Раздел третий. Общество и мистика. История и мистика

«Проклят человек, иже надеется на человека»

(Иер.17:5)

«Да не будет позволено никому произносити, или писати, или слагати иную веру, кроме определенныя от святых отец, в Никеи граде, со Святым Духом собравшихся. А которые дерзнут слагати иную веру, или представляти, или предлагати хотящим обратитися к познанию истины, или от язычества, или от иудейства, или от какой бы то ни было ереси; таковые, аще суть епископы, или принадлежат к клиру, да будут чужды, епископы епископства, и клирики клира; аще же миряне, да будут преданы анафеме» (7 канон Ефесского Собора).

Догматическое учение Церкви рождалось в духовном противостоянии тем антихристианским силам, которые с первого дня Ее существования развернули с Ней активную борьбу. Эти силы уже тогда начали подготовку к приходу антихриста. «Тайна беззакония уже в действии» (2Фес.2:7) – говорит апостол о самых первых годах существования Церкви.

Внешне, путем гонений, Церковь не удалось поколебать – это только укрепило Ее авторитет в мире – и диавол переменил тактику: он попытался разложить Церковь изнутри с помощью ересей.

В первые три века существования христианства четко сформулированного догматического учения в Церкви не было. Это, однако, не означает того, что не существовало вероучительных истин. Выразителями и живыми свидетелями (μαπηιπορ)²⁵⁴ истины были мученики за веру, которых в таком обилии принесли Церкви первые три века – их высказывания, их умозрения были, по сути дела, догматичны. Через них и все остальные члены Церкви приобщались к истине.

Сначала еще были живы апостолы – свидетели жизни Христа, затем им в этом свидетельстве наследовали мужи апостольские, их ближайшие ученики. Память о том, что делал и говорил Иисус Христос, была еще свежа, поэтому переживание евангельских событий и истин происходило в удивительной полноте благодатных даров. Оно было столь единодушным (см.: Деян.4:32), что строго выверенных догматических формул и не требовалось – члены Церкви усваивали догматические истины веянием Духа Святого, но это не означает того, что Церковь их не знала. Все догматические истины, подобно тому, как в малом семени сокрыто все дерево, были сосредоточены в крещальной формуле и в исповедании Христа Сыном Божиим. Жизнь первых христиан сосредотачивалась вокруг крещения, потому что надо было идти проповедовать и крестить тех, кто входил в Церковь, а богословский смысл такой проповеди сводился к тому, что первые христиане принесли миру весть о Сыне Божием, Спасителе падшего человека. Поэтому первым христианам и не требовалось такого развернутого догматического знания, которое появилось в Церкви позже – истина открывалась в верности Христу.

Но со временем изначальный покров Духа несколько ослабел – христиане уже не могли усваивать Его дары в той призывной полноте, в которой усваивали их те, кто был при основании Церкви. Поэтому вероучительное единство обреталось теперь в острой полемике, раскрывающей христианское учение – из-за этого возросло отступничество, появились разномыслия и первые ереси. Уже в первом веке среди иудействующих христиан выделилась секта евионитов и «образовала отдельное вполне еретическое общество»²⁵⁵. Евиониты считали христианство простым продолжением иудейства – они видели в Иисусе Христе «не Бога-Искупителя, а только великого пророка, подобного Моисею… Отрицая в Иисусе Христе Божественное достоинство, они признавали Его простым человеком, сыном Иосифа и Марии, получившим Божественную силу и достоинство Мессии только в крещении. Таким образом, главного догмата христианства об искуплении Господом Иисусом Христом от греха, проклятия и смерти у евионитов не было»²⁵⁶.

Характерно, что первая христианская ересь, явившаяся в истории, родилась именно в среде иудействующих, то есть тех, кто, приняв христианство, продолжали соблюдать и Моисеев закон. Апостольский Собор, собравшийся в Иерусалиме в 51-м году, как раз и обсуждал вопрос о том, следует ли христианам соблюдать Моисеев закон.

«Вопрос, подлежащий разрешению, – пишет архиепископ Аверкий, – в сущности был таков: Закон или Евангелие? Моисей или Христос? Благодать или дела закона? Евангельская свобода или иго законное?.. Считать закон Моисеев обязательным в христианстве – значило считать недостаточной искупительную силу закона Христова. Если бы воззрение иудействующих одержало верх, христианству грозила бы опасность превратиться в иудейство»²⁵⁷. Евиониты как раз и были теми, кто из христиан превратились в иудеев – и поэтому-то они и отделились в отдельное сообщество. Они повторили путь иудеев, которые не приняли Иисуса Христа как Мессию и ожидали прихода иного мессии. В Талмуде Иисус так же точно, как и у евионитов, назван сыном простых родителей, только в Талмуде эта кощунственная мысль представлена в таких деталях, о которых здесь не пристало и говорить. Таким образом, сама мысль о том, что Иисус Христос не Бог, а человек, связана с отрицанием Его мессианства и утверждением мессианства того, кто будет действительно сыном простых родителей (тварным), то есть антихриста.

Все последующие ереси, так или иначе, повторяли основное содержание учения евионитов. В них или принижалось Божественное достоинство Спасителя, или упразднялась Его человеческая природа. И в том, и в другом случае еретическое учение вело к уничтожению главного догмата христианства – догмата о спасении человека, потому что человек спасти человечество не мог в силу немощи человеческой; этого не смог бы также совершить и не вочеловечившийся Бог, ибо во Христе произошло спасение, обожение и утверждение человеческой природы в ее полноте и подлинном облике. «Мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1Кор.1:23) – этот текст из послания апостола Павла является ключевым для понимания сущности и происхождения ересей. И иудеи, и язычники отвергают крестный подвиг Христа, – они не принимают Его как Спасителя, как Мессию. По этой причине Церковь была всегда борима этими двумя духами: духом иудейства, отвергнувшего Христа, и духом язычества, не понимающего, как Бог мог стать человеком – соответственно, и все ереси всегда питались из этих двух источников. Язычество и иудейство могли враждовать между собой, но они всегда объединялись в своей борьбе против Сына Божия – Богочеловека Иисуса Христа. Апостол Павел говорит:

«Никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1Кор.12:3), а «если же кто Духа Христова не имеет, тот и не Его» (Рим.8:9). Отцы Вселенских Соборов исповедовали Богочеловека Иисуса Христа, – они делали это Духом Святым. Еретики отвергли Его и как Богочеловека, и как Спасителя, – они не имели Духа Святого, – дух же, которым они не приняли мессианство Иисуса Христа, был дух антихристов.

Главный соблазн заключался в том, что ни иудеи, ни язычники не могли принять и понять соединение Бога с грешной человеческой плотью. Для язычника воплощения богов было некой игрой, – боги оставались богами, но только казались людьми, представлялись ими. Если бы боги на самом деле восприняли телесную природу человека, – они перестали бы быть богами. Для иудея такое воплощение Бога в человека казалось кощунством, – они хотели убить Иисуса за то, что Он «Отцом Своим называл Бога, делая Себя равным Богу» (Ин.5:18). Поэтому языческое мировоззрение, маскируясь под христианское, всегда выражается в том, чтобы сделать Иисуса Христа только Богом, – и по этой причине признать Его воплощение призрачным или имеющим в воплощении одну природу и волю, – Божественную. А иудейское, – в том, чтобы признать Его или человеком, или каким-нибудь иным тварным существом.

Хилиазм (учение о тысячелетнем царстве Иисуса Христа на земле) также был связан с этим утверждением. Если Иисус – простой человек, сын Иосифа и Марии, то такой человек не может быть Спасителем человечества, вводящим его в Царствие Небесное, а, стало быть, нечего и надеется на это, – надо строить земное царство. Поэтому для евионитов, как и для всех последующих хилиастов, «смерть Христа не имела искупительного значения, она воодушевляла их только надеждою скорого второго пришествия Его на землю, чтобы основать земное царство, которое имеет существовать тысячу лет»²⁵⁸. Но учение о тясячелетнем царстве, которое проповедовали евиониты, не было новым – оно было ими «заимствовано из священных книг иудаизма. Еще со времен вавилонского пленения книжники распространяли среди рассеянного еврейского народа чаяние и надежду, что грядущий Мессия явится царем-завоевателем, который возвратит весь народ свой в Палестину, вернет ему блеск и могущество, восстановит храм Иерусалимский, покорит ему все народы и, воскресив из мертвых патриархов, пророков и праведников Израиля, будет царствовать тысячу лет»²⁵⁹. Идеи хилиастов были идеями антимессианскими, антихристианскими, потому что тысячелетнее царство строится не тем Мессией, которого исповедуют христиане, а совсем другим, – тем, которого ожидают иудеи.

Даже самые ближайшие ученики Иисуса Христа находились под влиянием идеи мессии, который станет земным царем и обустроит земную жизнь. Когда мать сыновей Заведеевых просила Иисуса посадить их по правую и левую руку от Него (см.: Мф.20:21), то это, несомненно, было проявлением всеобщего для иудеев убеждения в земном назначении Мессии. Иисус в ответ сказал им: «не знаете, чего просите» (Мф.20:22). Их просьба, если она будет осуществлена, не принесет им того, о чем они просят, потому что христианское представление о власти и о социальном устроении кардинально отличаются от иудейского. Власть в христианстве – это власть духовная, в основе которой жертвенное служение тому, над кем властвуешь, вплоть до смерти крестной за него. Власть в иудействе, а также и в язычестве – это власть управленческая, социальная, но претендующая, уже в силу самого положения, и на власть духовную. Pontifex maximus (верховный жрец) – это титул языческих кесарей, но на такое же объединение власти социальной и жреческой будет претендовать и антихрист²⁶⁰. В иудействе и язычестве происходила ложная сакрализация чисто земной, управленческой, социальной власти. Но эта сакрализация всегда несла в себе идею земного рая, идею хилиастическую. Соблазн хилиазма имеет огромную силу лишь потому, что паразитирует на идее апокалиптического преображения мира, схождения на землю Горнего Иерусалима. Культурная жизнь православных государств всегда питалась этой идеей – она была приготовлением к этому снисхождению. Поэтому нельзя безоговорочно исключать эту идею из богословского обихода лишь только по названию. Всегда необходимо выяснять смысл предложенного термина. Но у нас по обыкновению к этой теме только два крайних подхода – один состоит в безоговорочном принятии этой идеи и ее осуществлении человеческими силами, другой, – в безусловном отвержении этой идеи, как несомненно еретической и потому пассивном отношении к культуре и истории.

Гностицизм также родился в среде иудействующих. Первые гностики Симон Волхв и Керинф были по происхождению иудеями. Среди иудействующих евионитов также образовалась особая партия евионитов-гностиков. Гностицизм, по сути своей, был повторением языческого мировоззрения, только приспособленного к христианской терминологии. Симон Волхв и Керинф получили образование в Александрии, где они вполне усвоили языческое мировоззрение. Интересно, что в начале Священной истории иудеи не имели характерных для гностицизма иерархических, астральных и космических систем. Но после отпадения от истинного богопочитания они создали каббалу, в которой все эти элементы были синтезированы и введены в учение. Теософия затем на новом уровне повторила всё то, что было заложено в каббале. Сама идея бесконечных иерархий, в которых Иисус Христос выполнял только роль некоего посредника, занимая там всегда не первые места – также содержала в себе отрицание Его мессианской роли и Его Божественного происхождения, а стало быть, содержала идею Его тварности. Но, кроме этого, гностики выдвигали и еще одну идею, которая в дальнейшем будет подхвачена оккультистами. Это идея

Первобожества, которое находится выше и глубже Бога. Таким образом Троица и Иисус Христос как вторая ипостась Троицы такой идеей низвергались в разряд второстепенных божеств. Первобожество же, через введение подобной идеи, становилось безличным.

В первой ереси, рожденной в среде иудействующих, сосредоточилось то, что в последующие века так или иначе было повторено всеми еретиками и что попало затем в центр соборного внимания Церкви. То, что оказалось в центре тринитарных, христологических, иконоборческих и даже паламитских споров: «Кто такой Христос – Бог или человек?» И Церковь уже тогда дала на него ответ – признав Божественное достоинство и происхождение Иисуса Христа и исповедуя Его подвиг спасения человечества на Кресте, Она наименовала Его Богочеловеком.

Первой ересью прямо-таки вселенского масштаба стало арианство. Оно было, по сути дела, повторением на новом уровне первой ереси – ереси иудействующих евионитов. Утверждение евионитов о том, что Иисус является простым человеком, сыном Иосифа и Марии – несомненно, содержало в себе и неразвернутый тезис о тварности Сына. Это утверждение открывало дорогу тринитарным ересям. Если Сын рожден от простых родителей, то, стало быть, Он не равен Отцу – отсюда рождалось монархианство, динамизм и модализм, – ереси, в которых две ипостаси находились в подчинении одной ипостаси или являлись ее модусами и силами. Таким образом, уже в тринитарных спорах выходил на первый план христологический вопрос: о природе и происхождении Христа.

Тринитарные споры происходили в гонимой Церкви, поэтому тринитарные ереси не имели такого масштабного распространения, какой затем возымели ереси христологические. Церковь довольно легко справилась с тринитарными ересями – боговедческий опыт был подытожен Ею в догматическом учении. Уже на первом Вселенском Соборе (325 г.) тринитарная богословская мысль Церкви была зафиксирована в четких формулах Никейского Символа Веры.

Христологические же споры проходили уже в иных условиях, когда Церковь из гонимой постепенно превратилась в торжествующую. При императоре Константине Великом христианская религия становится государственной – у христиан появляется гораздо больше возможностей воздействия на мир – деятельность эта приобретает совершенно небывалые масштабы, но такие же возможности появляются и у еретиков. Если раньше ереси, возникавшие в христианских общинах, имели локальный характер и быстро исчезали при столкновении с учением Церкви, то в новую эпоху ереси охватывают целые регионы – они обретают поистине вселенский масштаб и надолго закрепляются в некоторых Церквях²⁶¹.

Арианство было ересью, которая захватила чуть ли не весь христианский восток. Арианский тезис о тварности Сына фактически ниспровергал христианство, уничтожал главное его содержание – воплощение Сына Божия и спасение Им падшего человечества, ибо спасение в христианстве понималось как приобретение богоподобия, как обожение человека. А подобие Христу в арианстве становится не подобием Богу, а подобием твари. Это была духовная язва, грозившая поглотить самую душу христианства, уничтожить Церковь в самой ее сердцевине.

Кроме того, арианское учение, хотя в его основе лежал последовательный монотеизм, содержало некоторые положения, которые легко совмещались с пантеизмом²⁶². Арий учил, что Сын сотворен Богом-Отцом для того, чтобы создать все остальное, так как Сам Бог Отец абсолютно трансцендентен миру – Он участвовать в творении мира не может, потому что никто и ничто, кроме специально созданного для этого существа, не может выдержать контакта с Ним. Таким образом, Христос – демиург, создатель мира, но и Сам Он сотворен, поэтому творец и тварь являются совершенно одноприродными. Это очень важное положение для понимания того, как пантеистические идеи появляются в новом арианстве, – западном варианте христианства.

Арианство содержало и мощный идеологический импульс хилиазма: ведь из того, что Христос не Бог, ясно следовал вывод о том, что человек не может быть спасен, потому что истинное спасение по силам только Богу. Отсюда также следовал вывод и о том, что «спасение» поариански должно выглядеть как-то иначе. А как именно? Раз «спаситель» тварное существо, то он ближе к земле, ближе к людям, – то и царствие его должно быть на земле. Поэтому в арианстве очень силен пафос социальный²⁶³. Это особенно заметно на примере нового арианства на Западе. Еще в XVI веке Европа была охвачена мощным протестантским социальным брожением, с которого затем началась новая эпоха социального переустроения мира. Начиналось это брожение с движения социан или антитринитариев (иначе их называют арианами). Такой же сдвиг в учении в сторону социального устройства мира наблюдается у последних ариан, ныне проводящих активную проповедь по миру, – иеговистов. Кстати говоря, такая же закономерность наблюдается и на примере мусульман. Они ведь тоже отрицают Троицу и отрицают Божество Иисуса Христа. И сам ислам носит явно социальный характер. Даже трудно сказать, чего в исламе больше: религиозного элемента или социального. Умма – это религиозная община, охватывающая мусульман всего мира, но это главным образом форма социальной организации людей. А религиозный закон – шариат – охватывает все сферы социальной жизни, включая нормы повседневного поведения.

Церковь не могла остаться равнодушной к погибельному учению ариан. «Начались горячие рассуждения о Лице Господа Иисуса Христа не только в среде духовенства, но и в народе»²⁶⁴. Всех живо волновал этот вопрос, – каждый, если не понимал, то чувствовал, что он касается лично его, что это вопрос спасения или погибели. По свидетельству современников, вопрос о тварности Сына неожиданно становится предметом обсуждения во всех общественных местах: даже в банях и на торгах заводились споры о том, кто такой Иисус Христос – Бог или человек? Из этого видно, насколько живо все члены Церкви переживали догматическую истину, насколько важен был этот вопрос для личного спасения каждого христианина и для дальнейшего существования Церкви.

Все назревшие вопросы касались каждого – и могли быть разрешены только соборно – в мае 325 года, в городе Никее состоялся Первый Вселенский Собор, на который было приглашено 318 епископов. На Соборе было дано слово самому ересиарху – Арию, который изложил свое учение. По поводу изложенного учения состоялось обсуждение. С особенной силой на это учение обрушились Евстафий А нтиохийский и архидиакон Александрийской Церкви Афанасий. Спор разгорелся вокруг терминов подобосущий(ομοιοςζιορ) и единосущий (ομοοςζιορ). По-гречески эти два слова разнились только написанием одной единственной буквы. «С концами слогов распадутся концы Вселенной», – возгласил с соборной кафедры архидиакон Афанасий. Все на минуту замерли. Ему, снискавшему в дальнейшем святость, в этот момент ясно представилось, к чему приведет принятие термина подобосущий, узаконивающего арианское учение – мир и человек изменятся, потому что Христу не найдется места ни в мире, ни в человеке. Но мир не сможет выстоять без Христа – он распадется, потому что стоит он до тех пор, пока человек рождается в вечность, а без Христа рождение в благодатную вечность невозможно. Что было бы с миром, не трудно представить по аналогии – если допустить, что в мире не осталось бы Православия, а осталось одно лишь инославие. Собственно, западное христианство – это есть новое арианство. Поэтому Запад вытеснил постепенно Христа из всех сфер жизни, а потом провозгласил, что его вообще нет. Если бы не Православие, то распадение концов Вселенной уже бы давно произошло.

После непродолжительных споров учение Ария было отвергнуто. Отцами Собора был принят термин единосущий и составлен Никейский Символ Веры. На последующих Соборах он был дополнен и принят Церковью в качестве исповедания веры. Принятие Церковью термина единосущий священник Павел Флоренский назвал «самым значительным и единственным по своей догматической и философской важности событием в истории Церкви»²⁶⁵. На Никейском Соборе, по его мнению, шла речь «не о специальном богословском вопросе, касающемся только утонченных сфер богословской мудрости, но о самой сути церковного мировоззрения, о самоопределении Церкви»²⁶⁶.

Однако осуждение арианства на Соборе не позволило оказать ему действительный отпор – «ариане, притворно подписавшие соборные определения и высланные со своих кафедр, продолжали волновать Церковь»²⁶⁷ – путем придворных интриг им удалось занять основные кафедры и сместить православных епископов. Они аргументированно отстаивали свое учение, ссылаясь, при этом, на целый ряд евангельских текстов, которые умело трактовали. По-видимому, они вообще были сильнее в диалектике, чем православные. Положение могло спасти только чудо. Такое чудо явилось в лице архидиакона Афанасия, потому что слово «единосущий» отсутствовало в Писании (в этом смысле ариане психологически выигрывали, потому что они ссылались на Писание), но только это слово могло спасти от арианства, только с его помощью можно было отстоять богосыновство Иисуса Христа. Поистине это было откровение свыше. Слово было произнесено и даже принято на Соборе, но понято его значение не сразу, – потребовалось еще более полувека, чтобы восточные епископы убедились в том, что оно действительно выражает православное учение о Боге. Ариане же, пользуясь покровительством власти, в течение всего этого времени распространяли свое пагубное учение под видом Православия. А Афанасий, которого ариане сместили с епископской кафедры, оставшись фактически единственным носителем истинного учения, скрывался в пустыне у Антония Великого. Ариане не могли оставить его в покое, – пятнадцать лет он провел в изгнании.

Окончательно разобрались с арианством только на Втором Вселенском Соборе, состоявшемся в Константинополе в 381 году. На нем, в частности, была осуждена разновидность арианства – македонианство, в котором утверждалось неединосущие Святого Духа Отцу. Анафеме также были преданы и евномиане, аномеи, духоборцы и другие разновидности арианства. Победа Православия над арианством имела огромное значение, ибо здесь решался основной христологический вопрос. Это позволило Церкви и в дальнейших спорах с еретиками: несторианами, пелагианами, монофизитами, монофелитами и иконоборцами – выйти победительницей и сохранить искони преподанное учение о вочеловечившемся Сыне Божием.

Почему же арианство получило такое масштабное влияние? Ответ на этот вопрос надо искать в характере тех изменений, которые наступили в это время. Арианская ересь появилась всего через шесть лет после официального принятия христианства в качестве государственной религии. Если раньше христианами становились те, кто пламенел верой, кто был призван Святым Духом, кто готов был ради своей веры пожертвовать всем, даже жизнью, – и их было немного, то теперь христианами становились ради карьеры, влияния и просто из-за того, что этого требовало государство – это были люди по большей части далекие от настоящей религиозности, и они исчислялись миллионами. Они стали приспосабливаться к новой религии, им не хотелось ничего менять в своей прежней, языческой жизни, а христианство требовало кардинального изменения жизни, да и самого человека. И вот арианство явилось для прежних язычников своеобразной палочкой-выручалочкой, потому что если Христос это Бог, то и жизнь свою нужно было выстраивать в подражание Ему, то есть Его крестному подвигу. А если Он лишь тварное существо, то Его тварность соотносится с нашей тварной природой – и поэтому не требуется преображения нашей измененной после грехопадения природы, можно говорить лишь о ее гармонизации путем самовоспитания. Кроме того, тот «монотеизм», который якобы защищало арианство, на деле оборачивался привычным для язычника политеизмом – Верховный Бог окружен богами рангом поменьше, производными от Него. Язычнику более понятен такой Бог, который не соприкасается с миром, а создает некое существо, которое творит мир, а потом принимает крестные муки – Бог, по представлениям язычников, да и иудеев, не может явиться миру в таком унизительном виде. Поэтому арианство фактически сохраняло все языческое мировоззрение, поменяв только некоторые черты культа. Победить арианство означало победить язычество, но и одновременно отказаться от давления законнического иудейства, потому что в арианстве причудливо слились эти две борющие Церковь еретические тенденции – это-то и дало ему такую силу, это и позволило ему еще полвека удерживать свои позиции.

Характерно, что ереси возникают там, где происходит разрыв двух Заветов, Ветхого и Нового. Откровение можно понять только в неразрывной, органической связи этих двух Заветов. Если роль одного из двух Заветов абсолютизируется, то облик Христа меняется: в одном случае Он приобретает чисто человеческие черты и Его мессианство приобретает земной характер, в другом, – Он наделяется исключительно Божественными, небесными чертами. Его искупительный подвиг становится или неким небесным, не видимым земным оком актом, или ловким фокусом, которым Он обманывает своих земных гонителей. В арианстве, несомненно, с особой силой обнаружилась склонность к Ветхому Завету.

Все ереси, последовавшие за арианством, включая иконоборцев и последователей Варлаама Каламбрийского, утверждавшего, что Фаворский Свет – тварный, так или иначе были связаны с арианством – все они являлись как бы логическим и мистическим его продолжением. В самом деле, если Сын Божий Иисус Христос не воплотился в человека, то невозможным становится и изображение Бога. Если Иисус Христос сотворен, то Он, естественно, не может явить на Фаворе нетварный Свет – поэтому в мире и не может быть никаких нетварных энергий Божества. Еретики были последовательны в своих рассуждениях, но последовательна в своих умозрениях была и Церковь. Поэтому на всех Вселенских Соборах восторжествовало истинное христианское учение. Церковь в своих догматах свидетельствовала о воплощенном Сыне Божием, в котором нераздельно и неслиянно сосуществуют две природы и две воли: Божественная и человеческая. Церковь выстояла в этой духовной борьбе с еретиками, подняв на них «меч духовный, который есть слово Божие» (Еф.6:17), ибо была препоясана истиною (Еф.6:14) во святых своих – исповедниках и мучениках за веру. Она устояла и, не дав изменить в учении и конца единого слога, сохранила невредимыми и концы Вселенной.

Но сказать, что ереси никак не повлияли на внутреннюю жизнь Церкви, тоже было бы неправильно. С одной стороны, погибельные ереси вынудили Церковь мобилизовать свои духовные и интеллектуальные силы перед лицом смертельной опасности и это выявило новые качества самой духовной жизни, с другой, – изнурительная борьба с арианством на протяжении жизни двух поколений и с иконоборчеством в течении 120 лет (пять поколений) поколебала веру слабых, дала питание подводным и подпольным течениям языческого мироощущения. И те поколения, которые невольно отравились ядом этого мировоззрения, через психологию и привычку еще долгое время передавали эту болезнь новым поколениям христиан.

Здесь мы будем говорить только о некоторых скрытых тенденциях мысли, содержащихся в западной догматике. Но человеческое сознание очень целостно, даже если человек не обращается никогда к разуму, тем не менее, он бессознательно, но весьма последовательно объединяет в мировоззрении идеи, исходящие из основной идеи, хотя и ошибочной. Поэтому в любом неразвитом ли, в еретическом ли сознании мы можем наблюдать такую неосознанную последовательность. Можно проследить такую последовательность и там, где нет строгого и точного подхода к догматическим истинам.

У древних иконописцев было правило: просматривать иконное изображение на наличие в нем неосознанно запечатленных страстных и бесовских образов, которые вычитывались в неожиданном соединении деталей, линий, пятен. Иконы, в которых обнаруживались такие детали, не допускались к молитвенному почитанию. Слово, облеченное в догматическую формулу, тоже является иконой Божества. Маленькая неточность в деталях, бессознательно начертанные в этих деталях иные образы – искажают и сам образ Бога. Просмотр словесных икон на наличие таких бессознательно начертанных образов вполне законен, ибо, будучи бессознательно усвоенными, они искажают наш взгляд на Бытие и порождают смыслы и формы жизни, не соответстующие Истине.

После разделения Церквей (1054 г.) в Западной Церкви были приняты особые догматы, которые разделили Церкви не только канонически, но и догматически – единство стало невозможным. Интересно, однако, отметить, что все догматы, отдельно принятые Западной Церковью, не явно, а скрыто (потенциально) содержат тезис о тварности Сына. Формулировки догматов крайне ответственны, потому что сформулированные догматы уже живут своей жизнью. И в этом случае неважно, что принимая какой-либо догмат и исповедуя его, члены Церкви даже мысли не имеют о тварности Сына. Более того, если им задать такой вопрос, они, несомненно, будут отрицать этот тезис – и исповедуют перед вами единосущие Сына. Мы говорим только о логических и психологических тенденциях мысли. Но даже неявные тенденции мысли имеют свое воздействие на человека. А догматами определяется вся духовная и культурная жизнь человека – в них невозможно оставить даже неверные тенденции. Возьмем, к примеру, догмат о непогрешимости папы, заменяющего собор епископов – и говорящего ex cathedra не погрешая. Неважно даже какой смысл вложили в догмат те, кто его принимал – важно, что этот догмат содержит тенденции совсем другого порядка. Без греха только Господь Иисус Христос, но если какого-то человека (а не собор) мы делаем безгрешным, то невольно претендуем на то, что не свойственно человеку вообще, но свойственно лишь одному человеку – Богочеловеку. В логике этой мысли мы должны или папу (человека) сделать еще и Богом, или Бога (Иисуса Христа) сделать человеком. И этот догмат, таким образом, содержит скрыто тезис о тварности Сына.

Так же и в догмате о непорочном зачатии Девы Марии. Если возможно непорочное зачатие, делающее не Бога, а Деву Марию (человека) непорочным (безгрешным), то излишним становится воплощение и искупительный подвиг Иисуса Христа, потому что таким зачатием Бог может избавить от греха и других людей, а Дева Мария становится соискупительницей, что и было подтверждено новым догматом. Но если таким образом можно спастись и спасти, то Иисус Христос может быть и не Богом, а просто непорочно зачатым человеком, то есть тварным существом.

На Западную Церковь оказали очень сильное влияние две религиозные идеи: идея о безусловном предопределении ко спасению, высказанная впервые блаженным Августином, и идея о том, что в деле спасения решающее значение имеет не благодать Божия, а силы человека. Она была высказана еретиком Пелагием, не согласившимся с Августином. В протестантизме эти идеи получили логическое завершение. В учении баптистов о спасении только верой и в учении последователей Кальвина о предопределении ко спасению нашла свое воплощение не лучшая идея блаженного Августина. В отвержении церковной иерархии, большинства Таинств, икон и почитания Божией Матери воплотилась идея Пелагия о том, что благодать Божия освящающего и возрождающего значения для человека не имеет, потому что это было бы насилием над волей человека.

В этих двух идеях опять-таки скрыто присутствует тезис о тварности Сына. Если спасение каждого человека индивидуально предопределено свыше, то крестный подвиг Сына Божия ничего не меняет в Божественном установлении, поэтому такой подвиг может совершить не обязательно Бог, а любое тварное существо. У свидетелей Иеговы это доведено до логического конца – у них при прямом утверждении тварности Сына присутствует и хилиастическое учение о тысячелетнем царстве, так что у них мы встречаем классическое соединение идей, – то, которое было и у первопроходцев-евионитов. Однако у иеговистов учение о тысячелетнем царстве приобрело современные и легко узнаваемые черты, потому что Христос у них возглавит мировое правительство, которое установит царство всеобщего благоденствия для тех, которые не смогли войти в число 144 тысяч избранных, обретших обитель на небе. Этот рассказ о мировом правительстве с тварным существом во главе – есть прямо-таки откровение об антихристе.

Учение иеговистов не является для Запада какой-то чуждой идеей, случайно занесенной туда ветром веков. Оно есть органичное развитие религиозных идей всего западного христианства.

Собственно, к столь же радикальным выводам сегодня приходят и католики. Ближайший сотрудник папы Иоанна-Павла II Патрик де Лобье, занимавшийся выработкой социальной концепции католичества, высказал очень интересные для контекста данной главы мысли. В предисловии к его книге «Время конца времен», представляющий автора Р. Лорентен так характеризует суть предлагаемой де Лобье концепции:

«Вопреки трагической перспективе протестантского теолога Карла Барта, Патрик де Лобье, следуя за Лактацием, Бонавентурой и Николаем Кузанским, считает, что Царство Божие осуществится в рамках истории, на земле. Это будет цивилизация любви, предвозвещенная Павлом VI и постоянно упоминаемая Иоанном-Павлом II»²⁶⁸.

Отвержение иерархии у многих протестантов также возможно только при бессознательном или прямом (как у «Свидетелей Иеговы») утверждении тезиса о тварности Сына. Если Иисус Христос не Бог, а человек, то Он не мог установить и Божественную иерархию, посредством которой Бог осуществляет духовное окормление паствы. По этой логике, такая иерархия есть чисто человеческое установление – ее можно упразднить, тем более, что благодатное освящение жизни свыше может помешать в деле спасения, ведь оно насилует человеческую свободу (иерархия же – инструмент этого «благодатного насилия»). К Божественному же предопределению иерархия также не имеет никакого отношения, ибо на исполнение Божественного предопределения не может ничто повлиять, в том числе и иерархия.

Тезис о тварности Сына скрыто содержится и в отвержении почитания Божией Матери. Если Иисус Христос не Бог, а человек, то и женщина, которая Его родила, не может называться Богородицей, выносившей в своем лоне Самого Бога. Она лишь простая женщина, которая родила человека – поэтому Она недостойна почитания, Она ведь такая же, как все остальные женщины.

В отвержении иконопочитания тоже можно найти такой скрытый тезис. Если Иисус Христос не Бог, а тварное существо, то, стало быть, не было и воплощения Бога. А раз не было воплощения Бога, то невозможно и Его изображение.

Отвержение протестантами молитв за усопших связано с учением о предопределении и о спасении только верою. Что же молиться за усопших, – это же в их судьбе ничего не изменит? – ведь ко спасению человек предопределен с самого начала и спасение его зависит только от веры. И здесь Иисус Христос как Божественный Мессия и сын Божий, как Спаситель человеку не нужен – Он ничего не может изменить в изначальном предопределении. Поэтому ничего не изменится от того, что Он будет тварным существом, а не Богом.

Хотя протестанты и называют Иисуса Христа Богом, но скрытые противоречия их догматической мысли вполне реализуются в религиозной жизни, – они живут так, что Христос совершенно удален от всех дел, как будто Он не Бог, а тварное существо. Такое непоследовательное учение порождает определенную психологию и мысль, что Христос чего-то недоделал, с чем-то не справился, – оно и понятно, к Нему относятся как к человеку или тварному существу, а у подобных существ могут быть и ошибки, и недоделки. Поэтому можно исправлять Его дела, доделывать и переделывать то, что Он не сумел сделать. По этой причине человек на Западе очень активен – он все время перестраивает свою жизнь, улучшает ее, но это улучшение жизни есть лишь приспособление ее к себе, к своим слабостям и страстям. Собственно это перестроение жизни происходит по недалекому от языческого идеала образцу, недаром коренной поворот истории Запада был возвратом к языческим ценностям, – эпоха Возрождения и эпоха Гуманизма прошла под девизом: человек сам по себе, по своей природе и естеству хорош²⁶⁹.

В языческой религии существовала идея о человеке, который хорош по своей природе, но нуждается лишь в некотором развитии, усовершенствовании – об испорченности человека первородным грехом там не говорилось. Характерно, что в христианскую эпоху эта идея снова появляется у еретиков. Уже самые первые еретики евиониты, гностики и манихеи отрицали догмат о первородном грехе. Природа человека, по их учению, не изменилась, потому что человек никогда не падал, – падение вообще не имеет отношения к человеку, оно произошло задолго до того, как был сотворен человек.

В V веке в Британии появился ересиарх Пелагий, который, используя идею свободы человека, богословски обосновал концепцию его природной благости. Греховность человека, по его мнению, не имеет никакого отношения к естеству человека. Грех – есть нечто случайное, он возникает только из свободы человека, из его воли, а так как сотворение греха зависит исключительно от человеческой воли, то человек может грех не творить, – он может быть безгрешным. Поскольку же греха по естеству в человеке нет, то нельзя признать и наследование греха потомками Адама, поэтому его потомки рождаются в таком же состоянии непорочности, в котором до падения пребывали прародители.

Пелагианство оказало сильнейшее влияние на всю последующую мысль Запада. В католическом учении о первородном грехе также не говорится о повреждении природы человека в грехопадении. До грехопадения, учат католики, человек обладал сверхъестественным даром праведности, который он получил от Бога; после грехопадения он этого дара лишился, но природа его при этом не изменилась. Человек лишается только того, что ему и не принадлежало, – он возвращается в состояние безблагодатное, но, тем не менее, чистой естественности (status purorum naturalium). Последствия грехопадения состояли лишь в том, что от человека были отняты сверхъестественные благодатные дары, которые удерживали прародителей от падения. Но здесь, во-первых, – снимается вопрос свободы, потому что человек удерживался в праведности сверхъестественной силой, а не своей волей: во-вторых, – непонятным становится: что же тогда заставило человека отпасть от Бога? Если его удерживала от падения благодать, то пасть он мог только по причине плохого качества этой удерживающей благодати. Но благодать эту посылал Бог, – тогда получается, что Бог-то и виноват в падении человека. Крещеный, возрожденный человек, по учению католиков, тоже возвращается в некое состояние праведности. Но непонятно, из какого состояния он возвращается к праведности, а также непонятно – наследует ли он грех, если всего лишь утерял некий сверхъестественный дар? Такая запутанная антропология переворачивает все представления о человеке.

Протестанты довели все, что было в католическом учении, до логического конца, поэтому протестантизм – это плоть от плоти католичества. Можно сказать, что протестантизм начался с католического раскола, потому что все основные идеи, которые потом были развиты в протестантизме, родились в католичестве. Гуманизм, как оправдание греховного человека, оформился в недрах католичества. Провозглашение безгрешным папы, говорящего ex cathedra, было, по-существу, оправданием греховного человека, поставлением его авторитета выше авторитета Вселенских Соборов и всех святых. Догмат о непогрешимости папы – это религиозный апофеоз гуманистической эпохи, ода падшему человеку, которого делают безгрешным и ставят на место Христа, объявляя папу Его заместителем. В постановлении II Ватиканского Собора сказано, что «определения римского первосвященника сами по себе, а не с согласия Церкви, неизменны и не нуждаются ни в каком ином утверждении и не подлежат никакой апелляции в другой суд». Всем же, кто не исповедует этого догмата, Ватиканский Собор провозгласил анафему. Этот догмат явился, по сути, религиозным синтезом содержания всех еретических учений, ибо суть всех ересей сводилась к прославлению падшего человека. Высшим актом такого прославления будет воцарение антихриста – он и станет тем человеком греха, который станет на место Бога, заместит Его.

В этом отношении примечательно, что в римском Требнике (ок. 1600-го года) имеется текст: «Ты еси пастырь овец, тебе Бог передал все царства мира», который якобы произнес Христос, вручая Петру власть над миром. Такого текста в устах Христа в Евангелии мы не находим, но сокровенный смысл текста Требника раскрывается, когда самая главная смысловая половина его обнаруживается в устах сатаны, искушающего Христа в пустыне: «Тебе дам власть над всеми царствами» (Лк.4:6). Эта передача Христу власти над всеми царствами мира, может состояться только тогда, когда Он поклонится сатане. Христос, как мы знаем, не поклонился сатане. Однако на это согласится человек греха, – антихрист. Так какой же образ поклонения воспроизводится в католическом Требнике?

Коренное отличие гуманизма от христианства состоит в том, что гуманизм не требует покаяния, так как гуманисты считают человека по природе добрым и нуждающимся только в развитии этих природных качеств. Христианство же начинается с призыва: «покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф.3:2). Оно учит о том, что человек нуждается в перерождении, потому что природа человека испорчена грехом. Поэтому покаяние сопровождает христианина на всем его земном пути. Безгрешному человеку незачем каяться. Такой человек (непогрешимый папа) был уже выведен в рамках католицизма. В протестантизме такой статус приобретал всякий вступающий в протестантскую общину.

Сама идея человека доброго по своей природе была заимствована у язычников – это они считали человека существом гармоничным, нуждающимся только в усовершенствовании. Поэтому все желания и стремления в человеке они считали естественными. Христианство принесло о человеке совсем иную весть. Человек оказался на самом деле существом не гармоничным, а падшим, в котором все его желания и устремления вступали во вражду друг с другом. Христианство указало на иерархическое, а не гармоническое устроение человека. Оно раскрыло, что в человеке не все имеет одинаковую ценность, – и потому низшее должно подчиняться высшему. Для язычников это было самым неприемлемым и ненавистным в христианстве, потому что необходимо было расставаться со своими немощами, которые у них имели статус нормы, естественности.

Гуманизм выступил на историческую арену под знаменем этой языческой идеи. Но сама эта идея не могла бы появиться в душе европейского человека гуманистической эпохи, не имея некоторого обоснования в католическом учении о человеке. Без католической антропологии трудно понять, откуда в протестантизме появляется тезис о безгрешности человека, когда ему по вере возвращается состояние праведности. Также трудно без этого понять и происхождение католического догмата о непорочном зачатии Пресвятой Девы Марии. Она, по католическому учению, освобождается от первородного греха, потому что получила в это время сверхъестественный благодатный дар, который ее восстановил в том состоянии праведности, в котором пребывала прародительница Ева. Догматы Католической Церкви о непогрешимости папы и непорочном зачатии Девы Марии как бы подытожили новую эпоху, в которую было восстановлено языческое учение о естественной добродетельности и неиспорченности человека. Трудно себе представить оформление таких догматов без гуманистического влияния, без языческого сознания непорочности человека. Однако здесь влияние было взаимным – если языческая мысль этих эпох повлияла на католическую догматику, то и само возрождение этой мысли стало возможным только через католическое учение о человеке.

Религиозные черты коммунизма отмечали многие богословы и философы. Коммунизм, как социалистическое учение, имеет своим истоком ереси катаров и альбигойцев, эту преемственность блестяще доказал в своей работе «Коммунизм как явление мировой истории» Игорь Шафаревич. Собственно, эта идеология стала повторением на новом уровне ереси хилиазма, только в нем идея строительства царства Божия на земле была доведена до логического конца – это строительство велось уже без Бога. Однако тезис отрицания Бога содержался уже в самой идее хилиазма, родившейся у евионитов вместе с идеей отрицания Божественности Иисуса Христа. Если Иисус Христос не Бог, а человек, то Он спасти человека не может, поэтому надо озаботиться о своем спасении самому – надо строить здесь, на земле, царство благоденствия.

Появившаяся в последнее время экклезиологическая ересь в рамках христианского экуменизма также содержит в себе тезис о тварности Сына Божия. Иисус говорит: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин.14:6). В идее, предполагающей объединение всех религий, утверждается, что можно прийти к Отцу как-то иначе. Следовательно, можно спастись как-то иначе, не через Иисуса Христа, поэтому Иисус, как Мессия, этой идеей отвергается. Но, как мы уже неоднократно показывали, в отрицании мессианства Христа содержится и идея Его тварности. Это означает, что спаситель человечества будет тварным. Кто же будет этим тварным «спасителем»? Разумеется, это будет антихрист, потому что он будет тварным существом, и его двусоставность (дьявольское подражание Христу): диавол и человек, – будет тварной – этим антихрист и будет отличаться от Христа.

В экклезиологической ереси провозглашается принцип равенства всех христианских исповеданий²⁷⁰. Но если это так, чем же тогда объяснить многовековую и непрекращающуюся поныне католическую и протестантскую экспансию веры в Россию? Это можно объяснить только тем, что католики и протестанты считают все-таки свою веру выше православной. В булле папы Бонифация от 18. 11. 1302 г. было провозглашено, что «подчинение римскому первосвященнику является для человеческого существа совершенно необходимым условием спасения». Нам могут указать на дату буллы, сказав, что с тех пор многое изменилось – и католики уже так не думают. С тех пор, конечно, многое изменилось, но только не изменилось отношение католиков к папе. Так в книге епископа Буго, изданной в 1922 году, о папе говорится следующее: «В таинстве Евхаристии имеем, так сказать, лишь половину Христа, ибо Он “нем» в Таинстве Евхаристии. Где же искать другую “половину» Иисуса Христа, реально пребывающего в Церкви? – Она в Ватикане: она в Папе… Вне этих двух тайн, которые собственно образуют одну тайну, мы имеем лишь уменьшенного Иисуса Христа (Он Сам так установил), который недостаточен для нужд, как отдельных душ, так и общества, который не в состоянии даже Сам Себя защитить». Это не просто мнение отдельного епископа, а официальное мнение Католической Церкви. В 1922 году, когда был избран папа Пий IX, Ватикан писал: «Счастливый Рим: ибо он один обладает обеими дарохранительницами: дарохранительницей евхаристической, в которой Иисус Христос преподает Себя всем сердцем, и Ватиканом, где Иисус устами Папы преподает Слово Истины, неизменное и непогрешимое»²⁷¹.

Но из этого богословского пассажа следует, что Христа без папы недостаточно для спасения. После подобных рассуждений становится понятной экспансия католической веры на Восток. А провозглашение принципа равенства вер, при такой постановке вопроса, является просто лицемерием. Если все исповедания равны, то почему же католики в то время, когда Русская Церковь находилась под большевистским игом, не молились об избавлении Ее от этого рабства, а молились о том, чтобы Бог обратил Россию к папе. Католическая Церковь формировала такое сознание, при котором не могло быть иного объяснения того, что происходило в России, как только такое, которое описывает И.А. Ильин: «Сколько раз за последние годы католические прелаты принимались объяснять мне лично, что “Господь выметает железною метлою православный восток для того, чтобы воцарилась единая католическая церковь».

Характерно, что центральной темой экуменизма стала тема социальная, тема материальной нужды, тема земного устроения царства социальной справедливости. Эта тема совершенно затмила главную христианскую тему – тему спасения. На краю гибели мира спасение мыслится уже не как спасения от мира, а спасение для мира – и это спасение видится в единении всех религий. Но в таком социальном и религиозном объединении мира уже не будет места Христу.

Тема социального устроения мира – одна из центральных тем западной истории, особенно это заметно на примере истории протестантских стран. Такую централизацию и сакрализацию этой темы на Западе невозможно понять без анализа католической догматики.

Самый первый догмат Католической Церкви, по которому возникли разногласия с Восточной Церковью, был догмат об исхождении Святого Духа от Отца и Сына. Если исхождение Духа ипостасное свойство, то оно не может принадлежать сразу двум испостасям, ибо ипостасное свойство – это отличительное свойство. Если же исхождение Духа не ипостасное свойство, а принадлежащее общей для ипостасей Божественной природе, то это безличностное свойство, по которому невозможно личностное различение ипостасей. Но социальная тема несет в себе сильнейший антиличностный (противоипостасный) заряд, ибо общество человек интересует не как личность, а как социальный функционер. Причем, чем более ярко эта тема выражена в истории, тем менее общество интересует человек, как личность, и все более, как функционер (безличный винтик в механизме).

Любопытно, что идею Filioque (исхождения Духа и от Сына) впервые высказал блаженный Августин, который также ввел в богословский обиход и идею о безусловном предопределении. Но идея безусловного предопределения снимает тему свободы, без которой немыслимо личностное становление, ибо личностное становление связано с нравственным совершенствованием, а оно невозможно без свободного выбора. В идее Filioque, также как и в идее о безусловном предопределении есть очень сильный антиличностный оттенок. Само же учение Filioque появилось в VI веке в Испании, именно там, где детально было разработано предание еврейского рассеяния, – Каббала, в которой утверждалось, что мир является эманацией Бога. Но идея эманации предполагает тождество Бога и Космоса, а если Бог тождественен с Космосом, то Он не может быть личностью. Идеей Filioque нарушается также и равенство ипостасей в Боге, ибо Дух лишается того свойства, которым наделены две другие ипостаси – исходить от Самого Себя Он не может. Таким образом, Он может быть только безличностной связью между ипостасями. Но, тем самым, Он теряет и свои ипостасные свойства. Ипостасное свойство первой ипостаси (исхождение Духа) приписывается второй, однако тогда и вторая ипостась теряет свои отличительные особенности. Получается, что четко выраженными ипостасными свойствами при допущении Filioque не обладает уже ни одна из ипостасей. Единственная возможность примирить подобные противоречия – это сделать исхождение Духа не ипостасным свойством, а свойством, принадлежащим общей для всех ипостасей Божественной природе. Но тогда получается, что Божественная природа как бы предшествует ипостасям, и вроде как имеет отдельное бытие от них, раз это свойство может существовать внеипотасно²⁷². А если эта природа предшествует ипостасям, то получается, что Троице предшествует некое безличностное Первобожество. А здесь есть уже пересечение с гностической идеей. К рассмотрению этой идеи мы еще вернемся при рассмотрении метафизической стороны истории.

Интересно также, что догмат Filioque был введен на Западе под сильнейшим давлением светской власти. Несмотря на то, что папы возражали против принятия этого догмата, Карл Великий, желая подчеркнуть свою независимость от Византийского императора и показать, что он властен не только над империей, но и над Церковью, – прикладывает все силы для того, чтобы ввести этот догмат на Западе. Папа Адриан III, который имел личные претензии к Константинопольскому Патриарху Фотию, наконец, поддержал Карла Великого в его инициативах. Догмат был принят на Западе. То, что на его принятии так настаивал тот, кто заботится именно о социальном устроении государства, – император, говорит о связи этого догмата с социальной темой. Так же, как и сакрализация роли папы в догмате о непогрешимости.

На Западе существует теория «двух мечей», в которой папе приписывается, кроме духовной, еще и светская власть. Папы на протяжении долгого времени были полновластными правителями в огромных областях. Это была фактически целая страна под правлением папы. Нынешний Ватикан – это только остаток того былого государственного величия, которым обладали в прошлом папы.

Даже католические епископы являлись, по-существу, феодалами-князьями, а области, которыми они управляли, были маленькими государствами со своей армией и администрацией. Это говорит о том, что христианство на Западе было преломлено сквозь призму мироустроения, что сама социальная тема и государственная власть были сакрализованы. А это была ложная сакрализация, потому что святым в христианстве является только то, что входит в вечность.

Соединение в Единое Тело Христово, которое представляет Собой неразрывную органическую целостность (то есть подлинный экуменизм), возможно только в Истине и в единомыслии об этой Истине. В основополагающем документе, принятом на Архиерейском Соборе (2000 г.), в котором устанавливаются основные принципы отношения Русской Православной Церкви к инославию, говорится: «С точки зрения православных, для инославия путь воссоединения есть путь исцеления и преображения догматического сознания. На этом пути должны быть вновь осмыслены темы, обсуждавшиеся в эпоху Вселенских Соборов. Важным в диалоге с инославием является изучение духовного и богословского наследия святых отцов – выразителей веры Церкви» (4.4). Поэтому, пока единомыслие не достигнуто, можно лишь вести межхристианский диалог и сотрудничать друг с другом в осуществлении гуманитарных задач. Идея же соединения христианства с другими религиями, которую высказывают теософы и некоторые христианские богословы, не имеет под собой никакого основания ни в Писании, ни в христианском Предании. С самого начала для христиан важнейшим моментом их исповедания было свидетельство о том, что только Христос является Спасителем мира. Христианство хотели поставить в один ряд со всеми остальными религиями. И если бы христиане согласились на это, то у них не было бы никаких проблем с языческими властями, потому что христиане были честными и законопослушными гражданами, доблестными воинами, которые защищали свое отечество. Их гнали только за то, что они настаивали на этой исключительной роли христианства и не пожелали, чтобы его поставили в один ряд с другими религиями. Беда современных христиан в том, что многие из них утеряли это сознание невозможности соединить христианство с язычеством, потому что в таком соединении язычество не перестает быть язычеством, а христианство перестает быть христианством, но становится язычеством²⁷³.

Таким образом, в идее тварности Сына, возникшей в самой первой ереси евионитов, мы можем проследить преемственную генетическую связь всех ересей. Эта идея, так упорно насаждаемая еретиками на протяжении веков, является идеологической подготовкой человеческого сознания к приходу антихриста. Вот почему Церковь с такой силой обрушилась на эту антихристианскую идею и сумела выработать против нее духовное противоядие – догматическое учение, запечатленное в четких догматических формулах.

Однако эта борьба еще не закончена – она будет продолжаться до скончания века. Церковь лишь выработала критерии для определения чуждого антихристианского духа. Основной смысл этих критериев наилучшим образом выявил преподобный Иустин (Попович) в богословском комментарии на текст апостола Иоанна Богослова: «Возлюбленные! Не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире. Духа Божия (и духа заблуждения) узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога; а всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но это дух антихриста, о котором вы слышали, что он придет и теперь есть уже в мире» (1Ин.4:1–3). «Все духи, которые населяют наш земной шар, – пишет архимандрит Иустин, – делятся на два вида: на тех, которые от Бога, и на тех, которые от диавола. От Бога суть те, которые признают и исповедуют, что Иисус Христос есть воплощенный Бог Слово, Господь и Спаситель; а от диавола суть те, которые этого не признают. В этом вся диавольская философия: не признать Его присутствия и влияния на мир, не признать Его воплощения, вочеловечения в мире; твердить и проповедовать: нет Бога ни в мире, ни в человеке, ни в Богочеловеке; бессмысленно верить, что Бог воплотился в человека и может жить, как человек; человек весь без Бога, существо, в котором нет ни Бога, ни Божьего, ничего Божественного, бессмертного, вечного; человек полностью преходящ и смертен, по всем признакам он принадлежит животному миру и почти ничем не отличается от животных, поэтому, мол, и живет естественно, как животные, которые ему единственные законные предки и естественные собратья».

Вот она, философия антихриста, который любой ценой стремится заменить Христа, занять Его место и в мире, и в человеке. Во все века появлялось бесчисленное множество предтеч, исповедников и почитателей антихриста.«Всякий дух» – а этим духом может быть личность, учение, идея, мысль, человек, ангел и диавол. И все они: всякое учение, личность, идея, мысль, человек – если не признают, что Иисус Христос есть Бог и Спаситель, воплощенный Бог и человек, – происходят от антихриста и антихристовы суть. А таких личностей, учений и т.д. было много от самого явления Господа Иисуса Христа в мире. Поэтому святый тайновидец и апостол Иоанн Богослов говорит об антихристе, что«и сейчас уже есть в мире». Так или иначе, антихрист является творцом всякого противохристианского учения, а все учения можно разделить на два вида: учения от Христа и учения от антихриста. В конце концов, человеку нужно в этом мире решить одну проблему: идти за Христом или против Него. И каждый человек, хочет он того или нет, только и делает, что решает проблему, – и каждый из нас есть христолюбец или христоборец, или христопоклонник или диаволопоклонник, третьего не дано»²⁷⁴.

Остается только добавить, что идти за Христом можно лишь, пребывая в Его Теле, то есть в Церкви и держась за догматическое учение Православной Церкви, которое является выражением на человеческом языке откровения Бога о Самом Себе и о человеке.