Седмица 2-я Великого поста

Главных страстей восемь: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие и гордость… Пороки эти разделяются на два рода: на естественные, к которым относятся чревоугодие и блуд; и неестественные, как сребролюбие. Действие их четвероякое. Некоторые из них не могут совершаться без содействия тела, например чревоугодие и блуд; некоторые совершаются без всякого содействия плоти, например тщеславие и гордость. Некоторые из них принимают причины возбуждения отвне, например сребролюбие, гнев, а некоторые от внутренних причин происходят, например уныние и печаль (50,240).

Восемь страстей хотя имеют разное происхождение и разные действия, однако же шесть первых, то есть чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль и уныние, соединены между собою каким-то сродством или связью так, что излишество первой страсти дает начало последующей… и потому против них надобно сражаться… тем же порядком, и в борьбе с ними всегда надобно нам переходить от предыдущих к последующим… Чтобы победить уныние, сначала нужно подавить печаль; чтобы прогнать печаль, прежде нужно подавить гнев; чтобы погасить гнев, нужно попрать сребролюбие; чтобы исторгнуть сребролюбие, надобно укротить блудную похоть; чтобы подавить блудную похоть, должно обуздать страсть чревоугодия. Остальные две страсти, тщеславие и гордость, так же соединяются между собой, как и предыдущие, так что усиление одной дает начало другой… Но от шести первых страстей они совершенно отличаются и не соединяются с ними подобным образом: не только не получают от них никакого повода к своему рождению, но даже противным образом возбуждаются. Ибо по истреблении первых шести эти две сильнее плодятся… Поэтому мы подвергаемся брани особенным образом от этих двух страстей… чтобы истребить гордость, надобно прежде подавить тщеславие. И таким образом, по подавлении предыдущих, последующие утихнут… И хотя сказанные восемь страстей связаны между собою упомянутым образом и смешаны, однако же частнее они разделяются на четыре союза и сопряжения, ибо блудная похоть соединяется особым союзом с чревоугодием, гнев – с сребролюбием, уныние – с печалью, а гордость тесно соединяется с тщеславием (50,246).

Смотри, чтобы пресыщение и чревоугодие не довело тебя до страстного неистовства и не оказаться тебе увлеченным двумя молодыми, невзнузданными конями, низвергающими в бездну погибели (47,239).

Как вода, разделяемая на многие потоки, делает, что зеленеют все места, лежащие около протоков, так и страсть чревоугодия, если разделилась в твоем сердце, напоив все чувства и насадив в тебе лес пороков, обратит душу твою в жилище зверей (5,46).

Учись держать чрево в крепкой узде: оно одно не воздает благодарности за оказанные ему благодеяния (5,140).

Горе нам, что мы не обращаем внимания на смрад, исходящий из чрева нашего, и потому побеждаемся сластолюбием и гордостью (31,193).

Против чревоугодия во всякое время подвизаясь, не могут быть (подвижники) безопасны, если не будут вести борьбу с особенною осмотрительностью сердца и воздержанием тела (50,246).

Образ этой страсти, которой необходимо подчиняется даже духовной и высокой жизни христианин, довольно верно обозначается подобием орла. Хотя он возвышенным полетом поднимается выше облаков, скрывается от глаз всех смертных и от лица всей земли, но по требованию чрева принужден бывает опять опускаться на низменности долин, сходить на землю и питаться… трупами. Так же и чревоугодие никак нельзя пресечь, как прочие пороки, или совершенно истребить, а только излишние возбуждения и пожелания его силою души можно ограничить и обуздать (50,257).

Если побежденный дух чревоугодия своим смирением начинает улещать тебя, упрашивая, чтобы ты несколько послабил ему, уменьшил ревность в воздержании и меру строгости, то ты не сдавайся на его покорность. Видя, что ты немного стал спокойнее от плотского разжигания, не думай, что ты безопасен от нападения, не возвращайся к прежней невоздержности или прихотям чревоугодия. Ибо этим побежденный дух чревоугодия говорит как бы так: «Возвращусь в дом свой, откуда вышел». Тогда тотчас происходящие от него семь духов – пороков – будут для тебя злее, нежели страсть, которая вначале была побеждена тобою, и они скоро увлекут тебя к худшим грехам… Посему нам надобно стараться, чтобы, воздержанием и постом победив страсть чревоугодия, не оставлять душу нашу пустою от необходимых добродетелей, но рачительно занимать ими все изгибы нашего сердца, чтобы дух чревоугодия, возвратившись, не нашел нас пустыми, не занятыми ими… и, не довольствуясь открытием входа для себя одного, не ввел с собою в нашу душу семь страстей, и не сделал наше последнее худшим прежнего. Ибо после этого будет гнуснее, нечистее та душа, которая хвалится, что отверглась этого мира, тогда как господствуют в ней все восемь страстей; и подвергнется более тяжкому наказанию, нежели когда была в мире, когда еще не обязывалась ни благочинием, ни именем христианским. Ибо эти семь духов потому называются злейшими прежде вышедшего духа, что пожелание чрева само по себе не было бы вредно, если бы не вводило за собою других, более важных страстей, то есть блуда, сребролюбия, гнева, печали, уныния, тщеславия и гордости, которые сами по себе, без сомнения, вредны и гибельны душе. И потому никогда не может достигнуть совершенной чистоты тот, кто надеется приобрести ее одним воздержанием, то есть телесным постом, если не познает, что воздержание нужно для того, чтобы, по усмирении плоти постом, он мог вступить в брань с прочими страстями (50,260).

Нам надобно прежде подавить страсть чревоугодия, и ум должен быть утончен не только постом, но и бдением, и чтением, и частым сокрушением сердца о том, в чем сознает себя прельщенным или побежденным, то сокрушаясь от страха пороков, то воспламеняясь желанием совершенства и непорочности, пока занятый такою заботою и размышлением не сознает, что принятие пищи допущено не столько для удовлетворения, сколько послужило в тягость ему и считает ее более необходимою потребностью тела, нежели вожделенною душе. Занятые таким упражнением ума и сокрушением, мы подавим сладострастие плоти, усиливающееся от раз-горячения пищею, и вредные жала ее. Таким образом, печь нашего тела, которая разжигается вавилонским царем – диаволом, постоянно доставляющим нам поводы ко грехам и порокам… мы можем погасить обилием слез и сердечным плачем, пока пожар плотской похоти не будет совершенно погашен благодатию Божией, веющею в сердцах наших Духом росы Своей (50,56).

Столп опирается на основание, а страсть блудная покоится на пресыщении (62,235).

Дух блуда не ограничивается тем, чтобы подвергнуть бесчестию одного, но тотчас присоединяются товарищи: пиры, пьянство, срамные повести и непотребная женщина, которая вместе пьет, одному улыбается, другого соблазняет и всех распаляет к тому же греху. Ужели мала эта зараза, маловажно такое распространение зла? (1,167).

Блудник сам себе вредит, сам себя пронзает стрелою бесчестия. Вор решается на воровство, чтобы питать тело, а блудник заботится об ограблении собственной плоти. Любостяжательного побуждает к хищению мысль о приобретении корысти, блудодеяние же наносит ущерб чистоте тела. Завистливому причиняет страдание слава другого, а блудник сам соделывает собственное бесславие. Ибо что бесчестнее бремени блудодеяния? Всякое рабство греху бесславно, ибо бесчестит благородство души; но блудодей самый бесславный есть раб греха, ибо, осужденный им выгребать свои нечистоты, он собирает кучи скверны и исполняет нечистую работу. Не гнусно ли ходить около нечистот, тереться около предметов постыдных, иметь тело, не отличающееся от рубища? Различие между рубищем и блудодеянием какое? Блудник отторгается от тела Церкви, разрушается ежедневным гниением – греховными удовольствиями, отбрасывается, как ненужное рубище, лежит на попрание всем демонам. На нем диавол отпечатлевает свою гнилость. Внешнее положение блудника не менее дурно, как и внутреннее состояние. От него бегут в домах, отвращаются в собраниях; он – оскорбление для сближающихся с ним, предмет презрения для враждебных ему, позор для родственников, его проклинают служители; он – печаль родителям, посмешище для домашних, предмет смеха и разговора соседям; его отвергают при попытках жениться; после брака он подозрительный супруг. Видя блудодеяние матерью такого множества зол, апостол Павел заповедует победительное бегство: бегите блудодеяния (1Кор. 6, 18) (20,453).

Не столь велико зло упасть с неба в грязь, сколь велико зло, сделавшись членом Христовым, лишиться Божественной почести, став членом блудодейцы (37,593).

Диавол из зависти воздвигнул брань на тебя. Береги же глаза свои и не питайся до сытости. Вина употребляй немного, и то по немощи тела, если случается. Приобрети же смирение, расторгающее все сети врага (55,213).

Если борет тебя блудная страсть, удручай тело свое подвигами, со смирением припадая пред Богом, и обретешь покой (31,97).

Если ощущаешь в себе блудную брань, то непрестанно удручай себя бдением, голодом и жаждою, смиряясь пред всеми (31,210).

Исправление этого порока, блуда, главно зависит от усовершения сердца, из которого, по слову Господа, исходит гной этой болезни… (Мф. 15,19). Следовательно, сначала надобно очищать сердце, в котором находится источник жизни и смерти, как говорит Соломон: «Всяцем хранением блюди твое сердце, от сих бо исходища живота» (Притч. 4,23). Ибо плоть подчиняется его произволению и власти, и потому с особенным усердием надобно соблюдать строгий пост, чтобы плоть… противясь внушениям души, бесчинствуя, не низвергла своего правителя – духа. Впрочем, если мы всю важность будем поставлять только в укрощении тела, а душа не будет так же воздерживаться от прочих пороков и не будет занята божественным размышлением, то мы никак не возможем взойти на самый верх истинной непорочности, когда то, что в нас есть главное, будет нарушать чистоту нашего тела. Итак, по словам Господа, нам надлежит прежде очищать внутренность чаши и блюда, чтобы чиста была и внешность их (Мф. 23,26) (50,74).

Не должно быть сомнения, что страсть блуда и нечистоты может быть истреблена из наших членов, потому что апостол повелел отсекать их так же, как и любостяжание, суесловие, смехотворство, воровство, которых отсечение удобно (50,384).

Но для всякого из нас, всеми силами подвизающегося против духа блуда, единственную победу составляет то, чтобы не ожидать средства (к победе) от своего старания (но от Бога) (50,400).

В твоей власти или накормить (демона блуда) непотребными делами, или с гневом обратить его в бегство: псалмопением, бдением, возлежанием на голой земле (46,78).

Кто одним воздержанием покушается утолить блудную брань, тот подобен человеку, который думает выплыть из пучины, плавая одной рукой. Совокупи с воздержанием смирение, ибо первое без последнего не приносит пользы (54,119).

Когда ты увидишь женщину благообразную, со светлым взором, веселую, с блестящими щеками, с необыкновенною красотою в лице, воспламеняющую твои помыслы и возбуждающую пожелание, то представь, что предмет твоего удивления – земля, что воспламеняет тебя – пепел; и душа твоя перестанет неистовствовать. Мысленно вскрой кожу лица ее и тогда увидишь все ничтожество ее красоты; не останавливайся на поверхности, но проникни мысленно глубже, и ты не найдешь ничего больше, кроме костей, нервов и жил (37,476).

Избегай блуда, оскверняющего нашу душу и тело; блуда, удаляющего нас от Бога и от святых; блуда, который уготовляет для нас вечный и неугасимый огонь (40,917).

Однажды авва Илия, боримый блудной страстью, изнемог в борьбе и вышел из келлии, чтобы пойти и удовлетворить свою похоть. Вдруг он видит, как будто земля разверзлась и поглотила его. Перед ним лежали мертвые тела, гниющие и разлагающиеся, испускающие невыносимое зловоние. Некто, сияя святостью, указывая на тела, сказал: «Это тела женщин, а это мужчин. Удовлетворяй сколько хочешь свою похоть; и ради такого удовольствия сколько подвигов ты хочешь сделать бесполезными и лишить себя Царствия Небесного! О бедное человечество!» Между тем от сильного зловония авва Илия упал. Святой муж поднял его и укротил в нем страсть. Авва возвратился в келлию, славя и благодаря Бога (70,25).

Под наслаждениями сидит общий враг, выжидая, не совратимся ли мы с правого пути, прельщенные видимым. Весьма опасно, что когда-нибудь, подойдянеосторожно, проглотить в первом вкушении сокрытую уду коварства, а потом через нее волею или неволею сделаться привязанным к тленным вещам и неприметно увлечься сластолюбием на страшное перепутье к страшному разбойнику – смерти (4,278).

Не попустим себя до того забыться наслаждением, чтобы пренебрегать самое человеколюбие Божие (Бога), Который «раздражается» сим, хотя и не вдруг, не тотчас по преступлении наводит гнев Свой на грешников (9,28).

Наслаждению предшествует похоть, а за наслаждением следует печаль. Итак, рассуди, что по наслаждении приходит печаль, и бегай греха, представляя в мыслях стыд от людей, а паче того – страх Господень (23,266).

Но, когда страсть обладает кем-нибудь, мы покажемся ему пустословами, если бы наслаждение назвали горьким; когда же он, по благодати Божией, освободится от недугов (страстей), тогда верно узнает и злокачественность наслаждений (32,15).

Какая, в самом деле, польза от наслаждений земных? Сегодня оно есть, а завтра его нет, сегодня оно цвет красивый, а завтра прах рассеянный, сегодня огонь палящий, а завтра пепел остывший (39,291).

Плотские удовольствия подобны луку и чесноку: сообщают много остроты и раздражительности; кто вкусил оных, у того из внутренности издают они тяжелое и едва истребимое зловоние и причиняют много слез вкусившим (2,32).

Удовольствие – пища вечного червя; оно на время утешает наслаждающегося, а впоследствии дает такие отпрыски, в которых больше горечи, чем желчи. Удовольствие – матерь греха, а грех – жало смерти… Удовольствие – диавольская уда, влекущая в пагубу (4,201).

Должно бороться против удовольствия, подозревая приближение его как бы какого татя, тайком вкрадывающегося в тайники души; никогда не позволяй ему овладевать мыслию. И как скоро узнаешь, что удовольствие, подобно какому-то зверю, подползает к твоим чувствам, тотчас вступай с ним в борьбу и встречай, говоря этому рабскому и неразумному веселию: «Для чего расслабляешь мужество естества? Для чего размягчаешь крепость мысли? Для чего обессиливаешь бодрость души? Для чего омрачение своею туманностью?» (15,237).

Хотя и кажется трудною борьба против удовольствий, но не должно никому терять бодрости, ибо привычка (к борьбе) немалую имеет силу к тому, чтобы при помощи постоянства доставлять некоторое удовольствие даже в предметах, кажущихся самыми трудными, и притом удовольствие самое прекрасное и чистое, которым наслаждаться разумному естеству прилично более, нежели, малодушно увлекаясь низким, удаляться от того, что поистине велико и превосходит всякий ум (20,330).

Нам необходимо оградить себя от удовольствий некоторою великою и крепкою стеною, поскольку никто не может приблизиться к Божественной чистоте, не сделавшись прежде сам чистым. Необходимо оградиться от удовольствий, чтобы чистота никак не могла оскверниться через приближение к ним. Крепкая стена (ограждающая чистоту) есть совершенное удаление от всего, в чем заключается страсть; ибо удовольствие по роду своему будучи одним, как вода какая, из одного потока разливающаяся на разные ручьи, входит чрез каждое чувство в душу людей, преданных удовольствиям. И побежденный удовольствием, проникшим в него чрез одно какое-либо чувство, терпит от него поражение в самое сердце; как учит слово Божие, восприявший вожделение чувством зрения получил язву в сердце (Мф. 5,28). Думаю, что Господь, говоря здесь об одном чувстве, разумел все, так что, последуя сказанному, правильно можем присовокупить: кто услышал ко еже вожделети, кто коснулся и кто всю свою силу подчинил удовольствию, тот согрешает сердцем. Чтобы сего с нами не случилось, мы должны пользоваться тем мудрым правилом в своей жизни, чтобы не прилепляться душою своею ни к чему, в чем заключается какая-нибудь приманка удовольствия. Преимущественно же и более всего блюстись следует от удовольствия вкуса, потому что оно по видимому упорнее других и есть как бы матерь запрещенного, ибо удовольствия, происходящие от пищи и пития, производя неумеренность в употреблении снедей, по необходимости причиняют в теле множество неизбежных зол, порождают в людях много болезней. Итак, чтобы тело всегда пребывало в полном спокойствии и не возмущалось никакою происходящею от пресыщения страстию, мы должны вести строжайший образ жизни и определять меру и предел наслаждениям… (20,377).

Ты желаешь наслаждений и удовольствий? Питай свою душу, предложи ей пищу, какая ей свойственна, – добродетели, не томи ее голодом (40,256).

Болезнь сребролюбия, будучи однажды принята, с большим трудом изгоняется. Поэтому эта болезнь никому не должна казаться маловажною, какою можно пренебрегать; как легко можно уклониться от нее, так, когда кем возобладает, едва дозволяет воспользоваться лекарствами для исцеления. Ибо она есть вместилище пороков, корень всех зол и становится неистребимым подстрекателем ко злу (50,86)…

От сребролюбия – ложь, обман, воровство, жадность, корыстолюбие, лжесвидетельство, насилие, бесчеловечие и хищничество (50,254).

Страсть к деньгам сильнее и неистовее других страстей и может причинить более скорби не потому только, что жжет сильнейшим огнем, но и потому, что не поддается придумываемому облегчению и гораздо усерднее (32,63).

Что иное золото, как не брение? И что иное серебро, как не солома? Наподобие соломы воспламеняется огонь вожделения, и золото, подобно грязи, оскверняет обладающего им (38,426).

Какая польза, если кто даже смиряется и соблюдает посты, но при этом сребролюбив, любостяжателен и, будучи привязан к земле, вводит в душу свою мать всех зол – сребролюбие? (39,269).

Удивляюсь тем, кто не пренебрегает деньгами. Это признак души, исполненной всякой крайней лености, – души, ничем не отличающейся от мух и комаров, привязанной к земле, валяющейся в грязи, не представляющей себе ничего великого (40,78).

Как сильный огонь, будучи брошен в лес, все ниспровергает и опустошает, так и сребролюбие губит вселенную (42,748).

Представив в уме все злые качества этой любви к деньгам, а именно что она зверообразна, неприятна, дышит пламенем, ненасытна, слепа, глупа, человеконенавистна, скверна, богоненавистна, непримирима, неприступна, неукротима, потому что на лесть и на услуги не сдается, но тогда паче свирепствует, когда всего больше ей услуживают, – наипаче приведем все в движение, чтобы не быть уловленными. Ибо легче не быть уловленными, нежели уловленными бежать. А если не будем и уловлены, то напряжем все силы и, призвав Божию помощь (без нее невозможно освободиться от такого плена и многим угрожает опасность, что из плена сего не будет возврата), перестанем желать прибытков, а что собрано – или вдруг, «ли понемногу раздадим нуждающимся. Вот единственный способ избавиться от такого плена (48,20).

Сребролюбие вне человеческой природы, это ясно видно по тому, что не имеет в нас главного начала: зачинается не от вещества, которое бы относилось к участию души, или плоти, или сущности жизни. Ибо известно, что ничто не принадлежит к употреблению или потребности нашей природы, кроме ежедневной пищи и пития; все прочие вещи, с каким бы старанием и любовью ни хранились, чужды человеческой потребности, как это видно из употребления в самой жизни (50,245).

Кто не подает необходимого бедным и деньги свои, которые бережет по недоверчивой скупости, предпочитает заповедям Христовым, тот впадает в порок идолопоклонства, так как любовь к мирскому веществу предпочитает любви Божией (50,384).

Имение сребролюбца нередко разделяют между собою многие, а грехи, сделанные им из-за этого имения, уносит с собою он один и подвергается за них мучительному наказанию и ни в чем не находит утешения (35,336).

Преданные сребролюбию даже не чувствуют его зловония, а если бы отстали, то почувствовали бы невыносимый смрад (36,110).

Сребролюбцы боятся, чтобы когда-нибудь законным образом не вышло из дома их то, что вошло неправедно. Они трепещут за всякую малость, гневаются, раздражаются против домашних и против чужих. Попеременно овладевают ими то малодушие, то страх, то ярость, и они, как бы переходя с утеса на утес, каждодневно ожидают, чего еще не получили. Вследствие этого они не наслаждаются и тем, что имеют, как потому, что не уверены в своей безопасности, так и потому, что всею мыслию устремляются к тому, чего еще не получили (38,816).

Ты связал себя сам цепями сребролюбия, разреши же себя чрез исполнение заповеди о любви к бедным (40,974).

Страсть сребролюбия жаждет наживы, но исцеляется милостынею, когда придет раскаяние (42,914).

Волны не оставляют моря, а сребролюбца не оставляет гнев и печаль (54,133).

Один монах в Нитрии, забыв, что за тридцать сребреников продан был Господь наш, накопил сто златниц, занимаясь тканием полотна. Монах умер, златницы остались. Братия собрались для решения вопроса, что делать с деньгами. Одни говорили: раздать деньги нищим; другие – в церковь и прочее. Но Макарий Великий, Памво и другие старцы, по действию Духа Святого, определили похоронить деньги вместе с их господином, при этом сказать почившему: «Сребро твое да будет с тобою в погибель» (Деян. 8,20). Это событие навело такой ужас на всех монахов Египта, что с того времени они считали тяжким грехом иметь в запасе даже одну златницу… (77,461).

Обладаемый страстью гнева не производит ничего здравого (5,354).

Скажи, какое другое зло хуже преступившей меру гневливости? И есть ли от этого какое врачевство? В иных болезнях прекрасное врачевство – мысль о Боге. А гневливость, как скоро однажды преступила меру, прежде всего заграждает двери Богу. Самое воспоминание о Боге увеличивает зло, потому что разгневанный готов оскорбить и Бога. Видел я иногда: и камни, и прах, и укоризненное слово (какое ужасное умоисступление) были бросаемы в Того, Которого нигде, никто и никак не может уловить. Законы отлагались в сторону, друг не узнан, и враг, и истец, и жена, и сродники – все уравнено одним стремлением одного потока. А если кто станет напротив, то на себя навлечет гнев, как зверя, выманиваемого шумом. И защитник других сам имеет нужду уже в защитниках (12,159).

Как же удерживаться, чтобы не воспламеняться гневом от чужого гнева, как огонь от огня? Ибо одинаково худо как самому первоначально предаваться злу, так и прийти в одинаковое расположение с предавшимся худому стремлению. Во-первых, прибегни немедленно к Богу и проси, чтобы Он нещадно сокрушил разящий тебя град гнева, но вместе пощадил нас, которые не обижали других; и в то же время положи на себя знамение креста, которого все ужасаются и трепещут и ограждением которого пользуюсь я во всяком случае и против всякого. Во-вторых, изготовься к борьбе с тем, кто подал причину к сему гневу, а не с тем, кто предался ему, чтобы тебе, хорошо вооружившись, удобнее было победить страсть. Ибо неготовый не выдерживает нападения, а кто хорошо приготовился, тот найдет и силы победить. И что значит победить? – Равнодушно перенести видимую над собою победу. В-третьих, зная из чего ты произошел и во что обратишься, не думай о себе очень много, чтобы не смущало тебя высоко и не по достоинству составленное о себе мнение. Ибо смиренный равнодушно переносит над собою победу, а слишком надменный ничему не уступает. Те же, которые, чтоб сколько-нибудь остановить свое превозношение, сами себя называют землею и пеплом… суть Божий други. И ты, как будто совершенный, отказываешься терпеть оскорбления. Смотри, чтоб не понести тебе наказание за самомнение. В-четвертых, знай, что и жизнь наша ничто и мы все не безгрешные судьи о добрых и худых делах, но большею частью и всего чаще носимся туда и сюда и непрестанно блуждаем. Что гнусно для нас, то не гнусно еще для Слова, а что не таково для меня, то, может быть, таким окажется для Господа. Одно без всякого сомнения гнусно – это злонравие. А здешняя слава, земное богатство и благородство – одни детские игрушки. Поэтому о чем сокрушаешься, тем надлежит увеселяться, а при чем поднимаешь вверх брови, от того более надобно смиряться, нежели сколько теперь превозносишься и надмеваешься. В-пятых, будем иметь больше рассудительности. Если нет ни малой правды в том, что говорит воспламененный и ослепленный гневом, то слова его нимало нас не касаются. А если он говорит правду, то, значит, сам я нанес себе какую-нибудь обиду. За что же жалуюсь на того, кто объявил оставшееся доселе скрытым? Гнев не умеет сохранять верности. Ибо если прибегает он часто и к неправде, то удержит ли в себе тайну? После сего уцеломудришь себя в гневе, рассуждая так: если эта вспышка не есть зло, то несправедливо и обвинять ее. А если – зло, что и действительно так, то не стыдно ли терпеть в себе то, что осуждаешь в других, когда терпишь от них сам, и не вразумляться примером своего врага? Притом если и прежде не воспользовался добрым о себе отзывом тот человек, который горячится и дышит дерзостью, то и теперь порицание падет, очевидно, на него, а не на тебя. А если он человек превосходный, то не почтут тебя здравомыслящим в ответе, потому что мнение большинства всегда склоняется в пользу лучшего. Но ты делал ему добро? Тем паче его осудят. Но он обидел тебя? Ты (же ученик Христов, послушай Господа) не делай ему зла. Но его надобно остановить? Что, если в большее приидет еще неистовство? Он первый начал? Пусть, вразумленный и словом, и благонравием твоим, как можно скорее сокрушит ярость… Это обидно?! Точнее, обидно, если и ты падешь с ним вместе. Ужели и на укоризны больных станем отвечать укоризнами? Не равнодушно ли ты переносишь исступление беснующихся, разумею таких, которые невольно изрыгают злословие. Почему же не перенести сего от безумного и пришедшего в сильную ярость? Конечно, должно перенести, если сам ты в здравом уме. Что сказать о пьяных, у которых рассудок потемней вином? Что, если мимо тебя пробежит бешеная собака? Что, если верблюд по естественной своей наглости закричит во все горло и протянет к тебе шею? Пойдешь ли с ним в драку или по благоразумию побежишь прочь? Что, если непотребная женщина будет стыдить тебя своими страшными делами? А у непотребных женщин это обыкновенное дело, им всего кажется стыднее – знать стыд, и они знают одно искусство – вовсе ничего не стыдиться… И ты, если размыслишь о сходстве гневливого с таковым, станешь презирать оскорбления. Скажу тебе один искусственный способ. Хотя он и недостоин внимания тех, которые предпочитают кротость, однако скажу, потому что может погашать неприятность. Пришедшего в ярость старайся низложить шутками. Смех – самое сильное оружие к препобеждению гнева… Заклинаю тебя, гнев, друг пороков, неприязненный мой защитник и покровитель, надмевающий меня и предающий во врата адовы, покорись ныне Богу и Слову. Покорись, гневливость, – эта полнота человекоубийцы, это очевидное безобразие лица, это обуреваемые мысли, это борцы, понуждающие низринуться в тартар, это легион бесов, это многочисленное зло -… покорись! Ибо Христос, Которого не вмещает вселенная, Который Своим кормилом непогрешительно движет целую вселенную, уделяя жизнь и человекам и Ангелам, призывающим Его усердно дарует разрешение и от лукавых духов и от страстей. Христос хочет, чтобы ты, (страсть), немедленно бежала от рабов Божиих и, войдя в свиней, скрылась в бездну. Готово принять тебя это стадо, низвергающееся в глубину. Но не касайся нас, о которых имеет попечение Сам Бог (12,168).

Однажды пустынножитель Марк спросил преподобного Серафима: «Кто в нашей обители выше всех пред лицом Божиим?» «Повар из бывших солдат, – ответил преподобный. – Характер у повара огненный. В запальчивости он готов убить человека, но его непрестанная борьба со своим гневом привлекает к нему великое благоволение Божие. Ибо непреложно Божие слово: «Препобеждающему себя место дам с Собою и облеку в белые одежды"» (96,81).

Не давай печали сердцу своему, ибо мира сего печаль смерть соделывает… (2Кор. 7, 10) (22,156).

От печали рождаются брюзгливость, малодушие, раздражительность, отчаяние (50,254).

Сатана злоумышленно старается опечалить многих, чтобы взять и через отчаяние ввергнуть их в геенну (24,75).

Душа, объятая печалью, не может ничего здравого ни говорить, ни слушать (34,254).

Почему печаль мирская производит смерть? Потому что чрезмерная печаль обыкновенно доводит или до сомнения, или до пагубного богохульства (37,596).

Погрешают те, которые почитают добродетелью чрезмерную печаль, бывшую у них после учинения греха, не разумея, что это происходит у них от гордости и самомнения, утверждающихся на том, что они слишком много надеются на самих себя и на свои силы. Ибо, думая о себе, что они нечто немалое, они взяли на себя многое, надеясь сами справиться с тем. Видя же теперь из опыта своего падения, что в них нет никакой силы, они изумляются как встречающие нечто неожиданное, мятутся и малодушествуют, ибо видят падшим и простертым на земле тот самый истукан – себя самих, на который возлагали все свои чаяния и надежды. Но этого не бывает со смиренным, который на Единого Бога уповает, ничего решительно доброго не чая от себя самого (при обилии трудов). Почему и когда впадает в какое бы ни было прегрешение, хотя чувствует тяготу этого и печалится, однако же не мятется и не колеблется недоумениями, ибо знает, что это случилось с ним от его собственного бессилия, опыт которого в падении для него не неожиданная новость (59,27).

Всякая печаль, которая по видимому не заключает в себе ничего запрещенного, однако же не способствует благочестию, есть житейская (а значит гибельная) (5,218).

Кроме той печали, которая происходит от спасительного покаяния, или от ревности к совершенству, или от желания будущих благ, – всякая печаль, как мирская и причиняющая смерть, должна быть отвергаема, все равно как дух блуда, или сребролюбия, или гнева, должна быть изгоняема из наших сердец (50,117).

Потому что печаль снедает сердце человека, впадшего в нее (22,193).

Бодрствуй против духа печали, ибо он многие распростирает сети, дабы уловить тебя (31,42).

Эту гибельную страсть, печаль, мы можем изгнать из себя, если ум наш, постоянно занятый духовным размышлением, будем ободрять будущею надеждою и созерцанием обещанного блаженства. Ибо этим способом все роды печалей, которые происходят или от предшествующего гнева, или от понесения убытка, или от причинения обиды, или от неразумного смущения духа и приводят нас к смертному отчаянию, мы можем победить, когда, постоянно ободривая себя созерцанием будущих вечных предметов, пребывая непоколебимыми, не будем падать духом при настоящих несчастных приключениях, а при счастливых обстоятельствах не станем возноситься, но будем смотреть на то и на другое как тленное и скоропреходящее (50,118).

С заботливостью нам надобно врачевать эту болезнь (печаль), если желаем законно подвизаться на духовном поприще. Ибо как моль одежде, червь дереву, так и печаль вредит сердцу человека (50,114).

Искушение несносной печали и великого уныния можешь уничтожить обильными слезами, благами, надеждами и любовью к Сладчайшему Спасителю Христу (46,26).

Печаль, пока скопляется внутри, помрачает наш ум, а когда разрешится словами молитвы и соединенными с нею слезами и выйдет изнутри вон, то оставляет в душе великую ясность, так как в душу молящегося входит как некоторый луч – помощь Божия (32,543).

Для того печаль, чтобы мы пользовались ею к уничижению наших грехов, а не для того, чтобы скорбели о потере имущества, о смерти или о чем-либо другом тому подобном (33,76).

Но даже спасительная печаль о грехах от неумеренности становится гибельною. Диавол смутил Иуду, омрачил чрезмерностью печали, гнал, преследовал, пока не довел до петли, пока не вывел из настоящей жизни и не лишил намерения покаяться (33,314).

Душу, погруженную в печаль, ничто не может так возвеселить, как памятование о Боге… (48,177).

Псалмопение же, милосердие и нестяжание суть убийцы печали (54,210).

Постараемся же иметь попечение о своей душе, и никакая нечаянность не в состоянии будет опечалить нас (33,210).

Если же один более радуется, а другой более скорбит, то происходит это от самого человека, который скорбит по малодушию, а не от природы вещей. Если же хотим всегда радоваться, то много имеем к этому случаев. Если утвердимся в добродетели, то ничто уже не будет нас печалить: добрые надежды внушает добродетель тем, кто приобрел ее, делает их угодными Богу и почтенными пред людьми и дает им неизреченную отраду (38,550).

Если при всяком печальном обстоятельстве окажемся мужественными и благородными, то, без сомнения, сподобимся наград, уготованных победоносным мученикам (46,268).

У злобы всегда одно и то же ухищрение – ввергать нас в уныние во время скорби, чтобы лишить упования на Господа (30,450).

Но не предавайся унынию ни в каком труде, чтобы враг не усилил в тебе своих враждебных действий (31,209).

Блаженный Давид хорошо выразил вред этой болезни в одном стихе, говоря: «Воздрема душа моя от уныния» (Пс. 118, 28). Хорошо он сказал, что не тело, а душа собственно воздремала. Ибо, истинно, душа дремлет в рассуждении созерцания добродетелей и рассмотрения духовных чувств, когда будет уязвлена стрелою страсти уныния (50,120).

Кого ни начнет она одолевать с какой-либо стороны, заставит его пребывать ленивым, беспечным, без всякого успеха духовного; сделает потом непостоянным во всем, праздношатающимся, нерадивым ко всякому делу (50,121).

От уныния рождается праздность, сонливость, безвременность, беспокойство, бродяжничество, непостоянство ума и тела, говорливость и любопытство (50,121).

Предающийся унынию далек от терпения, как больной от здоровья (22,511).

Как воры при наступлении ночи, погасив огонь, очень легко могут похитить имущество и умертвить владельцев его, так и диавол, вместо ночи и мрака наведши уныние, старается похитить все охраняющие мысли, чтобы на душу, лишенную их и беспомощную, нанести бесчисленные раны (32,193).

Чрезмерное уныние вреднее всякого демонского действия, потому что и демоны, если в ком властвуют, то властвуют через уныние, а если уничтожишь уныние, то и от демонов не потерпишь никакого вреда (32,243).

Уныние есть тяжкое мучение душ, некоторая неизреченная мука и наказание, горшее всякого наказания и мучения (34,593).

Уныние и непрестанные беспокойства могут сокрушить силу души и довести до крайнего изнеможения (32,463).

Уныние тягостнее всех бедствий… оно – вершина и глава несчастий (34,598).

Уныние происходит иногда от наслаждения, а иногда оттого, что страха Божия нет в человеке (54,183).

Узнал я, что бес уныния предшествует бесу блуда и уготовляет ему путь, чтобы, крепко расслабив и погрузив в сон тело, дать возможность бесу блуда производить как наяву осквернения (54,226).

Уныние рождается от парения ума, а парение ума от праздности, суетных чтений и бесед или от пресыщения чрева (52,143).

Уныние часто бывает одно из отраслей, одним из первых исчадий многословия (54,102).

Всевозможно убегай уныния, ибо оно истребляет весь плод (христианина) (31,29).

Истинный подвижник Христов, который хочет законно подвизаться подвигом для совершенства, должен спешить выгнать из тайников своей души также и эту болезнь, уныние, и против злейшего духа уныния подвизаться с обеих сторон так, чтобы сокрушенному стрелою сна не пасть (50,121).

Памятование о смерти и наказаниях есть меч против беса уныния (22,200).

К истреблению уныния служит молитва и непрестанное размышление о Боге, размышление же охраняется воздержанием, а воздержание охраняется телесным трудом (23,595).

Чтобы не унывать нам ни в каких тяжких обстоятельствах, будем усердно внимать повествованиям Писания (33,335).

Кто питается благими надеждами, того ничто не может повергнуть в уныние (33,75).

Уныние есть расслабление души и изнеможение ума, пренебрежение христианского подвига, ненависть к обету, ублажитель мирских, оболгатель Бога, будто Он немилосерд и нечеловеколюбив; в псалмопении оно слабо, в молитве – немощно, в телесном же служении – крепко, как железо, в рукоделии – безленостно, в послушании – лицемерно… Ставшим на молитву сей лукавый дух напоминает о нужных делах и употребляет всякое ухищрение, чтобы только отвлечь нас от собеседования с Господом, как оборотью, каким-либо благовидным предлогом (54,103).

Каждая из прочих страстей упраздняется одною какою-нибудь противною ей добродетелью. Уныние же для христианина есть всепоражающая смерть… Во время уныния обнаруживаются подвижники, и ничто столько венцов не доставляет христианину, как уныние (при борьбе с ним) (54,104).

Скажи нам, о ты, нерадивый расслабленный, кто есть зле родивший тебя и какие твои исчадия? Кто суть воюющие против тебя? И кто убийца твой? И отвечает уныние: «В истинных послушниках я не имею где главы подклонить… Родительницы у меня многие: иногда бесчувствие души, иногда забвение небесных благ, а иногда и чрезмерность трудов. Исчадия мои, со мною пребывающие: перемены местопребывания, пренебрежение повелений духовного отца, непамятование о Последнем Суде, а иногда и оставление христианских обетов. А противники мои, которые связывают меня ныне, суть псалмопение с рукоделием. Враг мой есть помышление о смерти; умерщвляет же меня молитва с твердою надеждою сподобиться вечных благ» (54,104).

Свяжем же теперь и сего мучителя памятью о наших согрешениях, станем бить его рукоделием, повлечем его размышлением о будущих благах и умертвим его мечом молитвы в надежде на Господа (54,104).

Никогда не будем унывать в скорбях и, увлекаясь своими помыслами, не будем предаваться отчаянию, но, имея большое терпение, будем питаться надеждою, зная благое о нас Промышление Господа (43,619).

Тщеславен тот, кто делает или говорит что-нибудь ради одной мирской славы от видящих или слышащих это (5,202).

Делание не из любви к Богу, но ради похвалы от людей, каково бы оно ни было, находит себе не похвалу за благочестие, но осуждение за человекоугодие, или за самоугодие, или за честолюбие, или зависть, или за иную подобную вину (5,300).

Тщеславие не только с плотской стороны, как прочие пороки, но и с духовной искушает христианина, приражаясь к уму самым тонким злом, так что те, которые не могли обольститься плотскими пороками, – те сильнее уязвляются тщеславием по поводу духовных успехов, и столько оно губительнее при борении, сколько скрытнее, чтобы предостеречься от него. Нападение других страстей бывает явно и открыто, и в каждом из них искуситель, ниспроверженный строгим прекословием, сделавшись слабее, отходит, и потом уже поверженный противник слабее будет искушать своего победителя. А эта страсть, когда искушая душу с плотской стороны… и щитом пререкания будет прогнана, то опять, как разнообразное зло, переменив прежний образ и личину, под видом добродетелей старается пронзить и зарезать победителя (50,135).

Тщеславие есть бесполезный призрак, убеждающий трудиться для добродетели и обращающий труды сии в ничто (23,193).

Бдение и пост, милостыню и подвиги и все прочие блага диавол губит ради ненасытного тщеславия и высокомерия… (24,333).

Смотри же, чтобы, ища славы человеческой, не лишиться тебе славы Божией… (46,396).

Не губи трудов твоих тщеславием, не делай, чтобы пот был пролит напрасно и ты, пробежавши тысячи поприщ, лишился всякой награды. Господь гораздо лучше знает тебя, твои заслуги (38,31).

Таков дух тщеславия, что оно ослепляет разум увлекаемых им людей даже в отношении к самым очевидным предметам, побуждает противоречить даже самым признанным истинам, а других, и очень хорошо разумеющих истину, и уверенных в ней, заставляет лицемерно противиться ей (39,29).

О тщеславие! Как оно низвращает все! Оно побуждает восставать против спасения своего и других (40,261).

Будем всячески избегать тщеславия – этого зверя. Оно бывает различного рода и вида и разливает свой яд на все: и на сокровища, и на удовольствия, и на красоту телесную. Потому что мы везде переступаем границы нужды; оттого пренебрегается умеренность во всем: и в домах, и в одежде, и в столе, – а роскошь господствует. Ты хочешь наслаждаться славою? Подай милостыню, тогда тебя похвалят Ангелы, тогда тебя прославит Бог (39,462).

Почему ты не можешь преодолеть тщеславия, когда другие преодолевают, имея такую же душу, такое же тело, такой же внешний вид, живя такою же жизнью? Помысли о Боге, помысли о высшей славе, противопоставь ей настоящее, и ты скоро отстанешь от тщеславия. Если ты непременно желаешь славы, то ищи истинной славы. Разве слава та, которая заставляет искать чести от низших и имеет в ней нужду? Честь состоит в том, чтобы пользоваться славою от высших. Если ты непременно желаешь славы, то ищи лучше славы от Бога. Возлюбив эту, ты будешь пренебрегать тою, увидишь, как она бесчестна; а пока не узнаешь той, не увидишь, как та постыдна, как смешна. И пока обладает нами эта страсть, мы не можем видеть, каково это зло (40,261).

В том и несчастье, что эта болезнь – тщеславие вредит тебе не только тогда, когда ты грешишь, а и тогда, когда оказываешь услуги, и в одном случае она подвергает тебя бесчисленным укоризнам, в другом же лишает всей награды (40,717).

Свобода же от тщеславия больше всего освобождает от оков телесных и возносит от земли к небу (41,720).

Тщеславный человек есть идолопоклонник, (хотя) называется верующим. Он думает, что почитает Бога, но в самом деле угождает не Богу, а людям (54,144).

Пост тщеславного остается без награды, и молитва его бесплодна, ибо он и то и другое делает для похвалы человеческой (54,144).

Великое дело – отвергнуть от души похвалу человеческую, но большее – отвратить от себя похвалу бесовскую (помыслами влагаемую) (54,145).

Бегай тщеславия и будешь прославлен (52,302).

Немалый подвиг – освободиться от тщеславия; освобождаются от него тайным творением добродетелей и частою молитвою; признак же освобождения – не злопамятствовать на злословящих. Желающий всем человекам спастися и алчущий обожения их Бог кичение и тщеславие людей, как бесплодную смоковницу, иссушает проклятием, чтобы они, предпочтя действительную праведность тому, чтоб только казаться праведными, и сбросив с себя лицемерный хитон добронравной показности, неподдельно приступили к добродетели… стараясь паче пред Богом держать доброе расположение души, нежели пред людьми (63,260).

Между тщеславием и гордостью такое же различие, какое между отроком и мужем, ибо тщеславие – это начало, а гордость – конец (54,143).

Гордость есть причина первоначального падения и главное начало болезни. Гордость через люцифера (денницу), низверженного за нее, вкралась потом в первозданного Адама, произведши слабости и поводы ко всем порокам. Ибо когда он думал, что может приобрести славу Божества свободою произвола и своим старанием, то потерял и ту, которую получил по благодати Творца (50,145).

Кем возобладала страсть гордости, тот не только не считает достойным соблюдать какое-либо правило подчинения или послушания, но и самое учение о совершенстве не допускает до ушей своих; и в его сердце растет такое отвращение к духовному слову, что, когда бы и случилось такое собеседование, взор его не может стоять на одном месте, но исступленный взгляд обращается туда и сюда, глаза обыкновенно устремляются в другую сторону…. Так что пока продолжается духовное собеседование, ему думается, что он сидит на ползающих червях или острых спицах… думает, что все говорится в поношение ему (50,159).

По каким признакам можно угадать и различить плотскую гордость, чтобы обнаженные и выведенные наружу корни этой страсти, ясно понятые и рассмотренные, удобнее можно было вырвать или избежать. Ибо тогда можно от смертоносной болезни всецело уклониться, когда против ее гибельного воспаления и вредных нападений принимается заблаговременная предосторожность; когда, предварительные приметы узнавая, предусмотрительною прозорливою рассудительностью предупреждаем ее. Итак, плотская гордость отличается следующими признаками: сперва бывает в разговоре ее крикливость, в молчании – досада, в веселии – громкий, разливающийся смех, в печальном случае – неразумная скорбь, в ответе – строптивость, в речи – легкомысленность, слова выражаются без всякого участия сердца, безрассудно. Она не имеет терпения, чужда любви, дерзка для нанесения оскорблений, а к перенесению их малодушна; к повиновению – неудобоподвижна, разве чем предварило ее желание и воля; к принятию увещания – непреклонна; для отсечения своей воли – слаба; для подчинения другим – весьма упорна, всегда усиливается настоять на своем мнении, а другому уступить никак не хочет; и таким образом сделавшись неспособною принимать спасительный совет, во всем доверяет больше своему мнению, нежели суждению старцев (50,161).

О духовной гордости, которою искушаются все совершенные, скажем, что этот род гордости немногими познан и испытан, потому что немногие стараются приобрести совершенную чистоту сердца, чтобы достигнуть до этих степеней брани, и не заботятся об очищении страстей… Эта гордость обыкновенно искушает только тех, которые, победив предыдущие пороки, находятся уже почти наверху добродетели. Поскольку хитрый враг не может подвергнуть их плотскому грехопадению, то усиливается запнуть и низложить духовным падением, чрез которое старается лишить их всех заслуг прежних добродетелей, приобретенных с большим трудом (50,157).

Подвиг предлежит нам против духа гордости. Эта страсть хотя последняя во времени борьбы с пороками и по порядку исчислений ставится последнею, но по важности и по времени происхождения она первая: это зверь самый лютый, свирепее всех предыдущих, искушает особенно совершенных и почти уже поставленных наверху добродетелей жестоким угрызением погубляет (50,143).

Подвижник Христов, который подвизается духовным подвигом и желает получить от Господа венец, должен поспешить всеми способами подавить этого лютейшего зверя как истребителя всех добродетелей; будучи уверен, что пока гордость будет пребывать в его душе, он не только не может освободиться от разных пороков, но если бы и имел что-либо добродетельное, и то погибнет от яда ее (50,163).

Если мы умом будем размышлять о страданиях Господа нашего и всех святых, думая, что искушающие нас обиды столько легче, сколько дольше мы отстоим от их заслуг и поведения, что мы через короткое время переселимся из этого века и по скором окончании этой жизни мы тотчас будем соучастниками их, то такое размышление истребит в нас не только гордость, но и все пороки (50,164).

Если бы мы постоянно вспоминали о грехах своих, то ничто из предметов внешних не могло бы возбудить в нас гордость: ни богатство, ни могущество, ни власть, ни слава… (43,93).

Гордым весьма полезно повиновение, жестокое и презренное жительство и чтение о сверхъестественных подвигах святых отцов. Может быть, чрез это сии недугующие получат малую надежду ко спасению… Превозносись только теми добродетелями, которые ты совершил прежде рождения твоего, а те, которые ты исполнил после рождения, даровал тебе Бог, как и самое рождение (54,151).

Видимую гордость исцеляют скорбные обстоятельства, а невидимую – Превечный и Невидимый (54,211).

Кто верует, тот не гордится, но, подражая Господу, претрудно взыскивает смирения… (57,436).

Бог ничего так не отвращается, как гордости, потому-то Он еще изначала все устроил так, чтобы истребить в нас эту страсть. Для этого мы сделались смертными, живем в печали и сетовании, для этого жизнь наша проходит в труде и изнурении, обременена непрерывною работою (38,671).

Всякая душа, одержимая гордостью (оставленная благодатию), предается умственным сириянам, то есть духовным непотребствам, запутывается плотскими страстями, чтобы, по крайней мере, униженная плотскими пороками осознала себя нечистою и оскверненною чрез плоть, тогда как во время холодности духа не могла прежде сознать, что через возношение сердца она сделалась нечистою пред взором Божиим, чтобы таким образом человек униженный позаботился выйти из состояния холодности и, пристыженный бесчестием плотских страстей, постарался возбуждать в себе горячую ревность к духовным подвигам (50,156).

Бегай гордости, человек, чтобы не иметь тебе противником своим Бога (45,243).

Знал я девицу в Иерусалиме, девица эта шесть лет носила власяницу, заключилась в келлии, отреклась от всех удовольствий и вела суровую жизнь подвижническую. Но потом, оставленная Божиею помощью, впала в блуд. Это случилось потому, что подвиги ее имели целью не богоугождение, но показность ради суетной славы земной. Демон тщеславия отвлек ее от благочестивых помыслов и возбудил желание осуждать людей. Когда она пришла в опьянение от гордыни, святой Ангел – страж целомудрия – отступил от нее (69,110).

Нет ничего столь благопотребного нам, как чистота жизни, ничего столь прекрасного, как благоустроенная жизнь, ничего столь вожделенного, как добродетель (43,96).

Чистая жизнь в состоянии с великою силою заградить уста и самого диавола (43,703).

Чистоту называют бесстрастием, и справедливо, ибо чистота есть начало Общего Воскресения и нетления тленных (54,243).

Приобретай чистоту в делах своих, чтобы озарялась душа твоя в молитве и памятованием о смерти возжигалась радость в уме твоем (52,279).

Если человек не достигает чистоты, понятия его не могут стать просветленными, чтобы видеть ему сокровенное (52,170).

Если будешь чист, то внутри тебя Небо, и в себе самом узришь Ангелов и свет их, а с ними в них Владыку Ангелов (53,45).

Чистая душа служит для Бога и невестою, и стрелою; как стрелу направляет Он ее к доброй цели, как невесту восприемлет в общение неистленной вечности (16,112).

Что составляет нечистоту плотскую? Блуд, прелюбодеяние и всякое плотоугодие. Что составляет нечистоту душевную? Нечистые помыслы, сладострастный взор, памятозлобие, обманы и тому подобное (41,595).

Для сохранения чистоты душевной и телесной недостаточно одного воздержания от пищи; для этого нужны и другие добродетели душевные. Прежде всего через послушание, сокрушение сердечное и утомление тела трудом надобно научиться смирению;… желание денег надобно истребить… гнев надобно подавить, уныние – победить, тщеславие – отвергнуть, гордость – попрать, непостоянные помыслы ума обуздать непрестанною молитвою и памятованием о Боге (50,53).

Со всею осмотрительностью должны быть очищаемы сначала тайники нашего сердца. Ибо чего ветхозаветные желали достигнуть в чистоте тела, то мы должны иметь в тайниках совести, в которой пребывая Господь – Советник и Подвигоположник – всегда смотрит на подвиг нашего течения и борьбы; чтобы тому, что боимся сделать открыто, мы не допустили возникнуть и внутри неосторожным помышлением; что стыдимся обнаружить пред людьми, тем не должны оскверняться и тайным согласием. Хотя оно и могло бы укрыться от знания людей, но не возможет удалиться от знания святых Ангелов и Самого Всемогущего Бога, от Которого не укроются никакие тайны (50,78).

Как чистота и осторожность днем предуготовляет ночную чистоту, так и ночная бдительность доставляет сердцу и дневной предосторожности твердое состояние и силу (50,84).

Никакое удручение тела, никакое сокрушение сердца для приобретения истинной чистоты внутреннего человека не могут быть достойны того, чтобы в состоянии были приобресть такую добродетель чистоты, прирожденную одним Ангелам и свойственную Небу, одним трудом человеческим без помощи Божией (50,149).

Никто не может достигнуть чистоты и конца совершенства иначе как истинным смирением, которое сначала должен человек оказывать братьям, так же как и Богу, в сокровенности сердца, в полной уверенности, что без покровительства и помощи Его, оказываемой ему ежеминутно, он вовсе не может достигнуть совершенства, которого желает и к которому с усилием стремится (50,157).

Под чистотою я разумею не только воздержание от порочной и постыдной похоти, украшений и рассеянности, но и свободу от житейских забот… (32,366).

Чистота телесная не приносит большой пользы, а чистота душевная доставляет нам дерзновение пред Богом. Ту могут иметь и прелюбодеи, и воры, и блудники, последние по преимуществу: они больше всех заботятся о чистоте тела, постоянно намащая себя (благовониями) и повапляя гроб свой (Мф. 23,27). Ведь их тело – гроб, внутри которого – мертвая душа. Такую чистоту и они могут иметь, внутреннюю же не могут. Неважное дело, если ты вымоешь тело… если нет очищения внутреннего. Положим, что кто-нибудь страдает гниением или ранами внутри, и пусть он омывает свое тело, какая будет польза, какие последствия? Если же имеющий гнилую рану в теле не может получить пользы от омовения и очищения поверхности, то какую пользу мы хотим получить от чистоты телесной, когда гниение находится в душе? (42,800).

Кто желает предоставить Богу чистое тело и чистое сердце, тот должен сохранить безгневие и воздержание (54,201).

Вера и милостыня содействуют человеку скоро приблизиться к чистоте (52,314).

Телесный труд и поучение в Божественном Писании охраняют чистоту… (52,311).

Чистым делают сердце не одна, не две, не десять добродетелей, а все вместе, слившись во едину добродетельность, достигшую последних степеней совершенства. Однако жив таком случае добродетели одни не могут сделать сердца чистым без воздействия присещения Духа Святого. Ибо как ковач, как бы искусно ни умел действовать орудиями, ничего не может сработать без содействия огня, так и человек, пусть все делает со своей стороны (для очищения сердца), пользуясь для сей цели добродетелями как орудиями, но без просвещения огня Духа все делаемое им останется бездейственным и бесполезным для его цели, так как это одно не имеет силы очищать нечистоту и скверну души (58,532).

Сердце чисто есть и называется то, которое не находит себе никакого помышления или помысла мирского, но все прилеплено к Богу и сочетано с Ним так, что не вспоминает уже ничего мирского, ни печального, ни радостного, но превитает в созерцании, возносясь до третьего неба, восторгаясь в рай и видя наследие благ, обетованных святым… Вот что служит знамением чистоты сердечной и верным признаком, по которому всякий может определить меру своей чистоты… (58,563).

Авва Павел, родом из Нижнего Египта, живший в Фиваиде, при необходимости мог брать в руки скорпионов и змей и разрывать их пополам. Однажды братия спросили его: «Скажи нам, авва, что ты сделал для получения такой защиты и благодати?» «Кто приобретает чистоту, – ответил он, – тому будут повиноваться все, как повиновались Адаму в Раю» (74,237).

Всякий предающийся услаждениям – расслаблен душою, лежит на одре сладострастия с соответствующей сему расслабленной разнузданностью тела. Но когда убежденный евангельскими увещаниями, покаявшись, восторжествует над своими грехами и над порожденной ими расслабленностью души, тогда он бывает приносим ко Господу сими четырьмя: презрением к себе, исповедью согрешений, обещанием на будущее воздерживаться от зла и молитвою к Богу. Но они не могут приступить к Богу, если только не раскроют крышу, разметав черепицы, глину и иной материал. Кровлей же в нас является мыслительная часть души как все в нас покрывающая; заключает же она в себе как бы многочисленный нагроможденный материал – все, что имеет отношение к страстям и к земному. И вот когда это состояние станет расцеплено и уничтожено теми четырьмя, тогда действительно мы сможем быть отпущенными, то есть припасть и приступить к Господу и получить от Него исцеление (60,101).

Греховные страсти и все неразумные движения обыкновенно производят в душах неумолкающую молву и неукротимый мятеж (2,34).

Все делаемое по страсти вредит… душевной чистоте и препятствует божественной жизни (5,58).

Обуздание же страстей есть безмятежность души (5,333).

Душа имеет свои собственные страсти, кои суть: гордость, ненависть, зависть, гнев, уныние и другие подобные. Когда душа предает себя Богу всею силою своею, тогда Всещедрый Бог подает ей дух истинного покаяния и очищает ее от всех сих страстей, научая ее не следовать им и давая силу преодолевать их и препобеждать врагов, которые не перестают полагать ей препоны, стараясь посредством искушений похитить ее себе. Если душа пребудет твердою в своем обращении и в добром повиновении Духу Святому, научающему ее покаянию, то милосердый Творец сжалится над нею ради ее трудов, со всякою теснотою и нуждою подъемлемых – в постах долгих, бдениях частых, поучениях в Слове Божием, в непрестанной молитве, в отречении от всех мирских утех, в услужении всем от чистого сердца, в смирении и нищете духом; если пребудет твердою во всем этом, Всещедрый, милостивым призрев на нее оком, избавит ее от всех страстей, искушений и исторгнет из рук врагов милостию Своею (61,25).

Если желаем искренно приступить к Создателю нашему, то необходимо нам подвизаться об освобождении душ наших от страстей, по духовному закону (Евангельскому, исполняя заповеди Божий). Ибо от наших злых дел, от услаждения страстями, от множества диавольских искушений ослабела умная наша сила и замерли добрые движения душ наших. Мы не можем уже познать красоту нашей духовной природы, по причине страстей, в которые впадаем; и нет нам ни от кого спасения, кроме Господа нашего Иисуса Христа (61,32).

Покаяние есть врачевство страстей, средство, истребляющее беззакония… (33,379).

Господь именуется Врачом, потому что подает врачевство небесное и Божественное и исцеляет душевные страсти, в некоторой мере господствующие над человеком (30,204).

Но как при врачевании тела на восстановление здравия в нем действуют не буквы, коими прописываются лекарства, а сила прописанных веществ, так и в отношении к врачеванию души: оздоровление ее и спасительное на нее воздействие совершается не буквами Божественного Писания, а силою Христа, Который дал Писание (57,67).

Здравие души есть не жаждать никакого греха и ничего из того, чего жаждет мир… (57,146).

Что болезнь в теле, то грех в душе. Когда тело заболит, больной ни о чем уже другом не заботится: ни о богатстве, ни о славе, ни об утехах, а все об одном уврачевании тела и восстановлении здоровья. Так и душа, которая болит грехом, должна всю заботу обращать не на другое что: ни на богатство, ни на славу, ни на удовольствия, а на одно уврачевание болезни и возвращение душе здравия (57,63).

Когда Бог изглаждает грехи, то не оставляет ни шрама, не допускает остаться ни следу, но вместе со здоровьем дарует и благообразие, вместе с освобождением от наказания дает и оправдание и делает согрешившего равным несогрешившему. Хотя бы у человека были тысячи ран, но, если он покается и сделает что-нибудь доброе, Бог так изглаждает их, что не остается ни шрама, ни следа, ни знака грехов (43,498).

Подобно тому как опытный врач, знающий время сечения раны, выжидает терпеливо удобного момента сечения, чтобы посредством подходящих лекарств поправить больного, таким же образом и Бог, хотя знает, что мы достойны многих наказаний, однако желает освободить нас покаянием, хотя бы грехи наши были бесчисленны (37,360).

Подобно тому как Господь, зная немощь нашего тела, дал людям искусство врачевания и повелел земле производить растения, пригодные для врачевания, точно так же, зная склонность души к падению и ранам греха, дал Господь покаяние, как бы врачевство для души, и вложил в Божественные письмена средства к врачеванию, чтобы каждый из нас мог избежать болезни (40,899).