Отдел III. Доклады. Слова. Проповеди и речи. Архивные материалы

—413—

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Дорогие отцы, братья и сестры!

Сегодня¹¹⁷⁵ мы совершили литургию с особым, трепетным чувством, которое неизбежно охватывает всякого, кто завершил дело учения, духовно-нравственного воспитания и образования. Закончился важнейший период вашей жизни, период усвоения богословских знаний, а также церковно-практических дисциплин, таких как пение или иконописание. Перед вами открывается новая, часто невозделанная нива, которая потребует от вас самостоятельного служения. Пастырь на приходе должен быть ревностным миссионером, искусным проповедником, опытным педагогом. Всё, что бы он ни сказал, он должен доказывать собственным примером самоотверженной христианской любви.

Но завершили ли вы процесс своего обучения? Духовная школа дала вам общее направление, в ней вы приобрели навыки серьёзной работы, умения учиться в течение всей вашей жизни. Тех, кто любил духовную мудрость, на Руси именовали любомудрами. Для любомудра нет иного отдыха, кроме как припасть к чистым родникам святоотеческой мудрости. Он всё сильнее и сильнее проникается словами Господа нашего Иисуса Христа:

—414—

«Не хлебом единым жив будет человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (Мф.4:4).

Христианина отличает умение благодарить за малое и великое и, конечно, за одухотворённое время учёбы. Оно было малым, сейчас кажется, что оно пронеслось слишком быстро, но в то же время оно было великим, для многих из вас стало выбором жизненного пути и приобщением к глубинам православной веры. Не раз годы ученья отзовутся в ваших душах радостью и светлой грустью, ведь всё великое неповторимо.

В течение всей жизни оставайтесь благодарными к воспитавшей вас духовной школе, не забывайте её. Где бы вы ни оказались, она всегда будет для вас вашим отечеством. Здесь вы произнесли свою первую проповедь, спели первые песнопения, написали первую икону, здесь вы почувствовали стройный лад Православия, здесь вы прилежно и внимательно впитывали слова ваших замечательных преподавателей. Вам остаётся хранить о них светлую память и молиться о них, по слову Священного Писания: «Поминайте наставников ваших» (Евр.13:7).

Духовная школа держится на двух столпах – духовности и учёности. Цель семинарии – подготовить пастыря ревностного, благочестивого, способного к назиданию и своим личным примером, и словом. В этом отношении пастырь должен совмещать в себе идеал пустынножительный и идеал общественного служения. Подобно пустынникам и великим подвижникам, подобно прп. Антонию Великому и прп. Серафиму Саровскому, он должен, живя в миру, не быть привязанным к миру, он призван быть неотмирным примером для мира. Прежде всего ему подобает, подобно прп. Антонию, чувствовать себя простым и неграмотным человеком и стремиться к тому, чтобы постигать устроение мира Божия не через книги, а по чистоте души, мудро созерцающей творение, чтобы быстрее приблизиться ко Творцу¹¹⁷⁶. Свт. Афанасий завершил житие прп. Антония следующими словами: «Не со-

—415—

чинениями и не внешней мудростью, не каким-то искусством, но только благочестием стал известен Антоний»¹¹⁷⁷.

Но в то же время пастырь должен уподобиться великим святителям и прочим учёным святым мужам. Подобно свт. Василию Великому, Григорию Богослову и Иоанну Златоусту, подобно свт. Фотию Великому, будущий пастырь, призванный к служению в современном мире, должен обладать подлинной глубокой учёностью, образованностью, начитанностью, широтой интеллектуального кругозора. Конечно, целью его стремлений не должна быть такая учёность, которая ставит своей задачей надменно возвыситься надо всеми, но и не могут знания его сводиться к набору разрозненных сведений. Нет, он должен достичь подлинных глубин богословия и трепетно ценить духовное знание, должен делати его и хранити, как рай, который был вверен первозданному Адаму (ср. Быт.2:15). Рай красовался всевозможными растениями, и душа пастыря должна быть украшена всевозможными богословскими знаниями. Растения, насаждённые в раю, должны были возрасти и принести плод; и райский сад знаний должен украсить душу пастыря и заплодоносить, приносить плоды благие, во вразумление и утешение людям. Ибо знание, к которому он призван, – это не мёртвое знание богоборцев, но живое знание евангельских рыбарей и христианских любомудров. «Кто любит Бога, тому дано знание от Него» (1Кор.8:3).

Итак, будущему пастырю, которому предстоит духовно окормлять людей самых разных общественных слоёв – людей простых и малообразованных, но в то же время и людей весьма просвещённых, – надлежит быть на высоте. Понятно, что он не обязан быть непременно филологом, физиком или врачом. Но он не в праве гнушаться никаким видом знания ради того, чтобы сделавшись, по слову апостола Павла, всем для всех, спасти по крайней мере некоторых (1Кор.9:22). А уж истины своей веры он обязан знать всесторонне, не хуже, чем лётчик, который, не осво-

—416—

ив определённых теоретических и практических знаний, не дерзнёт поднять самолёт в небо.

В храме молятся все вместе – будущие пастыри, иконописцы, регенты. И это, мне думается, глубоко символично. Миссия Церкви – это всесторонний органичный процесс, в который вовлекаются все стороны человеческой деятельности. Пастырь организует жизнь прихода, но эта жизнь была бы несовершенна, если бы она не была украшена церковным пением и священными образами. Естественно, что первое впечатление человека, пришедшего в храм, во многом зависит от того, что он услышит и увидит в храме. Вспомним слова русских послов, которые рассказали князю Владимиру о посещении Святой Софии в Константинополе: «И приидохом же в греки, и ведоша ны, идеже служат Богу своему, и не вемы, на небе ли есмы были, или на земли: несть бо на земли такой красоты»¹¹⁷⁸.

Итак, что пожелать нашим иконописцам, регентам и певцам? Чтобы они непрестанно свидетельствовали о Боге, воспевая и изображая Бога и его святых. Осознаем все, насколько высоко служение иконописца. По библейскому учению он, как и всякий человек, сотворённый по образу и по подобию Божию (Быт.1:26–27), изображает «образ Божий», пишет икону, «честь которой восходит к Первообразу»¹¹⁷⁹. Подумаем, насколько высоко служение церковного певца, вспомнив, что, по святоотеческому учению, ангельское служение в раю будет заключаться в воспевании Бога.

Сегодня с нами в храме молились пастыри, прошедшие курс обучения заочно. К учению их побудило чувство глубокой ответственности за души вверенных им людей. Они не могли оставить своей паствы и пожертвовали ради неё теми возможностями обу-

—417—

чения, которые предоставляет регулярная учёба. Но в то же время они стремились к богословским знаниям и не могли не учиться, ради чего жертвовали почти всем своим свободным временем. Пастыри, студенты заочного сектора, приезжали в Троице-Сергиеву лавру, как на праздник, с благоговением молились, ревностно учились. Такое же рвение нужно проявлять каждому пастырю и всегда стремиться расширить свой церковный кругозор, несмотря на трудные и подчас неблагоприятные условия.

Итак, дорогие воспитанники, в вашей жизни завершилось путешествие в мир богословских знаний и православной духовности, которое вы совершили во время учёбы. По словам святителя Игнатия (Брянчанинова): «Благодарите школу за то, что она дала вам правильную и твёрдую богословскую систему, что привила вам любовь к чтению Слова Божия и молитве. Идите своей дорогой, упражняйтесь в духовной жизни, но и наук не оставляйте: всё исследуйте и всему научайтесь. И тогда сможете во всякое время дать вопрошающему отчёт в вашем уповании (1Пет.3:15)»¹¹⁸⁰. Из слов святителя Игнатия, только что процитированных, становится ясно, что никому не подобает ограничиваться тем, что достигнуто. Теперь, вступив на поприще пастырского служения или продолжив его, став певцами или иконописцами, вы будете продолжать шествовать по пути к духовному совершенству. Цель этого шествия – Царствие Небесное, в котором люди, восстановив свой подлинный образ, воспоют Богу песнь любви и благодарности. Аминь.

—418—

В начале своего выступления¹¹⁸¹ мне бы хотелось отметить, сколь почётным является для меня решение Учёного Совета знаменитой Московской духовной академии о присвоении мне степени доктора богословия honoris causa. Я не нахожу слов, чтобы выразить свою признательность и благодарность. В моём сознании столь великая честь возлагает на меня ответственность перед нашей общей Матерью – Православной Церковью и долг перед нашим общим служением, перед нашей православной богословской миссией.

В такой важный момент моей академической жизни мне бы хотелось вспомнить трёх великих русских богословов, которых я удостоился знать и которые своим образом мысли и прежде всего своей приверженностью православной традиции глубоко повлияли на становление моего богословского сознания.

Первым из них был блаженной памяти архиепископ Брюссельский Василий (Кривошеин), глубокий знаток богословия святого Симеона Нового Богослова и святителя Григория Паламы. Для меня было поистине благословением то, что я сотрудничал с ним на протяжении многих лет, а также и то, что мне довелось принять участие в появлении на греческом языке его труда «В свете Христовом», который перевела моя супруга.

—419—

Вторым был приснопамятный Леонид Успенский. Богослов, великий иконописец, верное чадо Русской Православной Церкви, он жил как монах в миру, среди чуждого ему окружения, которое не только не внесло мирского начала в его образ мысли и жизни, но напротив духовно укрепило его. Я счастлив, что не только знал его, но и был связан с ним узами долголетней дружбы. Когда Русская Православная Церковь приурочила к празднованию тысячелетия обращения в христианство этой благословенной страны проведение международной научной конференции в Санкт-Петербурге, я имел счастье представить там небольшой доклад на тему «Святоотеческие основания богословия Леонида Успенского» (The Patristic Foundation of the Theology of Leonid Ouspensky). Исследование было опубликовано в коллективном томе «Icons: Windows on Eternity».

Третьим был выдающийся богослов о. Георгий Флоровский. Я храню в памяти его благородство и радушность, хотя видеть его мне довелось всего лишь один раз в жизни. Особенной честью для меня была предоставленная мне в 1985 году возможность выступить с докладом в Нью-Йорке, в рамках ежегодного мероприятия Православного богословского общества Америки, и читать ежегодно принятую там «Лекцию, посвящённую памяти о. Георгия Флоровского» (Father George Florovsky Memorial Lecture). Это моё исследование было опубликовано в 1985 г. в журнале «The Greek Orthodox Theological Review».

Не случайно посчитал я своим долгом начать речь о смысле и ответственности богословия с упоминания об этих трёх великих деятелях Православной Церкви. Они глубоко осознавали колоссальный потенциал православного богословия и неуклонно трудились над тем, чтобы донести традицию и слово христианского Востока западному миру. Их приношение оставило немалые следы в западной христианской мысли, искавшей, неосознанно или осознанно, богословие, способное дать надежду.

—420—

* * *

После Второй мировой войны на протяжении нескольких десятилетий особенное внимание было уделено сути богословия. Сущность богословия, его цель, метод и язык составляли предмет изучения многочисленной плеяды исследователей как православных, так и других христианских конфессий. Несчастья, принесённые человечеству интеграцией, а затем бурным техническим прогрессом, причиной которого стало невиданное прежде развитие наук, эти факторы великих перемен мировой истории подтолкнули богословов к глубокому исследованию важнейших христианских понятий, и в первую очередь самого богословия. Жизненно важным стал вопрос о том, что представляет собой богословие. Является ли богословие наукой? Может ли человек познать Бога и если да, можно ли о Нём говорить и каким образом? Какого рода знанием является знание о Боге, и каким словом является богословие?..

Святитель Григорий Богослов, рассматривая богословие как слово о Едином в Трёх Ипостасях Боге, подчёркивает, что в данном случае возможности человеческого слова весьма ограниченны. Если исследования природы встречают на своём пути труднопреодолимые преграды, то богословие в своём искании Бога наталкивается на неприступные рубежи. В IV в. до Р. X. Платон писал: «Конечно, творца и родителя этой вселенной нелегко отыскать, а если мы его и найдём, о нём нельзя будет всем рассказывать»¹¹⁸². Свт. Григорий развивает мысль греческого философа следующим образом: «„Бога познать трудно, а изречь вовсе невозможно“... Но как я рассуждаю, изречь невозможно, а познать ещё более невозможно»¹¹⁸³. Свт. Григорий Нисский, переда-

—421—

вая учение Евномия, указывает на различие между естественным и духовным познанием: «Одно дело – тайна богословия, а другое – естественное учение об изменяющихся телах»¹¹⁸⁴. Отцы каппадокийцы в общем согласии отмечают, что существует великая разница между познанием мира телесного и познанием Бога. Познание физических тел совершается при главенствующем участии логического разума, однако если богословие возьмёт за основу своего познания один лишь разум, то оно неизбежно превратится в голую теорию, в один из видов философии или даже в простое логическое упражнение, софизм. Человеческая логика слишком несовершенный орган, который неспособен проникнуть в «глубины Божии» (см. 1Кор.2:10).

Утверждения латинского схоластического богословия о том, что человек может посредством логических рассуждений постичь сущность Бога, привело, как известно, западную богословскую мысль к безысходности отвлечённого богословия, в центре которого был поставлен человек. Схоластические богословы латинского средневековья, искажая смысл и абсолютизируя постулат блж. Августина, говорившего: «Я буду без промедления искать сущность Бога, будь то через Священное Писание или через тварь»¹¹⁸⁵, пришли к богословию, очень близкому к построениям еретика Евномия, пытавшегося превратить богословие в «теорию». Свт. Григорий Нисский поставил перед Евномием прямой вопрос: «Как посредством страстей телесных можешь ты рассуж-

—422—

дать о бесплотном?»¹¹⁸⁶ Богословие перестаёт быть собой, если человеческое слово начинает замещать собой слово Божие. Поэтому и Евномия нельзя относить к подлинным богословам, он был, по словам свт. Григория Нисского, только теоретиком, «плотским» (σωματικός)¹¹⁸⁷ и «новоиспечённым» (καινός) богословом¹¹⁸⁸.

Святые отцы каппадокийцы с поразительной настойчивостью обращались к тайне богословия, для того чтобы подчеркнуть, что исходной точкой богословия является не человеческое слово, а Слово божественное. Любомудрствовать о Боге позволительно лишь тогда, когда Сам Бог соблаговолит открыть Себя. Богословие всегда есть посвящение человека в тайну Божию, которая открывается Самим Богом. Согласно незыблемой традиции Церкви, существовавшей издревле, богословие является высочайшим даром божественной благодати, преподанным в Откровении.

Превосходно выражают церковное сознание о богословии как об исключительном даровании слова святого Диадоха, епископа Фотикийского: «Все дары Бога нашего весьма хороши и способны доставлять всякую благость, но ни один не воспламеняет и не побуждает так сердца нашего к любви Его благости, как богословие. Ибо само оно, будучи ранним порождением благодати Божией, непременно и первые дары даёт душе»¹¹⁸⁹.

—423—

Богословие, являясь дарованием Божиим, предполагает со стороны человека чистоту веры. Не смутной отвлечённой веры, заключающейся только в признании существования некоего высшего начала, но веры Евангельской, веры в Триипостасного Единого Бога, веры такой, какой её передали Церкви апостолы, веры непорочной, какой она сохранилась в святоотеческом учении, какой провозгласили её Вселенские Соборы. Свт. Василий Великий утверждает, что «тайна богословия требует одобрения веры без испытания»¹¹⁹⁰. Вера вовсе не заменяет слово, но освящает его. По слову Григория Богослова, она есть «восполнение (πλήρωσις) нашего слова»¹¹⁹¹. Слово не упраздняется, но исполняется и совершается верой.

То, что богословие зиждется на вере, преображающей слово и делающей его приличествующим Богу, предполагает существование некоторых предпосылок, необходимых для самой возможности богословской мысли. Богословие как наука о божественном нуждается в наличии определённого метода и образа мышления при подходе к ней. В первую очередь нужно со всей ясностью понять, что не может богословствовать кто бы то ни было и когда бы то ни было. Свт. Григорий Богослов говорит по этому поводу: «Любомудрствовать о Боге (τὸ περὶ θεоῦ φιλοσοφεῖν) можно не всякому... Это приобретается недёшево и не пресмыкаю-

—424—

щимися по земле! Присовокуплю ещё: можно любомудрствовать не всегда, не перед всяким и не всего касаясь, но должно знать: когда, перед кем и сколько. Любомудрствовать о Боге можно не всем; потому что способны к сему люди испытавшие себя, которые провели жизнь в созерцании, а прежде всего очистили, по крайней мере очищают, душу и тело»¹¹⁹². Согласно святоотеческому учению непременным условием для приобщения к богословию является очищение (κάθαρσις). К Богу, Который преисполнен целомудрия и чистоты, могут приступать лишь чистые люди, или, по крайней мере, постоянно стремящиеся себя очистить. Далее свт. Григорий Богослов утверждает: «Образом жизни взойди, очищением достигни чистоты. Хочешь ли со временем стать богословом и достойным Божества? Соблюди заповеди, поступай согласно повелениям, ибо деяние есть восхождение к созерцанию»¹¹⁹³. Очищение подразумевается здесь, конечно, не с философской точки зрения, но с христианской. Оно имеет не только отрицательный характер, но и положительный, и заключается в освобождении от страстей и одновременно в возделывании добродетелей.

Очищению сопутствует «покой» (σχολή), то есть внутренняя тишина и спокойствие души. Богословствовать должно, говорит свт. Григорий Богослов, когда «мы находимся в состоянии покоя от внешней нечистоты и волнения», а не тогда, когда наш ум пре-

—425—

бывает в смятении под влиянием мирских неурядиц¹¹⁹⁴. Необходимо постоянно иметь память Божию: «помнить о Боге необходимо больше, чем дышать»¹¹⁹⁵. Однако, когда нам предстоит богословствовать, нужно учитывать обстоятельства времени и отчётливо сознавать наше собственное состояние. Свт. Григорий осуждает «несообразность» (ἀμετρία) и «несвоевременность» (ἀκαιρία) богословия, не исходящего из такого «покоя», не знающего непрестанной памяти Божией и внутреннего озарения¹¹⁹⁶.

В целом, в святоотеческом учении особо подчёркивается мысль о том, что истинным состоянием богословия может являться только созерцание. Истинный богослов и есть тот, кто достиг созерцания. Понятие «созерцание» (θεωρία) восходит к Священному Писанию. Глагол θεωρέω часто встречается в Евангелии от Иоанна. Христос множество раз говорил о нём и уверял Своих учеников: «Не оставлю вас сиры: прииду к вам. Еще мало, и мир ктому не видит Мене: вы же видите Мя, яко Аз живу, и вы живи будете» (Ин.14:18–19). Богословие в созерцании славы Божией познали апостолы в день Пятидесятницы, а святые Церкви и святые отцы познают его, становясь причастны (μετοχή) Богу в Духе Святом. Богословие как созерцание и причастие Богу безусловно есть высшая степень познания. Достигшие состояния такого созерцания обладают опытом Богопознания, высочайшим знанием Бога и не только становятся способны понимать слова и

—426—

символический язык святых, но могут сами выражать, не уклоняясь в различные заблуждения, истинное богословие.

Многие святые отцы и церковные писатели говорят о трёх ступенях восхождения к Богу и признают, что высочайшей из них является созерцание, которое они и называют преимущественно богословием. Евсевий Кесарийский, Евагрий Понтийский и ещё в большей степени отцы каппадокийцы видят церковный характер богословия именно в стяжании очищения, просвещения и созерцания, или же богословия. Этот духовный путь нельзя понимать только как некое философское восхождение или нравственное совершенствование. Более того, здесь является нам подлинная реальность, связанная непосредственно с любовью, верой и общением с Тем, от Которого происходит всяко даяние благо и всяк дар совершен (Иак.1:17). Этим путём Церковь призывает пройти каждого верующего.

Весьма впечатляющим является и то, что, в общем и целом, отеческое учение о богословии предполагает соответствующий ему образ бытия. Богословие, как и всё наше Православие, по призванию своему представляет собой славословие Бога. Начиная с первых веков христианства три термина – «богословие» (θεολογία), «славословие» (δοξολογία) и «православие» (ὀρθοδοξία) – теснейшим образом связаны между собой и подчас служат друг другу заменой. Богословие можно назвать ещё правым учением о славе. Слава же, в свою очередь, есть воистину Сам Бог, Которого свт. Иоанн Златоуст именует «неизменной Славой»¹¹⁹⁷. И свт. Епифаний Кипрский говорит, что Божество «не имеет никакой нужды в приращении славы, так как

—427—

Оно Само по Себе славно и самосовершенно» (ἐχούσης δὲ тὸ αὐτοδεδοξασμένον καὶ тὸ αὐτοτέλειον)¹¹⁹⁸. Таким образом, термины богословие и славословие могли выражать одно и то же. Древние церковные писатели, такие как Ориген, Афанасий Великий, Дидим Слепец, Евагрий Понтийский и другие нередко употребляли понятия «богословие» и «славословие» как тождественные. Богословие, понимаемое как правильное учение (согласно исходному значению слова δόξα), является в то же время правильным славословием Бога. Широко известно классическое изречение Евагрия: «Если ты богослов, молись истинно, и если кто-либо молится истинно, таковой есть богослов»¹¹⁹⁹. Владимир Лосский замечает в одном месте, что познание Святой Троицы, богословие и молитва для Евагрия синонимы¹²⁰⁰.

В этой связи необходимо добавить, что богословие на Востоке никогда не было только индивидуальным интеллектуальным занятием, и уж, конечно, никогда не являлось некоторой рационалистической системой мыслей и знаний. Более того, оно было нераздельно с образом жизни, которая своим средоточием имела евхаристическое общение. На Востоке бытовало устойчивое убеждение в том, что любой истинный богослов во всей полноте выражает в своём учении, хотя, конечно, каждый по-своему, учение Церкви и соборный разум, принося обретённое им Богу как «Твоя от Твоих». Именно такой церковный характер богословия выражается в возгласе служащего на божественной Литургии: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы Отца, и Сына, и Святаго Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную».

—428—

Незыблемым основанием, на котором утверждается богословие как славословие Творца, является соборность Церкви. В лоне Церкви, в этой непрестанной Пятидесятнице наш ум, часто оказывающийся дезориентированным и поступающий как неискусен ум (превратный ум) (Рим.1:28), может вновь ощутить свою устремлённость к Богу, обрести Божественное просвещение, то есть преобразиться в ум Христов (1Кор.2:16).

Церковь, не просто как община людей, но как скиния Божия с человеки (Апок.21:3), является собранием (σύναξις) в Святом Духе, в Котором сохраняется единство и гарантируется богословская истина (ἀκρίβεια). Только в лоне Церкви, действием Святого Духа, богословие может сохранить свой подлинный лик. Оно воистину несёт на себе благодатное знамение Утешителя, Духа сыноположения, о Немже вопием: «Авва, Отче!» (Рим.8:15). По сути церковное богословие, в глубинах своих тождественное Православию и славословию Бога, есть дело Святого Духа, поскольку о чесом бо помолимся, якоже подобает, не вемы, но Сам Дух ходатайствует о нас, воздыхании неизглаголанными. Испытаяй же сердца, весть что есть мудрование духа, яко по Богу проповедует о святых (Рим.8:26–27).

Вся святоотеческая литература жива таким сознанием и убеждением. Думаю, что лучше всего выражает сказанное выше песнопение праздника Пятидесятницы: «Вся подает Дух Святый, точит пророчествия, священники совершает, некнижныя мудрости научи, рыбари богословцы показа, весь собирает собор церковный. Единосущне и сопрестольне Отцу и Сыну, Утешителю, слава Тебе»¹²⁰¹.

* * *

Современная эпоха, для которой характерны такие бурные социальные и общественные изменения, широчайшее распространение

—429—

всевозможной информации, абсолютизация человеческого разума и всё новые достижения научно-технического прогресса, ставит перед нами, богословами, непростые задачи. Прежде всего православное богословие обязано сохранить свою великую традицию. Оно должно засвидетельствовать миру юродство Евангелия, всегда остающееся намного сильнее и действенней, чем премудрость премудрых (см. 1Кор.1:18–21).

Сегодня, в эпоху торжества модернизма, а по мнению других, уже постмодернизма, человек оказался под давлением внешних обстоятельств и забот, ввергающих его в состояние крайнего перенапряжения, находится в стеснении, быть может, превышающем по степени насилия всё, что было прежде. Общий темп жизни, стремительные преобразования во всех её сферах не оставляют времени для того, чтобы остановиться и глубоко задуматься о смысле человеческого существования. В современном обществе человек вынужден проводить в безликой суете и одиночестве значительную часть своей жизни. И многим кажется, что ныне значительно уменьшились возможности пережить подлинное чудо и почувствовать в своей жизни прикосновение горнего. Кажется, что в нашем обществе для Бога не осталось места в обители (Лк.2:7). Технический прогресс предоставляет человеку немало новых возможностей, но вместе с тем ставит перед ним всё новые и новые проблемы¹²⁰². Достижения в некоторых областях науки, таких как информатика и биотехнология, велики, но часто служат не освобождению, а порабощению человека, нередко остающегося совершенно беззащитным перед плодами своей собственной деятельности.

В современном мире, с его проблемами и трудностями, какую позицию занимает богословие? Каким образом слово его может быть живым и ступать в ногу со временем, каким образом мо-

—430—

жет оно быть доступным всем и действенным? Может ли сегодняшнее богословие оценить должным образом настоящее и находит ли в себе силу устоять перед грядущим? Может быть, слово его соскользнуло на путь узкого профессионализма? Может, оно потеряло свою устремлённость к небу, свою цветущую пышность и истощило свои духовные соки? Может быть, оно сегодня не гибко, консервативно, формально, эфемерно, остаётся вне нашей эпохи, а значит, и не имеет силы её преобразить и одухотворить? Может, им обладает самонадеянность эгоистичной самодостаточности, и оно больше не является плодом покаяния (μετανοίας, то есть перемены ума и образа жизни), может быть наше богословие потеряло свою православность и истощается в бессмысленных пустых раздумьях? Думаю, мы не можем и не должны обойти все эти вопросы, поскольку известно, что богословие, по крайней мере, в восточной традиции, никогда не было отвлечённой теорией, но напротив, всегда было направлено к человеку с его конкретными нуждами, жившему в тех или иных культурных и социальных обстоятельствах.

Очевидно, что на поставленные нами вопросы тщетно было бы ожидать немедленных готовых ответов. Возможно, достаточна уже постановка самих этих вопросов, тем более что подчас они могут содержать в себе и ответы. Тем не менее, мы должны признать, что на всех нас лежит колоссальная ответственность за наше богословие. Приснопамятный греческий старец, блаженный Порфирий, обладавший даром прозорливости, упокоившийся всего лишь несколько лет назад, говорил: «Тот, кто хочет стать христианином, должен прежде стать поэтом». В высочайшей степени эти слова применимы и к богослову. Я изменяю его слова, но не суть их: «Тот, кто хочет стать богословом, должен прежде стать поэтом. Это воистину так! Должно страдать всем сердцем и всею душою. Должно любить всем сердцем. Любить и страдать. Страдать о том, кого любишь. Любовь не жалеет никаких усилий для возлюбленного. Всю ночь ищет его, бодрствует, стирает в кровь ноги, и всё это

—431—

для того, чтобы найти любимого, чтобы встретиться с ним. Человек приносит жертвы, не считается ни с чем, не страшится ни угроз, ни трудностей, и всё это по причине любви. Такова и любовь ко Христу»¹²⁰³. Владимир Лосский писал, что «для богослова исходная точка – Христос, и Он же – завершение»¹²⁰⁴. Если богословие как деятельное слово и как деяние словесное (ἐλλόγιμος) принесено ко Христу и если отношения со Христом есть отношения любви, тогда прав старец Порфирий, говоря, что «тот, кто хочет стать христианином, должен прежде стать поэтом». В этом заключается возможная перспектива богословия. Мне думается, что в том периоде истории, в котором мы сегодня живём, лишь поэтическое и пророческое направление, лишь сочетание веры, надежды и любви могут придать силу делу богословия. Каким бы разделом богословия ни заниматься, и о каких бы перспективах ни мечтать, если в самом деле этом недостаточно любви, то оно останется в итоге незаконченным, а вполне возможно, бессмысленным и бессвязным.

Если богословие проникнуто пламенной верой и живой любовью, на его дальнейшие перспективы не могут повлиять никакие трудности, поскольку «конец же завещания есть, любы от чиста сердца, и совести благия, и веры нелицемерныя» (1Тим.1:5).

В наши дни существует более, чем достаточно, проблем не только у людей, отступивших от Бога, но и среди людей православных, как дома, так и на службе, как в укладе жизни, так и в мысли. Часто мы, имеющие ответственность перед Церковью, ведём себя так и выражаем наши богословские мнения таким образом, что между сторонниками консерватизма и стремления к переменам растёт непомерное напряжение. Подобные проблемы были присущи богословской деятельности на протяжении ряда десятилетий, возможно, сегодня они отчасти утратили остроту,

—432—

но всё-таки и до сих пор они продолжают вносить разлад в нашу богословскую общность.

Думаю, что нам необходимо осознать, что невозможно рассматривать традицию как нечто совсем не связанное с духом времени, так же как невозможно богословское обновление без подлинного продолжения традиции, основанной на историческом церковном опыте. Традиция сама по себе, в отрыве от настоящей действительности, порождает церковное монофизитство, в то время как богословие, опирающееся лишь на современность, приводит к церковному несторианству. Кроме того, само собой разумеется, что никто из нас не в праве считать Православие своей собственностью, так же как никто не уполномочен, односторонне и самопроизвольно, дерзать на субъективное обновление церковной науки и жизни, основываясь на мирских критериях и устоях, и к тому же в таких случаях, когда к этому нет серьёзного основания.

Вопрос об обновлении богословского слова всегда был жизненно важным и имел первостепенную важность в жизни Церкви. Особенно в наши дни, в эпоху научно-технического прогресса и глобализации, современному православному богословию не может быть дозволено воспроизведение формального, сухого и бессильного слова. К тому же, традиция и история Церкви взращивали богословие, отвечавшее требованиям, культурной ситуации и бытийным нуждам каждой отдельно взятой эпохи и каждого человека. И сегодня перед богословием, как и во всякий другой момент истории, стоит тяжелейшая, но благодатная задача осознания того, что всегда живо бо слово Божие, и действенно, и острейше паче всякого меча обоюду остра, и проходящее даже до разделения души же и духа, членов же и мозгов, и судительно помышлением и мыслем сердечным (Евр.4:12).

Более того, при существующем состоянии дел, когда каждый человек поощряется быть отличным от других, Православие стоит перед лицом всё более обмирщенного представления об обществе, которое может разъесть церковную соборность, если во-

—433—

время не будет дан решительный отпор, исходящий из непреложных, основополагающих истин православного сознания. Не следует упускать из виду и опасности так называемого «православного фундаментализма», за которым нередко стоит личная корысть некоторых церковных деятелей, спекулирующих на добром намерении части Божьего народа вести аскетический образ жизни и всеми силами защищать православную традицию. Результатом является то, что старания Церкви сблизится с миром, чтобы нести для людей, живущих в нём, спасительную весть, вести полноправный диалог и сосуществовать с другими в рамках современного общества, подвергаются необоснованной критике. По всей видимости, большинство стоящих перед нами проблем являются далеко не простыми и многосоставными, однако очевидно то, что Православие как никогда прежде призвано сегодня вновь обрести своё единство и полноту литургической и духовной жизни. Единство православного мира, без всякого преувеличения, составляет сегодня для нас жизненную необходимость.

С определённым оптимизмом, а также с чувством великой ответственности необходимо приложить все усилия для того, чтобы воспользоваться на деле результатами работ, проведённых на сегодняшний день в рамках Предсоборных Всеправославных встреч, с целью продолжить подготовку Всеправославного Собора и указать всем на цели его созыва. Наш непременный долг заключается в том, чтобы приложить деятельные усилия в этом направлении, сознавая вместе с тем, что все мы в православном мире составляем род избран, царское священие, язык свят, люди обновления (1Пет.2:9). Но мы должны помнить и о том, что мы являемся на земле родом пришельцев и странников (1Пет.2:11). Из поля зрения богословия не должен теряться дух, запечатлённый в послании к Диогнету: «Христиане не различаются от прочих людей ни страной, ни языком, ни житейскими обычаями. Они не населяют где-либо особенных городов, не употребляют какого-либо необыкновенного наречия, и ведут жизнь ничем не отличную от других... Живут они в своём отечестве, но как

—434—

пришельцы; имеют участие во всём, как граждане, и всё терпят, как чужестранцы. Для них всякая чужая страна есть отечество, и всякое отечество – чужая страна... Они во плоти, но живут не по плоти. Находятся на земле, но суть граждане небесные»¹²⁰⁵.

—435—

Ваши Высокопреосвященства! Ваши Преосвященства! Всечестные отцы, братья и сёстры! Уважаемые гости!

Московская духовная академия имеет долгую и богатую историю. Она началась 319 лет назад, когда учёные греки иеромонахи братья Иоанникий и Софроний Лихуды начали обучение юношей в московском Богоявленском монастыре. Именно там зародилась наша Академия. С 1687 по 1814 г. она находилась в московском Заиконоспасском монастыре. На этом этапе своего существования Академия, хотя чаще называлась Московской или Московской Духовной, но вошла в историю под официальным именем Славяно-греко-латинской.

В 1814 г. Славяно-греко-латинская академия прекратила своё существование и возродилась в стенах Свято-Троицкой Сергиевой лавры. С этого времени она стала называться Московской духовной академией. Открытие Академии на новом месте произошло 1 октября (по старому стилю), в праздник Покрова Пресвятой Богородицы, то есть ровно 190 лет назад. Именно этому событию и посвящена сегодняшняя актовая речь.¹²⁰⁶

Вопрос о переносе Славяно-греко-латинской академии из Заиконоспасского монастыря в другое место на протяжении XVIII века возбуждался не раз. Монастырь, расположенный в самом центре Москвы, в средоточии торговли, был не вполне удобным

—436—

местом для учебного заведения. Кроме того, сами здания Академии были малопоместительны.

Ещё в 1742 г. Святейший Синод подавал доклад императрице Елизавете Петровне с ходатайством о переносе Академии в московский Донской монастырь. Дело, однако, пять лет оставалось без движения. Лишь в 1747 г. был издан указ императрицы о переводе Академии в Донской монастырь и о назначении её ректора архимандрита Парфения (Крайского) настоятелем этого монастыря¹²⁰⁷. Однако по причине отсутствия финансовых средств для обустройства на новом месте Академию в Донской монастырь так и не перевели. В сороковые годы XVIII века рассматривался вопрос о возможном переводе Академии в монастыри Андреевский, Новинский или Симонов. Но, по ряду причин, и эти проекты признаны были неосуществимыми.

В 1775 г. архиепископом Московским был назначен знаменитый Платон (Левшин), впоследствии митрополит. Одновременно он стал «полным директором и протектором» Академии. Платон был коренным москвичом, сам был её выпускником и преподавателем. Ему были прекрасно знакомы все достоинства и недостатки родного учебного заведения. И Платон делал всё от него зависящее, чтобы переменить жизнь Академии к лучшему. Его деятельность по руководству духовной школой имела характер широкой, хорошо продуманной и неуклонно проводимой реформы. Как пишет историк Академии Сергей Константинович Смирнов: «Отношения прежних московских святителей к Академии не показывают их непосредственного, определённого влияния на её судьбы, личность Платона ярко выставляется во всей жизни этого учёного общества, проникает всю её многостороннюю деятельность. Это был свой Пётр Могила для Московской Академии»¹²⁰⁸.

Митрополит Платон фактически стал основателем русской на-

—437—

циональной духовной школы. Он прекратил практику привлечения на руководящие должности не только в Академию, но и в другие подведомственные ему учебные заведения учёных киевлян. Вместо них он выдвигает целый ряд собственных воспитанников. Среди них выделяются имена Мефодия (Смирнова), Серафима (Глаголевского), Августина (Виноградского), Евгения (Болховитинова), святителей Иннокентия (Смирнова) и Филарета (Дроздова). Платон первым обратил внимание на важность изучения русского языка и русской истории. Сам он, будучи уже в преклонных летах, написал историю Российской Церкви, опубликованную в 1805 г. Вместе с тем митрополит Платон обратился к истокам православного богословия. До него в Академии на протяжении трёх четвертей века почти безраздельно господствовал латинский язык. Платону, знатоку и ценителю греческого языка, удалось восстановить в Академии его значение. Он всячески поощрял изучение святоотеческих творений, указывал на важнейшее значение глубокого изучения Священного Писания как главного источника христианского богословия. При митрополите Платоне началось преодоление поработившей богословие западной схоластики, проникшей в Россию через посредство Киево-Могилянской академии.

Став московским архипастырем, Платон озаботился улучшением материального положения Академии. Ему удалось значительно увеличить её бюджет. Он ходатайствовал о предоставлении Академии более удобного места, чем Заиконоспасский монастырь. Этому содействовало то, что императрица Екатерина II при посещении Москвы обратила внимание на весьма неудачное расположение Академии и её тесные и неудобные помещения. В 1775 г. был издан указ Екатерины на имя Святейшего Синода. В нём, в частности, говорилось: «Так как Московская Академия состоит в крайне неспособном для училищ месте, то к переведению оной сыскать другое, лучшее место»¹²⁰⁹. Однако этот указ не

—438—

был исполнен, поскольку подходящих помещений в московских и подмосковных монастырях не находилось, а средств на строительство новых зданий не было. Государство, лишь недавно получившее значительные средства путём секуляризации церковных имений, не оказало Церкви в этом деле никакой ощутимой поддержки. Митрополиту Платону пришлось ограничиться ремонтом старых академических зданий и небольшими пристройками.

В царствование императора Павла дело о переводе Академии из Заиконоспасского монастыря вновь было возбуждено. Этот император с большой любовью и уважением относился к митрополиту Платону, бывшему своему законоучителю. Большое внимание Государь уделял духовным учебным заведениям, часто посещал их. По его желанию Спасо-Вифанская пустынь вблизи Троице-Сергиевой лавры была преобразована в монастырь и там учреждена семинария. В 1797 г. императором были утверждены новые штаты духовных учебных заведений, согласно которым их бюджеты заметно возросли. Тогда же семинарии в Петербурге (при Александро-Невской лавре) и в Казани были преобразованы в академии.

При составлении новых штатов духовных учебных заведений Святейший Синод принял решение о необходимости перевода Московской духовной академии на новое место. При этом рассматривались два проекта. Согласно первому Академию предполагалось перевести в Троице-Сергиеву лавру и объединить с существовавшей там с 1742 г. Троицкой лаврской семинарией. Но против этого проекта решительно выступал митрополит Платон. Сам он в то время лелеял мысль о переводе Академии в Спасо-Вифанский монастырь. Однако этому препятствовала воля императора Павла, желавшего, чтобы в Вифании была именно семинария, а не академия. В результате Синод склонился ко второму проекту, согласно которому Академию надлежало оставить в Москве и перевести опять-таки в Донской монастырь.

Указ о переводе Академии в Донской монастырь был издан Святейшим Синодом в апреле 1798 г. Ректор Академии архи-

—439—

мандрит Евлампий (Введенский), согласно этому указу, назначался настоятелем Донского монастыря. Однако перевод Академии снова не состоялся. Опять помешало отсутствие финансовых средств. В октябре 1798 г. Святейший Синод издал ещё один указ на имя митрополита Московского Платона. В указе Синод подтверждал своё решение о переводе Академии в Донской монастырь. «Классы, назначенные для Академии Московской, учредить в Донском монастыре, – говорилось в указе, – а доколе не будут учреждены, обучаться слушателем её по прежнему в монастыре Заиконоспасском. Сочинение же плана об учреждении в том монастыре классов... возложить на Донского монастыря архимандрита и Московской Академии ректора Евлампия, который, сочинив его, должен представить Вашему Преосвященству, а Вы в Святейший Синод со своим мнением»¹²¹⁰.

В феврале 1799 г. Святейший Синод издаёт новый указ, в котором признаёт перевод Академии в Донской монастырь временно невозможным. Согласно этому указу академическому начальству предписывалось удерживать ежегодно часть штатной суммы, направляемой на содержание Академии. Предполагалось, что таким образом постепенно будет накоплена сумма, достаточная для строительства новых академических знаний в Донском монастыре. В результате к 1814 г. на счетах Академии в сохранной кассе накопилось 23 тысячи рублей¹²¹¹. Однако избранный Синодом путь отодвигал перевод Академии из Заиконоспасского монастыря на неопределённо долгое время. Поэтому вновь возник проект объединения Академии и Троицкой лаврской семинарии. Этот проект сильно беспокоил митрополита Платона. Он выдвинул новое предложение – перевести Академию в Воскресенский Новоиерусалимский монастырь.

«Полагаю, – писал он, – что предпочтительно выгоднее Академию Московскую перевести в Воскресенский монастырь,

—440—

поскольку там и Академия и монастырь составят едино начальство, а архимандрит первостепенного монастыря имеет быть и ректором Академии, чего в Троицкой Лавре, по её положению, учредить не без трудности, и Академия оказалась бы некоторым образом зависящей от лаврского начальства»¹²¹².

Эту же мысль митрополит Платон высказывал в письмах к митрополиту Амвросию (Подобедову): «Не знаю, с чего вышло, чтоб Академию перемещать в Лавру. Я не предвижу ещё удобности в том, а более наклоняюсь на Воскресенский монастырь, как и всегда к тому расположен был. Прошу дать совет»¹²¹³. В другом письме к митрополиту Амвросию митрополит Платон писал: «Академию в Лавре завести, кажется, невместительно? Ибо для Академии надобно особое начальство, с другими не соединённое.... Да и Новгородский (т. е. митрополит Гавриил (Петров)) ко мне писал, что Академии нельзя быть в Лавре, а надлежит быть в Москве, по воле государевой» (т. е. императора Павла)¹²¹⁴. Вероятно, Платон беспокоился за судьбу не только Академии, но и Троицкой лаврской семинарии, бывшей его излюбленным детищем. От слияния с Академией она, конечно, потеряла бы свою самобытность. Вопрос о переводе Академии из Заиконоспасского монастыря в царствование императора Павла так и не был решён.

В царствование его преемника императора Александра I произошли крупные реформы в сфере образования. Не будет преувеличением сказать, что общероссийская система среднего и высшего образования была создана именно в царствование Александра Благословенного. То же можно сказать и о духовном образовании, однако с существенной оговоркой. Следует отметить, что ко времени реформ Александра I уже существовала широкая сеть духовных учебных заведений, даровавших качественное среднее

—441—

и высшее образование. Следовало лишь преобразовать уже имевшиеся академии, семинарии и училища, соединив их в стройную систему. В сфере же светского образования такой широкой сети учебных заведений к началу царствования Александра I в наличии не было.

Подготовительный этап реформы духовного образования пришёлся на период с 1808 по 1814 г. Основными деятелями этой реформы были:

1. Михаил Михайлович Сперанский, известный государственный деятель, впоследствии граф, получивший образование во Владимирской и Санкт-Петербургской семинариях;

2. Архиепископ, впоследствии митрополит, Феофилакт (Русанов);

3. Архиепископ, впоследствии митрополит, Евгений (Болховитинов), известный церковный историк, и

4. Архимандрит Филарет (Дроздов), впоследствии знаменитый святитель, митрополит Московский.

В результате реформы была образована система духовного образования, состоявшая из четырёх элементов. Первым элементом являлись приходские училища, дававшие низшее образование, их должно было стать по нескольку на уезд. Второй элемент – уездные духовные училища, ориентированные на полное среднее образование. Третий элемент – духовные семинарии в епархиальных центрах. По своему образовательному уровню они превосходили светские гимназии. Семинарское образование периода между реформами 1814 и 1867 гг. может быть расценено как неполное высшее. Наконец, увенчивали эту пирамидальную систему духовного образования четыре духовные академии. Они призваны были сеять высшее богословское образование.

Вся территория России была разделена на четыре духовно-учебных округа: Санкт-Петербургский, Московский, Киевский и Казанский. Семинарии стали подведомственны духовной академии своего округа, куда и направляли они лучших студентов для завершения образования. В обязанность духовным академи-

—442—

ям вменялось наблюдение за подведомственными им семинариями. Для этого профессора и бакалавры академий осуществляли инспекционные поездки по семинариям. Подобным же образом строились взаимоотношения между духовными семинариями и училищами, между уездными духовными и приходскими училищами.

Для апробации реформы избрали Санкт-Петербургскую духовную академию. Реформа в этой Академии была проведена успешно. При учёте полученного опыта в 1814 г. утверждается типовой Устав духовных академий, а также типовые уставы семинарий, уездных и приходских училищ. Общее руководство системой духовного образования было сосредоточено в Санкт-Петербурге, в комиссии духовных училищ.

Преобразование учебных заведений по новым уставам проводили постепенно. В 1814 г. решено было открыть преобразованную Московскую духовную академию. В Киеве и Казани вместо старых академий открылись семинарии. Открытие же в этих городах духовных академий произошло соответственно в 1819 и 1842 гг.

Московская Славяно-греко-латинская академия сочетала в себе все типы учебных заведений – низшего, среднего и высшего. Обучение начиналось с грамматики и заканчивалось богословием, которое изучалось в течение четырёх лет. Причём богословское образование получали сравнительно немногие студенты. Большинство из них отсеивались по мере обучения. Полный курс обучения растягивался на 11–12 лет. Количество учащихся было очень велико. Так, летом 1813 г. их насчитывалось 1 610 человек¹²¹⁵. Таким образом, в результате реформы Академия неизбежно должна была распасться на учебные заведения трёх или даже четырёх типов.

Помимо Академии в Московской епархии, существовали Троицкая лаврская, Спасо-Вифанская, Дмитровская, Звенигород-

—443—

ская и Перервинская семинарии. Вместо них в 1814 г. решено было учредить одну семинарию нового типа – в Перервинском монастыре, с наименованием её Московской. Однако вследствие многочисленных просьб со стороны духовенства Московской епархии и большого количества обучавшихся учащихся Комиссия духовных училищ решила также сохранить Спасо-Вифанскую семинарию.

Вопрос о местоположении преобразованной Московской академии на сей раз решился достаточно легко. Епископ Августин (Виноградский), управлявший Московской епархией после кончины в 1812 г. митрополита Платона (Левшина), ходатайствовал о размещении Академии в зданиях Троицкой лаврской семинарии. Здания эти были следующие:

1) Чертоги (семинарии принадлежал только один нижний этаж);

2) корпус, находящийся позади Чертогов (в нём находились часть аудиторий, библиотека и столовая);

3) переход, соединявший эти здания;

4) профессорский корпус (он занимал место нынешнего учебно-административного корпуса и тянулся далее к восточной стене);

5) здание, в котором находились квартиры ректора и инспектора Семинарии (на месте нынешней гостиницы № 1);

6) деревянные здания больницы и бани (на месте ныне существующих каменных).

На территории семинарии находились также два сада.

О размещении Академии по-прежнему, в Заиконоспасском монастыре, речи уже не шло. Хотя здания Академии не пострадали при пожаре 1812 г., но они были значительно повреждены французскими мародёрами.

Штат преобразованной Академии состоял из шести профессоров, включая ректора и инспектора, и 12 бакалавров. Максимальное количество учащихся могло быть 140 человек. Наборы состояли из 70 человек, но до 1870 г. проводились они один

—444—

раз в два года. Таким образом, численный состав преобразованной Академии позволял ей разместиться в стенах Лавры достаточно комфортно. Помимо помещений, принадлежащих ранее лаврской семинарии, Академии был передан верхний этаж Чертогов.

Конечно, обустройство Академии в Лавре требовало проведения определённых работ по ремонту и перепланировке помещений. На это и были направлены те 23 тысячи рублей, которые Славяно-греко-латинская академия накопила вследствие упомянутого нами синодального указа 1799 г. Московской духовной академии был передан также принадлежавший Славяно-греко-латинской академии неприкасаемый капитал в виде процентных бумаг на 50 000 рублей.

Московской духовной академии перешла и богатая библиотека Славяно-греко-латинской академии. Она была объединена с весьма значительной библиотекой Троицкой лаврской семинарии, отличавшейся лучшим в России собранием святоотеческих творений.

30 августа 1814 г. император Александр I Благословенный подписал указ о создании Московского духовно-учебного округа. При этом он собственноручно написал следующее:

«Утвердив всё, что комиссия духовных училищ мне представила докладом своим... я нужным считаю изъяснить мои намерения о воспитании духовного юношества. Первый учебный курс Александро-Невской академии кончен; образовавший учителей для второго курса Санкт-Петербургского округа и открытия вновь Московского. Но я желаю, чтобы комиссия обратила внимание как на сих новообразованных учителей, так и на сами училища, чтобы устроить их в прямом смысле «училищами истины». Просвещение, по своему значению, есть распространение света и конечно должно быть того (света), который „во тьме светится, и тьма его не объят“. Сего-то света держась во всех случаях, вести учащихся к истинным источникам и теми способами, коими Евангелие очень просто, но премудро учит: там сказано, что Христос

—445—

есть путь, истина и живот, следовательно, внутреннее образование юношей к деятельному христианству да будет единственною целью сих училищ. На сём основании можно будет созидать то учение, кое нужно им по их состоянию, не опасаясь злоупотребления разума, который да будет подчинён освящению Вышнему. Я удостоверен, что Комиссия духовных училищ, призвав Спасителя в помощь, употребит все свои усилия к достижению цели, без которой истинной пользы ожидать нельзя»¹²¹⁶.

В сентябре 1814 г. прошли вступительные экзамены в Академию. Из 70 студентов первого курса двадцать человек ранее являлись студентами Славяно-греко-латинской академии. Остальные 50 были ранее студентами: Вифанской, Владимирской, Вологодской, Калужской, Костромской, Троицкой лаврской, Тульской и Ярославской семинарий.

Ректором был назначен ректор Славяно-греко-латинской академии архимандрит Симеон (Крылов-Платонов). Однако по причине частых болезней он мало занимался административными делами. Фактически при нём ректорские обязанности исполнял инспектор архимандрит Филарет (Амфитеатров), впоследствии митрополит Киевский.

Наступило, наконец, 1 октября 1814 г. В этот день происходило торжественное открытие преобразованной Академии. Историк Академии Сергей Константинович Смирнов называет его «благознаменательным днём, в который новый вертоград наук поручался покрову и заступлению Богоматери, обетовавшей быть неотступною от обители иноческой, вместившей в себя обитель учения»¹²¹⁷. Свидетельством веры в то, что Московская духовная академия продолжает находиться под особым Покровом Божией Матери, стало освящение созданного позднее, в 1869 г., Академического храма во имя Покрова Пресвятой Богородицы.

Возглавил торжество Августин (Виноградский), месяцем ра-

—446—

нее утверждённый архиепископом Московским и, по должности, настоятелем Троице-Сергиевой лавры. К 9 часам утра учащиеся и наставники собрались на Божественную литургию в Троицкий собор. По окончании Литургии был отслужен молебен перед началом учения. Затем учащие и учащиеся приложились к мощам преподобного Сергия и прошествовали в здание Чертогов. Там, в зале академической конференции, был совершён водосвятный молебен с многолетиями Государю императору, членам императорской династии и Святейшему Синоду. Инспектор архимандрит Филарет (Амфитеатров) зачитал императорский указ от 30 августа. После чтения указа студенты пропели специально сочинённый по этому случаю кант.

Затем ректор архимандрит Симеон произнёс речь: «Да будет благословен во век сей благословенный день, который полагает новое начало путей к Божественному свету, открывает средства к принятию небесных даров благодати! – Священно торжество сие: ибо есть торжество веры к Богу и любви к роду человеческому»¹²¹⁸. В своей речи отец ректор воздал благодарение Промыслу Божию, даровавшему России духовные школы, и прославил императрицу Елизавету Петровну и императора Александра, учредивших в стенах Лавры Семинарию и Академию.

По окончании речи ректора бакалавр Григорий Левитский произнёс слово «О свойстве духовного просвещения и нравственных качеств ищущих оного». Завершилось торжество пением ещё одного канта и кратким наставлением архиепископа Августина студентам.

Для преподавания в Академии были назначены 12 бакалавров. Восемь из них являлись выпускниками реформированной Санкт-Петербургской духовной академии, трое были ранее преподавателями Славяно-греко-латинской академии, а один – преподавателем Троицкой лаврской семинарии. Из шести профессорских вакансий первоначально были замещены лишь две: ректором ар-

—447—

химандритом Симеоном и инспектором архимандритом Филаретом. Однако архимандрит Симеон не преподавал в Академии, так как, согласно академическому Уставу, ректор являлся профессором догматического богословия, которое преподавалось на 3 и 4 курсах. Между тем архимандрит Симеон пробыл на посту ректора всего лишь два года. В 1816 г. он был назначен епископом Тульским. Скончался он в 1824 г. в сане архиепископа Ярославского.

Его преемником на посту ректора и фактически первым профессором догматического богословия стал Филарет (Амфитеатров). Должность ректора он занимал до 1819 г.

В иерархии Русской Церкви первой половины XIX века выделяются две фигуры колоссального масштаба. Это митрополиты Филарет (Дроздов) Московский и Филарет (Амфитеатров) Киевский – Филарет Мудрый и Филарет Святой. Оба они оказали значительное влияние на исторические судьбы Московской духовной академии. Святитель Филарет (Дроздов) сам не преподавал в нашей Академии и не занимал в ней административных постов. Однако значение его в истории Академии исключительно велико. В период с 1814 по 1821 г. святитель уделял ей немало внимания в качестве члена комиссии духовных училищ. В эти годы он трижды совершил ревизию Академии. Её становление во многом происходило в соответствии с его указаниям и замечаниями. Затем в течение 46 лет, с 1821 по 1867 г., святитель являлся московским архипастырем, и Академия находилась под его весьма деятельным святительским окормлением.

Будущий Киевский святитель Филарет (Амфитеатров) непосредственно трудился в Академии в качестве её профессора, инспектора и ректора. Его значение в истории создания Московской духовной академии также очень велико. Святитель Филарет (Дроздов) в своих отчётах о проведённых в Академии ревизиях так характеризовал значение для Академии личности Филарета (Амфитеатрова): «Благочестие и строгая жизнь Филарета Амфитеатрова дают важность его наставлениям и силу его власти.

—448—

Он назидает своим примером и учащихся, и учащих»¹²¹⁹. В отчёте о своей второй ревизии святитель Филарет выразился следующими словами о значении для Академии личности Филарета (Амфитеатрова): «Общий характер Академии как нового заведения образовался преимущественно назидательным действием характера Филарета»¹²²⁰. Представляется поэтому необходимым кратко коснуться основных вех биографии Филарета (Амфитеатрова) и обрисовать духовный облик его личности.

Филарет (в миру Феодор Амфитеатров) родился 17 апреля 1779 г. в селе Высокое, Кромского уезда, Орловской губернии в семье благочестивых родителей – иерея Георгия и Анастасии. Ребёнок родился слабым и слепым. Родители его сильно скорбели. Однако дед новорождённого иерей Никита сказал, «что ребёнок родился таким для того, чтобы на нём явились дела Божии»¹²²¹. Он сам стал заботиться о Феодоре и отдавал его матери лишь для кормления молоком. Младенец чудесным образом прозрел, стал укрепляться физически. Уже с детских лет Феодор проявлял аскетические наклонности. На десятом году своей жизни он поступил в Орловское духовное училище, где проучился шесть лет. Своё духовное образование Феодор Амфитеатров завершил в Севской семинарии.

Монахом он твёрдо решил стать, когда ему не было ещё и десяти лет. Своё решение никогда не пересматривал. По окончании семинарии Феодор испросил благословение отца на монашеское житие. 7 ноября 1797 г., в возрасте 18-ти лет, он был пострижен в монашество с именем Филарет. Он стремился к уединённому, пустынническому житию. Однако Севский епископ Аполлос не дал на это своего благословения и назначил его преподавателем греческого языка в семинарии. Уже в 1802 г. Филарет (Амфитеатров) становится ректором родной семинарии. Ему было тог-

—449—

да 23 года. Дальнейшее его служение проходило на посту ректора семинарий в Уфе и в Тобольске. Тобольский архиерей, иерарх подвижнической жизни, преосвященный Амвросий (Келембет) очень тепло относился к близкому ему по духу архимандриту Филарету и охарактеризовал его в своём донесении Святейшему Синоду словами: «Это не человек, а ангел во плоти»¹²²². Именно в Тобольске в короткое время раскрылись педагогические и административные таланты архимандрита Филарета. Ничего не препятствовало развитию его аскетических наклонностей. Среди тобольчан он стал приобретать славу человека святой жизни. Однако пребывание его в Сибири было недолгим. Указом Святейшего Синода от 2 декабря 1813 г. архимандрит Филарет был назначен настоятелем Иосифова Волоколамского монастыря и вызван в Санкт-Петербург на чреду священнослужения и проповеди слова Божьего, к коей, по традиции, вызывались архимандриты, которых в Синоде рассматривали как возможных кандидатов на епископские кафедры. Покинув Сибирь, Филарет оставил там добрую память о себе. Интересно, что его канонизация прежде всего, ещё в 1984 г., произошла в лике святых, в Земле Сибирской просиявших.

Вскоре после прибытия в Петербург архимандрит Филарет назначается инспектором Санкт-Петербургской духовной академии и одним из первых удостаивается степени доктора богословия (в то время это была синодальная награда, причём весьма редкая).

В столице Филарету пришлось служить недолго. Вскоре он отбыл в Троице-Сергиеву лавру в связи с назначением на должность инспектора Московской духовной академии. Назначение это было сделано Синодом вопреки представлению Августина (Виноградского), который рекомендовал на эту должность иного кандидата. Впрочем, архиепископ Августин вскоре оценил деятельность архимандрита Филарета по обустройству Академии. Через два месяца после его назначения он писал в Петербург ми-

—450—

трополиту Михаилу (Десницкому): «Отцом инспектором архимандритом я очень доволен»¹²²³.

Работать Филарету пришлось чрезвычайно много, так что не хватало времени для сна. «Прибыв на сию инспекторскую должность в самом начале сентября месяца, – писал Филарет, – я устроял и открывал Академию¹²²⁴. В чём состояло это обустройство? – Производился ремонт помещений и кровли, происходило размещение аудиторий и жилых комнат, снабжение их мебелью, пошив форменной одежды для студентов и т. д. В это же время проходили приёмные экзамены. Наконец, шла работа по подготовке конспектов лекций. Всем этим руководил Филарет (Амфитеатров), которому и самому приходилось в поте лица трудиться над составлением лекций. «Потребно было много труда и труда, а не меньше того и разных сведений по своей науке. Так вот, бывало, всячески дома-то хлопочешь, кропочешь, чтобы приготовить ту или иную лекцию, а тут ещё отрывают от занятий по служебным обязанностям. ...Стараешься, бывало, заниматься большей частью по ночам, которые нередко приходилось просиживать напролёт; но всё как-то дело мало зрело и спело; верно от того, что среди подобных ночей не успеешь, бывало, исполнить, как должно, правила монашеского, да и у утрени и ранней обедни за усталостью не побываешь. Что было делать? Вот я и стал уходить из Академии под предлогом прогулки в Вифанию, в свободное от служебных занятий время. Возьму с собой Библию и другие нужные книги, бумагу, чернильницу с пером или карандаш, приду сюда, усядусь где-нибудь под кустом, чтобы никто не видел, да и давай размышлять и писать. А чтобы дело шло успешнее и с истинной пользой, с самого начала и в частые промежутки, особливо когда мысли не так-то свободно идут, встанешь и тепло-тепло помолишься Господу и Угодника Божия святого Преподобного Сергия призовёшь на помощь... Много-много, бывало,

—451—

поразмыслишь и перечувствуешь в молитвенном своём состоянии, твердя, однако, одно: „Боже, в помощь мою вонми и вразуми мя во учение сие“. Таким образом то помолишься, то пораздумаешь о своём предмете по науке, – глядишь, слава Богу, приготовишь, и довольно таких лекций. И замечательно, что когда станешь, бывало, преподавать устно с кафедры обдуманные и записанные здесь мысли, то чувствуешь сам, что они так просятся из души с языка, и студенты тоже особенно внимательно слушают и принимают их с особенным вниманием, искренностью и даже благоговением»¹²²⁵. Любимым местом молитв и уединённых занятий Филарета была роща Корбуха. Позднее, вняв его совету, святитель Филарет Московский благословил устроить в тех местах Гефсиманский скит.

В 1819 г. Филарет (Амфитеатров) был назначен епископом Калужским. «Служение моё в Московской Академии, – вспоминал он, – стоило мне особенно великих трудов, которые и были вполне благополучны»¹²²⁶.

Будучи епископом Калужским, Филарет (Амфитеатров) немало потрудился для духовного процветания знаменитой впоследствии Оптиной Пустыни. По его благословению при ней основан был Иоанно-Предтеченский скит, в котором он сам любил проводить дни Великого поста. Этот скит впоследствии стал местом, где подвизались многие подвижники. Именно Филарет пригласил в Оптину Пустынь пустынников из Рославльских лесов во главе с преподобным Моисеем (Путиловым), ставшим самым знаменитым настоятелем Оптиной и духовным родоначальником множества преподобных старцев Оптинских.

Последующее служение Филарета (Амфитеатрова) проходило на кафедрах Рязанской, Казанской, Ярославской и Киевской. Почил святитель в 1857 г. За несколько лет до своей кончины он тайно принял великую схиму с именем Феодосий. Память свя-

—452—

тителя празднуется в Соборах святых земель: Сибирской, Брянской, Ростово-Ярославской, Рязанской. Святые мощи митрополита Филарета (Амфитеатрова) были обретены в 1994 г., переложены в новый гроб и поставлены в дальних пещерах близ храма прп. Феодосия Печерского. В том же году он был причислен к лику святых Украинской Православной Церкви Московского Патриархата. А 17/30 апреля 1994 г., в день его рождения, состоялся первый молебен при святых его мощах.

Для полнейшей характеристики духовного облика святителя Филарета хочется привести один случай из его жизни. В 1842 г. он, будучи уже митрополитом Киевским, посетил Варницкий монастырь Ярославской епархии. Посетил, чтобы поклониться праху человека, от которого во время своей службы в Уфе переносил постоянные притеснения и даже самые настоящие издевательства. Во время совершения панихиды святитель стоял на коленях и усердно молился. На недоуменный вопрос одного архимандрита он ответил: «Я должен преклоняться перед этим человеком, потому что он научил меня терпению и смирению. Без его наставлений и уроков я, может быть, и не был бы митрополитом»¹²²⁷. Таков был святитель Филарет (Амфитеатров) – Филарет Святой.

В 1820 г. святитель Филарет (Дроздов) третий раз проводил ревизию Московской духовной академии. «В протекшие шесть лет нового своего существования, – писал он в отчёте, – Московская Академия между тем, как занималась уже воспитанием духовного юношества, проходила, можно сказать, и сама состояние собственного своего воспитания. Воспитание сие совершилось с благословением Божиим. Можно надеяться, что седьмым годом Академии начнётся её совершеннолетие»¹²²⁸.

Московская духовная академия вполне оправдала надежды святителя. В годы своего совершеннолетия она воспитала многих замечательных богословов, прекрасных пастырей, людей, про-

—453—

славившихся святостью жизни. Пребывание Академии в стенах Свято-Троицкой Сергиевой лавры было насильственно прервано безбожными властями весной 1919 г. После этого Академия ещё несколько лет просуществовала, занятия велись в частных домах Сергиева Посада, а затем в Москве. В годы гонений на веру и Церковь со стороны безбожной власти многие бывшие профессора, преподаватели, сотрудники Академии запечатлели свою верность Христу мученической кровью и исповедническими подвигами. Из их числа в лике святых новомучеников и исповедников Российских к настоящему времени прославлены:

священномученик Пётр (Полянский), митр. Крутицкий;

священномученик Анатолий (Грисюк), митр. Одесский;

священномученик Иларион (Троицкий), архиеп. Верейский;

священномученик Игнатий (Садковский), епископ Скопинский;

священномученик Никита (Делекторский), епископ Орехово-Зуевский;

священноисповедник Николай (Могилевский), митр. Алма-Атинский;

священномученик протоиерей Илия Громогласов;

священномученик протоиерей Сергий Голощапов;

мученик Иоанн (проф. И.В. Попов).

В сонме новомучеников и исповедников Российских немало и выпускников нашей Академии.

В 1944 г. произошло возрождение духовного образования в Русской Православной Церкви. В Москве, в Новодевичьем монастыре, были открыты Богословский институт и Высшие Богословские курсы. Выступая 14 июня 1944 г. на открытии Богословского института, Патриарший Местоблюститель митрополит Алексий (Симанский), благословляя новое учебное заведение иконой явления Пресвятой Богородицы преподобному Сергию, говорил: «Я верю, что молитвами Божией Матери и предстательством Преподобного Сергия Московская духовная академия возвратится в своё историческое место – в стены Лавры и будет

—454—

продолжать славную традицию прежней Академии»¹²²⁹. Его слова сбылись в 1948 г., когда Богословский институт и Высшие Богословские курсы были преобразованы, соответственно, в Московскую духовную семинарию и Московскую духовную академию. Тогда же они были переведены в Троице-Сергиеву лавру. Поздравляя ректора Академии, учащих и учащихся с этим славным событием, Святейший Патриарх Алексий I писал: «Залогом успехов да будет молитвенный покров святого игумена и небесного заступника нашего перед Богом, преподобного Сергия, к предстательству которого с верой да прибегают имеющие счастье быть насельниками его великой Лавры будущие пастыри, служители богословской науки и благоговейные работники на ниве церковной»¹²³⁰.

Позвольте этими словами приснопамятного Предстоятеля Русской Церкви закончить сегодняшнюю актовую речь.

ЦИТИРОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

Виноградов 1914 – Виноградов В. П. Наследие митр. Платона в истории Московской Духовной Академии. СП, 1914.

Сергий (Василевский), архим. Высокопреосвященнейший Филарет (Амфитеатров), в схимонашестве Феодосий, митрополит Киевский и Галицкий, и его время. Т. I. Казань, 1888.

Смирнов В. 1986 – Смирнов Вадим, прот. Святейший Патриарх Алексий и Московские Духовные школы // БТ. Юбилейный сборник к 300-летию Московской Духовной Академии. М., 1986. С. 148–165.

Смирнов Д. 1914 – Смирнов Д. Филарет Амфитеатров – первый инспектор и второй ректор Московской Духовной Академии // У Троицы в Академии. 1814–1914: Сборник исторических материалов. М., 1914. С. 233–251.

Смирнов С. 1879 – Смирнов С. К. История Московской духовной академии до её преобразования. М., 1879.

Смирнов С. 1855 – Смирнов С. К. История Московской Славяно-греко-латинской академии. М., 1855.

Смирнов С. 1864 – Смирнов С. К. Историческая записка о Московской Духовной академии по случаю празднования её 50-летия. М„ 1864.

—455—

Среди профессоров Московской академии начала XIX века Фёдор Александрович Голубинский, 3-й магистр l-ro её курса, занимает совершенно особое место. Его влияние на последующую судьбу русского богословия не ограничивается рамками научной работы академической религиозно-философской школы, одним из основателей которой он был. Куда большее влияние, чем несколько его философских работ (в основном это конспекты лекций), оказала педагогическая деятельность профессора на протяжении многих лет.

Ф.А. Голубинский был одним из наиболее уважаемых профессоров Московской академии, митрополит Филарет даже называл его столпом Церкви¹²³¹. Более тридцати лет он преподавал философию, среди его учеников были Н.И. Надеждин, В.Д. Кудрявцев-Платонов, А.В. Горский. Помимо того, 25 лет он был цензором духовных книг, нередко ему поручались ревизии различных семинарий и духовных училищ.

Естественно, что различные педагогические материалы и размышления на педагогические темы занимают весьма значитель-

—456—

ное место в архиве Ф.А. и Д.Ф. Голубинских, хранящегося в настоящее время в Отделе рукописей РГБ (Фонд 76/I, 76/II). Содержится там и небольшая рукопись, писавшаяся в 1830 и в 1848 гг., так и озаглавленная: «Дневник-размышления на педагогические темы»¹²³². Основная цель нашей публикации – предоставить на суд читателя некоторые характерные выдержки из этой рукописи с минимальными комментариями.

Сразу отметим, что в педагогических воззрениях Голубинского, как они отражены в данной рукописи, наблюдается интересная и неожиданная на первый взгляд двойственность. Прежде всего, в них присутствует представление об идеальной педагогике как о свободном стремлении к вершинам духа, о совместном пути учеников и наставников к правильному устроению жизни. Эта педагогика может быть реализована в особых «тепличных» условиях, напоминающих образ жизни в высшем учебном заведении или аспирантуре. Однако к этой исключительной свободе можно прийти не сразу, первоначальный этап муштры оказывается тоже существенно важным и необходимым. На уровне семинарского образования Голубинский выступает как сторонник строжайшей системы воспитания. Соответственно данным представлениям отрывки сгруппированы в три следующие раздела: 1. Семинарские строгости; 2. Идеальная духовная школа и 3. Неформальные отношения преподавателей и студентов.

1. СЕМИНАРСКИЕ СТРОГОСТИ

Во всех насущных вопросах современного ему семинарского образования Голубинский заявляет себя сторонником полнейшего контроля жизни учащихся со стороны администрации. Приведём наиболее выразительные выдержки.

«Итак в сём (т. е. риторическом. – Н. С.) особенно классе нужны такие надзиратели, которые бы были неотлучно с учени-

—457—

ками на всех шагах их с раннего утра до полуночи, ходили бы с ними на классы и были там с ними по крайней мере до того времени, когда учитель взойдёт в класс, дабы обуздывать их шалости, и, что особенно достойно попечения, препятствовать их заседаниям у печки и по углам, где обыкновенно рассказываются сказки, буйством и удальством в делах непотребных пленяющие неопытное сердце. Этот обычай едва не везде водится; и обыкновенно отличающиеся сим стараются завлечь в свой кружок лучших учеников, в коих стыдливость и скромность, насаждённые воспитанием домашним, ещё не исчезла. Это известно мне между прочим и по собственному опыту; обсевши со всех сторон набивали мне в уши всякие мерзости и когда видели, что я затыкал уши, то насильно отнимали мои руки и удерживали меня на одном месте. Сии же надзиратели должны бы были (как это водится у иезуитов) быть с учениками и при их прогулках и играх, дабы и здесь обуздывать наглость свары и сквернословия. Они же и укладывали бы спать учеников, прослушавши их уроки, помолившись вместе Богу и зажёгши им свечку или лампадку, – которой необходимо в каждой комнате гореть во всю ночь...»¹²³³

Переходя к общему взгляду на семинарскую систему общежития, Голубинский пишет:

«Пороки, наиболее господствующие и опасные в духовных училищах, суть: пьянство, тайные любодеяния, непризнательность и невежливость (презрение к вежливости).

Для предотвращения пьянства – которое влечёт за собой и другие беспорядки и простирает своё пагубное влияние на целую жизнь, превращаясь у многих церковнослужителей в запой – можно бы было постановить некоторые и внешние преграды, кои хотя не слишком надёжны, но более состоят во власти начальства, нежели сильнейшие – внутренние. Так:

а) при постройке зданий семинарий нужно наблюдать, чтобы

—458—

дом семинарии непременно обнесён был стеной – не так, как теперь в Вифанск[ой] с[еминарии], где из дому открыт вход на все четыре стороны, и семинаристы по ночам могут ходить куда им угодно, и на рыбную ловлю, и в селение, в котором питейный дом.

б) Строго нужно подтвердить, чтобы никто из семинаристов без надзирателей не был отпускаем ни к родственникам, ни для покупок, ни для прогулки.

в) Также и отпуск в дома к родителям на праздники и вакации едва ли не нужно прекратить, ибо пьянство всего более поддерживается в это время, особенно в сёлах. Ежели скажут, что это заключение слишком строго, то почему же сносят это дети с большей нежностью воспитанные, нежели дети духовных, именно дети из знатных и благородных фамилий, отправляемые в институты и корпуса? Когда в звании духовном уменьшится пьянство и отцы будут заслуживать большую доверенность, тогда может быть и не так нужно будет это безвыходное содержание семинаристов в семинарии¹²³⁴. – Прилично здесь припомнить, что эта мера признана нужной и в регламенте Петра В[еликого]¹²³⁵. – Теперь она потому становится более нужной и удобной, что все семинаристы будут содержаться на казённом коште.

г) Инспектору и надзирателям нужно внушить, чтобы особенно смотрели за воспитанниками в праздники и в те дни, когда кто из них бывает именинником, или видится с родственником, или получил из дому деньги, ибо при сих случаях всего чаще бывают искушения к нетрезвости.

—459—

д) Свидания с родственниками должны быть в присутствии надзирателей; инспектор должен получать деньги от родственников и выдавать учащимся понемногу и знать, на что сии деньги употреблены будут.

е) Теперь во многих местах есть кредит. Лавочники верят воспитанникам и нередко отпускают им в долг водку. Это зло должно быть решительно прекращено.

Для введения в чувство виновных в нетрезвости или других беспорядках нужно бы [завести] при каждой семинарии особенную исправительную комнату, которая чаще других [должна быть] посещаема инспектором и состоять под надзором надёжного надзирателя. [Комната не столько] должна быть карцером, тёмным местом наказания, сколько больницей для...»¹²³⁶.

2. ИДЕАЛЬНАЯ ДУХОВНАЯ ШКОЛА

Фёдор Александрович описывает свою мечту такими словами: «В окрестностях Москвы в довольном отдалении от шума городского я воображаю себе уединённый дом с церковью и садами». В сноске он поясняет: «Для того в окрестностях Москвы, что представленные в сём доме руководители могут в Москве находить для себя добрый совет, подкрепление и оживление в свиданиях с такими людьми, каков Семён Иванович¹²³⁷ и ему подобные».

—460—

Продолжая основное повествование, он пишет: «И в том доме небольшой круг благонамеренных юношей, кончивших своё образование в разных духовных семинариях и академиях и собравшихся сюда для того, чтобы под руководством опытного и христианской любовью исполненного наставника учиться жить, учиться познавать себя, изливать в сердце наставника свои скорби, утешения, желания и искушения, учиться вместе молиться от сердца и любить друг друга как братьев, и потом в течение нескольких лет, утвердившись в правилах жизни доброй, благочестивой и братолюбивой, посвятить себя попечениям о нравственном воспитании духовного юношества»¹²³⁸.

«Их заведение не семинария и не академия: ибо здесь не требуется столь много напряжения, трудов и времени для занятий умственных, сколь там; и большее внимание обращено на образование сердца. Оно не есть и монастырь или пустынь общежительная в том виде, как они существуют в России, ибо вступающие сюда не обязуются непременно быть монахами, менее употребляют времени на церковную службу, нежели в монастырях, не работают в кухне и делят время между делами благоговения и занятиями учебными»¹²³⁹.

Для общего чтения в идеальной школе «...преимущественно должны быть избираемы такие книги, которые человека приводят к покаянию и научают рассматривать самого себя; посему книги высокие (как, напр[имер], Исаака Сирина, или Добротолюбие, или Дионисия Ареоп[агита] и т. под.) не могут быть в сих собраниях читаемы подряд, а может быть из них избираемо соразмерное с силами и возрастом. Но такие книги, каковы: о Познании самого себя, 1 часть и многое из Ар-

—461—

ндта, Руководство Франц[иска] де Саль, многое из Фомы Кемп[ийского], Духовная брань и тому подобное, также из отцов Церкви Ефрема Сирина, многое из Вел[икого] Макария, авва Дорофей и сим подобное могут быть признаны за классические»¹²⁴⁰.

3. НЕФОРМАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ И СТУДЕНТОВ

Заметим, что такое сочетание возвышенных, красивых целей и жёстких средств принуждения для достижения этих целей достаточно характерно для того времени. Впрочем, личные отношения профессоров со студентами были отнюдь не только формальными. Приведём для иллюстрации этого три записи из дневников Фёдора Александровича.

Запись от 2 декабря 1835 г.: «Видел во сне, что пришёл ко мне студент и просил 20 р. Я хотел дать ему десять, а двадцать не дал. Поутру 2 декабря действительно пришёл студент и выпросил десять рублей»¹²⁴¹.

«Прощён долг студенту Иринарху Введенскому, уволенному из Академии, 11 руб. 80 коп.»¹²⁴²

«От М.П. Погодина для студентов: два раза по 425 руб.»¹²⁴³

А в «Педагогических мыслях» описывается следующий обычай. «...Почти везде поддержива[ется] низкое обыкновение, перешедшее в училища ещё из старых времён, когда жалования были весьма скудны, – обыкновение являться. Оно состоит в том, что каждый ученик после гощения в доме родителей об вакации или о Пасхе приличием обязан прийти к смотрителю, а во многих местах и к учителю на поклон, или с несколькими десятками яиц,

—462—

или с окороками, или с бутылкой вина, или с несколькими гривнами, а побогаче и с рублями»¹²⁴⁴.

В заключении нельзя не отметить, что опубликованные выше отрывки лишь в малой степени представляют богатство и разнообразие исторического, социологического, философского материала, содержащегося в архиве Ф.А. и Д.Ф. Голубинских. Среди бумаг Ф.А. Голубинского сохранились научные работы, конспекты лекций, переводы, дневники, подробнейшие записи семейных расходов, его переписка. Практически все эти материалы остаются пока неопубликованными и недостаточно исследованными.

Публикация подготовлена

Н.В. Солодовым

—462—

Мысли о преподавании агиологии и о классическом образовании

Ниже читателю будут предложены две записки свящ. Павла Флоренского о направлениях в духовном образовании, весьма ему близких, – агиологии и «классицизме»¹²⁴⁵. Они публикуются впервые по авторской рукописи из Архива священника Павла Флоренского (Музей священника Павла Флоренского, Москва)¹²⁴⁶. Первое из них адресовано совету Московской духовной академии, второе – одной из комиссий Поместного собора 1917–1918 гг. Несмотря на свой довольно краткий, а во втором случае и незавершённый характер, они отражают живое и глубокое понимание о. Павлом тенденций развития православного богословия.

1. Название «Докладная записка <о кафедре агиологии>» восполнено по черновой записке священника П.А. Флоренского: «Для мая–июня. Из заметок и пожеланий». В ней он перечисляет список работ, которые собирался написать в указанное время. Отметим, что в своих сочинениях отец Павел неоднократно обращался к житиям святых как источнику для построения православного мировоззрения. Ему принадлежит уникальная работа «Антоний романа и Антоний предания» (1905), где сравнивается образ преподобного Антония Великого, запечатлённый в его житии, и значительное искажение его в поэме Г. Флобера

—463—

«Искушение святого Антония». П.А. Флоренский и сам создал агиографическое произведение, посвящённое своему старцу, – «Соль земли, то есть Сказание о жизни старца Гефсиманского скита иеромонаха аввы Исидора, собранное и по порядку изложенное недостойным сыном его духовным Павлом Флоренским» (1908).

Одна из тем кандидатских сочинений, написанных под руководством отца Павла А. Волковым (впоследствии единоверческий епископ Павел), была «Жития святых...».

Отец Павел был, пожалуй, вообще единственным из философов, кто обращался к житиям святых как источнику мысли. Всё это убеждает в том, что «Докладная записка о кафедре агиологии» – вовсе не спонтанно возникшая идея, а глубоко выношенное убеждение. Её актуальность состоит в том, что введённый ныне в преподавание в МДА по новой программе предмет агиография пока что не ставит своей целью решение тех задач, о которых говорится в данном докладе.

«Докладная записка» сохранилась в двух черновых автографах. Один из них целиком собственноручно написан отцом Павлом. Первая половина второго автографа написана его рукой, вторая – иной рукой, с более аккуратным почерком, с карандашными исправлениями о. Павла. Этим же почерком сделаны и записи на отдельных листках той же самой бумаги с библиографией по агиологии и текстами, частично вошедшими в авторизованный машинописный вариант, по которому публикуется докладная записка. Текст, не вошедший в машинопись, издаётся отдельно в конце записки.

2. В марте 1918 г. священник Павел Флоренский получил официальное приглашение отдела Собора о духовно-учебных заведениях принять участие в разработке вопроса «о типе пастырских училищ (вместо семинарий)». Но ещё ранее к отцу Павлу члены Собора обращались в связи с работами т. н. классической комиссии, обсуждавшей, вероятно, постановку изучения классических языков в духовных заведениях. В связи с этим 9 янва-

—464—

ря 1918 г. отец Павел и написал своеобразные «Тезисы», незаконченный текст которых сохранился в его архиве. Неизвестно, были ли они в законченном виде отосланы классической комиссии или нет. В письмах С. Н. Булгакова о. Павлу по данному вопросу встречаются лишь отрывочные сведения.

16 января 1918 г.: «Дорогой о. Павел. Меня начинает беспокоить Ваше молчание, хотя заседание о греч. языке отодвинуто и неполучение от Вас „пунктов“ практического значения не имело...»

28 января 1918 г.: «Также отсрочено – без видимого срока – и заседание классической комиссии. Всё отсрочивается и куда-то уходит»¹²⁴⁷.

Как и в других своих учебных и методических разработках, отец Павел в «Тезисах <о классическом образовании>» стремился поставить обсуждаемый вопрос на фундаментальную общемировоззренческую основу.

1. В СОВЕТ ИМПЕРАТОРСКОЙ МОСКОВСКОЙ ДУХОВНОЙ АКАДЕМИИ ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА <О КАФЕДРЕ АГИОЛОГИИ>

Согласно § 135 Устава 1912 г. в круг академических наук «с разрешения Св. Синода могут быть вводимы и другие предметы преподавания», т. е. сверх изучаемых ныне. Имея в виду этот §, честь имею предложить Совету несколько соображений о необходимости ходатайствовать перед Св. Синодом о введении кафедры агиологии (со включением сюда агиографии) и о присоединении к ней аскетики, доселе по Уставу 1912-го года соединяемой с пастырским богословием (§ 129).

Соображения эти вытекают из общей задачи академического преподавания. § 152 Устава гласит: «При распределении распи-

—465—

сания Совет Академии имеет в виду, чтобы: а) при распределении наук соблюдался, по возможности, порядок, определяемый их последовательностью и взаимной зависимостью, б) преподавание общеобразовательных наук предшествовало, по возможности, преподаванию наук богословских...» Отсюда видно, что Устав подчёркивает необходимость целостности академического курса и имеет в виду постепенно вести студентов к уяснению основной церковной идеи. Идея спасения есть цель академического преподавания, понимаемого как одно целое. Поэтому-то Устав обращает внимание на изучение источников христианского учения, усиливая преподавание Ветхого и Нового Заветов и патрологии как принципиально устанавливающих и раскрывающих идею спасения; поэтому-то Устав вводит аскетику как науку, указывающую личности путь к осуществлению евангельского идеала духовной жизни. Однако принципиально важное значение, придаваемое аскетике Уставом и с необходимостью вытекающее из церковного понимания этой идеи, не находит себе полного соответствия в тех условиях, в которые поставлено преподавание аскетики по тому же Уставу. Преподаватель аскетики должен быть сразу специалистом ещё по двум различным и значительным по объёму предметам: по пастырскому богословию и по гомилетике. Это требование от преподавателя заставит его, по необходимости, уделять аскетике слишком малую часть своего времени и своих сил. Было бы целесообразно выделить аскетику и предоставить её особому преподавателю, интересы которого и силы были бы более определённо направлены именно в эту сторону. В виду этого было бы полезно соединить преподавание аскетики с преподаванием предмета, по существу дела неотделимым от неё. Такова агиология (с агиографией). Её место среди других предметов богословского преподавания может быть определено как завершение всего богословия, ибо она есть «познание» ценности всего церковного жизнепонимания по «плодам» его. Зрелый плод жизни в Церкви, «достойный плод покаяния» есть святая личность. Познание святых, строения их личности, законов

—466—

их жизни, своеобразия их опыта и их мышления, отношения этих законов, этого опыта, этого мышления к обычным, свойственным грешному человеку, – разве это не познание плодов того жизнепонимания, над изучением которого призвана трудиться Академия? Жизненность аскетики, а следовательно – и всего христианства, ибо аскетика – путь к осуществлению его, – познаётся в агиологии. Малое внимание к изучению святых не может не отразиться разлагающим образом на всей системе православного богословского образования, ибо так пренебрегается живое осуществление и наглядное явление духовной жизни. Без агиологии аскетика может казаться, и кажется нередко, рядом требований, не могущих реализоваться, а христианство – отвлечённой идеей, не способной без урезок и принижений раскрыться в действительности. Агиология же есть опытное исследование христианства как силы жизненной, а не только красивой мечты. И вместе с тем агиология уясняет самые глубины христианства, ибо предметом её служит не то, что говорили христиане, хотя бы и святые, но применительно к испытанию и задачам других, не святых, и по внешним выводам, а то, чем были они, чего они достигли своим подвигом, – самые высшие и притом реальные достижения человечества.

Если задача духовных академий – уяснение церковного сознания, то нельзя забывать, что по церковному же разумению святые – стержень церковной жизни и носители церковного сознания. Пренебрегать изучением их – значило бы, забывая о бесспорно христианских и высших явлениях духовной жизни, искать лучей духовности в явлениях тусклых и не получивших себе одобрения от Церкви. Понятно, что всё должно освещаться опытом святых и разумением святых, а не опыт и разумение святых постигаться в тусклом понимании и опыте грешного мира. Однако невнимание к агиологии часто ведёт к последнему.

Важнейшая сторона церковной жизни и средоточие её – богослужение. Но что такое богослужебные круги, как не ряды

—467—

памятей святых, поясняемые чтением житий. И что такое места богослужения, как не собрание икон тех же святых, наглядно являющих молящимся их просветлённые лики. Пренебрежение агиологией не может не ослабить понимания церковности и любви к богослужению. И если мы вспомним, что для древнего благочестия, да и ныне для простого, но крепкого верой, народа, понятие христианства почти сливалось и сливается с понятием святости, то легко возникает мысль, не скрывается ли один из сильнейших деятелей по разрушению церковности именно в теоретической недооценке житий святых в богословской науке и в происходящем отсюда практическом пренебрежении – в почти полном уничтожении житийных уставных чтений.

Но если правильно развиваемое здесь убеждение, что необходима в курсе богословских наук, как завершение его, агиология, то сама собой определяется и необходимость исагогики к ней – виде агиографии, устанавливающей текст, перевод, происхождение, состав, взаимозависимость редакции, замысел, литературное построение, лексический характер и т. д. и т. д. изучаемых житий. По нашим убеждениям, среди студентов Академии нередко крайне легкомысленное и поверхностное отношение к житийным памятникам, часто не виданным не только в подлинниках, но даже в славянских или русских переводах. Некоторые никогда не видали не только Макарьевских Четий-Миней, но даже Димитрия Ростовского, не говоря уже об Acta Sanctorum. Наиболее распространено откуда-то с налёту усвоенное мнение, что жития почти не заслуживают внимания, – ни как исторические свидетельства, ни как источники для философских и психологических заключений. Теория «шаблона», ставшая сама шаблоном во всех построениях, нередко начинает принимать в студенческом сознании характер научного догмата, не нуждающегося в проверке и применимого без ограничений к любому случаю. Понятное дело, что при непреложном мнении о шаблонности всех житий интерес к изучению их, как религиозный, так и научный, отпадает. А это, по нашему глубокому убеждению,

—468—

влечёт за собой разложение всей церковной жизни. По-видимому, на эту опасность обратила уже внимание высшая церковная власть: в издании на русском языке житий святых нельзя не видеть одной из мер против грозящей опасности. Но требуется и научная работа в том же направлении. А это не может быть достигнуто без усиленного изучения аскетики в связи с агиологией. Между тем даже и в светской науке всё нарастает внимание к житиям святых, привлекаемым к делу при исследованиях психологических, историко-религиозных, филологических, исторических и даже географических. Намечаются подобные же привлечения житий к исследованиям философским и историко-философским. Вот одно из свидетельств светских исследователей в области агиологии: «Недостаток топографических и исторических сведений о палестинских и сирийских городах и селениях в известных нам произведениях древних греческих авторов давно уже побудило Императорское Православное Палестинское общество обратить внимание и на те народные агиологические тесты христианской эпохи, которые обычно называются синаксарями, мученичествами и житиями. Эти тексты, при всём их многословии, обыкновенно содержат в себе столь подробные сведения топографического или исторического характера, что представляют как бы верные памятники данных мест или даже сокровищницы преданий их старинных обитателей. Впрочем, известно и внимание, повсюду обращённое в течение последнего 30-летия на агиологические памятники и почерпаемый из них изобильный материал разнообразного интереса»¹²⁴⁸. Но это, так сказать, низшее применение житийных памятников; высшее же, в области духовно-нравственной, только начинает разрабатываться, и православному богословию было бы неблагоразумно оставить развитие новых научных дисциплин без руководства церковным сознанием.

—469—

Агиологии ещё предстоит главная работа, но агиография может считать большую часть своего дела уже сделанной. Но с каким стыдом должно быть тут отмечено, что в большинстве случаев агиографические работы принадлежат представителям не православных духовных академий, а инославным или даже независимым светским учёным. И не укор ли для наших академий тот факт, что житиями православных святых занимались и занимаются по большей части лица иных исповеданий или даже внерелигиозные? Интерес, какой проявила к житиям святых Католическая Церковь, давно известен. Можно сказать, что она почти всецело взяла в свои руки агиологию. Учёные католики переводили на латинский язык и не раз издавали жития святых греческой Церкви. Некоторые жития греческих святых обнародованы только в латинском переводе, а подлинное греческое житие лежит где-нибудь в рукописи. Acta Sanctorum болландистов, этот грандиознейший труд, подобного которому ещё не было и долго ещё не будет, он один может убедительнее всяких слов засвидетельствовать интерес и любовь католического религиозного сознания к житийной литературе. Сюда же нужно отнести множество журнальных статей и обнародование текстов в католическом мире. Но не только католики, но и принципиально чуждые почитанию святых протестанты сделали в последнее время весьма ценные издания житийных текстов. Если мы обратимся, далее, к исследованиям за последнюю четверть века, сделанным у нас в России, то тут надо помянуть известные имена: В.О. Ключевского, Васильева, А. Пападопуло-Керамевса, И. Помяловского, Г.Ф. Церетели, Б. Тураева, В. Г. Васильевского, С.Г. Вилинского, Н. Марра, В.В. Латышева, Хр. Лопарева, Веселовского, Д.И. Шестакова, Сырку и многих других, выступавших в журналах и отдельными изданиями. Всё это имена светские. Как было бы полезно, если бы и силы академического богословия потекли по руслу, уже намеченному когда-то архиепископами Филаретом Черниговским и Сергием Владимирским. Но мы не видим для этого иного средства, как открытие, хотя бы в одной Акаде-

—470—

мии, особой кафедры, имеющей предметом аскетику с агиологией (и агиографией).

Экстраординарный профессор священник Павел Флоренский.

Составлено и переписано 1917. VI. 12. Сергиев Посад

ПРИЛОЖЕНИЕ ИЗ ЧЕРНОВИКА ДОКЛАДНОЙ ЗАПИСКИ

Публикуемый ниже текст в черновике следует сразу за фрагментом «Интерес, какой проявила к житиям святых Католическая Церковь <...> любовь католического религиозного сознания к житийной литературе».

Древняя Русь воспитывалась на житиях святых. Нельзя сказать этого теперь. Наоборот, такого пренебрежительного отношения и к такой важной дисциплине, как агиология, не наблюдается ни к чему другому. Кроме того, исследования в области агиологии у нас оказались в руках представителей светской науки. Последние, правда не все, с лёгкой руки протестантских учёных заклеймили агиологию одним словом: «шаблон», и, следовательно, [как] недостоверную¹²⁴⁹. Теория шаблона, а следовательно, и недостоверности распространилась в интеллигентском обществе чрезвычайно быстро, она грозит проникнуть ещё глубже, в самые недра народного сознания. Эта теория угрожает лишить Церковь самого надёжного и могущественного средства воспитания народных масс в духе Православия житиями святых.

Помимо всего этого изучение житий важно для уяснения самого Церковного сознания.

Наш храм наполнен изображениями, иконами святых; храм наш – сплошная икона, по крайней мере должен быть таким и действительно был таким в Древней Руси. Жития святых не что иное, как те же иконы, только написанные не красками, а словами-символами. В дополнение к изображениям святых красками в древней Церкви читали их жития.

Сам круг богослужебный состоит из памятей святых. Таким

—471—

образом, святые составляют центр церковного сознания, а между тем понятие святости до сих пор даже и не пытались выяснить. Отсюда и сущность церковного сознания оставалась закрытой взору современного христианина. Отсюда сухость и безжизненность науки, господство принципов знания протестантской Церкви.

Кончая Академию Духовную, студент её не знает в сущности, для чего он учил догматику, нравственное богословие и пастырское, Священное Писание, патрологию. Он не знает, что догматы и заповеди, которые составляют предмет богословских дисциплин, имеют целью святого человека. И если у нас за отсутствием синтетической памяти святости как цели христианской жизни догму отделяли от заповеди, слово от дела, то неудивительно, что и науки богословские ничем между собой не объединены. Естественным же их объединением и целью должна быть агиология.

Следующий текст написан после пробела на последней, четвёртой стороне этого же сложенного пополам листа.

К агиографическим памятникам представители науки подходят лишь с двух сторон: или исследуют их как исторический источник (Ключевский, Васильевский), или видят в них литературные произведения, доискиваясь их происхождения и сопоставляя житийные мотивы со сказаниями язычества (А. Н. Веселовский, Д. Шестаков). Исследования того и другого характера имеют целью решить вопрос об исторической достоверности агиографии¹²⁵⁰.

Что жития много интереснее и полезнее исследовать с религиозно-философской точки зрения и что эта точка зрения должна освещать исследования как исторические, так и литературные, об этом, кажется, ещё никто не думал. Для некоторых] предста-

—472—

вителей науки¹²⁵¹ такая точка зрения на жития святых даже невозможна.

2. ТЕЗИСЫ <О КЛАССИЧЕСКОМ ОБРАЗОВАНИИ>

День моего рождения. 1918.

1.9. Серг<иевский> Пос<ад>.

Вследствие невозможности лично прибыть на собрание, имеющему по мнению пишущего задачу высокой культурной важности и огромной духовной ответственности, считаю своим долгом приветствовать отрадное начало борьбы за классицизм, выразить своё полное единомыслие со сторонниками наиболее полного и последовательного проведения в школе начала классич<еского> образования и высказать несколько тезисов, которые желал бы развить перед уважаемым собранием.

Тезисы

1. То мировоззрение, которое принято называть «научным» и которое ядром своим и отправной точкой имеет математическое естествознание, основывается на опыте жизни одностороннем, ущербном и крайне бедном; кантовская, когеновская и т. д. системы категорий есть средство не к познанию реальности, а к систематическому обеднению и извращению её содержания. Это жизнепонимание есть система фикций, некоторая международная условность, согласно которой никто не мыслит в своей жизни.

2. Но наряду с искусственным научным мировоззрением есть другое, которое в том или другом виде, в большем или меньшем раскрытии образует действительное жизнепонимание всех людей во все времена. В противоположность мировоззрению искусственному это жизнепонимание следует назвать естественным, всечеловеческим и органическим. Жизнепонимание всех поэтов,

—473—

жизнепонимание всех народов во все времена, жизнепонимание всех религий, наконец – жизнепонимание всякого человека, высказывающегося не условно, для других, а непосредственно, для себя самого, есть разное выражение естественного воззрения на действительность. В основе его лежит свой опыт, <1 нрзб.> опыты, обрабатываемые по имманентным самому <1 нрзб.> содержанию углам зрения, которые, если угодно, можно назвать своими категориями.

3. Было бы несправедливо думать, будто органическое мировоззрение чуждо познанию природы, как было бы несправедливо отрицать и изучение духа в математическом естествознании. Но первое мировоззрение стремится к пониманию сущего, второе – к [подчинению?] его своим схемам и построениям. Платон, Аристотель, Гёте, Шеллинг – вот типичные выразители органического понимания мира. Из этого видно, что оно есть раскрытие, прояснение и углубление мировоззрения народного, всечеловеческого, к каковому оно призывает без разрыва <1 нрзб.> и каковое им понимается. Напротив, искусственное мировоззрение...¹²⁵²

Вступительная статья и публикация текстов подготовлены

игуменом Андроником (Трубачевым)

—475—

Подборка стихотворений М.Г. Гирса сохранилась в архиве священника Павла Флоренского (Музей священника Павла Флоренского, Москва). Стихотворения напечатаны на машинке, в старой орфографии. В конце автором от руки сделана надпись: «Глубокоуважаемому духовному отцу Павлу Александровичу Флоренскому от Михаила Гирса...». Никаких сведений о М.Г. Гирсе в настоящее время нет. Естественно предположить, что он связан с известным в XIX в. родом Гирсов, но уточнить это предположение не удалось. Посвящение стихотворений Академическому саду Троице-Сергиевой лавры и Зосимовой пустыни, а также дарственная надпись отцу Павлу свидетельствуют о том, что М.Г. Гирс мог быть близок новоселовскому кружку. Будем благодарны читателям, которым что-либо известно об авторе стихотворений.

1. АКАДЕМИЧЕСКИЙ САД ТРОИЦЕ-СЕРГИЕВОЙ ЛАВРЫ. ВЕНОК АНАПЕСТИЧЕСКИХ СОНЕТОВ

Посвящается Энгельгардту Ник. Ник.

Сонет 1-й

Старый сад задремал... В отдаленьи

Тихо гаснет пленительный день.

О, как сладостно пахнет сирень.

Я дышу, я дышу в упоеньи...

—476—

Всё забылось в немом сновиденьи...

Уж ложится вечерняя тень,

И густая зелёная сень

Замерла в полусне без движенья...

Как безоблачен свод голубой:

Он синеет сквозь зелень густую,

Он влечёт в вышину роковую.

Там безмолвье и сладкий покой.

Я по синему небу тоскую...

Скрылось солнце за облачной мглой...

Сонет 2-й

Скрылось солнце за облачной мглой,

Опустилась на землю прохлада

И, в безмолвьи тенистого сада,

Зашумели берёзы листвой.

Реют ласточки шумной толпой:

Им зелёная сень – не преграда,

Им вечерняя свежесть – отрада,

Их стесняет полуденный зной.

Главный колокол, с мощью глухой,

Зазвенел, тишину нарушая,

Грозным голосом светлого рая.

Вот раздался ответ призывной...

И за ним полились, не смолкая,

Волны звуков, одна за другой.

Сонет 3-й

Волны звуков, одна за другой,

С колокольни высокой звучали.

Позабыл я земные печали,

И на небо вознёсся душой...

—477—

Ветерок ароматной струёй

Налетел из загадочной дали,

И в лазури небес замигали,

Зажигаясь, звезда за звездой.

Пал туман, и его облаченье

Появилось меж сонных ветвей,

Словно пряди волнистых кудрей.

Заблестела луна... В оживленьи

Стаи тучек, приблизившись к ней,

Утонули в тумане забвенья.

Сонет 4-й

Утонули в тумане забвенья,

Скрылись тучки в немой тишине,

И мечты о былой старине

Пронеслись предо мной, как виденья:

Здесь святая душа о спасенье, –

Забывая о пище и сне,

При звездах и при бледной луне, –

К небесам возносила моленье.

Этот сад ароматной сиренью,

С целым рядом столетних дубов,

Был свидетелем многих веков.

Над безмолвной, таинственной сенью,

Напоенной дыханьем цветов,

Проносились мирские волненья.

Сонет 5-й

Проносились мирские волненья...

Изнывала родная страна,

И взвивались над ней знамена,

Пробуждавшие злобу и мщенье.

—478—

Но тяжёлые годы мученья

Позабыты в объятиях сна.

Как пуста и ничтожна война

Перед царством любви и прощенья.

Но сердца были полны враждой:

Не взирая на прелесть природы,

Здесь озлобленно бились народы.

О, как часто во мгле вековой

Проносились мирские невзгоды

Над обителью бурной рекой.

Сонет 6-й

Над обителью бурной рекой

Бесконечная кровь проливалась,

И пожарами даль озарялась,

Как при блеске зари золотой.

Но умчались года чередой,

А обитель нетленной осталась:

Видно, Божия власть здесь вмешалась

И воскрес покровитель святой.

Дремлет храм, словно старец седой...

В нём гробница семьи Годунова

В полусумраке смотрит сурово...

И над этой гробницей сырой

Появляется с неба ночного –

Убиенный Царевич порой.

Сонет 7-й

Убиенный Царевич порой

Отдыхает над садом тенистым:

То он дышит жасмином душистым,

То любуется бледной луной.

—479—

Он страдальцем был в жизни земной.

Но на небе безоблачно чистом,

Пребывая в чертоге лучистом,

Не жалеет он скипетр свой.

И к убийце – одно сожаленье

Ощущает младенец в раю

И ему он лепечет «люблю».

Облегчая слезой умиленья

Безначальную душу свою,

Пребывает здесь призрачной тенью...

Сонет 8-й

Пребывает здесь призрачной тенью...

И сейчас он со мной... Мы вдвоём...

И над нами в безмолвье ничтожном

Лишь звучит соловьиное пенье...

Я почувствовал в сердце волненье:

Он задел меня белым крылом....

Нет... в уме истомлённом моём

Просто много тоски и томленья...

Этот призрак печально рождён,

Он из скорби явился невольно...

Ах, опять мне так грустно...

Так больно – Я припомнил утраченный сон,

Как стекались на звон колокольный

Богомольцы из дальних сторон.

Сонет 9-й

Богомольцы из дальних сторон

Шли к обители чащей лесною,

Жарким летом, холодной зимою:

Каждый горестью был привлечён.

—480—

А над ними синел небосклон

С беспредельной своей глубиною

И, высокой полярной звездою,

Им дорогу указывал он.

Ночью тихо деревья шептались,

Их поили водой ручейки,

Вытекая из чистой реки.

Слёзы сладкой отрадой сменялись

И они, уж без тяжкой тоски,

Преподобным мощам поклонялись.

Сонет 10-й

Преподобным мощам поклонялись,

Поверяя им скорби свои,

Всемогущему чувству любви

Облегчённой душой отдавались.

И мирские желанья терялись,

Словно тучки в лазурной дали...

Все прошедшие годы и дни

Им бесплодным обманом казались...

Чувства мести, вражды забывались...

И, оставив загадочный храм,

Шли они по родным деревням.

Но мечты их опять устремлялись

К облегчающим душу местам:

Их сердца – у святынь оставались.

Сонет 11-й

Их сердца у святынь оставались.

А теперь богомольцев уж нет,

Угасает божественный свет

И счастливые годы умчались,

—481—

С полуночным туманом смешались...

Где ж ты, призрак утраченных лет?

Злая буря шумит нам в ответ...

Многозвучные струны порвались...

Из грудей вырывается стон,

Гибнет светлая вера Христова,

Гибнет всё, ничего нет святого!

И кровавые копья знамён

Появились над Родиной снова...

О, раздайся ж, торжественный звон!

Сонет 12-й

О, раздайся ж, торжественный звон!

Отзовись на сознанье народном,

Даруй силу сердцам благородным

И воздвигни разрушенный трон!

Ты любовью к Христу озарён,

Ты несёшься полётом свободным!

Жалким людям и душам холодным

Нанесёшь ты жестокий урок!

Я хочу, чтоб те звуки раздались

Для измученных русских людей,

Истомленных под игом страстей!

Я хочу, чтобы все обращались

Для спасенья отчизны своей,

Чтобы души от сна пробуждались!

Сонет 13-й

Чтобы души от сна пробуждались,

И чтоб ожил весь русский народ!

И я верю, что он оживёт:

Что тяжёлые дни миновались,

—482—

Что железные цепи распались,

И заря новой жизни взойдёт,

Загорится опять небосвод!

Вот уж звёзды на нём показались:

Пробудился синеющий Дон,

Разлилась необъятная Волга,

Нам осталось томиться недолго!

Будем верить, что идол сражён,

Соберёмся ж под знаменем долга,

Вспомним славу минувших времён!

Сонет 14-й

Вспомним славу минувших времён!..

Но... уж поздно... луна серебрится...

То померкнет, то вновь загорится...

Свежей сыростью сад напоён...

Я дыханьем цветов опьянён...

О, как хочется жить, веселиться,

В море жизни отважно пуститься!

Сердцу сладко... но я утомлён...

Приближается час пробужденья...

Ветерок начинает дышать

И волнистый туман разгонять...

Нет... лишь сон... лишь покой – наслажденье...

Я назад посмотрел... и опять

Старый сад задремал в отдаленье...

Магистрал

(сонет, составленный из начальных строк каждого сонета)

Старый сад задремал... В отдаленье

Скрылось солнце за облачной мглой.

Волны звуков, одна за другой,

Утонули в тумане забвенья...

—483—

Проносились мирские волненья

Над обителью бурной рекой.

Убиенный Царевич порой

Пребывает здесь призрачной тенью...

Богомольцы из дальних сторон

Преподобным мощам поклонялись,

Их сердца у святынь оставались.

О, раздайся ж, торжественный звон,

Чтобы души от сна пробуждались!

Вспомним славу минувших времён!

М. Г. Гирс

Окончен 17 июля 1918 г.

Посад Сергиев.

2. В монастырь

Катятся волны под снежным покровом,

Волны тоскуют в цепях ледяных.

Светится солнце на небе суровом,

Есть ли спасенье в лучах золотых?

Нет вам на севере милой свободы!

Волны! На юг направляйте свой бег:

В светлое царство цветущей природы...

Ты ж в монастырь уходи, человек!

М. Г. Гирс

28/10 августа 1918 г.

Зосимова пустынь

3. Зосимова Пустынь

(Посвящаю Энгельгардту Ник. Ник.)

Упоителен простор,

Чисты небеса,

Необъятен кругозор,

—484—

И леса, леса...

Колосится море ржи: –

Море, – не земля.

Золотистые межи

И поля, поля...

Вдоль оврагов и холмов

Проходили мы.

Сколько травки да цветов,

И холмы, холмы...

Отражаются в реке

Чахлые кусты

Колокольни вдалеке

И кресты, кресты...

Нет печалей на земле,

Нет житейских бурь,

Есть простор в житейской мгле

И лазурь, лазурь...

М. Г. Гирс

30/10 августа 1918 г.

Публикация подготовлена игуменом

Андроником (Трубачевым)

—485—

3 февраля 2005 г. в центральной районной больнице г. Сергиева Посада от острого нарушения мозгового кровообращения на 86 году жизни скончался Марк Харитонович Трофимчук – один из старейших преподавателей Московской духовной академии и семинарии. Окончил путь земного служения скромный и честный труженик Церкви, наставник на ниве пастырско-богословского образования, маститый многолетний педагог и регент первого академического хора, человек призвания и долга, воспитанник и выпускник Академии, беззаветно и искренне преданный ей.

В связи с кончиной М.X. Трофимчука Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий направил следующее послание на имя ректора Московской духовной академии и семинарии Высокопреосвященнейшего Евгения, архиепископа Верейского:

«Ваше Высокопреосвященство,

всечестные отцы, дорогие братья и сестры!

Со скорбью воспринял весть о кончине Марка Харитоновича Трофимчука – старейшего преподавателя Московских духовных школ и регента церковного хора.

Выражаю искреннее соболезнование и сочувствие Вам, дорогой Владыка Ректор, начальствующим, учащим и учащимся, всем родным и близким покойного.

Будучи музыкально одарённым человеком, Марк Харитонович с детских лет имел искреннее стремление послужить Богу и людям. После получения богословского образования в Московских духовных школах он был оставлен преподавателем церков-

—486—

ного пения и руководителем семинарского хора. Так началось его многолетнее служение на ниве подготовки будущих священно- и церковнослужителей.

За годы своей педагогической деятельности Марк Харитонович усердно потрудился во славу Божию и на благо нашей Святой Церкви, его труды не раз по достоинству отмечались церковными наградами.

Ныне Господь призвал в обители небесные усердного труженика, всей своей жизнью явившего пример горячей веры и преданности своему призванию.

Молюсь Владыке жизни Господу нашему Иисусу Христу о упокоении его души в обителях небесных.

Да сотворит Господь новопреставленному рабу Божию Марку вечную память.

Алексий, Патриарх Московский и всея Руси».

Марк Харитонович родился 12 апреля 1919 г. в с. Рокитно (Ракитино) Костопольского района Ровенской области, находившейся с 1918 по 1939 г. в составе Польши, в простой крестьянской семье. Родители его Харитон и Евфимия назвали сына во святом крещении Марком в честь мученика Марка, епископа Арефусийского, память которого отмечается 29 марта (11 апреля). Детство его прошло в старой, довоенной Польше, в окружении людей, придерживавшихся традиционного, старинного, религиозного уклада жизни, хранивших образ жизни дореволюционной России. Дети воспитывались в христианской вере и благочестии, в школах велось преподавание Закона Божия. С детства мальчик ходил в церковь и пел в церковном хоре. С 1927 по 1932 г. он учился в начальной школе в с. Ракитино, а затем, с 1932 по 1936 г. – в 7-классной школе г. Костополя. В дальнейшем из-за скудости семейного достатка он не смог посещать занятия в школе, но, трудясь в поле наравне с родителями, продолжал самостоятельные занятия по программе 10-летней школы. Через год после входа западных областей Украины в состав СССР, в 1940 г., Марк Харитонович был призван на действи-

—486—

тельную воинскую службу в Красную Армию. После досрочной демобилизации в 1942 г. его направили на работы в угольные шахты в г. Осинники Кемеровской области. Узнав об открытии в Москве Богословского института и пастырских курсов, он в письме от 10 марта 1946 г. обратился к «Святейшему Патриарху Православный веры» с прилежной просьбой как «к отцу рода христианского» об удовлетворении давней «безграничной мечты» своей «учиться в духовных заведениях» и о желании быть «слугою Божиим и провозглашать слово Божие в пользу православной веры». В ответ на свою просьбу 8 июня 1946 г. он получил извещение об условиях приёма в Богословский институт, а 26 июня того же года прибыл в своё родное село, где стал собирать документы, необходимые для поступления в духовное учебное заведение. Одновременно он служил на приходе чтецом, пел в церковном хоре. Настоятель местного прихода, священник Аполлинарий Карвовский, в рекомендации на имя отца ректора Богословского института дал своему усердному прихожанину весьма положительную характеристику:

«Как христианин боголюбив, почтителен и воспитанный. Всегда аккуратно посещал храм Божий. Как чтец и певец добрый и, зная церковный устав, неоднократно замещал должность псаломщика в приходе».

С 5 августа 1946 г. начался период студенчества М.X. Трофимчука в духовной школе. После окончания в 1950 г. Московской духовной семинарии он стал студентом Академии. По характеристике, данной инспектором Академии профессором Н.П. Доктусовым, Марк Трофимчук «зарекомендовал себя студентом с большим прилежанием, похвальным трудолюбием и настойчивостью в овладении академическим курсом». Инспектор Академии отметил также отличительные черты его характера – «скромность, исполнительность и безотказность в выполнении предлагаемых ему обязанностей».

Спустя четыре года, в 1954 г., Марк Харитонович становится выпускником VI выпуска Московской духовной академии. За

—488—

представленное им курсовое сочинение по кафедре Литургики на тему «Святой Иоанн Златоуст как литургист» Совет Академии присудил ему учёную степень кандидата богословия. После окончания курса Академии его оставили при Академии профессорским стипендиатом по предмету церковного пения. Под руководством преподавателя Н.С. Данилова он изучал теорию и практику пения и дирижирования по специально разработанной программе занятий, заключавшей в себе элементарную теорию музыки, гармонию, овладение игрой на фортепиано и дирижирование. Требования, предъявляемые Н.С. Даниловым к профессорскому стипендиату, были довольно высоки. По его профессиональному суждению, одних полученных знаний для регента совершенно недостаточно, нужна большая церковно-регентская практика, необходимо и общее разностороннее понимание искусства: пения, музыки, живописи, литературы. «Регент, – утверждал Н.С. Данилов, – должен вложить душу, религиозную душу в хор, сделать из множества поющих – одно лицо, собрать их под своё влияние».

В мае 1956 г. Н.С. Данилов обратился в Учёный Совет Московской духовной академии с ходатайством о присвоении М.X. Трофимчуку звания регента церковного хора. На заседании 18 июня 1956 г. Совет Академии принял решение о присвоении ему звания регента церковного хора, утверждённое специальной резолюцией Святейшего Патриарха Алексия I от 9 июля того же года.

Начало регентского служения и преподавательской деятельности Марка Харитоновича счастливо совпало с началом его семейной жизни. В 1955 г. он, по благословению Святейшего Патриарха Алексия I, вступил в брак с девицей православного вероисповедания Клавдией Васильевной Елистратовой, с которой в течение пятидесяти лет разделял трудности и радости на своём долгом и плодотворном жизненном пути.

По инициативе М.X. Трофимчука и Н.С. Данилова в Московских духовных школах было восстановлено преподавание

—489—

предмета «История церковного пения и музыки». При непосредственном участии М.X. Трофимчука в Академии была проведена реорганизация церковных хоров по схеме, сохранившейся почти в неизменном виде до настоящего времени. С сентября 1957 г. ему было поручено преподавание церковного пения в Семинарии. Церковное пение оставалось неизменным предметом его педагогической деятельности на всём протяжении его служения в Московских Духовных школах, вплоть до сентября 1999 года. Бессменным регентом I академического хора Марк Харитонович состоял с 1961 по 1996 г. В период с 1965 по 1967 г. он выполнял также обязанности помощника инспектора МДАиС.

Для юных воспитанников семинарии М.X. Трофимчук был глубоко преданным своему предмету знатоком традиций церковного пения, опытным педагогом, мудрым руководителем и наставником, являвшим пример ответственного отношения к богослужению и к своему регентскому призванию и долгу. Он был для студентов живым олицетворением певческой манеры исполнения обиходных и нотных песнопений, составляющих великое наследие литургического предания Русской Церкви. В мощном звучании его хора находила воплощение классически ясная по стилю, величественная и сдержанная по форме и одухотворённая по своему содержанию традиция русского церковного пения. Ни один праздник, ни одно академическое торжество не проходили без участия хора учащихся под управлением Марка Харитоновича. Благодаря его неустанным трудам в работе с постоянно менявшимся составом хора в Покровском академическом храме из года в год звучали и рождественские ирмосы Аллеманова, и «С нами Бог» Зиновьева, и «Дева днесь» и «Воскресения день» Бортнянского, и «К Тебе утреннюю» Турчанинова, и многое другое. Пожалуй, трудно перечислить всех церковных композиторов, произведения которых он включал в репертуар своего хора. Творения Кастальского, Азеева, иеромонаха Нафанаила, Гречанинова, Архангельского, Смоленского, Львова, Богословского, Яичкова, Чеснокова, Рахманинова, Чайковского, Танеева оживали, звуча-

—490—

ли и наполняли духовным торжеством души молящихся академического храма и храмов Лавры, где он регентовал. Такие события в жизни Московских духовных школ, как приезды Святейших Всероссийских Патриархов, визиты высоких гостей, проведение юбилеев и памятных вечеров, праздники рождественской детской ёлки, проведение Торжественного академического акта и празднование Дня Победы, всегда сопровождались выступлением концертного академического хора учащихся под управлением М.X. Трофимчука.

Марк Харитонович также «воспел» Академию в своих воспоминаниях, в которых описываются лица и факты из жизни Московских духовных школ с 1944 г. по 2004 г. Воспоминания эти, хотя писались на досуге и были мало кому известны, самим автором постоянно дорабатывались и готовились к публикации. Сия академическая летопись объёмом 639 страниц, с цветным фотографическим изображением Покровского храма и Чертогов, помещённым на обложке, украшенная многочисленными редкими фотографиями, была замечательно издана издательством Свято-Троицкой Сергиевой лавры тиражом 5000 экземпляров¹²⁵³. К сожалению, М.X. Трофимчук своё детище уже не увидел...

Священноначалие Русской Православной Церкви по достоинству оценило заслуги Марка Харитоновича перед отечественным пастырско-богословским образованием. За понесённые многолетние труды на педагогическом и регентском поприще М.X. Трофимчук был награждён тремя Патриаршими грамотами, орденом Преподобного Сергия III, II и I степеней, орденом Святого благоверного князя Даниила Московского II степени, орденом Святого равноапостольного князя Владимира II степени.

И в последние годы жизни М.X. Трофимчук приходил на церковные службы в Покровский академический храм в воскресные и праздничные дни, молился вместе с преподавателями, прихо-

—491—

жанами и учащимися, общался с членами академической корпорации в профессорской Академии. Всегда бодрый, подтянутый, приветливый, внушавший благородством своего облика и искренностью обращения почтительное уважение, он передавал всем окружающим энергию неугасающего энтузиазма и светлого христианского оптимизма. Когда его госпитализировали с диагнозом острого нарушения мозгового кровообращения, духовник Академии и Семинарии архимандрит Иларион по благословению высокопреосвященнейшего ректора Академии архиепископа Верейского Евгения напутствовал его приобщением Святых Христовых Таин. Тихая, мирная, поистине христианская кончина М.X. Трофимчука явилась достойным завершением его жизненного пути. Отпевание новопреставленного раба Божия Марка совершил ректор Московской духовной академии и семинарии высокопреосвященнейший архиепископ Верейский Евгений с собором академического духовенства в Покровском академическом храме в субботу 5 февраля 2005 г. В слове перед отпеванием почившего многолетнего труженика Академии высокопреосвященнейший архиепископ Евгений сказал:

«Вся жизнь Марка Харитоновича в Московских духовных школах была связана с пением – он преподавал церковное пение, вся его жизнь была связана с этим академическим храмом, когда он открылся, ибо здесь он управлял хором. И сейчас множество священников и диаконов, которые служат по всей земле Российской, помнят своего преподавателя и благодарны ему за те навыки в церковном пении, которые он им передал. Марк Харитонович был преподавателем, который слушал дореволюционных профессоров и явился воистину переходным мостом, связывающим эпоху современную с эпохой дореволюционной духовной школы».

После чина отпевания и последнего целования гроб с телом почившего наставника в сопровождении заведующего Иконописной школой при Академии игумена Луки (Головкова), группы учащихся, родных и близких покойного был пронесён по аллее ака-

—492—

демического сада и установлен на закрытый катафалк, стоявший на дороге против северной стороны Успенского собора. Отсюда траурный кортеж направился на новое Сергиево-Посадское городское кладбище, где после совершения игуменом Лукой заупокойной литии останки новопреставленного раба Божия Марка обрели место своего последнего пристанища и вечного о Господе упокоения. В праздничной палате в восточной части Царских Чертогов была устроена поминальная трапеза, на которой все собравшиеся помянули Марка Харитоновича добрым словом.

Вечная память новопреставленному рабу Божию Марку, честному, усердному и многолетнему труженику Московских духовных школ!

Совет Московской духовной академии и семинарии