Преосвященный Поликарп, епископ Орловский и Севский

(Память 22 августа).

Преосвященный Поликарп, епископ Орловский, родился 14 августа 1798 года, в пригороде Каменец-Подольска Русских Фольварках, и 16 числа крещен с именем Феодосия.

Отец хотел было назвать его Кириллом, в честь святителя Кирилла, патриарха Александрийского, коего память 9 июня; но мать этого не желала, потому только; что такое имя носил сосед их, человек крайне нетрезвый и потому новорожденный, по общему решению отца и матери, назван был Феодосием, – в честь преподобного Феодосия, игумена Печерского.

Родители преосвященного Поликарпа были священник г. Каменец-Подольска Покровской русско-фольварковской церкви Иоанн Радкевич и его супруга Елена Иванова.

Отец преосвященного был сын униатского священника Иоанна Радкевича, впоследствии присоединившегося к православию.

В Каменце, в Русских Фольварках, на церковной усадьбе, близ упраздненной ветхой, деревянной церкви, стоял небольшой деревянной, под соломенной кровлей домик, принадлежавший священнику Иоанну Радкевичу. Здесь-то и родился в 1798 году, провел детство и получил первоначальное воспитание сын Радкевича Феодосий, впоследствии епископ Орловский Поликарп.

Родители преосвященного Поликарпа, по словам старожилов, были очень бедны, но богаты нравственными, добрыми качествами: были весьма набожны, любвеобильны и сострадательны к бедным и несчастным. В этом же направлении они старались воспитать и детей своих, – двух сыновей и дочь. Старший из сыновей был Феодосий, второй – Иаков: дочь звали Агапией. Впоследствии она была в замужестве за священником села Мукши, Каменецкого уезда, Иустином Люцедарским – впоследствии архимандрит Ксенофонт.

Старший сын священника Иоанна Радкевича, Феодосий, еще с малых лет проявлял особенную любовь к Богу и ревность служить Ему. Когда отец его отправлялся в Церковь к службе Божией, то и Феодосий ходил с ним туда же с большою охотою. Там становился он в алтаре и исправлял пономарскую должность. Когда выучился довольно бегло читать, то становился с причетником на клиросе, где читал и пел. Он несколько раз был в опасности потерять жизнь, но Господь чудным образом сохранял ее.

Однажды, в зимнее время, родители Феодосия отлучились из дома, оставив его и меньшего брата его Иакова дома с прислугою. По неосмотрительности последней, печи истоплены и закрыты были не вовремя, когда еще дрова хорошо не перегорели, – отчего случилось то, что родители, по возвращении своем, нашли и прислугу, и детей своих в бесчувственном положении от угара. Мать кинулась к грудному младенцу, сыну своему Иакову; отец занялся подаянием помощи прислуге; а про Феодосия в хлопотах совсем забыли и вспомнили о нем тогда, когда Иакова и прислугу привели в чувство. Но, к ужасу своему, они нашли его без всяких признаков жизни. Все усилия родителей возвратить сыну своему Феодосию жизнь оказались тщетными. Тогда благочестивая мать Феодосия, видя, что все земные средства, испытанные ими над сыном, ни сколько не помогают, решилась прибегнуть к помощи небесной: в этом намерении, взяв бездыханного своего ребенка, отнесла его в церковь; там положила его пред иконою святителя и чудотворца Николая, которая почитается за чудотворную, и, пав ниц пред нею, с воплем крепким и слезами молилась угоднику Божию о возвращении умершему своему сыну жизни, – молилась так, как только может молиться любящая мать, – молилась всю ночь, пока дух жизни не возвратился в бездыханное тело отрока. С великою радостью и слезами благодарности к Богу и угоднику Его св. Николаю она со своим сыном возвратилась домой.

Другой случай. Родители преосвященного Поликарпа, как мы уже заметили, были бедны, и потому мать его сама исправляла по дому черные работы. Однажды отправилась она на реку мыть белье. Сын ее Феодосий, мальчик около 4-х лет, очень привязанный к матери, побежал вслед за нею. Над рекою, к которой пошла мать его для мытья белья, возвышался высокий утес. С этого-то утеса он увидел свою родимую внизу; побежал по прямому направлению к ней, и – с высоты утеса оборвался... Мать оцепенела от ужаса, и, как впоследствии рассказывала, только могла воскликнуть: «святителю, отче Николае, помилуй меня!» И – угодник Божий в другой раз явился спасителем жизни малютки: Феодосий, упав с высоты не менее 7 аршин, не потерпел от падения никакого вреда. Мать торопливо взбежала на гору, и с помощью двух женщин с трудом, посредством веревки, вытащила его с уступа утеса.

Третий замечательный случай избавления от видимой опасности был с преосвященным Поликарпом, когда он обучался уже в семинарии. Об этом сам он рассказывал мне. – «Я был болен лихорадкой», говорил он: «в доме родителей, во время каникул. Наступил праздник Усекновения главы св. Иоанна Крестителя. По благочестивому обычаю наших родителей, все мы должны были в этот день поститься до вечера, «воздержательного ради жития св. Иоанна Предтечи, и скверноубийственного кровопролития его от руки Ирода», как говорится в церковном уставе. Чтобы не развлекаться дома и не соблазняться приготовляемыми к столу снедями, я отправился в рощу за орехами. Собирая их, я увидел одну ветвь столь обремененную этими плодами, что она приклонилась до земли. Обрадовавшись столь счастливой находке, я кинулся обрывать ее. Но едва только взялся за ветвь, как змея, скрывавшаяся под этой ветвию, обвилась около руки моей и готова была вонзить свое смертельное жало в тело мое. Напугавшись до чрезвычайности, я быстро отряс руку, около которой обвилась змея, и отскочил от самого места, где встретил такую счастливую находку и, вместе, смертоносную беду, – и нимало не потерпел вреда от змеи. После того я уже не оставался в роще, а возвратился домой с большим грузом орехов. Придя домой сильно проголодавшимся, я отрезал ломоть ржаного хлеба, и усыпав его толчеными, избранными мною, орехами, утолил голод. Что же?.. Лихорадка моя, которою я страдал, прошла, и с той поры ко мне не возвращалась. Таким образом, я, милостью Божией, по молитвам большего из рожденных женами, Крестителя Господня, избавлен от двух зол: от укушения ядовитым гадом и несносной болезни – лихорадки». Рассказав этот случай с собою, преосвященный добавил в назидание: «так-то и в жизни нашей духовной: в посте и самоотвержении заключается здравие для тела и спасение душе; напротив, под орехами мирских удовольствий гнездится смертоносный змий, который губит людей, предающихся им, – губит и по душе, и по телу навеки. Поэтому, надобно нам тщиться возлюбить первое и всячески избегать вторых».

Наконец, последний, известный случай, где Господь чудным образом сохранил жизнь преосвященного Поликарпа от очевидной смерти, был тогда, когда он находился в сане архимандрита одной вверенной ему обители.

В одном из храмов этой обители возобновляли живопись. Желая посмотреть на производимые работы, он, при уходе рабочих, взобрался на самые верхние подмостки, под самый купол храма. Вдруг подмостки обрушились, и он упал вниз. Но Промысл Божий бдел над будущим светильником Орловской паствы: при падении, о. архимандрит зацепился платьем за леса подмосток, и был снят рабочими уже тогда, когда они возвратилось в храм к своему делу, и при всем том о. Поликарп не потерпел никакого вреда от падения с такой высоты.

Преосвященный Поликарп в детстве был телосложении слабого и болезненного. Тихий от природы и застенчивый, он любил уединение, бегал детских игр, не имел свойственной сему возрасту резвости, а тем менее шалостей. Он был дитя самое кроткое и незлобивое; и потому бойкие и резвые сверстники и товарищи его по школе часто обращались с ним грубо. Он не воздавал им злом за зло, не жаловался на обижавших его никому, а, обыкновенно, удалялся от них молча или со слезами.

Отец преосвященного Поликарпа перешел из Каменец-Подольска от церкви Русско-Фольварковской в село Великую Мукшу, где он прослужил приходским священником около 20 лет. Затем (в 1822 году) поступил за штат, предоставив свое место в с. Мукшах зятю своему, священнику о. Иустину: у него-то он и оставался на пропитании за штатом до самой смерти, в 1826 году. Мать же преосвященного Поликарпа умерла в 1832 году, а затем скончалась дочь их Агапия. Все они погребены на кладбище Мукшинской церкви.

В с. Мукшах преосвященный Поликарп получил первоначальное образование.

В верстах 4-х от с. Мукши есть село Тарасовка. Около 1800 года в Тарасовке был приходским священником Иоанн Казацкий, обучавший детей грамоте. По примеру других, и священник Мукшинский Иоанн Радкевич отдал для обучения двух сыновей своих, Феодосия и Иакова. Как дети бедного священника, они всякий день должны были ходить пешком четыре версты, из Мукши в Тарасовку, босиком, в одних рубашках. Свитки из простого крестьянского сукна и сапоги они надевали только во время холода или ненастной погоды. Зимой только во время большой стужи и вьюги они отправлялись в санях. В их котомке были книжечки да мамалыга (известное малороссийское и молдаванское кушанье, приготовляемое из муки кукурузной), которою они питались; это было единственное их кушанье. Крестьянские мальчики, пасшие скот на полях между Мукшой и Тарасовкой, нередко для потехи останавливали бедных поповичей на пути в школу, отнимали у них мамалыгу и, таким образом, заставляли их голодать по целым дням. Лишившись, таким образом, дневного пропитания, они никогда не возвращались домой за получением другой порции мамалыги, а продолжали путь в школу, полные скорби. Младший брат Иаков не совсем был терпелив, но Феодосий удивлял всех своим необыкновенным терпением и кротостью.

17 сентября 1808 года Феодосий Радкевич поступил в Подольское духовное училище, которое было тогда соединено c семинарией. Из отметок наставников в ведомостях обучавшихся в семинарии видно, что Феодосий Радкевич был одним из лучших учеников ее.

В 1819 году Феодосий Радкевич, как один из лучших студентов Подольской семинарии, послан в Киевскую духовную академию. Здесь, по склонности своей к монашеской жизни, он, вскоре по вступлении в академию, сменил мирское одеяние на иноческое, и во все время пребывания своего там ходил в послушнической одежде, в черном суконном подряснике с кожаным поясом. Самый же постриг в монашество он принял 23 февраля 1824 года, через год по окончании академии, в должности наставника в Волынской духовной семинарии.

В 1823 году Феодосий Радкевич окончил курс учебы в Киевской духовной академии со степенью старшего кандидата и с правом получения степени магистра, без нового испытания, каковую степень он и получил в 1827 году. Из академии он послан был в Волынскую семинарии на должность профессора философии и еврейского языка и, вместе, инспектора той же семинарии. Так (с 1 мая по 20 ноября 1824 г.), за отсутствием ректора, он исправлял ректорскую должность. Комиссией духовных училищ он определен был в Оренбургскую семинарию на кафедру церковной истории и еврейского языка. Здесь он рукоположен был в иеродиакона (18 января 1825 года), а через 10 месяцев (25 ноября 1825 года) во иеромонаха.

Преосвященный Амвросий, бывший в то время епископом Оренбургским, обратил внимание на наставнические его труды, наградив его набедренником (7 января 1827 года) и затем (3 апреля 1829 года) определил его членом Оренбургской духовной консистории.

Тогда же (15 июля 1829 года), он, по распоряжению комиссии духовных училищ, переведен был из Уфы в Могилевскую духовную семинарию ректором и профессором богословских наук с поручением ему настоятельства над Могилево-Братским второклассным, и приписным к нему заштатным Буйницким Святодуховским монастырями.

Проездом из Уфы в Могилев, новый ректор Могилевской духовной семинарии в Казани счел обязанностью принять благословение Казанского владыки, архиепископа Филарета, впоследствии митрополита Киевского.

Прибыв в Могилев и вступив в отправление вверенных ему должностей, ректор Могилевской семинарии Поликарп нашел Могилево-Братский и Буйницкий Святодухов монастыри в самом расстроенном положении. Для восстановления их требовалось много забот и трудов настоятеля, и особенно много средств материальных, но последних у настоятеля совсем не было. Призвав Господа на помощь и возложив на Него надежду, он с ревностью принялся за исправление как внешнего состояния, так, особенно, внутреннего благочиния упомянутых обителей. И Господь благословлял его попечение о них: нашлись благотворители, которые и стали охотно делать значительные пожертвования. Из числа таких благотворителей особенную помощь подала ему известная своею благотворительностью графиня А. А. Орлова. Она лично знала Могилевского ректора Поликарпа, и за его высокое благочестие питала к нему особенное уважение, и потому, когда он обратился к ней с просьбою о пособии вверенным ему обителям, она охотно оказала ему помощь в значительных размерах.

Вскоре по прибытии в Могилев, ректор Поликарп, по указу Св. Синода (30 августа 1829 года), произведен во архимандрита и сделан членом Могилевской духовной консистории. Затем он назначен благочинным Могилевского кафедрального собора и ближайших к Могилеву монастырей, и цензором проповедей. Труды его по образованию духовного юношества и по исправлению других, возложенных на него, должностей в Могилеве не остались без внимания начальства. В 1834 году он всемилостивейше сопричислен к ордену св. Анны 2-й степени, а 12 мая того же года объявлено ему Высочайшее благоволение за труды его для заключенных в тюрьмах.

В Могилеве, в этих должностях, он пробыл около 7 лет, а затем перемещен на ту же должность в Смоленскую духовную семинарию, где ему поручен был в заведование Смоленский Спасо-Авраамиев второклассный монастырь. Впоследствии от наставнической должности при Смоленской семинарии он, по прошению, был уволен, потому что нашел ее для себя обременительной, и остался при одной ректорской должности.

Строгая иноческая жизнь о. архимандрита особенно привлекала к нему многих из смолян. На него смотрели, как на великого подвижника. Исправляя должность ректора, он не оставлял ежедневного богослужения. Семинария находится при Авраамиевой обители, а это наиболее способствовало жаждущей душе его молиться; он ночи проводил в молитве, в особенности, пред воскресным и праздничным днем. Он никогда не ложился на постель, а несколько дремал в кресле, – вот его отдых! В беседах своих он был назидателен, и про все, что касалось до святых угодников Божиих, и в особенности, до Божией Матери, он восторженно говорил; любил говорить про мучеников и нередко восклицал: «как хорошо быть мучеником». Одежда на нем была самая простая, как у простого инока. Строго он соблюдал посты, – особенно св. Четыредесятницу, и, изнемогая от поста, вместо чая, употреблял малину.

О семинарии он заботился, как отец. Если кто, бывало, пожелает сделать угодное ректору Поликарпу, то это пожертвование для бедных учеников семинарии или духовных училищ. Некоторые даже брали несколько учеников, воспитывать на свой кошт, доставляя им пищу и одежду, и все это делали из уважения к о. ректору. Случалось, также, что его приглашали на какое-нибудь служение, а потом думали, чем бы лучше отблагодарить его за это? Денег он не терпел, подарков вообще не любил, – и кончалось тем, что, бывало, купят с воз сапог для бедных учеников и пошлют к о. ректору, и ректор в восторге от этого, и благодарит благотворителей, как бы за великий дар, собственно, ему поднесенный.

Любил также украшать храм своей обители, которая была до приезда ректора Поликарпа в весьма бедном состоянии. К тому же, с 1812 года тяготел над обителью еще значительный долг. Ректор и это успел облегчить: он обратился с просьбою к графине Орловой, которая и уплатила весь долг. Многие, из уважения к ректору, щедро наделяли обитель, так что ее нельзя было и узнать, против прежнего ее состояния.

В свободное от семинарских занятий время ректор любил уединяться в монастырском саду. Там, нередко, ученики заставали его на коленопреклонной молитве, и притом почти всегда на одном месте, – именно там, где, по преданию, по взятии Смоленска поляками, были сокрыты мощи преподобного Авраамия.

Горячо любил ректор Поликарп жизнь иноческую, – и потому, если замечал кого из юных воспитанников семинарии склонным к подобной жизни, всячески старался подогреть сердце его и открыть ему эту жизнь, и привлечь его к ней, за что и потерпел много от родителей, которым жаль было отдать детей своих на служение Господу.

Под его мудрым руководством воспиталось и вообще много лиц, которые отличались впоследствии высокой подвижническою жизнью и примерным христианским благочестием. Упомянем о бывшей игумении Серафиме, – строгой подвижнице. Она, когда была еще в мире, искала у отца архимандрита наставления, как ей спасти свою душу, и по его наставлениям оставила родителей, и родных, и славу мира сего, и тайно от них укрылась в Флоровском Киевском девичьем монастыре. Другая сподвижница ее, экклезиарха Анатолия тоже руководилась мудрыми наставлениями Смоленского ректора относительно сокровенной жизни.

Из послужного списка преосвященного Поликарпа видно, что он, находясь в Смоленске, оставил по себе там память, как о благопопечительнейшем начальнике тамошних духовно-учебных заведений, потому что его стараниями и заботами приобретен и благоустроен дом для вторых Смоленских духовных училищ с бурсою, за что, как и за усердие, предусмотрительность и сбережение экономии в сем деле, преподано ему благословение Св. Синода (1842 года 2-го июля).

После сего прекращается деятельность о. архимандрита Поликарпа на поприще образования детей духовного звания. Из Смоленской семинарии вызван он в С.-Петербург указом Св. Синода (24 января, 1843 г.), на чреду священнослужения и проповедования слова Божия.

Отсюда, по желанию его, указом Св. Синода о. Поликарпе от 2-го января 1843 года, был определен настоятелем российско-посольской церкви в королевстве Греческом.

Проездом к месту своего служения, о. архимандрит Поликарп посетил свою родину. В это время зять его, поступивший на место родителя о. Поликарпа, был уже вдов. О. архимандрит убеждал его принять иночество и отправиться с ним в Афины. И когда зять его о. Иустин Люцедарский колебался, – о. архимандрит Поликарп, говорят, преклонил колена пред иконою Матери Божией и со слезами просил Царицу Небесную расположить и наставить о. Иустина на путь истинного христианского подвижничества. Молитва его была услышана. О. Иустин, к великой радости его, согласился на поступление в монашество и на путешествие в Грецию. В бытность покойного владыки в Афинах при посольстве настоятелем, русской церкви тогда еще не было, а служили в воскресные и праздничные дни в греческой Преображенской церкви, в коей было два престола; в будни же каждый день поутру служил он утреню в своем доме, а вечером – вечерню. Между тем, каждый день занимался переводом толкования Псалтири с греческого языка на русский, а также перевел изъяснение бесед св. Григория Богослова и Песнь Песней; эти труды потом им были переданы в Оптину пустынь.

Пользуясь пребыванием в греческой миссии, о. Поликарп, с согласия посланника, посетил Иерусалим и другие места. Был и в Палестине, был в Сирии, был в Аравии, был во всех древних пустынных обителях, – в первобытном рассаднике жизни отшельнической, был и в горах афонских. Был, наконец, и на островах Архипелага и Средиземного моря, – был везде, где только была какая-либо замечательная святыня.

О. Поликарп в должности настоятеля российско-посольской церкви в королевстве Греческом пробыл семь лет (1843–1850), и затем, согласно прошению, указом Св. Синода (от 8 марта 1850 г.) уволен от этой должности, и был определен настоятелем Нежинского второклассного монастыря. За труды же свои при российско-посольской церкви в Греции Высочайше сопричислен к ордену св. Владимира 3-й степени (21 января 1848 г.).

Па пути из Афин он снова посетил свою родину и пробыл здесь около 20 дней. Так в свое время описывали пребывание его в это время на родине:

«Чрез несколько дней по приезде, о. архимандрит Поликарп вместе с несколькими священниками служил божественную литургию и панихиду о упокоении своих родителей и сестры; потом предложил трапезу всем участвовавшим в молитве. Угощение происходило в доме священника (его родственника). В это время о. архимандрит собственными руками подносил чай и кушанье не только священнослужителям, но и старикам-крестьянам, знавшим его в детстве. Эти крестьяне с благоговением смотрели на него и при этом вспоминали обстоятельства из его отроческой жизни.

Во все время пребывания своего в с. Мукше, о. архимандрит ходил всегда в власяном послушническом одеянии; в полночь вставал на молитву и долго молился, преклонивши колена пред иконою Божией Матери. Пищу принимал только однажды в сутки – во время обеда, и то в малом количестве; любимым кушаньем его во время пребывания его в Мукше была мамалыга, в скоромные дни с коровьим молоком, в постные – с конопляным. Грустным его тогда никто не видал, – на лице его всегда отражалась или радость, или, по крайней мере, совершенное спокойствие. После обеда он, обыкновенно, прогуливался по полям и по берегу Днестра, или один, или с кем-то из соседних священников, которые часто его навещали.

О. архимандрит Поликарп любил детей: во время его пребывания в Мукше крестьянские дети каждый воскресный и праздничный день бывали в церкви на богослужении; их привлекала туда, между прочим, и надежда получить от архимандрита деньги, которые он раздавал в известном количестве, после всякой литургии, кроме нищих, и детям. Раздача подаяний, обыкновенно, происходила на церковном погосте; и здесь-то он вел с удовольствием беседу с детьми, заставлял каждого мальчика сотворить крестное знамение и сказать молитву Господню, убеждая их каждое воскресенье ходить в церковь, не произносить никогда бранных слов, любить взаимно друг друга. Во время прогулок, увидев на улице детей, он, обыкновенно, подзывал их к себе, ласкал их, наставлял, и, если находил в своем кошельке мелкие монеты, оделял их.

Нежинский монастырь, как находящийся среди города, пришелся ему не по духу. Он искал уединения п потому просил Св. Синод уволить его от настоятельства над этим монастырем, и дозволить ему поместиться на жительство в Таврической губернии, в Бахчисарском Успенском скиту, называемом, также, русским Афоном. – Св. Синод дозволил ему это.

Впрочем, когда архиепископ Херсонский Иннокентий, знавший лично о. архимандрита Поликарпа, стал убеждать его принять настоятельство над Бахчисарским Успенским Собором и подчиненными ему киновиями, то архимандрит Поликарп не отказался исполнить волю чтимого им архипастыря.

Находясь в Успенском скиту, он, наряду с братией, после ночных молитвенных подвигов и дневного богослужения работал в огороде: копал гряды и садил овощи, и в саду, который в его время только что разводился.

Спустя несколько времени был поручен ему, в то же время, в управление и Балаклавский Георгиевский первоклассный монастырь, по случаю отъезда в Иерусалим настоятеля монастыря, митрополита Агафангела. Управлял же о. Поликарп этим монастырем недолго – от 2 октября 1852 года по 1 января 1853 года.

В дни осады Севастополя о. Поликарп явился там достойным соработником преосв. Иннокентия.

Высочайшим указом, данным Св. Синоду 14 апреля 1853 года, Всемилостивейше повелено быть священно-архимандриту Поликарпу викарием Херсонской епархии с наименованием его, по рукоположении, епископом Одесским, предписано рукоположить его в Одессе архиепископу Херсонскому и Таврическому Иннокентию с ближайшими епископами. Это рукоположение было совершено ими 5 июля 1853 г.

В сане Херсонского викария он по-прежнему вел аскетическую жизнь, как и прежде: так же много постился, пребывал в молитве постоянно, весьма часто совершал божественную литургию, – не менее трех-четырех раз в неделю, а, чтобы не обременять священников служением с собою и не отвлекать их от священнических и семейных их обязанностей, он совершал литургию в будни с двумя только священниками, а иногда даже с одним, и, также, с одним диаконом. В это время у него было довольно свободного времени. В свободное от занятий в епархии время он занимался чтением отцов Церкви и переводов их писаний с греческого языка на русский. В отсутствие же преосвященного Иннокентия, архиепископа Херсонского, когда он находился в С.-Петербурге для присутствования в Св. Синоде, – преосвященный Поликарп, как викарий его, занимался, по поручению его, епархиальными делами, и в это время он должен был уже жить в Одессе, и у него для занятия частными делами оставалось немного времени; за всем тем, он не прерывал их и тогда.

Между тем, русскому правительству представилась необходимость устроить в Иерусалиме миссию во главе с епископом, и из лиц, отличающихся благочестием, самоотвержением и ревностью.

Выбор Св. Синода остановился на преосвященном Поликарпе, и, с Высочайшего соизволения, в 1857 году преосвященный Поликарп назначен был начальником означенной миссии и был вызван в С.-Петербург. Он уже избрал семь человек из братии Оптиной пустыни себе в сотрудники.

Но потом дело назначения преосвященного Поликарпа в миссию, однако, не состоялось. На место его был назначен архимандрит Кирилл, с наименованием его, по рукоположении во епископа, епископом Мелитопольским; а преосвященному дозволено было возвратиться к прежнему месту своего служения, в Херсон (30 сентября 1857 г.)

Пять лет преосвященный Поликарп был викарием Херсонского владыки. Когда же преосвященный Рязанский архиепископ Гавриил оставил свою кафедру, а на его место назначен преосвященный Смарагд, архиепископ Орловский; то на открывшуюся епископскую Орловскую вакансию Высочайшим указом, 24 июля 1858 года, и был определен епископ Поликарп.

Преосвященный Поликарп тихо и спокойно начал дело своего служения: тот же порядок и дисциплина остались как при богослужении, так и в администрации, какие были и при его предшественнике; те же лица, какие были сотрудниками преосвящ. Смарагду в управлении епархией, остались и при преосвящ. Поликарпе. Но впоследствии, всмотревшись внимательно в дело и узнав качества и способности своих помощников, он нашел необходимым многое изменить, и некоторых должностных лиц заменить другими. К чести его надобно отнести то, что у него не было так называемых любимцев и наперсников; правда, некоторым лицам оказывал он преимущество пред другими, но в веру не вдавался ни к кому.

Обратив особое внимание на раскол и приняв всевозможные меры воздействия, преосвященный Поликарп и при обозрении епархии всегда лично всячески старался располагать старообрядцев к православной Церкви.

В праздничные же и воскресные дни, когда он совершал божественную литургию, всегда говорил поучения; даже и в простые дни, приходя в церковь, почти всегда приносил книгу духовного содержания и заставлял кого-нибудь (преимущественно, ставленников, готовившихся к священству) читать из нее какую-нибудь статью или поучение в назидание присутствующих в церкви. Владыка никогда не приготовлял своих поучений, а говорил то, что ему Бог на сердце полагал, и строгого порядка, как и одной темы, в поучениях своих не держался. Его старческий – аскетический вид, его смиренная, но, вместе, важная осанка, его благоговейно-молитвенное настроение, его простая, сердечная, дышащая любовью и проникнутая благодатным помазанием беседа производила сильное впечатление на слушателей.

Но, если где, то при обозрении епархии преосвященный в точном смысле совершал дело благовестника. Ни одного села не проезжал, чтобы не предложить поучения народу.

Дома с посетителями, или, когда бывал сам преосвященный у кого-либо, старался обыденным разговорам давать направление назидательное; если же в том не успевал, то, обыкновенно, молчал. Когда бывала речь об ученых предметах, он не принимал в ней участия. Но, если речь касалась религиозных предметов и христианского благочестия, он с любовью беседовал; с удовольствием выслушивал суждения других и сам благосклонно отвечал на их вопросы. Любимым предметом бесед его были святые угодники Божии: их мудрые изречения к назиданию других, их чудеса и пророчества. При таких беседах он воодушевлялся; лицо его бледное покрывалось румянцем, глаза светились от восторга. Беседуя всегда с достодолжным благоговением о лицах святых и предметах священных, преосвященный требовал такого же благоговения в разговорах и от других. Так, однажды, в присутствии преосвященного, при значительном собрании, за обедом некто из старших духовных лиц, говоря о Промысле Божием, употребил шуточное слово. Преосвященный, грозно взглянув на него, сказал: «замолчите, о. Л!.. можно ли говорить кощунно о Промысле Божием?» В другой раз, он, посетив одного купца, по случаю праздника, на обеде, когда разговор сделался общим и оживленным, счел неприличным долее оставаться за столом и вышел, предоставив полную свободу разглагольствовать другим...

Преосвященный как сам не любил тратить времени напрасно, так и других побуждал к тому же. Он имел порядочную библиотеку, состоявшую из книг духовного содержания, и на свои скудные средства выписывал все духовные журналы. В свободное от епархиальных дел время он занимался чтением и охотно ссужал своими книгами других. В приемной его комнате всегда лежало несколько экземпляров книг или журналов духовного содержания, чтобы просители, являясь к нему по своим надобностям, в ожидании приема, не оставались праздными, но могли это время посвятить чтению. Случалось и то, что, когда кто-либо являлся к нему по своим надобностям, преосвященный, поговорив с ним о деле его, сажал его против себя, и, дав ему книгу в руки, наставлял его читать ее вслух. При этом приискивал такую статью в книге, которая прямо шла к нравственному состоянию читателя. Таким образом, он, вместо собственного устного наставления или обличения, мудро подавал ему случай почерпнуть его из книги, как бы поставляя его пред зеркало, в коем читающий мог усмотреть нравственные пятна своей личности. Подобное делал он иногда с посетителями другого рода, которые являлись к нему без особенной надобности, а просто сделать визит. Преосвященный, быв не в состоянии выпроводить безобидно таких праздных посетителей, хвалил какую-нибудь статью в книге и просил их прочитать ее вслух, как бы для себя; и праздный посетитель, волей или неволей, должен был читать и назидаться.

Святитель Поликарп был кроток, любвеобилен и приветлив к каждому. Но, когда надобно было выказать ревность по Боге, соблюсти справедливость, обличить порок, защитить слабого от притеснения сильного и т. п., – преосвященный бывал мужественно строг. Тогда он, несмотря на свойственные ему смирение и кротость, действовал со всей энергией, без всякого лицеприятия, и делом, и словом.

Например, одно лицо обратилось к преосвященному с письмом, которым просило вывести из его имения диакона; на диакона взводили тяжкие обвинения и, притом, хотелось, чтобы это было сделано по простому лишь обвинению. Преосвященный отказал этому лицу и потребовал от него следственным порядком доказательств к подтверждению обвинений диакона. Когда же это лицо отказалось дать таковые доказательства, обидевшись тем, что ему не поверили на слово, а по следствию означенный диакон совершению был оправдан, – преосвященный принял всецело сторону диакона.

Отношения преосвященного к своим подчиненным были всегда отеческие, и обращение – милостивое; но, если он замечал за кем-либо, в административном порядке, несправедливость или своекорыстие, то, несмотря на видимую близость к нему, он обличал таковых уже сурово, а некоторые из таковых даже поплатились своими должностями или местами.

Во всех других случаях кротость преосвященного была известна всем. Особенно он являлся с словом утешения к находящимся в скорбях; с словом примирения к враждующим между собою; с словом ободрения к болящим, и с благословением напутственным отходящим в жизнь вечную.

Так, раз, получив сведение об одном лице, державшемся вольномыслия в отношении религии, что он близок к смерти, преосвященный послал сказать ему, что он желает посетить его во время болезни, и, получив отказ в приеме, отправился, однако, к больному, и своим пастырским посещением и благодатным увещанием сделал то, что больной согласился принять духовника и с христианским напутствием отошел в вечность.

Он ежедневно и при всяком богослужении бывал в храме Божием. Даже когда бывал в дороге для обозрения епархии, то в карете, против места, где сидел, вешал панагию с изображением Костромской иконы Божией Матери и пред нею в пути совершал свои молитвы.

Один из Орловских подгородных помещиков просил преосвященного к себе в деревню, с тем, чтобы он наутро отслужил у него в приходском храме литургию. Радушный хозяин предложил ему, по прибытии в дом его, трапезу. Преосвященный, от усталости с дороги и продолжительности стола, за столом задремал. Заметив это, хозяин предложил преосвященному, не ожидая конца обеда, выйти и отдохнуть. Преосвященный согласился, но, вместо отдыха старческих сил на новые труды, так как ему нужно было служить с вечера всенощную, а на другой день литургию, приказал прочитать для себя девятый час, и затем через каких-нибудь полчаса началось всенощное бдение, которое продолжалось более двух часов. «Таков наш владыка, – сказал один из бывших тут, – он за обедом спит, а на молитве бодрствует, а мы наоборот, бодры и веселы за столом, а в молитве спим».

Преосвященный безотложно служил литургию во все воскресные и праздничные дни, и не было примера, чтобы он в такие дни когда-либо не служил. Кроме того, он часто служил и в простые дни, в святую Четыредесятницу всегда сам служил преждеосвященные литургии, а в неделю св. Пасхи он служил ежедневно в городских церквах, или в тюремном замке, где и посещал узников, христосовался с ними и оделял деньгами, также в церквах богоугодного и учебных заведений.

Божественную литургию совершал он со всяким благоговением и страхом Божиим, с кротким духом и невозмутимым спокойствием. Никто никогда не замечал, чтобы он во время священнодействия литургии, и вообще, в храме Божием, проявил гнев, нетерпеливость делом или словом, или каким-нибудь движением, даже тогда, когда по-видимому бывали к тому поводы.

Однажды, по случаю храмового праздника, он должен был служить в одной из приходских церквей г. Орла литургию. Он уже вошел в храм, но свита его и имевшие участвовать с ним в служении, не зная этого, спокойно оставались в алтаре. Когда же узнали о прибытии преосвященного, то все торопливо бросились, чтобы занять каждому свое место: отчего произошла суматоха. Но преосвященный, стоя при входе церковном в ожидании обычной встречи, оставался в невозмутимом спокойствии, только, обратясь к одному из предстоящих священнослужителей, вполголоса сказал с кротостью: «видно, я прибыл рано?»

При богослужении, преимущественно в церкви архиерейского дома, он требовал, чтобы все исполнялось в точности по уставу церковному, без малейшего опущения. Не терпел он, когда некоторые при чтении Апостола или Евангелия делали конец с выкриком. Пение при нем бывало больше простое, нежели партесное; концертов при его служении почти не певали; вместо них или причастно, бывали проповеди. За голосистыми диаконами он не гонялся, почему без сожаления отпустил он диакона с довольно сильным голосом к Воронежскому владыке, в протодиаконы, хотя сам имел необходимость в таком. Желая заменить у себя протодиакона, он предлагал семинарскому начальству приискать в протодиаконы студента с хорошим тенором и с добрым поведением. Когда же ему заметили, что принято везде, чтобы при кафедрах архиерейских протодиаконы были басистые, – он отвечал: «к чему это? Разве это необходимо? Послушайте, что говорит нам в руководство для сего книга Деяний апостольских о диаконах (Деян.6:3). Ведь о голосе здесь и помину нет. Зачем же гоняться нам за ревунами? Лучше пусть будут такие, кои духом поют Богу!»

Преосвященный вообще любил в церкви порядок во всем, чин и благолепие; вне храма он соблюдал простоту и умеренность, а в храме – чистоту и богатство. Почему и радовался, если приобретал что-либо для своего храма.

Особенно он любил хорошие иконы Господа, Пречистой Его Матери и угодников Божиих. Весь кабинет его украшен был иконами, и он до самой кончины своей не переставал приобретать их. Когда бывал в чьем-нибудь доме, то всегда подходил к иконам, благоговейно осматривал их; не терпел он, когда усматривал, что иконы были написаны несогласно с духом православной Церкви.

Так, в церкви одного учебного заведения он увидел прекрасную, в художественном отношении, икону, представлявшую праведную Елисавету, с предстоящими пред ней, в отроческом возрасте, Господом Иисусом и Предтечей Его. Тотчас обратился к настоятелю той церкви с замечанием, что сказанная икона не должна быть в православном храме, потому что изображение ее не соответствует преданию Церкви, которое свидетельствует, что, когда Ирод, желая погубить Христа, избивал младенцев Вифлеемских, праведная Елисавета, мать Предтечи, спасая сына от меча Иродова, бежала с ним в пустыню, где и скончалась; а св. Иоанн Предтеча оставался один в пустыне под особенным охранением Промысла Божия, и был в пустынях до дня явления своего ко Израилю (Лк.1:80), как говорит св. Евангелие. Следовательно, Спаситель не мог вместе быть в детском возрасте ни с праведной Елисаветой, ни с Предтечей Господним.

Кроме церковной молитвы, преосвященный Поликарп всегда пребывал в молитве умной. После занятия епархиальными делами, далеко уже пополудни, а иногда и позже, он удалялся во внутренние свои покои, где после непрерывных дневных трудов, не покою и сну предавался, но бодрствовал и молился. Сначала совершал он обычно свое иноческое правило, и затем, по чину и обычаю подвижников св. горы Афонской, читал св. Евангелие житие дневного святого, после того ложился спать. Под воскресные же и праздничные дни и вообще, когда готовился служить, он совсем не ложился, а, сидя в кресле, несколько дремал. Сон его был самый тонкий. Между утреней и обедней не только сам не спал никогда, по и другим советовал не делать сего, особенно готовящимся к совершению литургии, «из опасения», как он говорил: «сатанина мечтания во сне». В 3 часа пополуночи он уже вставал от сна, и – опять становился на молитву, и молился до самого начала богослужения. В это время он будил и келейника, и давал благословение на благовест к утрене, а сам одевался и шел к ней, являясь в церковь почти всегда прежде всех.

Отслушав утреню и обедню, он, возвратясь в свои покои, опять читал Евангелие и духовного содержания книги до прихода секретаря с делами. Книги, обыкновенно, читал для него вслух келейник; иногда же чтение их поручал постороннему, являвшемуся к нему по своим делам; при чтении нередко останавливал читавшего, делал ему вопросы, относительно содержания прочитанного, объяснял темные места и делал нравоучение. Если благоприятствовала погода, он уходил в сад, где копал гряды, сажал деревья, отрезал сухие ветви; а иногда уходил в чашу дерев и здесь, в уединении, молился.

У преосвященного Поликарпа ноги покрыты были ранами, как полагают, от продолжительных стояний на молитве и, несмотря на то, он выстаивал самые продолжительные молитвы, и особенно во св. великую Четыредесятницу, когда у него богослужение продолжалось почти беспрерывно целый день

Относительно внутреннего устройства и украшения храмов, он требовал, от кого следовало, чтобы они строго держались благочестивого древнего обычая православной нашей Церкви; и, чтобы при украшении храмов излишней роскоши не было, а, чтобы соблюдались приличие и простота. «Ужели мы удивим Господа Бога золотом и жемчугом, громадными колоколами и дорогими паникадилами?» так говорил он с кафедры в приходских церквах, и весьма часто при других случаях: «Милости хощу, говорит Господь, а не жертвы: не осуждаю, что вы от избытков своих стяжаний украшаете церкви Божии, но говорю, что Господу приятнее будет, если вы сии издержки будете употреблять на дело милосердия: на вспоможение вдовам и сиротам, на заведение училищ и вспомоществование бедному духовенству, – заштатному и сиротствующему, которые сами, или отцы, были некогда молитвенниками за вас?» Вследствие такого разумного взгляда на вещи, он, когда поступали к нему прошения о дозволении устроить что-либо в храме, относящееся к предметам роскоши, неохотно соглашался, а иногда и отказывал в просимом; рисунки иконостасов возвращал с замечаниями делать иконостасы в простейшем и самом дешевом виде; колокольни советовал делать меньшей высоты, колокола покупать не столь значительного веса, как желалось просителям, и даже устраивать храмы разрешал только тогда, когда узнавал действительную нужду в них.

Но внимание его преимущественно устремлено было на духовенство вверенной ему епархии: на воспитание его детей обоего пола, на приготовление его к служению св. Церкви, как и на самое служение, на его нравственность, и, наконец, на улучшение внешнего его быта.

Преосвященный Поликарп, обращая строгое внимание на воспитание духовного юношества, желал, чтобы это воспитание было преимущественно религиозно-нравственное. Нередко посещал семинарию и духовные училища, выслушивал преподавание наставников и уроки учеников, следил за нравственным состоянием их, предлагал свои советы и замечания, входил в их нужды и, сколько от него зависело, старался удовлетворить эти нужды; очень часто делал пожертвования из своих скудных средств. Памятником такой его деятельности служит благотворительное братство при Орловской семинарии. Он всегда присутствовал на экзаменах не только воспитанников семинарии, но и духовных училищ; для курсовых же испытаний, если даже бывал в отлучке для обозрения епархии, всегда нарочно приезжал в Орел. – Но не одни духовные дети и юноши были предметом его дум и забот.

Два орловских архипастыря заботились об учреждении женского училища в Орловской епархии: епископ Евлампий и архиепископ Смарагд. Но, за перемещением того и другого из Орловской епархии на другие кафедры, дело устройства приюта для девиц духовного звания досталось преемнику их кафедры, преосвященному Поликарпу; и он это дело, как близкое доброму и любвеобильному его сердцу, принял с особенным расположением, и во все время управления Орловской епархией в устройстве этого училища действовал с горячим усердием и любовью, а незадолго до своей кончины имел утешение видеть это дело не только оконченным, но и упроченным.

Сам владыка питал особенную любовь к приюту девиц духовного звания как по расположенности своей к благотворению, так и потому, что это заведение устроено при помощи Божией, его особенным попечением.

Надобно было видеть, как он утешался приютом, когда посещал его, что случалось очень часто. Нигде он не проводил время с таким удовольствием, как в приюте; эти минуты бывали для него временем отдыха от епархиальных дел. При своих посещениях он внимательно входил во все части как управления приютом, так и воспитания детей; в учебное время посещал классы, выслушивал уроки, любил слушать пение, давал приличные наставления как воспитанницам, так и наставникам; обозревал их жилые комнаты, кладовые, гардеробную, буфет и другие, присутствовал при столе; всегда бывал на их экзаменах; и ни одно его посещение не проходило без того, чтобы он не привозил детям гостинцев или денег на покрытие нужд приюта; так, один раз, при посещении приюта, узнав, что воспитанницы, при отправлении своем в дома родных или знакомых на каникулярное время, должны казенное платье свое оставлять в приюте и иметь на этот случай собственное платье, он пожертвовал значительную сумму на устройство дорожных платьев на 45 воспитанниц. В другой раз, увидев, что койки воспитанниц покрыты одеялами, хоть и довольно приличными, но не столь красивыми, как праздничные, какие ему пришлось видеть прежде, он приказал на свой счет на 50 коек купить тканьевые одеяла; и выдать на этот предмет часть денег, с тем, чтобы на будущее время постели воспитанниц покрывались в будни его одеялами. Относительно избрания и рукоположения лиц на священно и церковно-служительские места, преосвященный, по высокому своему благочестию, не мог строго не держаться того правила, которое св. апостол Павел преподал всем святителям: «руки скоро не возлагай ни на когоже, ниже приобщайся чужим грехом» (1Тим.5:22).

Усмотрев, что окончившие семинарское образование и потом вскорости рукоположенные во священники, нередко впадают в служебные ошибки, а иногда нравственные, преосвященный положил себе за правило не рукополагать во священники окончивших курс учения в семинарии прежде двадцатипятилетнего возраста, какового правила он строго держался до самой своей кончины. По рукоположении он не прежде отпускал их к своим местам, как по совершенном обучении правильному и благоговейному отправлению литургии и прочих церковных служб, а также под надзором приходского священника исправлению мирских треб.

Когда надобно было отпустить молодых священников к пастве, преосвященный давал им трогательное пастырское наставление, дабы они верны были своему призванию. Преосвященный распоряжениями своими не только поддерживал благочиннические библиотеки, учрежденные в Орловский епархии до него, но и старался пополнять и умножать их.

Преосвященный вошел в Святейший Правительствующий Синод с представлением о разрешении издавать Орловские епархиальные ведомости, на что и последовало благословение Св. Синода.

Обращение преосвященного Поликарпа с служителями Церкви Христовой было самое любвеобильное, кроткое, милостивое. Не было примера, чтобы он, во все время управления своего Орловской епархией, преступил пределы кротости, потерял терпение, предался гневу, хотя и бывали поводы к тому. Когда являлись к нему с своими нуждами священно и церковнослужители, их жены, вдовы и дети то он принимал их без всякой величавости, выслушивал их терпеливо, покойно, милостиво. Впрочем, такое снисходительное обращение с подчиненными преосвященного не давало им повода терять к нему уважение, не допускало вольности или фамильярности с ним; напротив, возбуждало к нему любовь, уважение и страх. Старшим из духовных лиц в присутствии своем давал стул; входил с ними в длинные беседы по делам служебным, и нередко сам требовал от них советов по некоторым вопросам пастырского своего служения.

Даже и тех, кои подвергались по проступкам суду или вели себя несоответственно своему званию, он принимал без гнева и укоризны; и, хотя и делал таким выговор и обличение, но растворял их кротостью и милосердием, щадил виновных, сострадал им, помня немощь человеческой природы.

К живущим неблагочинно лицам духовного звания он посылал от себя доверенных лиц для увещания их, а иногда и сам лично являлся к ним в дома нечаянно, если они жили в Орле, чтобы лично удостовериться в степени неисправности таких и дать почувствовать им, что он постоянно наблюдает за ними и ищет их исправления.

К тем из священно и церковнослужителей, которые были верны своему призванию и вели себя преимущественно пред другими хорошо, преосвященный особенно был внимателен. О всем духовенстве орловском надобно сказать, что преосвященный нашел его внешний быт далеко не в утешительном положении и посильно всячески старался его улучшить.

Одна бедная вдова дьячиха явилась к преосвященному с просьбою о зачислении за дочерью ее церковнослужительского места с тем, чтобы дан был дочери ее жених, способный занять это место для пропитания ее с остальными ее детьми. Просьбы вдовы этой удовлетворить было нельзя, по каким-то причинам, поэтому, преосвященный должен был утешить ее одним обещанием, что он устроит ее дочь, когда будет возможность. Вдова, естественно, осталась недовольна таким обещанием и высказала преосвященному, что она не только пришла в Орел понапрасну, но и издержала все то, что трудами рук своих приобретала в целую зиму. Владыка пожелал знать, на что она израсходовала столько денег? Вдова объяснила, что она только за написание прошения к нему заплатила канцелярскому служителю консистории 2 рубля сер., который и обещал ей, что он напишет такое прошение, что она непременно получит место для пристроения дочери своей.

Нельзя изобразить, как это огорчило доброго владыку!

Он тотчас же заплатил ей все издержки ее, которые она употребила на хлопоты по сказанному делу, и положил во что бы ни стало прекратить мздоимные злоупотребления со стороны консисторской канцелярии, – через изыскание средств к восполнению ее бедности, и, вместе с тем, освободить духовенство своей епархии от поборов и денежных вымогательств канцелярии, когда оно являлось в консисторию по делам своим, что отчасти и успел сделать.

Доверяя духовенству, он предоставил ему некоторую самостоятельность: избрание себе благочинных, а последним – помощников себе и смотрителей над сельскими училищами; учредил благочиннические съезды в каждом уездном городе, предметом коих должны быть разрешения недоумений, встречающихся по должности благочиннической и в практике пастырской, приходских священников, исправление поведения священно и церковнослужителей неверных своему званию способом увещания, разбирательств между причтами споров и прекословия по завладению имуществом, доходами, или по личной обиде, и примирение тяжущихся между собою, и т. д.

Преосвященный Поликарп, по прибытии на Орловскую епархию, тотчас обратил внимание на устройство кафедрального Петропавловского собора, который, под влиянием неблагоприятных обстоятельств, с 1797 года строился безуспешно, и только при нем приведен к тому, что в этом соборе открыто было богослужение, а также и на возобновление приписанного к помянутому собору Борисоглебского теплого собора, который после пожара, хотя и был возобновлен, но на скорую руку.

Затем он приступил к улучшению быта соборян.

Последствием ходатайства преосвященного Поликарпа пред Св. Синодом о прибавке Орловскому соборному причту жалованья было то, что обратили внимание и вообще на обеспечение всех кафедральных соборов приличным жалованием, преосвященный, кроме того, приобрел два каменных дома, с каменными же флигелями и необходимыми к ним пристройками и службами для причта.

Преосвященный Поликарп росту был среднего, лицем бел, с легким румянцем; только во время литургии – в важнейшие ее минуты и при других некоторых случаях, от избытка внутреннего чувства, лицо его покрываюсь ярким румянцем. От постоянно воздержной жизни он был худ. Волосы на голове и бороде имел седые; бороду – окладистую, длинную; глаза – голубые; взор – тихий, кроткий, благостный, благоговейный; походку – тихую, смиренную; речь его была очень тиха, так что иногда надобно было напрягать слух, чтобы понять, о чем он говорит. Никогда не случалось видеть, чтобы он был мрачен, скучен, гневен или недоволен чем, напротив, имея внутренний благодатный мир в душе своей и спокойствие совести, он имел лицо светлое, веселое. Вообще, надобно сказать, что он по внешности был старец благолепный и благоговейный, невольно располагавший всякого уважать себя.

Он в полном смысле был аскет, с тем только отличием, что он носил архиерейский сан, исполнял пастырские обязанности и жил среди общества; он всегда, везде и во всем проявлял глубокое смирение, – в положении тела, во взоре, в походке, в словах, действиях и во всей внешней обстановке. Случалось, что он, в обращении с другими незнатными или подчиненными ему, как бы забывал о своем сане и доходил до фамильярности, или в присутствии лица почетного он относился с таким же приветом и ласкою к человеку без значения в обществе, как и к первому, чем иногда и блазнились некоторые. В келлии своей он часто служил сам себе и исправлял те обязанности, кои должны были исполнить его келейные. Нередко принимал участие с другими в трудах телесных, а чаще это делал один, работая в саду, копая гряды в огороде, рубя дрова, зимою очищая снег, и т. под.

Случалось, что некоторые из просителей забывались, относились к нему неуважительно, говорили с ним грубо и даже дерзко, предъявляли свои претензии на его распоряжения с укоризною, требовали удовлетворения своим прошениям, большей частью, нерезонным, настойчиво; и таким образом, казалось, должны бы вывести его из терпения или, по крайней мере, смутить его; но он с удивительным великодушием, смирением и кротостью все это переносил, и только в крайнем случае, со вздохом, удалялся от таких в свои покои.

Однажды, ему нужно было отправиться к одному из подгородных помещиков. Подана была карета; в нее сели: владыка, архимандрит, его родственник, и один из протоиереев. Послушник стал затворять дверцы кареты. «Ты же где сядешь?» спросил его преосвященный. «С кучером, на козлах». «Иди, садись в карету!» Когда тот совестился принять такую почесть, чтобы сидеть вместе с архиереем в карете, и докладывал, что для него покойно будет сидеть и с кучером, – «садись с нами» сказал опять преосвященный, «ведь здесь есть место свободное, этим нас ты не стесняешь, карета четырехместная, а на козлах пыльно, или дождь может пойти и намочит». Послушник влез в карету; и дорогою владыка, кушая апельсины, потчивал ими своих спутников, и в числе их и послушника.

В другой раз, по случаю какого-то великого праздника собралось к преосвященному почетное духовенство для поздравления с праздником. Преосвященный, благословив всех, обратился к одному из бывших тут, и, поклонясь ему чуть не до земли, при всех сказал: «простите меня, Господа ради, что я вас оскорбил!» По какому случаю владыка испрашивал себе прощения у сказанного лица, осталось для всех тайною, исключая того, к которому он обратился с поклоном.

Преосвященный Поликарп жил так, что не имел привязанности ни к чему земному. Не имел он пристрастия к скоропреходящему богатству, деньгам, вещам и т. под. Бывало, пришлют к нему откуда-нибудь деньги или кто пришлет ему что-либо в дар, – он равнодушно примет их, но не выкажет ни радости, ни удовольствия, исключая только тех случаев, когда эти деньги или вещи пожертвованы с целью благотворительной для духовно-учебных заведений или на вновь созидаемый им храм; тогда он принимал дары с радостью и хвалился ими пред другими, чтобы прославить благотворителей. Утратит ли что? он этим нимало не смущался. Он сам рассказывал о себе следующее: «Вздумалось мне однажды иметь у себя в запасе, на всякий случай, рублей сто, а их украли, тогда я осудил себя в маловерии и недостатке упования на Промысл Божий, пекущийся о всех и о всем, и наипаче за то, что подал повод ко греху татьбы ближнему моему, и с тех пор положил в душе своей, чтобы вперед не держать денег, а тотчас, когда они случатся, делать им надлежащее употребление».

Во внешнем образе жизни не было у него строгого порядка и точного распределения времени. Для просителей и вообще, для посетителей, двери келлии его всегда были открыты; делами епархиальными он занимался, когда ему предлагал секретарь, и не оставлял занятий, пока не окончит их; на прошениях просителей, если никакого сомнения не представлялось, он тогда же, при подаче их, давал резолюции.

В келлиях своих он желал только простоты, удобства и чистоты, о роскоши же и убранстве их он не заботился.

Не заботился преосвященный и о пышности одежд своих. Если же он в праздники и торжества и являлся на богослужение в довольно ценных одеждах, кои он имел от усердия преданных ему, то он тяготился такими одеждами, и с большим удовольствием облекался в простую монашескую одежду. В зимнее время, хотя и носил иногда песцовую шубу, но преимущественно любил надевать сверх летней рясы, теплую рясу на вате, покрытую шерстяной материей, и в такой незатейливой одежде являлся в собор на богослужение. Как-то, по желанию его, сшит был, для домашнего употребления, подрясник из простой бумажной (серпянки) материи. Преосвященный был очень доволен им. «Как хорошо мне в нем, – говорил он, – и легко, и прохладно!»

После такого настроения, преосвященному уже нетрудно было исполнять заповедь Христову о милосердии к ближним и благотворении им; и он точно с любовью, неоскудно и постоянно отверзал руку свою на благотворение

Каждый день у дверей его келлии толпилась нищая братия, – и не отходила от них без подаяния. В своем архиерейском доме он содержал на собственном иждивении одного безногого и двух лишенных умственных способностей, и в Орловском девичьем Введенском монастыре – одну бедную старицу, обратившуюся из лютеранского исповедания и затем поступившую в монастырь по указанию ей в сонном видении, как сама объясняла, святителя и чудотворца Николая. Весьма часто владыка делал пожертвования немаловажные в Орловскую духовную семинарию, духовные училища – на бурсаков, в приют девицам духовного звания, на строившийся в архиерейском доме храм, в тюремный замок, на пособие чиновников Орловской духовной консистории, в пользу духовного попечительства, в разные общества и братства, как, например, в Киево-Софийское и Подольское братства, коих он был постоянным членом. Что же он втайне творил для меньшей Христовой братии, – один Бог весть.

Когда же у него совсем не было денег, – а между тем, кто-нибудь из бедных обращался к нему за милостыней, он, обыкновенно, давал что-нибудь из вещей своих, и давал так, чтобы никто из живущих с ним не видал этого. Однажды к окну келлии его подошел нищий за милостыней. У преосвященного не было денег нисколько, а отпустить его без подаяния было не в его правилах. Вот, он посмотрел туда и сюда, и видит, что в его спальне стоят двое сапог (сам он в это время, по болезни ног, был в башмаках). Он тотчас же взял пару сапог и отдал их нищему. Что ж после оказалось? Из двух пар сапог, только одна пара была преосвященного, а другая принадлежала родственнику его, в то время жившему с ним. Преосвященный, торопясь, чтобы сделать милостыню без свидетелей, подал нищему один сапог свой, а другой – своего родственника.

Если же сам не имел средств помочь просившему у него помощи, то обращался к благотворительности известных ему особ, которые, по глубокому уважению к нему и доверию, принимали участие в нуждах бедных, доставляя пособие бедным или непосредственно, по указанию преосвященного, или вручая милостыню свою ему для раздачи бедным по личному его усмотрению.

Зато этот нищелюбец крайне огорчался, если узнавал о корыстолюбии и скупости чьей-нибудь, особенно из лиц духовного звания. Вскоре по приезде на Орловскую епархию, преосвященный захотел обозреть Орловские городские церкви. Прибыв в одну из них, он был поражен красотою ее иконостаса, который, пред приездом его в Орел, только что был поставлен. Он полюбопытствовал у священника приходского: во сколько ценою обошелся этот иконостас? Священник объяснил, что за иконостас мастеру очень недорого заплачено, так что он остался в убытке. «Как в убытке?» – воскликнул владыка: «и вы рабочего человека довели до убытка – и еще в храме Божием? Разве угодна Господу Богу та жертва, которая приносится Ему с обидою для ближнего? Вы знаете, какой грех удерживать мзду, или, что то же, заработанную плату у наемника? – это один из грехов, вопиющих на небо во уши Господа Саваофа об отмщении, как говорит св. апостол Иаков. И потому, вот что сделайте: объявите прихожанам моим именем, чтобы они непременно удовлетворили подрядчика за иконостас, насколько он потерпел убытка».

Он нисколько не заботился о столе – все предлагаемое ел во славу Божию; что подадут к столу, – тем и довольствовался; хорошо ли приготовлено было кушанье или худо, он не обращал внимания, так что необходимейшая потребность нашей жизни – пища у него занимала последнее место.

Когда, по прибытии его в Орел, на другой день явился к нему повар за приказанием: какой ему угодно будет велеть приготовить обед; то преосвященный был в большом затруднении относительно этого, потому что он едва ли когда входил в подобное распоряжение. «Какое прежде готовилось кушанье?» спросил он у повара. Тот отвечал – покупалась рыба соленая и свежая, и так далее. «Рыба? – спросил преосвященный, – я слышал, что здесь в Орле дорога рыба, да притом, она для меня не совсем здорова, поэтому ты приготовляй к столу для меня картофель, подавай 5 картофелин средней величины». – «А еще что изволите приказать приготовить к столу?» обратился повар с новым вопросом к преосвященному. «Что же еще надобно? – спросил владыка, – разве нельзя быть сыту и этим? Еще подавай хлеба и соли, вот и все!»

Повар остался недоволен и был вынужден обращаться к родственнику преосвященного за распоряжением относительно стола.

Обедал преосвященный в 3 часа пополудни, редко ранее этого, именно, когда примет и выслушает всех посетителей. Он строго соблюдал устав церковный в отношении пищи. Среду, пяток и другие постные дни он проводил в строгом воздержании, особенно в св. Четыредесятницу он так постился, что однажды заболел от долгого пребывания без пищи, вследствие чего и надобно было прибегнуть к врачу, который, вместо лекарства давая ему питательный и восстановляющий силы бульон, возвратил ему здоровье. Когда он постился, особенно на первой и Страстной неделях Великого поста, то под предлогом врачевания, употреблял сок редьки, и тем как бы наказывал себя за некоторое послабление себе в пище и питии в другие дни. Между тем, при таком воздержании он почти беспрерывно находился на молитве, так как во весь Великий пост служба в его Крестовой церкви отличалась особенной продолжительностью, – почти весь день. И за всем тем, он в эти дни не оставлял келейного своего правила и занятия епархиальными делами.

Но, бывая у кого-либо в гостях, он ел все предлагаемое, не нарушая, впрочем, в этом случае правил св. Церкви и воздержания. Употреблял несколько и виноградного вина. Но случилось, что однажды при нем рассказали, что бывший до него преосвященный Никодим тоже муж великого воздержания, употреблял вино не иначе, как растворяя его водою, следуя правилу, высказанному им, в присутствии многих, за столом: «кто пьет вино с водою, тот портит вино, а кто пьет цельное вино, тот портит себя!» С тех пор преосвященный Поликарп стал вкушать вино, какое бы оно ни было, с водою.

Строгий блюститель законоположений церковных, он в посте мудро делал послабление, когда требовало того дело любви.

Преосвященный Поликарп, имея чистое духовное око, часто проникал в самые тайники сердца человеческого и видел, что там – в глубине его скрывалось. Это иногда испытывали над собою те, кои бывали у него. Так случалось, что он вдруг, как бы без особенного побуждения начинал рассказывать пример из жизни какого-нибудь угодника Божия, или хвалить добродетель, осуждать пороки, и, именно, те самые, какие в душе присутствовавшего при нем были господствующими, и слушавший его беседы, будучи обличаем своею совестью, сознавал, что тайна сердца его явлена суть пред прозорливым владыкой, и что слова его именно к нему относятся.

Когда преосвященный был еще ректором Смоленской семинарии, одна девица одержима была беснованием. Мать ее, имея особенную веру в действенность молитв преосвященного Поликарпа, привела ее к нему в келлию и слезно просила, чтобы он помолился о больной ее дочери Господу Богу, и испросил ей исцеление. О. Поликарп, как ни был смирен, при виде страждущей от насильства диавола дочери, и скорбящей о ней матери, не отказался удовлетворить ее просьбе. Он тогда же простер молитву свою к Богу о страждущей, и молитва веры спасла болящую, так что она совершенно избавилась от припадков беснования.

Во время поездки преосвященного по епархии для обозрения ее, случилось ему быть в доме одного мценского помещика М. Крестьяне того помещика, узнав, что у них находится владыка, во множестве собрались к нему, чтобы попросить владыку помолиться Господу Богу о ниспослании на нивы их дождя, так как от продолжительной засухи они погибли. Когда доложили об этом владыке, он тотчас приказал приготовить все необходимое для служения молебствия по случаю бездождия. Под открытом небом приготовили стол, принесли иконы, и владыка благословил игумену, с ним бывшему служить, а сам стал наряду с молящимися. И что же? Когда еще продолжалось молебствие, – нашли на небо тучи, и обильный дождь пролился на поля земледельцев. Все, тут бывшие, удивились такой милости Божией, столь скоро, по молитве святого владыки, ниспосланной с умилением воздавали славу Господу, и, вместе, благодарили и прославляли и теплого молитвенника, своего архипастыря Поликарпа.

Того же помещика сын, лет 15 от роду, отправился в рощу верхом. Там лошадь чего-то испугалась и сбросила с себя седока. Падение его было так сильно, что его привезли без признаков жизни, однако ж, дома оказали ему некоторое пособие, и он стал дышать, но все оставался в бессознательном состоянии. Между тем, послали в г. Мценск за медиком, а мать убившегося от падения с лошади, имея великую веру к преосвященному Поликарпу, отправилась в Орел, за 40 верст, поведать ему о своем несчастии и просить его молитв за болящего сына. В то время, как она явилась к владыке, он был на пути в кафедральный собор для совершения литургии, но принял скорбную мать, и, сколько позволяло время, преподал ей пастырское наставление и утешение, и, давая ей напутственное благословение, сказал: «отправляйтесь с Богом обратно домой, вы там нужны для больного, а я отправлюсь на службу Божию в собор, где и буду молиться за больного вашего сына, и уповаю, что, по вере вашей, Господь даст, что будет здоров».

Когда мать вернулась с медиками, к удивлению всех, в это самое время, больной открыл глаза и рассказал всем тут бывшим свой сон, что он, находясь в бессознательном состоянии, как будто находился в кафедральном соборе, где преосвященный с такими-то лицами служил литургию (и в самом деле, те лица, которых он поименовал, участвовали с преосвященным в служении) который, благословив его, дал ему просфору. Рассказав свой сон, больной опять впал в спячку, а на другой день встал совершенно здоровым.

Дочь одной помещицы, девица 9 лет, одержима была пляской св. Витта. Помещица привезла свою дочь в Орел, чтобы посоветоваться насчет ее здоровья с врачами и полечить ее. Но так как она питала особенное благоговение к преосвященному Поликарпу, то, прежде, нежели обратилась к врачам за пособием для дочери, сочла долгом побывать у преосвященного, взяв с собою и больную дочь, чтобы испросить у него молитв и благословения. Преосвященный, по обычаю своему, сказав им несколько слов в назидание, возложил святительскую свою десницу на главу больной и сказал: «не беспокойтесь, и возложите упование свое на Господа Бога; болезнь пройдет». Затем помещица с дочерью отправилась к известному по своему искусству врачу. Врач, внимательно освидетельствовав больную, с неудовольствием сказал: «откуда это вы взяли, что ваша дочь больна? Она так здорова, как нельзя лучше, и нет ни малейших признаков той болезни вашей дочери, о коей вы говорите». Мать больной старалась уверить врача, что дочь ее доселе, как и всем это известно, была больна, и зачем бы она приехала с ней нарочно из деревни за 40 верст, и потом стала бы беспокоить его напрасно?». Но врач продолжал повторять, что у дочери ее нет никакой болезни, а, тем более, какую она ей приписывает. И, в самом деле, после того, как помещица со своей дочерью побывала у преосвященного Поликарпа, – болезнь не возвращалась к ней.

Преосвященный Поликарп, епископ Орловский и Севский уснул сном праведника 22 августа 1867 года, в 2 часа пополуночи.

Утвердительно можно сказать, что преосвященный Поликарп предвидел скорое переселение свое в вечность. Это высказывал он в беседе с другими, и со скорбью повторял: «надобно поскорее кончить храм, начатый мною в архиерейском доме, ибо опасаюсь, что смерть не допустит меня выполнить это». Поэтому, он все усилия употреблял, чтобы строение означенного храма деятельно продолжалось, и все средства, кои откуда-либо присылались к нему, он обращал на построение его. За год перед кончиною своею он хотел удалиться на покой, чтобы провести остаток дней своих, единственно, в попечении о душе своей; для этого избрал себе скит при Брянской Белобережской пустыни, который по своему уединению, безмолвию и красоте весьма нравился преосвященному, хотя родственник его, о. архимандрит Ксенофонт, настоятель Спасо-Чолнского Трубчевского монастыря, склонял его, чтобы он, если желает оставить кафедру, поступил в этот, последний, монастырь, обещая доставить ему всякий покой и удобство. Также замечательно то, что преосвященный в последнее время пред своей кончиной собственными руками в саду ископал могилу. Когда его однажды спросили, для чего ископал ее, он, не давая на вопрос прямого ответа, сказал, что я сделал это для того, чтобы лишняя влага от корней дерев стекала в этот ров. Между тем, в свободные от епархиальных дел минуты приходил сюда, к выкопанной им могиле, и здесь, при созерцании сего скудного вместилища по смерти человека, размышлял о суете жизни человеческой, и бренности самого человека, и поучался великой науке, как христианину подобает умирать. Наконец, пред самой кончиной вызвал к себе упомянутого своего родственника, на руках коего и скончался, после тяжелой болезни.

Стечение парода для отдания последнего долга любимому архипастырю столь было велико, что все пространство от самого архиерейского дома до кафедрального собора занято было сплошной массой. Как ни огромен собор, но он не мог вместить желавших быть при погребении владыки. Погода была в это время пасмурная, и даже лил довольно сильный дождь, но к концу литургии небо прояснилось и сделалось тепло. Помня великие заслуги почившего святителя, многие особы приняли на себя все издержки, необходимые при погребении его. Кто устроил богатый гроб для него, купил богатый покров на тело его, кто принял на себя расходы для стола, кто – снабжение бедной братии милостыней, и тому подобное, а иные, которых Бог не наделил богатством вещественным, принесли на гроб почившего вместо многоценного мира, свои слезы. Все же вообще усердно молились о нем Господу Богу, да упокоит Он дух его, идеже вси праведнии упокоеваются!

Останки епископа Поликарпа погребены в Успенской церкви архиерейского дома, за правым клиросом, в именном склепе. Над могилою усердием чтителей его положена чугунная доска с изображением креста Господня и соответственной надписью: «Здесь погребено тело епископа Поликарпа».

Сбоку же, на правой стороне, стоит и келейная икона покойного – икона Матери Божией Споручница грешных³³.