Глава 9. Изменения в правовом статусе женщины в русской семье в XIX – нач. XX в.

В XIX в. процесс секуляризации принял необратимый характер. Однако законодательство о разводе стало в России более строгим, а сама процедура развода усложнилась.

С 1805 г. бракоразводные дела передали в Св. синод, архиереям были оставлены дела по расторжению браков по безвестному отсутствию. Парадокс состоял в том, что ни Византия, ни допетровская Русь, ни другие страны не знали таких ограничений в разводе, как Россия в XIX в. Даже католическая церковь, отрицая развод, знала «сепарацию» супругов, т. е. разлучение. Но в России вводились новые законы, запрещающие развод; и именно в этой области, как отмечает Г. Фриз, Россия проводила наиболее консервативную политику, нежели любая другая европейская страна ¹ .

В законодательстве, под сильным влиянием обер-прокурора Св. синода, а затем министра духовных дел и народного просвещения кн. А. М. Голицына, было утверждено представление о браке как исключительно церковном таинстве. Статьи о браке были исключены из Гражданского уложения, несмотря на позицию Св. синода, озвученную в Гос. совете М. Н. Сперанским, по которой и «в первобытной христианской церкви брак был совершаем гражданским договором, и исключительно от совести христианина зависело, освятить ли договор сей церковным священнодействием» ² .

Законодательство запрещало раздельное жительство супругов как меру, заменяющую развод: в 1819 г. Санкт-Петербургская гражданская палата приняла к совершению запись между отставным поручиком Шелковниковым и его женой о раздельном жительстве с обязательством мужа выдавать средства на содержание жены. Это решение было санкционировано Сенатом, но Св. синод «нашел такую запись противною каноническому праву»; с ним согласились Министерство духовных дел, комиссия составления законов и, наконец, Гос. совет в департаменте законов и в общем собрании. При этом законом было утверждено правило, что «никакие в гражданском управлении места и лица не должны утверждать между супругами обязательств и других актов, в коих будет заключаться условие жить им в разлучении». Гос. совет распространил это правило на все христианские исповедания, не исключая и тех, «в коих брачный союз принимается как гражданский акт». «С тех пор в действующем праве не существует развода (separatio), который служил субсидарным средством при невозможности расторгнуть брачный союз» ³ .

Строгость в русском законодательстве относительно разводов в XIX в. была окончательно оформлена Уставом духовных консисторий 1841 г., по которому брак мог быть расторгнут только формальным духовным судом по просьбе одного из супругов на следующих основаниях:

а) в случае доказанного прелюбодеяния другого супруга или неспособности его к брачному сожитию;

б) в случае, когда один из супругов приговорен к наказанию, сопряженному с лишением всех прав состояния, или же сослан на житье в Сибирь с лишением всех прав и преимуществ;

в) в случае безвестного отсутствия другого супруга ⁴ .

Развод допускался и в случае согласия обоихсупругов принять монашество, если они не имели малолетних детей.

Бракоразводный процесс происходил следующим образом: иск о разводе подавался епархиальному начальству, которое поручало доверенным лицам произвести увещание супругам, «чтобы они прекратили несогласие христианским примирением и оставались в брачном союзе» ⁵ . Когда увещание не достигало цели, начиналось судоговорение, при котором «ответчик допрашивается по содержанию обвинений, изложенных в исковом прошении; потом истец объясняет улики и доказательства, представляет, буде имеет документы, и указывает свидетелей преступления, если таковые были, а ответчик изъясняет свои оправдания» ⁶ .

Нужно отметить, что признание ответчиком своей вины не являлось доказательством, «если оно не согласуется с обстоятельствами дела и не сопровождается доказательствами» ⁷ , к которым главным образом относились: «а) показания двух или трех очевидных свидетелей и б) прижитие детей вне законного супружества, доказанное метрическими актами и доводами о незаконной связи с посторонним лицом. Затем прочие доказательства: письма, обнаруживающие преступную связь ответчика, показания свидетелей, не бывших очевидцами преступления, но знающих о том по достоверным сведениям или по слухам; показания обыскных людей о развратной жизни ответчика, и другие, – только тогда могут иметь свою силу, когда соединяются с одними из главных доказательств или же в своей совокупности обнаруживают преступление» ⁸ .

Здесь мы встречаемся с пикантным моментом, который неоднократно обсуждался и в прессе, и на Поместном соборе 1917–1918 гг. и служил причиной бесконечных нареканий на фарс, в который превращался духовный суд. Напомним, что говорит адвокат Алексею Александровичу Каренину: «Дела этого рода решаются, как вам известно, духовным ведомством; отцы же протопопы в делах этого рода большие охотники до мельчайших подробностей <…> улики должны быть предоставлены прямым путем, то есть свидетелями» ⁹ .

С. П. Григоровский, прослуживший более 25 лет в Канцелярии Святейшего синода, не понаслышке знакомый с бракоразводным процессом ¹⁰ , замечал: «Мыслимо ли допустить действительное существование свидетелей-очевидцев прелюбодеяния какого-либо супруга, разве подобный акт поддается наблюдению, разве он совершается открыто, на глазах у других? <.> А между тем ныне во множестве бракоразводных дел, заканчивающихся расторжением брака, фигурируют свидетельства очевидцев, и притом самая обстановка, при которой совершается преступление, так однообразна, так шаблонна, что невольно наводит на сомнение в действительности того, о чем повествуют эти свидетели-очевидцы. <…> Это какой-то обстановочный водевиль, с заранее распределенными хорошо разученными ролями» ¹¹ .

По свидетельствам участников бракоразводных процессов, это выглядело приблизительно так: «Актеры – два свидетеля, которые должны разыгрывать сцену перед консисторским трибуналом. Текст роли для обоих почти буквально один. Вот этот почти постоянный текст, извлеченный из многих дел синодального архива: «Я с моим товарищем зашел к г. N, с которым имел дела. Прислуги не было, и мы прошли в залу. На диване… и т. д…» Дальнейшая роль неудобна для передачи» ¹² .

Если светский суд боролся с лжесвидетелями и подвергал их уголовным наказаниям, то по делам о прелюбодеянии очевидное для всех лжесвидетельство процветало ¹³ . И это нелепое и абсурдное требование представлять очевидцев-свидетелей прелюбодеяния сохранялось до 1917 г. Как писал Н. П. Карабчевский по поводу бракоразводного дела Тупицыных: «Несовершенство духовного суда, несовершенство закона повлекло за собой ту массу лжи и злоупотреблений, которые неразрывно связаны с каждым бракоразводным делом. Все это понимают, все об этом знают – и суд, и присяжные, – и поневоле смотрят на подобное дело как на своего рода необходимое зло» ¹⁴ .

Несмотря на жесткое и неменяющееся законодательство с 1860-х гг. начался рост разводов (до этого ситуация отличалась удивительной стабильностью: с конца 1830-х гг., когда начали публиковаться сведения о разводе, ежегодно Св. синод разрешал 80–90 разводов на всю страну) ¹⁵ .

Наибольшее число разводов в этот период – по безвестному отсутствию, что объясняется сравнительно легким оформлением развода по этому поводу ¹⁶ .

В 1870-е гг. на первом месте по числу разводов по прелюбодеянию стояла Санкт-Петербургская епархия: в 1869 г. – в ней расторгнуто по причине прелюбодеяния одного из супругов 88,2% от общего числа разводов по прелюбодеянию; в 1870 г. – 51%; в 1873 г. – 54%; в 1874 г. – 33%; в 1875 г. – 48%.

Число разводов по стране росло, в начале XX в. ежегодно оформлялось около 3000 разводов. Тем не менее получить развод было очень сложно: по переписи 1897 г. на 1000 мужчин приходился 1 разведенный, женщин – 2. В 1913 г. по Российской империи на 98,5 млн православных был оформлен 3791 развод (0,038%) ¹⁷ .

Несомненно, что тенденция запретить развод шла в разрез с реальной ситуацией в обществе. Происходил  стремительный рост нефиксированных разводов.  Статистик П. Бечаснов отмечал, что в русском обществе сер. XIX в. была распространена ситуация, когда происходит «разлучение по существу – выдача отдельного вида на жительство, но оценить это явление невозможно ввиду отсутствия его учета» ¹⁸ .

О неудовлетворительности существующих норм для развода свидетельствует число незаконнорожденных детей ¹⁹ . В Санкт-Петербурге в 1867 г. было 19 342 рождений, в том числе 4305 незаконнорожденных; в 1889 г. – рождений 28 640, незаконнорожденных 7907 ²⁰ . Эти цифры, опубликованные Центральным статистическим комитетом и приведенные И. В. Преображенским, показывают, что почти каждый третий ребенок в Петербурге – незаконнорожденный ²¹ .

По официальной статистике в 1890 г. число детей, принесенных в воспитательный дом Санкт-Петербурга, составляло 9578 человек, в Москве в 1889 г. – 16 636 чел., в Киеве на содержание приказа общественного призрения поступало в 1890-е гг. не меньше 2000 человек в год. В начале XX в. ежегодное число подкидышей по всей России исчислялось десятками тысяч ²² .

Юристы отмечали наличие четкой связи между жесткостью законов о разводе и количеством незаконнорожденных детей ²³ . Юрист Д. А. Способин в своей книге «О разводе в России» последствиями неоправданно строгого законодательства о разводе называл: «уменьшение количества законных браков и увеличение числа незаконных связей, увеличение количества незаконных рождений, детоубийств, супругоубийств, медленное развращение всего общества, видящего и привыкающего, как к явлениям ординарным, к разврату, супружеской неверности, нравственному оскудению и искажению нравственных идеалов. <.. .> Брак при настоящей постановке является таким союзом, где человек или находит счастье, или свою полную погибель. Риск громадный вступать в брак, сделать этот неисправимый и бесповоротный шаг; масса народа рисковать не хочет, прибегая к связям незаконным, где возможно найти почти все содержание брака без большинства его темных сторон» ²⁴ .

Н. С. Лесков пытался напомнить обществу, что такая строгость в разводе не соответствует нормам православной церкви. Он писал о том, что «наши простолюдины до сих пор не верят, что есть только три причины для разводов, а считают и такие, о которых мы упомянули в выписке из правил «пришедших в забвение» ²⁵ . Проблема развода не сходила со страниц прессы.

В XIX в. можно, по-видимому, говорить об ухудшении отношения к женщине в крестьянской среде. Возможно, наши сведения об этом сильно преувеличены. Это связано с тем, что о пореформенной деревне мы знаем значительно больше из-за возросшего внимания русского общества к крестьянскому вопросу, а также потому, что никогда в русском обществе не было такого внимания к судебным делам как во второй половине XIX в. Но при постановке вопроса о влиянии Церкви на семейную ситуацию использование наблюдений судей вполне оправдано.

Многие наблюдатели крестьянского быта писали о том, что пословицы «жену не бить – значит, и не любить», «жену хочу с кашей ем, хочу с маслом пахтаю» отражали реальное отношение к женщине ²⁶ . Возможно, за этим стояли явления, порожденные крепостным правом: общее тяжелое экономическое положение русского крестьянина, его полное бесправие и отсутствие правового сознания в обществе.

То, что жестокое обращение с женой не являлось основанием для развода, только ухудшало положение в обществе. Как замечал юрист М. И. Гернет, в литературе уголовного права получило значение чуть ли не юридического термина выражение «бабьи стоны». Под этим названием в журнале «Юридический вестник» в 1870-х гг. появилась серия публикаций ²⁷  мировых судей о бесправном положении женщин в семье. Мировые судьи (как известно, эту выборную должность занимали люди, пользовавшиеся несомненным авторитетом в обществе) выступили с громким требованием допустить развод с целью предотвращения «бытовых преступлений». Юристы констатировали отсутствие законодательной защиты женщины от насилия в семье: «Ни одно судебное учреждение не может в пределах нашего законодательства оградить женщину от дурного и жестокого обращения с нею. <…> И только тогда, когда «терпеть нет уже моченьки», когда уже на ней, как говорится, нет ни одного живого места, она, избитая и изможденная, нередко с вырванной мужем косой в руках, плетется к мировому судье в надежде, что он защитит ее если не формально, то хоть своим авторитетом» ²⁸ .

Мировые судьи отмечали, что у них отсутствуют законные средства для прекращения насилия мужа над женой ²⁹ . Однократное избиение жены не может служить поводом для судебного разбирательства ³⁰ . После того как жена была покалечена, буяна-мужа сажали под арест на несколько дней, а по окончании срока он возвращался обратно в семью ³¹ . Попытки судьи «примирить супругов», имевшие неоднократно место и в других случаях, после жалоб женщин на чудовищные издевательства над ними имели, как правило, неутешительные финалы ³² .

Единственной общественной организацией, которая могла хоть как-то влиять на семейную жизнь крестьян, были волостные суды, однако бытовавшее среди крестьян представление о неограниченности власти мужа над женой и являлось наиболее важным препятствием для их работы: «В некоторых местностях крестьяне говорят, что «на дела между мужем и женой нет суда». Один муж выколол глаз жене, суд не наказал мужа за это. В других местах общество дурно смотрит на жену, которая жалуется на мужа, и потому никаких жалоб от жен на мужей там не встречается» ³³ .

Кроме того, как отмечал исследователь Н. Лазовский, «волостные суды имеют еще очень патриархальный взгляд на семью, считая ее чем-то изолированным: «кто их там разберет, прав ли муж или жена», поэтому подобные дела стараются или кончить примирением сторон… Другая причина отказов в разбирательстве жалоб жены заключается в том, что волостные суды разделяют преобладающий в народе взгляд на жену как на животную рабочую силу, поступающую в собственность мужа, как на рабу, вещь; поэтому и наказание мужа за жестокое обращение с женой приноравливается так, чтобы не слишком унизить его в глазах жены, а также не повредить его экономическим интересам» ³⁴ .

Именно страшный быт русской деревни, где избиение жен являлось нормой (десятский заявлял, что «ежели баба супротивничает, <…> по-ихнему, по-деревенскому, каженный мужик свою бабу должен учить») и женщина не могла ждать защиты (мировой судья Бобров приводил факт, когда женщина, убежавшая от побоев мужа к матери, была возвращена к супругу и посажена в арестантскую), и заставляет поставить вопрос о разводе: «Возлагать надежды в деле улучшения положения женщин только на общее смягчение нравов, на распространение образования и благосостояния – немыслимо, ибо, пока это смягчение нравов станет непреложным фактом, пройдут еще многие годы. <.. .> Необходимо прибегнуть к <…>  допущению в подобных случаях развода,  необходимость этой меры стала уже достоянием общественного, даже более, общенародного сознания, и санкционирования ее русская женщина имеет право ожидать от законодателя» ³⁵ .

Однако было бы неверно полагать, что насилие в семье имело место только в крестьянской среде. Юрист М. И. Гернет в своем исследовании «Женское равноправие и уголовный закон», анализируя дела, связанные с взаимоотношениями в семье, дошедшие до Сената, отмечал, что насилие в семье характерно для всех слоев русского населения, «начиная от крестьянина и кончая князем» ³⁶ . Е. И. Якушкин собрал многочисленные примеры истязания жен в Материалах для библиографии «обычного права» ³⁷ .

Заболевание заразными половыми болезнями, например сифилисом, которое получило широкое распространение в связи с отходничеством, также не являлось основанием для прекращения брачного союза. Мировой судья Я. Лудмер сообщал о женщине, которую избивает муж-сифилитик со словами: «Иссушу тебя, буду сушить, пока в землю не вколочу, из моей власти не выбьешься». А что делает мировой судья? «Я объяснил ей всю безысходность ее положения, в смысле абсолютной невозможности развода». Судья все же сделал попытку спасти женщину, взяв с мужа подписку оставить жену в покое вплоть до излечения, однако вышестоящая судебная инстанция признала подписку незаконной. «Другими словами, дан был полный простор насильственному и притом сознательному заражению одного лица другим во имя «святости брака» ³⁸ .

Правовая незащищенность женщин была очевидна для юристов-современников. Приведем некоторые законы, вызывавшие наибольшее нарекание у правоведов. Так М. Гернет утверждал, что по ст. 1583 Уголовного уложения относительно насилия в семье «страдающим лицом является не муж, а жена». Текст этой статьи говорит о преступлениях мужа против жены и жены против мужа, хотя, впрочем, не в одинаковых выражениях: «За нанесение жене увечья, ран, тяжких побоев или иных истязаний или мучений виновный подвергается такому-то наказанию». Тем же наказаниям и на том же основании подвергается и жена, которая, «пользуясь слабостью своего мужа, дозволит себе нанести ему раны, увечье, тяжкие побои или иное истязание или мучение». Однако подобное «уравнение в правах» не соответствовало жизненным реалиям: «Судебной практике неизвестны случаи, когда бы жена «дозволила себе, пользуясь слабостью своего мужа», подвергать его тяжким побоям, истязаниям и мучениям. В просмотренных нами решениях Уголовного Кассационного Департамента за 50 лет до Сената доходили лишь дела о преступлениях мужа» ³⁹ . М. Гернет сообщал, что первоначально текст этой статьи был иной и более выгодный для женщины, потому что закон запрещал не только наносить увечья, раны, тяжкие побои, но и вообще «жестокое обращение». В 1871 г. последовало высочайше утвержденное мнение Гос. совета об исключении из текста статьи слов о жестоком обращении. Оскорбление супруга также не являлось основанием для наказания: «Сенат признал, что оскорбления между супругами не составляют преступления, и жалоба одного супруга на другого за нанесенное оскорбление «несовместима с существом супружеских отношений» ⁴⁰ . Уголовное дело в случае «оскорбления половой чести» женщины начиналось только по жалобе потерпевшей или опекунов и родителей.

Похищение незамужней с ее согласия для вступления с ней в брак являлось преступлением, похититель приговаривался к тюрьме от 4 до 8 месяцев, а похищенная – на столько же времени к заключению в монастырь ⁴¹ . Брак без согласия родителей («против решительного запрещения родителей или без испрошения согласия их») также являлся преступлением, и виновные наказывались так же, как и за похищение, а кроме того, лишались «права наследовать по закону в имении того из родителей, которого они оскорбили своим неповиновением» ⁴² . Преступлением являлось и вступление в брак «без дозволения своего начальства» лиц, состоящих на государственной службе. Виновный подвергался выговору с внесением его в послужной список ⁴³ .

В городе демографические процессы приняли новый, по сравнению с деревней, характер. Здесь был широко распространен тип  малой семьи,  включавшей родителей и детей, и происходило снижение традиционно высокой рождаемости. Если в среднем по России количество детей в семье было 5–7 человек, то в рабочих семьях Петербурга – 1–2 ребенка ⁴⁴ .

В городе менялся и характер брачности: возрастало число людей, не состоявших в браке вообще, в том числе и женщин. В городе перепись 1897 г. показала удивительную картину: холостые мужчины и незамужние женщины преобладали над состоящими в браке. На 1000 мужчин приходилось 582 холостых и на 1000 женщин – 560 незамужних ⁴⁵ . Как писал И. Преображенский, автор одного из первых серьезных церковно-статистических исследований: «Едва ли мы погрешим, если скажем, что первою и главнейшею причиною постепенного сокращения числа законных браков служит быстрое развитие городской жизни в ущерб деревенской. <…> Заметим лишь одно, что если на вопрос о причине не вступления в церковный брак отвечают: «Чтобы не разводить нищих», то этот ответ в устах громадного большинства городских, особенно столичных жителей, имеет свой горький смысл» ⁴⁶ .

О социальном неблагополучии в городской среде заговорили и епархиальные преосвященные: «Промышленники, заботясь только о материальной своей пользе, не обращают внимания на охранение народной нравственности» ⁴⁷ .

О разврате на фабриках, о незаконных брачных связях говорится в отчете Санкт-Петербургской епархии уже в 1870 г.: «По заявлению священников, фабрики подрывают все основы брачных и семейных союзов в простом народе и грозят, быть может в недалеком будущем, страшными бедствиями» ⁴⁸ .

Прямыми последствиями социального неблагополучия были рост женской преступности в городах, отказы от законного брака, разврат, рост числа брошенных детей. Распространялась и неизвестная традиционной семье практика абортов. На первом месте по числу абортов стоят Харьков, где число абортов к числу рождений составляло 22,1% уже в 1893 г., в Петербурге – 20% ⁴⁹ . Аборты, по свидетельству современников, получили широкое применение в рабочей семье: «В рабочей среде стали смотреть на искусственный выкидыш как на нечто весьма обыденное и притом легко доступное. В рабочих семьях ходят по рукам адреса врачей и акушерок, делающих аборты без всяких формальностей на определенном этапе» ⁵⁰ .

Секуляризация общества и изменение в сознании, так называемая «революция чувств», способствовали тому, что пробуждение «чувств» в традиционном браке, в основе которого лежали материальные, экономические причины («выгодная партия»), приводило к супружеским изменам, что хорошо известно по литературе, но отнюдь не учитывается статистикой. Современники рубежа XIX и XX вв. откровенно говорят о разврате, захлестнувшем русскую жизнь: «Что же касается мужчин, то они поголовно нарушают брачные законы и обеты, пользуясь для этого большей свободой, нежели их рабыни-жены. <…> «Наука страсти нежной» так укоренилась в сознании, что на верную своему мужу жену смотрят как на отставшую от века» ⁵¹ .

Для современников была совершенно очевидна неадекватность существующего законодательства относительно бракоразводного процесса. Различными государственными инстанциями предпринимались попытки по реформированию брачного законодательства; вопросу брака уделялось постоянное внимание в прессе, публиковалось множество работ юристов и канонистов, посвященных вопросу брака.

Так как бракоразводный процесс находился в руках Церкви и все запреты развода обосновывались строгим соответствием православному учению, то эта ситуация вызывала недовольство Церковью, а несовершенство церковного бракоразводного процесса делало его предметом постоянных нападок со стороны общественности.

Еще в 1810 г., в эпоху деятельности М. Сперанского, была очевидна неудовлетворительность постановки бракоразводного процесса. В Государственном совете был разработан новый проект о поводах к разводу, который включал в себя следующие: покушение на жизнь; ложный донос при обвинении в уголовном преступлении; ложное обвинение от мужа в прелюбодеянии; побег жены от мужа. Предлагалось передать расследование в светский суд, а духовный суд уже на основании установленных данных выносил бы решение о расторжении брака. Однако в результате противодействия обер-прокурора Св. синода кн. Голицына проект был похоронен ⁵² .

Комитет для реформы духовно-судебной части 1870–1873 гг. ⁵³  считал необходимым передать следствие по бракоразводным делам в ведение гражданских судов, сохраняя при этом за Церковью увещание к примирению и вынесение окончательного решения. В светских судах следствие должно было вестись по делам о расторжении браков: а) по безвестному отсутствию супруга; б) по неспособности к брачному сожитию; в) по жалобе одного из супругов на нарушение другим святости брака прелюбодеянием. В первом случае, как указывали члены Комитета, «святость и неразрывность брачных уз будет более ограждена, чем при существующем порядке», потому что удостоверение безвестного отсутствия будет более надежным. Передача следствия по делам о прелюбодеянии в светский суд также «скорее принесет пользу в нравственном отношении, чем вред. Духовное начальство будет избавлено от разбора таких дел, которые наполнены описанием сцен самых соблазнительных и отвратительных, в которых нередко бывает собран весь смрад разврата» ⁵⁴ .

Однако из-за противодействия реформе, ограничивающей произвол епископата, этот проект также не был принят. Предложения Комитета решением Синода от 16 мая 1873 г. были переданы на заключение архиереям и консисториям, и из 36 консисторий согласие выразили 15, а из 32 архиереев – лишь 7. «Изъятие мирян из ведомства духовного суда есть капитальная и величайшая погрешность Комитета, равнозначная изъятию их из подчинения Церкви вообще», – так оценил этот проект Оренбургский архиерей Митрофан (Вицинский) ⁵⁵ . В результате реформа не состоялась.

В течение 1870-х гг. попытки по изменению бракоразводного процесса предпринимались неоднократно. Одна из них принадлежит обер-прокурору Св. синода Д. А. Толстому. В согласительных предложениях Св. синоду отмечалось несовершенство судопроизводства о брачных делах. Главными доказательствами преступления прелюбодеяния должны были являться свидетельства трех очевидцев и прижитие детей вне супружества. Это привело к широкому использованию лжесвидетелей: «Почти все иски, основанные на показаниях двух или трех свидетелей прелюбодеяния, имели успех лишь потому, что супруги, желавшие развода, вошли в сделки со свидетелями, утверждавшими под присягою такие обстоятельства, свидетелями которых они никогда не были. <…> Можно утверждать, что если признание факта прелюбодеяния будет предоставлено светскому уголовному суду и если приговоры уголовного суда будут составлять основания для духовного начальства к расторжению браков, то разводы будут производиться не иначе как по причине действительно доказанного прелюбодеяния» ⁵⁶ . Предложения обер-прокурора были заслушаны в заседаниях Св. синода 30 марта 1878 г., но решение принято не было. 29 апреля 1878 г. настоящее дело было вынесено императором на рассмотрение Государственного совета, которое, по-видимому, не состоялось.

В 1892 г. был изменен закон о разводе в случае ссылки одного из супругов. Осужденному супругу предоставлено право просить о расторжении брака, если другой супруг не последовал за ним в ссылку ⁵⁷ .

В 1902 г. был опубликован проект Гражданского уложения, предполагавший решение брачных дел светскими судами, а за духовным судом было оставлено право выносить решение на основании уже состоявшегося решения гражданского суда. В нем предусматривалось увеличение поводов к разводу: наличие жестокого обращения, установленного уголовным судом (ст. 172). Проект предлагал введение  раздельного жительства супругов или разлучения  по следующим поводам: а) жестокое обращение; б) тяжкие оскорбления; в) прилипчивая болезнь; г) развратная жизнь; д) постоянное пьянство; е) мотовство, разорительное для семьи; ж) болезнь жены, при которой ей опасно продолжение сожительства с мужем (ст. 141). Раздельное жительство супругов могло быть разрешено вследствие злонамеренного оставления просителя другим супругом, если оно продолжалось не менее года (ст. 142). Жене, по ее ходатайству, могло быть разрешено отдельное жительство от мужа, когда он не имеет оседлости, отказывает просительнице и детям в необходимом содержании или препятствует жене при недостатке средств снискивать средства к жизни собственным трудом (ст. 143) ⁵⁸ . Дела о раздельном жительстве всецело подчинялись ведению светского суда.

Проект нового Гражданского уложения вызвал некоторое недоумение. Так, профессор канонического права Юрьевского университета М. Е. Красножен выступил против «раздельного жительства или разделения супругов – этой какой-то средней, недоконченной меры, когда брачные узы остаются неразорванными, хотя супруги (даже против воли одного из них) разделены друг от друга. По нашему мнению, это значит остановиться на половине дороги, закрывая глаза на то, что тягость все-таки остается тягостью» ⁵⁹ .

В том же 1902 г. при Министерстве юстиции по предложению обер-прокурора Св. синода К. П. Победоносцева и министра юстиции Муравьева была учреждена Комиссия о пересмотре действующих правил о подсудности и порядке производства дел о расторжении браков лиц православного исповедания. Комиссия посчитала недостатками следующие черты бракоразводного процесса: смешение судебной и административной функций, следственных и состязательных начал, перенесение дел в Св. синод, преобладание начал письменности, решение дел по теории формальных доказательств, а также то, что действующий закон не гарантирует простоты производства дел и дает широкий простор для злонамеренного их затягивания, и кроме того, ведение процесса о разводе по прелюбодеянию сопряжено с весьма значительными издержками для тяжущихся на свидетельства очевидцев и специальных ходатаев по делам бракоразводным.

Комиссия выработала проект, по которому иск о разводе подается в окружной суд, тот сообщает духовному начальству, и духовное начальство в течение трех месяцев производит увещание, затем дело поступает в светский суд, и, в случае подтверждения факта прелюбодеяния, епископ выносит решение о разводе и епитимье. Наиболее существенное изменение в проекте Комиссии заключалось в том, что исследование прелюбодеяния как повода к разводу предполагалось передать в ведение светского суда, с тем чтобы следствие производилось по правилам Устава гражданского судопроизводства, принятого в 1864 г. Проект в целом был одобрен Св. синодом, хотя и с некоторыми замечаниями. При этом Синод выразил согласие и на распространение тех же правил на дела о разводе вследствие неспособности к брачному сожительству ⁶⁰ . Однако дальнейшее прохождение проекта было приостановлено до 1907 г., когда Министерство юстиции попыталось внести его доработанный и вновь одобренный Синодом вариант на рассмотрение Государственной думы.

После долгого обсуждения, в котором принимали участие многие канонисты, 28 мая 1904 г. имела место отмена осуждения виновного супруга на «всегдашнее» безбрачие. Интересны ответы на запрос Синода других православных церквей по вопросу об осуждении виновного в прелюбодеянии супруга на безбрачие. Из них хорошо видно, что единой системы развода православные церкви не знали; бракоразводный процесс диктовался обычаями страны и национальными особенностями права ⁶¹ .

Указ 17 апреля 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости» значительно изменил положение Православной российской церкви. Он внес в брачный вопрос новую серьезную проблему брака с неправославными. Ограничения на вступление в брак с христианами других конфессий были сняты: «Лицам православного исповедания невозбранно дозволяется вступать в брак с лицами всех вообще христианских вероисповеданий» ⁶² . Так как по закону единственной признаваемой формой брака для православных был церковный брак, следовательно, от священника можно было требовать венчания брака с сектантами и раскольниками. Эта ситуация снова сделала актуальным вопрос о необходимости введения гражданского брака в России.

Государством еще в 1874 г. была введена полицейская регистрация брака раскольников ⁶³  (до этого браки раскольников считались «любодейными сопряжениями», а дети от них – незаконнорожденными) ⁶⁴ . Полицейская регистрация браков раскольников воспринималась многими правоведами как прецедент введения гражданского брака в России.

В 1896 г. канонист Н. С. Суворов выпустил исследование, посвященное гражданскому браку. В нем он рассматривал историю возникновения института гражданского брака в европейских странах. В 70-е годы XIX в. почти во всех европейских странах (в том числе в Пруссии, Италии ⁶⁵ , Австрии, Испании, Румынии, Португалии, Швейцарии, Венгрии) был введен гражданский брак, при этом его связь с церковным браком по-разному решалась законодателями. Суворов считал исторически закономерным введение гражданского брака в России.

Однако в России нашлось много непримиримых противников введения гражданского брака. Среди них был и обер-прокурор Святейшего синода К. П. Победоносцев. По мнению всесильного обер-прокурора, «учреждение «гражданского брака» глубоко противоречит коренным основам здорового религиозного чувства в народе и само в себе заключает внутреннее противоречие. Было бы неблагоразумно без всякой необходимости прививать к простому быту столь искусственное учреждение. Может быть, и безнравственно было бы прививать к сознанию народному чуждую ему мысль о раздвоении, которую он не понимает. <…> «Гражданский брак» поведет лишь к соблазну и к отягощению народному? Он поведет к соблазну потому, что совесть народная не поймет и не примет раздвоение брака» ⁶⁶ .

Отрицательное отношение к гражданскому браку как к «узаконенному блудодеянию» было широко распространено в церковных кругах. Очень немногие разделяли позицию Н. С. Суворова, считавшего вполне возможным сосуществование двух форм брака: гражданского и церковного.

После 1905 г. уже и православное духовенство заговорило о необходимости ввести гражданскую регистрацию, а не заставлять Церковь совершать обряды над неверующими и раскольниками: «Не оскорбляя святости и даже просто достоинства Церкви, нельзя требовать от всех исполнения религиозных таинств и обрядов. А отсюда само собой вытекают следующие выводы. Должны быть введены: светско-административная регистрация рождающихся, гражданский брак и такие же похороны» ⁶⁷ .

Священники отмечали, что в обществе уже давно сложилось отношение к таинствам как к неприятной, но неизбежной процедуре фиксирования актов гражданского состояния: «Венчаешь иного и видишь, что ему совершенно безразлично, что поют и что читают: хоть бы панихиду, лишь бы поскорее. Он, по-видимому, с удовольствием заплатил бы еще больше, чем дал за венчание, если бы его просто записали в «обыскную» книгу, в силу каковой записи брак признается законным со стороны государства» ⁶⁸ .

В существовавшей ситуации священник не мог требовать от прихожанина внимательного отношения к таинствам, так как в данном случае гражданин принужден государством исполнять некоторый общественный акт: «Но что толку напоминать «неверующему», например, о том, что он приступает к таинству. Ведь это для меня таинство – не для него. Он пришел ко мне по необходимости, из-под палки: не окрестишь ребенка – он, юридически, как бы вовсе не будет существовать. Не повенчаешься – жена будет считаться не женой, а любовницей, дети же – незаконными; ни первая, ни последние никаких прав по отцу и мужу не будут иметь. Не станешь исповедоваться и причащаться – не повенчают. Поэтому все, чего можно достигнуть в данном случае – это лишь то, чтобы приступающие к таинствам и обрядам как можно лучше лицемерили, скрывали свое неверие» ⁶⁹ .

Каковы же были другие способы решения этой проблемы? Большинство юристов (и в том числе К. П. Победоносцев) считали возможным передачу бракоразводных дел в светский суд. Однако такое решение проблемы не удовлетворяло Святейший правительствующий синод.

Предсоборное Присутствие 1906 г., призванное наметить решение наболевших вопросов общественно-церковной жизни, предложило расширить поводы к разводу, включив в них следующие: болезненное состояние, устраняющее возможность супружеского

сожития и вредно отражающееся на потомстве (проказа, сифилис, сумасшествие послебрачное); злонамеренное оставление одним супругом другого в течение не менее 5 лет; ссылка по суду и административная – удаление обществом за порочное поведение из своей среды; жестокое обращение с супругой и детьми при установлении виновности судом ⁷⁰ .

Однако это расширение поводов к разводу так и осталось на бумаге.

В 1907 г. Министерством юстиции был внесен в Государственную думу законопроект «О  подсудности и порядке производства дел о расторжении браков лиц православного исповедания вследствие прелюбодеяния или неспособности к брачному сожительству» ⁷¹ .В приложении к докладу министерства помещен протокол Святейшего синода от 15–21 июня и 18 июля 1906 г., в котором говорилось, что «не встречается препятствий к осуществлению предположения Комиссии о возложении на суд светский обязанности установления события прелюбодеяния, как повода для расторжения брака духовной властью» ⁷² .

Однако категорически против обсуждения проекта в Государственной думе выступил председатель думской комиссии по делам православной церкви В. Н. Львов, который в своем докладе утверждал, что государство не имеет права рассматривать и изменять церковные законы. Львов предлагал «признать законопроект Министерства юстиции о порядке расторжения браков в части, касающейся Устава духовных консисторий, не подлежащим рассмотрению гражданских установлений, в частности Государственной думы» ⁷³ . В результате не состоялся еще один проект о расторжении браков.

Попытку пересмотреть церковное законодательство о браке и разводе в церковных органах предпринимало с февраля 1907 по май 1909 г.  Особое совещание при Святейшем синоде для обсуждения и выработки проекта положений о поводах к разводу  под председательством митрополита Киевского Флавиана (Городецкого), которого затем сменил Иннокентий, епископ Тамбовский ⁷⁴ . К работе привлекались члены канцелярии Синода, юристы, профессора Санкт-Петербургской духовной академии Н. Н. Глубоковский ⁷⁵  и И. И. Соколов, известные профессора-медики, члены Медицинского совета МВД (Бехтерев, Отт, Бертенсон). О деятельности Совещания писал его участник С. П. Григоровский ⁷⁶ ; в фондах Св. синода имеются материалы Совещания ⁷⁷ .

Уже в 1907 г. первоначальный проект, подготовленный Совещанием, был разослан на отзыв членам Синода, а также профессорам-канонистам И. Е. Бердникову и Н. С. Суворову. На Совещании был представлен доклад профессора-канониста И. И. Соколова «О поводах к разводу в Византии XI-XV вв…» ⁷⁸ . На основании изучения источников И. И. Соколов делал вывод о том, что в Византии прелюбодеяние никогда не было единственным поводом к разводу. Византийское законодательство признавало как повод к разводу злоумышления против царя, злоумышления на жизнь супругов, неповиновение жены мужу, безвестное отсутствие. Ссылки на опыт Византии открывали возможность и для изменения русского бракоразводного процесса.

Канонист Н. А. Заозерский в рецензии на доклад Соколова отмечал, что в Византии Церковь не разрешала клирикам, но терпела среди мирян многие виды браков, спокойно «усвоила или рецепцировала это императорское законодательство в свой номоканон и по этому номоканону вела судебные бракоразводные процессы». Автор рецензии считал, что «по примеру древней восточной церкви и наша православная церковь, применяя во всем объеме евангельские и канонические принципы о святости и нерасторжимости брачного союза в своей пастырской практике, отнюдь не должна стеснять деятельность законодательных учреждений в установлении ими точных поводов к разводу, которые, хотя и не вполне согласуются с евангельским законом и канонической дисциплиной, однако же внушаются неотразимыми требованиями жизни, требованиями частного и общественного благополучия» ⁷⁹ . Н. А. Заозерский утверждал, что Церковь обязана воспитывать и всемерно поддерживать идеальную высоту брака в сознании и жизни своих членов; а государство обязано приходить на помощь личности и семье там, где  под видом супружеских отношений гнездится насилие над личностью  или где несчастно сложившиеся обстоятельства уже разрушили брачные отношения, где расторжение брака является единственным средством оградить высокое достоинство брака. «В деле законодательства о поводах к разводу государство должно идти не за Церковью, а вместе с Церковью» ⁸⁰ .

Н. С. Суворов в 1908 г. также опубликовал свои замечания на проект положения о поводах к разводу ⁸¹ . Суворов считал, что государство, принимая законы о браке, должно следовать не столько каноническим правилам, сколько нормам, «выработанным ходом жизни в других странах, хотя бы и не православных, и выраженных в современных кодексах, хотя бы и светских».

Проект Особого совещания о поводах к разводу был разослан на отзыв членам Св. синода. В отзывах митрополита Антония (Вадковского), Флавиана, митрополита Киевского, Гурия, архиепископа Тверского содержалось краткое согласие с проектом ⁸² . Алексий, архиепископ Тверской и Кашинский, отметил, что «с изложенными в означенном докладе проектами нельзя не согласиться, в виду их основательности и соответствия жизненным требованиям» ⁸³ .

Только митрополит Московский Владимир (Богоявленский) дал отрицательный отзыв: «Точка зрения

Св. синода <…> в вопросе о браке может быть только одна, а именно церковная, то есть такая, которая основана на слове истины евангельской, ибо брак в Церкви Христовой есть великое таинство. <…> «А Творец не разлучает ничего, что сочетал, кроме как за прелюбодеяние» (Тертуллиан)» ⁸⁴ .

После получения отзывов Совещание выработало новый проект, который вновь был разослан для обсуждения в ноябре-декабре 1909 г. В основе этого проекта лежали тезисы Предсоборного Присутствия.

В марте 1910 г. материалы Особого совещания поступили на рассмотрение Св. синода, который успел высказаться только по одному поводу – прелюбодеянию, и дальнейшее движение остановилось до 1913 г.

30 марта – 8 мая 1913 г., в связи с необходимостью дать отзыв на проект нового Гражданского уложения, Святейший синод вновь имел суждение о поводах к разводу. По вопросу об обоюдном прелюбодеянии как поводе к разводу Св. синод, в отличие от Совещания, постановил, что, исходя из высоких целей охранения христианского брачного союза от распадения, надо признать, что в случае доказанной виновности обоих супругов в прелюбодеянии брак должен оставаться в силе. Вместе с тем Св. синод, согласно с проектом Особого совещания, принял и новые поводы для развода:  уклонение из православия и жестокое обращение,  а также  принуждение одного супруга к совершению преступного деяния  другим. Здесь же указано было впервые и на  раздельное жительство,  но не как отдельный повод к разводу, а как на сопутствующее обстоятельство, допускаемое при жестоком обращении одного супруга с другим.

Другие принятые Совещанием поводы к разводу (душевная болезнь, сифилис, злонамеренное оставление одного супруга другим) Синодом были отвергнуты «с точки зрения понятия о христианском браке, целью которого является не плотское наслаждение для супругов, а преимущественно духовное их единение и совершенствование».

Определение Синода было сообщено Министерству юстиции, которое и со своей стороны разработало проект правил о поводах к разводу, присоединив к ним некоторые положения, касающиеся бракоразводного процесса ⁸⁵ .

Проект Министерства юстиции препровожден был для отзыва в Св. синод, при котором в это время работало  Предсоборное совещание,  в ходе его деятельности был разработан Судебник, в который вошли и нормы о разводе ⁸⁶ .

12 марта 1914 г. был издан закон «О расширении личных и имущественных прав замужних женщин», разрешавший замужним женщинам получать беспрепятственно отдельные виды на жительство без разрешения мужа. Тем самым раздельное жительство супругов – separatio – фактически становилось возможным ⁸⁷ .

Значительным ударом по российской деревне и семье стала Первая мировая война. Помимо людских потерь (ок. 1,5 млн ⁸⁸ ), около 15 млн крестьян участвовало в войне, что привело к сокращению браков (не состоялось 1,7 млн браков) и распаду семей, массовому овдовению ⁸⁹ , значительному сокращению рождаемости, росту детской смертности ⁹⁰ .

В 1916 г. была создана  Междуведомственная комиссия  для рассмотрения Устава о расторжении браков и признании их незаконными и недействительными под председательством архиепископа Сергия (Страгородского). Комиссией был выработан законопроект о расторжении браков, предусматривавший расширение поводов к разводу ⁹¹ . Комиссией назывались следующие поводы:

– уклонение от православия (ст. 1–3);

– прелюбодеяние, которое и раньше считалось поводом к разводу. Уточнялось, что прелюбодеяние обоих супругов не может быть препятствием для развода (ст. 4);

– как и в прежнем законодательстве предусматривалось расторжение брака в случае неспособности супругов к брачному сожительству (ст. 5);

– безвестное отсутствие супруга в продолжение не менее 3 лет (этот срок сокращался до двух лет в случае военных действий и гибели морских судов) (ст. 6);

– приговор супруга к каторжным работам и поселению (ст. 7);

– предусматривалось, что супруг вправе просить о расторжении брака в случае покушения другого супруга на убийство супруга-истца; умышленного нанесения тяжких увечий, ведущих к обезображиванию лица; сводничества мужем жены (ст. 8);

– «вступление другого супруга в новый брачный союз при существовании брака его с супругом-истцом»;

– был указан также новый повод к разводу, не предусмотренный канонами: «супруг вправе просить о расторжении брака в случае нанесения ему другим супругом тяжких оскорблений и вообще причинения ему расшатывающих самые основы семьи постоянных нравственных истязаний, если, по убеждению духовного суда, продолжение брачной жизни представляется для супруга-истца невыносимым» (ст. 9);

– в качестве болезней, которые могут служить поводом к разводу, назывались неизлечимое сумасшествие (ст. 10), проказа, сифилис, «неизлечимая прилипчивая и отвратительная болезнь» (ст. 11);

– «злонамеренное оставление другого супруга, длящееся не менее двух лет» (ст. 12);

– существенным добавлением стала статья, согласно которой причиной развода может быть раздельное жительство по причине неприязненных отношений или «нравственного расхождения» супругов длительностью не менее трех лет.

Новый проект принимал во внимание новую для русского общества свободу смены вероисповедания и пытался защитить интересы православного супруга в случае ухода из православия другого супруга.

Революционные события прервали работу Междуведомственной комиссии. Однако ее проект послужил основой для обсуждения вопроса о разводах на Поместном соборе.

В 1917 г. консистории были буквально завалены бракоразводными делами. Приводим донесение Святейшему синоду от 18 октября 1917 г. святителя Тихона (Белавина), избранного в 1917 г. митрополитом Московским и Коломенским: «За последние два года (1915 и 1916) Московская духовная консистория несла усиленные труды по исполнению бракоразводного делопроизводства, весьма обильного и загруженного по многочисленности возникающих здесь этого рода дел. <…> К войне присоединилась революция, удесятерившая оплату труда и жизненные на все продукты цены, а число бракоразводов непомерно стало расти. Если в 1916 г. и даже в январе-феврале текущего 1917 г. бракоразводных дел поступало 50–60 в месяц, то ныне число таковых поступлений доходит до 130 и более в месяц. Наблюдающийся всеобщий развал государственных, моральных и других устоев жизни, видимо, отражается и на этих делах. 1700 дел, состоявших в производстве бракоразводного стола консистории к началу текущего 1917 г., видимо, возрастут к концу его» ⁹² .

29 апреля/1мая 1917 г. Синод вынес определение об изменении в делопроизводстве духовных консисторий о расторжении браков. Согласно этому решению брак может быть расторгнут:

1) по просьбе одного из супругов в случае присуждения другого или того же супруга в каторжные работы или на поселение;

2) по просьбе одного из супругов в случае безвестного отсутствия другого супруга;

3) по иску супругов о разводе ⁹³ .

Решение Св. синода предусматривало, что увещание продолжается до окончания производства о расторжении брака. Отменена была статья Устава духовных консисторий о формальных доказательствах; внесены и другие процессуальные облегчения. Суду была предоставлена возможность давать движение бракоразводным делам без судоговорения в случае ходатайств о том  обеих сторон  и предоставления ответчиком надлежащего отзыва.

Вопрос об изменении брачного законодательства выносился на обсуждение  Особого совещания ⁹⁴в мае 1917 г. и  Предсоборного совета.  2 июля 1917 г. на заседании Совета выступил обер-прокурор В. Н. Львов. Он заявил, что Церковь должна внести изменения в законодательство о разводе в соответствии с требованиями государства. Обер-прокурор отказывался при этом ввести гражданский брак на основании того, что государство не обладает достаточными средствами для организации государственной метрикации и фиксации брачного состояния. Позиция В. Н. Львова, требовавшего, чтобы Церковь признала диктуемые государством условия, вызвала неприятие у большинства участников Предсоборного товета. Как заявил Н. Д. Кузнецов, «мысль В. Н. Львова об установлении государственных норм, по которым Церковь будет вести развод, нарушает принцип церковной автономии и не мирится с оставлением за Церковью права совершать браки. Было бы последовательнее ввести гражданский брак, иначе Церковь лишена будет права действовать в отношении к ею же совершенному браку сообразно своему учению» ⁹⁵ .

14 июля 1917 г. Временное правительство издало декрет «О полной свободе религиозной совести», в котором содержалось положение о признании гражданской регистрации браков ⁹⁶ . На лиц, не принадлежавших ни к какому вероисповеданию, были распространены правила о регистрации гражданского состояния старообрядцев и сектантов ⁹⁷ .

В августе 1917 г. был открыт Поместный собор Русской православной церкви ⁹⁸ . Обсуждением вопроса о бракоразводном процессе занимался Отдел о церковном суде. В качестве основы использовались материалы, подготовленные Междуведомственной комиссией. Собор явно опаздывал с решением вопроса о разводе.

Еще до того как Собор приступил к рассмотрению доклада о расторжении брака, были изданы новой властью два декрета, существенно изменившие положение дел. Это декрет ВЦИК и СНК от 16 декабря 1917 г.  О расторжении брака  и декрет от 18 декабря  О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния.

Простота решения брачного вопроса (для развода достаточно самого факта заявления обоих супругов или одного, никаких препятствий к разводу не существует) резко контрастировала с предшествующей традицией.

Декрет  О расторжении брака  предусматривал следующий порядок:

«1. Брак расторгается вследствие просьбы о том обоих супругов или хотя бы одного из них.

Означенная просьба подается, согласно правилам о местной подсудности, в местный суд.

Примечание:Заявление о расторжении брака по обоюдному соглашению может быть подано и непосредственно в Отдел записей браков, в котором хранится запись о заключении данного брака. <…>

Убедившись в том, что просьба о расторжении брака исходит действительно от обоих супругов или одного из них, судья единолично постановляет определение о расторжении брака, в чем и выдает супругам свидетельство. Одновременно с этим судья сообщает копию своего определения в тот Отдел записей браков, где расторгнутый брак был совершен и где хранится относящаяся к сему браку книга записей браков. <…>

В случае соглашения о том супругов, судья одновременно с постановлением о расторжении брака определяет, у кого из родителей остаются несовершеннолетние дети, прижитые в браке, и кто из супругов и в какой мере должен нести издержки по содержанию и воспитанию детей, равно как и о том, обязан ли муж и в каком размере доставлять пропитание и содержание своей бракоразведенной семье. <…>

Дела о признании браков незаконными и недействительными подлежат впредь ведению местного суда.

Действие этого закона распространяется на всех граждан Российской Республики, вне зависимости от принадлежности их к тому или иному вероисповедному культу.

Все ныне производящиеся в духовных консисториях ведомства православного и прочих исповеданий, в Правительственном синоде и всяких учреждениях иных христианских и иноверных исповеданий и у должностных лиц по управлению духовных дел всяких исповеданий дела о расторжении браков, по коим постановленные решения еще не вступили в силу, признаются силою сего закона уничтоженными и подлежащими, со всеми архивами, находившихся в производстве вышеназванных учреждений и лиц, бракоразводных дел, немедленной передаче для хранения в местные окружные суды. Сторонам же предоставляется право, не выжидая прекращения прежнего дела, заявить новую просьбу о расторжении брака по настоящему декрету» ⁹⁹ .

Декрет о гражданском браке, о детях и ведении книг актов состояния, изданный двумя днями позже, перевернул судьбы жителей многомиллионной страны: Российская Республика впредь признавала лишь гражданские браки.

«Гражданские браки совершаются на основании следующих правил:

Лица, желающие вступить в брак, словесно объявляют или подают о том по месту своего пребывания письменное заявление в отдел записей браков и рождений при городской (районной, уездной или волостной, земской) управе.

Примечание:церковный брак наряду с обязательным гражданским, является частным делом брачующихся. <…>

Всем духовным и административным учреждениям, коим ранее была подведомственна регистрация браков, рождения и смерти по обрядам каких бы то ни было вероисповедных культов, предписывается незамедлительно эти регистрационные книги для дальнейшего их хранения переслать в соответствующие городские, уездные и волостные земские управы» ¹⁰⁰ .

Если населению еще предстояло понять, как легко ему сбросить узы брака, и осуществление этого должно было стать массовым спустя какое-то время, то последний пункт декрета «О расторжении брака» стал приводиться в действие немедленно и не только ударил по служащим консисторий, но и угрожал превратиться в кровавую трагедию.

Сообщения архиереев с мест красноречиво свидетельствуют об этом новом повороте. Мы приводим документы, сохранившиеся в архиве Поместного собора. В рапорте Феофана (Тулякова), епископа Калужского, от 21 января 1918 г. говорится, что декреты  «внесли большую сумятицу в умы народные  и поставили епархиальное начальство, ведающее разрешением браков и бракоразводными делами, в крайне затруднительное и невыносимо тяжкое положение. <…>

В настоящее время в Духовную Консисторию стали высылаться Калужским Советом Солдатских Рабочих и Крестьянских Депутатов прошения некоторых лиц на имя названного Совета о расторжении браков. <…> На таких прошениях и бланках, озаглавленных «Словесное Заявление Совету Рабочих Солдатских и Крестьянских Депутатов с изложением сущности», Совет делает надпись: «В Калужскую духовную Консисторию для удовлетворения просьбы. О последующем уведомить Совет».

На заявление служащих Консистории о том, что эти требования противны церковным правилам, солдаты обычно отвечают: «Вы не признаете декретов Народных Комиссаров. Мы вас штыками заставим подчиниться им». На предложение им пойти в Комиссариат и там развестись по гражданским правилам, они отвечают: «Мы не нехристи, мы желаем развестись по-церковному и повенчаться по-церковному».

Никаких разъяснений принимать не желают и в большинстве случаев идут в местный Совет Рабочих и Солдатских Депутатов с жалобой на Консисторию. <…>

Положение секретаря Консистории принимающего прошения от бракорасторгающихся солдат, в настоящее время мученическое, крайне опасное и невыносимое. В день приняв 30–40 просителей, наслушаешься столько угроз, столько ругани, буквально благодаришь Бога, что остался жив еще и тебя не убили. <.>

Необходимо принять какие-нибудь меры к облегчению развода как в отношении увеличения причин такового, так и отношении упрощения и ускорения его делопроизводства» ¹⁰¹ .

Митрополит Петроградский Вениамин (Казанский) 21 декабря 1917 г. обратился в Синод с представлением, в котором говорится о невозможности публикации в газетах объявлений об исчезнувших супругах, а также о необходимости безотлагательного упрощения процедуры развода. Список оснований для развода владыка предлагал дополнить следующими причинами: «По раздельному жительству супругов свыше трех лет при взаимном их согласии и свыше пяти лет при несогласии одной стороны и при доказанности, что раздельное жительство произошло по вине стороны ответной, а не ищущей; по неизлечимым болезням, надлежаще медицинским правительственным учреждением засвидетельствованным; по причине перехода одного в безверие, инославие и иноверие, и причинение супругу, оставшемуся в православии, тяжких укоров и поношений за его религиозные убеждения; нанесение одним из супругов побоев или оскорблений, которые в уголовном суде признаются тяжкими, угрожающими для жизни».

Митрополит писал: «Все означенные вопросы требуют в настоящее время  безотлагательного  решения для того, чтобы удержать большинство православного населения от необходимости искать развода гражданского и побуждения его искать такового в суде духовном, особенно в Петрограде в виду переживаемых обстоятельств времени» ¹⁰² .

С тревогой писал о сложившейся ситуации епископ Орловский и Севский Серафим (Остроумов) 19 апреля 1918 г. в письме к патриарху:

«Ваше Святейшество, милостивый владыко и отец.

Рапортом, от 29 сего марта за № 2244, с предъявлением копии акта о насильственном изъятии бракоразводных дел из ведения Епархиального управления, я ходатайствовал перед Св. синодом о преподании мне руководственных указаний, как поступать, когда просители будут ходатайствовать о расторжении браков на основании Духовного Суда.

Дело в том, что Комиссар Юстиции, являвшийся в Консисторию для изъятия бракоразводных дел, заявил, чтобы Консистория, под угрозой строгой ответственности по законам военно-революционного времени, отнюдь впредь не принимала бракоразводных дел к производству.

Между тем в Консисторию и ко мне поступают прошения о разводе, в которых просители прямо заявляют «о своем искреннем желании вести бракоразводный процесс церковным порядком». Не принимать таких прошений – не могу, но и делать по ним что-либо тоже небезопасно.

Посему долг имею почтительнейше ходатайствовать пред Вашим Святейшеством о преподании мне срочных руководственных указаний о том, принимать ли к производству, при создавшемся положении, вновь поступающие прошения о расторжении браков» ¹⁰³ .

Происходившие в стране изменения начали принимать характер необратимый и антицерковный.

Почему государство так торопилось с принятием декретов о гражданском браке? В редакционном комментарии к декретам говорится, что они были поставлены на повестку дня СНК еще 18 ноября. Полагаем, что это отнюдь не случайно. У Церкви отнималась ее основная сфера влияния, отведенная ей еще великим князем Владимиром. Эти декреты были продолжением сознательного наступления на Церковь, начатого даже не декретом об отделении Церкви от государства, а постановлением всего-навсего Комиссариата по народному просвещению от 11 декабря, по которому дело воспитания и образования передавалось из духовного ведомства в ведение Комиссариата народного просвещения. А заодно было объявлено и о передаче всех помещений школ, семинарий, академий и прочих помещений «со штатами, ассигновками, движимым и недвижимым имуществом, то есть со зданиями, надворными постройками, с земельными участками под зданиями и необходимых для школ землями, с усадьбами, <…> библиотеками и всякого рода пособиями, ценностями, капиталами и т. д…» ¹⁰⁴ .

Это постановление во многом и предопределило скорейшее завершение Поместного собора: здания, где размещались члены Собора и проходили заседания Отделов, были отобраны.

Объявляя о ненужности церковного развода, большевики открывали дорогу разгулу страстей, которые и так кипели в обществе, где большинство мужского населения было вовлечено в военные действия. Конечно, последующие кровавые гонения на Церковь и закрытие храмов стали, по-видимому, главной причиной отказа от церковных браков.

Но еще до революционных событий исследователи отмечали, что народные представления о браке не соответствуют церковным. Уровень крестьянского понимания брака как церковного таинства не был высок. Как известно, в сложном русском свадебном обряде, идущем из древности, венчание не являлось исключительно важным моментом.

Собор отреагировал на декреты советской власти Определением от 4 марта 1918 года, в котором было сказано: «В этих декретах, изданных без сношения с Православной церковной властью и с полным пренебрежением к требованиям христианской веры, допускается расторжение брака через гражданский суд, и притом только вследствие просьбы обоих супругов, или хотя бы одного из них. Этим открыто попирается святость брака, который по общему правилу является нерасторжимым, согласно учению Спасителя нашего (Мф. 19:9), и только в исключительных, определенных случаях может быть расторгнут церковной властью.

<…>

В заботах о спасении чад Православной Церкви Священный Собор призывает их не вступать на широкий путь греха, ведущий к погибели, и строго хранить церковные законы, памятуя, что те, которые нарушают церковные постановления, навлекают на себя гнев Божий и церковное осуждение. Декреты, направленные к ниспровержению церковных законов, не могут быть приняты Церковью.

Следуя учению слова Божия и церковным правилам, Священный Собор определяет в отношении брака и развода в виду изданных декретов следующие общие правила:

1) Брак, освященный Церковью, не может быть расторгнут гражданскою властью. Такое расторжение Церковь не признает действительным. Совершающие расторжение церковного брака простым заявлением у светской власти повинны в поругании Таинства брака.

2) Православные христиане, состоящие в браке, освященном Церковью и не расторгнутом церковною властью, если вступают в новый гражданский брак на основании только гражданского развода, повинны в многоженстве и прелюбодеянии. Такие брачные сожительства никогда не получат церковного признания и освящения и составляют тяжкий грех, за который по правилам церковным налагается епитимья и отлучение от Святых Тайн (87 прав. VI Всел. соб. 77 прав. св. Василия Великого).

3) Запись брачащихся в гражданских учреждениях не может заменить церковного браковенчания, как святого Таинства, освящающего и укрепляющего супружеский союз мужа и жены благодатною силою. Поэтому брачные сожития на основании одной только записи в гражданские книги, или так называемые гражданские браки, непременно должны быть освящаемы церковным венчанием.....»

4 пункт Определения предусматривал передать этот вопрос для подробной разработки в соборный Отдел о церковном суде ¹⁰⁵ .

Отделом был подготовлен и передан 28 марта 1918 г. на рассмотрение Собора доклад «О поводах к расторжению церковных браков». Докладчиками выступали преп. Воронежской духовной семинарии Ф. Г. Гаврилов и юрисконсульт при обер-прокуроре Св. синода В. В. Радзимовский. Дискуссия о поводах к расторжению церковных браков носила весьма острый характер.

Остановимся лишь на обсуждении 19-й статьи доклада о жестоком обращения с супругом как повода к разводу. По этому вопросу были выдвинуты две противоположные точки зрения: одни воспринимали насилие в семье как норму общения, другие считали необходимым защитить женщину в такой ситуации. В выступлении крестьянина А. И. Июдина был выдвинут аргумент против расширения поводов к разводу – грубое обращение с женщиной в деревне является устойчивым обычаем: «Я боюсь, чтобы наша свобода в бракоразводных делах не привела к служению антихристову… В деревне нравы грубые, муж и палкой ткнет. А она: меня муж не любит, пойдет в город шляться. А у нас здесь как раз побои – повод к разводу. <.> Вот один грех: муж нарочно поколотит, чтобы только жена ушла, освободиться от нее, развестись с ней. Правильно сказано: за грехи мужа дается жена, а за грехи жены – злой муж» ¹⁰⁶ .

С откровенным рассказом из собственной биографии выступил крестьянин из Акмолинской области Ф. Г. Зибарев, до конца оставшийся непримиримым противником проекта: «Жена моя имела бы все поводы оставить меня. Она заслуживала всякого внимания, а я доводил ее до отчаяния, предавался пьянству и однажды избил ее до смерти, так что уже причащали ее. Она могла бы бросить меня, и я погиб бы от пьянства. Меня увели сектанты, сняли с меня крест и не велели возвращаться домой. Жена обратилась к атаману, он словил меня, надел крест, возвратил к жене и успокоил меня. Значит, мы дорожили друг другом, не разошлись сразу, и благодаря этому я воспитал детей и был на войне. Поэтому мое решительное предложение: никак нельзя допускать поводов к разводу и новых браков, первый брак – от Бога, а второй и третий – от людей, по немощи человеческой плоти. Если допустить поводы к разводу, то кто скажет, что он может побороть врага? При всем усердии и борьбе с врагом иногда он так бросит тебя, что думаешь, совсем погиб. Тут-то и есть спасение, что нет лишних поводов к разводу» ¹⁰⁷ .

Говоря о недопустимости развода в случае обоюдного прелюбодеяния, Ф. Г. Зибарев привел следующий факт: «Вот у нас 80 человек казаков, которые не были верны своим женам за время войны, воротившись домой, увидели, что и жены не были им верны. Но они помирились с ними, и брак возобновился» ¹⁰⁸ .

Избиение жен воспринималось некоторыми членами Собора как повседневное явление, которое не подлежит осуждению (из выступления свящ. А. Р. Пономарева): «Супруг вправе просить о расторжении брака в случае покушения другого супруга на убийство супруга-истца. Но что значит покушение? Повышенный голос, взмах руки, сердитый взгляд – все это можно подвести под покушение. <…> Не забывайте нрава нашей деревни: она, как известно, не отличается утонченностью. Там бывают и такие случаи. Молодая девушка вышла замуж. Проходит несколько времени, и она жалуется, что муж ее не любит, так как ни разу не поучил, то есть ни разу не побил. И вот представьте: вдруг явится адвокат и надоумит – подай в суд, проси развода за причиненные истязания <…> и развод готов» ¹⁰⁹ .

Крестьянин Ярославской губернии И. Г. Малыгин заявил: «Не губите деревни принятием этой статьи; там эта статья совершенно неприменима. Если принята будет эта статья, то в деревне хоть каждый день разводись» ¹¹⁰ .

На принятие этой статьи как повода к разводу смотрели и как на страшную беду для общества, однако высказывались утверждения, что даже сама постановка вопроса о жестоком обращении как поводе к разводу имеет историческое значение (из выступления В. В. Радзимовского): «Какое бы ни было решение Собора по этому вопросу, оно будет иметь значение историческое не только потому, что статья 19 будет написана в Деяниях Собора, но и потому, что соборное решение отразится на чувствах в широких кругах общества, где истинным браком почитается союз, спаянный любовью и доброжелательством. На этом только основании и может зиждиться наша семья – залог всего нашего лучшего будущего» ¹¹¹ .

Юрист А. Г. Чагадаев в то же время прокомментировал эту статью так: «Предо мной, имевшим долговременную судебную практику, прошло множество страшных примеров того, к каким ужасным последствиям вело прежнее положение вопроса о брачном разводе. <…> Супруги бьют друг друга кочергой, дубиной и вообще всем, что под руку попадается. И вот ради этих избиваемых я прошу Собор принять эту статью, как она предлагается в докладе. Где бьют друг друга, там уже нет брака» ¹¹² .

Полярность позиций по отношению к рассматриваемой статье вызывала на размышления выступавших.

Как отметил генерал Л. К. Артамонов, «трудно найти другое государство, где бы можно было наблюдать такое различие в жизни между высшими и низшими слоями населения, какое мы видим у себя в России. Казалось бы, одни и те же люди, один организм, но обратите внимание на простой народ и интеллигенцию. Различие поразительное» ¹¹³ .

Очень взвешенным и трезвым было выступление митрополита Сергия (Страгородского) в защиту доклада: «Сколько раз говорили, что нельзя представлять, будто мы, вводя поводы к расторжению брака, забываем о святости брака и растворяем для супругов ворота на все стороны. Однако один из ораторов предложил даже изменение заглавия доклада и назвать его не «О поводах к расторжению церковных браков», а «О способах превращения брака в веселый путь получения удовольствия». Это совершенно ни с чем не сообразно… Теперь бывает, что супруги не могут жить вместе, никакие убеждения на них не действуют, ясно, что им жить вместе нельзя. А чтобы развестись, они должны выдумать причину, прелюбодеяние, являлись отличные адвокаты и суд бессилен был исцелить болезнь, восстановить разрушающийся брак, потому что суд имел дело не с тем, что есть, не с действительными явлениями супружеской жизни, а с тем, что выдумано. Мы же предлагаем обратное. Когда все другие, местные способы оказались бессильными исправить дело, является церковный суд, который разбирает, нельзя ли установить супружескую жизнь. Если это не удается, только после того суд может дать разрешение на расторжение брака. А тут говорят: вы открываете двери, у нас в жизни всякое бывает, но слава Богу, Бог пронес и все восстановилось. Но часто ли Бог проносит? Недаром статистика показывает, что Россия по количеству мужеубийц занимает если не первое, то одно из первых мест во всем мире. Среди язычников, магометан наша христианская Русь стоит на первом месте по числу ужасных преступлений. О чем это говорит? О том, что русские люди знают внешнюю сторону Христианства, но мало проникнуты его духом. Один батюшка говорил о… снохачестве. Что это такое? Смотреть на женщину как на рабу, которую можно не только бить, но и отдавать Бог знает на что. И это называется святость брака; завертывается вуалью и уже святым крестом прикрывается… Я бы напомнил, что мы, как и наши противники, стремимся как можно более очистить нашу жизнь и сохранить святость брака, но делать это надо нелицемерно. Надо лечить ту болезнь, которой мы больны, а не расписывать себя разными красками, не подбеливать только стену, готовую рухнуть» ¹¹⁴ .

Совещание епископов отвергло постановления Собора о расторжении браков по ряду пунктов, в том числе и жестокого обращения. В результате Собор 7 (20) апреля принял Определение  «О поводах к расторжению брачного союза, освященного Церковью»,  в которое вошли принятые Совещанием епископов 18 статей, а 6 статей были переданы в Отдел для нового рассмотрения. В результате появилось  Дополнение к Соборному Определению  от 20 августа (2 сентября) 1918 г.

Итоговые документы, принятые Поместным собором приведены в Приложении.

С самого начала введение гражданского брака и развода, сопровождавшееся изъятием дел из консисторий, приводило к острым столкновениям и прямым угрозам расстрелять тех, кто пытался этому сопротивляться.

На последнем (170) заседании Поместного собора B. П. Шеин рассказал о новых фактах активного вмешательства новой власти в дела Церкви: «Самарский комиссар по вероисповедальным делам в циркулярном предписании приказал причтам всех церквей епархии венчать лиц, браки которых расторгнуты революционными трибуналами. «Что это – наглость ли, доведенная до крайних пределов, или же чудовищная несознательность и темнота? Издавать от имени народа декрет об отделении Церкви от государства, вводить гражданский брак и потом, когда сам народ не признает действительным этот гражданский брак и стремится освятить его в Церкви, говорить снова о той же «воле народа» благословлять церковный брак. И таких распоряжений было не одно, <…> и в других местах требовали этого от священников. <…> А Калужский революционный трибунал пошел еще дальше. Он вынес постановление о лишении священнического сана настоятеля Ковельского собора о. протоиерея C. Протопопова» ¹¹⁵ .

Сейчас невозможно оценить, как декрет повлиял на число венчаний. Несомненно, что до массового закрытия церквей (то есть до 1929 г.) венчания продолжались. Однако легкость в получении развода делала свое сокрушительное дело. Демографические процессы, проходившие после революции 1917 г., ставили в тупик исследователей. После изъятия у Церкви ведения регистрации крещения, браков и смертей государству не сразу удалось наладить статистику и регистрацию. Как писал В. Г. Михайловский в 1920 г., «население не сразу свыклось с необходимостью гражданской регистрации и сначала продолжало по старой привычке довольствоваться совершением церковных обрядов» ¹¹⁶ .

Однако уже в 1919 г. новая власть могла говорить об определенных успехах в «борьбе с религией»: «Проведенное в первой половине 1919 г. статистическое обследование числа совершаемых церковных обрядов и гражданских записей в одном из крупнейших районов Москвы обнаружило, что около трети населения вовсе не венчается у духовенства и не крестит детей, а довольствуется заявлениями в органах гражданской регистрации» ¹¹⁷ .

На 1919 г. приходится резкое падение численности населения столицы, смертность в Москве удваивается, падение рождаемости превосходит Германию, и одновременно и в Москве, и в Петрограде происходит совершенно необычный расцвет заключения браков: «В 1919 г. происходит нечто беспримерное в летописях демографии: число браков почти удваивается, несмотря на резкое падение цифры населения столицы, и брачность московского населения достигает невероятной цифры 174 на 10 тыс. жителей, то есть слишком вдвое больше против общерусской нормы» ¹¹⁸ .

Петроград и здесь превзошел Москву: здесь на 10 тысяч жителей совершается 233 брака! Демограф 1920-х гг. пытался объяснить ненормально высокую волну брачности отсроченными во время войны браками. В. Г. Михайловский считал, что «легкость получения разводов» не могла сыграть здесь своей роли, так как число разводов продолжало оставаться невысоким. (Можно предположить, что люди вступали в новый брак и не совершая развода.) Демограф отмечал, что могло оказать влияние предоставленное гражданам «приданое»: несколько сот тысяч рублей, а также пайка Красной Звезды для жен красногвардейцев. И все-таки он не смог объяснить причины взлета брачности: «За отсутствием точных данных невозможно судить о тех причинах, которыми было обусловлено подобного рода повышение браков в момент, когда, казалось бы, неустойчивость хозяйственной жизни делает браки мало заманчивыми» ¹¹⁹ .

В. Г. Михайловский пришел к выводу о том, что в нач. 1920-х гг.  «старая семья рушится,  а контуры новой только еще начинают обрисовываться» ¹²⁰ .

Отказ Церкви участвовать «в новых формах брака» приводил к конфликту как с населением, так и со светскими властями. Вот циркуляр Народного комиссариата юстиции от 3 января 1919 г.: «С отделением церкви от государства и введением в пределах Советской Республики гражданского брака и гражданского развода так называемый церковный брак является лишь известной религиозной церемонией частного характера. Поэтому предъявление служителям культов требования о венчании граждан, расторгнувших церковный брак в порядке гражданском, и применение репрессий при их отказе венчать неправильно. Такое требование не соответствует самому принципу отделения церкви от государства и вместе с тем является как бы косвенным признанием со стороны Сов. властей так называемого церковного брака» ¹²¹ .

Из этого документа можно сделать два вывода: о том, что от служителей культа требовали венчать повторные браки и угрожали репрессиями, и о том, что Наркомюст считал неправильными ни эти требования, ни репрессии. Но последний вывод опровергается другими документами комиссариата. В сборнике инструкций НКЮ есть специальный раздел «Церковное венчание браков, разведенных в гражданском порядке», в котором было заявлено: «Служитель культа, как всякий гражданин Советской республики подлежит ответственности перед народным судом при наличности опорочивания им значения декрета о гражданском браке или решения народного суда, ибо это опорочивание сводится к дискредитированию Советской Рабоче-Крестьянской власти и к дезорганизации жизни в Советской Республике» (20. IX. – 20 г. № 937)» ¹²² .

Итак, священник не обязан венчать браки, разведенные гражданским судом, но, не признавая решения гражданского суда, он «подлежит ответственности за «дезорганизацию жизни в Советской Республике».

18 мая 1920 г. комиссариат издал новый циркуляр,  прямо направленный против решений Поместного собора,  касающихся бракоразводного процесса. Этот циркуляр привел Б. Титлинов ¹²³ .

В нем говорится о том, что Церковь объявляет преступниками и прелюбодеями тех, кто расторгает церковный брак у гражданских властей. Церковь обвиняют в том, что она пытается сохранить старый бракоразводный процесс, «противоречащий законам Советской Республики и самым простым понятиям современной нравственности».

«Из многих местностей республики, как от советских учреждений, так и от отдельных граждан, поступают сведения и жалобы на то, что старые царские законы, в виде слегка измененного бывшего Устава духовных консисторий, навязываются сими последними к обязательному исполнению гражданам, принадлежащим к православной религии, под страхом различных кар и угроз. Законы эти появились в виде определений т. н. Священного Собора, Синода и Высшего Церковного Совета Российской Церкви.

Определения эти (напр., от 4 марта 1918 г.) объявляют поруганием религии акт прекращения гражданами своего брачного союза, произведенного хотя бы по обоюдному согласию супругов и санкционированного государственной властью по законам республики. Граждане, принадлежащие к православной религии по рождению и предыдущему воспитанию, прекратившие по новому закону брачный договор, совершенный ранее революции по старым царским, когда-то обязательным для русских подданных законам, объявляются преступниками, именуются позорным названием прелюбодеев, подвергаются церковному проклятию, то есть моральному насилию, на том лишь основании, что в области брачного права они не сочли возможным соблюсти требования старых царских законов, поручивших церковникам, как агентам старой власти, ведение следствия и судоговорения по обвинению одних граждан другими в прелюбодеянии, неспособности к сожительству и т. п. кляузным поводам чисто уголовного или гражданского характера, ничего общего с религиозными таинствами и обрядами не имеющим» ¹²⁴ .

Государство воспринимает попытку Церкви сохранить за собой бракоразводный процесс как вторжение в собственную компетенцию и попытку дезорганизации. Отсюда единственно возможное для новой власти решение – привлекать виновных к судебной ответственности: «Такой обход советских законов, единственно призванных регулировать отношения граждан республики, и упорная претензия церковной иерархии сохранить за собой фактически право самостоятельного установления в духе царских времен норм семейственного права и их судебного отрицания или признания <…> приносят бесцельные страдания отдельным гражданам и дезорганизацию в жизненные отношения их, поскольку граждане эти не в состоянии были порвать с религией вообще.

В видах прекращения этой незаконной и дезорганизаторской деятельности церковников Наркомюст предлагает всем местным Губисполкомам прекращать деятельность бывших консисторий, ныне переименованных в епархиальные советы, генеральные консистории и т. п., как бы они ни назывались и к какому бы культу они ни принадлежали, всюду, где эти последние ее осуществляют, опираясь на слегка измененные старые законы, вопреки декрету об отделении церкви от государства, декретам о суде, кодексу законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве и иных законов Советской Республики, и где эти, воспрещенные ст. 12 декрета, религиозные организации присваивают себе – в качестве юридических лиц – судебные, розыскные, карательные, налоговые, финансовые, хозяйственно-административные функции, равно и привлекать лиц, виновных в дальнейшем осуществлении этих старых, уничтоженных революцией законов к судебной ответственности» ¹²⁵ .

После издания этого циркуляра начинаются судебные преследования членов епархиальных советов за «применение старых консисторских форм бракоразводного судопроизводства, противоречащих духу и смыслу Советского законодательства» ¹²⁶ .

Статистика венчаний браков в это время отсутствует. Новые браки, не венчанные Церковью, распространялись в стране. Не обошли они и деревню, о которой так твердили как об оплоте православной семьи. Совершив первый шаг по отступничеству в гражданском браке, молодое поколение отходило и от Церкви вообще.

Решения Собора о расширении поводов к разводу вряд ли могли повлиять на новую ситуацию.

Легкость получения гражданского развода освобождала от необходимости получить развод в церковном суде. В советских документах неоднократно высказывалась мысль, что непризнание архиереями гражданского развода приведет к их разрыву с паствой: «Что же касается бракоразвода, то отовсюду поступают сообщения, что рядовое духовенство в этом вопросе стало кое-где лишь на путь пассивного сопротивления, то есть, подчиняясь официальному запрету вести бракоразводные процессы и не осмеливаясь, с другой стороны, само благословлять и расторгать браки, как это было до Петра, передает дело церковного благословения на новый брак и религиозное освобождение от старого на усмотрение самого архиерея (апелляция Патриарху). Таким образом, только закоренелые в своем упорстве архиереи, став лицом к лицу с самими просителями, будут отказывать им в своем благословении и вступать в конфликт с нашими законами, но таких архиереев неминуемо становится все меньше, ибо с ослаблением силы старой иерархии и с увеличением зависимости духовенства от самих прихожан, конфликт архиерея с Советской властью превращается в конфликт его с самими прихожанами, возбуждает их недовольство и способствует тому, что в конце концов для религиозных людей бракоразвод сведется к простой религиозной санкции гражданского акта, даваемой духовным лицом по предъявлению ему такового» ¹²⁷ .

Гонения 1920-х гг., связанные с изъятием церковных ценностей, по-видимому, отразились и на церковных венчаниях.

Можно отметить ужесточение отношения к церковному разводу со стороны новой власти. В журнале «Революция и церковь» за 1920 г. есть информация о том, что «Патриарх Тихон и члены т. н. высшего церковного совета и синода, в исполнение циркуляра Наркомюста от 18 мая 1920 дали следующую подписку:

«Даем сию подписку в том, что во исполнение заключавшегося в этом циркуляре требования производство бракоразводных и связанных с этим производством судебных, розыскных, налоговых, финансовых и хозяйственно-административных функций в епархиальных советах, св. Синоде и ВЦС прекращается». Следуют подписи: Патриарх Тихон, митр. Сергий (Страгородский), митр. Кирилл (Смирнов), архиеп. Никандр (Феноменов), еп. Александр, еп. Иувеналий, еп. Алексей, протопресвитер Н. Любимов, Александр Куляшев, протоиерей А. Станиславский» ¹²⁸ .

Наркомюст принимает решение о полном запрещении церковного бракоразводного процесса. Более того, Церковь обязывают снять благословение с брака, который развел гражданский суд: «1. Циркуляром Наркомюста № 164/13 безусловно воспрещен церковный бракоразводный процесс, но не воспрещено снятие церковного благословения с брачующихся, если предварительно совершен законный развод в Подзагсе.

Снятие церковного благословения ни в коем случае не может уподобляться прежнему консисторскому разводу с обсуждением поводов для развода и проч., после расторжения браков в Подзагсе духовенство обязано снять церковное  благословение  с брачующихся.

В РСФСР во многих местах церковное благословение с брачующихся снимают священники, а не епископы» ¹²⁹ .

Таким образом, советская власть не довольствуется изъятием у Церкви актов гражданского состояния. Не запрещая формально венчание, власть в самой категоричной форме запрещает церковное судопроизводство по расторжению брака. Как указывает циркуляр Народного комиссариата внутренних дел по Центрзагсу № 989 от 5 мая 1921 г., «служителей всех культов, в случае присвоения ими не принадлежащих им судебно-розыскных, налогово-финансовых и хозяйственно-административных функций по бракоразводным делам, предавать суду за неподчинение декретам Советской власти» ¹³⁰ .

Наличие целого ряда циркуляров по вопросу о ликвидации церковного развода и ликвидации церковной метрикации свидетельствует о том, что население продолжало обращаться в церковь по этим вопросам.

Для новых властей нетерпима была мысль, что Церковь может не признавать гражданский развод, а тем самым и подрывать авторитет этого развода в глазах населения.

Переход от церковного брака к гражданскому – это явление, которое коснулось жизни всего населения России. Однако этот процесс по-прежнему остается вне внимания исследователей, и демографы упоминают о нем мимоходом. Между тем он имел намного большее значение в деле массового отступления населения от веры, чем хорошо известные кампании по вскрытию мощей или изъятию церковных ценностей.

Важные данные об этом процессе содержит архив Св. синода, материалы которого по этому вопросу можно разделить на два комплекса: дела, отражающие подготовку реформы церковного суда и его функционирование по бракоразводному процессу, и непосредственно бракоразводные дела.

Сложность ситуации с организацией церковного суда состояла в том, что Поместный собор так и не принял об этом постановления (Епископское совещание отвергло принятый Собором проект нового церковного суда – это было объявлено на последнем заседании, в другом случае проект вновь бы поступил на рассмотрение Собора), а консистории, в ведении которых находился суд, были уничтожены. Кто и как должен был вершить суд, было совершенно неясно, а количество накопившихся бракоразводных дел было огромным (только в Харьковской консистории в 1917 г. их возникло 1163 ¹³¹  – в то время как по всей России в 1890 г. было разрешено 942 развода).

Бракоразводные дела отложились как в фондах консисторий, так и в фонде Св. синода, куда они поступали согласно ст. 237 Устава Духовных консисторий после епископского суда на утверждение. С одной стороны, перед нами массовый источник, с другой – каждое дело имеет резко индивидуальные черты, за ним стоит бытовая драма.

Особо Синод рассматривал дела, которые вызвали несогласие одного из супругов с принятым на уровне епархии решением о разводе. В Синод поступали также дела, когда решение было вынесено без участия ответной стороны. Сама процедура судопроизводства требовала присутствия обеих сторон. Неявка ответчика в суд откладывала рассмотрение дела на шестимесячный срок. Но в условиях войны (как русско-германской, так и гражданской) вызвать на суд человека, который находился в области, с которой отсутствовало почтовое сообщение (напр., дело Плешаковой), оказывалось совершенно невозможным. На решении дела настаивала ходатайствующая сторона: в большинстве случаев дело передавалось в суд не тогда, когда свершался развод, а тогда, когда одной из сторон было необходимо вступить в новый брак.

После выхода декрета новой власти дела о расторжении церковных браков по-прежнему поступали в Синод на утверждение. В 1918 г. количество бракоразводных дел, рассмотренных Синодом, продолжало расти: февраль – апрель – 145, май – 46, июнь – 44, июль – 62, ноябрь – 73 (подсчеты имеют предварительный характер). Несомненно, что срабатывала инерционность: декреты новой власти население еще не воспринимало всерьез, а главное, даже второй брак еще требовал венчания как признания легитимности в глазах общества.

Как правило, бракоразводные дела по прелюбодеянию возбуждались мужем. Жены обычно не возражали против факта прелюбодеяния, но отрицали достоверность показаний свидетелей и не хотели развода: во-первых, потому что муж сам собирался в этот момент жениться, и отказ в разводе был актом мщения, а во-вторых, вставал вопрос о содержании брошенной жены.

Как уже отмечалось ранее, Св. синод не разрешал развод «по обоюдному прелюбодеянию» (т. е. когда и муж, и жена были уличены в неверности) до мая 1917 г. Поэтому встречный иск, как правило, приводил к прекращению дела. До 1904 г. неверный супруг приговаривался к всегдашнему безбрачию. Указом от 28 мая 1904 г. этот закон был отменен, и Синод устанавливал семилетний срок епитимии. Однако этот срок (епитимия на 7 лет) вызвал протест у женщин, в первую очередь по материальным причинам: они лишались и права на содержание от мужей, и не могли вступить в новые браки. Так, Т. Чертенков обвинял свою жену в том, что она во время его отсутствия на военной службе с 1908 по 1917 г. родила двоих детей. Н. Чертенкова в ответ подала встречный иск, обвинив супруга в сожительстве с другой женщиной (напомним, что до 1917 г. обоюдное прелюбодеяние супругов было препятствием к разводу): «Муж мой, Тимофей Чертенков со времени сочетания брака стал меня ненавидеть и всячески издевался надо мной, бил, выгонял меня из дому и затем бросил меня, прожив в неизвестности больше шести лет. Впоследствии оказалось, что муж мой проживал в г. Киеве с сожительницею по имени Марией Черниговской губернии, с которой прижил двое детей, Николаю в настоящее время 7 лет, а второе дитя умерло, таковая сожительница с сыном живет в настоящее время в доме мужа моего – вот главная причина, заставившая мужа моего просить о расторжении брака». Несмотря на собственные обвинения в адрес мужа, женщина заявляла: «Я всегда желала и желаю жить с ним». Женщина требовала разрешения ей на вступление в новый брак и была не согласна с решением Консистории: «Духовная консистория, лишив меня на 7 лет выхода в замужество, подвергает меня с ребенком голодной смерти» ¹³² .

Жена Пашкова выразила неудовольствие решением суда о разводе, потому что двое детей остались без обеспечения ¹³³ .

По делу Миронова его жена, обвиненная в прелюбодеянии, себя виновной не признала, обвинила мужа в сожительстве с другой женщиной, но при этом заявила: «примириться с мужем желает» ¹³⁴ . Так же по делу Огневой, ответчица заявляла: что «Всю жизнь я от мужа страдала, а я осталась ему верна по настоящий день, всю жизнь он меня мучил, а я его любила и люблю до сих пор, он всячески меня истязал, из деревни он меня гнал служить в город, отнимал мой заработок до последней копейки и тяжелым трудом заработанные мной деньги и приобретенные вещи раздавал любовницам в деревне и в городе, а теперь единственное, что у меня осталось – честное имя – хочет затоптать в грязь» ¹³⁵ .

Однако Синод подтверждал развод.

Как правило, женщины оправдывали свое поведение грубым обращением мужей: «Федор Сытченко не раз спасал меня и детей от побоев, истязаний и нагло грубых обращений мужа со мною и детьми» ¹³⁶ ; «ушла от мужа вследствие его невозможного характера, он бил ее, издевался, поэтому она и принуждена была укрываться у посторонних» ¹³⁷ . Необходимо отметить, что эти заявления женщин не могли отменить решения о разводе вследствие их вины, и, следовательно, они должны были нести епитимию. О каких-либо мерах против мужей в данных делах, как правило, не упоминается, и это очень симптоматично: по-видимому, ни Консистория, ни Синод не видели возможности выхода за рамки формального решения дела (только в деле надворного советника И. Караваева, жена которого подала встречный иск, на обоих супругов накладывается епитимия на 7 лет) ¹³⁸ .

Но если жена не соглашалась с тем, что факт прелюбодеяния установлен, то опротестовать показания свидетелей ей было не под силу (дело Д. К. Кондрашовой). В решении о деле Подшибякиных жене рекомендовалось установить факт лжесвидетельства в гражданском суде, а потом подать на пересмотр дела.

В судебном решении было записано: «Если она находит данные против нее свидетелями мужа показания ложными, то может привлечь сих свидетелей к уголовной ответственности». В случае если суд докажет факт лжесвидетельства, она может просить о пересмотре дела ¹³⁹ .

В том случае, когда ответчица возбудила против свидетелей уголовное дело, Синод вынес решение о приостановки бракоразводного дела до окончания уголовного дела ¹⁴⁰ . Однако были случаи, когда консистория решала дело, не дожидаясь решения уголовного суда (дело Огневой) ¹⁴¹ .

В деле Р. В. Дякиной уже видно понимание ответчицей изменившейся ситуации: вытеснения новой властью церковных судов. Дякина (жена учителя) отказывалась дать подпись под решением суда. Приводим протокол, который составил священник г. Ельца Константин Зноско 13/25 июля 1918 г.: «Дякина заявила, что дело развода она и без этого постановления считает уже поконченным и от апелляции отказывается, но подписи в объявление ей постановления дать не намерена, т. к. не считает для себя нужным подвергаться 7-летней церковной епитимии, и что она отправится в Комиссариат навести справку, как ей поступать в этом деле, тем более что при расторжении браков гражданским порядком никаких наказаний на стороны не налагается.

При вторичной моей явке к Дякиной последняя свой первый отказ от подписи подтвердила, прибавив при этом, что Комиссариат ей строго-настрого приказал по ее бракоразводному делу никаких сношений с Консисторией не иметь, т. к. Консисторий уже не существует, и священников по сему делу в дом не допускать, ибо решение Комиссариата по расторжению брака с ее супругом Дякиным окончательное и ни в чьих санкциях не нуждается» ¹⁴² .

Жена учителя защищала свои интересы, угрожая священнику комиссариатом. Налагаемая епитимия в этих условиях вообще теряла какой-либо смысл.

В другом случае неграмотная крестьянка (солдатка, обвиненная в сожительстве со свекром – отметим, что против него судебное дело по обвинению в снохачестве не возбуждалось), разведенная без ее присутствия, в ответ на налагаемую епитимию и требование подписать решение суда, объявила: «Если это так и есть такое право, что без женщины можно решать это дело, то я забираю свое остальное хозяйство и иду жить до священника с. Травкина, чтобы он меня кормил до моей смерти. Или пусть смотрит на законы, как писаны для всех трудящихся граждан» ¹⁴³ . Крестьянка отказывалась нести епитимию, так как она  «никого не убила»  и сообщала, сколько денег ей стоило заключение брака.

Из дела Д. К. Кондрашовой видно, что ее муж использует наличие гражданского суда в своих целях: он сначала получает развод в гражданском суде, и только получив отказ в венчании, обращается в церковный суд: «Муж мой, Василий Трифонович Павлов, вступив в незаконную связь с другой женщиной, пожелал со мной вовсе развестись. Зная, что сейчас существует самый упрощенный способ расторжения браков местным судом на основании Декрета Совета Народных Комиссаров, он явился к местному судье 4-го участка Смоленского уезда с прошением о расторжении со мной брака, который действительно сейчас же, т. е. 4 июля сего 1918 г., судьей и был расторгнут согласно декрета безо всяких формальностей. Получив затем от судьи удостоверение о расторжении брака, муж мой пожелал вступить в новый брак с другой женщиной, с которой он и до сего жил, но так как ни один священник не согласился венчать его по церковному обряду, на основании выданного ему судьей удостоверения, то уже после этого он был вынужден обратиться вновь с прошением и уже на этот раз в Смоленскую духовную консисторию о расторжении нашего брака, причем к сему, как указано выше, выкопал где-то ложных свидетелей в том, что будто бы я прелюбодействовала» ¹⁴⁴ .

Некоторые священники, получив решение гражданского суда, не решались отказать в церковном венчании, опасаясь за свою жизнь (постановление Св. Патриарха и Св. синода ПРЦ от 17–30 дек. 1918 года № 1264 по делу священника Смоленской епархии Шанина, повенчавшего крестьянина Франова третьим браком при существовании второго, не расторгнутого законным порядком) ¹⁴⁵ . Как указано в деле, священник дважды отказывал Франову, «но когда Франов, обратившись к священнику в третий раз, предъявив ему от Исполнительного Комитета Рославльского Совдепа письменное предложение повенчать Франова с Халининой, и в случае несогласия предлагал расписаться на том предложении, чтобы принять все меры к исполнению своего требования; священник Шанин, боясь подвергнуться тяжелому наказанию за неисполнение распоряжений Советской Власти, исполнил требование Франова и 15–28 июля 1918 г. повенчал Франова третьим браком при существовании второго, не расторгнутого духовным судом» ¹⁴⁶ .

Об угрозах столкновений между консисториями и комиссариатом в связи с бракоразводными делами известно и из рапортов епископов (см. выше рапорты на Собор). В фонде Св. синода имеется телеграмма от Харьковского епископа Неофита, в которой он просит «преподать указания по содержанию декрета, а также о прекращении производящихся бракоразводных дел» ¹⁴⁷ . Опасения, что власти прибегнут к насилию для изъятия бракоразводных дел, имеется и в рапорте митрополиту Владимирскому Сергию (Страгородскому) секретаря Владимирской духовной консистории Александра Грездова ¹⁴⁸ , и в донесении митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина от 18 января 1919 г. ¹⁴⁹

В новых условиях было бессмысленно вести бракоразводные дела так, как они велись ранее. Ни приглашать свидетелей, ни давать в газетах объявления, ни даже извещать о состоявшихся решениях суда оказывалось невозможным. Неудовлетворительный характер судопроизводства предыдущего периода, отсутствие разработок по новому судопроизводству, отсутствие органов церковного суда – все это делало церковную организацию бессильной в противостоянии натиску со стороны новой власти.

Контраст между легкостью получения развода в новых гражданских судах и медлительным церковным бракоразводным процессом по строго ограниченным поводам не мог не повлиять на общую культурно-демографическую ситуацию. Проблема разводов в обществе в условиях войны значительно обострилась, новый декрет представлял здесь полную свободу, что не могло не привести к культурной катастрофе, вызванной распадом традиционных устоев общества. Число разводов в 1920 г. – 19 тысяч, в 1921 г. – 32 тысячи. Как отмечают демографы, «брачные союзы, заключенные в этот период, не отличались длительностью»: 11% брачных союзов продолжалось менее одного месяца, 22% – менее двух, 41% – от трех до шести месяцев и только 26% браков длилось свыше 6 месяцев ¹⁵⁰ . На 1919 г. пришлось резкое падение численности населения столицы, смертность в Москве удвоилась, падение рождаемости превзошло Германию, и одновременно и в Москве, и в Петрограде произошел совершенно необычный «расцвет» заключения браков, число заключенных браков в Москве вдвое превысило общерусскую норму ¹⁵¹  – наступил «пир во время чумы».

Изменения в брачных отношениях затронули и деревню. Так, в Елдниковском уезде Заднесельской волости распалось 2/3 церковных браков ¹⁵² . Обследование русских деревень 1919–1925 г. Этнографическим отделом Русского музея зафиксировало «разводы, гражданские браки, «легкое отношение к замужней жизни», сожительство без венчания, поколебленный авторитет старших и отсутствие новых устоев» ¹⁵³ .

* * *

Брачное законодательство в России в XIX в. значительно отличалось от эволюционировавшего брачного законодательства других европейских стран. Гражданский брак в России так и не был признан законом до 1917 г. Строгость брачного законодательства в отношении развода не могла остановить разрушительных для семьи процессов, а имела своим результатом как высокий уровень преступлений супругов против жизни друг друга, так и значительное количество внебрачных детей. В отличие от большинства стран Европы, Россия так и не прошла через период сосуществования двух форм брака и не выработала адекватных форм развода. Введение гражданского брака обернулось насилием против Церкви и резко ударило по общественной морали, подорванной невиданной катастрофой Первой мировой войны. Рассмотрение Поместным собором 1917–1918 гг. проблемы увеличения поводов к разводу и реорганизации церковного суда значительно опаздывало и не могло существенным образом повлиять на русское общество. Дискуссия на Поместном соборе показала, как сильно отличались взгляды на семью и положение женщины в разных слоях населения. Процесс разрушения семьи происходил одновременно с разрушением характера традиционной религиозности, свойственной крестьянскому большинству населения. Разводы и аборты стремительно становились атрибутом не только городской, но и сельской семьи. Сохранившиеся бракоразводные дела за 1917–1918 гг. показывают, с одной стороны, определенную поведенческую инерционность населения, а с другой – вытеснение новой идеологией церковных ценностей. Наибольшие изменения в советский период произошли в положении женщины как в обществе, так и в семье.