Часть III. Церковная оценка тейярдизма

Если бы некий Всемiрный Христос не проявил Себя положительно и конкретно в ходе эволюции, как её понимает в настоящее время современная мысль, то эта эволюция осталась бы туманной и неопределённой, и у нас не было бы стимула безоговорочно предаться её устремлениям и требованиям.

Тейяр де Шарден [29, с. 201].

Пьер Тейяр де Шарден признан в мiровом академическом сообществе ведущим специалистом-антропологом. Можно сказать, что Тейяр внёс самый заметный и выдающийся вклад в формирование палеоантропологии как «науки», имеющей цель «доказать» эволюционное происхождение человека от обезьяны.

Приведём мнение об этой «науке» иеромонаха Серафима (Роуза): «Научные ископаемые свидетельства в пользу «эволюции человека» состоят из: ископаемых останков неандертальца (много экземпляров); синантропа (несколько черепов); так называемых яванского, гейдельбергского и пилтдаунского «людей» и недавних находок в Африке (все они крайне фрагментарны) и из немногих других останков. Все ископаемые свидетельства «эволюции человека» можно уместить в ящик размером с небольшой гроб, и происходят они из далеко удалённых одна от другой местностей, при отсутствии надежных указаний хотя бы на относительный (а уж тем более «абсолютный») возраст, и без всяких указаний на то, как эти разные «люди» связаны между собой родством или происхождением» [24, с. 494].

Темна вода во облацех воздушных (Пс. 17:12). Смутно вырисовываются очертания древних людей в осколках их окаменевших костей...

Ничуть не прояснилось эволюционное родословие вида Homo Sapiens и за последние годы. Лишь авторитет Тейяра по- прежнему в этой области считается абсолютным. Его компетентность и научная добросовестность кажутся неоспоримыми.

Однако и на солнце есть тёмные пятна.

«Один из «эволюционных предков» человека, «пилтдаунский человек» представлял собой намеренную подделку. Интересно, что Тейяр де Шарден был одним из «открывателей» «пилтдаунского человека» – факт, который Вы не найдёте в большинстве учебников или в его биографиях. Он «открыл» клык этого сфабрикованного создания –зуб, который уже был подкрашен с намерением ввести в заблуждение относительно его возраста, когда он его нашёл! У меня нет доказательства того, что Тейяр де Шарден сознательно участвовал в обмане: думаю, более вероятно, что он пал жертвой фактического устроителя обмана, и что он так стремился найти доказательства «эволюции человека», в которую уже верил, что просто не обратил внимание на анатомические затруднения, которые этот грубо сфабрикованный «человек» предъявил объективному наблюдателю» [24, с. 494].

Итак, сфабрикованный «пилтдаунский человек» или, как он был назван, «эоантроп», составленный из человеческих и обезьяньих костей, в 1912 году был представлен мiровой научной общественности. «Находки были признаны интересными, но недостаточными для каких-либо далеко идущих выводов. Череп был явно человеческим, а челюсть – явно обезьяньей. Главный признак, по которому можно было определить, какому существу принадлежит эта челюсть, – клык – отсутствовал» [7, с. 38]. Через год «недостающий клык был обнаружен и имел именно такую форму, какая была нужна, чтобы убедить скептиков!» [там же].

В 1953 году, за два года до смерти Тейяра, заветные кости были извлечены из хранилища Британского музея⁴ и переданы для анализа. Результат оказался обескураживающим: «Хотя череп действительно был древним, челюсть оказалась почти современной – даже не совсем окаменевшей, зато искусно окрашенной – челюстью орангутанга со «вставными» зубами» [7, с. 42]. При этом некоторые из «сопутствующих» окаменелостей оказались радиоактивными (о чём во время организации подлога никто не подозревал), и это свидетельствовало об их отнюдь не британском происхождении⁵

Извинений за обнаружившийся обман никто не принёс⁶ Любопытно, что позднее Тейяр – непосредственный участник данной фальсификации – писал без заметного раскаяния или сокрушения об этой махинации: «Даже отдалённое ознакомление с тем, что считалось «доисторическим человеком», вызывает у меня воспоминания, полные юношеского энтузиазма» [цит. по: 26, с. 18]. Ещё бы: ведь именно Тейяр тогда «обнаружил зуб» пилтдаунского человека, который научной экспертизой позднее был признан окрашенным» [23, с. 363].

В 1929 году «тот же Тейяр де Шарден участвовал в открытии, а наипаче в «интерпретации» синантропа. Было найдено несколько черепов этого создания, и это оказался наилучший кандидат из найденных к тому времени в «недостающее звено» между современным человеком и обезьяной. Благодаря его (де Шардена) «интерпретации», «синантроп» также вошёл в учебники по эволюции как предок человека – при полном пренебрежении тем неоспоримым фактом, что кости современного человека были найдены в тех же отложениях, и для любого человека без «эволюционных» предрассудков было ясно, что эту обезьяну использовали в пищу человеческие существа (в основании каждого черепа «синантропа» была дырка, через которую извлекался мозг)» [24, с. 495].

Разоблачение «синантропа» было осуществлено в ноябре 1931 года профессором Французского университета и Института палеонтологии Брейлем в докладе Геологическому обществу Китая. Из экспертного заключения следует, что «Чжоукоутянь (по-китайски «кости дракона») был человеческим поселением мустьерского типа, и употреблявшийся людьми в пищу тип обезьян, скоропалительно названный синантропом, никак не может быть предком человека» [7, с. 55].

Эволюционисты-материалисты оценили «открытие» Тейяром синантропа существенно более значительно: «Символичен тот факт, что автор этой находки, замкнувшей в цепи наших представлений об антропогенезе критическое звено между обезьяночеловеком и неандертальцем, выдвинул и одно из самых смелых обобщений эволюционного принципа на предысторию человека, его биологическую и социальную природу» [25, с. 4].

Между прочим, все найденные останки синантропа, «замкнув критическое звено между обезьяночеловеком и неандертальцем», в скором времени неожиданно и бесследно пропали, причём Тейяр «присутствовал при исчезновении ископаемых останков пекинского человека. Так что у нас нет больше останков пекинского человека; остались всего лишь зарисовки и копии» [23, с. 363]. Всё, связанное с открытием «синантропа», «было тщательнейшим образом уложено в матросские рундуки, погружено на поезд, идущий из Пекина на Чинвангтау, и ... больше их никто не видел» [7, с. 56].

Пожалуй, после скандального разоблачения «эоантропа», такое предусмотрительное заметание следов «синантропа» можно понять.

Ни в один суд не поступило обвинения Тейяра в том, что он был сознательным фальсификатором, намеренно вводящим в заблуждение научную общественность.⁷ И всё-таки бесспорным остаётся тот факт, что к двум подделкам – «пилтдаунскому человеку» и «синантропу» – он увесисто приложил руку. Нет нужды выяснять, был ли Тейяр коварным обманщиком или наивным увлекающимся простецом. Но с его именем связаны две скандально знаменитые подтасовки, определившие (тем не менее) развитие эволюционной антропологии как «науки».

В 1936 и 1938 годах Тейяр де Шарден «имел отношение к открытию, а главное – к интерпретации некоторых находок «яванского человека», которые были фрагментарными. Собственно, где бы он ни был, он находил «свидетельства», которые точно отвечали его ожиданиям – а именно, что человек «произошёл» от обезьяноподобных созданий» [24, с. 495].

Трудно признать достоверными все эти псевдонаучные «открытия», которые соответствуют лишь смутным предположениям и «ожиданиям» исследователя. Так, «реконструкция» яванского человека была сделана на основании весьма сомнительных фрагментов – останков части черепа и тазобедренной кости, находившихся на расстоянии нескольких метров друг от друга (неизвестно даже, принадлежали ли они вообще одному существу?). Ни о какой научной объективности здесь говорить не приходится в принципе (даже если заблуждение учёного было самым искренним).

Правда, Тейяр, похоже, считал совсем иначе: «Это было большой удачей, необычной в научной карьере, оказаться на месте в – тот момент, когда... увидели свет кардинальные находки в истории ископаемых останков человека!» [цит. по: 23, с. 363]. Здесь экзальтированное восхищение явно соседствует с недостаточностью критического анализа у естествоиспытателя.

С подобной готовностью стараются убедить себя в кажущейся «истине» эволюционной гипотезы некоторые последователи Шардена: «О существовании палеолитического человека в Китае были косвенные свидетельства у Тейяра и Лисента ещё раньше (обратим внимание: «косвенные свидетельства» имелись каким-то образом прежде сенсационного «открытия» синантропа! – прот. К.Б.), теперь же были обнаружены прямые доказательства. Тейяр с огромным интересом реагирует на находку и принимает в новом палеоантропологическом исследовании живое участие» [26, с. 22].

Сам Тейяр восторженно писал о своём «живом участии» в оценке найденного «недостающего звена» в «эволюции» человека: «Вмешиваясь в это дело, я поступил правильно. Подобные находки в конце концов побуждают безгранично и безраздельно преклоняться перед мудростью Провидения, направляющей Вселенную... мне кажется, я никогда ещё не чувствовал себя настолько утверждённым и восхищенным Вселенной, мне стало глубоко безразлично все, что происходит лично со мной, все то, что есть мелкого, преходящего в человеческом мiре» [там же].

Нам представляется более трезвенным взгляд отца Серафима (Роуза), который не обольщался мнимыми шарденовскими «доказательствами», но справедливо заметил: «Если Вы изучите объективно все ископаемые свидетельства в пользу «эволюции человека», то я думаю, Вы обнаружите, что убедительных или хоть сколько-нибудь разумных доказательств этой «эволюции» нет. Считается, что они есть, потому что люди хотят в это верить; они веруют в философию, которая требует, чтобы человек произошёл от обезьяноподобных тварей. Из всех ископаемых «людей» только неандерталец (и, конечно, кроманьонец, который есть просто современный человек) представляется подлинным; но и он – просто homo sapiens, не более отличный от современного человека, чем современные люди различаются между собой, то есть это вариация в пределах определённой разновидности или вида. Прошу отметить, что картинки неандертальского человека в учебниках по эволюции являются измышлением художников, у которых предвзятые представления о том, как должен выглядеть «примитивный человек», исходя из эволюционной философии!» [24, с. 496].

Тейяр де Шарден считал, что «разница между научным исследованием и поклонением меньше, чем принято думать» [30, с. 198].

Под истинным знанием он понимал, в первую очередь, знание научное. В этом смысле он является типичным сциентистом. Учение, не подкреплённое авторитетом академической науки, по его мнению, не может претендовать на полную достоверность. При этом Тейяр сам был активным созидателем новой науки, которой придавал не присущее ей чрезмерно высокое значение: «Впереди у нас осознание того, что величайший предмет познания, преследуемый наукой, есть не что иное, как открытие Бога» [цит. по: 23, с. 375].

Здесь очевидным образом смешивается Божественное и тварное, Законодавец и подзаконное, Личность Бога и безликое.

В Ватикане Тейяра подвергли жестоким административным санкциям именно за то, что он допускал «выход за пределы науки» [цит. по: 26, с. 27]. С этой справедливой критикой нельзя не согласиться.

Как мы писали в [3, с. 29], теория эволюции – душа сциентизма. Так, главным содержанием современного научного мiровоззрения Тейяр считал обоснование принципа эволюционизма. Богословие он также стремился насытить эволюционной составляющей для того, чтобы увидеть традиционные теологические истины в «новом» свете. Научное переплетается у Шардена с духовным в единый клубок: «Эволюционизм и христианство, в сущности, совпадают» [29, с. 200].

Один из исследователей наследия французского мыслителя, Е.М. Бабосов, так высказался о его творчестве: «Как бы ни хотелось Тейяру и его последователям уверить всех в том, что синтез удался, что естествознание в его учении удачно интегрировалось с религиозной догматикой, на поверку оказалось, что этот синтез просто не существует» [2, с. 37]. С этим выводом нельзя не согласиться.

В качестве примера приведём суждение Тейяра о происхождении нашей планеты: «Земля, вероятно, возникла случайно. Но, согласно одному из самых общих законов эволюции, этот случай, едва появившись, был немедленно использован, преобразован в нечто, закономерно направляемое» [30, с. 68].

Очевидно, что о «синтезе» с библейским и святоотеческим учением автор даже не помышлял, поскольку церковное мнение о возникновении земли не допускает никакой «случайности»: Вначале сотвори Бог (а не «господин случай») небо и землю (Быт. 1:1).

Шарден полагал, что естественнонаучное знание должно влиять на богословие, определяя его выводы и содержание. «Поскольку эволюция как всеобъемлющая реальность открыта лишь в XIX веке, то только с этого времени богословие может и должно осмыслить эту реальность в своих рамках. Это новое богословие, которое и создаёт Тейяр, по сути, считает его автор, является традиционным и древним богословием Креста и Воскресения. Это богословие лишь приобретает (в связи с включением в себя эволюционной составляющей) новое, глубокое измерение» [26, с. 37].

Итак, эволюция, выводимая из научного наблюдения, почему-то воспринимается как высшая «всеобъемлющая реальность», причём богословие Креста и Воскресения (!!!) должно подстраиваться под эту научную концепцию, приобретая в себе «новое, глубокое измерение».

Если традиционное христианское богословие сравнить с иконой, то «новое измерение» богословия в тейярдизме можно уподобить приданию плоской иконе объёмности или «скульптурности». В Православии это считается духовным искажением иконописного канона и признаком отклонения в душевность, характерного для католицизма (в том числе для западной мистики).

Обратим внимание на то, что католические цензоры также отмечали «неясную у Тейяра интерпретацию смысла Креста» [цит. по: 26, с. 21]. После этого говорить о «традиционном» богословии Креста и Воскресения у Шардена нет никакой возможности (ни в смысле восточной, ни в смысле западной христианской традиции).

Сциентистскую методологию Тейяр пытался применять везде – как в сфере своих естественнонаучных занятий, так и в сфере богословской. При этом никакого органичного синтеза у него не получилось, если, конечно, не считать таким «синтезом» следующее сомнительное во многих отношениях утверждение: «Бог не пожелал отдельно (и не мог производить как отдельные части) солнце, землю, растения, человека. Он пожелал Своего Христа и ради Своего Христа сотворил мiр духовный, и в частности людей, из которых должен произрасти Христос. А чтобы родить человека, Богу пришлось привести в движение гигантские силы органической жизни... но, чтобы она появилась, необходимо было космическое возбуждение всего целого» [цит. по: 26, с. 151].

Ничего «научного» в этой мысли, очевидно, не содержится, а богословских возражений можно привести немало.

Во-первых, Священное Писание утверждает ровно противоположное. Бог «пожелал» сотворить всё в определённом порядке, то есть именно «как отдельные части»: Солнце – в четвёртый день (Быт. 1:14–19), землю – в первый день (Быт. 1:1), зелёные растения – в третий день (Быт. 1:11–13), человека Адама – в шестой день (Быт. 1:26–31). Библейский Шестоднев – это последовательность отдельных творческих актов, разделённых днями-"йомами» (какой бы смысл мы ни придавали древнееврейскому слову ОТ).

Во-вторых, Бог не имел возможности особым волеизъявлением «пожелать» Своего Христа, поскольку «пожелать» можно лишь то, чего не имеешь, а Вторая Ипостась, Желанный и Единородный Сын Божий предвечно был и всегда пребывает неразлучным с Отцом и Святым Духом.

В-третьих, Бог сотворил мiр не ради кого-то, и даже не «ради Своего Христа», а исключительно по причине преизбытка Своей благости.

Митрополит Макарий (Булгаков): «Церковь считает побуждением к творению единственно бесконечную благость Творца, а целью творения, с одной стороны, славу Творца, а с другой – блаженство тварей» [18, с. 369].

Преподобный Иоанн Дамаскин: «Благий и Всеблагий Бог не удовольствовался созерцанием Себя Самого, но по преизбытку благости Своей благоволил, чтобы произошли существа, пользующиеся Его благодеяниями и причастные Его благости» [13, с. 37].

В-четвертых, Христос, Сын Божий не может быть назван целью создания мiра, поскольку он стоит при начале его создания как Сотворец этого мiра, «Имже вся быша».

В-пятых, не мiр духовный и не «в частности люди» были созданы для воплощения Христа; но напротив – Христос, как поётся в церковном гимне, изволил "спасения нашего ради воплотитися от Святыя Богородицы и Приснодевы Марии». Целью Боговоплощения было не Сотворение, а Спасение падшего человека. Творение было совершенным (добра зело – Быт. 1:31) и без воплощения. Можно сказать, что мiр был сотворён «ради Адама» (Быт. 2), имеющего образ и подобие Божие. Так, к примеру, говорится в стихире Постной Триоди, передающей обращение рыдающего праотца к Раю: «Раю святейший, мене ради насажденный быв, и Евы ради затворенный» (славник на стиховне в неделю Сыропустную).

Но недопустимо совершать духовную инверсию, говоря, будто мiр был создан «ради Христа». Напротив, Христос Еммануил (Ис. 7:14; Мф. 1:23) пришёл в мiр ради спасения людей – «нашего ради спасения». Сын человеческий не прииде, да послужат Ему, но послужити и дати душу Свою избавление за многих (Мф. 20:28).

Святитель Афанасий Великий: «Наша вина послужила поводом к Его (Христа) пришествию, и нашим преступлением вызвано человеколюбие Слова, чтобы Господь пришёл к нам и явился среди людей. Мы стали побуждением к Его воплощению; для нашего спасения показал Он столько человеколюбия, что принял на Себя человеческое тело и явился в нём» [1, т. 1, с. 196].

Наконец, в-шестых, выражение «чтобы родить человека, Богу пришлось...» в контексте библейском употреблять не корректно. Человека никто не рождал (ни Бог, ни другие существа). Человека Богу «пришлось» сотворить (Быт. 1:27). И для этого Всемогущему Господу вовсе не требовалось приводить в движение никакие «гигантские силы» тварного мiра.

Учение Тейяра сводится к следующему: «Вселенная – не установленный раз навсегда порядок, а процесс изменений. То, что ранее называли космосом, необходимо называть космогенезом» [цит. по: 26, с. 152].

Это эволюционное развитие проходило несколько этапов: «С появлением первых белковых веществ сущность земного феномена определённо переместилась – она сосредоточилась в столь с виду ничтожной плёнке биосферы. Ось геогенеза окончилась, отныне она продолжается в биогенезе. А этот последний в конечном итоге выражается в психогенезе» [30, с. 124].

Заметим, что безответным в тейярдизме остаётся вопрос: почему геогенез и биогенез «окончились» с началом психогенеза? Что помешало им благополучно продолжаться? И, главное, если научные факты говорят, что эволюция не наблюдается ныне – откуда может взяться уверенность в том, будто она имела место в прошлом?

Тейяр выделял три уровня развития материи: космогенез – эволюция неодушевлённой природы; биогенез – биологическая эволюция; ноогенез – развитие человеческого разума. Тейяр ввёл в научный обиход для обозначения неживой материи потрясающий эвфемизм: «преджизнь». Не забыл автор указать и уровень будущий, пока не проявленный – сверхчеловеческий, «сверхжизнь» (survie). Если бы французский мыслитель ограничился этой научной классификацией, он остался бы просто последовательным сциентистом, который верит в то, будто «существуют направление и линия прогресса жизни, столь отчётливые, что их реальность, как я убеждён, будет общепризнана завтрашней наукой» [30, с. 142].

Однако тейярдизм, несомненно, представляет собой учение религиозное: во всех проявлениях эволюции Шарден видел действие Бога. В отличие от большинства своих коллег, последовательно придерживающихся атеистического мiровоззрения, он постоянно позиционировал себя как христианин, католик, священник, иезуит. За это его критиковали многие эволюционисты-материалисты – от Джулиана Хаксли до академика В.И. Вернадского.

Стремление к синтезу науки и богословия привело Тейяра к обильному применению неологизмов и смешению стилей. Некоторые исследователи творчества Тейяра отмечают, что при этом о научных предметах он говорил нестрогим «поэтическим» языком [11, с. 176], а свои теологические мысли часто преподносил в нелепой наукообразной форме: «В работах Тейяра де Шардена так много жаргона своего собственного изобретения, что очень легко согласиться, либо не согласиться с ним, не отдавая себе даже полного отчёта в понимании всего хода его мысли» [23, с. 367].

Дитрих фон Гильдебранд находил в работах Тейяра «крайнюю философскую путаницу» и порицал автора за «культ двусмысленного употребления терминов». В подтверждение он привёл следующее авторитетное мнение о Шардене: «Сэр Петер Медавр, нобелевский лауреат, говорит о путанице в его мыслях и о преувеличенных выражениях, граничащих с истерией. Он считает ненаучным подход, изложенный в «Феномене человека». Сэр Петер добавляет, что в сочинениях Тейяра вообще отсутствует научная структура, что его компетенция в избранной им области весьма скромна, что он не владеет ни логическим доказательством, ни научной верификацией и что он не соблюдает принятых норм научного профессионализма» [6, сс. 102–103].

Тейяр изобрёл собственную оригинальную терминологию взамен традиционной христианской, которая «перестала» его удовлетворять. Он переосмысливал общепринятые богословские понятия, наполняя их новым эволюционистским содержанием: «В последнее время всё самое главное. в моём внутреннем мiре, выраженное в традиционных терминах «космоса»: Творение, Дух, зло, Бог. первородный грех, Крест, Воскресение, милосердие, Парусия (Пришествие). представляется теперь моему уму как зависимое. от «космогенеза». Все эти понятия, перенесённые в измерение «генеза», поразительным образом проясняются и объединяются между собой» [цит. по: 26, с. 37].

Вернее было бы сказать, что все перечисленные традиционные понятия не «проясняются», а принципиальным образом искажаются. При этом перетолковывание терминов столь радикально, что от их первоначального евангельского содержания не остаётся практически ничего. Поэтому учение Тейяра справедливо назвать наукообразной псевдохристианской риторикой. В самом деле, автор использовал устоявшиеся богословские выражения, но придал им совершенно извращённое значение.

Однако сам Тейяр подобное модернистское творчество за грех не считал. Он был искренне убеждён в том, что является добрым христианином, причём, именно благодаря своей вере в эволюцию: «Чем ближе я подхожу к концу своей жизни, тем более чувствую свою нерасторжимую связь с потоком христианства, вне которого само понятие эволюции не имеет ни смысла, ни ценности» [цит. по: 26, с. 168].

После такого признания нам остаётся только удивляться, почему среди Святых Отцов в «потоке христианства» не нашлось ни одного эволюциониста, в то время как большинство эволюционистов всегда были и поныне являются либо атеистами, либо пантеистами.

Тейяр де Шарден предложил вполне пантеистическое по своей сути учение. Поразительно то, что он прекрасно осознавал это и сам открыто, без всякого смущения, часто называл себя пантеистом: «По природе своей души я всегда был естественным пантеистом» [цит. по: 26, с. 49].

Для любого православного богослова упрёк в пантеизме был бы равнозначен обвинению в ереси, в отклонении от библейской и святоотеческой веры, в искажении церковного догматического учения о соотношении Творца и творения (Бога и мiра). Тейяр же, упреждая подобную критику со стороны читателей, сам «честно» исповедовал себя «пантеистом». При этом он первым ввёл такое парадоксальное и внутренне противоречивое понятие, как «христианский пантеизм». Это словосочетание достойно быть поставленным в ряд со столь же нелепыми и бессмысленными выражениями, как «христианский политеизм» или «христианский атеизм».

Тем не менее, Тейяр смело применял свою новую терминологию, причём преподносил её в самых восторженных тонах: «Именно в христианстве (при условии понимания его во всей полноте католического реализма) пантеистическая мистика всех времён, а особенно нашей эпохи, насквозь проникнутая «творческим эволюционизмом», может обрести свою самую высокую и ясную, самую динамичную и боголюбивую форму» [29, с. 216].

Людям православным, лишённым «всей полноты католического реализма», трудно согласиться с этой мыслью, поскольку далеко не всякая «мистика», а в особенности «пантеистическая мистика», ведёт человека ко Христу.

Говорить про «боголюбивую форму» имеет смысл лишь при наличии уверенности в том, что мы, обладая даром различения духов (1Кор. 12:10), обращаемся к Пресвятой Троице, а не учимся сомнительному «благочестию» у еретиков или язычников. Так, апостол языков в Ареопаге сначала похвалил греческих философов за их «как бы благочестие»: Мужие афинейстии, по всему зрю вы аки благочестивых... (Деян. 17:22). Однако апостол Павел не оставил их в неведении относительно Истинного Бога, но немедленно предложил проповедь о Творце: Егоже убо не ведуще благолепне чтете, Сего аз проповедую вам: Бог, сотворивый Mip и вся яже в нем, Сей небесе и земли Господь сый, не в рукотворенных храмех живет (Деян. 17:23–24).

Тейяр под «боголюбием» и «благочестием» понимал нечто весьма далекое от апостольского христианства. Так, он оправдывал пантеизм, выделяя в нём два различных вида:

1) «тот, в котором Всеединство рождается из слияния элементов»;

2) «тот, в котором элементы завершаются посредством восхождения к более глубокому Центру, возвышающемуся над ними и сосредотачивающему их в Себе», когда «соединение не смешивает объединённые члены, но дифференцирует их» [29, сс. 178–179].

Первый вид пантеизма Тейяр называл «языческим», а второй считал «христианским». Он полагал, что вторая форма пантеизма является в богословии «интеллектуально приемлемой и мистически удовлетворительной» [там же].

Однако с этим утверждением католического теолога согласиться никак нельзя. Православное христианство не совместимо ни с какой разновидностью пантеизма.

Критерий «доброкачественности» пантеизма, указанный Тейяром – дифференцирование вместо слияния при соединении – является далеко не самым существенным (как в смысле «интеллектуальном», так и в смысле «мистическом»). Данный признак важен, скорее, при определении таких понятий, как «соборность» или «личность», но не в отношении к пантеизму. Главным отличием христианства от всех разновидностей пантеистического мiровоззрения является исповедание Бога трансцендентным по отношению к мiру. Этого Тейяр, безусловно, не осознавал в должной степени, хотя и писал иногда о «трансцендентности» Бога.

Ошибка Шардена заключалась в непонимании того, что самым главным и существенным выражением трансцендентности (неотмiрности) Бога является его качество быть Творцом – а именно понятие Сотворения Тейяр отрицал. Он исключил его из своей богословской схемы, заменив термином «эволюция», «эволюционное сотворение». Но эволюция не может действовать вне мiра, она не трансцендентна ему. Тейяр же провозгласил, что «Бог действует только эволюционным путём» [29, с. 205], поэтому его «Бог» неизбежно теряет своё качество трансцендентности и становится просто частью тварного мiра.

Именно пантеизм Тейяра сделал его религиозно-философскую концепцию чуждой библейскому пониманию Сотворения – потому, что в пантеизме (и в тейярдизме в частности) нет места понятию трансцендентного Творца. В этом смысле учение Тейяра де Шардена нельзя считать христианским, так как догмат о Сотворении является неотменным и основополагающим в вероучении апостольской Церкви. Отрицание догмата о Сотворении и замена библейского Шестоднева эволюционным учением (даже при сохранении всех остальных вероучительных положений) опускает христианина до уровня язычника.

Интересно отметить, что Тейяр осознавал своё сходство с язычниками и даже говорил, что Бог для него «осязаем». С завидной откровенностью он признавался: «Подобно язычнику, я поклоняюсь осязаемому Богу. Я даже касаюсь Его поверхностью и глубиной материального мiра, частью которого я являюсь. Но если я хочу уловить Его (чтобы просто продолжать Его касаться), я должен без отдыха идти дальше, сквозь всякого рода помехи, увлекаемый каждое мгновение тварями и ежесекундно отрешаясь от них, – в постоянном принятии и постоянной отрешённости» [29, с. 126].

Тейяровское выражение «осязаемый Бог», безусловно, весьма странно для христианского словоупотребления – в особенности, когда речь идёт не о Боговоплощении, но о вездеприсутствии Его во вселенной. Воплощение Бога в Иисусе Христе – неповторимое событие в истории мiроздания, уникальное явление, когда Слово стало плотью (Ин. 1:14), и в Сыне Человеческом пребывала вся полнота божества телесно (Кол. 2:9). Но говорить про «осязаемого Бога» помимо земной жизни Спасителя недопустимо, потому что Бог есть Дух, и поклоняться Ему следует духом и истиною (Ин. 4:24).

Тейяр, как последовательный пантеист, учил: «Материя – мать духа, дух – высшее состояние материи» [цит. по: 2, с. 74]. Католические богословы ещё при жизни Шардена осудили его «концепцию отношений между мiром и Богом» [цит. по: 26, с. 29]. Многие критики, в том числе и на западе, отмечали, что Тейяр сливал Творца и творение, стирал грань между ними. Тем самым он обоготворял вещество и профанировал Божество.

Сочувствие Тейяр может вызвать единственно лишь тем, что он делал это от чистого сердца («это сильнее меня»!). Однако подобная искренность не способна приблизить автора и читателей к богооткровенной Истине, но лишь оставить в полуязыческом заблуждении. Приведём характерное признание Шардена: «Классическая метафизика, как правило, рассматривает мiр как нечто внешнеположное по отношению к Богу, как плод Его преизбыточествующей благости, как следствие Его бесконечной плодовитости. А я, и это сильнее меня, не могу не видеть в мiре нечто, что каким-то таинственным образом дополняет и завершает Само Абсолютное Существо» [цит. по: 26, с. 64].

Выражаясь языком православной аскетики, следует сказать, что автор этих слов пребывает не в трезвенном устроении ума, но одержим страстью. В этом состоянии духовного помрачения, подобного устроению Каина (Быт. 4:5–6) или строителей Вавилонской башни (Быт. 11:4), он бросает вызов Самому Божественному Абсолюту, дерзая Его чем-то тварным «дополнять» и «завершать». Если с позиции пантеизма подобное признание может восприниматься вполне допустимым, то с церковной точки зрения такое состояние сознания следует классифицировать как духовную прелесть.

Сам Тейяр ошибочно полагал, будто пантеистическое воззрение разделял святой апостол Павел, когда учил: да будет Бог всяческая во всех (1Кор. 15:28). Иерей Евгений Струговщиков уточняет: «Тейяр неоднократно повторял, что... существует пантеизм христианский, имеющий своим истоком «пантеистические мотивы» у апостола Павла («Бог всё во всём», 1Кор. 15:28)» [26, с. 49]. Считая, так же, как и Тейяр, данную апостольскую мысль «пантеистической», о. Евгений предпринял попытку найти созвучный мотив у Святых отцов. При этом он сумел установить лишь то, что эти апостольские слова были «лейтмотивом также и творчества Оригена» [26, с. 51]. Подмеченная связь тейярдизма с учением осуждённого на V Вселенском Соборе александрийского учителя свидетельствует о том, что Тейяр в некоторой степени повторял ересь Оригена.

Первоверховный же апостол, в отличие от древних и новых эволюционистов-пантеистов, исповедовал Бога Творцом. Иначе он не произнёс бы следующих ярких обличительных слов против тех, которые премениша Истину Божию во лжу, и почтоша и послужиша твари паче Творца, Иже есть благословен во веки. Аминь (Рим. 1:25).

На таком же антиэволюционистском апостольском основании стояли все Святые Отцы. К примеру, ничего «пантеистического» не содержится (как ни пытается показать обратное о. Евгений Струговщиков) в словах преподобного Максима Исповедника: «Бог, будучи всем во всём, но безмерно превосходя всё и являясь Наиединственнейшим, будет зрим мысленным оком чистых. Это произойдёт тогда, когда ум, сосредотачиваясь на созерцании логосов сущих, дойдёт до Самого Бога как Причины, Начала и Конца возникновения и изменения всего, а, так же, как непротяжённого Основания протяжённости всех тварей» [19, с. 141].

Обожение твари никогда не сможет уравнять её с Творцом. По учению Церкви, человек может стать богом по благодати: Аз рех: бози есте, и сынове Вышняго вси (Пс. 81:6; см. также Ин. 10:34). Но никто из нас не способен стать богом по естеству (по природе). Иисус Христос, как единственный Бог по естеству, сообщил призванным стать богами по благодати: Восхожду к Отцу Моему и Отцу вашему, и Богу Моему, и Богу вашему (Ин. 20:17). Примечательно, что Господь, обращая эти слова к «Своей братии», не сказал: «Отцу нашему» и «Богу нашему».

Возвращение творения к Творцу, о котором говорит Священное Писание, никак не означает растворения Бога в творении или смешения тварного и нетварного начала в природе, но восстановление блаженного и совершенного состояния твари по подобию первозданной райской доброты.

Пантеистический эволюционизм, роднящий Тейяра с Оригеном, помешал ему исповедовать святоотеческое учение о Сотворении.

В тейярдизме упразднено учение о Боге как Творце и даже отсутствует само понятие Сотворения. Бог лишён качества быть Творцом, поскольку материя представляется вечно эволюционирующей, и, следовательно, процесс Сотворения неостановимо продолжается во времени. При этом «живой Бог» не отрицается, но вполне пантеистически смешивается с самой материей. Шарденовский «Бог» действует эволюционным путём во всех областях – в «творении, искуплении, откровении, освящении...» [29, с. 205].

Тейяр де Шарден исповедовал Бога не Творцом мiра, а учил о созидании Им мiра посредством эволюции: «Бог действует только эволюционным путём; этот принцип, повторяю, мне кажется необходимым и достаточным, чтобы модернизировать и влить новые силы во всё христианское вероучение» [29, с. 205, выделено автором].

Речь идёт о радикальной модернизации христианства, которая должна осуществиться во всем – от изменения догматического учения до введения новых богословских понятий.

Пересмотр догматического церковного учения в тейярдизме начинается с 1-го члена Символа веры, определяющего Бога как «Творца неба и земли». Христианская традиция (равно как восточная, так и западная) соотносит эти слова с первой главой Книги Бытия. Бог именуется Творцом: Вначале сотвори Бог небо и землю (Быт. 1:1). При этом важно отметить, что Сотворение, продолжавшееся в течение библейского Шестоднева, имело завершение: И соверши (завершил, довёл до полноты) Бог в день шестый дела Своя, яже сотвори, и почи в день седмый от всех дел Своих, яже сотвори (Быт. 2:2).

Итак, согласно Священному Писанию, действие шестидневного Сотворения мiра имело и начало, и конец. В учении же Тейяра у творческой седмицы нет никакого в Боге начала и никакого в Боге конца. Процесс Сотворения продолжается вместе с эволюцией и является «непрекращающимся». Сотворение, по Тейяру, представляет собой «некое действие, соразмерное всей временной протяжённости Вселенной. Бог творит от начала времён, и Его Творение, если рассматривать его изнутри, представляет собой некое непрекращающееся преображение» [цит. по: 26, с. 151].

Этими словами Тейяр фактически сократил Никео-Цареградский Символ веры, упразднив из него первый член. Его «Бог» не является Творцом. По сути, Шарден предпринял дерзкую попытку построить христианское учение без понятия о Творце (оставив Богу лишь функцию Промыслителя).

Конечно, Тейяр не писал об этом прямо и не призывал вычеркнуть слова о Создателе из текста главного христианского исповедания. Он просто ввёл скромное и неприметное понятие: «творение посредством эволюции». При этом суть его религиозно-философской концепции сводится к построению «христианской» картины мiра, в которой Бог не является Творцом.

Сотворение становится, таким образом, не созиданием из ничего, но налаживанием некой наличной «множественности». Поэтому Сотворение, по Тейяру, совпадает с «объединением». Ж. Маритен видел в этом «воззрение, присущее гегельянской теогонии, но не христианскому богословию». «Тейяр никогда не мог приобщиться целиком к христианской мысли о творении: для него «созидать – это объединять», и, таким образом, «Бог завершается только объединением«» [цит. по: 26, с. 148].

В тейярдизме «Бог» не выступает создателем никакой твари, потому что всё существующее создано и продолжает создаваться эволюцией. Богу просто не оставлено возможности проявить Себя в качестве Творца. Таким образом, эволюция у Тейяра является реальным творцом, а при этом его «Бог» не сотворил ничего.

Никео-Цареградский Символ веры, в противовес этому мнению, определяет, что именно Бог (а никакая не эволюция) является Творцом »всего видимого и невидимого».

Тем не менее, Тейяр (подкупая этим многих христиан) постоянно писал о «Боге». При этом «Бог», исповедуемый им, вовсе не имеет качеств Бога, о Котором свидетельствует Библия, и учение, о Котором содержит Христова Церковь.

Сциентистский «Бог» Тейяра, в отличие от библейского Творца, не совершает чудес, но действует по установленным законам. Его проявления могут быть постигнуты и поняты в процессе научного исследования вселенной. Тейяр признавался: «Лично я могу легко допустить чудо, лишь бы оно не шло вразрез (как учит Церковь) со всё более многочисленными и точными законами, обнаруживаемыми в естественной эволюции Mipa» [29, с. 160].

Итак, допускается лишь то «чудо», которое происходит по «точному закону», причём по закону эволюции! Таким образом, «Бог» оказывается абсолютно несвободным и жалким существом, не способным ни в чём нарушить ход «естественной эволюции мiра». Богу отводится роль статиста, стрелочника или диспетчера эволюции. Тейяр не считал чудом Божьим даже Сотворение мiра.

Протоиерей А. Мень в предисловии к книге Шардена проясняет позицию автора: «Умалчивая о начале мiра (а что можно сказать об этом с точки зрения «феноменальной»?), Тейяр склонен, однако, к принятию теории «взрыва» и «расширяющейся вселенной». В момент «взрыва» из вещества путём внезапной трансформации образуются устойчивые единицы элементарной материи. «Преджизнь», скрытая, «радиальная» энергия, ведёт материальный мiр по пути усложнения. Эволюция начинается ещё задолго до живых организмов» [20, с. XVI]. Итак, всё происходило «естественно» и доступно разумному объяснению.

Тейяр, конечно, осознавал, что его уничижительное отношение к божественным чудесам далеко от традиционного христианского. Но он подводил под это вполне «научную» базу: историческая трансформация идеи чуда должна измениться «от понимания его как сверхразумного указателя на подлинность религии до понимания его как игры многих факторов действия эволюции» [26, с. 34].

Один из эволюционистов, последователей Тейяра, так раскрывает мысль своего учителя: «Случайность – это просто иное наименование Божественной воли, и всемогущество по существу означает индетерминированность» [8, с. 44]. «Бог» сциентистов перестаёт быть всемогущей Личностью и превращается в набор природных закономерностей⁸. Согласно православному вероучению, Бог, напротив, есть именно такая Личность, имеющая свободную и ничем не ограниченную волю: Кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог творяй чудеса (Пс. 76, 15).

Шарден принижал величие Бога, являющего Своё всемогущество в чудесах. Он вольно перетолковывал не только Ветхий, но и Новый Завет, считая, что в Евангелии сказано «не всё», и необоснованно ссылаясь при этом на слова Спасителя: Еще многое имею сказать вам; но вы теперь не можете вместить. Когда же приидет Он, Дух истины, то наставит вас на всякую истину (Ин. 16:12–13). Согласно этой «смелой» и доходящей до абсурда тейяровской трактовке, «отсутствующим звеном» в Евангелии «является тема эволюции» [цит. по: 26, с. 34].

Тема эволюции отсутствует в Ветхом и Новом Заветах – но не по той причине, что откровение об этом человечеству было предопределено получить через «пророка Тейяра», а потому, что механизм эволюции не имеет никакого отношения к действиям Бога Творца.

«Трудные» места Священного Писания, свидетельствующие о сверхъестественных проявлениях Божественной силы, Тейяр даже не пытался объяснять, но предпочитал обходить их молчанием. Он не стремился примирить свою теорию с обличающим её Словом Божьим.

Подобное предвзятое и вольное переосмысление Священного Писания даже единомышленников Тейяра вынуждает признать, что он «неправомочно использует библейский текст в качестве доказательства своих философских взглядов (эволюционизма), ошибочно принимая эти взгляды за Божественное Откровение» [26, с. 61].

Тейяр де Шарден с лёгкостью привносил в методику строгого научного исследования то, что считается в нём некорректным и недопустимым: вольные теологические интерпретации, собственные мистические «переживания» и «откровения». При этом утверждение нового эволюционного учения он уподоблял духовной задаче апостольского свидетельства.

Тейяра завораживала вера в «реальность» эволюции. Он беспрекословно отдавался ей, представляя себя её проповедником или «благовестником»: «Никто в мiре, кому дано это видение, не может устраниться от охранения и возвещения этого. Моя цель здесь – нести свидетельство об этом» [цит. по: 26, с. 52].

В отношении к эволюции Тейяра правильнее было бы сравнивать не с учёным, исследующим неизвестное физическое явление, а с пророком или мистиком, получившим свыше некое «откровение».

Один французский исследователь писал: «Об эволюции мiра и жизни, взятой в её разумом распознаваемой действительности, Тейяр нам не сказал ничего такого, чего бы сегодня уже не знали все люди науки. Если демифологизировать Тейяра, то от этой оригинальности останется только мощный лирический порыв, который он сам превращает в нечто вроде пророческого предвосхищения» [цит. по: 26, с. 205].

Протоиерей Александр Мень превозносил Тейяра как «инока-учёного и пророка-гуманиста» [20, с. XXIV].

Осознание себя «пророком» или «апостолом» было не чуждо и самому Тейяру: «Я, Господи, со всем смирением желал бы быть апостолом и, если смею так говорить, евангелистом Твоего Христа во Вселенной» [цит. по: 26, с. 34].

Так воспринимали Тейяра и некоторые его поклонники: «Святой Павел и Тейяр де Шарден берут верх над схоластикой» [цит. по: 2, с. 105]. По словам одного исследователя, Тейяр – «возможно, отец Церкви для будущих веков» [22, с. 209].

Не отказывали в признании «пророческого» дарования Тейяра и его православные критики – разумеется, с поправкой на уточнение, каким духом движим автор. Так, иеромонах Серафим (Роуз) поставил следующий духовный диагноз: «Тейяр выражает желание современного человека, которое описано Достоевским в «Великом инквизиторе». Он пытается соединить духовную сторону с научной в условиях Нового Порядка, который будет политическим порядком. Он является пророком антихриста» [23, с. 377].

При всей кажущейся иногда озабоченности Тейяра «научным» обоснованием своих идей, в эволюцию он просто верил, и эта вера в эволюцию стала главным содержанием его «пророческого» служения:

«Я верую, что Вселенная есть Эволюция.

Я верую, что Эволюция движется к Духу.

Я верую, что Дух завершается в личности.

Я верую, что высшая личность есть Всемiрный Христос» [29, с. 137].

Эта вера не имеет никакого рационального основания. Характерно, что свою веру «в эволюцию» сам Шарден, как видно из приведённой цитаты, ставил в один ряд с верой «во Христа».

Вера его доходила до крайней категоричности, едва ли не до фанатизма, её непременно должны принять все: «Я не понимаю, как можно называться экзистенциалистом... даже не упоминая о космогенезе и эволюции. За исключением некоторых ультраконсервативных групп, ни одному современному мыслителю или учёному не приходит в голову – это было бы психологически недопустимо и невозможно – следовать линии мысли, которая игнорировала бы концепцию эволюции мiра» [цит. по: 26, сс. 54–55].

Тейяр абсолютизировал своего кумира: «Что такое эволюция – теория, система, гипотеза?.. Нет, нечто гораздо большее, чем всё это: она – основное условие, которому должны отныне подчиняться и удовлетворять все теории, гипотезы, системы, если они хотят быть разумными и истинными. Свет, озаряющий все факты, кривая, в которой должны сомкнуться все линии, – вот что такое эволюция» [30, с. 175].

Эволюция, согласно Тейяру – это действительно не теория и не гипотеза, но высший принцип, принимаемый безотносительно к фактам, научным открытиям и прогнозам. Все теории и даже факты «должны отныне подчиняться» принципу эволюции, озаряться её «светом». А если они противоречат или не «подчиняются» – тем хуже для фактов. Эволюция получила у Шардена поистине божественные атрибуты: «разум», «истину». Она – «свет, озаряющий все факты». Тейяр верил в эволюцию, и эта вера превратилась у него в настоящую религиозную догму.

На это обстоятельство обращали внимание многие исследователи. Приведём мнение М. Стокка, который пишет: «Теория эволюции... остаётся для многих учёных всего лишь гипотетической... Но в системе Тейяра эволюция не является гипотезой, она – догма. Она имеет в виду обеспечить окончательную основу, на которой прочно покоится всё остальное, из которой черпают силу для окончательного подтверждения все другие выводы». Было бы «легкомысленным и неоправданным превращать эволюцию в фундаментальный принцип, в свете которого можно объяснить весь прогресс вселенной, начиная от её первичных начал, вплоть до её конечного завершения в Боге» [цит. по: 2, с. 52].

Созвучно писал иеромонах Серафим (Роуз): «Вся система взглядов эволюции намного сложнее, чем просто «научный факт» или даже «гипотеза». Это по существу является догматом – вера, включающая многие сферы мышления, а не только лишь научные знания; так что вполне логично обоснованно говорить об этом не менее, чем как о последовательном догмате... В богословии, особенно, эволюция предлагает осознанную альтернативу Православному Христианству по ряду ключевых догматов» [23, с. 291].

Из сказанного выше следует сделать троякий вывод, не очевидный для многих людей, но необходимый для выработки объективного отношения к тейярдизму.

Во-первых, эволюционное учение Тейяра представляет собой веру.

Во-вторых, эта вера не христианская (во всяком случае, не католическая и, тем более, не православная).

В-третьих, наименование «пророк» или «апостол» следует относить к Тейяру не в переносном смысле (не в кавычках), а в прямом значении этих слов, как к основателю нового религиозного учения, провозвестнику особого духовного «откровения». С точки зрения православной традиции Тейяра, вернее всего, следует определить как лжепророка.

Ближайшими к Шардену по жанру учителями можно назвать представителей теософского научно-религиозного течения, таких как Рудольф Штайнер, Елена Блаватская и лидеров созвучных им эзотерических направлений (агни-йоги и т.п.), а также основателя сайентологии Рональда Хаббарда.

Отметим, что эти, имеющие относительно немногочисленное количество последователей духовные течения подробно описаны и проклассифицированы в учебниках по сектоведению [10], в то время как крупнейшая в мiре тоталитарная секта – секта эволюционистов-тейярдистов – осталась за рамками внимания исследователей современных религиозных учений.

Проповедуя новую эволюционную религию, Тейяр не отказался от богословской риторики. По этой причине некоторые авторы легковерно воспринимают его как вполне традиционного христианского мыслителя (хотя и имеющего некоторые «оригинальные суждения», но все-таки поклоняющегося евангельскому Христу). Подобное мнение является в корне ошибочным и может возникать лишь по причине недостаточной духовной рассудительности людей.

«Бог» Тейяра – это определённо не Бог Авраама, Исаака и Иакова (Исх. 3:6; Мф. 22:32).

Когда Тейяр говорит о «Христе» – это не Тот евангельский Христос, о Котором засвидетельствовали в Новом Завете апостолы. «Христос» Тейяра ничего общего не имеет с Тем, кого исповедует Церковь во втором члене Символа веры – «Бога Истинна от Бога Истинна».

Это не покажется удивительным, если принять во внимание, что Тейяр исказил (как мы показали выше) первый член Символа, говорящий о Боге Отце, Творце неба и земли. Следовательно, «Христос» Тейяра не является Сыном Творца, и сам не является Творцом. «Христос» Тейяра – сын другого бога, не Бога Истинного, поэтому он сам не является Богом Истинным.

Лжехристос Тейяра выступает «вместо» Христа, то есть (по определению) является антихристом.

Тейяр почти не пытается скрывать это. К примеру, он говорит, что учение евангельского Христа должно быть «заново истолковано»: «Современный мiр – это мiр эволюции; и, исходя из этого, статические концепции духовной жизни должны быть продуманы по-новому, а классическое учение Христа должно быть заново истолковано» [цит. по: 23, с. 368].

Итак, Тейяр требует, чтобы было «заново истолковано» евангельское учение о Спасении, проповеданное Господом Иисусом Христом (то есть сотериология).

Заново должно быть истолковано и учение Церкви о Нём (то есть христология): «Выходя за пределы статического космоса, мы должны с помощью целой системы наук: современной физики, химии и биологии – переосмыслить всю нашу христологию в терминах христогенеза... И это не простое подновление. В результате введения ещё одного измерения надо переделать всё» [цит. по: 26, сс. 37–38].

Безусловно, это – «не простое подновление». Вводится кощунственное и вполне помрачительное понятие «христогенез», аналогов которому не найти у Святых Отцов. После этого предлагается «переосмысление христологии», т.е. традиционного церковного учения о Спасителе, причём так, чтобы «переделать всё». Это – ниспровержение апостольского благовествования. Ни один еретик не ставил перед собой такой дерзкой антихристовой задачи. Тейяр же пишет об этом с энтузиазмом и умилением.

«Христос», проповедуемый Тейяром, не является ни Спасителем, ни Искупителем.

Тейяр де Шарден предлагает неслыханное богословское учение, в котором провозглашается «обновленная Христология, где Искупление спасающим действием Слова отойдёт на второй план» [29, с. 190]: «Уже не искупление сначала, а в довершение восстановление, – но сначала создание (или воссоздание), и ради него (неизбежно, но попутно) борьба со злом и плата за него» [там же].

К апостольской вере подобное извращение евангельского подвига Господа Иисуса Христа не имеет никакого отношения. Тейяр производит диавольскую подмену, когда заявляет: «Христос Искупитель... завершается в динамической полноте ХРИСТА ЭВОЛЮЦИИ» [29, с. 191]. На самом деле, Христос Искупитель в тейярдизме не «завершается», а упраздняется и подменяется бесплодной и безблагодатной диавольской игрой ума. Мысль кощунственна и возмутительна.

Это учение Тейяра встретило разгромную, но вполне заслуженную критику на Западе.

Жак Маритен: «Для Маркса и Энгельса ничего не составляло перевернуть Гегеля; но перевернуть христианство таким образом, чтобы оно не было больше воплощено в Троице и Искуплении, но в развивающемся космосе, – это уже совсем другое дело. Усилия никакого богослова, никакого мистика, никакого искателя, как бы велики они ни были, и даже никакого чудотворца не достаточны для этого» [цит. по: 26, с. 209].

Дитрих фон Гильдебранд: «Мы видим крайнее несовпадение церковного учения и шарденовской богословской беллетристики. Тейяровский Христос – это уже не Иисус, Богочеловек, епифания Бога, Спаситель. Вместо этого Он – инициатор чисто естественного эволюционного процесса и, одновременно, его цель, Христос – Омега. Непредвзятый ум не может не поинтересоваться: а почему, собственно, эта «космическая сила» называется Христом?» [6, с. 116].

Тейяр, несомненно, осознавал, что его «Христос эволюции» ничего общего не имеет с Христом евангельским, иначе он не написал бы следующих строк: «С одной стороны, специфическая функция Омеги – стягивать к Себе сознательные частицы Вселенной для их сверх-синтеза. С другой стороны, Христова функция (традиционно) состоит главным образом в возвышении, искуплении, спасении человека от бездны. Здесь – спасение посредством полученного прощения. Там – завершение путём состоявшегося творения. Здесь – выкуп. Там – становление. Наложимы ли друг на друга эти два воззрения для мысли и действия? Иными словами, можно ли без искажения христианской позиции перейти от понятия «гуманизация путём искупления» к понятию «гуманизация путём эволюции»?» [29, с. 188, выделено автором].

Последний вопрос Тейяр решил положительно. Собственно, в этом ответе и заключается суть его помрачительного «богословия». В этом ответе – полная измена евангельскому Христу. В этом ответе – окончательный отказ от святоотеческого богословского наследия. Подумать только – предлагается «без искажения христианской позиции» отречься от признания Христова искупления ради эволюционной гипотезы! Без искажения апостольской традиции, без очередного убийства Господа «христианский эволюционизм» состояться не может.

Заметим кстати, что «гуманизация», с точки зрения Православия, является не только не похвальной, но, скорее, сомнительной целью: у Святых Отцов было принято говорить про «обожение», а не про «гуманизацию». Преподобный Иустин (Попович), рассуждая о европейской культуре, оценивает гуманизм уничижительно: «Гуманизм является её главным архитектором, вся она построена на софистическом принципе: человек есть мера всех вещей, и к тому же это – европейский человек. Он – верховный созидатель и распределитель ценностей. Истина – это то, что он провозглашает истиной; смысл жизни – то, что он считает смыслом жизни; добро и зло – то, что он считает добром и злом» [16, с. 104].

Тейяр выбрал антихристову веру в эволюцию с её отказом от искупительной жертвы Христа: «Соединив в себе энергии неба и Земли, Искупитель, в согласии с нашей верой, сверхприродно помещается в тот самый очаг, куда, в согласии с нашей наукой, естественным образом сходятся лучи эволюции» [29, с. 192].

Прокомментировать это выражение хочется следующими ремарками. Почему автор пишет: «неба» – с малой буквы, а «Земли» – с большой? Выражение «с нашей верой» требует растождествления: с вашей, но – не с нашей православной. Аналогично – выражение «с нашей наукой»: с вашей эволюционистской, но – не с нашей.

Однако главное возражение против такой богословской концепции сводится, конечно, не к мелким стилистическим придиркам (быть может, это – погрешность переводчика или корректора). Мы считаем принципиально недопустимым утверждать, будто на Господе нашем Иисусе Христе «сходятся лучи эволюции». Это недопустимо говорить о Том, Кто неложно сказал о Себе: Сшедый с небесе Сын человеческий, Сый на небеса (Ин. 3:13).

Следующая мысль Тейяра кощунственна и безумна. «Можно сказать, что эволюция спасает Христа (делая Его возможным), и в то же время Христос спасает эволюцию (делая её конкретной и желанной)» [29, с. 201].

До какой же хулы удалось договориться Тейяру де Шардену! Он решил посредством своей научно недоказанной гипотезы эволюции спасти Христа Спасителя!.. Никто из здравомыслящих людей, кажется, ещё не проповедовал о «спасении» Спасителя.

Вовсе непозволительно также говорить, будто «Христос спасает эволюцию». Никакую не эволюцию пришёл спасти Сын Человеческий, но верующих в Него как в Сына Божия.

Вера Тейяра, с точки зрения православного христианина, по мрачительна, представляет собой извращение святоотеческого наследия: «Я не думаю, что ошибусь, – пророчествует он, – если скажу, что медленно, но верно происходит духовная трансформация, в ходе которой страждущий Христос... все более и более будет становиться для верующих »Тем, Кто несёт и поддерживает бремя эволюционирующего мiра"» [29, с. 208]. «В наших глазах, в наших сердцах, я уверен, Христос-искупитель завершается и уясняется в образе Христа эволюции» [там же].

Избави нас, Господи, от такой «духовной трансформации»! Сохрани нам, Господи, неискажённый образ Христа Твоего!

Искажённой христологии (учению о Христе) сопутствует в тейярдизме извращённая антропология (учение о человеке).

О происхождении человека Тейяр де Шарден писал безапелляционно: «Происхождение человека эволюционным путём... его эволюционное происхождение, повторяю, для науки не представляет сегодня уже никаких сомнений (выделено автором – прот. К.Б.). Да будет это хорошенько усвоено: вопрос уже улажен, так прочно улажен, что продолжение его обсуждения означало бы такую же пустую трату времени, как продолжение дискуссии о невозможности вращения Земли» [29, с. 184].

Итак, вопрос о происхождении человека (человечества) Тейяр относил к сфере не вероучительной, а научной. Поэтому он объяснял появление человека исключительно естественными процессами: «В сфере нашего опыта человечество представляется наиболее совершенным явлением, к которому ведут все процессы материи и жизни» [цит. по: 26, с. 247].

Тейяр провозглашал: «Человек – не статический центр мiра, как он долго полагал, а ось и вершина эволюции, что много прекрасней» [30, с. 40].

Один «православный эволюционист» в связи с этим отметил: «Весь гений Тейяра де Шардена в том, что он показал историю космоса как эволюцию, направленную к человеку. Если несомненно, что человек не находится более в астрономическом центре вселенной, он, бесспорно, на её вершине, чело

век – это космическая эволюция, осознавшая сама себя» [цит. по: 26, с. 101].

Таким образом, в тейярдизме отвергается основополагающее догматическое церковное утверждение о Сотворении Богом человека по Своему образу и подобию (Быт. 1, 26). Тейяр не принимал библейского учения о создании человека в день шестый (Быт. 1:27–31). Он считал повествование первых глав Книги Бытия лишь аллегорией и не делал никаких попыток хоть как-то всерьёз рассматривать его. Священник (!) разработал гипотезу «эволюционного происхождения человека», которая подразумевает наличие у людей «близких» предков среди обезьяноподобных существ и более «далёких» предков на всех «этапах» развития хордовых, равно как более низкоорганизованных представителей древней фауны.

Утверждая это, Тейяр вступил в противоречие со Священным Писанием и святоотеческой традицией его толкования по двум ключевым положениям.

Во-первых – с учением о постоянстве природы каждого созданного рода.

Библия отмечает, что сотворённые изначально Богом виды животных и растений не изменяют своей природы, но сохраняются по роду их (Быт. 1:12; 1:24).

Святитель Василий Великий: «Природа существ, подвигнутая одним повелением, равномерно проходит и рождающуюся и разрушающуюся тварь, сохраняя последовательность родов посредством уподобления, пока не достигнет самого конца; ибо коня делает она преемником коню, льва – льву, орла – орлу, и каждое животное, сохраняемое в следующих одно за другим преемствах, продолжает до окончания вселенной. Никакое время не повреждает и не истребляет свойств животных» [4, с. 139].

Святой праведный Иоанн Кронштадтский: «Творец вначале создал только начатки рыб и птиц, роды их, а размножение их предоставил им самим, под охранением Своим, подобно тому, как и размножение рода человеческого. И доныне все роды рыб и птиц, размножившись до бесконечности, сохраняют в точности вид, нравы и обычаи своих родов, ни мало не смешиваясь с другими. Всякая рыба и птица и всякий гад, какими были за несколько тысяч лет назад, такими и остаются и ныне с теми свойствами, какие получили они от Творца в начале» [15, с. 79].

Такое учение разделяли все Святые Отцы. Других мнений по этому вероучительному вопросу Православная Церковь не содержит. В монографии [3] мы приводим на эту тему немало святоотеческих суждений и цитат из богослужебных книг.

Научно-апологетическим подтверждением сказанному является широко известный факт полного отсутствия «переходных форм» между живыми видами. Палеонтологические данные свидетельствуют: современные представители многочисленных видов никак не изменили своего облика со времени их первого появления в эпоху «палеозоя» или «мезозоя» (согласно общепринятой эволюционистской геохронологии) [28].

Сама гипотеза о превращении одного рода в другой противоречит Слову Божьему, согласному учению Отцов Церкви, а также данным науки.

Во-вторых, тейярдизм противоречит церковному учению о происхождении человека.

Священное Писание прямо указывает, что сотворение человека было осуществлено Богом не из других живых видов, а из праха земного (Быт. 2, 7). Появление Адама не было естественным процессом «гоминизации» [30, с. 152], но осуществлялось по особому Божьему Совету – Сотворим человека... (Быт. 1:26); причём сотворение это было осуществлено особым Божьим творческим актом: И сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его; мужа и жену сотвори их (Быт. 1:27).

Святитель Кирилл Иерусалимский: «Хотя рождение тел от тел и чудесно, но, впрочем, возможно. А что персть земная сделалась человеком, это чудеснее... Откуда Адам родился? Не Бог ли, персть взем от земли, образовал сие чудное творение?» [17, с. 171].

Адам первозданный не имел ни «далёких», ни «близких» предков.

Кроме туманных умозрительных предположений о якобы «возможном» формировании в течение миллионов лет всех видов флоры и фауны – вплоть до человека – нет ни одного факта, способного подтвердить эволюционную гипотезу. Не существует никаких достоверных данных об эволюционном происхождении вида Homo Sapiens.

Однако Тейяр и не стремился выстроить доказательную научную концепцию. Он принял её на веру, а при этом «библейскую версию» происхождения человека отверг как «непостижимую»: «Мгновенное сотворение первого Адама мне представляется по характеру своему делом непостижимым, если только речь идёт не о слове, которым прикрывается отсутствие всякой попытки объяснения» [29, с. 225]. Непостижимость божественной тайны о способе создания Адама из праха земного требует от христианина веры. Заведомо обречена всякая «попытка объяснения» этого чуда, этого недоступного человеческому разумению Божьего действия. Такому смиренномудренному пониманию этой тайны учат нас Святые Отцы.

Святитель Иоанн Златоуст: «Сказано не просто: взял землю, но – персть, то, что, так сказать, в самой земле всего легче и ничтожнее. Это кажется тебе необычайным и странным? Но если помыслишь, кто – Творец, то уже не будешь не верить событию, а подивишься и преклонишься перед могуществом Создателя. Если же вздумаешь судить об этом по соображениям слабого ума своего, то, верно, придёшь к такой мысли, что из земли никогда не может быть тела человеческого, но будет или кирпич, или черепица, только не такое тело» [14, с. 98].

Святитель Григорий Палама: «Если бы кто спросил Моисея: каким образом из земли стал человек? как из персти создались кости и жилы, и плоть? каким образом из бесчувственного произошли чувства?.. Итак, если бы кто поставил такие вопросы Моисею, он бы не более сказал того, что это был Бог, Кто взял прах земли и создал Адама» [9, с. 138].

В вопросах о происхождении мiра и человека Церковь учит нас проявлять смиренную веру, а не скептическое отрицание Божественного Откровения. Бесплодным представляется нам тейяровское стремление найти научное «объяснение» богооткровенным догматам. Тем более, дерзким и греховным следует назвать отрицание догматических истин по причине их непостижимости для падшего человеческого ума.

Эволюционная картина происхождения человеческого рода привела Тейяра к сознательному отрицанию существования исторического Адама. Тем самым оказались радикально переоценены библейские страницы Ветхого Завета (Быт. гл. 1–3), перечёркнуто восходящее к Адаму евангельское родословие Господа Иисуса Христа (Лк. 3:23–38), отвергнута богослужебная традиция христианства и ниспровержено всё святоотеческое Предание, представляющее Адама как реальную личность (подробно об этом написано в [3, сс. 241–258]). Речь идёт не про какие-то тонкости или частности богословских толкований, но про ключевые понятия христианского вероучения: является ли Иисус Христос Вторым Адамом (1Кор. 15:45)? Кого Он спас как Спаситель?

Тейяр постулировал эволюционное происхождение Человека Разумного как биологического вида. Этот разработанный Шарденом подход делает невозможным осуществить принципиальный выбор в пользу «моногенизма» – концепции происхождения человеческого рода от двух прародителей: «Трудно безоговорочно соотнести предполагаемый трансформизм со строгим моногенизмом, то есть пониманием нашего происхождения от единственной уникальной пары. С одной стороны, в силу чисто теологических причин (восходящая к Павлу концепция грехопадения и Искупления) Церковь тяготеет к исторической реальности Адама и Евы. С другой стороны, в силу теории вероятности, а также сравнительной анатомии наука, предоставленная самой себе, никогда не рискнёт (и это по меньшей мере) связать себя с такой узкой основой, как два индивида человеческого рода» [цит. по: 26, с. 105].

В приведённой цитате бесспорно справедливо лишь то, что «Церковь тяготеет к исторической реальности Адама и Евы». С этим утверждением необходимо согласиться. Но совершенно несостоятельными представляются после этого два контраргумента, которые представил Тейяр: «в силу теории вероятности» и в силу «сравнительной анатомии». Первый из них является просто абсурдным (речь ведь идёт не про игру в кости, а про сотворение Всемогущим и Премудрым Богом человека по Своему образу и подобию!).

Второй контраргумент – о «сравнительной анатомии» – также ничего доказательного в себе не содержит. Причина этого заключается в том, что в случае принятия эволюционной гипотезы все «научные» выводы (по принципу порочного логического круга) уже будут предрешены, причём именно в анти-библейском смысле.

Непримиримость между тейярдизмом и традиционным христианством выявляется ещё более рельефно, если вспомнить, что Церковь содержит учение о происхождении человеческого рода не просто «от одной пары», но «от одного человека Адама». Так апостол говорил о происхождении человеческого рода от единыя крове (Деян. 17:26).

Отрицание существования исторического Адама вполне логично привело Шардена к отрицанию создания из мужнего ребра праматери нашей Евы: «Единственная поправка состоит в замене чрева нашей общей матери Евы коллективной «матрицей» и наследственностью; а это попутно приводит нас к освобождению от обязанности, с каждым днём все более обременительной, производить весь род человеческий от одной пары» [29, с. 228].

Другими словами, Тейяр сделал «единственную поправку», суть которой сводится к вычёркиванию из нашего родословия праматери Евы. Ту, которая дала жизнь всем людям (חוה, хавва – «жизнь» или «дающая жизнь»), Тейяр обезглавил и заменил её благословенное Богом чрево «коллективной матрицей».

Причину отрицания Тейяром веры в библейское свидетельство о создании Богом Евы из ребра Адама (Быт. 2:21–23) объяснил иеромонах Серафим (Роуз), когда сопоставлял мiровоззрение Святых Отцов и эволюционистов: «Верите ли Вы в это сотворение Евы от Адамова ребра как в исторический факт, как верят все Святые Отцы? Нет, Вы не можете, потому что с точки зрения эволюционной философии это совершенно абсурдно; для чего бы «богу» эволюционно развивать тело Адама от животных «естественно», а затем чудесно создавать его? «Бог» эволюции не творит таких чудес!» [24, с. 508].

Итак, ни Адама, ни Евы как исторических лиц Тейяр не признавал. Для него «библейское понятие «Адам» не обозначает биологического индивидуума. Не обозначает слово «Адам» и группы людей. Своим содержанием «Адам» имеет «надысторическую человечность"» [26, с. 107].

Как верно отметил Тадеуш Плужанский, в учении Тейяра «Адам, этот единственный виновник первого проступка, нарушивший волю Бога и лично ответственный за своё деяние, расплывается в универсальном родовом человеке» [21, с. 106].

Но кто тогда нарёк в Эдемском саду имена животным? Кто грехом своего личного преслушания Божьей заповеди ввёл в мiр смерть? Кто родил Каина и Авеля? Про кого говорил апостол: Бысть первый человек Адам в душу живу (1Кор. 15, 45), первый человек от земли, перстен (1Кор. 15, 47)?

Тейяр постулирует чуждый апостольской святоотеческой традиции процесс «гоминизации» вместо акта Сотворения – и поэтому совершенно не удивительно, что наличие одной первоначальной пары для него неуловимо «при любом увеличении»: «С точки зрения науки, «первым человеком» является и может быть только множество людей, и его юность насчитывает тысячи и тысячи лет. Поэтому... от науки как таковой проблема моногенизма в строгом смысле... ускользает по самой своей природе. В глубинах времён, в которых происходила гоминизация, наличие и развитие единственной пары положительно неуловимы, их невозможно рассмотреть непосредственно при любом увеличении« [30, сс. 151–152].

Духовное противостояние обозначено вполне чётко. Со стороны Православной Церкви (и традиционного католицизма) утверждается создание в шестой день Богом человека Адама как отдельной личности. Со стороны Тейяра – учение о «гоминизации», в которой участвует огромный ряд поколений наших прямых «предков», включающий неисчислимое множество индивидов.

Для Тейяра первый человек – не личность, а абстрактное универсальное понятие: «Универсализация первого Адама невозможна без разрушения его индивидуальности» [цит. по: 26, с. 106].

Но «разрушение индивидуальности» Адама, равнозначное его духовному убийству, касается не только «недогматического» вопроса о реальности существования библейского Адама. Предположение о том, будто «не было» Адама, делает его непричастным к совершению первородного греха, что влечёт за собой изменение всего вероучения Христовой Церкви.

Непризнание бытия исторического Адама как первого человека с неизбежностью привело Тейяра де Шардена к отрицанию грехопадения. Это следствие логически неизбежно: если Адам не существовал, он не совершал преступления.

Понятие о первородном грехе, важнейшее в церковном вероучении, отсутствует в эволюционной псевдохристианской концепции Тейяра: «Сегодня уже не представляется возможным рассматривать первородный грех как простое звено в цепи исторических фактов. Будь то рассмотрение уже признанной наукой органической однородности физической вселенной, или размышления о заданных вероучением космических масштабов Искупления, – в обоих случаях напрашивается один и тот же вывод. Чтобы удовлетворять одновременно опытным данным и требованиям веры, грехопадение не может быть локализовано (выделено автором – прот. К.Б.) ни в определённом моменте времени, ни в определённом месте. Оно не вписано в наше прошлое как частное «событие«» [29, с. 193].

Таким образом, первородный грех как локализованное историческое «событие» в принципе отрицается, размазывается по миллиардам лет и парсекам вселенной. Наблюдаемое нами греховное, падшее состояние мiра было всегда, то есть оно является изначальным состоянием вселенной. При этом грехопадение представляется как «сторона или глобальная модальность эволюции» [там же].

Первородный грех снимается с праотца Адама (который, согласно Тейяру, и не существовал как реальная личность) и растворяется в Божьем творении: «Первородный грех в его космической основе... смешивается с самим механизмом творения, где представляет действие негативных сил «контр-эволюции»» [там же].

Итак, эволюция – фактор положительный. А всё, что мешает ей разворачиваться, то есть «контр-эволюция», отождествляется с «первородным грехом», смешанным с самим творением. Таким образом, первородный грех представляет собой длительный процесс, по времени равный существованию вселенной. Причём никто конкретно никакого «первородного греха» не совершал, но он представляет собой действие каких-то таинственных сил «контр-эволюции». Об этих «силах» ничего не говорит Священное Писание. Эти «силы» неизвестны Преданию Церкви. Но поскольку эти силы действуют против эволюции, Тейяр назвал их «негативными».

Тейяр лишил библейского Адама личной ответственности за совершение первородного греха, и, тем самым, вся эта ответственность переложена на Бога. Утверждение о том, что грех «смешивается с самим механизмом творения», несомненно, содержит в себе хулу на Творца. В самом деле, в действии Бога – в Сотворении – обнаружен грех. Церковь учит иначе. Всё, что Бог сотворил, было хорошо весьма, добра зело (Быт. 1:31). Так же говорит и апостол: всякое создание Божие добро (1Тим. 4:4). Никакого греха в первозданном мiре не было и быть не могло. Не было там ни смерти, ни болезней, ни хищничества, ни плотоядения, ни терния и волчцов (Быт. 3:18), ни сорняков, ни паразитов.

Святитель Игнатий (Брянчанинов) писал о новосозданной молодой земле: «Никаких вредных произрастений не было на ней; растения не были подвержены ни тлению, ни болезням; и тление, и болезни, и самые плевелы явились после изменения земли вслед за падением человека» [12, с. 19].

Но Тейяр учит ровно противоположно: «Бог не может творить без проявления зла как тени – зла, которое надлежит возместить и преодолеть. Это не ограничение могущества Бога, но выражение онтологического закона природы, и было бы абсурдным допустить, что Бог может пойти против него» [29, сс. 176–177].

Итак, «Бог не может творить без проявления зла»! Получается, что Бог неотделим от зла. Более того, зло является «онтологическим законом», против которого Бог не «может пойти». После этих слов Тейяра становится вполне очевидным, что его «Бог» – не Всеблагой христианский Бог. Скажем более определённо: неотделимым от зла является диавол, в котором и есть зло. Поэтому эволюционизм Тейяра представляет собой прикрытый завуалированный сатанизм, рядящийся в христианские одежды. Его Бог «не может творить без проявления зла»! По сути своей вера Тейяра представляет собой исповедание диавола, религию антихриста.

Такой вывод не покажется странным или чрезмерным, если признать, что движущим механизмом эволюции является смерть. Именно смерть определяет смену поколений особей и видов в конкурентной борьбе за выживание. Но апостол говорит про имущаго державу смерти, сиречь диавола (Евр. 2:14). Таким образом, эволюционизм откровенно представляет собой учение о смерти, то есть о диаволе. Поэтому тейярдизм должен быть, по справедливости, признан формой поклонения врагу рода человеческого.

Шарден действительно спутал Бога Творца с диаволом. Он писал про «зло, неотделимое от Mipa в силу способа его творения» [29, с. 177]. Он говорил, что «это и был в строгом смысле слова первородный грех, о котором толкуют богословы» [там же].

Итак, причиной первородного греха, по Тейяру, является применённый Богом способ творения мiра, а зло оказывается, опять же по вине Бога, «неотделимым» от мiра. Таким образом, именно Бог становится виновником первородного греха! Вот до какой безумной нелепости и хулы договорился Тейяр.

Не трудно указать на методологическую ошибку Шардена. Он приписал Богу эволюционный способ творения, и сам же заметил, что в этом «способе» содержится «зло, неотделимое от мiра» и «первородный грех». Но если признать, что Сотворение было осуществлено не эволюционным способом, а так, как написано в Книге Бытия, то эта богословская проблема упраздняется сама собой.

Приняв диавольское учение эволюционизма, Тейяр осознавал, что отъединил себя от христианской богословской традиции. Не удивительно при этом, что он не смог найти себе ни одного единомышленника среди Святых, служивших Богу – Творцу неба и земли.

Тейяр, именующий себя христианином (!!!), признавал зло неизбежным во вселенной, поскольку он считал акт Творения «недостаточным». Шарден объяснял «недостаточностью акта творения» все несовершенства и неустройства современного мiра. Церковь же традиционно объясняет это последствиями грехопадения. Тейяр, фактически отрицая грехопадение, всё мiровое зло вынужден был относить к Богу.

Эволюционистское сознание Шардена заставило его распространить на первозданный райский мiр наблюдающееся ныне падшее состояние вселенной с царящими в ней злом, страданием и смертью. Но в этом заключается хула на Творца. Этим умаляется Его мудрость, благость, всемогущество. Этим предаётся поруганию совершенство Его творения.

В отсутствии чёткого осознания границы между нынешним падшим и первозданным нетленным состояниями мiра заключается одно из главных догматических заблуждений Тейяра.

Между прочим, если Адам не согрешил, то Бог не может быть назван справедливым. За что же Он наказал ни в чем не повинного человека, да ещё таким сильным средством, как проклятие земли: Проклята земля в делех твоих (Быт. 3:17)? Почему Бог позволил смерти властвовать над человеческим родом? Зачем сказал: Земля еси и в землю отъидеши (Быт. 3:19)?

Как для пантеиста, для Тейяра всё в мiре, и доброе, и злое, происходит в «Боге», отождествляющемся с эволюционирующим творением. Всё естественно, всё «от Бога», включая зло и грех: «Мы вынуждены, – пишет Шарден, – размышлять о феномене падения для того, чтобы понять, как можно постичь и представить себе его в виде не конкретного явления, но общего условия, воздействующего на всю историю целиком» [29, с. 222].

Странно слышать от священника слова о грехопадении как о «не конкретном явлении». Неужели отец Тейяр именно такие не совершённые никем и никогда «грехи» был «вынужден» отпускать своим исповедникам в таинстве покаяния? Любой грех (и Адамов грех – в частности) – это, прежде всего, конкретный поступок, либо слово, либо мысль, а вовсе не воздействующие на что-то «общее условие». Апостол, во всяком случае, писал о грехах в их конкретном проявлении: И аще грехи сотворил есть, отпустятся ему. Исповедайте убо друг другу согрешения и молитеся друг за друга (Иак. 5:15–16).

Про совершение первородного греха Адамом нам также известно от апостола: Единем человеком грех в мiр вниде, и грехом смерть (Рим. 5, 12).

Блаженный Феофил акт Болгарский поясняет: «Грех и смерть вошли в мiр через одного человека Адама, и опять же одним человеком, Христом, устранены» [27, с. 34].

Тейяр оригинально «решил» метафизическую задачу о появлении в мiре зла. Поскольку «не было» конкретного грехопадения, нет нужды искать и кого-то «виновного»: «Происхождение зла во вселенной с эволюционирующей структурой не вызывает уже таких трудностей (и уже не требует таких объяснений), как в статичной, изначально совершенной вселенной. Отныне разуму не нужно больше подозревать и искать «виновного». Разве физические и моральные возмущения не зарождаются спонтанно в организующейся системе все то время, пока указанная система совершенно не организуется?» [29, с. 193].

Такую точку зрения можно считать оправданием и узаконением зла как метафизической нормы. Тейяр призывал «не искать виновного». Зло естественно, изначально и вечно. Его происхождение «не вызывает трудностей» и «не требует объяснений». Фактически зло перестаёт быть злом: «В процессе развёртывающегося во времени творения зло неизбежно» [29, с. 171].

Шарден придал злу в мiровом масштабе статус неизбежности, узаконил его, объявил нормой. При этом он был убеждён, что таким образом снимает проблему: «Проблема (интеллектуальная) зла исчезает, поскольку с этой точки зрения (которую выражает Тейяр – прот. К.Б.) физические страдания и нравственные заблуждения неизбежно включаются в мiр в силу не какой-то недостаточности акта творения, но самой структуры разделённого бытия (т.е. как статистически неизбежный побочный продукт объединения множественности)» [29, с. 227, выделено автором].

Итак, в зле и грехе виноват даже не диавол, и тем более не Адам, а «статистика», «закон больших чисел», «множественность» факторов, слагающих сложную систему. И Бог бессилен исправить такое положение вещей без помощи эволюции!

Тейяр считал, что ему удалось впервые разрешить проблему зла: «Проблема зла, неразрешимая для статической Вселенной (то есть космоса), не возникает, когда речь идёт о развивающейся (множественной) Вселенной, то есть космогенезе» [29, с. 227].

Итак, проблема зла «не возникает»! Зло узаконивается Тейяром как «статистически неизбежная» и неотъемлемая часть нашего бытия, изначальная и вечная. Протоиерей Александр Мень так передаёт смысл этого учения Тейяра. «Для него зло – это, прежде всего естественный продукт «игры больших чисел». Это зло беспорядка и неудач, продукт разложения, сопровождающего жизнь. Одним словом, оно оказывается чем-то естественным и неизбежным» [20, с. XX]. С такой оценкой тейярдизма следует вполне согласиться.

Но принять такое учение православному человеку невозможно.

Изложенная точка зрения ни в каком смысле не может быть названа христианской. Здесь пантеизм Тейяра настолько мощно просвечивается сквозь псевдохристианскую фразеологию его учения, что полностью аннулирует её. Концепция Тейяра сводится к следующему. Поскольку зло изначально, то никогда не было совершенного состояния мiра, про который Творец мог бы по справедливости сказать: Се добра зело (Быт. 1, 31). Поскольку зло было прежде человека, то Адам никогда не знал безгрешного райского состояния. Мiр никогда не претерпевал катастрофы в результате грехопадения, поскольку никакого грехопадения не было, а была лишь вечная «божественная» эволюция.

«Христианин» Тейяр, много писавший на эту тему, умудрился ни одного слова не сказать о существовании диавола.

В предисловии к книге Тейяра де Шардена протоиерей А. Мень пишет: «С возникновением человека наряду с биосферой появляется ноосфера. По мнению Тейяра, она не может остановиться в своём развитии, ибо она есть часть эволюции» [20, с. ХХ]. Отец Александр поясняет: «Подобно тому, как слияние одноклеточных животных в организм⁹ было началом дальнейшего прогресса, так и духовное объединение человечества ведёт его к Сверхжизни и Сверхчеловечеству... Тейяр верит в то, что все развитие науки, техники, социальных систем ведёт к этой высшей духовной точке» [20, с. ХХ–ХХI].

Действительно, вера Тейяра в эволюцию включает в себя ожидание или, лучше сказать, чаяние нового состояния мiра – сферы разума. Это не сформировавшееся пока (но формирующееся) образование должно иметь вселенский масштаб и объединять в одном духовном слиянии всех людей в их соборной полноте.

Сам Тейяр писал с увлечением: «В прошлом во главе животной жизни стоял человеческий индивид, обладавший высочайшей сложностью и превосходной центральностью своейнервной системы. А в будущем во главе гоминизированной жизни окажется ожидаемое образование высшего сообщества (неизвестного ещё на Земле типа), в котором все человеческие индивиды окажутся одновременно завершёнными и обобщёнными» [29, с. 186].

Итак, описывается некий эволюционный процесс, названный «ноогенезом», который неизбежно приведёт мiр к новому высшему состоянию разума – «точке Омега». Человек – не вершина эволюции, а её этап, необходимый для возникновения «ноосферы». Процесс этот имеет определённую направленность и протекает вполне «объективно». На пути создания ноосферы могут возникать лишь какие-нибудь временные помехи и трудности, но в целом – движение это предопределено и неостановимо. «В Омеге суммируется и собирается в своём совершенстве и в своей целостности большое количество сознания, постепенно выделяемого на Земле ноогенезом. Это уже установлено» [30, с. 206].

Главной особенностью тейярдизма является то, что учение о ноосфере в нём имеет не только научный, но ярко выраженный религиозный характер. Тейяр говорил о ноосфере как о спасительной для человечества цели, как о Царстве Христовом.

Для Шардена, как мы убедились выше, эволюция имеет божественные качества и проявления. «Эволюционное творение», «эволюционное искупление» ... Сама эволюция неотделима от всех проявлений «Бога» поскольку тейяровский «Бог» действовал и действует исключительно посредством эволюции.

Как верно заметил один эволюционист-материалист, считающий «прогрессивным» отрицание учения о Сотворении, «в ноосферных идеях Тейяра с самого начала их формирования содержатся столь важные прогрессивные компоненты, как отрицание креационизма, в том числе и применительно к происхождению человека и, следовательно, ноосферы» [25, с. 34]. Здесь под «креационизмом» подразумевается вера в Сотворение.

Так, с одной стороны, Тейяр отрицал Сотворение и этим сближался с безбожниками-атеистами. С другой стороны, Шарден признавал «Бога» (не библейского Творца!), и все проявления своего «Бога» он старался описывать в христианских терминах – но при этом использовал их в своём оригинальном извращённом эволюционистском смысле.

Вера Тейяра в эволюцию предусматривала оптимистический сценарий будущего: духовное, политическое, культурное и научно-техническое объединение людей выведет человечество и всю вселенную на новый виток эволюционного развития.

Для Тейяра была очевидна неизбежность этого мiрового процесса, который он воспринимал как вполне позитивный. Участие в нём и посильное содействие ему он считал наиболее достойным делом для всякого человека доброй воли: «Содействие всеобщей космической эволюции – это единственное сознательное действие нашей воли, которая адекватно может выразить нашу преданность эволюционному и вселенскому Христу» [цит. по: 23, с. 373].

Итак, «содействие» эволюции в деле создания ноосферы – это путь ко Христу. Мало того – это «единственный» способ выразить Ему свою верность и «преданность»!

Под «Христом» в контексте трактатов Тейяра следует понимать, как мы отмечали выше, не евангельского Господа Иисуса, а именно «эволюционного Христа». С церковным святоотеческим учением эти мысли вступают в очевидное (и очередное) противоречие, но в тейярдизме они выстраиваются в некую своеобразную целостную картину. Эволюция по Тейяру – это процесс, который включает в себя «построение космического тела Христа, в котором всё сущее соединяется с Богом» [цит. по: 23, с. 370].

Таким богочеловеческим созиданием духовного тела «эволюционного Христа» и является ноосфера. Появление и развитие ноосферы предопределено самим процессом эволюции, является неизбежным и неотвратимым. Академик В.И. Вернадский рассматривал ноосферу несколько иначе – как геологический фактор объективного перехода биосферы на «психический» уровень развития [5]. Для Тейяра же ноосфера была, прежде всего, делом Божественного домостроительства.

Ноосфера в тейярдизме сливается с Царством Божьим, и прогресс (как в духовно-нравственном, так и научно-техническом смыслах) ведёт к этой желанной цели: «Человеческий прогресс и Царство Божие не только, я бы сказал, не противоречат друг другу – эти две притягательные силы могут взаимно выравниваться, не повреждая друг друга, – но их иерархизированное совпадение вот-вот станет источником христианского возрождения, биологический час которого, по-видимому, уже пробил» [29, с. 192].

Тейяр пишет про постоянно ускоряющийся процесс «социализации», который в будущем должен привести к рождению единой планетарной человеческой семьи. Это единство будет созидаться по пути совершенствования как общечеловеческого, так и индивидуального сознания. В ноосфере всё больше возрастает преобладание над материальным духовного элемента. Общечеловеческая культура централизуется и объединяется, впитывая в себя племенные, национальные и континентальные культуры.

Тейяр провозглашал единство всех религий: «Все религии сходятся в одной точке – во вселенском Христе, кто исчерпывающим образом удовлетворяет их чаяния: это, на мой взгляд, единственно возможное обращение мiра, единственно мыслимая форма религии будущего» [цит. по: 23, с. 371].

Если бы Тейяр не призывал так откровенно к экуменическому объединению всех вероисповеданий в одну «религию будущего», его учение все равно следовало бы признать антихристовым. Само стремление к слиянию с «эволюционным Христом» уже должно настораживать людей, исповедующих Христа не «эволюционного», а евангельского.

Но говорить о том, что все религии сходятся в одной точке, и называть эту точку «вселенским Христом» недопустимо. Несомненно, здесь речь идёт о религии антихриста, о его глобальном объединении всех в единый экономический, политический и религиозный союз.

Проповедуя подобные идеи, Тейяр сам встал на позицию антихриста. Верно охарактеризовал его иеромонах Серафим (Роуз): «Он является пророком антихриста» [23, с. 337].

При этом Шарден в своей научно-богословской риторике непрестанно говорил о предметах божественных, избегая упоминания о сатане и апокалиптической опасности. Над ноосферой, согласно Тейяру, находится более высокая реальность, называемая им в различных контекстах целым рядом имён: «точка Омега», «Царство Божие», «Плерома» и др.

Иерей Евгений Струговщиков уточняет: «Царство Божие... открывается, по Тейяру, лишь при достижении творением крайней степени своей сложности. Точка Омега подразумевает слияние без поглощения, единение без смешения» [26, с. 179].

К «вершине антропогенеза» тейярдизм подводит человечество спокойно и без потрясений. Точка Омега, «откуда надлежит сиять Христу», ждёт нас... «Точка Омега науки и Христос откровения совпадают материально в своей природе «универсальных центров«» [29, с. 188].

Один западный автор в этой связи резонно заметил: «Я не уверен, что существует точка Омега науки, но я убеждён, что в Евангелии Иисус из Назарета – нечто совсем иное, чем конкретное ядро Христа – Омеги. Этой новоявленной функции Христа недостаёт величия и благородства; но она, тем не менее, отличается от прежней. Мы же чувствуем себя как будто перед пустой могилой: нас лишили нашего Господа, и мы не знаем, куда его поместили» [цит. по: 26, с. 211].

С этой мыслью православному христианину трудно не согласиться. Тейяр предложил нам вместо Христа какого-то садовника-»вертоградаря» (Ин. 20:15–16), которому невозможно поклониться как Богу – Спасителю и Судье. Мы не узнаём в «эволюционном Христе» евангельского Христа. Иисусова могила пуста, а Христа в тейярдизме нет. Под именем же Господа в учении Тейяра предлагается некто иной, лишь отчасти на Него похожий. Этот иной, «эволюционный Христос», целиком принадлежит мiру сему. В нём легко узнается антихрист, которого Шарден и объявил Целью эволюции ноосферы, «Омегой».

Эсхатология в тейярдизме не имеет христианского завершения, согласно которому должен явиться Христос, поражающий антихриста духом уст Своих (2Сол. 2:8).

Никакой Христос не явится, поскольку «эволюционный Христос» и есть евангельский антихрист, который не станет уничтожать сам себя. Недаром же сказано: Если сатана восстал на самого себя и разделился, не может устоять, но пришел конец его (Мк. 3:26). Честь Сына Божия в тейярдизме отдана антихристу, который благополучно строит своё глобальное царство – ноосферу. По этой причине никакого апокалиптического сюжета с введением «ещё одного» антихриста Шарден не предлагал. Его учение оптимистично: прихода антихриста не будет! Но обратной стороной этого оптимизма является замена Истинного Христа на антихриста.

В католической среде первой половины ХХ века модернистские идеи Тейяра де Шардена были встречены резким сопротивлением. При жизни автора они воспринимались как неслыханные и еретические.

В 1926 году руководство Общества иезуитов, членом которого был Тейяр, запретило ему чтение лекций в Парижском Католическом институте. Запретили ему также публиковать любые работы, кроме естественнонаучных. «Но это лишь добавило популярности как идеям Шардена, так и их автору, закрепив за ним образ страдальца, гонимого инквизиторами за истину» [7, с. 41].

В 1927 году руководители Ордена запретили ему заниматься богословием и потребовали «делать лишь то, что относится к естественным наукам» [26, с. 21]. В том же году Ватикан запретил публикацию книги «Божественная среда», причём одним из критических замечаний было указание на «неясную у Тейяра интерпретацию смысла Креста» [там же].

В довоенные годы Общество иезуитов не раз запрещало Шардену публиковать свои богословские мысли как еретические. В 1941 году Ватикан наложил запрет на публикацию его книги «Феномен человека». Конфликт длился до конца жизни Тейяра. Несколько раз он подавал прошение о разрешении напечатать этот свой главный труд и всякий раз получал отказ.

В 1947 году Тейяр засвидетельствовал: «Я получил уведомление от генерала Общества из Рима, запрещающего мне, со всеми принятыми формальностями, что-либо ещё публиковать по вопросам философии и богословия» [цит. по: 26, с. 26].

В 1950 году папой Пием XII была опубликована энциклика "Humani generis», осуждавшая тейяровскую теорию полигенизма. В том же году Ватикан отказал ему в публикации книги «Зоологическая группа человека», в которой цензоры усмотрели «выход за пределы науки» [там же, с. 27].

Таким образом, при жизни Тейяра де Шардена его богословские мысли были оценены в католической церкви как еретические, а его книги неоднократно были запрещены к публикации.

Сам Тейяр ясно осознавал, что с точки зрения христианской традиции он воспринимается как еретик, но это ничуть не сдерживало его: «Как могу я остановиться, не изменив при этом моему долгу перед Богом и перед людьми? Я решил продолжать свой труд по-прежнему, будучи уверенным в правоте своего дела. Знаю, что так говорили и еретики. Но их целью не было возвеличить Христа превыше всего» [цит. по: 26, с. 27].

Налицо осознанный обеими сторонами конфликт между мыслителем и поместной римской церковью, осуждающей его идеи как чуждые христианской традиции.

Кто был прав, и как в подобной ситуации следует действовать? Заблуждаться ведь может и одиночка, и большинство церковной общественности, и, равно с тем, обе дискутирующие стороны.

Критерий правильности в богословских спорах существует один – верность хранимому в Церкви Божественному Откровению, выраженному в Священном Писании и Предании Святых Отцов.

Если применить этот критерий к Тейяру, то окажется, что он был абсолютно неправ. Осознавая, что предлагает мысли, противные официальной доктрине своей поместной церкви, он не предпринял попытки найти обоснование своей позиции в святоотеческом Предании. Тейяр руководствовался иным мотивом – «я решил» даже если «так говорили еретики». Он проявил бы радение об Истине, если бы постарался представить в свою защиту аргументы от Святых Отцов. Но таковых не нашлось по двум причинам: во-первых, автор не очень стремился их обнаружить, а во-вторых, соборное мнение учителей апостольской Церкви действительно не разделяет еретических мыслей Тейяра.

Критика тейярдизма не прекратилась на Западе и после смерти Шардена, случившейся в 1955 году. Приведём некоторые канонические постановления Ватикана.

6 декабря 1957 года Конгрегация священной канцелярии (Санта Оффициум) предписала изъять книги Тейяра из библиотек католических духовных семинарий и религиозных учреждений, а также запретила перевод его работ на другие языки.

В 1959 году Папская богословская академия в своём журнале «Divinitas» опубликовала мнение о Тейяре, согласно которому он «ничего не понимает в богословии, что он хаотически втащил естественнонаучные формы мышления и понятия в богословие и тем самым дал повод верующим к опасному соблазну» [там же].

В 1961 году Конгрегация священной канцелярии охарактеризовала учение Тейяра как противоречащее основам католического богословия. Епископат, церковное руководство, ректоры католических учебных заведений призывались защищать души пасомых и учащихся от опасности, содержащейся в учении Тейяра.

30 июня 1962 года та же Конгрегация осудила «тягостные ошибки» тейярдизма. На следующий же день были указаны

конкретные пункты учения Тейяра, «оскорбляющие католическую доктрину»:

его эволюционистская концепция творения;

его концепция отношений между мiром и Богом;

его концепция Христа, появляющегося в конце эволюции;

его концепция Сотворения, Воплощения и Искупления, ибо «он не делает ясного различия между естественным и сверхъестественным»;

его концепция взаимоотношений между духом и материей;

его концепция греха.

В заключение был назван главный упрёк, адресуемый Тейяру, который состоит в том, что он «в некотором роде натурализует сверхъестественное... отводит мiру после Бога слишком высокое место, придавая ему слишком большое значение» [там же].

В сентябре 1963 года Конгрегация священной канцелярии добилась от церковных властей Рима запрета выставлять и продавать в католических книжных магазинах труды Тейяра и работы, посвященные его творчеству, так как эти сочинения «содержат двусмысленные положения и ошибки в областях философии и религии, затрагивающих христианские идеи» [там же].

На II Ватиканском соборе завязался открытый спор между противниками тейярдизма во главе с итальянским кардиналом Руффини, французским монахом Доном Прю и группой сторонников идей Тейяра.

В апреле 1966 года кардинал Альфредо Оттавиани (Alfredo Ottaviani) в письме к католическим епископам осудил тейярдизм «за пересмотр догматики в свете историзма» и тейяровскую интерпретацию первородного греха.

Середина 1960-х годов ознаменовалась критикой Тейяра директором Папского института средневековых исследований Этьеном Жильсоном (Etienne Gilson), философом Жаком Маритеном (Jacques Maritain) и некоторыми авторами – иезуитами [см. 26, сс. 29–30]. Антиэволюционистские публикации, содержащие богословскую критику тейярдизма, не прекращаются в среде католиков-традиционалистов до сегодняшнего дня.

Православная оценка тейярдизма, без сомнения, должна проводиться исключительно на основании догматического учения нашей Церкви. Мнение западных теологов не может считаться окончательным приговором – хотя, по совести говоря, с упомянутой критикой Тейяра со стороны его собратьев-католиков трудно не согласиться.

К настоящему времени курс римской церкви заметно изменился, так что идеи Тейяра получили на Западе широкое распространение именно благодаря поддержке Ватикана. Запрещённые при жизни автора книги Шардена теперь опубликованы на многих языках, в том числе и на русском.

Только стал ли он от этого ближе к традиции святоотеческого Православия?

Иеромонах Серафим (Роуз) справедливо указал на то, что «эволюционное учение о человеческой природе, рассматривающее падшую человеческую природу с позиций «здравого смысла», есть учение римо-католическое, а не православное» [24, с. 497]. В другой своей работе о. Серафим отмечал: «Эволюционная философия Тейяра де Шардена, строго говоря, является продуктом смешения современной философии и римского католицизма» [23, с. 378].

Вот значение, которое выделяет Тейяр католической церкви: «Вне католицизма многие отдельные лица, несомненно, знают и любят Христа... Но эти отдельные личности не объединены в единое, наделённое разумом тело, жизненно отзывающееся как организованное целое на совместное воздействие Христа и человечества... Не только по праву, но и на деле лишь в католицизме продолжают зарождаться новые учения – и вообще возникать новые взгляды, которые благодаря непрекращающемуся синтезу старой веры и вновь возникающих в человеческом сознании идей, подготавливают вокруг нас приход христианского гуманизма... Если христианство действительно предназначено, согласно его исповеданию и чувствам, стать религией завтрашнего дня, то лишь включившись в живую и организованную направленность римского католицизма оно может надеяться померяться силами с великими современными гуманитарными учениями и вобрать их в себя» [29, сс. 212–213].

Итак, католицизм имеет преимущество перед всеми конфессиями: не только «по праву», но и «на деле». Все остальные христианские деноминации, включая поместные Православные Церкви, способны достичь чего-либо достойного, «лишь» включившись в направленность «римского католицизма».

Один из почитателей Тейяра так выражает эту его позицию: «Если христианству... действительно суждено стать религией будущего, то существует только один путь, по которому оно может надеяться подняться до сегодняшних великих направлений мысли человечества и ассимилировать их; этот путь проходит по оси, живой и органической, его католичности, центр которого находится в Риме» [цит. по: 23, с. 371].

Экуменизм, в католическом понимании этого слова, мыслится как объединение различных религиозных течений под главенством римского понтифика. Для Ватикана характерно стремление «вобрать в себя» всех верующих, присоединить их к Риму и подчинить папе.

Тейяр всегда оставался верным католической традиции и считал свою поместную церковь единственным подлинно совершенным выражением христианства: «Я вижу именно в этом Римском Древе, во всей его целостности, ожидаемое преображение человечества» [цит. по: 26, с. 169].

Остальные поместные церкви (а, следовательно, весь Православный мiр!) оцениваются Тейяром как боковые и бесперспективные ветви эволюции. Для него католическая церковь – не просто одна из конфессий, но живая эволюционная «фила»,¹⁰ развивающееся сознание человечества. Священник Евгений Струговщиков так передаёт экклесиологическое представление Тейяра: «Фила, являющая собой эволюционную ось, а не боковую ветвь космо- и христогенеза. Непогрешимость церкви поэтому обозначает не узурпацию этого качества группой людей, а являет собой выражение своего осевого положения в конусе эволюции» [26, с. 169].

На это положение стоит обратить особое внимание. Здесь Тейяр предложил «научное» эволюционистское «обоснование» еретической экклесиологии римского католицизма!¹¹ Оказывается, все притязания Рима на духовное первенство и «непогрешимость» оправданы его «осевым положением в конусе эволюции».

Благодаря Тейяру многовековые голословные претензии папистов, наконец-то, обрели неожиданный «фундамент». Не в этом ли заключается причина того, что, несмотря на своё откровенно еретическое содержание, эволюционизм был принят Ватиканом как составная часть официальной вероучительной доктрины?

«Ось эволюции Тейяр видит в Римской Церкви. Только Церковь сосредотачивает в себе перспективы дальнейшего развития творения» [26, с. 169]. Поэтому без унии с папой никому не спастись.

Такая апология католицизма весьма примечательна. Верно писал о. Серафим (Роуз): «В среде римского католицизма тейярдизм оказывается новым «откровением"» [23, с. 379].

Нам представляется, что тейярдизм не мог возникнуть ни на почве православной традиции, ни в среде протестантской.

Православная экклесиология сводится к тому, что любая поместная Церковь, имеющая апостольское иерархическое преемство, содержит в себе всю полноту спасительной Христовой благодати. Таким образом, каждая поместная Православная Церковь тождественна первоначальной иерусалимской Церкви, образованной Сошествием Святого Духа на апостолов в день Пятидесятницы (Деян. 2:1–4), и всегда тождественна сама себе. Поэтому Церковь не может никуда «эволюционировать». Всякая Православная Церковь, чуждая еретических учений, является Христовой Невестой (Откр. 21:9) и потому не имеет необходимости никакого внешнего восполнения ничем и никем, кроме своего Господа, всегда присутствующего в ней (см. Мф. 18:20). Каждая Поместная Церковь пребывает самодостаточной, поскольку имеет в себе полноту Христову¹². Отметим, что православная экклесиология в принципе рассматривает Церковь как Божественное (а не человеческое) учреждение, и потому Церковь по своей природе не подвержена эволюционным изменениям.

Протестантская экуменическая экклесиология, выраженная в известной еретической «теории ветвей», говорит об «эволюции Церкви», некогда единой, но якобы разделившейся на множество сект, каждая из которых утеряла первоначальную апостольскую полноту, но при этом всякая такая «церковь» содержит свою частично сохранённую в ней «истину». В случае объединения таких конфессиональных деноминаций, эти «истины» могут складываться и восстанавливаться в более полном объёме. «Польза» от экуменического объединения, в протестантском понимании его смысла, заключается во взаимном «обогащении» церквей, потерявших полноту Божественной Истины.

Иная, отличная как от православной, так и от протестантской, экклесиология содержится в католицизме. Под церковью в собственном смысле понимается иерархическая структура, во главе которой стоит папа римский. Римская поместная церковь неправильно трактует евангельское обетование Спасителя: Ты еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей, и дам ти ключи Царства Небесного, и еже аще свяжеши на земли, будет связано на небесех, и еже аще разрешиши на земли, будет разрешено на небесех (Мф. 16:18–19). Латиняне относят эти слова к личности первоверховного апостола Петра, а не к его вере. Более того, Рим объявляется единственным местом, где якобы реализуются эти слова Господа Иисуса Христа. Делается совершенно помрачительный вывод о том, что вне общения с римской поместной церковью (и её предстоятелем – папой) христианам нет спасения. Римская церковь воспринимается как ствол, от которого должны брать начало все поместные христианские церкви.

Этим объясняется, в частности, политика Ватикана, стремящаяся любой ценой и любыми средствами («Цель оправдывает средства» – девиз ордена иезуитов, к которому, между прочим, принадлежал и Тейяр де Шарден) добиться от всех «схизматиков» (ради их спасения!) признания папы римского главой вселенской Христовой Церкви. Подчеркнём, что речь идёт не просто о приоритете чести. Римский епископ, согласно 3-му каноническому Правилу II Вселенского Собора, и так пользуется правом первенствующей чести.

Католическая экклесиология вполне еретична. В частности, она ставит обязательным условием спасения связь с римской церковью. И вот Тейяр де Шарден, впервые со времени Великой схизмы 1054 года, дал аргументированное научно-богословское «обоснование» папским притязаниям: связь с Римом, якобы, «необходима» всем христианам, потому что именно римская поместная церковь является центральным стволом духовной эволюции мiра!

Не этим ли следует объяснить заметную симпатию к католицизму большинства «православных эволюционистов»?

Подводя итог сказанному в части III нашей книги, отметим, что практически по всем догматическим вопросам – о Сотворении, грехопадении, антропологии, христологии, учении о воскресении мёртвых и Страшном Суде, о Церкви и другим – «христианский эволюционизм» Тейяра де Шардена коренным образом расходится с традиционным святоотеческим учением. Тейярдизм представляет собой конгломерат еретических, вполне антицерковных представлений.

Остаётся только удивляться, что, несмотря на обилие серьёзных догматических отступлений от святоотеческого учения, пантеист Тейяр де Шарден всё ещё именуется иногда «христианским богословом». Если разобраться в тех искажениях, которые он привносит в привычные евангельские слова и в учение Церкви о Спасителе, то станет ясно, что за его переосмыслением христианства открывается поистине адская бездна.

Верно отметил иеромонах Серафим (Роуз): «В тейярдизме римский католицизм опустился до самых глубин бесчестия в отношении истинного учения Церкви Христовой. То, что названо в этой философии «Христом», является в точности тем, что Православная Церковь называет антихристом: пришествие лжехриста, который обещает человечеству «духовное» царство мiра сего. В этой философии понятие и чувство мiра иного, что как раз и отличает христиан от других людей, абсолютно утрачено» [23, с. 379].

Вопрос, решаемый дарвинизмом, неизмеримо важнее и всего имущества, и всех благ, и жизни не только каждого из нас в отдельности, но жизни всех нас и всего нашего потомства в совокупности...

Считаю должным и возможным выразить своё убеждение, что из всех мiровоззрений Дарвинов взгляд на природу есть наименее эстетический.

Н.Я. Данилевский.

«Дарвинизм. Критическое исследование» [1, сс. 59, 907].

Кинокритика – совершенно незнакомый мне творческий жанр. Я никогда не писал (и даже почти не читал) рецензий на произведения искусства. Я – неискушённый кинозритель, не слежу за премьерами, по причине большой занятости бываю в кинотеатрах далеко не каждый месяц и крайне редко имею желание повторно насладиться увиденными фильмами.

«Солнечный удар» Никиты Михалкова мне удалось посмотреть лишь через три года после выхода картины. Сразу возникло намерение пересмотреть его снова и взяться за перо.

Не про всякое художественное произведение можно сказать, «о чём» оно. О чём «Джоконда» Леонардо да Винчи? О чём Первый концерт Сергея Рахманинова? О чём «Война и мiр» Льва Толстого? Не отвечать же на эти глубокомысленные вопросы банально: «об улыбке девушки», «о чувствах композитора», «о войне и мiре».

О чём фильм Михалкова? О бесславном завершении Гражданской войны? О благодушии коварно обманутых сотен и тысяч белых офицеров? О «реке жизни» с её излучинами и пристанями, предоставляющей пассажирам парохода массу развлечений и милых забав (шезлонги, рояль, роскошный ужин в ресторане, выступление иллюзиониста, романтическое увлечение), но приводящей к ужасающей трагедии – потоплению в морской пучине в конце путешествия?..

Моё мнение такое: картина Никиты Сергеевича Михалкова «Солнечный удар» описывает языком киноискусства сущность эволюционного учения Чарльза Дарвина и показывает, к чему привело его распространение в дореволюционной России.

В фильме звучит многократно повторяющийся рефрен: «Как это всё случилось?», «С чего всё началось?» Он-то и является подсказкой к ответу на вопрос о содержании картины.

Всё началось с проникновения той идеологии, которая представлена в трактате:

"Чарльзъ Дарвинъ

Происхожденiе видовъ

въ царствахъ животномъ и растительномъ

путемъ естественнаго подбора

Переводъ съ ангшйскаго С.А. Рачинскаго».

Вырванный из книги титульный лист с этой надписью мы видим в одной из ключевых (если не самой ключевой) сцен фильма. Кто смотрел картину, конечно, помнит, какой предмет был завёрнут в этот книжный лист. Но гораздо важнее этих карманных часов красноречивые слова на помятой бумаге. В них и разгадка сложного сюжета, и ответ на вопрос: «Как это всё случилось?»

***

О «теории» эволюции (в её поддержку или опровержение) принято говорить языком философии, языком науки, языком богословия. Однако кроме Н.С. Михалкова не нашлось ни одного зрелого художника, который смог бы поставить и осветить эту тему языком искусства, в частности, языком кино.

Тема же эта чрезвычайно важна потому, что эволюционистское мiровоззрение за последние десятилетия проникло в сознание большинства современных людей, в том числе в сознание большинства писателей, артистов, режиссёров, художественных критиков и представителей других творческих профессий. Сомнений в истинности дарвиновского учения не высказывает вслух никто. Это не принято. Зато по любому поводу и без всякого повода, в репликах и диалогах, от автора, от лица главного героя и от эпизодических персонажей мы практически во всех романах и фильмах встречаем примеры эволюционистского мышления.

Таким образом, современное искусство, часто помимо осознанного намерения авторов и исполнителей, стало проводником эволюционистской идеологии. Уже не наука и философия, требующие определённого умственного напряжения, но беллетристика и кино, рассчитанные на массового читателя и зрителя, утверждают обывателя в мнимой истине эволюционизма.

Есть, конечно, фильмы, специально посвящённые этой тематике. Так, большим спросом у телезрителей пользуются познавательные программы, в которых под видом «документальных фильмов» показывают, как «на самом деле» жили рептилии в юрском и меловом периодах. Как они друг на друга охотились, как размножались, как под действием «закона эволюции» превращались из одного вида в другой... Мало кто из доверчивых зрителей осознаёт, что подобные увлекательные передачи не имеют никакого отношения к историческим реалиям, но на 100% являются режиссёрским вымыслом и должны быть отнесены к жанру научно-фантастического кино.

Встречаются, по большей мере протестантские, научно-популярные фильмы креационистского содержания. Однако, к сожалению, их художественная ценность невелика.

В отличие от безыскусных заказных «просветительских» фильмов, Н.С. Михалков предложил зрителю вполне художественное решение проблемы на высшем мастерском уровне. В кинообразах показано метафизическое различие между мiровоззрениями христианским и социал-дарвинистским.

В самом начале фильма добровольно сложившие оружие и снявшие с себя погоны белые офицеры обсуждают возможность сделать общий групповой фотоснимок с красноармейцами и их большевистским руководством. Некоторые хотят, чтобы на фотографии были запечатлены «и они, и мы, и все». Звучит пафосное предложение назвать этот сюжет: «Апофеоз примирения».

«Примирения» кого с кем – жертв с палачами?! С теми, кто поставил своей целью их безжалостное и окончательное истребление? Лишь после того, как большевистское начальство не удостоит их «чести» совместного фотографирования, в одной из последних сцен фильма униженные узники сделают фотографический снимок «для себя» («Ведь нам же разрешили!»). Завершается фильм тем, что увековеченных на фотокарточке офицеров погрузили в трюм баржи и утопили в море. Вот и весь «апофеоз примирения».

Зададимся вопросом: кто главный герой фильма?

Вероятно, большинство зрителей скажут, что это «господин поручик», он же «господин капитан», которого сыграл Мартинс Калита. Он является участником всех событий в обоих исторических срезах фильма: и «при погонах», и «со срезанными погонами». Его чувствами, его мыслями и воспоминаниями мы воспринимаем развитие сюжета.

Мы видим мiр также глазами «главной героини» (обаятельная актриса Виктория Соловьёва). Конечно, это не «просто попутчица» (как называет её одна экзальтированная дама). Она в самом начале приметила в капитанский бинокль «главного героя» с палубы парохода «Летучий». В конце фильма прекрасная незнакомка из туманной дымки на той же палубе вновь смотрит в тот же бинокль. Это она вскружила голову поручику. Это она ради того, на кого «положила глаз», упросила капитана вернуть отчаливший от берега корабль (такое, как говорится, бывает только в кино). Это она пением и игрой на фортепиано спровоцировала высадку с парохода с поручиком «на первой же пристани». Это она была инициативна во всём (даже в том, в чём обычно благовоспитанные барышни бывают пассивны). Она бесследно исчезла, когда захотела. Именно она (не забудем об этом!) выкрала у поручика крестик. Она была назначена «свидетельницей» его решительности и наивной доверчивости, граничащей с глупостью.

Но точно ли эта пара – главные герои? Мы даже не знаем их имён. А как установить связь с человеком, «если не знаешь ни имени, ни фамилии, ни адреса, ни города – ничего, когда не знаешь»?

Характерным для Библии стилем является сознательное замалчивание имён тех персонажей, которые не наследуют Царство Небесное. В Ветхом Завете памятен пример превратившейся в соляной столб жены Лота (Быт. 19:26). В семинарском фольклоре бытует забавная присказка о том, будто невыполнимой является заповедь: «Поминайте жену Лотову» (Лк. 17:32). «Как же, Господи, поминать её – имени не знаем!»

В Новом Завете примечательна притча о богатом и Лазаре (Лк. 16:19–31). Лазарь после смерти попадает на лоно Авраамово, и это подчёркивает то, что имена праведников сохраняются в Божественной памяти навеки. Богатый же оказывается в преисподней, и его имя стирается из памяти Божьей.

Фильм – не о Царстве Небесном. Поэтому имена людей, верных старым идеалам, вычёркиваются не перед лицом Бога, а перед лицом новой социалистической России. И перспективы будущей жизни в своём Отечестве у них нет: «Полагаю, новая орфография на вас не распространяется». Вместе с именами предаются забвению геральдические различия и звания (от звучного дворянского титула остаётся шутовское «Кока»).

Так кто же главный герой киноленты? Разумеется, это комиссар особого отряда Красной армии Георгий Сергеевич, он же славный паренёк Егорий.

Георгий Сергеевич должен быть признан главным и по центральному месту, которое занимает в сюжете, и по духовному значению своей зловещей судьбы. Зловещей, потому что именно на нём проявилось ядовитое действие плодов дарвиновской антихристовой идеологии.

Егорий. Честный добропорядочный мальчик. Чужого не возьмёт, даже рыбы с соседской удочки. Ради того, чтобы вернуть хозяину, по забывчивости, оставленные у него часы, долго гнался за извозчиком до пристани и кричал (по сюжету фильма – не поспел).

Ценит красоту родной природы. Мечтает увидеть море, на что откладывает заработанные деньги, в том числе и монеты, данные поручиком. (Море он пристально рассмотрит в бинокль, когда в конце фильма будет наблюдать за потоплением баржи.)

Грамотен. Стремится к просвещению и самообразованию.

Благочестив. Во все воскресные и праздничные дни прислуживает пономарём в соборном храме. Мы видим его облачённым в стихарь. К обедне не опаздывает, до начала литургии успевает наловить рыбы (в наше время таких расторопных алтарников уже не встретишь).

Короче говоря, Егорий – человек положительный, наделённый богатыми душевными дарованиями (по оценке полковника – «милейший человек»). Христианское добротное воспитание привилось в нём глубоко. После прощания он благоговейно и заботливо благословляет крестным знамением отъезжающую карету поручика.

Церковная закваска направляет ход его мысли даже в то время, когда он попадает в ближайший круг таких ярых ненавистников Православия и России, как начальник политотдела армии «товарищ Землячка» и Бэла Кун. Он решается обратиться с дерзким вопросом:

– Правда ли, что в наших большевистских идеях много общего с христианством?

На что слышит от Розалии Самуиловны Залкинд железный окрик:

– Печальное заблуждение!

Свою мысль Землячка развивает язвительно и по-блоковски афористично, с презрением уничижая противников и не оставляя им шанса на примирение:

– Нечем бороться, так давайте примажемся!.. «В белом венчике из роз впереди Исус Христос».

Мнение Землячки заранее известно. Её ответ предрешён. Классовая борьба до победного конца, с полным беспощадным уничтожением всех врагов – вот что такое «большевистская идея». По Дарвину. В этом же заключается мiровой прогресс и новая фаза развития общества. А кто «враги»? – Да все старорежимные недобитки: офицеры и генералы, казаки и кулаки, попы и купцы, помещики и капиталисты. Да, ещё эти, как их там... ну Царь с Царицей и их детьми (ко времени действия фильма Государь со своим Семейством были расстреляны уже два года назад, однако хочется обратить особое внимание на то, что упоминание о них звучит, и оно не случайно).

Евангельское христианское отношение к мiру совершенно противоположно марксистско-дарвинистскому. Любить ближних и дальних. Перед смертью перебинтовать раненые руки товарищу (хотя тот – убийца и следы на ладонях обличают его грех). Молиться за всех, в том числе за своих врагов. И даже любить врагов. Какое искреннее воодушевление проявляет капитан, узнав Егория в Георгии Сергеевиче! И это – во время приведения в исполнение палачом беззаконного приговора. Даже Христос не радовался, но «всего лишь» молился о Своих распинателях: Отче, отпусти им, не ведают бо что творят (Лк. 23:34)! А здесь – радость, прорывающаяся через окошко иллюминатора. Радость о встрече со злодеем, который ведает, что творит.

Итак, Егорий из симпатичного совестливого паренька превратился в террориста, осуществляющего под видом «классовой борьбы» геноцид своего народа. Пожалуй, к нему в большей степени, чем к жене писателя («не Чехова»), можно отнести афористическую фразу:

– В природе из червяка появляется прекрасная бабочка. Почему у женщин не так?

Почему «не так» вышло у Георгия Сергеевича? Очевидно, что в этом виновны учителя, которые сформировали его сознание в духе эволюционизма. Первым в этом ряду оказался школьный биолог, и далеко не последней – «товарищ Землячка»:

– Мне Ваше мнение очень важно.

А мнение-то человеконенавистническое, антихристово: классовых врагов надо истреблять. И ни в коем случае не жалеть. При этом чудовищные принципы не остались только лозунгами. Георгий Сергеевич стал их непосредственным исполнителем. Собственно, фильм «Солнечный удар» именно об этом.

После захлопывания трюма баржи за вошедшими в него офицерами «товарищ Землячка» довольно потирает руки и, уходя, отдаёт последнее распоряжение:

– Ну что же, Георгий Сергеевич, заканчивайте. Как отправите – доложите.

Кого «отправите»? Куда «отправите»? Сейчас убийца Георгий Сергеевич отправит на тот свет тысячи обманутых военнопленных. Кажется, у профессиональных литературных критиков и искусствоведов это называется «развязка сюжета».

Да, напрасно несчастные жертвы поверили последним словам Розалии Самуиловны:

– Эвакуироваться будете морем. Тихо! Это делается для вашей же безопасности

Социал-дарвинизм – это вовсе не теоретические кабинетные рассуждения. Это – практика массовых убийств. Это – «борьба за существование». Это – реализация принципа «выживание наиболее приспособленного». Это – действие «естественного отбора» посредством физического уничтожения проигравших.

Самая сильная сцена в фильме – когда Георгий Сергеевич наблюдает за потоплением баржи с сотнями ни в чём не повинных людей, крещёных православных христиан. Рука его непроизвольно тянется ко лбу, чтобы перекреститься: «Прими с миром, Господи, и упокой души безвинно убиенных раб Твоих!..» Эти слова не звучат, но передаются немым жестом. Однако тут же комиссар особого отряда вспоминает то, что воспринял от своих учителей, марксистов-дарвинистов: врагов нельзя любить, врагам нельзя сочувствовать, за врагов нельзя даже молиться. Крестное знамение отменяется. Ни к чему оно. Глупый пережиток религиозного прошлого. Рука разжимает троеперстное сложение пальцев и нащупывает козырёк фуражки...

...Вместо несостоявшегося осенения себя крестным знамением на лоб глубоко надвигается красная звезда с серпом и молотом, как видимый знак начертанной на челе печати антихриста. Описать эту сцену словами невозможно. Режиссёру удалось это показать языком кино.

Мы вновь слышим повторяющийся в фильме вопрос: «С чего всё это началось?» Как добродетельный и почтительный ребёнок Егорий превратился в хладнокровного палача? Как могло столь радикально измениться его сознание? Фильм предоставляет ответ на эти вопросы.

Выразительным средством передачи всеобщего прельщения (в традиционном церковном смысле этого слова, по-русски близкого к «обману» или «добровольному самообману») является музыкальное сопровождение фильма. И на пароходе «Летучий», и в городке разливается чарующая мелодия из оперы «Самсон и Далила» Камиля Сен-Санса. Иногда – «за кадром», иногда – в качестве фона, иногда – как главный и непосредственный элемент действия.

Но о чём поёт обворожительная прелестница Далила в своей арии на французском языке? Она просто наводит колдовские чары.

Знакомый сюжет из Ветхого Завета. Могучий непобедимый богатырь, подпавший под обаяние коварной жены, теряет свою силу, захватывается в плен врагами-филистимлянами, порабощается и ослепляется (Суд. 16:19–21). Лишённого глаз Самсона заставляют, подобно скоту, ходить по кругу, приводя в движение тяжёлый мельничный жернов. В этом мрачном символическом круговращении заключается издевательский смысл. Дело в том, что имя библейского героя (по-еврейски – Шимшон) происходит от древнееврейского слова шемеш – «солнце».

Таким образом, «Солнечный удар» можно воспринимать как «удар по Самсону» или даже как «удар, сокрушающий Самсона» – и тогда это будет иметь прямое отношение к России. Нашу Родину справедливо именовать «самой солнечной» державой. Не потому, конечно, будто у нас теплее, чем в иных южных странах, где не бывает снега. Но потому, что, когда в Смоленске солнце садится за горизонт, в Петропавловске-Камчатском встаёт новый рассвет.

Чары Далилы одурманивающим мороком легли на всю русскую жизнь и уготовили могучей необъятной Империи бесславный и унизительный скорый конец. Тысячи боевых офицеров оказались поверженными горсткой большевиков во главе с другой Далилой, Розалией Самуиловной Залкинд:

– А теперь – приятная новость... Отплытие через час.

Но это – последний аккорд в действии злого волшебства. А с чего же всё началось?

Для поручика всё началось именно с Сен-Санса. Он неожиданно вспомнил и даже хрипло прошептал слова из арии Далилы, которую часто напевала его невеста («Как она поёт! Лизанька, невеста моя»). Тут же молодой офицер услышал эту арию в ярком, и звонком исполнении очаровательной незнакомки (чем не Далила?). В скором времени, среди ночи любовники сошли с парохода на берег («Вопрос жизни и смерти!»). «Солнечный удар» оказался ещё и «музыкальным».

На этом завязка сюжета заканчивается, и начинается основная содержательная часть фильма – знакомство и общение поручика с главным героем (о «развязке» фильма мы уже упомянули выше).

Для Егория всё началось несколько раньше. Его духовное растление пошло от учителя биологии. Тот отравился новомодным учением Чарльза Дарвина и идеологический яд этого мiровоззрения стал преподавать своим ученикам. Вряд ли провинциальный учитель на уроках впрямую призывал юных слушателей выступать против Бога и Церкви, Царя и Отечества. Вряд ли ратовал за откровенный бунт, подрывную революционную деятельность и братоубийственную гражданскую войну. Скорее всего, он просто на глазах у детей препарировал лягушек, проводил сопоставление скелетов и демонстрировал картинки с «эмбрионами Геккеля». Но при этом насаждалась мысль о том, будто бы всё образовалось само, без Бога, и может существовать без Его премудрого Промысла. И эта мысль заставляла каждого сделать выбор между старым (христианским) и новым (атеистическим) взглядами на жизнь.

Егорий свой выбор делал мучительно. На глазах у господина поручика и на глазах у зрителя. Только господин поручик его душевных терзаний не заметил. Постараемся увидеть их хотя бы мы, кинозрители.

Пытливый Егорий начинает важный разговор, но собеседник его не воспринимает.

– Господин поручик, Вы науки какие-то изучали?

Звучит чарующая музыка Сен-Санса.

– А Вы про Дарвина слышали? – поручик отмахивается от парнишки, прислушивается к арии.

– Ну, Чарльз Дарвин, «Происхождение видов»

Вместо ответа поручик рукой неожиданно затыкает Егорию рот. Откуда-то слышится меццо-сопрано, возбуждающее чувства офицера и приковывающее всё его внимание. «Что за околесицу несёт этот мальчуган, мешая сердечной усладе, как назойливая муха?» – так, должно быть, подумал бравый офицер. Но в любом случае затыкание рта собеседнику – не лучшее начало для ведения научно-философского диалога.

Не рассчитывавший на такое грубое обращение Егорий вырывается и разъясняет:

– Здесь музыке учат, – ария Далилы доносится из открытых окон музыкальной школы.

Они идут дальше, на «волшебное место». Поскольку с первого раза начать обсуждение серьёзной темы не удалось, любознательный мальчик предпринимает очередную попытку. Дурманящая музыка звучит за кадром. Чары продолжают незримо действовать.

– У нас учитель один есть. Он из Санкт-Петербурга самого приехал. Добрый, внимательный, отзывчивый. Очень добрый.

– Побольше б таких.

– Но он в Бога не верует. Говорит, будто всё без Бога. От обезьяны. Это всё правда?

Поручик, не спеши с ответом. Осознай возможные последствия своих слов. От того, что ты сейчас произнесёшь, зависит судьба этого паренька. И участь России. И твоя личная жизнь (которая трагически оборвётся в Крыму 21 ноября 1920 г., в воскресенье). Ошибка в ответе может стать великой и неотвратимой катастрофой.

Итак, тебя с искренним доверием и надеждой на мудрый правдивый ответ спрашивают:

– Это всё правда???

Но в душе поручика не умолкает Сен-Санс, и он рассеянно отвечает:

– Если принять теорию Дарвина, то да.

Ответ неправильный. У Дарвина не «теория», а гипотеза. И никто не представил ни единого достоверного факта в её подтверждение. Гипотеза эта безбожная, а лучше сказать – богоборческая. Принимать её не следует. Она содержит ложь, будто человек – это животное.

Егорий, смекалистый малый, блестяще парирует ответ поручика:

– Так это значит, что Вы тоже от обезьяны?

– Вообще-то не хотелось бы.

Проблеск благоразумия возникает в тот момент, когда отвлечённую умозрительную идею прилагаешь к себе.

Однако маховик уже запущен. За кадром продолжает звучать ария Далилы. Теперь уже Егорий, ошеломлённый страшной мыслью, перестаёт воспринимать собеседника и доводит идею до логического завершения.

– А я? Я тоже от обезьяны?.. – Поставлен ключевой философский вопрос о познании самого себя, ответ на который определяет мiровоззрение человека.

– Егорий, во что человек верит, то и есть.

Дешёвая фраза с претензией на афористичность. Но её содержание представляет собой чистое пустозвонство, вроде фейербаховского пошлого афоризма: «Человек есть то, что он ест». Этими словами поручика уравнивается правда и ложь. В них – отказ от Истины, а значит – отказ от Христа. В них – оправдание и узаконивание любого заблуждения. В том числе – заблуждения, будто созданный Богом по Своему образу и подобию человек, якобы, произошёл от обезьяны.

Дальнейшие слова могут показаться остроумными и даже смешными. Но это нехороший юмор:

– Вот ваш батюшка, отец Василий, он точно от обезьяны. Десять рублей за освящение крестика!.. – Для тех, кто не знаком с сюжетом, поясним, что крестик поручика взяла себе «на память» романтическая героиня, а о. Василий заломил за освящение нового крестика неимоверную цену.

Сен-Санс за кадром звучит неослабно. Спутники продолжают шествие на «волшебное место». Егорий всё больше и больше утверждается в своём заблуждении.

– Господин поручик, это что же получается? Если все от обезьяны, и матушка моя с папашей? Господи, помилуй! Ой-ой-ой...

Итак, со своим родословием разобрались. Ой-ой-ой! Стоит ли после этого почитать матушку с папашей, если обнаружилось, что они – от обезьяны?.. Пятая заповедь отменяется. Теперь нет больше никаких оснований чтить отца своего и матерь свою (Исх. 20:12; Втор. 5:16).

Но ниспровергаются не только семейные устои:

– И сам Царь от обезьяны?

Какие уважительные гражданские, тем более монархические верноподданнические чувства могут оставаться после этого в душе? Царь-то наш, как оказалось, от обезьяны! Ария Далилы не утихает. Егорий продолжает линию своих рассуждений:

– Это что же получается? Если Царь от обезьяны, и Государыня, и детишки их, и все Великие Князья?..

Вот, наконец-то, разобрались и со священным государственным устроением. Теперь становится понятным: все представители иерархической структуры власти в Империи – «от обезьяны».

Но и это ещё не предел:

– И владыка наш от обезьяны. Господи, помилуй!

Если довести мысль Егория до конца, то «от обезьяны» окажутся не только местный батюшка отец Василий и преосвященный владыка, епархиальный архиерей. Ведь Евангелие (от Матфея, гл. 1, от Луки, гл. 3) указывает, что имел земное родословие Владыка неба и земли, Господь Иисус Христос. Тогда выходит, что и Он тоже от.

Господи, помилуй!!!

Это уже хула на Бога, на Христа Спасителя и на Его Святую Церковь. Какой же Он Сын Божий, если на самом деле Он – «от обезьяны»?

Поручик не удостоил все эти вопросы ответом. Он их просто не воспринял.

Наконец-то пришли на дивное место. Сен-Санс больше не звучит. Отважный поручик вызывает восхищение своей смелостью, прыгнув в воду с высокого обрыва. Излучина реки на время отводит внимание зрителя от темы дарвинизма. Но, вернувшись в город, Егорий вновь возобновляет этот разговор. Он то ли обращается к поручику, то ли беседует сам с собой:

– Так это, значит, правда, что человек от обезьяны?

Тут, наверное, ещё возможно было бы помочь Егорию. Сказать решительно: «Нет, это неправда». Объяснить мальчику, что у обезьян никогда не было и не может появиться ни разума, ни совести, ни чувства прекрасного, ни веры в Бога, ни культуры, ни речи. Убедить его не доверять бездумно сомнительным и необоснованным научным гипотезам.

Можно было бы указать на критические замечания против дарвинизма выдающегося мыслителя Николая Яковлевича Данилевского.

Можно было бы вспомнить, что в то время уже бил тревогу иеросхимонах Иероним, старец-духовник Русского Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне: «Во всех светских училищах необходимо нужно скоро пересмотреть учебники по всем отраслям науки, ибо в некоторых учебниках находятся учения, противные Священному Писанию, особенно по геологии и физиологии, которые соблазняют учащееся юношество и располагают к неверию. Всё это и подобное тому надобно исправить, а иначе нигилизм всё более будет распространяться» [3, c. 501].

Можно было бы привести мнение церковных авторитетов, таких как святитель Феофан Затворник, преподобный Варсонофий Оптинский или святой праведный Иоанн Кронштадтский.

Егорий, при его христианском устроении души, чуткости и любознательности, без сомнения, воспринял бы их доводы.

Но этого счастливого развития сюжета (счастливого для Егория и для российской истории) не произошло. Поручик, вероятно, весьма поверхностно представлял себе учение самого Чарльза Дарвина и вовсе был не знаком с научной и богословской критикой дарвинизма.

Ещё хуже, по всей видимости, поручик знал церковное вероучение и правила православного благочестия. В храм он даже не зашёл, хотя был воскресный день. Трудно представить его молящимся за Божественной литургией. Нательный крестик, правда, поручик носить привык, так что, когда по сюжету фильма его крест пропадает, он спешит купить новый «в лавке местного еврея Шолом Исаевича» и требует освятить его «самым полным и правильным чином».

Поручик ничего не смог ответить по существу о содержании «теории» Дарвина и о её противоречии православному вероучению. Прощаясь, он доброжелательно кивнул Егорию:

– И учителю своему привет передавай.

– Передам, обязательно передам.

С этого привета дарвинистам всё и началось.

Произошёл переворот в мiровоззрении Егория. Он изначально воспринял элегантного москвича как образованного разумного человека. А оказалось, что этот хомо сапиенс – «от обезьяны». Какой же он после этого авторитет?

Матушка с папашей тоже, как выяснилось, – «от обезьяны». С какой стати почитать их орангутанговский патриархальный уклад?

Священник наш (это и поручик подтвердил!) – тоже «от обезьяны». Стало быть, и всё их церковное учение глупое. Оно говорит не о борьбе за выживание, а о каком-то сомнительном смирении: Научитеся у Меня, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мф. 11:29). Не желаю!

Царь, это теперь точно известно, – и тот «от обезьяны». Вместе с Царицей и детьми. И после этого они ещё хотят, чтобы я им служил? Не дождутся! Потому что я сам – от обезьяны!!! И я больше не стану поддерживать этот старый зоопарк. Весь этот обезьяний «мiр насилья мы разрушим до основанья», со всеми его церковными и монархическими идеалами. Жизнь – борьба. Выживает наиболее приспособленный. Неконкурентоспособные особи обречены на истребление более продвинутыми по эволюционной лестнице.

– Господин поручик, Вы меня слышите?

Вот так всё это и началось.

А кончилось всё печальной констатацией одного из офицеров, раздающего коллекцию своего отца:

– А нет ничего: ни отца, ни коллекции, ни Царя, ни войны, ни мира.

А также:

– Ни стыда, ни греха.

– Нет примирения и смирения нет.

Есть лишь торжество дарвинизма. Его можно заметить и в том, что похожую на обезьяну «товарищ Землячку» похожий на обезьяну Бэла Кун несколько раз на протяжении фильма именует «богиней» (правда с интернациональным саркастическим акцентом: «богина»). Что ж, отвергнув Бога, надо же кого-то поставить на божественный пьедестал! Как пел один известный бард, «мне надо на кого-нибудь молиться...»

А чем же занимается на протяжении всего фильма почтеннейшая публика? – Она гоняется по палубам за носимым ветром платком прекрасной незнакомки. Когда я в первый раз смотрел картину, эта затянувшаяся сцена показалась мне неудачной и даже лишней. Искусственность эпизода очевидна и неприятна. Комичные, но не смешные карикатурные типажи подчёркивают нелепость сцены (чего стоит один «батюшка»!).

Однако при повторном просмотре стал очевиднее замысел режиссёра. Этот гротеск призван подчеркнуть контраст с очень осмысленными, рассчитанными и целеустремлёнными действиями победителей-большевиков. Как чётко, с точностью до секунды всякий раз въезжали комиссары в кожаных куртках на своём автомобиле в кадр фотографической камеры! Пока романтический герой носится за платочком (он его так и не успеет поймать – молодец, Михалков!), в каждом губернском и уездном городе идёт незримая работа по насаждению идеологии дарвинизма в умы и сердца учащейся молодёжи. Приключения на пароходе не кончатся ничем. А семя врага вскоре принесёт губительные плоды: серию революций и истребительную Гражданскую войну.

Дарвинистской прививкой заражены и некоторые из пассажиров, плывущих на корабле. Среди них выделяется отвратительный иллюзионист в маске с огромными ушами и носом. Когда фокусник появляется без маски, как мы случайно узнаём, он ходит в парике. В дореволюционное время таких бесчестных людей называли пройдохами и плутами. Сейчас более употребительно слово аферист. По-церковнославянски можно было бы сказать: льстец (один из эпитетов диавола).

О чём он беседует с благодетелем, спасшим его репутацию? – О том, как хорошо было бы тому уехать за границу («Не бывали? Зря!»). О новых западных учениях («Вы Маркса знаете? Маркса? Нет? Но, слышали, слышали...»). Об идеях прогресса, роста капитала, преобразования общества по западному стандарту. Одним словом, о социал-дарвинизме в его различных проявлениях.

Ф.М. Достоевский посвятил этой теме свой роман «Бесы». В нём тоже говорится о влиянии идеологии социал-дарвинизма на сознание русского общества. Это очевидно, например, в следующем диалоге, весьма созвучном с темой рассматриваемого фильма:

«– Тогда новая жизнь, тогда новый человек, всё новое. Тогда историю будут делить на две части: от гориллы до уничтожения бога и от уничтожения бога до…

– До гориллы?

– ...до перемены земли и человека физически» [2, с. 94].

Бесовщина действует неприметно. Общество отравляется, заражается духовной болезнью. Люди теряют веру в Создателя и начинают исповедовать настоящий тотемизм – веру в собственное звериное происхождение: «от гориллы» или «от обезьяны».

Символично, что мерзкий скользкий человечишка в фильме «Солнечный удар» (типичный «бес» по терминологии Достоевского) уничтожает в железной ступе часы влюблённого поручика – а взамен даёт ему свои. Это можно воспринять так: ваше время, господа хорошие, подошло к концу. Пришло новое время. Наше время. Вы ведь сами добровольно и без принуждения вручили нам свой хронометр. Вот и получите за это «деструкцию и реконструкцию». Предлагаю принять новые часики («часы исправны...», «мелодию я сам выбирал») и с ними войти в наше новое время.

Но поручик диавольского приглашения не примет. Он окажется среди белогвардейцев и в «новую жизнь» с новыми часами не войдёт. Часы эти (со сломанной крышкой – так, штрих к портрету) по эстафете попадут в руки Егория («У меня свои есть!»). А как с ними поступит Георгий Сергеевич – смотрите фильм.

Характерная деталь. Ротмистр, единственный, сохранивший на плечах погоны, а вместе с ними свою офицерскую честь и достоинство, сберёг и свои наградные часы. Он, исполненный ненависти к большевикам-изуверам, закончил свою жизнь в «старом времени».

***

Красный комиссар Георгий Сергеевич потерял веру в Воскресение Христово и исповедует словом и делом дарвиновское учение о происхождении человека от обезьяны. Во время заполнения офицерами накануне их гибели анкеты он зачем-то обращается к каждому из них с увещеванием:

– «Воскресение» писать не надо.

Но каждый, кто сохранил веру в евангельское обетование Жизни Вечной, знает несомненно, что он, как и его Господь, произошёл не «от обезьяны». Царство Небесное уготовано имеющим образ и подобие Божье.

Поразительно, что обречённые на погибель обманутые люди шли в трюм баржи с песней. Так, по крайней мере, восприняла это Землячка: «Пусть поют. Очень даже символично». Но Георгий Сергеевич, конечно, понимал, что это была не «песня», а молитва. Тропарь Животворящему Кресту: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое...»

Переплетение в фильме тем Креста и лукавой Далилы проглядывает в следующей параллели.

Коварная жена лишила библейского Самсона Божьей помощи. Остригши спящему богатырю волосы, она осквернила его обет, согласно которому во все дни обета назорейства его бритва не должна касаться головы его; до исполнения дней, на которые он посвятил себя в назореи Господу, свят он; должен растить волосы на голове своей (Чис. 6:5). С нарушением обета отнимается благодатная сила и защита со стороны Всевышнего. Лишь когда волосы отросли, побеждённый Самсон смог совершить свой последний подвиг – погибнуть, уничтожая вместе с собой множество врагов-филистимлян. В этом смысле Самсон – ветхозаветный прообраз Христа Спасителя, смирившегося до позорной Крестной смерти и Своим Воскресением разрушившего державу диавола.

Прелестница-незнакомка в фильме «Солнечный удар» выкрадывает у поручика крестик, на котором написано: «Спаси и Сохрани». Крест, который даёт защиту и покров уповающим на Бога: Живый в помощи Вышняго в крове Бога Небеснаго водворится (Пс. 90:1). Ни купец 1-й гильдии Шолом Исаевич, ни соборный протоиерей отец Василий не в состоянии вернуть законному владельцу ту утерянную им благодать первого и единственного крестильного креста. А без неё любой герой, как остриженный Самсон, обречён в этой жизни на поражение. Поэтому предсмертное общее пение тропаря Кресту Господню свидетельствует о победном, как у Самсона, мученическом подвиге – подвиге упования на Иисуса Христа. Христа умершего и в третий день воскресшего.