Часть II. Эволюционное учение В.И. Вернадского в свете православной богословской традиции

1863–1945

К сожалению, несмотря на значительные успехи антропологии, истории и археологии, наши знания в этой области ещё очень ненадёжны.

В.И. Вернадский [4, с. 61]

Владимир Иванович Вернадский по достоинству оценён как выдающийся учёный и мыслитель. Его академическая компетентность была высока не только в созданной им геохимии, но также в кристаллографии, физике, биологии, почвоведении, астрономии и целом ряде иных научных направлений. Не будет преувеличением сказать, что его влияние на естественные науки XX века оказалось одним из определяющих.

Могучий интеллект и энциклопедический ум Вернадского у представителей некоторых социальных и философских течений неоднократно вызывали желание увидеть в этом гиганте союзника и единомышленника. У многих к этому находились основания.

Революционные потрясения в России 1917 года Вернадский встретил в 54-летнем возрасте, так что, без сомнения, он может считаться русским учёным (иногда его даже, хотя и безосновательно, причисляют к «русским космистам»). Прадед В.И. Вернадского был выходцем из Запорожской Сечи, что даёт право некоторым ревнителям украинской «самостийности» причислять его к своему националистическому лагерю. Дожив до года окончания Великой Отечественной войны, он по праву считается советским учёным, членом АН СССР. Жительство в течение нескольких лет за границей и, главное, признание зарубежных коллег позволяют говорить о нём как об учёном с мiровым именем. Успел он побывать и членом ЦК партии кадетов...

В последнее время всё чаще и настойчивее стали высказываться суждения о В.И. Вернадском как о православном христианском мыслителе. Подобные оценки проистекают, как правило, из искренних, но совершенно несостоятельных намерений. Названная тенденция небезопасна для Русской Православной Церкви в нынешний период, когда в святоотеческое догматическое вероучение пытается проникнуть чуждое и враждебное ему учение эволюционизма.

Убедимся в том, что мiровоззрение Вернадского не может быть названо христианским. Это необходимо признать хотя бы для отделения в его творческом наследии выводов бесспорных и объективных от тех, которые отражают философскую материалистическую позицию автора, весьма далёкую от церковного вероучения и неприемлемую для людей православных.

Несмотря на то, что В.И. Вернадский родился и вырос в православном государстве, он по своей вере не был христианином. В 1886 году он писал жене: «В семье у нас царил полный религиозный индифференцизм; отец был деистом, мать была неверующая; я ни разу, например, в жизни не был на заутрене перед Светлым Воскресением» [цит. по: 1, с. 112].

Как отмечает биограф Вернадского, «он оставался вне официальных религий, не исповедовал никакого культа, а по складу своего ума, склонному к беспощадному анализу и неутолимым сомнениям, был чужд религиозному мiросозерцанию» [1, с. 112]. В дневниковой записи 1893 года Вернадский высказался «против того затхлого элемента веры и авторитета, какой рисует нам всякая религия» [цит. по: 1, с. 112], и прежде всего Православие.

В этом он был близок с Л.Н. Толстым, под духовное влияние которого подпал еще в студенческие годы. По-видимому, Вернадский принял именно толстовскую трактовку Евангелия, из которого оказались вычеркнуты все чудеса и «оставлено» лишь нравственно-моральное содержание учения Спасителя.

Религиозное отношение к мiру Вернадский считал помехой и препятствием для научной деятельности и прогресса человечества: «Не вошла ещё в жизнь научная мысль; мы живём под резким влиянием ещё не изжитых философских и религиозных навыков, не отвечающих реальности современного знания» [4, с. 28], – сетовал он.

Вернадский не одобрял попыток религиозного решения вопроса о происхождении жизни: «Установилась в научной литературе традиция обходить этот вопрос и предоставлять его всецело философским и религиозным построениям, сейчас слабо связанным с научными и оторванными от реальных, научно достоверных, построений науки нашего времени, или даже им противоречащим» [4, с. 153].

Последнее признание характерно. Пока учёный говорил о том, что наука имеет предел своих возможностей (и ведь действительно имеет!), его тон был академически бесстрастен. Когда же речь зашла о религиозном («оторванном от реальности») взгляде на проблему появления жизни – тут же было поставлено на вид, что у Церкви нет «научно достоверных» решений. В устах естествоиспытателя это звучит как предельная степень недоверия и уничижения.

Говоря о естественных науках и, в частности, о биологии, Вернадский отмечал: «Чем меньше будет влияние философии и религии, тем свободнее и производительнее может двигаться научная мысль в этой области научного знания» [4, с. 169].

При этом враждебность у Вернадского вызывало не духовное наследие язычества, а именно христианское вероучение. Приведём характерную цитату, сопроводив её уместными примечаниями.

«В своеобразной форме древние эллинские (то есть «правильные», языческие! – прот. К.Б.) представления о безграничности мiра сохранялись в идеях о бессмертии личности и вечности мiра, но не Mipa, о котором говорят учёные, не той реальности, «природы», которая единственно является объектом изучения науки (речь определённо идёт о противопоставлении христианскому исповеданию «жизни будущаго века» и вечной славе Христовой, «Егоже Царствию не будет конца» – прот. К.Б.). Конца этого мiра, этой реальности ждали (то есть христиане ждали Господа в Его Втором Славном Пришествии, «паки грядущаго со славою судити живым и мертвым» – прот. К.Б.), к нему готовились столетия. Больше полутора тысяч лет научная работа в нашем центре цивилизации шла в среде, с часу на час иногда ожидавшей конца той реальности, которая составляет объект изучения науки, в среде, верящей в бренность мipa (Небо и земля мимоидет, словеса же Моя не мимоидут (Мф. 24, 35) – прот.

К.Б), в близкий конец научного искания (Аз есмь Альфа и Омега, Начаток и Конец, глаголет Господь, Сый и Грядый, Вседержитель (Откр. 1:8) – прот. К.Б.)" [6, с. 236].

Для Вернадского «реальность» – это лишь «мiр, о котором говорят учёные». Он совершенно отрицает и «бренность мiра», и его «близкий конец».

Человек, принявший такую точку зрения, может «потерпеть» религию в той мере, в которой она не мешает устанавливать «научную истину». Наименее всего вступают в противоречие с эволюционной научной парадигмой индийская и китайская философско-религиозные традиции (к которым с большим интересом относился Вернадский). В историческом христианстве слишком много чудесного и сверхъестественного – и в Ветхом Завете, и в Евангелии, и в житиях Святых. Догматическое же учение Православной Церкви, бесспорно, является для телеологического эволюционизма непреодолимой помехой.

Библейское время, соответствующее нескольким тысячелетиям существования мiра, Вернадский считал неправильным и искажающим действительность. Он не принимал христианской хронологии, хотя сам указывал на иных великих учёных, разделявших библейский счёт времени: «Это принимал Ньютон, и это пытался научно сделать понятным Эйлер через поколение после него... В сущности, вплоть до середины XIX в. европейско-американская научная мысль вращалась в чуждой и во враждебной ей обстановке понимания длительности реальности, объекта своего изучения» [там же].

Итак, Вернадский называл основанную на библейском Откровении христианскую позицию «чуждой» и «враждебной» научной мысли.

Он выражал радостную надежду на то, что церковное влияние на жизнь человечества будет ослабляться и уменьшаться. Удовлетворение вызывала у Вернадского возможность не считаться с «формально господствующими религиозными утверждениями верующих христианских, еврейских, мусульманских и других церквей, обладающих реальной силой» [4, с. 102].

Своё материалистическое, вполне безбожное мiровоззрение Владимир Иванович сохранил до конца жизни. О личной кончине он писал вполне спокойно: «Готовлюсь к уходу из жизни. Никакого страха. Распадение на атомы и молекулы. Если что может остаться – то переход в другое живое – какие-нибудь не единичные формы «переселения душ», но распадение на отдельные атомы или даже изотопы» [1, с. 152].

Ни рая, ни ада, ни бессмертия души, ни посмертного суда, ни Жизни Вечной.

Своё отношение к науке В.И. Вернадский выразил в таких словах: «Положение науки в социальной структуре человечества ставит науку, научную мысль и работу совершенно в особое положение и определяет её особое значение в среде проявления разума – в ноосфере» [4, с. 102].

Как убеждённый материалист, Вернадский выстраивал свою картину мiра, исходя из веры в атеистический «догмат» о том, что Бога нет. Следует отметить, что сама эта эволюционная концепция является не научной, а представляет собой философское основание для систематизации и обобщения научных фактов.

Владимир Иванович не просто «занимался наукой», но «верил в науку», в научное знание, которое заменяло ему веру в Живого Бога – Творца и Промыслителя. В этом смысле он может быть назван одним из наиболее выдающихся и ярких сциентистов.

Отдавая приоритет науке перед философией и религией, Вернадский отмечал «единство науки и многоразличность представлений о реальности философий и религий, с одной стороны, а с другой – неоспоримость и общеобязательность, по существу логически неоспоримая, значительной части содержания научного знания» [4, сс. 100–101].

Эта мысль о «неоспоримости и общеобязательности» для всех людей принятия научных положений проходит сквозь всё творчество Вернадского. Существует область «эмпирически установленных фактов и эмпирически полученных обобщений, которые по своей сути не могут быть реально оспариваемы» [4, с. 99].

Следует заметить, что приведённое мнение само по себе совершенно не научно. Оно скорее имеет религиозный характер и выражает веру в сциентистский «догмат» о незыблемости и объективности научных «фактов» и «обобщений». Как христиане исповедуют веру «во едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь» – также точно сциентисты исповедуют свою веру в науку. Однако несть сия премудрость свыше низходящи, но земна, душевна... (Иак. 3, 15). Абсолют и Истина – атрибуты Бога, а не достижений падшего человеческого ума. Наука приобщает нас к знанию истины в той мере, в которой раскрывает Богом установленные законы мiроздания. Истинным следует признать лишь знание богооткровенное. Как сказал Преподобный Марк Подвижник, «иное есть ведение вещей, а иное – ведение Истины. Сколько различно солнце от луны, столько второе полезнее первого» [20, с. 120].

Вернадский был не заурядным учёным, но может быть назван «пророком сциентизма». Он и сам осознавал себя таковым. Только в отличие от пророков библейских и святых угодников Божьих, возвещавших людям Откровение Живого Бога и Его волю, Вернадский предложил иное, вполне атеистическое учение. Осознавая свою особую миссию перед человечеством, в конце 1919 года он написал в дневнике: «Сейчас я как-то ясно чувствую, что то, что я делаю своей геохимией и живым веществом, есть ценное и большое. И готов это прямо утверждать, уверен, что, если не оценят современники, оценит потомство» [цит. по: 1, с. 102].

Вскоре в дневнике появляется такая запись: «Я ясно стал сознавать, что мне суждено сказать человечеству новое в том учении о живом веществе, которое я создал, и что это есть моё призвание... Сейчас я осознаю, что это учение может оказать такое же влияние, как книга Дарвина.» [там же]. Это не слова кабинетного учёного, «книжного червя». Пафос данного обращённого к «человечеству» признания более религиозный, чем научный. Поясним, что Дарвин живописал эволюционную предысторию вида Homo Sapiens «в прошлом», но не затрагивал «психического» аспекта эволюции. Вернадский же дополнил и завершил эту картинку созданием ноосферы «в будущем».

Биографы Вернадского отмечают, что сам, не будучи человеком церковным, он избегал религиозных споров и никогда не осуждал веру других людей. Это характеризует учёного как человека интеллигентного и тактичного. Однако справедливость требует признать, что в его трудах встречаются и воинственные духовные нотки, и звук победного бряцания оружия: «Научная мысль расчистила поле своей работы, вернулась к исходным достижениям эллинской науки (!! – прот. К.Б), быстро двинулась дальше, когда геологические науки в XIX в. заставили и религию, и философию силой логики и жизненных приложений склониться перед научным фактом и переделать свои построения» [6, с. 236].

Об этом научном натиске писал в XIX веке и святитель Феофан Затворник. Его наблюдения созвучны словам В.И. Вернадского, однако оценка происходящего диаметрально противоположна: «Во дни наши россияне начинают уклоняться от веры: одна часть совсем и всесторонне падает в неверие, другая отпадает в протестантство, третья тайком сплетает свои верования, в которых думает совместить и спиритизм, и геологические бредни с Божественным Откровением. Зло растёт: зловерие и неверие поднимает голову; вера и Православие слабеет» [цит. по: 15, с. 251].

Следует сказать со всей определённостью, что как ни «заставляли» Православную Церковь «склониться» перед теорией эволюции и «переделать» своё догматическое учение – она продолжает в Символе веры исповедовать Бога, «Творца неба и земли». Церковь осталась незыблема в своём апостольском основании – хотя некоторые священнослужители и богословы, как предрекал Вернадский, действительно изменили святоотеческой вере и взялись за проповедь нового эволюционистского богословия – «склонились» под «эллинскую науку» и «переделали» апостольское учение на чужеродный языческий лад. Но для Православия – это не «естественный путь дальнейшего развития», а пагубный соблазн, предательство веры, перед которым Церкви следует устоять.

Святитель Игнатий (Брянчанинов) выразил православное отношение к сциентизму (с которым вряд ли был знаком Вернадский): «Науки человеческие, будучи плодом падения, удовлетворяя человека, представляя ему Божию благодать и Самого Бога ненужным, хуля, отвергая, уничижая Святаго Духа, соделались сильнейшим орудием и средством греха и диавола для поддержания и укрепления падения. Свет человеков соединился со светом демонов и образовал человеческую учёность (премудрость), враждебную Богу, растлевающую человека диаволоподобною гордынею. Объятый недугом учёности, мудрец мiра сего подчиняет всё своему разуму и служит сам для себя кумиром, осуществляя собою предложение сатаны: будете яко бози, ведяще доброе и лукавое (Быт. 3, 5). Учёность, предоставленная самой себе, есть самообольщение, есть бесовский обман, есть знание, преисполненное лжи и поставляющее в ложное отношение учёного и к себе, и ко всему. Учёность есть мерзость и безумие пред Богом; она – беснование... В наше время учёность возвращает язычников, принявших христианство, к язычеству и, отвергая христианство, вводит снова идолопоклонство и служение сатане, изменив формы для удобнейшего обольщения человечества» [9, сс. 402–403].

Большинство учёных (в том числе великих учёных) до середины XIX века не разделяли эволюционного мiровоззрения. Вернадский признавал это и отмечал, что вера в «эволюцию видов в ходе геологического времени» наложила «глубочайший отпечаток на всю научную мысль XIX и XX столетий» [4, с. 26].

Сам Владимир Иванович был глубоко убеждённым эволюционистом. Можно сказать, что эволюционизм стал основой его мiровоззрения. Приняв теорию Дарвина, он поверил в эволюцию биологических видов, под которой понимал «резкое изменение самих живых природных тел» [там же], причём «эволюция видов переходит в эволюцию биосферы» [4, с. 27].

Вернадский сделал «научное обобщение»: «В живом веществе мы наблюдаем резкое изменение самих природных тел с ходом геологического времени. Одни организмы переходят в другие, вымирают, как мы говорим, или коренным образом изменяются» [4, с. 26].

Однако данное заключение, хотя и названо «научным», но не является таковым, поскольку лишь отражает веру автора в эволюционную гипотезу. Никто не наблюдал того, как виды «изменяются», тем более – как они «переходят» друг в друга.

С не меньшим основанием можно говорить о неизменности каждого вида. Так, альтернативной является содержащаяся в Священном Писании противоположная мысль – все виды растений и животных стабильны и сохраняются из поколения в поколение по роду их (Быт. 1, стихи 11, 12, 21, 24, 25). Такой библейской креационной веры придерживались все Святые Отцы, большинство учёных до Дарвина и целый ряд учёных, не принявших эволюционистскую парадигму.

Приведём мнение по этому вопросу двух современников Вернадского.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский: «Все роды рыб и птиц, размножившись до бесконечности, сохраняют в точности вид, нравы и обычаи своих родов, ни мало не смешиваясь с другими. Всякая рыба и птица, и всякий гад, какими были за несколько тысяч лет назад, такими и остаются и ныне с теми свойствами, какие получили они от Творца в начале» [10, с. 79].

Святитель Лука (Войно-Ясенецкий): «Эволюционная гипотеза признана противоречащей не только Библии, но и самой природе, которая ревниво стремится сохранить чистоту каждого вида и не знает перехода даже от воробья к ласточке. Неизвестны факты перехода обезьяны в человека» [12, с. 40].

Другим «научным обобщением» Вернадского было следующее: «В эволюционном процессе мы имеем в ходе геологического времени направленность. В течение всего эволюционного процесса, начиная с кембрия, то есть в течение пятисот миллионов лет... идёт увеличение сложности и совершенства строения центральной нервной системы, т.е. центрального мозга» [цит. по: 1, с. 180].

Этот процесс Вернадский назвал «цефализацией», то есть формированием развитого головного мозга. Итогом этой цефализации явился человек, который «составляет неизбежное проявление большого природного процесса, закономерно длящегося в течение, по крайней мере, двух миллиардов лет» [4, с. 28]. Таким образом, эволюция от мозга обезьяны до мозга человека составляет лишь последнюю стадию более длительного процесса «цефализации» (Т. де Шарден называл этот процесс «гоминизацией», см. страницы 264–268 и 272 нашей книги).

Следует подчеркнуть, что «цефализация» (или «гоминиза ция») также представляет собой не достоверный факт, а гипотетический процесс, реально никем и никогда не наблюдаемый в природе. Никто ведь пока не обнаружил такой толщи палеонтологических отложений, сопоставление останков в которой свидетельствовало бы об эволюционном изменении мозга от примитивного его состояния до развитой формы у приматов вплоть до человека разумного. Эту гипотезу приняли как рабочую многие эволюционисты, но не следует называть её «научным фактом».

Эволюция человека, по Вернадскому, ещё не завершилась, ей суждено продолжиться и в далёком будущем: «Биогенный эффект работы научной мысли реально смогут увидеть только наши отдалённые потомки» [4, с. 59]. "Homo sapiens не есть завершение создания, он не является обладателем совершенного мыслительного аппарата. Он служит промежуточным звеном в длинной цепи существ, которые имеют прошлое и, несомненно, будут иметь будущее» [4, с. 75].

Так что процесс эволюции неостановим и простирается из неизвестного прошлого в бесконечное будущее. Новым качеством в этом развитии мiра является такой геологический фактор, как создание ноосферы: «Под влиянием научной мысли и человеческого труда биосфера переходит в новое состояние – в ноосферу.

Человечество закономерным движением, длившимся миллиард-другой лет, со всё усиливающимся в своём проявлении темпом, охватывает всю планету, выделяется, отходит от других живых организмов как новая небывалая геологическая сила» [4, сс. 27–28].

Считать ли эти слова «научным прогнозом» или духовным пророчеством – всё равно невозможно удостовериться в истине о «миллиарде-другом лет» в прошлом и «десятках декамириад» лет в будущем. Все подобные утверждения недоказуемы и принимаются исключительно на веру.

«На наших глазах биосфера резко меняется. И едва ли может быть сомнение в том, что проявляющаяся этим путём её перестройка научной мыслью через организованный человеческий труд не есть случайное явление, зависящее от воли человека, но есть стихийный природный процесс, корни которого лежат глубоко и подготовлялись эволюционным процессом, длительность которого исчисляется сотнями миллионов лет» [4, с. 28].

Признавать ли в наблюдаемом изменении биосферы не «случайное явление», а «стихийный природный» «эволюционный процесс» длительностью в сотни миллионов лет – опять же дело веры. Веры в эволюцию.

Отметим, что Тейяр де Шарден, так же, как и В.И. Вернадский, признавал эволюцию природным процессом. Только он считал это явление не самопроизвольным «стихийным», но направляемым Богом. Вернадский в своих выводах вполне обходился без «гипотезы существования Бога» – тем более такого «Бога», который лишь «направляет» эволюцию природы.

Вера в эволюцию и отрицание Живого Бога у В.И. Вернадского основывались не на научных фактах, а на их осмыслении с позиции материалистической идеологии. Из тех же данных, которыми оперировал естествоиспытатель, можно сделать вполне логичный вывод противоположного содержания. Убедимся в этом на одном показательном примере.

Фундаментальным вкладом Вернадского в естествознание следует признать его глубокий сравнительный анализ живого и косного (как он выражался) вещества. Он выделил до 12-ти существенных различий между живыми и неживыми телами, главным из которых указал признак симметрии строения: «Состояние пространства (объёма), отвечающего телу живого организма, как бы оно мало или велико ни было, диссимметрично. Это проявляется в правизне и левизне – в неравенстве явлений посолонь и противосолонь. В биосфере это свойство пространства присуще только живым организмам» [4, с. 174].

Такое состояние пространства в живом организме Вернадский назвал по имени его первооткрывателя «диссимметрией Пастера». «Пастер открыл существование для живых организмов особого, иного, чем обычное физически-геометрически характеризуемое, состояния пространства – состояния левизны и правизны. Это состояние пространства существует в биосфере только для явлений жизни, то есть в живых и в биокосных естественных телах» [4, с. 169].

Отметим, что Вернадский всегда обстоятельно и добросовестно называл всех своих предшественников, повлиявших на его научные взгляды.

Ссылаясь на исследования Пьера Кюри, В.И. Вернадский учил о качественном отличии живого вещества от косного: «Такое особое состояние пространства не может без особых обстоятельств возникать в обычном пространстве; диссимметрическое явление, говоря его языком, всегда должно вызываться такой же диссимметрической причиной. Этому отвечает основное эмпирическое обобщение, что живое происходит только от живого и что организм родится от организма. Геологически это проявляется в том, что в биосфере мы видим непроходимую грань между живыми и косными, естественными телами и процессами» [4, сс. 31–32].

Таким образом, делается вывод о принципиальной невозможности происхождения живого из неживого. На этом научном заключении следовало бы поставить точку всем эволюционистским басням о внезапности или постепенности самопроизвольного появления жизни во вселенной.

Вернадский указывает определённо: «Между живыми и косными естественными телами биосферы нет переходов – граница между ними на всём протяжении геологической истории резкая и ясная. Материально-энергетически, в своей геометрии, живое естественное тело, живой организм отличен от естественного тела косного» [4, с. 172].

Между живыми и косными объектами существует целая пропасть в их строении и свойствах: «Это различие есть научный факт, вернее, научное обобщение. Следствием из него является отрицание возможности существования самопроизвольного зарождения живых организмов из косных естественных тел в условиях современных и существовавших в течение всего геологического времени» [4, с. 171].

В западной и отечественной креационистской литературе часто встречаются статистические расчёты, согласно которым самопроизвольное возникновение отдельной молекулы белка (или простейшей клетки) оказывается «чрезвычайно редким событием». Авторы резонно отмечают, что спонтанное соединение атомов в аминокислоты и более сложные органические структуры «практически неосуществимо», что вероятность этого процесса «весьма близка к нулю», что при самых благоприятных условиях на него «не хватило бы многих миллиардов лет». Подобных оценок сделано немало. При всей справедливости этих аргументов, они существенно слабее того вывода, который сформулировал академик В.И. Вернадский: появление живого из неживого не просто маловероятно, но принципиально невозможно.

Остаётся только удивляться, почему этот фундаментальный вывод не отражён в школьных и вузовских учебниках по биологии. Вернадский подчёркивал, что наличие резкой непроходимой грани между живыми и косными телами «не является философской или научной гипотезой или теорией – это есть эмпирическое обобщение из бесчисленного множества точно логически и эмпирически установленных фактов» [4, с. 177].

Таким образом, теория самозарождения жизни может считаться окончательно опровергнутой в 1938 году, когда Вернадский завершил свой трактат «Научная мысль как планетарное явление».

Вернадский указывал на отсутствие научных данных об эволюционном появлении жизни на Земле: «Для нашей Земли мы не знаем со сколько-нибудь значительной степенью вероятности геологических отложений, образовавшихся в период её истории, когда жизни на ней не было» [4, с. 154]. Он подчёркивал, что «на всём протяжении геологической истории мы имеем дело с жизнью» [6, с. 226].

Стоит оценить важность этого признания. Вернадский отмечает, что известная науке летопись геологических слоёв не обнаруживает времени, когда жизни «не было». Этим он оправдывает употребление выражения «археозой вместо архея» [4, с. 154].

Вернадский признаётся не только в том, что наука ещё пока не открыла пласты, формировавшиеся прежде существования жизни на земле – но постулирует принципиальную невозможность научно решить проблему происхождения жизни: «Мы не только не знаем, куда надо поставить линию жизни в научной реальности, но обходим в науке саму проблему» [4, с. 153].

Между прочим, фундаментальные выводы В.И. Вернадского прекрасно согласуются с альтернативным мнением о том, что флора и фауна сотворены Богом в течение Шестоднева, и с тех пор жизнь в биосфере не возникала из косного вещества. Этого креационистского мнения всегда придерживались Святые Отцы и учителя Православной Церкви. И нет ни одного научного факта, опровергающего эту библейскую точку зрения!

Вернадский связывает появление человека (Homo sapiens) на земле с началом »новой геологической эры«. Эта мысль вполне созрела в научном сообществе начала XX века. Вернадский ссылается на А.П. Павлова, предложившего термин «антропогенная эра», и на Ч. Шухерта, говорившего о «психозойской эре». Первым в геологический обиход ввел «эру человека» Л. Агассиц ещё в 1859 году. Вернадский с сожалением отмечал, что «Агассиц опирался не на геологические факты, а в значительной мере на бытовое религиозное убеждение (Агассиц был христианином – прот. К.Б.), столь сильное в эпоху естествознания до Дарвина; он исходил из особого положения человека в мiроздании» [4, сс. 35–36] и «из богословских представлений высказывался против эволюционной теории» [5, с. 507].

Действительно, для христианина достаточно естественно говорить об особом положении человека в мiроздании и о нынешнем времени как об «эпохе человека». Согласно Библии, Адам был поставлен царём над всеми прочими тварями. Эпохи же принято называть по имени монарха или его династии: «эпоха фараонов», «эпоха Людовика XIV», «эпоха королевы Виктории».

В этом смысле можно говорить о современной эпохе как о «психозое», «антропогене» и даже о «техногене». Но Вернадский имеет в виду нечто более масштабное: «Без образования мозга человека не было бы его научной мысли в биосфере, а без научной мысли не было бы геологического эффекта – перестройки биосферы человечеством» [4, с. 59].

С православной христианской точки зрения смущение вызывает не столько возвеличивание значения человека, сколько забвение Бога Творца. Как верно писал Л.А. Тихомиров, «преувеличенное понятие о значении человека рождается при всяком принижении понятия о Божестве и доходит до максимума, если значение Бога доходит до нуля» [17, с. 117]. Подлинное величие человека как единственного из творений, имеющего образ и подобие Создателя, возможно только в той иерархии ценностей, где есть Творец.

Согласно воззрениям Вернадского, человек имел предков животного происхождения: «Ещё до выявления рода Homo мозг его предков или близких к нему организмов достиг уровня, отличавшего его умственную деятельность от других млекопитающих» [4, с. 60].

Отношение к происхождению человека у Вернадского было такое же, как у Дарвина, только он стал рассматривать Homo sapiens не просто как очередной биологический вид, появившийся в результате эволюционного развития, а придал ему значение особого геологического фактора – создателя ноосферы.

Вернадский признавал «единство и равенство по существу, в принципе всех людей, всех рас. Биологически это выражается в выявлении в геологическом процессе всех людей как единого целого по отношению к остальному живому населению планеты» [4, с. 40].

Эта мысль на первый взгляд созвучна Священному Писанию, в частности, словам апостола Павла о происхождении человеческого рода от единых крове (Деян. 17:26). На самом деле, Вернадский говорил лишь о способности к межродовому смешиванию: «По-видимому, все морфологически разные типы человека, разные роды и виды уже между собой общались... и могли между собой кровно смешиваться» [4, с. 41].

При этом Вернадский прямо писал: «Возможно, и даже вероятно, различное происхождение человеческих рас из разных видов рода Homo. Едва ли это различие идёт глубже в отношении более отдалённых предков рода Ното" [4, с. 40].

Вернадский допускал, что «существовали независимые центры проявления видов одного и того же рода Homo, для Homo neandertalensis, Homo sapiens и других, смешавшихся в дальнейшем ходе истории» [4, с. 63].

Примечательно, что, имея такие убеждения, Вернадский не стал расистом, но удержался в общечеловеческих гуманистических рамках. Дело в том, что теория расового превосходства (и вытекающие из неё печально известные политические последствия – геноцид, фашизм) коренится в эволюционистском мiровоззрении.

Адольф Гитлер, убеждённый эволюционист, ставил для «высшей расы» задачу «давать потомство людей, являющихся образом и подобием божиим, а не потомство, состоящее из помеси человека и обезьяны» [7].

Историю рода человеческого Вернадский исчислял миллионами лет: «Едва ли можно сомневаться сейчас, что человек (вероятно, не род Homo) существовал... несколько миллионов лет назад. Пилтдаунский человек в Южной Англии в конце плиоцена, морфологически отличный от современного человека, обладал уже каменными орудиями и, очевидно, не сохранившимися орудиями из дерева, а может быть, из кости. Мозговой его аппарат был столь же совершенен, как у современного человека. Синантроп Северного Китая, живший, по-видимому, в начале постплиоцена в области, куда ледник, повидимому, не доходил, знал употребление огня и обладал орудиями» [4, с. 41].

К сожалению, Вернадский не дожил до официального разоблачения этих двух подделок, сфабрикованных Тейяром де Шарденом. Главные «переходные виды» между обезьяной и человеком оказались просто надувательством и фикцией, за которую, кажется, никто так и не ответил перед судом научной общественности.³

Научно-исследовательская деятельность Вернадского – академическая, кабинетная, лекционная – вынуждала его быть в стороне от большой политики. Однако мiровоззрение, основанное на эволюционизме, сближало его с представителями социалистических учений, проповедовавших такой же эволюционный взгляд на развитие природы и общества. Вернадский не был сознательным представителем никакой традиционной религиозно-философской школы: «Я как философский скептик могу спокойно отбросить без вреда и с пользой для дела в ходе моей научной работы все философские системы, которые сейчас живы» [цит. по: 1, с. 124].

Совершенно неправ был советский академик А.М. Деборин, обвиняя В.И. Вернадского в «приверженности к идеализму» и устраивая ему в 1932–1933 годах настоящую травлю. Напротив, можно отметить большое созвучие в отношении к науке у В.И. Вернадского и Карла Маркса. Оба они превозносили Чарльза Дарвина, и каждый считал его своим предтечей. Оба они мыслили «исторически» и «диалектически», представляя человеческое сообщество как часть эволюционирующей природной системы. Неразрывную связь человечества и природы Маркс определил так: «Сама история является действительной частью истории природы, становления природы человеком» [13].

Эта мысль очень созвучна взгляду Вернадского, который считал, что «К. Маркс – крупный научный исследователь и самостоятельно мыслящий гегельянец» [4, с. 94].

Вернадский утверждал: «То понятие ноосферы, которое вытекает из биогеохимических представлений, находится в полном созвучии с основной идеей, проникающей «научный социализм"» [4, с. 94]. И ещё: «Я мало знаю Маркса, но думаю, что ноосфера всецело будет созвучна его основным выводам» [14, с. 40].

Отсюда органично вытекает и сочувствие к демократическим революционным преобразованиям государственного устройства во многих странах мiра, современником которых был Вернадский. Он видел в этих социалистических изменениях подтверждение правильности своей веры в созидающуюся ноосферу: «Едва ли можно думать, чтобы при таком примате науки народные массы могли – надолго и всюду – потерять то значение, которое они приобретают в современных демократиях. Процесс демократизации государственной власти – при вселенскости науки – в ноосфере есть процесс стихийный» [4, с. 96].

В этом можно видеть «научное обоснование» социалистической идеи – гораздо более убедительное и весомое, чем содержащееся в творениях классиков марксизма. Действительно, все теоретики социализма делали свои умозаключения лишь на основании наблюдения за человеческим обществом, в то время как выводы Вернадского подтверждают их идеи в «геологическом» ноосферном масштабе. Интересно, какую «поправку» внёс бы Вернадский в свои представления о неизбежности построения общества социальной справедливости, если бы узнал о произошедшем нынешнем крушении социалистического лагеря и о направлении научного знания (в глобальном масштабе!) на создание всемiрного «электронного концлагеря».

Несколько саркастически выглядит высказывание Вернадского: «Наука по сути дела глубоко демократична. В ней «несть иудея, ни эллина’» [там же]. Это перифраз известных слов ап. Павла (Гал. 3, 28), и их прилично применять лишь ко Христу – Богу Истинному и Его Церкви. Маркс подобные мысли высказывал о пролетариате (идея Интернационала).

Между прочим, не обошёл Вернадский своим академическим вниманием и вопрос о «симфонии властей». Представители элиты сциентизма как новой религии – «жрецы науки» – должны быть признаны мудрейшими правителями: «Уже в утопиях, даже старых утопиях эллинов, например, у Платона, государственная власть представлялась сосредоточенной в руках учёных – мысль, которая ярко проявлялась в большей или меньшей степени в подавляющем числе утопий» [там же]. Примечательно, что автор сам пишет здесь и о языческих корнях, и об утопичности своего мiровоззрения. Характерно также, что Ленин рассматривал утопический социализм как один из источников и одну из составных частей марксизма [11].

Как и Маркс, Вернадский отдавал должное «натурфилософским концепциям Джордано Бруно, проникшим в науку» [6, с. 236] (то ли за его учение о множественности мiров и бесконечности вселенной в пространстве и времени, то ли за его откровенно антихристианскую позицию).

При всём сказанном, Вернадского никак нельзя назвать сознательным последователем Маркса ни в идейно-политическом, ни в экономическом смысле. Похоже, общим знаменателем у них был именно эволюционизм, лежащий в основе атеистического мiровоззрения обоих мыслителей.

Маркс развивал идею Дарвина применительно к построению бесклассового общества. Вернадский – применительно к созданию «сферы разума».

Согласно В.И. Вернадскому, ноосфера – это такое состояние биосферы, в котором как главный геологический фактор начинает действовать «разум» и «направляемая им работа человека».

Всю эволюцию человеческого сообщества Вернадский рассматривал в виде природного процесса формирования ноосферы, как нового геологического образования на планете. Можно сказать, что Вернадский пророчествовал о ноосфере, предопределяя неизбежность её появления:

«Ноосфера – биосфера, переработанная научной мыслью, подготовлявшаяся шедшим сотнями миллионов, может быть миллиарды лет, процессом, создавшим Homo sapiens faber, не есть кратковременное и преходящее геологическое явление. Процессы, подготовлявшиеся многие миллиарды лет, не могут быть преходящими, не могут остановиться. Отсюда следует, что биосфера неизбежно перейдёт так или иначе, рано или поздно, в ноосферу, т. е. что в истории народов, её населяющих, произойдут события, нужные для этого, а не этому процессу противоречащие» [4, с. 46].

Вернадский настолько был убеждён в объективности и неотвратимости создания ноосферы, что именно на основании этой веры предрекал победу Советского Союза над фашистской Германией в Великой Отечественной войне: «Эта война явится началом новой эры – в буре и в грозе родится ноосфера. Подготовлявшееся в течение тысячелетий новое состояние жизни на нашей планете, о котором мечтали утописты, станет реальностью» [3, с. 205]. Германия обречена в войне потому, что пытается противодействовать геологическому процессу демократизации и объединения народов, необходимому для строительства ноосферы. Если в Троянской войне, по представлению античных язычников, исход сражения решался в противоборстве богов-олимпийцев, покровительствовавших воюющим сторонам, то исход в современной мiровой войне, по представлению научного эволюциониста, решается сознательностью участия в «объективном» процессе строительства ноосферы против врагов такого строительства. Не нравственноморальные категории и, тем более, не Промысл Божий (или помощь богов), а именно правильное участие в объективном геологическом процессе определяет победу!

Вполне религиозным представляется упование Вернадского на «светлое будущее». Как христиане верят в «жизнь будущаго века», так сциентист Вернадский писал с редким оптимизмом: «Все страхи и рассуждения обывателей, а также некоторых представителей гуманитарных и философских дисциплин о возможности гибели цивилизации связаны с недооценкой силы и глубины геологических процессов, каким является происходящий ныне, нами переживаемый, переход биосферы в ноосферу» [4, с. 51].

Нередко ноосферу, с подачи П.Т. де Шардена, отождествляют с «Царством Христовым». Однако этого делать не следует, поскольку ноосфера – чисто земное явление, формируемое научно-практической деятельностью падшего человека. Поэтому созидание ноосферы вернее сравнивать со строительством Вавилонской башни. Совершенно утопической является идея построения «царства разума» и социальной справедливости на земле человеческими средствами. С точки зрения христианского вероучения, это – типичное проявление хилиазма, то есть учения об эпохе земного благоденствия и торжества разума.

В созидающейся ноосфере угадываются признаки грядущего царства антихриста. Интуиция Вернадского верна. Как гениальный учёный, он пишет о неизбежном наступлении эпохи разума – ноосферы. Но нужно быть христианином для того, чтобы суметь дать духовную оценку этому неотвратимому явлению. Суть описанного «объективного» процесса – установление нового мiрового порядка и воцарение антихриста.

Вполне научно и объективно Вернадский выделил признаки, благодаря которым человечество выходит на историческую арену для строительства ноосферы.

Во-первых, «человек впервые заселил всю планету, и не осталось места, где бы он не бывал и где бы он не мог жить... Результат овладения человеком всей поверхностью планеты и её им заселения достигнут впервые в его истории» [3, с. 205]. Христианин в этой связи мог бы сказать, что человек впервые в своей истории достиг исполнения Божьего повеления: Раститеся и множитеся, и наполните землю, и господствуйте ею (Быт. 1:28). Но из этого вытекает вывод не о великой перспективе, а, напротив, о близком конце истории, связанном с исполнением земного предназначения человека (тем более, падшего человека). Перспектива для христианина – новое небо и новая земля (Откр. 21:1).

Во-вторых, Вернадский отметил «огромной важности исторический факт»: «всё человечество объединилось в единое экономическое целое» [3, с. 205]. Для христианина это также признак не ожидания тысячелетнего благополучия на земле, но признак скорого прихода антихриста, всемiрного политического и экономического властелина, который даст всем начертание на десней руце их или на челех их, да никтоже возможет ни купити, ни продати, токмо кто имать начертание, или имя зверя, или число имене его (Откр. 13:16–17).

В-третьих, Вернадский пророчествовал о модернизации всех вероисповеданий, осуществляемой по пути нового «религиозного творчества», основанного на современном «научном знании»: «Уже намечаются новые пути для религиозного творчества в связи с резким изменением научных представлений о материи... и тем творческим значением жизни и связанного с ней сознания, которое подходит к новой – по существу независимой от старой – телеологии» [6, сс. 220–221].

Объединение религий и наполнение их традиционного содержания новым смыслом – одна из задач грядущего антихриста. Похоже, что таким «общим знаменателем» для различных конфессий может стать (и станет) только «научный подход», основанный на принципах релятивизма и эволюционной телеологии.

Наконец, находящийся «вне политики» кабинетный учёный не обошёл молчанием и следующее обстоятельство: «Идея об едином государственном объединении всего человечества становится реальностью только в наше время, и то, очевидно, становится пока только реальным идеалом, в возможности которого нельзя сомневаться. Ясно, что создание такого единства есть необходимое условие организованности ноосферы, и к нему человечество неизбежно придёт» [4, с. 82].

Здесь прямо декларируется, что приход единого мiрового правительства во главе с антихристом как верховным правителем является «необходимым условием» для создания ноосферы!

Часто говорят, будто библейское Откровение об антихристе весьма таинственно, туманно и скрывается за аллегориями и иносказаниями.

В творчестве академика Вернадского мы имеем вполне чёткий научный прогноз о том, что ноосфера и сопутствующее ей всемiрное правительство антихриста «неизбежно придёт». Гений Вернадского прозрел эту неотвратимость, несмотря на отрицание им христианского Откровения. Сциентисты и христиане расходятся лишь в духовной оценке: считать ли грядущее торжество ноосферы желанным добром, или же относиться к приближающемуся царству антихриста как ко злу и времени величайших искушений.

Конечно, оставаясь в рамках научной компетенции, нельзя говорить о темах божественных и сверхъестественных, например, о Втором Славном Пришествии Христовом. Однако вполне возможно предлагать научный прогноз о ходе естественных процессов, одним из которых является глобализация, приводящая в итоге к созданию ноосферы, когда по Божию попущению, воцарится человек беззакония, сын погибели, противник и превозносяйся паче всякаго глаголемого бога или чтилища (2Сол. 2:3–4).

Глобализация вовлекает всё большее число людей в бессознательное и добровольное принятие законов нового грядущего мiропорядка. С некоторым сожалением Вернадский писал: «Сейчас мы переживаем переходный период, когда огромная часть человечества не имеет возможности правильно судить о происходящем, и жизнь идёт против основного условия создания ноосферы» [4, с. 104].

Иными словами, пока ещё имеются силы, сопротивляющиеся (Слава Богу!!) созданию ноосферы и приходу антихриста.

Интересно сопоставить понимание эволюции В.И. Вернадским и Чарльзом Дарвином.

«Заслуга» Дарвина заключается в том, что он заразил университетскую среду инъекцией эволюционизма. Вернадский же своим учением о биосфере-ноосфере возвысил эволюцию до управляющего вселенной Абсолюта – «объективного» явления, действующего как неотвратимый геологический фактор.

Эволюция по Дарвину – процесс стихийный, определяемый случайным исходом в «борьбе за существование» и непредсказуемыми изменениями «условий среды обитания». Согласно Дарвину, «так уж получилось», что обезьяна в результате эволюционных изменений превратилась в человека – могла ведь превратиться в кого угодно или вообще не выжить.

Эволюция по Вернадскому – процесс телеологический, то есть направленный (не понятно, правда, кем) и имеющий цель (не понятно, правда, какую и кем поставленную). В эволюции отражается всеобщий универсальный Закон вселенной, неопровержимый, «доказанный» и «научно» установленный.

Если Дарвин просто писал о происхождении Homo Sapiens как об одном из биологических видов, то Вернадский придал появлению человека «ноосферное» содержание. Тем самым он поднял значение эволюции на качественно иную высоту.

Начало формирования ноосферы Вернадский определяет в далёком геологическом прошлом – в начальную эпоху «появления» человека на Земле.

Первые шаги становления ноосферы – не спокойный идиллический процесс, а жестокая борьба за существование: «Ему (человеку) в этот критический период биосферы – ускоренного темпа изменения её облика и перехода в ноосферу – пришлось вести жестокую борьбу за существование. Биосфера была занята сплошь млекопитающими, охватившими все её части, благоприятные для заселения их человеком и открывшие ему возможность размножения.

Человек застал огромное количество видов, в большинстве теперь исчезнувших, крупных и мелких млекопитающих. В их быстром уничтожении благодаря открытию им огня и улучшению социальной структуры, он, по-видимому, играл крупную роль. Млекопитающие дали ему основную пищу, благодаря которой он мог быстро размножаться и захватить большие пространства. Начало ноосферы связано с этой борьбой человека с млекопитающими за территорию» [4, с. 64].

В этом «начале» формирования ноосферы отчётливо прослеживается влияние на Вернадского дарвинизма. Однако очевидно, что английский естествоиспытатель о таком преломлении содержания своей теории даже не помышлял. Российский же академик придал через учение о ноосфере понятию эволюции новый смысл и новое наполнение.

Описанный процесс не может быть назван научным отражением объективной реальности, но, скорее, должен быть отнесён к литературному жанру научной фантастики (как «Земля Санникова» В.А. Обручева) или даже к мифологии. Только борются друг с другом не боги и титаны, а люди с «крупными и мелкими млекопитающими».

Как дарвинизм, так и телеологический эволюционизм Вернадского представляют собой учения материалистические. В них нет места Богу как Всемогущему Творцу и Промыслителю. Это определённо осознавали оба учёных.

Но теория Дарвина не содержит в себе такого тотального отрицания Бога, как телеологический эволюционизм Вернадского. Дарвинизм – безбожное учение, в котором Творец оставлен «за ненадобностью». Увлёкшись наблюдением за галапагосскими вьюрками и тропическими бабочками, Дарвин забыл об их Создателе. Но он не требовал от своих последователей отречения от веры в Иисуса Христа, а просто сам отходил от неё все дальше и дальше. В трактате «Происхождение видов» он писал: «Я не вижу достаточного основания, почему бы воззрения, излагаемые в этой книге, могли задевать чьё-либо религиозное чувство» [8, с. 413].

Недаром до последнего времени продолжаются, хотя и бесплодные, попытки «примирения» дарвинизма с христианством. При этом вряд ли кто-нибудь возьмётся за невыполнимую задачу «примирения» с православным вероучением атеистической позиции Вернадского.

Владимир Иванович никогда не пытался представить собственную точку зрения как «вполне христианскую». Осознавая духовную несовместимость своей эволюционистской позиции с Православием, он не искал возможности её «примирения» с Церковью. Это не позволяли ему делать, с одной стороны, интеллектуальная честность, а с другой стороны – чёткая, непримиримая догматическая позиция Православной Церкви в отношении эволюционизма. Не случайно против дарвинизма высказывались такие современники Вернадского, как святители Игнатий (Брянчанинов), Филарет Московский и Феофан Затворник, старцы Оптиной пустыни, св. праведный Иоанн Кронштадтский, священномученик Владимир (Богоявленский) и многие другие (соответствующие цитаты приведены в [2, сс. 278–283] и в настоящей книги).

В духовном смысле телеологическое учение Вернадского о человеке как геологическом факторе, призванном построить ноосферу, является не просто безбожным (как дарвинизм), но антихристианским. Развитие мiра определяет не Бог, но «объективный», научно установленный Закон эволюционного развития, которому подчиняется всё – и космос, и биосфера, и сам человек. Закон эволюции и есть Абсолют. Выше него невозможно поставить никакого «бога», имеющего хоть малейшую волю, отличную от великого и неумолимого Закона эволюции. В таком мiровоззрении эволюция затмевает Бога и полностью занимает Его место.

Вернадский рассматривал жизнь на Земле и человеческую цивилизацию как факторы геологические. Признание эволюции с логической неизбежностью приводит к отрицанию Живого Бога, Которому просто негде становится проявить Свою волю – ни в природной, ни в социальной сферах.

Живя в обществе, где господствовали христианские понятия, Дарвин, даже когда окончательно потерял веру в Творца, не заявлял во всеуслышание о безбожном содержании своей «теории» ни в кругу семьи, ни перед журналистами, ни в научной академической среде. В итоге, несмотря на свои далеко не христианские убеждения, Чарльз Дарвин был с честью погребён в Вестминстерском аббатстве.

Вернадский же, напротив, не скрывал атеистического содержания своего мiровоззрения. Отчасти, быть может, этому способствовало общее негативное отношение к религии в Советском Союзе после 1917 года. Академик Вернадский идеально соответствовал запросу социалистического государства на создание новой науки, призванной всё объяснить «без Бога». Его именем назван проспект вблизи Московского Государственного Университета.

Вернадский является первым и главным создателем учения о ноосфере. При этом он пишет скромно, уступая честь и приоритеты своим более молодым последователям: «Французский учёный – математик и философ Э. Леруа и палеонтолог-геолог Тейяр де Шарден, исходя из представления о биосфере, как об особой геологической оболочке Земли, пришли к заключению, что биосфера в наш исторический момент геологически быстро переходит в новое состояние – в ноосферу, то есть в такого рода состояние, в котором должны проявляться разум и направляемая им работа человека как новая небывалая на планете геологическая сила» [3, сс. 204–205].

Справедливость требует сказать, однако, что французские коллеги не были авторами идеи о ноосфере, но восприняли это учение у самого В.И. Вернадского, лекции которого они слушали в Сорбонне в 1923–1924 годах.

В свою очередь Тейяр повлиял на Вернадского (как и на всю научную общественность первой половины XX века) тем, что объявил о находке «предков человека» – «эоантропа», «синантропа», а также «яванского человека». Все эти останки оказались дешёвой фальсификацией. Разоблачение грубых подделок произошло лишь впоследствии, так что при жизни Владимир Иванович даже не узнал о преступном подлоге, повлиявшем на его эволюционистские убеждения.

Весьма полезно сравнить эволюционную концепцию Вернадского с аналогичной концепцией его «ученика» Тейяра де Шардена.

Главным отличием является то, что Вернадский был последовательным материалистом, в мiровоззрении которого не оставалось места таким категориям, как Бог, Церковь, Христос. Тейяр же – теолог, иезуит, священник. Он первым предложил смелый «синтез» эволюционных идей и христианского вероучения.

Вернадский выстроил убедительную и непротиворечивую картину мiра. Эволюционистские идеи органично и естественно вписываются в его материалистическое мiровоззрение.

Совершенно иное представляет собой «божественная эволюция» Тейяра де Шардена. Попытка «синтеза» эволюционизма с христианством привела к тому, что его концепцию невозможно назвать ни соответствующей Библии, ни согласной с учением Святых Отцов. Это совершенно новое «богословие», чуждое традиции как западной католической теологии, так, тем более, и православному догматическому вероучению.

Будучи последовательным материалистом, Вернадский поставил эволюцию на место Бога. Никакого Бога нет, есть лишь эволюция, которая «сотворила» весь видимый и невидимый мiр.

Тейяр де Шарден уравнял Бога и эволюцию. Эволюция у него «божественная».

Вернадский избегал рассуждений на божественные темы. Тейяр де Шарден, напротив, предложил неслыханное до него богословское учение, в котором провозглашается «обновлённая христология, где Искупление спасающим действием Слова отойдёт на второй план» [21, с. 190].

Вернадский не богословствовал о Христе и спасении, поэтому он не причастен к той хуле на Господа, которую допустил Тейяр де Шарден. Позиция Вернадского выглядит более выигрышной, потому что на языке эволюционизма, по-видимому, невозможно говорить о божественных предметах без их искажения и переосмысливания. Тейяр создал новое вполне еретическое учение о «божественной эволюции». Вернадский всегда был честным и последовательным материалистом.

Созвучно они говорили о ноосфере, которую оба считали итогом эволюционирования вселенной. При этом Вернадский видел в становлении ноосферы объективный «геологический» процесс: «Цивилизация «культурного человечества» – поскольку она является формой организации новой геологической силы, создавшейся в биосфере, – не может прерваться и уничтожиться, так как это есть большое природное явление, отвечающее исторически, вернее геологически, сложившейся организованности биосферы. Образуя ноосферу, она всеми корнями связывается с этой земной оболочкой» [4, с. 46]. Место человека прослеживается в следующей иерархии: ноосферу строит человек, который является частью биосферы, а последняя рассматривается как геологический фактор.

Тейяр же считал становление ноосферы процессом «божественным»: «Человеческий прогресс и Царство Божие не только, я бы сказал, не противоречат друг другу – эти две притягательные силы могут взаимно выравниваться, не повреждая друг друга, – но их иерархизированное совпадение вот-вот станет источником христианского возрождения, биологический час которого, по-видимому, уже пробил» [21, с. 192].

Тейяр говорил о синергии с Богом в деле построения ноосферы как «Царства Христова». Идея соработничества человека и Бога на этом поприще, при всей её утопичности и еретическом содержании, целиком пронизывает творчество французского теолога. Он призывал человечество к активному и сознательному «участию» в эволюционном процессе.

Этот мотив отчасти созвучен Вернадскому, но с той существенной оговоркой, что вместо Бога он указывал на геологический процесс создания ноосферы. При этом к строительству ноосферы следует привлекать всё духовное, разумное, развивающее и возвышающее человека. Ведь «основной геологической силой, создающей ноосферу, является рост научного знания» [4, с. 49].

Однако в позиции Вернадского есть и обратная сторона. Он представлял человека и всю цивилизацию лишь частью некоего могущественного эволюционного процесса, обладающего качествами рока, фатума, неизбежности. В этом процессе полностью растворяется всякая свобода личности.

В мiровоззренческой картине Вернадского человеку определено быть всего лишь «функцией» глобального геологического процесса: «Человек, как он наблюдается в природе, как и все живые организмы, как всякое живое вещество, есть определённая функция биосферы, в определённом её пространстве- времени» [4, с. 46].

Итак, человек связан с биосферой «функционально»: «Его существование есть её функция» [4, с. 35].

Тейяр де Шарден называл своё учение «христианским». Поэтому несовместимость тейярдизма с церковным вероучением может быть показана путём его сопоставления с догматическими положениями Православной Церкви (это представлено нами в части III, главы 2, 4, 8 и 9). Учение о ноосфере Вернадского отрицает Бога и поэтому, в отличие от учения о ноосфере Тейяра, не может быть ни опровергнуто, ни подтверждено церковными аргументами. Ясно лишь, что принятие концепции эволюционизма не совместимо с православным мiровоззрением.

Примечательно, что, являясь убеждённым эволюционистом, В.И. Вернадский приводил ряд фактов, противоречащих эволюционной гипотезе и показывающих её несостоятельность.

Владимир Иванович признавал, что наблюдать научно эволюцию невозможно, потому что эволюционное изменение совершается «незаметно в историческом времени и может быть научно отмечено только в масштабе времени геологического» [4, с. 29]. Но человек живёт в историческом времени, поэтому «геологическое время» есть лишь абстракция, а не «объект научного наблюдения».

Несмотря на глубокое убеждение Вернадского в существовании эволюции, он честно отмечал наличие в науке контрпримеров, опровергающих эту гипотезу: «Есть виды, которые неизменно существуют без существенных морфологических изменений в течение сотен миллионов лет» [6, с. 226]. Множество таких примеров приведено в [19].

Из этого вытекает, что закон эволюции, если он существует, имеет не всеобщее, а избирательное проявление. При этом, поскольку в нём имеются исключения – это вовсе не есть универсальный закон. Для примера, можно было бы сравнить его с законом всемiрного тяготения, если бы последний также имел «исключения»: не все тела притягивались бы друг ко другу согласно постулируемому законом соотношению. По правилам формальной логики, достаточно одного исключения, чтобы считать подобный «закон» опровергнутым. Вернадский приводит множество исключений в «законе» эволюции – однако почему-то удерживается от формулирования соответствующего вывода.

Вернадский осознавал, что наука имеет предел своего познания: «Открываются явления, указывающие на существование свойств живых организмов, не зарегистрированных точным знанием» [4, с. 170].

Однако, оставляя духовную сферу за пределами своих исследовательских интересов и компетенции, он не пытался найти альтернативу научному поиску.

Вернадский откровенно писал, что в современной науке нет понимания механизма эволюции: »Никакой теории, точного научного объяснения этого основного явления в истории планеты нет. Оно создалось эмпирически и бессознательно – проникло в науку незаметно, и история его не написана» [4, с. 29]. Подчеркнём, что, по мнению Вернадского, эволюционизм – не есть научная теория.

Как добросовестный естествоиспытатель, Вернадский не мог сказать ничего другого. К этому его авторитетному мнению следует прислушаться тем, кто, отстаивая свои сомнительные интересы, нападает сегодня на креационизм и повторяет бездумные и в корне неправильные утверждения, будто «эволюция – это научный факт», будто наука «открыла» и «доказала» гипотезу эволюции.

Приведём в этой связи суждение иеромонаха Серафима (Роуза): «Эволюция – совсем не «научный факт», а философия. Это ложная философия, изобретённая на Западе в качестве реакции на католическо-протестантскую теологию и замаскировавшаяся под «науку», чтобы вызывать к себе уважение и обманывать людей, которые согласны принять научный факт» [16, с. 459]. Уточнение к словам отца Серафима следует сделать одно – в изобретении и разработке этой ложной философии принимали участие не только мыслители Запада. Существенный вклад в её создание внёс русский учёный Владимир Иванович Вернадский, указавший нам и некоторые «слабые стороны» эволюционного учения.