Основные начала православного пастырства

Для того чтобы священник мог сознательно оценить свое положение, свое место среди жизни, мог мужественно и достойно нести тяготу своего креста, – он должен внимательно вдуматься в смысл и идею своего служения. Для того чтобы он мог сознательно встать против нередких возражений, направленных против самого его сана, против его данной Христом власти и со стороны сектантства и со стороны неверующей интеллигенции и мало сведущей религиозно, хотя бы и верующей, паствы, – он должен вдуматься в идею пастырства в его мистической и психологической природе, понять сущность и силу своего звания.

Странно положение пастыря, который сам смутно понимает, в чем центр, самое главное и святое в его деле, на чем может держаться сила его и влияние. Жалко положение пастыря, который не только не может дать ответа против возражений неверия, но и сам не уяснил себе тайны служения Слову, не понял того чуда, которое совершено над ним «рукою владычней».

Помочь пастырю «познать себя» и хотим мы на нижеследующих страницах, представляющих введение к нашей пастырской энциклопедии.

Отвечают обыкновенно: должность пастырского духоводства душами христиан, должность воспитания душ. Верно. Но как мы верим – эта должность благодатная. Иначе сказать, верим, что душе пастыря сообщается особый дар влияния на души. В чем может состоять этот дар? Очевидно, в усвоении душе пастыря каких-то особых свойств, делающих из него педагога, водителя душ. И мы начнем с выяснения вопроса: что это за особое свойство пастырской души, даруемое ему благодатью. Дар слова? Таинственного, полугипнотического внушения – сила добродетели? Нет, это свойство особое – особое настроение пастырской души. Говоря яснее:

«Пастырю дается благодатная, сострадательная любовь к пастве, обусловливающая собой способность переживать в себе скорбь борьбы и радость о нравственном совершенствовании своих пасомых, способность чревоболеть о них, как ап. Павел или Иоанн. Такое свойство пастырского духа и выражает самую сущность пастырского служения» (Архиеп. Антоний (Храповицкий. – Ред.), Т. II. С. 23).

Это настроение общехристианское, но переживаемое не только за себя, но и за паству.

Вся жизнь христианина является как постепенное духовное возрастание в одном цельном и вполне определенном настроении, вмещающем всю сущность евангельского закона. Со стороны положительного своего содержания это настроение есть постепенно проясняющееся предвкушение Царства Небесного – общение с Богом и ближними в любви, или по апостолу: «Правда, мир и радость о Дусе Святе». Отрицательное содержание духа христианского подвижничества есть скорбь о своей греховности и духовная борьба с постепенною победою. Христианин переживает такое настроение за свою собственную душу, пастырь – за себя и за паству; последний носит в душе своей все то, чем нравственно живут его пасомые, сраспинается им, сливает их духовные нужды со своими, скорбит и радуется с ними, как отец с детьми своими. У него как бы исчезает его личное «я», а всегда и во всем заменяется «мы». В этом задача его деятельности, в этом он уподобляется апостолу, сказавшему: «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, пока не изобразится в вас Христос» (Гал.4:19).

Задача деятельности пастыря – привести к Отцу-Богу блудных детей. Подумайте над притчею о блудном сыне: что заставило сына вернуться к отцу? Любовь отца. Она, таинственная, не стесняемая пространством, заставила его сказать: «встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче, я согрешил против неба и пред тобою» (Лк.15:18). Не раз блудный сын вспоминал в душе своей, сколько наемников у отца его избыточествуют хлебом, а он, некогда любимый им так, что отец отдал ему половину имения, он теперь рад был бы наполнить чрево свое рожками, но и тех никто не дает ему. Он сознает и чувствует всю вину свою, сокрушается и, только всецело надеясь на милосердие отца своего, решается идти к нему и просить прощения. Другими словами, отъединенный от отца, совершенно погибающий, не нашедший среди ближних такого сердца, с которым мог бы сразу сродниться, слиться, блудный сын с тоскою в сердце и с крайними угрызениями совести встал и пошел к отцу своему. И вот отец еще издалека увидел его и сжалился, побежал к нему навстречу, обнял его и стал целовать. «Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою; и уже недостоин называться сыном твоим». А отец велит одеть его в лучшую одежду, надеть перстень на руку его и сапоги на ноги его и приготовить пиршество, потому что «этот сын его был мертв, и ожил; пропадал, и нашелся».

Эта притча служит наглядным раскрытием того, какою внутреннею силою пастырь может врачевать пасомых; именно: единственное его лекарство, по учению отцов Церкви (Златоуст и др.), это любовное открытие грешнику всепрощающей любви Отца Небесного.

Суть пастырства – в чувстве глубокого сострадания и самоотверженной любви, необходимых как для самого понимания внутренней жизни другого, так особенно для усвоения способности воздействовать на нее. Это чувство выражается в духовном отождествлении себя с другими, распространении своей совести на свою паству, во внутреннем переживании той борьбы, чрез которую все вверенные души восходят к духовному совершенству, и в направлении этой борьбы к желательному именно исходу.

Это настроение ревности о просвещении и спасении ближних выразилось в словах Пастыреначальника: «Огонь пришел Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся» (Лк.12:49). Скорбь о грехах своих пасомых, как бы о своих собственных; забота о пасомых, как бы о самом себе; любовь к пасомому, как бы к самому себе, не на словах только, но и на деле, является первым условием истинного пастырского врачевания.

Истинные пастыри и переживали это «сраспростертие стаду». « Болезную, братие, – говорит св. Киприан в «Слове о падших», – вместе с вами. Нисколько не утешает меня в болезнях моих то, что сам я здоров и невредим. Ибо пастырь более уязвляется в язве своего стада. С каждым из вас я соединяю сердце мое, разделяю горестные времена, печали и скорби: с плачущими плачу, с падшими почитаю себя падшим. И мои члены уязвлены стрелами свирепствующего врага, лютые мечи прошли сквозь мою утробу».

«Истинный избранник Неба, – пишет преосвященный Антоний, -настолько тесно сливает свою жизнь с делом проповеди и возрождения людей, что все недостатки, все грехи их считает своими собственными, как доказывающие его недостаточную ревность, отсутствие в нем мудрости и святости, и вот почему он считает себя виновным за всех и во всем».

Сила этого свойства пастырства воистину чудодейственна. «Любовь, как физическая теплота или притяжение, проникает во все области жизни, не зная себе ни в чем конечного препятствия. Медленно, но упорно пробивает она ледяную кору сердец и преображает внутреннюю природу ближних просто своей силой – собственной, даже без видимых обнаружений, создавая на дне их душ бессознательные добрые расположения. Бьется и отворачивается от нее злая воля людей, думает грешник, что он вовсе свободен от всякого влияния, как вдруг, принужденный обстоятельствами жизни взглянуться в свой внутренний мир, он находит в себе уже другую природу, как бы вмещающую нравственные облики душ, его любивших, за него страдавших, о нем молившихся» (Архиеп. Антоний. С. 327).

Человек, на которого обращается это влияние, чувствует, как самый дух проповедника входит в его душу, как будто бы некто другой проникает в его сердце. Он или принимает это влияние всецело, подчиняется ему, или же отвергает его, вступает с ним в борьбу, как некогда Израиль боролся с Богом. Поэтому-то и ап. Павел, объясняя свое отношение к христианам со стороны именно этого отождествления с паствой, говорит: «Мы не напрягаем себя, как не достигшие до вас, потому что достигли и до вас» (2Кор.10:14). И еще: «Вам не тесно в нас, но в сердцах ваших тесно. В равное возмездие распространитесь и вы» (2Кор.6:12, 13).

Познание себя, т.е. внимательная оценка своих движений и помыслов, постоянное прозрение в себе борьбы доброго и злого начала, есть второе дополнительное условие проникновения в душу ближнего. Только пережив в себе тот переворот, какой должен совершиться в каждой грешной душе, пастырь может войти в душевную борьбу пасомых.

Сила любви пастыря, воспитанная подвигом духовного самопознания, борется с грешной душой и побеждает ее. Но скажут: это сила влияния – обычная педагогическая сила: почему ее считать таинственной, чудесной? Зачем обосновывать ее на таинствах? Не проще ли представлять как в протестантстве – понимать пастырство как соединение теургического иерейства с обычным человеческим даром учительства? Наконец, есть ли действительно такая сила в пастыре?

Ответим на эти вопросы отдельно.

Нет. Сила священства – необычная сила, хотя, конечно, успех всякого воздействия на душу обусловлен наличностью той же силы, задатки которой лежат и во всякой человеческой душе.

Стоя на почве психологии христианства, мы должны считать бесспорными два тезиса:

Христианство ясно говорит, что глубокое и решительное влияние на нравственную жизнь ближних возможно лишь, во-первых, в Церкви как особой среде, где мистически установлено через единство во Христе, в Его Теле и Крови – единство, духовная близость отдельных верующих; а во-вторых, оно доступно лишь для лиц, получивших на то особые благодатные полномочия, т.е. благодать священства, в смысле еще особой усиленной сближенности душ верных с душою пастыря, в особом акте его поставления верными и Духом Божиим. Иисус Христос учит: «Кто пребывает во Мне и Я в нем, тот принесет много плода, ибо без Меня не можете делать ничего; кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают» (Ин.15:5, 6).

Свв. апостолы определенно утверждают, что их деятельность не только не есть дар естественный, но исходит именно от полноты жизни Церкви. Те проповедники, которые являлись во времена апостолов, но не были выразителями церковной жизни, заслуживали от них тяжкое осуждение, хотя некоторые из них и обольщались мыслию создать высшую добродетель, проповедуя ложную свободу и знание (Архиеп. Антоний. С. 221). И понятно почему так.

Вернемся к выше разъясненной нами сути пастырской настроенности и раскроем подробнее, взирая на Пастыреначальника.

А сущность самой Голгофы – в воспринятии Христом болезней и немощей человечества. «Он взял наши немощи и понес наши болезни» (Мф.8:17). Отличительное свойство Христа-Искупителя, а это то же, что Христа-Пастыреначальника, указано апостолом Павлом в этих словах: «Он умалил Себя, принявши образ раба, Он сделался подобным человеком и по виду стал, как человек» (Флм.2:7).

Но тогда и пастырство есть служение делу искупления и в известной мере повторение этого дела Христова. Пастырь, священник – служитель дела Первосвященника Христа, совершающий от Него и во имя Его дело освящения душ. И в мере возможной для сил человека он должен (как далее чрез него и всякий христианин) воспроизвести подвиг и дело Христа. И здесь, как в деле Пастыреначальника, есть половина человеческая. Пастырь, сказали мы, должен принять зрак пасомого, принять грехи паствы, как собственные свои грехи, страдать с каждым членом ее и радоваться с каждым. Он должен жить жизнью, нераздельно слитой с жизнью паствы. И стремление к этому будущий пастырь обязан иметь еще до своего посвящения.

Но ясно, что уже эта пастырская любовь и сострадание только до некоторой степени могут быть усвоены естественно. Для естественного человека любить ближнего даже врага, как самого себя – дело особенного подвига. Любить ближнего больше, чем самого себя – дело положительно невозможное. Он не находит в себе силы выйти из естественной любви к самому себе и встать в новое отношение к своему ближнему. Тем более невозможно для естественных сил человека войти в ту меру «самораспятия» и объединения с паствой, какая требуется идеей христианского пастырства. Отсюда, для подъятия подвига пастырства ему нужно получить нечто новое от Бога. Это новое и дается в благодатном привитии к лозе Христу в таинстве хиротонии. В таинстве хиротонии соединяются: человек, Христос, вселенная Церковь всех времен и стран и, наконец, народ -Церковь настоящая, будущая паства.

Но далее спросят нас: хорошо, пусть тайна священства в этой особой силе пастырского «вхождения» в души паствы. Каким же образом этот дар может быть сообщен в возложенной руке? Если тайна единения души священника с душою паствы понятна психологически, то приемлема ли мысль о хиротонии как способе сообщения указанной силы.

Противники таинств вообще (главным образом Л.Н. Толстой в своем «Ответе Синоду») отказываются понять и принять и таинство священства, как обман, действие суеверно-волшебное. В таинстве хиротонии, по их взгляду, священнику передается что-то вроде ларца с дарами Духа Святого, которые он получает право раздавать. Но это, говорят, значит в колдовской процедуре передавать силу колдовства (Л.Н. Толстой). Благодать неуловимая и нематериализуемая здесь (будто бы) материализуется, представляется какой-то уловляемой, перемещаемой, делимой духовной эссенцией пространственно ограниченного значения (Розанов). Благодать стала собственностью в руках некоторых, стала «браться и даваться».

Что сказать на эти рассуждения? Ответ прост. Припомним сначала, как было дело передачи этой благодати в первые времена Церкви. То, что было там, есть и теперь. Учитель приходил, принося с собою благовестие. Положим, что в это время приходил он только как учитель, но тотчас, как он приносил благовестие Христово, его окружали со всех сторон больные и искалеченные духовно, духовно жаждущие. Они шли к нему, неся свою душу и прося его об исцелении. И он должен был быть чудотворцем, как Христос, не потому, что «иудеи знамения просят и ищут», а потому, что для тех, которые приходили к нему, нужно было исцелить больной дух их. И потому-то апостол, вестник учения Христова, не мог быть только учителем, – он обязательно должен был быть наделен этим даром духовного врачевания. Но зачем этот дар? Для дела перерождения не нужно было особенного дара: благодать сама нисходила на всех, искавших ее вместе с Христовым учением? Неправда. Если бы было так всесильно слово только само по себе, то тогда бы благодать действовала обязательно во всяком, не только в том, кто принял слово, но во всяком, кто его слышал, потому что выходило бы, что тот, кто слышал, не мог не принять, побежденный благодатью самого слова, а тот, кто принимал, не мог не приобщиться благодати Духа. Однако слышали многие, но благодать получали не все. Несомненно, благодать получалась не только через проповедь, но и через воздействие той Церкви, в которой «реет, уже живет» благодать. Несомненно, здесь имело место какое-то «заражение» благодатью, т.е. передача церковного духа от приявших к тем, которые Его приняли. И вот теперь, когда учителя окружают ищущие спасения души, он должен был не сообщать только учение, но и приобщить к Духу, живущему в его Церкви, окружавших его в эту минуту. Мог ли сделать это всякий христианин? Нет, это делалось всегда воздействием всей Церкви, Господом по ходатайству всей Церкви, а не одним лицом. Помолилась вся Церковь, и Дух снизошел на...

Поэтому и вновь просвещенных должна была принять Церковь, просветить Духом – Церковь, но она, т.е. Церковь, понимаемая в смысле организованного общества – с епископом и т.д., далеко... Здесь только один из нее – «учитель». Связан или нет этот «учитель» с Церковью? Конечно, мистически связан. Но он связан не только в своей общехристианской воле, более: он послан на учительство, т.е. Церковь с его лицом связала свое желание о просвещении тех, которые теперь «слышат его учительное слово», иначе сказать, Церковь связала, объединила с ним, в его лице ту волю и силу, которая молитвой низводит благодать Духа на просвещаемых.

Нет сомнения, что Церковь, посылая учителя и зная, что ему потребуется великая сила не только распространения слова, но и перерождения души, не могла не провожать его своей молитвой, не идти духом следом за ним, а это «следование», слияние церковной воли с делом посылаемого ею есть посвящение. Оно выражалось и выражается в молитве Церкви о том, чтобы посвящаемый, «посылаемый, апостол» получил особенную силу этого озарения, чтобы благодать была в нем в большем изобилии в силе и духе, чтобы воля Церкви о просвещении и исцелении ищущих Христа была и его волею. Тот, которого она посылала вместо себя, получал от нее или, вернее, от Христа, оживляющего церковное Тело, от Духа Утешителя, с ней соединенного, и силу благодати, нужную для его дела.

Не узурпацией было это с его стороны, а волею церковной, которая подавала ему более, чем обычную силу, – иначе, сливала свою силу с его волей, присоединяла свое всемогущество к его немощи для того, чтобы эта сила опять возвратилась к Церкви, созидая ее дело и ее жизнь.

Церковь объявляет, что облагодатствование пастыря не дело естественное. Благодать не есть передача просто обычным путем настроения от одного к другому, а нисходит сверху от Неба, изменяя целиком душу того, на которого она нисходит. Но это церковное понимание таинства не есть что-нибудь неприемлемое и для разумного сознания. Именно церковное объяснение перехода благодати еще более проливает свет на внутреннюю, таинственную мысль, скрытую в этой истине сообщения благодати душепастырства.

В передаче благодати, по церковному сознанию, участвует епископ, апостол, посвящаемый, Церковь и Бог, раздаятель благодати. Епископ, представляющий из себя апостола и вселенную Церковь, в этом факте сообщения благодати участвует всей силой своего молитвенного желания. Он хочет, чтобы дух пастырства вселился в приходящем искать этого духа, чтобы он восприял волей своего духа сострадательной любви и слился с паствой своей, воспринял тот дух, который даст ему подъять крест церковного строения, носить души всех в своей совести. Вместе с тем епископ молит Бога, главенствующего над Церковью, да Он дарует будущему слуге Своему эту благодать. Ученик, или ищущий благодати, желает подъять крест, возлагаемый на него, и, в свою очередь, молит Бога, да даст ему крепость и силу. Верующие, с готовностью принимая нового руководителя, в своей молитве отдают ему совести свои, молятся Богу, да дарует Он избраннику, Его и их, силу врачевать больные совести их, грешных. И вот, когда епископ, т.е. св. Иоанн, возлагает руки свои на ученика своего, т.е. Поликарпа, воссылая молитву Богу, а народ «тихо молится» (выражение Апостольских Постановлений), Бог посылает Свою благодать, дарующую любовь и дар учительства и душепастырства.

Благодать сходит с Неба. Но что вызвало ее? Простые ли заклинания теургии? Нет, она дается в рукоположении только вместе с этими молитвами от Бога, ради того настроения¹, которое живет и в верующем, и в епископе, и в Церкви. Елисей получил от Илии благодать через милоть, но, конечно, не в милоти была эта благодать, а благодать снизошла на него с Неба только с милотью как внешним символом этой благодати. Здесь божественный Дух соединяется с человеческим, и новое творение есть результат этого единения. Приходит Бог, куда призывает Его Церковь.

Конечно, трудно утверждать, что этот факт сообщения благодати совершенно понятен и ясен. Он есть «таинство». Но признать сообщение благодати совершенно возможно для того, кто признает существование личного Бога и возможность воздействия этого личного Бога на живой человеческий дух.

Но там, в древней Церкви, при рукоположениях молилась вся Церковь сильной молитвой, великой верой и делами древней Церкви. А теперь не случается ли часто, что к таинству рукоположения приступает человек, вовсе не готовый к тому, чтобы принять в свою совесть совесть братий своих, человек с совестью более немощной и больной, чем все будущие его пасомые. Можно ли говорить, что такому передается сила благодатного воздействия на паству, совершения таинств, способность возрождать души верных и в таинствах и своим пастырским, учительным влиянием. Вопрос серьезный, который часто задается и священникам и богословам. Думаю, что ответ на него не так труден, как кажется. Если говорить о праве священника совершать таинства, рассуждать о том, действительны ли и совершенные таким священником таинства, то, я думаю, ответ будет прямым и несомненным: таинства должны совершаться. Здесь священник действует не сам от себя. Он представитель Христа и Церкви. Он только свидетель, посредник между землею и Небом. Он, как мы сказали, не хранитель благодати в материалистическом смысле, – она не дана ему в определенном количестве меры и веса. Через него таинства совершаются высшею Божественною силою. Если священник, приступающий к рукоположению, недостоин, то все-таки несомненно, что право совершения таинств будет в нем действенно. Его недостоинство будет восполнено изобилующею благодатью Церкви. И Церковь дала хороший символический ответ на данный вопрос в Прологе 3 января. В видении одного праведника литургию за недостоинством священника здесь совершают ангелы.

Труднее вопрос, получает ли благодать душепастырства, душепастырское влияние человек, приступающий к рукоположению не с настроением св. Поликарпа. Конечно, нужно сказать, что человек, противодействующий благодати, отрицающий ее, т.е. неверующий, не может принять Духа Божия. Но много ли таких? Есть ли такие? Владыка Антоний Волынский, умевший смотреть вглубь священнической совести, решается утверждать, что на Руси не было неверующего священника. Едва ли это далеко от правды. Во всяком случае трудно найти священника, который бы остался неверующим, принимая на хранение Агнца, вземлющего грехи мира, в таинстве рукоположения. А священник недостойный, т.е. недостаточно готовый для таинства, приемлет ли он его? Но что значит быть достойным таинства? Значит принять целиком апостольское настроение, быть Иоанном в момент принятия таинства, гореть духом и верою так, как горели апостолы. Но если бы это было возможным без таинства, т.е. без благодатного осенения Церковью, то тогда зачем было бы нужным и таинство. Очевидно, к таинству всегда приступает недостойный в смысле «несовершенный», ищущий благодати Божией и жаждущий ее. Конечно, и в этом смысле не все одинаково приемлют дар. Однако трудно представить, чтобы для кого-нибудь была вообще тщетна молитва о ниспослании Духа Божия. Эта торжественная молитва – молитва всей Церкви, миряне, вручающие души свои новому служителю Духа, это вручение пастырю Святого Агнца, знаменующего и совершающего единство пастыря и паствы, – не должно ли все это заставить пастыря раскрыть душу свою Духу, грядущему с Неба.

В нашей богословской литературе высказывалась мысль, что нужно в священнике различать «пастыря» и «иерея». По христианскому миросозерцанию, говорят, конечная цель пребывания человека здесь на земле состоит в том, чтобы спастись, спасти свою душу. Спасение человека достигается взаимодействием двоякого рода сил: естественных и сверхъестественных. Естественные силы – это личные силы самого спасающегося, которые он почерпает в недрах собственной духовно-нравственной природы: усилия воли в борьбе с соблазнами мира сего и с греховными влечениями собственной природы, стремления осуществить в своей жизни положительные начала Христовой правды. Сверхъестественные силы – это сверхличные, таинственные, благодатные силы, которые каждый христианин получает в Церкви, в церковных таинствах. В том и другом случае человеку нужен священник. Поскольку спасение человека совершается таинственным, благодатным путем, священник необходим ему как иерей, служитель алтаря, тайносовершитель, как посредник между Богом и человеком, как лицо, наделенное особыми таинственными полномочиями, имеющее власть вязать и решить. Это одна сторона священнического служения – служение иерейское, священническое в собственном смысле этого слова. Тут священник совсем особенное существо, существо иного порядка, тут он стоит на грани двух миров – естественного и благодатного. Поскольку же спасение человека совершается естественными силами и средствами его собственной духовно-нравственной природы, священник нужен ему как пастырь, т.е. как такой человек, который помогал бы ему и руководил бы им в деле спасения (интересно, что в русском языке слова «пастырь» и «спасение» – одного корня). Это другая сторона священнического служения – служение пастырское. Слабый, средний человек, помимо благодатной помощи, нуждается еще в обыкновенной человеческой помощи, в помощи со стороны более сильного собрата по спасению. Ему нужен такой человек, которому он мог бы подражать, за которым он мог бы идти, на которого мог бы опереться, в котором он мог бы найти поддержку в минуты сомнений, горя, падения. Таким человеком и должен быть пастырь.

Разнице иерейского и пастырского служения соответствует разница тех сил и дарований, которые необходимы для того и другого. Иерейское служение по существу своему таинственно, иррационально; соответственно сему и силы, необходимые для этого служения, носят таинственный, трансцендентный и стихийно-сверхличный характер, и священник получает их таинственным чудесным путем в акте рукоположения. Пастырское служение, напротив, – служение естественное, рациональное, сознательное, личное; такой же характер носят и силы, необходимые для этого служения, и священник ниоткуда их не получает, а должен иметь их в самом себе, в своей натуре.

Признавая некоторую справедливость такого взгляда, не думается, что он вполне справедлив. Если пастырская сила получается не каждым вместе с иерейством, то все же полагаем, что она существенно связана с сущностью пастырства. Мы смеем думать, что в той или иной мере священник получает силу не одного иерейства, но и пастырства. Пастырской любви. Только раскрывается она не всегда сразу и не в одинаковой мере. Нужно знать, что Церковь никогда не учила о благодати Духа как о какой-то моментально действующей, претворяющей душу в одну минуту. Нет, как объясняет св. Макарий Великий, первое осенение благодатью будет только моментальным озарением светом с Неба, не сжигающим до конца человеческое неистинное настроение духа и сердца. Благодать только постепенно, по мере пересоздания этого духа, вступает в силу свою, постепенно осеняет душу до крайних глубин ее. Может быть, случается, что в священнике благодать, озарившая его ярким светом при посвящении, меркнет тотчас в своей яркости ради неподготовленности души его. Но этот благодатный свет не останется навсегда погребенным для Церкви под спудом. Постоянно открываемые священнику совести его паствы, доверчиво раскрываемые пред ним верными язвы совести, окружающая его вера и молитва, постоянная атмосфера потустороннего мира около престола, которому он служит, – все это необходимо должно выявить данную ему благодать, раскрывать ее из силы в силу, хотя в меру личного достоинства пастыря. И задача пастыря – посодействовать распространению данных ему сил. Нужно сказать, что даже светская враждебная пастырству литература дала много документов наличности этой силы в пастырской душе.

Пастырство – дело мученическое, трудное. Трудно оно по самой своей сущности. Мы видели, что это – сраспинание себя пастве, принятие на себя страданий и грехов пасомых. Оно требует полного самоотречения, забвения себя и своих. Но, оставляя эту сторону дела, трудно пастырство и по внешним условиям времени – отношениям к нему мира.

Иначе не может быть. Тяжек, как известно, был и подвиг Пастыреначальника Христа. Он не имел, где главу преклонить. Его дело старались опозорить клеветой – назвали делом Веельзевула. Его преследовали, гнали, возвели на крест. И в придачу к этому Он был одинок. «Я братья Его не веровали в Него» (Лк.7:5). Но если страдал Учитель, то может ли учеников Его миновать Его чаша? «Если Меня гнали, будут гнать и вас» (Ин.15:20), – говорит Христос в Своей прощальной беседе ученикам. Если для Всесвятого был тяжек путь, то может ли он быть легким для слабых и грешных?

Тяжек подвиг пастырства уже и потому, что он требует напряженнейшего внимания к себе, к своему поведению, исключительной чистоты жизни. Он – пастырь, идущий впереди других и своим примером указывающий другим те пути, какими они должны следовать; овцы, вверенные его попечению, идут за ним, смотря на него как на своего руководителя. Он – град, поставленный вверху горы, и светильник, поставленный на подсвечнике, чтобы светить всем, живущим вокруг него (Мф.5:14–15). Пастырь, по словам св. Григория Богослова, подобно серебру и золоту обращаясь всюду, во всяком обстоятельстве и деле не должен звучать, как поддельная и нечистая монета... Стоя впереди других, обязанные производить доброе влияние на пасомых и увлекать их за собою, пастыри должны бояться, как бы «не оказаться худыми живописцами чудной добродетели (как выражается тот же св. Григорий Богослов), особенно же негодным подлинником для других живописцев, чтобы нам не подойти под пословицу: беремся лечить других, а сами покрыты струпьями». За каждым шагом пастыря следят, каждый его грех взвешивают «тройным весом». «Душа священника, – говорит св. Иоанн Златоуст, – ничем не разнится от корабля, обуреваемого волнами: со всех сторон она уязвляется от друзей и от врагов, от своих и от чужих». «Другим, когда они гневаются, прощают, а ему – никогда; других, если они согрешают, охотно извиняют, а его – нет». «Самые последние нищие поносят его на площади... Никто не боится обвинить и оклеветать его... Рассердится ли он, посмеется ли, захочет ли дать себе отдых сном, – является много насмешников, много соблазняющихся, много законодателей, много таких, которые припоминают прежних и осуждают настоящего; и это делают не потому, что хотят похвалить тех, – нет, вспоминают о прежних епископах и пресвитерах только для того, чтобы уязвить этого». Пастырь враждебен миру уже потому, что несет ему закон иного мира, – вынужден быть обличителем тех основ жизни, каких держатся дети, лежащие во зле мира. И насмешки, издевательство, презрение некоторых слоев и классов обществ (точнее, отдельных лиц) – неизбежный и, конечно, нелегкий крест и современного пастыря.

Священник часто должен стеснять себя и ограничивать – даже в позволительном, – если это позволительное может смутить и соблазнить его паству. То, что для мирянина вполне допустимо, в священнике считается преступлением. Ему не всегда можно петь светскую песню, не везде позволять даже невинную музыку. И как тяжка часто эта необходимость применяться к постоянному подозрительному надзору. Но, пожалуй, еще тяжелее общая отдаленность нашего пастыря от людей, его духовное одиночество, условия его работы в мало христианском (фактически) мире.

Трудно пастырство и как церковно-просветительная работа в среде сельского общества, слишком религиозно неразвитого, почти неспособного для воздействия пастыря, общества полуязыческого и суеверного. Здесь священник чувствует себя как бы заброшенным в пустыне, одиноким и покинутым без отклика, без помощников, без сочувствия, без видимого плода святого дела; чувствует себя часто как бы каторжником, который вертит колесо пустой мельницы – труда святого и великого по имени, но бесплодного в действительности, по крайней мере, для поверхностного взгляда.

Еще труднее его положение среди религиозно-мертвого общества городов, где на него смотрят часто как на слугу тьмы, как на остаток старых предрассудков. И он чувствует, что каждый его шаг оценивается недоброжелательно и враждебно и каждое слово его принимается с предубеждением.

Нелегко пастырство и по свойству пастырского труда. Священник никогда не может принадлежать себе: в любой час, среди ночи, в холод и дождь его могут увести из дома. От умирающего ребенка своего, жены он должен идти к чужим. Трудность подвига увеличивает нередкая материальная скудость пастырства, или если не скудость, то унизительный способ (нищенский) собирания копеечек. Способ, особенно мучительный в наши дни, когда сельчане и горожане не всегда удерживаются от искушения поглумиться над батюшкой с сумой. И в придачу – опасность подвергнуться суду человеческому за неосторожное нарушение каких-нибудь брачных формальностей, потерять приход из-за клеветы человеческой и т.п.

Но над всеми этими трудностями стоит еще великая тяжесть великой ответственности. Пастырь берет на себя ответственность за души пасомых. Он должен на будущем Суде привести целым стадо свое. Должен иметь право сказать Судье: «Вот я и дети, каких Ты мне дал». И тяжек ответ за каждую пропавшую овцу. Недаром эта ответственность пугала даже великих отцов и учителей христианства. «Не полагаю, – говорит Иоанн Златоуст в беседе на Деяния, – чтобы между священниками было много спасающихся; напротив, гораздо больше погибающих и именно потому, что это дело требует великой души.... И тогда, когда другие грешат, -вина падает на него. Не говоря ни о чем другом, скажу только, что, если и один кто отойдет (от этой жизни) без освящения в таинстве (или без напутствования таинствами), – не ниспровергнет ли это всего его спасения? Известно, что и погибель одной души составляет такую потерю, которой не может выразить никакое слово. Если спасение ее имеет такую цену, что и Сын Божий сделался для этого человеком и столько претерпел, то подумай, какое наказание повлечет за собою ее погибель. Если тот, чрез кого гибнет другой, достоин в настоящей жизни смерти, то тем больше – там». «Когда ты сильно возжелаешь священства, то противопоставь геенну, противопоставь отчет, какой там нужно дать... противопоставь степень наказания».

Да, все это – тяжело и может отпугивать от креста пастырства. Но значит ли это, что иго пастырства не приемлемо? Что можно бегать от него даже тем, кого зовет явный голос Божий? Нет. Человек, который слышит голос Божий, призывающий его к пастырству, найдет для себя и достаточную поддержку в иных сторонах пастырства. Да, пастырь часто одинок, но в одиночестве своем он близок к Господу. «Вы Меня оставили одного, но Я не один, потому что Отец со Мною» (Ин.11:32), – говорит Господь. То же может сказать о себе пастырь. Его оскорбляют, но ведь Господа заушали и оплевывали. Зато какая радость ждет его, если он добьется, что дети его после многих, может быть, лет склонятся перед ним, как перед отцом. Он может и должен верить, что ничья ненависть, ничья вражда не в силах разрушить дела его. Дело его – дело созидания на земле Царства Божия, и ведет это дело не он, пастырь, а Сам Пастыреначальник Господь, «победивший мир». «Еще наступят бури, еще придется бороться, ибо не так легко отказывается мир от своей неправды, но мы, пастыри, не напрасно боремся, и награда будет стоить борьбы... Пусть мы волны в течении времени, но мы не опускаемся в темную ночь, а идем навстречу будущему; мысль о Боге, как вечерняя звезда, светящая нам, когда падают на нас ночные тени, станет для нас утренней звездой, возвещающей наступление каждого дня и никогда не исчезающей с горизонта» (Геттингер. Апология христианства).

Пугают лишения, трудности внешнего свойства? Но и они побеждены: не победит нужда семью доброго пастыря, потому что с нею паства его и Господь.

Если у пастыря есть потребности, соблазняющие паству, но существенно нужные для его души (например, музыка), то он сумеет со временем доказать их чистоту.

Его планы разрушаются силой человеческой? Но он должен знать, что доброе всегда борется со злом и не побеждает его сразу. Но с ним, с его делом, повторяем, Тот, кто победил (победил Голгофой, т.е. путем крестным, зло и смерть).

Велика ответственность пастыря... Но Пастыреначальник знает, что даже Его проповедь и Его Кровь не омыла всех, не спасла всех. И будет взвешивать меру любви и желания, а не результаты только работы слуг Своих.

«Вы говорите «призванным». Но мы не призваны – не чувствуем призвания...» – слышим мы голоса частью от пастырей, а больше от кандидатов пастырства. Не призваны?.. Странные речи².

Никогда не было заметно (за исключением разве 70-х годов, – годов массового увлечения учащихся естественными науками и лежавшей в их основе с 60-х годов атеистической тенденцией) такого бегства от пастырства воспитанников духовной школы, как теперь. И когда как на причину этого уклонения указывают на житейские шипы пастырства, мы не находим возражений. Собственно говоря, толковать о том, что не следует пастырю бояться нужды, стыдиться вынужденного нищенства, смущаться нападками, которые могут касаться отдельных лиц, но не могут ложиться пятном на всех, – бесплодно. И трудно что-нибудь сказать тому, кто говорит: «Я не хочу нищенствовать, не хочу быть мишенью грязных пословиц и позорящих анекдотов». Такой человек заявляет, что по человеческой слабости не хочет подвига мученичества, и убеждать его трудно. Но когда вам выставляют возражение, по-видимому, самое благовидное из всех, мы недоумеваем. «Я, – говорят лица, своим воспитанием, своим происхождением как будто видимо призываемые к пастырству, – не имею призвания». Но что такое призвание?

Призвание понимается как внутренний голос, влекущий к известного рода деятельности, как прирожденная любовь к известному делу. Тот, кто говорит, что он не имеет призвания к пастырству, хочет сказать, что учительство, врачевание душ – не по его вкусу. Опять говорю – трудно звать человека к мученичеству, к делу, к которому он имеет нерасположение. Но необходимо отметить одно неладное и нечестное в этих отговорках. Тот, кто отказывается от священства по отсутствию призвания, хочет сказать, что он не таков, как прочие люди, – не хочет служить для хлеба и денег, что он ищет труда по душе. Это было бы прекрасно, но в действительности отказ от пастырства по отсутствию призвания есть в то же время явный признак душевного банкротства. Сказать: я не хочу пастырства, я к нему не призван – почти значит сказать: я не люблю народа, я не хочу поработать над тем, чтобы вывести его из темноты, не хочу служить ему. Призван или не призван к пастырству человек, получивший достаточные знания, подготовку? Конечно, призван, потому что к святому делу апостольства в сущности призван всякий человек. Все христиане призваны, сказали мы, к посильному учительству. Более призваны те, кто воспитаны на церковную свечечку, с детства готовятся к этому служению, которым даются все средства нести эту службу успешно к благу тех, кто «ждет их».

Здесь речь не о долге благодарности (хотя это имеет свое значение), а о том, что пред известным делом стоят люди наиболее для него готовые. Что же их удерживает от принятия звания, к которому их зовут? Отсутствие внутреннего зовущего голоса. Но вот картина, начерченная архиепископом Никанором. «Открывается мне, – пишет преосвященный, -вид великой паствы из 55 миллионов душ: вот половина ее, души простые и наиболее верные Церкви, ждут от нас света и обновления духовного; вот другая половина, души более развитые, но не менее тех знающие и любящие свою Церковь, которые при недостатке религиозного воспитания в духе отечественной веры, легко увлекаются всяким ветром иномыслия, бегут и от нас; но мы должны бегать за ними, по горам и долам, по неисходным распутиям мира, чтобы спасти – не то что даже одну овцу заблудшую из девяноста девяти, а спасти хотя одну из тысяч заблудших. Там, по дебрям и лесам, и здесь, по градам и весям, блуждают отдельные стада жалких овец, не чуждых нам по вере и народности, но в духе и в церковной жизни чуждающихся нас, с толпою своих наемников, инуде прелазящих (Ин.10:1), которые, однако же, домогаются и ждут общественного и даже церковного признания их в качестве законных пастырей и даже архипастырей, как будто хотят разорвать надвое сердце единой матери Церкви. А там, по окраинам России, сколько еще овец, яже не суть от двора сего. Нам надо потрудиться, чтобы привести их ко Христу; и там же иноверие с свойственною ему страстью коварных совращений. А это кто, бродящий между овцами в одежде овчей, то с взорами хищного зверя ратующий за развитие народа и попирающий самую коренную силу его духа и жизни, его веру; то – друг наш лицемерный и опасный, то – враг открытый и ожесточенный, то – коварно возвышающий в понятиях людей наше звание, чтобы только требовать от нас добродетелей, каких сам не имеет и не любит, и нашими недостатками извинять свои пороки, то слишком унижающий нас, чтобы ослабить нашу духовную силу и наше нравственное влияние в обществе; то обвиняющий нас в недеятельности среди жизни народной, то отнимающий у нас и право, и способность, и средство действовать, – кто это? Это – все он же – дух времени и мира, всегда враг Церкви, потому что всегда враг Евангелия. Какое поле. Как жатва – многа. А делатели? Где они? Их мало» (Архиепископ Никанор. Современное пастырство). Может ли христианин не чувствовать голоса, зовущего его на эту ниву? Если он еще не слышит, то значит он вообще не слышит голоса совести, не воспитывая любви к народу своему.

Я понял бы человека, который сказал: «Я не верю в пастырство, в ценность работы». Но говорить: я уважаю пастырство, но не чувствую влечения к нему, значит сказать: я чувствую духовную нужду народа, его скудость и бедность, но это меня не трогает, не касается. Вопрос о призвании может иметь место при выборе между живописью и музыкой или должностью агронома и должностью архитектора, а не по отношению к делу, составляющему обязанность христианина. В высшей степени не верны слова профессора Певницкого: «Пусть не чувствующие склонности или призвания к духовному служению не готовятся к нему и не берутся за него; пусть они избирают род деятельности, более отвечающий их расположениям» (Священник. Приготовление к священству и жизнь священника). «Не чувствующие призвания» к пастырству, конечно, не смеют брать на себя его, но они должны воспитать в себе любовь к Христу и народу -ревность к Божьему делу. И вопроса о призвании не будет. Будет другой вопрос: годен ли, могу ли нести крест пастырства, буду ли полезен на высоком посту? Этот вопрос законен, законна и боязнь великой пастырской ответственности. Но вопрос о призвании – выдуманный, праздный и лицемерный вопрос. Все христиане, любящие Церковь, необходимо призваны к делу христианского просвещения.

К пастырству готовит школа. Но не говоря о том, что эта подготовка едва ли не ограничивается в теперешней школе чисто словесным научением, образовательной подготовкой без подготовки «душевной», – в школе еще дети, юноши, редко задающиеся мыслью о будущей священнической деятельности. О подготовке сознательной, по личной инициативе, планомерной не может быть здесь речи. Поэтому необходима еще подготовка, которую лучше всего начать в школе и продолжить в те годы, которые лежат между школою и алтарем. Эта подготовка состоит в выработке духа пастырского двумя путями: 1) путем изучения законов духовной жизни через чтение и наблюдение; 2) путем воспитания в себе отличительных свойств пастыря деятельною работою над собою.

Что касается чтения, то о нем мы говорим особо. Здесь одно замечание: в тот момент подготовки, о какой идет речь, т.е. во время пред посвящением, если оно коротко, особенно необходимо чтение, образующее, так сказать, общий облик пастырской души. Это – Священное Писание, пастырские беседы Златоуста, Григория Богослова, Амвросия Медиоланского, труды аскетических писателей.

Самовоспитание и вообще практическое подготовление себя к пастырской деятельности выражается в наблюдении жизни с точки зрения пастырской. Для этого особенно удобно время псаломщичества или диаконства, когда будущему священнику открыта жизнь прихода, а внимание еще не отвлечено широтой священнических обязанностей.

Нужно наблюдать жизнь, и прежде всего, как пишет один замечательный пасторолог, там, где она перестает тщательно скрывать свое содержание под личиной вежливости или практических забот. Для этого особенно важно посещать больных, присутствовать при умирающих («Письма о священстве» Стурдзы). В этих случаях один день часто для пастыря бывает полезнее целых десятилетий книжного чтения. Полезно, хотя и очень тяжело, наблюдать душевнобольных. Вообще же, скажем словами Екклезиаста, для пастыря полезнее «ходить в дом плача, нежели в дом веселия».

Раскрытие внутреннего содержания жизни, т.е. обнаружение религиозных чувств, наполняющих русского человека, и его нравственной борьбы, хорошо наблюдать среди богомольцев наших религиозных центров. В этом отношении кандидату священства полезно жить в монастыре, наблюдать за его жизнью, за паломниками и т.п.

И всегда необходимо изучение жизни в творческой работе великих писателей, ознакомление с жизнью села и города в той книге бытия, которая называется литературой, и изучение законов жизни души и в науке о душе и в ее опытном исследовании у аскетов – духовных писателей и философов. К сожалению, пастырям не известна хорошо ни наука о душе и ее спасении, данная в творениях аскетов, ни еп. Феофан Затворник, ни дневник отца Иоанна Кронштадтского. Еще менее знакомы такие воспитывающие книги, как «Мысли» Паскаля, или литература светская, огромное пасторологическое значение которой (в отношении к Достоевскому) вскрыл так хорошо Антоний, архиепископ Волынский. Но об этом после.

Кроме чтения и наблюдения, одним из лучших средств подготовления к пастырству служат беседы с добрыми пастырями и старцами, опытными в духовной жизни. Справедливо советуют хотя бы перед самым посвящением пожить неделю-две в тиши обители, под руководством опытного старца. Он не может научить священника пастырству, но он может ознакомить его с недугами душ человеческих, он может указать способы борьбы с собой, с соблазнами и искушениями жизни, – ввести в дело самовоспитания. Существенно важно для пастыря освободиться от таких недостатков его психики, которые способны помешать ему подойти к душе человеческой и, наоборот, развить особую способность сблизиться, проникать в души, крепко замкнутые для вмешательства со стороны.

Замкнутость

Среди таких недостатков главный – замкнутость. Нужно научиться побеждать ее.

Бывают люди любвеобильные и открытые по природе, но редко, и эти люди большею частью из святых семей. Обычным же смертным должно много работать над собою для развития этих качеств. Первые шаги такой работы над собой могут заключаться хотя бы в том, чтобы, по крайней мере, пользоваться подходящими случаями жизни, хотя, правда, и здесь нельзя обойтись без борьбы и усилий над собою. Случается, например, что ближние сами напрашиваются в тяжелые минуты на нашу откровенность и участие; случается, что самая жизнь тяжелыми картинами страданий или приближающейся к кому-либо из близких к нам смерти поневоле охватывает нас порывом участия к ближним. Должно, по крайней мере, в этих случаях не подавлять ложным стыдом сердечного участия к ближнему, но раскрывать его в словах и делах. Затем уже менее труда будет постепенно расширять круг дел и слов любви и вместе с тем умножать в себе душевную мягкость и открытость сердца. Совершенствование в подобном направлении вскоре пойдет дальше и дальше, почти без всяких уже усилий со стороны человека, ибо душа, вкушающая сладость бескорыстной любви, уже сама будет искать случаев ее приложения.

Положительное средство приобрести влияние на души есть усвоение духа церковности и молитвенного дара.

Дух церковности

Дух церковности есть проникновение души любовью к Церкви во всех ее сторонах, к ее строю, быту, обрядности. Понятно, дух церковности воспитывается лучше с детства, в примере родителей, в церковной атмосфере любящей храм семьи. Затем его воспитывает истинно-религиозная искренняя школа, но есть средства для воспитания церковности и накануне дней пастырства, хотя, конечно, не в последние дни и часы, а хотя бы в последние месяцы. Это усердное и вдумчивое посещение истовых служений, изучение церковного искусства, живописи и пения, внимательное чтение священно-богослужебных книг, чтобы войти в их поэзию и красоту и т.д.

Так как богослужение – одно из лучших средств воздействия на души, то понятно, что богослужебная проникновенность пастыря прокладывает первую тропинку к душам пасомых. Но главное – усвоение дара молитвы.

Дар молитвы

По учению отцов, только тот иерей есть истинный пастырь православной Церкви, добрый борец и победитель, который духом своим живет в мире горнем, а здесь является как бы гостем оттуда. Сила или средство, переносящее человека из одного мира в другой, есть молитва.

Между тем молодые люди, готовящиеся к священству, бывают готовы ко всякого рода подвигам самоотвержения, но к молитвенному под вигу относятся обыкновенно с отягощением. Он представляется для них чем-то устарелым, скучным, почти бесполезным. Их влечет подвиг общественный, борьба и жизнь. Быть может, этим именно свойством их настроенности обусловливается иногда и предпочтение светской службы пред священством с его религиозными церемониями, с бесконечными службами, правилами и поклонами. На самом деле подобное противопоставление общественного и молитвенного подвигов есть плод заблуждения: добрый христианин не стал бы разобщать первого от второго. В Священном Писании говорится о молитве именно в таких случаях, когда противопоставляются два борющиеся друг против друга мира. Таковы: молитва пророка Илии в его борьбе с жрецами Ваала, чудесная победа трех отроков в Вавилоне, одержанная посредством молитвы в огненной пещи, молитва Анны, пророка Ионы, Есфири, Иудифи, Елеазара, Ездры; содержание Молитвы Господней сводится именно к уничтожению жизни мира и замене ее жизнью Божественной, Его именем, Его Царством, Его волею.

Молитва в жизни пастыря одновременно и средство, которым поддерживается в нем сила и бодрость духа, и могучая сила морального воздействия на паству. Молитва, перенося пастыря Церкви в другой, неземной мир и напоминая постоянно ему о загробной жизни, постепенно делает благоговейного священника жителем нездешнего мира. Подобное воспарение в мир небесный, совершаемое при помощи богослужения, а равно и келейной молитвы, имеет значение не только для личной, внутренней жизни пастыря, но и для его стойкости в своем общественном служении. Изучение жизни доброго пастыря со всею силою подтверждает для нас подобный вывод. Оно покажет нам, что молитва есть прежде всего единственное подкрепление пастыря в самом опасном для него состоянии того одиночества, которое ему нередко придется испытывать среди своей маловерной и малодушной паствы. Это одиночество тем мучительнее для пастыря, чем более он соответствует своему предназначению носить в своей душе всю паству.

Молитвенное настроение пастыря есть важнейшее условие для возвышения его авторитета среди паствы. Если вникнуть в отношение пасомых к пастырю, то мы увидим, что главное требование со стороны первых к последнему – требование дара молитвенного. Народ и оценивает пастыря с этой именно точки зрения. Когда в народе говорят о священнике, то первый отзыв касается того, хорошо или худо служит он. Под хорошим служением разумеется здесь не музыкальность голоса, не громкость и чистота речи, а то, что в возгласах и ектениях священника слышится дух искренней молитвы. Подобных священников любит и уважает народ, их-то по преимуществу считает своими наставниками и руководителями, к ним спешит за советом в затруднительных случаях своей жизни. И все это доверие и любовь единственно за подвиг молитвенный. Наш русский народ особенно высоко ценит пастырей-молитвенников. Он готов все простить, даже закрыть глаза на все недостатки и пороки пастыря, будь только одно в нем качество – молитвенность. При отсутствии же этого качества, мягкость и элегантность в обращении ставятся ни во что: на все увещания священника будут смотреть как на бездушное разглагольствование (Антоний, архиепископ Волынский).

Но дар молитвы – это дар, который нужно приобрести. Вот короткие советы мудрых об искусстве молитвы.

Как научиться молитве

Молитва – искусство, которому нужно учиться. Если хочешь, чтобы молитва твоя была в огне и духе, готовься к ней сначала. Помысли, кто Тот, к Кому обратишься ты

в молитве, и кто ты, имеющий начать теперь это молитвенное к Нему обращение, и возбуди в душе твоей соответственное тому настроение самоуничиженного и проникнутого благоговейным страхом предстояния Богу в сердце. Здесь начало молитвы, а доброе начало половина дела. Установившись так внутренне, стань пред иконами, перекрестись, поклонись и начинай обычное славословие. Читай не спешно, вникай во всякое слово, мысль всякого слова доводи до сердца, сопровождая это поклонами с крестом. Вникай во всякое слово и мысль, слова доводи до сердца или иначе: понимай, что читаешь, и понятое чувствуй. Читаешь: «Очисти мя от всякия скверны», – восчувствуй скверну свою, возжелай чистоты и с полной надеждой проси ее у Господа. Читаешь: «Да будет воля Твоя», -и в сердце твоем совершенно предай участь твою Господу, с полной готовностью благодушно встретить все, что Господь пошлет тебе. Читаешь: «И оставь нам долги наша, как и мы оставляем должникам нашим», – и в душе своей всем прости все и себе проси прощения у Господа. Если так будешь действовать при всяком стихе молитвы твоей, то у тебя будет надлежащее молитвословие. Если твоя летучая мысль во время молитвы будет отбегать на другие предметы, старайся сократить внимание и возвращай мысль свою к предмету молитвы; опять отбегает, опять возврати; повторяй чтение, пока каждое слово молитвы не прочтешь с понятием и чувством. Иногда не приходит дух молитвенный: точно мешает что-то. И тогда не следует покидать молитву, а еще большим усилием размягчить холодную душу. Вот что рассказывает о себе один грешник.

«Я упал ниц и попробовал молиться, но каждый раз, как только я хотел призвать Бога, мое горло сжимала какая-то рука. Чья она была, я не знаю. Мне казалось, что я связан и нужно разорвать усилием чьи-то узы. Я начал молиться снова: второй, третий раз – то же. Тогда я воскликнул в отчаянии: Господи, помоги! И сразу почувствовал, что темная рука отошла. И молитва полилась от всего сердца».

Мудрые люди указывают и некоторые внешние средства разогреть молитвенное настроение. Зажигательное стекло только тогда зажигает дерево или бумагу, когда мы наведем его на предмет так, что лучи солнечные сосредоточатся на одной точке зажигательного предмета, всей своей совокупностью действуют на него, так что как бы все солнце в уменьшенном виде помещается в предмете. Так и в молитве: тогда наша душа согревается и воспламеняется умным Солнцем Богом, когда умом своим, как зажигательным стеклом, мы наведем на сердце всею своею всемощною силою. То же о Богородице, об ангелах, святых. «Наведи на свое сердце их образы так, как они есть, со всею силою и святынею, пусть сердце примет озарение их на себя с возможною полнотою и силою, и оно воспламенится их любвеобильным, как бы огненным, действием; их чистота, святость, благость, сила сообщатся твоему сердцу, и оно будет само очищаться, само укрепляться в вере и любви, и чем дальше, чем решительнее и постояннее ты будешь иметь сердце свое обращенным к Богу и к Его святым, тем более будет сердце твое просвещаться, очищаться и оживотворяться».

Нужно иметь в виду, что умение молиться, способность молиться развивается постепенно. Первое время молитвенное настроение необходимо вынуждать: уже внешние молитвенные действия (поклоны, крестное знамение) могут положить начало вхождению в дух молитвы. Со временем всякое приближение души к определенным словам (словам молитвы), всякий взгляд на икону, алтарь по закону психологической ассоциации будет вызывать начало молитвенного настроения (отсюда вдохновенность служения).

В последней, редко достижимой степени молитва становится постоянной непрерывной стихией пастырского духа. В этом секрет пастырского влияния (вне храмового) оо. Иоаннов Кронштадтских и преп. Серафимов.

Мы постараемся в своих советах пройти серединой между взглядом чисто идеалистическим, конечно наиболее соответствующим идее пастырства, но фактически часто превышающим реальные силы пастыря, и чисто экономическим, чисто житейским.

С точки зрения «идеала» наилучше предоставить выбор «посылающей» власти, которая является как бы исполнительницей воли Провидения. С той же точки зрения лучший приход это тот, который хуже: который по заброшенности и скудости населения дает особенно много работы. Приход «нищий» часто меняет священников, жаждет священника прочного, и служба здесь – крест спасительный. Если человек ищет главным образом подвига, он изберет такой приход. Но будет ли это вполне разумно?

Приход бедный... Его, пожалуй, нет нужды избегать даже по соображениям житейским. Пока человек без детей, вдвоем с женой, он сумеет прожить скромно и без излишеств и в скудном приходе. Та скудость, о которой писал А.П. Чехов в рассказе «Тоска», отходит, слава Богу, в прошлое. Бедность прихода имеет своего рода выгоду, спасая от опасных привычек к излишеству, которые могут тяжко отозваться позже, когда большую семью не сумеет поддержать и большой приход. А главное, бедный приход – чаще всего малый приход, т.е. такой, какой оставит время для работы над собой, над самообразованием, не позволит пастырю стать ремесленником пастырства. Укрепит его силы как деятеля. Наступит время – усилится нужда, и тогда не грех искать лучшего обеспечения семьи. А за долгие годы можно лучше рассчитать, где удобнее устроиться для житейских целей: образования и воспитания детей. Гораздо больше нужно бегать приходов трудных. Силы священника, его подготовка не так велики, чтобы он сумел решиться поднять одновременно и дело рядового пастыря, и борьбу с нравственным одичанием в деревне, и дело миссии. В таком приходе священник разбросается между многими делами; не имея опытности, он плохо и неумело примется за пастырское дело и, может быть, непоправимо его испортит. Каждый приход дает некоторую подготовку для более сложных сторон деятельности пастыря, – и лучше широкой деятельности искать, доказавши верность свою в малом.

Обыкновенно священники избегают приходов двух и трехштатных. Это понятно, каждый хочет быть самостоятельным – делать свое дело. В то же время приход многоштатный часто живет нехорошо, немирно, но, строго говоря, пробыть некоторое время в неодноштатном приходе имеет большое значение в пастырской педагогике. Если кажется лучше одноштатный или нет такого двухштатного, где можно хорошо и мирно поучиться, следует искать прихода не выше средней величины. Не герою он даст достаточное обеспечение и спасет его от появления духа стяжательности, какой может родить нужда. Он дает возможность и поработать над собой, подготовиться к более широкой деятельности.

Полная благонадежность прихода представляет для молодого священника некоторый его недостаток: если приход не знает никаких антицерковных влияний, если он слишком покоен, возможно, что священнику не будет вовсе практики «борьбы», а будет слишком большое искушение сложить руки.

Во всяком случае желательно, чтобы священник, вступая в приход, уже имел определенный план работы, основанный на некотором знакомстве с ним. Первые его слова, первые его шаги должны быть по возможности целесообразны, так как первое время особенно важно для того, чтобы предположить приход к своим намерениям, добиться его внимания, найти нужных сотрудников.

Вопрос такого свойства, что ответ на него, конечно, не может иметь строго обязующего (даже в смысле совета) характера. Дело сложное и душевное, но, во всяком случае, опыт может и должен указать на те результаты бываемых наблюдений, которые до сих пор в этом отношении сделаны. Один из церковных публицистов обвиняет будущих священников, что выбор жены по большей части определяется материальным расчетом. В этом есть доля правды, но есть и большое преувеличение. По нашим наблюдениям, по крайней мере половина браков заключается при очень сильном влиянии чисто экономических мотивов. К сожалению, особенной вдумчивости в выборе будущей подруги заметно мало и при браках без денежного фундамента.

Нужно помнить, что жена для священника или поддержка в его священническом деле или помеха, середины не бывает. Если священник, настроенный чисто пастырски, часто ослабевает в своей трудной работе, то весьма часто причина или в отсутствии нравственной поддержки со стороны жены или в прямом ее противодействии. «...Нина, Нина. Я искал от тебя поддержки – и ты тянешь меня в грязь», – жалуется пастырь в одном рассказе Гусева-Оренбургского.

Отсюда ясна необходимость искать в будущей жене человека сродного настроения, с готовностью при нужде жертвовать кое-чем из «своих сил» для ближних. Мы понимаем, что идеалистов, конечно, с очень высокими запросами очень немного и среди священников и их жен, и потому вносим дополнение.

Если нельзя надеяться найти жену, которая смотрела бы на свое положение как на своего рода подвиг, если сам пастырь не задается задачами подвижничества, то все-таки необходимо косвенно охранить себя от искушения погони за мужицкой копейкой выбором жены без особо повышенных требований к жизни (в смысле материальном), без дорогих привычек и с уменьем создать хозяйство экономически. Человек, привыкший к шумной городской жизни, непривыкший сам заниматься семейным благоустройством, растеряется перед условиями быта и, не умея умерять свои потребности, может косвенно привести священника к компромиссам с совестью: заставить его ценить копейку дороже, чем она стоит.

Практически далеко не второстепенен вопрос о том, откуда брать жену: из светских или из своих духовных. Конечно, он не может быть решен однозначно, но бесспорно, что в семьях, чуждых быту духовенства, могут оказаться наклонности и требования, какие не согласны ни с положением священника, ни его доходами. Прибавим мимоходом, что неприспособленность жены к условиям быта может отразиться на настроенности ее, выразиться в чувстве недовольства, опасном для спокойствия семьи. Но странно было бы, конечно, выбирать жену по признаку хозяйственности: такая жена при других по-человечески добрых качествах не мешает мужу, не стесняет его, не двигает его на уступку долгом, но она еще не помогает ему, не поддерживает его в пастырстве.

Жена священника, с одной стороны, должна быть его нравственной поддержкой, с другой – в прямом смысле помощницей в деле устроения прихода. Для того чтобы она была его поддержкой, от нее требуется, конечно, душевность, чуткость и желание помочь мужу. Но никогда не лишним окажется здесь понимание его пастырского дела, внимание к нему, для чего требуется известная мера образованности и культурности. Поэтому выбор жены без внимания к этой стороне дела нужно считать неразумным и чреватым возможными неудобствами.

Матушка. Ее идеал

В самом деле, матушка представляет почти единственную среду где батюшка может находить себе помощь,

нравственное успокоение и утешение после своих томительных пастырских трудов. Без нее культурный священник одинок.

У священника нет помощника в его церковно-общественной деятельности. У его сотрудников нет сознания, что они делают со священником общее дело, и на попытки священника привлечь их к работе они отвечают: «Мы люди мелкие, наша хата с краю», а иногда еще даже жалуются прихожанам на то, что священник возлагает на них «бремена неудобоносимыя». Что же делать? Можно ли священнику работать плодотворно в таких условиях? Не говоря уже о том, что «один в поле не воин», такое положение дела убивает моральные силы священника. Его непривыкшая еще к борьбе душа надрывается такой ненормальностью, и отсюда рождается гнев и озлобление – свойства, несовместимые с благим пастырством, потому что и вообще-то «пылкость гнева причиняет ему много бедствий: помрачает чистоту души и ясность мыслей» (Златоуст. О священстве).

В это-то время оживляющею душою является матушка. Она умом, а главное сердцем, делит тяготу жизни священника и, разделяя с ним радость и горе, не дает ему чувствовать одиночества как в собственном доме, так и в среде, его окружающей. Матушка имеет способность согреть душу, обновить настроение, Ее доброта, приветливость, жизнерадостность всегда прогонят печаль, смущение, гневливость – тот «дух уныния», который так опасен для делания священника. Батюшка чувствует близкую душу и снова надеется победить, снова идет «по льду, хотя лед и режет ноги».

Рядом с этим косвенным влиянием нравственной поддержки матушка может и положительным образом помогать мужу. Прежде же всего своим напоминанием она поддержит молитвенное настроение перед совершением литургии и во время богослужения и таким образом отодвинет возможность окунуться в атмосферу рутинного равнодушия и неразборчивости. Она напомнит, что священник не простой исполнитель обрядов Церкви, но лицо священнодействующее, ходатай пред Богом и людьми и в то же время учитель. Вся неделя прошла, например, в разъездах по приходу и школам. Всегда утомленный, не всегда сочтешь себя подготовленным к проповеди. Между тем предупредительная матушка собрала печатный материал для проповеди, и вот, благодаря заботам матушки, священник volens-nolens говорит проповедь. А при подобных обстоятельствах, возгревая дух пастырства, иерей усердно и благоговейно совершает службу Божию, преподает в чистоте духа святого таинства верующим, исполняет молитвословия и в храме и в домах прихожан вразумительно, вообще является достойным орудием и проводником благодати Божией в души верных.

Горько священнику, когда нет достодолжного пения в храме, хотя и есть псаломщик – помощник. Матушка же и в этом отношении окажет помощь и послужит делу миссии. Так «в приходе села Истомина, Калужской губ., если бы не труды матушки, священник ничего бы не мог сделать в противовес хлыстам, которые завлекают на свои радения, между прочим, женским пением. Дело подсказывало самому священнику обучение пению девиц старшего возраста, коих завербовывают в свои ряды сектанты». Но положим, он обучил их петь, и они под руководством священника поют литургию. А под чьим руководством они будут петь во время совершения священником литургии, когда псаломщик не может с ними петь? Не могла бездействовать и равнодушно смотреть на это нестроение матушка, оправдывающая свое название. И она стала учить петь. Но далее, как в совершенстве можно обучить девиц пению? Естественно, потребовалась школа пения с большим миссионерским влиянием на все село и приход.

Приход нужно учить, но всегда ли это под силу одному священнику. Нужны чтения: священник не может ручаться, что он не будет занят в назначенный час. Нужны воскресные уроки для взрослых, но для женщин необходима учительница-женщина. И значение матушки здесь безгранично.

В указанном выше Истомине, благодаря именно матушке, священник и его жена все воскресенье отдавали службе Богу, и село не отказывалось идти за ними. Обедня, коротенький отдых, воскресная школа, вечерня и внебогослужебная беседа, спевка – вот программа святого дня, которая, конечно, не могла быть выполнена без матушки.

Жизнь ставит перед матушкой и ряд иных задач: ведь она – иногда единственная в селе женская интеллигентная сила. Конечно, странно было бы считать матушку сельским фельдшером: для этого нужны специальные знания, но было бы большой ее заслугой, если бы она могла оказать хотя бы примитивную помощь в таких случаях, где ее участие не налагало бы на нее медицинской ответственности, таких случаев бесконечно много. Если бы она только умела, смела и хотела обмыть и перевязать рану, уже и это окружило бы дом священника ореолом дома милосердия и сделало бы его Вифездой с шестью притворами. Мы знаем матушек, которые обслуживают целую округу. Нехорошо, когда матушка без нужды конкурирует с сельской медициной, но помощь в случаях нужды, более гигиеническая, чем лечебная, могла бы иметь значение огромное.

Были проекты привлечь матушек к делу акушерской помощи. Мы думаем, что, научившись помогать телесному рождению вместе с трудами по духовному оздоровлению в деревне, почти одинаково беспомощной и духовно и санитарно-медицински, матушка действительно заставила бы звучать свое имя «величественно, сердечно, нежно». Даже без знаний специальных она могла бы охранить мать и ребенка от многих опасных опытов сельского знахарства. Но опыт, конечно, дал бы знание, а чтение дало бы необходимые теоретические сведения.

Мы сказали о выборе жены. Но вот она избрана. Следует брак.

Бракосочетание

Самое бракосочетание рекомендуется праздновать с особой чинностью в настроении, соответствующем великой идее тайны брака.

Если, по св. Златоусту, первые три дня после венчания – дни особой духовно-молитвенной трезвенности, если ночь брака в жизнеописаниях святых (напр., житие св. Иулиана и Василисы, 8 января) – ночь молитвы, то понятно, как нужно остерегаться будущему священнику того соблазнительного празднования брака, не чуждого цинизма и неприличия, который так обычен в некоторой среде. Мы были свидетелями «трезвенных браков» без вина. Это хорошие браки, но имели место у людей, формально обетами связанных с обществами трезвости. Может быть, без этого внешнего условия трезвый брак вызвал бы обвинения в «показности», желании выставить себе свою особенную святость. Это уже нежелательно, и «брак в Кане» оправдывает веселье брачного пира.

Но да будет это веселье умеренно, скромно, в тех пределах, когда радостное настроение не туманит чистоты мысли и языка. Да будет брак в «Кане», а не брак в «Вавилоне».