Тесные врата (виды подвижничества в русской земле)

Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их (Мф. VII, 14).

I

В целом мире слово Божие, семя веры Христовой, не встречало нигде для себя почвы, столь благоприятной, как среди русского народа. Вслед за князем Владимиром быстро и без сопротивления крестилась почти вся русская земля. Прошло всего лишь несколько десятилетий после смерти просветителя Руси, как возникают уже одна за другою св. обители – верные стражи чистоты Христова учения и всех церковных преданий. Но этого мало. Там, на далеком востоке, в свидетельство веры, на борьбу с многочисленными и сильными врагами ее Господь воздвигал мужей, сильных верою и крепких разумом, т.е. мучеников, богопросвещенных и ревностных учителей, пустынножителей и других подвижников. То же было и у нас на Руси, и даже в сильнейшей степени. Не только без гонений на новую веру, но при всяком содействии ей. Едва только первые лучи Божественного света озарили пределы нашей древней столицы – Киева, как уже появляются у нас свои подвижники, и число их увеличивается с удивительною быстротою, с каждым годом расширяя благодатную Божию ниву.

В русском народе дремали большие духовные силы, но до просвещения русской земли христианскою верою они не имели для себя решительно никакого выхода, никакого применения. Религия наших предков-язычников была небогата и вовсе не требовала от своих последователей стремления к развитию духовных сил и к нравственному возвышению; жизнь государственная и общественная была весьма мало развита, и деятельное участие в ней могли принимать лишь весьма немногие, а потому еще менее могла удовлетворять духовным потребностям народа. А между тем душа народная бессознательно искала себе пищи. И вот, когда в нашу языческую страну был принесен высокий за кон Евангельский, лучшие люди того времени со всем одушевлением новообращенных устремились исполнять и осуществлять его по мере своих сил. Здесь полный простор всем нашим способностям и силам, здесь предлагаются разнообразные пути духовной жизни, каждый может более усовершенствоваться в том, в чем он желает, к чему более лежит его сердце, а потому, не довольствуясь обычным исполнением всех вообще Христовых заповедей, многие старались особенно и в высочайшей степени осуществить одну какую-нибудь часть христианского нравственного закона. И труды этих святых подвижников были не напрасны: в очень незначительное время после крещения Руси они явили высочайшие и безчисленные примеры самых разнообразных христианских добродетелей.

Православное христианское подвижничество со всеми его разнообразными видами пришло к нам, как и само христианство, из Церкви восточной, из Греции. Сказания о жизни и чудесах святых подвижников Церкви восточной появились на Руси вслед за принятием христианства и в течение многих столетий были любимым чтением русского народа. Святая их жизнь и необыкновенные подвиги служили примером и побуждением и для благочестивых русских людей, которые решались искать совершеннейшей христианской жизни. Они приняли от своих восточных собратий и самые формы жизни подвижнической: уставы их монастырей, их правила, молитвы и т.п. Некоторые из наших подвижников сами уходили на восток поучаться иноческому житию и, возвратясь оттуда, переносили на русскую почву и формы, и дух подвйж I ничества греко-восточного. Преподобный Антоний, основатель Киево-Печерского монастыря, родоначальник русского подвижничества, принял пострижение в монашество и поучался святой жизни на Афоне, откуда уже, по повелению игумена своего монастыря, возвратился на Русь.

Благодаря ближайшему общению юной русской Церкви с Церковью греческою, у нас в самое короткое время появились все почти роды подвижничества, какие были известны на востоке. Едва лишь успела до некоторой степени вера христианская проникнуть в народную жизнь, как мы уже видим иноков, прославленных святою жизнию в обители среди братии, иногда многочисленной, другие спасаются в монастырских затворах, иные жи 5 вут строгими отшельниками, вдали от целого мира, те подвизаются на столпах, проповедуют Христову веру между язычниками, ухаживают за болящими, умирают мучениками и т.д. Но само собой разумеется, что подвижничество русское не было рабским подражанием восточному. Если наши подвижники брали у своих восточных предшественников многое для подражания, что было пригодно для них на пути к спасению и проверено было опытом, то все заимствованное применяли,к условиям жизни русской, к обстоятельствам времени, к нашей северной природе. В то же время многие из них находили свои собственные, новые пути совершенной христианской жизни. На востоке, например, вследствие ожесточенных и продолжительных гонений на христиан, множество святых прославились подвигом мученичества; у нас на Руси славный мученический венец могли стяжать сравнительно немногие, потому что вера Христова и ее последователи подвергались преследованию весьма редко, случайно и в немногих незначительных местностях. На востоке сама природа содействовала и призывала к подвигу пустынножительства, который и проходился в тамошних пустынях тысячами отшельников; у нас слишком тяжелые условия существования способствовали более развитию жизни монастырской, и по преимуществу общежительной. Но, во всяком случае, подвижники русские шли ко спасению тем же узким путем, теми же тесными вратами, которыми шли и их восточные собратия и учители.

Тяжела и исполнена лишений была жизнь отшельников среди пустынь египетских, под палящими лучами тропического солнца или среди без плодных скал Сирии и Палестины; но не меньшие 6 труды приняли и подвижники нашей родины. У нас нет песчаных пустынь и таких скал, как на востоке, но непроходимые леса или пустынные, необитаемые острова среди затертого льдом моря предоставляли нашим отшельникам не более гостеприимное жилище. Часто тощая смоковница едва лишь доставляла пропитание подвизавшимся в знойной пустыне старцам, но и трудившиеся в пустыне замерзающей должны были на каждом шагу бороться с природою, чтобы добыть себе скудное пропитание, и величайшие из них, как видим в житии Сергия Радонежского, полусгнивший кусок хлеба для поддержания жизни получали только после тяжелого труда.

Итак, если труженики отдаленного востока вызывают наше удивление к своим подвигам, то неменьшее удивление вызывают в нас и молитвенники севера. И чьи подвиги действительно выше, чьи труды были спасительнее, чья молитва действеннее, – знает один сердцеведец Бог.

Почти все подвижники русские, имена которых известны, были иноки. Подвижники из мирян составляют исключение. Без сомнения, они были, но дела их миру неведомы, как неведомы и их имена. В древней Руси грамотность была почти исключительно достоянием духовенства; описателями событий даже жизни гражданской, и тем более церковной, были монахи; занятые жизнию церковною, и в частности монашескою, весьма естественно, что они могли не знать и не повестить нам о людях, в миру Богу угождавших, если только они не были из княжеского рода. А, кроме того, таких и в самом деле не могло быть много. У русских людей в старину составились такие понятия о спасении, о благочестивой жизни, которые не позволя 7 ли развиться мирскому подвижничеству. С самого начала христианства на Руси в русском народе обнаружилась необыкновенная любовь к иноческому житию. В течение нескольких столетий мы видим во всех классах населения неудержимое стремление оставить мир и поселиться в монастыре. Быстро, одна за другой возникают обители в различных местах Руси; в больших городах, как в Кие Л ве и Новгороде, они считались десятками¹, и в числе их некоторые есть весьма многолюдные. Потребность в жизни благочестивой, в жизни для Бога и для спасения души была велика, а между тем, вести такую жизнь в миру было невозможно. Уже одно то, что вера христианская в миру извращалась остатками язычества и суевериями, заставляло ревнителей искать этой чистой веры за монастырскими стенами, где люди жили только этой верой и для нее одной,и куда, думали они, не проникнет нечестивое языческое суеверие. Кроме того, в миру – вечное насилие, борьба страстей, вражда князей друг с другом и их неперестающие войны, позднее – татарское иго и ежеминутный страх за свое имущество, семью и жизнь. Возмож но ли при этом постоянно думать о молитве, о душе, о Боге? Для большинства казалось невозможно. А там, за монастырскою оградой, – жизнь только для души; там – безпрерывная божественная служба, там побеждается дух злобы, там – чудеса, видения и дивные сказания о ранее прославленных святых. И мало-помалу сложилась твердая уверенность, что только в иночестве можно было обрести спасение. О Киево-Печерском монастыре составилось даже сказание, что все, погребенные в его стенах, получат вечное спасение. Вера в святость и необходимость иночества для спасения была так велика, что многие, хотя пред смертью, постригались в монашество. У князей долгое время это было общим обычаем. Киевский князь Ростислав хотел отказаться от престола и усиленно просил Киево-Печерского игумена Поликарпа принять его в монастырь: «Поставь мне, игумене, добрую келлию, – боюсь напрасной смерти». Мудрый игумен отклонял князя, говоря: «Тебе Бог повелел жить в мире, творить суд и правду и соблюдать данную присягу». Князь умер без пострижения (1168 г.), но пред смертью горько жаловался на это: «Ты отдашь слово пред Богом за то, что удержал меня от пострижения», – говорил он своему духовнику. И не только пред смертью, но иные князья, а также многие знатные и богатые люди, заранее оставляли мирскую жизнь и уходили в монашество. Но если сильные мира, которым доступны все радости жизни, искали иночества, то тем более стремились к нему те, которые могли достигнуть только благ жизни будущей. Нельзя не признать, что впоследствии, когда монастыри стали богаты, много бедных людей уходило в них не ради подвига, а ради спокойной, обезпеченной жизни; но это было уже позднее. В первые же века всех лучших людей привлекала сама трудовая подвижническая жизнь монастырей, и они отличались глубокою любовью к этой жизни. В XIII веке св. Симеон, епископ Владимирский, писал к одному честолюбивому иноку Киево-Печерского монастыря, искавшему игуменства или епископства: «Кто не знает, что у меня, грешного епископа Симеона, соборная церковь во Владимире – красота города, а другая в Суздале, которую я сам создал? Сколько они имеют городов и сел! И десятину собирает по всей земле той, и всем этим владеет наша худость. Но пред Богом скажу тебе: всю сию славу и власть за уметы вменил бы, если бы мне хоть колом торчать за воротами или сором валяться в Печерском монастыре и быть попираему людьми. Один день в дому Божией Матери лучше тысячи лет временной чести; в нем хотел бы я жить лучше, нежели в селениях грешничих».

Иноческая жизнь в прежнее время была первоначальным и общим подвигом всех русских людей, искавших более верного пути в Царство Небесное; на нем испытывали свои силы почти все, кто искал благ будущей жизни, невзирая на труды и лишения жизни на земле. Но жизнь иноческая разнообразна; она имеет много степеней и видов и представляет широкое поле как для натур, одаренных великими духовными силами, так и для более слабых, которые в трудном житейском пути могут возлагать надежду не на свои силы, а только на Подателя сил – Бога. Потому и подвиги святых Церкви Русской относятся к разным сторонам иноческой жизни. Жития наших подвижников передают нам, что нет ни одного рода деятельности, ни одной второстепенной черты монашеской жизни, которые не были бы освящены и прославлены каким-нибудь из угодников Церкви Русской. Так как жизнь иноческая с самого появления монашества на востоке и у нас в России главнейшим образом подразделялась на собственно монастырскую и отшельническую, то и нам следует рассмотреть сначала подвиги жизни монастырской, затем подвиги жизни отшельнической. Кроме того, к этим родам подвигов русских святых нужно прибавить третий род: подвиги жизни мирской, потому что некоторые подвижники были и из мирян, а некоторые, хотя и были монахами, но трудились по преимуществу в миру, каковы, например, святые иерархи Русской Церкви, иноки-миссионеры и т.п. Само собой разумеется, что многие виды подвигов, например: молитва, постничество, изнурение плоти и др. – свойственны как подвижничеству монастырскому, так и отшельническому и мирскому.

II

Хотя жизнь иноческая была у нас основанием и общим путем подвижничества, но еще прежде, чем вступить на этот путь, многие святые Церкви Русской должны были уже совершить трудный и высокий подвиг – отречение от мирской славы и богатства. В монастыри шли люди всех классов, всех состояний: бедные и богатые, знатные и незнатные, но за стенами их все должны были сравняться и оставить в миру все, чем дорога и красна мирская жизнь. Бедность Бога ради и самая крайняя простота жизни по самому смыслу иночества составляют одно из первоначальных требований монастырской жизни. Если Христос призывает всех истинных последователей Своих оставить свой дом и имущество, то, конечно, прежде всего должны были делать это те, которые всю жизнь свою посвящали на служение Богу. Между тем, суровая простота иноческой жизни, которая была обычною во всех почти наших монастырях, особливо в первые века христианства у нас, являлась бременем не для всех одинаково тяжким. Для лиц, пришедших в обитель из низших классов народа, бедная трудовая жизнь ее была лишь продолжением их прежней жизни, и с этой стороны не представлялась особенно тяжелою; но для людей, приученных к роскоши, привыкших повелевать другими, лишение имущества, личный труд, обязательное повиновение старшим составляют подвиг и подвиг высокий. Тесный путь в Царство Небесное для тех кажется еще теснее и – превращается в «игольные уши»... Весь закон исполнил богатый юноша евангельский, но когда Христос для достижения совершенной жизни предложил ему: «Пойди, продай имение твое и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах», – юноша «отошел с печалию, потому что у него было большое имение» (Мф. XIX, 21–22).

Святость подвига нельзя измерять, однако, только степенью трудности его исполнения; главное во всяком подвиге – это его очищающее спасительное действие на самого подвижника и на других людей, коим он может служить примером. Не потому только велик и достоин подражания сорокадневный пост Спасителя, что Его человеческая плоть страдала во время этого тягостного испытания, а потому, что в это время Он приготовлялся духом к Своему высокому служению, что, постясь телесно, Он, как человек, в это время просветлялся духовно. Нужно ли говорить поэтому о святости и нравственном величии подвига отречения от мирской славы и богатства? Оставляя свое имущество, подвижники наши разом и окончательно разрывали одну из крепчайших цепей, которыми люди приковывают себя к греху и ведутся на служение мамоне, и с этой мируты получали возможность всецело посвятить себя Богу. Богатство и слава сами по себе не зло: и при них можно угождать Богу, во всяком состоянии можно делать добро, но... слабо сердце человеческое! и почти всегда ему бывает не под силу бороться с соблазнами. Удаляясь одним разом от них, подвижники твердою ногою вступали на путь спасения, а так как они не без душевной борьбы, конечно, оставляли эти блага мира сего, то отречение от них укрепляло их дух и служило лучшим приготовлением к трудному пути подвижническому, на который они вступали, принимая иночество и уходя в монастырь. Кроме того, раздавая свое имущество бедным, подвижники в высочайшей степени исполняли заповедь о милосердии и благотворительности.

Не всегда пришедшие искать спасения в обители вели жизнь бедную и трудовую. Позднее многие, не имея сил расстаться с богатством своим, и в иночестве владели имуществами и даже, к соблазну людей простых, вели жизнь роскошную; но истинные подвижники, светильники Церкви Русской, поступали иначе. Они приняли и мужественно совершали тот высокий подвиг, который устрашил богатого юношу, и тяжесть, а равно и святость которого засвидетельствованы Самим Спасителем.

В числе св. подвижников, променявших и славу и богатство жизни мирской на тесную келью, мы видим князей, именитых бояр, купцов и людей простого звания. В XV веке князь вологодский Андрей Дмитриевич оставил княжение на двадцатом году своей жизни. Он пришел в Спасов монастырь, что на Каменном острове, и просил у игумена Кассиана пострижения. Удивился игумен, услышав такую просьбу из уст юноши-князя. «Напрасно смущаешься, – говорил на это князь, – я имею твердое намерение не принимать услуги от других, а служить другим и нести крест по следам моего Господа». Игумен наконец решился принять молодого подвижника в монастырь и под именем Иоасафа (10 сентября) постриг в монашество, сделав увещание не возвращаться помыслами к раз покинутому земному величию. Бывший князь стал примерным иноком; до конца жизни соблюдал строжайший пост, и мысль о богатстве и славе никогда не нарушала его душевного мира. Однажды дядя его, ржевский князь Борис, посетив Иоасафа, предложил ему основать свой монастырь и давал для этого деньги; молодой подвижник сказал ему: «Серебро и золото не нужно тому, кто искренно желает жить в пустыне; раздай бедным то, что ты определил для меня, и получишь награду от Бога». Так и скончался бывший князь бедным монахом.

Еще раньше, в XII в., в Киево-Печерском монастыре подвизался инок Николай, по прозванию Святоша. Это был сначала луцкий, а потом черниговский князь Панкратий. (При рождении ему дано было имя Святослав, откуда уменьшительное Святоша, которое и осталось за ним, как прозвание.) Он был женат, имел детей, но оставил и семью, и княжество, и все мирские блага и удалился в монастырь. Здесь он вел жизнь, полную всяких лишений, и своими подвигами выделялся даже в таком цветнике подвижников, каковым был Киево-Печерский монастырь. Бывший князь рубил дрова, носил воду, был привратником, служил братии за трапезой и т.д. Его братья-князья всеми силами старались вызвать в нем сожаление о прежнем богатстве и роскошной жизни, но напрасно: он скончался в подвигах 14 октября 1143 года, проведя в монастыре тридцать шесть лет.

Таким же образом оставил княжение и скончался строгим подвижником в Петропавловском мо 14 настыре (в XIII в.) князь Олег Романович Брянский (20 сентября). Преподобная Евфросиния Полоцкая (23 мая) была внучкой Полоцкого князя Всеслава и ушла в монастырь даже тайно, не желая выходить замуж (XII в.). Преп. Евфросиния Суздальская (25 сентября) – дочь св. князя Михаила Черниговского. Она согласилась выйти замуж только по воле родителей, но жених ее помер, и благочестивая княжна стала инокиней Ри зоположенского Суздальского монастыря (XIII в.). Так же поступила (в XIV в.) вдова нижегородского князя Андрея, которая под именем Феодоры (16 апреля) поселилась в Нижегородском Зачатьевском монастыре, и некоторые другие князья и княгини.

Преподобный Варлаам Шенкурский (XIV в.) был новгородским посадником, т.е. первым после князя лицом. Родовые имения его были так велики, что могли бы составить большое княжество. Утомленный трудами правления таким безпокой ным городом, как Новгород, вечными мятежами и клятвопреступлениями новгородцев, боярин Василий Степанович Своеземцев оставил свой высокий пост и удалился в свои владения на реке Ваге (Архангельской губ.). Там построил он монастырь и к концу своей жизни постригся в нем с именем Варлаама (19 июня). Из знатного и богатого рода происходил и знаменитый подвижник Кирилл Белозерский (9 июня). Оставшись рано сиротою, он воспитан был своим родственником Вельяминовым, окольничим великого князя Дмитрия Донского. Его ожидало высокое положение при дворе. Но однажды посетил Вельяминова св. Стефан, игумен Махрищской обители. Молодой Козьма открыл ему свое стремление к иноческой жизьни. С большим трудом св. Стефан и жена боярина убедили Вельяминова отпустить юношу. Козьма с радостью оставил богатый дом вельможи, все имение роздал нищим и, приняв пострижение в Московском Симоновом монастыре, начал длинный ряд подвигов, стяжавших ему нетленную славу. И много бояр знатных и незнатных, очень богатых и среднего достатка, поступали так же. Преп. Макарий Калязинский (17 марта), в миру боярин Матфей Кожа, удаляясь в Кашинский Николаевский монастырь, роздал все имущество нищим (XV в.). Сын богатых родителей, преп. Арсений Тверской (2 марта) отпустил на волю своих рабов, щедро наградил их и, раздав все имение, тайно ушел в Киево-Печерский монастырь (XIV в.). Преп. Авраа мий Смоленский, раздав богатство свое церквам, монастырям и бедным, ходил в рубище, моля Бога указать ему путь спасения, и наконец постригся в Смоленском монастыре Богоматери (21 августа). Св. Прокопий Устюжский (8 июля) был иностранный купец, католик. Жизнь православных русских иноков так пленила его душу, что он принял православие, оставил торговлю и нажитое посредством ее богатство и принял иночество в Хутынском Новгородском монастыре (XIII в.).

Подобных примеров в истории православного подвижничества можно найти множество. Но и приведенные показывают, что русские люди мужественно выполняли заповедь Христову – оставить имение свое – и твердою ногою вступали на эту первую ступень подвижнического пути.

Но решительное отречение от богатства и славы было не единственным подвигом, которым наши подвижники начинали свой узкий путь в Царство Небесное. Были между ними особые избранники Божии, которые с детства уже чувствовали в себе непреодолимое влечение к суровой монастырской жизни и ее трудам. Ради нее они в юных летах тайно оставляли родительский дом и уходили в известную им, иногда отдаленную обитель. В Ветхом Завете были люди, от чрева матери посвященные Богу: таков пророк Самуил, Иоанн Предтеча и др. Они предназначались Богом для великих дел, чрез них предвозвещались и исполнялись предначертания Божественного Промысла или о народе израильском, или о всем роде человеческом. В Новом Завете Спаситель дал нам заповедь: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня» (Мф. X, 37). Велика должна быть и горяча любовь ко Христу в тех, кто исполнит эту заповедь. Все мы христиане, но хорошо известно, как мало между нами людей с такой верою и любовию. Привязанность к родителям в нас так крепка и так священна, что разрывать ее, хотя бы и для совершеннейшего последования Христу, крайне трудно и обыкновенно считается ненужным. Оставляя в юности родительский дом, св. подвижники служат нам вечным примером безпредельной любви к Богу, а та святая жизнь и нравственная высота, которой они достигали, есть лучшее свидетельство того, что для духовного совершенства, для жизни в Боге не только нужно отказаться от всего земного, чувственного, материального, но и благородные сами по себе чувства необходимо подчинить одному всеобъемлющему чувству – любви ко Христу. Если отречение от материальных благ земных подвиг тяжелый и спасительный для самого подвижника и назидательный для других, то еще большую нравственную цену имеет разлука с родными для жизни подвижнической. Раздавая имущество, инок еще не порывал всех Связей с прошлою жизнию, старые привязанности могли доставлять ему еще много отрадных минут; и последний бедняк бывает доволен и даже счастлив, видя вокруг себя дорогие ему лица; но и этого последнего утешения лишает себя юный подвижник, тайно ушедший из родного дома в суровую пустыню или неприветливую обитель. Он остается один во всем мире, впереди теперь для него только самоуглубление, труд, молитва и – Бог. Где почерпнули эти люди такую силу, чтобы в юности отважиться на трудный подвиг? Кто вложил в их молодые души такую пламенную любовь к Богу? Достойно удивления, что родители некоторых из таких подвижников даже не были ревностными христианами. Печать избрания, видимо, лежала на этих святых мужах.

Таким именно подвигом начал свой спасительный путь в Царство Божие великий Киево-Печерский подвижник преподобный Феодосий (I 3 мая 1074 г.). Он был подвижником уже в детском возрасте: каждый день ходил в церковь, любил слушать и читать священные книги, носил худую одежду и работал со своими слугами, хотя был сын богатых родителей. Отца он лишился на четырнадцатом году жизни. Матери сильно не нравилось благочестие сына; она даже била его, принуждая оставить неприличный, по ее мнению, образ жизни. Феодосий увидал однажды странников; их рассказы о святой земле так увлекли его, что он тайно от матери оставил свой дом и ушел за ними. Но мать догнала его, сильно избила и, вернув до мой, два дня держала запертого без пищи. После того Феодосий стал печь просфоры для своей приходской церкви. Мать запретила ему и это занятие; тогда Феодосий опять тайно ушел от нее и в соседнем городе продолжал заниматься печением просфор. Мать нашла его и здесь и снова вернула домой. Но напрасно строгостями хотела она возвратить сына к жизни мирской; в его душе созрело твердое намерение стать иноком. Он слышал, что в Киеве есть монастыри, и решил удалиться туда. Однажды, пользуясь отсутствием матери, он в третий раз оставил свой дом и, даже не зная дороги, направился в Киев. С обозом, шедшим из Курска, его родного города, Феодосий дошел до Киева и здесь обошел все монастыри, прося принять его в число братии; но молодого, худо одетого, очевидно бедного подвижника нигде не хотели принять. Наконец, он пришел с своей просьбой в пещеру к св. Антонию. «Чадо, – сказал ему Антоний, – видишь ли, как эти пещеры мрачны и тесны! Ты молод и, как думаю, не можешь переносить скорбей на этом месте». Но св. старец скоро прозрел в этом юноше сильного духом и верою мужа и велел постричь его. Четыре года прошли в подвигах поста и молитвы, затем мать нашла Феодосия и в Киеве. Он не захотел даже видеть ее и только по совету Антония и уступая полным отчаяния просьбам матери согласился на свидание; но на все ее мольбы возвратиться в мир отвечал отказом. Желая умереть близ сына, мать сама поступила в женский монастырь в Киеве. Эта удивительная борьба сына с материнскою любовию перешла затем в ряд подвигов не менее удивитель ных, сделавших имя преподобного Феодосия почитаемым и прославляемым до наших дней во всей верующей Руси.

Преподобный Макарий Унженский и Желтовод ский (25 июля) в XIV в., имея только двенадцать лет от роду, тайно оставил родительский дом и в одежде нищего пришел в Печерский Нижегородский монастырь. Он назвался здесь безродным сиротою, и архимандрит Дионисий, уступая его просьбам, постриг его в монашество. Только через три года родители узнали, где он скрывался. Отец пришел в обитель и со слезами умолял сына уже не о возвращении его домой, а лишь о том, чтобы он вышел повидаться с ним. Макарий говорил с ним, не показываясь из-за стены, и отвечал отцу, что увидится с ним в будущей жизни. «Протяни мне, по крайней мере, свою руку», – просил отец. И только эту малую просьбу решился исполнить юный подвижник. Отец поцеловал протянутую чрез окно руку сына и с тем возвратился домой, утешаясь мыслию, что его любимое дитя на пути спасения и будет молиться за своих родителей.

Через год после смерти преподобного Макария родился (1444 г.) другой великий подвижник, преподобный Александр Свирский (30 августа). Он также с детства думал о монашеской жизни. Когда он был юношей, в дом его отца однажды пришли валаамские иноки. Они рассказали Александру о своей обители и тихой жизни в ней, и эти рассказы решили судьбу Александра: отпросившись у отца в соседнее село, он тайно ушел на Валаам. Когда через три года отец разыскал сына, то св. подвижник решительно отказывался видеться с ним; только тогда, когда отец в отчаянии грозил наложить на себя руки, Александр вышел к нему. Но ни мольбы, ни слезы родителя не заставили его вернуться в мир; напротив, он сам убедил своего отца и мать принять монашество.

В XVI в. преподобный Стефан Озерский (12 июня) таким же путем оставил богатую жизнь при дворе ярославских князей Бородатых и тайно от отца ушел и принял иночество в Глушицком монастыре.

III

За монастырскими стенами иноки, пришедшие сюда искать спасения, могли избирать себе различные пути подвижничества, различные труды, каждый по своим наклонностям и силам. Но все они, без исключения, прежде всего отличались самым строгим послушанием. Послушание есть обет каждого инока, вступающего в обитель. Подвижники восточные смотрели на него, как на пробный камень подвижничества, без него все прочие подвиги теряли свою цену: они считались тогда не делом благодати Божией, а делом гордыни человеческой. Столпничество св. Симеона только тогда признали делом богоугодным, когда он, по требованию своей духовной власти, выразил намерение тотчас же сойти со столпа. То же было и у нас на Руси. Хотя послушание требовалось от всех иноков, но в обычной монастырской жизни, конечно, от него были нередкие уклонения, но иноки-ревнители возводили его в подвиг, соблюдая свой обет во всей строгости и полноте. Послушание смиряло в них естественную человеческую гордость, послу лание оберегало их от дурных поступков, оно приготовляло их волю и разум к дальнейшему совершенству; все это потому, что их руководители, обычно настоятели или опытные старцы, направляли их только на добрые дела и мысли. Потому-то мудрые и благочестивые настоятели монастырей настойчиво требовали от братии послушания, а св. подвижники всегда охотно и с любовию подчинялись этому требованию. «Отец мой – Бог, а после Него – настоятель», – сказал преп. Макарий Унженский своему отцу, который со слезами умолял сына показаться ему, и эти краткие слова совершенно ясно показывают, как высоко ставил святой подвижник власть настоятеля. «Послушание, – говорит св. Евфросин Псковский (15 мая), – лествица на небо; оно выше поста и пустынного подвига. Ангел Господень ходит за послушливым, считает шаги послушания и представляет их лицу Божию, как благовоние приятное; если же видит капли пота его, то приносит, как кровь мученическую». Много раз случалось, что хорошее и полезное по-видимому, дело святые настоятели объявляли дурным и даже наказывали совершивших его, если оно соединялось с непослушанием. При св. Феодосии в Киево-Печерскую обитель, тогда еще бедную, кто-то принес однажды для братии очень хорошие хлебы. Преподобный уходил в этот день из обители. Уходя, он велел келарю подать принесенный хлеб оставшейся братии на трапезе, но келарь отложил его до следующего дня. Св. Феодосий, увидя этот хлеб на трапезе на другой день, велел собрать его и бросить в реку, а келарю назначил за непослушание епитимию. Другой подвижник (XIV в.) и настоятель преп. Дионисий Глушицкий (1 июня) за непослушание наказал даже умершего. Он узнал, что один умерший инок имел у себя в келье десять ногат, т.е. кожаных монет, что было запрещено уставом Глушиц кой обители. «Ослушание – погибель», – сказал св. Дионисий и приказал выбросить тело умершего вместе с его деньгами. Братия с трудом выпросила позволение похоронить инока. В той же обители один инок без позволения настоятеля пошел ловить рыбу и много поймал. Узнав об этом, св. Дионисий велел выбросить всю рыбу, а на самовольного инока наложил строгую епитимию.

Если случалось подвижнику как-нибудь навлечь на себя наказание, хотя бы за невольную вину, то он не только не прекословил этому, а напротив, принимал его с радостью. Преподобного Кирилла Белозерского (9 июня) еще на первых порах его иноческой жизни стало смущать то уважение, которое оказывала ему братия Симонова монастыря, где он жил вначале, и он начал юродствовать. За такое нарушение монастырского благочиния настоятель назначил ему в пищу хлеб и воду в продолжение сорока дней, и преподобный не только не был огорчен, а даже радовался такому наказанию.

Послушание «не только за страх, но и за совесть» было добродетелью не одних обитателей монастырей; и подвижники, работавшие Богу в уединении, в пустыне, свято исполняли повеления высших, хотя они по самому образу жизни своей могли быть и действительно были, свободны в своих поступках. Преподобный Савва Вишерский (1 октября), долго выбирая себе место для пустынножительства, поселился наконец близ Новгорода на реке Вишере (XV в.). Узнав об этом, Новгородский владыка Иоанн приказал спросить его, как осмелился он поселиться в Новгородской епархии без разрешения архиепископа. Святой отвечал на это притчей: «Одна девица сидела у окна близ площади и безстыдно смотрела на всех проходивших; другая же, сидя у другого окна, бережно хранила чистоту души своей. Добрые люди осуждали первую и одобряли вторую: не будет добра, говорили они, в той суетной и рассеянной. Поселясь в этой пустыне, я убегаю только мира, а не архипастыря, которого молитв и благословения я жажду». Видя такую покорность и мудрость отшельника, владыка сам приехал к нему и долго беседовал с ним.

В повседневной монастырской жизни представлялось безчисленное множество случаев обнаружить добродетель послушания для тех из иноков, которые подвизались в ней.

В числе их есть такие, которые с такою покорностью, усердием и любовию исполняли всякое возлагаемое на них дело, что в их обители, а затем и во всей Русской Церкви за ними осталось отличительное наименование – послушливый. Таковы подвижники Киево-Печерские: Павел Послушливый (28 августа), Сергий Послушливый (7 октября), Нектарий Послушливый (29 ноября).

Рассматривая подробнее подвиг послушания, можно видеть, что наши подвижники применяли его к самым разнообразным сторонам монастырской жизни. Ближайшим делом, где наглядно обнаруживалась добродетель послушания, нужно считать строгое исполнение монастырского устава. Это был подвиг общий; его должны были исполнять, и исполняли все, достойно увенчанные именем и славою подвижников. Исполнение устава было основанием самой жизни монастырской, как залог порядка и благочиния в обители, и первоначальною целью всех, пришедших искать в ней иноческого жития. Кто бы ни приходил в монастырь: богатый ли, раздавший имение нищим, или бедняк-крестьянин, юноша ли, тайно оставивший дом, или муж, перенесший много житейских невзгод. – всех их привлекал в обитель в значительной степени строгий чин монастырской жизни: молитва, ночные бдения, богослужение, общий труд, житие согласное, посты и т.п. Многие скоро или нескоро утомлялись от такой жизни, особенно если устав обители был строг; иные даже отказывались соблюдать его, и настоятелям приходилось усмирять их и не только словесным увещанием, а подчас и жезлом своим; но ничем не утомлялись св. подвижники: чем строже был устав обители, тем ревностнее они старались исполнять его. А древние уставы наших монастырей были вообще суровы. Вот некоторые черты устава Кирилло-Белозерского монастыря. Никто из братии не мог разговаривать в церкви или выходить из нее до окончания службы; каждый стоял на своем месте по заведенному чину; к Евангелию и к св. иконам подходили по старшинству, в таком же порядке все шли к трапезе, во время которой хранилась полная тишина; в пищу братии предлагались три кушанья, а в постные дни совсем не было трапезы: одни ели сухой хлеб, другие вовсе ничего не ели. Никому не позволялось ничего иметь своего: все было общее; в кельях не было у братии ни хлеба, ни воды; кто хотел пить – шел в трапезу; серебро и золото даже не упоминалось между братией: оно хранилось в монастырской казне, откуда все получали все необходимое. Без ведома настоятеля никто не мог ни получить, ни отправить письмо или подарок. Ни один инок не мог заходить к другому без крайней нужды. На монастырских работах ле было между иноками празднословия и бесед мирских, каждый трудился в молчании, а если кто хотел говорить, то говорил только от Писания. «Одно только имели попечение, – говорит устав, – чтобы превосходить друг друга смирением и любовию и прежде других являться в церковь». В таком же роде были уставы и других монастырей, а некоторые и строже. Настоятели обыкновенно не выделялись уставом из среды братии, а более доблестные подавали пример к соблюдению его. В той же Кирилло-Белозерской обители княгиня Агрипина предложила братии рыбу в воскресенье Великого поста, и св. Кирилл решительно отказался от дара княгини. Преп. Александр Свирский (30 августа) строго следил за точным исполнением устава в своем монастыре, действуя при этом всегда кротостию и убеждением. Заботясь о том, чтобы иноки после вечерних молитв не вели в кельях праздных разговоров, он сам приходил поздним вечером к дверям кельи каждого брата, чтобы узнать, кто чем занят.

Первые Киево-Печерские подвижники держали устав особенно строгий. Они питались одним черным хлебом и только в субботу и воскресенье варили сочиво, т.е. горох или бобы. Каждый занимался рукоделием, какое знал; на деньги, вырученные за свою работу, покупали они рожь и сами мололи ее ручными жерновами. Из келий выходили только в церковь или за дровами и за водою.

Нельзя и выделить особых ревнителей монастырского устава; жития всех, без исключения, святых подвижников, живших в монастырях, свидетельствуют, что все они соблюдали устав своей обители во всей его полноте и различались между собой подвигами, уже превосходящими требования устава, а также тем, что каждый из них избирал себе особый вид иноческих трудов. При том множестве монастырей на Руси, какое было указано выше, была, конечно, разница и в самых уставах, и в строгости их соблюдения; но известнейшие, наиболее уважаемые обители именно тем и просла вились, что устраивали в прежнее время свою жизнь по самым строгим правилам, и что обитатели их с истинно-подвижническим терпением ревностно соблюдали эти правила. Такова обитель Киево-Печерская, Соловецкая, Кирилло-Белозерская и др. «Много монастырей поставлено царями, боярами и богатством, но не таковы они, как поставленные слезами, пощением, молитвою, бдением; Антоний не имел ни золота, ни серебра и приобрел все слезами и постом», – так сказал преп. Нестор о монастыре Киево-Печерском, и слова его оправдываются до нашего времени.

При строгом исполнении монастырского устава во всей его широте св. подвижники находили еще возможным совершать усиленные труды и подвиги в частных случаях применения этого устава к их жизни, сверх обязательных требований монастырских правил. Установленный в каждом монастыре порядок жизни, или устав, обнимал всю жизнь этой обители; а жизнь монастырей, особенно позднее, когда число их и сами они увеличились, – была довольно сложна и разнообразна. В общежительных монастырях нельзя было ограничиться только делами, непосредственно направленными ко спасению души, т.е. молитвою, постом и т.п.; в них была своего рода общественная жизнь, велось хозяйство, иногда весьма обширное, так как монастыри владели землею и недвижимым имуществом; в некоторых обителях процветали ремесла и пр. Как же ко всему этому относились св. подвижники? Жития их показывают, что не было в обителях ни одного такого предписанного или только разрешаемого уставом занятия, которое бы не было освящено и прославлено трудами какого-нибудь святого. Начиная от умной молитвы у престола алтаря и кончая черною работою в поварне или на монастырском дворе, всякого рода труд брал себе тот или другой подвижник и с ним совершал дело спасения души своей. Они оставили нам множество примеров того, что всякое дело и чисто, и спасительно, лишь бы совершалось оно с чистою душою, с молитвою на устах и во имя Божие, что всякое самое обыденное занятие не только не мешает спасению души, а даже может содействовать ему.

На первом месте в жизни всякого монастыря стояло прежде, как и теперь, богослужение. Неопус тительное посещение всех церковных служб было обязательно для всех иноков, это было их первоначальное и прямое дело², так что само по себе оно и не может считаться особого рода подвижничеством. Но при всем том весьма многие подвижники прославились особенною ревностью ко храму и богослужению. Любовь ко храму весьма понятна в наших подвижниках. Вера православная тесно связана с православным храмом и богослужением, что всякий истинно и глубоко верующий православный всем сердцем привязан к Божьему храму. А кто же веровал глубже и искреннее св. подвижников? И теперь для народа Церковь с ее службой есть учительница веры; еще более она была такою в старину, когда учились вере так мало, а любили ее так много. В годичном кругу богослужении проходит вся священная история, раскрывается все вероучение христианское; потому-то благочестивые иноки, которых все помыслы были устремлены к предметам веры, имели здесь неиссякаемый источник научения и чистых духовных наслаждений. А для молитвы, для успокоения души богослужение и храм ничем незаменимы. В богослужении все говорит о Боге, о нашем общении с Ним; все песнопения и священнодействия вызывают и питают молитвенные настроения; общая молитва предстоящих поддерживает благоговейное чувство. В храме забываются житейские волнения, а от них-то и уходят иноки в обитель. Нет таких тяжелых обстоятельств в жизни, когда верующей душе богослужение не принесло бы облегчения, ибо на каждую свою печаль она услышит здесь священный отзыв. «В церкви радующиеся продолжают свою радость; в церкви скорбящим утешение, печальным веселие, удрученным отдых, труждающимся успокоение» (свт. Иоанн Златоуст).

Преподобный Кирилл Белозерский, строго наблюдая, чтобы никто из братии не выходил из храма до окончания службы, сам подавал своим инокам пример благоговейного внимания к богослужению. Он никогда не садился в храме, как это полагается в иных случаях по общепринятому обычаю в монастырях, даже не позволял себе прислониться к стене для отдыха, «и были ноги его как столпы», по выражению из жития святого. Преподобный Авраамий Смоленский (21 августа) за свою добродетельную жизнь был сделан пресвитером в Богородицком монастыре близ Смоленска, в котором жил, и с того дня до самой смерти он ежедневно совершал Божественную службу, если этому не мешали обстоятельства, бывшие не в его власти. Точно так же ежедневно служил Литургию преп. Филипп Иранский (14 ноября). Преп. Мартирий Зеленецкий (1 марта) с юных лет жил в Сергиевой Великолуцкой обители (XVI в.). После пострижения он получил послушание отпирать и запирать монастырскую церковь и исполнял его с любовию: входя первым в храм, он, выслушав всю службу, оставлял его последним. Св. Евфимий, епископ Новгородский (11 марта), также прежде всех приходил к богослужению и, кроме того, за час до утрени он уже становился на молитву у себя в келье, увеличивая таким образом и без того продолжительную церковную службу. Привязанных к церковной службе иноков не мргли удержать от нее иногда даже болезни и естественная слабость старости. Так преп. Мартиниан Белозерский (12 января) дожил до восьмидесяти шести лет; в последние годы он уже не мог сам ходить в церковь, но, между тем, не хотел оставлять ни богослужения, ни правила келейного; тогда братия стали носить благочестивого старца в храм.

IV

Кроме богослужения уставы монастырские требуют от иноков исполнения различных монастырских послушаний. Каждый инок, поступивший в монастырь, получал от настоятеля какое-нибудь занятие, одно определенное дело, порученное или ему одному, или нескольким братиям. Конечно настоятель при выборе занятия соображался с характером, качествами и познаниями того лица, на которое оно возлагалось, руководясь в то же время и потребностями обители; но Тяжело ли или легко было порученное иноку дело, требовало ли просто силы физической или умственного труда, соответствовало ли желанию самого инока или нет – все равно он был обязан исполнять его безпреко словно. Оттого и самые труды, возлагаемые на членов монастырской братии, называются послушаниями. Эти труды, или послушания, с одной стороны служили на пользу монастырского хозяйства и всей вообще жизни монастыря, а с другой, и еще в большей мере, – на пользу самих трудящихся: они научали их послушанию – основной иноческой добродетели; не давали места праздности, которую сами же иноки называли матерью всех пороков; они помогали сосредоточенности мыслей и благочестивому настроению духа, без чего невозможно спасение; наконец, многие из послушаний были настолько тяжелы, что могли служить хорошим средством к изнурению плоти и чрез то к усмирению страстей, к чему первым делом стремится всякий подвижник. Потому-то все наши подвижники отличались усердным исполнением монастырских послушаний. В числе святых иноков, имена которых связаны с тем или другим видом послушания, следует поставить прежде всего тех, которые несли послушания, относящиеся к храму и церковной службе. Наиболее известны из таких Печерские преподобные Спиридон и Никодим (31 октября) просфор ники. Преп. Спиридон был простой крестьянин; грамоты он совсем не знал и говорить хорошо не умел. Однако, по словам преп. Поликарпа, «он был невежа словом, но не разумом». Он пришел в Киево-Печерский монастырь (XII в.) уже немолодым. Все свои первые послушания он исполнял с усердием и смирением, в посте и молитве; за это и было ему поручено приготовление просфор, как дело, требующее чистоты душевной и телесной, к которому всегда в обители, да и не только в обители, относятся с особым благочестивым вниманием и осторожностию. Скромный подвижник принял это послушание как особую милость Божию и трудился над ним с благоговением. В монастыре преп. Спиридон научился немного читать. Он выучил наизусть всю Псалтирь и с тех пор, что бы ни делал: носил ли дрова, топил печь или готовил просфоры – он постоянно пел псалмы. Вместе с ним трудился и молился преп. Никодим, такой же простец, как и Спиридон. Два друга прожили в общих трудах и молитве тридцать лет. Мысль, что приготовляемый ими хлеб служит для Великого Таинства, для Безкровной Жертвы Богу, всегда побуждала их к неленостному труду и благочестию.

В той же Киево-Печерской обители известны святые, несшие другое церковное послушание, а именно должность канонарха. Таков был преп. Си сой (28 августа). С этим послушанием он соединял великие постнические труды и впоследствии принял схиму. Особенным усердием в прохождении этого служения прославились канонархи Леонтий и Геронтий (28 августа), которые приняли монашество еще в юных годах. К сожалению, не сохранилось подробностей о жизни этих святых.

Но особенно любили св. подвижники упражняться в послушаниях наиболее трудных, требующих большого напряжения сил физических, а также терпения и смирения. Эти труды их, обыкновенно весьма простые, обыденные, представляют глубоко назидательную картину для всех живущих после них поколений, как были поучительным примером для их современников. В самом деле, мы видим, как люди знатные, иногда князья, настоятели монастырей или почтенные старцы, всеми уважаемые – от великокняжеского или царского двора до последнего холопа, трудятся, как простые рабочие, на поле, на монастырском дворе, в поварне, за ручными жерновами и на всякого рода черной работе. У них нет и мысли о том, что работа тяжела и что на взгляд многих даже унизительна; они ищут ее; у них одна забота – услужить братии и в труде найти средство угодить Богу.

Известны труды преп. Феодосия Печерского. Пещерные подвижники все необходимое для них приготовляли сами; св. Феодосий по вступлении в монастырь охотно исполнял работу за других: носил братиям воду, рубил дрова для их келий, молол рожь, разносил им муку и т.п. Сделавшись игуменом, он не изменил своих правил. Однажды келарь сказал, что некому носить воду в пекарню; Феодосий сам пошел к колодцу. В другой раз нужно было нарубить дров. «Я празден и пойду», – сказал игумен и начал рубить дрова, послав братию за трапезу. Подвижники позднейшего времени поступали так же. Преп. Сергий Радонежский (25 сентября) превосходил всю братию в своих трудах: он строил кельи, рубил дрова и разносил по кельям, носил воду на гору в двух сосудах и ставил ее у дверей каждого брата, молол рожь, приготовлял пищу, шил одежду и обувь для всей братии и пр. Преп. Александр Свирский (30 августа) первым выходил на работы, трудился больше всех, исполнял всякое дело по монастырскому хозяйству, а иногда тайно приходил молоть рожь, когда приставленные к этому делу, утомившись, засыпали. Преп. Герасим Болдинский (1 мая) также молол рожь и не только за себя, но иу за других, пек хлебы, мыл одежду для братии, прислуживал больным, работал при постройке храма и келий монастырских и пр.

Были между святыми подвижниками такие, которые всю жизнь трудились на разных послушаниях, за что и получали название «трудолюбивые». Таков, например, преп. Арсений Печерский, который известен тем, что никогда не был праздным (28 августа). И такие труды несли подвижники вовсе не от бедности их обителей, а единственно по собственному желанию. Благочестивые русские люди всегда доставили бы им возможность более спокойной жизни, что и было на самом деле. Преп. Феодосия любили и уважали киевские князья, и все почти монастыри с самого их основания наделялись имуществами от местных князей. Преп. Па исий (6 июня) основал Покровский монастырь (в XV в.) близ города Углича. Угличский князь Андрей Васильевич подарил новому монастырю больше двадцати деревень, но св. Паисий сам носил воду и копал землю в монастырском огороде. За это он подвергся однажды даже насмешкам от одного боярина, проезжавшего верхом мимо огорода.³

Можно заметить, что святые подвижники для упражнения в трудах и послушании охотнее всего избирали послушания на монастырской пекарне. Причина этого конечно в том, что здесь на их долю выпадали наиболее тяжелые труды, а их-то они всегда и искали. На трудах в пекарне и в по святых нашей Церкви. Кроме преп. Феодосия, там трудился, например, преп. Никола Святоша – бывший князь черниговский. «Три года пробыл он на поварне, работая на братию; своими руками колол дрова для приготовления пищи; часто даже носил их с берега на своих плечах, и с трудом братья его Изяслав и Всеволод удержали его от такого дела. Однако этот истинный послушник просил и молил, чтобы ему еще хотя с год поработать на братию». После этих трудов он еще три года служил за братской трапезой, с тем же усердием, а тем же смирением. Горько было братьям этого инока-князя видеть такое, на их взгляд, унижение их рода и они всячески пытались возвратить его в мир. К Николаю Святоше ходил в монастырь один близкий ему человек, врач Петр, родом сириянин. По просьбе братьев князей он употреблял все свое красноречие, чтобы отвратить святого от подвигов его, от непосильного труда, безмерного поста и воздержания. «Князь! – говорил он. – Следовало бы тебе поберечь свое здоровье и не губить так плоть свою безмерным трудом и воздержанием... Бог хочет не поста или труда непосильного, а только сердца чистого и сокрушенного. Да ты и не привык к такой нужде, какую переносишь теперь, как подневольный раб. И благочестивым братьям твоим Изяславу и Всеволоду в великую укоризну твоя нищета... Берегись! Когда-нибудь недуг соберется отовсюду, и ты, не имея крепости, скоро и жизни лишишься, и нельзя уже мне будет помочь тебе... » _ Какой князь делал так? Блаженный ли отец твой Давид или дед твой Святослав?» и т.д. Но красноречие врача находило достойный ответ в словах подвижника. «Я благодарю Господа, – говорил Святоша, – что Он освободил меня от рабства миру и сделал слугой рабам Своим, этим блаженным черноризцам. Братья же мои пусть за собой смотрят: каждый свое бремя должен нести... Я обнищал ради Бога, чтобы Его приобресть... Для меня умереть за Христа – приобретение, а сидеть в сорной куче, подобно Иову, – царствование. Если же князья не делали так прежде меня, то пусть я явлюсь их вождем: может быть кто-нибудь из них поревнует мне и пойдет по следу моему» и пр. Кончилось тем, что св. Николай убедил самого Петра постричься в монахи и в трудах и воздержании пережил его на тридцать лет.

В начале своего подвижнического пути преп. Кирилл Белозерский проходил послушание в хлебне Симонова монастыря; с этим занятием он соединял такую строгую и воздержную жизнь, что знаменитый подвижник Сергий Радонежский, приходя в этот монастырь, прежде всего заходил побеседовать с молодым иноком Кириллом в монастырскую пекарню. Св. Кирилл наглядно показал, как переносятся мысли подвижников от ежедневных их трудов к предметам Божественным. Его перевели на послушание в поварню, и здесь, глядя на огонь, пылающий в печи, он думал об огне геен ё ны. «Смотри, Кирилл, – говорил он сам себе, – не попасть бы тебе в огонь вечный!». Десять лет трудился св. Кирилл, приготовляя пищу для братии, и за это время он воспитал в своей душе такую благодарность и благоговение к Подателю всех благ, что с тех пор всегда принимал пищу со слезами умиления в очах.

Спустя по л века (XV в.) в пекарне того же московского Симонова монастыря трудился, не жалея сил, другой молодой инок. Однажды пришел в обитель митрополит Фотий и зашел в пекарню. Молодой монах-послушник, утомившись от трудов, спал глубоким сном: правая рука его была на голове, сложенная как бы для благословения. Братия хотели разбудить его, но архипастырь удержал их и пророчески сказал: «Знайте, дети, сей инок будет великим святителем земли русской и многих неверных обратит к истинному Богу и сделается пастырем и учителем самому царствующему граду Москве». Предсказание митрополита Фотия исполнилось в точности: этот юный подвижник был знаменитый впоследствии свт. Иона, митрополит Московский (31 марта). Много и других подвижников трудилось на поварне и в пекарне своих монастырей; выражения: «носил воду, рубил дрова, пек хлебы» и т.п. – повторяются много раз в жизнеописаниях русских подвижников. Там проходили послушание, между прочим, преп. Феодосий То темский (28 января) в Вологодской Прилуцкой обители, св. Арсений, епископ Тверской (2 марта) в Киево-Печерском монастыре, преп. Пахомий Не рехтский (23 марта) в Рождественском Владимирском монастыре, преп. Никодим Кожеозерский (3 июля) в Чудовом монастыре, преп. Филипп Ирапский (14 ноября) в Комельской обители и многие другие.

Нередко св. подвижники по собственному желанию или по назначению игумена были привратниками и стражами монастырей или монастырских храмов. Обыкновенно кому-нибудь из братии поручалось сторожить монастырские ворота. Привратник должен наблюдать за тем, кто входит и уходит из обители, докладывать о важных посетителях игумену; если кто приходит не в урочное время, например ночью, он спрашивает игумена, впускать или не впускать такового в монастырь; он запирает и отпирает монастырские ворота. Работа привратника, таким образом, не трудная повидимому, но она требует постоянного внимания и в обителях известных и больших довольно беспокойная. В то же время она оставляла свободу и была удобна для молитвенного настроения и благочестивых размышлений, так как посетители приходят в обитель в более или менее определенные сроки. Потому-то, без сомнения, избрал себе между прочим и этот труд преп. Никола Святоша. После трудов в монастырской поварне он три года служил при вратах Киево-Печерской обители. В этом же монастыре прославился впоследствии привратник Лонгин (28 августа). Постоянные размышления и наблюдения над приходящими и уходящими развили в нем такую проницательность, что, по сказанию жития, он знал, кто с какими мыслями входил в монастырь, и если он видел в проходящем дурные помыслы, то останавливал его, делал увещания и вразумления или грозил гневом Господним. В XV в. преп. Дионисий (28 августа) был хранителем пещер в Киево-Печерском монастыре. С этим скромным и невидным послушанием он достиг такой святости, которую удостоверили, так сказать, мощи свя В житии его рассказывается, что в день Свя Пасхи в 1463 пещеру мощи святых, сказал по обычаю: «Христос воскресе!» же минуту услышал змощей ответ: «Воистину воскресе!». Событие это так поразило Дионисия, что он ушел в затвор.

Редкое в истории подвижничества послушание принял на себя киево-печерский инок Марк, прозванный Пещерником (29 декабря). Он своими руками копал пещеры и могилы для братии. Дни и 38 ночи трудился св. Марк над этим делом и, если кто давал ему что-нибудь за труды, он принимал и раздавал нищим. Когда от тяжелой работы его томила жажда, он утолял ее таким малым количеством воды, какое мог зачерпнуть небольшим медным крестом, сохраняющимся и доселе. Постоянныи труд, соединенныйи с таким воздержанием и непрестанною молитвой, дал ему такую духовную силу, что, по сказанию киево-печерского патерика, его слушались мертвые.

В подвиге преп. Марка Пещерника обнаружилось то уважение и заботливость об умерших, которые так свойО ственны и православной вере нашейи, и характеру народа русского. Благоговейная память об умерших, молитвы за них или обращаемые к ним просьбы о ходатайстве за нас пред Богом – все указывает на глубокую веру в жизнь загробную, на постоянное общение между тем миром небесным и нашим земным. Те св. подвижники, которые скромно трудились в своих монастырях, отдавая последний долг умершим собратиям, совершали в это время великое дело: они укрепляли в душе народа русского, которому стали известны их подвиги, веру в жизнь будущую, надежду на помощь святых и любовь к своим прежде от шедшим сродникам. Кроме преп. Марка на этом поприще известен преп. Даниил Переяславский апреля, добровольно принявший на себя труд погребения умерших. Преп. Даниил жил в Успенском монастыре, что на Горищах. Он разыскивал умерших странников, убитых, замерзших, утонувших, сам относил их на кладбище и погребал. Всех просил он сказывать ему, если где-нибудь окажется застигнутыйи внезапною смертию; немедленно спешил он отпеть и похоронить его. Преподобный был уверен, что среди этих несчастных было много верных рабов Божиих, и с этою мыслию любил он смотреть из своей кельи на кладбище. Впоследствии Даниил при помощи благотворителей выкупил место погребения своих мертвецов у его владельца, построил монастырь с храмом в честь всех святых, в котором ввел строгий общежительный устав. Но, ставши игуменом обители, он по-прежнему собирал по дорогам мертвецов и предавал их христианскому погребению.

V

Перечисленные виды трудов святых подвижников были исполнением требований монастырского устава; они обязательно входили в круг монастырской жизни и только совершались св. подвижниками с большим усердием, чем другими обитателями тех же монастырей, а главное, непременно с мыслию о Боге и о спасении. Кроме этих трудов подвижники занимались делами другого рода: иногда они брали на себя тяжкие труды, необходимые для устроения и поддержания обители или для собственного пропитания; иногда же занимались различными ремеслами и рукоделиями, которые знали до поступлении в монастырь. Те и другие занятия, хотя и не требовались уставом, но так же, как и другие послушания, служили на пользу монастыря и на благо самих трудившихся.

К числу такого рода трудов следует отнести строение храмов и монастырских зданий. В житиях подвижников о строительных трудах рассказывается обыкновенно в связи с историей возникновения той или другой обители. В самом деле, большинство древнерусских монастырей создавалось с ничтожными средствами. Какой-нибудь отшельник в лесной глуши строил себе келью; к нему приходило несколько учеников, таких же, как он, бедняков; помоляся Богу, строили они себе убогий храм, вокруг две-три или десяток маленьких избушек и – монастырь готов. Впоследствии у него будут и села, и угодья, в нем возвысится собор с золочеными главами, но теперь, в начале, первые подвижники, его первоначальная братия все должны создать трудами своих рук. И они не жалели этих трудов. Так именно возникла, например, знаменитая ныне Троице-Сергиева лавра. Поселившись в непроходимом лесу, преп. Сергий с братом своим Стефаном сами построили себе келью и первую церковь. Когда потом к нему собралась братия, он помогал им в устройстве их жилищ и сам лично выстроил три или четыре кельи. Однажды он построил сени к келье инока Даниила, для того чтобы тем заработать себе несколько кусков полусгнившего хлеба, так как он не ел ничего уже три дня.

Первые подвижники Соловецкие, Герман и Зосима (17 апреля), также своими руками построили себе кельи, а когда затем к ним пришло несколько иноков, то и храм с трапезою.

Преп. Герасим (1 мая), построив Болдин монастырь, по просьбе жителей одной местности на реке Жиздре основал другую обитель. От Болдина монастыря до Жиздринского триста верст; св. подвижник проходил это расстояние пешком, сам расчищал лес, рубил деревья и принимал участие в постройке зданий как той, так и другой обители.

При большей части монастырей были земли, подаренные им князьями, боярами и вообще богатыми людьми; иноки таких монастырей обыкновенно занимались земледелием, и иногда подвижники сами пахали землю, подавая пример всей братии. Так поступал, например, преп. Пахомий Нерехтский (23 марта), который требовал от братии основанного им монастыря, чтобы они питались исключительно трудами рук своих.

Преп. Тихон Луховский (16 июня) поселился среди лесов и болот нынешней Костромской губернии. Немногочисленна была братия, с которой он проходил путь подвижнический, она состояла всего из двух учеников его: Фотия и Герасима. Никаких средств для жизни у них не было и достать было негде, а подаяния они не принимали. Подвижники должны были обрабатывать неплодородную землю. Но у них не было коня. Тогда преподобный, изнуренный постом и телесным недугом, сам впрягался в плуг вместо лошади, а ученики управляли им. Так обрабатывали они свое поле.

Так как при каждом монастыре, где велось хозяйство, были огороды, то подвижники не упускали случая поработать и здесь. Огородничеством любили заниматься, например, святые Паисий Покровский, Никодим Кожеозерский, Пафнутий Боровский и др.

Тот же преп. Никодим, поселившись невдалеке от Кожеозерского монастыря, по временам ловил рыбу в реке Хозь-Юге. Пойманную рыбу преподобный отсылал обыкновенно в монастырь, так как сам употреблял ее в пищу очень редко.

Как было сказано, в монастыри уходили люди из всех классов общества; естественно, что между иноками оказывалось немало лиц, знающих то или цругое ремесло, рукоделие. Живя в обители, а иногда и в отшельничестве, они вместо послушания монастырского продолжали заниматься своим эбычным делом, если оно было полезно монастырю или самому трудящемуся. Преп. Арсений Коневский (12 июня) искусно ковал сосуды из меди. Арсений ушел из Новгорода на Афонскую гору и поселился там в одном из монастырей (XIV в.). Настоятель, узнав, что он умеет ковать сосуды, поручил ему это дело сполна. Арсений исполнял не только всю работу для своего монастыря, но принимал заказы безмездно и из других обителей. С этой целью он в течение трех лет сам обходил все афонские монастыри и в них работал на братию. Трудился он обыкновенно в продолжение целого дня, а большую часть ночи употреблял на молитву. Впоследствии он возвратился на Русь и основал Коневский монастырь на острове Коневце в Ладожском озере.

Преп. Галактион Вологодский (24 сентября) и Герасим Болдинский в юности обучены были сапожному ремеслу. Вступив на путь подвижнический отшельником, преп. Галактион этим ремеслом снискивал себе пропитание, употребляя для себя одну треть вырученных за работу денег (две другие части он отдавал в церковь и нищим), а преп. Герасим шил обувь для братии Горицкого монастыря.

Преп. Тихон Луховской знал ремесло токарное и произведения свои обменивал на необходимые для него с учениками жизненные припасы. Преп. Пафнутий Боровский (1 мая) занимался, между прочим, плетением сетей. Преп. Никон, игумен Киево-Печерский (23 марта), переплетал книги, в чем помогал ему тогда и сам преп. Феодосий.

Послушания и труды, которыми занимались подвижники русские, служили обыкновенно на пользу своего монастыря и лишь насущным потребностям братии. Гораздо важнее было искусство иконописания, которым также занимались некоторые подвижники. Святые иконы служили для благоговейного поклонения и почитания, для возбуждения молитвенного настроения и вообще религиозного чувства как иноков, так и всех приходящих в монастырь мирян. Для людей простых иконы отчасти заменяют словесное и книжное научение, наглядно показывая священные лица и события; и все это не только при жизни самих иконописцев, но в течение многих лет, иногда целых столетий. Для самих же трудившихся над этим искусством иконописание было полезнее всякого другого дела, ибо оно само по себе необходимо привязывало мысли и чувства пишущего к тем священным лицам и событиям, которые он изображал на иконе.

Наиболее известным подвижником-иконописцем был преп. Алипий Печерский (17 августа). Он отдан был родителями учиться живописи к тем греческим художникам, которые приехали расписывать Киево-Печерскую церковь. Когда это дело было окончено, Алипий постригся в монашество, хорошо изучив иконописание. За свои труды св. инок-художник не брал ничего. Он написал столько икон, сколько нужно было для всего монастыря и, кроме того, просил всех приносить из церквей старые обветшалые иконы, которые он поновлял. Иногда, не имея дела, он брал у кого-нибудь взаймы деньги, покупал на них материал и писал икону, которую потом отдавал заимодавцу за его долг. Так работал он целые дни, не пропуская, однако, церковной службы, а ночи проводил в пении и молитве.

В XIV веке в Московском Андрониковом монастыре жили два суровых подвижника Даниил и Андрей, оба замечательные живописцы. Они, между прочим, расписывали Благовещенский собор в Москве, соборный храм во Владимире, Спасский храм в Андрониковой обители и др. Писанием св. икон с любовию занимался также преп. Дионисий Глушицкий (1 июня); несколько икон, написанных им, сохраняется и до настоящего времени. Св. Петр, митрополит Московский (21 декабря), в юных летах еще удалился в монастырь и здесь в свободные часы с усердием предавался иконопи санию. Иконы свои он раздавал братии или же продавал, и деньги раздавал нищим; иногда он отдавал их настоятелю, который продавал их посетителям монастыря. Много и других подвижников занималось иконописанием. Для одних оно было постоянным занятием, для других случайным, как бы отдыхом от других трудов, но для всех равно оно было приятным и радостным, исполнялось с любовию, а не по требованию или понуждению. Можно себе представить, какую высокую радость доставляла инокам возможность своими руками расписать и украсить храм, выстроенный ими же самими. Так поступал, например, преп. Геннадий Костромской (23 января), Адриан Пошехонский (5 марта) и др.

Наиболее важную услугу оказали монастырям и всему народу русскому те подвижники, которые занимались писанием книг. В прежней Руси число людей просвещенных и даже просто грамотных было невелико. Удалясь в монастырь, книжные люди продолжали заниматься делом просвещения: учились сами и учили других. Как в монастырях, так и по всей земле была большая нужда в книгах; печатных книг не было, а, между тем, они требовались для богослужения, требовались для домашнего чтения, для обучения самой грамоте. И, затворившись в свои кельи, иноки переписывают Евангелие, Псалтирь, книги богослужебные, творения святоотеческие; переписывают и сами излагают жития святых, летописи, книги научного содержания и даже буквари. Благодаря их трудам, монастыри в течение многих столетий были хранителями и источниками просвещения для всей русской земли. Эти невидимые миру труженики сохранили и для нашего времени жизнеописания деятелей Церкви и Отечества и самую историю народа русского, они соблюли чистоту учения Церкви Православной, защищая его от еретиков и раскольников, и в то же время удовлетворяли первому требованию жизни монастырской, поддерживая правильное церковное богослужение; их же трудами грамотность передавалась от одного поколения к другому; и часто случалось, что простецы, не знавшие раньше грамоты, изучали ее, поселившись в обители, а затем с прилежанием читали и изучали слово Божие.

Примером для всех таких подвижников-просве тителей служит приснопамятный летописец Не стор. Он поступил в обитель Киево-Печерскую еще при св. Феодосии, будучи семнадцати лет от роду. Чистотою жизни, молитвою, послушанием юный подвижник скоро превзошел даже известных печерских старцев, так что ему впоследствии поручено было откапывать мощи преп. Феодосия – дело чрезвычайной важности в глазах не .только иноков, но и всех православных. В свободное от дел монастырских время преп. Нестор составлял летопись, т.е. изложенное по годам сказание о начале Русской земли и позднейших событиях ее истории до 1111 года. Чтобы составить свою летопись, преп. Нестор читал разные книги, главным образом греческие, и слушал рассказы старых людей о минувших делах; много он и сам видел на своем веку, так как обитель Киево-Печерская всегда близка была к двору великокняжескому, и вести о важнейших событиях легко доходили до нее. Кроме летописи он написал житие святых князей Бориса и Глеба, сказание о первых печерских подвижниках и пр. Преподобный скончался в 1114 году (27 октября).

Особенною любовью к просвещению и письменными трудами известен также св. Кирилл Белозерский. До настоящего времени сохраняются переписанные его рукой Евангелия, Апостол, Псалтирь, книги правил, каноники и «Лествица», всего семнадцать рукописей. Этот суровый подвижник был в то же время и просвещеннейшим человеком. Он скорбел о массе суеверий, которые были рассеяны в народе о всех самых обыкновенных явлениях природы, и старался, сколько мог, объяснить естественные причины этих явлений. В одной написанной им церковной книге сделаны выписки из физики Галена об устройстве земли, о землетрясениях, о громе и молнии, о падающих звездах и т.п. Свою любовь к просвещению преп. Кирилл завещал своей обители, в которой составилась впоследствии весьма большая и ценная библиотека.

Св. Гурий, архиепископ Казанский (4 октября), занимался писанием книг при чрезвычайно тяжелых обстоятельствах. В молодости, как сын бедных бояр, он отдан был ко двору князя Пенько ва. Честностью и скромностью Григорий – впоследствии св. Гурий – расположил к себе князя и княгиню. Но однажды, поверив клевете завистливых товарищей, князь подверг Григория жестокому наказанию: его посадили в глубокую подземную темницу, в которую свет проходил лишь через узкое отверстие вверху, через это же окошко бросали Григорию через пять дней сноп овса и немного воды. В этом ужасном заключении он провел два года. На второй год один из друзей предложил ему приносить лучшую пищу, но Григорий отказался; он объяснил другу, что смотрит на свое наказание, как на средство к духовному исцелению и исправлению, и просил его вместо пищи принести ему чернил и бумаги. Друг исполнил его желание. Тогда Григорий стал писать азбуки и маленькие книжки для детей и поручил другу продавать их, а деньги раздавать нищим. Через два года Григорий был освобожден из темницы и постригся в монахи с именем Гурия в монастыре Иосифа Волоколамского, в котором после он был настоятелем. После покорения Казани царь и митрополит назначили его архиепископом в завоеванную область, и здесь просвещение, и в частности обучение детей, было одною из важнейших забот св. Гурия. Память об этом осталась в Казани и поныне, так как и теперь пред началом обучения детей жители Казани просят благословения святителя у его мощей. Свидетельство о переписке священных и церковных книг, большей частью, можно найти в житиях подвижников, вышедших из образованных классов. Об их любви и усердии к этому делу говорит большое число рукописных книг, сохраняющихся до наших дней. И эти труды лучших представителей православного монашества красноречивее слов говорят о том, как понималось и ценилось в нашей Церкви просвещение. Из числа трудившихся на этом пути иноков для примера можно назвать преп. Евфросинию, княжну Полоцкую, преп. Арсения, игумена Комельско го, преп. Афанасия, игумена Высоцкого, св. Германа, архиепископа Казанского (6 ноября), сначала ученика св. Гурия, а потом преемника его в сане святительском.

VI

В то время, как одних из искавших Царства Божия узкий путь приводил в обители, где и подвизались они с братией вкупе, других тот же путь направлял в уединение, в места не видимые для людского взора: в леса и пустыни, в затворы, на столпы. Здесь, наедине с Богом, они очищали свою душу, боролись со своей греховной человеческою волей, полагаясь только на свои силы да на помощь свыше. Если жизнь святых отшельников русских не представляет такого разнообразия в подвигах, как жизнь подвижников в монастырях, зато самые подвиги их не менее велики ни по трудности исполнения, ни по важности в деле спасения.

На Востоке подвижничество отшельническое появилось задолго до монастырского; у нас на Руси и то и другое появляются почти одновременно, вскоре после принятия христианства. Преп. Антоний Печерский и другие первые обитатели горы, где возникла обитель Киево-Печерская, были отшельники. Но в первые столетия христианства у нас подвижничество сосредоточивалось по преимуществу в монастырях; отшельников было сравнительно немного. Стремление к уединенным подвигам овладевает благочестивыми русскими людьми с XIV в. и продолжается до XVI в., после чего оно быстро уменьшается и, наконец, к нашему времени почти совершенно исчезает.

В древности в пустынях Востока отшельники считались тысячами, и подвигам их удивлялись даже язычники. Много их было и в наших северных дебрях; всему миру известны их подвиги; их высокая нравственная чистота и святость жизни удостоверены и людьми, их видевшими, и безчис ленными чудесами, которые они совершили, и однако со времен первых отшельников и до наших дней можно слышать неодобрения подвижничеству отшельническому. По-видимому отшельники заботятся только о себе самих; оставляя весь мир с его тяжелыми, но неизбежными житейскими трудами, не нарушают ли они заповедь Христову о любви к ближнему? К чему уходить в пустыню, когда можно спасаться и в мире и тем более в монастыре? Здесь, совершая свое спасение, можно быть полезным и другим. И что было бы, если бы все люди удалились в пустыни?

Правда, отшельники, по крайней мере те, которые уходят от людей на всю жизнь, как будто забывают своих ближних и, кажется, ничего не делают для них, но подвиги их остаются, однако, высоки и спасительны. Велика заповедь Спасителя – любить ближнего, как самого себя, но все же это вторая заповедь; первая же и большая заповедь: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим» (Мф. XXII, 37). Великий подвиг положить душу за друзей своих, но не в этом высшая цель христианина; ему указана Христом еще более высокая задача: «будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. V, 48). А что иное влечет отшельников в уединение, как не пламенная любовь к Богу? Они хотят жить только с Ним одним, Ему лишь посвящать свои мысли и чувства во все дни и часы их жизни, слышать сердцем голос Его, ощущать действие благодати Его, уподобляться Ему, насколько это в силах человеческих, и для того усовершенствовать все стороны своего духа. Этого должны искать и к этому стремиться все, посвятившие себя Богу. Конечно, в миру или в обители много можно сделать добра: помочь болящему, защитить слабого, утешить страждущего и т.д. без конца, но все это могут делать и делают все христиане; здесь не нужны непременно иноки-подвижники, всецело отдавшие себя Богу. Между тем, всегда и всей душою устремляться к Богу невозможно в миру. Где человеческое общество, – там и мирские страсти и уж непременно житейские заботы; они неизбежно отвлекают мысль и чувство, хотя временно, от Небесного Отца и Его совершенства. Очищение духа, нравственное возвышение достигается всего успешнее именно уединением, самоуглублением, безпрестанным размышлением о святости Творца. Следует заметить еще, что у нас на Руси подвижники трудились в уединении большею частию временно, их отшельнические подвиги обыкновенно служили приготовлением к подвигам в жизни монастырской, к служению пастырскому или миссионерскому и т.п. Бывшие отшельники делались обыкновенно лучшими настоятелями основанных ими монастырей и во всех случаях, когда входили в сношения с людьми, представляли высшие примеры любви к ближнему. Это без спорное доказательство, что путь отшельнический есть верный путь к святости, ибо на нем приобретаются все добродетели человеческие, в том числе и величайшая любовь к людям. Отшельники же, навсегда удалившиеся из общества человеческого, в полной возможной мере исполняя заповедь о любви к Богу, служат как бы путеводною звездою для всех, плывущих по волнам житейского моря. Пример их жизни, самое их существование приносит большую пользу обществу, для которого они по видимому ничего не делают. Немного среди нас людей науки, но мы знаем, что есть люди, проникшие в тайны и законы природы, и это сознание дает нам веру в силу человеческого разума и уверенность в том, что и сами мы можем достигнуть высших познаний. То же самое и с подвижниками-отшельниками. Не многие могут взять на себя этот труд, но раз есть такие люди, мы знаем, что возможно, значит, отдаваться Богу всецело, что в нашей бедной человеческой природе не исчезло еще горячее желание уподобляться Богу, кроется стремление к высокому совершенству. И, кто знает, читая или слушая рассказы об этих богатырях духа, каждый из нас хоть на минуту не почувствует ли в себе желания немного отряхнуться от страстей, хоть на миг один взглянуть поближе на сияние Божественного света, вспомнить заповедь Христову – уподобляться совершенному Отцу Небесному?

Если подвиги отшельников так спасительны и поучительны, то в то же время они требуют чрезвычайного напряжения сил душевных и телесных. Как трудно человеку, оставившему весь мир, бороться с суровой природой севера, чтобы добыть себе пропитание, – понятно каждому. Но главная тяжесть подвигов отшельника еще не в этом: главный труд его – борьба душевная. Уединение спасет отшельника от соблазнов мира, но не спасет его от собственной мечты, от греховных мыслей и желаний. Сколько горьких сожалений об оставленных им людях пройдет через его душу, сколько желаний и страстей он должен усмирить в себе, как долго и настойчиво он должен отгонять от себя всякую самомалейшую худую мысль, чтобы приготовить себе сердце чистое и совершенное? И в этой борьбе с плотию и дурными сторонами собственной души отшельник не имеет ниоткуда помощи. В обители подвижник может поведать тайную печаль своему другу, опытному брату, настоятелю, и от них услышит совет и утешение; богослужение и храм помогут отогнать ему уныние, которое порой овладевает его душой. Отшельнику все это недоступно. Нам стоит больших усилий отогнать от себя и одну дурную мысль, мы редко успеваем искоренить в себе одну вредную привычку, хотя у нас тысячи разнообразных дел облегчают этот труд; во сколько же труднее это отшельнику, который поставил себе целью высшее совершенство и которого ничто не отвлекает от его мыслей и желаний? Чтобы одержать победу над греховною стороною своей природы, отшельники предавались иногда изнурительным физическим трудам.

Самый обыкновенный вид подвижничества отшельнического составляет пустынножительство. Наши русские пустынножители уходили не в песчаные пустыни, но в непроходимые лесные дебри и болота, на необитаемые острова, туда, куда до них не ступала нога человека. Здесь к подвигам духовным присоединялись всяческие лишения и телесные труды. Пустынник селится в хижине или в пещере, иногда даже в дупле дерева, «яко вран на нырище», по словам летописца; его мучит жар, холод, голод, дикие звери, а когда проведают, то и злые люди; наконец, он сам изнуряет себя усиленными трудами, постом, бдением и т.п. Так проводит он долгие годы, пока не соберутся к нему последователи и не образуется таким образом обитель, а иногда и умирает он в уединении. В большинстве случаев русские подвижники уходили в пустынные места из монастырей, где они уже успели прославиться своей святою жизнию. Преп. Герасим Болдинский тринадцать лет провел в Горицком монастыре. О его подвигах знали не только в обители, но и в Москве. Тяготясь славою, он оставил монастырь и поселился в дикой местности Дорогобужского округа, где жили только звери да укрывались разбойники. У ближайшей дороги он повесил на дереве кузовок; проходящие клали в него милостыню, которая и была единственным средством пропитания пустынника. Но нередко этою милостыней пользовались и другие. Разбойники часто били его, стараясь прогнать из той местности. По преданию, хижину отшельника и его кузовок впоследствии охранял ворон, который бил в глаза дурных людей и зверей, подходивших к месту подвигов святого. Позднее преп. Герасим перешел на Болдину гору. Здесь напали на него местные жители, избили, связали и хотели бросить в озеро, но потом передумали и представили в Дорогобуж к наместнику, который и посадил его в тюрьму. Только прибывший в это время посол из Москвы узнал Герасима и освободил его. Когда подвижник возвратился к себе в уединение, к нему стали собираться ученики, и он построил для них церковь, а потом и монастырь.

Один из учеников преп. Сергия Радонежского, преп. Сильвестр (25 апреля), избрал себе для уединенных подвигов глухой лес на берегу реки Обноры. Долго никто не знал про отшельника, и только случайно один заблудившийся в лесу местный житель увидал его хижину. Подвижник сожалел, что его убежище открыто, и просил пришельца никому не говорить о нем. Между прочим преподобный рассказал своему неожиданному гостю, что он уже давно живет в этом лесу, питаясь только кореньями и травами, что в первое время он изнемогал от голода и иногда без сил падал на землю, пока, наконец, явившийся ему в видении чудный муж не укрепил его. Пришелец не исполнил просьбы пустынника и рассказал о своей встрече с ним. Скоро к Сильвестру собрались ревнители благочестивой жизни, и он устроил монастырь, в котором сам был первым игуменом. Преподобный Сильвестр так любил отшельнические подвиги, что часто из монастыря уходил в дремучий лес для молитвы.

Преп. Тихон Медынский (16 июня) не имел да же хижины и жил в дупле огромного старого дуба. Пищею ему служила трава, а воду брал он из колодца, который выкопал своими руками. Злые люди восстановили против него местного владетельного князя, который собственноручно хотел избить отшельника и был удержан от того только внезапною болезнию. Впоследствии преп. Тихон также основал обитель в честь Успения Божией Матери.

Преп. Нил Столобенский (7 декабря), удалившись в пустыню из Псковского Крыпецкого монастыря, не оставлял уединения до конца своей жизни. Тринадцать лет прожил он в одинокой хижине на берегу реки Черемхи (Ржевский уезд), питался травою и проводил время в молитве и бого мыслии. Сначала никто не нарушал его безмолвия. Но однажды напали на него разбойники, желая прогнать его в другое место; подвижник вышел к ним навстречу с иконой Богоматери; на злодеев напал страх: им показалось, что святого охраняет множество воинов, и в ужасе они пали на землю и просили прощения. После этого случая к отшельнику стало приходить множество мррян, просивших у него наставления, утешения и молитвы. Подавая всем духовную помощь, подвижник, однако, смущался славою, которая нашла его и среди леса. Тогда он удалился на маленький, покрытый густым лесом, Столобенский остров на озере Селигере. Первую зиму он провел здесь в пещере, которую выкопал себе в горе, а затем построил хижину и небольшую часовню и снова начал трудиться и молиться в дорогом для него уединении, которого раньше лишали его многочисленные посетители. Он обрабатывал землю и сажал овощи, которыми и питался. Злые люди не оставили его в покое и здесь. Однажды они срубили бывший на острове лес и зажгли его с целью сжечь хижину отшельника; пламя, однако, угасло само собой. В другой раз разбойники, схватив его во время работы, стали требовать денег; святой сказал им, что его сокровище хранится в углу кельи. Там нашли они одну лишь икону Богоматери, пред которой в страхе пали на землю. В таких напастях и безпре рывных трудах, не позволяя себе никогда даже прилечь для отдыха, преп. Нил прожил до глубокой старости. В последнее время он выкопал внутри часовни пещеру, приготовил себе гроб и каждый день приходил плакать над ним в ожидании смертного часа. Перед кончиной он желал причаститься Св. Таин; его навестил игумен Никольского монастыря Сергий, и желание подвижника исполнилось. Вслед за тем, когда удалился Сергий, преп. Нил скончался. На острове жил он двадцать шесть лет.

Преп. Савватий (27 сентября), уже убеленный сединами, проведя много лет в подвигах монастырских, прибыл на Белое море. Вдвоем с Германом на утлой лодке переехали они с берега на Соловецкий остров, пробыв в пути около трех дней. Даже закаленные в борьбе с суровой северной природой местные береговые жители не отваживались поселиться на этом острове; их устрашала трудность сообщения, жестокие морозы, неплодородие земли. Но подвижников ничто не устрашило: в страшной нужде и лишениях преп. Савватий прожил здесь последние шесть лет своей жизни, а затем один, в лодке возвратился на берег, где принял Святое Причастие и мирно скончался.

И много таких подвижников-пустынножителей спасалось по преимуществу среди обширных лесов нашего отечества; большею частию на местах их подвигов воздвигнуты были монастыри. Так подвизался преп. Кирилл Новоезерский (4 февраля), Фе рапонт Можайский (27 мая), Серапион Кожеозер ский (27 июня), Корнилий Палестровский (21 августа), Арсений Комельский (24 августа), Савва Псковский (28 августа), Александр Свирский (30 августа), Никандр Псковский (24 сентября) и др.

С подвигом пустынножительства имеет сходство другой вид отшельнических подвигов – затворничество. Не довольствуясь тем уединением, которое предоставляют дремучии лес или пустыня, подвижники для полнейшего самоуглубления и непрестанного богомыслия запирались в тесной кель» или в пещере. Сюда не доходил ни малейший отголосок житейской суеты; здесь от взора и от слуха заключенного далеко было все, что могло хотя бы на минуту отвлекать мысли его от Бога и от спасения. Иногда в течение нескольких лет затворник не видел даже лица человеческого, хотя жил среди братии многолюдного монастыря. Скудную пищу подавали ему через маленькое оконце, сделанное в дверях его кельи или пещеры. Если пустынножительство особенно широко развилось в Церкви Восточной, то затворничество можно назвать подвигом, свойственным по преимуществу Церкви Русской. Множество пещер в лавре Киевской ныне говорят нам, как много было затворников в этой обители в древности. Были затворники и в других монастырях русских, но немного; этот подвиг не был оставлен вполне и до позднейишего времени, только труды затворников никому неизвестны и о них знают и помнят лишь на местах их жизни, т.е. в их монастырях.

В деле спасения, по своей цели и нравственной высоте, затворничество имеет такое же значение, как и пустынножительство. Но по трудности исполнения, по тому напряжению всех душевных и телесных сил, которое требуется от затворника, – это поистине самый тяжкий, самый безотрадный подвиг, труднейи шая преграда на узком пути подвижническом. Затворник и пустынножитель одинаково лишают себя человеческого общества. Но Божий мир прекрасен и сам по себе, без человека. Много радости, утешения и научения найдет пустынник в видимоии природе: его осветит и согреет ласковое солнце, ему улыбаются вечерние и утренние зори, яркие звезды говорят ему о дальнем мире, дремучий лес и обитатели его всегда напоминают о безконечяой благости и мудрости Творца и Промыслителя. И вся эта красота и величие природы закрыты каменнойи стенойи от глаз затворников. К тем немногим из них, которые жили в кельях, чрез узкое окно доходили только слабые лучи дневного света; большинство же их жило в пещерах, ископанных в горе, тесных и мрачных, напоминающих собою заколоченные гробы. Вот, например, недавно открытая пещера одного киево-печерского затворника. Она имеет в длину пять аршин, в ширину четыре и в высоту два с половиною аршина. В стенах кельи три углубления: в среднем начертано острым орудием изображение святого, пред которым затворник молился, в правом углублении – земляное сидение, в левом – земляное же ложе, а над ним вбиты в стену гвозди для полки. И в эту пещеру от входа в гору, в которой она выкопана, ведет такой узкий проход, что на расстоянии четырех аршин по нему можно только проползти. В такой-то добровольной темнице затворник изнурял свое тело самым строгим и всегдашним постом, бдением, железными цепями и т.п.; постоянным занятием его была молитва, чтение Св. Писания и размышления, а труднейшим подвигом – борьба со своими помыслами и видениями. День за днем, год за годом никого и ничего не видя и не слыша, затворник нередко смущался духом и начинал думать, что напрасно он лишает себя Божьего света, что он был бы полезнее, живя с братиею, или что он уже достиг святости и может учить других и т.п. Иногда страшные видения наполняли еще пещеру: он видел диавола в образе змея или чудовища, слышал голоса, повелевающие ему оставить затвор и грозящие разными муками; ужас смерти нападал тогда на подвижника. Всем этим страхам противопоставлял затворник молитву и крестное знамение и побеждал их; но бывало, что братия находили его без чувств и в полном изнеможении от тяжкой душевной борьбы.

Еще при преп. Антонии Печерском ушел в затвор преп. Исаакий (14 февраля). Сам преп. Антоний подавал ему через день одну просфору, которая и была единственным пропитанием затворника. Семь лет провел Исаакий в непрестанной слезной молитве Богу. Однажды явились ему два юноши с светлыми лицами и, назвав себя Ангелами, сказали: «Вот идет к тебе Христос, поклонись Ему». Исаакий поклонился, не сделав крестного знамения, и в тот же миг он увидел, что пещера наполнилась бесами, которые играли на музыкальных инструментах и заставляли его плясать до того, что он упал на землю едва живой. Игумен Феодосий с братиею вынесли Исаакия из пещеры. Он был глух и нем, не мог даже сидеть и в полном расслаблении два года лежал в постели, не имея сил повернуться. Поправившись, преп. Исаакий не пошел в затвор, а стал вести строгую подвижническую жизнь в монастыре. Перед кончиной, однако, он опять ушел в свою пещеру, и снова страшные видения бесов не давали ему покоя, но теперь он прогонял их с успехом крестным знамением и молитвою.

По примеру преп. Исаакия в монастыре Киево Печерском подвизались в затворе многие подвижники. Преп. Афанасий (2 декабря) безвыходно пробыл в пещере двенадцать лет. Он плакал о своих грехах день и ночь; хлеба и воды, которые ему подавались через оконце, вкушал очень мало и во все время пребывания своего в пещере не говорил ни с кем.

Преп. Софроний (28 августа), живя в затворе, каждый день прочитывал Псалтирь; на теле своем носил власяницу и железный пояс. – В тех же киевских пещерах подвизались: преподобные Аммон, Мардарий, Руф, Пиор, Дионисий (28 августа), Лаврентий (29 января), Никита (31 января) и др. Преп. Никита получил дар предсказания. Но им овладел дух гордости: он перестал молиться и стал изучать Св. Писание, чтобы сделаться учительным, но читал только Ветхий Завет, а Нового не хотел и видеть; братия поняли из этого, что Никита прельщен, и с трудом возвратили его на правый путь смирения.

В позднейшее время, в конце XVI и начале XVII вв., в Ростовском Борисоглебском монастыре прославился затворник Иринарх (13 января). Заключившись в келье, он приковал себя к стулу трехсаженною цепью, к которой впоследствии прибавил еще две таких же цепи и, кроме того, повесил сто тридцать медных крестов; и с такою тяжестью подвизался девятнадцать лет. По наговорам злых людей настоятель удалил его из монастыря, но через год вернул, и преподобный снова затворился, увеличив еще более тяжесть своих вериг. Преп. Иринарх неоднократно должен был оставлять свою келью и вступать в сношения с братиею и с мирянами. Он ходил в Москву и там предсказал царю Василию нашествие поляков. Когда поляки напали на Борисоглебский монастырь и ворвались в келью затворника, то он смело говорил им, что молится за русского царя, а польского короля не признает. К Иринарху приходил предводитель поляков Сапега и, уважая подвижника, запретил трогать монастырь и прислал ему в дар пять рублей. Был у него и получил от него крест знаменитый освободитель Москвы князь Пожарский. Кроме своих трудов св. затворник потерпел и гонение за свой подвиг. Игумен приказал ему ходить в церковь, но прикованный цепями затворник не мог исполнить этого. По приказанию игумена его с побоями выгнали из кельи, причем сломали ему руку. Братия с трудом уговорили игумена опять пустить подвижника в затвор. Через два года он скончался и был погребен в могиле, которую выкопал для себя своими руками.

В одно время с Иринархом в Пскове подвизался затворник Иоанн (25 октября). Он двадцать два года прожил в городской стене, не вкушая хлеба и питаясь одною только рыбою.

В некоторых монастырях показывают кельи й пещеры, в которых подвизались затворники, жившие незадолго до наших дней.

К числу подвигов отшельнических следует отнести еще столпничество, так как столпники, подобно затворникам и пустынножителям, совершали свои подвиги в уединении. На более или менее высоком каменном столпе устроялась хижина, большею частью открытая, или же только одни перила, и св. подвижники, стоя, проводили здесь дни и ночи на молитве. Трудный путь столпников приводит ко спасению так же, как и другие пути подвижнические, но он отличается от них тем, что требует большего напряжения телесных сил.

Все время стояния на столпе есть не прерывающееся ни на одну минуту самоумерщвление, изнурение плоти. В то время, как душа столпника была занята богомыслием, тело его, изнуренное постом, иногда веригами, не имеющее отдыха, было открыто действию холода, зноя, дождя, бури и т.п. На Востоке столпники проводили на столпах, не сходя с них, по нескольку десятилетии; подвигами своими они удивляли весь мир. У нас на Руси столпничество – подвиг редкий и малоизвестный. Трудно, но возможно переносить тропические жары; между тем, суровая природа севера не дозволит провести под открытым небом и одной зимы, и подвижник, отважившийся на такое дело, был бы сознательным самоубийцей. Однако столпники были и у нас, только свое стояние на столпе они проходили не с такой неумолимой строгостью, как знаменитые столпники восточные: Симеон, Даниил и др.

Больше других потрудился у нас на столпе в XII в. преп. Никита, Переяславский чудотворец (24 мая). Будучи сборщиком податей, он причинял много зла бедным людям и вел жизнь греховную, но однажды его глубоко тронули в церкви слова Писания: «Измыйтеся и чисти будите» (Ис. I, 16); в другой раз он с ужасом увидел в кушанье, которое варила его жена, кровь и члены человеческого тела. Тогда Никита ушел в монастырь и стал изнурять свое тело всякими трудами, а затем, с благословения игумена, построил себе столп и стал подвизаться на нем. На теле он носил вериги, а на голове каменную шапку. Никита, однако, сходил со своего столпа. Он прокопал проход под церковь и по нему ходил к богослужению. Святой столпник был убит своими родственниками, которые приняли его блестевшие от трения вериги за серебряные и решились отнять их у него.

На столпе подвизался также преп. Савва Вишер ский (1 октября). Он построил себе столп недале торой он сам был игуменом, и проводил на нем всю неделю; в субботу он спускался, слушал воскресное богослужение и, разделив трапезу, снова уходил на столп.

Некоторое время подвизался на столпе (XII в.) св. Кирилл (28 апреля), который за эти труды и за благочестивую жизнь впоследствии был избран во епископа Туровского.

VII

Не одни только пустыни и монастыри были местом подвигов благочестивых русских людей, искавших пути в Царство Божие. Жизнь мирская имела своих подвижников. Ее вечные волнения, нужды, заботы и страдания предоставляли обширное поле для тех, кто хотел посвятить свои силы ближайшему, непосредственному служению ближнему. И людей таких, к славе нашей Церкви и Родины, было немало. Большею частию они были также иноки, хотя встречаются между ними и миряне.

Подвигом жизни мирской, полным высокой христианокой любви и самоотвержения, было пастырское служение многих святителей и простых священнослужителей Русской Церкви. Нередко на епископскую кафедру возводились иноки, уже прославившиеся подвижническою жизнию в монастырях. Вызванные к широкой общественной деятельности, они в свое новое служение вносили тот же дух подвижничества, неутомимый труд, которому посвящали себя в тихой жизни монастырской. Таковы были почти все святые архипастыри наши в древности, например, св. Петр, Алексей, Иона, Филипп – митрополиты Московские; Арсений, епископ Тверской (2 марта); Евфимий, епископ Новгородский (11 марта); Иоанн, епископ Суздальский (15 октября) и многие другие. Пастырские труды святых подвижников были самые разнообразные. Среди глубокой тьмы непросвещенного народа, во время княжеских междоусобиц, заливавших кровью землю русскую, под гнетом тяжкого ига татарского, святые пастыри, настоятели монастырей и простые иноки были единственными источниками, откуда выходило слово просвещения людей темных, обличение неправды, защита слабых, примирение враждующих.

Необходимость учительства, помня заповедь апостола Павла, хорошо сознавали святые пастыри; и мы знаем, что ревностные подвижники, как, например, преп. Феодосий Печерский, Кирилл Белозерский и др., постоянно научали братию и приходящих в их обители мирян. Святые отшельники, в безмолвии проводившие дни свои в лесной глуши, впоследствии делались неустанными проповедниками. Едва лишь открывалось убежище пустынника, как жители ближайших мест стремились получить его благословение и поучение, и подвижник никогда не отказывал в наставлении. Преп. Савва Псковский после нескольких лет отшельнической жизни основал Крыпецкую обитель; управление над нею поручил он Кассиану, а сам остался в ней простым иноком. Еще в уединении прославился он своим учением, которое и привлекло к нему учеников; теперь же в обитель к нему, как некогда к Феодосию Печерскому, идут за советом князья, посадники, бояре и простой народ, и он, подобно великому проповеднику пустыни иорданской, подавал каждому наставление сообразно с его положением: вельможам и судиям внушал творить суд праведный, богатых увещевал подавать милостыню, всех убеждал избегать ссоры и вражды. И так убедительна была речь подвижника, что многие не хотели уходить от него в мир и принимали пострижение в монастыре. Преп. Арсений Комельский (24 августа), также после пустынной жизни, основал два монастыря. Живя в Комельской обители, он посещал и другую свою обитель – Шилегонскую, отстоящую от первой на тридцать верст. На пути он имел обыкновение беседовать со всеми, кто ему встречался, о душевном спасении; иногда нарочно заходил в соседние деревни и оставался по несколько дней, поучая крестьян.

Св. Петр, митрополит Московский (21 декабря), будучи игуменом Ратского монастыря, привлекал своею жизнию и проповедию многих посетителей в свою обитель, а когда был сделан святителем, то, не смотря ни на преклонные годы, ни на трудности пути, неутомимо обходил города и селения и всех поучал вере и благочестивой жизни. Святитель Тихон Воронежский (13 августа), ревнуя о благочестии своей паствы, не убоялся с грозным словом обличения явиться среди безчинствующей толпы; горячею речью он убедил целый город навсегда оставить неприличное христианам празднование в честь Ярила и вообще значительно улучшил нравы жителей Воронежа и их поведение в других случаях, например, на сырной неделе. Многие письменные труды свт. Тихона остались нам незабвенным памятником его учительства.

От простого поучения древние русские подвижники часто переходили к смелому обличению неправды. Известно, как любили благочестивых подвижников русские князья, бояре и все вообще знатные люди. Уважаемые игумены и простые иноки были дорогими гостями в боярских хоромах и в княжеских палатах, и сами князья и бояре часто и охотно навещали их в монастырях. При таких близких отношениях многие подвижники хорошо знали все обстоятельства мирской жизни, хорошие и худые поступки сильных людей. Жестокостей, притеснений, всякого рода неправды в старину у нас было слишком много, и когда святые подвижники видели это, они безстрашно говорили правду и князьям,и царям, забывая, что им самим за то грозит немилость, притеснения и даже смерть. С ревностью ветхозаветных пророков они соединяли христианскую кротость и терпение, и часто их обличения достигали цели. Когда князь Святослав отнял киевский великокняжеский престол у старшего брата Изяслава, то преп. Феодосий Печерский и говорил, и писал ему, что он поступил незаконно, и за богослужением приказал поминать великого князя Изяслава.

Один московский боярин, недовольный великим князем Василием Темным, ушел к тверскому князю. Великий князь просил преподобного Мартини ана Белозерского уговорить боярина возвратиться, обещая ему прощение. Преподобный действительно убедил боярина вернуться; но едва тот появился в Москве, как тотчас был схвачен и посажен в темницу. Тогда Мартиниан явился и обличил князя в нарушении обещания. «Таков ли праведный суд твой, князь? – говорил он. – Ты продал грешную душу мою, лишив свободы того, кому я ручался за свободу душою моею. Да не будет благословение мое ни на тебе, ни на твоем великом княжении». Князь устыдился своего вероломства, освободил боярина и даже наградил его.

Св. Филипп, митрополит Московский, за обличение царя Иоанна Грозного принял даже мученическую смерть. Безчисленными казнями, пытками и всякими жестокостями и насилиями царь привел в ужас всю Москву и землю русскую. Святой архипастырь не мог спокойно взирать на бедствие народное и, не боясь гнева грозного царя, смело обличал его жестокосердие и упрашивал прекратить жестокие казни.

«Что тебе, чернецу, до наших царских советов? – с гневом говорил царь. – Молчи и благослови нас на наши дела». – «Наше молчание грех на душу твою налагает и вредит всем; мы должны говорить тебе всегда правду, если бы даже пришлось за это положить жизнь», – отвечал митрополит. «Владыко святый, восстали на меня други мои и искреннии мои и хотят меня лишить жизни». – «Государь! Тебя окружают люди, которые обманывают тебя. Отдали от себя, как гнилые члены, клеветников и льстецов и устройи воедино народ свой». – «Филипп! Не прекословь державе нашей, чтобы не постиг тебя гнев мой, или оставь сан сей». На эту угрозу святитель спокойно отвечал: «Ни моления не простирал я к тебе, ни ходатаев не посылал, ни чьей-либо руки не исполнял мздою, чтобы принять власть сию; зачем ты лишил меня пустыни и св. отцов?».

В другой раз, в храме, во время богослужения, когда царь просил благословения святителя, Филипп не благословил его, сказав: «О государь! Мы здесь совершаем Безкровную Жертву, а за алтарем льется невинная кровь христиай. У язычников есть закон и справедливость и милосердие, а в русской земле их нет. Достояние и жизнь народа не имеют защиты, грабеж и убийство совершаются именем царя. Ты высок на престоле, но есть Всевышний Судия наш и твой. Как предстанешь ты на суде Его, обагренный кровью подданных?». Разгневанныйи царь лишил святителя его сана, заточил в монастырь и впоследствии приказал умертвить его. Мужественный архипастырь хорошо знал, что ожидало его за такие обличения. «Но если умолчу об истине, какой же я епископ?», – говорил он другим святителям, которые были ему преданы.

Когда с таким мужеством праведник восстает на защиту попранной справедливости, то, без сомнения, подвиг его пред судом Божиим и человеческим стоит многих постов, молитв и коленопреклонений и достоин удивления и подражания не менее, чем всякие труды отшельников.

Обличая всякого рода неправду, подвижники, не чуждавшиеся дел жизни мирской, в частности, являлись защитниками слабых и угнетенных. К ним прибегал за правосудием обиженный судьею-лихоимцем, у них искал помощи бедняк, притесняемый богачом, они же выступали на защиту бедного народа, разоряемого враждующими между собой князьями; и ходатайство угодников Божиих пред сильными мира сего за угнетаемых избавляло многих от несчастия и слез. В Киево-Печерский монастырь пришла вдова, которую обидели в суде, и, встретив преп. Феодосия, спросила, где бы ей найти игумена. «Чего ты ждешь от него? Он человек грешный», – сказал Феодосий. «Грешен ли он – не знаю, – отвечала вдова, – а знаю, что он многих избавляет от бед, потому и я пришла просить его о защите». Феодосий расспросил женщину о ее деле и обещал ей сказать игумену, а сам пошел в суд и устроил так, что все, несправедливо отнятое у вдовы, было ей возвращено. Галичский князь Димитрий Шемяка опустошал Вологодские земли, принадлежавшие московскому князю Василию Темному, с которым он был во вражде. Жители бросали свои жилища, скрывались в лесах, умирали с голоду. Преп. Григорий Вологодский (30 сентября) пошел к князю Димитрию и просил прекратить опустошения. «Ты творишь дела нехристианские, – говорил ему преподобный, – язычники не знают Бога и Его закона, а ты, князь, православной веры и что делаешь? Твое войско предает смерти своих же соотечественников; одни из православных погибли от голода, другие замерзли, многие неизвестно куда пропали; вопль вдов и сирот вопиет против тебя пред Богом, и Господь скоро отомстит за обиды...» Шемя ка, разгневавшись, приказал бросить Григория с моста, но после одумался и оставил Вологду. Св. Симеон, епископ Тверской (3 февраля), говорил полоцкому князю Константину: «Говорю вам, князьям и наместникам: утешайте печальных, избавляйте слабых из рук сильных. Богатые обижают их, и они к вам приходят, как к защитникам добрым; вы же, князья и наместники, подобны дождевой туче, дающей воду морю, а не земле жаждущей; вы тем даете и помогаете, у которых много серебра и золота, а не тем, которые не имеют и мелкой монеты». Эти слова святителя служат лучшим образцом заботливости святых подвижников о слабых и бедных братиях.

Подвижничество процветало на Руси в то время, когда земля русская разделена была на множество отдельных княжеств. Подвижники, ближе стоявшие к мирским делам, были свидетелями той вражды между князьями, которая, к несчастью земли русской, была тогда делом весьма обычным; и часто они брали на себя трудную задачу примирения враждующих князей. Святители делали это по долгу пастырского служения своего, а простые иноки-подвижники – исполняя заповедь Христову, обещающую блаженство миротворцам. Князь инок Николай Святоша помирил князей черниговских, враждовавших с братьями великого князя киевского Всеволода. В XIII веке ростовские князья Димитрий и Константин отняли княжество Белозерское у князя Михаила, но затем поссорились между собою и уже готовы были начать войну; тогда вступился в дело свт. Игнатий, епископ Ростовский (28 мая), и кроткими увещаниями уговорил братьев не только примириться между собою, но и возвратить отнятый удел князю Михаилу. Свт. Арсений, епископ Тверской (2 марта), с большими усилиями утишил раздор между князьями братьями: кашинским – Василием Михайловичем и тверским – Иваном Михайловичем. Кротость и миролюбие – отличительная черта Церкви Православной; примирение враждующих – общая добродетель ее служителей. Этим святым делом подвижники наши не только приобрели себе славу «сынов Божиих» по заповеди Спасителя, как миротворцы, но и много послужили земле родной. От вражды и нестроения больше всего терпело государство Русское, и святые миротворцы сохраняли в нем те силы, которые впоследствии его так возвеличили и укрепили.

Широкое поле для всякого рода трудов предоставляла жизнь мирская тем подвижникам, которые избирали себе подвигом миссионерство. Хотя большая часть земли русской крестилась одновременно с князем Владимиром, но многие племена на востоке и на севере долгое время не слыхали учения Христова и в течение целых столетий нуждались в проповедниках Евангелия.

С первых веков и до настоящего времени к великому Русскому царству присоединяются новые племена: сначала языческие, позднее магометанские; и много подвижников, оставляя свои тихие обители и родные страны, забывая все опасности, шли к ним с проповедью слова Божия. На это святое дело в старое время уходили лучшие сыны Церкви Православной. Миссионерство в полудиких лесных странах соединяло в себе самые разнообразные подвижнические труды. Переносить в пути всякие перемены северного климата, терпеть голод и другие лишения, проводить безсонные ночи для миссионеров-подвижников было дело обыкновенное и неизбежное, и они должны были обладать величайшим терпением и самоотвержением. Кроме того, им необходим был дар проповедничества, способность убеждать словом грубых и суеверных людей; они должны были научать их грамоте, даже вновь изобретать и издавать эту грамоту, переводить священные книги на местные языки, заводить между просвещенными новые порядки и т.д. И за все свои труды подвижники-миссионеры встречали вражду со стороны язычников, угрозы, побои и часто мученическую смерть. Нельзя не признать, что проповедь Евангелия среди язычников – возвышеннейший и благороднейший подвиг. Проповедники здесь ищут и заботятся не о своем спасении, а о просвещении и спасении людей им неизвестных и за это дело полагают душу свою. Можно ли иметь «больше сея любви» (Ин. XV, 13)? Это подвиг Самого Иисуса Христа и апостолов: за него Спаситель обещал блаженство и великую награду на небесах (Мф. V, 12).

В половине XI столетия в г. Ростове было еще весьма много язычников. Поставленный в это время во епископа Ростовского свт. Леонтий (23 мая) стал ревностно склонять их к вере христианской. Язычники озлобились, осыпали его бранью, побоями и выгнали из города. Св. епископ поселился за городом и построил здесь небольшой храм; он собирал вокруг себя детей, научал их вере и крестил. Затем он возвратился в город и в соборном храме снова обличал неверующих. Язычники заволновались и огромною толпою, с оружием в руках направились к собору, чтобы убить святителя. Твердый и спокойный вышел к ним свт. Леонтий в полном архиерейском облачении; пораженные язычники пали перед ним на землю и после легко убеждались и крестились. Однако впоследствии озлобленные язычники ростовского края убили своего просветителя.

В том же Ростове просвещал язычников после свт. Леонтия свт. Исаия, епископ Ростовский (15 мая) и преп. Авраамий (29 октября); разрушивший в г. Ростове последнего идола Велеса.

Больше всех потрудился, проповедуя Евангелие язычникам, свт. Стефан, просветитель Пермского края (26 апреля). Он с юных лет имел желание просвещать Евангелием язычников зырян. Постригшись в монахи в Ростовском монастыре Затвор, он десять лет готовился к своему подвигу: изучил греческий и зырянский языки, составил зырянскую азбуку, перевел некоторые церковные книги на зырянский язык. В 1379 году с благословения митрополита и с грамотой московского князя он пошел по реке Вычегде, проповедуя веру Христову, крестил многих зырян, строил храмы и часовни, ставил кресты, совершал богослужение на зырянском языке. Зыряне были идолопоклонники: поклонялись деревьям, камням, изображениям животных и т.п. Особенно почиталась у них одна огромная старая «прокудливая» береза. Свт. Стефан срубил и сжег это дерево; зыряне сбежались толпами и хотели убить его, но страх перед московским князем, невольное уважение к мужественно ожидавшему смерти святому и его проповедь спасли проповедника. Более ожесточенные язычники много раз хотели убить его и делали ему всякие неприятности, но кротость подвижника, прощение обид, а главное, полное безкорыстие, которого они не видели в своих волхвах, побеждали зырян, и они стали креститься в большом числе. Главный жрец их Пама выступил на защиту своей веры и после долгого спора со Стефаном вызвался пройти сквозь огонь и воду и предложил ему сделать то же. Стефан согласился. Тогда Пама в страхе отказался от испытания и просил избавить его от верной смерти. Народ хотел убить обманщика, но свт. Стефан не позволил этого, и Пама был изгнан из пермской страны. Обратив зырян в христианство, свт. Стефан и после того был для них отцом и покровителем: помогал им во время голода, выпрашивал для них у князя разные льготы, заступался за них перед боярами, избавлял от притеснений чиновников и т.д. После восемнадцатилетних трудов он скончался в Москве, куда отправился по делам своего любимого края.

В том же Пермском краю просвещали язычников преемники свт. Стефана, св. епископы Герасим, Питирим и Иона (29 января). Они обращали в христианство или оставшихся необращенными зырян или вогуличей, при этом двое из них, Герасим и Питирим, были убиты язычниками.

Преп. Трифон Вятский (8 октября), оставив Пыс корскую обитель, на реке Каме, искал места для жизни отшельнической и случайно поселился как раз на том месте, где язычники остяки приносили жертвы. Он стал проповедовать им Евангелие и, подобно св. Стефану, своими руками срубил исполинское дерево, главную святыню остяков, и сжег его со всеми приношениями, которые были развешены по огромным ветвям его. Остяки с удивлением и с уважением смотрели на бедного инока, побеждающего их богов, и скоро стали креститься.

В ближайшие к нам времена, в прошлом столетии, преосвященный Иннокентий, первый епископ Иркутский (26 ноября), как истинный подвижник трудился над просвещением сибирских инородцев. Его миссионерские путешествия в необъятных странах Сибири по ее непроходимым лесам и болотам достойны времен первых насадителей Христовой веры.

Благодарность и крепкую память оставляли по себе среди мирян св. подвижники своей благотворительностью. «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. XXV, 40), – скажет Судия в день Страшного суда, и св. подвижники помощь страждущему и неимущему считали своим прямым долгом.

Главным и постоянным видом их благотворительности была раздача милостыни. Они производили ее с такою щедростию, с таким забвением собственных потребностей, что в наше расчетливое время их доброта становится едва понятной. Уже выступая на путь подвижнический, многие раздавали бедным все свое имущество, а затем в иночестве они не оставляли себе ничего, кроме самого необходимого, отдавая неимущим все, что им приходилось так или иначе получать самим. Из той обители, где настоятелем был такой подвижник, бедняк никогда не уходил голодным; в страшные голодные годы, когда всякий берег свой хлеб или продавал его по невозможно дорогой цене, игумен благотворитель раздавал беднякам даром все запасы монастырские. Примеры и заветы этих благотворителей вошли в обычай в большей части наших монастырей, где милостыня раздается и поныне, хотя и не с такою щедростию, как в прежние времена.

При св. Феодосии обитель Киево-Печерская была еще бедна: случалось, что келарь не мог ничего дать братии на трапезе. Между тем, преп. Феодосий построил даже особый двор, на котором и кормил бедных. Для них отделял он десятую « часть монастырских доходов и каждую субботу посылал воз с хлебом в темницу. Николай Святоша получал от своих родственников князейи деньги и подарки, но все их раздавал нищим и странникам или на украшение церквей. Преп. Дионисий Глу шицкий во время голода велел раздавать бедным хлеб из монастыря. Запасы скоро истощились, и братия роптала на игумена, но он, сделав ей наставление, продолжал оказывать помощь. Преп. Корнилий Комельский также во время голода раздавал хлеб голодающим. Донесли ему, что некоторые приходили за помощью по нескольку раз; преподобный не обратил на это внимания и велел продолжать раздачу хлеба всем без различия. Совершенно так же поступали в трудные годы и другие подвижники, например, Кирилл Белозерский, Григорий Вологодский, Пафнутий Боровский (1 мая).

Наряду с милостыней, иноки-благотворители прославились добродетелью странноприимства. Принять странника – одно из добрых дел, за которые, по преимуществу, обещал Спаситель праведникам Царство, уготованное им от создания мира (Мф. XXV, 34), а в Русской земле в течение долгих веков ее неустройства и всяких напастей много было бедного люда, не имевшего куда приклонить голову; да и позднее и теперь из одного конца ее до другого тянутся тысячи странников, для которых теплый угол и кусок хлеба являются в пути истинным благодеянием.

В 1512 году, во время сильного голода, к обители преп. Иосифа Волоколамского (9 сентября), по обычаю, со всех сторон стекались неимущие. Преп. Иосиф построил странноприимный дом; до пятидесяти человек приняты были в него на содержание, и множество бедных, странников, больных получало временное пристанище, пищу, одежду; ежедневно от шести и до семи сотен человек и получали здесь обед во все время голода.

Благотворительность игумена Троице-Сергиевой лавры св. Дионисия была еще шире. После знаменитой осады монастыря поляками, во время которой обитель давала пристанище тысячам загнанных в нее окрестных жителей, к лавре стекались отовсюду разоренные ляхами поселяне. Братия приходила в уныние, не зная, что делать с массой голодного изнуренного народа. «Пусть каждый делает все, что может для других, а дом Святой Троицы не оскудеет», – сказал св. Дионисий, и братия бодро взялась за дело помощи несчастным. Кругом монастыря открыты были дома призрения, странноприимницы, больницы. Из обители ходи ли нарочно разыскивать по дорогам и лесам больных, обезсиленных голодом, израненных врагами, наводнившими все окрестности Москвы; всех таких привозили в устроенные при обители пристанища, кормили, одевали и лечили их. По убеждению игумена иноки монастыря сами питались овсяным хлебом с водой, чтобы лучшую пищу сберечь для призреваемых. Полтора года, до освобождения Москвы от поляков, Троицкая лавра продолжала свой подвиг благотворительности, который останется памятным навсегда в истории подвижничества, Церкви и народа русского.

Некоторые подвижники к трудам благотворительным присоединяли врачевание от болезней. Так, свт. Варсонофий, епископ Тверской (11 апреля), когда был еще игуменом одного казанского монастыря, лечил всех приходящих к нему от болезней. Это привлекало к нему множество татар. Кротостью, терпением и безкорыстием в деле врачевания он располагал к себе их сердца, а затем обращал в христианство. В обители Киево-Печерской еще при жизни св. Антония прославился св. Ага пит, прозванный безмездным врачом (1 июня). Он лечил всю братию монастыря и никуда, даже по просьбе князя, не выходил из обители, но к нему приносили многих больных из окрестностей, и он всем подавал скорую помощь. Он лечил больных травами, которые варил себе в пищу, и это простое средство, соединенное с молитвою святого целителя, возвращало силы и здоровье уже совсем умирающим. Св. Агапит исцелил, между прочим, известного князя Владимира Мономаха, послав ему в Чернигов свои целебные травы. Искусством врачевания св. Агапит превзошел знаменитого в Киеве врача армянина, и тот, пораженный помощью свыше, которая видимо была с Агапитом, крестился и принял иночество в Печерском монастыре.

Подвигом, свойственным, по преимуществу, жизни мирской, следует назвать странничество. Труды страннические не требуют, чтобы человек посвятил им всю свою жизнь, а потому их охотно принимали на себя в огромном количестве миряне и в незначительном, сравнительно, числе иноки-подвижники. Проходится этот подвиг не в тиши обителей, а по всему лицу земли русской, по ее безконечным путям, иногда по большим городам. Достойно замечания, что странничество не уменьшается со временем, как все прочие виды подвигов, а даже увеличивается. И в наше время, когда дух подвижничества вообще ослабел, сотни тысяч странников из конца в конец проходят наше отечество, стремясь поклониться отдаленным от их родины святыням. Сущность странничества составляет пламенное желание православного христианина помолиться на самом месте подвигов того или другого знаменитого угодника или даже Самого Христа Спасителя, поклониться мощам святого или облобызать св. икону, прославленную чудесами.

Но есть ли этот подвиг путь спасения? Надлежит ли христианину искать Бога где-то далеко, когда Он близ каждого из нас? Не потеряет ли в пути он даром время, и дух праздности не принесет ли ему более вреда, чем поклонение святыне принесет спасения?

Истинное странничество есть, конечно, только ф то, которое совершается с единственною целью – помолиться и потрудиться Бога ради. Господь – один повсюду; везде увидит нас Его всевидящее око, везде услышат нас Его святые, но не всегда и не везде мы сами одни и те же. Известно, как легко поддается человек привычке. У себя дома, всегда среди одних и тех же представлений и предметов становимся невольно равнодушны к своему храму, к своей святыне и к молитве. Пред мощами чудотворца, у прославленной иконы, в освященной трудами и молитвами угодника обители, скорее пробуждается усыпленное религиозное оживляется и молитва. Там совершается подъем нашего духа. Быть может, это слабость, но такова природа человека.

Благотворно действует на странника и самый труд далекого пути. Он оставляет все свои обычные дела, отряхивается от житейских забот, и все время его странствования, часто очень продолжительное, его ум и сердце направляются к предметам веры и благочестия. Проходя многие сотни верст, странник неизбежно терпит много лишений; его измученное тело иногда по неделям не имеет отдыха, часто не имеет он приюта на ночь, сплошь и рядом питается только водой и хлебом, идет и в зной, и в дождь, и в холод. А что все это, как не то изнурение плоти, для которого подвижники уходили в пустыни? Если же странничество возвышает дух и смиряет тело, то, без сомнения, оно есть тесный, но правый путь в Царство Божие.

Подвижников, всецело посвятивших свою жизнь странничеству, у нас не было, но путешествия на поклонение отдаленнейи шим святыням совершались многими русскими святыми. Самому преподобному Антонию Печерскому, по выражению летописца, «Бог положил на ум желание странствовать». Известно, что он ходил на Афонскую гору, где и принял иночество.

Преп. Евфросиния Полоцкая (23 мая) к концу своейи жизни отправилась для поклонения святыням на дальний Восток. Она посетила Константинополь, затем прибыла в Иерусалим, обошла все его святыни и ознаменованные при жизни Спасителя места и здесь скончалась.

Много странствовал также преп. Аммон Печерский (28 августа). Он был и на Афоне и в Иерусалиме, а по возвращении оттуда ушел в затвор. На Афон странствовал и преп. Савва Вишерский (1 октября), который и по возвращении на Русь долго ходил из одной обители в другую, пока нашел удобное место для своих подвигов. Подобно ему ходили по монастырям русским и другие подвижники; они делали это не из праздности или любопытства, а ища или более строгого устава монастырского, или более глубокой тишины и благочестивой жизни; так странствовал, например, Корнилий Комельский, Иосиф Волоколамский и другие.

Редкий, сравнительно, и необыкновенный вид подвижничества представляет из себя юродство. Оно состоит в том, что подвижник намеренно выдает себя за безумного. Как безумный, юродивый говорит несвязанные, малопонятные речи и совершает свойственные лишь безумному поступки: по-видимому, без нужды отказывается от пищи и одежды, прикрываясь жалким рубищем, не имеет постоянного пристанища, проводя время на площадях и городских улицах, близ церковной паперти или ограды, на кладбищах и иногда даже на куче сору. В своем поведении юродивые нарушали все общепринятые правила общественной жизни и благопристойности и, по-видимому, отвергали даже церковные уставы: не соблюдали, например, постов, производили шум и безпорядок в храме во время богослужения и т.п.

Но под этою грубою внешностию, за поступками странными и часто предосудительными, юродивые скрывали чистое сердце, полное преданности Богу и самоотверженной любви к людям, что нередко и обнаруживалось у них делами, достойными самого высокого и просвещенного ума. Своим видом, образом жизни и всем поведением юродивые, естественно, во многих вызывали презрение к себе и переносили притеснения, но они принимали их с радостию, как должное, как средство заслужить Божие благоволение.

Возможно ли, однако, чтобы такие люди могли быть избранниками Божиими, светильниками Христовой Церкви? Есть ли этот подвиг путь спасения?

Чтобы убедить нас в святости людей, принявших на себя юродство, нужны особенные сверхъестественные доказательства, т.е. чудеса, совершенные ими или при жизни, или по смерти. Само же по себе юродство не дает никакого повода считать всех безумствующих людьми благочестивыми или даже святыми. Легко, однако, объяснить, почему юродство является также высоким подвигом, как и все другие пути спасения, и почему принявшие его прославлены как великие угодники. Ради спасения святые подвижники оставляли свои дома, раздавали имущество, лишали себя человеческого общества и уходили в пустыни, отказывали себе в насущнейших потребностях жизни, не хотели пользоваться первейшими дарами природы, скрывались даже от солнечного света; и все эти отречения вменялись им в заслугу, так как совершались с целью безраздельно предаваться служению Богу и усовершенствованию своего духа. Но именно то же делают и юродивые; они делают толь 82 ко еще шаг вперед и отказываются пользоваться тем, что всего дороже для человека – разумом.

Неимоверная трудность этого подвига очевидна. Без разума человек перестает быть человеком. Живя среди общества,, юродивый сознательно исключает себя из него; он прерывает все естественные отношения с близкими ему людьми, лишается всех благ внешней жизни, которые человек приобретает умом, не имеет возможности обменяться мыслями и высказать свои чувства, что так естественно для человека, живущего среди подобных ему, и всегда доставляет облегчение; наконец, он терпит самые обидные для человека упреки в безумии, презрение и поношение. При всем том юродивые продолжают служить Богу и людям и развивать свои духовные силы. Дело в том, что юродивые являются неразумными только в сношениях с людьми; постоянно живя среди многолюдного общества, они говорят и действуют не так, как принято в этом обществе; но в душе своей, наедине с собою они являются более разумными, чем те, которые считают их безумными. Оставаясь сами чуждыми мирской жизни, они видят постоянное смятение этой жизни, и зрелище переплетающихся человеческих отношений, обыкновенно мелочных, но часто терзающих нашу душу, доставляет им обильный материал для размышления, показывает им со всех сторон человеческую природу и побуждает их самих стремиться к высшей духовной жизни. Все препятствия к этому у них удалены, ибо все узы, соединявшие юродивого с миром, порваны его безумием. Дух его естественно сосредоточивается сам в себе, и ничто не может отвлекать его от мысли о небесном, от постоянной молитвы внутренней или внешней. А тягости жизни внешней дают им возможность приучать себя к терпению, перенесению и прощению обид, к смирению вообще. Достижение этой цели вполне уже оправдывает подвиг юродства.

Иногда же юродивые оказывали услуги и окружающим их людям. При своем безумии они умели указать грешнику его слабость и тем приводили его на путь покаяния. Общею чертою юродивых было говорить правду людям сильным, даже царям, не страшась их гнева; за это они были особенно дороги простому русскому народу, который любил и ценил их гораздо более, чем люди из других классов. Не бывает ли юродство причиною соблазна, так как юродивые своим безумным поведением невольно заставляют осуждать их, вопреки заповеди Спасителя? Правда, что терпение, смирение и другие добродетели можно воспитать в себе и другим путем, но каждый вправе избирать себе ту дорогу, которая соответствует его силам и наклонностям. Если юродивые вместо труда и послушания в обители избирают унижение в миру, то судить их может только Тот, Кто видит сердца и помышления. Человек же прежде осуждения поступков ближнего должен понять их внутренние побуждения. Если же он осуждает легкомысленно, то понесет достойно свое наказание. Кто не в силах рассуждать, тот не должен и осуждать.

При всем том следует признать, что юродство – подвиг опасный, путь не только тесный, но и скользкий. Поступки смешные и безобразные не должны переходить в греховные, обидные для других или соблазнительные; смеясь над всеми, легко потерять любовь к людям; жизнь презренная легко может отвести ум от Бога, а сознание невинных траданий часто приводит к гордости; вместо просветления можно помрачить свой ум и сердце.

Потому-то святая Церковь с мудрою осторожно стию не поощряла этого подвига и из многих юродствовавших святыми подвижниками признала немногих и лишь по чрезвычайным Божественным указаниям.

Начало подвигу юродства на Руси, как и другим видам подвижничества, положено было в древности в обители Киево-Печерской. Некоторое время там юродствовал преподобный Исаакий Затворник по выходе своем из пещеры. Из числа наиболее прославленных юродивых первым был св. Прокопий Устюжский в XIII веке (8 июля). Оставив Хутынский монастырь, он пришел в г. Великий Устюг. Юродствуя днем на улицах города, ночью он обходил городские храмы и со слезами молился на церковных папертях. Насмешки, ругательства и побои градом сыпались на Прокопия от детей и взрослых, но он не только не обижался, а даже молился за своих обидчиков. Утомленный, он ложился отдыхать на голой земле, на камне, на навозе, где придется. Зимой и летом ходил он без обуви, в рваной одежде; скудную пищу принимал только от людей богобоязненных. Обыкновенно он носил в руке три кочерги, и в течение ряда лет жители приметили, что святой предвидел, будет урожай хлеба или нет, и сообразно с этим держал кочерги вверх или вниз головой. Любимым местом Прокопия был камень на берегу реки Сухоны; сидя на нем, он молился за плавающих по реке.

В XIV в. в Новгороде были два юродивых Николай и Феодор. Известно, что новгородцы, разделенные рекою Волховом на две половины, враждовали между собой и часто вступали в кровавые схватки на волховском мосту. Юродивые жили на разных сторонах реки; желая представить живой укор новгородцам, они также вели непрерывную борьбу между собой и не пускали друг друга на свою сторону; при этом Николай часто прогонял Феодора кочанами капусты, за что и получил прозвание Кочанова.

Больше всех прославился подвигом юродства Василий Блаженный, юродивый московский (2 августа). Он начал свой подвиг шестнадцати лет и юродствовал семьдесят два года (+ 1552 г.). Всю свою жизнь провел он на площадях и улицах Москвы. Зиму и лето ходил без одежды и обуви и носил тяжелые вериги; ежедневно ходил к богослужению и кроме того все ночи проводил в молитве на церковных папертях. Народ любил Василия, и потому его часто можно было видеть в толпе нищих и калек. Странными речами и поступками Василий умел делать назидания и верные указания, и они глубоко действовали на народ, именно потому, что смысл их раскрывался иногда после. Проходя мимо некоторых домов, Василий целовал их, а в углы других домов кидал камнями. Оказалось, что первые – были дома нечестивых, Ангелы уходили из них и Василий видел их на наружных стенах, а вторые были дома благочестивые, из них изгонялись бесы, которых Василий и прогонял. Таким образом, целованием дома Василий обличал его хозяев в нечестии. Василий часто ходил в кабаки и другие притоны и здесь, пользуясь случаем, своими замечаниями и шутками удерживал иногда людей от пьянства. Один купец строил церковь, но она падала у него несколько раз; когда он спросил о причине этого св. Василия, тот послал его узнать об этом в Киев к убогому Иоанну. Купец разыскал Иоанна. При входе его в хижину Иоанн плел лапти и качал люльку. Купец спросил, кого он качает. «Родную матушку и плачу ей неоплатный долг за свое рождение и воспитание», – сказал старец. Оказалось, что купец, строя церковь, выгнал из дому родную мать. Приехав в Москву, он вернул ее и достроил церковь. За святую жизнь и прозорливость Василия уважали сами цари и митрополиты, и, когда он умер, царь Иоанн Грозный своими руками нес его гроб.

Известно, что город Псков избавился от разорения при Иоанне Грозном, между прочим, благодаря юродивому Николаю Салосу (28 февраля). Когда царь приехал в Псков, желая предать его жестокому наказанию, юродивый предложил ему кусок сырого мяса... «Я христианин и не ем мяса в Великий пост», – сказал царь. «Ты пьешь человеческую кровь», – смело обличил его юродивый и просил царя оставить город. Иоанн вскоре уехал в Москву. Блаженный Иоанн, юродивый московский (3 июля), носил на голове тяжелый железный колпак, за что ему и дали название «большой колпак»; кроме того, он носил под одеждою вериги из железных крестов, а на пальцах блестящие кольца; даже в самые жестокие морозы он ходил босой. Юродствуя, он обличал царя Бориса Годунова, говоря: «Умная голова, разбирай Божьи дела; Бог долго ждет, да больно бьет», – и Борис должен был выслушивать эти намеки на его злые дела.

Хотя большая часть юродивых жила в миру, но иногда этот подвиг принимали на себя и подвижники монастырские. Из них более известен преп. Михаил Клопский (11 января). Он был княжеского рода. Юродство свое начал тем, что неожиданно пришел в Клопский монастырь и проник в келью одного иеромонаха, которую тот оставил запертою, уходя к заутрене. Во время службы иеромонах зашел покадить свою келью, которая была близ храма; увидев в ней неизвестного человека, он тотчас сказал об этом игумену. Настоятель с братиею велел разломать двери, так как они были заперты изнутри, и стал спрашивать пришельца, кто он такой; но неизвестный на все вопросы отвечал только тем, что повторял слова игумена. Настоятель сначала разгневался, однако дал ему келью, и новый инок повел самую строгую жизнь. Как и другие юродивые, Михаил обличал пороки незнатных и знатных людей, в особенности князя Димитрия Шемяку, которому предсказал также поражение в битвах и смерть.

Подвигом юродства подвизались также: Симон Юрьевецкий (4 ноября), Исидор Ростовский (14 мая), Иоанн Устюжский (29 мая), Лаврентий Калужский (10 августа), Андрей Тотемский (10 октября), Прокопий Вятский (21 декабря) и др.

VIII

Подвиги, свойственные, по преимуществу, жизни монастырской, жизни отшельнической или мирской, далеко еще не составляют всех путей в Царство Божие, какие избирались подвижниками Церкви Русской. Обитель, пустыня, мирская жизнь имеют свои особенности и требуют своего рода трудов от ищущих в них спасения, но есть много подвигов, так сказать, общих, в равной мере свойственных и иноку, спасающемуся в обители, и отшельнику, и мирянину.

Основанием подвигов всякого рода служит смирение. Только оно научает нас верно смотреть на самих себя и должным образом относиться к Богу и к блщкнему. Смирение – лучшее средство узнать свои слабости. Чрез это сознание оно побуждает благородную душу стремиться к свету совершенства. Оно же покажет нам слабость всех сил человеческих в сравнении с величием Божиим. В сознании немощи и своего недостоинства смиренный с большею верою и любовию обратится к Подателю сил; когда же увидит он ошибки, заблуждения и падение брата своего, то он не бросит в него камень осуждения, а, помня слабость человеческую, простит ему, помолится за него и поможет ему. «Без дара пророчеств, прозорливости, знамений и чудотворений многие получили спасение, но без смирения никто не войдет в брачный чертог», говорит Иоанн Лествичник, называвший смирение «царицей добродетелей». И действительно, не только все святые подвижники отличались смирением, но легко заметить, что самые великие из них показали примеры глубочайшего смирения.

Поразительным смирением отличались многие подвижники – основатели монастырей.

Святая жизнь отшельника привлекает к нему учеников и последователей. По их просьбе и для лучшего порядка жизни он устраивает им обитель. Монастырь этот есть плод его горячей молитвы, безчисленных хлопот и безпокойств, долгих и утомительных трудов собственноручных; кто как не этот устроитель должен управлять обителью? Сами иноки желают его руководства. Между тем, святой подвижник считает себя недостойным управлять обителью, назначает другого игуменом, а сам остается в числе братии или уходит куда-нибудь в уединение. Так поступал сам преп. Антоний Печерский. Основатель величайшей и важнейшей в русской земле обители, превосходивший всех святою жизнию и духовной опытностию, он никогда не соглашался быть игуменом Печерским. Преп. Кирилл Белозерский, избранный в игумена братией Симонова монастыря, убоялся оказываемых ему почестей, сложил свой сан и поселился в малой келье, как простой инок. Преп. Иона Климецкий (6 июня) построил на Онежском озере обитель с двумя храмами, собрал в нее иноков и затем, несмотря на просьбы митрополита Варлаама, не согласился быть игуменом и остался в числе братии своего монастыря.

То же смирение заставляло св. подвижников отказываться от звания и почестей еще более высоких. Известно, что св. Алексий, митрополит Московский, хотел сделать своим преемником преп. Сергия Радонежского; когда митрополит в знак этого хотел возложить на него золотой крест, скромный инок пал к ногам святителя и сказал: «От юности я не был златоносцем, тем более при старости желаю остаться в нищете». Затем он умолял оставить его в монастыре и решительно отказался от митрополичьего престола. В 1390 году митрополит Киприан назначил епископом Тверским преп. Арсения (2 марта), который был раньше простым иноком Киево-Печерского монастыря и по своему смирению не принял даже сана священства. Св. Арсений отказался от епископства, говоря, что он великий грешник и считает грехом даже думать о столь высоком сане, и только тогда согласился быть Тверским епископом, когда митрополит стал грозить ему судом за сопротивление соборной власти. Когда царь Иоанн IV просил св. Филиппа принять Русскую митрополию, Филипп со слезами умолял его и бояр оставить его в Соловецком монастыре, где он был игуменом: «Отпусти меня, Господа ради отпусти, ибо неверное дело вверять ладье малой бремя великое, и недостоин я поднять такую тяготу». Св. Филипп стал митрополитом, повинуясь только воле царя.

Повседневная жизнь подвижников была постоянным подвигом смирения и полна прекрасными и поучительными образцами его, которые постоянно должен приводить себе на память всякий, не хотящий уклониться с узкого пути в Царство Божие. Преп. Феодосий Печерский раз возвращался ночью от великого князя Изяслава. Слуга князя, не знавший подвижника, грубо сказал ему: «Монах, ты всегда празден, а я постоянно в трудах; ступай на лошадь, а меня пусти в колесницу». Феодосий, не сказав ни слова, обменялся местом с возницей и вез его целую ночь. Утром слуга испугался, когда увидел, что встречные бояре кланялись Феодосию, слезая даже со своих коней, но преподобный привез его в монастырь и велел хорошо угостить.

Преп. Сергий, уйдя от неприятностей из своей обители, зашел, между прочим, в Махрищский монастырь. Настоятель его, преп. Стефан (14 июля), вышел навстречу подвижнику Радонежскому; пош клонясь друг другу в ноги, оба святые просили один у другого благословения, и долгое время никто не хотел встать первым, пока, наконец, преп. Сергий не уступил, как гость.

Преп. Даниил Переяславский (7 апреля) работал в своем Горицком монастыре вместе с послушниками. Однажды во время работы пришел в обитель боярин и, не зная преп. Даниила в лицо, спросил у него самого, дома ли архимандрит. «Архимандрит – пустой человек, но иди в обитель, там тебя примут», – сказал Даниил, между тем сам поспешил в монастырь и радушно принял гостя. Отправляясь по делам в Москву, преп. Даниил обыкновенно сажал своего спутника монаха в повозку, а сам шел подле пешком, как послушник.

Преп. Даниил, впоследствии архимандрит Сергиевой Лавры, пришел однажды на московский рынок, где продавались книги. Кто-то при этом дерзко сказал ему: «Зачем ты здесь, монах?». Инок ответил: «Да, брат, я точно такой грешник, как ты обо мне думаешь. Если бы я был настоящим иноком, не бродил бы я на рынке. Прости меня, грешного». Бывшие на рынке стали негодовать на обидчика, и он хотел просить прощения, но инок незаметно скрылся в толпе.

Прощение обид, подобное тому, какое показал св. Даниил, есть проявление того же смирения. И жизнь человеческая вообще и в частности путь подвижнический предоставляют больше всего случаев к обнаружению именно этой добродетели, ибо невежество, злоба, зависть, алчность встречают праведного на каждом шагу его тернистого пути. Следуя примеру Самого Спасителя, подвижники русские всегда прощали обиды врагам своим и воздавали им за зло добром. Преп. Савва, игумен Сретенского Тверского монастыря, сделал однажды строгое вразумление одному безчинному иноку; провинившийся не только не раскаялся, но в гневе схватил игумена за бороду. Когда братия спросила, как наказать этого инока, преп. Савва сказал: «Я бью жезлом и сажаю в затвор за безчинства и оскорбления братии, но за свою обиду не могу наказывать, а должен все терпеть».

Некоторые из братии Комельского монастыря хотели убить своего игумена преп. Корнилия, но в последнюю минуту им показалось, что игумен идет к тому месту, где они поджидали его, не один, а с народом. Устрашенные злоумышленники раскаялись пред Корнилием, и он простил им. Сколько раз пустынножители терпели нападения, грабежи, побои от разбойников, грубых соседей: крестьян и бояр, и никогда не искали они случая чем нибудь наказать обидчиков, напротив, молились за них. Однажды пойманы были разбойники, ограбившие преп. Даниила Переяславского и пытавшиеся сжечь хижину, в которой он молился; судьи предложили ему искать убытки, какие потерпела его обитель; но преподобный кротко отвечал: «Не могу мстить». Князь Ярослав встретил в своих лесах преп. Тихона Медынского. С гневом приказал он ему оставить его владения и уже поднял руку, чтобы избить отшельника, но вдруг рука оцепенела. Св. Тихон, не помня обиды, помолился об исцелении князя, и рука его стала здорова. Много таких примеров из жизни святых стало известно на поучение нам, но еще больше было случаев такого рода, о которых знала лесная глушь, да сердце тех людей, которые за свое зло получили от подвижников прощение, молитву и благословение.

Если смирение есть основание всякого подвижничества, то первым трудом, первым делом, равно спасительным, равно удобным и необходимым на всех путях подвижнической жизни, была молитва. «Непрестанно молитесь», – говорил апостол первым христианам, и молитва служила для наших подвижников ближайшею целью при вступлении их на узкий путь и первым средством к достижению последней цели – вечного спасения. Чтобы свободно предаваться молитве, они оставляли свои дома, уходили в пустыни, запирались на долгие годы в пещеры. Они знали чудодейственную силу молитвы, прибегали к ней ежечасно, и она помогала им всегда и неизменно, в разнооб равнейших положениях и отношениях. С молитвою легко несет инок монастырские послушания, с нею селится пустынник в непроходимой дебре, прогоняет ею лесные страхи, ею борется с видениями в затворе, с ней переплывает холодное бушующее море, и ее же шепчет про себя юродивый, проходя по шумным улицам многолюдных городов. Она не была трудом и тяжким подвигом для нескольких только подвижников, она была в радость и утешение всем без исключения святым и соединялась со всеми другими их подвигами и трудами, как нечто постоянное, неизбежное, само собою подразумеваемое. В житиях всех святых молитва выставляется как непременная черта благочестивой жизни каждого подвижника. На коленях, отягченные веригами, с горячими слезами они молились без отдыха долгие часы, целые ночи, молились за свои грехи, за своих ближних, за своих врагов, за целый мир. «Много может усиленная молитва праведного» (Иак. V, 16). Что они очищали ею и спасали свою душу, в этом уверяет нас их блаженная кончина, нетленные мощи и многочисленные чудеса, а сколько раз своей молитвою отвращали они от грешника гнев Божий, облегчали его тяжкую участь за гробом или призывали милосердие Божие на страждущих здесь, на земле, ведомо то лишь Тому, Кому они возносили свои молитвы.

С молитвой многие подвижники соединяли изучение Священного Писания и отеческих творений. Любимым чтением русских людей в старину было чтение книг религиозных; тем более это нужно сказать об иноках и подвижниках, которые были, по преимуществу, хранителями просвещения в нашем отечестве. Слово Божие было для них неиссякаемым источником всех потребных для них познаний. Кто и что лучше Священного Писания мог сказать им о Боге, о душе и спасении? Из Св. Писания почерпали они для себя лучшие уроки, жизни, словами того же Писания давали они лучшие наставления и поучения и устами тех же бо годухновенных писателей изливали свои чувства к Богу. Чтобы иметь возможность пользоваться словом Божиим, иногда взрослые иноки в монастыре впервые выучивались грамоте. Так сделал, например, преп. Спиридон Просфорник. Многие выучивали целые книги из Библии наизусть. Особенною любовью пользовалась Псалтирь; в течение многих лет иные прочитывали ее ежедневно, так, например, преп. Софроний Затворник. Преп. Вар сонофий Тверской, сорок лет живя в пустыне, выучил наизусть даже все Св. Писание и не только читал его всем приходящим, но и разъяснял непонятные места, так что сам митрополит Фотий обращался к нему в сомнительных случаях как к лучшему толкователю слова Божия. Наряду со Св. Писанием подвижники изучали и святоотеческие творения. «Жизнь земная – война, а для войны нужны оружия, нужны познания опытные; итак, для брани духовной нужно учиться многому у опытных святых мужей; нужно от них узнать, какое духовное оружие полезно в каком случае; от них же можем хорошо узнать и врагов наших», – так говорил о пользе чтения отеческих творений преп. Авраамий Смоленский и с любовью читал труды Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина и др. Подобно ему, все свободное время посвящал чтению Св. Писания и творений св. отцов св. Петр, митрополит Московский, Кирилл Белозерский, известный ревнитель просвещения, и другие подвижники.

«Не можете служить Богу и маммоне», – сказал Господь Своим последователям (Лк. XVI, 13). Избравшие узкий путь подвижничества, служа Богу всем сердцем, отличались поэтому самою высокою нестяжательностию, ибо они были самые ревностные ученики Христовы. Уже при самом вступлении на путь спасения обыкновенно они отказывались от всего имущества, каким владели в миру, иногда оставляя его своим родственникам, иногда раздавая его неимущим. Во время своей дальнейшей подвижнической жизни они оставались верными до конца раз принятому ими обету нищеты. Они не имели для себя двух одежд; часто не было у них куска хлеба про запас, даже на завтрашний день, а когда был такой, то по просьбе охотно отдавали его нуждающимся; в их бедных кельях напрасно стали бы искать хотя чего-нибудь, служащего для украшения или удобства: стол, стул, жесткое ложе, иногда полка с несколькими книгами да непременно образ – вот и все убранство их убогого жилища. Не говоря уже об юродивых, которые не имели не только жилища, но иногда и необходимого одеяния. В такой добровольной нищете жили все подвижники-отшельники. Не только те, о которых не знала еще ни одна душа, но отшельники уважаемые, посещаемые многими богатыми людьми, не хотели иметь никакого достояния. Даже подвижники, жившие в богатых монастырях, которые не могли иметь ни в чем нужды, жили, одевались и питались, как самые бедные нищие. Пусть монастырь имеет села и угодья, пусть ему дают богатые дары князья и знатные бояре, святой игумен его все возьмет для братии, но ничем йе воспользуется для себя.

Известно, как строг был в этом отношении преп. Феодосий Печерский: он обходил кельи братии и, если находил у кого-нибудь пищу, сверх положенной на трапезе, или одежду сверх устава, он отбирал их и бросал в печь.

Высоким подвигом, которым спасались не только монахи, но и многие подвижники в миру, является молчание, но подвиг молчания такого рода, что делает внешнюю жизнь подвижника мало замечательною и не привлекает на него постороннего взора, оттого о молчальниках меньше сведений, чем о всех других святых.

IX

Завершением всех тягостей узкого подвижнического пути служит мученичество. С ним кончаются великие труды, подъятые для спасения души; за ним начинается «великая награда».

Число мучеников в Русской Церкви не могло быть очень велико. У нас не было таких ожесточенных гонений на веру Христову, которые залили потоками крови лучших сынов Церкви древнюю Римскую империю; но многострадальная русская земля так много перенесла несчастий от врагов внутренних и внешних, что Церковь ее не могла все время оставаться спокойной, и как во время этих бедствий гибли русские люди за свою любовь к Отечеству, так многие святые приняли мучение за свою преданность Христовой вере и Церкви Православной. Кроме того, и язычество русское, хотя побеждено было скоро, но также потребовало значительных жертв, и многие борцы против него положили свой живот за святую веру, проповедуя ее язычникам.

Мучеников Церкви Русской можно разделить на два разряда: одни потерпели мучение за веру собственно от язычников и иноверцев; другие погибли не от врагов Церкви, а от произвола или насилия самих русских людей и от нестроения и без порядка в русской земле.

Первыми мучениками за Христа в русской земле были два варяга: Феодор и Иоанн (12 июля). Хотя русские князья до крещения Руси были ревностными язычниками и хотя в столице их Киеве было довольно много христиан, но кровавых гонений на новую веру не было. И святые Феодор и Иоанн сделались случайно жертвами народной ярости, а не преследования князя. После счастливого похода на ятвягов (983 г.) князь Владимир, еще язычник, хотел принести в жертву богам кого-нибудь из детей киевлян. Жребий пал на юношу Иоанна, сына одного варяга Феодора, который был христианин. Когда посланные пришли к Феодору и потребовали сына его в жертву богам, он отвечал: «У вас не боги, а дерево... Бог един, Которому служат и поклоняются греки; Он сотворил небо и землю, звезды и луну, солнце и человека. А ваши боги что сотворили? Они сами сотворены. Не дам сына моего бесам!». Посланные передали слова Феодора народу. Толпа бросилась к дому варяга с криком: «Дай сына своего богам!» – «Если 98 ваши боги действительно боги, то пусть пошлют одного из среды своей взять моего сына», – отвечал варяг. Киевляне устремились к его дому, подрубили сени, где стояли Феодор и Иоанн, и умертвили их обоих.

О других мучениках того времени ничего неизвестно. Вскоре после смерти Феодора и Иоанна князь Владимир стал сам искать новую веру, а через пять лет крестился со всем своим народом. Отдельные случаи смерти христиан за веру были, однако, и после крещения Руси.

Во время безчисленных нападений на русскую землю внешних врагов множество христиан попадало в плен к язычникам, евреям, магометанам; некоторым из них сверх мучений тяжелой неволи приходилось в муках исповедовать имя Христово пред врагами христианской веры; и они показывали себя достойными ее, с радостию умирая за нее.

При св. князе Владимире и его сыновьях тревожили русскую землю печенеги, а потом половцы. Набеги этих диких кочевников были почти безпрерывны. В войнах и в плену половецком погибло великое множество русских людей. В 1096 году половцы напали на самый Киев. Они разорили, сожгли и разграбили город и Киево-Печерский монастырь. Многие из братии были убиты, другие взяты в плен. В числе последних был преп. Евст ратий (28 марта). Язычники половцы сами не мучили русских за веру, но они продали преп. Евст ратия вместе с пятьюдесятью другими христианами одному еврею в Херсонесе. Еврей стал принуждать своих пленников отречься от Христа и с этою целью морил их голодом в темнице. Преп. Евстратий убедил своих товарищей остаться верными христианами, и все они умерли голодною смертию. Сам Евстратий, привыкший к посту, дольше всех переносил голод; тогда ожесточенный еврей распял его на кресте в самый день еврейской пасхи и, как некогда Христа, пронзил распятого Евст ратия копьем.

После половцев русская земля надолго подпала под иго татарское. Татары вообще не касались веры русских, они даже освобождали духовенство наше от дани. Но случаи мучения за веру Христову были и при них. Известно, что приезжавших в орду на поклон к хану русских князей и бояр татары заставляли исполнять некоторые языческие обряды, например, проходить между двух огней, кланяться идолам и т.п. Так как при этом не требовалось отречения от христианской веры навсегда, то русские обыкновенно исполняли эти требования. Но были и такие, которые не хотели сделать и временной уступки язычникам. Таких в орде после долгих мучений убивали.

Так поступил в 1244 году черниговский князь Михаил и боярин его Феодор (20 сентября). Они решительно отказались исполнить языческие обряды при представлении Батыю в его орде. Хан грозил князю мучением и смертью, если он не исполнит требований его жрецов, приближенные князя умоляли его уступить и оказать наружное уважение язычеству, но на все это Михаил отвечал: «Я не хочу быть христианином и творить дела языческие!». Тогда татары бросились на князя, повалили его на землю, били и топтали ногами и, наконец, отрубили голову. Вслед за князем потерпел ту же участь и боярин его Феодор, который все время ободрял Михаила и убеждал его оставаться верным Христу.

От татар же погибли в 1552 году св. мученики Стефан и Петр Казанские (24 марта). Оба они были родом сами из татар и обращены были из магометанства в христианскую веру русскими. Родные их и другие прежние единоверцы сначала уговаривали их оставить новую веру, а когда они отказались, то их умертвили, причем тело св. Стефана было изрублено в куски.

Мученическою кончиною завершили свои апостольские труды некоторые проповедники веры Христовой между языческими племенами русской земли и между теми русскими славянами, которые не крестились вместе со св. князем Владимиром. Так, св. Леонтий, проповедовавший христианство в г. Ростове, был убит ростовскими язычниками.

Преп. Кукша, инок киево-печерский, (27 августа) проповедовал Евангелие вятичам. После многих мучений он был убит язычниками вместе с учеником своим Никоном.

Преп. Авраамий (1 апреля), родом из камских болгар, обратился из магометанства в христианскую веру и стал проповедовать Евангелие болгарам. Евангельская проповедь из уст бывшего единоверца привела болгар в ярость; схватив проповедника, они отсекли ему сначала руки, потом ноги и, наконец, голову (1229 г.).

Просветители пермского края, после св. Стефана, преподобные Герасим и Питирим также были убиты язычниками зырянами и вогуличами.

Кроме этих подвижников, принявших мученическую кончину за веру от врагов Христовых, некоторые святые Церкви Русской приняли муки и смерть от жестокости и грубости своих же брать « ев христиан. Так, немало иноков, и в том числе истинных подвижников, погибло в смутное время от поляков. Хотя поляки – ревностные католики и весьма враждебно относились к православной вере, но убиение ими св. подвижников было скорее делом дикой необузданности того страшного времени, привычки к разбою и убийству вообще, чем следствием вражды религиозной. В 1612 году они между прочим опустошили Вологду. Во время разорения города дочь св. Галактиона Вологодского бросилась в хижину своего отца-подвижника, ища спасения. Кто-то донес полякам, что у старца скрывается женщина. Злодеи бросились в хижину св. Галактиона и, не найдя там девицы, которая уже скрылась, схватили самого святого за его цепь, влачили по земле и немилосердно били. От этих истязаний преп. Галактион скоро и скончался.

В том же году другая шайка поляков напала на монастырь св. Евфросина Синозерского (20 марта). Грабители потребовали у святого игумена. монастырских сокровищ. Он указал им на храм Богоматери, составлявший единственное сокровище бедных иноков новоустроенной обители. Разумеется, они ничего не нашли в этом бедном храме; тогда раздраженные грабители, вернувшись к св. Евфросину, которого уже раньше изранили, рассекли ему голову.

Подобным же образом убит был татарами во время нападения с целью грабежа св. Макарий, митрополит Киевский (1 мая 1495 г.). Крымские татары во время одного из своих бесчисленных набегов на южную Россию случайно встретили митрополита Макария, когда он ехал из Вильны в Киев. Одних из его спутников, как и самого святителя, они умертвили, а других увели в плен. В те несчастные времена, когда Русь так много терпела от татар, поляков и других врагов, у нас много было подвижников: и, без сомнения, в числе множества погибших русских людей всех званий немало было и святых мужей, закончивших мучением и смертью свою праведную жизнь.

Не только враги земли русской, но, к сожалению, и сами русские люди являлись иногда гонителями и мучителями св. подвижников. По дремучим лесам в старину таилось много разбойников. В такую же глушь приходили спасаться отшельники; корыстные души разбойников искали добычи даже у бедных монахов; они приходили тогда к отшельникам, требовали денег, предавали их побоям, а иногда и убивали. В XVI в. преп. Адриан (5 марта) устроил в глухом месте в пределах Пошехонья небольшую обитель. В 1550 году на бедную пустынь напали разбойники. Требуя денег у св. Адриана, они душили его веревкой, кололи ножами, жгли раны его. Преподобный отдал им сорок рублей, которые собрал на построение храма. Не довольствуясь этим, грабители удавили его и бросили тело святого на берегу реки Ушломы.

Но случалось, что даже и не разбойники, а просто соседние крестьяне причиняли неприятности, и даже мучения, подвижникам. Причиной была зависть крестьян и страх за землю, на которой поселится пустынник. Отшельник займет своей хижиной ничтожный клочок земли, но крестьяне знали, что рано или поздно за одним таким придут другие, устроится обитель, а князь или боярин отдаст ей всю окрестную землю и угодья, которыми пользовались до того они сами. И вот житейские расчеты пересиливали в них чувство уважения к отшельнику и они готовы были напасть и даже погубить его. Так погиб, например, преп. Симон Воломский (12 июля). В Воломском лесу близ Устюга он прожил один пять лет, а затем устроил обитель. Поселяне-соседи, опасаясь отнятия земель, однажды напали на него одного в лесу и стали мучить, требуя, чтобы он отдал им царскую грамоту на землю. Преподобный ушел, как будто за грамотой, в церковь и, причастившись Св. Таин, вышел к злодеям, говоря: «Делайте со мною, что хотите». В злобе они отрубили ему голову (1641 г.).

Наконец, сами русские князья, или одержимые духом корысти, или в приливе необузданного гнева, пользуясь самовластием, бывали мучителями святых подвижников.

В Киево-Печерском монастыре в XI в. подвизался преп. Григорий (8 января), прославленный даром чудотворения. Однажды он шел к Днепру за водой. В это время подъезжал к монастырю переяславский князь Ростислав. Слуги князя стали оскорблять Григория, и он в ответ на это предсказал им скорую смерть вместе с их князем. Разгневанный Ростислав приказал связать ему руки и ноги и с камнем на шее бросить в Днепр. Предсказание св. Григория, однако, сбылось: Ростислав со своей дружиной после неудачной битвы с половцами утонул в реке Стугне.

Через пять лет после Григория замучены были, также князем, два известных друга – Феодор и Василий Печерские (1098 г.). До князя Мстислава дошел слух, что Феодор нашел в пещере сокровище. Он позвал инока к себе и спрашивал, правда ли это. Феодор отвечал, что действительно он видел многое множество золота и серебра, которое, по слухам, было оставлено в пещере варягами. «Почему не откроешь ты мне этого сокровища? – сказал князь. – Я поделюсь с тобой, и ты будешь другом мне и отцу моему, Святополку». Феодор, уже освободившийся тогда от страсти корыстолюбия, отвечал, что он охотно отдал бы все князю, но что Господь отнял у него самую память того места, и теперь он не знает, где зарыто сокровище. За такой ответ князь велел держать его три дня связанным без хлеба и воды, затем приказал избить до крови, повесить в густом дыму и жечь медленным огнем. Князь приказал привести друга Феодора, Василия. Его насильно взяли из пещеры, из которой он не выходил пятнадцать лет. Когда и Василий не мог указать князю скрытого сокровища, Мстислав велел мучить и его, как Феодора, и даже сам пустил в него стрелу. Измученных друзей посадили в темницу, и в ту же ночь они умерли.

Жертвою безумного гнева царского сделался, как известно, и священномученик митрополит Филипп.

Хотя многие подвижники русские, принявшие смерть мученическую, и не терпели при этом насилия самой вере их во Христа, однако их подвиг есть истинный подвиг мученический. Для всех их мучительная смерть была последним святым делом в их святой жизни. Если не самою верою во Христа, то святою жизнию ради Христа, своими добродетелями и трудами ради спасения они привлекали на себя гнев мучителей, а потому вместе со всеми страстотерпцами они достойно восприимут мученический венец... «Честна пред Господем смерть преподобных Его» (Пс. СХV, 6).

Итак, вот те пути, которыми святые подвижники Русской земли прошли в Царство Божие. Как видно, их было немало и они были очень разнообразны. Есть, однако, нечто общее у всех этих видов путей ко спасению, а именно: все пути эти узки, пройти по какому угодно из них – труд тяжелый, но все они в равной мере приводят идущих по ним в Небесное Царство. Это разнообразие подвигов, подъятых святыми людьми для спасения, и утешительно, и страшно. Если прославлены Богом святые, работавшие Ему во всяких состояниях – от князя до нищего, на всяком месте – от престола алтаря до темницы, всякими средствами – духом и умом или силой телесною, – значит ничто не может помешать спасению нашему. Никакие труды, ни почести, ни бедствия, ни житейские заботы, ни радости не закроют от нас милосердное око Всевышнего, если мы сами обратимся к Нему, совершая свое дело житейское с чистою совестью и во имя Божие. Но зато и нет никакого извинения тому, кто среди суетной жизни забыл о душе и о Боге. Как бы ни велики были его труды и заботы земные, они не оправдают его беспечности: святые подвижники будут его обличителями, ибо они среди величайших трудов, и даже самыми трудами этими, угождали Богу.

Видя все разнообразие трудов подвижников, легко понять, что нет какого-нибудь одного определенного пути ко спасению. Если всякие труды могут быть равно приятны Богу, значит, во всяком месте, во всякое время, всяким подвигом добрым можно снискать себе путь в царство святых.

• • •

Православный фонд «Благовест»

Москва

1996

От Московского Духовно-Цензурного Комитета печатать дозволяется.

Москва. 19 февраля 1897 года.

Цензор протоиереи Иоанн Петропавловский.

Печатается по изданию: Москва, 1897 Университетская типография, Страстной бульвар

I

Вопрос. В каком состоянии по всему существу своему человек ныне находится?

Ответ. В самом болезненном. Бывает, – говорит свт. Тихон в Задонской келье своей, – что человек впадает в руки разбойников и от них обнажается и сильно уязвляется. То же пртерпел весь род человеческий по отступлении от Бога и преступлении святых заповедей Его: впал в руки диавольские, аки разбойнические, обнажившие от него святые и боготканные одежды, и несказанно уязвился...

Столь сильные язвы его были, что никто не мог и не может исцелить...

Надобно было Самому Создателю прийти к Своему созданию, неисцельно от врага уязвленному, и Самому его исцелить никакою другою силою неисцелимого. И пришел, пришел в образе человеческом, к человеку уязвленному и полумертвому...

Познаем язвы и раны свои и воздохнем ко Христу, да исцелит нас.

II

Вопрос. Как вообще можно и должно назвать болезнь человека по другому сравнению свт. Тихона Задонского?

Ответ. Болезнь и многоразличные страдания от отравы ядом.

Бывает, что человеку от злых людей подается яд, – размышляет свт. Тихон в Задонском уединении своем, – так от древнего змия, врага нашего – диавола – влиялся яд греховный и смертоносный в естество наше... Яд, имеющийся в человеке, все тело его заражает; так смертоносный оный яд заразил все наши силы душевные и телесные. Познаем и почувствуем лютую немощь нашу, в сердце кроющуюся, и обратимся ко Христу, Врачу душ и телес наших... Он Един может исцелять нас и исцеляет верою к Нему приходящих и воздыхающих...

III

Вопрос. В каких недугах и страданиях обнаруживает себя яд сокровенный в человеке?

Ответ,. То есть действие яда сего, что извнутрь уду, от сердца приходят помышления злые, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, татьбы, лихоимства, лесть, студодеяния, око лукаво, хула, гордыня, безумство (Мк. VII, 21–22). Отсюда идоло служение, чародеяния, вражды, рвения, завиды, ярости, разжжения, распри, соблазны, ереси, зависти, убийства, пьянства, безчинни кличи и подобная сим (Гал, V, 20–21). Отсюда высокоумие, презрение ближнего, осуждение, оклеветание, злословие, ругание, делом и словом отмщение, желание и искание собственной своей славы и чести; отсюда лесть, лукавство, хитрость, ложь, лицемерие, срамословие; отсюда излишнее о пище и питии и о трапезах попечение; отсюда столько вымыслов о переменах в одежде, в строении и украшении домов, в приготовлении карет и коней и прочей суеты...

IV

Вопрос. Для больных телом имеются лазареты (от Лазарь) или госпитали (Нозрез): есть ли для болящих душевными недугами места и учреждения для врачевания их?

Ответ. Есть. Что госпиталь больным, то же Церковь святая христианам, духовно болящим. В госпитале имеется лекарь, который больных посещает, смотрит и врачует; в Церкви святой Врач есть Христос, Который христиан, духовно болящих, посещает и врачует. В госпитале врач запрещает больным все, что препятствует действию даваемых от него лекарств; в Церкви святой Христос повелевает христианам воздерживаться от всего, что препятствует душевному их исцелению и получению вечного спасения... В госпитале болящие объявляют врачу свои болезни; тако христианам должно объявлять свои болезни Христу – Небесному Врачу. В госпитале не всякая болезнь исцеляется, потому что бывают неисцельные болезни; в Церкви святой не так. Нет такой душевной болезни, которой бы Христос не хотел и не мог исцелить, только бы сам больной хотел того – и усердно желал и искал от Христа, ибо все возможно Тому, Которого слову и манию все повинуется и Которого хотение и слово есть дело...

V

Вопрос. Из чего можно видеть, что душа начинает выздоравливать?

Ответ. Знаком телесного начинающего выздоровления служит уменьшение в теле вредных соков; а что душа начала исцеляться, это видно из того, если страсти душевредные начнут усмиряться и утихать: когда менее будут обнаруживаться и действовать гордость, самолюбие, ненависть, зависть, гнев, ярость, славолюбие, похоть плотская; ибо что вредные соки в теле, – то же греховные страсти в душе. Вредные соки мучат тело и умерщвляют, и страсти мучат душу и к вечной смерти ведут.

VI

Вопрос. Всегда ли вскорости можно получить ис целение душевное?

Ответ. Не всегда. Бывает, что немощный от многих врачей ищет исцеления, но не получает, как читаем в Евангелии о жене кровоточивой. Так христианин, видя свою немощь душевную, то оттуда, то отсюда ищет помощи себе, но не получает; многие книги с немалым трудом перечитывает, но от них исцелиться не может... Без сомнения, полезно и нужно прочитывать книги христианские и в них поучаться: они просвещают разум, подвизают к молитве, возбуждают к покаянию; но все они на Христа указуют, ко Христу нас препровождают. Он Един, яко свет присносущный, слепых просвещает; яко врач, болящих исцеляет; яко живот, мертвых воскрешает; яко Всесильный, расслабленных восставляет. Слава Ему со Отцем и Духом. Аминь. (Из творений свт. Тихона).

VII

Малая леность подвергает нас великим опасностям.

Поясняя сие, авва Дорофей говорит: пошел я не давно к одному брату и, найдя его изнемогшим от болезни, беседовал с ним и узнал, что он только семь дней пробыл в горячке, и вот прошли другие сорок дней, а он еще не находит в себе крепости... Так бывает и с душою: иной согрешает немного, а сколько времени проводит он потом, проливая кровь свою, пока исправит себя.

VIII

Вопрос. Слово Божие взимает ли духовное врачевство от вещественного мира?

Ответ. Часто, и в Ветхом и Новом Завете. Так Господь Иисус Христос, желая исцелить нас от суетной многопопечительности житейской, цельбоносное слово берет от примера птиц и цветов. «Воззрите на птицы небесныя, яко не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш Небесный питает их» (Мф. VI, 26). Так врачует Господь тех, кои душою своею пекутся излишне о пище и питии. Также врачует Он недуг излишней заботливости об одеянии: «И о одежде что печетеся; – глаголет. – Смотрите крин селных, како растут, не труждаются, ни прядут. Глаголю же вам, яко ни Соломон во всей славе своей облечеся, яко един от сих... Не пецытеся убо, глаголюще: что ямы, или что пием, или чим одеждемся. Всех бо сих язы́цы ищут» (Мф. VI, 28–29, 31–32).

IX

Вопрос. Какою видимостию в мире Господь врачует самонадеянность духовную, т.е. надежду преуспеть в жизни духовной собственными силами?

Ответ. Сею. "Кто же от вас пекийся может при ложити возрасту своему лакоть един?« (Мф. VI, 27). Размыслим, что нам должно посему делать при нашем старании? Молиться, молиться и молиться.

X

Вопрос. Иоанн Креститель откуда берет лекарство против безстрастия и безпечности?

Ответ. Из сада и с гумна. «Уже бо и секира при корени древа лежит: всяко убо древо, не творящее плода добра: посекается и во огнь вметается» (Лк. III, 9). Это из сада. «Емуже – Христу – лопата в руку Его, и отребит гумно Свое, и соберет пшеницу в житницу Свою, плевы же сожжет огнем не гасающим» (Лк. III, 17) Это рецепт с гумна! Воспользуемся им, безстрашные и беспечные.

XI

Вопрос. Ныне читалось из Евангелия: «Человек некий имяше два сына, и пришед к первому, рече: чадо, иди днесь, делай в винограде моем. Он же отвещав, рече: не хощу: последи же раскаявся, иде. И приступль к другому, рече такоже. Он же отвещав рече: аз, Господи, иду: и не иде» (Мф. XXI, 28–30). От какого душевного недуга содержится здесь врачевство?

Ответ. От отчаяния и уныния в примере первом и от самонадеянности во втором. Грешник! Ты можешь исправиться и вступить на путь добродетели, подобно первому оному сыну: не унывай. Творящий правду! Не возносись: ты можешь совратиться с пути правды, если вознерадишь.

XII

Вопрос. Какое врачевство от рассеянности во время молитвы?

Ответ. Св. Иоанн Лествичник написал, как тот, кто земному царю предстоит и, отвратив лице свое от него, с врагами его разговаривает, бывает ему ненавистен, так и Богу несносен тот молитвенник, который при молитве своей нечистыми помыслами занимается. Памятуй сие, богомольче!

XIII

Вопрос. Где бы мне обрести лекарство от нетерпеливости?

Ответ. В поле, на ниве земледельца укажет тебе оное св. Макарий Египетский: неоднократно приводили мы, – говорит он, – притчу о земледельце, который, потрудясь и вложив семена в землю, должен еще потерпеть и ждать свыше дождя. А если не явится облако и не подуют ветры, труд земледельца не принесет ему никакой пользы, и семя будет лежать без всего. Примени это к духовному. Если ограничится собственным своим деланием и не будет надеяться приять нечто иное, и не повеют на душу ветры Духа Святаго, не явится небесное облако и не оросит душу, то человек не может принести достойных плодов Господу. Да молимся убо о наитии благодати Духа.

XIV

Вопрос. Где бы и какое лекарство обрести в ми ре видимом от лености духовной?

Ответ. Это нетрудно. Воззри, – говорит свт. Димитрий Ростовский, – на солнце, воззри на луну, воззри на стихии небесные: они непрестанно текут, никогда не опочивают. Ты же почто ленишься? Почто опочиваешь? Иди ко мравию, о лениве, « поревнуй видев пути его, и буди оного мудрейший: он бо, несущу ему земледельцу, ниже нудящаго его имущий, ниже под владыкою сый, готовит в жатву пищу, и многое в лето творит уготованье. Или иди ко пчеле, и увеждь, коль (мудра и тщательна) делательница есть... мир сей устроен не на покой и опочиванье, но на труд и подвиг.

XV

Вопрос. Недугую, отче, безчувствием: дай мне рецепт от этого страшного, все силы души связующего недуга. Ответ. Вот тебе древний, отменный, испытанный рецепт от нечувствия – этого убийственного недуга, об избавлении от которого св. Златоуст и сам молился и научал молиться ежедневно в четвертом часу пополудни. «Господи! Избави мя от всякаго неведения и забвения, и малодушия, и ока мененнаго нечувствия». Вот, говорю, рецепт от нечувствия: при безчувствии души, брат, полезно частое чтение Божественного Писания и умилительных слов Богоносных отцов, памятование о Страшном суде Божием, об исходе души из тела и о имеющих ее встретить страшных силах, с участием которых она делала зло в сей маловременной и бедственной жизни.

Второй рецепт от того же: также полезно воспоминать о том, что мы должны будем предстать пред страшным и праведным судилищем Христовым, и не только в делах, но и в словах и помышлениях дать ответ пред Богом, пред всеми Ангелами Его и вообще пред всем созданием.

Третий рецепт: хорошо также (при нечувствии) воспоминать и великие скорби человеческие, дабы хотя таким образом смягчилась жестокая и без чувственная душа и пришла в сознание своего худого состояния (авва Дорофей).

XVI

Вопрос. У больного моего новый открылся не дуг – охладение в любви, и он просит врачебного пособия: что ему посоветовать?

Ответ. Внуши ему сие: в братолюбии изнемогаешь ты оттого, что принимаешь помыслы подозрения на ближнего и веришь своему сердцу; это случается с тобою и потому, что ты не хочешь ничего потерпёть против твоей воли. Итак, прежде всего должен ты, с помощию Божиею, отнюдь не веровать своим мнениям. Исцели, Господи, душу нашу от всякого недуга, да будет способна к служению Твоему и здесь, и там (авва Дорофей).

XVII

Вопрос. Больной мой спрашивает лекарствица от раздражительности: что ему предпринять?

Ответ. Преподай ему сие. Если кто-нибудь из братии тебе досадит или как-нибудь опечалит тебя, то ты, по словам отцов, помолись о нем, как бы оказавшем тебе великую пользу, и о враче властолюбия твоего. Через сие раздражительность твоя будет уменьшаться, ибо, по словам святых отцов, любовь есть узда раздражительности (авва Дорофей).

XVIII

Вопрос. Больной мой скорбит, что ему недодано чего-то в утешение его от брата, ему прислуживающего: что ему сказать?

Ответ. С тихостию скажи ему сие отеческое слово. Во имя Иисуса Христа, брат мой, не будем ничего иметь против ближнего, ибо мы должны пре побеждать и покрывать все любовию... А касательно потребности телесной скажу, что если кто достоин утешения, то и сарацинское сердце Бог вразумит оказать ему милость, по его нужде; если же он не достоин или ему не полезно, при обучении его быть утешенным, то хотя бы он сотворил но вое небо и новую землю, не найдет покоя. Благодать с тобою.

XIX

Вопрос. Больного моего угнетает некий помысл, впрочем, по-видимому, добрый: он просит моего совета, что ему отвечать?

Ответ. Прежде всего надобно ему сказать, что мы не знаем путей Промысла Божия, и потому должны предоставлять Ему все, касающееся до нас всегда, а наипаче теперь... Веруя, что это истинно, оставь всякий собственный помысл, хотя бы он был и разумный, и имей надежду на Бога, которая может сделать несравненно более того, чего мы просим или о чем помышляем... Научи его молиться так: Господи! Как ты хочешь и как Ты знаешь, устрой это дело... Ибо Промысл Божий многое делает сверх нашего соображения и надежды.

XX

Вопрос. Мой больной, хотя и чувствует себя больным, отлагает леченье. Как его вразумить?

Ответ. Между прочим, растолкуй ему сию повесть. Один старец прохаживался с учениками своими на некотором месте, где были различные кипарисы: большие и малые. Старец сказал одному из учеников своих: «Выдерни этот кипарис». Кипарис тот был мал, и брат тотчас одною рукою вырвал его; потом старец показал ему на другой, гораздо больший первого, и сказал: «Вырви этот». Брат раскачал обеими руками и с великим трудом вырвал его... Потом показал старец другой, еще больший; но брат, хотя и много трудился и потел над ним, не мог, однако, вырвать его. Тогда старец велел другому брату встать и помочь; и в поручение о неотлагательном исправлении сердца сказал: вот так и страсти, братия, пока они малы, то если мы пожелаем, легко можем исторгнуть их. Если же вознерадим о них, то они укрепляются до того, что даже и с трудом мы не можем одни исторгнуть их из себя, ежели не получим помощи от некоторых святых, помогающих нам по Боге, Которому во веки поклоняемся, очистясь, исцелясь и освятясь благодатию Духа Святаго.

XXI

Вопрос. Одному брату потребно лечение от похотливости: что преподать ему?

Ответ. Преподай ему сии многознаменательные слова свт. Димитрия Ростовского: рождается человек плотски от жены в живот, и паки безсловесно соединяясь с нею, обумирает от Бога душою. Как соль от воды рождается и, опять воде прикасаясь, растопляется и исчезает: то же и по отношению к жене... Наилучшее мирское по плоти житие не сравняется с чистым ангельским житием... Прилепление к твари смерть есть; к Творцу же твари – живот и радость присносущая. К размышлению о сем да приложится пост и молитва, и болящий твой оздравеет.

XXII

Вопрос. Один брат, беседуя со мною, высказал мне свое опасение, как бы ему не заболеть какою либо злою привычкою, по обстоятельствам, его окружающим? Что ему сказать в предостережение?

Ответ. Пусть выучит и всегда памятует сие слово премудрого: «Прежде неже возглаголе ши, увеждь, и прежде недуга врачуйся» (Сир. ХУП1, 19), а в пояснение прочти ему из аввы Дорофея следующее: потщимся хранить совесть нашу... Не будем попирать ее отнюдь ни в чем, хотя бы то было малое... От пренебрежения малого и в сущности ничтожного мы переходим к пренебрежению великого. Ибо если кто начнет говорить: что за важность, если я скажу это слово? Что за важность, если я съем эту безделицу? Что за важность, если я посмотрю на ту или на эту вещь? От этого впадает он в худой навык, и начинает пренебрегать великим и важным и попирать свою совесть, а таким образом приходит в опасность впасть в нечувствие, которое есть болезнь смертоносная для всего существа. Да сохранит нас Господь от него.

XXIII

Вопрос. При врачевании телесных болезней лучшие лекарства суть те, кои, как говорится врача ми, радикально действуют; при врачевании душевных недугов какое лечение можно назвать радикальным, корень самый или основу деятельности нашей обновляющим? Ответ. Если, – говорит авва Дорофей, – мы хотим совершенно измениться и освободиться от мира, то научимся отсекать хотения наши и таким образом мало-помалу, с помощью Божиею, достигнем безстрастия... Можно в короткое время отсечь десять хотениии своих – вот как это: положим, что кто-нибудь, пройдя небольшое расстояние, увидел что-либо, и помысл говорит ему: посмотри туда... а он отвечает помыслу: не хочу смотреть, и отсекает хотение свое, и не смотрит. Или находит празднословящих между собою, и помысл говорит ему: скажи и ты такое-то слово; а он отсекает хотение свое и не говорит. Или говорит ему: пойди, спроси повара, что он варит, а он не идет и отсекает хотение свое и пр. И отсекая таким образом свою волю, он приходит в навык отсекать ее и, начиная с малого, достигает того, что и в великом отсекает ее без труда и спокойно; и что бы не случилось, он бывает спокоен, как будто исполнилось его собственное желание... и от безпристрастия приходит в безстрастие... Вот как коренно и существенно действует отсечение воли своей...

XXIV

Вопрос. Больной мой впадает в забывчивость о загробной будущности и беспечно рассеивается: как вывести его из этой гибельной забывчивости?

Ответ. И в душевных болезнях то же бывает, что и в телесных. Как сии иногда проходят от одного стакана сырой воды, так и те прекращаются иногда от одного простого слова. Что может быть обыкновеннее слов, слышанных и в домах, и на улицах, и в поле: и мы туда пойдем? Свт. Тихон Задонский этим простым словом прогоняет забвение о смерти и вселяет спасительную память смертную. Бывает, – размышляет свт. Тихон в своей Задонской келье, – что когда люди в какое место или град, или на какое-либо дело пойдут, другие домашним или соседям говорят так: «Ваши де туда-то пошли или на такое-то дело». Те отвечают им: «И мы туда пойдем». Христиане! И нам сие слово – «и мы туда пойдем» – в рассуждении отшествия нашего от мира приличествует. Братия и предки наши отошли от мира сего и на оный век пошли: и мы туда пойдем. Оставили они мир – оставим и мы; оставили они утехи и сокровища свои – оставим и мы; оставили они сродников и друзей своих, домы – оставим и мы... Наги они отошли от мира сего – наги отыдем и мы... Покаемся убо и заранее приготовим себя к часу смертному...

XXV

Вопрос. Болящий мой, долго не видя своего выздоровления, малодушествует: что ему сказать во вразумление?

Ответ. Прочитай ему сие место из двадцатой беседы св. Макария Египетского: человек так уязвлен, что никому не можно исцелить его, кроме дать совершенного исцеления. Были священники, дары, субботствования, новомесячия, омовения, жертвы, всесожжения и всякая прочая правда совершалась по закону, а душа не могла исцелиться и очиститься от нечистого течения злых помыслов, пока не пришел Спаситель, истинный Врач, туне врачующий и Себя дающий в искупительную цену за род человеческий... Но почему же мы еще не уврачевались от тайных страстей?.. За неверствие наше, за разномыслие наше, за то, что не любим Его от всего сердца и не веруем в него истинно, мы не получили еще духовного исцеления... О Господи! Исцели ны, и исцелеем...

Вот спасительный рецепт, преподанный некоему юноше Самою Материю Господа в Гефсимании. Простосердечный Досифей, ученик преподобного Дорофея, достигнув св. града Иерусалима, пришел и в Гефсиманию, где было изображение Страшного суда. Когда юноша, остановясь пред сим изображением, смотрел на него со вниманием, он увидел Честную Жену, облеченную в багряницу, которая стояла подле него и объясняла ему муку каждого из осужденных и делала при том некоторые наставления от Себя. Юноша, слыша сие, изумился... и воскликнул: «Госпожа? Что должно делать, чтобы избавиться от сих мук?». Она отвечала ему: «Постись, не ешь мяса и молись часто».

Давши ему сии три заповеди, Багряноносная Жена стала невидима. То была Святая Мария Богородица. Нет иного лучшего рецепта для уврачевания многолетних страстей наших, как сей: постись и молись. Его преподал и Сам Господь Иисус Христос: «Сей род ничимже может изыти, токмо молитвою и постом» (Мк. IX, 29).

XXVII

Вопрос. Некто из братии просит врачебного пособия на случай уныния: что ему сказать?

Ответ. Если дух уныния будет тревожить тебя, возлюбленный, – скажи ему так, от имени великого духовного врача, св. Ефрема Сирина, – ты не упадай, но помолись Господу и даст тебе долготерпение; и по молитве сядь и собери свои помыслы, и утешай душу свою, подобно говорившему: «Вскую прискорбна еси, душе моя? И Вскую смущаеши мя? Уповай на Бога...» (Пс. XLI, 6). И скажи: почему нерадишь, душа моя? Не всегда должно нам жить в этом мире. Представь в мысли живших прежде тебя в монастыре, в котором ты теперь живешь, и вспомни, что как они прешли из сего века, так и нам, когда угодно будет сие Богу, должно переселиться... Уныние есть тот злой недуг, от которого избавления не в четыредесятницу токмо молимся, но ежедневно в вечерней молитве взывая: уныние бесовское далече от мене отжени, Господи!

XXVIII

Предохранительное от опаснейшего заболения средство: св. Ефрем Сирин, ведая козни врага и по ползновенность нашу, написал таковый для инока предохранительный рецепт: вредно монаху разделять общество с женщиною, а к девственнице и вовсе не приближайся, если только есть в тебе мысль о плотском... Бегай встречи с ними, как серна бежит от тенет.

XXIX

Вопрос. Добрый мой брат, поблагодарив меня за предохранительное вышесказанное средство от плотских нечистот, просит предохранительного способа для сохранения себя в блюдомой им чистоте: что прикажешь преподать ему?

Ответ. Скажи ему именем и словом св. Ефрема Сирина: охраняй, брат, непорочность тела твоего..., а к преспеянию в добродетелях и в божественной невинности имеешь следующие три пособия: воздержание чрева и языка и обуздание ока. И если сохранишь первые, но глаза не сохранишь от скитания, то не приобретешь прочной невинности. Как разломанный водопровод не удержит в себе воды, так рассеянное око не удержит целомудренного ума... Вот почему некто положил завет очима своима, чтоб не взирать на красоту девичью...

Достоподражаемый пример для всякого больного: брат занемог однажды и, принуждая себя, работал; наедине же, в келье своей, умолял с плачем Господа даровать ему здравие. Потом опять говорил сам себе: «Горе мне, нерадивому! Душа моя ежечасно больна и нет мне заботы о ней, а когда тело мое немного расстроено, со слезами прошу у Господа исцеления... О Господи Иисусе Христе! Исцели у меня душу и тело, чтоб не быть мне в тягость братии ».

I

Вопрос. Врач умный и благосовестный, приступая к лечению какого-либо недуга телесного, прежде всего старается узнать причину, корень, начало его. И все наши страсти – эти многовидные и многоразличные болезни души – имеют одну неточную причину и корень: что это такое в нас?

Ответ. Грех. Если бы греха не было, не было бы ни болезней, ни скорбей, ни смерти в мире. По сему-то свт. Тихон так говорит о грехе. О грех – неизреченное зло, яко тем Безконечный и Преблагий Бог оскорбляется! Бесстыдная измена – грех, которою Богу Бессмертному и Праведному изменяем! Язва неисцельная – грех, который совесть нашу уязвляет, мучит и снедает. Проказа душевная – грех, которого никто, кроме Единородного Сына Божия, исцелить не может. Грех – всех зол злейшее зло! – ...воистину грех есть злейший паче демона, как говорит св. Златоуст. Ибо и демона грех сделал демоном... воистину лучше нагому ходить, нежели обремененному грехами. О коль великое, ужасное и неисцельное зло любишь ты, грехолюбивая душа...

II

Вопрос. Как в теле человеческом каждый член болит свойственною ему болезнью: голова, например, своею; желудок – своею и т.д.; так и в душе всякой силе и способности свойственна своя болезнь: уму – та, воле – другая. Как называется недуг, коим одержима воля человека-грешника?

Ответ. Пристрастие, или привычка ко греху, происходящая от замедления во грехе. Она так бывает сильна, что как вторая природа влечет человека к тому, к чему пристрастится. Велики, – говорит св. Златоуст, – велики есть обычаи мучительства, и толико, что в нужду естества устрояется... Пристрастие глубоко в сердце вкореняется. С крайним трудом излечиваются застарелые болезни в теле: жестокая брань требуется для преодоления привычки, – говорит блаженный Августин, – ...с злыми привычками можно отойти и в оный век. Вот бедствие несказанное!.. Помилуй, Господи.

III

Вопрос. Как вообще свт, Тихон изображает болезненное состояние воли нашей?

Ответ. Что лодка или судно на реке, – любо мудрствует бл. Тихон, – то человек в житии: видим, что лодка сама собою вниз по реке плывет, а вверх реки когда надобно ей плыть, надобны гребцы или парус с способным ветром. Также и человек. По плоти, по прихотям и страстям и по злой воле своей сам собою легко живет, как судно вниз реки само собою плывет... Но против злой воли своей жить, покоряя ее воле Божией, и против страстей и прихотей стоять и подвизаться и по-христиански, благочестно жить нам самим так неудобно и невозможно, как судну без гребцов и парусов против быстрины речной плыть... На всякое убо время, час и минуту требуем Божией благодати.

IV

Вопрос. Болезненное состояние ума в чем обнаруживается?

Ответ. Вся тварь, – говорит свт. Тихон, – небо, солнце, луна, звезды, земля и исполнение ее, как устами, поведают славу Божию, но грешник, ослепленный величеством славы Его, не чувствует и не трепещет. Град и палата – архитектора своего, художество – мастера своего, дом – хозяина своего показывают и в познание всякого приводит... Мир сей видимый, как град прекрасный, не руками, но словом Божиим сотворенный, и яко художество премудрое и дом пребогатый, в котором все живем, Бога, яко архитектора, строителя, Промыслителя и Владыку своего, как перстом по казует и, яко чудное, премудрое, предоброе создание чудного, Благого, Премудрого и Всесильного Создателя доказывает, но грешник не познает. Не явно ли из сего болезненное состояние ума? Сын отца, от которого рожден и воспитан, раб господина, которому принадлежит ; но грешник Бога, Господа и Отца своего, от Которого создан, от Которого сохраняется, питается, одевается, не познает. Даже пес господина своего, вол стяжавшего его знает, но человек, разумом одаренный, Создателя, благодетеля и хранителя своего не познает!.. Так болезнует ум человека! Болезнь его состоит или в слепоте и в неспособности видеть и разуметь, или в несчастной способности видеть и разуметь неистинно, лживо, превратно и с познаваемым предметом вовсе несообразно.

V

Вопрос. Брат мой, недугуя некоторою злою привычкою и желая освободиться от нее, просит пособия: что ему отвечать?

Ответ. Твердо против нее должен он стоять, как против домашнего врага, не поддаваться влечению ее, призывать всемогущую Сына Божия помощь. Ибо страсть подобна псу. Как пес бежит за нами и гонит нас, когда от него убегаем, а когда против него стоим и гоним его, бежит от нас, так и страсть гонит того, кто ей поддается и слушает ее; отступает от того, кто противится ей. Решимость, тщание и труд, с помощью Божиею, все могут одолеть; и хотя подвижник много претерпит от борьбы с нею, но, наконец, она уступит ему. В церковной истории читаем, что многие разбойники, блудники, блудницы и прочие грешники, к Богу обратившиеся, хотя и много претерпели от злых привычек своих, но, наконец, с помощью Божиею, победили их. Иисус Христос вчера и днесь Той же и во веки помощник и Спаситель есть обращающимся, труждающимся, подвизающимся и призывающим Его... подвизаясь против злой страсти, да памятует о вездеприсутствии Божием и о последних!

VI

Вопрос. Брат, почувствовав болезненное состоя ние ума своего, просит совета, что ему делать?

Ответ. 1) Да внимает светильнику Божия слова... Ибо слово Божие, яко духовное светило, прогоняет тьму и озаряет душевные очи, открывает суету и прелесть мира, обличает самолюбие и грехи наши.

2) Да поступает не так, как хочет похотливое сердце, но как велит слово Божие, хотя то слепому разуму и противно и сердцу неприятно, подражая всякому разумному больному, который, желая исцелиться, приемлет лекарство горькое и неприятное.

3) Противное противным прогоняется, как-то: холод – теплотою, горечь – сладостию, тьма – светом и пр. Итак, если хотим слепоту от умных очей наших отрясти, должны внимать учению и примеру жития Христова. Христос со святым учением и житием Своим есть Путь: должно убо нам Его держаться, да не заблудим; есть Истина: должно убо нам вверить себя Ему, да не прельстимся; есть Живот: должно убо нам прилепиться к Нему, да с Ним и в Нем, и чрез Него оживем и во веки живы будем (свт. Тихон Задонский). Внуши брату сие, и спасайся.

VII

Вопрос. Некто спрашивает меня, какая самая злая болезнь духа. Что ему отвечать?

Ответ. Скажи ему именем и словом преподобного Дорофея, что самая ужасная болезнь для инока есть гордость. И гордости две. Первая гордость есть та, когда кто укоряет брата, когда осуждает и бесчестит его, как ничего не значащего; таковый, если не опомнится вскоре и не постарается исправиться, то мало-помалу приходит и во вторую гордость, так что возгордится и против Самого Бога и подвиги и добродетели свои приписывает себе, а не Богу.

Авва Дорофей лично знал такого больного. Знаю я, – говорит он, – одного, пришедшего некогда в сие жалкое состояние. Сначала, если кто из братии говорил ему что-либо, он уничижал каждого и возражал: что значит такой-то? Нет никого достойного, кроме Зосимы и еще такого то. Потом начал и сих охуждать и говорить: нет никого достойного, кроме Макария.

Спустя немного, начал говорить: что такое Макарий? Нет никого достойного, кроме Василия и Григория. Но скоро начал охуждать и сих, говоря: что такое Василий? И что такое Григорий? Нет никого достойного, кроме Петра и Павла. Я говорил ему: поистине, брат, ты скоро и их станешь уничижать. И точно, через несколько времени он начал говорить: что такое Петр? И что такое Павел? Никто ничего не значит, кроме Святой Троицы. Наконец, возгордился он и против Самого Бога, и лишился ума. Вот какая болезнь – гордость! Ею заразил человека диавол, равно как и прочими многими болезнями.

VIII

Вопрос. Тот же брат спросил меня, чем предотвратить эту ужасную болезнь духа – гордость. Научи нас – чем?

Ответ. Смиренномудрием. Прежде всего нужно нам смиренномудрие, – сказано во втором по учении аввы Дорофея, – чтобы быть готовым на каждое слово, которое слышишь, сказать – прости. Ибо смиренномудрием сокрушаются все стрелы врага и супротивника... Вот видите, как велика сила смиренномудрия и какое действие имеет слово прости... Если бы человек с (самого) начала смирился, то не пал бы; и по падении Бог дал ему возможность быть помилованным и, вопрошая его: «Зачем ты преступил заповедь?» – располагал его, собственно, к тому, чтобы он сказал: «Прости». Но нет смирения! И где слово прости?.. Потом Бог приходит к жене и говорит ей: «Почему и ты не сохранила заповеди?». Как бы, собственно, внушал ей: скажи, по крайней мере, ты: прости, но опять не слышит слова прости. А если бы услышалось: прости от согрешивших Адама и Евы и от того, кто прежде их согрешил: то не было бы ни ада, ни греха, ни смерти, ни болезней, ниже иного бедствия, ни искушения, ни искусителя.

IX

Вопрос. Болящие телом, по степени и силе болезней, в различных бывают состояниях. В одних болезнь живет, другим приключается; одни стараются освободиться от недуга, другие беспечно носят его и пр. Не то же ли и в болезнях душевных?

Ответ. Да, то же. И вот тебе изъяснение сего от аввы Дорофея: есть, – так говорит авва в поучении десятом, – три состояния души... Человек или действует по страсти, или сопротивляется ей, или искореняет ее. Но эти три состояния имеют великую обширность... Возьмем, например, раздражительность, – эту весьма вкрадчивую болезнь. Иной, когда услышит одно слово, смущается или отвечает пять слов или десять на одно слово и враждует и огорчается, и после помнит зло и жалеет, что он не сказал более того, что сказал... Вот одно состояние. Это значит, что зло обратилось в навык... и оно непременно подлежит муке... и преодолеть его не можно, если не будет помощи от некоторых святых. Вопрос. Другое состояние душевно болящего какое? Ответ. Другой, когда услышит слово, хотя и смущается и также отвечает пять слов или и десять на одно... и скорбит, и помнит зло; но по истечении нескольких дней изменяется; иной – через неделю, а иной – через день или час. Все сии люди, пока исполняют страсть, подлежат аду.

Вопрос. Что авва Дорофей говорит о сопротивляющихся страсти?

Ответ. Иной, когда услышит слово, печалится, но не о том, что его оскорбили, а о том, что он не перенес оскорбления; таковой находится в состоянии подвизающихся... Иной подвизается и трудится; но, наконец, побеждается понуждением; иной старается не сказать отнюдь ничего обидного; но скорбит о том, что его оскорбляют; однако осуждает себя за то, что скорбит, и раскаивается в сем. Иной не огорчается оскорблением, но и не радуется... Другой не только радуется, когда его оскорбляют, и почитает виновным себя самого, но и сожалеет о смущении оскорбившего его... Видите ли, сколь обширны состояния души! Каждый пусть рассматривает, в каком из них он находится. По сему примеру рассуждай о разных степенях и состояниях каждой душевной болезни, т.е. страсти.

X

Вопрос. Телесные болезни оканчиваются смертью, а душевные, т.е. злые навыки и страсти, не остаются ли в душе и по исходе ее из тела?

Ответ. Да, остаются и там мучают душу злее, нежели здесь. Вот что говорит о сем предмете преп. Дорофей: находясь в теле сем, душа получает облегчение от страстей своих и некоторое утешение: человек ест, пьет, спит, беседует, ходит с любезными друзьями своими. Когда же выйдет из тела, она остается одна со страстями своими и потому всегда мучится ими; занятая ими, она опаляется их мятежом и терзается ими, так что она не может вспомнить Бога, ибо самое памятование о Боге утешает душу: «Помянух Бога и возвеселих ся», – взывает Псалмопевец, но и сего не позволяют ей страсти. Это, т.е. что страсти – эти болезни душевные – злее будут мучить по смерти, св. отец объясняет примером.

Вопрос. Каким?

Ответ. Следующим: пусть кто-либо затворится в темную келью, и пусть он, хотя только три дня не ест, не пьет, не спит, ни с кем не беседует, не поет псалмов, не молится, и отнюдь не вспоминает о Боге, и тогда он узнает, что будут в нем делать страсти, однако он еще в теле находится; но сколько еще более, по выходе души из тела, когда она предастся страстям и останется одна с ними, потерпит тогда она, несчастная? Ту же страшную истину поясняет он и другим примером, взятым из медицинской науки.

Вопрос. Каким, сообщи?

Ответ. Если кто-нибудь имеет тело желчное и худосочное, то не самое ли худосочие воспаляет его, всегда беспокоит и делает жизнь его прискорбною? Так и страстная душа всегда мучится своим злым навыком, имея всегда горькое воспоминание и томительное впечатление от страстей, которые беспрестанно жгут и опаляют ее.

Вопрос. А по смерти все будет у нас в памяти здешнее?

Ответ. Да, души помнят все, что было здесь, как говорят отцы: и слова, и дела, и помышления – и ничего не могут тогда забыть из сего. А сказанное в псалме: «В той день погибнут вся помышления его» (Пс. СХLV, 4), – говорится о помышлениях века сего, т.е. о строении, имуществе и пр. А что душа сделала относительно страсти или добродетели, все то помнит и ничто из сего для нее не погибает... некогда говорили мы о сем со старцем великим, и он сказал, что душа по выходе из тела помнит грехи и удерживает страсти; помнит самый вид греха, и самое место, и то самое лицо, с которым согрешала...

Вопрос. Какое наставление из сего преподает отец?

Ответ. Старайтесь возделывать добрые помышления, чтобы найти их там... Позаботимся о том, чтобы нам здесь избавиться от недугов душевных, чтобы не перейти с ними туда.

XI

Вопрос. Что должно думать о тех, которые, не исцелев душою, желают смерти?

Ответ. Кто предается страстям и молится Богу, чтобы скорее умереть, тот подобен человеку, который просит плотника скорее подрубить одр больного, сказал один отец. Другого отца спросил некто болящий: отчего душа моя желает смерти? И отец отвечал: оттого, что ты избегаешь скорби и не знаешь, что грядущая скорбь гораздо тягче здешней .

XII

Вопрос. Видим, что иногда одно дуновение ветра или малое нечто, принятое внутрь, бывает причиною смертоносной болезни: не то же ли бывает и с душою?

Ответ. Да, один помысл может удалить человека от Бога, как скоро человек примет его и подчинится ему... Орел, если весь будет вне сети, но запутается в ней одним когтем, то через эту малость низлагается вся сила его, и ловец может его схватить, как только захочет. Так и душа: если только один страстный помысл обратить себе в навык, то враг, когда ни вздумает, низлагает ее, потому что она находится в руках его по причине страсти.

XIII

Обрел я в древней книжице аптеку духовную и сообщаю оную тебе! Человек некий вопросил: есть ли таковое зелие, которое врачевало бы болезни душевные? Врач ответил: есть, приди и возьми корень послушания и правды, листвие упования и терпения, цвет красоты или чистоты душевной и телесной, плод добрых дел и изотри в сосуде сокрушения сердечного, просей в решете рассуждения, пролей воды от слез молитвенных, и раствори горестью покаяния, потом воспламени себя божественною молитвою, вложи в горнило ничтожества или смирения, и, осолив себя солью братолюбия, отверзай щедрую руку к милостыне, юже да творити втайне. Когда все это уготовится через огонь веры и благодати, употребляй в свою пользу, тогда будешь совершенно здоров. Если где, то во всякой иноческой обители и во всякой келье послушника и монаха аптека сия долженствует быть открыта.

XIV

Вот простой рецепт св. Ефрема Сирина от восьми болезней. Восемь помыслов, которыми производится все худое и от которых внутренний наш человек глубоко и смертельно заболевает, это суть: чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, безвременная печаль, уныние, тщеславие, гордость. Они-то ведут брань со всяким человеком. И ты, чадо, если хочешь препобедить чревоугодие, возлюби воздержание, имей страх Божий – и победишь. Если хочешь препобедить блуд, возлюби бдение и жажду, помышляй всегда о смерти и никогда не имей бесед с женщиною – и победишь. Если хочешь препобедить сребролюбие, возлюби нестяжательность и нерасточительность. Если хочешь препобедить гнев, приобрети кротость и великодушие и содержи в мысли, сколько зла делали иудеи Господу нашему Иисусу Христу, и однако же Он не гневался на них и даже молился о них. Если хочешь преодолеть безвременную печаль, никогда не печалься о временном; но если язвят тебя словом или беспокоят, или бесчестят, не печалься, а напротив, радуйся.

Тогда только печалься, когда согрешишь; но и в сем соблюдай меру, чтобы не впасть в отчаяние и не погибнуть. Если хочешь препобедить уныние, займись хотя ненадолго каким-нибудь рукоделием или читай, или часто молись. Если хочешь препобедить тщеславие, не люби похвал, ни почестей, ни хороших одежд, ни первоседания, ни предпочтения, а напротив, люби, чтоб порицали и бесчестили, взводя на тебя ложь; и укоряй сам себя, что ты грешнее всякого человека. Если хочешь препобедить гордость: что ни делаешь, не говори, что сие делается твоими силами; но постишься ли, проводишь ли время в бдении, спишь ли на голой земле или кладешь много земных поклонов, говори, что при помощи Божией и при Божием покровительстве делается сие, а не моею силою... Не может быть проще и доступнее сего Ефремова рецепта от восьми болезней. А чтобы он был сильнее и действительнее, приложишь Ефремову же молитву:

«Господи и Владыко живота моего! Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему... »

XV

Здравое и доброе древо видим по добрым плодам его, равно здравое и благоустроенное состояние духа познается по добрым делам; их отцы именуют в следующем порядке: 1) правда – от смерти избавляет; 2) чистота – к Богу приводит; 3) любовь – где она, там Бог пребывает; 4) труды – телу честь, а душе польза; 5) послушание – дело святое и скорый путь ко спасению; 6) смирение – со благодарением, его и сам сатана трепещет; 7) воздержание; 8) рассуждение; 9) неосуждение – всех добродетелей выше; 10) покаяние – радость Богу и Ангелам; 11) молитва с постом – с Богом соединение; 12) милость – дело Самого Бога.

Исцели, Господи, душу мою, да тако теку и действую аз.

XVI

Видим в садах и на нивах, что добрые плоды и полезные произрастания подвергаются болезненности, причиняемой червием, влагою и иными влияниями. То же и в духовной деятельности: не токмо Божие око, но и человеческое усматривает в добродетелях христианских и иноческих недостатки, слабость, болезненность некую и примесь нечистоты.

Во всяком добром деле, как св. Ефрем говорит, ненавистник добра – демон – противопоставил подобное ему худое дело: милостыне подлежит корысть; подвижничеству – самомнение; бдению – обвинение в сонливости; молитве – леность и рассеянность; нестяжательности – скупость; любви – лесть; странноприимству – холодность или чревоугодие; т.е. как недобросовестные златоделатель и виноделатель для своей корысти примешивают тот – к злату медь или иной какой низкий металл; сей – к виноградному соку воду; так и в деятельности духовной бывает, по действию сатаны или собственного сердца, нечто подобное сему корчемству.

Вопрос. Преп. Иоанн Лествичник не говорит ли о том, чем и как заражаются и болят добрые дела инока?

Ответ. Говорит в двадцать второй степени своей «Лествицы». Весною плоды и растения точит и подтачивает многообразный червь; а во время подвижничества духовного растлевает, сквернит и заражает добродетели инока многообразное тщеславие. Как солнце светит всем равно, так тщеславие радуется о всяких добродетелях. Когда, например, я храню пост, в то время тщеславлюсь; когда же для утаивания от людей поста своего, разрешаю на брашно, то паки о благоразумии своем тщеславлюсь. Облекшись в светлую одежду, побеждаем бываю от любочестия; в худую переодевшись, паки тщеславлюсь. Говорить ли стану? Тщеславием обладаюсь. Молчать ли захочу? Паки оному предаюсь. Куда сие терние ни поверни, все станет оно спицами своими кверху.

Вопрос. Как и чем лечить недуг тщеславия?

Ответ. О сем будет ниже, о лечении порознь каждой страсти.

XVII

Вот духовная аптека из творений свт. Тихона:

Вопрос. Юный брат имеет паки нужду в врачевстве от помыслов, противных чистоте и целомудрию: что ему сказать?

Ответ. Внуши ему сей совет и наставление свт. Тихона Задонского для некоего брата: 1) чистоту и целомудрие весьма береги; к чему средства сии ведай: мало ешь и пей, но пост люби; 2) никогда не будь празден, но всегда делай что-нибудь; 3) помни всегда, что пред Богом ходишь и Он на тебя везде смотрит и назирает твои дела, слова и мысли; 4) как мысль худая приходит, отгоняй от себя и молись: «Господи, Иисусе Христе! Помози мне грешному». Без молитвы и помощи Божией целомудрия и прочих добродетелей иметь не можем; 5) глаз от смотрения на красные (красивые) лица и уши от нескромных и скверных слов береги; 6) в церкви стоя, не смотри по сторонам, но в землю смотри и к алтарю святому, а ум к Богу возводи! Вот ему рецепт от Тихона с Дона.

XVIII

Из духовной аптеки свт. Тихона врачевство от печали:

Вопрос. Брат мой в печали, которая есть болезнь души тяжкая: что велишь преподать ему в утешение?

Ответ. Святитель Тихон так утешал некоего брата и себя самого: на воздухе – то мрачно, то ясно, то бурно, то тихо; и на море – то тишина, то волны; так и в нас без перемены не бывает: то радуемся, то печалимся, то боимся, то уповаем... Пришла радость – следует ожидать печали; попадаемся в печаль – придет и веселие. Блажен, кто кораблем души своей во время бури и непогоды управлять может. Собственное тщание к сему недостаточно: надобно просить помощи Управителя всех – Бога. Бог нам прибежище и сила, помощник в скорбях, обретших ны зело... Он есть упование всех концов земли и сущих в мори далече. То же Он и мне, бедному, и тебе. Очи всех на Него уповают; и я в скорбях своих плачевных к Нему возведу очи. Всем Он помощник и защитник, также мне и тебе... К Тебе возведох очи мои, живущему на небеси... Вот тебе рецепт от печали с Дона.

XIX

Из Тихоновой аптеки врачевство от уныния: Люта есть страсть уныние, – говорит свт. Тихон. – Советую тебе для прогнания его исполнять следующее: 1) убеждай себя и нуди к молитве и ко всякому доброму делу, хотя и не хочется... Труд и тщание видя, Господь подает охоту и усердие; 2) переменяй свои занятия: то молись, то руками что-нибудь делай, то книгу прочитывай, то рассуждай о душе твоей, о спасении вечном, о стыде уныния и ленивых и пр. Ни к кому удобнее диавол не приступает, как к человеку, в праздности живущему. Тут ему дом подметен и украшен. Рассуждай сие и спасайся о Христе и о мне молися... Вот что преподал свт. Тихон против уныния!

XX

Из Тихоновой аптеки успокоительное врачевство брату, страждущему от клеветы: Терпишь клевету тяжкую. Приими по силе моей утешение.

Первое: без Бога ничего нам не бывает; потому и язык злоречивый нападает на нас попущением Божиим. Терпи убо, что Бог посылает.

Второе: тем утешайся, что ложно терпишь. Совесть чистая великое есть утешение... Пусть все хулят, только бы совесть меня хвалила.

Третье: ты имеешь многих в сем бедствии товарищей: святые Божии много клеветы претерпели, и ныне много таких, которые то же терпят... О Иисусе! Привлеки нас за Собою и за святыми Твоими. Четвертое: рассмотри совесть твою, не язвил ли кого языком своим? Бели то было, то клевета клеветою наказуется; и потому терпи, благодаря за то, что грех твой здесь, а не там приемлет наказание... Вот тебе успокоительное лекарство с Дона.

XXI

Из Тихоновой врачебной сокровищницы врачевство от забывчивости: Забывчивость есть недуг сколько обыкновенный уму нашему, столь же вредоносный. Свт. Тихон лекарство от сего недуга извлекает из самого простого слова, как бы некую эссенцию из какого-либо простого растения. Из какого слова? Из слова осмотрись. Слышим часто, – пишет святитель в своем Задонском уединении, – что люди людям в различных случаях говорят: «Осмотрись». Христиане и монаше! Тебе наипаче прилично сказать слово сие: осмотрись. Отрекся ты сатаны и злых дел его: не обратился ли паки к нему злым и развращенным житием своим? Осмотрись. Обещался ты работать верою и правдою Христу Господу, умершему и воскресшему за тебя, но вместо того не работаешь ли греху?.. Осмотрись. Всем нам подобает стать пред судилищем Христовым: суду тому – суду Божию, а не человеческому, предстанешь и ты. Поминаешь ли страшный день оный и имеешь ли светильник горящий и елей в сосуде, и готовишься ли к сретению грядущего оного Судии? Осмотрись... Осмотрись, душе моя, како живешь, како обращаешься. Как поступаешь, говоришь и мыслишь? И пр.

XXII

Между врачебными пособиями, есть одни – укрепляющие, другие – очищающие, иные – возбудительные. Свт. Тихон возбудительное для расслабленного сердца пособие извлекает из обыкновенного в обыкновенных делах слышимого слова: ты чего стал? Бывает, – говорит святитель в уединении своем, – что когда люди, собравшись на какое-либо дело, работают и трудятся, и один из них, разленившись, стоит: тогда другой ему говорит: «Ты чего стал?». Так начавшему, но ослабевающему в подвиге благочестия, можно в поощрение сказать: христиане в деле своем трудятся, с усердием каются, воздыхают о грехах своих: ты чего стал? Прочие подвизаются против греха диавола, мира и страстей: ты чего стал? Прочие со тщанием молятся, просят и толкут в двери милосердия Божия: ты чего стал? Прочие, отрекшись себя и взяв крест свой, идут за Христом и последуют Ему терпением, любовью, кротостью и смирением и идут за Ним в вечную жизнь, где поют непрестанно и сладко: «Аллилуйя», где сладкое и блаженное содружество со Ангелами... Ты чего стал? Для чего туда же в покойное, мирное и сладкое место не спешишь?

XXIII

Вопрос. В наружных болезнях весьма употребителен и полезен пластырь. Есть пластырь и духовный в душевных болезнях. Например, тяжкая для души болезнь есть скорбь и печаль. Каким же пластырем можно уврачевать эту болезнь?

Ответ. Мы найдем его в сокровищнице свт. Тихона. Что пластырь живительный, – говорит отшельник-святитель, – язве или ране телесной, то душе грешной страхом суда Божия и печалью за грехи уязвившейся, есть Евангелие... Не бойся, грешная и кающаяся душа, веруй только в Евангелие и почувствуешь в сердце твоем животворность его. Рассуди сам: ради кого Христос Сын Божий в мир пришел? Ради грешников... Не так отец, не так матерь над болящим чадом своим умилостивляется, как милосердый Бог умилостивляется над грешником, в сокрушении сердца к Нему вздыхающим... Имей убо сокрушенное сердце, и Евангелие будет тебе вместо пластыря.

XXIV

Между телесными болезнями самая ужасная болезнь есть моровая язва. Есть и между нравственными болезнями такая же болезнь, как язва моровая. Это выясняет свт. Тихон так: что моровая язва телу, то душе соблазн. Язва в одном человеке зачинается, потом весь дом, а далее весь град или село и вся страна от него заражается и погибает: так соблазн в одном человеке начинается, а потом ко многим переходит, ибо похоть в сердце человеческом, кроющаяся видением и слухом, как огонь ветром возбуждается и разжигается ко злу. Один начал такой-то дом созидать, в таком то платье ходить, в такой-то карете ездить; видит сие другой, третий и прочие многие; и все так поступают... О лютое зло соблазн! Посему-то Христос строго запретил подавать соблазн (Мф. XVIII, 6–9).

XXV

Вопрос. Какой, в частности, порок уподобляет ся моровой язве?

Ответ. Клевета. Что моровою язвою зараженный человек, то клеветник. Моровою язвою зараженный человек повреждает того, кто с ним сообщается и неосторожно поступает; клеветник повреждает того, кто слушает его клевету. От зараженного человека язва заразительная переходит к другому, от другого – к третьему, от третьего – к четвертому и ко всем, если не остерегутся; так от клеветника: один услышит клевету и другому скажет, другой – третьему, и бывает, что вся сторона и все государство слышит и повреждается... О, воистину лучше сто крат пасть ногами, нежели языком!

XXVI

Святитель Тихон, смотря на мимотекущую воду, превосходнейшее составил врачевство от печали, которым и сам он воспользовался в первое время своего отшельничества, и другим преподает оное. Что вода мимотекущая, – любомудрствует уединившийся святитель, – то житие наше и все, в житии случающееся. Видим, что вода в реке непрестанно течет и проходит, и все, в верху воды плывущее, как-то: лес, сор и прочее – проносится, так житие наше и с житием все благополучие и неблагополучие мимо идет. Не было меня прежде нескольких дней – и се есмь в мире, как и прочие твари; был я младенец – и миновало то; был я отрок – и то прошло; был я юноша – и то отошло; был я муж совершенный и крепкий – минуло и то. Ныне седеют власы мои и от старости изнемогаю, но и то проходит и к концу приближаюся, и пойду в путь всея земли. Родился я на то, чтобы умереть; умираю, чтобы жить. Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем. Был я здоров и болен; и паки здоров, и паки болен, и прошло то. Был я в чести... люди меня почитали и поклонялись; минуло то время, и не вижу того... Хвалили меня и славили люди, хулили и поносили, и которые хвалили, те и проклинали; и которые хулили, те и хвалили; прошло время, прошло все; миновалась хвала и хула, слава и безчестие... Таков мир! Таково и постоянство его!.. Жил я в богатом доме, жил и в хижине: прошло время – и не стало сего. Живу ныне в хижине и тесноте, – и сего не будет... Ездил я на колеснице, одевался я дорогою одеждою, предстояли мне слуги; минуло то время и нет ныне того. Имел я друзей и приятелей; прошли те дни, и обратились они то во врагов моих, то в лжебратию. Что мне, то и всякому случается. Где то время, в которое счастлив, здоров и весел я был, в которое хвалили, славили и почитали меня, в которое ездил в колеснице цугом? Прошло то время, прошло и все с ним счастие мое и утешение мое! Где то время, в которое был неблагополучен, болел, скорбел, поношаем, безславим? Прошли те дни, и вся моя печаль прошла. Пройдет, как вода текучая и все, что ныне испытываю, терплю, чувствую... «Векую прискорбна еси, душе моя? И векую смущаеши мя?» (Пс. ХLI, 6).

XXVII

Злейшая болезнь – злоба. Ничто не делает человека столь безумным, как злоба. Ничего нет безстыднее и дерзостнее злобы, – говорит свт. Иоанн Златоуст.

Вопрос. Какое начало этой болезни духа?

Ответ. Злоба, – говорит свт. Тихон, – происходит от безмерного самолюбия. Самолюбец во всем своей корысти всяким образом ищет; а когда видит в чем-нибудь желанию своему препятствие, крайне о том смущается, печалится, злится на того, кто ему препятствует, и старается злость свою в дело произвесть. Ибо злоба есть не иное что, как желание мщения... Единое есть убежище от злобствующих – молитва святая и надежда на Промысл Божий, который всем воздает в свое время.

Вопрос. Как исцелиться от злобы?

Ответ. Лечение от злобы есть самое трудное. Такая вещь есть злоба, – говорит св. Златоуст, – что она никаким словом или делом исправиться не может, но всегда свой яд в себе содержит... Первое и единственное средство предупредить злобу и излечиться от нее есть неотложное примирение с ближним и отпущение всякого согрешения ближнему и сия молитва: «Помози, Господи, моему брату, на которого скорблю или который на меня скорбит; и за молитву его помилуй меня».

XXVIII

Вопрос. Собрат мой иногда заболевает ложью и лестью: как его исцелить?

Ответ. Сим рассуждением свт. Тихона: ложь и лесть суть пороки, от диавола происходящие, иже есть отец лжи и всякия лести. Горе месту тому, где лесть и ложь умножились; никакого добра там быть не может. Лесть и ложь ввели богопротивные клятвы и напрасные, в самых неважных вещах, страшного имени Божия призывания: на то Бог, ей Богу и пр. Нет вреднее для гражданства людей лживых и льстивых; но сколько они ни хитрят, хитрость их обнаружится, и тогда всякий, как прокаженными, будет гнушаться ими. «Погубиши вся глаголющыя лжу; мужа кровей и льстива гнушается Господь» (Пс. V, 7).

XXIX

Вопрос. В болящем нашем усматривается новая болезнь: зависть. Что преподать ему для излечения?

Ответ. На первый раз преподай ему вот это Тихоново рассуждение: зависть есть печаль о добре и благополучии ближнего. Мучительная страсть! В прочих грехах какая-нибудь, хотя мнимая, сласть есть, а завистливый грешит купно и мучит ся. Завистливый делает то, чего и демон не делает: демон завидует только человеку, а не демону, а человек человеку завидует. Кто мир сей презирает и ищет небесных благ, в том язва сия не имеет места.

Вопрос. Телесные болезни прилипчивы некоторые, а душевные – все. Какая предосторожность требуется против прилипчивости болезней душевных?

Ответ. Удаление от злых, уединение. Ничто так не вредит христианину, наипаче юному, как злая компания, – говорит свт. Тихон. – Как обхождение с добрыми есть такая школа, в которой без книг обучается человек философии христианской, т.е. богобоязненному и святому житию, так обращение со злыми бывает причиною крайнего развращения, хотя бы кто был доброй природы и благовоспитанный. Ибо пороки, как смола, прилипчивы... Говорят, что когда здоровые глаза смотрят на больные, сами вред приемлют, а им никакой не делают пользы; так добрый, обращаясь со злым, портится, а его не исправляет. «Касаяйся смоле очернится и приобщаяйся гордому точен ему будет» (Сир. XIII, 1). Итак, пока не познаешь совершенно, ни к кому не приставай, да не в пропасть погибели впадешь. Лучше со зверьми жить, нежели со злыми людьми (ч. 2, §12).

I

Святая Церковь разные имеет звания и служения: она есть корабль, в коем верующие через житейское море плывут в свое отечество небесное. Она есть ковчег Ноев, в коем спасаются от потопления адского. Она есть училище, в коем научаемся тайнам и судьбам Царствия Божия. Она есть пажить многозлачная, на коей души наши питаются Божиим словом. Она есть очистилище, святилище; она есть врачебница, или лазарет духовный и пр.

II

Вопрос. Кто в Святой Церкви кормчий, учитель, пастырь, очиститель, просветитель, врач?

Ответ. Един есть правитель и кормчий – Господь наш Иисус Христос. Един есть наставник и учитель наш – Господь Иисус Христос. Един есть пастырь, един очиститель душ наших – Господь Иисус Христос. Един врач крайне болезнующего естества нашего – Господь Иисус Христос. Ему слава вовеки! На Него надежда и упование наше.

III

Но Господь наш Иисус Христос, будучи Единым и Единственным Правителем, Наставником, Пастырем, Врачом, благоволил соделывать общника ми сих великих званий и должностей некоторых из верующих в Него. Первые общники пастырства Христова, учительства, правления, целебной и животворной Его силы были – Его святые ученики и апостолы; потом – их ближайшие преемники и ученики – Тимофей, Тит, Климент, Дионисий и прочие. Далее – святители: Игнатий, Василий, Иоанн Златоуст, Григорий Богослов... И епископы, иереи, предстоятели и настоятели всех веков, доныне.

IV

Как больные душою и телом, не укосним склонить мысли сии к предмету сея книжицы. Единый и единственный врач и целитель душ наших есть Единородный Сын Божий, Господь наш Иисус Христос. Для того Он воплотился, для того жил на земле, уча, труждаясь и путешествуя; для того страдал, умер и воскрес – для того, чтобы уврачевать страждущее человечество. Для сего Он питает нас Своею пречистою Плотию и напояет Своею Кровию. Но как прочие части Своего великого беспредельного служения человекам, Он, как сказали мы, в разных степенях и мерах уделил и уделяет служителям Церкви Своей, так и врачевательную (часть). Служитель Церкви Христовой есть, по благодати, данной ему, и учитель, и руководитель, и пастырь, и врач.

V

В «Лествице» преподобного отца нашего Иоанна, возводящей на небо, кратко, но многознаменательно указуются качества служителя Церкви Христовой как руководителя, как пастыря, учителя и как врача душ ему вверенных. Слушай, я сообщу тебе, что св. Иоанн написал о сем предмете в той части «Лествицы», которая названа у него книгою к пастырю или настоятелю.

Вопрос. Кто же есть истинный пастырь? Кто духовный кормчий? Кто есть истинный учитель? И кто врач, по изъяснению преподобного Иоанна?

Ответ. Истинный пастырь есть тот, кто словесных овец, по их простоте и неосторожности погибших, тщанием своим при содействии благодати и молитвою взыскать и на прямую стезю паки восставить может. Духовный кормчий есть тот, кто, прияв от Бога и своими собственными трудами стяжав крепость, не токмо из треволнения, но и из самой пучины греховной ладью души извлечь в состоянии. Истинный учитель есть, кто умную премудрости книгу, Божиим перстом, т.е. действием Вышнего просвещения начертанную, от Самого Бога непосредственно приявши, в других книгах никакой нужды не имеет.

VI

Рассуждая о враче духовном, св. Иоанн Лествичник, во-первых, излагает понятие о нем; во-вторых, исчисляет духовные разные вещества и орудия врачебные; в-третьих, преподает целительные составы и рецепты от разных душевных болезней.

VII

Вопрос. Что говорит св. Иоанн Лествичник о враче духовном?

Ответ. Врач есть, кто, душу и тело имея без болезненными, отнюдь никакого пластыря от других не требует... Блаженное во врачах качество ничего не отвращаться, а в настоятелях – быть во всем безстрастным, ибо те, никогда ничего не отвращаясь, хотя бы тяжкое ощущали от раны зловоние, однако к излечению их неленостно приступают, а сии всякую душу, хотя бы она уже умершею во грехах казалась, воскресить могут. Благий наш Господь, между прочим, и сие природе нашей дал свойство, что недужный, узрев врача, веселится, хотя и никакой пользы от него не получает. Имей и ты, – пишет св. Лествичник настоятелю, которого уподобляет он врачу, – имей и ты при себе пластыри, разные приемы, присыпки, порошки, пития, губу, желудкочистительные капли, жил осечки, прижигательные орудия, мази, усыпительные зелия, нож и повязки.

VIII

Вопрос. Что разумеет св. отец под пластырем и прочими исчисленными врачебными предметами?

Ответ. Пластырь есть лечение вышедших пороков, т.е. через телесные действия произведенных. Что прием? Врачевание страстей внутренних и извержение нечистоты скрытной. Что присыпка? Угрызающая укоризна, которая всю гнилость гордости в человеке истребляет. Что порошок? Лекарство, коим очищается умное око, от возмущения гневного засорившееся. Что питье? Это опечаливающий выговор, но спустя несколько времени исцеление подающий. Что жил осечка? Это, в телесной болезни, – скорое разрезание и выдавливание гнилого внутреннего струпа; а в душевной – жилосечкою можно назвать суровое и внезапное некоторое действие, ко спасению душевностраждущих предпринятое. Что губа? Какое-либо по пресечении жилы или отрезание какого-либо члена, ласковое, кроткое, нежное со стороны врача больному (какою-либо злою склонностию) увещание и утешение. Что прижигательное орудие? Учрежденное Церковью на некоторое время человеколюбное наказание для возбуждения к покаянию. Что мазь? После прижигания и после всякого неприятного врачевства утешительное слово. Что усыпительное зелие? Какое-либо средство, коим бремя послушниково облегчается и через упокоение от послушнического ига наводится как бы некое безсонное дремание и благоговейное ослепление, чтобы на добрые свои дела не взирать. Что повязка? То, чем напыщенные и расслабленные тщеславием люди, посредством терпения, как бы некими узами связуются и скрепляются. Наконец, что нож? Церковное узаконение, коим от общества церковного отсекается умерший душою своею, как сгнивший ее член, дабы и прочим членам не сообщил своей заразы.

IX

Вопрос. Какое правило внушает св. Иоанн Лествичник для употребления сих врачебных способов? Ответ. И сие-то, – говорит, – врачевство да подает настоятель наипаче своими молитвами и, смотря по свойству каждого из больных, да сострадает и сам, и да применяется к их недугу... Духовныи врач должен всех своих страстей совлещися, иначе он не в силах будет употреблять выше поименованные средства без порока...

X

Вопрос. Как вообще разделяет св. Лествичник духовное врачевание? Ответ. На легкое и тяжелое. «Тяжкими, – говорит, – грехами обремененным и преклонным к отчаянию, надлежит давать лекарства, сколько можно, легкие, т.е. поступать с ними не сурово; гордым же и высокоумным прилично врачевство решительное, т.е. строжайшее послушание» (гл. 6, 7). Теперь соберем в «Лествице» врачевства, каждой болезни в особенности приличествующие.

XI

Гнев Св. Иоанн Лествичник в корне самом и во всех отраслях врачует эту жестокую болезнь души, истязует ее, как некоего демона: от чего она рождается? Что порождает из себя? И кто враги ее? Гнев, как некий мучитель, да свяжется узами кротости и, биемый от великодушия и влекомый от непорочной любви, да предстанет пред суд разума нашего и да вопрошается: рцы нам, о безумный и безстыдный гневе: название отца твоего и зле родившей тебя наименование; также имена скверных твоих сынов и дщерей, а притом означь нам и смертельных своих неприятелей. На что он, ответствуя нам, говорит: матерей у меня много и отец не один. Матери же мои суть: тщеславие, сребролюбие, чревонеистовство, блуд одеяние; а отец мой называется надмением. Дщери мои суть: памятозлобие, ненависть, вражда, клевета. Враги же мои, от коих я содержусь связан, суть: безгневие и кротость. Наветник же мой смиренномудрием нарицается (ст. 8). И сия молитва: «Помози, Господи, брату моему... И за молитвы его помози мне». В первой части сей молитвы любовь к оскорбившему, а во второй – смирение пред ним.

XII

Памятозлобие. Преставший от гнева истребил памятозлобие, исторг из души гвоздь, в нее вонзенный; ибо когда жив отец, может быть еще чадородие... Памятозлобный да постыдится молитвою, Иисусом Христом нам предписанною: «Отче наш...», которой, будучи во злобе, читать не можем... Воспоминание о страданиях Христовых весьма удобно может исцелить нас примером Спасителева долготерпения... (ст. 9). Памятозлобный если бы и мертвеца воскресил, молитва его неприятна.

XIII

Многоглаголание.

Вопрос. Что св. Лествичник говорит о происхождении и лечении этой болезни?

Ответ. Слышал я, – говорит он, – от одного достоверного человека, беседовавшего со мною о безмолвии, что многоглаголание проистекает из двух источников: или от худого и невоздержного обращения и привычки, или, что наипаче с подвижниками случается, от тщеславия, а иногда и от пресыщения... Памятующий об исходе от жизни сия пресек свои речи и, стяжавший душевное рыдание, от многоглаголания, как от огня отвратился. Возлюбивший безмолвие заключил свои уста (ст. 11).

XIV

Вопрос. От чего происходит и чем истребляется эта болезнь духа?

Ответ. От древа и камня рождается огонь, – говорит св. Лествичник, – от многоглаголания же и суесловия происходит ложь... Стяжавший страх Божий отчужден лжи, имея при себе судию безпристрастного – совесть свою... Правительство прогоняет ложь посредством истязаний; но слез обилие вконец оную истребляет. Не знает младенец лжи, не знает оной и душа незлобивая... Вином подвеселившийся и поневоле всегда говорит правду: так слезами умиления упившийся никогда не может и лгать (ст. 12).

XV

Леность

Вопрос. Как изображает св. Лествичник леность?

Ответ. Леность есть расслабление души, дряхлость ума, небрежение постнического труда, возненавидение своего обета.

Вопрос. Чем и как искореняется и прогоняется эта болезнь, общежитием нетерпимая, но при безмолвнике до конца жизни неотступно пребывающая?

Ответ. Да заключится сия мучительница в оковы воспоминания грехопадений наших, ибо оплакивающий грехи свои не знает лености. Да уязвляется бичом трудолюбия и рукоделия. А чтобы действительнее и несомненнее было лечение лености, св. Иоанн Лествичник, как опытный и благоразумный врач, до тонкости разузнает ее происхождение, признаки, похождения и то, что ей приятно и что противно. Скажи нам, о расслабленная страсть, кто есть зле рождший тебя отец? Кто твои потомки? Кто твои враги и кто приятели? Что касается, – ответствует она, – до истинных послушников, то я у них места не имею, где главу приклонить; место моего жительства у безмолвников. Приглашающих меня пороков много, в том числе иногда бывает безчувственность душевная, иногда невоспоминание о небесных сокровищах, иногда же и излишество трудов. Потомки мои и сопутники суть частые с места на место пре селения, неслушание духовного отца, забвение суда Страшного и своих обетов. Противники мои, от коих я ныне связана, суть псалмопение, рукоделие. Враг мой – размышление о смерти; а то, что меня умерщвляет, есть молитва и твердое упование получить будущие блага (ст. 13).

XVI

Злая болезнь или, по Лествичнику, злой мучитель: Чревообъядение. Спросим и у сего врага нашего или, справедливее сказать, главнейшего всех наших зол начальника и всех страстей виновника, жестокого обладателя всех смертных; спросим, от кого он рождается, и кто его потомки, и кто его истребитель? Скажи нам, о жестокий обладатель всех смертных, ценою пресыщения всех земнородных купивший: 1) С которой страны обрел ты к нам вход свой? 2) И что ты по входе своем рождаешь? 3) И как ты от нас отходишь? Что вы меня злословиями осыпаете, – ответствует, – будучи мне подчинены? 1) Не природою ли я соединен с вами? Моя дверь, которою вхожу, есть свойство брашен; и причиною моего преобладания есть привычка, многим временем снисканная безболезненность душевная и непамятование о смерти. 2) Как, хотите знать, имена моих потомков? Изочту их, и паче песка умножатся. Однако, как зовутся мои первородные и любезные дети, послушайте. Первородный мой сын есть блуд; второй – родившееся от него жестокосердие; третий – излишний сон; а отсюда – море нечистых помыслов... Дщери мои суть: леность, многоглаголание, дерзость, смехотворство, суесловие, противоречие, жестоковыйность, упорство, нечувственность и плен духа. 3) Искоренители мои таковы. Воспоминание о прошедших грехах, хотя против меня и вооружается, однако не побеждает. Память смертная сильно против меня враждует. Но нет человека, который бы (собственною силою) меня мог истребить вовсе. Имеющий в себе Утешителя Духа Святаго посредством Его против меня борется; и Утешитель сей, упрошен будучи от человека, не дозволяет мне употреблять всей своей свирепости (ст. 14). Из сего ответа беса чревоугодия, видишь, брат, коликого мужества требуется для победы над ним!

XVII

Нечувствие

Вопрос. В чем состоит сия болезнь нашего духа?

Ответ. Одержимый сею болезнью, по изображе нию св. Лествичника, об исцелении язвы разглагольствует, но свою рану растравляет, говорит, что он болен, а сам не перестает вкушать вредной пищи... О смерти любомудрствует, но живет как бы безсмертный... Рассуждает о воздержании, но чревообъядением пленяется... Безстрастных людей превозносит, а сам за поверженное рубище памятозлобствовать и ссориться не краснеет... на красоту лиц со сладострастным взирает движением, а о целомудрии разглагольствует... Всегда сам себя обличает, а в чувство прийти не хочет, не говорю уже – не может.

Вопрос. Нет ли горшей степени этой болезни?

Ответ. Есть, как самую ее св. Иоанн Лествич ник вынудил высказать так: союзники мои (одержимые нечувствием), смотря на тела мертвых, смеются; стоя на молитве, окамененными, жестокосердыми и слепыми делаются. Приступая к Таинственной Трапезе, безчувственны бывают и, приобщаясь сего Дара, как бы простой хлеб вкушают. По изречении ею сих слов, я, – говорит св. Лествичник,– изумился и спросил: кто ее родитель? Кто ее исчадия? И кого и чего она страшится? 1) Я не одно происхождение имею, – ответствует она, – мое рождение смешенное и мрачное; меня укрепляет пресыщение; меня время увеличивает и приводит в силу злая привычка. 2) Я матерь смеха, я пища сну, я пресыщению другиня. 3) Пребывай во многом бдении, тогда я, может быть, и уступлю тебе несколько. Вникни в причину, от коей я рождаюсь, и противоборствуй моей матери, ибо я не одну ее имею. Молись часто при костях мертвецов (а еще лучше бы при св. мощах киевских, аще Господь Милосердый, Матерь Его Преблагая и святые Их угодники сподобят и впечатлевай в сердце своем неизгладимое о них воображение; ибо ежели сего образа кистью поста в душе своей не напишешь, то не победишь меня вовеки «.

XVIII

Недуг тщеславия и гордости

Лют недуг тщеславие. Тщеславный человек, как говорит св. Иоанн Лествичник, есть христианский идолопоклонник, который на взгляд чтит Бога, но более старается угодить людям, а не Богу.

Вопрос. Как излечиться от него?

Ответ. Смотря по свойству порока, разные на до употреблять к излечению его лекарства. Когда мы славы домогаемся или когда оная без нашего искания от других нам приписуется, или когда мы к получению ее предпринимать станем какие-нибудь средства, то немедленно вообразим в мысли своей о прежних слезах наших (а лучше о прежних и настоящих грехах и немощах наших) (ст. 22).

XIX

Злая болезнь тщеславие, а гордость еще злее.

Вопрос. Какое начало гордости и в чем она со стоит?

Ответ. Червь, возрастая от часу более и получив себе крылья, нередко высоко поднимается: равно и усилившееся тщеславие рождает гордость – родительницу и совершительницу всех пороков (ст. 22). Начинаясь от крайнего тщеславия, – продолжает св. Лествичник, – гордость средину свою имеет в уничижении ближнего, в безстыдном собственных своих трудов проповедании, в желании похвал, в отвращении от обличения, конец же ее в отрицании от Божией помощи и бесовском нраве.

XX

Вопрос. Какие порождения тщеславия и гордо сти и чем излечиться от них?

Ответ. Выслушаем о сем св. Иоанна Лествичника. Приметил я, – говорит он, – что сия безрассудная страсть – гордость – и в мое вошла сердце, внесена будучи в оное на раменах своей матери – тщеславия. Почему обеих их узами послушания связав и бичом смирения уязвив, я принудил их объявить мне, что они рождают и что их истребляет?.. И они, по получении от меня довольных ударов, высказали мне сие: мы рождаем все то, что смиренномудрию противно... Наши порождения суть: гнев, клевета, огорчение, ярость, клич, хула, лицемерие, ненависть, зависть, прекословие, своенравие, непокорство. Но есть одно нечто, отнимающее у нас всю силу.

Вопрос. Что такое?

Ответ. Если ты пред Богом искренно себя смиришь, то презришь нас, как некую паутину. Ибо тщеславие, как сам видишь, есть конь гордости, на которого она садится; напротив того, смиренномудрие и самого себя осуждение посмеются сему коню и его всаднику, воспевая сладко оную победную песнь: Поим Господеви, славно бо просла вися: коня и всадника вверже в море и глубину смиренномудрия.

XXI

Заключение лечебника духовного

По опытам и по свидетельству лечебников, те лесные болезни многоразличны, многовидны и многочисленны. Душевные болезни и недуги, от коих страдает род человеческий, отпадший от Господа Бога своего преступлением заповедей Его, еще многочисленнее и многоразличнее. Описания их, а равно указания всех средств, коими врачуются они, не может вместить самая пространная книга. Посему заключим книжицу сию, присовокупив некоторые замечания о развитии болезней души нашей и о зависимости одной болезни от другой.

XXII

Болезни телесные постепенно входят в человека и постепенно образуют тот или другой недуг. Ту же постепенность имеют и душевные болезни: ъ начинаются, усиливаются и обращаются в ту или другую страсть. Как же опытные врачи духовные излагают эту постепенность? – говорит св. Иоанн Лествичник, – изъясняя ход заболевания души, иное называют воображение или представление вещи; иное – внимание к представившемуся предмету; иное – согласие и склонение воли к оному; иное – раболепство, когда т.е. предмет возымеет власть над душою; иное – брань с этим предметом, борьба, вытеснение, иное, наконец, – душевный недуг (ст. 16).

XXIV

Вопрос. Что называют отцы воображением?

Ответ. Простое понятие вещи или попавшегося на мысль какого-нибудь предмета. Вопрос. Что разумеют под вниманием? Ответ. Беседу с явившимся предметом, хотя бы то было со страстию, хотя бы без всякого пристрастия.

Вопрос. Что согласием называют? Ответ. Когда душа на представившийся ей предмет с услаждением склоняется. Вопрос. Что раболепство?

Ответ. Насильное сердца нашего к виденному предмету влечение, или закоснелую к нему привязанность, которая нарушает благосостояние и тишину душевную.

Вопрос. Что борьбою именуют?

Ответ. Равносильное против неприятеля сражение, где борец добровольно или побеждает, или теряет победу и поражается.

Вопрос. Наконец, что называют недугом души?

Ответ. Развращение, чрез долгое время в душе нашей гнездящееся, и оную так к нему приковывающее, что она сама к нему волею и неволею стремится (ст. 16).

XXV

Как телесные болезни, так и душевные недуги входят разными путями – отвне и извнутрь. О последних св. Лествичник написал, что, по мнению одних, страсти входят в тело посредством сердечных помыслов; а по мнению других, худые помыслы рождаются от чувств телесных. Кто в сем знает силу, тот да наставит нас о Господе, – присовокупил к сему св. Иоанн Лествичник. Так или иначе, но то несомненно, что тело есть главное гнез дилище и орудие греха. Посему-то св. Лествичник, обращаясь душою своею к плоти, взывает к ней: скажи мне, о любезная моя супружница и природа! скажи, как мне пребыть от тебя неуязвлену? Как избегнуть природной опасности, когда я Христу обещался против тебя вооружаться?.

XXVI

Вопрос. Что ответствует плоть душе на сии вопросы?

Ответ. Я в себе имею отца – самолюбие; внешняя разжигания моего причина есть чрезмерное мне угождение и незаграждение чувств зрения, слуха и пр., а внутренняя движения моего вина происходит от овладевшего мною послабления... Я, зачав в себе, рождаю пороки, а они, родившись от меня, сами рождают смерть отчаяния. Ежели крайнюю мою и свою познаешь немощь, то тем самым свяжешь мне руки. Ежели пресечешь обжорство и заградишь чувства, то свяжешь мне ноги. Ежели прилепишься к послушанию, то чрез сие разрешишься от меня. Ежели снищешь смирение, то отсекаешь главу мою (ст. 17).

XXVII

Вопрос. Известно врачам, как в теле нашем за рождаются болезни и как одна болезнь другую производит: можно ли знать верно, как душевные болезни распложаются? Какая от какой?

Ответ. В ответ на сие приведем следующие слова из «Лествицы» (ст. 26). Спросил я, – говорит св. Лествичник, – достопамятных отцов о восьми порождениях грехов и просил изъяснить мне, какой порок от которого из них происходит? И они, любезно и благосклонно меня сему научая, сказали, что в безрассудных страстях никакого нельзя найти порядка и разума; но все в них беспорядочно и непостоянно... Смех, например, безвременный рождается иногда от беса блудодеяния, а иногда – от тщеславия, когда кто внутренно без стыда сам собою хвалится; иногда же – от роскоши. Так как и многоспание происходит то от роскоши, то от поста, когда т.е. постящиеся гордятся; то от лености, а частию и от природы; многословие иногда – от чревонеистовства, иногда – от тщеславия. Леность иногда – от роскоши, иногда – от неимения страха Божия. Хуление собственно рождается от гордости, часто и от осуждения ближнего в том же пороке, какой сам имеет, или от непотребной бесовской зависти. Жестокосердие – то от пресыщения, то от нечувствия, то от пристрастия; а пристрастие сие иногда – от блуда, иногда – от сребролюбия, или от чревообъядения, тщеславия и от других причин. Злоба – от гордости и гнева. Лицемерие – от самолюбия и самомнения.

Вопрос. Что св. Иоанн Лествичник называет ро ительницею всех зол?

Ответ. Роительница, -– говорит, – всех зол – роскошь и злоба, коими одержимый не узрит Бога. Если мы от роскоши воздержимся (роскошь всякая неумеренность), а в злобе пребудешь, – нет нам из того никакой пользы.

Вопрос. Как предостеречься от недуга злобы?

Ответ. молиться за брата оскорбившего, и глаголать так «Помози, Господи, брату моему, (например, Иоанну, Андрею, Петру...) и за молитвы его помилуй и меня, грешного». И молитва за брата оказывает нашу любовь к нему и благорасположение; а призвание на помощь нам его молитвы означает наше смирение.

XXVIII

Достаточное изъяснение того, о чем св. Иоанн Лествичник спрашивал у отцов и чего изъяснить определенно не решились они, обретаем мы в зерцале православного исповедания свт. Димитрия Ростовского. Святитель, во-первых, определяет и разделяет коренную и неточную болезнь душевную, т.е. грех, и, во-вторых, исчисляет главные проис ходные болезни, показывая, какие от сих выражаются недуги.

XXIX

Вопрос. Как определяет свт. Димитрий Ростовский коренной недуг наш, т.е. грех?

Ответ. Грех есть хотение необузданное человека и диавола, или грех есть беззаконие, т.е. преступление Закона Божия.

Вопрос. Как разделяется этот недуг?

Ответ. Главным образом так же, как телесные недуги, т.е. на смертный и несмертный; на прирожденный и произвольный.

Вопрос. Какие грехи смертные, произвольные?

Ответ. Их семь: 1) гордость; 2) лихоимство; 3) блуд; 4) зависть; 5) чревоугодие или чревонеи стовство; 6) памятозлобие; 7) уныние.

Вопрос. Какие недуги рождаются от злой болезни – гордости?

Ответ. Злое мнение о ближнем, осуждение, непокорность Церкви и ее служителям, мечтательное хваление, лицемерие, любопрение, дерзость, крамола, кичливое мнение, небрежение о заповедях, в зле пребывание и прочее, в поступи, во взгляде, во гласе являемое.

Вопрос. Что рождается от лихоимства?

Ответ. Хищение, лесть, ложь, мятеж, насильство, жестокосердие, безчеловечие, зависть, неверие, обида нищих и иных человеков, скупость. Вопрос. Какие порождения блуда?

Ответ. Слепота ума, ненависть к божественным предметам, нечестие, отчаяние, мотовство, леность, вражда к ближним.

Вопрос. Что от зависти рождается?

Ответ. Ненависть, оглаголание, небрежение, прельщение, убийство. Вопрос. Что от чревонеистовства?

Ответ. Леность к благочестию, уныние, плот кое похотение, безобразный смех, самоугодие, ма лобрежение, ближнего укоризна, любопрение, варварский нрав.

Вопрос. Что от памятозлобия?

Ответ. Зависть, убийство, мщение, тщета, бе зумие.

Вопрос. Что от уныния?

Ответ. Вольное расслабление, извет греха, со блазн, печаль, подозрение. В таковой состоят зависимости друг от друга на ши душевные недуги, по выяснению свт. Димитрия Ростовского, которого молитвами исцели, Господи, души наша, одержимые то тем, то другим из сих недугом, то многими, если не всеми вместе. Исцели мя, Господи, и исцелюся и воспою Тебе Отцу и Сыну и Святому Духу во веки: Аллилуйя!

Примечание

Достойно знать родословие сердечных болезней наших, излагаемое св. Макарием Египетским: Знайте, возлюбленные, – говорит он братии своей, – что как все добродетели одна на другой держатся и взаимно между собою связаны, и как бы в некоей священной духовной цепи одна от другой зависят: молитва – от любви, любовь – от радости, радость – от кротости, кротость – от смирения, смирение – от служения, служение – от упования, упование – от веры, вера – от послушания, послушание – от простоты; так и с противной стороны: пороки один другим производятся.

Вопрос. Каким образом?

Ответ. Так: ненависть – раздражительностью, раздражительность – гордостью, гордость – тщеславием, тщеславие – неверием, неверйе – жестокосердием, жестокосердие – нерадением, нерадение – разленением, разленение – небрежностью, небрежность – унынием, уныние – малодушием, малодушие – сластолюбием; и прочие пороки – эти болезни и язвы нашей души – взаимно один от другого зависят. Владыко, Господи Боже наш! Иже Един окаян ныя моея души недуг и сея исцеление (как ее исцелить) ведый, исцели ю, якоже веси, ради множества милости Твоея и щедрот Твоих: понеже от дел моих несть пластыря приложити ей, ниже елея, ниже обязания. Но Ты, пришедый не пра ведныя призвати, но грешныя к покаянию, помилуй, ущедри, прости ю; раздери рукописания многих и студных деяний моих, и настави мя на путь правый: да ходяй во истине Твоей, возмогу избежати стрел лукаваго, и сице предстану неосужден но пред страшным Престолом Твоим, славя и воспевая Пресвятое Твое и Единосущнаго Отца Твоего и Духа Святаго Имя во веки. Аминь.

Православный фонд «Благовест» Москва, 1996

От Московского Духовно-Цензурного Комитета печатать дозволяется. Москва. 20 ноября 1897 года.

Цензор протоиерей Иоанн Петропавловский. Печатается по изданию: Москва, 1898 Типо-Литография И. Ефимова. Большая Якиманка,

Подвижники благочестия Николаевского Пешношского монастыря (Московской губернии, Дмитровского уезда)

Се удалихся бегая, и водворихся в пустыни. Чаях Бога, спасающаго мя от малодушия и от бури (Пс. LIV, 8).

Во все времена, начиная с первых веков христианства, пустыня с неудержимою силою влечет к себе благочестивые души, ищущие спасения. Там, среди дикой, угрюмой, иногда бесплодной природы вдали от суеты и треволнений мира, пустынножители находили мир, радость, блаженство. Там, в горах, вертепах и пропастях земных, после неимоверных подвигов самоотвержения, возросли те великие люди, которых «не бе достоин (весь) мир» (Евр. XI, 38). По примеру древних пустынножителей Востока и у нас на Руси являлись отцы, которые удалялись в пустынные дебри, к которым приходили с просьбами совета и молитвы, около которых селились подражатели их жизни. Таких обителей у нас немало; немало воспиталось 9 и созрело в них для царства Божия подвижников благочестия. Как, например, укажем на одну из них, Николаевскую Пешношскую. Более пятисот лет существует она. Вдали от городов и селений, среди болот и лесов, она, несмотря на все невыгодные для своего существования условия, во все времена влекла к себе любителей безмолвия. В течение веков были в ней иноки, прославленные Богом за святость жизни; были и ублажаемые доныне за дивные подвиги благочестия и, конечно, много было сокровенных рабов Божиих, жизнь которых известна единому Господу.

Было в обычае, с самых первых времен христианства, записывать слова, изречения и дела людей благочестивых; записывались и в обителях иноков подвиги лиц особо важные, как память о них и пример для подражания. Так составились патерики, прологи, цветники, «Луг духовный». К сожалению, в Пешношской обители о святых иноках, прославленных Богом, сохранились сведения весьма скудные; о древних подвижниках ничего не известно и только о некоторых, текущего столетия, можно рассказать более подробно.

С самого раннего детства обитель Пешношская близка моему сердцу; нередко бывая там, любил я слушать рассказы тамошних старцев о древних и новых подвижниках благочестия их обители; с некоторыми был в переписке; а один из них, теперь уже умерший (14 декабря 1877 г.), иеромонах Иероним оставил мне свои келейные записки. Рассказы и записи, проверив и пополнив другими историческими данными, я привел в порядок и составил несколько биографий Пешношских подвижников; все они в разное время были напечатаны в духовных журналах.

По желанию нынешних обитателей Пешношии все эти биографии собраны в одну книжку, которой и дано название «Цветник Пешношский». Пусть благоухание жизни прежних насельников обители возбуждает ревность о спасении души в нынешних.

Да возвеселится пустыня Пешношская, и да расцветет, яко крин. И да будет тамо путь чист, и путь свят наречется. И собраннии Господем обретут хвалу, веселие и радость (Ис. XXXV, 1, 8 , 10).

Протоиерей Василий Руднев

Москва, Шаболовка

В первой половине XIV века дивным пустынножителем явился преподобный Сергий Радонежский. Среди лесной глуши, вдали от мира и вне всякой зависимости от него, он собственными руками поставил себе келью и малую деревянную церковь во имя Св. Троицы. Появление великого подвижника и труженика не могло пройти незамеченным... «Начаша посещати его мниси⁴, – говорит его жизнеописатель, – и сперва един по единому, потом же овогда два, овогда же трие и мо ляху преподобнаго, припадающе и глаголюще: отче приими нас, хощем с тобою на месте сем жити и душа своя спасти»⁵. Вынуждаемый настойчивыми просьбами, преподобный Сергий принимал желавших жить вместе с ним. Таким образом число насельников его пустыни возросло до двенадцати. В числе первых явился в пустыню к преподобному Сергию, «распаляемый божественною ревностию»⁶, молодой любитель безмолвия, впоследствии друг, спостник и собеседник его преподобный Мефодий⁷. К сожалению, до нас не дошли подробности его святой жизни. Кто были его родители, где и когда родился он, когда и где пострижен в монашество, долго ли прожил в обители Сергия, – ничего неизвестно; но в 1361 году он был уже на новом месте; искание высших духовных подвигов увлекло его отсюда. Обитель Сергия скоро стала наполняться иноками; желавших жить под руководством великого аввы было много: в самом начале игуменства Сергия уже стали селиться в окрестностях монастыря земледельцы и, как выражается преп. Епифаний, «ис казиша пустыню и не пощадеша, и составиша се лы и дворы многи»⁸. Преподобный Мефодий, желая работати Господу наедине в безмолвии пустыни, просил своего учителя благословить его на особое пустынное пребывание. Сергий, зная его твердость духа, провидя в нем будущего руководителя иноков, благословил. По собственному ли желанию, по совету ли Сергия, или, что вернее, по Божию указанию он отправился в пределы горо т да Дмитрова. Там (в двадцати пяти верстах), на берегу реки Яхромы, среди непроходимых болот и лесов, на небольшом возвышении срубил он себе келью и поселился в ней. Никто, кроме Бога, не видал его подвигов; можно только воображать – как они были велики. Подвиги пустынножительства – самые трудные подвиги. «Эти трудности столь велики, – скажем словами одного инока – описателя жизни преподобного Сергия, – что не испытавшие их с трудом верят повествованию о них, а иногда и вовсе не верят»⁹. Голод и жажда, опасение за жизнь со стороны диких зверей, страх, тоска, воспоминание о мире и лицах, близких сердцу, невольные мечтания и неизбежная борьба не с плотию только и кровию, но и с духами злобы поднебесной, – что может быть труднее сего?

Преподобный Сергий сам испытал подвиги пустынножительства, знал, где пребывает ученик его, и поспешил его навестить, ободрить и утешить. И вот на том месте, где стоит теперь в дубовой роще часовня Мефодиева, была келья преподобного. Здесь-то он встретил и принял своего великого учителя. Можно воображать, как был утешен пустынножитель таким посещением! Долго ли пробыл здесь преподобный Сергий – неизвестно; но название спостник и собеседник Сергия осталось за Мефодием навсегда и впоследствии вошло в тропарь, составленный в честь его. Видно, пребывание Сергия было не очень кратко. Осмотрев место, на котором поселился Мефодий, преподобный Сергий нашел, что оно неудобно; пространства сухого, удобного для жилья, очень мало, за ним кругом идут болота; быть может, святой муж провидел будущую обширную обитель, имевшую быть здесь и дал совет переселиться на противоположный берег реки, на устье малой речки, где пространства больше и удобнее. Преподобный Мефодий исполнил волю наставника и по отшествии его принялся за новый труд – перенесение кельи на новое место. Он сам трудился при строении ее пеш ношаше деревья через реку. От того-то, как говорит предание, за обителью и осталось навсегда имя «Пешноша» и речку, при которой стоит она, стали называть Пешношею.

Строго подвижническая жизнь Мефодия в обители Сергия «на Маковце», удаление на пустынножительство, посещение Сергия, скоро сделались известными на далекое пространство и к нему начали стекаться отовсюду ревнители богоугодной жизни. Тогда явилась необходимость в пост 178 ройке храма. Митрополит благословил; князь Дмитровский дал земли и лесу, и вот на берегу Яхромы построен деревянный, храм во имя святителя Николая. Великий чудотворец, святитель Николай Мирликийский во все времена был глубоко почитаем народом русским. Сам преподобный Сергий имел икону его у себя в келье.

Икона эта сохранилась до нашего времени¹⁰. Быть может преподобный Мефодий получил от него в благословение и самую икону святителя Николая; во всяком случае обитель поручена покровительству святителя Николая не без благословения преподобного Сергия.

Положивши начало обители в 1361 году, преподобный Мефодий был и первым в ней игуменом. Игуменский посох его, сохранившийся до нашего времени, вручен ему, если не самим святителем Алексием, митрополитом Московским, то одним из епископов, по его благословению. Насколько было велико число первых насельников Пешношской обители – неизвестно, но судя по тому, что в ней поставлен игумен, нужно думать, что число их было довольно значительно. Все они жили по уставу общежительных монастырей. Преподобный Сергий, введя общежитие в своем монастыре, старался ввести его и в других¹¹. Смиренный ученик не мог действовать вопреки воле своего учителя. Основатель обители Пешношской, первый игумен ее был первым между братией по подвигам поста, труда и молитвы. Примером подвижнической жизни он воспитал добрых иноков; строгий к себе, он был милосерд к другим. По древним стихирам, составленным в честь его, каждый день при вратах его обители сидело множество нищих, и он всех их питал. Из чего можно заключить, что обитель еще во дни основателя ее имела довольно значительную обширность и достаточные средства. Видно, слава о Мефодии разносилась далеко и влекла к нему сердца людей благочестивых! Нет сомнения, преподобный Сергий неоднократно бывал в обители Мефодия. Так, мы знаем, что он несколько раз бывал в Твери¹²; а прямая дорога из Лавры Сергия в Тверь лежит через Дмитров, мимо Пешноши. Мог ли Сергий, проходя мимо, не зайти к своему ученику – спостнику и собеседнику. Недаром в двух верстах от монастыря одно место с часовнею на нем называется беседным. Туда, по преданию, удалялись для поста и молитвы преподобные Сергий и Мефодий, когда бывали вместе.

Более тридцати лет преподобный Мефодий мудро и богоугодно правил обителью. Умирая, он дал заповедь ученикам своим хранить в монастыре введенное им общежитие и быть милостивыми к нищим и странным. Оплакав кончину своего учителя, преподобного Сергия (25 сентября 1392 г.), он и сам вслед за ним переселился в небесные обители (4 июня 1393 г.). Собеседники на земле скоро опять соединились там, на небе... Каких лет скончался преподобный Мефодий – неизвестно, но судя по тому, что он управлял обителью более тридцати лет, а ранее сего до устройства ее несколько времени пустынножительствовал и, кроме того, некоторое время жил в обители Сергия, нужно ду мать, что он умер в глубокой старости. Наши иконописные подлинники описывают его как глубокого старца¹³. В день преставления его, как видно из стихир, составленных в честь его, стеклось множество народа – старцев, сирот и вдов – оплакивать кончину своего питателя. Нетленное тело его погребено в основанной им обители близ церкви свт. Николая. Любовь учеников соорудила над гробом его дубовую брусяную часовню, которая и существовала более трехсот лет. В 1732 году одним из настоятелей обители вместо часовни сооружена над ним небольшая церковь во имя преп. Сергия, а часовня перенесена на то место в дубовую рощу, где первоначально пустынножительствовал преподобный¹⁴. Со дня кончины преп. Мефодия ублажали его на Пешноше как святого, но до половины XVI века он не был Церковью канонизован, т.е. причислен к лику святых; почему во все это время над гробом его служились панихиды. В 1547 году митрополитом Макарием послана окружная грамота « во все епархии собрать каноны, жития и чудеса новых чудотворцев на самых местах, где каждый из них просиял добрыми делами и чудесами, по свидетельству местных жителей всякого рода и звания»¹⁵. Грамота получена и на Пешноше; игуменом в то время здесь был святой Варсонофий. Любивший Пешношу, при отправлении в Казань для основания там новой обители взявший с собою несколько иноков с Пешноши, мог ли он не благоговеть перед памятью преподобного Мефодия? Нет сомнения, он представил митрополиту Макарию самые полные и точные сведения о житии и чудесах преп. Мефодия. И вот Собор Московский 1549 года, свидетельствовав все эти каноны, жития и чудеса, «передал Божиим церквам петь и славить и праздновать новым чудотворцам»¹⁶. Каким имен но чудотворцам положено на этом Соборе праздновать – сведений не сохранилось, но судя по тому, что Собору были представлены сведения, по возможности, о всех местных чудотворцах, можно думать, что теперь было установлено чествование всем русским святым, какие подвизались до половины XVI в. и которым еще не было установлено чествование¹⁷. Что в числе канонизованных святых на этом Соборе был и преп. Мефодий, – видно из того, что в составленной в то время суздальским иноком Григорием службе всем российским новым чудотворцам, в числе имен новых русских святых упоминается и преподобный Мефодий Пешношский¹⁸. С того времени имя преп. Мефодия стали вносить в русские месяцесловы¹⁹. Собственно на Пешноше память преподобного издревле праздновалась 14 июня, в день тезоименитого ему Мефодия, патриарха Константинограда; а служба совершалась по особенной тетради, сочиненной монахом Мисаилом.

До половины текущего столетия в обители не было устроено престола и храма во имя преп. Мефодия. Усердием настоятеля обители архимандрита Мефодия и это восполнено. В 1859 году, с разрешения Св. Синода, по благословению митрополита Филарета, близ самых мощей преподобного, почивающих под спудом под колокольнею, устроен алтарь с престолом во имя преп. Мефодия. А вскоре после сего, именно в 1885 году, при настоятеле архимандрите Дионисие, служба ему рукописная заменена печатною и даже составлен и напечатан в честь его особый акафист.

Так и здесь, на земле, Господь возносит избранных Своих от славы в слава!

II

Святитель Варсонофий, Казанский чудотворец, как настоятель Николаевского Пешношского монастыря

Много бурь и невзгод пронеслось над обителью Пешношскою: то пожары истребляли почти все ее здания; то ляхи напали, разграбили и убили в ней несколько иноков; то последовало закрытие и обращение ее в приходскую церковь. Но значительно более видела она светлых дней, когда по молитвам своего первоигумена преп. Мефодия и всегдашнего покровителя святителя Николая благословение Божие воочию изливалось на нее.

Одну из светлых страниц истории монастыря представляет время, когда был игуменом в нем Варсонофий, впоследствии прославленный Богом святитель и чудотворец Казанский.

Представляем вниманию читателей описание деяний его, как настоятеля Пешношского.

Святитель Варсонофий родился в 1495 году, в городе Серпухове, где родитель его был священником; во св. крещении он наречен был Василием. Не долго суждено ему было жить в родном городе, родной семье. Получив первоначальное образование в доме родителя, он в юных еще годах (на семнадцатом году) был взят в плен татарами, где и находился около трех лет. Там безропотно перенося все неприятности своего положения, он приучил себя к труду и терпению, покорности и кротости. Выкупленный из плена отцом, он не захотел жить в его доме, но, получив благословение, отправился в Москву и в Андрониковой обители принял монашество с именем Варсонофия. Строгий к себе от юности, он еще строже держал себя в одежде инока. Здесь узнал его тверской епископ Акакий, взял к себе в Тверь и возвел в сан иеродиакона; долго ли служил он там – неизвестно, но знаем, что из Твери он снова возвратился в Москву, опять поселился в Андрониковском монастыре и снова отдался подвигам высокой духовной жизни. Так прошло несколько лет.

В 1544 году не стало игумена в Николаевском Пешношском монастыре. Митрополит Макарий был озабочен выбором игумена. Царь Иван Васильевич IV (Грозный), которому давно уже был известен своею жизнию Варсонофий, указал на него и митрополит произвел его в сан игумена²⁰.

Свт. Варсонофий прибыл на Пешношу на пятидесятом году своей жизни в полном расцвете своих духовных сил. Удивлявший еще в юных годах мусульман чистотою своей жизни, сделавшийся еще в звании простого инока известным царю и митрополиту высокими подвигами иноческой жизни, мог ли он теперь в пустынной обители, начальствуя и руководя других ко спасению, не быть добрым примером для всех и во всем. История не сохранила всех подробностей его святой жизни на Пешноше; но знаем, что устав общежития, введенный здесь преподобным Мефодием – основателем обители, свято хранил и свт. Варсонофий и впоследствии, когда в Казани устроял новую обитель, он ввел в ней устав Пешношского монастыря. С уверенностью можно говорить, что те иноческие поделил, какими он занимался в Москве, Твери и по « том в Казани, именно вязанье монашеских клобуков²¹, не было оставлено им на Пешноше. Нет сомнения, что искусство врачевания больных, которым он с успехом занимался в Казани, было ему известно и прилагаемо к делу на Пешноше. Во всяком случае пост и молитва, бдение и чтение св. книг, как и везде, бывали здесь любимым его занятием.

Труды и подвиги настоятеля Пешношской обители сделались известными далеко за пределами ее; олагосостояние ее с каждым годом возрастало: князья, бояре и разные благотворители делали вклады, дарили вотчины; царь Иоанн Васильевич выдавал одну за другою жалованные грамоты, то утверждая за монастырем села и деревни, то награждая монастырь разного рода правами и преимуществами. Так, первым сохранившимся до нашего времени памятником попечительности Варсонофия об обители есть исходатайствованная им в 1547 году царская грамота на пожалованные князем Петром Дмитриевичем села и деревни, а также на другие владения, купленные монастырем на собственную сумму. Утверждая за монастырем все эти вотчины, грамота²² подробно исчисляет все права и преимущества монастырских владений, как то: свободу от некоторых пошлин и повинностей, право не подлежать суду местного начальства ни в каких делах, кроме уголовных и пр. Другая царская грамота, данная в 1548 году, свидетельствует, что монастырь в это время приобрел покупкою у разных владетелейи значительное количество деревень и сел, также получил в дар несколько вотчин от разных лиц; за этими новыми утверждены те же права, как и за первыми. Через два года, в 1550 году, монастырь еще приобрел вкладом и по купкоии несколько сел и деревень, на которые тоже была дана грамота.

В такой короткий период времени (1544–1550 гг.) и столько приобретений, – и притом многое путем покупки на собственные средства! Никогда – ни прежде, ни после – монастырь не получал таких обильных жертв.

За молитвы святого настоятеля изливалось на него благословение Божие...

Обильные средства, какими располагал монастырь при свт. Варсонофии, нет сомнения, шли не на содержание только братии, но и на благоукрашение самой обители. Преп. Мефодий основал в XIV веке и оставил после себя на Пешноше одну церковь деревянную; ни история, ни предание не говорят, чтобы там после него в XV в. была церковь каменная; не видно, чтобы и монастырь в то время располагал хорошими средствами, но из первой сохранившейся до нашего времени описи монастыря 1623 года видно, что в нем были уже три церкви и все каменные. Когда и кем построены они? С уверенностью можем сказать, что если не все три, то главная – во имя святителя Николая построена при свт. Варсонофии.

Храм сей по архитектуре и кладке, кроме позднейших пристроек, во всем сходен с храмом, существующим в Медведевой пустыни (в восьми верстах от Пешноши), а там на храме сохранилась надпись, что он построен в лето 7056 (1548) при царе Иоанне Васильевиче. История Пешноши ничего не говорит и о времени постройки колокольни. Не построена ли и она при свт. Варсонофии? Долго хранились в монастыре (до начала нынешнего столетия) слитые свт. Варсонофием два колокола, один в сто, а другой в сорок три пуда. Не были ли слиты им новые колокола на новую колокольню? Во всяком случае, при обильных средствах и благочестивом усердии, свт. Варсонофий не мог не сделать и несомненно сделал многое для благоустройства обители.

При свт. Варсонофии Господь судил совершиться на Пешноше самому отрадному событию, какое только можно воображать. Это причисление к лику святых основателя обители преподобного Мефодия. Настоятель обители принимал в этом деятельное участие. Вот обстоятельства дела. В 1547 году московским митрополитом Макарием была послана окружная грамота во все епархии собрать каноны, жития и чудеса новых чудотворцев на самых местах, где каждый из них просиял добрыми делами и чудесами, по свидетельству местных 187 жителей всякого рода и звания²³. Грамота получена и на Пешноше. Свт. Варсонофий собрал и представил митрополиту самые полные и точные сведения о житии и чудесах преподобного Мефодия. Собор московский 1549 года, свидетельствовав все эти каноны, жития и чудеса, «предал Божиим церквам петь и славить и праздновать новым чудотворцам»²⁴. В числе имен новых русских святых упоминается и преп. Мефодий Пешношский²⁵. С того времени на Пешноше стали праздновать ему как чудотворцу, а имя его внесено в русские месяцесловы.

Игуменство свт. Варсонофия ознаменовалось еще одним важным событием для монастыря. Летом 1553 года был в нем на богомолье царь Иоанн Васильевич с царицею Анастасиею и новорожденным царевичем Димитрием. Избавленный от тяжкой болезни, обрадованный рождением сына, царь дал обет совершить путешествие по монастырям. «И поидоша царь и царица, – будем говорить словами летописца, – и со отрочатем по святым местам помолитися, и быша у Троицы в Сергиеве монастыре, и у святаго Николы на Пешноше»²⁶. Что привлекло благочестивое усердие царя на Пешношу? Нет сомнения – благоговение к памяти преподобного Мефодия, который только что причислен к лику святых. Но не погрешим, если скажем, что влекло его сюда и уважение к лицу настоятеля, которого он давно знал, как мужа благочестивого, святого. Царь остался весьма доволен игуменом, благочинием братии и благоустройством обители и в знак своего к ней благоволения пожаловал дворцовое село Суходол с двадцатью пятью деревнями и со всеми к ним принадлежащими землями и угодьями²⁷.

Вскоре после сего царского благодеяния обитель Пешношская разлучилась с своим добрым попечительным игуменом. В 1555 году была учреждена новая епархия в Казани; в епископы туда был избран свт. Гурий, настоятель Тверского Селижарова монастыря. Новому епископу в новой епархии нужны были опытные помощники, особенно в деле проповеди Евангелия среди мусульман. Свт. Варсонофий, в плену у татар изучивший их язык, обычаи и веру, в Андроникове и особенно на Пешноше просиявший подвигами иноческой жизни, а в последней и опытностию управления, был как нельзя более человеком благопотребным для Казани. И вот выбор свт. Гурия, митрополита Макария и самого царя остановился на нем. Кроме проповеди Евангелия он должен был, по воле царя, основать в Казани монастырь. С покорностию истинного монаха принято назначение. Решившись устроить в Казани монастырь общежительный по образцу Пешношского, свт. Варсонофий списал устав Пешношский²⁸, избрал из братии для будущего монастыря: келаря, казначея, певцов; избранные почти все были постриженниками Пешношс кими и нет сомнения, что все они (шесть человек) были лучшими монахами на Пешноше и все решились следовать из благоустроенного монастыря за своим строгим настоятелем в страну неведомую, в монастырь несуществующий, из любви к нему, по ревности к делу, на которое он посылается. С этою-то дружиною свт. Варсонофий отправился в Москву, а оттуда вместе со свт. Гурием, при торжественных проводах – в Казань, куда и прибыл в конце июля 1555 года. Устроив деревянную церковь во имя Преображения Господня и кельи для братии, он, как говорит его жизнеописатель, сильный словом и делом многих обратил ко Господу.

Через три года по кончине свт. Гурия (+ 4 декабря 1564 г.), свт. Варсонофий возведен был в сан епископа Тверского; но после четырех летнего управления епархией снова возвратился в основанный им Спасо-Преображенский монастырь, где и скончался 11 апреля 1576 года. Спустя двадцать лет (4 октября 1596 г.) мощи его, прославленные Богом, торжественно открыты архиепископом Казанским Гермогеном, впоследствии Патриархом Всероссийским.

Обитель Пешношская, веруя в молитвенное предстательство пред Богом св. Варсонофия, с благоговением чтит память его. Как видимый залог благодатного пребывания его на месте своих земных подвигов служит часть св. мощей его, присланных сюда на память его игуменства Казанским архиепископом Амвросием (1816–1826 гг.). 4 октября – день обретения честных мощей святителя Варсонофия – празднуется на Пешноше торжественно.

III

В истории православного русского монашества конца прошедшего и начала нынешнего столетия имя Макария, архимандрита Пешношского монастыря, должно занять одно из почетных мест. Известно, каким стеснениям подвергалось наше монашество в прошедшем столетии – в царствование Петра I и особенно в правление Бирона. После учреждения штатов в 1764 году, многие прежде богатые монастыри лишены средств к своему существованию, а многие и совершенно закрыты. Иночество видимо склонялось к упадку. Но Господь воздвиг таких деятелей, которые не только послужили восстановлению обителей по внешней стороне, но и возбудили, поддержали и укрепили упадавшую среди монашества духовную жизнь. Таковы были старцы: Паисий Величковский, Макарий Пешношский, Феофан Новоезерский, Назарий Валаамский, Клеопа Введенский, Игнатий Симоновский и другие. Деятельность Макария была очень обширна: им восстановлено восемь монастырей; из его учеников двадцать четыре человека были настоятелями разных обителей. Жизнь его была строго подвижническая, глубоко назидательная. Поэтому и память его должна быть священною не для одних обителей, но и для всех, чтущих труды подвижнической жизни. Предлагаем здесь вниманию читателей его жизнеописание³⁰.

О. Макарий родился в 1750 году, в городе Рузе Московской губернии, от благочестивых родителей Космы и Евдокии (Брюшковых) и во святом крещении наречен был Матфеем. Родители его принадлежали к купеческому сословию, но, как видно, не обладали большим богатством, потому что Матфей еще мальчиком отдан был ими для приучения к торговле в Москву. Здесь юноша много мог найти удовольствий и развлечений, но пребывание в столице только дало ему лучше понять суету мира. В то время как товарищи его мечтали об увеселениях и о накоплении земных сокровищ, он помышлял о жизни монашеской. Неизвестно, сколько именно лет провел он в Москве, но на восемнадцатом году своей жизни уже решился оставить мир и посвятить себя на служение Богу и ближним в иноческой жизни.

В то время славился строгостью жизни строитель Санаксарской пустыни (близ г. Темникова) иеромонах Феодор, из рода дворян Ушаковых. К нему-то в 1767 году и отправился юноша Матфей. Здесь же в то время находился в сане иеродиакона о. Игнатий, после настоятель пешношский. Обитель Санаксарская была одна из беднейших: монастырь обнесен был, вместо ограды, деревянным забором, в нем была одна церковь, и та – деревянная с волоковыми окнами, со стенами необтесанными даже и внутри, по недостатку свеч служба отправлялась с лучиной. Содержание братии было также самое убогое: ходили в лаптях и балахонах; никто не мог иметь какой-либо собственности; церковные службы отличались продолжительностью; за жизнию и духом братии о. Феодор следил весьма бдительно. Это был руководитель, опытный в духовной жизни. Здесь-то и под руководством такого высокого наставника полагал начало иноческой жизни юный послушник. Сюда же, в 1771 году, прибыл на жительство на девятнадцатом году от рождения Феодор, впоследствии знаменитый Феофан, архимандрит Кирилло-Новоезерского монастыря³¹. По недостатку особой кельи последний помещен был вместе с Матфеем. С того времени завязалась между ними искренняя, святая дружба, не прекращавшаяся до самой смерти. Друзья вместе молились, вместе и трудились на монастырских послушаниях. Любовь к Богу и взаимная дружба все труды делали для них легкими. «Но нельзя, чтобы и плевел не было между пшеницей, – рассказывает в своих записках об этом времени о. Феофан, – и нас старцы бранивали за противоречие, непонятие. Я жил в одной келье с Макарием; ему больше всех искушений было; о. Феодор даст ему балахон худо сшитый, с длинною спиной или с заплатами, тот смущается, придет к о. Феодору, показывает как на нем балахон сидит, какая спина несоразмерная. О. Феодор начнет увещевать: «Зачем пришел в монастырь? Да есть ли разум!.. Чем занимаетесь?.. Тряпками!.. Надобно заниматься тем, чтобы душу-то свою очистить, чтобы ни к чему временному не пристраститься!»³². Наставления старца были всегда принимаемы с любовью.

Но не долго довелось им жить в Санаксарской обители. В 1774 году строителя о. Феодора неожиданно постигло тяжкое испытание. Воевода г. Темникова Нилов, его сын духовный, не стерпел обличений духовного отца за свои противозаконные действия, ожесточился и оклеветал его перед воронежским губернатором в том, что как будто бы о. Феодор в канцелярии, при зерцале, назвал его грабителем. Губернатор донес императрице; произведено следствие, и после исследования, совершенно пристрастного, последовало монаршее повеление: «Феодора, как человека беспокойного, отправить в Соловецкий монастырь». О. Феодор, довольствуясь сознанием своей невинности, не стал оправдываться, покорился воле Божией и монаршей и отправился к месту своего назначения.

Прощаясь с братиею, он сказал: «Кто желает жить в сей обители, пусть остается в ней; кто же не желает пусть выходит с благословением, кто куда хочет». Ученики провожали его со слезами³³. Через неделю по отъезде о. Феодора под Темниковым явился Пугачев с своею командою: город был разграблен и разорен, монашествующие Санак сара разбежались в леса, но послушники Матфей и Феодор оставались в монастыре с упованием на Промысл Божий и Господь сохранил их; бунтовщики не коснулись обители.

После сих несчастных обстоятельств многие из братии оставили Санаксарскую пустынь и удали лись в иные обители. Послушник Матфей с другом своим Феодором, для большого преуспеяния в духовной жизни, перешли в Введенскую Островскую пустынь (состоящую в Владимирской епархии в трех верстах от г. Покрова и в девяноста от Москвы), к знаменитому старцу о. Клеопе³⁴. Вслед за ними оставил Санаксар и о. Игнатий. Он в 1776 году перешел во Флорищеву пустынь, где был сделан казначеем.

Под руководством нового наставника юные друзья прожили вместе более двух лет. Господу угодно было поставить их светильниками не на одном свещнике, но на разных.

Два монаха из Молдавии своею беседою возбудили в Феодоре желание поклониться святым местам палестинским. Получив благословение о. Клеопы, он отправился, но в Валахии, в монастыре Тисмане, был удержан архимандритом Феодосием, – и здесь, по его совету, на двадцать пятом году от рождения пострижен в монашество с именем Феофана.³⁵ В то же время и Матфей, получив вержден в числе братства Введенской пустыни.

Окруженный прекрасными примерами, воодушевляемый наставлениями о. Клеопы, Матфей ревностно подвизался на избранном пути. Он никому не уступал в точном сохранении устава, был первым во всех трудах монастырских, в бдениях и молитве. Под руководством о. Клеопы Матфей прожил не более трех лет; место Клеопы заступил о. Игнатий, сподвижник Матфея в Санаксарской пустыни.

О. Игнатий из Флорищевой пустыни приезжал иногда во Введенскую к старцу Клеопе. Однажды, в проезд свой в С.-Петербург, Игнатий посетил Кле опу. Старец, как бы по внушению свыше, сказал Игнатию: «Ты здесь после меня будешь настоятелем», – и надел на него крест. «Да это, батюшка, архимандричий крест», – отвечал Игнатий. «Да, будешь», – подтвердил Клеопа.

И все сбылось в короткое время. На возвратном пути из С.-Петербурга Игнатий заехал опять во Введенскую пустынь, но уже не застал в живых о. Клеопу. Осиротевшая братия просила его к себе в строителя, он согласился и в 1778 году был утвержден в новой должности.

Послушник Матфей, давно известный Игнатию по своей строгой жизни, 2 мая 1779 года, был пострижен им в монашество с именем Макария (преп. Макария Египетского, память которого совершается Церковию 19 января). В следующем 1780 году, 26 декабря, он посвящен был в иеродиакона, а 27 марта 1781 года – в иеромонаха. Быстрое возвышение по степеням священства служит доказательством той любви и уважения, которыми он пользовался от начальства.

Около сего времени преосвященный Феофилакт, епископ Переяславский, обратил особенное внимание на Пешношскую обитель, состоявшую в то время в его епархии. Основанная в 1361 году преподобным Мефодием, учеником преподобного Сергия Радонежского, обитель Пешношская до времен Петра I была постоянно в цветущем состоянии. При Петре была приписана к Троицкому Сергиеву монастырю; с того времени начала постепенно упадать; наконец, в 1764 году совершенно упразднена и обращена в приходскую церковь. По просьбе преосвященного Сильвестра, епископа Переяславского, в 1766 году была восстановлена, но оставалась в самом жалком положении. Преосвященный Феофилакт, для лучшего поправления ея и для заведения в ней доброго порядка и благочиния, в строителя ее перевел из Введенской пустыни о. Игнатия, а в казначеи – о. Макария. 28 августа 1781 года они приняли обитель в свое ведение. Вместе с ними прибыли из Введенской пустыни около двенадцати человек иноков с лучшими дарованиями и поведением, с которыми строитель Игнатий начал вводить чиноположение святой горы Афонской, принесенное некогда оттуда старцем Клеопою. Макарий во всем был ему деятельным помощником.

Рассказывают (старцы Григорий и Амфилохий), что Макарий, прибыв на Пешношу и увидев во всем недостаток, – одни только стены, и те ветхие, – начал жалеть о Введенской пустыни благоустроенной, пришел в уныние и думал перейти в какой-либо иной монастырь; но явились ему во 197 сне преподобные Сергий Радонежский и Мефодий Пешношский и сказали: «Не отходи отсюда; и здесь будет во всем изобилие». Макарий после сего видения как бы переродился, в душе своей почувствовал неизъяснимое утешение, покорился воле Божией и начал трудиться так, как никогда еще не трудился; он решился жить только на Пеш ноше и только для Пешноши. Вскоре после сего Господу угодно было поставить его самого настоятелем сей обители. Это случилось так.

Преосвященный Гавриил, митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский, вознамерился учредить в Тихвинском монастыре общежитие, а для сего требовался опытный начальник; келейником у преосвященного в то время был о. Феофан, по стриженник Тисмана монастыря, друг Макария. Феофану хорошо был известен строитель пешношский Игнатий и по Санаксарской и по Флорище вой пустыням; на него, как на способнейшего, он указал преосвященному Гавриилу. Преосвященный, и прежде слыхавший о строгой жизнй Игнатия, в 1788 году перевел его в Тихвинский монастырь в архимандриты. Вместе с ним выбыло из Пешноши и большое число братии, так что осталось в ней только два иеромонаха, один иеродиакон да несколько монахов и послушников. Казначей Макарий в это время, неизвестно по каким обстоятельствам, находился в Лукьяновой пустыни. Тогда же была уничтожена Переяславская епархия; монастырь Пешношский причислен к Московской епархии; оставшаяся братия просила преосвященного митрополита Платона назначить им в строители о. Макария. Преосвященный согласился, и 3 апреля 1788 года Макарий вступил в управление обителью.

При Макарии Пешношская обитель не только восстала из развалин, но возвеличилась и прославилась. Ему особенно обязана она своим устройством внешним и внутренним. Неутомимый и многосведущий в трудах хозяйственных, он еще более неутомим был в подвигах внутренней жизни. Слава его строго подвижнической жизни разнеслась по всей России; отовсюду стали приходить к нему ревнители пустынножительства; число богомольцев в обители с каждым годом умножалось, а вместе с ними явились и средства для ее возобновления. Прежде всего он постарался возвратить взятые в Переяславль, при упразднении монастыря в 1764 году, некоторые церковные вещи и книги; потом приступил к исправлению полуразрушенных монастырских зданий. Главным помощником его в этом деле был находившийся в числе братства московский купец Алексей Григорьев Мокеев. При содействии его и других благотворителей, в короткое время храмы монастыря были возобновлены; для мощей преподобного Мефодия, основателя его, устроена новая бронзовая с позолотою рака³⁶; кельи некоторые исправлены, а некоторые устроены вновь; перестроены: трапеза, поварня, хлебня, квасоварня и другие службы монастырские; для странников и богомольцев вне монастыря построена деревянная гостиница, где предлагаемо было им безмездно упокоение и пища; заведено стройное пение, продолжительное богослужение; для любителей безмолвия в глуши монастырского леса построены пустынные кельи; словом, Пешношская обитель в первые же годы правления Макария сделалась образцом для других пустынных обителей. Ее называли училищем благочестия, примером жизни монашеской.

Настоятели различных монастырей за советом в затруднительных случаях обращались к Макарию, как к человеку особенно опытному в духовной жизни. Сам преосвященный. митрополит Платон часто представлял его в пример другим настоятелям. Друг Макария, Феофан, бывший в это время уже игуменом Кирилло-Новоезерского монастыря, известный также по своему благочестию, около 1793 года прибыв на Пешношу, заимствовал от нее устав общежития и испросил у Макария, для помощи в устроении его, некоторых из братий. Имя Макария сделалось известным и славным и вне России. Он находился в духовном общении и вел переписку с архимандритом молдаво-влахийского Нямецкого монастыря, старцем Паисием Величков ским и получил от него в дар посох³⁷.

В 1795 году обитель посетил преосвященный митрополит Платон. Пробыв в ней несколько дней, он не оставил ничего без осмотрения, и был изумлен ее хорошим порядком и чиноположением, чистотою и хозяйственностью; он всходил даже на высокую колокольню для обозрения окрестностей и, сходя вниз, сказал следовавшему за ним архимандриту Ираклию: «Пешноша в моей епархии – вторая лавра». После сего посещения любовь и доверие архипастыря к Макарию увеличились. Преосвященный поручал его ведению многие обители, в которых он должен был заводить общежитие по образцу своей обители и назначать в них настоятелей из своей братии. Ему были отданы в полное распоряжение монастыри: Сретенский (в Москве), Голутвинский (в Коломне), Борисоглебский (в Дмитрове), пустыни: Козельская Оптина, Давидова, Берлюковская и Екатерининская. Макарий усердно заботился о благоустройстве их, трудился, сколько было сил, и везде оставил по себе славную память; монастыри и по внешности были исправлены, и по лучили лучшее внутреннее устройство. Пешноша действительно сделалась училищем благочестия, рассадником жизни монашеской. Из учеников Макария двадцать четыре человека были настоятелями разных обителей³⁸. Преосвященный весьма доволен был Макарием и на докладах его писал: «Мы все утвержденное утверждаем». Назначая в тот или другой монастырь кого-либо из братий Пешношского монастыря, владыка писал: «Назначается с тем, чтобы завел общежи тие по примеру Пешношского монастыря»³⁹. Не всегда с охотою иноки пешношские расставались с излюбленною ими пустыней; привыкшие к уединению, они и на новых местах своего жительства искали уединения. Так, иеромонах Самуил, переведенный с Пешноши в 1800 году с несколькими монахами в Коломну, в упраздненный архиерейский дом, просил митрополита Платона, чтобы их перевели за город, в монастырь Старо-Голутвин. Владыка исполнил их просьбу. По этому поводу писал он к Петербургскому митрополиту Амвросию: «Дружина пешношская не соглашается в доме жить: ибо они требуют уединенного места, да чтоб и архимандрита не было; я их уже поселил в Голутвине; им он понравился»⁴⁰.

Чтобы судить об отеческой заботливости Макария о монастырях, вверенных его попечению, приведем здесь рассказ о выборе и назначении в настоятели Козельской Оптиной пустыни ученика Макариева, о. Авраамия. Авраамий, состоя в братстве Пешношского монастыря, перед назначением своим в настоятели, был огородником и спокойно, в простоте сердца, занимался своим послушанием, не ища и не желая ничего иного. Когда нужно было назначить настоятеля в Оптину пустынь, преосвященный Платон стал просить Макария дать для устройства сей обители совершенно способного и вполне благонадежного человека. Старец с обычною своей простотою отвечал: «Да у меня нет таких, владыка святый, – а вот разве дать тебе шивая ничего более, приказал представить себе Авраамия. О. Макарий взял с собою в Москву Авраамия и, по приезде, представил его митрополиту. Взглянув на смиренного инока, архипастырь приказал ему готовиться к посвящению, – и на первом служении посвятил его во иеродиакона, а потом вскоре во иеромонаха; тогда только узнал о. Авраамий о своем назначении. Напрасно просил он своего старца о. Макария освободить его от такого тяжкого бремени, тщетно указывал на свои немощи, – Макарий оставался непреклонным. Напутствуемый его благословением, Авраамий отправился. Прибыв в Оптину пустынь, он нашел в ней крайнее запустение. «Не было полотенца рук обтирать служащему, – рассказывал впоследствии сам о. Авраамий, – а помочь горю и скудости было нечем; я плакал да молился, молился да плакал. Проживши в обители два месяца, не видя ниоткуда помощи к исправлению плачевного ее состояния, и скучая, притом, по своей духовной родине и прежней мирной, безпечальной жизни, я отправился на Пешношу – открыть старцу свою душу и молить снять с меня бремя не по силам. Но вышло иначе: старец принял меня с отеческою любовью и, выслушав мои сетования о скудости вверенной мне обители, велел заложить свою повозку и, взяв меня с собой, поехал по знакомым ему помещикам, и они в короткое время, по его слову, снабдили меня всем необходимым, так что я привез в монастырь воза два разных вещей. Возвратясь со сбору, старец пригласил меня отслужить с собою, а после служения и общей трапезы, совершенно неожиданно для всех, обратился к своему братству с такими словами: «Отцы и братия! Если кто из вас пожелает ехать с о. Авраамием для устроения вверенной ему обители, я не только не препятствую, но и с любовию благословляю на сие благое дело»⁴¹. Несколько человек из братии действительно последовали за Авраамием⁴². С таким же усердием, с такою же любовью он заботился и о других монастырях и о других учениках⁴³.

Кроме монастырей, в его ведении находились и ближайшие приходские церкви в селах: Ведерницах, Рогачеве и Медведевой пустыни. Здесь все церковные постройки и перестройки производились по его совету и под его распоряжением; в Медведевой пустыни ему поручено было завести женскую общину (богадельню), а в Ведерницах предписано было и сумму выдавать ему же. Конечно, надзор этот стоил ревностному Макарию больших трудов, а иногда, быть может, и неприятностей.

Внимательный архипастырь высоко ценил труды Макария. 24 августа 1800 года, им дано такое определение: «Для почести Пешношския обители и в вознаграждение за устроение оныя обители и за введение добраго порядка, строителю той обители, иеромонаху Макарию, благословляем носить в служении набедренник и ходить с посохом преподобного Мефодия Пешношского, не в пример будущим по нем строителям».

Любовь и доверие архипастыря усугубили ревность Макария о благоустройстве обители. Сердце его давно скорбело о том, что он должен был отказывать в монашестве многим желающим и достойным того, потому что по штату определено было иметь на Пешноше не более шести монашествующих. В 1801 г. он испросил высочайшее дозволение умножить число их до тридцати человек. С сего времени чиноположение святой горы Афонской, принесенное некогда в Введенскую пустынь старцем Клеопою, введено было на Пешноше в полном составе: положено совершать по две Литургии, заведены синодики, неусыпное чтение Псалтири, вечернее правило с умными (возносимыми без слов – негласно) молитвами и поклонами и др.

С принятием устава святой горы Афонской, Пешноша увидела над собою особое покровительство Пресвятой Богородицы. Афонская гора – жребий Царицы Небесной. Она благоволила Себя Самую наименовать Игумениею и Назирательницею монастырей святогорских, – сего покровительства не лишена и русская обитель, принявшая чиноположение афонское. В самом начале правления Макария была прислана в обитель от Игнатия, архимандрита тихвинского, на память его строительства на Пешноше, копия с чудотворной иконы Богоматери Тихвинской; икона принята с радостью, богато украшена и доныне чествуется с особенным благоговением. Тогда же прославилась чудотворениями икона Богоматери Казанская, ныне украшенная жемчужною ризою. Некто генерал Тимофеев был в помешательстве; жена привезла его на Пешношу, и здесь, после усердной молитвы пред Казанскою иконою Богоматери, недужный получил исцеление. Свидетелями сего чуда была почти вся братия. С того времени положено было на восьмое июля совершать бдение и не работать; но в одно лето, по неблагоприятности погоды, в день Казанской Богоматери, после обеда, послана была братия на уборку сена. День был ясный, сено собрано в копны, но вдруг нашла туча, поднялся сильный ветер, все сено разнесло, и ни во что обратились труды старческие, – говорит о. Иероним, описавший это событие; с тех пор и доселе общих работ в сей день не бывает. Тогда же сделалась известною, а ныне особенно чествуется на Пешноше икона Пресвятой Богородицы: «Прежде Рождества и по Рождестве Дева». Икона сия была келейною бывшего здесь в чине послушника московского купца Мокеева, и после смерти его в 1792 году должна была остаться в обители; но, так как она была живописная, Макарий не благоволил У оставить ее в обители, а приказал отнести и поставить в часовне преп. Мефодия над входной дверью, снаружи. Здесь она оставалась довольно долгое время без особенного чествования; но Царице Небесной угодно было прославить икону, которую не захотели оставить в обители. Некто капитан Платон Шабашев квартировал с своим полком в селе Рогачеве. Однажды в глубокой скорби, он долго и усердно молился Пресвятой Деве Богородице, после молитвы уснул и видит во сне часовню Мефодиеву, над нею в облаках сияющую икону Богоматери и слышит глас: «Если хочешь избавиться от искушений, помолись пред сею иконой и сделай на нее серебряную ризу». Шабашев пешком пришел в обитель, отыскал икону, отслужил пред нею молебен и все исполнил, как повелено ему в видении. С того времени и доселе обильно изливаются от нее чудотворения. В обители ведется их запись⁴⁴. Но обратимся к деятельности о. Макария.

С умножением братии, с увеличением числа богомольцев соборный храм свт. Николая оказался слишком тесным. Макарий пожелал распространить его, нашлись и благотворители, которые помогли ему в этом святом деле (о постройках и перестройках менее важных говорить не будем). Храм распространен был с западной стороны на восемь аршин, внутри и снаружи обделан в новом виде и вкусе, и обнесен новою папертью⁴⁵. По возобновлении его, 6 августа 1806 года, о. Макарий, за отличные услуги обители, возведен в сан архимандрита дмитровского Борисоглебского монастыря с тем, чтобы оставался по-прежнему настоятелем Пешношского.

Сделавшись архимандритом, Макарий не изменил своей прежней строго подвижнической жизни, и даже смирил себя еще более, хотя не раз повторял со вздохом: «Был Макарий, а теперь уже стал не Макарий». Ни в пище, ни в одежде он ничем не отличал себя от прочей братии, в свободное время ходил вместе с ними даже на послушания; воздержание его простерлось до высшей степени. Однажды, во время братского ужина, он послал своего келейника принести из поварни полстакана молока; тот принес ему полный стакан; Макарий огорчился и сказал: «Ты ввел в искушение и себя и меня, да и всю братию: вот, скажут, как Макарий-то начал жить архимандритом, по целому стакану молока берет лакомиться». Так хранил он братскую совесть! Скажем здесь несколько слов вообще о его характере.

Макарий был муж высокой добродетели. Лицо его казалось суровым, но сердце было преисполнено христианской любовью. Он жил не для себя, а для блага обители и для блага братии. Все находили в нем мудрого наставника, приветливого собеседника; мудрость наставлений его привлекала к нему не одних монашествующих, но и мирян, и даже людей, высоко поставленных в свете. Однажды приехала из Москвы в обитель почетная госпожа, с высоким светским образованием, но с сердцем, холодным к религии. Расположившись в гостинице, она просила к себе о. Макария для беседы. Макарий знал ее положение в свете, ее образование, ее холодность к религии, и хотел уклониться от приглашения, но должен был уступить ее настоятельной просьбе. Глубокое смирение старца поразило надменную, а мудрая беседа до того умилила и согрела ее сердце, что она и в обители оказывала ему все знаки уважения, и по приезде в Москву всем рассказывала о его высокой мудрости, и собственно для сего являлась к преосвященному митрополиту Платону. Несмотря на обширный круг хозяйственных занятий, Макарий не опускал ни одного богослужения, и везде являл себя примером благочестия и добродетели. Любя уединенную и безмолвную жизнь, он, когда было досужно, удалялся в глубину лесов и там в трудах подвижнических проводил по нескольку недель. Строгий к себе, он строго следил и за нравственностью своих подчиненных. Богослужение при нем было всегда продолжительное, чтение неспешное, пение благоговейное, стояние чинное, выш ходить из храма до окончания богослужения и сидеть при богослужении дозволялось только немощным и старым: «Хоть худ воин, да воюет», – отзывался о таких о. Макарий. В кельях нельзя было иметь ни картин, ни самоваров, ни других лишних вещей; не дозволялось даже зажигать свечей пред иконами: «Будь сам свещей», – говорил он братии. Книги для чтения в кельях он давал сам и особенно любил «Духовный Алфавит». В баню могли ходить только старые и больные, а молодым и здоровым не дозволено было не только мыться, но даже и видеть себя обнаженными. Младшие из 209 братии всегда были отдаваемы под надзор старших в двух смежных кельях всегда иж и л и в о д н о й старший, а в другой – младший. Младший, выходя из своей кельи, должен был сотворить молитву и испросить благословения у старшего, куда бы ни шел – в церковь ли, в трапезу, или на какое послушание, даже хотя бы за водою или за дровами для своей печи. Провинившиеся в чем-либо были наказываемы, смотря по вине, или поклонами в трапезе, или получали послушания, или переводились из кельи в келью; после наказания виновные получали от него наставление и утешение. Вообще, для подчиненных он был и наставником и, вместе, отцом, другом и братом. Собственности у него не было. Получал ли он что-нибудь от благотворителей – разделял с братией. Нужны ли были кому-либо деньги, чтобы получить увольнение от общества для поступления в обитель, или для других потреб – он давал, приговаривая: «Мне душа дороже денег. Я верую Богу моему, что денег у меня всегда будет довольно». В большие праздники созывал всю братию в архиерейские покои и угощал чаем (всегда давал по два куска сахару и по две чашки). В летнее время, в свободный час, выходил из кельи, садился на скамье под окном с каким-либо поделием в руках (обыкновенно – вязал чулки) и, если к нему подходил кто-либо из братии, начиналась духовная беседа; если оставался один, творил умно Иисусову молитву. Зато и братия любила его. Когда отправлялся он в Москву или в монастыри, порученные его надзору, все провожали его до часовни Мефодиевой (в одной версте от обители); здесь, после пения тропаря 4 преп. Мефодию, принимали благословение и расставались. И встречали его, как дети отца. «Батюшка едет! Батюшка приехал!» – с радостию гово 210 рили друг другу по приезде Макария, и все спешили к нему навстречу, высаживали из повозочки (он всегда езжал в простой телеге или в санях с кибиткою), целовали руки и провожали до кельи, а он непременно, бывало, утешит их какимлибо гостинцем. Такою мирною жизнью наслаждалась обитель под управлением Макария. Но и враг спасения не дремал; он воздвигал иногда среди братий бурю искушений и доводил их до падений. Сердобольному Макарию тяжело было слышать об искушениях, смотреть на падения, но молитва, терпение и любовь все побеждали. Так, один из братии во время служения во гневе схватил его за архимандричий крест и давил; другой, сам виновный, вздумал оклеветать его перед правительством в разных преступлениях; но правительство даже не обратило внимания на его донос, – так оно уважало Макария, – и оба сии мятежники законно наказаны.

Среди подвигов, трудов и забот прошла вся жизнь Макария. Чувствуя ослабление сил, он желал как можно чаще вспоминать о часе смертном, и потому приказал монаху Феофану сделать из толстой сосны гроб, строго запретив говорить об этом кому-либо из братии до его преставления. Приготовляя гроб, он предчувствовал близость своей кончины; преставление его, действительно, было недалеко. Однажды осматривал он сено над конюшнями вверху, оступился, упал в ясли и так сильно разбился, что едва живого принесли его оттуда в келью. С сего времени он ослабел совершенно, и, видя, что уже не встать ему с одра болезни, предложил братии выбрать себе нового настоятеля; но никто не хотел и слышать об этом. Макарий с любовью благословил их, просил помолиться о нем и потом вдруг заговорил о гневе Божием, грядущем на Россию, – просил, приказывал молиться усердно, молиться со слезами об отвращении гнева Божия, о спасении отечества. Это было почти за два года до нашествия французов в 1812 году. Тогда же, про просьбе братии, дозволил снять с себя портрет, на что прежде никак не соглашался.

12 февраля 1811 года, в неделю сыропустную, на прощальном правиле Макарий начал творить отпуст, но вдруг вскричал и начал падать; стоявшие близко поддержали его и отнесли в келью на руках. «Так, видно, Богу угодно», – сказал о. Макарий и стал готовиться к своему исходу. 23 марта он был пострижен в великую схиму, без переименования имени, и более не выходил из своей кельи; богослужение для него совершалось в церкви Преображенской, смежной с его кельей, из которой он мог слышать чтение и пение. Так прошло еще около двух месяцев. Когда не осталось никакой надежды на выздоровление, братией было донесено преосвященному митрополиту Платону о болезни Макария вместе с прошением благословить их на избрание нового настоятеля. «Пока не услышу о смерти Макария, у вас не будет другого начальника», – был ответ преосвященного. Но жизнь Макария видимо угасала. В предсмертные дни были совершены над ним напутственные церковные таинства; перед самою кончиною окружающие его одр спросили о преемнике, – он указал на Дорофея, строителя Екатерининской пустыни, и, прибавив: «Кого Бог изберет», – умолк навсегда. Он скончался 31 мая 1811 года, на шестьдесят первом году от рождения. Достойно замечания, что в самый день кончины Макария некоторые, как-то: Герасим, архимандрит Симоновский, и Феофан, строитель Угрешский, видели его, стоявшего в церкви во св. алтаре, в золотой ризе и схиме⁴⁶.

Горячая любовь к почившему выразилась особенно при его гробе; все плакали как дети; бездыханное тело положено в том самом гробе, который был приготовлен им заживо; 3 июня совершено погребение его в настоятельской усыпальнице, под колокольнею, близ гробницы основателя обители, преп. Мефодия. Стечение народа при погребении было многочисленное. Здесь были и ученики его, прибывшие из других обителей, и крестьяне, облагодетельствованные им, и дворяне, чтившие его за высокие добродетели. Братия говорили, что после Макария, у них не будет другого Макария. Это же сказал и преосвященный Платон, получив донесение о смерти Макария.

Благодарная обитель никогда не забудет его благодеяний, – и теперь, по прошествии более полувека, имя его воспоминается с особым благоговением. Дух его правления жив на Пешноше и доныне. Один из его учеников, архимандрит Мефодий, его келейник, долго управлял обителью.

До века пребудет память его, и слава его не потребится, тело его в мире погребено, а имя будет жить в роды (Сир. ХLIV, 12–13).

IV

Обитель Пешношская с благоговением чтит память своих настоятелей – архимандритов Игнатия (+ 1796 г.) и Макария (+ 1811 г.), которым она обязана своим внутренним и внешним благоустройством, которые ее, уже клонившуюся к упадку и уничтожению, высоко поставили в ряду общежительных монастырей в России; с благодарностью воспоминает она и преемников их, настоятелей – строителя Максима (I 1850 г.) и архимандритов Сергия 1857 г.) и Мефодия 1869 г.), которые твердо хранили заведенное предшественниками их чиноположение и удержали ее на прежней степени благоустройства. Из учеников приснопамятного Макария и преемников его по управлению обителью особенного внимания заслуживает жизнь строителя иеромонаха Максима⁴⁷.

Строитель иеромонах Максим, в мире Никита, родился в Твери (в 1755 г.) от благочестивых родителей, купеческого звания, Василия и Параскевы Погудкиных. Отец его занимался пряничной торговлей и, как честный купец, был при градском кафедральном тверском соборе церковным старостой. Кроме Никиты были у Погудкиных и другие дети; все они, воспитанные в благочестии и страхе Божием, были кротки и благонравны; а Никита особенно выдавался между ними: ревность к духовному чтению, молитва, строгое воздержание – все показывало в нем человека особенного, не такого, как другие дети. Добрые родители радовались, смотря на сына, благодарили Бога и, когда на тридцатом году своей жизни он объявил им о своем желании оставить мир, не прекословили.

Между тем дошел до Твери слух о возобновлении обители Пешношской по новому общежительному уставу. Никите хотелось видеть эту обитель и, аще Господь изволит, в ней остаться на жительство. Простившись с родителями, он отправился в путь один; до Пешноши дошел благополучно, но, по случаю весеннего разлива реки Яхромы, протекающей близ обители, молодой путник должен был остановиться в версте от монастыря, при часовне преподобного Мефодия, и ждать перевоза. Вот где, – думал обитель, окруженную водами, – вот где тихое пристанище от л треволнений житейского моря...»,Перевозчик явился, – это был молодой светло-русый послушник, впоследствии Самуил, строитель Голутвинский, известный своей строгой жизнью; им-то Никита и был перевезен в монастырь и представлен настоятелю, строителю иеромонаху Игнатию. О. Игнатий начало иноческой жизни полагал в Санаксарской пустыни, под руководством о. Феодора, из дворян Ушаковых; а по заточении Феодора в Соловецкий монастырь⁴⁸, когда вся братия Санаксарская разошлась по другим монастырям, жил во Введенской пустыни, у о. Клеопы, строгого подвижника благочестия. От них-то и стяжал он себе ту духовную мудрость, с которою впоследствии, когда был к строителем на Пешноше, а потом архимандритом в монастырях Тихвинском новгородском и Симоновском московском, вводил в них новый общежительный устав. Никита был принят Игнатием с любовью и вручен ближайшему руководству одного из старцев. Это было в 1785 году.

Никита пришел на Пешношу в то время, когда новый общежительный устав в ней только что вводился. Много было нужно иметь тогда ревности и терпения, чтобы понести все труды монастырской жизни, а обитель была неустроенная, братия – малочисленная, богослужение – продолжительное. Смотря на строгую и многотрудную жизнь иноков, Никита впал в уныние и решился оставить обитель. Прозорливый настоятель это заметил и однажды, призвав его к себе, долго увещевал не малодушествовать, не обращаться вспять, бороться с искушением врага; но, как ни увещевал, не мог восстановить в нем упадший дух и переменить его намерение, – Никита оставил обитель и возвратился в свой дом.

Мирская жизнь и теперь, как и прежде, была ему не по сердцу, – дух его горел любовью к иноческим обителям. Для сего прямо из Твери отправился он на север, в обитель Соловецкую. Пожил и там; но суровый соловецкий климат показался ему невыносимым. В то же время на севере, в обители Валаамской, вводилось новое чиноположение (Саровское) о. игуменом Назарием. Никита пришел на Валаам, был принят и думал остаться там навеки; но о. Назарий, строго следивший за духовным развитием молодых иноков, заметил в нем, не по летам его, духовную ревность и однажды рассказал ему в нравоучение такую притчу: «Один послушник жил на Пешноше и прежде времени начал заниматься умною Иисусовою молитвою; старец ему то воспретил, но он не послушался – перешел в наш, Валаамский монастырь, и у нас продолжал тою же молитвою заниматься; и здесь ему тоже воспрещалось, но он оставался непокорным; через сие он впал в прелесть вражию; в некий праздник у нас взошел на высокую колокольню, бросился на землю, убился до смерти и тем лишил себя и временной и вечной жизни. Это было в недавнее время», – добавил старец. Никита понял нравоучение и решился оставить Валаам.

В Твери родители его еще были живы. Он снова поселился у них, но поселился ненадолго; желание иноческой жизни не оставляло его. Сдружившись с купеческим сыном Петром Волковым, ко торый, так же как и он, желал оставить жизнь мирскую, и порешив идти вместе в один монастырь, они испросили благословение родителей, законные виды и прямо пришли на Пешношу. Строитель Игнатий в то время был уже в Тихвинском монастыре архимандритом;⁴⁹ его преемником был иеромонах Макарий, который и принял их обоих в число братии. Строитель Макарий был достойным преемником Игнатия. Макарий пользовался особенною любовию и доверием преосвященного митрополита Платона; им восстановлено восемь монастырей, из учеников его двадцать четыре человека были настоятелями разных обителей, Игнатий оставил Макарию обитель еще не устроенною; при нем она не только восстала из развалин, но и возвеличилась и прославилась; ему же она вполне обязана и введением нового общежительного устава. Устав святой горы Афонской, введенный на Пешноше, простирается не на один только порядок церковной службы, но и на все монастырское благочиние. Послушник Никита, воспитанный в страхе Божием, смиренно подчинился всем требованиям строгого устава, в молитвах церковных и келейных был неутомим, в послушаниях трудолюбив, в келейных поделиях (слесарных и сапожных), столь необходимых в общежитии, искусен. Макарий оценил его труды, относился к нему всегда с особенною любовию и в 1795 году постриг его в мантию, назвав Максимом. Обеты монашества еще более возвысили и утвердили его в духовной жизни, что также не укрылось от настоятеля и не осталось без награды; в 1797 году он произведен в иеромонаха, а через год избран духовником братии, сделан ризничим и библиотекарем. В 1798 году и друг его, послушник Петр, пострижен в мантию с именем Пахомия.

Сделавшись духовником братии, о. Максим во всем хотел быть примером для братии. Чтобы привести в бездействие телесные страсти и освободиться от лукавых помыслов, он, по Исааку Сирину (сл. 1), искал было полного пустынного безмолвия, но благодать Божия вела его ко спасению другим путем. В 1793 году о. Макарий, по образцу святогорскому, устроил в двух верстах от монастыря, в глуши монастырского леса, пустынные кельи и для своего временного уединения и для других любителей безмолвия. Иеромонах Максим временно также уединялся; но однажды случилось ему быть в пустыне решительно одному; была полночь; Максим стоял на молитве; вдруг за стеною его кельи послышался необыкновенный шум и говор, пустынник потерял присутствие духа, оставил все и прибежал в монастырь; после сего он уже никогда не отходил на пустынное безмолвие.

Но недолго пустыннолюбивый инок наслаждался мирной жизнью на Пешноше: в 1805 году ему нужно было расстаться с пустынною обителью и переселиться в столицу. Это было так: митрополит Платон, называя Пешношу училищем благочестия и примером жизни монашеской, уважая ее настоятеля Макария, как мужа опытного в духовной жизни, поручал его ведению многие обители, в которых он должен был заводить общежитие по образцу своей обители и назначать в них настоятелей из своей братии. Понадобился настоятель в московский Сретенский монастырь; из пешношских иеромонахов никто не хотел поступить туда; требование было повторено и, наконец, против желания, был представлен иеромонах Максим, как 218 «старец благопримерной жизни». Смиренный инок смутился и явился лично к преосвященному просить об увольнении. На этот раз владыка показал себя строгим; прошение старца он принял за ослушание и, вместо строительства, послал его в тот же Сретенский монастырь в число братства. Можно понять, как тяжело было для Максима такое испытание; но, по воле Провидения, оно продолжилось недолго. В 1806 году определен был в Верлюковскую пустынь строителем друг его, иеромонах Пахомий; в нем-то и нашел себе утешение скорбевший старец. Явившись к Пахомию, он просил его избавить от шумной столицы и оставить при себе. Пахомий согласился, немедленно отправился к преосвященному и исходатайствовал Максиму не только прощение и указ о переводе в число братства Берлюковской пустыни, но и должность казначея. Здесь о. Максим подвизался с тою же ревностью, как и на Пешноше. Любя безмолвие, он хотел было ископать здесь себе пещеру, но песчаный грунт земли и вода заставили его оставить это намерение; пещера обрушилась и осталась в неизвестности. О. Максим, конечно, думал здесь же, в Берлюках, и окончить свою подвижническую жизнь, но испытание его окончилась: Господь послал ему утешение снова увидеть и переселиться на Пешношу.

Пешношский архимандрит Макарий скончался 31 мая 1811 года. По воле архипастыря, на его место переведен был строитель Берлюковской пустыни Пахомий; вместе с ним переведен и Максим; при этом ему возвращена и прежняя должность казначея и духовника братии. С радостью возвратился старец на место своего духовного рождения, с любовью принял прежнее, уже знакомое ему, послушание. Так было до половины следующего, 1812, года. Этот достопамятный бедствием отечества и первопрестольного града год прошел без особенного несчастья для обители: враги не коснулись ее, подобно как и Троицкой Лавры; но не могли оставаться в покое иноки обители, – неприятель был в Дмитрове, в двадцати пяти верстах; могло быть нападение на обитель; нужно было спасать и спасаться. Нашли нужным большую часть братии распустить по безсрочным билетам в безопасные места, а монастырские дорогие вещи – утварь, ризы с икон и всю ризницу уложить в ящики, запечатать и на лошадях с казначеем Максимом отправить в село Кимру, что на реке Волге, в Тверской губернии. В монастыре остались одни только престарелые, готовые на страдание и смерть; имито во все время и совершалось богослужение в обители, без звона. Как скоро дошел до о. Максима слух, что неприятель оставил Дмитров, он возвратился в свою богохранимую обитель, представил все вещи в целости и возблагодарил Господа Бога за спасение свое.

В 1819 году строитель Пахомий от управления обителью уволен; митрополит Московский Серафим 31 октября того же года велел консистории представить мнение о том, «кого из пустынских старцев отлично честного жития и благоразумия и пожилых лет, определить в Пешношскую, яко первейшую и знатнейшую пустынь, в строителя». Консистория мнением положила перевесть на Пешношу Самуила, строителя коломенского Бобренева-Голутвина монастыря. Мнение утверждено, но изволения Божия на то не было. Самуил нужен был для Голутвина, а на Пешноше был готов уже свой отец и наставник. Дело устроилось так: с Самуилом не хотели расстаться ни иноки обители, ни граждане Коломны: первые заявили желание идти вслед за Самуилом на Пешношу, последние обратились к владыке с прошением: «не лишать их достойного сего пастыря, оставить его по-прежнему в Голутвине монастыре». Архипастырь исполнил общее желание: Самуил оставлен на своем месте, но ему вменено в обязанность «немедленно отправиться на Пешношу и избрать, с согласия лучшей братии, достойнейшего из них в строители»⁵⁰. Самуил отправился. Начались выборы. Кто же был здесь и достойнее и способнее Максима? Он был духовником братии; его все уважали, все любили и все единогласно желали видеть своим настоятелем. Сего желал и Самуил. Все желали, но не желал сам Максим; по смирению, он долго отказывался от этой чести; ссылался, между прочим, и на года свои и на телесные недуги⁵¹, но общее желание и просьбы братии превозмогли, и он решился принять на себя бремя правления. После сего и Самуил и новоизбранный отправились в Москву. Не случайно, конечно, расположились так обстоятельства: Самуил, бывший послушником, во время половодья перевозил в первый раз Максима на Пешношу и представлял настоятелю; тот же самый Самуил, через тридцать четыре года после того, бывши благочинным монастырей, избрал в настоятеля на Пешноше Максима и, после избрания, повез его в Москву для представления архипастырю. Путие праведных исправляются от Господа.

– Вот, преосвященнейший, лучше сего я не нашел в братии Пешношской, – сказал Самуил, представляя Максима митрополиту Серафиму.

– Да на что ж лучше-то, – заметил владыка, – это у нас будет второй Сергий чудотворец. А сколько тебе, старец, лет от роду?

– Шестьдесят пять лет, владыко святый, – отвечал Максим.

– О! Еще лет десять поправишь монастырем. Благословив после сего обоих старцев, владыка отпустил их с миром.

С радостью встретили иноки нового строителя; с детской преданностью вручили они души свои его духовной опытности. О. Максим, избрав в казначеи из своей же братии иеромонаха Парфения, поручил ему хозяйственные дела монастыря, а сам занялся преимущественно внутренним его устройством. На Пешноше как будто возвратились дни блаженного о. Макария: то же продолжительное богослужение, то же чинное стояние братии, то же стройное, благоговейное пение, внятное чтение, та же простота в обращении и та же назидательная жизнь настоятеля.

Не иноки только, но и окрестные жители уважали о. Максима. В 1820 году возникли было споры с крестьянами рогачевской волости и соседним помещиком Тепловым из-за монастырской земли и монастырской мельницы; доходило дело и до казенной палаты, но кротостию и миролюбием строителя оно скоро окончено. После сего мир с соседями никогда не был нарушаем, крестьяне боялись чем-либо оскорбить о. Максима, – рыбы в монастырских рыбных ловлях не ловили, лесу не рубили, лугов не травили и, что особенно замечательно, детям своим не дозволяли петь песни в виду монастыря; достаточные из них благотворили монастырю чем могли, недостаточные сами получали пособие от него.

Митрополит Серафим, почитая Пешношу, как он выражался, лучшею и первейшею пустынью, внимательно следил за действиями нового строителя и сердечно радовался, получая от всех хорошие отзывы о нем. Передавая в 1821 г. московскую епархию новому архиепископу Филарету, он указал на Максима, как на мудрого и доброго строителя. Преосвященный Филарет при первой же возможности посетил Пешношскую обитель, побеседовал с строителем ее и полюбил его.

По молитвам святых отец, за благочестие настоятеля и братии благословение Божие изливалось на обитель. И при строителе Максиме она так же украшалась, обогащалась и прославлялась, как было при блаженном архимандрите Макарии. Из множества примеров укажем на некоторые. 10 июля 1827 года принесена была в обитель, по особенному усердию к ней, генеральскою дочерью девицею Елизаветою Андреевною Фаминцевою в дар часть ризы Господней с частями мощей разных святых угодников; строитель Максим со всем освященным собором, в облачениях, со свечами и звоном, за вратами обители встретил и принял от рук благотворительницы сию бесценную святыню и, возложа на главу свою, с торжественным пением принес в соборный храм, совершил бдение и тог с общего совета, узаконил ежегодно 10 июля творить бдение и совершать крестный ход с ризою Господнею вокруг обители, что совершается и доныне.

Около того же времени другая благотворительница, генеральша Александра Ильинична Нефедьева, на свой счет устроила в соборном храме новые царские врата, прорезные, отличной работы, обложенные по дереву чистым серебром, местами вызолоченные, а над вратами г-жа Беклемишева поставила богато украшенную икону Успения Божией Матери – копию с Киево-Печерской, которая так же, как и киевская, спускается и поднимается на шнурах. В это же время, при содействии разных благотворителей, исправлены разные монастырские ветхости, построен на гостинице новый корпус, слит новый колокол и, главное, уплачены довольно значительные долги обители, накопившиеся при его предместнике, строителе Пахомии.

Из множества благотворителей сего времени нельзя не упомянуть еще о московском купце Матфее Федотове Свешникове, который, придя на Пешношу, и себя самого и все свое имение вручил в полное распоряжение о. Максима. Сам Свешников пострижен в монашество, с именем Моисея, а на капитал его достроена больничная церковь во имя свт. Димитрия, митрополита Ростовского, с кельями для старцев, заложенная еще при архимандрите Макарии в день кончины его (31 мая 1811 г.).

Освящение сего храма памятно для обители. Преосвященный митрополит Филарет, получив донесение об окончании больничного храма, сам вызвался освятить его. Днем освящения назначено 29 июня 1829 г. Прибыв в обитель к освящению храма, владыка объявил строителю Максиму, что он за труды его по управлению обители, за успешное окончание храма, и, главное, за добрую мо 224 нашескую жизнь, намерен в день освящения храма посвятить его во игумена. Максим усердно просил избавить его от этого нового бремени; когда же владыка настаивал, он решительно объявил, что не желает этой чести, и, опасаясь как бы в самом деле не сделаться игуменом, нашел благовидный предлог и в день освящения храма уклонился от служения Литургии. Владыка понял и оценил глубокое смирение старца и после сего никогда уже не напоминал ему об игуменстве. Пешноша произвела на владыку самое доброе впечатление; при освящении храма он сказал слово, после трапезовал вместе с братиею, во все время пребывания своего был благодушен и, отъезжая, благодарил строителя за монастырское благочиние. Через несколько времени после сего владыка хотел наградить о. Максима, по крайней мере, набедренником, но он и до сего его не допустил, как выразился об этом поступке сам митрополит Филарет, в письме к наместнику архимандриту Антонию⁵². аступивший за сим 1830 год, памятный по свирепствовавшей в Москве и других местах холере, прошел для обители благополучно. Настоятель заповедал братии поститься, молиться и, сколько возможно, чаще приобщаться Св. Таин; по милости Божией, в обители никто не умер от заразы, несмотря на то, что ее храмы, гостиница и странноприимная были отверсты для всех приходящих⁵³.

Мирно протекли на Пешноше и следующие за сим пять лет настоятельства о. Максима. Много нужно было иметь ему духовной опытности, чтобы сто тридцать пять человек братии, людей разного возраста, звания и образования, направить на один путь, к одной цели – вечному спасению. Много нужно было употребить ему внимания, терпения и любви, чтобы приучить новоначальных – неопытных в монашеской жизни, к строгому монастырскому уставу. Но мудрый, любвеобильный настоятель умел и вразумлять, и ободрять, и укрощать, и утешать. Так можно ли было при нем не явиться или опоздать к утреннему церковному богослужению (в двенадцать часов ночи), или вечернему правилу (с умными молитвами), когда он сам всегда бывал там и всегда являлся первым? Можно ли было тогда отказаться от монастырских послушаний, или с леностью проходить их, когда он сам подойдет и отечески скажет: «Потрудитесь, отцы и братия, потрудитесь Бога ради», или «Помози Господи! Спаси Господи»! Мог ли тогда провинившийся в чем-либо соврать, не сознаться в своей вине, когда, явившись к старцу-настоятелю, услышит сильное его слово: «Неразумный! Зачем пришел в монастырь? Лучше бы жил в миру». Нельзя было без умиления смотреть, как у этого неразумного совесть пробуждалась, появлялись слезы, он падал к ногам настоятеля и в ту же минуту получал прощение. «Ну, Бог простит. Иди с миром», – говорил о. Максим. Тем дело и кончалось.

Из обители отлучался о. Максим очень редко, и то – по крайним монастырским нуждам, ездил всегда в той же простой кибитке, в которой езжал некогда приснопамятный о. Макарий. Жизнь о. Максима была вполне безукоризненна: никто не мог не только сказать, но даже и подумать о нем что-либо худое, ни в пище, ни в одежде он ничем не отличал себя от прочей братии. Он горячо любил стройное, церковное пение и хороших певцов; поэтому часто призывал их к себе, заставлял спеваться, сам подпевал и, когда делали ошибки, исправлял; когда же все шло хорошо, радовался и умилялся духом.

Высокая жизнь настоятеля не могла укрыться от людей посторонних. Подвижники благочестия издалека приезжали на Пешношу и входили в духовное общение с о. Максимом. Таковы, например: Иосиф, игумен Луховский, Никон, игумен Коневский, Феодосий, строитель Кривоезерский, Леонид (в схиме Лев), старец Оптинский. Некоторые из настоятелей провели последние годы свои на покое под его духовным руководством; таковы Феофилакт, архимандрит Даниловский, Феодул, строитель Белопесоцкий, и Паисий, строитель Махрищский.⁵⁴ Покойный митрополит Филарет, зная опытность его в духовной жизни, нередко обращался к нему с требованием указать способных иеромонахов из его обители на настоятельские должности в другие монастыри. О. Максим иногда указывал. Так, иеромонах Николай, из ризничих, по его рекомендации поступил в Берлюковскую пустынь, Геннадий, келейник его, – в Давидову пустынь, Парфений, казначей, – в Махрищский монастырь. Не только лица духовные, но и мирские, даже из высшего светского общества, бывая в обители, считали непременною своею обязанностью побывать у о. Максима, побеседовать с ним и получить благословение. Старец не уклонялся от посетителей. Простая, сердечная беседа его производила на присутствующих глубокое впечатление. О чем бы ни заговорили с ним, но, так или иначе, он непременно находил случай поговорить о смерти, страшном суде и вечности; при разговорах о делах мирских – молчал; если спрашивали отзыва его о каком-либо постороннем лице, отвечал: «Не знаю, Бог весть!». Разговоров пустых, шуточных не терпел; редко когда показывалась улыбка на устах его, а смеющимся никто никогда его не видал. Не беседа только, говорили посетители, но и самый вид старца, его глубокое смирение, благолепная седина, поступь, взгляд – все невольно заставляет благоговеть к нему. Многие из лиц светских имели его своим духовным отцом. Старец не уклонялся и от этой нелегкой обязанности. «С каким, бывало, умилением идешь к о. Максиму на исповедь!» – рассказывала нам одна из духовных дочерей его, близкая ему по духу (Наталья Ефремовна Фриденталь, из дворян Майковых). Сколько советов, вразумлений, утешений услышишь от него! Какою любовию к Спасителю горело его сердце! Он сокрушался о грехах кающегося более, нежели сам кающийся.

Пешношские старцы говорят, что «он кому предсказывал что – все сбывалось». Вот случай его прозорливости. «Однажды я была на Пешноше вместе с своими родственниками, – рассказывает помянутая г-жа Фриденталь, – и когда они 228 стали собираться домой, я решилась остаться там поговеть; но, как денег с собой не имела, просила родственников прислать мне их как можно поскорее. Перед отъездом мы все зашли к о. Максиму. Благословив их и сказав им несколько напутственных слов, он обратился ко мне и сказал: «А ты, Наталья, останься у нас, – поговеешь; мы исповедуем и без денег». Кто ему сказал, что я хочу остаться говеть и что с собой не имею денег? Истинно, святой был старец!», – так заключила рассказчица.

Достигнув восьмидесятилетнего возраста, строитель Максим, до того бодрый и крепкий, почувствовал упадок сил и решился оставить управление обителью. Почему 19 февраля 1836 года обратился к митрополиту Филарету с прошением об увольнении. «Ныне, по преклонным моим летам, – писал он, – начал я чувствовать в себе крайнее изнеможение, и притом внутреннюю боль, и в ногах слабость. Почему и дальнейшее прохождение должности настоятеля нахожу для себя совершенно невозможным». Владыке не хотелось лишиться такого опытного и мудрого настоятеля, – ему хотелось, чтобы Максим послужил еще хотя несколько (ответ владыки). Прошло еще пять месяцев; о. Максим изнемогал: ему хотелось остаток дней своих провести в безмолвии, да к тому же, по слабости своей, он не мог уже по-прежнему быть духовным руководителем братии. Все это заставило его в конце июля того же года войти ко владыке с новым прошением. «Здоровье мое и силы, – писал он, – становятся еще слабее, так что я не только уже ныне весьма часто принужден бываю оставлять церковную службу и монастырские дела, но даже не могу входить и в должное управление братии, которая, по своему числу, а более новоначальные – по своей неопытности в монашеской жизни, требует от настоятеля всегдашнего и неусыпного наблюдения; почему, опасаясь, дабы по таковой моей немощи будучи не в силах иметь должное о душах их попечение, не подвергнуть себя ответу пред Богом, и принимаю смелость ваше высокопреосвященство со слезами просить смиренно меня, нижайшего вашего раба, от должности уволить, дозволив остаться мне в оном монастыре в числе братства». После такого сильного прошения владыка удерживать его более не мог. Назначив на его место московского Сретенского монастыря игумена Сергия, который начало монашеской жизни полагал на Пешноше при архимандрите Макарии, архипастырь соизволил написать на донесении благочинного: «Строитель иеромонах Максим, по неоднократной и настоятельной просьбе, от должности строителя увольняется, с благодарностью за понесенное им служение и с тем, чтобы преемник со вниманием доставлял старцу мирное пребывание и упокоение, а старец преемнику споспешествовал сведениями и советами⁵⁵.

Николо-Угрешский архимандрит Пимен в своих воспоминаниях удаление на покой строителя Максима описывает так: «Чувствуя бремя правления себе не под силу, так как обитель была в то время колеблема внутренним нестроением (загородные монастыри в то время были наполнены подначальными), не имея решимости удалить нарушителей братского согласия и, вместе с тем, не предвидя более мирного исхода, он (о. Максим) стал усиленно проситься на покой. Владыка (митрополит Филарет), уважая его за высокоподвижническую жизнь, за смирение и монашескую нестяжательность, долгое время не соглашался освободить его от начальства и всячески старался удержать. Чтобы основательнее и подробнее узнать о причинах нестроения обители и не произнести приговора заочно, владыка, находившийся в то время в Петербурге, на своем возвратном пути в Москву, свернул прямо с Клинской станции и направился в Пешновдскую обитель, где и прожил около недели. На месте разобрав все обстоятельства и убедившись по исследовании, что старец не без основания просился на покой, владыка, хотя и нехотя и скрепя сердце, согласился на его просьбу уволить от начальства. Приезд владыки оказался для обители вполне благотворным, – успокоил строителя и обнаружил недовольных; главные двигатели, в том числе и казначей, были удалены в другие монастыри. Когда перед своим отъездом владыка предложил братии приступить к избранию и, по несогласию двух противоположных сторон, взаимно друг другу мешавших, выбора состояться не могло, он пожелал слышать мнение старца, хорошо знавшего всю братию. О. Максим сказал тогда владыке, что к старшей братии он доверие утратил, а на младших положиться не может. Тогда владыка предложил на выбор двух настоятелей; Угрешского игумена Илария и Сретенского Сергия. Пешношская братия предпочла последнего, так как он полагал начало в их обители»⁵⁶.

Игумен Сергий вступил в управление обителью 31 августа того же года. О. Максим из настоятельских келий перешел в ту самую келью, в которой жил и скончался наставник его схиархимандрит Макарий. Здесь-то и жил он до конца своей жизни, как бы заключенный во гробе; из кельи, кроме храма, он никуда не выходил, ни в какие дела, ни в начальственные, ни в братские, не входил, редко кто нарушал его безмолвие и то только для духовной беседы. Как провел он эти последние четырнадцать лет своей жизни, известно единому Всеведущему. Но нельзя было не знать о его посте, ибо все видели, как мало, как редко и какую простую приносили ему пищу. Нельзя было не знать о его молитве, ибо все видели кожу на лбу его, отвердевшую от частых земных поклонов, и одеяние на плечах, протертое от правильных крепких изображений креста. Нельзя было не заключать о его высоком целомудрии, ибо никто никогда не видал его наготы, никто не видал его ни в бане, ни в реке; говорят даже, что он совершенно не мылся из опасения, при взгляде на свою наготу, оскверниться нечистым помыслом; с женщинами, если и беседовал иногда, то только о духовных предметах и никак не наедине. Любимым его келейным поделием и теперь, как и во время начальствования, было или делание коробочек, которые безденежно раздавал братии и мирянам, или переплетание книг; духовным утешением было попрежнему пение церковных священных песнопений.

На девяносто пятом году жизни своей старец совершенно ослабел, так что большого труда ему стоило побывать в храме, но оставить службу Божию он никак не хотел; с первым же ударом колокола, едва передвигая ноги, поддерживаемый своим келейником, отправлялся он в церковь, становился в алтаре (без клобука) и с умилением выслушивал все богослужение. Господь подкреплял его силы и, как бы в награду за усердие, рассудок, зрение и слух его сохранил неповрежденными до конца жизни. Только за три дня до смерти он перестал ходить в храм Божий. В праздник Благовещения он отстоял последнюю Литургию, вечером был у игумена Сергия и, что замечательно, пришел без доклада, без обычной молитвы, начал первый говорить и все говорил о милосердии Пресвятыя Богородицы, чему немало дивились игумен Сергий и его келейник иеромонах Дионисий; но это был последний его выход; в той же ночи он слег в постель и более не вставал. 27 марта он пожелал для подкрепления духа, дабы благонадежно вступить в вечность (слова самого старца), приобщиться Св. Христовых Таин и освятиться св. елеем, – что, конечно, и было исполнено; на другой день некоторые из братии пришли посетить его и предложили ему полечиться. «Нет, – отвечал старец, – лечиться я не хочу; воля Господня да будет со мной!». Вздохнув после сего несколько раз, он вслух начал молиться Пресвятой Богородице, чтобы Она защитила его Своим покровом в час смерти. Утром 29 марта ему сделалось легче, но это облегчение было предсмертное; предчувствуя, что остается жить ему на земле несколько часов, он снова приобщился Св. Таин, причем твердо прочитал молитву пред причащением: «Верую Госпоую». Через мен Сергий прочитал ему отходную; настали последние минуты. Попросив прощения и св. молитв у игумена, а через него у всей братии, старец замолчал, перекрестился, посмотрев на икону Богоматери, смежил очи, протянул обе руки, как бы в объятия кому, и тихо, безмятежно предал дух свой Господу. Это было 29 марта 1850 года в первом часу пополудни. На третий день по преставлении был снят с него портрет, чего при жизни он никак не дозволял. О наружном виде его пешношский иеромонах Иероним пишет: «Старец Максим лицом был приятного вида, имел глаза серые, брови наклонные, нос прямой, чело кругло-выпуклое, власы редкие и русые, а на браде седые, голос тихий, руки сухие, росту небольшого, телом тощ, походку имел всегда тихую, старческую».

Тело блаженного старца положено во гроб, издавна им самим приготовленный. 2 апреля, в день воскресный, при многочисленном стечении народа, игуменом Сергием с двенадцатью иеромонахами и пятью иеродиаконами совершено отпевание и погребение его в настоятельской усыпальнице под колокольней⁵⁷.

Донося митрополиту Филарету о смерти и погребении о. Максима, игумен Сергий писал, между прочим: «После него имения никакого не осталось». Владыка, глубоко чтивший старца, соизволил написать на донесении: «Мир душе преставльшагося»⁵⁸. Этот мир, немного спустя, был изречен иад и на могиле старца. 9 июля того же года владыка освящал соборный храм на Пешноше; в день освящения он зашел в настоятельскую усыпальницу и там на могиле о. Максима помолился и поклонился. В 1866 году была напечатана, вторым изданием, «История Пешношского монастыря»; казначеем о. Дионисием (после – настоятелем монастыря) она была представлена владыке Филарету; архипастырь, при нем же бегло просматривая ее, остановился на временах Максима и сказал: «О Максиме-то нужно бы побольше написать». Вот и написано, владыко святый! Ты желал, конечно, сохранить память о блаженном старце и добрым примером возбудить других к такому же высокому иноческому житию. Да исполнится же святое твое желание!

V

Архимандрит Мефодий (в мире Алексей) родился в 1790 году в С.-Петербурге, где родитель его, имея обер-офицерский чин, состоял на службе при дворе императора Павла Петровича. В начале текущего столетия родитель был переведен на службу в Москву, куда перевез семейство. О первых годах жизни Алексея ничего неизвестно; только сам он нередко говаривал, что время его детства было самое тяжелое для него. Родитель его, переехавши в Москву, овдовел, женился опять: мачеха не любила пасынка, и если он видел ласки и заботу о себе, то только доброй и благочестивой няни своей Марии, жившей у них еще при родной матери его; попечение и ласки няни были так велики, что при воспоминании о ней, будучи уже старцем, он проливал слезы. «Доброе семя посеяла она в моей душе», – говорил он при этом.

Получив невысокое образование в доме своего родителя, Алексей поступил на государственную службу в Московский сенатский вотчинный архив. Всегда исправный, кроткий, послушливый, он, состоя на службе, скоро заслужил внимание начальства и, нет сомнения, служил бы с повышениями и отличиями, но светская служба, жизнь в большом шумном городе ему не нравилась: он мечтал о пустыне, о жизни монашеской; природные ли склонности, тяжелая ли жизнь с мачехой, или влияние доброй няни расположили его к монашеству, сказать трудно, но молодой человек горел нетерпением скорее оставить Москву и удалиться в монастырь. Не пробыв и двух лет на службе, он подал начальнику прошение об увольнении. Начальник, ценя труды его, старался отклонить его намерение; много убеждал, долго не делал распоряжения об увольнении, но как просьбы делались все чаще и настойчивее, должен был, наконец, уволить.

«Получив увольнение, – так рассказывал о себе впоследствии о. Мефодий, – я не бежал домой, а летел, как бы на крыльях, и только боялся, как бы опять не воротили на службу». Родитель не был против намерения сына поступить в монастырь, и потому, когда он явился к нему уволенным от службы, с миром отпустил его, благословив иконою Богоматери. Свобода дана. «Но куда идти? Где найти пристанище спасения? – думал молодой, неопытный, двадцатилетний юноша. – Пойду в лавру Сергия; помолюсь преподобному; он наставит: куда идти и что делать».

Пришел в лавру, помолился и стал расспрашивать тамошних старцев: в какой бы лучше поступить монастырь. Указали на монастырь Николаевский Пешношский как общежительный, пустынный, которым управлял в то время известный не в лавре только, но, можно сказать, во всей Рос236 сии, известный подвижник благочестия архимандрит Макарий⁶⁰.

Юный искатель спасения послушался совета старцев и через город Дмитров, где помолился чудотворному Животворящему Кресту Господню, пришел на Пешношу. Подойдя к св. вратам обители и помолившись перед ними, Алексей обратился к одному из находившихся тут монахов с вопросом:

– А что, батюшка, о. архимандрит примет меня в монастырь, или нет?

– Примет, – отвечал спрошенный.

– А когда к нему прийти можно?

– После вечерни, – отвечал он.

Алексей не знал, что этот спрошенный и ответивший был сам настоятель монастыря о. Макарий. В назначенное время Алексей явился, был принят и после расспросов получил приказание прийти на другой день для перемены мирской одежды на монастырскую. Приказание исполнено. Перемена одежды, или, выражаясь по-монастырски, отложение мирской одежды, происходило обыкновенно так: вступивший в монастырь перед принятием нового одеяния делал три земных поклона перед иконами, потом кланялся настоятелю и затем с благословением его принимал одеяние (подрясник, пояс) и четки. Действие, по-видимому, простое, но на впечатлительную душу Алексея оно произвело глубокое потрясение. «Я затрепетал всем телом, – рассказывал он об этом впоследствии, – слезы текли ручьями, сердце разгоралось ревностию идти на самые трудные монашеские подвиги». О. Макарий обыкновенно говорил при этом несколько слов в назидание и ободрение. Так, на двадцать первом году жизни, 10 ноября 1810 года, обер-офицерский сын сделался послушником Пешношского монастыря. Послушание ему дано служить братии на поварне. Послушание это одно из самых трудных и, можно сказать, самых низких, но ревностный юноша делал все с любовью, даже и не замечал того, что послушание его трудно и низко. Но чего не замечал он сам, то заметили другие. Внимательный ко всем, а особенно к новоначальным, настоятель обители скоро отличил его в среде других и взял его к себе в келейники. Воспитанный в семье обер-офицера, служивший в Сенате, умевший четко и правильно писать, при искренней склонности к монашеству, он оказался человеком очень полезным для настоятеля и обители. О. Макарий полюбил его искренно; но, к сожалению, юному послушнику недолго пришлось пользоваться советами опытного старца: через полгода, именно 31 мая 1811 года, о. Макарий скончался.

Наступил достопамятный 1812 год. Бедственный для отечества и особенно Москвы, он для Пешношской обители прошел без особенного несчастия; но иноки ее, в виду того что неприятель был недалеко от г. Дмитрова (двадцать пять верст), не могли оставаться в покое; почему нашли нужным большую часть братии распустить по бессрочным билетам, кто куда хотел; а ризы с икон и всю ризницу отправили в с. Кимру, за Волгу (в Тверскую губернию). В монастыре оставались только престарелые и крепкие духом, человек двадцать, ими-то во все время и совершалось богослужение без звона. В числе тех двадцати человек остался было и послушник Алексей, но разные тревожные слухи, верные и неверные, смутили его, и он с тремя товарищами оставил обитель. Отправившись на север России, они побывали в разных монастырях Ярославской и Костромской губерний, пожили немного в Николо-Бабаевском монастыре, думали пройти в Саровскую пустынь, но услыхав, что неприятель бежал из Москвы, возвратились на Пешношу. Посещение разных монастырей и пребывание в них осталось не без влияния на нравственное настроение послушника Алексея. Пустыннее Пешношской обители, строже устава ее он нигде не видал, – полюбил ее еще более, решился оставаться в ней навсегда и при помощи Божией исполнил то, на что решился.

По смерти архимандрита Макария настоятелем на Пешноше был строитель иеромонах Пахомий. Способности и труды послушника Алексея он ценил так же, как и его предшественник; почему, несмотря на его молодость и недавнее пребывание в монастыре, представил к пострижению в монашество. Алексей согласился. 12 сентября 1815 года состоялось пострижение, причем он наречен Мефодием, тезоименитым преподобному Мефодию, основателю Пешношской обители. Монаху Мефодию, кроме прежнего послушания – письмоводства по делам обители, дано новое: принимать участие в неусыпаемом чтении Псалтири и ходить за больными и престарелыми старцами. Насколько рев» новал о своем спасении новопостриженный монах Мефодий, доказательством может служить следующий рассказ его о самом себе. «Ревнуя в духовных подвигах опытным старцам, я было положил себе за правило в промежуточное время от утрени до ранней Литургии не спать⁶¹, а читать Псалтирь, или жития святых. Немалое время все шло по моему желанию; но самому ли мне пришло на мысль, или по совету других я стал испрашивать на то благословения настоятеля. Настоятель не благословил и даже прямо сказал: «Пусть другие не спят, а ты еще молод, – спи». Не хотелось мне расстаться с принятым на себя подвигом, – и после запрещения настоятеля я продолжал бодрствовать, но недолго: сон стал одолевать меня; сколько я ни развлекал себя и молитвою, и пением, и хождением по келье, и умыванием лица холодной водой, сон расслаблял меня; кончилось тем, что я должен был подчиниться воле настоятеля. «Так, – говорил в заключение и назидание другим о. Мефодий, – в монастыре и доброе дело нельзя делать без благословения настоятеля».

В год пострижения в монашество о. Мефодия был прислан на Пешношу в заключение молодой человек, почти сверстник ему по летам, впоследствии известный ученый историк и археолог Константин Федорович Калайдович (15 июня 1815 г.). Молодой ученый, удаленный от друзей и родных, оторванный от ученой деятельности и разысканий в библиотеках и архивах, искал деятельности. О. Мефодий, молодой человек, сравнительно (с другими обитателями Пешноши) образованный, служивший в Сенатском архиве, письмоводитель при монастыре, заведовавший монастырским архивом, был, как нельзя более, подходящим к нему человеком; с ним первым и познакомился Калайдович. О. Мефодий (как рассказывал мне сам в 1866 г.) давал ему книги для чтения, приносил хранившиеся в монастырском архиве дела, древние рукописи, помогал в переписке их, и вот, благодаря о. Мефодию, Константин Федорович нашел труд по душе, который заставлял его, хотя по временам, забывать свое горькое одиночество. В заключении Калайдович должен был прожить год; из-под пера его вышло: «Историческое описание мужского общежительного монастыря Святого Чудотворца Николая, что на Пешноше»⁶².

В 1818 году строитель иеромонах Пахомий уволен от должности; на место его назначен иеромонах Максим⁶³ – простой, добрый старец. О. Мефодий и при новом настоятеле пользовался прежним вниманием и расположением; но это внимание и расположение настоятеля имело для о. Мефодия не совсем благоприятные последствия. То положение, какое он занимал в монастыре, привело его к самомнению и как бы к праву отступать от той простоты, какой держались старцы, и вообще все, живущие в обители, относительно одежды и келий. О. Мефодий стал много заботиться о внешнем убранстве своей кельи и даже повесил в ней портрет свой. Это смущало пешношцев и заставляло опасаться, что со временем совсем не будет на Пешноше любимой ими простоты. Говорили настоятелю, но он не обращал особого внимания на жалобу и относился к о. Мефодию попрежнему; считали жизнь о. Мефодия зазорною и решились тайно и явно донести об этом митрополиту Филарету. Владыка в то время находился в Санкт-Петербурге. Ему давно уже было известно, что обитель Пешношская колеблется внутренним нестроением; донос на о. Мефодия сравнительно неважный, но безпорядков было так много, что настоятель обители иеромонах Максим, чувствуя бремя правления себе не под силу и вместе с тем, не предвидя более мирного исхода начавшихся смут, стал усиленно проситься на покой. По этому поводу Николо-Угрешский архимандрит Пимен в своих воспоминаниях пишет: «Чтобы основательнее и подробнее узнать о причинах нестроения обители и не произвести приговора заочного, владыка, находившийся в то время в Петербурге, на своем возвратном пути в Москву, свернул прямо с Клинской станции и направился в Пешношскую обитель, где и прожил около недели. На месте разобрав все обстоятельства дела и убедившись, по исследовании, что старец не без основания просился на покой, владыка, хотя и неохотно и скрепя сердце, согласился на его просьбу уволить от начальства. Зато и виновники удаления старца почувствовали, что архипастырская рука, умевшая помогать слабым и немощным, умела подавлять непокорливость и давала себя чувствовать, где нужна была строгость мер. Приезд владыки оказался для обители вполне благотворным; успокоил строителя и обезоружил недовольных; главные двигатели ,в том числе и казначей, были удалены в другие монастыри⁶⁴. Владыка не оставил без внимания и донос на Мефодия. Он призвал его к себе, подробно расспросив о внутренней и внешней жизни, сделал строгий выговор за нехранение заведенных обычаев и грозил за нарушение их строгим наказанием. Выговор владыки настолько смирил о. Мефодия, что он признал себя недостойным носителем монашеского сана и дал обещание не принимать священства, а на всю жизнь остаться простым монахом. После искушения жизнь о. Мефодия изменилась к лучшему. Ни с кем не сближаясь, никуда не выходя и не выезжая, он вел вполне отшельническую жизнь. Все свободное от богослужения и послушаний время он употреблял на чтение книг, причем делал выписки статей и отдельных мыслей, почему-либо соответствовавших его духовному настроению; особенно же любил читать и делать выписки о чудесах Богоматери⁶⁵.

Строгая, истинно монашеская жизнь о. Мефодня обратила на себя внимание всех. Его узнали и стали уважать не в монастыре только, но далеко за пределами его. Прошло после пострижения его в монашество двадцать два года, а он все оставался простым монахом; настоятели обители сначала иеромонах Максим, а потом архимандрит Сергий, неоднократно предлагали ему сан иеродиакона и иеромонаха; но он всегда прямо отвечал: «Дал обет не принимать священного сана». Архимандрит Сергий решил доложить об этом владыке митрополиту Филарету. Архипастырь велел сделать представление и прислать к нему монаха Мефодия. Представление сделано; монах Мефодий явился ко владыке. В ответ на вопрос, почему не желает быть иеродиаконом, о. Мефодий указал на свое недостоинство и на данный обет. Владыка сказал: «Обещание – произвольно; послушание – обязательно». Мефодий поклонился и снова просил освободить его от священства. Но слова архипастыря: «Готовься к посвящению», заставили его покориться воле Божией. 12 сентября 1837 года он был посвящен в иеродиакона, а через два дня в иеромонаха. Напутствованный благословением архипастыря, новый иеромонах возвратился в Пешношу. К прежним трудам прибавились новые – чередное служение. Так прошло около трех лет. Освободилось на Пешноше место казначея. Кого сделать казначеем? И братия и настоятель остановились на о. Мефодии. Владыка утвердил избранного в полной надежде на его опытность и трудолюбие. Должность казначея, сама по себе нелегкая, для о. Мефодия была особенно тяжела потому, что заставляла часто выезжать в Москву и там жить в мирском доме. Своего подворья у монастыря в Москве не было; приютом для Пешношской братии был тогда дом госпожи Перской, на Остоженке, в приходе Успения; здесь, хотя и в особых комнатах, но жить в большом городе, в доме среди мирян, ежедневно ходить по городу и исполнять разного рода поручения, монаху, который более двадцати пяти лет прожил безвыходно в пустынной обители, было очень и очень нелегко. О. Мефодий все исполнял с терпением и любовью; строго хранил монастырский устав, помогал настоятелю в деле управления обителью, принимал участие в общих монастырских послушаниях. Об общих послушаниях скажем несколько подробнее. НиколоПешношский монастырь общежительный, в нем нет почти никого, кто бы не занимался каким-либо ремеслом, знакомым ему по жизни в миру; почему все почти там делается своими руками; но есть послушания, в которых принимает участие вся братия, не исключая и настоятеля; таковы уборка сена в летнее время и рубка дров осенью; на послушания эти не являются только чередные служащие, престарелые и больные. При рубке дров даже и самый обед привозится в лес из монастыря. «Рубка дров была для меня, – говаривал о, Мефодий, – развлечением». Действительно, общие работы братии всегда представляют приятную картину. Вот, приказано настоятелем выходить братии на рубку дров; Литургия ранняя; после нее легкий завтрак; затем человек пятьдесят и более выходят из монастыря в серых суконных полукафтаньях с необходимыми для дела инструментами; войдя в лес, все останавливаются для молитвы; затем один из предстоящих, обращаясь к настоятелю, или к старшему из присутствующих, возглашает: «Благослови, отче!». – «Бог благословит», – отвечает тот. Застучали топоры, зашуршали пилы; ни крику, ни разговоров; но вот нужно вздохнуть; старший делает несколько звонких ударов в пилу; все останавливаются, присядут и начинается стройное духовное пение; умеющие петь – поют, не умеющие – сидят, слушают, по временам творят на себе крестное знамение, иной от умиления поплачет... Отдохнуть и опять за дело. Привозится обед и вот, не спеша прочитав молитву, садятся на бревна трапезовать: и здесь та же тишина, благоговение, как и в монастырской трапезе, только разве и услышишь слова: «Благослови, отче!» или «Спаси, Господи».

В 1857 году настоятель монастыря архимандрит Сергий скончался. По принятому обычаю настоятелем начальство утверждало того, кто был избран общим голосом старшей братии; но о. Мефодий, как уже известный приснопамятному митрополиту Филарету, был назначен строителем без избрания братии (24 мая 1857 года). Заслуги его для обители, как настоятеля, незабвенны. Укажем на более важные.

Со времени кончины преп. Мефодия (4 июня 1393 г.), основателя Пешношской обители, в течение 465-ти лет, не было устрояемо во имя его храма, хотя братии давно хотелось иметь его. И вот первым делом нового настоятеля было немедленно приступить к исполнению этого давнего общего желания братии. По молитвам преп. Мефодия, Господь видимо благословил дело. Одна из соседних помещиц, девица Екатерина Николаевна Дмитриева-Мамонова, по просьбе о. Мефодия, изъявила желание устроить придел во имя преподобного Мефодия на свой счет. В том же году, на прошение строителя, по ходатайству митрополита Филарета, последовало разрешение Св. Синода на устройство придела, и он устроен, близ самых мощей преподобного, под колокольнею – в настоятельской усыпальнице; 11 июня 1859 года последовало его освящение; по тесноте его, для удобнейшего в зимнее время помещения братии и посторонних богомольцев, находящаяся в соединении с ним церковь преподобного Сергия обращена в теплую и отделана вся заново. В то же время были исправлены и другие монастырские здания. Митрополит Филарет внимательно следил за деятельностью нового настоятеля, слышал ото всех отзывы о нем самые утешительные, – и вот, не прошло и пяти лет, неожиданно для всех, он возвел его из строителей прямо в сан архимандрита (30 декабря 1862 г.) во внимание, как сказано в резолюции владыки, к его доброму монашескому житию и служению. Внимание архипастыря усугубило заботы о благоустройстве обители; в следующие два-три года им обновлены все монастырские церкви и здания. Побуждением к сему, впрочем, было и слово самого архипастыря. Дело было так. В 1862 году в Москве распространился слух, что доходы церковные будут отбирать в казну; митрополит Филарет представил, куда следует, длинную и весьма сильную записку против отобрания денег и имений у монастырей и церквей⁶⁶. Однажды по какому-то делу архимандрит Мефодий был у митрополита Филарета, так он сам рассказывал мне в 1866 году⁶⁷. Владыка между прочим спросил его:

– А много у вас в монастыре неокладной суммы?

– Тысяч около пятидесяти, – отвечал о. Мефодий .

– Нет ли каких-либо нужд по монастырю? В порядке ли монастырские здания?

– Некоторые требуют ремонта.

– Исправь все, что нужно; а то деньги могут взять, а монастырь останется с худыми зданиями.

Сильное слово митрополита Филарета отстояло имущество монастырей, а о. Мефодий, с разрешения владыки, деньги израсходовал почти все, впрочем, на дела нужные, неотложные; во всяком случае, на благоустройство обители⁶⁸.

Улучшая и украшая наружный вид обители, о. Мефодий еще больше старания прилагал к внутреннему ее устроению. Церковное чтение и пение, при предшествовавших ему настоятелях несколько ослабевшее, он восстановил и строго наблюдал, чтобы оно совершалось неспешно, благоговейно, чему и сам был примером: требовал, чтобы к богослужению являлись все неопустительно; о тех, которые запаздывали или вовсе не были в церкви, наводил справки, виновным делал выговоры, а иногда и наказывал; положил правилом, чтобы иеромонахи и иеродиаконы, вступая на недельную чреду священнослужения, предварительно очищали свою совесть исповедью; сам, готовясь к служению, ни с кем не говорил, неспешно выходил из кельи, благоговейно читал молитвы при облачении; никогда почти не бывало, чтобы он совершил Литургию без слез; в самые важные минуты богослужения голос его начинал дрожать, слова в произношении замедлялись, слезы текли ручьями; предстоящие в храме, слушая его, невольно приходили в умиление, чувствовали страх и трепет... Один из близко его знавших в некрологе⁶⁹ вскоре после его смерти так описывает его душевные свойства: «Суровый по виду, о. Мефодий был добрым по душе. Тому, кто объявлял ему желание поступить в иночество, он обыкновенно говорил о трудности монашеской жизни и вместе о славе доброподвизавшихся в ней. Не умалчивал при этом и о слабости нынешнего монашества. «Мы, бывало, – говорил он, – наберем сучьев, покроем простынею, да так и спим, – и как сладко-то; а теперь видишь, как я сплю? ». Роскошное же это ложе о. архимандрита составляла простая скамья, покрытая войлоком и одеялом; на этом ложе, живя, можно сказать, в убогой келье, он и скончался. Слова его при передаче постриженного в монахи в научение духовнику: «Передаю... храни... пред Богом дашь ответ», – исторгали слезы у всех окружающих.

Сам ревнитель духовного подвижничества, о. Мефодий требовал и от подначальных ему иноков строгого исполнения монашеских обетов. До какой степени простиралась его строгость в этом отношении, можно судить, между прочим, по тому, что он позволял братии читать книги только аскетического содержания и, увидев однажды у монаха духовный журнал, запретил читать его. «Это, – сказал он, – для мирян, а ты знай Добротолюбие».

Для полноты характеристики о. Мефодия нельзя не привести отзыва о нем такого знатока монашества, каким был Николо-Угрешский архимандрит Пимен. В своих воспоминаниях⁷⁰ он пишет: «Отец Мефодий был проникнут истинным духом монашества и был подвижник. Он долгое время уклонялся от принятия священства и наконец тогда только согласился на это, когда владыка почти принудил его. После посвящения в иеродиакона владыка приказал ему готовиться для посвящения в иеромонаха через день, или два, к первому архиерейскому служению, и он опять согласился нехотя. Будучи сделан иеромонахом, он служил очень редко. Об этом доложили владыке, и когда он его спросил: «Отчего редко служишь?». Тот отвечал ему: «Смущаюсь, владыко святый, что когда в служении обращаюсь к народу, много людей смотрит мне в лицо». Тогда владыка сказал ему: «А ты забудь, что ты в присутствии людей; ежели будешь помнить, что ты находишься пред лицем Господа, ты не будешь смущаться. Служи, я благословляю тебя». И после этого он служил без всякого смущения. В заключение о нем скажу, что однажды мне случилось быть у преосвященного Леонида, где застал и его. Преосвященный пошел с секретарем в кабинет, а мы остались вдвоем. В это время вошел в комнату о. Иаков, архимандрит Даниловский⁷¹. В разговоре он спросил его:

– А много ли у вас овечек? Тот ему отвечал, что столько-то. Тогда о. Иаков снова стал спрашивать:

– Ну, а козлища-то есть?

– Есть, есть один козел – вот, вот он, – отве чал старец, стуча пальцем себя в грудь. После такого ответа поневоле пришлось замолчать.

О. Мефодий заслужил всеобщее уважение. У него была еще та особенность, что он до чрезвычайности любил чистоту; он не жил в настоятельских кельях, куда ходил только по праздникам пить чай, или принимать посторонних посетителей, а жил в своей монашеской келье, где пол был так чист и бел, как будто только вчера настлан. Келейные труды и подвиги о. Мефодия известны Единому Господу, но что они были велики доказательством служат его строгое воздержание, продолжи» тельные ночные молитвы, о чем не могли не знать келейники, множество сделанных им выписок из прочитанных книг и, наконец, дубовый гроб, сделанный им самим еще задолго до смерти, и поставленный в особом помещении при своей келье; видали иногда келейники, как он входил туда, смотрел на гроб, плакал, обнимал и целовал изображенный на нем крест.

До последних дней своей жизни архимандрит Мефодий ревностно заботился о благоустройстве монастыря; каждый год производились при нем постройки, поправки, улучшения. В 1868 году, имея уже семьдесят семь лет от рождения, он еще производил постройки и каждый день по несколько раз бывал на постройках. Много приложил стараний и об улучшении монастырской ризницы. В начале мая 1869 года он заболел, девятого скончался. Преосвященный Леонид, епископ Дмитровский, глубоко почитавший старца, получив известие о его смерти, пожелал отдать ему последний долг, для чего нарочно прибыл в обитель и сам совершил Литургию и отпевание почившего. Бренные останки его погребены на братском кладбище против алтаря церкви преподобного Мефодия.

Монастырская братия вспоминает о нем, как о настоятеле добром, старце простом, наставнике опытном.

Да почиет дух о. Мефодия от трудов своих там – в блаженных обителях Отца Небесного! Да будет о нем память вечная в той обители, которую он так горячо любил, для которой сделал так много доброго, полезного!

VI

Пешношская обитель с особенной любовью и благоговением чтит память почивающего в ней блаженного монаха Ионы. Представляем здесь краткое сказание о его подвигах.

В половине прошедшего столетия в Пешношской обители подвизался юродивый монах Иона. Жизнь его до пострижения в монашество осталась неизвестною. Несомненно только то, что он пострижен около 1730 года в Троицкой Сергиевой лавре. Здесь после пострижения, он избрал для своего спасения юродство Христа ради. Тогдашний настоятель лавры не потерпел его юродства и выслал на жительство в Пешношский, тогда приписной к лавре, монастырь. Здесь он провел несколько лет своей подвижнической жизни, здесь последовала и блаженная кончина его.

В обители сохранилось несколько сказаний о его подвигах. Так, известно, что кроме внутреннего монастырского жилища, он ископал в двух верстах от монастыря, в лесу, близ Предтечевой часовни, на берегу речки Благинки, пещеру, в которой проводил большую часть времени. Здесь он молился, здесь безмолвствовал, здесь, убегая праздности, занимался рукоделием. Любимым его занятием было плетение лаптей, которых, впрочем, никогда не продавал, но раздавал безмездно мимоходящим. Иногда приходил он и в монастырь к церковной службе, но по смирению своему не входил в храм (в храме он бывал только для исполнения необходимых христианских обязанностей), а всегда останавливался в безмолвии у западных дверей его. В зимнее время иногда заходил он на поварню, влезал в горячую печь и просиживал в ней по несколько минут, конечно, не столько для того, чтобы отогреться, сколько дать почувствовать себе тяжесть адских мучений. Старожилы⁷², знавшие о его подвигах, рассказывали, что в детских летах они бегали за Ионою, когда он проходил по селам и деревням, бросали в него камнями, делали разные насмешки. Троицкой Сергиевой лавры архимандрит Варлаам, узнав о подвигах Ионы, полюбил его. Приезжая по разным случаям на Пешношу, он всегда спрашивал о здоровье Ионы, называл Ионушкою, призывал к себе и подолгу беседовал с ним. Однажды, в приезд архимандрита, Ионы не было дома; его искали, но не нашли: архимандрит сделался скучен и сердит. Тут явился к нему виновный иеродиакон, по прозванию Шурыга; разгневанный архимандрит, по законам тогдашнего времени, хотел наказать его телесно, но явился Иона, и виновный забыт и прощен.

Замечательна кончина блаженного Ионы. В обители заметили, что он долго не является; отправились в пещеру, но и там не нашли; подумали, что он заблудился в густых болотистых лесах, долго звонили во все колокола, но Иона не являлся; расспрашивали окрестных жителей, но ни от кого не получали верных известий. Наконец, наступила осень, выпал снег, настали зимние морозы. В то время какой-то охотник охотился за зайцами в дачах г. Вахрамеева, в Раменском лесу. Вдруг залаяли его собаки; он идет на лай их и видит под деревом тело человеческое нисколько не поврежденное, как будто живое; снег кругом его растаял, земля высохла. По лицу и одежде он узнал, кто этот почивший, поспешил в монастырь и рассказал все, что видел. Братия взяли блаженное тело юродивого Христа ради, принесли в обитель и предали обычному христианскому погребению у южной стены соборного храма. Это было в 1737 году.

По преставлении своем блаженный Иона многим является во сне, иногда даже с повелением отслужить панихиду на его могиле. Из ближних и дальних стран являются в обитель почитатели его памяти, служат панихиды с упованием на его предстательство и по вере получают исцеления. Особенно много источается знамений милости Божией при его гробе над страждущими младенцами. Вскоре после его погребения, над его могилой на стене сделано было точное его изображение (в одной свитке, в камилавке, без сандалий, опоясанный ремнем и с четками в руках), сохранившееся и до настоящего времени. В 1806 году при постройке паперти виден был гроб его, но архимандрит Макарий приказал, не касаясь гроба, свести над ним арку и возвесть стену, что и было исполнено. В сороковых годах XIX столетия было сказано несколько слов о его подвигах в светской литературе⁷³. В 1847 году было напечатано его изображение в нескольких тысячах экземпляров. В 1877 году на месте его подвигов в лесу устроена часовня.

Конец и богу слава!