Государственная система отношений к старообрядческому расколу в царствование императора Николая I

Начало той системы правительственных отношений к расколу, которая соединяется в истории с именем императора Николая I. – системы строжайшего и секретнейшего полицейского надзора, при терпимости раскола, как statu quo, было положено еще до этого Государя, – во вторую реакционную половину царствования его предшественника – императора Александра I.

А потому, в видах надлежащего исторического освещения этой системы, нам кажется уместным предпослать ее изложению краткий очерк правительственных отношений к расколу за время царствования Александра I. Правительственные отношения к расколу в духе широкой терпимости и гуманности, начавшиеся с Петра III и быстро прогрессировавшие при его преемнице Екатерине II. в первой половине царствования Александра I достигли наивысших пределов своего развития. Оставаясь верным заветам «премудрой бабки своей Екатерины Великой», «по законам и по сердцу которой он хотел править Богом врученный ему народ»¹, Александр I и на раскол, в частности, смотрел ее же глазами. Подобно своей державной бабке, он видел в расколе лишь «умственное заблуждение простого народа, основанное на некоторых погрешных заключениях об его истинном богослужении и духе христианства», по «недостатку в просвещении» и вследствие «ревности Божией, но не по разуму»². Отсюда единственно целесообразным средством против всех «отдалившихся от православной грекороссийской церкви», этот гуманный Государь признавал лишь «вразумление и наставление» их на путь истинный «духовными особами» «с кротостью, с терпением и с усердным настоянием», – такое вразумление, которое не имело бы «вида допросов, истязаний и открытого образу их мыслей насилия», а «изливалось бы на заблудшихся само собою и неприметно из добрых нравов духовенства, из жизни их, из поступков и, наконец, из непринужденных, к случаю и с видом ненамеренности направленных на их положения разговоров»³. Против мер внешнего, репрессивного характера по отношению к расколу правительство Александра I при каждом удобном случае намеренно восставало, яркими красками рисуя все неприличие их для «просвещенного христианского правительства», их несогласие с учением Христа Спасителя, пришедшего на землю «взыскати и спасти погибшего» и, наконец, вред их, так как всякий вид жестокости «не убеждает никогда, но паче ожесточает»⁴. Правда, если не в видах стеснения раскола, то, по крайней мере, для зашиты господствующего в России вероисповедания, для предупреждения безнаказанных отпадений от православной церкви правительство сознавало необходимость соответствующих тому ограничений. Так, предписывая подчиненным гражданским начальствам не делать отпадшим от церкви «ни малейшего притеснения», «не делать насилия совести и не входить в разыскание внутреннего исповедания веры», оно в то же время приказывало иметь над ними строгий полицейский надзор, «но допускать никаких внешних оказательств отступления от церкви и строго воспрещать всякие в сем соблазны⁵. Но так как и в теории такая строгость плохо мирилась с общими заявлениями о веротерпимости, то на практике правительству приходилось смотреть «сквозь пальцы» на неисполнение раскольниками строгих предписаний. По временам свое послабление раскольникам правительство доводило до явного им покровительства. Говоря это, мы разумеем такие постановления, как дозволение старообрядцам села Городца иметь священников из Иргиза⁶, приказ малороссийскому генерал-губернатору не преследовать являющихся во вверенных ему губерниях беглых попов⁷, льготы, данные Преображенскому кладбищу, с переименованием его в богаделенный дом⁸, ежегодный отпуск в пользу старообрядческого Корсунского монастыря по 500 фур соли из Кинбурнских соляных озер⁹, негласное согласие на отправление богослужения по старому обряду в Климовском женском монастыре¹⁰. В судебных процессах по нарушению православными и раскольниками государственных, полицейских или наказывались гораздо строже раскольников, так как при осуждении последних, в качестве смягчающих вину обстоятельств, всегда принимались в соображение их заблуждения и изуверство. Напр., православный или иноверец, дозволивший себе произвести буйство в церкви или во время церковной процессии, при совершении церковных треб, дозволивший оказать явное неуважение властям, непослушание и т. под., судился судом уголовным в обыкновенном порядке судопроизводства и наказывался законом уголовным. Между тем такое дело о раскольниках обыкновенно кончалось тем, что уголовное наказание или отменялось, или смягчалось до того, что заменялось лишь отсылкою в монастырь или к епархиальному начальству для увещания¹¹.

На практике эта, перешедшая свои границы, мягкость и снисходительность правительственных, отношений к расколу принесла очень горькие плоды. Пользуясь предоставленною свободою и рассчитывая на безнаказанность, раскольники не стеснялись ни пропагандой, ни тем более публичным оказательством своего учения, богослужения и жизни.

Как быстро распространялся раскол, об этом могут, напр., свидетельствовать следующие факты, сделавшиеся известными путем официальным. Епископ нижегородский Моисей, основываясь на епархиальных ведомостях, показывал, что в нижегородской епархии с 1794 по 1815-й г. уклонилось в раскол обоего пола 14.853 человека¹². В 1811 году в васильсурском уезде той же епархии одна раскольница распространяла хулы на церковь, ее таинства и, как значится в деле, совратила в раскол 36 человек¹³. В г. Спасске тамбовской губернии между экономическими крестьянами раскол усилился так, что высказано было опасение об их общем уклонении¹⁴. В 1820 году в пермской губернии умножились расколоучители и беглые попы, которые совращали целые селения в свою секту, возбуждая опасение, как бы, при многочисленности раскольников в этой губернии и при усилиях их к совращению жителей из православия, «не опустели приходы и храмы»¹⁵. В земле войска Донского число раскольников, увеличиваясь время от времени, достигло 28.880 душ¹⁶.

Случаи дерзкого оказательства раскола, в виде самовольного построения часовен, торжественного отправления богослужения, совершения крестных ходов и т. п., как показывает представляемый у Варадинова обширный перечень подобных дел, производившихся за это время, точно также год от году заметно увеличивались и были повсеместны¹⁷.

Такое состояние раскола. естественно, должно было привести правительство к горькому сознанию непригодности принятой в отношении его системы действий. С особенною ясностью оно выразилось в донесении министерству внутренних дел комитета, учрежденного для устройства войска Донского. «Различные меры, говорится в донесении, испытанные войсковым правительством, на основании гражданских и духовных законов, ни сколько не уменьшили отпадений от православия, но еще умножили число их, меры терпимости ни мало не действуют на обращение заблудших на истинный путь, но, напротив, служат постоянным поводом к домогательству их иметь молитвенные дома и раскольнических священников»¹⁸.

Вместе с тем, что особенно важно в данном случае, печальная действительность должна была убедить правительство в несомненной односторонности его взгляда на раскол, как только исключительно на явление противоцерковное, возникшее и выросшее на почве умственного и религиозного невежества. Опыт показал, что раскол есть, кроме того, зло общественное и государственное. Так,. напр., в 1808 году, между раскольниками нижегородской губернии обнаружена была, как говорится в деле, новая секта, последователи которой не признавали властей¹⁹. В 1809 году в лесах устюжского уезда, новгородской губернии, поймано 29 мужчин и женщин, беглых помещичьих и экономических крестьян, которые не признавали властей, чуждались общества, скитались по лесам и не исполняли никаких повинностей²⁰. С 1808 года по уездам сенгилеевскому и ставропольскому стали распространяться последователи правил иргизского монастыря, настроили в здешних лесах скиты и давали в них приют ворам и грабителям²¹. В высочайше утвержденные (11 апреля 1820 г.) правила о надзоре за Федосеевцами, между прочим, внесен пункт (5) о строгом наблюдении за последствиями незаконного рождения, обнаруживающего подкидывание детей и убийство оных рождающими их девками²². Лично же Государю сделалось известным учение беспоповщинского наставника Гнусина²³, которое, помимо того, что было безнравственно, распространяло еще в народе нелепо-чудовищные мысли противогосударственного свойства. Гнусин, как значилось в доносе на него Осипова, учил, что царствующий император – антихрист и применительно к своему учению, дерзнул Государя императора представить в картине, порицательной его величие, надписав над нею пасквилью: «семо прииде, Христе, аще в вышних живети, себя на тя брань готовлю», а эти слова значат, что «Александр – антихрист, вооружившийся против Христа»²⁴. Под влиянием этих и подобных им фактов, прежний правительственный взгляд на раскол, действительно, начинает изменяться. Теперь правительство начинает смотреть на раскол, как на явление, далеко не безразличное не только в церковном отношении, но и в отношении социально-политическом. О зловредности раскола в отношении именно социально-политическом заявляет теперь уже сам Государь, как видно, глубоко разочаровавшийся в своем прежнем на него взгляде. В именном указе от 3 июля 1820 года относительно надзора за Преображенским богаделенным домом он говорит: «к немалому удивлению моему до сведения моего дошло.... что в богаделенном доме рассеиваются вредные правила, как то: неповиновение властям и закону, развращение браков» и т. п.²⁵.

Сознание непригодности предпринятых к ослаблению раскола мер, с одной стороны, и начавшееся изменение прежнего правительственного на него взгляда, с другой, естественно, должны были отразиться соответствующим образом на самом характере дальнейших к нему отношений. Во второй половине обозреваемого периода царствования в правительственных отношениях к расколу начинается, действительно, заметный поворот в сторону репрессалий, как естественная реакция прежней системе действий. Эта реакция в правительственных к расколу отношениях наступила не вдруг, а совершалась постепенно, – сначала едва заметно, а затем, по мере ознакомления правительства с действительным положением дел относительно раскола, она становилась решительнее и очевиднее, так что конец царствования Александра I в отношении положения раскола совсем уже не походит на его начало.

Слабые признаки перемены правительственных отношений к расколу вследствие разного рода беспорядков, производимых раскольниками, можно замечать уже с 1810 года. Б этом году правительство нашло нужным отнести дела по расколу к предметам ведомства министерства полиции²⁶ и этим как бы положило начало тому полицейскому влиянию, которое впоследствии получило столь широкое развитие. В 1817 году, нужно полагать, последовало открытие первого нового по делам раскола учреждения, секретно-совещательного комитета в Петербурге²⁷. Учрежденный с целию противодействовать расколу, секретный комитет «открыл» свою деятельность, как сообщает митр. московский Филарет, Высочайше утвержденным определением – «уничтожить крест и главу на одной раскольнической моленной в ярославской губернии²⁸. Вслед за этим определением и начинается целый ряд стеснительных для раскольников постановлений, ясно выражающих в себе начало новых к расколу отношений. В 1817 году, по поводу устройства старообрядческой церкви в г. Вольске, с разрешения саратовского гражданского губернатора, в сенатском указе было опубликовано Высочайшее воспрещение начальникам губерний давать дозволения «по предметам, до духовного ведомства принадлежащим»²⁹. В том же году бывшим саратовскому и слободско-украинскому гражданским губернаторам сделан Высочайший выговор за невнимательное отношение их к противозаконной постройке старообрядческой обители близ Саратова и часовен в Чугуеве и Боровске, «дабы прочие гражданские начальства, видя оное, были осмотрительнее»³⁰. Тем же указом местным начальствам подтверждается иметь строжайшее наблюдение, чтобы впредь подобные здания «отнюдь» не устроились. В следующем 1818 году последовало Высочайшее соизволение на учреждение одной типографии для старопечатных книг в Москве, при единоверческой церкви, с уничтожением таковых типографий в посаде Клинцовском и селении Махновке и с запрещением ввоза старопечатных книг из-за границы³¹.

Начавшееся изменение правительственных отношений к расколу, слабое с 1810 года, заметное, под влиянием учрежденного секретного комитета, с 1817 года, становится уже вполне, очевидным с 20-х годов, когда раскольнические дела поступили в ведение министерства внутренних дел³². В 1820 году были изданы Высочайше утвержденные (11 апреля) правила о надзоре за раскольниками федосеевского согласия. В основу этих правил полагается тот общий руководящий принцип, что «раскольники не преследуются за мнения их секты, относящиеся до веры, и могут спокойно держаться сих мнений и исполнять принятые ими обряды, без всякого, впрочем, публичного оказательства учения и богослужения своей секты: но что ни под каким видом не должны они уклоняться от наблюдения общих правил благоустройства, законами определенных». Исходя из этого принципа, «гражданское правительство должно обращать внимание на всё то, что в действиях раскольников федосеевской секты может заключаться противозаконного» (п. 1-й). Местным полициям поэтому вменяется в непременную обязанность иметь «неослабное наблюдение» за тем, чтобы все живущие как в общественных раскольнических заведениях, так равно и в частных домах имели а) узаконенные паспорта, б) определенное «лестное» ремесло или промысел и в) постоянное занятие своим делом (п. 2-й). С беспаспортными или с имеющими «ложные виды» должно поступать на точном основании общих законов «о беспаспортных, беглых, бродягах и людях подозрительных» (п. 3-й). Женщины «без дела и без письменных видов», особенно молодые, должны быть разосланы к своим родственникам, на места их рождения или прежнего жительства (п. 4-й). Особенно строю полиция должна следить за преступными действиями Федосеевцев – подкидыванием или убийством незаконнорожденных детей (п. 5-й). Наконец, полициям вменяется в обязанность иметь именные списки всех живущих в общественных заведениях федосеевцев, ежемесячно поверять их, с точною отметою убыли и прибыли, о чем, кроме того, обязаны своевременно извещать сами заведующие названными заведениями (п. 6 и 7-й)³³. В 1823 году подобные же правила, только еще более строгого характера, даны были для надзора за самым центром Федосеевщины – Преображенским кладбищем. Ими, вместо метрических книг, повелевается «завести под ведомством полиции списки всех живущих в доме», в которых своевременно и отмечать всех вступающих и выбывающих: детей разрешается держать только до 14-ти летнего возраста, престарелых принимать не ранее 50 лет, больных принимать только до излечения, число моленных и келий не умножать. За всем этим должна строго следить полиция³⁴. Но внутреннего самоуправления Преображенского кладбища Государь не коснулся: он запретил местному начальству вмешиваться в выборы старшин, в ссоры раскольников между собою и т. п³⁵. Вместе с тем правительством был сделан весьма важный шаг на пути ограничений гражданских и религиозных прав раскольников. 27 мая 1820 года были изданы правила об избрании раскольников в должности по купеческим и мещанским выборам. Правилами этими устанавливалось, чтобы раскольники выбирались в должности при «ограниченном числе православных и «только из сект, приемлющих священство» беспоповцев дозволялось допускать к выборам на общественные должности не иначе, как с разрешения министра внутренних дел и только из тех сект, «кои молятся за царя и приемлют брак»; не молящиеся же за царя и не приемлющие брака, равно как молокане, духоборцы, скопцы и т. п. совсем устранялись от должностей³⁶. Секретными правилами 26 марта 1822 года строго воспрещается вновь строить раскольнические церкви «под каким бы то ни было предлогом»³⁷.

С 20-х же годов против раскольников стали практиковаться и меры карательные. Именным Высочайшим указом от 3 июля 1820 года московскому военному генерал губернатору и Министру Юстиции предписывалось, чтобы возникшее по доносу дело о федосеевском наставнике Гнусине, «разглашавшем нелепые толки учения», было «самым строгим образом исследовано, а виновные как в изобретенном вредном учении, так и распространявшие оное, преданы были суду и преследованы пред оным с соответственною преступлениям их строгостью»³⁸. В том же 1820 году, по ходатайству сибирского генерал-губернатора, марта 7 состоялось Высочайшее повеление, чтобы «распространители раскольнических ересей в Сибири, во уважение дальних расстояний, не представляя о них комитету министров, были тотчас предаваемы уголовному суду"³⁹. Правилами 4 марта 1823 года безусловно воспрещается вступление в федосеевскую секту, и соблазнителей велено предавать суду «без всякого послабления»⁴⁰. В 1820 году один екатеринославский мещанин (Соколов) за совращение других в раскол был навсегда сослан в Соловецкий монастырь⁴¹. Карая совратителей и распространителей раскола, правительство подобным же наказаниям стало подвергать и за открытое совершение раскольнического богослужения. В 1823 году беглый поп, который совершал в Петербурге богослужение при колокольном звоне и в священническом облачении погребал умерших, был сослан в Соловецкий монастырь⁴². В следующем году полиция воспретила последователям секты федосеевцев в Риге погребать умерших с пением и кадильницами⁴³.

Таким образом, подводя итог изложенным мероприятиям касательно раскольников за вторую половину царствования Александра I, мы получаем: значительно расширение административной деятельности против раскола, усиление полицейского надзора за раскольниками, зачатки ограничения их гражданских и религиозных прав и стремление ослабить раскол мерами карательными. Правительство императора Николая I в своих отношениях к расколу неуклонно пошло по намеченному пути, последовательно и настойчиво развив то. что начато было его предшественником. В результате получилась стройная, крепкая и цельная система, сделавшаяся известною под именем Николаевской.

Своей дальнейшей задачей мы поставляем положительное изложение этой системы с указанием результатов ее действования в жизни раскола. В этом смысле опыт наш в литературе является первым и потому, думаем, не лишним.

Недостаток надзора за расколом, как главная причина усиления раскола при Александре I. Заботы правительства об устранении этой причины.– Урегулирование противораскольнической деятельности областных административно-судебных органов и учреждений. Объединение той-же деятельности местных административно-судебных инстанций чрез повсеместное открытие секретно-совещательных комитетов. Московский секретно-совещательный комитет: его цель, состав, порядок делопроизводства и полномочия. Постепенное открытие секретно-совещательных комитетов по губерниям: хронологический порядок их открытия, общие поводы, цель, состав, сфера деятельности и порядок делопроизводства. Центральные учреждения по делам раскола: а) министерство внутренних дел и учрежденное при нем III-е отделение собственной Его Величества канцелярии; б) с.-петербургский секретно-совещательный комитет; в) комитет министров; общая схема административно-судебного надзора за расколом; г) особый секретный комитет и его канцелярия; д) особое временное управление.– Меры к усилению полицейского надзора в губерниях – костромской, псковской, архангельской, олонецкой и черниговской. Высочайше утвержденное постановление особого секретного комитета о повсеместном усилении городской и земской полиций.

Причиною, более всего способствующею распространению и усилению раскола при Александре I, еще тогдашнее правительство считало «недостаток правильного надзора за ним»⁴⁴, открывавший раскольникам широкую возможность для безнаказанного обнаружения с их стороны всякого рода противозаконий. И тогда же, как мы видели, были приняты меры к устранению этой причины, чрез расширение административного и усиление полицейского надзора. В царствование Николая I на означенную сторону дела обращено было очень серьезное внимание. Организация административно-судебного и полицейского надзора за расколом, легшего в основу новой правительственной системы отношений к нему, доведена была при Николае I с формальной стороны до совершенной законченности.

Прежде всего правительство Николая I озаботилось урегулированием противораскольнической деятельности областных административно-судебных органов и учреждений. Высочайше утвержденным 17 декабря 1828 года мнением государственного совета министру внутренних дел поручено, для хранения единообразия в правилах и в предупреждение сомнений, соединив все правила по раскольническим делам, Высочайше утвержденные, препроводить их циркулярно по секрету ко всем гражданским губернаторам с предписанием, чтобы руководствовались ими при возникающих сомнениях: о случаях же, вновь встретиться могущих и законами не разрешенных, входили бы непосредственно с представлениями к министру внутренних дел, не передавая сих дел в губернское управление. Во исполнение этого мнения государственного совета, при циркуляре министерства внутренних дел от 25 января 1829 г. препровождена была, для надлежащего руководства, выписка из постановлений о раскольниках, состоявшихся в разное время⁴⁵ и удостоенных Высочайшего утверждения⁴⁶.

В целях объединения противораскольнической деятельности местных административно-судебных учреждений гражданского и духовного ведомств правительством повсеместно открыты были секретно-совещательные комитеты. Чрез шесть лет по официальном открытии (14 марта 1825 г.) секретно-совещательного по раскольническим делам комитета в Петербурге, «чтобы дать решениям дел сего рода более взаимной одного с другим сообразности и точности, чтобы, при соблюдении безвредной терпимости к разномыслящим, по возможности направлять их к сближению с церковью и чтобы не давать способов распространяться вредным учениям». 25 июня 1831 г. последовало Высочайшее повеление об учреждении такового же комитета в Москве⁴⁷. В состав членов московского секретного комитета вошли: московский военный генерал-губернатор, московский митрополит (Филарет), а во время его отсутствия – его викарий, д. т. сов. князь Голицын, генерал от инфантерии Обольянинов. генерал-лейтенант Волков, а в его отсутствие – корпуса жандармов генерал-майор граф Апраксин и московский гражданский губернатор. Дела в комитет положено вносить московскому военному генерал-губернатору и московскому митрополиту. В отношении прав московскому секретно-совещательному комитету предоставлено: если он признает нужным дать какому-либо делу направление, несомнительно определенное существующими узаконениями, то направление это дается чрез то лице, которое вносит дело в комитет, и решение приводится в исполнение от его имени, а не от имени комитета⁴⁸; но если необходимо сделать распоряжение, существующими законами не определенное, то комитет «обязан мнение свое секретно представить чрез московского военного генерал-губернатора на Высочайшее Его Величества усмотрение».

3-го ноября 1838 года вышло Высочайшее повеление о постепенном, по мере надобности, открытии секретно-совещательных комитетов и по губернским городам⁴⁹. Учреждались они в следующем хронологическом порядке:

1838 г. 3 ноября – в Петрозаводске, Перми и Тамбове⁵⁰.

1838 г. 10 декабря – в Чернигове⁵¹.

1839 г. 5 мая – в Твери и Саратове⁵².

1842 г. 19 февраля – в Вятке⁵³.

1844 г. 25 апреля – в Иркутске⁵⁴.

1845 г. 5 января – в Екатеринбурге⁵⁵.

1846 г. 13 января – в Харькове⁵⁶.

1846 г. 22 марта – в Костроме; 8 декабря – в Витебске⁵⁷.

1847 г. 15 марта – в Тобольске и Уфе⁵⁸.

1847 г. 18 апреля – в Могилеве⁵⁹.

1847 г. 25 октября – в Риге⁶⁰.

1849 г. 20 ноября – в Нижнем-Новгороде, Симбирске и Архангельске⁶¹.

1851 г. 3 мая – в Самаре и Ярославле⁶².

1852 г. 15 мая – в Курске⁶³.

1856 г. 9 июля – в Вологде⁶⁴ (при Александре II).

Общие поводы к образованию секретно-совещательных комитетов по губерниям составляли большее или меньшее раскольническое население, большее или меньшее проявление ересей в той или другой губернии и вообще признанная правительством необходимость подчинить дела о расколе местным учреждениям⁶⁵. Учреждением губернских секретно-совещательных комитетов имелось в виду, как значилось в указе от 3 ноября 1838 г., установить «единство действий губернского и епархиального начальств по отношению к расколу и тем сообщить «большую твердость и согласность принимаемым против его заблуждений мерам»⁶⁶. Кроме этой непосредственной цели, губернские секретно-совещательные комитеты имели и другую, тоже не менее важную цель. Наблюдая на месте проявления раскола, изучая его лицом к лицу, они имели возможность вырабатывать более целесообразные мероприятия, соответствующие местным условиям и местному духу раскольнического населения⁶⁷.

По первоначальному штату, определенному указом от 3 ноября 1838 г., они составлялись – из епархиального архиерея, губернатора, председателя палаты государственных имуществ (где таковые были) и жандармского штаб-офицера. В 1850-м году этот штат, с Высочайшего соизволения, был пополнен еще двумя новыми членами: во всех тех губерниях, исключая московской, где были удельные конторы, в члены совещательных комитетов вошли их управляющие⁶⁸ и во всех губерниях без исключения – вице-губернаторы⁶⁹. От этой общей нормы в составе членов, по разным местным причинам, отступали секретно – совещательные комитеты в Иркутске, Витебске. Могилеве, Архангельске, Екатеринбурге и Риге. В Иркутске, за неимением палаты государственных имуществ, впредь до открытия оной, членом совещательного комитета был назначен председатель казенной палаты. Сверх того, Высочайше повелевалось, «чтобы и генерал-губернатор восточной Сибири принимал участие в суждениях и направлении дел сего комитета»⁷⁰. Такое же повеление «принимать участие в суждениях и направлении дел» местных совещательных комитетов в Витебске и Могилеве дано генерал-губернаторам⁷¹, а в Архангельске – военному губернатору⁷². В Екатеринбурге секретно-совещательный комитет состоял из екатеринбургского преосвященного, главного начальника горных заводов Уральского хребта и горного начальника екатеринбургских заводов⁷³. Сверх того, указом от 28 января 1849 года в нем Высочайше разрешено присутствовать штаб – офицеру корпуса жандармов, во время пребывания его в Екатеринбурге по делам службы⁷⁴. Непременными членами рижского совещательного комитета были – генерал-губернатор и рижский преосвященный, выбор же других членов (двух или трех) Высочайше был предоставлен на благоусмотрение генерал-губернатора, так как, говорилось в указе, «по принадлежности тамошних чиновников, бо́льшею частью, к лютеранскому исповеданию, этот комитет не может быть составлен из тех званий, из коих подобные комитеты учреждены в других местах»⁷⁵.

Сфера деятельности губернских секретно-совещательных комитетов, сообразно с основною целию их учреждения – объединять и, так сказать, концентрировать противо-раскольническую деятельность всех местных учреждений и органов, – была очень обширна. По смыслу указа от 9 марта 1840 г., начальники губерний должны были представлять на их предварительное рассмотрение «все вообще следствия, произведенные по раскольническим делам»⁷⁶. Но обширная по объему, деятельность губернских совещательных комитетов была весьма ограничена со стороны предоставленных им прав и полномочий. «Круг действий» этих комитетов, как учреждений, регулирующих только противо-раскольническую деятельность других местных административно-судебных инстанций, «ни в каком случае не должен был выходить из пределов (простого) совещания, как о принятии какой-либо меры, так и о направлении дела»⁷⁷. Окончательно же решать раскольнические дела, «определять известную меру взыскания», они не имели права⁷⁸.

Дела в губернские секретно-совещательные комитеты вносились членами их в подлиннике или в извлеченных из них записках (п. 2). О предметах совещания и принятых решениях составлялся журнал и подписывался членами (п. 3). Самые совещания комитетов должны были «сохраняться в совершенной тайне» (п. 5). Поэтому решения их приводились в исполнение членами по принадлежности, без упоминания о самом комитете. Исключения делались в том только случае, когда по обсуждаемых предметам требовались «секретные представления Святейшему Синоду, министрам внутренних дел и государственных имуществ и отношения синодальному обер-прокурору» (п. 4). В видах сохранения секрета для них не полагалось и особой канцелярии. В делопроизводители для временных своих занятий собственному усмотрению комитета предоставлялось выбрать кого-либо «из духовных лиц или гражданских чиновников, известных своими познаниями, честным поведением и скромностью» (п. 6)⁷⁹. По той же самой причине, членами губернских секретно-совещательных комитетов не могли быть лица, временно исправляющие должности управляющего палатою государственных имуществ и штаб-офицера корпуса жандармов⁸⁰.

С целью сосредоточения всех дел по расколу в одном месте, под непосредственным своим наблюдением. Император Николай Павлович централизует противораскольническую деятельность областных административно-судебных учреждений и органов.

Все дела, до раскольников относящиеся, производились в министерстве внутренних дел⁸¹. «Ведая все дела государственного благочиния и будучи средоточием дел по преступлениям против веры, оно обязано было, по руководству сих правил, наблюдать за исполнением законов, обнаружением отступающих от православия и действовать к охранению православия в народе»⁸². Поэтому еще по распоряжениям Александра I⁸³, начальники губерний обязывались представлять приговоры о раскольниках уголовных палат, прежде приведения их в исполнение, в министерство внутренних дел. При Императоре Николае Павловиче продолжается тот же порядок. Правительствующий Сенат секретным указом от 2 мая 1832 г. дал знать всем гражданским губернаторам. чтобы приговоры судебных мест по всем вообще делам о совращенных и совратителях от православного исповедания из светских лиц не были исполняемы с утверждения начальников губерний, но представлялись от них с мнениями в Правительствующий Сенат, который по каждому таковому делу должен требовать предварительного заключения от министерства внутренних дел⁸⁴. Тот же порядок соблюдался относительно приговоров по раскольническим делам военных судов горного ведомства⁸⁵. В министерство же внутренних дел Высочайше повелевалось передавать дела по жалобам раскольников, поступающим от них в Правительствующий Сенат⁸⁶. При Александре I сюда же представлялись ведомости о числе раскольников. При Императоре Николае I эти ведомости стали поступать во вновь открытое (3 июля 1826 г.) при министерстве III-е отделение собственной Его Величества канцелярии, на которое, между прочим, возложено было «собирание сведений о числе существующих в государстве разных сект и расколов» (п. 2)⁸⁷.

В министерство же внутренних дел представлялись с этих ведомостей только копии «тем же порядком, как с ведомостей о происшествиях»⁸⁸.

Естественно, что при столь обширном круге дел, подлежавших ведению рассматриваемого министерства, потребовалось увеличить в нем самый состав делопроизводителей. В I отделении канцелярии министра, где производились дела о раскольниках, учреждены были два временные стола, из которых одному поручены неоконченные дела до 1838 года, а другому вновь поступившие уголовные дела о раскольниках⁸⁹. Но и при усиленном составе делопроизводителей ведение всех раскольнических дел, по их многочисленности, для министерства было крайне затруднительно. Многие дела лежали в министерстве нерассмотренными целые десятки лет⁹⁰. Поэтому правительство для пользы самого дела вынуждено было сократить круг дел раскольнических, поступающих на рассмотрение министерства. После образования в губерниях нового управления государственными имуществами, дела о казенных крестьянах-раскольниках, находившиеся ранее исключительно в ведении министерства внутренних дел, с Высочайшего соизволения, были разделены между министерствами – государственных имуществ и внутренних дел: в первое были отнесены все административные дела, во втором же оставлены только дела судебные – по той причине, что в них «нередко замешиваются люди различных сословий, которые, по их преступлениям, находясь между собой в общей связи, должны быть и судимы нераздельно друг от друга»⁹¹. С конца 1846 года дела о раскольниках по донскому и другим казачьим войскам, вместо министерства внутренних дел, стали производиться в военном министерстве, по департаменту военных поселений⁹². Еще ранее в том же году последовало общее и очень значительное ограничение круга дел, производившихся в министерстве внутренних дел. Указом от 9 марта этого года начальникам губерний предписывалось, чтобы они впредь, по предварительном рассмотрении раскольнических дел в местных секретно-совещательных комитетах, согласно положениям последних, давали дальнейшее движение лишь тем из них, по коим обнаружено «явное нарушение существующих законов, сопровождаемое вредными последствиями: те же следствия, к коим привлечены одни лишь давнишние раскольники и такие, кои не замечены и не изобличены ни в каких противозаконных действиях, ни в совращении православных, ни даже в публичном отправлении богослужения и других треб, и вообще все случаи, подходящие под правила терпимости, и доносы, ведущие к обременению делопроизводством присутственных мест и стеснению прикосновенных людей без важных последствий, сами бы собой прекращали, не представляя в министерство внутренних дел»⁹³.

Рассмотрением в министерстве внутренних дел поступающие в него раскольнические дела не заканчивались. Само министерство могло окончательно решать только дела, имеющие десятилетнюю давность⁹⁴ или, если подсудимые по ним умерли⁹⁵. Сверх того, в конце уже царствования Николая I министру внутренних дел предоставлено было разрешать частные вопросы, до раскола относящиеся, «в духе общей системы действий»⁹⁶. – Административные дела об отступниках от св. веры, предположения о новых узаконениях или мероприятиях и дела, подлежащие особой тайне, министр внутренних дел вносил в петербургский совещательный комитет, который заключения свои представлял на Высочайшее утверждение⁹⁷. Все же прочие дела из министерства внутренних дел поступали на обсуждение в комитет министров, который с своим определением представлял их также на Высочайшее утверждение⁹⁸.

Таким образом, общая схема административно-судебного надзора за раскольниками, по изложенным узаконениям, представляется в таком виде: все дела, относящиеся до местного раскола и рассматриваемые в разных местных административно-судебных инстанциях, поступали на обсуждение в губернские секретно-совещательные комитеты. Секретно-совещательные комитеты – более важные из них с своим мнением, чрез начальников губерний, направляли в министерство внутренних дел. Министерство внутренних дел с своим мнением передавало их в с.-петербургский секретно-совещательный комитет или в комитет министров. Наконец, эти последние инстанции с своим заключением представляли их уже на Высочайшее утверждение. В конце царствования Николая I, когда, благодаря собранным сведениям о расколе, яснее обнаружившим его противогосударственный характер, правительственная деятельность по отношению к нему сделалась энергичнее и напряженнее, открыты были два новых, имевших важное значение, учреждения поделам раскола – особый секретный комитет и особое временное управление.

Учрежденный по мысли тогдашнего министра внутренних дел Бибикова, особый секретный комитет носил характер законодательного совета, имея ближайшею и непосредственною задачею «заняться во всей подробности пересмотром изготовленного уже свода действующих постановлений о раскольниках и составить основной проект правил, которые служили бы на будущее время руководством при всех административных распоряжениях и в судебных делах, до раскольников относящихся⁹⁹. Состав его строго определен был при самом его учреждении: в него вошли – граф Блудов, обер-прокурор Святейшего Синода граф Протасов и министр внутренних дел Бибиков. Кроме того, Его Величеству благоугодно было повелеть – предварительно снестись с графом Протасовым, не нужно ли в состав комитета назначить одно лице из духовных¹⁰⁰. Из духовных лиц в особый комитет был выбран архиепископ херсонский Иннокентий¹⁰¹.

При особом секретном комитете, вследствие встретившейся надобности, была устроена особая секретная канцелярия. Бибиков и Протасов предложили Императору составить ее из избранных чиновников по их ведомствам – из министерства внутренних дел и из Святейшего Синода: чиновники эти должны были быть хороших фамилий, людьми образованными, с состоянием. которые по своему общественному положению стояли бы выше подозрения во взяточничестве. Устроенная в виде опыта, новая канцелярия должна была отличаться самой своей организацией: значение чина было из нее изгнано, личное достоинство составляло единственную дорогу к отличиях. Когда список лиц, имеющих составить эту канцелярию, был представлен Государю, то он сделал следующее замечание: «Я доволен: эти молодые люди представляют собою все, что может ручаться за их добросовестность; только, до нового распоряжения, не следует делать слишком известным существования этой канцелярии»¹⁰². Воля Государя о хранении в секрете нового учреждения соблюдалась очень строго. Целый год никто не знал о существовании особого комитета и его канцелярии и три года ни один министр не знал о выработанной им системе действий¹⁰³, деятельность особого секретного комитета, существовавшего всего два с небольшим года, была, как увидим ниже, очень обширна и разнообразна, так что почти все распоряжения за это время исходили от него. Закрыт он был по Высочайшему повелению от 17 апреля 1855 г. Александра II, «по случаю окончания им Высочайше возложенного на него поручения», и все дела его переданы были в с.-петербургский секретно-совещательный комитет¹⁰⁴.

Особое временное управление было учреждено при министерстве внутренних дел, «для производства дел, по исполнению Высочайше указанных в 10 день июня 1853 г. мер относительно раскольников¹⁰⁵ и для производства всех важнейших дел о раскольниках»¹⁰⁶. Занятии его велись также секретно, почему лица, вошедшие в его состав, были назначены из чиновников министерства внутренних дел и Святейшего Синода, с оставлением всех их при прежних должностях¹⁰⁷. Существовало оно также недолго. Оно было упразднено по Высочайшему указу от 11 ноября 1805 года¹⁰⁸.

Расширением и усовершенствованием администрации организаторская деятельность правительства по части надзора за расколом не исчерпывается. Для наблюдения за точным и неуклонным исполнением своих распоряжений правительство учредило за раскольниками, кроме того, строжайший полицейский надзор. В тех местах, где, отчасти по преобладанию раскольнического населения, отчасти по отдаленности их от центров правительственной власти, раскол держался крепче и распространялся успешнее, правительство открывало полицейские управления, усиливало их состав или даже располагало военные команды. Полицейские управления были открыты: в заштатном городе Судиславле костромской губернии и в посаде Сольце псковской губернии, где бо́льшая часть жителей были раскольники¹⁰⁹. В архангельской и олонецкой губерниях, в видах усиленного надзора, велено «по временам, посылать доверенных чиновников осматривать жилища раскольников»; с учреждением по уездам становых заседателей, одному из них указано иметь постоянное жительство при Выгорецком раскольническом общежитии: при берегах Белого моря, «для ограничения своевольства жителей чрез ближайший надзор» предположено устроить «морскую стражу»¹¹⁰. В 1840 году в некоторых слободах черниговской губернии, «наиболее наполненных раскольниками для ограничения своеволия их», по предложению черниговского совещательного комитета. Высочайше одобренному, был расположен военный постой¹¹¹. На основании Высочайшего повеления от 11 сентября 1847 года, в посадах черниговской губернии стародубского уезда – Лежках. Воронке и Еленке и новозыбковского – Чуровичах образованы были особые полиции: в посадах той же губернии, новозыбковского уезда – Климовой, Митькове, Злынке, Шеломах и Тимошкином Перевозе. Городницкого уезда – Дебрянке и Радуле, суражского – Клинцах, Ардоне и Свяцком и стародубского – Млинке были усилены составы земской полиции. Наконец, чтобы содействовать «повсеместному и неуклонному исполнению законов». Высочайше утвержденным 10 июня 1853 г. положением особого секретного комитета было постановлено: усилить городскую и земскую полицию во всех местах, где жительствуют раскольники. Постепенное введение таких полицейских управлений возложено на министра внутренних дел, по собрании им местных сведений и по представлении на Высочайше утверждение, посредством потребных для того полицейских штатов¹¹².

Расширяя в видах более успешной борьбы с расколом сферу административного и полицейского надзора за ним, правительство обозреваемого нами царствования по тем же побуждениям обратило самое серьезное внимание на ознакомление с самим расколом. Оно не могло не видеть, что если в прошлом мероприятия по отношению к расколу «не всегда соответствовали тому, против чего изрекались, а некоторые послужили еще к сильнейшему распространению сект и ересей до ужасающей прогрессии», то обусловливалось это тем, что не только учение и быт раскола, но даже цифра его оставались для правительства «в совершенной тме»¹¹³. Ясно сознав этот существенный пробел в деятельности своих предшественников, правительство Императора Николая I решило его восполнить. Для установления правильных в отношении к расколу мероприятий, вполне отвечающих предположенным государственным интересам, оно постановило «привести по возможности в точную известность современное положение раскола во всех отношениях»¹¹⁴.

Официальная статистика. Ея значение для правительства. Ея неудовлетворительность, обусловливаемая неверностью ее первоисточников. Образование статистических экспедиции. Результаты исчислений ими раскольников. Вывод на основании их о 9–10 миллионном количестве раскольников в России. Критическое рассмотрение этого вывода.

Официальная статистика. Ея значение для правительства. Ея неудовлетворительность, обусловливаемая неверностью ее первоисточников. Образование статистических экспедиции. Результаты исчислений ими раскольников. Вывод на основании их о 9–10 миллионном количестве раскольников в России. Критическое рассмотрение этого вывода.

С первого же года царствования Николая Павловича начинает издаваться ряд правительственных распоряжений об исчислении раскольников. По Высочайшему повелению 26 февраля 1826 г. начальникам губерний предписывалось постоянно доставлять министерству внутренних дел к 1-му января ведомости о числе раскольников разных сект и согласий¹¹⁵. От 9 августа того же года означенные ведомости предписано было доставлять в только-что организовавшееся III-е отделение Собственной Его Величества Канцелярии, к занятиям которого, между прочим, отнесены: сведения о числе существующих в государстве разных сект и расколов»¹¹⁶, в министерство же представлять только засвидетельствованные копии с них¹¹⁷. С некоторыми изменениями и дополнениями эти распоряжения повторялись в 1827 году от 30 мая¹¹⁸, в 1835 году от 8 октября¹¹⁹, в 1839 году от 5 мая¹²⁰ и в 1840 году от 11 апреля¹²¹.

Так образовалась официальная статистика раскола¹²². Для правительства однако она если и могла иметь некоторый интерес, то не по непосредственному своему назначению, а по тем лишь выводам, какие можно было сделать на ее основании. Именно: официальные цифры, во-первых, верно определяла относительную численность разных раскольнических сект. Самыми многочисленными сектами, по их показанию, служат поповщина и беспоповщина, за ними следуют духоборцы и молокане и, наконец, последнее место занимают субботники и скопцы. Во-вторых, официальные таблицы показывали преобладание раскола старообрядчества в женском поле в сравнении с мужеским. В-третьих, они определяли, какие местности сравнительно пред другими более заражены расколом (губернии – московская, саратовская, пермская, тобольская, черниговская и некоторые другие) и какие менее (гродненская, финляндская и эстляндская) и, наконец, в-четвертых, официальные таблицы более или менее правильно показывали преобладание той или другой секты в губернии: напр., поповщины – в саратовской губернии, беспоповщины – в олонецкой, духоборцев и молокан – в таврической¹²³.

Что же касается до прямой и непосредственной своей задачи, – приведения в известность наличного числа раскольников, то с этой стороны официальная статистика оказалась решительно неудовлетворительной. Зависело это от ведения ее первоисточников – именных полицейских списков и духовных росписей. В полицейские списки заносились, как сообщает Мельников, только записные раскольники, т. е. потомки плативших в XVIII столетии двойной оклад, да и те не все. В иных уездах, по его словам, цифры не изменялись по сорока лет и, несмотря на естественное приращение населения, вследствие перевеса количества рождений над числом умерших, число раскольников показывалось или одно и то же целые десятки лет, или с каждым годом понемножку убавлялось исправниками, чтобы показать пред начальством «благополучие уезда и усердие свое» к ослаблению раскола. Иные исправники, особенно из молодых и вновь поступивших на службу, и пробовали представлять цифру раскольников, ближе подходящую к действительности и всегда большую показанной за предыдущие годы. Но при получении такой ведомости в губернском управлении тотчас же обычно возникал вопрос, отчего в таком-то уезде число раскольников быстро увеличилось. От исправника требовались объяснения: почему раскол усилился, кто виновен в совращении столь значительного числа вновь оказавшихся раскольников, какие были приняты полицией меры к предупреждению и пресечению раскольнической пропаганды, почему не было своевременно донесено о столь сильном увеличении раскола и т. п. Для исправника, таким образом, возникала неприятная переписка, кончавшаяся обычно по его адресу замечанием за неосновательность донесений или за недостаток усердия к пресечению развития раскола. Раз испытав такие последствия непрошенного усердия к точности статистической цифры, исправник, разумеется, уж не повторял больше неудачного опыта, не подражали ему и преемники его. Так и оставались все при старой цифре, ежегодно уменьшая ее понемножку¹²⁴.

Количество раскольников по духовным росписям, хотя было ближе к действительности¹²⁵, но в общем и в данном случае дело обстояло не лучше. «Отметки в росписях», откровенно заявлял, напр., один соборный настоятель чиновнику министерства Синицыну: «ничего не значат и сливаются с пера, смотря по обстоятельствам и необходимости»¹²⁶. «По отзывам священников», пишет в своем отчете другой чиновник министерства Арнольди: «в костромской губернии много тайных раскольников, кои числятся в духовных росписях православными, между тем как давно уже отложились от церкви и состоят в расколе»¹²⁷. Удостоверяемая приходским духовенством, неточность духовных росписей хорошо была ведома и самой власти, как духовной, так и светской. Преосвященный нижегородский Иеремия в особой записке, представленной в 1857 году чрез обер-прокурора Святейшего Синода министру внутренних дел, между прочим, писал: «дознана мною и консисторией, доказана многими опытами и сознана священно- и церковнослужителями неверность записей в исповедных книгах»¹²⁸. По недостаточности средств полиции, умышленному нередко сокрытию их (раскольников) числа и неточности духовных росписей«, заявляется в Высочайше утвержденном 20 января 1858 года постановлении Секретного Комитета: «нет возможности составить полной и совершенно верной статистики раскола»¹²⁹. Быть неточным в показаниях духовных росписей духовенство имело еще более причин, чем полиция. Если бы какой-нибудь священник вздумал представить в консисторию действительную цифру раскольников своего прихода, то ему, по словам Мельникова, угрожала бы еще более чувствительная неприятность, чем исправнику¹³⁰. В видах более успешной борьбы с расколом епархиальным преосвященным предписывалось «слабых священников или неспособных заменять лицами достойными столь важного служения»¹³¹. Отсюда обнаруживая действительное число раскольников и чрез то показывая их больше, чем показывалось их прежде, каждый священник имел основание опасаться, что его сочтут «за слабого священника и неспособного» и заставят поплатиться за это; во всяком же случае посмотрят на него не хорошо, как на пастыря церкви, мало ревнующего о спасении своих чад и неумеющего остановить своею проповедию влияние ложных учителей. Немаловажное значение имела здесь и материальная зависимость от прихожан. Обнаруживая пред начальством раскольников, дотоле числившихся православными, священник лишался и разных от них доходных статей. – «Хорошо, батюшка, бери», говаривали такие раскольники своему приходскому священнику: «да смотри, если ты не запишешь всех нас бытчиками, то впредь не будет тебе ни денег, ни подмоги»¹³². Вот почему и приходские причты, при составлении ведомостей о раскольниках, подобно исправникам, предпочитали держаться цифры предыдущего года¹³³.

Вполне понятно, что при таком ведении первоисточников официальные цифры раскольников, доставляемые в министерство, далеки были от действительного их числа. Самым поразительным образом несообразность официальной цифры с действительностью обнаружилась пред правительством в 1850 году. В этом году, по случаю исполнившегося 25-летия царствования Императора Николая Павловича, все министры и главноуправляющие отдельными частями, кроме годовых отчетов по своему управлению, представили Государю отчеты за 25 лет. При отчете министерства внутренних дел бывший тогда министром граф Перовский представил особую записку о расколе. Оказалось, что к началу царствования Николая Павловича раскольников в России было 827 тысяч, в двадцать пять лет обратилось к православию и единоверию более миллиона и все-таки к 1851 году осталось их 750 тысяч¹³⁴. Так резко обнаружившаяся неудовлетворительность официальной статистики должна была побудить правительство озаботиться избранием другого пути для исчисления раскольников. Государь, прочитав «Записку о расколе в 1825–1850 годах», приказал графу Перовскому придумать средства, каким бы образом, не возбуждая народных толков о записи в раскольники, негласно и осторожно собрать возможно верные сведения о числе раскольников, хотя в некоторых губерниях. Во исполнение Высочайшей воли начались совещания, на которых, по мысли заведовавшего тогда делами «временного статистического комитета» Н. А. Милютина, решено было образовать две «статистические экспедиции» для нижегородской и ярославской губерний – первую под начальством Мельникова, а вторую под начальством Синицына. Вскоре после того, как статистические экспедиции отправились на место своего назначения, граф Перовский признал нужным произвести исчисление раскольников еще в костромской губернии, как лежащей между названными. С этой целью он отправил сюда двух чиновников министерства – Брянчанинова и Арнольди¹³⁵.

Исчисления статистических экспедиций, произведенные в 1852 году, резко разошлись с показаниями официальной статистики, в значительной степени превосходя их. В то время как в нижегородской губернии, по официальному показанию губернатора, в 1852 году было 20.246 раскольников обоего пола, по исследованиям статистической экспедиции оказалось 172.500. В костромской – за тот же год показывалось 19.870; Брянчанинов и Арнольди насчитали 105.572. В ярославской губернии официально показывалось 7.454 раскольника, по исследованию статистической экспедиции оказалось 21.417. Таким образом, по трем, вместе взятым губерниям, по новому исчислению раскольников оказалось 556.389 вместо официально показываемых 47.570, т. е. более в одиннадцать раз. Полученное соотношение официальных дат с датами статистических экспедиций тогда в министерстве нашли возможным распространить и на другие губернии и отсюда сделать соответствующее заключение относительно общего числа раскольников в России. Всех раскольников в России за 1852 год официально показывалось 910 тысяч. На основании добытых статистическими экспедициями результатов, эту цифру помножили на одиннадцать и стали считать действительную цифру раскольников приблизительно от 9 до 10 миллионов¹³⁶.

В литературе к 9–10 миллионной цифре раскольников, основанной на показаниях статистических экспедиций, мы встречаем не одинаковое отношение. В то время как одними она разделяется, другие относятся к ней отрицательно, находя се сильно преувеличенной¹³⁷. Больше оснований держаться мнения этих последних. В самом деле, уже самый путь, которым образовалось десятимиллионное число раскольников, заставляет отнестись к нему по меньшей мер критически. Мы видели, что на основании статистических данных, собранных только в трех губерниях, вопреки прямому требованию логики: а parte ad totum non valet consequentia (от части к целому заключать не следует), сделано было заключение об общем числе раскольников в России. Если бы в трех губерниях (нижегородской, костромской и ярославской) и на самом деле оказалось раскольников средним числом в одиннадцать раз больше против официальных цифр, то отсюда, само собой разумеется, далеко еще до заключения о таком же точно соотношении данных статистических экспедиций с данными официальной статистики и во всех остальных губерниях. Достаточно, напр., указать на то, что министерские чиновники, собиравшие сведения о раскольниках в вологодской, симбирской и саратовской губерниях, показали там число раскольников лишь немного более официальных данных. Так, в вологодской губернии официально за 1846 год показывалось 2569 беспоповцев, в 1850 году чиновник министерства показал их 3520¹³⁸. В симбирской губернии, по официальным сведениям, числилось около 7.500 раскольников; чиновник министерства показал 8.308¹³⁹. В саратовской губернии, по официальным сведениям, значилось 41.870 раскольников; исследователь показал 44.096¹⁴⁰.

Справедливость сомнительного отношения к 9–10 миллионной цифре; раскольников станет для нас еще очевидней, если мы рассмотрим, каким образом статистические экспедиции производили исчисления раскольников. Со стороны министерства им не было дано никаких определенных указаний. Министр внутренних дел гр. Перовский на вопрос начальствующих экспедициями Мельникова и Синицына: какие употреблять приемы при собирании сведений о числе раскольников? – сказал: «подробных инструкций дать вам нельзя; все зависит от местных условий, здесь нам неизвестных; предоставляю все вашей находчивости и уменью воспользоваться местными обстоятельствами. Вы посылаетесь на первый раз, в виде опыта; самые ошибки ваши в этом новом деле будут полезны впоследствии при производстве таких же работ по другим губерниям. Поэтому ведите подробные дневники о своих действиях и посылайте их к Надеждину»¹⁴¹. Не получив определенных указаний, исследователи, сами тоже незнакомые с делом, действовали каждый по своему усмотрению. Синицын, напр., «очевидными» признаками раскола считал «лестовки с треугольниками, т. е. особого рода четки; род подушечек, подкладываемых при земных поклонах под руки: кадильницы медные и глиняные с ручками, восьмиконечные кресты с надписью: «Царь Славы Исус Христос Сын Божий», с нерукотворенным вверху образом, вместо Господа Саваофа, с солнцем и луною на краях большого поперечника; медные складни: апокалипсические изображения, в том числе антихриста в каске: надписи над дверьми с изречениями святых отцов или ересиархов; стриженые маковки на головах: беспрерывное повторение хозяевами молитвы: «Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас»; чтение молитв особым гнусливым голосом; писанные полууставом, старопечатные или вновь перепечатанные с них книги, с поучениями, наполненными ругательствами и проклятиями на царей и вельмож, на православное духовенство и трехперстное сложение креста»¹⁴². Все поименованные признаки, действительно, могут быть названы признаками раскола, только далеко не «очевидными», и одно нахождение этих признаков у известных лиц еще нельзя считать за несомненное доказательство их раскольничества. Домашнее употребление лестовок, подручников, ручных кадильниц, осьмиконечных крестов, медных складней, чтение старопечатных книг известным, как выражается исследователь, гнусливым тоном и даже двуперстие сплошь и рядом могут встречаться в семействах не только раскольнических, но единоверческих и строго православных, вполне усердных к церкви и от души не терпящих раскола, так как все эти признаки сами по себе указывают, как справедливо замечает проф. Н. И. Ивановский, не на отщепенство, а только на любовь к старине, к порядкам жизни, завещанным отцами, и на привязанность к так называемым старым церковным обрядам¹⁴³. В некоторых губерниях эти обычаи и обряды соблюдаются почти всеми простолюдинами за очень редкими исключениями. Если бы поименованные признаки были приняты в основание, напр., по нижегородской губернии, то, по словам Мельникова, ему пришлось бы все население Заволжья отнести к числу раскольников поголовно¹⁴⁴. Двуперстное сложение, по словам того же писателя, служит верным признаком раскола в южных губерниях, в губерниях же нижегородской и костромской около одной третьей доли православных крестятся двуперстно¹⁴⁵. По словам о. Павла Прусского, в симбирской и саратовской губерниях православные, молящиеся не только двуперстно, но и троеперстию, имеют у себя в домах ручные кадильницы для домашнего каждения икон¹⁴⁶. Не могут быть доказательством несомненных раскольников и такие признаки, как апокалипсические изображения антихриста и книги, исполненные ручательств и проклятий на царей и вельмож, на православное духовенство и трехперстное сложение, хотя они бесспорно и служат признаком даже наиболее фанатических раскольнических сект. Не говоря уже о простой любви наших простолюдинов к разного рода апокалипсическим изображениям, по которой они могут иметь у себя подобные изображения без всякого отношения к своим религиозным убеждениям, эти изображения могли попадаться у них совершенно случайно. Какая-нибудь писанная полууставом книга могла быть куплена просто потому, что она старая, без ясного представления о том, что в ней содержится; или же она могла попасться от какого-нибудь расколоучители, давшего ее с целью совращения и т. п. Следует обратить внимание и на то, что исследователи, находившие в том или другом семействе упомянутые признаки раскола, не входили в рассуждение о том, все ли члены семейства – раскольники или только некоторые из них¹⁴⁷. А между тем в этом случае могла быть сделана значительная ошибка, потому что, как известно, нередко можно встретить такие семейства, где, напр., отец – единоверец, мать – раскольница, сын – православный, или жена – раскольница или единоверка и т. д., и известная книга, напр., или картина может принадлежать только одному или двум членам семейства¹⁴⁸.

Кроме рассмотренных признаков, исследователи делали еще справки с духовными росписями, и лиц, не бывающих у исповеди, св. причастия или бывающих очень редко «по нерачению и опушению», заносили в свои отчеты. Так именно поступали члены статистической экспедиции в нижегородской губернии¹⁴⁹. Но, не входя в ближайшее расследование относительно того, кто из записанных, таким образом, лиц есть действительно скрывающийся раскольник и кто просто только человек нерадивый и беспечный в исполнении христианских обязанностей, а считая всех их за раскольников, исследователи могли допустить самую естественную и, возможно, – очень значительную погрешность. Многие не по одному даже нерадению не бывают ежегодно на исповеди и у причастия св. тайн, а по предубеждению, что молодому причащаться не следует, что он не может приготовиться, и что молодому, а также и новобрачному, даже великий грех причащаться; поэтому случается, что иные до самой глубокой старости не бывают у исповеди и у св. причастия. В саратовской губернии, в г. Хвалынске, противо-раскольническое Братство, открытое в 1873 году, положило первою своею задачею искоренить это предубеждение, – увещевать православных ежегодно быть у исповеди и у св. причастия¹⁵⁰. Одному православному священнику г. Новоалександровска, ковенской губернии, пришлось исповедывать проходивших чрез город новобранцев, – более пяти сот человек. – и в таком количестве молодых людей, великорусов, он не нашел ни одного, бывшего у исповеди и св. причастия. На вопрос: вы старообрядцы? – они отвечали, что нет, но что на их родине не в обычае молодым говеть, ходить к исповеди и к св. причастию, что этот долг исполняют у них пожилые люди, а молодые причащаются только в случае опасной болезни¹⁵¹. Нижегородский преосвященный Иаков знал, очевидно, этот обычай, сделав распоряжение: «не считать раскольниками не бывающих по нескольку лет у исповеди и у св. причастия. если им не сделано узаконенного увещания»¹⁵². Небывание ежегодно у исповеди и св. причастия и Св. Синод называет «сомнительным» признаком раскола, изъясняя, что оно «происходит и от таких причин, кои не заключают в существе своем раскольнического заблуждения»¹⁵³. Есть в показаниях статистических экспедиций и очевидные погрешности. В отчетах чиновников, наряду с изложением разных сект, встречается и единоверие, называемое новопоповщиною¹⁵⁴, – название и несправедливое и обидное для единоверцев, принятых в единение с православною церковью, но отнюдь не образующих какой либо отдельной секты. Внося единоверцев в число раскольников, чиновники министерства поступали в этом случае даже вопреки прямому предписанию самого министерства, последовавшему еще в 1818 году 26 октября, «чтобы единоверцы ни в каком случае не были смешиваемы с раскольниками»¹⁵⁵.

Таким образом, не отрицая всего значения указанных признаков раскольничества, мы тем не менее, в виду представленных соображений, положительно утверждаем, что на основании их нельзя составить верной статистики. Исследования, основанные на этих признаках, должны приводить к несправедливым последствиям, которые будут страдать другою крайностью в сравнении с официальными показаниями – преувеличением действительного числа раскольников. Поэтому и итогам раскольников, представленным статистическими экспедициями, мы считаем себя вправе не придавать безусловного значения¹⁵⁶.

Правда, сторонники 10-миллионной цифры в тогдашнее время ссылались в свое подтверждение еще на показания самих раскольников¹⁵⁷. Но едва ли кто-нибудь встречал у раскольников хотя бы попытку создать свою статистику. Наши старообрядцы знают только одно, что их много, что они находятся не только по всей России, но и за границей, и этого для них вполне достаточно, чтобы выражать общее свое количество какой угодно цифрою. Высказанную мысль прекрасно могут иллюстрировать следующие примеры. В 1812 году овладевшему Москвою Наполеону московские федосеевцы говорили: «общество древних христиан, угнетаемое правительством, но имеющее во всей России своих единоверцев, к числу которых принадлежит почти весь простой русский народ без изъятия, покорясь Наполеону, просит Его Величество повелеть оградить их монастырь (т. е. Преображенское кладбище) от всех военных насилий и, уповая на его милосердие, признает его своим государем»¹⁵⁸. В 1838 году, когда могилевский преосвященный, при посещении монастырей, церквей и часовен беглопоповщинского согласия в белицком уезде, увещевал их присоединиться к единоверию, то раскольники, не противясь прямо его увещаниям, говорили, что их единоверцев до 10 миллионов, и что они должны смотреть на других, будут ли те переходить в единоверие¹⁵⁹. Надеждин, в бытность Свою в Белой Кринице, видя в ней хлопотливые приготовления всего нужного к встрече и водворению епископа Амвросия, удивился, откуда липоване берут средства на этот предмет. Павел с большим восторгом отвечал на это, что «их, блюстителей древнего благоверия, находится вне России неисчислимое множество, яко звезд небесных или песка морского, что отселе не только вплоть до Царьграда и святой горы, но даже до Иерусалима тянется непрерывная цепь раскольничьих селений, с многочисленными церквами, монастырями и скитами, что в них каждый готов отдать последнюю лепту для блага церкви, особенно на предмет такой необычайной важности, как приобретение епископа¹⁶⁰.

Таким образом, желание сторонников 10 миллионного числа раскольников опереться на самих же раскольников не может дать большей основательности этому числу, и самый вопрос о 10-миллионном количестве раскольников, за положительным отсутствием их исторической статистики, по меньшей мере, следует считать открытым.

Граф Перовский, как инициатор правительственной деятельности по данному вопросу. Его взгляд на дело изучения раскола. План полного систематического собрания сведений о расколе и руководственные указания касательно его выполнения Надеждина. Работы по выполнению плана: разработка архивных материалов и исследования раскола на местах его существования. Результаты этих работ. Общее заключение.

Начало обширной правительственной деятельности по обследованию раскола в других отношениях положено было графом Перовским, со вступлением которого в управление министерством внутренних дел исследования всех частей вверенного ему управления, в том числе и раскола, сделались систематическими и приняты основанием административной его деятельности¹⁶¹. Хотя главная цель исследований раскола была административная – точное определение действительного положения раскола в империи и установление правильных в отношении к нему мероприятий, но граф Перовский для наилучшего достижения и этой цели находил нужным, чтобы предпринимаемые исследования имели ученый характер и входили в общий план полного систематического собрания сведений о расколе. Такой план им поручено было составить служившему тогда в министерстве и занимавшемуся «особенно по делам раскола»¹⁶² талантливому ученому Н. И. Надеждину. Надеждин исполнил поручение министра с редким знанием дела. Составленный им план «Полного собрания сведений, относящихся к расколам и раскольникам» настолько широко обнимает разные стороны, с которых раскол может и должен подлежать исследованию, что не утратил своего значения и для настоящего времени.

План делится на четыре части: историческую, догматическую, географическо-статистическую и юридическую. Содержание каждой из них таково.

I. Часть историческая. Начало и происхождение того церковного раздора, который до сих пор продолжается в России под именем раскола. До времени царя Алексея Михайловича и патриарха Никона в российской церкви бывали разные недоразумения, возникали заблуждения и распри: но раскола в том виде и значении, в каком он существует теперь, не было. Повод к расколу: исправление церковных книг и воспоследовавшее за тем изменение некоторых церковных обрядов. История исправления церковных книг в России: Максим Грек; Стоглавый собор; учреждение книгопечатания в Москве; первые патриархи до Никона; соборы 1654 и 1655 года, окончательно решившие общую поверку славянских книг и соглашение их с греческими подлинниками. Исправление книг, таким образом предпринятое, было только поводом к волнению народа, подготовленному разными другими обстоятельствами. Общий взгляд на состояние России при царе Алексее Михайловиче. Расположение к беспокойству и смятениям, вследствие безначалия, господствовавшего при самозванцах и во время междуцарствия. Система действий тогдашнего правительства. Столкновение страстей и партий при Царском Дворе. Дружба царя с патриархом. Нрав и действия Никона. Первые раскольники были личные враги Никона, прикрывавшие свою ненависть к нему под личиною ревности по истинной вере, искаженной якобы новоисправленными книгами: Павел епископ коломенский: протопопы – Иван Неронов, Даниил и Аввакум; попы Лазарь и Никита; дьякон Феодор; князь Лыков (Львов), боярин, управлявший печатным двором. Торжество врагов патриарха, окончившееся его удалением и потом низвержением. Политика царя, пожертвовавшего личностью Никона, но не системою, которой Никон был главным орудием. Собор 1667 года, низвергнувший Никона, произносит анафему на сопротивление его преобразованиям, и тем дает повод к происхождению из придворной интриги религиозного фанатизма. Первое открытое восстание раскола против господствующей церкви в лице соловецких монахов. Осада и взятие вооруженною силою Соловецкого монастыря, сделавшегося убежищем всякого рода фанатиков. Спасшиеся из монастыря беглецы рассыпаются повсюду и утверждаются в особенности в так называемом Поморском крае, в нынешней губернии олонецкой. Кратковременное царствование Феодора Алексеевича, ознаменованное особенным религиозным брожением умов в Москве, вследствие присоединения к государству Малороссии и отчасти Белоруссии. Религиозное волнение сливается с политическими крамолами, возникшими в двоецарствование Иоанна и Петра, при соправительстве царевны Софии. Бунты стрельцов в союзе с расколом. Князь Хованский – покровитель раскола и душа мятежных стрельцов. Возмущение 2 мая (5 июля) 1682 года. Мятежники, частию разосланные в ссылку в дальние края государства, преимущественно в Сибирь, частию же спасающиеся бегством от заслуженного наказания, разносят свои заблуждения повсюду, в особенности на края государства и за тогдашнюю границу России, в области, принадлежавшие Швеции, Польше и Турции. Образование главных гнезд раскола в пределах государства: в Украйне, в лесах Стародубских и на Керженце, в области Нижегородской. Происхождение Ветки, средоточия заграничных или так называвшихся тогда «зарубежных» раскольников. Единодержавие Петра. Бунт донских казаков под предводительством атамана Булавина в пользу, или лучше под предлогом ревности по старой вере. Меры Петра к обузданию и подавлению раскола. Учреждение миссии для увещания и обращения раскольников. Систематическая полемика с раскольниками: Стефан Яворский, Феофан Прокопович, св. Димитрий ростовский, Феофилакт Лопатинский, архиепископ тверской, Питирим, епископ нижегородский. Реформы Петра служат раскольникам предлогом к совершенному отчуждению не только от церкви, но и от правительства. Образование раскольнических общин, не молящихся за царя. Раскол принимает явный характер упорного сопротивления государственной власти. Царствование императрицы Анны, с его крутыми мерами. Розыскная экспедиция против поморян, под начальством титулярного советника Самарина. Так называемая «первая выгонка» с Ветки под командою полковника Сытина. Царствование императрицы Елизаветы. Усилия раскольников к образованию из себя самобытной церкви: лже-епископ Епифаний: самозванцы-епископы Афиноген и Анфим. Царствование императрицы Екатерины II. Новые открытые восстания и смятения, коим раскол служит частию поводом, частию орудием: бунт в Москве во время чумы, при котором умерщвлен всенародно архиепископ Амвросий; возмущение Зеленецкого монастыря в епархии с.-петербургской, окончившееся самосожжением мятежников; пугачевщина. Несмотря на то, строгость мер против раскола систематически ослабляется. Вторая выгонка с Ветки, распространившая в государстве возвращенных из-за границы раскольников. Допущение утвердиться в Москве полуофициальным гнездам раскола, под именем кладбищ. Приглашение раскольников селиться в новоприобретенных областях южной России с разными льготами и преимуществами. Продолжение полемики с раскольниками: Платон, митрополит московский: Симон, архиепископ рязанский; Никифор, архиепископ херсонский и потом астраханский. Начало обращению раскольников в единоверие. Усиление мер строгости против раскола при императоре Павле. Царствование императора Александра. Явление новых видов раскола, без сомнения происшедших ранее, но теперь только сделавшихся известными правительству, – видов, в которых раскол совершенно утратил свое первоначальное значение староверства и старообрядства, отрекся от всех церковных преданий и вдался в крайнюю степень уклонения от всякого гражданского порядка: молокане, духоборцы, хлыстовщина, скопцы. Ревизия сенаторов: Лопухина и Нелединского-Мелецкого, – первый пример официального снисхождения к самым злейшим видам раскола. Последующие события. Настоящее время.

К этой части должны быть приложены:

а) Указатель всех официальных актов и документов, служащих источниками для истории расколов.

б) Список всех книг, издававшихся доселе по поводу расколов и раскольников, с кратким изложением их содержания и с означением, где, когда и сколько раз они издавались.

в) Список книг, содержащих в себе случайно известия и вообще материалы, относящиеся к расколам и раскольникам.

г) Указатель рукописных сочинений, употребленных в дело при составлении истории расколов, с означением, где они находятся, и с критическим определением заслуживаемого ими доверия.

II. Часть догматическая. Изложение всех разногласий, из-за которых раскол в своем первоначальном значении, как староверство и старообрядство, отделился от православной церкви. Постепенное раздробление раскола на разные друг другу враждебные толки, или, как говорят сами раскольники, согласия. Главные два вида, на которые могут быть возведены все ветви раскола: поповщина и беспоповщина. Главные виды поповщины: собственно поповщина и дьяконовщина. Главные виды беспоповщины: поморяне и феодосеевщина. Списки наименований мельчайших раскольничьих толков, с распределением их по сказанным главным разрядам: список св. Димитрия ростовского; список Феофилакта Лопатинского; список Симона, архиепископа рязанского; список протоиерея Андрея Иоаннова; список Церковной истории архимандрита Иннокентия; список, составленный по новейшим сведениям. Изображение поповщины в ее вероучении, обрядах, внутреннем общественном устройстве и отношениях к общему государственному порядку. Изображение беспоповщины с тех же сторон и в тех же отношениях. Особое прибавление о духе и составе злейших выродков раскола: молокан, духоборцев, хлыстов и скопцов.

Эта часть в особенности должна быть обогащена приложениями, содержащими в себе все источники, из которых почерпаются, или посредством которых распространяются заблуждения раскола во всех его видах.

Эти источники суть:

а) Старописные и старопечатные церковные книги, в сущности невинные, но исполненные неумышленных ошибок и погрешностей, коих исправление в новопечатных книгах дало повод к происхождению раскола. Этим книгам должен быть составлен полный список, с отметкою тех из них, которые в особенности уважаются раскольниками.

б) Так называемые учительские книги, писанные и печатные до раскола, но подающие повод раскольникам подтверждать ими свои заблуждения; таковы: Деяния Стоглавого собора; жития разных святых, в особенности Евфросина псковского и трех мучеников литовских; слова, приписываемые Максиму Греку: Книга Веры; Книга Кирилла иерусалимского; Катихизисы Большой и Малый и т. п. Книг этих должно быть объяснено происхождение, показано содержание, и, наконец, те места их, которыми пользуются раскольники, должны быть представлены в подлинном тексте.

в) Собственные сочинения раскольников, которых находится великое множество, бо́льшею частию скрывающееся во мраке неизвестности. Из них некоторые есть печатные, издававшиеся в западно-русских униатских типографиях, во время нахождения их под польским владычеством; но более ходят они в рукописях, нередко отличающихся между собою, по различию редакции и переделки в разных толках. Все их должно привести в известность, а некоторые приложить вполне, как например: Соловецкую челобитную, письма распопы Аввакума, Поморские ответы, книгу Никодима, книгу Монина и т. п.

г) Иконы, картины и другие изображения, в которых раскольники находят подтверждение своему суеверию или которые выдуманы ими самими для распространения и поддержания изуверства. Эти, сильно действующие на воображение простого народа, орудия должны быть приведены в возможно полную известность.

д) Разные устные предания, песни, легенды, сказания и т. п., обращающиеся между раскольниками.

III. Часть географическо-статистическая. Распределение раскольников по пространству империи в настоящее время. Население их по губерниям, уездам и селениям. Описание существующих ныне раскольнических монастырей, церквей, часовен и молелен. Разделение раскольников по признанным в государстве состояниям. Разделение по промыслам и способам жизни. Разделение по главным средоточиям разных толков. Сличительные черты быта раскольников, с их местными оттенками, во всех статистических отношениях: физическом, хозяйственном и нравственном.

К этой части должны быть приложены: карты и разные статистические таблицы, коих содержание и форма укажутся впоследствии, по мере накопления материалов.

IV. Часть юридическая. Полное собрание всех постановлений и распоряжений правительства в отношении к раскольникам, представленное в систематическом своде¹⁶³.

В представлении своего плана министру Надеждин сделал и руководственные указания касательно его выполнения. Работы по выполнению плана, по собственному указанию Надеждина, следовало начать «с части исторической, которая находится в тесной связи с частями догматическою и юридическою, так что при занятии ею, будут вместе собираться материалы, проясняться понятия и устанавливаться точки зрения к обеим последним». Поставляя здесь успех дела в зависимость от возможно полного собрания источников. Надеждин предлагал приложить к тому самые тщательные заботы. Источники разделяются им на официальные и неофициальные. Первые заключаются «в архивах тех правительственных мест, кои в разные времена и в разных отношениях ведали и производили дела расколов и раскольников. Таковы:

1) Архивы Святейшего Синода, епархиальных консисторий и архиереев, в особенности митрополитов с.-петербургского и московского, также монастырей, особенно Соловецкого и Спасо-Евфимиева Суздальского, издавна служащих местами заточения для заводчиков и распространителей раскола.

2) Архив Министерства Иностранных дел, в коем должны храниться, кроме дел вообще о заграничных раскольниках, дела бывшей Малороссийской Коллегии, имевшей в своем заведывании Украйну, где были и доныне находятся главные гнезда раскольников.

3) Архив Военного Министерства, где должны храниться дела бывшей Военной Коллегии, распоряжавшейся употреблением вооруженной силы против раскола и где в нынешнее время ведаются дела донских и черноморских казаков, преданных расколу.

4) Архив Министерства Финансов, по Департаменту Горных дел и по Штабу Корпуса Горных инженеров, в ведении коих находятся горные заводы Восточной России и Сибири, издавна наполненные раскольниками.

5) Архив Новороссийского края, в коем начались первые опыты административного устройства раскольничьих общин под влиянием князя Потемкина Таврического, главноуправляющего краем, и где в настоящее время они составляют значительную часть сельского городского населения.

6) Архив Главного Управления Оренбургским краем, коему подчинены уральские казаки, находящиеся доныне в расколе, и под которым находится Иргиз, давно бывший одним из главных средоточий раскола.

7) Ревизии губерний, производившиеся в последнее время пред нынешним устройством государственных крестьян, хранящиеся в Министерстве Государственных имуществ.

8) Архив Министерства Внутренних дел и в особенности секретного комитета о расколе¹⁶⁴.

Источники неофициальные состоят из разных старинных книг и рукописей, до раскола относящихся и хранящихся в частных библиотеках, преимущественно у самих же раскольников. Приобрести их для министерства Надеждин рассчитывал посредством личных сношений с нужными лицами.

Одновременно с указанными занятиями Надеждин предлагал «приступить к заготовлению запасов и для части географическо-статистической», которую он считал «труднейшею» для выполнения. На первый раз он предлагал собрать сведения о числе и расселении раскольников чрез местные начальства. «Затем, без сомнения, останется еще многое, чего нет возможности дознать официально». Но как вести дело дальше, Надеждин обещал указать «в свое время», «при дальнейшем развитии обстоятельств»¹⁶⁵.

Как самый план, так и руководственные указания к его осуществлению, как видится, графом Перовским были вполне одобрены, и немедленно приступлено было к соответствующим работам. В столичных архивах тех правительственных учреждений, которые в том или ином отношении ведали дела о расколе, под руководством самого Надеждина¹⁶⁶, нарочито назначенными чиновниками начаты были деятельные работы по извлечению нужных материалов. Разбор раскольничьих дел XVII и XVIII столетий поручен был чиновнику министерства И. П. Липранди. По его собственным словам, в разных государственных архивах Москвы и Петербурга им просмотрено было до 10,000 раскольничьих дел, начиная со времени царствования Алексея Михайловича и до 1762 года, и из всех просмотренных дел сделаны были надлежащие выписки¹⁶⁷. Другой чиновник министерства рассматривал раскольничьи дела, относящиеся к XIX столетию и хранящиеся в государственном архиве, в архиве Министерства Иностранных дел, в московском губернском архиве старых дел, в архиве московского военного генерал-губернатора, гражданского губернатора и уголовной палаты. Из рассмотренных дел он сделал 138, нужно полагать, ценных выписок и передал их Надеждину¹⁶⁸. В архиве министерства внутренних дел разбором раскольничьих дел занимались пять чиновников, при непосредственном участии Надеждина. Из этих чиновников один рассмотрел в 1846 году 500 дел о раскольничьих сектах (с 1799 по 1826 г.), 480 дел о скопцах и хлыстах; другой разобрал 1147 дел о духоборцах, молоканах и жидовствующих (с 1826 по 1842 г.) и беспоповщине (с 1837 по 1842 г.); третий – дела о беспоповщине (с 1826 по 1830 г.): четвертый – 820 дел о поповщине (с 1826 по 1830 г.); пятый занимался исключительно составлением исторических и статистических сведений о раскольнических молитвенных зданиях и разобрал с этою целью 8.503 дела (с 1800 по 1847 г.). Из просмотренных дел сделаны были выписки, заключавшие сведения, относящиеся до истории и сектаторских убеждений раскольников, а также копии с документов особенной важности¹⁶⁹. Из тех же чиновников один в 1847 году окончил разбор сведений о скопческой и хлыстовской сектах; в 1848 году разобрал 668 дел и из 62, относящихся к скопческой и хлыстовской сектам, сделал выписки; в 1849 году составил подробное описание постепенного развития обеих сект, их обрядов и верований. Другой продолжал в 1847 году составление исторических и статистических сведений о раскольнических молитвенных зданиях; в 1848 году составил свод из них по 16 губерниям, а в 1849 году по всем губерниям. Из рассмотренных 8.503 дел (с 1800 по 1848 г.) он привел в известность 2.412 моленные и часовни, 128 скитов, монастырей, обителей и общежительств и составил им алфавитный список по местностям, заключивший до 3000 названий. Третий разобрал в 1848 году 356 дел о беспоповщине: в 1849 году сочинил подробную записку о молоканской, духоборческой и жидовствующей сектах. Четвертый в 1847 г. рассматривал дела о беспоповщине с 1826 по 1830 г. Пятый в 1847 году разобрал 840 дел о секте поповщинской (с 1826 по 1840 г.); в 1848 году сделал выписки всему замечательному в историческом, статистическом и религиозном отношениях из 180 дел о той же секте и составил биографические очерки 190 попов и 13 диаконов, находившихся у раскольников с 1800 по 1842 г.; в 1849 г. снова рассмотрел 540 дел и составил биографические очерки 33 попам и 3 дьяконам. На основании всех добытых материалов приготовлены были следующие статьи для истории раскола: о раскольниках-казаках кавказской линии, о раскольниках-некрасовцах, о расколе в донском войске, о старшинах екатеринбургского раскольнического общества, об иргизских монастырях. Сверх того подготовлялись: о московском Рогожском кладбище, о раскольнических монахах и монахинях, о замечательных раскольниках разных сословий, указатель замечательным делам о раскольниках поповщинской секты с 1800 по 1840 г. и очерк раскола той же секты¹⁷⁰.

В III-м отделении канцелярии министра, согласно плану Надеждина, делались соображения для изготовления карт некоторых губерний с означением на них отношения числа раскольников к числу православных и разноверцев, как христиан, так и нехристиан. Начальником этого отделения составлен был и представлен министру систематический свод всем постановлениям о раскольниках, не вошедшим в Свод законов¹⁷¹.

Архивные работы по обследованию раскола граф Перовский старался пополнить возможно всесторонним изучением живой современности. В этих видах в 1842 году им испрошено было Высочайшее соизволение на местные осмотры всех частей вверенного ему управления, в том числе и раскола, чрез министерских чиновников¹⁷². Чрез нарочито командируемых чиновников министерства, при содействии местного гражданского и духовного начальства, при графе Перовском производились исследования раскола в 10-ти губерниях: тамбовской, саратовской, черниговской, лифляндской, ярославской, нижегородской, вологодской, калужской, симбирской и самарской¹⁷³.

В августе 1852 года граф Перовский получил другое назначение, а министром внутренних дел назначен был генерал-адъютант Д. Г. Бибиков¹⁷⁴. При нем правительственная деятельность по изучению современного состояния раскола еще более расширяется. Во втором заседании особого секретного комитета 23 мая 1853 года состоялось постановление, Высочайше утвержденное 10 июня 1853 года, о приведении в известность современного раскола посредством гражданских лиц, одновременно с исследованиями епархиальных начальств, «дабы, как сказано было в журнале комитета, поверкой одних сведений другими можно было достигнуть до удовлетворительной в некоторой степени полноты и разносторонности в обнаружении раскола»¹⁷⁵. На первый раз предположено было произвести исследования в следующих тридцати пяти губерниях: архангельской, виленской, вятской, гродненской, екатеринославской, казанской, ковенской, костромской, курляндской, курской, лифляндской, минской, могилевской, московской, нижегородской, новгородской, олонецкой, оренбургской, полтавской, псковской, самарской, с.-петербургской, саратовской, симбирской, смоленской, таврической, тобольской, томской, тверской, харьковской, херсонской, черниговской, эстляндской, ярославской и в области бессарабской. Из них в двадцати шести исследования предположено было произвести посредством местных генерал-губернаторов и губернаторов, а в губерниях: с.-петербургской, московской, новгородской, ярославской, костромской, нижегородской, казанской, симбирской и саратовской специальными чиновниками министерства. В этих губерниях изучали раскол: в петербургской губернии церемониймейстер И. П. Варпаховский, в московской – д. с. с. Игнатьев, а по назначении его саратовским губернатором – т. с. Η. П. Смирнов (бывший сенатор), в новгородской – д. с. с. Ю. К. Арсеньев (потом олонецкий губернатор), в ярославской и костромской – с. с. И. С. Синицын, в симбирской – д. с. советники князь Урусов и Компанейщиков (потом вятский губернатор), в саратовской – д. с. советники граф Стенбок (товарищ министра уделов) и А. И. Артемьев; в нижегородской и казанской – П. Мельников¹⁷⁶. В руководство назначенным для изучения раскола лицам дана была особая инструкция, с точным обозначением в ней тех вопросов, по коим следовало собирать на месте сведения. По своему содержанию, почти все вопросы, вошедшие в инструкцию, касаются географическо-статистической части плана Надеждина и, нужно полагать, составлены им же, обещавшим, как мы видели, в «свое время» дать относительно выполнения этой «труднейшей» части своего плана более обстоятельные указания. Вопросы следующего содержания: «1) Сколько в N губернии раскольников. Так как они не вписываются в церковные метрические книги, ревизские же сказки поверяются большею частию сими токмо книгами, то нужно обратить особенное внимание на то, нет ли между раскольниками людей, не внесенных в ревизские сказки, сколько их и кто они именно. 2) В каких местах раскольники проживают и поскольку именно в городе, селе, выселке и т. п. Все пункты населения их должны быть отмечены на географической карте губернии с показанием взаимного их расстояния и географического отношения к судоходным рекам и к другим путям торговых и прочих сообщений. 3) К каким сословиям принадлежат раскольники N губернии, сколько их в купечестве, мещанстве и крестьянстве разных ведомств и наименований, и каких именно. 4) Сколько из раскольников N губернии постоянно проживает на месте и сколько находится в отлучке, на какое самое продолжительное время, по каким надобностям, известно ли где они находятся, снабжены ли они законными видами и состоят ли с своими земляками в сношениях. Не приходят ли в N губернию раскольники из других мест, каких именно и по каким делам. 5) Нет ли в N губернии скитов и других раскольнических сборищ, и если есть, то где они находятся, когда составились, в каком числе людей и кто эти люди. 6) Нет ли в N губернии последователей секты странников или бегунов, и если есть, то дознать, кто эти люди и где они укрываются. 7) В каком нравственном состоянии находятся раскольники по образу жизни, по занятиям и по понятиям, и во всех сих отношениях, в чем именно сходствуют с прочими жителями губернии и чем отличаются, распространяется ли между ними грамотность, у каких людей учились, у кого теперь дети их учатся, какого рода книги и рукописи читают, откуда получают их и т. п. 8) На какие секты разделяются теперь раскольники N губернии, лжеучение сект сих остается ли таким же, каким было прежде; если с течением времени изменилось новыми толками, то какими именно, и не образовались ли между ними новые секты и какие, в каком направлении и положении находится каждое из лжеучений и в каком они взаимном отношении. Вообще нужно дознать о духе и направлении раскольников N губернии, какие между ними ходят толки, в чем состоят их надежды, с какими раскольническими обществами других губерний состоят они в сношениях, откуда получают наставников, какое производят действие на прочих жителей, чем более держится тамошний раскол, и нет ли в нем каких-либо слабых сторон, обнаружением коих можно било бы воспользоваться. 9) Всего важнее дознать тщательнейшим и достоверным образом личный состав раскольнических обществ и нравственное положение главных членов в каждом из них, дабы обнаружить самый скелет раскола, т. е., во-первых остающихся в нем по неведению и недостатку церковного вразумления, а, может статься, в иных местах и по недостатку самых храмов; во-вторых, руководителей раскола по фанатизму; в-третьих, коноводов, действующих не по убеждению, а из личных выгод корысти, честолюбия и т. п. О последних нужно собрать подробнейшие сведения – относительно их характера, средств, связей, отношений, и составить особенные им списки, с означением соображений о каждом, каким образом следовало бы поступить с ним, чтобы сделать его безвредным, и нет ли между ними даже таких людей, которых можно было бы вразумить и обратить в пользу и вразумление нынешних последователей их»¹⁷⁷.

Каковы же результаты столь обширной и напряженной деятельности правительства Николая I по исследованию раскола?

Архивные труды пропали бесследно. Не только не была составлена история раскола, для которой они предназначались, но до настоящего времени положительно неизвестно, куда девались даже самые работы чиновников. Не нашли их в бумагах покойного Надеждина, которому многие из них были переданы; нет их, по словам Варадинова, и в делах министерства¹⁷⁸. Сохранился от этих работ лишь единственный труд – это «Исследование о скопческой ереси» Надеждина¹⁷⁹. Зато богатый материал для первых трех частей плана Надеждина (и особенно для второй и третьей) собран был исследованиями раскола по губерниям. Лица, занимавшиеся этими исследованиями, о своих занятиях представили в министерство внутренних дел отчеты и некоторые – очень обширные. Так, напр., отчет по исследованию раскола в нижегородской губернии заключался в тринадцати томах с приложениями¹⁸⁰. Одни из отчетов целиком и в извлечениях напечатаны в цитуемых нами лондонских Сборниках правительственных сведений о расколе В. Кельсиева¹⁸¹, с содержанием многих других знакомит Варадинов в также цитуемой нами восьмой книге своей Истории министерства внутренних дел¹⁸². Обширный отчет П. И. Мельникова «О современном состоянии раскола в Нижегородской губернии» 1864 года напечатан, хотя и не полностью, в Сборнике Нижегородской Ученой Архивной Комиссии, посвященном его памяти¹⁸³. Копии с отчетов о современном положении раскола, составленных в 1854–1856 гг. в разных губерниях министерскими чиновниками, доставлены были в редакцию только-что тогда начавшего издаваться Православного Собеседника, как «духовного журнала с преимущественным направлением его против раскола в разных видах»¹⁸⁴. На основании доставленных копий и было составлено большинство статей по расколу в Православном Собеседнике за 50-е и, частию, за 60-е годы. На основании их же преимущественно составлен был и известный труд Щапова: «Русский раскол старообрядчества рассматриваемый в связи с внутренним состоянием Русской церкви и гражданственности в XVII в. и в первой половине XVIII века¹⁸⁵.

Что касается содержания отчетов, то без преувеличения можно сказать, что в той или иной степени в них затрагиваются все вопросы, относящиеся до раскола. Не вдаваясь в подробности, обременительные да и излишние, мы отметим лишь главные предметы, которых они касаются. Во-первых, в этих отчетах содержатся статистические указания касательно как общего числа раскольников в разных губерниях, так и последователей отдельных раскольнических толков и сект. Во-вторых, в них указываются места наибольшего развития раскола и его главные центры. В третьих, здесь мы находим довольно обстоятельные сведения относительно самого содержания раскола, – именно: здесь представлено деление раскола на отдельные толки и секты, с указанием происхождения многих из них, их догматических особенностей и степени их сравнительного вреда для государства и церкви. Рассматривая раскол с исторической, религиозной и церковно-политической точек зрения, исследователи довольно подробно говорят о нем и с точки зрения общественно-бытовой. В их отчетах поэтому заключается немало ценного материала для характеристики общественно-бытовой стороны жизни раскола с ее светлыми и темными сторонами. В четвертых, в рассматриваемых отчетах довольно подробно, можно сказать, детально обсуждается вопрос об условиях, способствующих развитию раскольнической пропаганды. Здесь же, наконец, в пятых, исследователями рекомендуются и меры для ослабления раскола, частию, – духовные, частию, – внешние, репрессивные.

Последняя юридическая часть плана Надеждина в полной мере остается не выполненной и до настоящего времени. Полного и систематического свода всех распоряжений касательно раскола, проектированного Надеждиным, мы пока еще не имеем. В этой области известны нам следующие официальные работы. В 1858–60 гг., по распоряжению министра внутренних дел, было издано в первый раз «Собрание постановлений по части раскола», которое в 1863 году было буквально перепечатано в Лондонском издании Кельсиева. В 1875 году «Собрание постановлений по части раскола», «исправленное и дополненное», вышло вторым изданием. «Собрание постановлений по части раскола» содержит в хронологическом порядке правительственные распоряжения по расколу – в первом издании с 1734 по 1859 г. и во втором – с 1734 по 1874 г., причем и из указанного периода времени в том и другом издании нет постановлений за 65 лет¹⁸⁶. Непосредственным продолжением издания 1875 г. служит «Сборник постановлений по части раскола с 1875 по 1904 г. включительно». – не распубликованное издание Департамента Общих Дел. В 1903 г. сделано было еще одно официальное издание государственных распоряжений по расколу: «Обзор мероприятий Минист. Внутр. Дел по расколу с 1802 по 1881 г. Изд. Департ. Общ. Дел 1903 г. Спб. 1903 г.». Обзор составлен был чиновником Μ. В. Д. Д. Ф. Хартулари еще в 1881 г. Отмеченные в заглавии распоряжения (с 1802 по 1881 г.) у Хартулари систематизированы, но чисто канцелярским путем и потому не всегда удачно. Кроме того обзор мероприятий по расколу Хартулари предваряет еще общими замечаниями относительно характера и направления их за то или другое время. В своем исследовании мы пользовались более ранним Сборником распоряжений 1875 г. В 1860 году издано было в 2-х томах «Собрание постановлений по части раскола, состоявшихся по ведомству Св. Синода». В него вошли постановления с 1716 по 1858 г., но с пропуском 15-ти лет¹⁸⁷ Кроме перечисленных официальных изданий следует отметить еще цитуемый нами труд Н. Варадинова, «История Министерства Внутренних Дел, кн. VIII. История распоряжений по расколу. Спб. 1863 г.». Здесь дается хронологический перечень гражданских распоряжений по расколу со времени его возникновения до 1850 года. Распоряжения за время министерства (с 1802 г.) обозреваются по периодам и, что особенно ценно, в связи с состоянием раскола по данным министерского архива.

Из всего изложенного, таким образом, видно, какой глубокий и жизненный интерес правительство Николая I обнаружило к расколу: – такого интереса к расколу со стороны гражданской власти еще не было ни прежде, ни потом. Намеченные рамки правительственной деятельности в отношении к расколу настолько широки, что заполнение их и теперь, спустя более, чем полустолетие, продолжает еще составлять задачу будущего, так как и теперь многое из предположенного тогда остается еще далеко не осуществленным. Николаевское правительство хотело в собственном смысле всесторонне знать раскол – его историю, догматику, географию, статистику, законодательство, «дабы обнаружить самый скелет» его. Но при всей широте тогдашних планов, задач и предположений касательно раскола, нельзя не заметить в то же время односторонней и неверной точки зрения на предмет. Всецелое подчинение раскола ведению гражданской администрации показывает, с какой точки зрения правительство Николая I смотрело на раскол и какую собственно сторону в нем оно считало для себя наиболее существенной и важной. Относя дела по расколу к области «государственного благочиния», оно, очевидно, больше выделяло в нем элементы противогосударственные и противообщественные; эти элементы ставило оно на первый план. Оно хотело видеть в раскольниках не столько церковных отщепенцев, нарушающих мир церкви, сколько «тайных мятежников вообще», угрожающих более нарушением «спокойствия государственного»¹⁸⁸. По этой именно стороне раскол в глазах правительства и делается «одною из важнейших отраслей государственного управления"¹⁸⁹. Беспримерное же расширение административно-полицейского надзора за расколом только наглядно показывает, до каких размеров государственная опасность раскола была утрирована, почти совершенно заслонив от правительства его действительное значение и смысл. Исследования раскола чрез министерских чиновников и лиц местной администрации совершались под тем же углом зрения. По взгляду Надеждина, главного руководителя этих исследований, предпринятое в патриаршество Никона «исправление книг было только поводом к волнению народа, приготовленному разными другими обстоятельствами» – чисто государственного свойства. Как возникший на государственной почве, раскол в своем дальнейшем историческом развитии и разветвлении, по Надеждину, «вдался в крайнюю степень уклонения от всякого гражданского порядка». Тех же воззрений на раскол держатся и действовавшие по инструкциям Надеждина министерские чиновники. Касаясь в своих отчетах различных сторон раскола, они с особенной и заметной настойчивостью выдвигают его противогосударственную сторону. «Первая главнейшая причина, поддерживающая раскол», говорится, напр., в одной чиновничьей записке о расколе: это «протест против правительства и современного порядка вещей»¹⁹⁰. «В гражданском отношении», читаем в другой такой записи: раскольники «составляют собою особые общества, желающие приобресть себе свою особую самобытность и сопротивляющиеся общим постановлениям государства; общества, кои, при малейших внутренних беспорядках или распрях с соседственными державами, могут иметь большое влияние на государство по тайным связям здешних раскольников с заграничными»¹⁹¹. Расколу навязываются чиновниками республиканские и коммунистические тенденции и тому подобный вздор¹⁹². По заявлению, напр., одного из них, беспоповщина «скорей должна почитаться за религиозно-политические согласия, все без изъятия враждебные существующему порядку и составленные из множества толков, представляющих из себя религиозно-конфедеративную республику, подобно Германскому Союзу. Швейцарии или Северо-Американским Штатам»¹⁹³. Неудивительно поэтому, если в итоге своих исследований раскола правительство прежде всего старается заявить о том, что «столь вредная пропаганда еще не успела поколебать основных начал в духе русского народа»¹⁹⁴. Очевидно, что и исследования-то эти правительство предпринимало, между прочим, и в тех видах, чтобы выяснить, насколько широко и глубоко охватил раскол русский народ, как зло социально-политическое.

Такая до крайности односторонняя и, вне всякого сомнения, неверная окраска раскола должна была наложить свой колорит и на правительственные отношения к нему по существу. «Основная мысль Высочайше утвержденной 10 июня 1853 года системы действий в отношении к расколу состоит в том, чтобы являть христианское милосердие к заблуждающим, имеющим нужду в просвещении и вразумлении, обращая строгость закона лишь на тех, кои под личиною раскола, нарушают общественный порядок; вообще же, чрез постепенное и осторожное введение мер, изложенных в системе, подчинять раскольников общим государственным постановлениям»¹⁹⁵. Но, разграничивая гражданскую и религиозную стороны раскола в идее, правительство, вследствие своей точки зрения на раскол, не могло провести такой границы на деле и сплошь и рядом принимало за «гражданский беспорядок» то, что в основе своей имело только религиозные побуждения. Отсюда в отношениях Николаевского правительства к расколу – некоторые неровность, двойственность и самопротиворечие.

Самую сущность правительственных распоряжений по существу и известные последствия оных увидим далее.

Правительственные заявления о нелегальности раскольнического общества в последние годы царствования Александра I. Отрицательное отношение к раскольнической общине при Николае I. Восстановление в официальных бумагах имени раскольник. Правительственные мероприятия (отрицательные и положительные) против раскольнической общины, уничтожавшие ее существование. Обращение ранее существовавших раскольнических общежитий в благотворительные учреждения на общем основании; подчинение их ведению приказов общественного призрения, их новое положение по данным для них правилам. Подготовительные меры к совершенному упразднению раскольнических благотворительных 3 ведений. Примеры закрытия некоторых из них. Отрицательное отношение правительства к самостоятельной раскольнической школе: закрытие последних раскольнических училищ.

Уже в последние годы царствования Александра I в правительственных распоряжениях по отношению к расколу начинаются заявления о нелегальности раскольнического общества. Именным Высочайшим указом от 3 июля 1820 года, между прочим, повелевалось: в случае поступления от раскольников Преображенского богаделенного дома каких-либо жалоб, последние должны разбираться, как личные обиды каждого, а «отнюдь не общества, кое никакого, законами утвержденного, существования не имеет«¹⁹⁶. Другим Высочайшим повелением (24 марта 1823 года) воспрещалось по Преображенскому богаделенному дому вести метрические книги, »дабы сие не принято было за утверждение раскольнического общества»¹⁹⁷.

Правительство Николая I твердо и неуклонно следует по намеченному пути, с самого же начала ставши к раскольнической общине в отрицательное отношение. И прежде всего во всех официальных документах восстановлено было название раскольник. Высочайше утвержденным 12 апреля 1837 года журналом секретного комитета (с.-петербургского) постановлено: старообрядцев, для большей точности в различии сект, именовать раскольниками поповщинской секты¹⁹⁸. Хотя и прежде это название стало уже входить в употребление¹⁹⁹, но указ Екатерины II (6 марта 1783 года) формально не был еще отменен. Теперь было Высочайше повелено раскольников не называть несвойственными им именами, напр., «исповедующие старообрядческую веру по священству» и т. п., а употреблять для них только общее название – раскольники, название, усвоенное им в Своде Законов²⁰⁰.

В то время, как «раскольники употребляли все способы выставлять себя отдельным обществом, вне существующего в государстве порядка, меры главного начальства, напротив, клонились теперь к тому, чтобы подчинить их общим правилам»²⁰¹. Меры эти – отрицательные и положительные.

С одной стороны, в своих узаконениях и частных распоряжениях, относящихся до раскола, правительство тщательно избегает всего того, что так или иначе могло бы послужить раскольникам поводом думать о себе, как о чем-то особом, отдельном, корпоративном и законном. Комитет министров, рассматривая (в 1846 г.) дело об учреждении особого полицейского управления в раскольнических слободах черниговской губернии, для усиления надзора за ними, нашел неудобным учредить здесь отдельное полицейское управление на особых правилах, между прочим, потому, чтобы не подать повода раскольникам «мыслить, что они могут составить отдельное общество»²⁰². В 1818 году Государь Император признал неудобным допустить частную народную перепись для одних только раскольников в той же губернии, имея в виду принятое в отношении раскольников «постоянное правило – избегать все случаи, могущие подать им повод мыслить о себе, как об отдельном по вероисповеданию обществе»²⁰³. Потому же самому по предметам, до раскола относящимся, правительство не давало формального утверждения. По доведении, напр., до сведения Государя Императора представления рязанского губернатора о существующем в г. Зарайске раскольническом кладбище и находящейся на нем часовне, Его Величество, в 30 день апреля 1838 года, Высочайше повелеть соизволил: «уведомить рязанского губернатора, что он может оставить старое кладбище раскольническое терпимым по прежнему, и дело о нем прекратить, если не находит к тому препятствия по местным обстоятельствам, но что не должно объявлять о сем раскольникам в виде формального утверждения кладбища, – что расколоводители обыкновенно стараются изъяснить заблуждающим в виде утверждения их секты правительством"²⁰⁴. В тех же самых видах правительство не принимало от имени раскольнических обществ никаких пожертвований, а их самих не облагало какими-либо особыми сборами. Попечители Рогожского кладбища долгое время доставляли значительное пожертвование в пользу следующих в Сибирь арестантов. Наконец, в 1840 году они выстроили близ Рогожской заставы этапный деревянный дом с надлежащими службами, снабдили его посудой и предложили, чрез московского генерал-губернатора, попечительному о тюрьмах комитету принять это пожертвование, обещаясь вместе с тем принять на свой счет, как содержание и отопление своего дома, так равно и доставление горячей пищи на всех арестантов, пересылаемых чрез этот этап. Когда об означенном предложении московского раскольнического Рогожского общества доведено было до сведения Государя, то 16 февраля 1841 последовало такое повеление: »принять за правило, чтобы никакие пожертвования от имени раскольнических обществ, как законом не признаваемых, не были принимаемы"²⁰⁵. Но если подобные пожертвования делались от частных лиц признанного законами звания или сословия, то их правительство принимало с благодарностью. Первой гильдии купец Федор Рахманов (раскольник) пред своею смертью пожертвовал в пользу Измайловской богадельни 25,000 рублей. Государь Император на том основании, «что означенные деньги, представленные душеприказчиками Рахманова в пользу Измайловской богадельни, составляют частное приношение от лица, а не от общества, Высочайше повелеть соизволил: деньги эти принять и употребить по воле жертвователя»²⁰⁶. Для подтверждения второй нашей мысли мы можем указать на следующие примеры. Остзейский генерал-губернатор в числе мер к ослаблению раскола в Риге предлагал обложить тамошних раскольников легким денежным сбором в пользу церковных старост. Предложение это было Высочайше отклонено, как могущее «придать расколу вид законности»²⁰⁷. Могилевский генерал-губернатор ходатайствовал о назначении для надзора за раскольниками могилевской губернии особых чиновников, с отнесением содержания их на счет самих раскольников. Ходатайство это Высочайше было повелено оставить без последствий, – и именно в виду того, «что по принятым в отношении раскольников основаниям, они не облагаются никакими особыми сборами, дабы не подать им повода мыслить о себе, как об отдельном по вероисповеданию обществе»²⁰⁸. Поэтому, когда черниговский губернатор обратился к Государю с таким же представлением о назначении ему двух чиновников особых поручений для дел раскольничьих, с отнесением расходов на их содержание из общих сумм, назначаемых на устройство полиции, то представление это Высочайше было утверждено²⁰⁹.

Кроме этих, чисто отрицательных мер, которые так или иначе должны были убеждать раскольников в нелегальности их общества, но которых для означенной цели все-таки было не достаточно, правительством, с другой стороны, был предпринят ряд мер положительных, которыми существование раскольнического общества, как общества самобытного, юридически признанного, действительно, уничтожалось. Главною силою раскольнической общины, тем, по выражению московского митрополита Филарета, «грунтом, на котором насаждаются, укрепляются и разрастаются раскольнические общественные заведения, служащие потом к поддержанию и распространению раскола в частных лицах»²¹⁰. служит общественная раскольническая собственность. Против нее-то правительство прежде всего и направило свои меры, запретивши на имя раскольнических обществ, как недозволенных законом, приобретать движимые и недвижимые имущества. Духовные завещания, по которым таковые имущества оставлялись раскольническим обществам, правительством не утверждались. На всеподданнейшее прошение душеприказчиков умершего дворянина Петра Зеленкова об утверждении, согласно его (Зеленкова) духовному завещанию, за старообрядческою моленною на Охтенском кладбище земли, от 11 июля 1833 года последовала такого рода резолюция: «в настоящей просьбе душеприказчиков Зеленкова отказать с тем, чтобы завещанная молельне земля предоставлена была на общем основании законным наследникам Зеленкова, ежели кроме сего, отвергаемого ныне, распоряжения не сделал он о той земле другого какого-либо, с законом согласного, предположения»²¹¹. Хотя в приведенном распоряжении Высочайший отказ ничем определенно не мотивирован, но и из него уже видно, что завещание Зеленкова не могло быть признано согласным с законом. С полною ясностью и определенностью мотивы отрицательного отношения правительства к подобного рода завещаниям выражены в его другом распоряжении, по поводу духовного завещания петербургского купца Долгова. Купец Долгов завещал дом в пользу Выговской пустыни. По представлении завещания на Высочайшее утверждение. Государь повелеть соизволил: «завещанное имение предоставить в распоряжение и владение законных наследников Долгова, потому что общество Выговских старообрядцев, не будучи признано законом, не имеет и права владеть недвижимою собственностью"²¹². В последующей практике означенные распоряжения правительства получают значение прецедентов. В том же 1836 году, по незаконности раскольнического общества и, в виду бывших примеров, Государь не утвердил духовных завещаний мещанина Вощанкина (11 марта), Монина и Владыченского (31 декабря), – первого – в пользу Рогожского кладбища, последних – в пользу петербургских раскольников²¹³. В следующем 1837 году эти частные распоряжения уже получают силу закона, которым различные административно-судебные лица и учреждения обязуются впредь руководиться, при рассмотрении дел о духовных завещаниях в пользу раскольнических обществ. «Государь Император, читаем мы в Высочайшем указе, принимая во внимание, что и церковь господствующего вероисповедания не иначе может приобретать недвижимую собственность, как с особого каждый раз Высочайшего разрешения, и что раскольническое общество, которое само не признается законом, не может законно приобрести недвижимой собственности, изволил признать необходимым и впредь принять сие правило в непременное руководство при рассмотрении дел об имуществах, коими пользуются целые общества раскольников или их заведения. Но дабы, по вкравшемуся в прежнее время попущению, не совершались вновь незаконные акты в пользу раскольнических обществ и заведений, Его Величество в 13 день февраля 1837 года Высочайше повелеть соизволил: министру внутренних дел сообщить министру юстиции секретно предписать губернским прокурорам о тщательном наблюдении, чтобы таковые незаконные акты не были признаваемы и утверждаемы присутственными местами²¹⁴. На основании этого указа не было утверждено, как незаконное, духовное завещание купца Апарина в пользу моленной Косцова²¹⁵. Воспрещалось также раскольникам от имени своего общества совершать купчие крепости. В 1844 году было Высочайше повелено продать один из общественных домов петербургских раскольников с тем, чтобы купчая крепость была совершена от имени управляющих этим домом, без упоминания в актах и объявлениях о так называемом их старообрядческом обществе²¹⁶.

Выходя из того же принципа непризнания раскольнических общин, правительство воспрещает раскольникам именоваться отдельными обществами и делать с соответствующими надписями вывески²¹⁷, а тем более иметь свои особые печати. Одной крестьянке от московского Рогожского кладбища было выдано свидетельство в том, что она там в 1833 году была исповедана и причащена, причем к свидетельству была приложена печать с изображением на ней часовни с надписью: »Московского старообрядческого Рогожского кладбища печать«. По доведении этого обстоятельства до сведения Государя Императора, на имя московского генерал-губернатора последовало такое повеление: «внушить старшинам раскольничьим Рогожского кладбища, что печать дается местам и обществам, установленным в государстве правительством с Высочайшего утверждения, а они не имеют права употреблять особенную печать и присваивать оную своему кладбищу, и потому печать сию отобрать и уничтожить, как заведенную противно законам²¹⁸. В 1837 году такое же повеление дано было относительно заведений Рижских раскольников, при чем попечителям их указано было, в случае надобности, «печатать свои бумаги так же, как они отправляют свои письма по почте»²¹⁹, т. е. именною печатью.

Но, как известно, некоторые раскольнические общежития получили право законного существования и владели недвижимыми имениями, на основании уже прежних постановлений. Таковыми, напр., были Рогожское и Преображенское кладбища в Москве, Охтенское – в Петербурге, богаделенные дома в Риге. Папулина в Судиславле и нек. др. Верное своему принципу – непризнания раскольнических общин, правительство находило названные общежития «непротивными законному порядку» только по идее их учреждения – «под видом человеколюбия», и потому рядом изданных относительно них мероприятий стало «постепенно приводить их к истинному характеру и устройству человеколюбивых заведений, а от раскольнического характера освобождать»²²⁰. Преобразование в этом смысле началось с Рижских раскольнических заведений (богадельни и больницы), которые (14 мая 1832 г.) были подчинены «надзору приказа общественного призрения и градской полиции, дабы они находились в положении, соответственном подобным заведениям и сообразном с намерением их учреждения»²²¹. Для Судиславльской богадельни Папулина первоначально даны были особые, Высочайше утвержденные (23 янв. 1830 г.), правила, которые, хотя уничтожали ее прежний характер (как отдельной общины), но, под условием точного соблюдения которых, она могла сохранять независимое положение (в отношении управления) по жизнь своего основателя²²². Условие строителем богадельни не было выдержано. Из отчета ревизовавшего костромскую губернию сенатора князя Лобанова-Ростовского оказалось, что купец Папулин, несмотря на сделанное ему в 1830 году, по Высочайшему повелению, воспрещение принимать вновь кого-либо в устроенную им в г. Судиславле богадельню, дозволил себе после того поместить в богадельню 7 человек и тем нарушил «одно из главнейших условий, на коих допущено было существование богадельни по жизнь его». Поэтому 27 апреля 1845 года последовало Высочайшее повеление о немедленной передаче богадельни Папулина в ведение костромского приказа общественного призрения²²³. Для Рогожского кладбища от московского военного генерал-губернатора дана была инструкция, в которой кладбище именовалось Рогожским богаделенным домом и «все правила, в ней заключавшиеся, были свойственны сему последнему названию». Попечители кладбища, купцы Мотылев и Малов, обращались было к московскому военному генерал-губернатору с просьбою «оставить их заведение в прежнем положении и именовать оное Рогожским старообрядческим кладбищем». Но просьба была «оставлена без уважения», потому что «заведение, в котором дозволено призревать только страждущих и престарелых, свойственнее именовать богадельным домом, а не кладбищем»²²⁴.

В 1838 году правительственные распоряжения коснулись недвижимых имуществ Преображенского богаделенного дома, состоявших в лавках, домах, заводах, лугах²²⁵, которые, как приобретенные незаконно, без Высочайшего разрешения, в противность рескрипту 15 мая 1809 года, повелено было продать, а вырученные деньги обратить в пользу дома, за которым, в свою очередь, также повелено было местному начальству наблюдать, чтобы он «сохранял характер наравне с подобными частными благотворительными заведениями»²²⁶. В 1847 году Преображенский богаделенный дом вместе с Волковскими богадельнями был подчинен ведению приказов общественного призрения²²⁷. Подобным же образом в ведение приказов общественного призрения в качестве простых благотворительных заведений были переданы раскольнические богадельни в Казани, Ярославле²²⁸ и Малоохтенские богадельни в Петербурге²²⁹.

Об условиях, в которые были поставлены раскольнические общежития, с подчинением их приказам общественного призрения, мы можем судить на основании правил, которые первоначально даны были для заведений рижских раскольников, переименованных (заведений) в Гребенщиковские, но потом были распространены и на все другие раскольнические благотворительные заведения²³⁰. Положение их, определяемое этими правилами, представляется в следующем виде. Как содержащиеся на добровольные пожертвования усердствующих, раскольнические заведения должны стоять в отношении к приказам общественного призрения, как частные благотворительные заведения. Приказам общественного призрения принадлежал общий надзор, чтобы в подведомственных им раскольнических богадельнях «не было допускаемо ничего, противного порядку, здоровью, нравственности, опрятности и доброму хозяйству». Для ближайшего и непосредственного управления богадельнями, члены-благотворители ежегодно или через три года (только не далее) выбирали из своей среды кандидатов на должности попечителя и эконома, по двое на каждую должность, но не иначе, как с ведома местного военного губернатора, коему затем выбранные кандидаты и приставлялись на утверждение. Одного из представленных кандидатов (разумеется, на каждую должность) губернатор утверждал, а другого имел в виду для занятия должности, в случае какого-либо непредвиденного обстоятельства, не позволяющего отправлять должность первому. Исключение из этого общего правила составляли лишь столичные раскольнические общежития. Для них попечителями, согласно Высочайше утвержденному предложению с.-петербургского секретного комитета, назначены были из членов попечительного совета – генерал-адъютант граф Строганов и сенатор Жемчужников, – первый – попечителем Преображенского богаделенного дома, а второй – попечителем богаделен Волковских²³¹ и Малоохтенских²³². На обязанности попечителей раскольнических богаделенных домов лежало, во 1-х, строгое наблюдение за тем, чтобы в них не было допускаемо ничего, противного законам и правилам полиции. Во 2-х, о всех вновь прибывающих и выбывающих обитателях, а также умерших они обязаны были уведомлять полицию в тот же ден или не позже утра следующего для, а ежемесячно представлять их списки военному губернатору и приказу общественного призрения. Сюда же в начале каждого года попечитель обязан был представлять именной список всех призреваемых в богадельне, с точным обозначением времени принятия, звания и возраста и общий годовой отчет «о состоянии заведений, с показанием капиталов оных, прихода и расхода сумм по содержанию заведений и числа призренных людей». Жить в раскольнических богадельнях, по общим правилам, могли только, действительно, нуждающиеся в призрении – люди престарелые (мужчины не моложе 60, а женщины – 50-ти лет) и увечные, не могущие своим трудом доставить себе пропитание. Моложе означенного возраста и людей здоровых или беспаспортных воспрещалось принимать в богадельни, а принятые немедленно удалялись. Мужчины и женщины, призреваемые в раскольнических богадельнях, должны были жить отдельно друг от друга, на разных половинах. Для присмотра и ухода за больными и увечными правилами указывалось употреблять из самих же призреваемых; в случае необходимости разрешалось иметь и вольнонаемную прислугу, только не моложе 45 лет и не более одной на 10 человек²³³.

Таким образом, положение раскольнических богаделен, с подчинением их приказам общественного призрения, как показывают изложенные для них правила, совершенно изменилось. Это уже более не отдельные общины, живущие своей особой жизнью, имеющие свои особые интересы и преследующие свои особые задачи и цели, как то было прежде. Нет, – это только, повторяем, частные благотворительные учреждения, подобные таких же учреждениям, устрояемым и содержимым на иждивение и доброхотные пожертвования частных лиц – православных, они теперь имели с последними совершенно одинаковый строй, одинаковую задачу (призрение) и подчинены были одним и тем же общим государственным постановлениям.

Деятельность правительства в отношении рассматриваемых раскольнических заведений не ограничилась одним только уничтожением их особности и подведением их под общие законы, в качестве простых благотворительных учреждений. С течением времени правительство рассчитывало довести их до совершенного упразднения и с этою целью издало ряд других, подготовительных к тому, мероприятий. Прежде всего правительство позаботилось о том, чтобы число раскольнических благотворительных заведений не увеличивалось чрез открытие новых. Со времени императора Александра I, как известно, существовало правило, по которому губернаторы сами собой, без сношения с высшими правительственными инстанциями, могли разрешать учреждение разного рода благотворительных обществ. Правилом этим хотели воспользоваться старообрядцы, в особенности после запрещения им строить и поправлять церкви, монастыри, молитвенные дома. Усиленные ходатайства, а также «посильные благодарности», на которые рука старообрядцев никогда не оскудевала, весьма часто приводили к удовлетворению их просьб о постройке богаделен и других благотворительных заведений, по типу московских кладбищ²³⁴. В виду этого 2 апреля 1831 года Государь Император Высочайше повелеть соизволил: «сообщить всем генерал-губернаторам и военным губернаторам, управляющим гражданскою частью, чтобы они сами собою не утверждали правил для каких-бы то ни было обществ, или для управления какими-либо заведениями без предварительного о том сношения с министерствами по принадлежности»²³⁵. Само же правительство очень строго соблюдало свое требование: за все время царствования Николая I был только один случай правительственного разрешения на открытие раскольнического благотворительного заведения. В 1841 году раскольники Режицкого казенного имения в витебской губернии обратились к управляющему витебскою палатою государственных имуществ с просьбою о дозволении возобновить обгоревшую у них в селении Тискадах моленную, или же устроить богадельню для совершения некоторых духовных треб. На эту просьбу, представленную чрез министра государственных имуществ на рассмотрение Государя, 19 декабря 1841 года последовала такого рода Высочайшая резолюция: «для оказания возможного сим раскольникам снисхождения, дозволить им учредить сельскую богадельню на общем основании, для призрения беспомощных, старых – мужского пола не моложе 60 лет, а женского – не моложе 50 лет, без устроения в ней публичной моленной и без права совершать духовные требы для других раскольников, кроме призреваемых в богадельне»²³⁶. Приняв меры против увеличения старообрядческих богаделен чрез построение новых, правительство в уже существовавших запретило без его ведома производить какие бы то ни было починки, а тем более строить новые здания. В таком именно смысле дано было распоряжение (10 июня 1850 года) относительно Преображенского богаделенного дома. Попечителю его Высочайше повелевалось «на будущее время не только новых построек, но даже никаких починок в здании сего дома отнюдь не допускать, без особого распоряжения военного генерал-губернатора»²³⁷. В том же 1850 году (8 декабря) вышло Высочайшее распоряжение, которым предписывалось: 1) не принимать впредь на призрение в с.-петербургские богадельни не только раскольников, но даже и лиц посторонних, чтобы со временем, как говорилось в указе, когда выбудут все ныне призреваемые в богадельнях раскольники, можно было богадельни сии уничтожить вовсе: 2) попечителю означенных богаделен ежегодно представлять в министерство внутренних дел именные списки всех призреваемых, а в течение года о всякой убыли в составе их давать своевременные извещения. Такою же подготовительною мерою служила передача в 1853 году Преображенского богаделенного дома и Волковских богаделен в ведение совета императорского человеколюбивого общества «с целию, как сказано во всеподданнейшем докладе министра внутренних дел, духовно-нравственного действования на заблуждающихся»²³⁸. Эта цель ясно раскрыта в тех правилах, которые распространены на Волковские богадельни и Преображенский богаделенный дом, при указанной передаче. По Высочайше утвержденным правилам, Волковские богадельни, как и прежде, должны иметь назначение обыкновенной городской богадельни на законном основании, но с тем различием, что теперь в них имеют доступ и православные, если того пожелают раскольники и что для них одна из молелен должна быть обращена в православную церковь и к ней определен православный священник²³⁹. В силу прежних постановлений православный ни под каким видом не мог поступить в раскольнические заведения²⁴⁰, теперь же православные допускаются в них с тою, очевидно, целию, чтобы ослабить раскольнический дух этих заведений²⁴¹. Такой же характер имеют и правила, относящиеся до Преображенского богаделенного дома. По ним Преображенский богаделенный дом – лишь временное благотворительное заведение, имеющее право существовать только до смерти призираемых или же до перемещения их в правительственное богоугодное заведение. Дом должен управляться смотрителем по инструкции, данной министерством внутренних дел, по которой он обязан был жить в одном из помещений богаделенного дома и следить за порядком жизни, за приходом денежных сумм, правильным расходом и т. п.; призираемые должны жить в здании богаделенного дома, а не в кельях, построенных внутри ограды, которые должны быть закрыты и снесены: молиться они должны в моленных, находящихся в жилых домах, при которых запрещалось держать наемных псаломщиц и псаломщиков, малолетних клирошан и т. п. При этом чтобы ослабить связь раскольников-федосеевцев с Преображенским кладбищем, москвичам запрещено жить в слободе близ кладбища; бывшие же старшины богаделенного дома – «главные были совсем удалены из Москвы, а менее вредные оставлены в Москве под присмотром местного начальства²⁴². Источниками содержания призираемых должны служить проценты с капитала, принадлежащего кладбищу и доброхотные пожертвования за погребение, панихиды и т. п. с тем, чтобы эти подаяния были добровольными, но отнюдь не производились бы от какого-либо общества или товарищества; всякие другие источники доходов – в роде, наприм., продажи с кладбища книг, икон и т. п. строго воспрещались. В заключение предлагалось заявившим желание обратиться в единоверие «приложить все старания обратить к истине и прочих заблуждающихся»²⁴³. С передачею Преображенского богаделенного дома в ведение совета императорского человеколюбивого общества. Высочайшим повелением от 9 апреля 1854 года было упразднено звание особого при нем попечителя, а Высочайшим повелением от 13 мая того же года предписывалось, чтобы совет императорского человеколюбивого общества в своих распоряжениях по Преображенскому богаделенному дому входил в предварительное сношение с министерством внутренних дел и «действовал с ним в полном единодушии»²⁴⁴. В том же году императорскому человеколюбивому обществу передан был «во всегдашнее владение» казенный участок земли, на котором помещалась женская богадельня Преображенского богаделенного дома и который арендовался последним у государственных крестьян московского уезда²⁴⁵.

В последние годы царствования Николая Павловича были случаи и совершенного закрытия раскольнических богаделен. Так, в 1849 году (28 января) с Высочайшего соизволения была закрыта Ситминская раскольничья богадельня (вятской губернии, нолинского уезда), за смертию ее последнего владельца. Самую богадельню, со всеми ее имуществами, указано было передать в ведение вятской палаты государственных имуществ, а проживающих в ней на призрении раскольников отдать на попечение родственников или тех обществ, к которым они принадлежали, а если бы при этом встретились какие-либо затруднения, то начальнику губернии поручалось разместить их в общественные богадельни ведомства вятского приказа общественного призрения²⁴⁶. В 1852 году, благодаря распоряжению 8 декабря 1850 года, в Малоохтенских раскольнических богадельнях оставалось на призрении только 22 человека. Поэтому, по предложению их попечителя сенатора Жемчужникова, на которое в том же году (15 мая) последовало Высочайшее утверждение, эти богадельни были запечатаны, впредь до особого распоряжения, а призреваемые в них были переведены в Волковскую раскольническую богадельню, в собственность которой вместе с тем поступили денежные суммы и все имущество первых²⁴⁷. Указом от 25 декабря того же года было упразднено и самое Малоохтенское кладбище²⁴⁸.

Еще решительнее правительство отнеслось к другого рода общественным учреждениям раскольников – школам. При императоре Николае Павловиче были закрыты последние раскольнические училища. 14 мая 1830 года министру народного просвещения было предписано закрыть раскольническую школу в Риге, как учрежденную «в противность начал, на коих заведены народные училища»²⁴⁹, а 14 марта 1835 года такая же участь постигла лучшее из раскольнических училищ при Рогожском кладбище в Москве²⁵⁰.

Ограничение прав раскольников в составе обществ и на общественные должности и отличия. О свидетельских показаниях, присяге и опекунстве раскольников. Ограничение прав раскольников на а) приобретение недвижимой собственности, б) обучение детей, в) запись в иконописные цехи и купеческие гильдии, г) получение паспортов для отлучек и за границу и д) по отбыванию воинской повинности. Обложение раскольников особыми сборами на содержание должностных лиц и православных церквей.

Лишив раскол, как общество, права на законное существование, правительство в царствование Николая I значительно ограничило и личные права раскольников. Уже одно восстановление в официальных документах названия раскольник указывало им на положение в государстве, отличное от положения обыкновенных граждан, – на положение отщепенцев, граждан неполноправных. Так это и было на самом деле.

Усилившиеся сношения русских раскольников с заграничными, после приобретения последними самостоятельного священства, вызвали запрещение приписываться раскольникам к городским обществам в Бессарабии, Измаильском градоначальстве и во всех других пограничных западных губерниях, а равно и перечисляться сюда из других губерний; раскольников, причисленных было к г. Измаилу из подольской губернии, за исключением уже переселившихся в него 74 семейств, Высочайше было повелено отчислить обратно в те места, где они были приписаны до перечисления в Измаил²⁵¹ Высочайшим указом 31 октября 1853 года раскольников воспрещалось принимать в оренбургское казачье войско, в видах уменьшения в войске раскола²⁵². Раскольникам, принадлежащим к особенно вредным сектам, приписка к городским и сельским обществам, кроме закавказского края²⁵³ и мест, назначенных для их поселения в Сибири, везде безусловно воспрещалась²⁵⁴. Для предупреждения ошибочной или неправильной приписки раскольники поэтому, при причислении их к обществам во внутренних губерниях, должны были давать подписки о непринадлежности их к особенно вредным сектам с точным обозначением своей секты²⁵⁵. За ложные показания, в случае их обнаружения, виновные подвергались очень строгому наказанию. Раскольников, обличенных в сокрытии своей секты и достигших чрез то приписки к городским обществам в тех местах, в которых им она воспрещалась, журналом особого секретного комитета. Высочайше рассмотренным (10 июня 1854 года), было постановлено ссылать в отдаленный край восточной Сибири, с поручением их строжайшему надзору тамошнего гражданского начальства²⁵⁶.

Доступ к общественным должностям первоначально для одних раскольников был в значительной степени стеснен или ограничен, а для других (вреднейших) совсем был закрыт²⁵⁷. В таком именно смысле еще при Александре I даны были правила относительно купеческих и мещанских выборов из раскольников²⁵⁸. Постепенно дополняемые и разъясняемые, эти правила легли в основу соответствующих распоряжений по отношению к расколу в обозреваемое нами царствование. Так, в Высочайших указах 20 октября 1830 года и 30 апреля 1838 года, согласно с правилами 27 мая 1820 года, подтверждалось, «чтобы там, где есть жители православного исповедания, не употреблять в общественные должности, соединенные с правом власти или начальства, духоборцев, молокан, иконоборцев, иудействующих и людей прочих ересей, признанных особенно вредными»²⁵⁹. 2 апреля 1835 года, вследствие дошедших до Государя Императора сведений о том, что правила 27 мая 1820 года наблюдаются не по всем ведомствам, последовало новое Высочайшее повеление, «чтобы означенные правила были исполняемы повсеместно»²⁶⁰. В том же 1835 году к этим правилам, вследствие встретившихся при их практическом приложении в Екатеринбурге затруднений, сделано было пояснение. Было пояснено, чтобы «должности, по преимуществу начальственные и соединенные с особенным влиянием на общество, как-то: городского головы, городового старосты, головы ремесленного были вверяемы непременно православным или единоверцам». В общие же городские присутствия, в случае невозможности составления их из одних православных или единоверцев, разрешалось выбирать членов (кроме бургомистров) и из раскольников, с тем только условием, чтобы число их было меньше числа православных²⁶¹. В 1836 году был поднят вопрос относительно допущения раскольников в члены рижского амта русских пеньковых вязчиков. Старшина амта жаловался на рижский магистрат, допускавший раскольников к замещению открывающихся в амте вакансий, находя, с своей стороны, это замещение «неудобным, как по разномыслию раскольников, так равно и по чинимому ими раздору». Государь Император изволил найти разъяснение старшины амта «весьма справедливым» и на будущее время повелел в точности руководиться постановлением от 8 октября 1835 года, допуская раскольников в члены амта в том только случае, когда «не найдется уже никого из православных», но старшинами амта всегда должны быть непременно православные²⁶². В конце тридцатых годов в московской и псковской губерниях возникли новые затруднения относительно городских выборов и определения раскольников в общественные должности. Тогда в дополнение к постановлению от 8 октября 1835 года было издано новое Высочайшее распоряжение, в котором указывались поименно самые должности, доступные для раскольников. По этому новому указу (11 апр. 1840 г.) раскольники, как члены общества, не лишались права участвовать как в городских выборах, так и вообще в делах общественных; но в присяжные-поверенные, которые на основании 951 ст. III т. Св. Зак., составляют голос целого общества, разрешалось допускать только из приемлющих священство и притом не более четвертой доли против числа присяжных-поверенных из православных, потому, как говорилось в указе, что умножение присяжных-поверенных из раскольников сделало бы голос общества голосом раскольников и подвергло бы православных распоряжению раскольников (п. 1-й)». Раскольников разрешалось избирать и определять в следующие должности: 1) в ратманы магистрата, ратуши и сиротского суда, 2) в старосты для составления городской обывательской книги, 3) в депутаты для составления раскладки земских повинностей, 4) в депутаты городских квартирных комиссий, 5) в члены комитета об уравнении городских повинностей, 6) в члены комиссии оценки имущества для уравнения постойной повинности, 7) в помощники мещанских старост, 8) в управные старшины и старшинские товарищи и 9) в смотрители за перекупом и справочными ценами (п. 2-й). В посадах и местечках, состоявших на городском положении и в заштатных городах, не имеющих особой городской полиции, губернскому начальству предоставлялось определять из раскольников, к какому бы сословию и сектам они ни принадлежали, в сотские и десятские для полиции. Для исполнения означенных должностей раскольники могли нанимать за себя, но ответственность за поведение и исправность нанятого оставалась все-таки на них (п. 3-й). Состоящие в расколе купцы 1-й, 2-й и 3-й гильдий, в случае избрания и определения их по этим правилам в какие бы то ни было низшие против их звания должности, не имели права отказываться от них, а должны были принимать их беспрекословно (п. 4-й). При осуществлении этих правил повелевалось соблюдать уже известное нам общее правило – «чтобы во всех местах, где допускается выбор раскольников, число православных было более, нежели из раскольников» (п. 5-й)²⁶³.

Таковы же по своему характеру были распоряжения касательно выбора раскольников в должности сельских общин и относительно занятия должностей на горных заводах. В казенных селениях и станицах раскольники, жившие среди православного населения, не имели права на занятие каких либо высших должностей: для них не были доступны должности волостного старшины, сельского старосты и т. п.²⁶⁴, в станицах – должности атаманов, судей, заседателей в войсковой уголовный и гражданский суды и в окружные и сыскные начальства, станичных писарей²⁶⁵, а также писарские должности в войсковом коммерческом и торговом словесных судах и у смотрителей задонских степей и рыбных ловель²⁶⁶.

На частных заводах и фабриках владельцам их первоначально не воспрещалось назначать в начальнические должности и раскольников с тем только, чтобы они не злоупотребляли своей властью и не пользовались ею, как средством для угнетения православных и совращения их в раскол²⁶⁷. Но вскоре к правительству стали поступать донесения о притеснениях, которым подвергались православные и особенно единоверцы со стороны начальствующих при заводах – управляющих и приказчиков из раскольников. Так, напр., в 1834 г. пермский архиепископ донес обер-прокурору Свят. Синода, что единоверцы Невьянского завода, в особенности те из них, кои в недавнем времени присоединились к единоверческой церкви, терпят крайнее стеснение от управляющих и приказчиков-раскольников²⁶⁸. Тогда правительство время от времени стало делать заводчикам внушения, чтобы в начальнические должности при заводах были назначаемы преимущественно православные и единоверцы²⁶⁹, пока, наконец, это не было узаконено положительным указом от 20 октября 1847 года. Этим указом воспрещается назначать раскольников в должности – управляющих, заводских приказчиков, помощников тех и других, смотрителей при работах, полицейских надзирателей, старшин в селениях, смотрителей лесов и караванных приказчиков²⁷⁰.

Все поименованные должности в селениях, станицах, на заводах, как соединенные с большею или меньшею властию, для лиц, их занимающих, открывали возможность такого или иного влияния на подчиненных, а потому они и были закрыты для раскольников. Для раскольников оставались должности исполнительные, «не сопряженные с влиянием на общество» и заключающие в себе одну лишь повинность. Так, «приемлющие священство и брак и молящиеся за царя» имели право занимать должности сборщиков податей, их помощников и смотрителей запасных магазинов²⁷¹, в станицах, кроме этого, – должность станичных брандмейстеров²⁷². Высшие должности означенные раскольники получали в виде исключения и в том случае, когда жили среди вреднейших сект: беспоповцев, молокан, духоборцев и т. п.²⁷³.

Приверженцы этих последних сект допускались в самые низшие должности: по назначению от сельского начальства, они служили в полесовщиках, десятских, сторожах и т. п.²⁷⁴.

Рассмотренные постановления относительно занятия раскольниками общественных должностей касались только мест со смешанным населением (из православных и раскольников), но они не распространялись на селения исключительно раскольнические, каковые находились, напр., в таврической губернии. Общества, состоящие из одних раскольников, управлялись своими единоверцами «с тем однако предварением, что, при первом нарушении ими обязанностей в отношении к общественному порядку, они будут, применяясь к 297 ст. Высочайше утвержденного учреждения палаты государственных имуществ, немедленно подчинены особому управлению со стороны палаты»²⁷⁵. Исключались также из общих постановлений и некоторые местности со смешанным населением. Так, в г. Новозыбкове, раскольнических слободах и посадах черниговской губернии, по незначительности в них православных жителей, отправление общественных должностей только православными и единоверцами было для них настолько обременительно, что некоторые из присоединившихся было к православной церкви переходили снова в раскол. Поэтому, Высочайшим указом от 20 ноября 1849 года было разрешено занимать здесь общественные должности и раскольникам; только должности бургомистров, высших в посаде, должны были занимать непременно православные²⁷⁶. По тем же самым обстоятельствам разрешалось избирать из раскольников всех вообще сект в должности сотских и десятских в селениях и волостях государственных крестьян мезенского и кемского уездов архангельской губернии²⁷⁷. В г. Ржеве, «во внимание слишком малого там числа православных сравнительно с раскольниками», последние, с Высочайшего соизволения, допущены были в гласные местной Думы²⁷⁸.

При вступлении в какую либо общественную должность, по выбору или по назначению, раскольники, как и православные, приводились к присяге. Присяга эта производилась в православной церкви православным священником преимущественно пред старо-печатным евангелием и старинного устроения крестом²⁷⁹. С 1842 года, кроме присяги, вступление на общественную должность обставлено было для раскольников еще одним условием, которое они необходимо должны были соблюдать. Из дел министерства внутренних дел было усмотрено, что раскольники некоторых вредных сект, в особенности скопцы, показывают себя православными, бывают на исповеди и у св. причастия и, скрывая, таким образом, свою принадлежность к расколу, успевают иногда достигать общественных должностей. В предупреждение подобных злоупотреблений, Государь Император Высочайше повелеть соизволил: «предварительно допущения к общественным должностям по городам и посадам, выбранных лиц обязывать подписками в том, что они не принадлежат ни к какой из раскольнических сект и что они не скопцы; за утайку же принадлежности к расколу или скопчеству, в случае ее обнаружения, виновные должны подлежать строгой ответственности пред законом»²⁸⁰. За ложные подписки особым секретным комитетом постановлено было ссылать в отдаленный край восточной Сибири под строжайший надзор местного начальства²⁸¹. Вызванное собственными злоупотреблениями раскольников и значительно ограничившее для них доступ к общественным должностям, это распоряжение послужило первою подготовительною ступенью к окончательному лишению их названного права. Высочайше утвержденным 10 июня 1853 года журналом особого секретного комитета было постановлено: «на будущее время не утверждать в зависящих от общественных выборов должностных людей, не принадлежащих ни к православной церкви или безусловно или на правах единоверия, ни к другим, терпимым в государстве исповеданиям»²⁸².

Закрыв для раскольников доступ к общественным должностям, правительство постепенно лишило их и права на получение знаков отличий и почетных званий. Высочайшим повелением 13 февраля 1837 года было постановлено: 1) чтобы члены сект более вредных совсем не имели права на общественные отличия и 2) чтобы члены сект менее вредных не были украшаемы почетными званиями и отличиями в тех случаях, где того не требует точно превосходная заслуга или общеполезный подвиг²⁸³. 12 апреля того же года, в дополнение и разъяснение к этому довольно обще изложенному распоряжению, были изданы Высочайше утвержденные правила касательно порядка представления и удостоения наград лиц, принадлежащих к разным раскольническим сектам. По силе вновь изданных правил, безусловно лишались права на получение каких бы то ни было общественных отличий духоборцы, молокане, иудействующие и вообще последователи тех сект, которые не принимают священства и брака и не молятся за царя. Поповцы могли быть удостаиваемы наград, за исключением тех, которые были замечены или даже «сильно заподозрены» в распространении раскола. Поэтому начальникам губерний вменялось в обязанность при представлении раскольников к почетному гражданству и другим наградам уведомлять министерство внутренних дел о том, не принадлежит ли представляемое к награде лице к одной из вышеозначенных вредных сект и не было ли замечено в совращении православных. В том и другом случае представления оставлялись без последствий²⁸⁴. В 1841 году раскольники были лишены права на получение орденов, украшение которыми признано было для них «неприличным»²⁸⁵. В 1853 году вопрос о наградах для раскольников, как и вопрос об общественных должностях, был решен отрицательно. Особый секретный комитет, принимая во внимание, что раскольники, как «не дающие искренней присяги на верность службы, признаются неспособными к отправлению общественных должностей», полагал «не удостаивать их на будущее время ни по каким случаям знаками отличия и почетными титулами именитых купцов и почетных граждан». Мнение комитета (10 июня 1853 года) было удостоено Высочайшего утверждения. Чтобы лишить раскольников возможности какими бы то ни было путями достигнуть получения награды, Государь Император секретным предписанием обязал начальников губерний, «при представлении к наградам знаками отличия и почетными титулами, прилагать о каждом представляемом свидетельство о принадлежности его к православной церкви безусловно или на правах единоверия и об исполнении по оной христианских обязанностей»²⁸⁶.

В качестве свидетелей по судебным делам, касающимся православных, раскольники допускались только в Курляндии и Лифляндии, по исключительному положению в отношении судопроизводства этих областей²⁸⁷. Во всех же остальных местах раскольники допускались к свидетельству под присягою только в делах между собою и против не христиан²⁸⁸. У своих же только единоверцев раскольники допускались к свидетельству духовных завещаний, – и то лишь в качестве частных лиц. Удостоверения же за их подписью, как духовных отцов, о времени кончины завещателей никакой законной силы не имели, а должны были основываться на показаниях полиции²⁸⁹. Св. Синод, основываясь на 123 ст. городового положения, где сказано: всяк да присягает по своей вере (п. 17), указом от 31 окт. 1829 года повелевает, чтобы раскольники при свидетельских показаниях приводились к присяге «по их раскольническому обряду»²⁹⁰. Но так как ни в статье городового положения, ни в приведенном синодском постановлении не обозначены точно самые лица, долженствующие приводить раскольников к присяге, то, естественно, что на практике этот пробел вызывал в местных начальствах затруднения и недоумения. В конце 1830 года вятская гражданская палата двумя сообщениями в местную консисторию требовала побудить священников г. Сарапула привести к очистительной присяге, по долговым делам, тамошних раскольников купца Ивана Зайцова и мещан Ивана Судакова и купца Демида Зайцова по старообрядчеству. Консистория, чрез местного преосвященного Кирилла, за разрешением возникшего затруднения обратилась в Св. Синод. Св. Синод на том основании, что «православные священники должны приводить к присяге по обрядам и установлениям православной церкви, раскольники же чуждаются православной церкви, таинств и служителей ее», указом от 29 января 1831 года постановил, что и «приводимы быть к присяге православными священниками они не могут»²⁹¹. Но вскоре же сам Синод должен был поступиться своими требованиями. В 1834 году, по делу о денежном иске московской купеческой вдовы Настасьи Корчагиной и ее дочери Авдотьи Хлудовой с купца Козьмы Корчагина, правительствующий сенат определил дать последнему очистительную присягу с тем, что если он ее примет, то освободить его от взыскания присуждаемой с него суммы (19.000 руб.), если же нет, то обязать его заплатить. Московское епархиальное начальство отказало в назначении церкви и священника для приведения Корчагина к присяге, с одной стороны, потому, что он по исповедным книгам за многие годы показывался раскольником, а с другой, имея в виду собственное заявление Корчагина, соглашавшегося дать присягу «только на старообрядческом Рогожском кладбище». Тогда правительствующий сенат это дело передал на разрешение Св. Синода. Между тем московский митрополит Филарет представил при донесении Св. Синоду полученное им от тамошнего купца Адриана Озерского письмо, с изъяснением, что, в случае допущения купца Корчагина к принятию очистительной присяги на Рогожском кладбище, чрез раскольнического попа, надлежит опасаться большего соблазна, так как обстоятельства рассматриваемого дела уже обратили внимание многих. Последовавшим указом Св. Синода от 10 марта 1834 года на имя московского митрополита было предписано, «чтобы касательно приведения, по требованию светского правительства, к очистительной присяге, состоящего в расколе, московского купца Козьмы Корчагина было поступлено согласно с указом от 15 марта 1725 г., которым велено приводит и раскольников к присяге в тех же церквах, где прочие присягают"²⁹². В 1836 году циркуляром министерства внутренних дел было распубликовано Высочайшее повеление о приводе раскольников к очистительной присяге в православной церкви, »преимущественно употребляя для того старопечатное евангелие и старинного устроения крест, к коим раскольники оказывают более благоговения»²⁹³. Этого же порядка было Высочайше повелено держаться и при приведении раскольников к свидетельской присяге по военно-судным и следственным делам, как между собою, так и против не христиан²⁹⁴. В 1854 году такое же буквально постановление относительно приведения раскольников к очистительной и свидетельской присяге состоялось и по ведомству Св. Синода²⁹⁵.

Кроме рассмотренных нами должностей, положений и званий, раскольники не могли быть еще опекунами²⁹⁶, кураторами и ассистентами по делам и имуществам лиц православного исповедания²⁹⁷.

В 1847 году (25 октября) вышло Высочайшее повеление, которым предписывалось, «чтобы раскольники всех вообще толков ни в каком случае не могли приобретать в остзейских губерниях ни в потомственную собственность, ни во временное владение никаких населенных имений или земель, на коих существует или может существовать население»²⁹⁸.

Исходя из той мысли, что «основанием воспитания юношей должны быть истинные правила религии», правительство воспретило выдавать раскольникам, как находящимся в религиозном заблуждении, свидетельства на право обучения детей. Во избежание каких либо с их стороны обманов, все, желающие получить означенное свидетельство, в числе других своих документов должны были предъявлять учебному начальству удостоверение о своем вероисповедании²⁹⁹. «Для вящшего предупреждения всяких запрещенных законом неприличных изображений на иконах», раскольникам (всех сект) воспрещено было записываться в иконописные чехи, а записанных, по неведению или обманом, повелено было немедленно исключать, подвергая последних кроме того наказанию, определенному законами за ложное показание пред судом³⁰⁰, Принимать раскольников в купеческие гильдии дозволено было только на «временном праве»³⁰¹.

Выдача раскольникам паспортов на отлучки также была ограничена³⁰², а за границу и совсем воспрещена³⁰³. В свою очередь и заграничные раскольники не допускались в Россию³⁰⁴. Обнаруживаемые заграничные выходцы из раскольников подвергались обычно обратной высылке³⁰⁵, а если они не были иностранными подданными и принадлежали к вреднейшим сектам, то ссылались за Кавказ³⁰⁶.

Раскольники вредных сект лишены были права нанимать за себя в рекруты кого-либо не только из православных, но и вообще из «не принадлежащих к сим сектам», а могли отбывать военную службу чрез охотников «только из среды себя»³⁰⁷; относительно же раскольников г. Риги было постановлено, чтобы они «отправляли рекрутскую повинность не иначе, как лично»³⁰⁸.

Наконец, кроме установленных общими законами податей и повинностей, раскольники были обложены еще особыми денежными сборами³⁰⁹. По Высочайше утвержденному 6 ноября 1844 года штату городового положения, в Солецком посаде Псковской губернии, на жалованье должностным лицам назначено было 4200 руб. в год, с тем, чтобы сбор этой суммы производим был с раскольников означенного посада, которые по закону не участвовали в отправлении общественных служб³¹⁰. С совершенным устранением раскольников от отбывания общественной повинности личною службою этот денежный сбор на содержание должностных лиц был распространен и на другие места. Особый секретный комитет постановил, чтобы в тех местах, где раскольники составляют не менее четвертой части народонаселения, жалованье должностным лицам, для уравнения повинностей, производилось из сбора с раскольников на том же основании, на каком оно введено было в Солецком посаде (с купеческих капиталов 1-й и 2-й гильдии по 4%, 3-й гильдии по 2%, а с мещан по 2 рубля с ревизской души)³¹¹. Сверх того, особый секретный комитет, выходя из того соображения, что сооружение и поддержание церквей (православных) составляет важнейшую общественную потребность, которая удовлетворяется пожертвованиями и усердием прихожан, находил справедливым, чтобы и раскольники помогали также данной общественной потребности и вносили бы по 1 р. с. с ревизской души в пользу приходской церкви с тем, чтобы этот сбор производился полицией, без всякого участия духовенства, но с объявлением, что он производится в пользу церкви³¹². Впрочем, это последнее постановление, хотя и было утверждено Государем, но в исполнение приведено не было³¹³.

Семейное положение раскольников в предшествующее время и в начале царствования Николая I. Изменение в положении с половины 30-х годов. Ограничения: а) замена метрических книг полицейскими списками, б) лишение права на усыновление, в) отрицание раскольнической семьи. Невыдержанность отрицания по отношению к поповнам. Исключение из общего положения уральских казаков. Цель семейственных ограничений и их государственная аномалия.

Во время предшествующих царствований Екатерины II и Александра I вопрос о правовом положении раскольнической семьи не получил ясного и определенного разрешения. Сколько по началам терпимости, столько же и по вполне понятным требованиям государственных интересов и жизни, правительство этих царствований делало распоряжения, граничащие с признанием раскольнического брака терпимым с этической и законным с гражданской точек зрения. Так, указом 3 марта 1764 года повелевалось, чтобы раскольники, при подаче о себе ревизских сказок, «в тех сказках писали всех, как мужеский, так и женский пол по семейству своему, какого бы они звания ни были без малейшей утайки»³¹⁴. В конце XVIII и начале XIX века для записи раскольнических браков при московской Покровской часовне велась особая «Брачная книга», и записанные в эту книгу, по крайней мере, некоторыми властями признавались за законных супругов³¹⁵. Указом 12 августа 1805 года полиции предписывалась вести метрические книги раскольников, именуя эти книги, во избежание соблазна «невежествующих сих людей» «списками о родившихся, браком сочетавшихся и умерших»³¹⁶. Правилами же 20 марта 1822 года беглым попам и самим предоставлялось право на ведение метрических книг³¹⁷, а это, по собственному разъяснению правительства, уже значило, что, «признавались законные требы, совершенные теми попами»³¹⁸. Однако и либеральное правительство Екатерининского и Александровского времени не могло совершенно отрешиться от отрицательного церковного взгляда на раскольнический брак, как «любодейное сопряжение», и потому, с одной стороны, оно не решалось перевести своих снисходительных распоряжений в положительное узаконение, а с другой, оставляло в силе совершенно противоположные им распоряжения и действия церковной власти. Церковная власть с своей точки зрения считала, понятно, раскольнические браки не действительными: «по требованию местного духовного начальства» они подвергались расторжению, и сами раскольники постоянно требовались «для ответа» по делам о браках, с передачей их «за блудное сожитие» суду гражданскому³¹⁹. Таким образом в результате по данному вопросу в действиях предшествующего правительства получалась крайняя запутанность и неопределенность: выходило, что правительство раскольнический брак как будто признавало и отрицало, терпело и преследовало.

В положении той же невыясненности, неопределенности и несогласованности действующих распоряжений вопрос о раскольнической семье оставался первоначально и при императоре Николае I. В своем принципиальном воззрении на раскольнический брак Николаевское правительство с самого же начала заявило о своей полной солидарности с церковной отрицательной точкой зрения. В сенатском указе 19 июля 1827 года распубликовано было «для единообразного и повсеместного исполнения» одно из прежних синодских распоряжений, по которому браки, венчанные «вне церкви, в домах и часовнях и неизвестными бродягами.... не могут признаны быть за браки законные, а за сопряжения любодейные» и, как «таковые преступления», «подлежат суду гражданскому»³²⁰. Переводя этот взгляд в свои распоряжения, правительство отрицает за раскольниками право на формальный развод. На возбужденное отставным канцеляристом Карташевым дело о разводе его с женою, венчанною с ним, «по обряду поморской секты», 16 мая 1836 года последовало такое Высочайшее повеление: «дело оставить без дальнейшего производства, ибо когда не было правильного брака, то нет места рассуждать и о разводе»³²¹. Если один из супругов-раскольников присоединялся к церкви, а другой оставался в расколе и не желал освятить супружество «венчанием в церкви по чиноположению», то присоединившемуся церковной властью разрешалось вступить в новый законный брак с православным беспрепятственным лицом³²², и солидарная с нею гражданская власть с своей стороны вполне разделяла справедливость таких распоряжений³²³. Но, с другой стороны, среди действующих распоряжений первого времени мы видим и такие, которые с отрицательным взглядом на раскольнический брак, как «любодейное сопряжение» уже вовсе не гармонировали. На вопрос, возбужденный московским губернским правлением: следует-ли обнародованный 19 июля 1827 года синодальный указ непризнавании раскольнических браков за законные распространять на прошедшее время?» Государственный Совет Высочайше утвержденным мнением разъяснил, что указ «не простирается на раскольнические браки вообще»³²⁴. И когда в 1834 году в донской войсковой канцелярии возникло затруднение, как считать детей свободной казачки и крепостного крестьянина, венчанных «в простом доме неизвестным иргизским попом» – свободными или крепостными, то комитет министров, выходя, между прочим, из данного разъяснения, Высочайше утвержденным мнением положил: «дети должны оставаться крепкими помещику по отце», т. е. раскольнический брак признан был действительным, так как рожденные от него дети приобретали права отца³²⁵. При 8-й народной переписи в 1833 году как жены поповцев, так равно и «сожительницы раскольников беспоповщинской секты, даже федосеевской показаны были в семействах мужей своих женами их»³²⁶. Разрешение беглым попам вести метрические книги внесено было в свод законов 1832 г. (т. XIV, ст. 51), получив, таким образом, значение коренного государственного закона.

Такая нерешительность и двойственность в отношениях к одному и тому же вопросу, обусловленная, видимо, разнообразными побуждениями и неодинаковой точкой зрения на предмет, ставила подчас само правительство в крайне затруднительное положение, так что, вместо категорических ответов, оно поневоле вынуждалось ограничиваться лишь указанием их «неудобства». В данном отношении любопытно по своему содержанию и исходу следующее дело. Присоединившийся из раскола к единоверию нижегородский мещанин Хвальковский обратился к духовному начальству с просьбою о разрешении вступить ему в брак, так как бывшая жена его по расколу оставила его. Нижегородская духовная консистория, признавая брачное сожитие просителя в расколе «блудным», удовлетворила его просьбу, дело же о детях и о предании суду его «женки» предоставила рассмотрению губернского правления. Не имея определенных руководительных указаний в существующих распоряжениях, нижегородский губернатор и обратился в министерство внутренних дел с вопросом: «как поступать с детьми тех раскольников, кои, при вступлении в другой законный брак, объявляют их незаконнорожденными?» Дело доложено было Государю. Государь, «находя неудобным из частного случая выводит общий вопрос», повелел «оставить означенное дело без последствий и за решением духовной консистории считать оное оконченным»³²⁷.

Только с половины 30-х годов отношение правительства к семейственному вопросу в расколе стало постепенно определяться. После 10-ти летних колебаний, по связи с общим направлением и духом своих распоряжений, правительство и в данном вопросе решило вступить на путь ограничений, направляя их к возможно полному согласованию своих отрицательных воззрений с действующей практикой. Началось с ограничений формального характера.

«Дабы не подать раскольникам повода мыслить, что их беззаконная жизнь облекается в законную форму пред гражданским судом подобно православным, пользующимся тем посредством метрик», правительство заменило для них метрические книги простыми полицейскими списками лишь «для их числимости»³²⁸. Первое распоряжение в этом смысле, как мы уже видели, сделано было еще при Александре I – о беспоповцах Преображенского кладбища. В 1-м пункте правил 24 марта 1823 года было сказано: «метрических книг по Преображенскому богаделенному дому не заводить..., а завести под ведомством полиции списки всех живущих в доме»³²⁹. При императоре Николае I подобное распоряжение сделано было сначала о рижских беспоповцах. Высочайшим повелением 29 января 1834 года рижскому военному губернатору для зависящего от него распоряжения предписывалось: «а) шнуровых метрических книг больше самим раскольникам не выдавать и б) для записки рождаемых и умерших раскольников вести особую книгу в полиции»³³⁰. Но через два года, по поводу выданных беспоповцам Солецкого посада, по распоряжению губернатора, из местной полиции книг «за скрепою и печатью» «для вписывания в оные всех семейств их – рождающихся, умирающих и браком сочетавающихся», это распоряжение повторилось снова, с распространением действия его уже на всех беспоповцев³³¹. За беспоповцами тому-же ограничению подверглись и поповцы – и также сначала московские. После того, как в 1834 году старшинам Рогожского кладбища воспрещено было выдавать свидетельства о духовных требах³³², жены и дети московских поповцев наравне с беспоповщинскими, согласно Высочайше одобренным распоряжениям московского секретного комитета, стали вноситься в полицейские книги и на основании этих книг выдавались для них нужные (для причисления к семействам) свидетельства. Ведение же поповцами собственных метрических книг и выдача по ним свидетельств комитетом были отменены, как могущие «давать расколу вид законности и чрез то служит к его укреплению»³³³. Новым порядком московские поповцы остались недовольны; тем более, что он находился в прямом противоречии с основным законом. 51 ст. XIV т. Св. Зак. раскольническим священникам предоставляла право вести метрические книги. Опираясь на эту статью, московские поповцы возбудили пред правительством ряд ходатайств о том, чтобы им опять предоставлено было «право выдавать самим свидетельства, как о рождающихся и умирающих, так равно и совершаемых браках»³³⁴. Тогда, как бы в ответ на эти ходатайства, в смысле приведенных сепаратных распоряжений последовало уже изменение самого закона. В новой редакции 51 статья касалась уже всех раскольников и гласила следующее: «местные полиции (городские, земские и сельские по принадлежности) обязаны вести именные списки о рождающихся и умирающих раскольниках и вообще о числе их представлять ведомости ежегодно гражданскому начальству»³³⁵.

Именные полицейские списки, заменившие для раскольников метрические книги, не могли уже иметь той юридической силы, как эти последние. О браках раскольников в них совсем не упоминалось, чтобы не дать им «вида законности»³³⁶ и дети, по ним к семействам раскольников причисленные, не могли вводиться «во все права, законным детям предоставленные»³³⁷. В новой редакции 51 ст. XIV т. Св. Зак. принята была, по Высочайшему указанию, «к руководству для ведения числимости о раскольниках»³³⁸. Отсюда формальное ограничение семейственных прав раскольников естественно повлекло за собою их ограничение и по существу.

Как не имеющие с правительственной точки зрения законной семьи, раскольники лишены были права на усыновление, хотя бы усыновитель и усыновляемый не только принадлежали к одному сословию и раскольническому толку, но даже были близкие родственники. Так ржевский купеческий сын Мясников – поповец просил об усыновлении «с передачею своей фамилии» своего воспитанника «купеческого-же сына Николая Дьякова, состоящего в расколе той же секты». На просьбу последовал отрицательный ответ с таким разъяснением, что «изложенные в Св. Зак. постановления о дозволении купцам усыновлять их воспитанников и вводить таковых во все права, законным детям предоставленные, не относятся к раскольникам, ибо браки их не освящаются св. церковью и дети их не принимают св. крещения по обрядам оной, а причисляются к их семействам только по полицейским спискам»³³⁹. В другой раз белицкий 2-й гильдий купец Рыкулов – раскольник просил об усыновлении своего родного племянника. Просьба также не была удовлетворена³⁴⁰.

Отрицание самой семьи у раскольников началось с беспоповцев. 28 ноября 1839 года для пермской и тобольской губерний издано было Высочайшее распоряжение, чтобы «сведенных», т. е. состоящих в бессвященнословном браке «не признавать супругами»³⁴¹. Данное первоначально для двух губерний это распоряжение стало применяться потом еще в двух – оренбургской и вятской³⁴². В половине 40-х годов московской казенной палатой возбужден был вопрос, давший правительству повод в том же отрицательном смысле только еще с большею решительностью высказаться о московских беспоповцах. Вопрос такого содержания: «могут-ли выдаваемые раскольникам из полиции свидетельства служить, вместо метрик, основанием при причислении к семействам жен и детей их?» Московский секретный комитет дал о беспоповцах Преображенского кладбища следующее отрицательное заключение: «что до раскольников Преображенского кладбища (беспоповской секты), кои брак вовсе отвергают и имеют детей, только прижитых вне брака, то сии последние, на основании полицейских свидетельств, должны причисляться к семействам раскольников, как незаконнорожденные, а матери их, по случаю отвержения ими брака, женами раскольников Преображенской секты записываться не могут». Государь Император нашел заключение комитета «правильным» и сам лично положил начало его практическому применению. На доложенное ему одновременно ходатайство московского мещанина Андрея Сорокина о зачислении к нему в семейство его сожительницы по расколу и прижитых с нею детей он Высочайше повелеть соизволил: «мешанину Андрею Сорокину, как принадлежащему к беспоповщинской секте, в просьбе его отказать»³⁴³. В следующем году рижский генерал-губернатор представил в министерство внутренних дел особую записку, где в числе других мер, «для достижения благодетельной цели искоренения раскола в г. Риге», он предлагал «непризнавание женщин, живущих с раскольниками по венчальному их обряду или вовсе без венца, и детей, от них рожденных, – женами и детьми тех раскольников, неприписку оных к их семействам и неозначение в выдаваемых паспортах их женами и детьми». Ответом на данное предложение было распространение на рижских беспоповцев распоряжения о беспоповцах московских³⁴⁴. Одновременно «подобные предположения» стали возникать и по другим губерниям, так что со стороны правительства потребовалось уже «окончательное разрешение сего дела», последовавшее в 1850 году при 9-й народной переписи. На вопрос начальников губерний: «каким образом следует записывать в ревизские сказки женщин, вступивших с раскольниками в браки по обрядам их сект, и детей, прижитых в таковых браках?» – о беспоповцах дано было следующее уже общее распоряжение: «в отношении раскольников беспоповщинской секты, кои брак вовсе отвергают и имеют детей, прижитых вне брака, то таковых детей, на основании полицейских свидетельств или обывательских книг, показывать по ревизии в семействах незаконнорожденными, а матерей их, по случаю отвержения ими брака, женами раскольников беспоповщинской секты не записывать, но вносить в списки тех семейств, к которым они принадлежат по рождению»³⁴⁵. Сила этого распоряжения распространялась и на «тех сожительниц раскольников беспоповщинской секты, которые по 8-й ревизии были показаны в семействах названных мужей своих женами их». Высочайшим указом 8 декабря 1850 года повелевалось: «всех женщин, блудно живущих с раскольниками беспоповщинского толка, как бы ни были они показаны по 8 ревизии, вносить в сказки 9-й переписи на точном основании повеления 10 июля 1850 года»³⁴⁶.

Таким образом, в итоге своих распоряжений о беспоповщинских браках правительство пришло не только к отрицанию у беспоповцев всяких семейных связей, но и к официальному отвержению самого факта сожительства супругов-беспоповцев. Не решилось оно лишь приступить насильственным образом к действительному их разлучению, находя, что это «вдруг потрясло-бы многие семейства и было-бы несообразно с целию кроткого вразумления»³⁴⁷. И когда после постановления 10 июня 1850 года возник вполне естественный вопрос: «где должны проживать жены и дети раскольников беспоповщинской секты?» – то последовало такое его решение: «детям беспоповщинских раскольников и женщинам, состоящим в безбрачном с ними сожитии, разрешить оставаться по прежнему при семействах означенных сектаторов», при том только новом условии, чтобы паспорты на отлучки сожительницы беспоповцев брали от начальств уже по месту своей записи³⁴⁸.

В отрицании семьи у поповцев правительство было уже не так решительно и последовательно. О поповщинских браках заявлялось, что хотя они «не признаются законными, однакож остаются терпимыми в отношении гражданском»³⁴⁹. Но объявив их «терпимыми», правительство фактически долгое время не изменяло их положения и пред законом. Так, полицейские свидетельства, утратившие всякое значение для беспоповцев, для поповцев продолжали служить почти до самого конца царствования Николая I, «вместо метрик, основанием при причислении к семействам жен их и детей». На вышеприведенный вопрос московской казенной палаты о значении полицейских свидетельств в вопросе о семейном положении раскольников, давший отрицательный ответ о беспоповцах московский секретный комитет о поповцах ответил утвердительно: «при причислении к семействам жен и детей раскольников Рогожского кладбища (поповской секты) руководствоваться полицейскими свидетельствами»³⁵⁰. Также и при 9-й ревизии повелевалось: «жен и детей раскольников, приемлющих священство показывать таковыми в ревизских сказках, на основании полицейских свидетельств или обывательских книг, не требуя в сем случае других доказательств о действительности браков тех женщин и о законности происхождения детей их»³⁵¹. Существенное изменение в правовом положении поповщинских браков произошло только в 1853 году, благодаря постановлению особого секретного комитета. Подчиняя раскольников действию общих государственных законов, комитет, между прочим, постановил «в случаях дел о браках и детях раскольников», требовать и от них, на общем основании, представления метрических свидетельств, сообщая последние для удостоверения их действительности на предварительное рассмотрение епархиального начальства³⁵². А так как раскольники, не исключая и поповцев, могли представить требуемые свидетельства только при условии повенчания своих браков в церкви³⁵³, то, таким образом, и поповщинские браки, после означенного распоряжения, утрачивали пред законом всякое значение.

Нельзя однако не заметить, что и после данного распоряжения, уравнивающего пред законом семейное положение всех раскольников, отрицание поповщинских браков фактически все-же не доведено было до тех крайних и решительных выводов, как отрицание сводных сожительств беспоповцев. В то время, как семейные беспоповцы все без изъятия объявлены были отвергающими брак³⁵⁴ и блудно живущими, их дети показаны в полицейских списках и ревизских сказках незаконнорожденными, а жены – девицами в семействах по происхождению, жены и дети поповцев продолжали значиться под этими именами по указанным записям, хотя и лишались соединенных с сим положением юридических прав. Мало того. Сводные браки объявлялись преступлением на ряду с «развратом» и подверглись уголовному преследованию: совершители их стали караться, как совратители, а участники отдаваться «в рекруты в зачет по наборам»³⁵⁵. Между тем поповцы только стеснены были в свободе совершения своих браков. Так беглым попам, проживающим при часовнях в г. Ростове и посаде Дубовском, «под благовидным предлогом» воспрещалось венчать браки раскольников войска донского³⁵⁶. На московском Рогожском кладбище разрешалось венчать только раскольников московской губернии, и это правило принято было «в руководство для разрешения частных представлений местных начальств по тому же предмету» в других губерниях³⁵⁷.

Так нерешительно и непоследовательно в данном случае правительство действовало относительно половцев по соображениям особой политики. Дело в том, что в отрицании сводных беспоповщинских сожительств правительство находило полное внутреннее оправдание в сознании значительной части самих беспоповцев. Известно, что безбрачные беспоповцы сами смотрят на бессвященнословные браки, как на блуд, не считают их вполне правильными и беспоповцы брачные. Иное дело поповцы, венчанные беглыми попами. Объявление их открытыми блудниками, детей их незаконнорожденными, преследование их супружеских сожительств, как разврата, глубоко возмутило и оскорбило бы их религиозно-нравственные чувства и, нет сомнения, вызвало бы среди них ропот и волнения. Имея это в виду, правительство и не решалось применить к половцам во всей полноте те меры, какие оно прилагало к беспоповцам. Что именно только данными соображениями руководилось правительство, это с очевидностью выразилось по следующему случаю.

Во время пребывания Государя в г. Чугуеве харьковской губернии ему подана была местным генерал-губернатором докладная записка, в которой тот «испрашивал разрешения всех вообще раскольников вверенного ему края, кои не представят законных доказательств о браке, не показывать в сказках 9-й народной переписи женатыми, но записывать жен их в прежние семейства, считая детей от сих браков незаконнорожденными». Государь передал записку на заключение петербургского секретного комитета. Комитет дал отрицательное заключение, полагая, что «принятие предлагаемой генерал-губернатором меры, дабы раскольников всех сект, как признающих священство, так и не признающих оное, записывать одинаково, т. е. жен в их семействах по происхождению, а детей незаконнорожденными, может иметь чрезвычайно вредные последствия и возбудить сильный ропот и неудовольствие между многочисленным населением раскольников поповщинской секты»³⁵⁸.

Нет сомнения, что в видах той же политики, рассчитанной на поддержание среди поповцев надлежащего спокойствия и порядка, из постановления особого секретного комитета об обязательности метрических свидетельств на законность раскольнических браков сделано было исключение для Уральских казаков. Здесь и без представления метрических свидетельств, браки, «совершенные в раскольнических часовнях и домах», оставлены были «в прежней силе», и такой порядок признано необходимым «соблюдать без изменения и на будущее время»³⁵⁹.

Ограничениями раскольников в семейственном отношении имелось в виду принудить их венчаться в церкви. Местным властям поставлялось в «особую и непременную обязанность, чтобы они со всевозможным тщанием (но без принуждения) внушали раскольникам, сколь для них важно и необходимо совершат обряд правильного венчания, служащий для них самих и для их потомства верным ручательством в ограждении прав по семейству, по имуществу и по состоянию»³⁶⁰. С повенчанием в церкви права законных браков для раскольников действительно восстановлялись в полной силе: дети их считались уже «законными без различия – рождены-ли они до венца или после»³⁶¹. А чтобы «дать раскольникам более побуждений обращаться от незаконных сожитий к бракам законным», их разрешалось венчать в единоверческой и православной церквах, «не простирая к ним никаких дальнейших требований», т. е. не требуя от них предварительного присоединения к единоверию или православию³⁶²

Но допущенные единственно из соображений церковно-догматических и с их точки зрения вполне естественные и неизбежные, эти ограничения в государственном отношении являлись, разумеется, уже аномалией. сделавши целые тысячи людей совершенно бесправными. Так именно и смотрят на них юристы последующего времени³⁶³.

В религиозном отношении правительство императора Николая I не хотело нарушат касательно раскола основного принципа отношений к нему своих предшественников – терпимости. Как и тогда, раскольники не преследовались за мнения о вере. «По благостным нашим законам», заявляло Николаевское правительство: «никто не преследуется за заблуждения о вере, если только не нарушает правил благочиния»³⁶⁴. Поэтому, напр., по делу об одном бродяге, которого в местном суде судили «за неимение письменного вида и содержание раскола», комитет министров Высочайше утвержденным мнением положил: «за содержание раскола оставить без преследования, но за бродяжество долгое время без письменного вида и упорное сокрытие своего происхождения предоставить губернскому начальству поступить с ним на точном основании существующих на сей предмет узаконений»³⁶⁵. И всякий раз, когда в действиях местных властей замечались подобного рода уклонения, со стороны высших инстанций следовали в этом же роде разъяснения и подтверждения. Губернаторы получали секретные предписания, чтобы «судебные и полицейские места вверенных им губерний, при производстве дел о раскольниках, действовали на точном основании постановленных для сего правил, отнюдь не привлекая к ответственности людей, не подлежащих никакому взысканию по существу производимых дел»³⁶⁶. Но, «являя христианское милосердие к заблуждающим, имеющим нужду в просвещении и вразумлении», правительство вовсе не желало внушать им чрез то «ложное мнение, будто они суть общество признанное и покровительствуемое»³⁶⁷. Задача его, напротив, была та, чтобы «при соблюдении безвредной терпимости к разномыслящим, по возможности направлять их к сближению с церковью и не давать способов распространяться вредным учениям»³⁶⁸. Для достижения же этой цели правительство считало необходимым «соединить дух терпимости с необходимыми мерами строгости»³⁶⁹. В какой форме выразилось подобное соединение, – это наглядно покажет частное и попредметное изложение правительственных распоряжений относительно религиозной стороны раскола.

Свобода и нелегальность раскольнических религиозных действий. Требования и условия, касающиеся их совершения.

Как не преследуемые за мнения о вере, раскольники, «на основании изданных о них постановлений», могли «спокойно исполнять принятые ими обряды»³⁷⁰. На донесение пермского губернатора об определении уголовной палаты «по делу о совершенных между тамошними старообрядцами браках, крещении детей их и погребении умерших неизвестными попами», комитет министров разъяснил, что «местным начальствам не должно входить ни в какие исследования о таковых старообрядцах»³⁷¹. В другой раз, по поводу просьбы екатеринбургских старшин, чтобы «венчанные старообрядческими священниками между сословием их браки не были подвергаемы, по требованиям местного духовного начальства, расторжению», губернаторам и архиереям сделано было секретное предписание, чтобы «людей сих ни местные полиции, ни духовные начальства не тревожили понапрасну»³⁷². Правительство не придавало лишь религиозным действиям раскольников законного значения. Не будучи «тревожимы в исполнении их обрядов» раскольники, по словам одного указа: «не должны, однако же быть к тому ободряемы, и нельзя им даже давать вида, что действия их правильны»³⁷³. У рижских раскольников, при крещении детей, по установившемуся порядку, присутствовал полицейский чиновник. Этот порядок Высочайше отменен был, как могущий раскольникам дать «повод предполагать, что совершаемый ими обряд крещения – чрез их наставника, есть законный»³⁷⁴. По той же самой причине правительство не давало раскольникам формального разрешения на совершение их духовных треб. О таком разрешении, напр., ходатайствовали раскольники г. Пскова, Солецкого посада и некрасовские казаки. На ходатайство первых Государь Император 5 января 1845 года Высочайше повелеть соизволил: «раскольникам г. Пскова и Солецкого посада объявить, что законом дозволяется открыто исправлять духовные требы только лицам духовного звания, по церковным правилам для того уполномоченным, а потому и домогательство их о формальном дозволении избранным из среды их гражданам исправлять требы, как совершенно неуместное и противное церковным и гражданским уставам, не может быть удовлетворено»³⁷⁵. Некрасовцам, просившим о «дозволении им отправлять богослужение по правилам старообрядческой секты и иметь своих священников», было отвечено, что «по учрежденному в государстве порядку, может быть определен к их церкви, по их избранию, священник, рукоположенный архиереем, который будет совершать богослужение... по правилам единоверческих церквей: ибо других священников в государстве нет, а лица, исправляющие у раскольников духовные требы, не признаются священниками»... Но при этом «особо и секретно» бессарабскому губернатору предписывалось, «для оказания возможного снисхождения и покровительства» некрасовцам «не мешать им отправлять богослужение по своим обрядам»³⁷⁶...

Самое совершение раскольнических богослужебных действий со стороны правительства обставлялось следующими требованиями и условиями. Во-первых, чтобы они совершались в кругу одних последователей раскола, тех, кои «издавна состоят в старообрядчестве», отнюдь не задевая интересов православия³⁷⁷. Во-вторых, чтобы при их совершении не было публичного оказательства раскола на соблазн православных. Так, по возбужденному бессарабским губернатором вопросу: «должно-ли воспрещать раскольникам исправлять явно духовные требы по своим обрядам?» последовало такое Высочайшее повеление: «о тех раскольниках, кои совершают таинства и мирские требы по обряду своей ереси, само собою не следует входить ни в какое исследование, а надлежит только наблюдать, дабы они отнюдь не отправляли оные публично и с явным оказательством учения и богослужения их секты»³⁷⁸. «Руководствуясь постановлениями», читаем в целом ряде других тождественных повелений: «следует оставлять без внимания отправление богослужения раскольниками по их обрядам, не дозволяя только публичного оказательства в соблазн православным»³⁷⁹. Под публичным оказательством разумелось «вообще всякое действие, подающее повод к какому-либо соблазну для православных». Так, напр., – под «внешним оказательством ереси при раскольнических погребениях» разумелось публичное отпевание, сопровождение тела на кладбище «с крестами, фонарями, пением, – людьми в мантиях, клобуках или иных каких либо особенных одеяниях»³⁸⁰. Не допуская «своевольства, противного общим государственным постановлениям, которые каждый из верноподданных обязан исполнять в точности», правительство, наконец, следило, чтобы раскольники, при совершении своих религиозных действий, «ни под каким видом не уклонялись от наблюдения общих правил благоустройства, законами определенных»³⁸¹. «Чтобы раскольники не были свободнее от законов, нежели православные», правительство не оставляло без ответственности, напр., тех из них, которые вступали в брак в несовершенных летах, погребали умерших ранее трех дней, скоропостижно скончавшихся без объявления полиции³⁸². Не входя поэтому в обсуждение самых обрядов, по которым совершались данные религиозные действия раскольников, правительство тем не менее с известных сторон и на общем основании подчиняло их своему контролю. Так, к «отвращению незаконных браков» между раскольниками войска донского, в руководство наказному атаману и местному преосвященному даны были следующие правила: 1) родители жениха и невесты пред браком обязаны были «непременно» брать от станичного начальства свидетельства об их возрасте; 2) повенчанные несовершеннолетними, без этих свидетельств, в случае обнаружения, немедленно разлучались от совместного сожительства, заключались под стражу и предавались суду, как нарушители закона; 3) родители или опекуны брачившихся также предавались суду, как ослушники закона и наказывались одинаково с соблазнителями против веры, исключая лишь тех случаев, когда такие браки заключались без их ведома и о них своевременно они доводили до сведения местного начальства³⁸³. – Хоронить умерших раскольников разрешалось не иначе, как по «освидетельствовании оных местною полициею и под ее наблюдением», чтобы, таким образом, «не могли скрыться преступления насильственной смерти и нарушение закона о не погребении до трех дней по смерти»³⁸⁴. Согласно с целию освидетельствование состояло в «простом осмотре, нет-ли на умершем видимых знаков насилия, и только в случае основательного подозрения или доноса о том – следовало распорядиться, на основании общих законов, о производстве судебно-медицинского осмотра»³⁸⁵. Если же, при осмотре тела, на нем не было замечено «признаков насильственной смерти», то родственникам умершего немедленно выдавалось за подписью осматривавших чинов полиции свидетельство в том, что «к преданию его земле нет препятствий»³⁸⁶.

О молитвенных зданиях и церковно-богослужебных принадлежностях. Общий взгляд на молитвенные здания. Распоряжения касательно их названия, внешнего и внутреннего вида. Запрещения постройки новых, починки старых и обращения в молельни жилых помещений. Официальная статистика молитвенных зданий. Молитвенные здания, подлежащие закрытию и уничтожению. Правила о порядке закрытия. Исключение из общих постановлений вилковских и некрасовских раскольников. Положение скитов и монастырей. Об имуществе уничтожаемых монастырей. Распоряжения относительно церковно-богослужебных принадлежностей.

Молитвенные здания раскольников, как места их незаконных, хотя и терпимых деяний, не могли, разумеется, пользоваться правами легального существования. «Законы государственные», естественно-логически заявлялось в указах: «не признают существования и нрав монастырей и церквей или часовен раскольнических наравне с правами Высочайшею властию утвержденными в пользу монастырей и церквей православного исповедания»³⁸⁷. И правительство обращало свое «предохранительное внимание» на то, как-бы «сих прав неприметно, под видом обычая, не восхитили себе раскольнические заведения»³⁸⁸. Потому, напр., просьбы раскольников о «причислении к часовням» отклонялись³⁸⁹, выставлять доски с надписями о Высочайшем посещении их скитов воспрещалось³⁹⁰. Самое название раскольнических молитвенных зданий церквами, как «присвоенное собственно православным и единоверческим храмам», было отменено. Во всех официальных документах их указывалось именовать просто «моленными или часовнями»³⁹¹. Совне и внутри они лишались всего, чем могли походить на православные храмы. С них сняты были кресты, как «принадлежность православных церквей»³⁹². Употребление колокольного звона поставлено было «в числе внешних оказательств раскола» и, значит, действий воспрещенных³⁹³. В случае же нарушения раскольниками данного требования, делались распоряжения «о снятии колоколов и передаче их в православные и единоверческие церкви». Только власти при этом обязывались соблюдать «особенную предосторожность». Следя за «неупотреблением раскольниками колокольного звона», губернаторы не должны были предпринимать о том «нарочных по губерниям разысканий», а ограничиваться лишь случаями, «когда они сами то усмотрят или получат достоверные о том донесения». В затруднительных случаях следовало предварительно обращаться за руководственными указаниями в министерство внутренних дел. В Петербурге же и Москве власти могли приступать к снятию колоколов «не иначе, как с разрешения секретных комитетов»³⁹⁴. Раскольникам разрешалось иметь только небольшие колокольчики внутри молитвенных зданий. На одном журнале петербургского секретного комитета Государь написал: «считаю достаточным отобрать только те колокола, которые висят на открытом воздухе; колокольчики внутри покоев отбирать будет, кажется, излишним»³⁹⁵. Внутри раскольнических часовен воспрещалось устроят престолы, как «принадлежность православных церквей». Оставлялись только престолы, «устроенные уже прежде в часовнях, коих существование дозволено на основании законов»³⁹⁶. В часовнях воспрещались продажа свечей и кружечные сборы, как «исключительное право православных церквей»³⁹⁷.

С другой стороны, меры правительства направлялись к постепенному упразднению раскольнических молитвенных зданий. В пермской губернии местное начальство предполагало назначить «один общий срок для существования моленных и потом вдруг уничтожить их». Но петербургский секретный комитет нашел это предположение «неудобным» для осуществления потому, что «раскольники почтут сие за гонение»³⁹⁸. По данному вопросу правительство решило в точности следовать правилам 26 марта 1822 года. На самых же первых порах нового царствования губернаторы получили подтверждение: «раскольникам, на основании общих правил 26 марта 1822 года изданных, отнюдь не дозволять вновь ничего строить похожего на церкви, но существующие их церкви и молельни оставить в настоящем их положении, не делая им притеснений»³⁹⁹. Предписывая не делать «никаких притеснений» уже существовавшим у раскольников моленным, правительство однако воспретило «поддерживать их починкою»⁴⁰⁰. На запрос тамбовского губернатора: можно-ли дозволить просившим его раскольникам «перестройку издавна существующего молитвенного дома их?» – последовало второе разъяснительное распоряжение, «на точных словах» предыдущего подтверждения основанное, что «домы сии должны оставаться в том же положении до самого их разрушения» – без «переделок или возобновлений». Держаться такого взгляда правительство считало «нужным» особенно потому, что «раскольники, по известному их упорству и ожесточению в своих заблуждениях, легко могут, под предлогом поправок или переделок в молельнях своих. устраивать оные вновь»⁴⁰¹. Окончательную формулировку правительственные отношения к раскольническим молитвенным зданиям с рассматриваемой стороны получили в новой редакции 48 ст. XIV т. Св. Зак. Применительно к смыслу приведенных распоряжений эта статья законодательства изложена была таким образом: «раскольнические часовни и молитвенные домы под разными именованиями, построенные до 17 сентября 1826 года⁴⁰², оставляются в том положении, в каком они в то время были; после же того не только вновь строить что-либо похожее на церкви, но и переделка и возобновление старых подобных зданий ни по какому случаю не дозволяется»⁴⁰³.

Лишенные права на построение новых и какую бы то ни было ремонтировку старых молелен раскольники по селам стали было приспособлять для них жилые помещения. Об одном из таких случаев министр внутренних дел вошел с представлением в комитет министров. Тогда, согласно положению последнего, последовало новое Высочайшее повеление: «сообщить всем начальникам губерний, чтобы впредь крестьянские избы не были обращаемы в публичные молельни»⁴⁰⁴.

Наличным молитвенным зданиям раскольников велась официальная статистика. Ведомости об их числе ежегодно представлялись в министерство внутренних дел вместе с ведомостями о раскольниках⁴⁰⁵. Цель статистики стоит в тесной связи с только что изложенными распоряжениями и ясно выражена в Высочайшей резолюции, во исполнение которой она была начата. – На журнале комитета министров об уничтожении одной самовольно возобновленной раскольниками моленной Государь написал: «согласен: во избежание впредь подобных случаев собрать сведения везде о всех молельнях, часовнях и проч., но сколь можно безгласно»⁴⁰⁶.

Производя ежегодный подсчет раскольническим молитвенным зданиям, правительство «неослабно» наблюдало, чтобы «подвергались уничтожению все места моления, устроенные вопреки закону»⁴⁰⁷. Дело о вновь построенной колокольне в Иргизском монастыре оставлено было «без последствий» только потому, чтобы «не возродить новых беспокойств на Иргизе». Но саратовский губернатор получил «строгий выговор» за допущение этой постройки «в поддержание и потворство раскола»⁴⁰⁸. Те моленные, которые за ветхостью или пожарными повреждениями оказывались негодными к употреблению, также закрывались⁴⁰⁹. В округах военного поселения раскольнические моленные запечатывались, а по истечении года совсем уничтожались, «по смерти или выбытии по какому-либо случаю» служивших при них наставников⁴¹⁰.

Закрытие раскольнических моленных указывалось производить с «надлежащею предосторожностью» и «всевозможною осмотрительностию». Губернское начальство обязывалось приступать к запечатанию раскольнических молитвенных домов «не иначе, как по точном дознании о незаконности существования или о возобновлении оных»⁴¹¹. «Для исполнения существующего закона с надлежащею предосторожностью, но без ослабления силы оного» даны были следующие руководящие правила: 1) губернское начальство, по дознании, запечатывает противозаконно построенную или возобновленную часовню или моленную и с точным изложением обстоятельств и своим мнением о дальнейшем желательном направлении дела доносит министерству внутренних дел⁴¹²; 2) министерство внутренних дел, соображаясь с тем, насколько «резко было нарушение закона и какого вреда опасаться можно» от дальнейшего существования моленной, полагает мнение об оставлении ее запечатанной или о совершенном уничтожении и представляет свое мнение на усмотрение петербургского секретного комитета. 3) Если часовня, оставленная запечатанной, будет своевольно распечатана, или «с употреблением подлога » в ней обнаружены будут раскольнические собрания, то она безусловно подлежит уничтожению⁴¹³. 4) Между запечатанием часовни и совершенным ее уничтожением во всяком случае должно пройти «значительное время», в том расчёте, что «после некоторой привычки видеть ее в бездействии», будет «менее сильно впечатление уничтожения». 5) Самое уничтожение часовни, по получении на то разрешения министерства, следовало производить, «по избрании удобнейшего времени, со всевозможною осмотрительностию и без предварительной огласки, могущей подать повод к народным скопищам»⁴¹⁴.

Исключение из действия рассмотренных общих постановлений о раскольнических молитвенных зданиях составляли только некрасовские и вилковские раскольники. По политическим соображениям, им разрешалась постройка и починка их церквей. Так, некрасовцам, переселившимся в Россию ил Бабадагской области, дозволено было в «приличном, по назначению новороссийского генерал-губернатора, месте, в окрестностях г. Измаила», построить церковь, – сначала было деревянную, а потом, вместо предполагавшейся деревянной, «согласно их желанию», на том же месте, новую каменную⁴¹⁵. Высочайшим повелением 28 апреля 1850 года, «по уважению исключительного политического положения вилковских и некрасовских раскольников... и не в пример другим раскольникам», – первым разрешено было построить, вместо сгоревшего, новый молитвенный дом, а вторых допустить к производству починок, когда в них встретится надобность⁴¹⁶.

В положении раскольнических скитов и монастырей за время царствования императора Николая I можно различать два периода. До 1853 года скиты и монастыри оставались в общем в том же положении, как и прочие молитвенные здания: не допускалось ни умножение их чрез открытие новых, ни поддержание чрез поправку и починку старых зданий. В их пользу воспрещались сборы пожертвований, как производимые лишь на «предметы, законами дозволенные»⁴¹⁷. Прием в них новых обитателей не допускался, а постепенно пустевшие таким образом здания сламывались⁴¹⁸. Поэтому ежегодные ведомости о раскольнических молитвенных зданиях представлялись в министерство внутренних дел «с показанием числа живущих в мужеских и женских монастырях и скитах»⁴¹⁹. Из Семеновских скитов в нижегородской губернии высланы были, напр., все не приписанные к ним по 9-й ревизии, а опустевшие здания назначены в продажу на снос в шестимесячный срок⁴²⁰. В самых монастырях не допускалось «ничего, противного уставам благочиния»⁴²¹. За проживающими в них раскольниками установлен был «бдительный надзор»⁴²². Правительство не признавало «монашествующих раскольников», рассматривая их, как «обыкновенных простолюдинов», а потому они не имели права носить монашеское платье и называться пустынножителями, скитниками и другими подобными. равно как и иноческими именами⁴²³. Одной московской мещанке, «принявшей на себя звание раскольнической схимонахини», Высочайше повелевалось объявить, что она введена будет во владение завещанным ей родною сестрою имуществом в том лишь случае, если «оставит свое мнимое монашество и предъявит свои права по настоящему ее происхождению»⁴²⁴. – Выселенным из скитов и замеченным «в каких-либо новых беспорядках по расколу» воспрещались отлучки⁴²⁵.

Таково было положение раскольнических скитов и монастырей до 1853 года. В этом году о них издано было новое распоряжение, благодаря которому в положении их произошло существенное изменение к худшему. Если прежде они были терпимы, хотя и в известных условиях, то после данного распоряжения они подверглись уже прямому запрещению. Правительство вызвано было на это распоряжение собранными им сведениями о расколе. «Приведение всех сторон раскола в известность привело к убеждению, как о своевременности, так и необходимости приступить к распоряжениям о постепенном упразднении раскольнических сборищ, существующих под названием скитов, монастырей, кладбищ и т. под.» ⁴²⁶. 10 июня 1853 года последовало Высочайше утвержденное положение особого секретного комитета, предоставляющее министру внутренних дел «постепенное упразднение скитов, монастырей, кладбищенских заведений и прочих противозаконных раскольнических сборищ, под каким бы видом они не существовали, без всякого исключения», а «для ускорения» дела, тех из их обитателей, которые имели свыше 60 лет, переводить в заведения приказов общественного призрения, «при первой к тому возможности»⁴²⁷.

Имущество уничтожаемых раскольнических монастырей шло на построение и содержание новых церквей. Так, напр., Государь повелеть соизволил: «имущество уничтоженного Новопокровского раскольнического монастыря продать, и вырученные деньги употребить на устройство в посадах Свяцкой и Тимошкином Перевозе церквей; земли же обратить в пользу церкви и причта посада Свяцкой»⁴²⁸. Церковные и богослужебные принадлежности – книги, иконы, церковная утварь со всеми ценными украшениями на них из уничтожаемых раскольнических моленных также передавались в распоряжение духовного начальства, как «собственно принадлежность церкви» и, по его усмотрению, распределялись в единоверческие храмы⁴²⁹. Такой же участи подлежали предметы церковно-богослужебного обихода, отбираемые полицией при обысках частных раскольнических домов. Передаваемые на рассмотрение духовного начальства, они распределялись последним таким образом: церковные вещи, «по неприличию иметь оные у себя частным людям», передавались в церкви: церковные книги, в которых не находилось «ничего, противного религии и вообще неприличного», или передавались для употребления в церкви, или же возвращались по принадлежности, если того требовала светская власть; все же, найденное «противным православию», удерживалось или же уничтожалось⁴³⁰.

При таком положении дела само собой понятно, что у раскольников отбирались иконы – «писанные неискусно и в соблазнительном виде»⁴³¹, или выдаваемые ими за чудотворные. Так, взяты были и положены на хранение в ризницах кафедральных соборов – «выдаваемая за чудотворную» икона Казанской Божией Матери из раскольнической часовни в д. Ефимках малмыжского уезда и икона Днепрской Пресв. Богородицы – у старицы Верхнепокровского раскольнического скита, чтимая скитниками и раскольниками окрестных селений «явленною и чудотворною»: первая – по Высочайшему повелению⁴³²; а последняя – по определению Св. Синода⁴³³.

Общая задача правительственных распоряжении но данному вопросу. Ограничительные распоряжения о беспоповщинских и поповщинских требосовершителях. Домогательства поповцев о получении самостоятельных священников: характер этих домогательств и отношение к ним правительства. Меры против австрийской иерархии.

Распоряжениями о совершителях раскольнического богослужения и духовных треб правительство стремилось ограничить их незаконные действия и возможно больше сократить их наличный состав.

Беспоповщинских требосовершителей воспрещалось отмечать в паспортах уставщиками, наставниками и т. под. званиями, как правительством за ними не признаваемыми⁴³⁴. Они не могли и выдавать свидетельств о браках, так как «право сие имеют только духовные лица, признанные и утвержденные в таком сане правительством»⁴³⁵. Как «произвольно принявшие звание раскольнических наставников», они не допускались «явно исправлять требы» своих одноверцев в заведения приказов общественного призрения и тюрьмы – «где во всем существует законный порядок». Исключение делалось только для тяжело больных и приговоренных к смертной казни. Чтобы не лишать тех и других «последнего пред смертию утешения», им разрешалось призывать по желанию «из своих единомышленников для беседы или прощания, без публичного оказательства их обрядов»⁴³⁶. Совершать богослужение и духовные требы беспоповщинские наставники могли лишь в местах своего постоянного жительства, так как «отлучаться по письменным видам» им разрешалось «только для законных их надобностей: по торговле, промышленности или по ремеслу». В случае же обнаружения, что «под предлогом таковых надобностей они занимаются исправлением треб и совершением обрядов или не будут иметь надлежащих письменных видов», то они «немедленно» высылались в общества по принадлежности, с учреждением здесь над ними «надлежащего надзора»⁴³⁷. В округах военного поселения оставлены были на своих местах только наличные наставники, но избрание новых на место выбывших, по смерти или по какой другой причине, безусловно воспрещалось⁴³⁸.

Беглопоповство, как явление, не соответствующее «ни достоинству господствующей церкви, ни гражданскому устройству»⁴³⁹, вызвало против себя еще более решительные меры. С самого же начала правительство высказалось о беглых попах отрицательно. Екатеринбургским раскольникам, подавшим жалобу на «невозвращение к ним трех беглых священников» было отвечено, что им могут дать священников «от епархиального ведомства», но что «иных священников иметь не дозволяется»⁴⁴⁰. В то же время на местные власти возлагалось разъяснить раскольникам, что так как «всякий побег есть преступление против общественного порядка и закона, то и побега священника от своего законного места нельзя не почитать преступлением», а потому и «государственное правосудие не может навсегда попустить того снисхождения к беглым священникам раскольническим, которое до времени оказываемо было только в надежде вразумления и обращения их к порядку»⁴⁴¹. Но так как, с другой стороны, «таковое снисхождение, по необходимости правительством допущенное, уже обратилось по секретным правилам 1822 года в постановление и руководство для гражданских начальств», то правительство не находило возможным сразу начать с «общих» распоряжений по данному предмету. Оно намеревалось «постепенно прекратить противозаконные побеги священников к раскольникам», а в этих видах призвано было «полезным» «в частных случаях делать распоряжения, чтоб вновь не появлялись у раскольников беглые попы"⁴⁴². Первое такое распоряжение сделано было в 1827 году о московских поповцах. На отношение московского генерал-губернатора князя Голицына «о беглых священниках, находящихся в Москве при старообрядческом кладбище», последовало Высочайшее повеление: «уведомить князя Голицына: чтоб ныне находящихся оставил в покое, но новых не дозволять отнюдь принимать»⁴⁴³. Распространенное затем на петербургскую и пермскую губернии⁴⁴⁴, это распоряжение, согласно положению петербургского секретного комитета, с 1832 года стало применяться, по мере возможности и надобности, и по другим губерниям. «Для постепенного установления порядка, свойственного благоустроенному государству», комитет положил «принять к руководству по гражданской части правилом: когда дойдет до сведения правительства о вновь бежавшем к раскольникам попе, то такового возвращать в епархию, в распоряжение епархиального архиерея, как то уже и делалось, а со временем распространить и на все губернии последовавшее Высочайшее повеление для С.-Петербурга, Москвы и пермской губернии, чтоб вновь не дозволять появляться беглым попам у раскольников, но прежних оставить в покое, как давно живущих на местах»⁴⁴⁵. Приведение в действие положения комитета возлагалось на министра внутренних дел, который, «не делая его никому известным», каждый раз, при распространении его на новую губернию, должен был испрашивать на то Высочайшего разрешения⁴⁴⁶.

Известно, что беглые попы допускаются раскольниками к священнодействию и исполнению треб между ними только после предварительной «исправы» их. В то время подобная исправа священнослужителей якобы «кривоверных» в «правоверные» производилась, как официально дознано было, по преимуществу в иргизских монастырях, получавших, таким образом, первостепенное значение в поддержании беглопоповства. Озабоченное его искоренением, правительство обязало настоятелей иргизских монастырей «подписками – впредь не принимать в сии монастыри на исправу беглых попов», под угрозою, что участники будут предаваться суду, как «распространители ереси»⁴⁴⁷.

Самое возвращение от раскольников запрещенных для них священнослужителей происходило с большими предосторожностями. О каждом, вновь бежавшем к раскольникам попе, епархиальные архиереи уведомляли губернаторов. Губернаторы принимали меры к отысканию беглеца, но «отыскав и учредив за ним в том месте, где находится, секретный полицейский надзор», они должны были доносить о том министерству внутренних дел и отсюда уже ожидать распоряжений о дальнейшем. Образ же действий министерства, в свою очередь, каждый раз определялся указаниями петербургского секретного комитета⁴⁴⁸. Возвращаемые таким путем священнослужители карались очень строго. Еще в 1820 году, когда правила 1822 года были в действии, Св. Синод на запрос министерства внутренних дел: «какие преступления по отношению к беглым священникам надлежит считать уголовными?» между другими указал, что, «как место, которому вверено охранение ненарушимости священных правил и церковного благочиния», он «не может не признать самого побега священника от своего места и должности за преступление тяжкое, требующее неопустительного правосудия»⁴⁴⁹. В Высочайше утвержденном в 1811 году уставе духовных консисторий побег священника к раскольникам, действительно, поставлен уже на ряду с уголовными преступлениями. По нему священнослужители, отступившие в ересь или раскол, подлежат лишению сана, с исключением из духовного звания, наравне с теми из них, которые «обличены в уголовных преступлениях и присуждены к таковому наказанию уголовными присутственными местами»⁴⁵⁰. По суду гражданскому, «сверх воспрещения вступать в государственную службу», им не дозволялось «никогда иметь пребывание, а тем менее приписываться к городским или сельским обществам» в столицах и тех губерниях, где они священствовали и находились у раскольников. В соблюдении этих требований с них бралась подписка. Нарушители подписок ссылались в Закавказье «на всегдашнее пребывание»⁴⁵¹.

Оставленные у раскольников в покое доживать свой век беглые попы прежнего времени⁴⁵² ограничены были в своих правах и действиях. Не тревожа их, как «давно живущих на местах», правительство однако далеко было от мысли считать их положение легальным. На просьбу некрасовцев о дозволении у них беглым попам отправлять богослужение и требы, правительство, как видели мы, отвечало им предложением единоверческого священника, разъяснивши, что «других священников в государстве нет, а лица, исправляющие у раскольников духовные требы, не признаются священниками»⁴⁵³. Для правительства они, действительно, как бы не существовали. На вопрос пермского губернатора: «следует-ли вносить в ревизские сказки беглых священников, находящихся у раскольников?» последовало Высочайшее повеление: «чтоб о беглых попах, у раскольников находящихся, ревизских сказок вовсе не было принимаемо»⁴⁵⁴. В официальных документах они не назывались раскольническими священниками, по непризнанию за ними этого звания, а «остающийся у раскольников поп или исправляющий у раскольников духовные требы"⁴⁵⁵. Как и беспоповщинские наставники, они могли исправлять у раскольников требы «только в местах их жительства»⁴⁵⁶. Переезды их из уезда в уезд, а тем более из губернии в губернию с целию требосовершения «решительно» воспрещались. Им не давали «никаких видов», как «беглецам», а при неимении ими «надлежащих письменных видов», в случае переездов их, с ними поступали на общем основании, как с «бродягами»⁴⁵⁷. В частности, беглые попы из других мест не допускались в центр поповщины – Москву, тем более не могли иметь «временное пребывание» или заниматься требоисправлением на Рогожском кладбище⁴⁵⁸.

Предупреждая новые уклонения священнослужителей в раскол карательными мерами, правительство прежде бежавших старалось, напротив, возвращать в ограду церкви милостями. В случае добровольного возвращения их «с чистосердечным раскаянием», правительство находило «справедливым и полезным» давать им полное прощение их проступка. Губернаторы Высочайше уполномочены были сообщить им о том «не формальным порядком, но, по их усмотрению, чрез доверенных лиц», и если «сии попы изъявят наклонность предстать к своему начальству с искренним раскаянием в их проступке, то таковым оказывать всевозможное пособие к исполнению их намерения»⁴⁵⁹. Добровольно возвращающимся священнослужителям из числа оставленных у раскольников, по определению св. Синода, опять давались соответственные их сану места в православных приходах. Так, напр., в 1836 году получили прощение и, по надлежащем испытании, определены были в православные приходы принесшие раскаяние – священник Яков Николаев и диакон Степан Тихов⁴⁶⁰. По представлению черниговского преосвященного, Св. Синод в 1838 году разрешил совершать богослужение «на правилах единоверческих» добровольно возвратившемуся из раскола к церкви священнику Лазаревскому⁴⁶¹.

Известно, что под видом беглых попов обязанности требосовершителей у раскольников иногда брали на себя разные проходимцы, среди которых чаще всего встречались расстриженные за пороки православные священнослужители и монахи. Это явление имело место особенно в обозреваемое царствование, когда поповцы в выборе своих требосовершителей, благодаря изложенным мероприятиям о них, по необходимости, делались менее разборчивы. В 1846 году саратовский губернатор донес министру внутренних дел, что «все вообще требы у тамошних раскольников исправляются сосланными туда из разных мест расстригами, которые, приписываясь к городским и сельским обществам, получают билеты и паспорты от этих обществ, и находящимися у них поддельными и настоящими видами обманывают в одно время легковерных раскольников и избегают преследования местных властей»⁴⁶². По докладе об этом Государю, министр получил повеление: «никаких, лишенных духовного звания лиц в саратовской губернии не терпеть и ныне же, отыскав, выслать в другие безвредные места». Тогда, во исполнение данного повеления, министр представил Государю доклад, в котором предлагал для исключаемых из духовного звания лиц все вообще прежние места их ссылки-губернии: саратовскую, оренбургскую, вологодскую и олонецкую – «где находится значительное число раскольников», заменить Закавказьем. Доклад мотивирован был теми соображениями, что ссылка таких лиц в поименованные губернии «сильно препятствует водворению между тамошними раскольниками единоверия», давая им возможность совершать чрез них все духовные требы. Доклад был одобрен и, согласно ему, издано Высочайшее повеление: «исключаемых из духовного ведомства за пороки ссылать в Закавказский край и водворять там по распоряжению наместника кавказского». Сюда же повелевалось выселить и всех сосланных уже в поименованные губернии. «Под строгим полицейским надзором» разрешалось оставить лишь таких, «которые приобрели (там) постоянную оседлость и не замечены ни в чем противозаконном»⁴⁶³.

Столь решительные меры Николаевского правительства о поповщинских требосовершителях породили два весьма крупных явления в поповщинском мире: под опасением остаться без попов 1) ряд многократных и настойчивых домогательств со стороны поповцев получить самостоятельных, независимых от духовного начальства, священников и, в связи с безуспешностью таких домогательств, 2) учреждение так назыв. австрийской иерархии.

Вопрос о даровании самостоятельных раскольникам священников был одним из серьезнейших, по своей насущности, вопросов того времени. Он волновал раскольнический поповщинский мир более 30-ти лет, а в одно время (конец царствования Николая I и начало – Александра II) им сильно занято было и само правительство. Мы не будем излагать подробной истории этого вопроса, прямого отношения к нашей задаче не имеющей и в литературе рассмотренной уже довольно подробно⁴⁶⁴. Отметим лишь общий характер составляющих её раскольнических домогательств и отношение к ним со стороны правительства.

Во главе половцев, добивающихся от правительства получения легальным образом независимых от духовного начальства священников, стояли московские (рогожские) и екатеринбургские старообрядцы. Побуждаемые в существе дела одними причинами и преследуя одну конечную цель, рогожские и екатеринбургские поповцы, по характеру своих домогательств, первоначально однако существенно различались. Поставленные строгостями переживаемого времени в «прискорбное для души» положение в настоящем и «с горестию помышляя» о еще больших «неустройствах» в будущем, рогожские поповцы первоначально хлопотали пред правительством о простом восстановлении в полной силе и действии секретных правил о беглых попах 26 марта 1822 г. ⁴⁶⁵ и только уже в конце царствования Николая I они существенно изменили характер своих просьб, ставши солидарными со старообрядцами екатеринбургскими⁴⁶⁶. В противоположность рогожским поповцам, эти последние в своих прошениях предлагали правительству целые проекты нового устройства раскольнических общин, нечто в роде нового единоверия, могущего будто объединить всех старообрядцев между собою и примирить их с православною церковью. Они проектировали образование особенных раскольнических приходов, от духовного начальства совершенно независимых, а подчиненных непосредственному управлению своих старшин и верховному надзору светской власти. Екатеринбургские поповцы просили правительство предоставить им право свободного выбора священнослужителей (священников и диаконов), по обоюдному согласию, с полным изъятием избранных из ведения епархиального архиерея и подчинением местному гражданскому начальству – начальнику края или проектируемому ими особому «губернскому комитету о раскольниках». При этом они оставляли за собою право увольнять тех из поступающих к ним священнослужителей, которые «по каким-либо действиям и поступкам, противным совести старообрядцев», окажутся им ненужными⁴⁶⁷. Соглашались екатеринбургские поповцы и на положение «старообрядцев, подчинившихся епархиальному ведомству», но при условиях: чтобы архиереи располагали их священниками «не как присоединившимися», чтобы последние не молились вместе с православными и единоверческими священниками и чтобы имеющееся у них якобы «древнее святое миро» оставлено было «без всякого о нем разыскания»⁴⁶⁸. В таком-то смысле оказанное снисхождение и могло бы, по мнению просителей, сплотить всех старообрядцев во едино и приблизить их к церкви. В начале своих домогательств они писали министру духовных дел князю Голицыну: «Вашему Сиятельству небезызвестно, когда правительство, успокаивая старообрядцев, по разным до сего жалобам, позволило иметь церкви на пунктах митрополита Платона. Что из сего вышло? Из церквей сих некоторые запустели, другие остались при нескольких семействах, – следовательно, только расселили старообрядцев, а если б оно тогда же позволило приблизиться более к коренному нашему положению (о котором они просили), не было бы ни единого разделения, и ныне, чем ближе и неизменнее то у нас останется, что было до лет Никона патриарха, тогда не только все старообрядцы соединятся с первородною древнею (церковью), но и самые перекрещенцы, беспоповщина и прочие надежно убедятся (их произвело одно и тоже гонительное время патриарха Никона): и духовное правительство узрит одних прямо старообрядцев не по своим каким-либо умствованиям, но по тем же святым преданиям, догматам и уставам, от крещения князя Владимира до лет Никона свято и всеми чтимых»⁴⁶⁹.

Но правительство отнеслось к домогательствам раскольников, как и следовало ожидать, отрицательно. Само собою разумеется, что оно не могло возвратиться к прежнему, отмененному им порядку, терпевшему «прискорбное» для православной церкви и «постыдное» для ее духовенства беглопоповство⁴⁷⁰. Проекты екатеринбургских поповцев успеха также не имели, хотя и встречали у некоторых из высокопоставленных лиц сочувствие и даже активное содействие и поддержку. «Благочестивое правительство» было вовсе «не расположено узаконить распоряжение, которое прямо вело бы священника к отступничеству от церкви»⁴⁷¹. В Собрании постановлений по ч. раскола мы находим два сюда относящиеся распоряжения: одно является ответом екатеринбургским раскольникам, другое – примкнувшим к ним впоследствии рогожским. В первом правительство входит в подробное рассмотрение предлагаемого екатеринбургскими поповцами «нового способа» получения ими священников и, на основании целого ряда церковно-канонических и практических соображений, заключает, что «просьба их, как неоднократно отвергнутая, не может быть и ныне удовлетворена». Просьба казалась правительству просто «дерзновенной» с их стороны попыткой, в расчете «на непроницательность начальства», «обмануть» его «призраком сближения». Но для правительства «ясно» было «их намерение держаться по-прежнему в виде общества, отдельного от церкви» и «по-прежнему» к ней враждебного. Ясно было и то, что, под покровом внешнего сближения, они в существе дела добивались «права беспримерного, с благоустройством управления несовместного и намерениям правительства противного». «Если предлагаемые ныне раскольниками правила о священниках», говорится, между прочим, в правительственном распоряжении: «сравнить с известными секретными правилами 1822 года: то окажется, что они требуют не только того же, но и гораздо бо́льшего. Ибо прежде отступающих от церкви в раскол брали они украдкою, а правительство как бы не примечало сего, а теперь они хотят тех же священников брать открыто и формально, и сему беззаконию священников дать вид законности». И удовлетворить просителей, – это значило бы – раскольникам, «которые теперь суть только толпа», дать возможность «мало по малу организоваться в отдельное, с особыми формами общество». По всему этому екатеринбургским поповцам правительство не только отвечало отказом, но и обязало просителей «подписками, чтобы они впредь не осмеливались утруждать начальство подобными ухищренными просьбами»⁴⁷². По поводу просьбы рогожских поповцев «о дозволении иметь священство под ведением одного гражданского начальства», Государь Император собственноручно написал: «на подобные прихоти раскольников соглашаться не должно». Почему со стороны петербургского секретного комитета последовало им «внушение», что их «просьба и не могла быть принята во внимание: ибо они домогаются того, что̀ противно не только церковным, но и гражданским постановлениям»⁴⁷³.

На помощь духовной нужде поповцев, заставлявшей их просить священников, правительство рассчитывало прийти иным путем. Его целью было «сближать их с православною иерархиею»⁴⁷⁴. Почему, отклоняя просьбы раскольников о своих священниках, оно в то же время старалось расположить их к тому, чтобы они просили для себя «священства на правилах единоверческих»⁴⁷⁵. Но к достижению своей цели правительство встретило совершенно неожиданное и, как после оказалось, уже непреодолимое препятствие с другой стороны. Разумеем учреждение за границей в октябре 1846 года раскольничьей архиерейской кафедры, положившей начало самостоятельной раскольничьей так назыв. австрийской иерархии.

Понятно само собою, что новое раскольничье учреждение, грозившее правительственным планам полным крушением, должно было вызвать самые энергические против себя меры. Принятые меры рассчитаны были на то, чтобы разобщить русских раскольников с заграничными и затем прекратить дальнейшее существование новоявленной иерархии. Министр внутренних дел получил Высочайшее повеление, при содействии шефа жандармов, «безотлагательно принимать меры к прекращению вредных сношений наших раскольников с буковинскими», установив за ними неослабный секретный надзор. Заграничных раскольников, при появлении их в пределах империи, повелевалось арестовывать «для секретного исследования их вредных замыслов и поступления по существующим законам⁴⁷⁶. Почтовому ведомству сообщено было, чтобы письма русских раскольников в Серет и Белокриницкий монастырь и оттуда в Россию перелюстровывались и в копиях сообщались министерству⁴⁷⁷. Для наблюдения, в частности, за Рогожским кладбищем к нему определены были из министерских чиновников смотритель и помощник, при чем последний «постоянно жил в зданиях кладбища»⁴⁷⁸. Когда шеф жандармов доложил Государю, что «крестьяне разных ведомств из саратовской губернии покидают свои жилища и толпами бегут за границу», то дано повеление возвращать их, «буде нужно, даже под конвоем войск⁴⁷⁹. В видах прекращения дальнейшего существования австрийской иерархии, обращено было прежде всего внимание на родоначальника ее – греческого митрополита Амвросия. Русское правительство категорически потребовало от австрийского немедленного удаления м. Амвросия из Белой Криницы и закрытия тамошнего раскольнического монастыря. На переданной министру иностранных дел графу Нессельроде «для дальнейшего направления» ноте Государь собственноручно написал: «сообщить г. Нессельроду, с тем, чтобы повторил мое решительное требование от австрийского правительства, чтобы мнимый монастырь был немедленно закрыт, а самозванец епископ выслан, как бродяга, и объявить австрийскому правительству, что ежели я не получу скорого удовлетворения в справедливых моих настояниях, я вынужден буду прибегнуть к другим, крайне мне прискорбным мерам»⁴⁸⁰. Требование русского Императора было удовлетворено: Белокриницкий монастырь был закрыт, а м. Амвросий, у которого не доставало «духу» возвратиться в патриархию, отправлен был на пожизненную ссылку в Цилли⁴⁸¹. Получив удовлетворение своим требованиям за границей, русское правительство у себя дома приняло «не гласные, но деятельные меры к отысканию скрывающихся раскольнических лжедуховных лиц»⁴⁸².

Но все меры, принятые против австрийской иерархии, оказались уже запоздалыми и потому желательного для правительства успеха они не имели. Меры стали применяться в то время, когда существование этой иерархии чрез поставление Амвросием преемника, – первого в строгом смысле раскольнического архиерея, являлось уже упроченным. При таком положении аресты раскольнических архиереев и попов являлись бесцельными, так как заарестованные в избытке заменялись новыми⁴⁸³. Благодаря принятым строгостям, австрийская иерархия при Николае I не смела только заявить себя в России открыто, оставаясь, по выражению московского митрополита Филарета, «кроющеюся в норах лжеиерархиею»⁴⁸⁴.

Прекращение раскола, как конечная цель правительственной системы. Выражение этой цели в изложенных распоряжениях. Меры против естественного нарождения раскола. Охранительные и карательные меры против совращения. Официальные духовные увещания. Льготы и поощрения для лиц, присоединяющихся из раскола к церкви и тому содействующих. Распоряжения о вторично уклоняющихся в раскол.

Прекращение раскольнической пропаганды, а с нею вместе и самого раскола составляло последнюю, конечную цель Николаевской системы действий по отношению к нему. В предыдущем изложении не трудно было видеть, что к этой именно цели с логической последовательностию направлялись все мероприятия. Терпя раскол statu quo, как явление застарелое, окрепшее, получившее даже права законности для своего существования, правительство видимо стремилось во что бы то ни стало остановить его дальнейший рост, преграждая пути и средства к его дальнейшему поддержанию и распространению. В твердой уверенности, что поставленный в такое положение раскол постепенно вымрет и прекратится сам собою, оно и от местных исполнительных властей требовало «обращать попечения свои более на пресечение раскольникам способов к распространению нелепых их верований и обрядов, нежели на искоренение раскола между людьми, к оному уже прилепившимися»⁴⁸⁵.

Раскол поддерживается и распространяется, как известно, двумя путями: чрез естественное нарождение и чрез совращение. В видах достижения отмеченной конечной цели, меры правительства рассчитаны были на возможно полное пресечение того и другого пути.

К мерам против естественного нарождения раскольников правительство приступило «со всевозможною осторожностию и осмотрительностию», применяя их действие «не вдруг во всей их силе и пространстве, но исподволь так, чтобы не произвести между сими людьми тревоги и озлобления»⁴⁸⁶. Опыт начат был с таких лиц, которые находились в наиболее беспомощном и беззащитном положении. Так, для первого раза правительство взяло «на свое попечение» малолетних круглых сирот, воспитывавшихся в рижской раскольнической богадельне и школе и в судиславльской богадельне Папулина. Чтобы «преподать им способы выйти из того заблуждения, в котором они воспитываются раскольниками», правительство распорядилось из них мальчиков «сдать в батальоны военных кантонистов», а девочек распределить в «благонадежные места и благотворительные заведения, по распоряжению приказов общественного призрения». Заявления от попечителей, «что они сами берут на свою ответственность воспитание и устроение судьбы таковых сирот», не принимались, и при рижской богадельне закрыто было после того самое сиротское отделение⁴⁸⁷. Еще правительство Александра I, ограничивая московских федосеевцев, требовало, как мы в своем месте видели, чтобы на Преображенском кладбище не держались воспитанники старше 14 лет⁴⁸⁸. Обнаруженное неисполнение этого требования послужило для Николаевского правительства основанием к тому, что оно «приняло само на себя обязанность пещись об участи сих сирот», – и не только уже Преображенского кладбища, но и Рогожского. Все подкидыши и сироты, поступающие для воспитания на московские раскольнические кладбища, – мальчики стали считаться военными кантонистами. В помещениях кладбищ разрешено было держать их только до 3-х лет: в возрасте от 3-х лет сначала до 12-ти, а потом до 15-ти отдавались в воспитательный дом, где указано было «размещать их так, чтобы они росли и воспитывались под надзором учрежденного начальства, а не отдавать их в сторонние руки»; старше же 15-ти лет зачислялись в учебные карабинерные полки. О малолетних девочках были те же правила, что и о мальчиках: взрослых начальство старалось «пристроить по возможности», а которым не находилось «приличного жития», оставлялись в воспитательном доме⁴⁸⁹. Закрытие в 1835 году на Рогожском кладбище училища дало правительству повод несколько расширить принятую им на себя задачу. Учеников этого училища повелевалось раздать родителям или родственникам, а «тех из них, которых нельзя надлежащим образом пристроить, по бедности родителей или родственников или по неимению оных, – взять в военные кантонисты»⁴⁹⁰. Таким образом, заботы правительства, кроме сирот, распространялись еще и на бедных детей. От забот о воспитании в православии безродных и бедных детей, призреваемых в общественных раскольнических заведениях, правительство перешло к подобным же заботам о незаконнорожденных детях «бессемейных раскольничьих девок и женщин, брошенных теми, с кем они имели беззаконное сожительство». Этих последних правительство распорядилось уже прямо крестить в церкви, а чтобы «не дать укорениться (в них) раскольническим понятиям», своевременно отбирать у матерей: мальчиков, по достижении узаконенного возраста, зачислять в военные кантонисты, а девочек пристраивать, по усмотрению приказов общественного призрения⁴⁹¹. В конце 30-х и начале 40-х годов приняты были следующие меры «к обращению раскольников в православие» в округах военного поселения. Для беспоповцев велено здесь «однажды и навсегда составить семейные списки» и «никакой прибыли» по ним уже не допускать. Удостоверенные корпусным командиром и подписанные членами окружных комитетов, эти списки должны были храниться по экземпляру в окружных комитетах, у приходских священников и при молитвенных домах «для отметки по оным убыли и поверки раскольников». Наставники обязывались «не умножать числа собратий своих». Позволившие себе увеличить в списке число раскольников или даже допустить в молитвенный дом «из таких людей, которые в списке у них не значились, хотя бы они были и раскольники», предавались суду. Венчаться раскольники обязаны были в церкви и давать подписку, что детей своих они будут воспитывать уже в православной вере. Вновь рождающихся у раскольников детей вообще (т. е. не только у беспоповцев, но и поповцев) велено крестить в церкви и раскольниками их уже не считать. Мальчики, не крещенные в церкви, зачислялись в военные кантонисты, «как незаконнорожденные». На местные власти и приходских священников возлагалось строго наблюдать», чтобы «все дети ходили в церковь и свято наблюдали все уставы православной церкви». Поэтому и погребение раскольников «по их уставам» разрешалось «только в отношении к людям в расколе уже закоренелым», но на детей это разрешение «не распространялось»⁴⁹². Последние правила касательно крещения и погребения раскольнических детей и исполнения ими налагаемых церковью христианских обязанностей одновременно велено было распространить кроме того на раскольников тульского и ижевского оружейных заводов – только в той мере, в какой это по местным обстоятельствам будет возможно и удобно, без опасения каких-либо вредных последствий, по видам сохранения порядка и благоустройства в оружейном обществе»⁴⁹³.

Логикой своих распоряжений правительство вызывалось посредством принятых мер и на дальнейшую и более широкую борьбу с естественным нарождением раскола. Так, после объявления всех семейных беспоповцев блудниками, их дети, как незаконнорожденные, очевидно, подлежали крещению в церкви и зачислению в кантонисты. Но в отношении других мест правительство ограничилось лишь разрешением священникам «совершать святое крещение над теми из раскольнических детей, которые будут для того к ним приносимы», и наблюдением, чтобы «таковые дети впоследствии исполняли христианские обязанности по правилам православной церкви»⁴⁹⁴. Не возбранялось и «погребать бывших в расколе с отпеванием священническим», но единственно «в предположении, что или сами они пред смертию раскаялись в своем заблуждении, или родственники их будут о том просить, согласно с желанием умершего присоединиться к церкви, предупрежденным смертию»⁴⁹⁵. Принцип осторожности, который в данном случае стоял на первом плане, не позволил идти дальше. Мало того, во избежание «тревоги и озлобления» раскольников, правительство вынуждено было на этот раз даже поступиться своим взглядом. По поводу запроса рижского генерал-губернатора «касательно крещения незаконно прижитых раскольницами детей» последовал ответ: «что везде незаконнорожденными признаются дети, рожденные от лиц женского пола, не сожительствующих мужу по правилам своего верования или подкинутые для сокрытия виновников преступного рождения, на которых единственно и должно распространяться» требование о крещении. Очевидную фальшь и неискренность этого ответа, вынужденного безвыходностью положения, хорошо, разумеется, сознавало и само правительство, чем и объясняется данное вместе с ответом «к собственному руководству» губернатора следующее любопытное наставление: «не следует возбуждать вопросов и желать точности в таких предметах, которые негласно допускаются, как изъятия из общих законов»⁴⁹⁶. Этим назиданием правительство, очевидно, хотело впредь устранить неизбежность с своей стороны подобных же ответов.

Остановить или, по крайней мере, ослабить естественный прирост раскола в массе правительство рассчитывало, видимо, другими средствами. Именно: оно обещало восстановление раскольнических детей во всех правах законных детей, если они присоединятся к церкви и дадут «обязательство неуклонно состоять в православии или единоверии». будет-ли присоединение при жизни или по смерти родителей – это безразлично. В первом случае родители-раскольники обязывались «подпискою, чтобы они отнюдь не осмеливались совращать обратившихся на путь истины детей в свою ересь и даже оказывать оную между ними, под опасением за противное быть преданными суду и наказанными как совратители»⁴⁹⁷. Сверх того, чтобы «подать благий пример к оставлению раскольнических заблуждений», обратившимся в православие детям раскольников правительство считало «необходимо нужным оказывать особое покровительство и защиту». Родителям их, напр., внушалось административным порядком не лишать их «за дело совести» наследства, дети, пожаловавшиеся на притеснение со стороны родителей за переход в православие, отделялись от них, причем также принимались, нужно думать, меры к обеспечению отделяемых в материальном отношении, к лишению родных возможности отнять у обращенных причитающиеся им доли наследства, хотя прямо в распоряжении об этом и не говорится⁴⁹⁸.

Меры, направленные против совращения в раскол-пропаганды в собственном смысле были, частию, охранительные, частию, карательные.

Сам Государь смотрел на охранение «ненарушимости православной веры в своих верноподданных», как на одну «из великих обязанностей, возложенных на него Провидением»⁴⁹⁹. Его охранительные заботы простирались не только на Россию, но и за пределы ее. Наше посольское духовенство обязано было «по возможности дознавать и доводить до сведения своего начальства, для сообщения министерству внутренних дел, о тех российских подданных, проживающих за границею, которые совратятся из православия»⁵⁰⁰. Внутри России, помимо общего усиленного надзора, предпринят был целый ряд отдельных охранительных мероприятий. Так, смешанные браки – православных с раскольниками дозволялись только под условием присоединения последних к церкви, «с отобранием от них подписки, что до конца жизни они пребудут в православии твердыми и детей будут воспитывать в православной вере»⁵⁰¹. Если же браки раскольников с православными венчались «в раскольнических церквах, домах и часовнях», то с раскольниками и совершителями таких браков поступалось, «как с совратителями»⁵⁰². Поэтому, напр., о браках раскольников с единоверцами в Забайкальском крае, совершенных по раскольническому обряду, Государь повелел произвести «строгие исследования»⁵⁰³. Смешанные семейства (из православных и раскольников), как равно и те раскольнические, где православные жили в услужении, состояли под особым секретным надзором полиции⁵⁰⁴. Раскольники вредных сект (не приемлющие брака и молитвы за царя) совсем лишались права брать к себе православных детей «под каким бы то видом ни было»⁵⁰⁵. Если совращался в раскол владелец крепостных, то его имение поступало в опеку «для охранения православия состоящих в нем». Сам совратившийся не мог уже иметь у себя православную прислугу и жить в поместье с православным населением. Если у него были малолетние дети, то «о мерах к охранению их православия» представлялось на Высочайшее усмотрение⁵⁰⁶. Местности, не безопасные в отношении пропаганды, изолировались от посторонних посетителей. Напр., раскольникам войска донского воспрещались отлучки в посад Лужки, в видах «прекращения распространения лужковской секты». Потому, при увольнении в другие места, в паспортах «с точностию» указывалось, «куда и для чего они отправляются» и строго наблюдалось за своевременным их возвращением⁵⁰⁷. В самом войске донском, под строгою ответственностью станичных властей, воспрещалось проживать таким из посторонних лиц, которые так или иначе могли содействовать «к утверждению и распространению раскола» (напр., обучением по старопечатным книгам детей грамоте, перепискою таких книг, отправлением богослужения) ⁵⁰⁸. Расположенные в некоторых посадах черниговской губернии для усиления надзора войска время от времени сменялись в тех видах, чтобы «не свыклись с раскольниками и не подверглись их влиянию в религиозном отношении»⁵⁰⁹. В пермской и тобольской губерниях «закоренелые раскольники постепенно перемещалась на жительство в богословские заводы⁵¹⁰. В видах «пресечения раскола» в Сибири, ссыльно-каторжные раскольники временных сект, по окончании срока ссылки, не селились среди православных, а «особо, в отдаленных местах с запрещением отлучек далее своих волостей». Раскольники же особенно вредных сект и сосланные за совращения совсем лишались отлучек⁵¹¹.

Пропаганда раскола нашим законодательством, как известно, всегда воспрещалась, подвергая виновных уголовной ответственности. В царствование императора Николая I, когда закон, «по благой терпимости равно охранял и все исповедания, признанные правительством», воспрещалось распространять раскол и среди иноверцев, не исключая евреев. Настоятель Топозерского раскольничьего скита, совративший в раскол лютеранина, предан был суду, как нарушитель закона, по коему «одна господствующая церковь имеет право в пределах государства убеждать подданных иноверцев к принятию ее учения о вере»⁵¹². Несколько раньше этого в могилевской губернии два еврея крестились по раскольническому обряду. Согласно Высочайшему повелению, поручено было увещание их принять православие, с предупреждением, что иначе они лишатся тех льгот и преимуществ, которые предоставлены евреям-христианам, и так указывалось поступать впредь с другими евреями, «увлеченными в какие-либо расколы». Совершители крещения обязаны были строжайшею подпискою, чтобы на будущее время они ни под каким предлогом не осмеливались крестить иноверцев, «под опасением неминуемой ответственности и взыскания», а бывшие при крещении восприемники и свидетели получили подтверждение не участвовать более при таинствах, которые «не позволены законом»⁵¹³.

Дела о совращениях во всех присутственных местах выводились из обыкновенной очереди⁵¹⁴ и не подлежали даже действию Высочайших манифестов⁵¹⁵. «Давность в делах сего рода» не принималась «в рассуждение», так как «отступление от православия» являлось, по изъяснению секретного комитета, преступлением «не только в минуту отпадения, но есть преступление продолжающееся во все то время, доколе отступивший не возвратится к православию»⁵¹⁶.

Факт совращения обычно устанавливался предварительным следствием, по возможности, ускоренным, особенно если совратители были не из местных жителей (§§ 17 и 19). Вполне дознанный следствием совратитель заключался в тюрьму (§ 26). но прежде суда подлежал увещанию «для обращения в недра православной церкви». Если увещание достигало цели, то судебное дело прекращалось (§ 19). Если же увещания не имели успеха, совратитель упорно оставался в своем заблуждении, то после того он уже подвергался суду по законам (§ 20) ⁵¹⁷. По законам совратители подлежали «отчуждению от обществ, на которые они имели вредное влияние»⁵¹⁸: годные к военной службе отдавались в кавказский или сибирский корпуса, а неспособные и женщины ссылались: из внутренних губерний России в Закавказье, с Кавказа – в Сибирь, а из Сибири в Якутскую область⁵¹⁹. Таково было общее правило. Но случаи ссылки в Сибирь бывали и из внутренних губерний. Так, один отставной солдат «за отступление от православия и совращение жены своей в раскол» лишен был ордена св. Анны и сослан «в отдаленнейшие места восточной Сибири»⁵²⁰. Положение как присужденных к военной службе, так и сосланных было довольно тяжелое. Присужденные к военной службе зачислялись рядовыми «без выслуги»: им не давалось ни временных отпусков, ни отставки⁵²¹. Сосланные в закавказские провинции селились там «в местах, представляющих менее физических богатств и удобств к жизни», и в поселках «из последователей различных сект, в существе правил между собою несходных»: поповцы и беспоповцы, «заблуждения коих заключаются преимущественно в приверженности к обрядам и наружным предметам верования», селились с духоборцами, «отвергающими всякие обряды»⁵²².

Что касается до совращенных или уклонившихся в раскол⁵²³, то дело о них ограничивалось в большинстве одними духовными увещаниями⁵²⁴. Сначала увещания производились на месте – приходским священником, благочинным или другим, нарочито для того назначенным лицом, а потом, в случае неуспешности, увещания производились в духовных правлениях, консисториях или даже лично самим архиереем⁵²⁵. Увещания должны были вестись «в духе любви и кротости», отнюдь не выходя из границ чисто духовным мер⁵²⁶. Поэтому, напр., Св. Синод отклонил ходатайство одного преосвященного, который, в виду «замеченной безуспешности увещаний без полицейских чиновников и, напротив, действительности в присутствии и при содействии» их, просил разрешения «увещевать при чиновнике полицейском»⁵²⁷. Полицейское содействие допускалось лишь «для наблюдения за неуклонностью раскольников от духовных увещаний и для ограждения их от влияния сторонних лиц, которые старались бы поддержать в них заблуждение». Но и в этих случаях содействие оказывалось «без всякой формальности и огласки», почему обращаться за ним, в случае надобности, следовало «на словах»⁵²⁸.

Для увещаний на месте следовало «выбирать время, иногда удобное для призвания увещеваемого, а иногда для посещения его». На вызов с тою же целию в город указывалось «назначать зимние месяцы, как более свободные от сельских работ и не вызывать из семейства более одного, а из селения более 10 человек зараз, как бы велико ни было число лиц, подлежащих увещанию». Увещание вызванных и обратное возвращение их домой предписывалось производить «без замедления»⁵²⁹. Ярославская духовная консистория возбуждала ходатайство о содержании вызванных на увещание в тюрьме, «к предотвращению побегов». Но высшей церковной и гражданской властию это ходатайство признано было не заслуживающим удовлетворения⁵³⁰. Тюремному заключению из увещеваемых подвергались лишь «оказавшие дерзость и неповиновение», – «сколь можно отдельно один от другого, дабы не имели возможности взаимно поддерживать себя и укрепляться в заблуждении». Все же прочие находились только под полицейским надзором⁵³¹.

Сколько времени должны были продолжаться увещания в случае их безуспешности, с точностию не указывается. Говорится лишь, что на них следовало давать «сколь можно более времени»⁵³². Так, напр., в первоначальной стадии – чрез приходского священника они должны были продолжаться «не менее трех месяцев»⁵³³. Архангельский преосвященный Варлаам пытался просить у Синода более определенных указаний насчет срока безуспешных увещаний. Но Св. Синод ответил, что следует продолжать увещания «без стеснения сроками», «доколе не достигается благая цель, или не получится твердое убеждение в ожесточенном уклонении от церкви»⁵³⁴. Тогда преосвященный, имея в виду последнее указание, в следующем году снова запросил Синод: «чрез сколько лет можно считать совершенно отпадшими от церкви заряженных духом раскола после постоянных, но безуспешных увещаний»? Но и на этот раз преосвященный не получил желаемого ответа. Синод указал ему руководствоваться прежними правилами, «не возбуждать никаких новых вопросов, а наблюдать лишь неослабно, чтобы увещания заблуждающим продолжались постоянно... до того времени, пока они не обратятся к истине, на что и невозможно назначать срока, но и не следует оставлять упования, что рано или поздно последует их возвращение к церкви»⁵³⁵.

Если увещеваемые присоединялись к церкви, то делопроизводство о них прекращалось (§§ 11 и 19). С них бралась подписка «быть в православии твердыми и с раскольниками никакого согласия в религиозных мнениях не иметь» (§§ 11 и 13). Приходские священники обязаны были прилагать «пастырское попечение к утверждению их в православной вере и к исполнению ими христианских обязанностей, представляя архиерею ежегодно о всех обратившихся секретную ведомость в продолжении трех лет», а местная гражданская власть должна была наблюдать. «будет-ли обращенный в православие исполнять все предписанные уставом св. церкви христианские обязанности» (§ 16)⁵³⁶. О «непреклонных» раскольниках сообщалось гражданскому начальству и дело о них тогда получало уже «судебное окончание»⁵³⁷.

Принимая меры против новых уклонений в раскол, правительство не оставляло своими попечениями и раскольников. Кроме мер «убеждения и кротости»⁵³⁸, правительство старалось расположить их к возвращению «в недра церкви» милостями. Так, супружеские сожительства присоединяющихся к церкви раскольников получали силу законных браков со всеми, вытекающими отсюда для них и их детей последствиями⁵³⁹. Если раскольники присоединялись к церкви во время производства над ними по преступлениям против веры следствия и суда, то последние немедленно прекращались⁵⁴⁰. Освобождались они и от «взыскания, назначаемого по положениям комитета министров за проступки по содержимой ими ереси», – без представления о том комитету⁵⁴¹. Даже доносы раскольников на новоприсоединяемых, что те принадлежали к беглым, жили в их обществах под чужими именами и фамилиями, оставлялись без последствий⁵⁴². Сосланные в Закавказье по проступкам против веры, по обращении в православие, получали право возвращаться во внутренние губернии и здесь приписываться к обществам, исключая прежних, с трехлетнею от податной повинности льготою. Сначала приписка делалась по взаимному их и избранных ими обществ согласию, но потом самим возвращающимся предоставлено было только «избрать губернию и податное состояние», назначение же общества стало зависеть от местного губернатора, который не должен был допускать их приписки лишь в прежние общества и «где не было православных приходов»⁵⁴³. Добровольным поселенцам из раскольников в Закавказье, в случае присоединения к церкви, разрешалось возвращаться с трехлетнею льготою от податной повинности, «по их желанию, даже в прежние места их жительства и без согласия на то общества»⁵⁴⁴. Право свободной приписки к обществам и трехлетняя льгота от податной повинности предоставлялись и тем из обратившихся к церкви раскольников, которые, по собственному желанию, оставались в Закавказском крае⁵⁴⁵, а в 1858 году на них распространена была подобная же 10-летняя льгота, дарованная там православным переселенцам⁵⁴⁶.

С другой стороны, считая борьбу с расколом делом первостепенной государственной важности, правительство поощряло своим вниманием и тех лиц, которые так или иначе заявляли свое усердие и полезность на этом поприще. Лица духовного звания, за обращение значительного числа раскольников, особенно вреднейших сект, по статуту получали право на орден св. Анны⁵⁴⁷. Графу Строганову, «при ревностном содействии и благоразумных распоряжениях» которого в одном из его имений присоединились к церкви более 3000 раскольников, при особом рескрипте объявлена была «Монаршая признательность», причем «ревность» ею поставлена «в пример другим помещикам, в имениях коих находятся раскольники, для возбуждения чрез то и в них подобной ревности об искоренении сего зла»⁵⁴⁸. Двум крестьянам, «содействовавшим собственным примером и убеждениями к обращению из раскола в православие прочих своих односельцев», пожалованы были серебряные медали на Аннинской ленте с надписью: «за усердие»⁵⁴⁹. Одной камышинской мещанке «за оказанную ею ревность к православию несогласием принять перекрещение в поморскую секту и открытием правительству людей, производящих такое зловредное действие», Св. Синодом назначена денежная награда в размере 100 рублей⁵⁵⁰.

Поощряя присоединения к церкви, правительство тем суровее карало за вторичное уклонение в раскол. Находя неоднократное отпадение от православия крайне соблазнительным и «вредным для непоколебимости господствующей религии», оно решило только раз прощать присоединяющихся к церкви раскольников, а после вторичного уклонения уже не освобождать их от установленных наказаний, хотя бы они и принесли опять полное раскаяние⁵⁵¹. Поэтому присоединяющиеся к церкви и, вследствие того воспользовавшиеся теми или иными льготами, предупреждались, что «в случае нового уклонения их в раскол, они подвергнутся взысканию по всей строгости законов»⁵⁵². Так, беспоповцы, которые принимали православие нередко только в видах узаконения детей, при вторичном уклонении, ссылались «с лишением всех прав состояния»⁵⁵³. Возвращенные из ссылки, вследствие обращения в православие, по уклонении в раскол, снова ссылались «уже безвозвратно»⁵⁵⁴. Однако правительство не могло выдержать до конца принятого решения касательно вторично уклоняющихся в раскол. В 1838 году одна крестьянка, присужденная за вторичное совращение к ссылке, но до приведения судебного приговора в исполнение раскаявшаяся, по положению комитета министров оставлена была «на прежнем месте жительства», после чего настоящее положение комитета решено принять «в руководство и на будущее время, при разрешении подобных случаев»⁵⁵⁵.

Общая характеристика Николаевской системы мероприятий против раскола и правительственная точка зрения на причины ее малоуспешности. Неточность и неправильность практического применения системы в зависимости от недостаточности административно-полицейского надзора и неблагонамеренности его представителей. Бессилие «мудрой» политики правительства в борьбе с «золотою» политикой раскола.

Ясно выраженная цель, строгая последовательность, полнота и законченность направленных к ее осуществлению мероприятий, – таковы черты изложенной системы Николаевского царствования. Если некоторые распоряжения не согласуются между собою и даже противоречат одно другому, то взятые только отрывочно и в отдельности. Рассматриваемые же по совокупности и с точки зрения конечной своей цели, все распоряжения, не смотря на многочисленность и разновременность их издания, составляют одно логически связное, стройное целое, проникнутое одной основной мыслию и направленное к достижению известной, строго определенной, ясно и точно сознанной задачи. Секретно-осторожное и постепенно-неуклонное⁵⁵⁶ проведение этого целого в жизни раскола в корне разрушало его церковно-общественную организацию в настоящем и ставило на путь естественного и неизбежного вымирания в будущем.

Но, как известно, практическое осуществление этой системы не дало тех результатов, на которые она рассчитывалась. Более или менее продолжительный опыт применения ее показал, что раскол под действием ее количественно не вымирал и внутренне не ослаблялся. Таким образом, крепкая и стойкая на бумаге, Николаевская система для живой борьбы с расколом оказалась малопригодной и бессильной.

Когда в начале царствования Императора Александра II внесенною на обсуждение Совета министров запиской митр. Григория возбужден был вопрос: «какой системе в отношении раскольников следовать на будущее время – теперешней-ли или избрать иную?» то решено было, что «в изменении ныне действующей системы надобности не представляется»⁵⁵⁷. Если долгая, напряженная и прочно организованная борьба с расколом не приводила к ожидаемым результатам, то причину этого тогдашнее правительство не без основания усматривало не столько в самом характере принятых мер, сколько в «неточном и неправильном» их выполнении⁵⁵⁸. Подводя итоги своей двадцатипятилетней деятельности по борьбе с расколом, правительство должно было придти к заключению, что распоряжения его о расколе оставались на деле «большею частью» неисполненными⁵⁵⁹.

Дело в том, что принятая система, как система внешних запретов и ограничений, опиралась в своем успехе всецело на внешний, административно-полицейский надзор. Но при помощи одного только внешнего надзора, как бы прочно не был он организован, нельзя было, разумеется, уследить за всем, происходящим в расколе и, таким образом, обнаруживать и благовременно пресекать все противозаконные поступки раскольников. Строгости надзора раскольники противопоставили с своей стороны хитрость, изворотливость, двуличие и скрытность и, действуя на этой почве, они, как показал опыт, незаметно для «прозорливого» правительства и без особого ущерба для себя, умели обходить самые основные для них ограничения. Недостаточный сам по себе, установленный за раскольниками надзор оказывался на практике и совсем малодействительным, по причине той «неблагонамеренности исполнителей в низших инстанциях», о которой вынуждено было официально говорить само правительство⁵⁶⁰. Разумеем постоянное потворство и послабления расколу со стороны полиции и других мелких административных властей, для которых, говоря словами московского митр. Филарета, личная корысть была «любезнее закона и порядка», а «раскольнические деньги дороже православия»⁵⁶¹. Меры неуклонной строгости вверху, хорошо раскольниками окупаемые, заменялись мерами «невнимания и потачливости» внизу⁵⁶². Облеченные доверием правительства лица являлись на деле еще «более доверенными лицами раскольников»⁵⁶³. Последние нередко осведомлялись из Петербурга о всех намерениях и предположениях высшей администрации касательно раскола и, прежде чем принимались те или другие меры, раскольники уже успевали приготовиться к ним и, в свою очередь, принимали меры противодействия. «Все, что делается относящееся до них в высших начальствах самое секретное», писал о раскольниках митр. Филарет: «они обыкновенно знают прежде всех»⁵⁶⁴. Из отчетов чиновников, знакомившихся с состоянием раскола, видно, что у раскольников имелись свои «агенты», своя «полиция». «Купечество Галицкое сообщает, напр., Брянчанинов: «посредством своих агентов следит за всеми действиями правительства и имеет сношения с преданными чиновниками»⁵⁶⁵. «У раскольников Уренской волости», пишет другой исследователь костромского раскола Арнольди: «есть своя полиция; они прежде местного начальства узнают всякую новую меру правительства, относящуюся до раскола, и такие вести передаются из одной деревни в другую с неимоверною быстротою»⁵⁶⁶. Полицейско-почтовые сношения подобного рода не ограничивались пределами таких мелких районов, как волость. а распространялись на всю Россию. Напр., галицкие раскольники, как это удалось установить Брянчанинову, поддерживали постоянные и самые живые сношения с своими одноверцами в Петербурге, Москве, Н.-Новгороде, Архангельске, Вологде, причем «везде у них были ходатаи по делам раскола»⁵⁶⁷.

Раскольнические наставники поучали свою паству: «аще враг требует злата, дадите, аще почести, дадите, да не до конца будем обидами, от лютых зверей угрызаеми». Для подкупов раскольники, действительно, не жалели денег, оправдывая свои действия изречениями: «избавление мужеви свое ему богатство», или: «искупующе время, яко дни зли суть»⁵⁶⁸. На данный предмет у них существовали даже особые общественные капиталы, которые постоянно пополнялись или добровольными приношениями или посредством общественных раскладок⁵⁶⁹. Напр., командированный в 1845 году в Черниговскую губернию чиновник министерства Алябьев, между прочим, обнаружил, что староста раскольничьей слободы Гуровичи, при сборе казенных податей, брал еще с каждой ревизской души известную сумму «на хождение по делам», касающимся раскольников и «на подкуп» для решения этих дел в их пользу⁵⁷⁰. Для полиции раскол сделался неиссякаемым источником доходов – «золотым кладом», «золотым дном»⁵⁷¹.

В результате «мудрая» политика правительства оказалась бессильною бороться с «золотою» политикой раскола. «Раскол имеет в своих руках силу денежную», писал в своем отчете граф Стенбок: «которая одна могла бы сделать бесполезными все старания правительства»⁵⁷². «Какие бы мудрые и верные меры не были придуманы правительством против раскола», с безнадежностью замечал в своем отчете П. И. Мельников: «они до тех пор не будут исполнены в точности, пока у полицейских чиновников будут руки, а у раскольников деньги»⁵⁷³. Сами раскольники о своем положении не без иронии замечали: «нынче и царство-то небесное трудно получить и помучиться-то за Христа нельзя: все на деньгу пошло»⁵⁷⁴. Впрочем, в своих заключениях о бессилии правительства раскольники шли и дальше. Они говорили: «есть у нас в Питере большой министр, который и царю воли не дает, и здешним судьям не потакает, и держится за нас покамест тайно, а придет время, он и объявится» и что вообще среди высших государственных сановников есть тайные последователи раскола, своего рода «Никодимы», которые «утоляют антихриста и христианы беспечальны творят»⁵⁷⁵.

Как же на самом деле жили и чувствовали себя раскольники при «гонительной» для них Николаевской системе мероприятий и какими последствиями действие этой системы отобразилось в их жизни?

Сохранение раскольниками общественной собственности путем записи, купли-продажи и завещаний на имя подставных лиц. Секретные пожертвования на общественные нужды раскольников. Противодействие распоряжениям правительства со стороны Рогожского и Преображенского кладбищ. Правительственные ревизии раскольнических общежительств. Тайные раскольнические богадельни и общежительства. Отношение раскольников к личным ограничениям. Способы и средства, к которым прибегали раскольники для обхода и ослабления личных ограничений в отношении общественных должностей, почетных званий и знаков отличий, обучения детей, паспортов и отлучек. Сношения раскольников между собою. Секретная раскольничья переписка. Результаты семейственных ограничений раскольников: перевенчивание и исправление раскольничьих браков, венчанных в церкви; фиктивные записи раск. браков в метрические книги; фальшивые брачные свидетельства. Бессилие правительства в борьбе с раскольническими сводами.

Лишенные права на владение общественной собственностью, раскольники стали номинально записывать свое общинное имущество на подставных лиц. Напр., московские филипповцы неоднократно переписывали свое общинное имущество с одного лица на другое, вновь являвшееся в Москве и на успевшее навлечь на себя подозрения в принадлежности к филипповщине: до 1847 г. их общественный дом записан был на имя купца Молоткина, а с 1847-го – на имя одного из сыновей бурмистра князя Кочубея К. А. Беляева⁵⁷⁶. Назначенное к продаже с аукциона имущество Преображенского кладбища почти все фиктивно куплено было попечителем кладбища Ф. Гучковым за 75000 рублей и только незначительная часть (за 1403 р.) – купцом Н. Гусаревым⁵⁷⁷. Когда со стороны тогдашнего московского генерал-губернатора князя Голицына сделан был в контору кладбища запрос, куда поступил вырученный капитал, то ему ответили, что хотя деньги еще и не внесены Гучковым, но что за него, под личной ответственностью, поручились купцы Матвей Григорьев и Алексей Никифоров. «Это был обман очевидный», замечает летописец кладбища: «ибо всеми недвижимыми собственностями кладбище владеет и поныне, не взирая, что они числятся за Гучковым»⁵⁷⁸. Действуя чрез подставных лиц, раскольнические общества довольно свободно делали и новые приобретения. Преображенское кладбище таким путем купило несколько домов в самой Москве, после того как его имущество продано было с аукциона⁵⁷⁹. Оно же купило в Стародубском уезде Черниговской губернии «значительное количество земли с лесною дачею, для устройства там помещения общины»⁵⁸⁰. Настоятель Преображенского кладбища Семен Козьмин на земле государственных крестьян подмосковного села Черкизова для «девок и певчих» кладбища «выстроил небольшие дома, записав их на лицо, принадлежащее кладбищу». За «позволение строиться» платилось хозяину участка, квартальному надзирателю, частному приставу и землемеру⁵⁸¹. Выгорецкое общежительство купило за 60.000 р. дом в Петербурге, записав его на племянниц своего настоятеля⁵⁸².

Духовные завещания в пользу старообрядческих обществ, отклоняемые правительством, как незаконные, фактически не всегда утрачивали свою силу и первоначальное назначение. Так, дом купца Долгова, после того как завещание его в пользу Выговской пустыни не было утверждено Государем, только номинально перешел во владение наследницы покойного – Голашевской. На самом деле домом управлял доверенный Выговской пустыни и все доходы с него поступали в пользу этой последней. А так как Голашевская была особа недалекая, то к ней от пустыни приставили особую няньку, которая смотрела за всеми ее действиями в Петербурге, потворствовала всем ее капризам, но удерживала ее от замужества⁵⁸³.

Впрочем, свои пожертвования на общественные нужды, равно как и духовные завещания с подобным же назначением, раскольники стали направлять при посредстве частных доверенных лиц. Когда, напр., устроитель Судиславльской богадельни Папулин был арестован, то, по отчету Брянчанинова и Арнольди, «не проходило почтового дня, чтобы в почтовой конторе г. Судиславля не получались деньги на имя Папулина из Москвы, Петербурга, Ростова, Рыбинска и других городов России»⁵⁸⁴. В 1846 году купеческая дочь Соколова, согласно завещанию своего отца, внесла на Преображенское кладбище 100.000 рублей⁵⁸⁵. Из этих денег 60.000 руб. Преображенским кладбищем с доверенными лицами разосланы были по провинциальным общинам городов: Ярославля, Данилова, Борисоглебска, Романова, Рыбинска, Судиславля, Кинешмы и Галича⁵⁸⁶. В отчете Синицына передается, что угличский купец Выжилов, местный главарь филипповского согласия, получил на «милостыни», по завещанию одного кашинского купца, – 31.000 руб. и одной крестьянки – 10.000 рублей⁵⁸⁷. В духовных завещаниях подобного рода душеприкащику обыкновенно предоставлялось сделать пожертвование в известном размере на богоугодные дела, по его усмотрению, а куда и сколько дать, о том изъявлялась воля завещателя словесно или в частной записке. С формально-юридической точки зрения завещания таким образом не представляли ничего противозаконного и потому беспрепятственно утверждались присутственными местами. Для примера приведем духовное завещание Ф. Рахманова, утвержденное Московской гражданской палатой 29 июля 1854 г. «Завещеваю душеприкащикам... из оставшегося по смерти моей капитала на поминовение грешной моей души, на раздачу неимущим и бедным людям, нищей братии, а равно на искупление должников, содержащихся под стражей за долги, употребить такую сумму, какую они, душеприкащики, заблагоразсудят, с общего всех их согласия, по их благоусмотрению, ибо я сие совершенно предоставляю на их добрую волю и уверен в них, что они исполнят мое назначение вполне». Из «следственного дела Кочуева и других раскольников», где находится подлинник приведенного завещания, видно, что на дела благотворения отчислялось 600.000 рублей, из них от 300 до 400 тысяч на Белую Криницу⁵⁸⁸.

Московские раскольнические кладбища – Рогожское и Преображенское особенно слабо уступали преобразовательным планам правительства. «Золотая политика Рогожская и Преображенская», объяснял м. Филарет: «умеет сохранить себя непобежденной от мудрой политики правительства, чрез мелких людей достигая не малых целей»⁵⁸⁹. Со всеми нужными людьми от генерал-губернаторского лакея до обер-полицеймейстера и от рядового приходского священника до «весьма уважаемого» митрополитом архимандрита деятели московских раскольнических кладбищ стояли «в коротком знакомстве»⁵⁹⁰. Нужным лицам платилась «приличная благодарность», те были «довольны платой за труды», а кладбища оставались «свободными в своих действиях»⁵⁹¹. Количество проживающих, напр., на Рогожском кладбище с каждым годом возрастало: цифра «лицевых», т. е. представляемых в ежегодных ведомостях конторой кладбища московской полиции, с 990 человек в 1823 году возросло в 1840 году до 1588-ми. Кроме «лицевых» на Рогожском кладбище постоянно проживало немало беспаспортных, беглых, пришлых из разных мест монахов и монахинь и т. п. На случай сокрытия там устроены были особые тайники, которые хотя и были известны московской полиции, но свидетельствуемы не были⁵⁹². На Преображенское кладбище принимались лица моложе узаконенного возраста (многие девушки 18 и 16 лет), беспаспортные и беглые⁵⁹³. При прописке первых происходила «утайка лет», беспаспортные проживали на кладбище «под предлогом свидания с родственниками», беглые и с фальшивыми паспортами или совсем не прописывались, или же записывались, при помощи кладбища, в московские мещане⁵⁹⁴. Последнее достигалось кладбищем чрез покупку паспортов после умерших мещан в доме московского мещанского общества, где это злоупотребление было настолько выгодно, что «едва-ли могло быть пресечено навсегда». Настоятель Преображенского кладбища Семен Козьмин кроме того имел еще «тесную связь» с обер-аудитором московского коменданта Барышниковым, чрез которого получал паспорты умерших солдаток. Если показанные в паспортах лета приблизительно совпадали с летами женщин, которых хотели приютить на кладбище, то обер-аудитору уплачивалась «определенная сумма»⁵⁹⁵. Кладбище старалось хранить эти паспортные операции «в глубокой тайне», заботясь о том, чтобы «никто даже из проживающих на кладбище не имел полных сведений о всех паспортах сомнительных». Между прочим, в этих видах «ни один конторщик, заведывающий сею частию, не оставлялся в управлении ею несколько лет»⁵⁹⁶. Если для тех или других лиц, незаконно проживающих на Преображенском кладбище, оставаться в Москве по обстоятельствам было «опасно», то они отправлялись в «иногородние общины» напр., в Коломну, Судиславль, Горбатов или же скрывались «близ самой Москвы» по деревням, где «надзор становых приставов столь был ослаблен определенною платою, что беглый делатель фальшивой монеты шел туда, как в верный покров»⁵⁹⁷. На случай внезапного посещения кладбища кем-либо из высшего начальства, настоятелем Семеном Козьминым сделано было, между прочим, следующее любопытное распоряжение: «Все проживающие в богаделенных домах мужского приюта, – приходящие в харчевую палату к обеду и ужину, должны иметь при себе шляпы; в случае посещения начальственных лиц, те, которые не имеют права проживать в богаделенном доме, отзывались бы. что они бедные люди, приглашенные из милосердия к трапезе»⁵⁹⁸.

Хорошо оплачивая «расположение» местного начальства, Преображенское кладбище постоянно нарушало и другие, установленные в отношении его ограничения. «Видите мою готовность», говорил, напр., попечителям кладбища заведывавший его делами при московском генерал-губернаторе князе Голицыне чиновник Тургенев: «ручаюсь за успех, но помогите». В лице Тургенева кладбище, по отзыву его летописца, имело «самого близкого ходатая по своим делам при князе», «заблаговременно» получало от него извещения «о новых постановлениях, относившихся до богаделенного дома», а «в знак признательности» платило ему ежегодно 7000 рублей⁵⁹⁹. Такого же ходатая «по всем присутственным местам» кладбище имело, напр., в лице своего смотрителя Стрешнева (родственника Тургенева). Оно «с радостью определило ему 2000 руб. жалованья, годовую порцию муки, масла, круп, дров, овса, сена и «не боялось более генерал-губернатора»⁶⁰⁰. Здания кладбища, по мере надобности. исправлялись, насильственною смертию умершие и подкинутые мертворожденные младенцы хоронились беспрепятственно, скоропостижная смерть кого-либо из насельников кладбища в полицейском следствии называлась «долговременной болезнию» и т. д.⁶⁰¹. Вообще как многочисленны были нарушения кладбищем порядка и насколько эти нарушения бывали важны, можно судить по следующему примеру. Смотритель кладбища Жарков, «проникший во все ухищрения федосовские», «отверг предложение попечителей принять годовую плату за скрытие найденных им злоупотреблений, а объявил, что каждое нарушение порядка оценит отдельно». Тогда кладбище вынуждено было выплачивать ежегодно одному только Жаркову 40.000 рублей⁶⁰².

Экстренные правительственные ревизии раскольнических общежительств также не достигали цели. О них обычно раскольники предупреждались и успевали вовремя принять меры предосторожности. Вот, напр., рассказ самого Государя Императора Николая Павловича о ревизии Судиславльской богадельни Папулина. Давая руководственные указания назначенному в Кострому губернатором Жемчужникову, Государь передал ему, между прочим, следующую, по его словам, «арабскую сказку».

«В царствование покойного брата моего Александра I костромской раскольник купец Папулин испросил позволение устроить близ г. Судиславля богадельню на 12 человек. По вступлении моем на престол, я узнал, что в этой богадельне содержится не 12, а несколько сот человек, что она устроена в лесу в виде замка, с подземными ходами и в ней скрывается много беспаспортных и беглых. Я призвал к себе рано поутру Закревского (министра внутр. дел) и шефа жандармов. Мы втроем рассуждали в этой комнате о том, какие принять меры, чтобы захватить всех беглых, скрывающихся в этой богадельне и решили тем, чтобы министр внутренних дел и шеф жандармов, сохраняя все это дело в тайне, отправили немедленно – каждый по одному чиновнику в Судиславль. В 10 час. утра они вышли от меня, в 12 пополудни я уже получил от них донесение, что выбранные ими чиновники выехали из Петербурга. Скорее этого, кажется и требовать нельзя. Не правда ли? Но участники раскола Папулина успели проведать о моем распоряжении, и чиновники, по приезде в Судиславль, нашли замок пустым, со свежими следами жильцов и с глухой полунемой старухой, остальные скрылись; следовательно, они были извещены о скором приезде чиновников. С тех пор прошло около пяти лет, но это дело, не смотря на мое личное в нем участие, нисколько не подвинулось. Вот арабская сказка!?»⁶⁰³. Не более, как тою же арабскою сказкой, какая получилась при ревизии Судиславльской богадельни Папулина, были и ревизии московских кладбищ. Так, пред «внезапной» ревизией Преображенского кладбища графом Строгановым, в течение одних суток с кладбища удалены были 200 девок, вновь устроенные кельи выкрашены были грязным серым цветом, как будто они были старые, сундук со всем капиталом и драгоценностями отвезен был на дом к попечителю кладбища – Гучкову⁶⁰⁴. Другой пример. По частной жалобе одного потерпевшего на незаконное поступление денежных и имущественных капиталов в пользу Преображенского кладбища после смерти его последователей, министром внутренних дел Бибиковым назначено было секретное следствие. Следствие поручено было чиновнику, стоявшему на высоте своего служебного долга. «Зная продажность своих писарей и уменье раскольников узнавать обо всем на свете», он «каждый вечер зашивал все свои бумаги в подушку, – чтобы их не стащили во время сна. Подчиненным своим он не позволял отходить от себя ни на шаг, чтобы они не разболтали: они даже ходили за ним в баню с бумагами под мышками». С таким служебным рвением веденное следствие вполне подтвердило справедливость заявленной жалобы. «Но когда следствие наехало на приюты, то в кассе все-таки не нашлось ничего: старшины объявили, что они книг не ведут, а все деньги расходуют на добрые дела»⁶⁰⁵.

Закрытие или передача раскольнических богаделен в ведение правительственных учреждений совсем не вели к сокращению их числа. В таких случаях происходила только простая замена открытых богаделен богадельнями тайными. Напр., по закрытии Судиславльской богадельни, насельники ее переведены были на мельницу Папулина в 15-ти верстах от г. Судиславля, где для них вновь устроены были избы и молельня⁶⁰⁶. Обитательницы закрытого Савинского кладбища (в Костромской губернии) поселились у купца Худина. дом которого устроен был «лабиринтом, со множеством дверей, лестниц, выходов и келий, с явной целью укрывательства в случае нечаянного обыска»⁶⁰⁷. Федосеевское общежительство в г. Ярославле (так наз. Андронова пустынь), переданное в ведение Приказа общественного призрения и филипповское в г. Угличе – закрытое, заменены были несколькими секретными богадельнями меньшей величины в домах частных лиц, причем у некоторых из них богаделки проживали «под видом постоялок и работниц»⁶⁰⁸. В самой Москве тайно существовало довольно обширное общежительство у филипповцев. Все здания, окружавшие общественный дом и молельню, скуплены были филипповцами. причем из них устроен был совершенный лабиринт, в котором для полиции почти не представлялось возможности отыскать что-нибудь подозрительное. Все здания соединены были тайными входами и выходами, и призреваемые, при первой опасности, скрывались из глаз полиции. При общественном доме не было сторожа и он не запирался, а к воротам приделана была железная цепь, стук которой при открытии ворот обращал внимание призреваемых и которая позволяла проходить в них одному только человеку. Вообще все постройки обставлены были так искусно, что на дворе без разрешения полиции филипповцам удалось выстроить несколько деревянных двух-этажных и только на вид небольших домиков, которые наполнены были призреваемыми⁶⁰⁹.

Едва-ли какое-либо серьезное практическое значение в деле ослабления раскола имели и те правительственные мероприятия, которые касались личных прав раскольников. Лица, «не дорожащие общественным положением», сами охотно избегали общественных должностей, предпочитая заниматься своими личными делами. Напр., Мельников называет в своем отчете богатого беглопоповца Блинова, который, постоянно проживая в Н.-Новгороде, чтобы «избавиться от городских служб», приписался в купечество г. Чебоксар⁶¹⁰. Рассматриваемое с этой именно стороны, лишение раскольников права на общественные должности для лиц не искательных и занятых казалось привилегией, вследствие чего иногда результаты получались как раз обратные тем, чем какие имело в виду правительство. Некоторые из торговых людей, желая избегнуть избрания на общественную службу, как отвлекающую их от торговых занятий, совращались в раскол⁶¹¹. С другой стороны, лица влиятельные в расколе, умели «делать связи с лицами правительственными в уезде и губернии» и не занимая никаких общественных должностей и не получая знаков отличий⁶¹². Для примера укажем на богатых нижегородских раскольников Губина и Бугрова, о которых говорится в отчете Мельникова. Переселившись в 1850 году из Москвы, «молодой коновод Губин, пишет Мельников, стал заниматься в Нижнем разными подрядами, снял содержание перевозов и потому вошел в очень близкие отношения к начальнику губернии (кн. Урусов), у которого бывает, по крайней мере, раз в неделю и на которого всевозможною своею угодливостию успел упрочить свое влияние, втереться к нему в неограниченную доверенность и сделаться сильным ходатаем за раскол у добродушного начальника губернии, который тем легче соглашается на просьбы Губина, что не признает вреда, приносимого расколом. Какое бы ни случилось дело в раскольническом обществе Нижегородской губернии, прикосновенные к нему тайно обращаются к Губину и ходатайство его у губернатора не бывает безуспешно. Кроме того, находясь в приятельских отношениях со всеми чиновниками, окружающими губернатора, Губин всегда и везде имеет влияние на раскольнические дела, производимые в губернии». Другим могущественным покровителем нижегородского раскола и влиятельным у нижегородского губернатора князя Урусова лицом был беглопоповец Петр Бугров, занимавшийся «постройками и подрядами». О нем Мельников пишет: «Тогда как более или менее важные чиновники часа по два ожидают (в приемной) выхода начальника губернии, Бугров немедленно впускается в губернаторский кабинет. Там толкует он с начальником губернии о разных делах по подрядам, шутя и балагуря, уступает цены на заготовляемые материалы, берется сделать бесплатно сверхсметные работы и, приобретая таким образом расположение начальника губернии, ходатайствует в то же время перед ним за того или другого раскольника, но всегда заводит о том речь осторожно, стороною. Такие ходатайства угодливого Бугрова имеют весьма сильное влияние на положение дел о раскольниках в Нижегородской губернии; ибо две копейки понижения цен на какую-нибудь поставку генерал-лейтенант князь Урусов считает делом без всякого сравнения важнейшим и полезнейшим, нежели прекращение развивающегося по беспечности его раскола в Нижегородской губернии. Ходатайству Бугрова Семеновские скиты обязаны тем, что губернатор на возобновление их смотрит сквозь пальцы; ходатайству Бугрова обязаны скиты тем, что князь Урусов в 1853 году писал даже о необходимости оставить скиты в прежнем положении; ходатайству Бугрова обязана Городецкая часовня тем, что губернатор, имея в виду Высочайшее повеление уничтожить ее при удобном случае, оставляет ее неприкосновенною. С полициею Бугров действует, конечно, с меньшею осторожностью, чем с губернатором и притом напрямик, т. е. просто дает чиновникам ее годовой оброк, или условную за дело плату. От того полицейские чиновники дозволяют ему иметь школы для обучения раскольнических детей: от того дозволяется ему иметь моленные; от того дозволяется ему в д. Поповой устраивать обители для высланных из скитов раскольниц. Пользуясь таким покровительством губернатора и имея на своей стороне подкупную полицию, Бугров ни мало не стесняется в своих сектаторских действиях. Напрасно преосвящ. Иеремия обращает на него внимание князя Урусова, напрасно преосвященный представляет Св. Синоду о вреде, приносимом Бугровым, напрасно г. министр внутр. дел, по сообщению Св. Синода, предписывает губернатору принять меры относительно Бугрова. Губернатор убежден, что все это говорят и пишут ему несправедливо, и не делает решительно никаких распоряжений, чтобы сколько-нибудь обуздать этого раскольника. Да и как бы стал он делать против него распоряжения? В то время, как начались о нем настояния преосвященного и предписания г. министра, ген.-лейт. князь Урусов, посредством подставного лица содержащий постоянно в Нижнем и временно в Костроме труппу актеров и только что потерпевший убыток от пожара, истребившего старый театр, был до высшей степени обрадован угодливостью Бугрова, который на свой счет взялся построить ему каменный театр. От того он никогда не выдаст его и, дозволяя ему делать, что ему угодно, всегда будет защищать пред Высшим Правительством этого коновода раскола, споспешествовавшего увеличению его театральных доходов. Бугров имеет сильное влияние на раскольников: все издержки по подкупу местных властей принимает он на свой счет, думая тем делать богоугодное дело и потому все беглопоповцы Нижегородской губернии считают его своим ходатаем и покровителем... Какое бы ни возникло в Нижегородской губернии дело по расколу, Бугров всегда является его защитником и ходатаем и дает ему направление по своему усмотрению»⁶¹³.

Наконец, запрещение избирать на общественные должности могло простираться и, действительно, простиралось только на раскольников открытых, записных. Тайные раскольники (а таких в Николаевское время было не мало) продолжали избираться на все общественные должности, не исключая и наиболее влиятельных и почетных, получая от приходских священников удостоверения, что к расколу они не принадлежат⁶¹⁴. Напр., в г. Галиче тайный раскольник купец Касаткин, «с обширными связями и влиянием», был городским головой⁶¹⁵. Весьма нередки были случаи, что волостные головы и старшины были тайными раскольниками⁶¹⁶. В одной местности Ярославской губернии 30 лет служил старшиною даже местный главарь федосеевщины. «Я 30 лет служил старшиною и 30 раз присягал», говорил он министерскому чиновнику. «Пожалуй присягнешь и 100 раз не по своему. Ведь так?» полюбопытствовал чиновник. «Ах, ты Господи! Он и это знает», отвечал тот с усмешкою⁶¹⁷. В другой местности той же губернии главарь федосеевской секты был заседателем сельского управления⁶¹⁸. Занимая «влиятельные» должности, тайные раскольники старались, конечно, быть полезными расколу. Напр., в Нижегородской губернии «сельские начальства» из тайных раскольников сильно тормозили постройку православных и единоверческих церквей в местностях, населенных раскольниками⁶¹⁹.

Богатые раскольники, которые вообще не любили, чтобы их «считали раскольниками»⁶²⁰ и потому местами едва не поголовно зачислялись в православные⁶²¹, продолжали неуязвимо оставаться и «почетными гражданами и первостатейными купцами»⁶²². Некоторые из них попадали даже в церковные старосты⁶²³. Не безынтересный в данном отношении случай вышел раз с Ярославским преосвященным Евгением. Прибывши в Романоборисоглебск, преосвященный остановился в доме соборного церковного старосты. Ночью он услышал над собою чтение. Доискиваясь причины, он попал в горницу, которая оказалась раскольнической моленной, где «большак», по приглашению хозяина, «вычитывал из дому архиерейскую благодать»⁶²⁴.

Лишенные права иметь школы и быть учителями раскольники фактически продолжали сохранять за собою то и другое. Обучением детей занимались у раскольников «мастера» и «мастерицы» – преимущественно последние – из келейниц⁶²⁵. Напр., в Нижегородской губернии таких учителей и учительниц у раскольников было более 200⁶²⁶. «Все меры, против этого зла принимаемые», говорит в своем отчете Мельников: «состояли и состоят в предписаниях губернского начальства городским и земским полициям, чтобы они имели наблюдение за этими учителями и учительницами и не дозволяли бы им обучать детей грамоте, наставляя их в тоже время в расколе. Такого распоряжения лучше бы и не делать: ибо оно всегда будет исполняться на одной бумаге и ни одному исправнику, ни одному становому даже и в голову не придет исполнить его на деле, кроме разве случаев, которые, по соображениям блюстителя порядка, могут доставить ему хорошую взятку. По временам возникают дела по обнаружению обучения раскольниками детей; но как в Уложении о наказаниях нет статьи, которая бы определяла меру наказания за это, то губернское начальство и оканчивает подобные дела ничем»⁶²⁷. Губернское Правление обычно предписывало местной полиции иметь наблюдение. Полиция помечала такого рода указы «к сведению» – и клала в архив⁶²⁸. Закрытые у раскольников школы негласно продолжали существовать, будучи перенесены в другое место. Так, закрытое в 1835 году Рогожское училище было тайно перенесено за 9 верст от Москвы в д. Новинки, где и существовало при тамошней часовне до 1839 года. В этом году оно было снова закрыто, по распоряжению управляющего московской удельной конторой. Но в 1840 г. было обнаружено, что училище не уничтожено, а перенесено в с. Коломенское к тамошней часовне и находится под покровительством местного удельного головы⁶²⁹. Тайные раскольнические училища, подобные Рогожскому, не без ведома, конечно, полиции, благополучно существовали и в некоторых других местах, напр., в Н.-Новгороде, при Городецкой часовне, при Выгорецком общежительстве, при чем в них обучались даже дети православных⁶³⁰.

Стесненные паспортами и отлучками, раскольники, напр., Нижегородской губернии, по отчету Мельникова, «склонности к побегам и бесписьменности имели втрое больше, чем православные их соседи»⁶³¹. Для тех или иных «сектаторских целей» раскольники отлучались под предлогом разных заработков или торговых надобностей⁶³². «Самый главнейший из нижегородских беспоповщинских наставников» Иван Алексеев Галкин, при посещении своей паствы, разъезжал, напр., не иначе, как «под видом прасола», «на телеге, наполненной медом, воском, пухом и маслом, под которыми лежали цветники и поморские свитки с картинами. Чуть завидит, по мнению его, сколько нибудь опасного человека, громко кричит «масла да пуху продать», а ученики его выходят и торгуются с ним, пока не пройдет опасность»⁶³³.

Таким образом, не смотря на строгие запреты и ограничения, раскольники поддерживали между собою самые живые личные сношения. Той же цели служила далее переписка между ними.

«Раскольники всех краев России ведут между собою», говорит Мельников: «постоянную и дружескую переписку и всегда не личную, т. е. не от лица к лицу, но от братства к братству – сектаторы Петербурга, Москвы, Саратова, Екатеринбурга, Кишинева, Нижнего, Астрахани, Иркутска извещают друг друга об отношениях своих к церкви и правительству. Независимо от того, они ведут и заграничную переписку с раскольниками австрийскими и турецкими, она особенно усилилась со времени появления лжеепископов. Письма, не составляющие слишком большой важности, пересылаются по почте в обыкновенных конвертах; если предмет сношения несколько поважнее, тогда в письмо вкладывают хотя небольшую сумму денег, чтобы оно, будучи послано по денежной корреспонденции, не могло затеряться, или что еще хуже, попасть в посторонние, опасные для раскольников руки. Самые важные письма раскольники пересылают не иначе как с извощиками, лоцманами и водоливами. Наконец, в случае чрезвычайной важности известия, письма пересылаются с нарочным. При таком устройстве раскольничьей почты, у них заведены и особого рода станции, не случится же часто доверенным извощикам ездить, напр., из Москвы прямо в Иркутск, поэтому сектаторские письма в отдаленные места пересылаются из места в место до самого назначения. Пути раскольнических сообщений и станций непостоянны – все зависит от местопребывания коноводов раскола, чрез которых пересылаются письма. Раскольники, привыкшие ходить околицей в гражданском быту, и письма свои пересылают окольными путями. Так, до 1846-го года сношения нижегородских раскольников с турецкими производились чрез д. Моисеиху Варнавинского уезда Костромской губернии, а первые воззвания Белокриницкие о лжемитрополите Амвросии получены, между прочим, из Саратова»⁶³⁴. «Сношения раскольников между собою», говорит другой исследователь раскола Синицын: «всегда производятся чрез доверенных лиц. Всего чаще употребляются для этого нищие и богомолы – сборщики подаяний, в случаях экстренных во все стороны скачут верховые. Почтовая корреспонденция касается лишь дел самых обыкновенных в коммерции»⁶³⁵. Преображенское кладбище отправляло письма и книги в сибирские общины чрез конвойных солдат, сопровождающих обозы с чеканенною монетою с сибирских заводов⁶³⁶. Переписка раскольничьих попов, монахов, наставников, скитниц всегда шла чрез купцов, торговцев и других более видных людей, сами же монахи, скитницы и пр. никогда не получали писем на свое имя. Напр., из переписки, взятой в 1853 году у нижегородского раскольника Блинова, видно, что скитницы, жившие в Самаре, переписывались с Нижним чрез торгового удельного крестьянина Бугрова⁶³⁷.

Потребность конспирации вынудила раскольников создать для своей переписки особый тайный язык, не безынтересные сведения о котором мы заимствуем из отчета П. И. Мельникова.

По словам Мельникова, тайный раскольнический язык был трех родов: иносказательный, тарабарский или шифровованный и офеньский.

Иносказательный язык составлен из иносказаний, частию заимствованных из Священного Писания, частию придуманных самими раскольниками. Вот дознанные слова этого языка: мать церковь (раскол), дедушка – староверство, старинные обычаи, бабушка – старинная книга, соль, рыбак, ключник, пастух, лекарь, ткач – поп, пермянка, елецкая соль – беглый священник, бузун, елтонка – иеромонах, сырая соль – неисправленный священник (не принятый в раскол), сушить – исправить. т. е. совершить прием беглого попа в раскол, рогожа – Рогожское кладбище, сусек, амбар – часовня, ссыпать – поместить, подполье – часовня тайная, рыба – душа, протухнуть – погрязнуть в грехах без исправы (без исповеди), посолить рыбу – очистить душу покаянием, зима – старость, старики, базар – мир, суета и торговое с. Городец, гниль – грех, масло – жизнь, масло свежее – благочестивая жизнь, – прогорклое – пьяная жизнь, – затхлое – распутная жизнь, деревянное – жизнь постническая, богоугодная, семя льняное – поучения, наставления, вода, река – жизнь, Волга, широкая река – жизнь богатая, рассеянная, суетная, малая река (какое-либо имя) – жизнь бедная, но благочестивая, мутная вода – дурная жизнь, ключевая вода – хорошая жизнь, колодезная вода – жизнь по заповедям, по учению, колодезь – священные книги, болото – православие, кабак – православная церковь, целовальники – православное духовенство, волк, зверь – высшая власть, собаки – правительство, чиновники, деньги – тайна, пропивать деньги – выдать тайну православным, кость – деньга, бросить собаке кость – подкупить чиновника, песок – деньги, цены не подходящие – стеснение раскола, затруднительное положение, барыш дать, барыш взять, барыш иметь – не нуждаться в чем-нибудь, быть довольным, мешок – деревня, пересыпать соль в мешки – держать попа не в самой часовне, а по деревням, дождь – подаяние, вытаскивать кадки под дождь – послать за сбором, дождь пролил сквозь крышу – получено много денег, засула – мало подаяния, невод – совращение в раскол, неводить рыбы неводом – совратить в раскол, ехать в Шацк – отшатнуться от раскола, принять православие, крещение, соление рыбы – исповедь, есть – приобщиться, пояс – брак, ткать – венчать, работать – молиться.

Приведенный словарь иносказательного языка, таким образом, показывает, что разгадывать истинный смысл раскольнических писем, писанных этим языком, для непосвященных в него было чрезвычайно затруднительно. Письма, писанные на этом языке, составлялись всегда так, чтобы по прямому открытому смыслу их не было видно в них ничего, кроме извещения о делах житейских, напр., о торговле какого-нибудь места, о хозяйственных делах и т. п. Обычно письма писались не сплошь этим языком, причем таинственные слова отмечались каким-нибудь условным знаком. Приведем примеры. В одном скитском письме было написано: «мы купили соль да сырую, просушили ее на рогожках и ссыпали в сусек, теперь не страшно, что рыба протухнет, посолим ее, так и зимой будет не голодно и на базар за съестным хоть не езди, и дома сыт будешь». По переводе на обыкновенный язык, это письмо значило: «мы сманили от церкви попа еще не исправленного, исправили его на Рогожском кладбище в Москве и поместили при своей часовне, теперь не страшно, чту души наши погрязнут в грехах без покаяния, есть у кого исправиться и старухам теперь очень хорошо, не надобно уж возить их в Городец приобщаться, можно и дома приобщить». В другом письме из Москвы в Оленевский скит, после известий о домашних делах, было писано: «а что была у нас рогожа – собаки все треплют, чуют соль, проклятые; соль то охочи больно лизать». Это значит: «у нас на Рогожском кладбище правительство делает розыски, узнав о находящихся там беглых попах; очень старательно ищут попов, чтобы их взять». Еще примеры. В письме из Городца в г. Семенов было написано: «у нас в сусеке соли довольно, пересыпали ее по мешкам для сохранности, да больно черну купили – бузун. Масло у нас прогоркло, а льняного семени вовсе нет. Мы все-таки не тужим – теперь цены неподходящие, все-таки соль барыши дает, да и масло купят – теперь масло либо горькое, либо затхлое, свежего нигде нет». Это значит: «у нас при Городецкой часовне есть иеромонах, для безопасности держим его не в самом Городце, а по деревням, иеромонах жизни не хорошей – горький пьяница, да нечего делать. Теперь затруднительно иметь хорошего попа, и то хорошо, что в попе не нуждаемся, теперь во всех местах попы либо пьяницы, либо распутные, а благочестивых нет нигде». «Иван Иваныч поехал в Шацк, а хозяйка его осталась при матери и как ты увидишь его, и станет он тебя спрашивать про наши деньги, ты ему не давай, а то неровно пропьет в кабаке, ведь он с целовальниками друг и приятель». Это значит: «Иван Иванович принял православие, а хозяйка его осталась в расколе, и как ты увидишь его и станет он с тобой разговаривать о наших делах, ты ему ничего не говори, чтобы не выдал тайны наши; будучи при церкви, он теперь сдружился с православным духовенством»⁶³⁸.

Тарабарский язык состоял в употреблении в письме одних букв вместо других. Таких шифровок у раскольников было несколько. Напр., раскольники писали слова с обратной расстановкой в них букв – так: «илирозар ценежрек», что значит: «керженец разорили»; «ясьтилом угоб жетик ан медеоп», что значит: «поедем на Китеж Богу молиться». Были шифровки и позамысловатее; из них более распространенная имела следующий ключ:

б. в. г. д. ж. з. к. л. м. н.

щ. ш. ч. ц. х. ф. т. с. р. п.

Буквы, поставленные одна под другую, употреблялись в письме одна вместо другой, а гласные оставались без перемены. Напр., написанное по тарабарски: «Лерепа Туфрига ш Ролтише, чошомяк, шфяси, а кенем Нмеошмакемплтор Апкоп Ишапыг гко сепкы мащокаек» – значило: «Семена Кузьмина в Москве, говорят, взяли, а теперь на Преображенском Антон Иваныч, что ленты работает». «Ры лощмасиль люца щоча маци цся лналепия цув лшоиж, томрирля ок нороби еципошемныж щсачокшомикесей, тундеш ролтошлтиж» – значило: «мы собрались сюда Бога ради для спасения душ своих, кормимся от помощи единоверных благотворителей, купцов московских». Еще пример. «Лсаша Щочу, и улемцпые о цмешсеилкиппор щсачогелкии магикеси тафаплтие носугиси леще щочоцамошаппачо амжиналкымя: шлегелкпое иря ечо Назпукий; он ухе окнмашисля ш Тафапь», что значит: «Слава Богу, и усердные о древлеистинном благочестии рачители казанские получили себе богодарованного архипастыря: всечестное имя его Пафнутий; он уже отправился в Казань»⁶³⁹.

Так называемый офеньский язык раскольников – это язык ходебщиков или разносчиков, которые с тесемками, пуговицами и всякою мелочью ходят по всей России. Этот язык искусственный: слова в нем придуманы, но грамматическое сочетание слов русское. В письмах, писанных на офеньском языке, собственные имена писались по тарабарски, но имена многих городов, рек и пр. имеют и свои названия, напр., Батуся – Москва и пр. Вот отрывок раскольничьего письма из Городца на офеньском языке: «У рижайсы Исьига елтона хвяще захуртила, заба и сбракешь ловака да поерци на курню, кар косей. Хрутец гиросты севрит, кер косей мерковит, а на стоднице бакры хрудели с иово нетарь, каряк коврюк приерцил, с ион и срапался. Хрутец гиростин ботьве слемзит, кър ухлить косея – на карякой курне, на каряком рыме. А каряк увершишь косея, посалты с иово Стодом, корье бы поерцил кимершиной мерчью Рижайсе Исьигу, ширам не ропался: коврюк уерцил на возгран, а подковрюжника бельдиз на Возгранце нетаръ». Значение этого отрывка такое: «У Михаила Ильича жена очень занемогла, заложи, братец, лошадь, да поезжай в деревню, где поп. Отец Старостин знает, где поп ночует (живет), а в часовне две недели его нет, как исправник (барин) приехал, он и испугался. Отец Старостин тебе скажет, где искать попа, в которой деревне, в котором доме. А когда увидишь попа, попроси его Богом, чтобы он поехал нынешний же день к Михайлу Ильичу, ничего бы не боялся: исправник уехал в город, а станового здесь в Городце нет»⁶⁴⁰.

Более чувствительными для раскольников были, конечно, ограничения, касающиеся их семейного положения. Но и здесь положительные практические результаты, можно сказать, были ничтожны. Правда, многие раскольники, проникаясь правительственными побуждениями, венчались в церкви. Но церковный брак они в этом случае считали только «обязанностью житейской необходимости» или «просто гражданским актом, необходимым для гражданской законности детей». Чтобы придать своему супружескому сожительству силу и «в духовном отношении», раскольники или снова венчались у своих наставников и попов, или, по крайней мере, «исправлялись» покаянием и епитимиею заглаждая грех церковного венчания⁶⁴¹. Нередко бывало и так, что брачущиеся раскольники только для виду входили в церковь, а приходские причты за известную плату вносили их браки в метрические книги, не венчая⁶⁴². Память о подобных фиктивных записях раскольнических браков сохранилась, между прочим, и в раскольнической литературе. Так, в «Отсловии к новоженам» – раскольнической рукописи начала 50-х годов, принадлежащей перу бракобора, между прочим, говорится, что «новопротестантской секты последователи», т. е. брачные беспоповцы, видя, что бессвященнословные браки их «как церковными, так и градскими учреждениями запрещаются», что дети их, «яко зазорные вменяются в мире и лишаются законного имени, права и родительского наследства», стали «искать нового подтверждения своей женитьбе, за небытием благочестивого, самым церемониальным запечатлением нечестивых»: «прибегают к веельфегору и, с покорным прошением жертвуя и кадя, с приношением дара, от престола ложного агнца ищут утверждения, покупая себе гибель и защиту оттуду, и моля, да служители нечестия запишут их в число и в книгу смерти и, принявши от них письменное свидетельство, бывают безопасны»⁶⁴³. Целые сотни раскольнических сожительств узаконялись, наконец, и посредством фальшивых брачных свидетельств с поддельными печатями и подписями, фабрикацией которых, в виду соблазнительной выгодности ее, занимались даже лица из среды православного духовенства⁶⁴⁴.

Впрочем, относительно раскольнической массы следует сказать, что в вопросе о браке она не шла ни на какие компромиссы. Правительство отрицало и преследовало раскольнические «своды», а раскольники продолжали заключать их, – и не только между собою, но и с православными и единоверцами⁶⁴⁵. Рассматривая сводные браки, как публичное оказательство раскола (77 ст. XIV т. уст. о предупр. прест.), духовное и гражданское начальство требовало, чтобы сведенные расходились. Однако власть была бессильна провести это требование в жизнь. На требование разойтись раскольники или отвечали решительным отказом, прямо заявляя, что «приказаний о разлучении с женами и жен с мужьями не послушают и расписки в том не дадут»⁶⁴⁶, или, если и расходились, то лишь на время, большею частию, на несколько недель, дней и того меньше, а потом опять сходились. Иногда разлучаемые и сами без стеснений заявляли, что «соединятся снова, не смотря ни на какие запреты»⁶⁴⁷. Поэтому все дело обычно сводилось к бесплодной и бесцельной, лишенной всякого практического смысла, переписке приходских священников, Духовных Консисторий, Губернских Правлений, Уездных и Земских Судов, исправников, становых, Волостных Правлений и проч. Вот пример разлучения раскольнического сводного брака, по требованию власти. Дело, которое, нужно думать, является прототипом сотни подобных дел, производилось в Саратовской Духовной Консистории в 1862 году. Приходский священник донес благочинному, что его прихожанка – «девица А., крещенная в прав. церкви, воспитывавшаяся в духе православия и бывавшая, хотя и не ежегодно, на исповеди» увезена, с согласия своего и своей матери, раскольником другой деревни К. для брачного купножительства. «Благочинный донес об этом архиерею, архиерей передал дело в Консисторию, а Консистория отнеслась в Уездный и Земский Суды: в уездный – о увозе раскольником К. девицы православного вероисповедания А. для беззаконного с нею купножительства и о согласии на это будто бы матери сей девицы произвесть следствие, а в земский – православную девку А. немедленно удалить от купножительства и водворить ее в место жительства в с. Б. Земский суд поручил отношение Консистории к исполнению становому приставу, который о доставлении к нему этой девки предписал Волостному Правлению. Волостное Правление «взятую от раскольника К. скрытно увезенную им православную девицу» при рапорте представило приставу «на зависящее распоряжение». Становой пристав представленную ему «женку» «с нарочитым» отправил в место жительства ее матери в слободу Б., о чем и рапортовал Земскому суду, который отослал рапорт пристава в Консисторию. А Консистория приказали: «переписку хранить при деле». Но в это время благочинный вошел к преосвященному с новым рапортом такого содержания: «при отношении ко мне пристава 1-го стана К-го уезда с нарочитым выслана ко мне тайно увезенная на беззаконное купножительство раскольником К. православная, не достигшая полного совершеннолетия крестьянская дочь девица А., которую, по сделании мной ей и ее матери надлежащих увещаний, при отношении от 19-го мая я препроводил к приставу 2-го стана А-ского уезда, для надлежащего водворения ее и предохранения от продолжения подобного беззакония; а вместе предписал приходскому священнику иметь над нею и семейством, к которому принадлежит она, строжайший надзор и сколько можно чаще и тщательнее делать пастырское внушение о покаянии и обращении к православию. Но 6-го июня сего же года приходский священник донес мне, что несколько дней назад она, А., выбыла из слободы Б. в деревню Б. опять на беззаконное купножительство с раскольником К.». «Архиерей сдал рапорт благочинного в Консисторию. Консистория обратилась к Земскому Суду с требованием немедля выслать проживающую в д. Б. у раскольника К. девку А. в место ее жительства слободу Б., а раскольника К. о недержании в доме своем девки А. обязать подпискою. Земский Суд поручил к исполнению отношение Консистории становому приставу. Последний распорядился «отправить девицу А. с нарочитым для водворения в место жительства к приставу 2-го стана А-го уезда», о чем и рапортовал Земскому Суду с представлением следующей расписки раскольника К.: «дал я эту подписку в том, что отношение Консистории о воспрещении мне иметь при себе вышедшую за меня замуж по раскольническому обряду девку А. я слышал и иметь ее при себе не буду, в том и подписуюсь». Земский Суд отослал рапорт пристава в Консисторию, Консистория дала знать о содержании этой переписки благочинному «к сведению и наблюдению». А благочинный опять отрапортовал в Консисторию, что «девка А., по доносу приходского священника, прошлым мясоедом, весьма на короткое время, была в слободе Б. в гостях у матери и тогда же уехала в дер. Б. к раскольнику К. и до сих пор живет там». Консистория приказали: «просить К-ое Уездное Волостное Правление о немедленной высылке девки А. в место ее жительства»... Тем дело и кончилось⁶⁴⁸.

Иногда власть сама откровенно заявляла о своем полном бессилии бороться с раскольническими сводами путем насильственного их расторжения. Напр., Бийский Земский суд, на рассмотрение которого ежегодно поступало от 110 до 200 таких дел, вынужден было признаться, что хотя он расторгает своды, но разлучение продолжается только до тех пор, пока живет в деревне полицейский чиновник, а как только он выехал, разлучившиеся опять сходятся и живут вместе до нового приезда чиновника⁶⁴⁹. Но особенно характерное заявление в этом отношении сделано было саратовской администрацией. По поводу возбужденного саратовским епархиальным начальством дела о массовом расторжении «беззаконных купножительств» раскольников с. Монастырского, саратовский губернатор Η. М. Муравьев, на основании донесения исправника, уведомлял (16 февр. 1863 г.) преосвященного Евфимия, «о положительной невозможности препятствовать совместному жительству раскольников с их женами; ставить же ежедневные наряды денного и ночного караулов к каждому дому раскольников имело бы вид явного гонения и было бы обременительно для прочих обывателей села». Преосвященный Евфимий, по поводу этого уведомления губернатора Муравьева, говорил с горечью: «вот и кланяйся им! вот домогайся от них помощи и содействия к обращению раскола!».. И ведь то особенно печально, что правда, что он говорит дело: правительство без рук, оно средств не имеет привести в исполнение свои предписания, наши требования. Вот и обращай тут раскольников!» ⁶⁵⁰.

Безнаказанные нарушения раскольниками на почве подкупов и под покровом секрета распоряжений касательно наружного вида, ремонта и закрытия их молитвенных и скитских зданий. Деятельность правительства по упразднению раскольничьих часовен, монастырей и скитов и влияние ее на настроение раскольников. Повсеместное увеличение тайных молелен и скитов. Следствия мероприятий против беглых попов: развитие в беглопоповщине беспоповщинских начал и учреждение белокриницкой иерархии. Безуспешность мер против проникновения белокриницкой иерархии в Россию и распространения ее между русскими раскольниками. Бесплодность правительственных мер против естественного прироста и пропаганды раскола. Влияние правительственных репрессалий на усиление и успех раскольнической пропаганды. Безуспешность оффициальных увещаний раскольников. Статистика раскольнических обращений в царствование императора Николая I. – Заключение.

Ту же картину постоянного игнорирования и обхода правительственных мероприятий мы видим и в религиозной жизни раскольников.

Напр., московские раскольники совершенно не считались с распоряжениями о молитвенных зданиях. «Закон воспрещает оказательство раскола», писал митр. Филарет московскому секретному комитету от 29 марта 1848 года «и на сем основании не допускает, чтобы раскольнические часовни имели главы, кресты и колокола. Но Рогожское и Преображенское кладбища не допускают сего закона в свои ограды и показывают столице на своих моленных высокие главы и кресты и дают слышать звук своих колоколов которые на Рогожском так велики, что иногда преждевременным благовестом производят замешательство в благовесте при православных церквах». По деликатному выражению московского святителя, местные власти «имели счастие не знать» происходившего⁶⁵¹. По сообщению летописца Преображенского кладбища, когда в 1826 году издано было распоряжение о закрытии беспоповщинских моленных, не имевших 10 летней давности, в Москве остались «неприкосновенными» не только устроенные до этого за два года, но и в этом году продолжали устраиваться новые. Все частные московские моленные показаны были издавна существовавшими и в таком незначительном количестве, что не обратили внимания правительства. «Дорого мы купили право соборне молиться в своих собственных домах: ублажили ниву антихристовых приставников, и с их дозволения утвердились наши грешные молельни », рассказывали потом феодосеевские старцы⁶⁵². «С дозволения антихристовых приставников» «грешные» раскольнические моленные «утверждались» не в одной Москве. Напр., в Петербурге они «поправлялись постоянно и в 1841 году находились в самом лучшем виде»⁶⁵³. Производивший в 1829 г., по Высочайшему повелению, осмотр Городецкой часовни нижегородский губернатор Бибиков доносил министру внутренних дел, что часовня «находится в ветхом состоянии и... много, если она простоит еще лет двадцать». Но спустя 25 л. после этого осмотра, Мельников в своем отчете писал, что Городецкая часовня «находится в таком положении, что без поправок и починок непременно простоит еще около 30 лет»⁶⁵⁴. По примеру Городецкой часовни в костромской губернии «многие моленные существовали по 50-ти и более лет, не приходя в ветхость»⁶⁵⁵. Чтобы скрыть следы производимых починок, раскольники или подкрашивали их грязным серым цветом, или заготовляли для них лес за несколько лет и складывали на открытом воздухе, так что, при употреблении его в дело, он по виду ничем не отличался от ремонтируемых строений, или, наконец, брали тест и бревна от других старых построек⁶⁵⁶. На случай возникновения каких-либо формальных следствий, по крайней мере, при более видных раскольнических моленных держались на жалованье подставные попечители – из людей бедных и в своем обществе не имеющих никакого значения. Если, впрочем, возбужденное дело грозило большими неприятностями, то раскольники скрывали и подставных лиц, заявляя, что «попечителей у них нет, а все дела делаются миром». Так, напр., поступили городецкие раскольники, при производстве в 1849 году дела о найденных у девки Ирины Акифьевой св. дарах, антиминсе и крестильном ящике, которые отданы были ей на хранение попечителями Городецкой часовни⁶⁵⁷.

Раскольнические обители составляли особенно доходную статью для местной администрации и полиции. По замечанию Пругавина, даже «откуп не мог сравняться с теми выгодами, какие получались начальством от скитов». При этом свое замечание Пругавин иллюстрирует примером Топозерского скита. Из случайно уцелевших нескольких листов приходо-расходной книги Топозерского скита видно, что там постоянно велась особая статья расхода под рубрикою: «для гостей в Кеми и здесь» (т. е. в ските), под которыми разумеется местное начальство, задабриваемое скитом. В течение 3-х месяцев, за которые сохранились листы приходо-расходной книги, «гостям» выдано было 3064 р.⁶⁵⁸. Статьи расхода с подобным же специальным назначением, нужно думать, велись и в других раскольнических скитах. Так, в расходной ведомости нескольких скитов нижегородской губернии, приводимой в отчете Мельникова, между другими значатся такие статьи: «земской полиции деньгами и разными припасами – 2000 р., чиновникам Ведомства Государств. Имуществ – 800 р., лесничим – 500 р., на хлопоты по разным присутственным местам – 800 р.». Сверх того, по словам Мельникова, «преимущественно на подкупы чиновников», расходовались «остатки», которые имелись при каждой обители и, по мере израсходования, пополнялись благотворителями⁶⁵⁹. Отсюда нет ничего удивительного, если скитские здания у раскольников строились и исправлялись, «блаженные жильцы» в них «не скончевались», возникавшие о скитах дела задерживались и тянулись в губернии целые годы, в течение коих им не было никакого «беспокойства» и т. под.

Как, впрочем, ни щедры были раскольники на подкупы и как ни многочисленны были на этой почве злоупотребления со стороны подлежащих властей, все же в царствование Николая I большая часть раскольнических часовен и скитов была так или иначе упразднена. Раскольники, «не смотря на то, что всем честили, кого следует, всем ублажали, однакож ни в чем успеть не могли». Особенно памятны для них в этом отношении 40-е и 50-е годы. В течение, напр., 10-ти лет (1842–1852), судя по статистическим данным у Варадинова, было запечатано, передано в Духовное Ведомство или совсем уничтожено более 550-ти раскольнических молитвенных зданий⁶⁶⁰. До 1848 г. в черниговской губернии насчитывалось около 1000 раскольнических пустынок и келий для одиночной жизни: в 1850-м году их числилось уже только 50⁶⁶¹. В рассматриваемое царствование, как известно, прекратили свое существование все более или менее исторически известные раскольнические монастыри и скиты Иргизские, Стародубские. Керженские, Выговские, Касминские, Каштымские, Чердынские и мн. др.⁶⁶².

Нет нужды распространяться о том тяжелом, гнетущем впечатлении, какое производило на раскольников насильственное отобрание и разорение их святынь. Свои скорбные чувства и переживания по этому поводу они выразили, между прочим, в особых духовных стихах, пользовавшихся среди них в свое время большой любовью и распространением. Таковы, напр., духовные стихи, посвященные разорению скитов – Иргизских⁶⁶³, Керженских⁶⁶⁴. Лаврентьева монастыря (в Могилевской губ.)⁶⁶⁵ и др. Мрачные по колориту, безотрадные по смыслу, эти стихи могли питать в раскольнической среде по отношению к прав. церкви и правительству, разумеется, далеко не добрые чувства. В расколе составлялись и передавались из рода в род целые легенды и рассказы о мнимых чудесах, которые будто бы совершались при запечатании и уничтожении раскольнических часовен. Так, напр., в Казани были еще живы рассказы о чудесах и видениях, бывших яко бы при обращении здесь поповщинской часовни (Коровинской) в единоверческую церковь, по прошествии более 20-ти лет после обращения⁶⁶⁶. Фанатическое настроение раскольников под живым впечатлением совершающихся насилий достигало крайнего напряжения. Напр., обращение Иргизских монастырей в единоверческие, названное раскольниками «вавилонским пленением»⁶⁶⁷, вызвало у них против церкви и правительства ״лютую ненависть»⁶⁶⁸. Инокиня Иргизского Успенского монастыря Александра составила ״Сказание о картах и зверином образе», представляющее из себя ряд крайне резких нападок на правительственную власть. В нем излагается известная легенда о подмене Петра I жидовином в Швеции, в нецензурном виде изображаются преемники Петра; звериный образ воцарившегося антихриста указывается в русских государях и православных архиереях, проповедуется отрицание карт-паспортов, снабженных печатью антихриста. «Сказание» инокини Александры ходило по рукам в сотнях списков⁶⁶⁹. Среди иргизских поповцев в 40-х годах была очень распространенною мысль о том, что император Николай – антихрист. Эта мысль фанатикам казалась настолько бесспорной, что они «сумнящихся» в ней предавали заушению и лишали молитвенного общения. В 1-й день Пасхи 1842 г. они ожидали даже кончины мира, причем, как и предки их в XVII в., облекались в саваны и живыми ложились в гроба⁶⁷⁰.

С другой стороны, не смотря на видимый успех, правительственная деятельность по уничтожению раскольнических молитвенных зданий цели своей едва-ли достигала. «Упразднение моленных, обращения их в домашние помещения, самая даже сломка здания», пишет в своем отчете Мельников: «не уничтожают моленных вовсе: они являются или на старом месте, или где-нибудь по соседству, тотчас же по уничтожении моленной»⁶⁷¹. На практике происходила простая замена молелен открытых тайными. Напр., Покровская часовня в Москве была запечатана и иконостас в ней сломан, но полиция дозволила за известную плату перевезти книги, иконы и другие предметы церковной утвари в домашнюю моленную купца Гусарева. В результате домашняя молельня Гусарева превратилась в общественную, причем призреваемые при Покровской моленной разместились, частию, у Гусарева, частию, у другой купчихи – Рудаковой⁶⁷². Обширная моленная в д. нижегородского купца Губина, по Высочайшему повелению, была в 1848 г. превращена в домашнее помещение. Тогда вместо нее Губин устроил новую моленную – только в другом своем доме⁶⁷³. Общее количество тайных моленных во всяком случае далеко превышало число уничтожаемых открытых. Так, в Москве, по словам Липранди, в 1848 году было 145 беспоповщинских моленных⁶⁷⁴. Синицыным только в романоборисоглебском и заволжской части ярославского уезда замечено было 83 тайных раскольнических моленных⁶⁷⁵. Мельников в своем отчете говорит о 126 дознанных тайных раскольнических моленных в нижегородской губернии⁶⁷⁶. Негласные раскольнические моленные существовали «с большего или меньшего ведома полицейместеров, городничих, исправников и становых приставов», у которых раскольники «откупали право свободного в них богослужения»⁶⁷⁷. Насколько для полиции это было иногда выгодно, можно судить по следующему примеру. Приезжавшие в Н.-Новгород на ярмарку московские поморцы и федосеевцы уплачивали за каждую воскресную и праздничную службу 100 руб. полицейместеру и 50 р. частному приставу⁶⁷⁸.

То же самое следует сказать о раскольнических монастырях и скитах. Насельники отбираемых и разрушаемых правительством монастырей и скитов разбредались по городам, селам, уходили в глухую степь или леса и здесь снова свивали разоренные «раскольничьи гнезда». Так, в г. Николаевске у одного богатого раскольника образовался целый женский монастырь из монахинь Иргизских монастырей, которые ходили по городу в монашеском одеянии, прикрывая его другим платьем⁶⁷⁹. На уединенном хуторе в царицынском уезде два иргизских монаха устроили скит в «овечьей избе», и этот скромный безвестный скит скоро делается новым религиозным центром раскола. «Все раскольники как ближайших, так и отдаленных местностей неудержимо желали видеть «солнце православия, зашедшее на Иргизе, но, по милости Божией, воссиявшее на Бердее» (речка, на которой расположен был хутор)⁶⁸⁰. После закрытия Керженских скитов в течение двух лет (1853–54 гг.) в нижегородской губернии вновь возникло 18 раскольничьих обителей – 9 в г. Семенове и 9 по деревням в семеновском, балахнинском и макарьевском уездах. Что при этом особенно любопытно, некоторые вновь возникшие в г. Семенове раскольничьи обители устроены были из скитских же построек, которые семеновские раскольники скупили и перевезли на свои городские усадьбы⁶⁸¹. Брянчанинов и Арнольди отмечают существование нескольких тайных раскольнических монастырей и скитов в костромской губернии, которые также, очевидно, возникли взамен и насчет закрытых. Так, в г. Солигаличе существовал женский монастырь в доме мещанки Прасковьи Лазаревой. Сама Лазарева называлась «материю-игуменией» Пелагиею, соседки ее – одни были пострижены и носили иноческое одеяние, другие считались белицами. Все ежедневно собирались к Лазаревой «на молитву и поучение». В д. Малой Татарке Макарьевского уезда был поповщинский скит игуменьи «Естифеи», в котором проживало до 10 монахинь и белиц. В дремучих лесах варнавинского уезда обнаружено было более 50-ти лиц, «большею частию, из старцев и стариц уничтоженных скитов», которые, имея громадное значение в поддержании местного раскола, продолжали сохранять «свои прежние скитские имена и носить особую одежду»⁶⁸².

Само собою разумеется, что ни тайные моленные, ни тем более тайные скиты не могли для раскольников вполне заменить упраздненных правительством, особенно тех из них, с которыми соединялись у раскольников дорогие и священные воспоминания прошлого. Но самый факт возникновения их показывает, что все старания правительства, направленные к уничтожению этого рода раскольнических учреждений и чрез то самое к ослаблению и разрушению церковно-религиозной организации раскола, остались безуспешными.

Ни одни из принятых Николаевским правительством против раскола мер не достигали такого непосредственного успеха, как меры, направленные против беглых попов. Настоятельно проводимые, они, по истечении нескольких лет своего действия, произвели почти полное и повсеместное оскудение бегствующего и окормляющего добрую половину старообрядцев священства. В течение. напр., первых пяти лет после издания воспретительного указа 1832 г. у старообрядцев взято было и отправлено к епархиальным преосвященным более 50-ти беглых попов⁶⁸³. Такие даже места, как Иргиз, Стародубье, Рогожское кладбище, снабжавшие прежде беглыми попами всех своих одноверцев, теперь сами стали ощущать сильный в них недостаток. Напр., на Рогожском кладбище, где так недавно беглое иерейство процветало «яко Финикс», в 30-х годах оставались только два попа, – столь известные в истории кладбища Петр Ермилович Русанов и Иван Матвеевич Ястребов⁶⁸⁴. В саратовской губернии на более, чем 40.000 поповцев в 40-х годах оставался один поп в Вольске⁶⁸⁵. В одно время на всех беглопоповцев, проживавших в России, приходилось не более 10-ти попов⁶⁸⁶.

Наступившее «оскудение священства» породило страшную духовную нужду у беглопоповцев. Чтобы исправить духовные требы или найти попа, им приходилось ездить за сотни и тысячи верст, – и нередко безуспешно. Напр., беглопоповцы томской губернии ездили для исправления треб в г. Екатеринбург⁶⁸⁷. Иркутские беглопоповцы отправляли доверенных для приискания попа в Россию⁶⁸⁸. Время от времени наезжавшим в раскольнические селения беглым попам приходилось исправлять требы «за полгода или за год разом»⁶⁸⁹. Один пойманный беглый поп в саратовской губернии показывал на следствии, что ему приходилось крестить по 6–20 младенцев в раз, венчать разом по 28 пар⁶⁹⁰. Естественно, что в таких условиях церковно-религиозное положение большинства беглопоповцев оказалось крайне печально. «Многие лишены были душепитательные пищи, младенцы их многие не получали святого миропомазания, старые и младые без исповеди своих духовных отцов и без причастия тела и крови Христовой помирали и погребались от своих, сущей братии, без разрешения молитв, за что совесть повсечастно угрызала их»⁶⁹¹.

Создавая для беглопоповцев такое положение, правительство рассчитывало суровой нуждой сломить у них вековое упорство и заставить их искать общения с прав. церковью⁶⁹². Довольно оптимистически смотрели на дело и некоторые видные церковные деятели того времени, как напр., саратовский преосвященный Иаков⁶⁹³. Не так смотрели на свое положение сами беглопоповцы. Мысль о возможности вынужденного присоединения к церкви, за отсутствием беглых попов, правда, предносилась их сознанию, однако этот выход из создавшегося положения они не считали для себя за вероятный и тем более за единственный. Учитывая собственное настроение, они предвидели, что оскудение священства угрожает им не столько сближением с церковью, сколько еще большим удалением от нее, чрез превращение их в беспоповцев. Еще в 1821 году, когда саратовский губернатор, вследствие представления пензенского преосвященного, потребовал от настоятелей Иргизских монастырей подписки – на будущее время не принимать к себе беглых священников, те отвечали отказом, так как «дать требуемую подписку, по мнению их, значит, лишиться священства, без коего могут они удалиться в раскол феодосиевского согласия и другие разные богопротивные и ими, старообрядцами, нетерпимые секты»⁶⁹⁴. Также точно, когда в 1827 году Рогожскому кладбищу запрещено было принимать беглых попов, у его последователей немедленно возникло опасение, как бы им, за неимением попов, не впасть в беспоповщину, или не присоединиться к православной церкви на условиях единоверия⁶⁹⁵.

Действительность не оправдала добрых ожиданий правительства и вполне подтвердила печальные опасения беглопоповцев. Единоверие имело среди них очень слабые успехи⁶⁹⁶, тогда как беспоповщинское настроение овладевало массами. Бывшее, напр., в 1841 году в г. Вольске многолюдное собрание беглопоповцев – Саратова, Земли Войска Донского и других местностей, после бурных прений, постановило терпеливо ожидать лучших дней, так как «сердце царево в руце Божией» и по нуждам времени обходиться без священников. Подобные же резолюции приняты были на собраниях беглопоповцев в г. Хвалынске и посаде Дубовке⁶⁹⁷. Духовные руководители беглопоповцев в лице разного рода старцев и стариц, начетчиков и даже беглых попов не только не противодействовали проникновению в их среду беспоповщинских тенденций, а напротив, будучи, большею частию, фанатически настроены, своею проповедью поддерживали и укрепляли их в этом направлении. Они внушали беглопоповцам, что «лучше каяться к земле, чем идти к православному попу, ибо этот еретик, а единоверческий отступник», что «спасительнее креститься у бабушек, чем в церкви»⁶⁹⁸. Один беглопоповщинский уставщик говорил своей братии: «скорее прощу блудно живущего, нежели повенчанного в церкви», и братия на сходе постановила: «да будет трижды проклят тот, кто повенчается в церкви великороссийской или единоверческой»⁶⁹⁹. Местами в среде беглопоповцев раздавалась и такая проповедь: «после разорения Иргизских монастырей истинного священства на земле не осталось; оно угасло на подобие огня: в мире воцарился антихрист и потому никаких священников теперь принимать не должно: все – скверно, все – лукаво, всякий должен искать не попа, а «кийждо, спасаяй себя, да спасет свою душу»; духовные требы можно, по избранию общества, отправлять и простолюдинам»⁷⁰⁰. По нужде и в связи с подобного рода проповедью беспоповщинская церковно-богослужебная практика стала у беглопоповцев в рассматриваемое время обычным явлением. Напр., Брянчанинов и Арнольди пишут в своем отчете: «беглых священников, рукоположенных в нашей церкви, нигде в Ярославской поповщине уже не замечается, а обыкновенные наставники ездят на Рогожское кладбище для получения благословения от тамошнего старшего священника Ивана Емельянова (?)⁷⁰¹: это благословение считается и утверждением⁷⁰². В других местах «предприимчивые и отважные» уставщики сами брались за исполнение некоторых церковных служб и треб, «уверяя, что для них попов не нужно»⁷⁰³. В частности, вечерни, заутрени и молебны даже в центре поповщины – на Рогожском кладбище предоставлено было отправлять дьячкам с певчими⁷⁰⁴. Крещение младенцев совершали у беглопоповцев выборные наставники, повивальные бабки или сами родители⁷⁰⁵, причащались или запасными дарами⁷⁰⁶, нередко сомнительного происхождения⁷⁰⁷, или богоявленскою водою и замешанными на этой воде лепешками⁷⁰⁸, исповедывались по Скитскому покаянию⁷⁰⁹ или же прибегали к заочной исповеди «по почте» или «с оказией». В последнем случае исповедь происходила так: старцы выслушивали грехи кающихся и затем, записав их на бумажке, по почте отправляли к какому-либо беглому попу. Тот, прочитав по требнику последование исповеди и письменное покаяние заочного духовного сына, разрешал его и, написав на присланном листке: «Чадо, прощает тя Христос невидимо и аз грешный иерей XX», отсылал его обратно⁷¹⁰. Такой порядок вещей признан был законным даже Рогожским кладбищем, которое на одном из своих совещаний постановило: «ради тесноты обстояния и великого оскудения древлеблагочестивого священства, заочно, на хартии исповедывать в дальних местах обретающихся христиан, соблюдающих истинную веру и древние святоотеческие предания, по почте или с оказией»⁷¹¹. По примеру заочной исповеди, многие беглопоповцы поступали и при погребении умерших. Поручив отпеть над покойником «канон за единоумершаго», за неимением попа, простому мирянину-наставнику, они посылали в то же время деньги в Москву – на Рогожское кладбище или на Иргиз – с тем, чтобы кто-нибудь из тамошних попов отслужил «погребение» заочно. На Рогожском кладбище подобные заочные погребения пелись ежегодно более, чем над 20.000 покойников, по заказу из Петербурга, с Волги, Стародубья. Дона и Сибири⁷¹². Более всего затрудняло беглопоповцев совершение браков⁷¹³. Сколько ни рылись они в своих «номоканонах, потребниках, кормчих» и других «богодухновенных» книгах, нигде не могли отыскать разрешения мирянину венчать браки. Однако «теснота обстояния» и здесь сделала свое дело. «Чем предаваться блуду, рассуждали беглопоповцы, или идти за венчанием в никонианские храмы, лучше вступать в союз брачный по благословению «стариков», которые крестят же наших детей, исповедуют и отправляют другие службы, прежде совершавшиеся беглыми попами»⁷¹⁴. Так у беглопоповцев возникли «сводные» браки, по уставу поморского согласия, сопровождавшиеся обычно самой незамысловатой церемонией. Одни, напр., бранились так: жених и невеста. при семи свидетелях, менялись кольцами, с произнесением слов: «аз тя полагаю в жену мою» – женихом и «аз же тя полагаю в мужа моего – невестою. Затем они прикладывались к кресту, целовались между собою и получали от свидетелей новобрачные поздравления. Другие к данной церемонии присоединяли чтение канона, апостола и евангелия, а иногда еще большой начал, Царю Небесный и Символ веры. Находились и такие крестные и родные отцы, которые сами сводили своих детей. Поставив брачущихся пред образами, отец жениха громко произносил: «се земля под вами, а небо над вами, – живите, Бог с вами!» После этих слов жених и невеста считались обвенчанными и садились за стол, как новобрачные⁷¹⁵.

Так, благодаря принятым против беглых попов мерам, беглопоповщинское согласие, говоря словами одного старообрядческого писателя, «свихнулось с своей прежней дороги, по которой оно шло двести лет неизменно»⁷¹⁶.

Большинство беглопоповцев, вынужденных стать беспоповцами, считали свое положение временным. С переменою обстоятельств, они, частию, возвратились к старому беглопоповству, частию, приняли новоявленную белокриницкую иерархию. Однако среди них нашлось не мало и таких, которые, как сказано в дневнике одного старообрядца, «презирая закон Божий и веру своих отцов», окончательно «пошли последам беспоповщины»⁷¹⁷ и, таким образом, с церковно-государственной точки зрения того времени из секты «менее вредной» сделались «вредной». Количество таких беглопоповцев во всяком случае следует считать тысячами. Так, по словам Мельникова, в одних нагорных уездах нижегородской губернии в 30–40-х годах более 20.000 поповцев сделались «самосправщиками», которые переходили потом в различные беспоповщинские согласия⁷¹⁸. В николаевском уезде самарской губернии до 1841 года поповцев насчитывалось до 25.000; в 60-х годах их оставалось уже не более одной трети этого числа, а остальные «рассыпались на мелкие, уродливые секты беспоповщины»⁷¹⁹.

Если, с одной стороны, созданное правительственными распоряжениями оскудение бегствующего священства принудило значительную часть поповцев перейти в беспоповщину, то, с другой, под его же непосредственным влиянием ожила оставленная было в поповщинском расколе мысль о своем архиерее. На этот раз давняя мечта поповцев осуществилась, и у них образовалась своя самостоятельная, так называемая белокриницкая иерархия. Таким образом, учреждение белокриницкой иерархии, если и нельзя ставить в непосредственную связь с распоряжениями Николаевского царствования о беглых попах, все же её следует считать одним из последствий этих распоряжений. Как уже было в своем месте замечено, запоздалые меры против проникновения белокриницкой иерархии в Россию не имели успеха. По выражению Надеждина, «заграничные притоны раскольников являлись такими чумными гнездами, от которых невозможно было оградиться никакими карантинами⁷²⁰. Русские раскольники поддерживали с своими заграничными собратиями самые живые сношения, переходя иногда пограничную канаву ночью «по жердочке или по пояс в воде»⁷²¹. Благодаря поддержке постоянных сношений с заграницей, австрийская раскольническая иерархия скоро проникла в Россию и, отвечая назревшей в ней нужде, быстро здесь распространилась. Год от году у русских старообрядцев образовывались новые епархии с отдельными для каждой архиереями, которые, в свою очередь, размножали число попов. Первый архиерей для русских старообрядцев поставлен был 4 января 1849 г.: это – Софроний, получивший звание номинально епископа Симбирского, а в сущности всех «древлеправославных» русских христиан, так как он имел право посвящать священников для всех русских старообрядцев. В 1852 г. Софроний рукоположил некоего Виталия во епископа Уральского. В следующем году в Б. Кринице рукоположены были для России еще два епископа – Антоний, с наименованием его епископом Владимирским и Спиридоний – во епископа Новозыбковского. Далее открывались следующие старообрядческие епархии: в 1855-м году – Саратовская (Афанасий), в 1856 – Пермская (Геннадий) и Казанская (Пафнутий), в 1857 – Кавказская (Иов), в 1858 – Коломенская (Пафнутий), в 1859 – Балтовская (Варлаам)⁷²². Таким образом, в течение первых же 10-ти лет своего существования австрийское священство успело распространиться на пространстве едва не всей европейской России – от Москвы до Перми, Ирбита и Кавказа. И если здесь имелось 10 епископов белокриницкой иерархии, то нечего уже и говорить об избытке поставленных ими попов. Для примера можно указать на Антония Владимирского. По словам старообрядческого писателя Арсения Швецова, «не смотря на строжайшее преследование, он с таким усердием и ревностию принялся устраивать церковь Христову, что в первые два года рукоположил 57 священников»⁷²³.

Не имели, наконец, желаемого успеха и меры правительства против развития и распространения раскола. Предпринятые меры не ослабили естественного прироста раскола и не могли остановить его пропаганды. Так, распоряжения о детях, призреваемых в раскольнических благотворительных заведениях, получили практическое применение, кажется, только в отношении немногих питомцев Рогожского кладбища. Отсюда в 1634 г. взяты были 54 мальчика в воспитательный дом и 14 в военные кантонисты⁷²⁴. Попечители Рижского богаделенного дома заявили местной администрации, что питомцы их только называются сиротами, но что на самом деле все они имеют, если не родителей, то родственников. А так как генерал-губернатору предписывалось «не входить в разбор степеней родства между раскольниками» и «в рассмотрение о браках родителей сих сирот», то в результате последние все разобраны были своими родителями и даже те из них, которые на самом деле были «круглыми сиротами», попали не в военные кантонисты, а в богатые раскольничьи дома⁷²⁵. Указ об отобрании питомцев Преображенского кладбища «старанием» чиновника канцелярии московского генерал-губернатора «замедлил несколько быть исполненным». Тем временем попечители кладбища, уведомленные Тургеневым, успели отправить в разные места (Коломну, с. Ивановское, Судиславль, Юхотскую волость) до 200 воспитанников, так что, когда явился на кладбище чиновник для исполнения указа, то нашел здесь только 20 питомцев, «вероятно, имевших бедных родителей». Чиновника встретила толпа фабричных, «безвыходно стороживших на дворе кладбища». Взятие каждого ребенка вызывало у матери его «вопль и сопротивление». Одна из девок кричала чиновнику: «вот немилосердный царь грабит детей у матерей, а ты его приставник!». Взятые дети отправлены были в воспитательный дом, но когда «слух о происшедшем волнении фабричных людей дошел до «высшего правительства», они вскоре опять возвращены были матерям⁷²⁶. Спасая своих «подкидышей» от правительственной опеки, раскольники Преображенского кладбища не останавливались даже пред прямым изуверством. По наставлению настоятеля кладбища Семена Кузьмина, «приставницы» – няньки стали поить детей холодной водой, отчего дети умирали «в припадках жестоких колик с ужасными мучениями». Невежественные изуверы были убеждены, что они сопричисляют умирающих детей к мученикам, спасаемым ими от «сатанинского помещения» (воспитательного дома)⁷²⁷. Крестить детей по обрядам прав. церкви можно было заставить раскольников только при условии энергичного «понуждения» и «содействия» со стороны полиции. При этом, как и следовало ожидать, полицейское вмешательство в дела религиозной совести вызывало родителей на фанатические выступления. Одна, напр., раскольница, призванная на квартиру станового пристава, где, в присутствии приходского причта и понятых, ее убеждали «оставить заблуждение» и отдать своего ребенка окрестить прав. священнику, при всех кричала, что не даст своего ребенка крестить в церкви, а «лучше разорвет его пополам или оторвет ему голову». Когда все-таки ребенка взяли и окрестили, тогда мать тут же при всех, сорвав с его шеи только что возложенный на него крест, бросила его на пол и, схватив ребенка, с криком убежала домой⁷²⁸. Если, уступая необходимости, раскольники крестили своих детей в церкви, то потом у себя дома или снова перекрещивали их, с переменою данных им при церковном крещении имен, или же читали над ними «чин от ереси приходящих», тщательно смывая святое миро⁷²⁹. Бывали и такие случаи, когда раскольники за известную плату покупали у священников «фальшивые» свидетельства о крещении своих детей⁷³⁰. Если в Николаевское царствование раскол вымирал, то только по спискам. Боясь ответственности пред начальством, духовенство и полиция исключали из списков умирающих раскольников, но не вносили в них рождающихся и вновь совратившихся⁷³¹.

Пропаганда раскола за царствование импер. Николая I не только не прекратилась, а, напротив, получила особую обаятельность и силу. Под действием принятых мер, поставивших раскол в положение веры гонимой, в народном сознании все более и более крепло убеждение, что «не та вера правая, которая мучит, а та, которую мучат». «Христос кротостью народ привлекал, а великороссийские попы доносами хотят обратить: тот мать на раскольничьем кладбище похоронил, тот сына не при церкви окрестил, этот венчался не у приходского попа. Вот и вся их проповедь! И по этой проповеди евангельской суд наедет: допросы да очные ставки начнутся... Что же это за церковь, что только боится, чтобы не ушли от нее чада ее... Доброй жизнию священников и христианской проповедью защитить церковь не могут, так и напускают то и дело гражданское правительство. А ведь плохая та церковь, которая хочет свою крепость плетьми, да ссылкой утвердить. Христос не так учил»⁷³². Народному сознанию легко прививалось убеждение, что «вера по церкви» – «вера мирская, казенная», а раскол – «вера святая, настоящая христианская». «При входе в крестьянские избы», рассказывает Синицын: «я часто был встречаем словами: мы не христиане. На вопрос: что же вы – нехристи? отвечали: как же, мы во Христа веруем: но мы по церкви, люди мирские, суетные. Так отчего же вы не христиане, если веруете во Христа? – Христиане те, что по старой вере; они молятся не по нашему, а нам некогда»⁷³³. Отсюда вполне естественно, что усиленные старания правительства подавить раскол вызывали в раскольниках не менее усиленные стремления к его охранению и поддержанию. На съездах и собраниях раскольников, имевших в глазах народа «вид соборов», присутствующие заклинались «твердо стоять в вере отцов»⁷³⁴. Богатые и влиятельные раскольники ставили «везде, где нужно, стражей для охранения и распространения раскола» в лице разного рода иноков и наставников⁷³⁵. Один беглый поп в г. Кузнецке, по донесению пензенского преосвященного Иринея, образовал около себя нечто в роде миссионерского общества из разных праздношатающихся девок и баб. Проповедницы ходили по всему городу, входили в дома православных и похуляли православную веру⁷³⁶. Московское Преображенское кладбище ежегодно посылало особых проповедников не только во внутренние губернии, но и на окраины, напр., на Кавказ⁷³⁷. Когда в пермской губернии открыта была противораскольническая миссия, Иргизские монастыри решили противодействовать ей, отправив туда своих миссионеров «для удержания раскольников от православия во что бы то ни стало⁷³⁸. После закрытия этих монастырей, изгнанная из них «Христова инвалидная команда» уже прямо «пошла на пропаганду». Иргизские иноки и инокини действовали на Волге, Дону, Урале, Кавказе и в Сибири⁷³⁹. И нельзя сказать, чтобы труды и усилия раскольников пропадали даром. Множество раскольничьих дел, производившихся за это время в министерстве, говорят, по замечанию Варадинова, о «сильном оживлении раскола»⁷⁴⁰. Придавая себе «вид угнетенных и страдальцев за веру», раскольничьи проповедники производили неотразимое влияние на простой народ⁷⁴¹. Совращения в раскол происходили «везде и случались нередко»⁷⁴². В Петербурге, напр., в течение 7-ми лет ушли в беспоповщину большая часть ямщиков Тоснимского яма. При этом дерзость раскольников приняла здесь настолько открыто-враждебный характер, что они в числе 40 человек сделали даже нападение на дом приходского священника, старавшегося противодействовать их пропагаторской деятельности⁷⁴³. О сильном росте беспоповщины в г. Москве можно судить по необыкновенно быстро увеличивающемуся здесь числу беспоповщинских молелен. В 1812 году в Москве было 46 беспоповщинских моленных, в 1848 году их было уже 145⁷⁴⁴. На Преображенском кладбище перекрещивания в раскол производились постоянно⁷⁴⁵. Особенно успешно московские феодосеевцы действовали во время холерной эпидемии. Тогда на Преображенском кладбище не хватало для купелей даже «капустных и рыбных чанов». Крестильня и портомойная на Хапиловском пруду заняты были беспрерывно и тем не менее, чтобы успеть перекрестить всех желающих, кладбище должно было снимать еще «посуточно» бани. «Чтобы о перекрещениях неизвестно было полиции», замечает летописец кладбища: «того нельзя и полагать, а почему она не доносила кому следует, то остается неизвестным»⁷⁴⁶. Если так смело, успешно и безнаказанно пропаганда раскола производилась в столицах, то тем более, стало быть, это мы должны допустить относительно провинции и особенно окраин. В саратовской губернии, напр., совращения из православия в раскол совершались «беспрерывно», с каждым годом все усиливаясь⁷⁴⁷. В архиве саратовской консистории за это время, по словам историка саратовского раскола Н. Соколова, на каждом шагу встречаются дела об «отпадениях» и «совращениях»⁷⁴⁸. Бывали и массовые уклонения в раскол. Так, в д. Поповке хвалынского у. православные, в количестве 120 человек, по отзыву причта, «самых усердных к храму Божию», во главе с церковным старостой, попечителями и певчими, просили священника внести их в списки раскольников и поскорее отправить на увещание к архиерею или в консисторию⁷⁴⁹. Собранные в начале 50-х годов сведения обнаружили, что «раскол охватил вновь целые деревни в таких местах, где его до тех пор не было»⁷⁵⁰.

Успех раскольнической пропаганды среди православных создавался, впрочем, не одною только обстановкою гонительного для раскола времени и ревностью самих старообрядцев. По наблюдению оффициальных исследователей тогдашнего состояния раскола, одною из основных причин его устойчивости и распространении служила также в сильной степени развитая среди его последователей щедрая материальная поддержка и взаимопомощь. «Купцы раскольники», пишет, напр., Алябьев: «делают гораздо более вреда своими подаяньями и пожертвованиями, чем раскольнические наставники своими проповеданиями о святости их верования»⁷⁵¹. «Деньги, кредит, верная надежда на пособия и поддержку», пишет Синицын: «влекут в раскол тысячами и удерживают в нем тех, которые и хотели бы оставить его⁷⁵². Самым тяжелым явлением народной жизни того времени было, как известно, крепостное право. Между тем раскол щедро приходил здесь на помощь своим адептам. Помощью богатых «христолюбцев» выкупались на волю не только отдельные лица, но и целые деревни. «Тайною помощью» богатых раскольников выкупались, напр., на волю многие из числа «келейниц»⁷⁵³. Фабриканты и торговые купеческие дома выкупали на волю своих работников и приказчиков, «не смотря на значительные цены»⁷⁵⁴. Когда один костромской помещик стал было «крепко понуждать» своих крестьян, тайных раскольников, к исполнению христианского долга, то многие бежали, потом возвращались с большими деньгами и выкупались на волю⁷⁵⁵. При продаже с аукциона имения другого костромского помещика, крестьяне его получили от кинешемского купца Миндовского (раскольника), частию, «в подарок» (10.000 р.), частию, взаймы, нужную сумму для выкупа в свободные хлебопашцы⁷⁵⁶. Также целыми семьями и деревнями выкупали на волю московские купцы-раскольники – Гучков, Лукичев, Алипиев, романовский купец Сущев и мн. др.⁷⁵⁷. Выкупленные на волю, разумеется, уже из одного чувства признательности к своим благодетелям заявляли себя потом горячею преданностью интересам раскола. Келейницы, напр., делались «самыми отчаянными пропагандистками» раскола⁷⁵⁸. Крепостные православные деревни, откупаясь при помощи раскольнических денег на волю, быстро переходили в раскол⁷⁵⁹.

Карательные меры против совратителей не останавливали и не устрашали их. Потерпевшие в собственных глазах и мнении о них других раскольников становились «мучениками за веру. Отбывшие тюремное заключение по религиозным преступлениям раскольники чтились в своей среде, как «равноапостольные страдальцы». Один, напр., наставник, подвергнутый суду и заключенный в тюрьму третий раз, считал это милостью Божией, что в третий раз «удостоился быть в темнице, как Христос и апостолы»⁷⁶⁰. Ссылавшиеся на поселение раскольники пользовались особым покровительством своих собратий. Им помогали в тюрьме, заботились о них по пути следования, устраивали на месте прибытия, а при случае помогали бежать и снова легализоваться. Так, по поручению настоятеля Преображенского кладбища Семена Кузьмина, одна его духовная дочь посещала раскольников, содержавшихся в московских тюремном и пересыльном замках и передавала им письма, запеченные в хлебах, калачах и проч. Тюремной администрацией эта сердобольная феодосеевка была «избавлена от предосторожности», и ее хлебы и калачи для арестантов «никогда не разрезывались»⁷⁶¹. Тюменский купец Барашков – феодосеевец извещался из России о своих единоверцах, препровождаемых в этапах преступников в Сибирь и, по прибытии их в Тюмень, «старался об освобождении и водворении их в своей общине». Барашков действовал в этом смысле настолько успешно, что стали даже говорить, что он «успел обратить и некоторых чиновников в Тюмени в феодосеевское согласие»⁷⁶². Для укрывательства бежавших из ссылки раскольников «везде, по пути следования ссыльных в Сибирь, образованы были особые пристани»⁷⁶³. Один бежавший из ссылки раскольник показывал близким людям «железный значок, который он получил в Сибири для перехода из одного уезда в другой»⁷⁶⁴. Обычным средством легализации бежавших из ссылки раскольников служило широко практиковавшееся в расколе присвоение им имен и званий умерших членов раскольнических общин⁷⁶⁵.

Ссылка на поселение расколоучителей, служа в глазах раскольников назидательным примером «злострадания за веру», с другой стороны, вовсе не отнимала у сосланных средств к тайным и тем более опасным сношениям со своей родиной во вред православию. Чрез вторые и третьи руки сосланные имели полную возможность переписываться с своими единомышленниками, обращаясь иногда к ним с своего рода окружными посланиями. Вот, напр., одно из таких посланий, полученное раскольниками нижегородской губернии из Закавказья. «Господи Исусе Христе Сыне Божий помилуй нас, аминь». Перечислив затем поименно ряд лиц и пожелав всем им «доброго здравия и всякого благополучия, кольми паче душевного спасения», автор письма-послания продолжал: «Итак, кланяюсь всем христианам от лица до земли и припадаю к стопам вашим, не презрите странной и убогой моей просьбы, по словеси Господню: егда бе странен, в дом введосте, наг – одеясте, больного посетисте, алчен – накормисте, жажден – напоисте мя от меньших братий моих, так и аз желаю насытиться от крупиц с вашего стола падающих, и не оставьте моей сиротской странной в скорбех нужной просьбы, подайте святую милостыню за имя Спаса Исуса Христа Гога нашего, за которую я должен приносить сердечный фимиам – со слезами теплые молитвы к всевышнему Богу за ваше смиренство. Аз многогрешный молю за вы со слезами, любимичи мои, как взяты мы в расселины земли лютыми зверями на уядение нашей плоти, так потщитесь Христа ради поскорее ответить на наши слезы по принятии письма по первой почте. Егда пес алчет, то ухлебь его, пе оскудевает текущий источник и не истощает. Аз многогрешный (имя и отчество). Пишите адрес за Кавказ в г. Шемаху (такому-то), а внутри письма означьте на мое имя... Любезной о Христе братии, уведомьте нас, как у вас насчет христианства, гонение или нет»⁷⁶⁶.

Иногда изобличенные по суду распространители раскола заключались в отдаленные монастыри «под самый строгий караул»⁷⁶⁷. Но монастырское заключение тем менее, разумеется, могло изолировать их. Так, содержавшийся в Соловецком монастыре известный настоятель Преображенского кладбища Семен Гнусин сносился с Москвою чрез одного кемского купца, поставлявшего на монастырь пшеничную муку и бывшего с архимандритом монастыря Макарием в дружественных отношениях. Деньги Гнусин получал завернутыми в нитяных клубках. «Страждущего праведника», навестил, между прочим, ученик его Семен Кузьмин, провел с ним несколько дней, получил от него послание на кладбище и, объезжая после разные феодосеевския общины, проповедывал: «антихрист правит царством, седьмой фиал льется на Россию; но не смущайтесь, братия, ратоборствуйте против искушений его; примером вам может служить мученик за веру Гнусин, заточенный и стрегомый в Соловецком монастыре»⁷⁶⁸.

Указывая результаты практического применения карательных мер против раскольнической пропаганды, мы однако должны оговориться, что на деле были «весьма редки примеры, чтобы раскольник, пойманный в явном совращении в раскол православных, получил достойное наказание»⁷⁶⁹. Деньги и извороты раскольников укрывали совратителей», и лица, производившие следствие и суд, оказывались «слабосильны в борьбе с их соблазнами»⁷⁷⁰. Каждый пропагандист действовал тем смелее, что заранее почти был уверен в своей безнаказанности, так как хорошо знал, что «при следствии он всегда откупится от земской полиции, которая или скроет вовсе, или сделает маловажным его преступление»⁷⁷¹. Дела о совращениях ограничивались в большинстве случаев одной отсылкой подсудимых на увещание к духовному начальству, хотя опытом и дознана была полнейшая бесплодность этой меры. «Духовные увещания, делаемые по положениям комитета министров, сената, губернских секретных комитетов и судебных мест», пишет, напр., Синицын: «почти всегда остаются без последствий»⁷⁷². «Меры, предписанные законом отсылать раскольников на увещание в духовную консисторию», говорит гр. Стенбок: «не приносят никакой пользы»⁷⁷³. «Ни один раскольник не обратился еще в православие вследствие таковых увещаний», заявляют Брянчанинов и Арнольди⁷⁷⁴. Столь же категорические отзывы о бесполезности оффициальных увещаний, как меры вразумления раскольников, даются и представителями духовенства. Так, ярославский архиепископ Евгений доносил Св. Синоду о «замеченной безуспешности увещаний»⁷⁷⁵. Арх. Никанор, как бывший член саратовской духовной консистории, удостоверяет, что «в сотнях просмотренных им дел по расколу и в тысячах случаев он не видел полезности подобных увещаний для православия». Конечные результаты увещаний в разных их стадиях бывали, по его словам, одни и те же: «не смотря на все самые тщательные увещания», раскольники «остались непреклонными в своем заблуждении, отзываясь, что и впредь будут пребывать в той же секте». В виду полной бесполезности духовных увещаний, саратовский епископ Евфимий, напр., «лично не любил увещевать раскольников» и находил свое участие даже «для дела вредным»: «нас, скажут раскольники, сам архиерей увещевал, да и то не мог ничего сделать»⁷⁷⁶. Других результатов официальные увещания и не могли дать, в виду тех условий, которыми они обставлялись. Как мера чисто духовная, увещания могут быть благотворными по своим последствиям в том только случае, когда они имеют характер свободного внутреннего переубеждения заблуждающихся. Между тем как официальные духовные увещания всегда соединились для увещеваемых с известного рода внешним насилием и принуждением. Всякий раз раскольники являлись на увещания не по собственному душевному желанию или любознательности, а по полицейскому принуждению. При этом их отвлекали от обычных занятий, отправляли нередко за сотни верст с места жительства и, хотя временно, лишали свободы. Если увещатели могли «не стесняться» сроком вызова подлежащих их миссионерскому воздействию раскольников, то с последних, наоборот, отбиралась подписка «являться на увещание по каждому требованию без замедления»⁷⁷⁷. Ясное дело, что при таких условиях духовные увещания могли не столько просветлять и умягчать раскольников, сколько раздражать и ожесточать их. Призванные на увещание, они, по словам м. Филарета, «стоят, как стена, не удостаивая увещателей внимания и ответа», или же прямо заявляли увещателям: «я не хочу и слушать твоих доводов»⁷⁷⁸. Производимые при участии полиции и людьми, нередко совсем к тому не подготовленными, официальные консисторские увещания сделались у раскольников только предметом вымыслов и насмешек. Напр., среди раскольников была довольно распространенною рукопись под названием: «Увещание Мартына», составленная, может быть, в подражание и противовес известному «Деянию на еретика Мартина». В рукописи, имеющей явно тенденциозный характер раскольничьего памфлета, излагается «увещевание, бывшее (будто) в 1825 году в Московской духовной консистории экономическому крестьянину Мартыну от архимандритов и протопопов». Раскольник Мартын представляется здесь страдальцем и победоносным обличителем столичных архимандритов и протопопов, оказавшихся бессильными разрешить его возражения. Оставаясь пред Мартыном безответными, они увещания свои ограничивают только такого рода обращениями к нему: «перестань много говорить! неужели ты больше знаешь?» «Послушай нас, пойди в церковь и познай Христа». Или: «неужели вы, простые люди, и знаете Христа, а мы просвещенные и против вас не знаем». «Что одумался-ли? оставь свое дурачество, послушай пастырей, пойди в церковь». Когда подобная аргументация не действует на Мартына, увещатели прибегают к угрозам и глумлению над его предрассудками. «Архимандрит рече: перестань, дружок, много говорить, но послушай нас, пойди в церковь нашу. Аще ли же не пойдешь, то в солдаты отдадим»... Протопоп рече: да, Бог посылает тебя на поселение... Мартын. Христос Апостолов посылал во вселенную, не дал им бича... и вам подобает учити, а не бити». Архим. И мы тебя не били. Мартын. Мене уже за сие тако бита, что тело с кровию смесиша. Архим. Кто тако тебя бил? Мартын. Исправник Димитревский. Архим. Глуп же он, что худо тебя казнил; еще бы следовало кожу с тебя содрать... Простой поп, подошед с табаком и говорит: на, раскольник, понюхай табаку. Мартын посмотрел на него и рече: как тебе не совестно: кажется, ты – человек хороший, а какую скверность мне приносишь, и сам не в потребствующее естество принимаешь... Поп же озлобися и кинул щепоть табаку на Мартына»... Заканчивается рукопись такою картиною терпения и страданий Мартына: «он много терпяше, был на каждый день биен, мучив его и наказоваше его ранами и во всю четыредесятницу пищу ему только полфунта хлеба и чашу малу воды, и тако сей страдалец претерпе с радостию, но не вем, како идет дорогою, будучи окован в железах, яко же и Павел апостол»⁷⁷⁹.

Различные ограничения в положении раскола, с одной стороны, и льготы и поощрения присоединяющимся из раскола к церкви, с другой, повидимому, самым благоприятным образом отразились на статистике обращений из раскола к православию. В царствование импер. Николая I раскольники присоединялись к прав. церкви безусловно или на правилах единоверия не только тысячами, но и десятками тысяч. Так. напр., в 1836 г. присоединилось из раскола к церкви: в курской губернии 1.655 человек, в томской губернии на правилах единоверия – 12.469 челов.⁷⁸⁰, в псковской губ. к единоверию 1.664 чел.⁷⁸¹, в пермской губ. 12.307 чел. – к единоверию и 1.838 – к православию⁷⁸²; в 1837 г. в томской губернии перешли в единоверие 3.416 раскольников⁷⁸³, в 1840–41 гг. в иркутской губ. перешли в единоверие до 5.000 человек⁷⁸⁴; в 1841 г. в херсонской губ. присоединилось к единоверию 3.537 челов.⁷⁸⁵; в 1842 г. в Уральском войске присоединилось к единоверию – 5.396 челов.; в саратовской губ. за 10 лет (1837–1847) обратились из раскола 7.154 челов. к православию и 18.184 чел. к единоверию⁷⁸⁶, в пермской губ. за 15 лет (1836–1851) – 20.6024. к православию и 40.863 ч. к единоверию⁷⁸⁷. Не менее внушительными представляются за это время и общие итоги обратившихся раскольников. По отчетам Обер-Прокурора Св. Синода, в течение, напр., 10 лет (1828–1838) к прав. церкви присоединилось до 150.000 раскольников, а еще чрез 3 года эта цифра возросла уже почти до 216.000⁷⁸⁸. По заявлению Обер-Прокурора Св. Синода Карасевского, общее число присоединившихся из раскола к церкви в продолжение 29-летнего царствования импер. Николая I простирается до 300.000⁷⁸⁹. По сведениям же Министерства Внутренних Дел, эту цифру следует, по крайней мере, утроить. В юбилейной записке о расколе графа Перовского, поданной Государю в 1850 году, показывалось. что в 25 лет (1825–1850) обратилось к православию п единоверию более миллиона раскольников⁷⁹⁰. Если и считать последнюю цифру графа Перовского сильно преувеличенной, то все же, таким образом, оказывается, что никакое другое время не представляет такого громадного количества обращений из раскола, как Николаевское. По отчетам Обер-Прокурора Св. Синода, за 18 последних лет Николаевского царствования (1837–1854) число присоединившихся из раскола, напр., вдвое более, что за 36 лет последующих трех царствований (1855–1897), т. е. в общем при импер. Николае I присоединялось из раскола в четыре раза более, чем в последующее время⁷⁹¹.

Однако было бы большою ошибкою, на основании одних только статистических данных, судить о действительном росте православия и единоверия насчет раскола за время царствования импер. Николая I и отсюда, заключать о целесообразности или пригодности принятых тогда против раскола государственных мероприятий. Обратившись от цифр к фактам и непосредственному рассмотрению того, как тогда раскольники присоединялись к церкви и что выходило из этих присоединений, мы по необходимости должны будем придти к совершенно иному выводу. Дело в том, что огромное большинство присоединявшихся тогда к церкви раскольников не более как только укрывалось под личину православия или единоверия. То и другое служило для них, по выражению Брянчанинова и Арнольди, «как бы постоялым двором для укрытия от гонений настоящего времени»⁷⁹². Отсюда точнее не православие и единоверие насчет раскола, а тайный раскол насчет открытого, под действием Николаевской системы, достиг, действительно, громадного и повсеместного распространения. Местами, как напр., в ярославской и костромской губерниях, по данным статистических экспедиций, тайные раскольники по своему количеству даже превышали раскольников открытых⁷⁹³.

Одни из надевавших лицемерную маску раскольников ограничивались только тем, что записывались в православие или единоверие, не бывая на самом деле никогда в церкви и не принимая церковных таинств и обрядов⁷⁹⁴. Уплачивая «духовную подать», они получали от приходских священников свидетельства о своем мнимом обращении, писались в исповедных ведомостях «бытчиками», хотя их «никто не видывал причащающимися», «нередко за ничтожную плату» дети их отмечались в метриках крещенными, браки венчанными⁷⁹⁵. Другие «страха ради иудейска», «при обдержании иноверных властей», шли на бо́льшие компромиссы: «для виду» они исполняли церковные таинства, по затем «перевершали или же очищали и дополняли их у себя на дому по своему»⁷⁹⁶. Только относительно немногие из них решались причащаться, полагая, что «исправить причастившегося мудрено»⁷⁹⁷. Но получить отметку «бытчика», по собственному признанию раскольников, тогда «ничего не стоило»⁷⁹⁸. Сильно возросшее при импер. Николае I единоверие⁷⁹⁹, представляло на самом деле в церковно-религиозном отношении крайне печальную картину. Начиная со столиц и кончая глухой Сибирью, единоверие Николаевского времени в подавляющем большинстве своих членов было только прикрытым расколом. Фактическая действительность с избытком подтверждает это положение. Так, о религиозном состоянии и настроении столичных единоверцев можно судить по следующему примеру. На Рогожском кладбище в Москве в 1854 году присоединилось к единоверию 1.570 раскольников, в том числе 539 купцов и почетных граждан, во избежание приписки их в мещане. Что же это были за единоверцы? Из 1.700 прихожан Рогожской единоверческой церкви, оказывается, бывали за службою не более 20–25 призреваемых в богаделенном доме старух. Следственными делами в 1855 году было, между прочим, выяснено, что духовенство выдавало свидетельства о присоединении к единоверию, не совершая самого чина присоединения и даже таким лицам, которые сами никогда у священников не были, их не видали и желания на свое присоединение к единоверию не изъявляли⁸⁰⁰. По отзыву Синицына. Брянчанинова и Арнольди, «гораздо большая часть» единоверцев ярославской губернии «оставались тем же, чем были до присоединения к церкви: смесь всех сект, прикрывающаяся только маскою единоверия, исполняющая все обязанности его для виду». «Исполняя наружно обязанности единоверцев», они с тем «большею свободою действовали каждый по своей секте или толку, нередко даже в глазах священника, всегда им поблажающего». Многие, напр., из прихожан единоверческой церкви в г. Ярославле по своим духовным нуждам продолжали обращаться на Рогожское кладбище⁸⁰¹. По словам обследовавших состояние раскола в костромской губернии Брянчанинова и Арнольди, присоединявшиеся здесь к единоверию раскольники «имели в виду избегнуть этим путем преследований местного начальства, земской полиции или помещика: поэтому они числились только единоверцами, а на самом деле оставались в расколе». Напр., в праздничные дни единоверческие церкви в костромской губернии наполнялись православными, а не обратившимися к единоверию раскольниками, которые продолжали молиться в своих тайных моленных и часовнях⁸⁰². В симбирской губернии в начале 50-х годов числилось до 7.000 единоверцев, но из них более половины только носили это название, оставаясь закоренелыми раскольниками»⁸⁰³. В черниговской губернии «большая часть» единоверцев также совсем не посещала своих храмов. Напр., в посаде Добрянке, где единоверческий приход открыть был при непосредственном участии самого Государя, из 251 оффициальных единоверцев «более половины не принадлежали к единоверию». В посаде Еленке из 144 единоверцев ходили в церковь только 51. В посаде Шеломах, с населением в 2.600 д. об. п., единоверческие церковь «почти никем не посещалась». Для характеристики единоверцев в посаде Лужках может служить следующий факт, имевший здесь место при поднятии колокола. Когда, по окончании литургии, священник вышел из церкви для окропления колокола св. водою, теснившийся возле церкви народ бросился в разные стороны, из опасения, как бы св. вода не попала на кого-нибудь⁸⁰⁴. В саратовской губернии от непосредственного знакомства ст. единоверцами создавалось такое впечатление, что «едва-ли и пятая доля их были единоверцами в душе, остальные же были единоверцами или потому, что их занесли в единоверческие списки произвольно, без их согласия, или потому, что они увлеклись возможностью под прикрытием нового звания свободнее прежнего продолжать жить раскольниками». Напр., единоверческий приход в самом г. Саратове, по отзыву графа Стенбока, представлял не более, как «сборище тайных раскольников, бо́льшею частью, даже покровителей раскола, прикрывающих свои действия личиной единоверия». Записавшиеся в единоверие в количестве 1.740 д. старообрядцы с. Криволучья николаевского уезда определенного к ним священника подвергли чрез беглого иеромонаха «исправе» и запретили ему принимать от епархиального архиерея благословение, заимствоваться миром и вести переписку без их ведома. Когда об этом стало известно епархиальной власти и священник был заменен другим, отказавшимся принять «исправу», то в Криволучьевском приходе не осталось и 10 единоверцев, на Пасху, напр., было в церкви всего три человека. Новый священник, после двух лет службы в Криволучье, так отзывался о своих прихожанах в донесении благочинному: «Прихожане мои, жители слободы Криволучья, ни мало не имеют нужды в священнике для исправления христианских треб в их обществе: новорожденных крестят у них бабки – нужды ради, как они говорят; умирающих исправляют их наставники-мужики, читая им скитское покаяние: вместо св. причастия дают им пить так назыв. старообрядцами большую воду: умерших хоронят те же самые наставники, браки венчают у бродяг»⁸⁰⁵. Во многих других местах саратовской губ. единоверцы «открыто говорили, что они не допустят православного епископа к совершению литургии в их церкви, что они не имеют и не хотят иметь никаких сношений с единоверческими монастырями и не будут никогда руководствоваться правилами 1800 г.» ⁸⁰⁶.

В Уральском Войске, по словам историка местного раскола г. Витевского, многие из обратившихся к единоверию по-прежнему ходили в молитвенные дома и старались воспользоваться всяким появлением странствующих раскольничьих попов, чтобы у них перекрещивать детей и перевенчиваться самим. Каково, напр., было единоверие в г. Уральске, где в 1842 году сразу значилось присоединившимися к нему 5.396 раскольников, можно судить по следующей статистической справке. При беглопоповщинской Успенской часовне в Уральске ежегодно крестилось от 1.350 до 1.460 младенцев. Когда же эта часовня в 1842 г. превращена была в единоверческую церковь и все прихожане ее записаны были единоверцами, число крестившихся при ней младенцев уже не возрастало выше 270 в год⁸⁰⁷. Для характеристики единоверия в Сибири возьмем в качестве примера томскую губернию, где, как мы видели, единоверие имело большой внешний успех. В томской губернии в 1850-м году числилось единоверцев 19.068 д. об. п. По отзыву историка томского раскола прот. Д. Н. Беликова, «в огромном большинстве они оставались прежними старообрядцами, с прежними взглядами на православную церковь, как на еретическую». Они избегали общения с православными даже в пище и питии и чуждались православного духовенства, не исключая и епархиального архиерея. Один, напр., священник томской епархии писал о своих прихожанах единоверцах: «прихожане не допускают меня в свои дома, не хотят подходить ко кресту и в глаза не стесняются заявлять: ты родился в никонианской ереси и поставлен епископом-никонианином, и потому не следуем тебе». Тому же священнику единоверцы другого, порученного ему прихода, говорили: «ты – никонианин и нужен нам только на то, чтобы венчать браки, но, однако, на обраченных тобою, после венчания, за осквернение от тебя, мы налагаем шестинедельную епитимию». Томского епископа Виталия единоверцы одного селения не хотели принять в своей церкви и приняли с большим неудовольствием и ропотом только по настоянию заседателя. Но в церкви никто из единоверцев не подошел к нему под благословение и не приложился к находившемуся в его руках кресту⁸⁰⁸.

Таким образом, статистика раскольнических обращений Николаевского времени, освещенная и проверенная фактическою действительностью, сама собою понижается. Очевидно, в видах исторической правды и беспристрастия, она может быть принята только с очень и очень значительными ограничениями, во многих отдельных случаях сводящими ее едва-ли не к нулю. В этом, впрочем, скоро должно было убедиться и само правительство. 50-е и особенно 60-е годы ознаменовались, как известно, массовыми и повсеместными совращениями в раскол, когда большая часть мнимообратившихся при императоре Николае I к церкви раскольников снова пожелали открыто исповедывать старообрядчество, от которого в совести своей они никогда не отрекались⁸⁰⁹. Так, выражаясь словами докладной записки товарища министра внутренних дел Сенявина императору Николаю I (1848 г.), «необычайный успех в деле присоединения из раскола» в его царствование «вместо пользы обратился во вред православию» ⁸¹⁰.

* * *

Итак, тяжелая, долгая, стойкая и последовательная борьба императора Николая I с расколом, как видно из представленного обзора ее, не привела ни к чему. Раскол вышел из этой борьбы нисколько не ослабленным ни по своей внутренней организации, ни со стороны своего количественного роста и развития. Вынуждая раскольников в устроении и охранении своего гражданского и религиозного быта прибегать к разного рода «окольным» путям и средствам, принятая система в результате практического применения ее давала лишь тайных раскольников, с тайным языком для внутренних сношений, тайными моленными и скитами, тайными богадельнями и училищами, тайною иерархией и тайной пропагандой. Меры правительства вгоняли язву внутрь организма, но не излечивали ее. Отсюда причина безуспешности их лежит, очевидно, гораздо глубже, чем то казалось правительству. Эта причина заключалась в ошибочности самой системы борьбы, а не в одном только ее «неправильном и неточном» выполнении. Мечом светской власти напрасно хотели разрубить узел, завязавшийся на почве духовно-религиозного свойства. Раскол есть прежде всего тяжкий религиозный недуг русского народа, и радикальное излечение этого недуга может быть достигнуто только духовно-просветительными мерами церкви, а не репрессалиями государственной власти.

Мнение о 9–10 миллионном количестве старообрядцев, не смотря на всю произвольность и шаткость его оснований, в светской литературе продолжало упорно держаться до самого последнего времени. При этом некоторые «частные исследователи раскола» находили и такую цифру недостаточной и определяли действительное количество старообрядцев (вместе с сектантами) в 13–14 и даже 20 миллионов⁸¹¹.

В настоящее время, с изданием Департаментом Духовных Дел Мин. Внутр. Д. «Статистических сведений о старообрядцах к 1 января 1912 г.», это мнение о многомиллионном старообрядчестве должно быть окончательно оставлено, как вне всякого сомнения ошибочное. Последнее официальное исчисление раскола уже не может возбуждать того скептицизма, с которым обычно встречались подобного рода работы в прежнее время. Условия общественного и правового положения расколо-сектантства, создававшие в прошлом непреодолимые препятствия для его статистики, 17 апреля 1905 года совершенно изменились. С изданием Высочайшего манифеста об укреплении начал веротерпимости ни сами старообрядцы (за исключением странников) уже не имеют никаких оснований замалчивать о себе, ни тем более духовенство и полиция скрывать их действительную цифру. Поэтому нам думается, что в своих выводах мы смело можем опереться на современную официальную статистику раскола, как такую, которая если не может претендовать на безусловную точность, то во всяком случае должна считаться очень близкою к действительности. «Статистические сведения о старообрядцах к 1 января 1912 года» показывают, что исчисления старообрядцев в ярославской, костромской и нижегородской губерниях, произведенные в 50-х годах статистическими экспедициями, были сильно преувеличены. По изданию Департамента Духовных Дел к 1 января 1912 года в этих губерниях числилось старообрядцев: в ярославской – 8.839, костромской – 46.622 и нижегородской – 79.410.

Итого 134.871. Между тем как итог статистических экспедиций 60 лет назад равнялся 556.389 (?). Еще с более наглядною убедительностью из того же издания открывается вся произвольность 9–10 миллионного исчисления последователей раскола. К 1-му января 1912 года общее число старообрядцев, по статистическим сведениям М. Вн. Д., определяется в 2.206.621⁸¹². Но допустим, что эта цифра ниже действительной, прибавим еще ¼ миллиона (на самом деле разница тут едва-ли может быть такой значительной) и будем исчислять общее количество старообрядцев к 1-му января 1912 г. круглым числом в 2½ миллиона. Если считать ежегодный прирост населения в 1,3%⁸¹³, то в таком случае мы должны будем придти к заключению, что в половине 19 столетия общее число старообрядцев не превышало 1½ миллиона.