Егору Антоновичу”. В этом же духе писанных он прислал мне потом и еще несколько писем. Письмами о.Верховскаго на время была успокоена моя совесть от гнетущего ее вопроса о лишении старообрядцами епископства, и я думал: вот Господь послал мне человека, на которого вполне можно положиться в приобретении спасения!

С сочинениями Веховского я познакомил своих товарищей. Они всем очень понравились, потому что по силе убедительности и по живому изложению много превосходили произведения Швецова, писанные туманно и непонятно, тяжелым слогом. В благодарность Верховскому за его сочинения на защиту старообрядчества, мы признали тогда нужным поднести ему адрес “от старообрядцев, приемлющих священство”. Составление адреса поручено было мне. Я принялся за это дело и исполнил его с особенной готовностью. Под адресом нас подписалось 15 человек. Воспользовавшись приездом Веховского в Москву, мы поднесли ему наш адрес в доме единоверца Шестова, у которого он обыкновенно останавливался в Москве. Когда мы прочли адрес, Верховский принял его из наших рук с большою благодарностью. Потом долго с нами беседовал о занимающих нас вопросах, говорил и о своих петербургских прениях, происходивших у г.Филиппова, с профессорами Петербургской Духовной Академии, коих очень бранил за то, что они якобы всячески стараются затемнить представляемую им истину и клятвам собора 1667 года придают не то значение, какое они имеют. Он даже объявил нам, что в случае смерти желает быть похороненным на Рогожском Кладбище вместе со старообрядцами. Но тут хозяин дома, Шестов, сказал ему: “нет, батюшка, мы тебя схороним в своем единоверческом, всехсвятском монастыре”. А относительно адреса Верховский сказал, что напечатает его в “Гражданине” сo своей о нем статьей и пришлет нам несколько экземпляров, что действительно и исполнил. Между тем адрес вскоре явился в “Братском Слове”, с замечаниями на него редактора. Против этих замечаний мы написали резкую статью, которую Антон Егоров лично передал Н.И. Субботину на братском празднике 21 декабря 1876г. Статья наша была напечатана им в “Братском Слове» с подробным разбором (см. Бр. Сл. 1876г. отд. Ill, стр.231 и 427). Любопытно, что Швецов и к Верховскому относился равнодушно, сочинениями его не интересовался, а на нас изъявлял даже неудовольствие, что превозносим сочинения его похвалами и чествуем его адресом, каковой почести он, как не принадлежащий к древлеправославной церкви, по мнению Швецова, не заслуживал.

Между тем явился и ожидаемый нами разбор о.Филарета на лживые ответы Лебедева, сочиненные Швецовым. Мы все читали его с большим интересом и не могли не сознаться, что все лжесплетения Швецова основательно им опровергнуты. Швецов же, сгоряча, принялся было писать на этот разбор свои замечания, но вскоре работу свою бросил, почувствовав бессилие опровергнуть доказательства, приводимые о Филаретом. Много после этого Швецов написал и издал книг и книжек в защиту раскола; а прямой своей обязанности – составить замечания на сделанный о.Филаретом разбор его ответов доселе не исполняет, и тем ясно обличает свое бессилие опровергнуть справедливые доводы о.Филарета о несостоятельности глаголемой церкви старообрядцев. В утешение себе Швецов говорил тогда, что никониане, проповедуя вечное беспрерывное существование православного епископства, этим самым впадают в крайность, – приписывают людям, имеющим сан епископов, Божескую непогрешимость, подобно тому, как усвояют такую непогрешимость католики своему папе; а беспоповцы, продолжал он, впадают в другую крайность, проповедуя, что церковь может обходиться вовсе без епископства; наша же древлеправославная церковь, заключал он, идет средним царским путем, не совращаясь ни направо, ни налево, ни на сторону никониан, проповедующих непогрешимость епископства, ни на сторону беспоповцев, проповедующих возможность существования церкви вовсе без епископства. Но Швецов забыл, или не понимал, что здесь среднего пути нет и быть не может, как нет среднего между Творцом и тварью, но или Творец, или тварь. Посему Григорий Богослов, изобличая ариан, не признававших Сына Божия Творцом всяческих, но и не считавших Его наравне с тварью, спрашивал их: “дайте мне среднее”, что было бы ни тварь, ни Творец? Такой обращенный Григорием Богословом к арианам вопрос в настоящем случае можно обратить и к Швецову: “дай нам среднее”. Ибо то среднее, которое он указывает, совсем не есть среднее, – напротив, он становится то на сторону беспоповцев, то на сторону православных. Обличая беспоповцев в неимении священства и таинств он становится на сторону православных, представляя те же самые тексты Писания о вечности существования в церкви священства и таинств, кои обыкновенно представляются православными; а желая обличить церковь греко-российскую за проповедь о необходимости епископства в церкви Христовой, по необходимости становится на сторону беспоповцев, представляя те же самые тексты Писания о мнимой возможности существования церкви без священства и полноты таинств, какие обыкновенно приводят беспоповцы. Итак, у Швецова среднего положения, в котором он желал остаться, не оказывалось. В этом он и сам наконец признавался. Но чем больше напрягал он свои силы к защите старообрядцев в лишении епископства, тем в большее впадал заблуждение в учении о сущности церкви, иерархии и таинств. Прежде он отвергал обетование Господне только о чине епископском, допускал возможность падения этого только чина^–, теперь, после наших обличений, понял, что ничем нельзя доказать, будто обетование Господне о неодоленности церкви простирается на одних пресвитеров, диаконов и мирян, а на епископов не простирается, и что пресвитеры, диаконы и миряне имеют существовать вечно, беспрерывно в православии, а епископы не могут существовать вечно и беспрерывно в православии. Поняв это, он стал говорить и писать, что обетование Божие о неодоленности церкви относится не к людям, составляющим церковь, а к благодати Божией. Швецов тогда говорил, а теперь уже и пишет: “в составе церкви существует две части, или стороны: первая сторона ее, состоящая в благодати Божией, как силе спасающей человека, есть вечно постоянная и неразрушимая, к которой и относятся все обетования о неодоленности церкви; а последняя, состоящая в людях, – непостоянна, одолима и разрушима” (см. книжку Швец. О сущности церкви Христовой). Против этого я тогда же говорил Швецову, что слова Господа: созижду церковь мою и врата адова не одолеют ей, указывают на ожидающие церковь, но не могущие поколебать ее, гонения, – на то, что она будет видимою, со вратами ада воинствующею, но необоримою. А благодать, или дар Божий не есть что-либо видимое; врата адова, т.-е. гонители еретики, вооружиться на нее не могут, не сама благодать, а люди, составляющие церковь, силою благодати противятся сим врагам и побеждают их, как обещал Господь. Св.Апостол Павел говорит: Христос возлюби церковь и себе предаде за ню (Еф.5:25). Итак, церковь составляют те, за кого Христос предал себя на крестную смерть, кого Он искупил и стяжал своею кровью. А разве за благодать Божию Христос страдал? Разве она требовала искупления от наследственного Адамова греха и искуплена честною кровью Христовой?

Швецов говорил, что “людям приписывать непогрешимость, значит противоречить Христу, вещающему: не приидох призвати праведники, но грешники на покаяние (Мф.9:13). Но если все верующие во Христа, которые носят на себе наименование церкви Его, должны сознавать себя грешниками, то каким же образом эта видимая сторона церкви пребудет непогрешимой?” – спрашивал Швецов. Я возражал ему: несомненно, что Иисус Христос пришел призвать не праведники, но грешники на покаяние (Мф.9:13); Он действительно и призвал их, очистил от грехов своею кровью: кровь Иисуса Христа, Сына Ею (Божия), очищает нас от всякого греха. Мы были враги Богу по грехам своим, но Христос примирил нас с Богом своею смертью: В нем благоизволи (Бог) всему исполнению вселитися, и тем примирити всяческая в себе, умиротворив кровью креста Его, через него, аще земная, аще ли небесная. И вас, иногда сущих отчужденных и врагов помышленьми в делах лукавых, ныне же примири в теле плоти Его смертью Его представити вас святых и непорочных, и неповинных пред собою (Кол.1:19–22). Здесь святыми Апостол называет, очевидно, верующих в Иисуса Христа людей. А о церкви тот же Апостол пишет: Христос возлюби церковь и себе предаде за ню, да освятит ю, очистив банею водною "в глаголе, да представит ю славну церковь, не имущу скверны, или порока, или ничто от таковых, но да будет свята и непорочна (Еф.5:25–27). Вот здесь, говорил я Швецову, церковь, то есть общество верующих во Иисуса Христа людей, Апостол Павел прямо называет святой и непорочной. Поэтому называть ее несвятой и порочной, значило бы противоречить Апостолу и самому символу веру, ежедневно читаемому при богослужении, в коем церковь также называется святою, в которую мы и исповедуем свою веру.

Швецов даже прямо проповедовал существование какой-то безнародной церкви, утверждая, что якобы исповедание может быть без исповедующих, и вера без верующих людей, и действие без действующего лица. Но против этой проповеди Швецова о возможности существования безнародной церкви восстал даже самый близкий его товарищ Антон Егоров, и он доказывал, что церковь состоит из народа – из пастырей и пасомых, а не есть что-то отдельное от народа.

Прения со Швецовым мы вели очень осторожно, не подавая вида, что имеем сомнение в правоте самой церкви старообрядческой; но Швецов понял однако, что служащие с ним в канцелярии Антония не могут быть его помощниками в разных его измышлениях, направленных в защиту старообрядчества. Обо мне же с Леонтием Трофимовым прямо донес Антонию, что мы хотя и усердно трудимся в канцелярии, но сильно заражены духом никонианства и быть верными защитниками древлеправославной церкви не надежны. Со слов Швецова Антоний и сам так же отзывался об нас некоторым близким нам лицам, которые, разумеется, и передавали нам эти его отзывы.

Мы понимали, что Антоний и Швецов именуют нас зараженными никонианским духом именно за то, что мы в учении о церкви, иерархии и семи таинствах не следуем лжеучению Швецова, а следуем учению старопечатных книг, что согласно учению сих книг признаем необходимым веровать в исполнение Божиих обетований о неодоленности церкви, о непрерывном в ней пребывании богоучрежденного епископства и совершения семи таинств; а понимая это, находим обязательным для себя повиноваться не Антонию со Швецовым, а учению святоотеческому.

Между тем Антоний и Швецов, недовольные нами, начали подыскивать себе людей, более нас крепких в преданности старообрядчеству, которые могли бы быть помощниками Швецову в защите раскола, хотя и нас от дела не устраняли. Так они пригласили для занятий в канцелярии Ивана Петровича Ломакина, ныне состоящего православным миссионером в Нижегор. губ. Ему Антоний поручил прочитать “Баронию“ и подыскать здесь из церковной жизни случаи, которые можно было бы поставить в оправдание безъиерархического состояния старообрядцев. Но Ломакин у Барония, равно как и в других книгах, не только ничего подобного не нашел, а напротив, из этого чтения вполне убедился, что найти оправдание своему безъиерархическому состоянию старообрядцы нигде не могут, потому что все священные и отеческие книги единогласно свидетельствуют о вечном неодоленном пребывании Богом созданной церкви с тремя чинами иерархии и семью таинствами. Таким образом, Ломакин в понятии о церкви вполне сошелся с нами, а не с Швецовым, что Антонию и Швецову очень не нравилось: они поспешили послать Ломакина в качестве старообрядческого миссионера в деревню Елесино, отстоящую от Нижнего Новгорода верстах в тридцати. Перед отправлением туда Ломакин познакомился с покойным отцом Павлом, о чем знали только некоторые из нас, но ни Антонию, ни Швецову не было известно. Последствием этого знакомства было то, что вместо защиты раскола, он стал высказывать в Елесине свои убеждения о непогрешимости православной церкви в догматах веры и сомнения относительно законности новоучрежденной австрийской иерархии, чем и убедил некоторых нижегородских старообрядцев войти в рассмотрение вопросов о церкви и о расколе. Слухи о всем этом, разумеется, скоро дошли до Антония и весьма огорчили его. Для удержания в расколе поколебавшихся от проповеди Ломакина, он поспешил отправить в Нижегородскую губернию самого Швецова с Антоном Егоровым. Приехав на место, они сделали собрание и в присутствии значительного числа старообрядцев имели беседу с Ломакиным, на которой не в состоянии были разрешить предъявленных им сомнений относительно раскола и австрийской иерархии.

Вместо Ломакина Антоний и Швецов пригласили в канцелярию начетчика Павла Галина, из Нижегородской же губернии. Но и он, пожив несколько времени в канцелярии Антония и убедившись в лживости Швецовских доказательств, оставил раскол и присоединился к православной церкви: в настоящее время он состоит единоверческим священником в селе Пафнутове (Нижегор. губернии), где некогда вел знаменитые прения со старообрядцами епископ Питирим.

Тогда, с соизволения Антония, Швецов пригласил к себе в помощники начетчика-беспоповца Я.И. Дивилина, рассчитывая, конечно, скоро перевести его в свое согласие. И ему Антоний поручил читать “Баронию“, все с тою же целью – приискать исторические случаи к оправданию безъиерархического пребывания старообрядцев. Дивилин трудился над этим с полгода, и убедившись в бесполезности своего труда, сам отказался от него и вышел из канцелярии Антония, как был, беспоповцем.

В газете “Современные Известия” помещались тогда корреспонденции из Гуслиц, написанные в смысле благоприятном для старообрядцев. Антоний и Швецов стали доискиваться автора этих корреспонденций, и узнав, что он “христианин“, из гуслицких старообрядцев, некий Григорий Ефимов, пригласили и его к себе в канцелярию за хорошее жалованье. Ему Антоний поручил составить книжку об отпадении греческой церкви от православия с указанием времени ее падения. Это легкомыслие Антония нас очень удивило. Можно ли, – говорили мы, – давать такое важное поручение человеку новому, незнакомому ни с догматами веры, ни с историей церковной, притом же очень молодому и сомнительной репутации?» Не менее нас удивлялся такому поручению и сам Григорий. А поручение было действительно очень важное. О времени падения восточной церкви Антония со Швецовым часто спрашивали посетители. Этим вопросом ставил в затруднение Швецова и вышеупомянутый бывший учитель его Мятелков. Падение церкви российской им легко было объяснять совершенным при патриархе Никоне книжным исправлением,– переменою двуперстия на троеперстие и проч., а тем же объяснять и падение церкви греческой было нельзя, ибо знали, что в то время, когда у нас в России совершалось исправление книг и произошел раскол, в греческой церкви никакого исправления книг и обрядов не было и никакого раскола не произошло. Говорить, как говорят некоторые старообрядцы, что греческая церковь утратила православие еще за много лет до патриарха Никона, тоже признавали невозможным в виду того, что Книга о вере и другие, изданные в России перед самым патриаршеством Никона, при Иосифе патриархе, свидетельствуют о неизменном хранении греками православия до самых лет патриарха Никона, ибо российская церковь находилась в общении с греческой. Признать, наконец, что греческая церковь, как до Никона была, так и после Никона осталась православною, тоже не находили возможным, ибо это значило бы признать самих себя раскольниками, незаконно отделившимися от греческой церкви, не изменившей православию, значило бы обвинить себя и в незаконном принятии Амвросия через миропомазание, как сущего еретика. Вот какие затруднения представлял вопрос о греческой церкви, с которым обращались к Антонию и Швецову многие посетители, и вот почему Антоний со Швецовым озабочены были этим вопросом, видели нужду составить для решения его книжку “о падении греческой церкви”, что и поручили сделать Григорию. Тогда еще не было статей Каптерева, Голубинскаго и Белокурова, доказывающих, якобы церковь греческая задолго до п.Никона признавалась русскими утратившею православие. Григорию пришлось самому собирать из разных историй всякую грязь о греках, и он работал над этим месяца два; но убедившись, что все это не касается исповедания веры, а свидетельствует только о недостатках частных лиц, из-за которых не может лишиться православия вся церковь, бросил свой труд, как бесполезный, а занялся составлением корреспонденций, преимущественно в петербургскую газету “Голос“, в коих беспощадно разоблачал лукавые действия Антония со Швецовым и всего Духовного Совета, для чего, находясь в канцелярии Антония, имел достаточно материала. Швецов приметил это и начал относиться к Григорию подозрительно, а вслед за тем и Антоний лишил его благоволения. Тогда и сам Григорий ушел из канцелярии. Он и доселе пишет в газетах разные известия о старообрядцах, большею частию из Гуслиц. В статьях его бывает много неверного. Он преследует одну наживу от статей, и не держится строго правила говорить только правду.

После неудачной попытки Григория написать книжку о падении греческой церкви, Швецов сам составил об этом тетрадку и напечатал на гектографе. В греческой церкви он не указал никаких отступлений от евангельского и апостольского учения, или от учения семи вселенских соборов, да и указать не мог: ибо, по свидетельству самого учредителя Белокриницкой иерархии, инока Павла, греки “в догматах веры о самом Божестве никакой погрешности не имеют”. Слабость греков в содержании православия он доказывал только недостатками греческих пастырей, – тем, что патриаршие престолы они занимали посредством взноса денег туркам, частым смещением с патриарших кафедр и вторичным возвождением на оные одних и тех же лиц, – представлял и другие слабости греков. Утверждать положительно, что греческая церковь утратила православие пред патриаршеством Никона, Швецова удерживало свидетельство Книги о вере, что греческая церковь “ни в чесом установления Спасителя своего и блаженных Его ученик и св.отец предания и седми вселенских соборов Духом Святым собранных устав не нарушает, не отменяет, и в малейшей части не отступает, ни прибавливая что, но яко солнце единакою лучею правды всегда, аще и в неволи пребывая, светится правою верою“. Впрочем, об этом свидетельстве Книги о вере Швецов говорил, что оно преувеличено и не заслуживает доверия. А свидетельство той же книги, что Господь положил обетование о всегдашнем пребывании в церкви православных архиепископов и епископов, считал и вовсе неверным, потому что оно прямо изобличает старообрядцев, на коих это обетование Господне не сбылось. В Книге о вере сказано: “Господь, отходя на небеса, не восхоте достояние свое оставити на земли неустроено, но взем два сребреника, даде гостинником. Се есть старый и новый завет. Кому же дал? Кто гостинницы? Апостоли и по них восприемницы их, пастырие и учителие, архиепископы и епископы, иже служителие. суть величеству смотрения Его, имже и спребывати даже до скончания века обетование сотвори, и по своему неложному обетованию благодатне избирает себе людей достойных, и поставляет и освящает рукоположением чина духовного чрез патриархи, архиепископы и епископы“. На это свидетельство Книги о вере часто указывали Швецову сомнящиеся старообрядцы в доказательство, что архиепископы и епископы, по неложному обетованию Господню, должны всегда, непрерывно, существовать в церкви, и Швецов очень затруднялся отвечать им. Наконец, желая ослабить это свидетельство, он написал особую тетрадку, в которой доказывал, что Книга о вере якобы составлена односторонне, что в ней крайне преувеличены похвалы восточному православию, равно как придано слишком большое значение епископской степени с целью унизить значение, придаваемое латинами римскому папе. Но мы находили такой отзыв о книге, изданной патр.Иосифом, неприличным для старообрядцев, притом же свидетельство сей книги о православной восточной церкви согласно с суждением целого собора русских епископов, незадолго до издания ее засвидетельствовавших: “мы все имеем сих (восточных патриархов) яко столпы благочестия; аще и в области поганых суть, но святая, якоже рече писание, николиже осквернена бывают” (Дополн. к истор. акт.2, стр.191). А свидетельство о всегдашнем пребывании в церкви архиепископов и епископов основано на обетовании Господнем, данном Апостолам: се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века (Мф.28:20), и вполне согласно изложенному в учительном Евангелии.

В то же время, о котором говорю, возник между старообрядцами спор по вопросу: присутствует ли благодать Божия в церкви греко-российской при совершении ею таинств? Немногие из сторонников Пафнутия Казанского утверждали, что в совершаемых сей церковью таинствах благодать Св.Духа присутствует; а сторонники Антония напротив утверждали, что не присутствует. Признать существование благодати в церкви греко-российской сторонники Пафнутия вызывались тем обстоятельством, что в продолжение почти двух столетий глаголемая церковь старообрядцев окормлялась бегствующими от сей церкви священниками, которые при переходе в старообрядчество не могли получать благодати на пасение словесных овец, потому что преподать эту благодать могут только епископы, а их-то у старообрядцев и не было. Посему, с отрицанием благодати в церкви греко-российской, пришлось бы признать безблагодатными и неправильными все священнодействия прежних бегствующих иереев, а также и все нынешнее священство старообрядцев, ибо восстановитель нынешней раскольнической иерархии, Амвросий, не получив благодати в греческой церкви, не мог преподать ее и Кириллу, именуемому митрополиту белокриницкому, а сей последний именуемым епископам и попам: “ничто же бо дает не имеяй, и ничто же приемлет кто от неимущего, аще и мнится имети, тем же и прельщен бысть, и веруяй быти священник, или крещен, несть, и погибели сих крестивый повинен: не может бо человек имети, не прием от Бora. Кроме мене, рече, не можете творити ничесо же“ (Номок., л.57 обор.). Мнение сторонников Пафнутия имело, очевидно, основательность и правильность. Но, со своей стороны, и Антоний со Швецовым справедливо утверждали, что если признать существование благодати в таинствах церкви греко-российской, то необходимо будет признать в ней и сущее тело и кровь Христову, святое миро, связание и разрешение грехов и пр., а вместе с этим объявить себя раскольниками, неправильно отделяющимися от благодатной церкви греко-российской. Поэтому они признали необходимым учить, что в таинствах греко-российской церкви благодать не присутствует, и в опровержение мнения Пафнутия Антоний поручил Швецову составить особую книжку о том, что все еретики и раздорники, отделившиеся от православной церкви, благодати Святого Духа на совершение таинств не имеют. Книжку эту Швецов составил, и нам приходилось ее переписывать. Но при этом у нас невольно являлись сомнения: если церковь греко-российская лишена благодати, – рассуждали мы, – то зачем было старообрядцам сманивать из нее попов, как сманивали в продолжение 180 лет, и зачем сманили наконец митрополита Амвросия?

Антоний, как я упоминал уже, имел великую охоту и ревность ставить епископов и попов. Мы были свидетелями, как он упрашивал боровских старообрядцев принять епископа, которого и рукоположил им: это был некий Феодосий, прежде поп Феодор. Он также упросил и коломенских старообрядцев, чтобы подали просьбу в Духовный Совет о поставлении им епископа, и именно Швецова, в котором желал иметь своего будущего преемника. Но рукоположить Швецова в епископа коломенского Антонию не удалось, так как одним сильным в старообрядчестве лицом выражено было решительное нежелание, чтобы Швецов был епископом у старообрядцев. А попов Антоний поставил не одну сотню, и все они, за немногими исключениями, были из гусляков. Гусляки же занимают должности уставщиков и певцов почти во всех старообрядческих молельнях обширной России: у казаков на Дону и на Урале, и в дальней Сибири – везде попы, уставщики и певцы из гусляков. Это занятие обратилось у гусляков в ремесло, – родители с малолетства приучают детей к церковному чтению и пению по крюкам в своих общественных молельнях, чтобы приготовить их к этому выгодному ремеслу. О своих попах Антоний имел большую заботу, и видя, что они обыкновенно не имеют понятия о значении совершаемых ими служб, равно как о священных вещах и действиях, очень желал ознакомить их со всем этим. Но вопрос состоял в том: посредством каких же книг достигнуть этой цели? Давать им новопечатные книги, объясняющие церковное богослужение и принадлежности богослужения, было не в характере Антония, а старопечатных книг такого содержания не было. Была только в рукописях книга блаженного Симеона Солунского, которая и очень нравилась Антонию. Эту большую книгу он давал нарочитым писцам переписывать; но переписка становилась очень дорого. Поэтому он решился напечатать ее в подпольной типографии своего же попа Алексея Журавлева. Типография эта находилась сначала в одной деревне Смоленской губернии, на родине Алексея; потом была переведена в предместье города Боровска, Калужской губернии. Для печатания требовался исправленный оригинал книги. Поэтому Антоний вручил мне экземпляр книги блаженного Симеона, написанный одним из его прежних писцов, чтобы я проверил его с древними списками, у нас имевшимися, и с печатным изданием, явившимся в журнале “Христианское Чтение” за 1856–1857г. Исполняя поручение Антония, я нашел, что во всех имевшихся у меня под руками списках, равно как и в печатном издании, находится повеление посыпать умершего пеплом из кадильницы и в 8-м члене символа веры нет слова: истинного; а в данном мне для исправления экземпляре не содержится повеления посыпать умершего пеплом, и напротив в символе веры слово истинного о Духе Святом находится, и даже, по примеру прочих речений символа, сделаны были указания тех мест священного писания, в коих Дух Святый называется Духом истинным. Я понял, что писец, по указанию Антония, сделал и это исключение и эту вставку. Об этом я сказал Швецову и притом заметил, что не хорошо печатать книгу с такими искажениями, а следует исправить противу древних, то есть вписать повеление о посыпании мертвого пеплом из кадильницы и исключить из символа веры слово истинного. Швецов передал мои слова Антонию, а он ответил: “великороссийская церковь целые соборы выдумывает на небывалых еретиков Мартинов, а нам, совершенно тово, в защиту истины и двух слов нельзя выключить и прибавить!” Я спрашивал Швецова: ради чего владыка не желает восстановить правильный текст книги Симеона Солунского для печатного издания? Швецов, подумавши, сказал мне: “Владыка потому не хочет печатать повеление о посыпании умершего пеплом из кадильницы, что наши старообрядческие предки почитали это ересью и обвиняли за то никониан. Теперь, с напечатанием сего повеления в книге блаженного Симеона, открылось бы, что наши предки ошибались и напрасно обвиняли никониан. По этой же причине ему тем паче не желательно выключать из символа веры слово истинного: ведь тогда читатели поняли бы наше напрасное притязание к греко-российской церкви за такое важное дело, как исключение сего слова из символа веры”. Я заметил, что нам все-таки невозможно скрыть этих нежелательных указаний в книге Симеона Солунского. “Положим, – говорю, – мы напечатаем тысячу, или две тысячи экземпляров книги; но ведь рукописные ее экземпляры и тогда не изъяты будут из обращения в народе; любознательные читатели сверят с ними напечатанную нами книгу, и без сомнения увидят сделанные нами исключения и вставки. Хорошо ли это? Ведь книга наша утратит свое значение! – читатели потеряют к ней доверие! Притом же простой читатель, защищая слово истинного в символе веры, будет ссылаться по нашему изданию на книгу блаженного Симеона, тогда как блаженный Симеон сего слова в символе не написал! Разве это честно? Мы обвиняем писателей господствующей церкви за составление неведомо кем небывалого деяния на еретика Мартина; а между тем сами думаем зазнаемо делать подлоги. Так поступать нечестно и грешно». Швецов вполне с моим мнением согласился и, к чести его надобно сказать, советовал Антонию не делать исключения и вставки в книге блаженного Симеона; но Антоний не согласился. Книга была изготовлена к печати согласно желанию Антония и передана для набора Журавлеву. Он оттиснул несколько тетрадей, но потом дело это как-то расстроилось из-за возникших у него неприятностей с Антонием, и книга осталась не напечатанною.

Расстроившись с Журавлевым, содержателем подпольной типографии, Антоний и Швецов признали нужным для печатания книг в защиту раскола завести свою собственную типографию за границей. Главным печатником в эту типографию они хотели назначить меня. Швецов говорил мне: “Ты знаком с писанием, знаешь отчасти и грамматику: послужи посредством печати для Христовой церкви! За это владыка тебя не оставит своими щедротами”. Большого труда стоило мне отбиться от этого нежелательного поручения, и кое-как отбился. Тогда Антоний и Швецов назначили вместо меня в главные управители имеющей быть за границей типографии инока Анастасия, родом гусляка, – того самого, что ныне именуется епископом Измаильским. У нас в канцелярии Швецов немалое время подготовлял Анастасия к занятию печатным делом, учил его правилам грамматики для держания корректуры. Потом купили в Москве печатный станок и славянский шрифт, снабдили Анастасия деньгами и отправили за границу. Здесь он и открыл типографию в Мануйловском монастыре, с которым Антоний предварительно снесся по этому делу. Анастасий заведовал типографией недолго. По поручению Антония им было напечатано несколько книжек в защиту раскола, которые из-за границы доставлялись в Москву, а затем вскоре, неизвестно почему, он оставил это ремесло к огорчению Антония. А устроенная на средства Антония типография в Мануйловском монастыре осталась, и там Швецов напечатал впоследствии несколько своих больших книг, как-то: “Истинность старообрядствующей иерархии”, “Оправдание старообрядствующей Христовой церкви“, “Показания погрешностей греко-российской церкви противу святаго Евангелия“, “Поморские ответы беспоповцев братьев Денисовых”, и пр.

Из живших в Москве и у нас, при канцелярии, иногородних старообрядцев, были и такие, которые приезжали собственно для познания истины о св. церкви, и потому от нас ходили в Никольский единоверческий монастырь беседовать о церкви с настоятелем его, о.Павлом. Таков был напр., прежде упомянутый мною Дмитрий Иваныч Харитонов: останавливаясь и живя у нас, он ходил обыкновенно и к о.Павлу, у которого также оставался и пожить. Доказательства, какие получали у нас в защиту старообрядчества, эти посетители обыкновенно передавали о.Павлу, а что на них отвечал о.Павел, об этом сообщали нам, и мы очень интересовались его замечаниями. Антонию же и Швецову очень не нравилось, что приезжавшие к нам старообрядцы ходили к о.Павлу, и они всячески удерживали таких от свидания с ним. Антоний говорил, что о.Павел человек лукавый, беседовать с ним очень опасно, – кто у него побывает, тот цел в вере не остается, а какое-нибудь сомнение о нашей старообрядствующей церкви получит непременно. И действительно, случалось нередко, что ходившие от нас для беседы с о.Павлом возвращались к нам с явным недоверием к справедливости слов Антония и Швецова, даже совсем оставляли раскол и присоединялись к православной церкви. Это случилось даже с одним из самых близких к Швецову лиц, его земляком Семеном, по фамилии Осеич.

Еще в юных летах, видя строгость жизни наставника нетовцев, помянутого выше Василия Ивановича, Осеич вместе с Швецовым перешел из православия в секту нетовцев белоризцев, и оба были самыми любимыми учениками этого наставника. Когда Швецов перешел из секты нетовцев в австрийскую, Осеич начал рассуждать о необходимости существования священства в церкви Христовой и совершения таинств. Отсутствие священства и таинства св. причащения у нетовцев поселило в нем сомнение относительно нетовщины, и для разрешения своих сомнений он нашел необходимым отправиться в Москву, побеседовать со Швецовым и с самим Антонием, которого Швецов хвалил ему. Он явился к нам в канцелярию и долго жил у нас. Антоний и Швецов приняли в нем самое живое участие, – толковали ему о крайнем заблуждении нетовцев и уверяли, что истинная церковь есть именно у старообрядцев, приемлющих австрийское священство. Осеич туго поддавался их влиянию; однако, после долгих колебаний, заявил им, что согласен перейти в австрийское согласие. Антоний с Швецовым очень обрадовались. Антоний пожелал сам совершить над ним чин присоединения: оно происходило в доме Комарова, на Зацепе. Так как Осеич был состоятельный крестьянин и жизни был безукоризненной, то Антоний и Швецов желали сделать его миссионером австрийского священства на его родине, даже питали надежду при его посредстве обратить в австрийщину и самого наставника нетовцев, Василия Иваныча. Для этого они снабдили Осеича разными книгами и книжками. Однако нам со стороны было заметно, что Осеич хотя и принял исправу от Антония, но находится в каком-то смущении. Пред самым отъездом на родину он секретно, не сказавшись никому из нас, посетил о.Павла, и от него принес в канцелярию книгу – собрание его сочинений. Увидав книгу у Осеича, Швецов перепугался и спросил его: от кого ты приобрел эту книгу? Осеич прямо ответил, что был в единоверческом монастыре у отца Павла, и книга – его подарок. Швецов с нескрываемым прискорбием стал говорить Осеичу, что он напрасно ходил к отцу Павлу и принял от него книгу его сочинений, что в ней ничего хорошего нет, а содержатся одни несправедливые нарекания на безвинных старообрядцев, что ее не следует читать, а нужно уничтожить. Но Осеич, после свидания с о.Павлом, совсем изменился и не только не оказывал, как прежде, доверия Швецову, но и стал входить в прямые с ним пререкания, делать ему сильные возражения, что Швецова очень оскорбляло. В досаде он говорил нам об отце Павле: в нем непременно действует злой дух, – глядите, как он расстроил Осеича! Вскоре, после этого Осеич отправился на родину, а спустя несколько времени Швецов получил известие, что он уже привял православие в существующей во Мстере единоверческой церкви, и не только сам присоединился, но и бывшего своего наставника в нетовщине Василия Иваныча всячески убеждает к тому же, а об австрийском священстве прямо говорит, что оно незаконное, ложное священство. Для ослабления такой проповеди Осеича, равно как и для удержания Василия Иваныча от присоединения к православной церкви Швецов неоднократно ездил на родину, и здесь пред Осеичем и нетовцами защищал австрийскую иерархию. Но Василий Иваныч, поддерживаемый Осеичем, ответил Швецову: “из Писания видно, что церковь должна существовать с священством и таинствами; но признать правильным австрийское священство опасаемся, потому что оно не имеет законного корня“. Незадолго, пред смертью, как было уже сказано, Василий Иваныч присоединился к православной церкви на правилах единоверия. И Осеич умер православным лет восемь тому назад. Он многих нетовцев удержал от присоединения к австрийской секте; а не будь его, Швецов, пожалуй, перевел бы их всех в австрийщину. Обращением же своим к православной церкви Осеич несомненно обязан был наставлениям отца Павла.

Для меня одним из главных признаков неправоты глаголемой церкви старообрядцев поповщинского согласия послужило явное противоречие ее проповедников в учении об одном из важнейших догматов, которое мне ясно открылось при переписке книг, направленных против беспоповцев и против последователей церкви греко-российской, равно как из устных бесед их с беспоповцами и с православными. Когда приходилось австрийцам обличать беспоповцев и доказывать им, что их общество, как не имеющее Богопреданнаго священства, не может именоваться церковью Христовой, тогда они утверждали, что учрежденная Христом иерархия должна иметь вечное, непрерывное существование, и в доказательство сего приводили свидетельства слова Божия, указывали содержащееся в нем ясное, непререкаемое и утвержденное клятвою обетование о вечности и непрерывности священства Христова, также ясные и решительные о том свидетельства из учения св. отцов (см. 10 посл, к безпоп. инока Павла Белокрин. и посл. к беспоповцам же митр. Кирилла Белокриницкого, напечатанные в загран, типогр.). А когда, на основании тех же самых свидетельств слова Божия и учения святых отец о вечном и непрестающем существовании священства в церкви Христовой, последователи грекороссийской церкви доказывали поповцам, что тем паче эта вечность и непрерывность должна принадлежать епископскому чину, как первейшему, начальному в иерархии и получившему обильнейшую полноту даров Святого Духа, ибо через епископство только и может совершаться таинство хиротонии, а с тем вместе продолжаться непрерывно и самое существование священства: тогда защитники австрийщины утверждали, напротив, что о вечном, непрерывном существовании трехчинной иерархии обетования Господня не положено, что даже все епископы единовременно могут уклониться в неправославие и церковь может остаться и существовать без епископского чина (см. ответы на 8 вопросов). Таким образом, из письменных книг и устных бесед я видел ясно, что защитники австрийцев в учении о вечном существовании священства церкви Христовой имеют двойственность и сами себе противоречат, – когда спорят с православными, тогда становятся на сторону беспоповцев, а когда обличают сих последних, тогда становятся на сторону православных.

Это противоречие особенно ясно для меня обнаружилось на состоявшейся в 1875 году беседе Швецова с беспоповским начетчиком Пановым в Москве, в доме Шальнова. Эту беседу описал потом сам Швецов. Ловкий беспоповец придумал оправдать беспоповщину и показать несостоятельность поповцев словами самого противника своего, Швецова. В начале беседы он, став на сторону православных, доказывал Швецову, что церковь Христова не может существовать без епископа, приводил об этом свидетельства святых отцов: Игнатия Богоносца, Златоуста, Симеона Солунского и проч. А Швецов, чтобы защитить поповщинскую церковь, не имевшую епископа, утверждал, напротив, что якобы лишение епископства не препятствует поповцам быть и именоваться церковью Божией, подобно тому, как полку лишение полковника не препятствует именоваться полком, или стаду лишение пастыря – именоваться стадом. Как только Швецов это высказал, Панов возразил ему: “Вот ты сам и оправдал наше безпоповщинское положение, – мы так и признаем, как ты нас уверяешь, т.е. что лишение пастырей не препятствует быть и называться церковью Божией. Вы должны признать это в силу своих собственных слов”. Швецову сделалось неловко, особенно потому, что в числе слушателей находились и православные. Он сделал крутой поворот, и начал доказывать совершенно противное тому, что говорил раньше.

Но особенно сильное впечатление произвели на меня две беседы о.Павла, на которых я присутствовал и первый раз слушал его и познакомился с ним.

В 1876 году состоялась знаменитая беседа его со Швецовым в Москве, в доме В.Я.Жарова. Жаров был близкий родственник достопочтенного ревнителя православия Алексея Васильевича Смирнова. Он принадлежал к австрийскому согласию и был известен самому Антонию. Так как родственник его, А.В.Смирнов, оставил раскол под влиянием о.Павла, то ему желательно было, чтобы Антоний назначил кого-нибудь из своих начетчиков побеседовать с отцом Павлом и доказать ему правоту именно австрийского согласия с его священством. Антоний поручил это дело, разумеется, Швецову, которого считал самым сильным и искусным защитником раскола. Назначен был день для беседы. Швецов тщательно готовился к ней, – сделал нужные выписки и взял с собой несколько книг гражданской печати, а ни одной книги церковной печати, патриарших изданий, не взял. Мы все очень заняты были предстоящей беседой, и я принял на себя обязанность, записывать, что будет говорено с обеих сторон. На беседу со Швецовым отправились мы все, служившие тогда у Антония; с нами пошли еще петербургский поп Фома и диакон Петра Драгунова Григорий Виноградов. Когда мы явились в дом Жарова, там уже были о.Павел, о.Филарет, Игнатий Александрович Александров и многие другие из православных; и наших старообрядцев было довольно. Мы пришли защищать старую веру новыми книгами; напротив, о.Павел привез для защиты православия много старопечатных книг. На столе, за которым разместились собеседники, положено было Евангелие патриарха Иова. О.Павел имел обычай при всех своих беседах полагать пред лицом беседующих св.Евангелие в показание того, что беседа должна происходить как бы пред лицом самого Христа, и потому с обеих сторон должна быть ведена добросовестно, со страхом Божиим, с доброй совестью. Это был очень хороший обычай, которому должны бы подражать и все беседующие со старообрядцами. Предлежащее святое Евангелие всякого собеседника, не совсем утратившего совесть, сильно удержать от лжи и побудить к признанию истины.

Когда все было приготовлено, домохозяин заявил, что ему желательно послушать беседу о созданной Богом церкви, ее иерархии и таинствах. Отец Павел на основании старопечатных книг выяснил существенные свойства церкви Христовой и затем показал, что этих свойств глаголемая церковь старообрядцев не имеет и потому церковью Христовой называться отнюдь не может. Швецов из всех сил тщился оправдать безъиерархическое состояние старообрядцев, читал для этого свои длинные выписки; а о.Павел в ясных и кратких словах опровергал его, или же говорил Швецову: “не то ты читаешь!”, “это к нашему вопросу не принадлежит!” И действительно, Швецов читал много такого, что совсем не относилось к данному вопросу. Сначала я стал записывать, кто что говорил; но потом, увидав, что Швецов во всем остается побежденным, прекратил свою запись. Очутившись в крайне неловком положении, не в силах будучи решить вопрос о церкви и иерархии в пользу старообрядчества, Швецов поспешил перейти к вопросу о обрядовых преданиях, стал обвинять греко-российскую церковь за изменение двуперстия на троеперстие, сугубого аллилуйя на трегубое. Тут мы, присутствовавшие на беседе старообрядцы почувствовали некоторую силу в словах Швецова и ободрились; но отец Павел очень ясно доказал, что и в древней церкви обрядовые предания были различны, были изменяемы и отлагаемы, но через все это не нарушалось исповедания правой веры: “бяху в древних нецыи обычаи, в церквах бываемии, от них же убо временем ови забвени быша, инии отнюдь престаша, другия же правила отсекоша” (11 прав. Лаодик. соб.). И у нас, – говорил он, – в русской церкви, при патриархе Филарете совершались в Москве, в Успенском соборе, чин пещного действия и чин действа страшного суда; но потом все эти чины вышли из употребления. Даже и апостольские предания, не догматического характера, отменялись церковью и изменялись, как например предписанное пятым правилом святых Апостол: “не отпустити жены епископу под видом благочестия”, церковь на шестом вселенском соборе отменила, постановив в 12-м своем правиле, епископом “неотменно отпустити” жен. И за такие приложения и отложения, изменения и отменения обрядовых установлений, даже апостольского происхождения, церковь никем не была зазираема в лишении православия. Посему старообрядцы дозволили себе великую и непростительную дерзость, обвинив православную церковь в лишении православия не за изменение догматов веры, и даже не за отложение обряда перстосложения, а за употребление оного не в том виде, какой ими принят, но в том, какой искони употребляла церковь восточная, нам единоверная. При этом все свои мысли о.Павел подтверждал доказательствами из старопечатных книг, тогда как Швецов свои измышления тщился подтвердить разными новопечатными книгами. Видя это, даже старушка-старообрядка, мать домохозяина, возвысила голос и сказала: “Онисим Васильевич! по-нашему отец Павел проповедует новую веру, а защищает ее старыми книгами; ты же пришел сюда защищать старую веру, а защищаешь ее новыми книгами! Новых-то, гражданской печати, книг, которыми ты защищаешь нашу веру, наш покойный родитель и в дому боялся иметь!” Эти простые слова старушки вызвали у всех присутствовавших улыбку; а Швецову сделалось от них очень совестно, – он даже поспешил прекратить беседу, сказав: “полно, наговорились!“ С беседы он вышел опечаленный. Тут дьякон Григорий сказал ему: “Павел просил тебя указать ересь в церкви великороссийской, а ты замялся, не ответил ему. Да сказал бы, что попы церковные без зазора табак курят! – какой еще больше ереси!” Этот Григорий был впоследствии попом и служил в моленной Шибаева, – он близок был к церкви православной, что сказалось и в его насмешливом замечании Швецову, но не имел твердости духа оставить раскол и умер в нем лет семь тому назад. Узнав о неудачной беседе Швецова с о.Павлом, Антоний упрекнул его, что не так вел беседу: “Ты бы, совершенно тово, держался на клятвах собора 1667 года! Тогда хозяева увидали бы, что Павел сам находится под клятвой своей церкви, и не стали бы его слушать”. А мы подумали, слыша этот отзыв Антония: “Легко тебе рассуждать! а попробовал бы сам побеседовать с о.Павлом: посмотрели бы мы, как бы удержался на одних клятвах?! Да ведь тут и св.Евангелие лежало: лукавствовать-то грех!” Чтобы удержать семейство Жарова в расколе, Антоний хотел составить еще беседу с о.Павлом и послать вместо Швецова другого своего близкого деятеля, Антона Егорова, который именно любит говорить о клятвах; но потом раздумал, опасаясь, что он еще хуже Швецова уронит старообрядчество в глазах слушателей.

Вскоре потом узнали мы, что по желанию Алексея Васильевича Смирнова, будет происходить у него, в деревне Ликине (Владимир. губ.), беседа между о.Павлом и известным беспоповским наставником Иваном Зыковым. Антоний и все мы очень также интересовались этой беседой. Мне с Антоном Егоровым даже поручено было отправиться в Ликино – описать эту беседу и, если представится возможность, поговорить в защиту старообрядцев? приемлющих австрийское священство. О.Павел поехал в Ликино с Игнатием Александровичем, и нам пришлось ехать с ними в одном вагоне. Тут мне первый раз удалось побеседовать с отцом Павлом. Говорили мы всю дорогу о разных церковных предметах, из-за которых старообрядцы отделяются от православной церкви. Между прочим он спросил меня: “когда ваш Антоний служит и на херувимской песни выходит с неосвященными еще дарами, какой поклон старообрядцы кладут?” Я ответил: земной. Он еще спросил: “а когда выходит с чашею тела и крови Господни и говорит: “со страхом Божиим”, – какой вы кладете поклон?” Я ответил: поясной. Тогда он сказал: “Если даже приготовительному к таинству хлебу воздается земное поклонение, то не паче ли должно воздавать земное поклонение самому телу и крови Христовой?” Эти слова, так ясно показывающие, что старообрядцы поступают несправедливо, не воздавая земного поклонения св.дарам, с тех пор запечатлелись в моей памяти. На станции Дрезна мы вышли из вагона: о.Павел поехал в деревню Ликино к А.В.Смирнову, а мы в смежную деревню Кабаново к Ивану Зыкову. Зыков принял нас очень хорошо. У него в доме находится моленная, где совершают богослужение беспоповцы его согласия. За их службой присутствовали и мы, а в молитве не участвовали. Последователи Зыкова употребляют наречное пение, а не хомовое, как федосеевцы. День был воскресный; народу в моленной Зыкова было много. Еще до службы Зыков получил от отца Павла приглашение явиться на беседу. По окончании часов он об этом объяснил народу, и некоторые из присутствовавших ответили: “помоги тебе Бог устранить все нападки на нас, безвинных старообрядцев”. Собравши нужные для беседы книги, Зыков в сопровождении огромнейшей толпы народа отправился в Ликино. С ним пошли и мы. В Ликине нас ожидала еще большая толпа народа. Так как не имелось достаточно обширного здания, в котором мог бы поместиться весь собравшийся народ, то беседа была открыта в саду. О.Павел, взяв в руководство изложенное в Великом Катихизисе учение о церкви, доказал, что в церкви должны быть семь таинств, установленных Господом для нашего спасения, и “кто не употребляет их, но пренебрегает, тот без них, яко без известных посредств, оного крайнего блаженства сподобитися не может”. Затем, обращаясь к Зыкову, спросил: “Сии от Христа данные нам на получение блаженства средства все ли нужны во святой церкви и необходимы ли для нашего спасения, или ныне уже не нужны? И то общество, к коему Зыков принадлежит и кое называет церковью, имеет ли у себя сии, Христом преданные на спасение наше, средства, или находит возможным и без них спасаться? И чем именно спасается оно без сих данных от Христа средств ко спасению?” Вопросом о.Павла Зыков был так озадачен, что голос у него изменился и руки затряслись. Ясно было, что ему совестно за себя и за своих последователей при таком ясном указании, что они находятся без уставленных от Христа средств ко спасению. И как было не смутиться? Что мог он сказать? Если сказать, что общество беспоповцев имеет от Христа преданные на спасение наше средства, т.е. таинства, то нужно будет доказать, как и кем они совершаются у беспоповцев, – а доказать невозможно; сказать же, что святых таинств беспоповцы не содержат и не имеют, значило бы сознаться перед всем множеством народа, что они не имеют данных от Христу на спасение наше средств, а потому не могут иметь и надежды на спасение. Понимая свое безвыходное положение, Зыков, подобно нашему Онисиму Швецову, всеми силами старался уклониться от предложенного о.Павлом вопроса и наговорил много, совсем к вопросу не относящегося. Между прочим он говорил: “Каждый человек, желающий получить живот вечный, должен непременно отсекать соблазнительные уды и обуялую соль изсыпать, по предписанию Евангелия, и чрез это может получить живот вечный. Мы сему Евангелием предписанному средству и последуем, отвергнув пастырей церкви греко-российской, которые сделались солью обуялою и удами соблазнительными”. На это о.Павел ответил Зыкову, что отсечение соблазнительных удов, и именно своих собственных удов, есть только средство к сохранению нас от лишения необходимой ко спасению благодати данной нам через таинства, как о том свидетельствуют и самые словеса Христа Спасителя: аще соблазняет тя рука твоя, отсецы ю: добрее ти есть беднику в живот внити, неже обе руиы имущу внити в геену (Мф.18:8). Слова: добрее ти есть беднику в живот внити, означают, что отсеченное погибает, а оставшееся сохраняется от погибели, т.е. не умирает, подобно отсеченному, но имеет живот: живот же подается через таинства при соблюдении заповедей: ядый мою плоть и пияй мою кровь, имать живот вечный (Ин.6:56). А чтобы самое отсечение соблазнительных удов подавало живот, сподобляло благодати, о том нигде в слове Божием свидетельства не обретается, – нигде не говорится; отсецы соблазнительную руку и сподобишься спасения, отсецы ногу и получишь духовную благодать. Указал о.Павел и на то, что отсечения соблазнительных удов церкви беспоповцы не могут и употреблять, ибо власть на сие Господь дал Апостолам и их преемникам епископам, а не каждому, не простым людям. Только святая церковь, всему Евангелию верующая, богоучрежденные таинства содержащая и имеющая священноначалие, преемственно от Апостолов идущее, – только она может применять в действительности сии слова Спасителя о изсыпании обуявшей соли и отсечении соблазнительных удов; а беспоповцы, не имея уставленного от Бога священноначалия и не составляя церкви, несправедливо присвояют себе право отсекать соблазнительные уды и изсыпать обуявшую соль. Эту беседу я тут же за столом записал для представления пославшему меня Антонию. Беседа продлилась до самой темной ночи. Здесь, у гостеприимного хозяина, я с своим спутником и ночевал. Поутру спутник мой Антон Егоров, по приглашению старообрядцев, отправился в деревню Губино, а я должен был возвратиться в Москву. Ожидая поезд на станции Дрезна, я встретил здесь о.Павла, и он, улыбаясь, сказал мне: “вот теперь ты один; одного-то тебя я и одолею!” Действительно, он меня одолел тут своей задушевной беседой и подвинул сделать решительный шаг от раскола к православной церкви. Разговор начали мы о бывшей накануне беседе. Я сказал, что Зыков недобросовестно вел себя, когда отказался прямо отвечать на поставленный ему вопрос о необходимости таинств для спасения, а всячески уклонялся от вопроса. Отец Павел на это мне ответил: “Друг мой! Защитнику беспоповцев на этот вопрос нельзя дать прямого ответа: за неимением таинств он по необходимости должен уклоняться в сторону от правильного разрешения его, иначе обнаружилась бы несостоятельность защищаемого им беспоповства. Но ведь и ваши проповедники допускают такую недобросовестность в вопросе об иерархии и таинствах, и тоже по необходимости, ибо иначе обнаружилась бы несостоятельность и вашего общества поповцев. В доказательство того, что поповцы всегда имели священство они указывают на существование у них бегствующих от церкви иереев, а того не хотят понять, что священство есть не лицо, имеющее священный сан, а есть тайна церковная, совершаемая исключительно епископом, чрез которого и дается благодать священства: “вещь” сего таинства, как объясняется в Малом Катихизисе, есть возложение рук епископских на главе приемлющего священство, совершение же – “учиненная тому молитва, юже епископ единою с возложением рук над главою освящающегося глаголет, еже есть: божественная благодать” и проч. В вашем обществе поповцев вечного, непрерывного священства, заключающегося в преподавании хиротонии, не было: значит и благодати священства в нем не было и нет. Если бы дар благодати священства оно имело, то и поставляло бы внутри себя священных лиц, а не обращалось бы за священниками к иной, чуждой ему церкви. Между тем защитники вашего общества натягательно уверяют, что якобы благодати священства оно не лишалось. Справедливо ли это? В истинной церкви Божией выну пребывает Дух Святый, она живет самостоятельной жизнью и не имеет нужды в еретиках. А ваше общество не могло жить своею самостоятельной жизнью, имело нужду в еретиках, и без еретиков жить и существовать не могло. Если допустить возможным, как допускают защитники вашего общества, чтобы истинная церковь продолжала свое существование посредством принятия еретического священства, то выходило бы нечто странное, – выходило бы, что будто Господь оставил свою церковь, и свою благодать передал в общество еретиков, – что Он уже не есть глава церкви и спаситель своего тела, но спасение церковь должна получать от еретиков, или через посредство еретиков. Но не есть ли это крайнее нечестие?” С этими доводами о.Павла я вполне согласился, и не мог не согласиться, видя совершенную их справедливость. Заметив это, о.Павел сказал мне: “Я раньше слышал, а теперь и сам вижу, что ты человек разумный и правильно понимаешь о святой церкви. Это дал тебе Бог, и ты великий грех примешь на душу, если этим даром Божиим пренебрежешь. Ты человек молодой, мог бы послужить с пользой для церкви православной, и тебя за это Господь не оставил бы своими щедротами”. Такими и подобными словами о.Павел сильно тронул меня; об них и теперь я часто вспоминаю.

Возвратившись в Москву, я немедленно явился к Антонию с отчетом о своей поездке и описанием беседы между о.Павлом и Зыковым. Антоний пожелал прослушать мое описание, и выслушав, с заметною неудовольствием, сказал: “Видно, что разговор велся больше о таинствах, да о церкви. Ивану Иванычу нужно бы не о том говорить, а о клятвах! А вам бы следовало пособить ему в этом и показать народу от изданных Синодом книг, что сам Павел за употребление отверженных Синодом церковных преданий находится под клятвой у него, и что ему следует сперва освободиться из-под оных клятв, да тогда уже и поучать старообрядцев о церкви”. На это я заметил Антонию, что о клятвах и порицаниях полемических книг на древле-церковные предания Зыков говорил довольно, и наша помощь была бы ему излишней, так как и мы ничего более сказанного им сказать не могли бы; да к тому же у отца Павла с Зыковым было заключено условие, чтобы никто из посторонних лиц в беседу их не вмешивался.

В том же 1876 году прошел слух, что на Кавказе в какой-то пещере нашими “христианами”, то есть старообрядцами, обретены мощи св. мучеников; а затем и сам Швецов передал нам, что владыка Антоний получил с Кавказа от попа Стефана Загороднова известие, что там обретены мощи именно святых мучеников: Гаведдая, Каздои, Дады и Гаргала, пострадавших в Персии в половине IV столетия, то есть полторы тысячи лет тому назад, и что помянутый Загородов обещался эти мощи привезти в Москву ко владыке. Действительно, Загороднов в этом году приезжал не раз в Москву к Антонию и, как тогда носился у нас слух, каждый раз привозил мощи. Он живал у нас в канцелярии недели по две и более, и вел нетрезвую жизнь. О мощах он ничего не говорил нам, а только хвалился полученными от Антония подарками.

Между тем я вошел в близкие сношения с членом совета Братства св.Петра, Игнатием Александровичем Александровым, который тогда ходил к нам, в Антониеву канцелярию. Его благоприветливость и разумное, беспристрастное суждение о занимавших меня религиозных предметах невольно привлекали меня к общению с ним, и много у нас происходило откровенных бесед. В своем же обществе я знал только одного человека, с которым можно было душевно поговорить о существующем у нас недостатке: это был крестьянин подмосковной деревни Новинок Иван Федорович Андреев, человек умный и религиозный. Он часто ходил к нам и обыкновенно обращался к Швецову за разъяснением своих недоумений и сомнений относительно правоты старообрядческой именуемой церкви. Когда при встрече мы, по обычаю, спрашивали его о здоровье, он большею частию отвечал: “Телом-то я здоров, да душою очень болею. Писание святых отец свидетельствует, что без епископа не может быть истинной церкви; а в нашей церкви его не было: значит, состояние нашей церкви не согласует Писанию. А без истинной церкви нет спасения и разрешения грехов. Вот об этом-то я и скорблю душевно, а вас прошу успокоить меня Писанием”. Швецов возьмется, бывало, его врачевать своими отвлеченными разглагольствиями; но его широкие и пространные разглагольствия нисколько ни разрешали сущности занимавших Ивана Федоровича вопросов, напротив, только обличали бессилие Швецова оправдать глаголемую церковь старообрядцев. После таких его бесед мы, оставшись с Иваном Федоровичем наедине, обсуждали толкования Швецова, напоминали друг другу, как он хитро уклонялся от разрешения прямых вопросов о составе церкви, не имея возможности прямо отвечать на них. А Швецов в свою очередь жаловался нам на Ивана Федоровича за то, что не усвояет его лжетолкований: “кажись, человек хороший, – говорил он про И.Ф.Андреева, – а поди ты! – не дается ему правильное разумение Писания!” Мы, напротив, говорили между собой, что не дается правильное разумение Писания не Андрееву, а самому Швецову с Антонием...

Однажды я прихожу к Антонию в дом Свешникова. Он, раскрывая старопечатный Потребник, сказал мне: “На-ка, Егор, прочитай это место в Потребнике”. Я стал читать: “Внегда хотят приводими бывати к православной вере, предварив убо, подобает сотворити того оглашенника, оглашена молитвою и действом презвитерским. Первее повелит тем архиерей, или иерей преклоняти колена пред дверьми церковными и знаменует приходящаго трижды”. Еще велел прочесть в чиноприятии от ересей второго чина, точию миром помазуемых: “поп, преклонив главу приходящего, творит молитву”. Когда я прочитал, тогда Антоний сказал мне: “Видишь, как архиерей, так и иерей равную имеют власть на принятие приходящих от ереси священных лиц в сущем их сане. От лет патриарха Никона до митрополита Амвросия существовавшие в нашей древлеправославной церкви иереи согласно старопечатному Потребнику и поступали, принимая приходящих от никониан священных лиц в сущем их сане. На это есть много других свидетельств. Посему, в правильности нашего священства ни у кого не должно быть никакого сомнения”. Я сразу понял, что Антоний повел об этом речь, имея в виду рассеять мои сомнения в правильности священства старообрядцев. Я хотел ему возразить, что иерей “без повеления своего епископа ничего творить не может” (по 39 прав. св.Апостол), и что признавать дозволительным иереям, да еще отбегшим от своего епископа, принимать от ереси приходящих иереев и восстановлять их в санах, назначать им паствы, как это было у старообрядцев, значило бы ниспровергать и развращать весь чин иерархический и “бороться с великим архиереем Христом” (Кормч., л.30); но на это у меня не хватило духа. Я только поскорбел внутренне за Антония, что, нося такой высокий сан – архиепископа московского, не имеет надлежащего понятия о иерархической подчиненности священных лиц, что основанием к продолжению существования в церкви священства полагает не таинство рукоположения, совершаемое архиереем, как установлено Христом, а случайное приятие иереями приходящих от ереси священных лиц.

Канцелярию Антония посещали тогда и наставники разных беспоповщинских сект: дедушка Аввакум и слепец Стефан из деревни Жолнино Нижегор. губ., учители секты нетовцев; Авдей Семенов и слепец Любушкин, наставники московских брачных беспоповцев. С ними, разумеется, происходили у нас прения. Мы обыкновенно поставляли им на вид лишение ими священства и полноты таинств, а они, в свою очередь, в этом же самом обличали нас, – говорили, что с лишением епископа и само общество поповцев было лишено законного священства и не имеет его. Авдей Семенов, любимец Елисея Савича Морозова, утверждал, что общество беспоповцев, к которому он принадлежал, якобы находится не без иерархии, что их иерарх – святой Апостол и Евангелист Иоанн Богослов, который, по Писанию, еще не вкусил общей человеческой смерти, а подобно пророкам Еноху и Илии пребывает жив и имать приити на конце мира во изобличение антихриста. “Вот, – говорил Авдей Семеныч, – когда сей святый Апостол приидет, тогда нам и рукоположит епископа, а за епископом обращаться к еретикам, как обращалось ваше общество поповцев, противно Писанию”. Меня очень смущала эта междоусобная рознь старообрядцев. Вижу – все они основываются на одних и тех же старопечатных книгах, имеющих одно учение, одну веру, а не многие, – ведущих к соединению, а не к разделению; между тем учат различно: беспоповцы поповцев, а поповцы беспоповцев обличают в несостоятельности, окружники неокружников, а неокружники окружников обвиняют в еретичестве; беглопоповцы окружников и неокружников считают еретиками и существующие у них духовные лица именуют самозванцами, не имущими священного сана, а окружники и неокружники подлагают беспоповцев под клятвы святых отец. Я чувствовал, что все вообще старообрядцы находятся на неправом пути, блуждают во тьме и сени смертной, а никто из них не хочет смириться, все продолжают обвинять друг друга в еретичествах и предавать друг друга анафемам; напротив, церковь греко-российская мне представлялась правою, не только потому, что в ней сохранилась другопреемственно от Христа, и св.Апостол идущая иерархия и полнота семи богоуставленных таинств, но и потому, что между членами ее нет той розни, какая господствует в старообрядчестве. Я видел, что непреложное обетование Господне: созижду церковь Мою, и врата адова не одолеют ей (Мф.16:18), над нею исполняется, ибо она доселе пребывает неодоленной, а над обществом старообрядцев, даже поповцев, это обетование Господне не исполнилось, ибо оно лишилось полноты иерархии и полноты Богом установленных таинств, лишилось чина епископского, а следственно, и таинства хиротонии, поставления пастырей церкви, всех законно совершаемых ими таинств: значит, подверглось одолению от адовых врат и, значит, к ней обетование Господне не относится, ибо не исполниться оно не может, по слову Исаии пророка: якоже бо аще снидет дождь, или снег с небесе, и не возвратится оттуду, дóндеже упоит землю, и родит, и прозябнет, и даст семя сеющему, и хлеб в снедь: тако будет глагол мой, иже аще изыдет из уст моих, не обратится ко мне тощ, дóндеже аще скончает вся елика восхотях (Ис.55:10–11), и по слову Апостола Павла: Бог верен пребывает: отрещися бо себе не может (2Тим.2:13); обетования Божии суть ей и аминь (2Кор.1:20). А если – рассуждал я, – обетование Божие о церкви может не исполниться, как говорят защитники раскола, то значит, не исполниться может и все возвещенное и обещанное Богом, – значит, суетна вера наша, о чем и помыслишь страшно.

Рассуждал я и о том, что старообрядцы в основание отделения своего от церкви полагают новшества, якобы внесенные патриархом Никоном в русскую церковь, как-то: троеперстное сложение руки для крестного знамения, троение аллилуйи, произношение имени Спасителя Иисус, и проч. Но разве это основательная причина для отделения? Я видел из книг, что все эти мнимые новшества существовали в православной церкви ранее патриарха Никона, в чем признаются и сами именуемые пастыри старообрядцев в своем Окружном Послании. А если они существовали и раньше патриарха Никона, то, значит, не суть и новшества, не могут быть признаваемы и законною причиною отделения старообрядцев от церкви. Напротив, они служат прямым обличением незаконности их отделения, так как из-за обрядовых преданий, тем паче из-за таких, которые и прежде существовали, никто от церкви православной не отделялся и не должен отделяться. Отделившись от церкви именно из-за обрядовых преданий, старообрядцы совершили грех церковного раскола. Если бы и действительно предания обрядовые, введенные патриархом Никоном, были новые по сравнению с отмененными им, и в таком случае из-за них отделяться от церкви старообрядцы не имели законного основания, ибо в древности бывало, что многие из существовавших обрядовых преданий были оставляемы и заменяемы новыми, и через это церковь не теряла православие: “бяху в древних неции обычаи, в церквах бываемии, от нихже убо временем ови забвени быша, инии отнюдь престаша, другия же правила отсекоша” (Толк. на 11 и 19 прав. Лаод. соб.).

И о клятвах, произнесенных собором 1667 года начал я рассуждать беспристрастно. Старообрядцы с особенной настойчивостью выставляют их в обвинение церкви и в оправдание своего отделения от нее. Но из рассмотрения соборных деяний я убедился, что клятвы положены собором на преслушников его, хулящих церковь за отмену двуперстия, сугубой аллилуйи и пр., а на преслушников соборных постановлений и в древности произносились клятвы. Так Гангрский собор каждое из своих постановлений оградил клятвою. И столь уважаемый старообрядцами стоглавый собор на преслущающих его постановления тоже произнес клятву, и почти в тех же самых словах, в коих она выражена и отцами соборов 1666 и 1667 годов, именно заимствовав ее из “заповеди благочестивого царя Мануила Комнина греческого на обидящих святые церкви”: “аще убо кто восхощет приобидети церкви Божия, сказано в Стоглаве, первие же Святыя Тройцы света и милости, егда предстанем страшному судищу, да не узрит, и да отпадет от христианьскиа части, якоже Июда от дванадесятнаго числа апостольского, к сему же и клятву да приимет иже от века усопших первородных святых и праведных и богоносных отец”. (гл.61). Однако же не только отцов Гангрского собора, но и отцов собора Стоглавого за произнесение клятв старообрядцы нимало не осуждают; а отцов собора 1667 года за клятву, совершенно подобную произнесенной Стоглавым собором, признают чуждыми православия и клятву их именуют “от века неслыханной”. Что церковь, сохранившая правое исповедание веры за произнесение клятв на преслушающих ее, хотя бы в распоряжениях, касающихся обрядовых предметов, не может лишиться присущей ей благости, стать еретической и тем дать кому-либо право от нее отделяться, это я видел уже ясно из примеров истории древней церкви. Благочестивый папа Виктор, во втором веке, положил соборне проклятие на малоазийские церкви за содержание преданного даже св.Апостолом Иоанном Богословом обычая праздновать пасху в 14 день луны; но через это папу Виктора не только не признал никто лишившимся православия, а напротив все почитали за православного папу, ни в чем не изменившего чистоту веры, равно как таковою признавалась и подчиненная ему римская церковь.

Тогда я совсем потерял доверие и к сочинениям Веховского, направленным в защиту раскола, которые сначала казались мне так справедливыми и которые с таким удовольствием читал я прежде. При более внимательном и беспристрастном рассмотрении я нашел в них явные противоречия. В них утверждается, что церковь Христова ни на один день не может остаться без епископа, и в то же время мнимая церковь старообрядцев, находившаяся без епископа не день, а 180 лет, именуется продолжательницею древлеправославной российской церкви, существовавшей до патриарха Никона; православная церковь осуждается за отложение ею при патриархе Никоне некоторых обрядовых преданий, и в то же время утверждается, что обрядовые предания подлежат “усовершенствованию, забвению и восстановлению” и что церковь совершенствовала их веками, т.е. проповедуется неприкосновенность и неизменяемость и вместе прикосновенность и изменяемость одних и тех же обрядов. В них допускается возможность изменения обрядовых преданий только тогда, когда это делается с согласия народа; но я видел из деяний соборов древней церкви, что установление обрядовых правил и порядков в церкви, их усовершенствование и пременение принадлежало безусловно пастырям церкви и никакого права миряне здесь не имели, и что оказывающие противление таким постановлениям пастырей считались преслушниками церкви. Этим правом всегда пользовались и пастыри нашей русской церкви. А Верховский обвинял патр. Никона и прочих пастырей церкви за то, что они этим своим правом воспользовались.

И вот, когда я после долгих трудов в изыскании: аще в вере есмь (2Кор.13:15)? вполне уверился, что несправедливо старообрядцы обвинили греко-российскую церковь в неправославии и незаконно от нее отделились и отделяются, что, напротив, сами они не составляют истинной церкви Христовой и непреложные обетования Господни над ними не сбылись, – в это самое время Антоний поручил мне составить книжку против единоверцев, чтобы напечатать ее в своей заграничной типографии. Поручение Антония было мне очень не по сердцу, – я долго от него отказывался; но Швецов настаивал, чтобы я не отказывался: “с сочинениями Веховского, – говорил он, – ты хорошо знаком; тебе не составит большого труда выбрать из них, что там говорится против единоверия, соединить все это в одну книжечку для распространения в народе, и она оградит наших христиан от перехода в единоверие. Владыка очень желает иметь такую книжку; и мы должны исполнить его желание”. Но поступить против совести, писать неправду для поддержания раскола я не захотел уже, и решил окончательно оставить раскол. За помощью к осуществлению этого намерения я признал нужным обратиться к о.Павлу, отчасти уже знакомому мне.

Сопутствовать мне в Никольский монастырь к о.Павлу я пригласил И.А.Александрова, который с радостью изъявил на то согласие. Отец Павел принял нас весьма любезно. Я рассказал ему, что Антоний поручил мне написать книжку против единоверия и что поручение это исполнять противно моей совести, так как долгим временем я вполне убедился в правоте церкви греко-российской и в законности учрежденного ею единоверия, а напротив, ясно вижу, что ни одно общество старообрядцев не составляет церкви Божией, вратами адовыми неодоленной, и в заключение сказал ему, что решился оставить раскол, хочу быть сыном православной церкви. Отец Павел порадовался, что я принял такое благое намерение; советовал, однако, не просто уходить из раскола, а высказать сначала свои сомнения в истинности глаголемой церкви старообрядцев и происшедшей от беглого митрополита Амвросия иерархии, в каковых сомнениях попросить у Антония и его Духовного Совета уврачевания себе, потом уже, по безответственности их, и сделать с ними разлуку.

Совет о.Павла я принял с благодарностью и решился поступить именно так, как он советовал. Сначала съездил на короткое время домой, на родину, а оттуда уже прямо поступил на жительство в монастырь к отцу Павлу, не сказав об этом ранее ни Антонию, ни Швецову, ни Антону Егорову, так как уверен был, что они будут соблазнять меня предложением разных материальных выгод, чтобы удержать в расколе. Опасения эти были не напрасны. Известный поп Петр Драгунов, старейший из членов Духовного Совета, как только узнал, что я нахожусь в монастыре у отца Павла, прислал ко мне нарочитого человека с предложением значительно увеличенного годового жалованья, только бы я вышел из монастыря от отца Павла и возвратился на прежнее место в канцелярию Антония. Я отверг это предложение. Петр и многие другие знакомые мне лица полагали, что я удалился из канцелярии Антония к отцу Павлу из-за каких-нибудь неприятностей с Швецовым, потому и старались как-нибудь удержать меня в канцелярии. Но они ошибались: со Швецовым не было у меня никаких житейских неприятностей; я храню и навсегда сохраню о нем память, как о человеке хорошем, не строптивом, и безупречной жизни; я резко расходился с ним только в религиозных понятиях: он стоял всецело за раскол, и готов был защищать его всякими, даже недозволительными, явно противными истине доводами, а я, напротив, понял неправду раскола и защищать ее почитал противным совести, что и не скрывал от него. При всем этом мы друг друга уважали и мира не нарушали, что, надеюсь, и теперь засвидетельствует обо мне Швецов.

Находясь в монастыре у отца Павла, я согласно его совету и с его помощью изложил в Форме тринадцати вопросов свои сомнения относительно правильности именуемой старообрядческой церкви и законности существующего в ней австрийского священства. Вопросы направлены были главным образом против тех мыслей Швецова, которые обыкновенно приводил он в защиту старообрядцев и их священства. Швецов утверждал, что якобы обетование Господне о неодоленности церкви относится не к людям, составляющим церковь, но к самому исповеданию веры, составляющему основание церкви, и посему только правое исповедание веры может быть не одоленно вратами ада, а к священству, и именно к епископству, и таинствам сие обетование не относится, – церковь может существовать и без епископов. Поэтому я и спрашивал прежде всего: “может ли быть исповедание без исповедующих и вера без верующих людей“ (вопр.1)? А так как из обетования Господня Швецов исключал епископство, допуская возможность отпадения из православия всего епископского чина и возможность существования церкви без епископства, то я спрашивал еще: не должны ли также из целости здания церковного и из обетования о неодоленности церкви быть исключены и пресвитерство, и диаконство? не могут ли и они уклониться от православия? а также не могут ли уклониться в неправославие и все миряне? и как же тогда будет исполняться обетование Христа Спасителя о неодоленности Его церкви? как, через кого и какими средствами может совершиться восстание церкви (вопр.2–4)? Имея в виду, что для оправдания глаголемой церкви старообрядцев в лишении совершения таинства священства Швецов проповедовал возможность временного прекращения сего таинства в церкви Христовой, я спрашивал далее: “не могут ли точно так же уничтожиться и прекратиться и прочие шесть таинств, так что церковь лишилась бы всех посредств к достижению спасения верующими? – если не могут, то почему не могут? и почему только таинство священства подлежит такой возможности уничтожения” (вопр.5)? А так как в оправдание бывшего в старообрядчестве прекращения и епископского чина и совершения таинства хиротонии, Швецов и другие проповедовали, что это прекращение произошло по неисповедимым, недоведомым судьбам Божиим, то я, указывая на то, что “в неисповедимость Божиих судеб должно оставлять лишь то, что нам не открыто в слове Божием и о чем не предсказано, а непреступное, непременяемое, никогда не прекращающееся, вечное существование священства в церкви Христовой, не только открыто предсказано в слове Божием (Евр.7:7), но и утверждено клятвою” (Евр.7:18), просил показать: “какие основания имеют старообрядцы отвергать непререкаемые о сем свидетельства слова Божия и бывшее у них прекращение священства оправдывать неисповедимостью судеб Божиих” (вопр.7)? Равным образом, имея в виду проповедь Швецова, что Христос, как всемогущий Бог, силен был восстановить павшее архиерейство в первобытном его достоинстве и восстановил у них, в старообрядчестве через беглого митрополита Амвросия, я спрашивал: “не умаляют ли старообрядцы всемогущества Божия, допуская, что Господь то же архиерейство не удержал от уклонения из его первобытного состояния” (вопр.8)? и проч. Далее, указывая на то, что древняя церковь имела право установлять и установляла новые чины, уставы и обряды, как это видится из ее всеобщей практики и из толкований 11 и 19 правил Лаодикийского собора, я спрашивал: “почему последующего времени церковь не имеет на это права (вопр.9)?” И отрицая такое право церкви, не возводят ли старообрядцы на степень неприкосновенных догматов веры двуперстие, сугубую аллилуйю и прочие обряды (вопр.10)? А так как и сами старообрядцы признают, что греко-российская церковь никакой погрешности в догматах веры не имеет, то я просил сказать: “можно ли считать ее неправославной, еретической, лишенною благодати Св. Духа только за изменение некоторых преданий обрядовых” (вопр.11)? Затем, имея в виду, что старообрядцы признают церковь греко-российскую лишившейся благодати Св. Духа за положение клятв на употребляющих дониконовские обряды, я спрашивал: “может ли церковь, не нарушившая чистоты догматов веры, через одно положение клятв на употребляющих воспрещенные ею обряды лишиться благодати и сделаться еретической” (вопр.12)? И наконец спрашивал: “когда церковь, изменяя какую-либо обрядность, встречает в некоторых своих членах противление сему ее действию и обвинение в нарушении древнего обрядового порядка: может ли она подпасть за сие греху раскола и подлежать осуждению? или, напротив, сами обвинители церкви, за непослушание ей и отделение от нее, в сем случае подлежат греху раскола и непослушания?”

Такова сущность моих вопросов, составленных по предварительном совещании с о.Павлом, который находя полезным напечатать их во всеобщее сведение, подобно тому, как напечатаны были 8 вопросов о.Филарета с братией, посылал их также на просмотр в лавру, к Н.И.Субботину. Когда вопросы были совсем приготовлены, надобно было подать их Антонию, и я к нему отправился. Антоний принял меня в своей церкви, так как было время свободное от богослужения; некоторых лиц, тут находившихся, он выслал и оставил при себе только одного Швецова. Я стал говорить: “Владыка! Вам не безызвестно, что я, с юношеских лет занимаясь перепиской старообрядческих сочинений, находясь потом не малое время в вашей канцелярии, имел возможность близко вникнуть в учение и церковно-иерархическое положение старообрядчества. Это продолжительное и близкое наблюдение открыло мне в старообрядчестве не мало сомнительных учений и действий. Наипаче же смущало и смущает меня противоречие в нашем учении об одном из важнейших догматов, содержимых православной церковью: при обличении беспоповцев, мы становимся прямо на сторону церкви греко-российской и доказываем, что церковь Христова не может существовать без Богом преданного священства и полноты семи Богом уставленных таинств: а когда на это же самое указывают нам последователи церкви греко-российской и, имея в виду двухсотлетнее пребывание наше без епископства, говорят нам, что священство и полнота семи таинств без епископа быть не могут, тогда мы переходим на сторону беспоповцев и утверждаем, что отсутствие епископства и прекращение таинства священства якобы не препятствуют истинной церкви быть и называться церковью. Таковая двойственность, или противоречивость в нашем учении по вопросу высочайшей для нас важности, каков именно вопрос о вечном существовании священства в церкви Христовой, а также и некоторые наши мнения и суждения о господствующей церкви, внушили мне много сомнений относительно правильности и законности нашей именуемой старообрядческой церкви, по которым я не могу признать ее истинною церковью Христовой. Не имея возможности сам разрешить эти сомнения и тем успокоить мою совесть, я решился откровенно изложить их пред вами и просить вас, как моего архипастыря, разрешить их в успокоение моей совести. С этою именно целью я написал вот эти вопросы, кои лично представляю вам, нижайше прося принять их и подвергнуть рассмотрению, а также представить на рассмотрение и прочим членам московского Духовного Совета. Тем вы исполните вашу пастырскую обязанность о вразумлении неведущих и сомневающихся”. Высказав все это, я подал Антонию тетрадь тщательно переписанных вопросов. Антоний взял ее и, сейчас же отдав мне обратно, сказал: “Ну-ка прочитай, что ты, совершенно тово, написал с Павлом Прусским против нас”. Я стал читать, и прочитал всю тетрадь до конца. Выслушав, Антоний дрожащим голосом сказал: “Ты с Павлом хочешь, совершенно тово, уличить нас, акибы мы не имели священства! Священство у нас не прекращалось в нашей церкви беспрерывно существовали священники”. Я ответил, что не отрицаю существования у старообрядцев священников, приемлемых от церкви греко- российской, а только указываю на то, что эти священники власть священства получили не внутри самой церкви старообрядцев, а в церкви греко-российской, по нашему мнению, еретической, в нашей же, старообрядческой, церкви не было епископа, а без него не могло быть и не было в ней совершения таинства священства. “Вот, соблаговолите об этом посмотреть в моих вопросах!” – и опять подал ему тетрадь. Антоний пришел в смущение. Видя это, Швецов поспешил ему на выручку, стал говорить мне: “и в церкви великороссийской не всегда совершается таинство священства, не всегда и там архиереи держат руки для рукоположения пастырей церкви”! Я заметил Швецову, что хотя архиереи церкви греко-российской и не всегда держат руки простертыми для поставления пастырей, чего от них и не требуется, но всегда имеют власть по потребности рукоположить избранного и назначенного в ту или иную степень священства; напротив, в нашей, старообрядческой, церкви и при великой потребности некому было совершить таинство священства, и таинство это у нас не совершалось. Обменялись и еще краткими словами о том же предмете; но Антоний в наше прение не входил, а сидел молча на стуле. Поданную мною тетрадь вопросов он при мне же передал Швецову; а мне при этом сказал довольно ласковым тоном: “совершенно тово, небось, Павел Прусский с твоей тетради снял копию?” Этим он давал мне понять, что если бы о.Павлом не оставлена была копия с моих вопросов, то можно было бы как-нибудь скрыть их, а меня каким-нибудь способом склонить к молчанию. Я не скрыл, что точная копия поданных много вопросов имеется, и в последний раз простился с Антонием. Более мне не пришлось уже видеть его.

Возвратившись в монастырь, я сказал отцу Павлу о видимом желании Антония уничтожить мои вопросы. Отец Павел мне ответил: “Уничтожением твоих вопросов Антоний не может изменить к лучшему положение церкви старообрядческой, и не ты, так другой кто может всегда подать ему подобные твоим вопросы. Вот если бы с уничтожением твоих вопросов связывалось улучшение положения церкви старообрядцев, тогда Антонию следовало бы иметь заботу об уничтожении их; а когда оно не связано с вопросами, то нет причины и заботиться об уничтожении вопросов; напротив ему следует позаботится о подаче на них правильных ответов”. После подачи вопросов Антонию вскоре они были напечатаны в “Душеполезном Чтении” с предисловием Н.И.Субботина, который принял на себя труд провести их в печать. Между тем Швецов, получив от Антония мои вопросы, передал их своему товарищу Антону Егорову, а сей последний отправился с ними к о.Пафнутию, находившемуся тогда в Чудовом монастыре и уже открывшему сношения с раскольниками, чтобы попросить его помощи в составлении ответов на мои вопросы. Пафнутий согласился помочь, разумеется, с тем условием, чтобы его участие здесь не было оглашено. Однако я прослышал, что Пафнутий составляет ответы мне и пошел к нему в Чудов монастырь справиться, верно ли это. Он признался, и даже сказал: “ты дольше составлял вопросы; мы скорее сделаем ответы на них!” Ответы он действительно написал, а обрадованный этим Антон Егоров под ними подписался и выдал их как свое произведение. Ответы оказались совершено ничтожными, вовсе не отвечающими на вопросы, – в них Пафнутий, находившийся тогда в раздражении, не столько рассматривал сущность самых вопросов, сколько старался сделать укоризны о.Павлу и другим членам Братства св.Петра. Притом же ответы его оказались противоречащими ответам, какие даны были самими старообрядцами на 8 вопросов о.Филарета. Этим я и воспользовался. Надобно сказать, что вступление моих тринадцати вопросов по своему содержанию одинаково со вступлением восьми вопросов о.Филарета: и в том и в другом приводятся одни и те же тексты из священного Писания и из творений святых отец, одинаково доказывается неизменность обетований Божиих о всегдашнем существовании св.церкви со всей полнотой иерархии и таинств. А отзыв старообрядцев на то и другое вступление был совсем не одинаковый, чего ни Антон Егоров по своей ограниченности, ни даже сам Швецов не заметили. В ответах на мои вопросы вступление признается “исполненным евангельских обетований”, законным и справедливым; даже утверждается, что против вступления к вопросам “никто из благоразумных старообрядцев возражать не может”. А в ответах старообрядцев на вопросы о.Филарета это же, и у него во вступлении изложенное, “законное и справедливое, исполненное евангельских обетований” учение было объявлено ложным и несправедливым! В ответах на вопросы о.Филарета говорится, что о всегдашнем существовании в церкви трехчинной иерархии обетования Господня не положено; а в ответах на мои вопросы самым признанием правильности их вступления утверждается, что обетование сие положено. В ответах на вопросы о.Филарета доказывается, что церковь Божия может лишиться всех до единого православных епископов и тем не менее оставаться церковью Христовой, неодоленной вратами адовыми; а в ответах на мои вопросы утверждается, что по силе обетования Божия церковь никогда не лишится православного епископства (хотя существование епископства в самом старообрядческом обществе, именующем себя церковью, не доказано). На это противоречие я лично указывал Шевцову, когда, получивши от Антона Егорова ответы на мои вопросы, сам нарочно приходил в Антониеву канцелярию. Я говорил ему: “Вот вы с Антоном Егорычем живете вместе и служите у одного владыки; а между собой имеете большое противоречие в важнейшем учении о церкви и иерархии, так что если составленные вами ответы на 8 вопросов о.Филарета признать правильными, то ответы Антона Егорова на мои вопросы необходимо признать неправыми и ложными, а если правильны ответы Антона Егорыча, то ваши окажутся погрешительными и несправедливыми. И это столь ясно обнаруженное вами противоречие друг другу в учении такой важности, как учение о церкви и иерархии, служит непререкаемым свидетельством о тщетности всех ваших усилий оправдать свое общество, незаконно присвоившее себе наименование церкви Христовой”. Швецов ответил: “Поди же, – что с ним (Антоном), легкомысленным человеком сделаешь? Взял из моих рук твои вопросы и тотчас же понес их к Пафнутию. Ни с владыкой, ни со мной они не советовались, что отвечать на твои вопросы. Ведь если в самом деле признать вступление твоих вопросов, как они признали, справедливым, то пришлось бы поставить старообрядцев в такое положение, в каком был Осман-паша в Плевне! Антон, по своему неразумию, этого не понимает, а заботится только о том, чтобы твои вопросы не остались с нашей стороны без ответа. А что своими ответами не защищает, а напротив, изобличает в несостоятельности нашу святую древлеправославную церковь, этого он не разумеет”. Я ответил Швецову: “Действительно, Антон Егоров, признав в своих ответах, что церковь Христова без личного присутствия епископства и совершения таинства хиротонии быть и существовать не может, этим самым свою именуемую церковь, лишенную чина епископского и совершения таинства священства, признал не истинной церковью Христовой, а ложной, и поставил вас в такое же безвыходное положение, в каком, как вы справедливо заметили, находится Осман-паша в Плевне“. (Это было именно время русско-турецкой войны, когда Осман-паша, окруженный со всем сторон русскими войсками, сидел в Плевне, не имея выхода: поэтому Швецов и привел его в пример).

Итак, сам Швецов решительно осудил написанные о.Пафнутием и подписанные Антоном Егоровым ответы, как ничтожные и нимало не оправдывающие старообрядчество. А между тем эти самые ответы, как бы некое великое произведение, инок Никола Чернышов напечатал в своей заграничной газете “Старообрядец”, а потом жид Карлович перепечатал в первом томе своих “Исторических исследований”. Надобно заметить притом, что Никола Чернышов и Карлович ответы Антона напечатали, а вопросов моих не напечатали, и этим лишили читателей возможности сравнить вопросы с ответами и судить о достоинстве тех и других. Они, очевидно, поступили так с намерением, желая прикрыть крайнюю слабость ответов, которая обличилась бы пред читателями чрез сличение их с моими вопросами. Так как газета “Старообрядец” и “Исторические исследования” Карловича были во множестве распространены между старообрядцами, то я счел своим долгом напечатанные в этих изданиях ответы на мои вопросы подвергнуть тщательному разбору, который напечатан был в “Братском Слове” за 1889 год. На этот разбор Антон Егоров сделал “краткое замечание”, на которое я с своей стороны написал ответ; он напечатан также в “Братском Слове” за 1894 год.

Это было уже после моего присоединения к православной церкви, которое совершилось год спустя со времени подачи вопросов Антонию. Отца Павла не было тогда в Москве, – он находился в одном из своих миссионерских путешествий. Чин присоединения совершен был отцом Прокопием.

С тех пор я основался на постоянное жительство в Никольском монастыре, чтобы пользоваться наставлениями, советами и назиданиями приснопамятного о.архимандрита, который дал мне занятия при Братстве св.Петра митрополита и поручал писать сочинения в опровержение раскольнических лжемудрований, разборы все чаше и чаще появлявшихся печатных и гектографированных сочинений Швецова, Перетрухина и других проповедников, чем под руководством о.Павла и при содействии Н.И.Субботина я и занимался с усердием, равно как продолжаю заниматься и по кончине незабвенного старца.

Присоединение мое не осталось без добрых последствий для старообрядцев, искавших истины. Упомянутый выше житель деревни Новинок, Иван Федорович Андреев тогда взошел со мною еще в более близкое знакомство. Он с нетерпением ожидал, какой ответ последует от старообрядческих духовных властей на поданные мною Антонию и Духовному совету вопросы, ибо понимал, что сии власти обязаны были ответствовать, не для того только, чтобы исполнить мою просьбу, но и для того, чтобы успокоить многих из числа самих старообрядцев, смущающихся теми же, изложенными в вопросах, весьма важными признаками незаконности именуемой старообрядческой церкви и иерархии. Между тем, вопреки его ожиданию, ни Антоний, ни Духовный Совет не дали от своего лица никаких ответов на мои вопросы так же, как на вопросы отца Филарета. Из этого он и единомысленные ему лица поняли, что ответствовать на те и другие вопросы Антоний и Духовный Совет не в состоянии, что защитить законность и правильность старообрядческой церкви и иерархии не могут. Это побудило Ивана Федоровича с товарищами напомнить старообрядческим духовным властям об их обязанности – не оставлять без вразумления колеблющихся сомнениями. Зная, что в 1879 году соберутся в Москву на собор старообрядческие именуемые епископы, он поручил мне составить от его имени записку с изложением сомнений относительно законности старообрядческой церкви и иерархии, чтобы представить ее на соборное решение. Записка была составлена, и он лично подал ее Антонию, как председателю собора. Антоний обещал, по соборном рассмотрении, дать на нее ответ; но обещания своего, разумеется, не исполнил⁵. В 1880г. Иван Федорович присоединился к церкви и явился ревностным проповедником православия среди новинковских старообрядцев⁶. Многие из них поколебались в преданности расколу и потом присоединились к церкви. До присоединения они также подали вопросы уже преемнику Антония – Савватию с его Духовным Советом, за составлением которых обратились ко мне. Вопросы эти были напечатаны в “Братском Слове^u за 1883 год (стр.53–79). Когда и эти вопросы новинковских старообрядцев Духовным Советом оставлены были без ответа, по невозможности отвечать на них, тогда на помощь старообрядцам выступил упоминаемый выше священник Верховский, который тогда явно стал уже на сторону раскола. Он написал ответы на вопросы новинковских старообрядцев. Ответы Веховского были обстоятельно разобраны и оценены редактором “Братского Слова”. Кстати скажу здесь и о дальнейшей судьбе Веховского, имевшего некоторое значение в моей жизни. После раскрытия в “Братском Слове” его преступных действий и сочинений в пользу раскола, он тайно бежал за границу, а на пути туда останавливался в Москве у здешних старообрядцев. За границей он несколько времени проживал вместе со Швецовым в Мануйловском монастыре и помогал ему в составлении его книги: “Истинность старообрядствующей иерархии”. Оттуда переселился в Белую Криницу, где старообрядцы предложили ему принять исправу; но он это предложение отверг и выехал из Белой Криницы. Потом, уже больной, испросил дозволение возвратиться в Петербург и здесь умер, раскаявшись в своих действиях против церкви и напутствованный православным священником.

Сделаю в заключение несколько общих замечаний о положении раскола, и именно австрийского, в Москве за время моего здесь пребывания. Когда тридцать лет тому назад поступил я в канцелярию Антония, в Москве у окружников было только шесть попов, да один диакон Митрофан, посвященный вместо присоединившегося к православной церкви Кирилла Загадаева, который диаконом служил при самом Антонии. Митрофан вскоре после моего приезда в Москву помер, и Антоний после этого совершал свои архиерейские служения без диакона. Уже впоследствии он выписал из Нижегородской губернии иеродиакона Варлаама, который в продолжение многих лет и участвовал в его служениях. Потом, ослабевши, Варлаам удалился в село Безводное (Нижегор. губернии), где способствовал, вместе со Швецовым, водворению австрийского раскола и устройству церкви: умер лет десять тому назад⁷. А попов было тогда во всей Москве только шесть: 1) Петр Драгунов, который служил в собственном доме около Рогожской части, где и теперь служит; 2) Феодор, служил в моленной Шебаева, на Немецком рынке; 3) Василий,– в Преображенском; 4) Максим полуокружник, служил в своей квартире на Семеновской улице; 5) Никита – в доме Медведева близ Покровского монастыря; 6) Иаков – на Зацепе. Из них только один Петр теперь находится в живых. Теперь же общество окружников имеет 18 попов и 5 диаконов, да еще поп и диакон состоят при Савватии на его подворье, где совершается повседневная служба. Перечислю нынешних раскольнических попов в Москве: 1) Исакий, из Городецких беглопоповцев, служит в новоустроенной каменной моленной на Генеральной улице, в Преображенском; 2) Леонтий гусляк – в Рыковом пер.; 3) Варфоломей гусляк – в доме Шебаева, в Гавриковом пер. (при нем состоит диакон Алексей Богатенков); 4) Алексей, из селения близ Павловскаго посада, служит в доме Ныркова, близ Полуярославскаго моста; 5) Никола из Тулы – в доме Балашова около Рогожской заставы (он занимает и должность секретаря Духовнаго Совета); 6) Трофим гусляк – в моленной Колычева на Большой Андроновке; 7) Петр Драгунов, старейший член духовного совета, служит в собственном доме около Рогожской части ; 8) Иоанникий – в собственном доме, в Рогожской; 9) Алексей из беглопоповцев, служит в моленной Каринкина в Дурновском переулке, 10) Захарий, гусляк – в моленной Латрыгина на Новом Селении; 11) Авив – в моленной Ваулина в Таганке; 12) Михаил – в моленной Мусорина на Лужнецкой улице; 13) Иван гусляк, служит в моленной Паисия Лапшина, что у Тверской заставы (при нем дьякон Филипп гусляк); 14) Мефодий гусляк, – в моленной Назарова на Смоленском рынке; 15) Елисей гусляк, член совета, служит на Рогожском кладбище; 16) Прокопий гусляк, член совета, служит там же; 17) Тимофей Люсин, из Павловского посада, служит там же; 18) Савва гусляк, служит там же. На Рогожском кладбище находятся еще три диакона: Иван, Елисей и Григорий (последние двое гусляки). Итак, в продолжение тридцати лет, в Москве, в обществе окружников, прибавилось двенадцать попов и пять диаконов...

Любопытно еще, что большинство видных раскольнических деятелей – люди, совращенные в раскол из православной церкви. Сам Антоний, как известно, был сначала православным. У него в канцелярии жили, кроме меня, еще семь человек, – из разных внутренних губерний, а именно: я и Леонтий Трофимов из Тверской, Онисим Швецов, Егор Никифоров, Семен Лабзин из Владимирской, Иван Петров Ломакин из Нижегородской, Антон Егоров из Калужской, – и все мы до единого, равно как наши родители и сродники, принадлежали сначала к православной церкви, а затем все с родителями и сродниками уклонились в раскол. Точно так же и другие, временно проживавшие с нами в канцелярии Антония: Василий Механиков (теперь раскольнический поп в Туле, куда переведен из Ростова-на-Дону). Димитрий Харитонов (ныне православный) и Павел Васильев, с малолетства принадлежали к православной же церкви, а затем совратились в раскол. Можно судить поэтому, как легко происходили тогда совращения в раскол, и как удобно распространялась австрийская лжеиерархия! А этому, надобно сказать, весьма способствовала дарованная императором Александром Вторым свобода расколу и, затем, тесно связанное с нею умножение в России архиереев и попов австрийского постановления, что весьма хорошо понимал Антоний, всячески старавшийся об их умножении.

Верую, что сам Господь в такое трудное для православной церкви время воздвиг столь, ревностного ей служителя, каков был в Бозе почивший о. архим. Павел, поколебавший раскол в самом его основании, и я признаю великой для себя милостью от Бога, что мог иметь его своим руководителем. Не стану говорить о его великом уме, познаниях, неутомимой ревности в раскрытии и защищении истины о церкви Христовой, об его высоком нравственном характере, что уже известно всем его знавшим и пользовавшимся его наставлениями; замечу только, что отец Павел, кроме нравственных наставлений, оказывал обращавшимся к нему старообрядцам и материальную поддержку, каковая семейному человеку иногда бывает необходима, и прилагал большую заботу о приискании соответственной способностям каждого службы. Все мы, обратившиеся к нему из канцелярии Антония, – я, Ломакин и Трофимов, по присоединении к православию пользовались его щедротами, за что да помянет его Господь Бог во царствии Своем!

Оканчивая свои воспоминания, утешаюсь духом и благодарю Господа, что не оставил меня коснеть в расколе, а при посредстве людей, хорошо ведающих Писание и пекущихся о благе ближнего, вывел из темной среды раскола и некоторыми своими письменными трудами, направленными в защиту православной церкви, помог хотя несколько искупить тяжкий грех раскола церковного, в котором по неведению и малодушию находился я значительную часть моей жизни.