Молчальник Пахомий Валдайский

(Память 29 августа).

Монах Пахомий, в мире Петр, родился в 1809 году, (в Новгородской губернии, в Боровичском уезде) в приходе Рютине, в деревне Львове, принадлежавшей тогда помещику Александру Ивановичу Веригину. Родители его, отец – Тарасий, мать – Домника, были крепостными этого помещика, платили ему оброк и занимались земледелием. Кроме Петра, имели они еще сыновей Василия, Стефана и Иоанна, и дочь, бывшую в замужестве в г. Валдае. Петр смолоду отличался тихостью и кротостью нрава, был очень застенчив и трудолюбив, любил бывать в церкви при богослужении и удалялся гульбищ и веселостей сельской молодежи. Помогая родителям своим в трудах их земледельческих, Петр на 15 году своей жизни, в один летний день пошел на сенокос косить траву, умедлил там, целые сутки не приходил домой, чем возбудил недоумение в своих родителях, не знавших, чем объяснить себе его отсутствие. На другой день к вечеру пришел он, наконец, в дом родительский задумчивый и молчаливый, и, когда родители его стали спрашивать, где он так долго был и что делал, он рассказал им некоторое видение⁴⁵ и притом, сообщил им, что оно так его поразило, что он без чувств лежал потом целый день и целую ночь на месте бывшего ему видения, и только к полудню другого дня пришел в себя, несколько очувствовался и, чувствуя сильную слабость и трясение во всех своих членах, не без труда дошел с сенокоса домой. Действительно, он стал неузнаваем после этого события: имел вид больного человека: то бледнел, то краснел, по временам дрожал всем телом и перестал вовсе говорить с своими домашними. Начал объясняться с ними при нужде знаками, показывая руками, что ему нужно было объяснить. Сперва родители очень огорчались подобным болезненным состоянием своего сына, пробовали его лечить сельскими средствами от мнимой порчи, возили по знахарям и лекарям, но без всякой пользы. Петр упорно молчал, и вскоре все убедились, что он онемел. Так, немым и стал он слыть в своем селе. К тому же, после бывшего ему видения на сенокосе совершенно здоровым никогда уже не был, постоянно был болезненным. При этом, стал он усиленно поститься и молиться: ночною порою, когда вся семья покоилась сном, он клал земные поклоны, плакал и рыдал, чем иногда будил свою мать, старавшуюся тогда успокоить своего мнимо-порченого сына. 17 лет прожил в подобном состоянии болящий Петр в доме своих родителей, иногда хаживал в окрестные монастыри, преимущественно же – в Иверский Валдайский монастырь. Очень ему нравились местоположение и чин богослужения в этой обители, и он три раза просился туда в число братства, но, как немого и болезненного, его все не принимали, что очень его огорчало. Наконец, в 1842 году, по усиленной просьбе, был он принят в число братства Иверского монастыря настоятелем архимандритом Иннокентием и назначен на черное послушание – работать в кухне монастырской, причем, монастырь выплачивал за него оброк его помещику. Расставшись навсегда с родным поселком и домом родителей своих, Петр не обнаруживал особого сожаления об этом; напротив, всеми помыслами души своей стремился поскорее окончательно водвориться в св. обители, где все его радовало и пленяло. Самое послушание, которое ему назначил настоятель, несмотря на всю трудность его и неприглядность, принято было им с радостью. Три года трудился он в кухне монастырской, рубил дрова, носил воду, готовил пищу, чистил и перемывал посуду, и трудился всегда безропотно, с веселым, улыбающимся лицом. Не было случая, чтобы он чем огорчился или на кого гневался, – молча исполнял свое послушание, всем старался услужить и угодить. При трудном своем послушании, неопустительно ходил в церковь ко всем службам, которые выстаивал все до конца, стоял неподвижно на своем месте, поникнув главою к земле, с углубленным в себя взором. После трехлетнего послушания по кухне монастырской, Петру было поручено послушание хлебенного, не менее трудное. Он пек хлебы и булки на всю братию, и целых 15 лет трудился неутомимо в этом послушании. Здесь потерял он остаток своего здоровья, – у него открылось болезненное трясение рук и ног, которым потом и страдал он во всю свою жизнь.

18 февраля 1852 г. Петр определен в число указных послушников Иверского монастыря, и привлек на себя внимание архимандрита Лаврентия, когда этот последний был назначен настоятелем Иверского монастыря. Архимандрит Лаврентий высоко оценил его духовный подвиг и позаботился дать молчальнику другое послушание, более подходящее к его душевному устроению.

Он взял его из хлебни и назначил кружечным при чудотворной иконе Иверской Богоматери, что давало ему возможность большую часть времени проводить в храме Божием, при чудотворной иконе Царицы Небесной, к Которой обращался он всегда с трогательным, почти детским благоговением. Но так как эта чудотворная икона почти половину года шествует в крестных ходах по разным городам и селам Новгородской и Тверской губерний, сопровождать которую приходилось в качестве кружечного и молчальнику Петру, что, видимо, его тяготило и смущало, а также очень вредно влияло на его и без того расстроенное здоровье, то архимандрит Лаврентий пожалел его, и на место его назначил другого кружечного, ему же благословил стоять гробовым у раки мощей св. праведного Иакова, Боровичского чудотворца, отпирать раку его для прикладывания к св. мощам богомольцев, и вообще, наблюдать порядок и чистоту при этой святыне. С великим благоговением принял молчальник это святое послушание и нес его неутомимо до конца своих дней. В 1865 году архимандрит Лаврентий постриг мнимо-немого Петра в мантию, причем, нарек ему имя Пахомий. С ним вместе постриг он в мантию духовного друга его и спостника-слепца, который получил имя Филофея и до самой смерти о. Пахомия состоял с ним в самой тесной, о Господе, дружбе. С тех пор монах Пахомий стал всегдашним стражем мощей св. праведного Иакова, был именно ангелом-утешителем для множества приходящих на поклонение сим св. мощам богомольцев, всех любвеобильно выслушивал, всех по возможности удовлетворял, ко всем являл ласку и привет, за что и пользовался всеобщим уважением и любовью. Нужно было видеть, с каким терпением и постоянством выстаивал о. Пахомий, во дни особых стечений богомольцев, среди толпы их, у раки мощей св. праведного Иакова, утесняемый со всех сторон народом, и с какою любовью с ними обходился. «Это гости Царицы Небесной и св. Иакова», говаривал ему архимандрит Лаврентий, не любивший, когда при многолюдстве старались останавливать усиленный прилив толпы к раке св. мощей. О. Пахомий тоже этого не любил и всегда старался всем дать свободный доступ к св. мощам. Неутомимо стоял он на гробовой страже у св. мощей праведника, и с лишком 30 лет провел в этом святом послушании, причем никогда не тяготился им, не пороптал, напротив, считал себя всегда особенно счастливым, что сподобился такой близости к св. мощам угодника Божия Иакова, к которому питал великую веру и благоговение.

Как светильник благодатный, сиял он на своей страже молитвенной у мощей Боровичского чудотворца, высокий ростом, худой телом, с иссохшим обликом кроткого лица, на котором сияли особенно благодатным выражением черные проницательные глаза, с длинными власами и брадою, он напоминал древних преподобных, как их изображают на иконах. Келейную жизнь проводил он очень строгую и воздержную, никакой поблажки телу своему не допускал, в баню никогда не ходил, почивал на жестком и узком ложе, покрытом по голым доскам очень жидким войлоком, пищу вкушал всегда в трапезе монастырской, наравне со всею братией, но вкушал ее очень умеренно и всего более слушал внимательно чтение трапезное, причем иногда так заслушивался, что совсем забывал о пище, полагал ложку на стол, а сам все слушал. Неграмотный, имел он особую любовь к слышанию всякого чтения божественного и никогда не пропускал случая чтением сим напитывать во спасение свою душу. Отличался особою любовью и состраданием к больным, умирающим и усопшим: услышит, бывало, что кто-либо из братии Иверской болен, спешит в келлию его, прислуживает больному, приносит ему пищу и питье, ставит самовар и продолжает это, пока больной поправится. А, если приближался больной к смерти, то молчальник усугублял свои попечения о нем, услаждал ему своими молитвами предсмертные минуты, сам закрывал умершему глаза, омывал и опрятывал его мертвое тело. Все так и знали, что, если о. Пахомий зачастит в келлию иного больного, то, видно, тому плохо, видно, уже ему не встать, и так почти всегда бывало. Омывать и опрятывать покойников было любимым подвигом молчальника: тут он привычною рукою распоряжался и все устроял благолепно, по чину иноческому. Не любил молчальник стяжания: все, что получал из кружки монастырской, по большей части, раздавал то братии, то сродникам своим, то нищим. Все считали молчальника за немого, и это, видимо, ему нравилось: он объяснялся при надобности знаками, – движением рук. Но знаки его мало кто верно понимал, чем молчальник отнюдь не оскорблялся и не смущался, а только кротко улыбнется, покачает головою и отойдет в сторону. Дар слова он употреблял только при исповеди. Духовник его иеромонах Дионисий свидетельствовал, что он всегда говорил с ним при исповеди тихо и ясно, причем никакой неправильности в произношении слов у него не замечалось. Вообще, старец всегда старался утаивать пред ближними своими дары духовные, которыми видимо стал он процветать за свою святую подвижническую жизнь. Иеромонахи Феодосий, Лаврентий, Серафим, иеродиакон Варсонофий, слепец монах Филофей, – вот те немногие личности, пред которыми он не таился, и пред которыми иногда проявлял высокие благодатные состояния своей души. Не любил о. Пахомий, если кто при нем судил и осуждал ближних. Даже чай очень редко и мало пил. Если кто из благодетелей пришлет ему булок или калачей, сейчас поспешит раздать их братии, себе ничего не оставляя. Ночью очень мало спал, полагал многие поклоны в ночной тишине, что замечали соседи его по келлии. – Из монастыря никуда не выходил, только раз в день пойдет с ведром почерпнуть себе воды, а, если захочет погулять на воздухе, то походит по двору монастырскому, после чего присядет на лавочку у братского корпуса. Кроме болезненного трясения в руках и ногах, имел он от постоянного стояния грыжу, от которой по временам сильно страдал; кроме того, у него почти постоянно болели зубы. Несмотря, однако, на таковую свою болезненность, он совершенно не берегся и не лечился: бывало, зимою в холодном подряснике выстаивает в холодном соборе у мощей св. праведного Иакова не один молебен, а несколько, совсем застынет, так что, придя в трапезу на обед, не сможет закоченевшею рукою взяться за ложку, чтобы покушать горячих щей, положит ее, и, не обедавши, пойдет в свою келлию отогревать на лежанке свои закоченевшие от холода руки и ноги. Особенно любил он иеродиакона Варсонофия, который хаживал к нему в келлию. При встрече с ним старец-молчальник имел обычай братски целовать его; но, когда этого не делал, то было это признаком того, что Варсонофий чем-либо согрешил или в чем провинился. Выделяясь из числа Иверской братии своим подвижническим житием, о. Пахомий пользовался уважением и любовью Иверских настоятелей, архимандритов Лаврентия и Вениамина, которые сами проходили жизнь подвижническую и сочувствовали его духовному настроению. Он дожил свой век и скончался простым монатейным монахом. В течение 20-ти лет он жил в одной келлии в верхнем этаже братского корпуса, но по распоряжению монастырского начальства под конец жизни своей был перемещен в другую келлию, находившуюся в нижнем этаже, низменную и сырую, которая очень вредно повлияла на его и без того слабое здоровье. Трудно было старцу-молчальнику жить в этой келлии; но он все терпел, редко, когда жаловался близкой к нему Иверской братии на ее неудобство, а только видимо слабел и дряхлел. С наступлением 1886 года, о. Пахомий стал некоторым из друзей своих духовных прикровенно предрекать, что этот год будет последним в его жизни. Все складывал руки на груди, по примеру покойников, указывал на небо, а потом на землю, давая понять, что скоро душа его оставит сей мир, а тело опущено будет в землю.

В начале 1886 года впервые был напечатан акафист св. праведному Иакову, Боровичскому чудотворцу, еще во дни настоятельства в Иверском монастыре архимандрита Вениамина. По напечатании этого акафиста положено в Иверском монастыре соборне совершать его еженедельно по вторникам пред ракой мощей св. праведного Иакова. О. Пахомий с великим утешением отнесся к этому молитвенному чествованию и прославлению многочтимого им угодника Божия. Когда акафист читался у раки мощей св. праведного Иакова, старец-молчальник с радостным выражением лица всегда его выслушивал, показывая нередко потом братии рукою, как он рад, что, наконец, и св. Иаков имеет акафист, в честь его составленный, как и прочие великие чудотворцы земли Русской. В августе 1886 года о. Пахомий стал видимо ослабевать в силах телесных и очень изменился. Близкие к нему лица из братии Иверской желали снять с него фотографическую карточку, но старец решительно от этого отказался, замахал рукою и начал плевать, что означало у него крайнюю степень неудовольствия. Впрочем, еще во дни настоятельства в Иверском монастыре о. архимандрита Вениамина, была с него снята фотография тайно от него, которая одна теперь и сохранилась у его почитателей.

16 августа, после божественной литургии, когда чудотворная икона Иверской Богоматери была вынесена из собора настоятелем обители для поставления ее в дорожный киот, в котором имела она затем отправиться в крестный ход, о. Пахомий на пути припал к чудотворной иконе, прильнул устами к ручке Богоматери на иконе, и долго ее лобызал, как бы не мог от нее оторваться, что несколько задержало крестный ход и было замечено многими. Это было последнее прощание старца-молчальника с благодатною святынею – чудотворною иконою Богоматери, к которой всегда он особенно благоговел. 20 августа о. Пахомий так ослабел, что не мог уже идти в церковь на обычную свою гробовую службу при раке мощей св. праведного Иакова. Он слег на свою койку и безмолвно лежал. Его поспешили напутствовать Св. Тайнами и совершили над ним таинство св. елеосвящения. Принимать пищу после причащения Св. Таин он решительно отказался и только несколько глотков воды или чаю выпивал в день и так пребывал до самой своей кончины; лежал все на спине, с лицом светлым и радостным, все шептал что-то устами и молился Богу, обращая молитвенные свои взоры на св. иконы. О. Филофей, сам подвижник и молитвенник, с любовью сослужил последнюю службу своему другу и брату о Господе, ходил за ним тщательно. 28 августа вечером, о. Филофей, идя ко всенощной на праздник Усекновения главы св. Иоанна Предтечи, зашел в келлию о. Пахомия и застал его, стоявшим на коленях у изголовья своей койки, над которою висела св. икона. Придерживаясь руками за края койки, старец коленопреклоненно молился. О. Филофей, оставив его молиться, сам пошел в церковь. Выстояв всенощное бдение, он опять подошел к двери келлии старца, приложил к ней ухо и стал слушать. Старец тихо плакал навзрыд и глубоко вздыхал. Филофей подумал, что это он молится, и не стал его тревожить своим приходом. 29 августа, на самый праздник Усекновения главы св. Иоанна Предтечи, в 5-м часу утра, о. Филофей стал собираться к ранней обедне и опять зашел к старцу. Ощупывая его по слепоте своей по келлии, он нашел его стоявшим на коленях у изголовья койки неподвижным и холодным, с четками в руках. Когда собралась братия, все увидели, что лицо почившего было оживлено еще молитвою, и, казалось, точно созерцает он некое светлое небесное видение, ибо приятной улыбкой запечатлелись его мертвые уста, а глаза благолепно были закрыты, и вообще, все лицо имело выражение неземного покоя. В 6 часов утра большой колокол Иверской обители возвестил всей братии о блаженной кончине старца-молчальника, столько лет всех назидавшего своим преподобным, подвижническим житием. Несмотря на жаркую летнюю погоду, тесноту келлии и многолюдную толпу, ее наполнявшую, чтобы поклониться останкам святопочившего старца, тело его пребывало нетленным, не издавало ни малейшего запаха и даже не изменилось видом. Чистый и светлый лежал старец, наружною чистотою своего тела всем ясно свидетельствуя, что праведная душа его чистою и светлою предстала пред лице Божие. Тело старца, перенесенное в собор Иверской обители и там отпетое собором священноиноков Иверского монастыря, 2 сентября, 1886 года, было предано земле в могиле, ископанной за алтарем собора, рядом с могилою другого именитого подвижника Иверского монастыря, пустынножителя иеросхимонаха Амфилохия⁴⁶.