Архимандрит Макарий, основатель Алтайской духовной миссии
(Память 18 мая)
Архимандрит Макарий, в мире Михаил Яковлевич Глухарев родился 8 ноября 1792 года в городе Вязьме, Смоленской губернии. Родители его – священник Введенской соборной церкви о. Иаков Глухарев и мать Агапия – пользовались большою любовью вязьмитян за свою скромную и благочестивую христианскую жизнь. О. Иаков, окончивший полный семинарский курс со званием студента, был примерным священником в усердном исполнении своих пастырских обязанностей, с любовью успешно занимался проповедничеством, влиял на паству как своей ученостью, так и прекрасными нравственными качествами. Это был человек, по отзыву самого о. Макария, неизменного праводушия, общего всем доброжелательства, веры и упования на Промысл Божий И христианского мужества, скорбями искушенного. Жена его Агапия, – умная и образованная по своему времени, споспешествуя о. Иакову в строгой христианской жизни, отличалась по преимуществу кротостью и смирением. По смерти их долго добрая память о них жила и хранилась в Вязьме и ее окрестностях.
Под руководством сей-то благословенной Богом четы провел детство и юность Михаил Яковлевич. Одаренный от природы богатыми способностями, впечатлительный и восприимчивый мальчик всецело поддался влиянию своих родителей и перевоплотил в себя их добродетели.
О. Иаков сам занялся первоначальным образованием своего Михаила с ранних его лет. Он настолько достаточно подготовил его, что семилетний мальчик уже делал переводы с русского на латинский.
8-летнего о. Иаков включил его в Вяземское духовное училище прямо в инфиму, т.-е. третий класс. Мальчик учился здесь очень хорошо, был прекрасного поведения, исправен во всем, но тогдашний суровый дух школьного воспитания оставил на нем глубокий, далеко не безвредный след. От жестокого и грубого обращения наставника, непомерных уроков здоровье мальчика чувствительно надорвалось: он навсегда остался с острою болью в груди, слабым голосом и болезненным организмом, что немало повлияло на развитие его характера. Из Вяземского духовного училища Михаил Яковлевич переведен был в Смоленскую духовную семинарию, где в 1813 году окончил курс студентом.
В 1812 году, во время перерыва учебных занятий по случаю нашествия Наполеона Михаил Яковлевич приглашен был в Тверскую губернию учить детей одного богатого помещика. Там восприимчивый семинарист, вращаясь всегда в дворянской среде, приобрел тонкое знание светских приличий и уменье держаться в высшем обществе. Светское образование сделало его еще более выдающимся из среды товарищей. Через год по окончании курса он послан был начальством в Петербургскую духовную академию. Здесь способности и качества Михаила Яковлевича развернулись в полном блеске. Откровенный и весьма доверчивый, изящный в манерах и приятный в обращении, способный и трудолюбивый, религиозный и благовоспитанный, студент Глухарев обращал на себя всеобщее внимание. Знакомый помещик, по зимам проживавший в Петербурге, приглашал его в свой дом и знакомил с людьми высшего круга. Эти связи с аристократией послужили причиной раннего ознакомления Михаила Яковлевича с господствовавшим тогда мистицизмом, оставившим свой глубокий отпечаток на всей последующей жизни Глухарева.
На доверчивого, благочестивого и талантливого Глухарева обратил внимание преосвященный митрополит Филарет. Молодой студент раскрыл душу пред своим учителем и всецело подался, по своей восприимчивости, его могучему влиянию. При ежедневном исповедании помыслов Филарет хорошо сумел дать религиозной настроенности благочестивого юноши должное направление: критикуя мысли западных мистиков, основательно выставляя шаткость и вредные их последствия, он обратил внимание Глухарева на мистику свято-отеческую. Он указал на прекрасные сочинения блаженного Августина, Иоанна Лествичника, Макария Египетского и на сборник «Добротолюбие», издание 1793 г., составленный из сочинений разных отцов и иноков Греческой церкви созерцательного направления и представляющий собою прекрасный образчик чистой, православно-церковной мистики. Не осуждал Филарет и увлечение Глухарева искренними книгами Иоанна Арндта – «Об истинном христианстве», где каждая глава заключалась теплой благоговейной молитвой об обновлении человека. Благодаря этому участию о. ректора, благочестивый Глухарев положил в себе надежные зачатки духовной жизни. Филарет, вероятно, указал ему и монашескую стезю жизни, как наиболее удобную для самоусовершенствования, но Михаил Яковлевич пожелал, чтобы потребность в монашестве ощутилась и, так сказать, сама вызвалась из глубины его существа. Будучи уже монахом, он выражался: «Я еще в Петербурге, в академии, думал поступить в монашество, но думал поиспытать себя». Давая его религиозной настроенности должное направление, проницательный ректор не упустил без внимания и недостатков его характера. В Глухареве ярко бросались в глаза излишняя доверчивость, полное отсутствие осторожности и самообладания, вспыльчивость, нетерпеливость и раздражительность. Последние недостатки решился по возможности ограничить сам Филарет, пользуясь преданностью Глухарева. Он строго, даже жестко, относился к разным его промахам и оплошностям. Разными способами, – строгими взысканиями, сильными выговорами, отказами и намеренной медлительностью в исполнении его желаний, охлаждал ректор пылкость характера Глухарева, развивая в нем терпение, кротость и смирение. Макарий выражался впоследствии, что Филарет вел его в течение учебной жизни «стропотными путями». Такая жесткость отношений ректора не вооружила, однако, против него пылкого студента. Последний, сознавая недостатки своего характера, чувствовал предупредительно-благотворное влияние своего благодетеля. Привязанность и любовь к Филарету Макарий сохранил до конца своей жизни, переписывался с ним и спрашивал всегда советов на всякое предприятие. Со своей стороны и Филарет не забывал своего любимца и не раз впоследствии ограждал и выручал его в трудных обстоятельствах.
В 1817 году Михаил Яковлевич блистательно кончил академический курс. При отличных успехах в богословских науках, Глухарев хорошо изучил древние языки: греческий, латинский и еврейский и из новых: немецкий и французский. Академическое начальство удостоило его ученой степени магистра богословия и назначило инспектором и преподавателем церковной истории и немецкого языка в Екатеринославскую духовную семинара и ректором тамошних уездного и приходского духовных училищ.
До 1821 года Глухарев прослужил в Екатеринославе, а потом с 1821–1824 г. был ректором Костромской духовной семинарии и настоятелем Костромского второклассного Богоявленского монастыря. Ученый и религиозный, ревностно Михаил Яковлевич стал проходить свою учебно-воспитательную службу. Строгий в исполнении собственных обязанностей, он был благоразумно строг и по отношению к своим ученикам и воспитанникам: – требовал от них постоянного внимания и отчетливого знания, более усердных приглашал к себе в дом, беседовал с ними и давал из своей библиотеки книги для чтения. Ведя жизнь строго нравственную, он зорко следил за нравственностью воспитанников, любил тех, в которых замечал особенные наклонности к добру и благонравию и строго взыскивал за поступки дурные, несвойственные их будущему высокому назначению. Преимущественно пред прочими начальниками-сослуживцами заботился Макарий об удобных помещениях и лучшем содержании воспитанников, о правильном надзоре за ними и гуманном обращении с ними. Справедливость и нелицеприятие его к ученикам, отеческие заботы о них, беседы и приохочивания их к чтению полезных книг привязывали к нему сердца лучших учащихся, и о нем остались светлые воспоминания.
Вне официальных занятий, в домашнем быту Макарий вел жизнь самую скромную и уединенную. Все свободное время посвящал чтению книг – преимущественно творений святых отцов. Никогда не брал он от родителей и родственников воспитанников ни задабривающих денежных подарков, ни пользовался обычными тогда гостинцами, состоявшими из чаю, яблок, хлебов и т. п. Все таковые гостинцы он полностью отсылал в бурсу к великой радости всегда полуголодных учеников. Никакой роскоши и излишества не допускал ни в столе, ни в одежде, отказывая себе во многом в пользу нуждающихся. Зимняя ряска одна носилась у него несколько лет, другой в запасе не было. Летняя ряска, которую он обыкновенно сшивал к Пасхе, была у него тоже одна. Старую он отдавал нуждающемуся. Нередко по целому дню он ничего не ел; делился жалованием с бедными. Ложился спать Макарий позднее всех, а вставал в самое раннее утро.
Аскетическая жизнь, поведенная Макарием с самого же вступления на должность, явно показывала наклонность его к строгой монашеской жизни, зародившуюся еще в академии под влиянием Филарета. Зимой первого же года учебной службы он подал прошение о желании постричься в монашество. 24 июня 1818 года он принял пострижение с именем Макария, 25 числа был рукоположен преосвященным Иовом во иеродиакона, 28 июня во иеромонаха, а, по переводе чрез три года в Кострому, 21 декабря 1821 года был возведен в сан архимандрита и получил в управление, помимо семинарии, запущенный второклассный Костромской Богоявленский монастырь. Кружок друзей Макария в Екатеринославе состоял из нескольких высокообразованных и религиозных особ светского звания и особенно близких четырех лиц духовного звания: сослуживца его о. Иоанна Герболинского, о. А. С. Понятовского и двух иеромонахов благочестивой жизни – старца духовника о. Ливерия и о. Каллиника. Пятерицу эту сблизили присущие всем им глубокая религиозность, искренняя простодушная во всем правдивость, стремление к духовной созерцательной жизни. Наставником и руководителем Макария и всего этого кружка был старец Ливерий, человек святой жизни, ученик знаменитого Паисия (Величковского). Хотя он был человек неученый, не получивший никакого школьного образования, но высокая духовная его жизнь, мудрые наставления и дар прозорливости сообщили ему необыкновенный авторитет во всем Екатеринославе. В Костроме Макарий сдружился только с инспектором семинарии о. Илиодором (впоследствии епископом Курским).
С сослуживцами же своими Макарий вообще не сошелся ни в Екатеринославе, ни в Костроме. Его недолюбливали за обличение наставников в небрежности и грубом обращении с учениками, за новые порядки, за отвержение старого обычая, дававшего доходы от родителей воспитанников и многое другое, что вообще бывает не по душе натурам эгоистическим и равнодушным к усовершенствованию учебно-воспитательного дела.
Аскет по жизни, Макарий не заводил больших знакомств, среди женщин ощущал скуку и пустоту, но вообще вовсе не чуждался общества, а только избегал его светских удовольствий. В обществе он держал себя просто, но с каким-то особенным, ему собственно свойственным достоинством, и везде одинаково, в каких бы слоях общества ни находился.
Семинарская служба пришлась не по характеру и не по здоровью о. Макария: чувствительно расстроила его. На сем поприще гуманный Макарий претерпел множество наглых оскорблений, глумлений и преследований от злобы и интриг своих сослуживцев. Время, в которое он служил, было временем нищеты, деспотизма, с одной, и унижения, с другой стороны, в тогдашних семинариях.
Надорванное трудами здоровье о. Макария стала посещать лихорадка, глаза тоже заболели. Вместе с тем и энергия его к учебно-воспитательному делу начала быстро ослабевать. Тоскливое чувство своей негодности к такой службе закралось в его душу. Неприятности заставляли его глубоко всматриваться в самого себя, созерцать свои прегрешения, испытывая, – не нужно ли прежде основательнее нравственно воспитать себя самого, прежде чем приносить духовную пользу другому. В конце 1824 года он подал прошение в Святейший Синод об увольнении на покой за расстройством здоровья. В начале 1825 года он был уволен в Киево-Печерскую лавру с сохранением магистерской пенсии в 350 р. ассигн., где усердно предался переводу свято-отеческих творений. Но недолго пришлось ему пробыть в шумной лавре: душа его искала опытного руководителя и наставника в духовной жизни, подобного покойному старцу Ливерию. Узнав об опытно-благочестивой жизни настоятеля Глинской пустыни (Курской губернии, Путивльского уезда) старца Филарета, Макарий, с разрешения Святейшего Синода, переселился туда в конце декабря 1825 года.
В тиши этой «школы Христовой» о. Макарий и стал работать над самим собою с такою первоначально ревностью, что организм его расстроился. Весной 1826 года он так сильно заболел, что не чаял ожить. Тело изнурилось и болезнями, и трудами, и воздержанием, лицо сильно осунулось, руки иссохли, дыхание и голос прерывались. Макарий тем глубже всматривался в тайники своей души.
Через три года Господу угодно было указать Макарию новое поприще труда и подвигов во славу Божию, где бы изливавшаяся чрез него благодать Святого Духа оживила и оплодотворила пустыню жаждущую. В 1828 году русское правительство духовное и гражданское заинтересовалось инородческим миссионерским делом, заброшенным с конца XVIII века. Ближайшей причиной, побудившей обратить серьезное внимание на постановку миссионерства между нашими инородцами, послужили начавшиеся и особенно усилившиеся в 1827 году отпадения от православия крещеных инородцев, вверенных руководству приходских русских священников. Святейший Синод решился учредить правильно организованные миссии в местностях с инородческим населением. К числу таких местностей отнесена была и обширнейшая Тамбовская епархия, в составь которой входили тогда Бийский и Кузнецкий округа.
Тогдашний архиепископ Тобольский Евгений (Казанцев), получив синодальный указ от 24 декабря 1828 года касательно учреждения миссии в «стране сибирской», немедленно занялся приведением его в исполнение. Не найдя никого из подведомого ему духовенства годным к миссионерскому делу, архиепископ отнесся к преосвященным Курскому и Архангельскому, а также к архимандриту Соловецкого монастыря с просьбою уведомить его, нет ли у них людей способных и достойных занять должность миссионера.
На призыв Тобольского архипастыря и откликнулся наш архимандрит Макарий. Вскоре пришло разрешение, и о. Макарий, напутствуемый старцем Филаретом 5 июня 1829 года выехал из Глинской пустыни в Москву. Здесь получил он благословение на новое служение от митрополита Филарета, который был очень доволен предпринимаемым апостольским подвигом и обещал своему любимцу постоянное свое покровительство. 1 сентября о. архимандрит отправился в путь, и 30 числа этого месяца прибыль в Тобольск.
По прибытии архимандрита в Тобольск, архипастырь Евгений и духовная консистория занялись вместе с Макарием снаряжением «новой миссии для страны сибирской», вопросом об организации и средствах для содержания ее. С согласия и благословения преосвященного Макарий выбрал себе в сотрудники двух Тобольских семинаристов, отличавшихся добрым поведением и изъявивших желание посвятить себя миссионерскому делу: Василия Попова 22 лет и Алексея Волкова 18 лет. Вот в каком составе явилась первоначально новоучрежденная сибирская миссия. По избранию сотрудников было приступлено к обсуждению: как действовать на инородцев для обращения их в христианство, какие делать им облегчения при переходе из языческой жизни к новой христианской и, наконец, какие правила должны руководить внутреннею жизнью и отношениями самих членов миссии.
Что касается того, какими способами миссионеры должны воздействовать па инородцев с целью привлечения их к Христовой вере, то нашли достаточною для руководства в этом случае инструкций, изданную Святейшим Синодом в 1769 году. Инструкция заключала в себе подробные указания: 1) «какое учение преподавать при обращении иноверцев в веру христианскую, 2) что наблюдать в преподавании учения обращаемым и 3) какой порядок наблюдать при обращении иноверных в самом пути».
В видах большого расположения инородцев к принятию христианства решили выдавать миссию копию с Высочайше утвержденного 17 июня 1826 года мнения государственного совета о льготах предоставленных инородцам, принимающим святое крещение, для объявления им при проповеди. Льготы эти состояли в трехлетнем освобождении от всех податей и повинностей.
Относительно же того, какова должна быть жизнь и каковы отношения между членами миссии, замечательные по истинно христианскому, братскому духу правила составлены были самим архимандритом Макарием.
Сотрудники Макария приняли и подписали правила, а преосвященный Евгений утвердил их, как весьма годные. Затем, донеся Святейшему Синоду о составе и организации новой миссии, Евгений испросил назначение Макария начальником ее. Утвердив Макария начальником миссии, Святейший Синод определил на путевые издержки и на все потребности миссии отпускать из синодальных сумм ежегодно 1,000 рублей ассигнациями.
Сверх сего Топольская консистория назначила от себя жалование семинаристам по 250 рублей ассигнациями в год. Сам же Макарий решительно отказался от всякого жалованья, объявив, что довольствуется своей магистерской пенсией в 350 рублей ассигнациями, и тогда только будет просить пособия, когда его собственный средства окажутся недостаточными.
Наконец миссию постарались снабдить необходимыми богослужебными принадлежностями, с походною церковью в честь Всемилостивого Спаса, небольшой библиотекой, состоявшей из экземпляров книг Священного Писания на славянском и русском (Новый Завет) языках, нескольких экземпляров Священной истории, «начатков христианского учения», азбук и некоторых других книг и брошюр.
26-го августа 1830 года Макарий с сотрудниками прибыль в Бийск и отсюда начал знакомство свое с алтайцами и миссионерскую деятельность. Сначала он стал знакомиться с местностью Алтая, отыскивая наиболее удобный пункт для обоснования миссии, с каковою целью часто разъезжал из Бийска по разным направлениям, изучая при разъездах наречия алтайцев и проповедуя. Пробыв в Бийске до 21 февраля 1831 года, Макарий перебрался поближе в кочевьям алтайцев в Сайдыпский казачий форпост, отсюда 23 мая окончательно переселился, за 90 верст к югу от Бийска, в Майму – селение из 10 домов давно крещеных инородцев, показавшееся ему самым удобным для миссионерского стана.
Сотрудников своих он вскоре лишился: Попов умер 9 ноября 1830 года, а Волков в мае 1832 года вышел в гражданскую службу. Макарий остался один с 70-летним старцем Петром Терентьевичем Лисицким, майминским поселенцем, вызвавшимся добровольно и бескорыстно служить миссии.
Монголо-татарского происхождения алтайские племена в количестве 39,000 душ обоего пола (по ревизии 1857 года) издавна влачили свое существование в округах Бийском и Кузнецком на громадном пространстве (1,000 верст. с севера на юг и от 150–700 верст с востока на запад) гористого, лесистого, ущельного и бездорожного русского Алтая.
Основавшись в Майме и имея под рукой в 8 верстах Улалу, о. архимандрит рассчитывал, с одной стороны, утверждать в православии давно крещеных майминцев и улалинцев, с другой – и главным образом, при помощи их действовать на языческую массу и просвещать будущих новокрещеных.
На самых же первых порах своего миссионерствования Макарий столкнулся с неприязненными действиями, открытыми против него раскольниками, во множестве разделившимися по Алтаю.
Алтайцы недоверчиво отнеслись к о. Макарию, избегали разговоров и встреч с ним, отговаривали и притесняли желающих креститься. Некоторые раскольники по пятам шли за архимандритом и своими россказнями разрушали то доброе впечатление, какое он производил проповедью и отеческим обращением.
Призвав Бога в помощники, подкрепляя себя постоянно горячей молитвой, трудолюбиво и неутомимо стал Макарий делать свое великое дело.
Прежде всего, конечно, принялся он за изучение алтайских наречий и за переводы.
Изучая язык, необходимое и надежное средство к сильнейшему воздействию на алтайцев, Макарий в то же время разъезжал с проповедью Евангелия по инородческим аулам и кочевьям. Не упускал особенно случаев являться туда, где бывало стечение инородцев или вследствие сбора ясака, или – переписи, или когда им выдавали казенный хлеб по случаю сильного голода. Везде он в кратких и простых словах проповедовал о Боге, о сотворении мира и человека, падении людей, обещании Спасителя, наконец, о Спасителе – истинном Боге.
Поездки прекрасно ознакомили Макария с бытом, развитием инородцев и их духовными потребностями. Несмотря на увлекательную простоту проповеди, никто ее первоначально не слушал внимательно и не понимал. Вопросов и возражений, которые бы способствовали большему уяснению ее, не раздавалось совсем. С горечью не раз свидетельствовал Макарий, что пред ним были как бы бездушные камни, зрители, а не слушатели. Первоначальные поездки, длившиеся иногда у архимандрита более месяца, оканчивались подчас полной неудачей. Он воочию убедился, что для того, чтобы достигнуть каких-нибудь результатов, необходимо прежде и главным образом действовать на жизненные, прозаичные потребности инородцев, заговорить об их телесных нуждах и по возможности удовлетворять им. Поэтому, наученный неудачами, архимандрит заговорил жизненным прозаичным языком. С целью привлечь внимание и расположение к слушанию проповеди, он раздавал сначала то сухари, то деньги, то по малой толике пороху. Объявлял затем, что по крещении каждый воспользуется трехлетней льготой от податей и повинностей; сам с своей стороны обещал возможную помощь в телесных нуждах деньгами и вещами. Самое разубеждение алтайцев в суетности их веры основывал на том, что их вера и камы изводят на жертвы весь скот и все благосостояние хозяина, христианская же вера не требует жертв, а только покаянного верующего сердца.
Когда, благодаря такой любвеобильной проповеди и вниманию к их нуждам, кто-либо изъявлял желание креститься, то Макарий допускал такого до крещения с большой осторожностью. Не гоняясь за числом, он наводил справки о поведении, честности желающего, требовал послушания себе и будущим восприемникам. Убедившись в благонадежности ищущего крещения и научив его начальным христианским истинам, кратким молитвам и знамению креста, на что при тупости алтайцев уходило не мало времени, Макарий тогда уже решался крестить такового.
С этого времени начиналась для Макария труднейшая возня с обращающимся и тяжелая борьба с разными препятствиями.
Конечно, на удовлетворение многочисленных нужд новокрещенных не могло хватать ни миссионерской казны, ни пенсии Макария. Тогда архимандрит писал об их нуждах и просил пособий у своих знакомых и других благотворителей в Петербурге, Москве, Костроме, Екатеринославе и Тобольске. Пожертвования собирались и приходили на Алтай иногда в значительном количестве – деньгами и вещами.
Мало-помалу отеческие заботы Макария об устроении и улучшении оседлого быта новокрещеных невольно втянули самого архимандрита в занятия сельским хозяйством. Научившись от старца Петра огородничеству, Макарий сам лично учил новокрещеных садить овощи и ухаживать за огородом.
Женщинам о. архимандрит настойчиво советовал учиться прясть, заботиться о чистоплотности, учиться у русских вести домашнее хозяйство. Искореняя в них неряшество, он ежедневно обходил их жилища и, где находил беспорядок, при себе заставлял мыть, чистить и выметать. Видя самого начальника миссии, при болезненном расстройстве здоровья, усердно занимающегося огородом, алтайцы расставались с любимой ленью и старались подражать ему.
Благодаря сему, селения Майма, Улала, Верхняя и Нижняя Карагужи, где преимущественно селились новокрещеные, зацвели начатками полного русского сельского хозяйства. С 1834 года завелось и вдали от стана миссии селение из одних крещеных инородцев, именно Мыюта, отстоящая от Улалы в 130 верстах к югу.
Резко отделив крещеных от язычествующих сородичей самым образом жизни, начальник миссии старался также изъять их из ведения языческих зайсаков, предоставив им завести у себя особенное внутреннее управление. Ввиду этого он усиленно ходатайствовал пред начальством, хотя и безуспешно, чтобы новокрещеных Бийского округа не вводили в состав какой-нибудь языческой волости, но чтобы они пребывали в виде особой волости.
Наряду с обособлением своей паствы от язычников и с хлопотами об обрусении ее чрез посредство русских, Макарий зорко в то же время оберегал ее от хищничества последних.
При хозяйственно-бытовом перевоспитании новокрещеных о. Макарий озабочивался и о врачевании их телесных недугов. Заняться медициной побудило его страшное распространение среди алтайцев моровых поветрий, в частности, оспенного и горячки. Макарий выучился оспопрививанию, запасся «ботаникой хозяйственной и врачебной», под руководством которой собирал целебный травы, в изобилии растущие на Алтае. В последние годы своего благовестничества он имел при себе уже значительную аптечку из гомеопатических лекарств, наказывал всем – крещеным и некрещеным, чтобы не стеснялись в случае болезни приглашать его, хотя бы в полночь, для врачебного пособия. В 1838 году архимандрит завел в Майме больницу-богадельню для приюта бездомных и сильно опасных больных. При такой врачебной помощи язычники охотно шли к Макарию лечиться и затем креститься.
Особенное старание Макарий приложил к развитию в новокрещеных религиозно-нравственной настроенности. С этой целью он часто устраивал богослужебный собрания. При своей жизни он не успел еще ввести самое богослужение на алтайском языке, совершал его по необходимости на славянском, но все-таки приложил все старания сделать его понятным и одушевляющим для крещеных. Так на богослужебных собраниях кратко изъяснял он на алтайском языке христианские вероучительные и нравственные истины, рассказывал события из Священной истории, читал на русском, а потом и на алтайском языках Священное Писание, учил всеобщему пению в церкви общеизвестных молитв и прошений – «Господи, помилуй» и «Подай, Господи».
После богослужения, по некотором отдыхе, устраивал внебогослужебные собеседования– зимой в частном доме, летом под открытым небом, на берегу реки. На них, помимо религиозно-нравственных вопросов, рассматривались и все жизненные практические вопросы, касающиеся быта и благоустройства новокрещеных. То были религиозно-хозяйственно-административные собрания.
Внебогослужебные собеседования эти можно рассматривать, как живое приложение к жизни алтайцев христианских нравственных начал.
На религиозно-нравственное образование детей Макарий обратил преимущественное внимание. С самых же первых лет миссионерствования учить молодое поколение грамоте, молитвам и пению стало любимым его занятием. Детей он привязывал к себе почти с колыбели, пел вместе с ними «Господи помилуй», и «Аллилуйя», рассказывал им события из Священной истории, иногда играл с ними, бегал в перегонки, комично подчас показывая вид, что силится перегнать какого-либо пятилетнего пузана, но не может, награждал их кусочками сахару. Школу архимандрит постарался теснейшим образом связать с жизнью, – поставить так, чтобы она была душой и малых, и взрослых. Чрез детей он воздействовал на родителей. С этою целью учение ведено было так, что дети передавали своим родителям слышанное и выученное. Самый учебник Макарий постарался составить одинаково полезным и малым, и старым; – такой, чтобы с азбукою славянскою и русскою совместить катехизис краткий, составленный из текстов Священного Писания, и небольшой молитвослов. Его «начальное учение человеком, хотящим учитися книг Божественного Писания», заключает в себе, кроме русско-славянской азбуки, чтения из Священного Писания в форме катехизиса и некоторые молитвы церковные. Сверх сего, здесь в стихах изложены основания христианского учения о Богопознании и Богопочитании.
Кроме этого руководства Макарий приобретал другие общеполезные книжки духовно-нравственного содержания, которые дети читали своим родителям.
Являясь таким одушевленным деятелем на глазах всех, Макарий в тиши своего домашнего крова продолжал ту же строго-аскетическую жизнь, какую вел в Глинской пустыни. Помещением для него служил небольшой деревянный дом о двух комнатах, разделенных сенями: в одной комнате жил он сам, в другой – его сотрудники. Дом этот был и приемной, и училищем, и кухней, и библиотекой, и аптекой. Пищу употреблял архимандрит самую скудную: по целым суткам иногда питался одной просфорой и несколькими чашками чаю, который очень любил. В виде лекарства, от стеснения в груди, которым он постоянно страдал, употреблял сырые яйца, разболтавши их с солью на чайном блюдечке, но и за употребление этого невинного средства строгий подвижник часто упрекал себя, как за излишество. В одежде соблюдал ту же простоту: по нескольку лет, не переменяя, носил он одну дабинную (синюю толстой нанки) рясу, и только истрепанную и засаленную оставлял ее, заменяя новой.
Любимым занятием его было чтение священных и святоотеческих писаний и перевод их с разных языков на русский и алтайский. Время близится к полночи, все кругом уже погрузилось в сон, а Макарий все бывало сидит с пером в руках; боль сильно сжимает ему грудь. Заглушая это ощущение, он встает, прохаживается по комнате, разглаживая свою грудь; слабо и приятно раздается по горнице пение любимой его песни: «Нощь не светла неверным, Христе, верным же просвещение в сладости словес Твоих»... и опять садится за стол. Но, наконец, время и истощенный организм дают себя чувствовать: Макарий отправляется в другую комнату, где спят его сотрудники, будит их, поет вместе с ними полунощницу и тогда уже предается сну. Но ранним утром мы опять видим его или ревизующим хижины новокрещеных, или копающимся в огороде, или проповедующим в юрте язычника. И так проходили дни за днями, вечера за вечерами. От усиленных вечерних занятий зрение его сильно ослабело, и он уже боялся ослепнуть.
При такой собственной хлопотливой миссионерской деятельности, Макарий сильно озабочивался будущим своей миссии. Как основатель алтайского миссионерства, он пламенно желал, чтобы начатое им дело приобрело устойчивость и непрерывно возрастало. Изыскать тогда способы к непрерывному росту миссии было для Макария чрезвычайно трудно – главным образом, по неимению способных людей, и затем по скудости мисснерских средств. До 1836 года, как известно, архимандрит миссионерствовал один с дряхлым старцем Петром Лисицким. Только с 1837 года начали появляться у него сотрудники случайные и совершенно к делу неподготовленные.
Умея сам содержать и пользоваться трудами пестрого братства для миссионерского дела, Макарий сильно беспокоился мыслию – будет ли это братство держаться после него и так же миссионерствовать. Чтобы при жизни своей навсегда закрепить установленное им миссионерское общежитие, архимандрит остановился на мысли – основать миссионерский монастырь на Алтае.
Наряду с мужским монастырем Макарий хотел в тех же видах основать на Алтае и женскую миссионерскую общину – «к благопотребному содействию церковной миссии». Подробный проект об этой общине начальник миссии официально в 1836 году представил преосвященному Афанасию Тобольскому. Последний сочувственно отнесся в проекту, но хода делу не дал никакого. По необходимости пришлось архимандриту, без основания общины, искать сотрудниц нужных для миссионерствования, учения и заботь о девицах, вдовах и замужних инородках. Сотрудницами при нем были: старица Прасковья Матвеевна Ландышева с 1838 г., мачеха С. В. Ландышева, и девица София Густавовна де-Вильмон с 1840 года, блистательно окончившая курс в Смольном институте. Для них Макарий построил домики в Майме, отдал в их распоряжение больницу-богадельню и отпускал необходимую сумму на их содержание. Обе женщины, под руководством архимандрита, служили весьма ревностно, оглашая язычниц, просвещая новокрещеных, леча и ухаживая за больными женщинами. София Густавовна кроме сего открыла в своем домике девичью школу, где обучала девочек пению, чтению, арифметике и рукодельям.
Беспокоимый неудачами в заботах о прочной и обеспеченной организации алтайского миссионерства, Макарий всесторонне стал изыскивать средства упрочить его, если не вскоре, то, по крайней мере, в отдаленном будущем. Помимо своего непосредственно благотворного влияния на неверных, христиански просвещенный русский народ, представлялось далее умственному взору архимандрита, сам из себя создаешь Российское Миссионерское Общество, которое, состоя из лиц всех званий и состояний, будет собирать средства для святого дела миссии, образовывать миссионеров и издавать священный и другие полезный книги на языках инородческих.
Всецело проникнутый этими мыслями, Макарий изложил их со всевозможными, даже мелочными, подробностями в своем обширном сочинении «Мысли о способах к успешнейшему распространению христианства между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе», которое в 1838 году он представил в Святейший Синод. Как знаток еврейского языка, Макарий сам же с 1834 года начал и перевод Библии с еврейского на русский язык.
В 1843 году организм его был настолько расшатан, что он не мог уже продолжать миссионерской службы. Разбитая грудь болезненно сжималась при подъемах на горы. Архимандрит не мог уже всходить на гору пешком, въезжал на лошади и то поминутно хватался за грудь, ожидая или разрыва сердца, или кровоистечения из горла. Особенно ослабело зрение: – по вечерам он не мог уже ни читать, ни писать. Поэтому, с 1843 года Макарий стал проситься об увольнении из миссии и о разрешении отправиться в Иерусалим, где предполагал провести остаток жизни. 8 мая 1844 года Святейший Синод уволил его от миссионерской должности и назначил настоятелем Троицкого Болховского монастыря (Орловской губернии, Болховского уезда), не дав разрешения отправиться во Иерусалим.
Но не покой ждал его здесь, а продолжение той же просветительной деятельности среди... хотя крещеных, но почти язычников, только без утомительных разъездов и без гнетущих забот о перемене их внешнего благосостояния. Заняться просвещением Болховских граждан, несмотря на расстроенное здоровье, побудило его замеченное им глубокое невежество.
Со свойственным ему жаром и любовью принялся он проповедовать в церкви, растолковывать народу слово Божие и молитвы, назидать богомольцев у себя в келлиях, раздавать пособия нищим и калекам, утешать скорбящих, мирить враждующих и особенно, как и на Алтае, учить детей. Молва о новом, необыкновенном настоятеле быстро разнеслась по городу и окрестностям, и со всех сторон последовал громадный наплыв народа в Болховский монастырь ежедневно. Шли туда и старые, и молодые, мужи и жены, девицы и дети, священники, чиновники и простые. С утра и до вечера толпился в монастыре народ: тот приходил за советом, другой за утешением, третий за наставлением к о. архимандриту Макарию. И всех он принимал одинаково радушно, со всеми беседовал, всем проливал отрадный мир в душу.
Любил о. Макарий благотворить нищим и калекам. Нередко в воскресные и праздничные дни, выходя из церкви, он приглашал к себе в келлию какого-нибудь нищего, увечного слепца и дряхлого старца, сажал на переднее место, угощал чаем, предлагал есть и служил нищему сам. Да и любимым предметом его поучений была любовь к бедным и увечным. Не скупясь, раздавал он нищим все, что из дохода доставалось ему как настоятелю.
Дети, как и на Алтае, пользовались преимущественным вниманием: для них о. Макарий превратил келлии свои в настоящую школу, где немыслимы и нежелательны были для детей никакие каникулы.
Приказывая, под своим надзором, учить детей своим послушникам, Макарий по временам сам занимался с детьми по целым дням. Усердным часто дарил книжечки, которых у него постоянно было множество в запасе.
Естественно ожидать, что при столь высокой духовной жизни, при таких истинно пастырских отношениях к людям, о. Макарий сделался весьма популярен и невольно приобрел громадное влияние на народ. Обаянию его личности всецело поддавались все те, которые встречались и говорили с ним. Этот сутуловатый старичок среднего роста в черной дешевой суконной ряске, в черной скуфейке, с седыми волосами, прядями лежавшими по его плечам, с сухощавым чистым и очень приятным лицом, окаймленным густой бородой, возбуждал какое-то благоговение к себе всюду, где бы он ни появлялся. Наперерыв спешили к нему под благословение, с возгласами: «Батюшка родимый, благослови!» Женщины хватали полы его ряски и целовали их. Полученными от него образками, крестиками, ленточками, книжками – дорожили, как святыней. Влияние его неотразимо действовало, когда он обращался к кому-нибудь со словом вразумления. Никакое слово его не пропадало даром, редкое не отдавалось в слушателях слезами умиления и неудержимым вздохом.
Влиянию незабвенного архимандрита болховитяне обязаны искоренением грубого обычая, существовавшего в городе. По исстари наследованному обычаю, болховские девушки, до своего замужества, считали за стыд ходить в церковь.
Вместо того, чтобы идти в храм, они выносили пред ворота скамьи и садились в полном наряде, тут же являлись молодые люди и «невестились». Такими скамьями во время всенощного богослужения установлялись все улицы города. Архимандрит Макарий с посохом в руке обходил в это время улицы города и своими убеждениями, а также и пастырскими поучениями с церковной кафедры, успел искоренить этот обычай.
Незаметно для себя самого, Макарий обладал удивительным даром – располагать к обнаружению и исцелять за старевшие тайные раны греховной души.
В частной своей жизни Макарий до кончины остался тем же строгим аскетом и кабинетным тружеником. Спал он очень мало, да и то на простом диване, или голой кроватке без подушки, – ручка дивана, или же боковая дощечка кроватки были вместо возглавия, ложился спать он почти не раздеваясь. Только за два дня до кончины, когда стали у него болеть кости, друзья упросили его лечь в постель. Кроме книг и тетрадок, чернил и пера, ничего не было у него в комнате и после него не осталось. От него наследовала Православная Русь только одно сокровище, да и то мало оцененное, – сокровище, которое он неустанно и терпеливо копил и оберегал в течете почти половины своей жизни, выжидая удобного времени поделиться этим сокровищем со всеми, жаждущими его. Это сокровище – плод его удивительно настойчивого, несмотря на все препятствия, неприятности и огорчения, труда – русский перевод Библии. В Болховском монастыре о. Макарий по ночам просматривал и проверял свой перевод ветхозаветных книг с еврейского, сделанный еще на Алтае. Приезжая по временам в Москву, он в покоях митрополита Филарета, тайно от других, с одним знакомым молодым чиновником сверял свой перевод с английским, немецким и французским переводами, рылся в разных лексиконах и комментариях, сличал его с рукописным переводом Г. П. Павского, каковой он достал в 1840 году в Петербурге.
Друзья советовали ему напечатать свой перевод заграницей при помощи Английского Библейского общества, которое за неимением хорошего русского перевода довольствуется изданием плохого. Макарий под конец жизни и сам почти склонился к этой мысли: в 1846 году испросил себе у Святейшего Синода позволение отправиться в Иерусалим, где предполагал в Вифлеемской пещере блаженного Иеронима, или в другом каком-нибудь Иерусалимском месте заняться на свободе пересмотром своего перевода ветхого завета с еврейского языка на русский и, может быть, даже издать его. Но пред самым отъездом, когда все сборы в путь были кончены и Макарий распростился с болховитянами, он вдруг простудился и смертельно заболел. Тотчас дали знать митрополиту Филарету, – он прислал своего доктора, пригласили и болховских врачей, но все медицинские пособия были напрасны. Совершенно истощенный трудами организм разом поддался недугу: болезнь началась воспалением легких, печени и желудка и перешла в состояние тифозное. Спинные кости сильно ныли, но Макарий с удивительным смирением переносил жестокие страдания. С благоговейным настроением готовился он к смерти. За день до кончины в келлию его принесли Святые Дары, чтобы причастить его. В самый день кончины Макарий молча и неподвижно лежал на кровати. Смерти его ожидали ежеминутно. Вдруг он какою-то внутренней, таинственной силой быстро поднялся с возглавия, сел, и словно яркий луч озарил его. Он громко и твердо сказал: «Свет Христов просвещаешь всех» и тотчас склонил голову; его бросились поддерживать, положили на подушку, и он тихо отошел к Богу 18 мая 1847 года, 55 лет от роду.
Когда тело покойного понадобилось положить на стол, то не нашлось у него и другой простыни, кроме одной толстой, узенькой и коротенькой. Одели его в старое платье, потому что лучшего и не было, епитрахиль положили тоже старую и даже ветхую, ту самую, которую он когда-то получил от своего духовного отца, старца Ливерия. Гроб но завещанию о. Макария был приготовлен для него необитый и некрашеный, похоронили его в монастырском соборном храме, на правой стороне трапезы, в склепе, приготовленном бывшим настоятелем монастыря архимандритом Иринеем.