Жизнеописание настоятеля Оптиной пустыни архимандрита Моисея

Девятнадцать лет прошло с тех пор как скончался о.Архимандрит Моисей, преобразователь и, можно сказать, основатель Оптиной пустыни в ее духовном значении; муж, редкий по своим высоким качествам и добродетелям. Краткий некролог его был напечатан в Калужских Епархиальных Ведомостях в 1862 году¹, но полного, по возможности, жизнеописания его до сих пор не существовало.

Посторонний наблюдатель может упрекнуть за это братство Оптиной Пустыни, в среде которого были и есть люди с хорошим образованием. Почему не занялись они этим делом ранее? Зачем медлили? – Нельзя сказать, чтобы не занимались. Несколько человек из братии давно уже собирали по немногу материалы для жизнеописания о. Архимандрита Моисея, но дело это все не приходило к желаемой полноте, а потому и к концу. Последним из таких собирателей был иеромонах Климент Зедергольм, три года тому назад скончавшийся. Все собранное им и другими монахами вошло в состав настоящего жизнеописания, с большими однако дополнениями и исправлением неточнойстей.

О. Клименту принадлежит и статья и статья о пустыножительстве в Рославльских и Брянских лесах, помещенная в приложении. Кроме всего подготовленного о. Климентом, монахом Порфирием Севрюгиным, также недавно умершим, и сообщенного иеромонахом о. Евфимием Труновым, который был при покойном о. Архимандрите Моисее письмоводителем в течении 31 года и жив еще доселе, материалами для биографии Старца послужили:

Жизнеописание о. Игумена Антония, настоятеля Малоярославецкого Николаевского монастыря. Москвам 1870 г.

Сказания о жизни и подвигах блаженной памяти Старца Оптиной Пустыни иеросхимонаха Макараия. Москва 1861 г.

Историческое описание Козельской Введенской Оптиной Пустыни. Издание третье. Москва 1876 г.

Историческое описание Скита во имя Св. Иоанна Предтечи Господня, находящегося при Козельской Введенской Оптиной Пустыни. Издание второе. С.-Петербург 1862 г.

Архив Оптиной Пустыни.

Некоторые собственноручные записки и письма о. Архимандрита Моисея к различным лицам и других лиц к нему.

Рассказы тех из братии, которые жили в его время, были очевидцами его действий и сами слышали его слова и наставления.

Брошюра: «Последние дни жизни Отца Архимандрита Моисея» (изначально из «Церковной Летопси» о 6 окября 1862 года).–

Полагаю, что задачу жизнеописателя добродетельного мужа составляет не обязанность только обрисовать в общих чертах прекрасную фигуру его нравственного величия, часто недостижимого для простых смертных, а изобразить, для духовной пользы читающих, его верность в малом (Лк. 16:10), выражавшуюся в различных случаях жизни, и то как он, при помощи Божией, через этот подвиг в малом, достигал постепенно духовно-великого, – той победы над страстями души и тела, того очищения сердца, которые составляют цель внутренней жизни и деятельности христианина.

Имея это ввиду, я старался как можно менее пускаться в мои личные рассуждения, а сопоставлять только факты, приводить по возможности более устные или письменные слова самого о. Архимандрита, чтобы читатель сколь возможно яснее видел перед собой самого Старца-подвижника и верного раба Христова.

Соответственно главнейшим периодом жизни покойного о. Архимандрита и биография его разделена на 4 главы. Последняя из них особенно замечательна. Это не сказание из отдаленных времен. Это картина жизни современного нам духовного мужа, не отличавшегося по внешности великими подвигами, но всегда понуждавшего себя, по слову Спасителя (Мф. 11:12), трудившегося по преимуществу в вертограде сердца своего, шедшего твердою ногою по пути заповедей Евангельских, понесшего «тяготу дне и вер» (Мф. 20:12) и умножившего данные ему от Господа таланты.

Несомненно, что всякий разумно внимательный читатель, ищущий душевной пользы, найдет ее в словах и действиях покойного о. Архимандрита Моисея, но особенно настоятельствующие в Обителях иноческих встретят сдесь, в поступках вождя духовного, великий пример и образец того, как и внаше грустное время возможно вести себя духовному Пастырю и с успехом пасти стадо Христово.–

Архимандрит Ювеналий²

16 июня 1881 г.

Оптина Пустынь

В г.Молог, Ярославской губернии, на городском кладбище, близ алтаря церкви во имя Всех Святых стоит скромный, осененный крестом, мраморный памятник, на котором с одной стороны такая надпись: «Под сим камнем погребено тело Московского купца Ивана Григорьевича Путилова. Жития его было 57 лет; скончался 1809 года, января 26-го дня», а с другой стороны начертены имена лиц, воздвигнувших этот памятник: «Путилова дети: Моисей, Игумен Оптиной Пустыни, Исаия, Игумен Саровской Пустыни, Антоний, Игумен Малоярославецкого Николаевского Монастыря».

Прочтешь эту надпись и невольно остановишся на ней мыслью. Какое редкое, замечательное семейство! Три сына, каждый в ранней молодости оставил мир, для того чтобы служить Богу, и жизнью строго-подвижническою приготовить себя к вечности. Все трое неуклонно прошли этим путем; все трое преуспели в добродетелях на столько, что каждый из них, в свою очередь, за благочестивую жизнь был избран в наставники и руководителя других многих, и, пася овец Христовых, после долголетней, плодотворной деятельности, святою кончиною запечатлел святую жизнь свою. Память каждого из трех братьев как память праведного – с похвалами (Пр. 10:7). Много ли ныне таких семейств?

Отец этих трех Игуменов, Иван Григорьевич Путилов, был родом из граждан г. Серпухова. Оставшись после своего отца десяти лет от роду, он детство свое и молодость провел в большой бедности, пропитывая своими трудами и себя и бывших на его тпопечении: мать вдову, сестру и младшего брата. Сперва работать он на полотняной фабрике, а потом перешел на службу по питейным сборам, при которых и служил в разных местах и в разных должностях до самой своей кончины. Он был православный христианин в истинном смысле этого слова: строго соблюдать все правила и постановления Церкви Христовой, усердно посещал храм Божий, любил читать Св. Писание и другие духовные книги, и проводил жизнь благочестивую в страхе Божием. При том Иван Григорьевич был человек умный, в обхождении со всеми почтительный и приветливый, умел со всеми приятно и кстати говорить, и всеми был любим и уважаем.

На двадцать третьем году своего возраста он женился на Анне Ивановне Головиной, девушке, по происхождению из Высотской подмонастырской слободы. Отец ее матери, Иоиль, жил в Серпуховском Высотском монастыре, был там иеродиаконом и уважаемым святым Старцем, а племянница ее Максимилла Головина была замечательною по духовной жизни монахиней в Московском Вознесенском монастыре, где и скончалась в глубокой старости. Сама Анна Ивановна была женщина простая, но умная от природы; по тогдашнему обычаю грамоте не была учена, но была усердна к молитве, смиренна и очень любила нищую братию Христову и бедных людей, и всегда им по возможности помогала. Во всю тридцатипятилетнюю брачную жизнь свою Анна Ивановна была покорною помощницею и беспрекословною послушницею своему мужу.

Вскоре после брака они переехали на жительство в г. Воронеж, где и прожили года три. В течение этого времени Иван Григорьевич удостоился раз быть в келиях у великого Святителя Тихона и принять его благословение.

В 1777 г. Путиловы возвратились в Серпухов, а потом переселились в Ярославскую губернию, где и прожили до кончины Ивана Григорьевича. Здесь в Борисоглебске 15-го января 1782 года родился у них сын, названный Тимофеем, впоследствии благочестивый и мудрый настоятель Оптиной Пустыни Архимандрит Моисей. Имя Тимофея дано ему было в честь Св. Апостола Тимофея, которого память празднуется 22-го января. Иван Григорьевич строго придерживался правила, давая каждому ребенку имя того святого, которого память придеться на 8-й день по рождении. В Борисоглебске у Путиловых родились еще 4 сына: Кирилл, Иона, Василий и Александр. Была у них еще старшая дочь Анисия, родившаяся в Серпухове, и еще четверо детей их скончались в младенчестве.

Старшего сына Тимофея, равно как и прочих детей своих, Путиловы воспитывали в страхе Божием и по преданиям Святой православной Церкви. Грамоте, чтению, письму учил их сам отец, по достижении каждым семилетнего возраста, а когда подрастали старшие сыновья, тогда они учили младших братьев. В училище Иван Григорьевич детей не отдавал, из опасения, чтобы нравственность их там как либо не испортилась. В отсутствии отца, за детьми присматривала Анна Ивановна. Она была нежная, но и благоразумная мать, и умела материнские ласки соединять с потребною строгостью. – По праздникам и воскресениям Иван Григорьевич ходил в церковь к службе и сыновей своих водил с собою. Они шли обыкновенно все вместе впереди его, не смея ни разговаривать, ни оглядываться, и в церкви также стояли впереди его и молились. Не довольствуясь одним хождением в церковь, Иван Григорьевич внушал детям, чтобы они внимательно слушали церковную службу и особенно чтение Евангелия и Апостола, и, пришедши домой, заставлял их пересказывать, что они слышали и поняли. Иван Григорьевич хорошо знал церковные напевы, имел приятный голос теноробас, и в церкви становился на клирос и пел, а с ним стройно пели и дети. И у себя дома он нередко, особенно в праздничные дни, певали разные духовные псалмы; а именно: «Хвалу всевышнему Владыке потщися дух мой возсылать; «Иисусе прелюбезный, сердцу сладосте» и некоторые другие духовные и церковные песнопения. Пели весьма стройно, так что идущие по улице иногда останавливались послушать приятное пение. Светских же песней отец не позволял детям петь в своем присутствии.

Иван Григорьевич был очень гостеприимный и радушный хлебосол. Кто бы перед обедом не посетил его, всякого приглашал к обеду, и с гостями, при детях, вел назидательные и поучительные разговоры. Особенно любил он и уважал духовных особ, которые чаще других и посещали его дом. Таким образом дети Путилова с самой ранней молодости много видели в родительском доме монашествующих лиц, и много слышали назидательных бесед.

Младший сын Путиловых Антоний, оставил после себя келейные записки³, в которых содержатся его воспоминания о родителях и его младенческом и отроческом житие битие. Из этих любопытных записок видно, под какими благими впечатлениями возрастали дети Путиловых, какое духовное настроение господствовало в их семье.

Когда Александру было четыре года, он, имея необыкновенно тонкий слух, каждую ночь просыпался при первом ударе в колокол к утрени и будил родителей и братьев своих, говоря: дон! Дон! Ангелы поют. Вставайте молиться.

Единственна дочь Путиловых Анисия, еще в ранней молодости пожелала поступить в монастырь к двоюродной сестре своей монахине Максимилле, но отец не согласился. Иван Григорьевич был человек благочестивый, но конечно имел и свои недостатки. Как глава семейства он был настойчив и привык к тому, чтобы дети во всем беспрекословно исполняли его волю. Несогласие отца на исполнение благочестивого желания дочери имело влияние и на образ действий старших сыновей его Тимофея и Ионы, как мы увидим ниже.

В начале 1800 года Анисия Ивановна, против своего желания, была выдана замуж за Пошехонского купца Козьму Дементьевича Крундышева; но не долго прожила она в супружестве. В 1803 году от простуды занемогла и скончалась мирною, христианскою кончиною, а муж ее, на другой же год после ее кончины, как бы исполняя обет и желание, удалился в Саровскую Пустынь и посвятил себя монашеской жизни. Этим он проложил путь в Саровскую Пустынь и родственникам своим Тимофею и Ионе Ивановичам, а сам после долговременной чахотки скончался там в 1823 году.

Вскоре после брака дочери, совершившегося против ее воли, дела Ивана Григорьевича на время расстроились. В августе месяце 1800 года хозяин почему то отказал ему, а также и двум старшим сыновьям его Тимофею и Кириллу от должности и Ивану Григорьевичу пришлось ехать с тремя старшими сыновьями в Москву для приискания новых должностей. После трехмесячных хлопот ему удалось наконец с сыном Кириллом найти место по питейным сборам в г.Угличе Ярославской губернии, куда он и перебрался со всем семейством из Романова, а сыновей Тимофея Иону определил в Москве к откупщику Карпышеву.

Тимофею тогда был 19-й год от роду. До сего времени он жил в своей семье, на глазах у родителей, а теперь для него началась новая, более самостоятельная и независимая жизнь. Но и на свободе, с 14-и летним братом своим Ионою, он продолжал держать себя также благочестиво и богобоязненно, как в родительском доме, и своим пребыванием в Москве пользовался лишь для того, чтобы свободнее удовлетворять своим духовным стремлениям. С ревностью предался он здесь чтению духовных и других полезных книг. В Москве было ему удобнее доставать их, нежели в уездном городке, где он прежде жил. Тимофей и во время трудов по должности, урывками, в свободное время любил сидеть за книгою. Когда приходил покупатель, он оставлял свое чтение и исполнял, что от него требовалось, а когда покупатель уходил, он снова принимался за книгу, так что никогда не был в праздности. Такая привычка много помогала ему впоследствии продолжать таким же образом чтение при недосугах настоятельской должности. – Тимофей, живя в Москве, читал много и читал внимательно: с молодых лет он привык из прочитанных им книг выписывать все, особенно замечательное, для памяти и назидания своего.

Кроме чтения книг душеполезного содержания, духовное настроение Тимофея и Ионы поддерживалось знакомством и беседами с замечательными духовными лицами.

По какому то особенному случаю им пришлось познакомиться с благочестивою старицею Московского Ивановского девичья монастыря монахинею Досифеею.

Эта таинственная инокиня⁴, по общему мнению, была известная княжна Августина Тараканова, дочь Императрицы Елизаветы Петровны, по повелению Екатерины II, заточенная в монашество. Невольная затворница несла возложенный на нее Господом не легкий крест в духе христианской веры, в терпении со смиренною покорностью воле Божией и с упованием на небесные воздаяния, обещанные в будущем веке невинным страдальцам. – Жизнь свою монахиня Досифея проводила в духовных подвигах, и слава о ее добродетелях разносилась по Москве. По смерти Императрицы Екатерины II, когда Досифея стала пользоваться большею свободою, многие стали приходить к ее окнам и просили ее молитв и наставлений; некоторых она допускала и в свою келию. Тимофей не раз бывал у нее и впоследствии между прочим рассказывал, что видел у нее на стене келии акварельный портрет Императрицы Елизаветы. От этой духовно-мудрой старицы Тимофей и Иона получили наставления, соответствовавшие тогдашним их потребностях. На сколько они пользовались ее расположением, можно заключить из того, что и по отъезде из Москвы они писали ей и получили в ответ письмо, которое помещаем ниже в приложениях. Мать Досифея, видя в Тимофее и Ионе стремление к духовной жизни, направила их в Ново-Спасский монастырь к тамошнему Наместнику иеромонаху Александру⁵ и его духовному другу иеромонаху Филарету.

Кроме устного рассказа о сем покойного о. Архимандрита Моисея, есть и письменное об этом свидетельство его же 21-го марта 1859 года писал он к строительнице Московского Ивановского монастыря М.А. Мазуриной между прочим следующее: «Известясь, что по промыслу Божию предназначено вашему особенному попечению возобновление бывшего Ивановского монастыря, радуюсь и Бога благодарю. В этом благотворном деле для меня ближе всех душевная радость, потому что жившая в прежнем Ивановском монастыре духовно-мудрая старица блаженная памяти Досифея послужила мне указанием на избрание пути жизни монашеского звания. Она ознакомила меня со старцами Александром и Филаретом в Ново-Спасском монастыре, где она и похоронена.»

Старцы эти были весьма замечательные подвижники благочестия. Они находились в духовном общении с знаменитым молдавским Архимандритом Паисием Величковским; пользовались учением о внутренней христианской жизни, содержащимся в переведенных им писаниях Св. Отцов подвижников, и сами были исполнены духовных дарований. Под руководством сих опытных духовных мужей более и более утверждалось благое направление Тимофея и Ионы. Они давно имели желание оставить всю суету мира сего, посвятить себя Господу Богу и проводить уединённую монашескую жизнь, но медлили, не видя возможности исполнить это желание. Наконец, когда зять их Козьма Дементьевич Крундышев в ноябре 1804 года поступил в Саровскую Пустынь и известил их о своем пребывании там, тимофей и Иона, по совету О. Александра, решились также отправиться в эту пустынную Обитель. Но, помня пример несчастной сестры своей Анисии, и, не надеясь получить от отца своего согласие на вступление в монастырь, они не сочли нужным открыть ему о своем намерении, а написали просто, что они от хозяев своих отошли за невозможностью у них жить по чрезмерной строгости и несправедливости их, и что есть у них на примете другой хозяин, человек хороший и благочестивый, которому они и дали слово поступить к нему в услужение; но что прежде всего вознамерились проехаться в Киев, для поклонения Святым угодникам, а оттуда и к родным побывать.

В 1804-м году, в бытность свою в Мосвке, Тимофей хлопотал об увольнении отца своего со всем семейством из Серпуховского купеческого общества и о приписке его в Москву, также в купцы по 3-й гильдии. После того как это состоялось, в декабре 1804 года Тимофей и Иона, без ведома отца, взяли паспорты на три года и вместо Киева отправились в Саровскую Пустынь. Прибыли они туда 13-го мая 1805-го года и были приняты тамошним настоятелем иеромонахом Исаиею. Родные полгода не имели от них никакого известия и сомневались уже, живы ли они. Наконец в ноябре 1805-го года Иван Григорьевич получил от них письмо, в котором они просили прощения в причиненном ему от них оскорблении, а вместе просили и благословения на вступление в монашество. Иван Григорьевич, прочитав это письмо, весьма разгневался на сыновей своих, и не только не дал им благословения на монашескую жизнь, но и строго приказал, чтобы они, ни сколько не медля в Сарове, скорее возвратились домой. Но Господь устроил все иначе. Не смотря на запрещение отца, оба брата остались в Саровской Пустыни и два с половиною года не показывались домой.

Между тем Бог смирил Ивана Григорьевича, посетив его болезнью. От ушиба, а потом от неудачного лечения очень разболелась у него правая нога и причиняла ему тяжкие страдания. В это самое время, в конце 1807-го года, приехал из Сарова Тимофей мириться с отцом, а вместе и просить увольнения в монашество, ибо срок их паспортов, самовольно взятых, уже истекал. Иван Григорьевич сначала не соглашался, но в болезни сделался несколько сговорчив. После долгих прений, в которых и отец и сын приводили в защиту свою различные тексты Св. Писания, Иван Григорьевич наконец убедился, что не может поколебать Тимофея и решился отпустить его в монастырь. Младшего же сына Иону не согласился уволить, говоря: «он молод, его подговорили. Я сам хочу видеть его и поговорить с ним, и родительскою строгостью остановить его от этого намерения.» через пол года в мае 1808 г. Тимофей вторично приехал из Сарова, на этот раз уже с Ионою. Между тем болезнь Ивана Григорьевича усилилась. Он так страдал от боли в ногах, что уже отчаялся в своей жизни. Особоровался, стал со всеми прощаться, и, собрав детей своих, преподал им последнее родительское благословение и наставление. Готовясь к смерти, не хотел более удерживать Иону от вступления в монашество, но и тут выдержал свой характер. Сам не решился отпустить его, а назначил сына Кирилла попечителем над младшими братьями, поручил ему Иону, говоря: «ты, как хочешь, можеш его уволить на поступление в монашество и можешь его удержать; мне же теперь не до того.» Кирилл на это прямо сказал: «если он в сердце своем положил твердое намерение посвятить себя уединенной, иноческой жизни, то я, с своей стороны, его от его намерения не отвлекаю.» тогда уже наконец и Иван Григорьевич благословил Ионе, которому в то время был 22-й год, вступить в монашество. После этого Иван Григорьевич неожиданно стал поправляться от своей болезни, и через некоторое время почти совершенно выздоровел; но вскоре после этого скончался от другой болезни.

13-го мая 1805 года, как мы сказали выше, Тимофей и Иона прибыли в Саровскую Пустынь и были приняты Строителем иеромонахом Исаией. Новоначальные послушники мперва потрудились в хлебне, а потом проходили и другие послушания. Тимофей Иванович был в кухне, где, как он сам рассказывал впоследствии, печь была огромная и повара лазили в нее, для того чтобы укладывать дрова. Тимофею не раз приходилось исполнять это послушание. Проводя по нескольку времени в печи, среди сильного тепла, и вылезая из нее в большом поту, он в кухне остывал, от чего и простудился. Был он и трапезным, и как-то проговорился впоследствии, что в один праздник хотел быть неупустительно у службы церковной, но и послушания своего не мог оставить, вследствие чего и пробыл тогда четырнадцать часов на ногах. Это также неблагоприятно подействовало на его крепкое здоровье, и может быть было одною из причин, почему он не возвратился в Саров. Потом Тимофей был приставлен ходить за больным Старцем Строителем Исаиею. Старец этот, разбитый параличом, доживал тогда последние дни своей жизни, окруженный общим уважением. Как братия, так и все знавшие его, глубоко почитали его за добродетельную, подвижническую жизнь. Митрополит Платон, Архиепископ Астраханский Никифор Феотоки, фельдмаршал граф Каменской и многие другие знатные особы духовные и светские были с ним в переписке. Тимофей, во время болезни о. Исаии, по его поручению и указанию писал ответы на их письма.

Саровская Пустынь в то время процветала духовно. В ней собралось много замечательных духовных лиц, которые и словом и примером назидали всех. Старец Серафим уже 37 лет находившийся в Сарове, подвизался тогда в дальней пустыне. В некотором расстоянии от него, поближе к монастырю, жили в особых келиях: схимонах о. Марк и знаменитый Валаамский Игумен Назарий, Саровский постриженик, восстановивший Валаамский монастырь и потом возвратившийся в Саров, где и жил на покое в пустынном безмолвии. Молодые послушники Тимофей и Иона пользовались назиданиями Саровских Старцев подвижников. Тимофей однажды слышал от Отца Серафима замечательное наставление: «стоя в церкви, надобно творить молитву Иисусову; тогда будет внятно слышно и церковное богослужение».

В первое время своего пребывания в Сарове Тимофей и Иона получали назидательные письма и от первых своих Московских наставников – о. Александра Ново-Спасского и Старицы Досифеи⁶.

Иона навсегда остался в Саровской Пустыни, принял там монашеский образ с именем Исаии; впоследствии был там монастырским казначеем в течение двадцати лет, а потом с 1842 года и Настоятелем. Скончался в 1860-м году в сане Игумена. Тимофей же в 1808 году отправился в Москву для перемены увольнительного свидетельства, оказавшегося недостаточным для форменного поступления в монастырь и потом уже не возвратился в Саров. Почему Тимофей не остался в Саровской Пустыни? Не знаем этого на верно, но думаем – потому, что познакомившись в ранней молодости с духовными лицами, проводившими уединенную жизнь, он стремился к такой жизни, предполагая, что в ней будет дальше от греха, как сам он выразился в письме своем к Старцу Саровской Пустыни Илариону. В этом же письме он говорит: что «удалился из Сарова по недоведомым мне судьбам». Так или иначе, но нам известно, что познакомившись в Москве в 1808 году с учеником Афонского Старца Василия Кишкина, Казначеем Брянского Сретенского монастыря о.Серафимом, Тимофей, по его приглашению и по совету о. Александра Ново-Спасского, решился отправиться в Свенский монастырь.

Брянский Свенский Успенский монастырь, Орловской епархии, приведенный в благоустроенное состояние трудами Игумена Амвросия II, скончавшегося в 1833 году, и Архимандрита Смарагда (1842–1859), до 1810-го года управлялся большею частью Префектами Орловской Духовной Семинарии, находившейся в г. Свенске, и особенным благоустройством не славился. Но Казначей, управлявший монастырем за отсутствием Настоятеля, о. Серафим был муж духовный. Внимательный ученик опытного во внутренней жизни Старца Василия Кишкина. Около о. Серафима собралось в Свенской обители еще несколько замечательных подвижников: Афонский пострижник схимник Аонисий, из сенатских секретарей, долго подвизавшийся на Св. Афонской горе и в Модавии в Обителя Архимандрита Паисия Величковского; иеромонах Афанасий, бывший духовник Оптиной Пустыни; иеродиакон Анастасий, ученик Старца Василия Кишкина; монах Варфоломей из молдавского Нямецкого монастыря; о. Арсений пустынник, временно живший в Свенском монастыре, и другой схимник Афонасий Захаров, ученик и постриженник Архимандрита Паисия Величковского.

Общество этих старцев вероятно и привлекло Тимофея в Свенский монастырь.

Кроме того, вблизи от этой обителя, в Брянских и Рославльских лесах подвизались в то время многие пустынолюбивые иноки, и некоторые из них принадлежали к Свенскому братству. Так, упомянутый инок Арсений, то трудился в послушаниях в Свенской Обители, то удалялся на безмолвие в Рославльские пустынные леса. Такжеи иеромонах Афонасий, переведенный в Свенский монастырь из Белобережской пустыни в 1806-м году, весною 1807-го года ушел в Рославльский лес на всегдашнее пустыножительство, а для свободного проживания там получал впоследствии каждогодно билет от Свенского Настоятеля. С большой вероятностью можно предположить, что Тимофей поступил в Свенский монастырь, в надежде получить там монашеское пострижение и перейти потом на давно желанное безмолвие в соседних Рославльских лесах.

3-го августа 1809 года Тимофей Иванович Путилов по указу Орловской Духовной Консистории определен в Свенский монастырь в число послушников. Проходил он послушание пономарское, занимался также монастырским письмоводством и читал в церкви каноны и прочее во время богослужения. Из жизни его в Свенском монастыре сохранился в памяти Оптинской братии только один рассказ О. Архимандрита Моисея о самом себе. Раз, говорил он, живши в Свенском монастыре, пошел я за водою и возвращался с полным кувшином. В воротах монастыря встретился со мною Игумен и, увидав воду говорит: нет, Батюшка, я еще им не заводился – А, не заводился, так заводись. Да знаешь ли ты о чем я говорю? «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века» – вот чем заведись. – Эти последние слова Свенского Игумена. О. Архимандрит Моисей часто занимательно повторял своей братии в Оптиной пустыне.– Так же рассазывал О. Архимандрит, что один старец раз спросил его, как он был еще Тимофеем: «знаешь ли ты грамоту?» А я говорю: знаю, да и думаю про себя не читать только умею, а и писать хорошо пишу. Ну скажи же мне, что значит аз? Я и замялся, и не знал, что ему ответить. Ну так я тебе скажу, продолжал Старец⁷. Аз Адамля естества сый, тебе Адамля естества обоего пола советую: смирен буди. Вот что значит аз.

В 1810 г. Игумен Амвросий II представил послушника Тимофея к пострижению в монашество, но тут встретились некоторые формальные препятствия. Св. Синод обратил внимание на то, что Тимофей не прошел трехлетнего монастырского искуса, без которого не дозволяется постригать в монашество. Хотя Тимофей и жил в Саровской пустыни около трех лет, но в Свенкском монастыре находился только с 1809 года, а по закону при переходе из одной Обители в другую трехлетнее испытание начинается снова. Кроме того и увольнительное свидетельство Тимофеево оказалось недостаточным. За Тимофея, при увольнении его из Московского купеческого Общества, обещался вносить повинности родственник его Московский купец Н.А. Самгин, а по законам, ответственность за исправный платеж государственных повинностей, вместо увольняемого, должно принять на себя все общество. По этим причинам Св. Синод указом от 8-го марта 1810 года определил: в пострижении послушника Тимофея Путилова в монашестве отказать.

Так не сбылись надежды Тимофея. Ему пришлось опять ехать в Москву, брать новое увольнительное свидетельство. Но получив его, 16-го марта 1811 года, он не возвратился более в Свенский монастырь, в расположился (как сказано в собственноручной записке О. Архимандрита Моисея, найденной в его бумагах, после его кончины)⁸ испытать себя по первоначальному желанию своему в пустынном уединении. По совету иеромонаха Алексия (Адриана), жившего тогда в Московском Симоновом монастыре, Тимофей и отправился к Рославльским пустынножителям, о безмолвном пребывании которых он много слышал в бытность свою в Свенской Обители.

Пребыв в Рославльские леса, Тимофей поместился у старшего из пустынножителей Иеромонаха Афанасия. Старец этот был Московский уроженец, из канцелярских чиновников, постриженик Оптиной пустыни. Он принадлежал к числу 12 человек, которые были отпущены Песношским Настоятелем старцем Макарием, вместе с учеником его О. Авраамием, для восстановления пустынной обители оптиной, и в 1796 году принял в ней пострижение, был посвящен в иеромонаха и сделан духовником. Горя желанием безмолвной жизни, он собрался было на Афон и уже получил увольнение, но, услыша об русских пустынножителях в Ярославльских лесах, пришел туда и поселился между ними около 1805 года. Он прожил здесь безвыходно более 20 лет, храня до смерти духовное трезвение и имея дар умной молитвы. Под его то руководством Тимофей провел 10 лет в лесной глуши и им был келейно пострижен в монашеский образ, при чем наречен Моисеем. Восприемным его отцом от евангелия был другой пустынный старец, О. Досифей, постриженик Площанский, проживший более сорока лет в Рославльских лесах.

Кроме названных старцев, в то время подвизались здесь до 6-ти пустынников. Вот как впоследствии О. Архимандрит Моисей рассказывал о своем пребывании с ними:

«Когда я пришел в Ярославльские леса, тамошние пустынники жили в трех келлиях: в одной иеромонах О. Афанасий, от него в версте О. Досифей, а в версте от него О. Дорофей, который впоследствии (после 1812 года) переселился ближе к нам, поставив себе келлию от нашей в саженях пятидесяти. Поселясь с О. Афанасием, я построил для него и для себя новую келлию; это был первый опыт моего зодчества. Куллия имела шесть аршин в квадрате, с крыльцом, под навесом; прихожая в два аршина длины и два ширины, далее квадратная комната в четыре аршина в длину и ширину, ибо от нее была отгорожена перегородкой спальня, шириной также как и прихожая, в два аршина; между прихожей и спальней в углу находилась печка, которой нагревалась вся келлия.

«Место, в котором мы жили, принадлежало к дачам Рославльского помещика Демьяна Михайловича Броневского. Сельцо его Якимовское находилось от нас верстах в пяти; а верстах в тридцати было другое сельцо Межево, владельца которого, Таптыкины, были нашими благотворителями, особенно мать этого семейства, урожденная Княжна Сонцева, – старица благочестивой жизни.

«От Межева верстах в двенадцати находилось торговое местечко Лангредино, также Рославльского уезда; от города же Рославля наше пребывание было верстах в сорока.

«Под самою нашею келлию протекала лесная речка Болдачевка, а полутора верстах впадала в нее речка Фроловка. На берегу ее был колодец; в речке этой важивалась и рыбка. Бывало перегородим ее сежею и нерётки ставим. Однажды, как помню, на праздник Богоявления, освятивши в речке воду, мы пропели тропапрь Св. Богоявления: «во Иордане крещающуюся Тебе Господи», и вынув нерётки, нашли в них шесть налимов, которые и приняли, как Божий дар на праздник.

«Всо церковную службу мы правили каждодневно у себя в келлии, начиная с двенадцати часов ночи, полунощницу и утреню; после утрени, через час, соборный акафист Божией Матери; после акафиста, часа через два, часы с изобразительными, и наконец вечерню часов в пять вечера. В воскресенье и прздничные дни приходили к службе ближайшие старцы: О. Досифей, О. Дорофей, а иногда кто-либо из других Рославльских пустынников, живших большом расстоянии от нас. Отправляя вместе службу, пообедаем, что бог послал, и разойдемся до следующего праздника.

«На Пасху же и на Рождество и в другие нарочитые праздники, приходил из ближайшего села Лугов (верстах в 7) старец священник и приобщал нас запасными дарами, дабы и мы не были лишены сего духовного утешения.

«В свободное от молитвенных правил время занимались рукоделием, кто какое умел: писали полу-уставом отеческие книги, занимались огородом, на котором, впрочем, по неблагоприятной почве, не родилось других овощей, кроме репы. Летом собирали грибы, ягоды и усердствовали благодетелям, а от них получали печеный хлеб, крупу, а иногда и бутылочку масла, для приправы пустынной трапезы. А когда случиться недостаток, питались и сухоядением, дорожа всего более духовной свободой и безмолвием. Волки постоянно выли около нас, в продолжение целой зимы; а медведи иногда обижали нас, расхищая наши огороды. Мы их видали весьма близко и часто слышали, как они ломали по лесу деревья, но никогда они нас не трогали и мы жили с ними в мире. И от разбойников помиловал нас бог, хотя и часто слышали, что они бродят у нас в околотке. Впрочем нас не легко было найти, да и нечем было им у нас поживиться. Однажды только, Божиим попущением, случилось искушение. Как теперь помню, это было 23-го ноября 1814 года, поздно вечером. Старец мой О. Афанасий отдыхал, а я переписывал свтцы, так как письмо, по уставу, было обычным моим занятием, и только что начал писать молитву к Божией Матери: «под Твое благоутробие прибегаем, Богородице, моления наши не презри во обстояниях», кто то постучал в дверь, – то были разбойники. Они, обобравши келлию бывшего в отлучке О. Дорофея, пришли втроем к нам. Не снимая крючка, я стал спрашивать: «кто там?» – «Да вот работники в лесу заблудились; нет ли в близи селения?» Итак вопрос за вопросом; я со свечей в руках полу-отворил дверь и увидел неизвестного человека; он продолжал разговор со мною, сняв шапку. «Ты говоришь – мы, а где же другие? «спросил я. В это время из-за крыльца показался его товарищ в шапке, на которого первый тотчас прикрикнул: «сними шапку-то»! А издали приближался и третий с рогатиною. Старец, услышав длившийся разговор, взглянул за дверь, и в то же время получил тяжелый удар в бок по руке с словами: «его-то нам и надобно!» Заслонив собою Старца, я силился припереть наружную дверь, но подпорка попала между дверью и стеною, и нас бы конечно убили, если бы, по счастью, не случился на тот раз в нашей келлии молодой здоровый крестьянин, который принес нам пищу из селения, и остался за ночным временем. Проснувшись на шум, он схватил топор, и еще со сна закричал: «много ли их тут? Всех перебью». Разбойники, подумав, что нас много в келии, разбежались, оставив Старца еле-жива, и долго болел он от полученного удара. Матерь Божия видимо спасла нас. Кроме же сего случая, других, в продолжении десяти лет нашего пустынножителства, благодаря Бога, не было⁹. Но страшнее разбойников бывали для нас порывистые бури, ломавшие вековые деревья и грозившие задавить нас. Однажды обрушилось огромное дерево подле самой нашей келии с таким треском, что я уже думал, – вот настала последняя минута; но и тут помиловал нас Господь, – оно лишь ветвями задело крышу. Но страшен и самый рев бури в вековом бору, когда она ходит по нем и, как трости, ломает то, что росло целые столетия. Невольно вспомнились тогда слова Псалмопевца: «глас Господа, стрясающего пустыни, и стрясет Господь пустыню Каддийскую.» (Пс. 28:8)

«В 1812 году страх нашествия французов понудил нас оставить любезную пустыню. Я уехал в Свенск, куда прибыл 10-го августа, вслед за Преосвященным Серфимом (бывшим впоследствии Митрополитом С.-Петербургским), ехавшим тогда из Минска. Вместе с возвращавшимся к вечеру крестным ходом вокруг обители, мы вошли в собор. Иеродиакон возгласил многолетие Царской Фамилии, а Настоятель О. Амвросий, заметив за столом духовную особу со звездой на груди, сам возгласил: «и о здравии Преосвященного Владыки, зде присутствующего.» Он пробыл в Свенской обители около двух недель.

«Не много пожив в Свенске, я по приглашению О. Серафима (бывшего Свенского Казначея, а в то время уже Настоятеля Белобережской пустыни) переехал на жительство к нему. Он сперва дал мне уединенную келлию за монастырем в лесу, в которой незадолго перед тем (в 1808 г.) добрым подвигом подвизались, в пустынном безмолвии, три старца духовной жизни: бывший строитель сей пустыни О. Леонид; его спостник схимонах О. Феодор и иеромонах Клеопа¹⁰. А потом я перешел в монастырь, где ходил за добродетельным Старцем схимонахом Афанасием (учеником Молдавского Старца Паисия), скончавшим дни свои в Площанской пустыни в 1823 году на руках иеромонаха Макария¹¹. Потом, когда миновался страх нашествия, я возвратился опять в свою любезную Рославльскую пустынь, где и прожил еще восемь лет.»

«В 1816 году (в год поступления брата моего Александра к нам в пустынножительство) мы отправились с ним на богомолье в Киев. Нам сопутствовал некто странник О. Павел, знавший хорошо все святые русские места. Мы прибыли в Киев 4-го сентября, а 7-го приехал туда Государь Император Александр Павлович. Он изволил слушать обедню в пещерах; никто из посторонних не пускали; но мы, благодаря ходотайству всех знающего и всеми знаемого проводника нашего, были допущены. Государь сам подпевал певчим и внимал Божественной службе с чувством сердечного умиления, выражавшегося слезами. Встречал Императора, по чиноположению, Митрополит Серпион. Государь милостиво принял преподнесённые иконы. Когда мы пришел к Митрополиту просить его напутственного благословения, Старец удержал нас еще на сутки, ибо намеревался на другой день сам служить литургию в пещерах, и дал нам на благословение один из больших, нарочито приготовленных для Государя благословенных хлебов, сказав: «это вам на благословение, и всем пустыножителям разделите»! Были мы также обласканы и Наместником Лавры, тогда еще иеромонахом Антонием, скончавшимся в сане Архиепископа Воронежского. Ехали обратно на Сафрониеву пустынь, где были знакомы нам старцы: Настоятель Игумен Варлаам, Казначей Герман, Духовник Симеон, – все из учеников О. Архимандрита Феодосия, ученика мудрого Старца Василия Поляномерульского, которого учеником и пострижеником был и Старец Паисий Величковский.

«Вместе с нами из Киева выехал Иеромонах Исаакий, по приглашению коего заехали в единоверческий монастырь, где он и остался на время¹². Далее посетили Глинскую пустынь (Курской гкбернии), где тогда жил О. Василий Кишкин, бывший Белобережский Строитель; он принял нас с любовью и приглашал остаться здесь навсегда. Заезжали и в Площанскую пустынь, где в первый раз видели О. Макария, тогда еще бывшего в сане иеродиакона, а в проезде через Орел видели известного Старца, Игумена Филарета, Настоятеля Глинской пустыни; наконец через Белые берега и Свенский монастырь возвратились в свое пустынное пребывание.

«В 1819 году ездили вдвоем с братом в Оптину пустынь на одной лошадке. При чем познакомились с тамошними старцами иеромонахом Иеремеей (духовником обители), О. Феофаном и учеником его Варлаамом (в схиме Вассианом).

«Впрчем О. Феофана мы уже знали: он еще прежде приходил к нам в пустыню погостить, а в этот раз сказал, что придет провести весь великий пост у нас. Мы сказали: «добро пожаловать, милости просим». О.Феофан, уроженец Владимирский, был на службе Черноморского казацкого войска; до пострижения именовался «казак Феодор Талунин». Жил первоначально в Сафрониевой пустыни, а потом ушел в Молдавию, где пребывал у Старца Паисия, а по кончине его возвратился в Россию и поступил в братство Оптиной пустыни в 1800 году.

«В крайнем нестяжании и кротости духа, деятельную добродетель поста, молитвы и поклоны он проходил с горячей ревностью. В продолжение первой и последней седмице великого поста не вкушал ничего; в прочие посты принимал пищу на третий день. Так приготовляясь постепенно, он, по ревности к подвигам постничесим, решился наконец вступить в великую меру вышеестественного подвига.

«Придя к нам в пустыню перед началом св. великого поста (1819 года), он объявил мне, что намерен провести всю св. четыредесятницу без пищи: «я верую, говорил он, что не умру от поста. – «Буди по вере твоей», отвечал я, не смея ни отклонять его от сего намерения, ни утверждать в оном. Феофан поместился у нас в прихожей; он носил с собою написанный на полотне образ Распятия Господня, перед которым совершал свое молитвенное правило. И так, вступая в свой чрезмерный подвиг, О. Феофан положил не употреблять пищи и не ложится спать. Сверх обычной вседневной службы, исправлял келейное правило, и правило его было большое – до 800 поклонов; он во время всего правила, чтобы не упасть от изнеможения, надевал особые нарукавники, привязанные шнурками к крючьям, на которых висела на стене икона и так простаивал на молитве целые ночи. Сверх того сам топил печку, помогал нам петь и постоянно виден был бодрым. Во весь пост он не вкусил ничего и только однажды в неделю употреблял воду, смешанную с уксусом, от сухости во рту. В одно время заметив его в истощении, я сказал ему: «отче, ты очень изнурил себя». Феофан отвечал на это: «нет, Христос Спаситель излил всю свою кровь до последней капли, а во мне еще много найдется крови». Выдержав с Божией помощью сей подвиг неослабно, он приобщился Святых Христовых Таин. Впоследствии, он ревновал паки на тот же подвиг, но от простуды заболел жестоким кашлем, и, постоянно оскудевая в телесных силах, отошел ко Господу 15-го июня того же 1819 года. За несколько минут до кончины, я спрсил его: «покойна ли твоя душа, не страшно ли чего в часе смертном»? – Он отвечал: «я с радостью желаю разрешиться от жизни сей». И тут же стал кончаться; занес руку для крестного знамения и предал дух свой в руци Божии. – Погребен в Пустыне».

Так закончил рассказ свой о пустынной жизни О. Архимандрит Моисей. Сказание это было тогда же записано с его слов одним иеромонахом и в первый раз напечатано в Домашней Беседе в 1862 г. – возвращаясь мысленно к этой жизни старцев в лесу, нельзя не признать, что главнейшими событиями в течение ее были: пострижение О. Моисея в монашество и прибытие к нему младшего брата его Александра, для водворения с ним на всегдашнее жительство. Александр сам стремился в монастырь и думал поместиться в Саровскую пустынь, но, получив в одном из писем к нему О. Моисея приглашение приехать к ним в пустыню, последовал этому приглашению и приехал в Рославльский лес 15-го января 1816 года. Тотчас же одели его в послушническое платье, а после четырех-летнего искуса, 2-го февраля 1820 года, иеросхимонах Афанасий постриг Александра келейно в монашество, назвал Антонием и поручил его О. Моисею, советами которого Александр и прежде руководился; но теперь был уже предан ему как восприемному отцу от Евангелие и во всю жизнь хранил к нему великое благоговейное послушание. Сам де О. Моисей, как мы видели, был пострижен в монашеский образ также келейно, тем же старцем Афанасием и поручен им от мантии другому пустынножителю О. Досифею. Обоих этих Старцев О. Моисей весьма почитал и в письме своем к брату Антонию из Москвы от 15-го декабря 1820 года выразился так: «Батюшкам моим О. Афанасию и О. Досифею нижайше кланяяюсь и прошу их благословения и св. молитв». В другой собственноручной записке¹³ О. Моисея, о которой мы упомянули выше, сохранились такие строки: В 1811 г., получа 16 марта новое свидетельство (увольнительное от купеческого общества), по совету иеромонаха Алексия Симоновского расположился я испытать себя по первоначальному желанию своему в пустынном уединении, отдельно от монастыря, и, слыша о Старце иеромонахе Афанасии, живущем Смоленской губернии, Рославльской округи в лесной даче помещика Броневского Демьяна Михайловича, прибыл туда и был оным Старцем помещен в сожительство с ними». – Сопоставляя эту записку с уцелевшим в бумагах О. Моисея черновым письмом его, неизвестно кому и когда писанным, но судя твердости почерка и качеству бумаги, относящемуся скорее всего ко времени его пребывания в Рославльском лесу, приходим к заключению, что не случайно, а вследствие душевной потребности избрал О. Моисей своим Старцем О. Афанасия. Вот это замечательное письмо О. Моисея:

«Может быть падет на тебя жребий ехать в С.Пб. к Настоятелю, в чем ни малого не покажи прекословия, если хочешь быть в благополучии. Возьми в пример собственное мое искусство; в каких я бедствиях был, следуя своей воле! Почему, как любезному другу тебе накрепко подтверждаю и принять за заповедь Божию, а не человеческую, советую, что бы ты ни от какого положенного на тебя дела не отрицался, и ни на что сам не назывался, и когда сие сохраниш совершенно, то и в тягчайших трудностях благополучие увидишь, и меня помянешь добрым словом. Когда же ты чего прилежно сам искать будешь, или отрекаться, то поверь, во всю свою жизнь горько сожалеть будешь. Я тебе сие не от разума, но от опыта, и опыта примерного пишу, как другу любезному. Ты человек молодой, нужно и полезно тебе будет, ежели только Бог сподобит быть и в С.Пб., ты можеш много приобрести полезного, чего ты теперь совсем и не понимаешь, воображая, что ты совершен уже. Поезжай, поезжай, буде Бог тебя позовет, а мшелоимство¹⁴ искорени, нужное имей только"… (Конца нет).

Нам неизвестно, в чем состоял «примерный опыт О. Моисея и «в каких бедствиях он был, следуя своей воле», но из соображения всех обстоятельств его жизни с достоверностью можно предположить, что и бедствия эти и «опыт» относятся ко времени, предшествовавшему поселению в Рославльском лесу; в это последнее время, он, как видно из писем его к О. Антонию, пользовался миром душевным. – Хотя и с ранеей еще молодости О. Моисей прибегал, как мы видели, к советам Старцев духовной жизни, но вероятно, советы эти обнимали не всю его деятельность и ему оставалось еще многое решать самому собою, на основании учения Св. Отцов. Такие решения, при неопытности в жизни, были без сомнения с ошибками и не могли доставить ему тогда прочного мира душевного. Мир этот бывает следствием совершенного отсечения своей воли и предания себя в полное послушание Старцу. Вероятно тревоги душевные и «бедствия» мысленные заставили его искать твердой и верной, хотя и трудной, стези иноческой жизни. О которой О. Моисею приходилось много читать в книгах Св. Отцев: Иоанна Лествечника, Аввы Дорофея и прочих, разумьем стезю совершенного послушания и полной покорности духовному наставнику с отсечением своей воли и своих разумений. Таким наставником был для него О. Афанасий, избранный по указанию О. Алексия Симоновского.

Иеромонах Афанасий был старец простой нравом, но духовно-мудрый по жизни: украшенный деятельными добродетелями; он пребывал в совершенной безпопечительности обо всем житейском, хранил духовное трезвение и имел дарование умной молитвы. От всегдашнего молитвенного состояния лицо его было румяно, так что незнавшие его могли думать, что он употребляет хмельные напитки. В пример его безпопечительности О. Архимендрит Моисей впоследствии, в назидание другим, рассказывал о нем следующее: «Однажды спросил я своего Старца, не истопить ли печку? Он сказал: хорошо. Я и спрашиваю: сколько положить дров, побольше или поменьше? Уж как сам знаешь. – А если для вас, Батюшка, будет холодно? – Оденусь в шубу. – А если жарко будет? – Я дверь отворю. Старец скорее соглашался терпеть холод или излишнюю теплоту, чем каким либо внешним попечением отвлекать себя от молитвенного внимания и богомыслия».

Находясь десять лет под руководством такого мужа, О. Моисей и сам приобрел великую сосредоточенность, кротость, дар молитвы и внимания себе. Все эти дарования были присущи ему и потом во всю жизнь его, не только в пустынном безмолвии, но и во время многотрудной и многопопечительной его деятельности настоятельской, когда они особенно и проявлялись. Может быть пустынное возделывание самого себя и находило в нем уже готовую почву в его природной склонности к молчанию и сокровенности от других, может быть и общение с молчаливыми Старцами имело на него такое влияние; но только О. Моисей, как мы его знали, был весьма молчалив, любил краткословие и очень не охотно говаривал о самом себе. Брат его О. Игумен Антоний также ничего не сообщал о сокровенном делании О. Моисея, да может быть и не знал о нем, а судил только по плодам. В виду всего этого мы были бы в немалом затруднении, и не могли бы ничего сказать о внутренней жизни О. Моисея в период пребывания его в пустыне, если бы Промыслом Божиим не сохранилось несколько листков синей бумаги, из числа тех, на которых О. Моисей иногда записывал свои действия, мысли и намерения. Вероятно таких листков в течение десяти лет написано было немало, но они утратились, и до нас дошло только шесть страничек очень малого формата; эти странички говорят только о пяти днях 1819 года, но как много говорят! – Вот он слово в слово:

Ноября 15-го 1819 года. По принесении молитвы исповедания грехов слагался¹⁵ в сердце на все следующее время блюстись опасно, что бы не ужинать отнюдь, ибо бесчисленно страдал от того и искусом наставлен, что нет лучшего средства к благоустроению души, как вкушать пищу по однажды в сутки. Господи, не остави мене, вонми в помощь мою, отселе воздержатся от вечного употребления пищи и в обеденном трапезовании не пресыщаться и принять искус употребления одного рода пищи.

16 Ноября. По духовном беседовании с братом О. о пользе души, усмотрел после в мысли своей за необходимо нужное помнить следующее: не начинать никогда говорить брату о пользе души и о всяком исправлении, также и не выслушивать объяснения его без обращения прежде ко Господу ума своего, с требованием себе и брату Его вразумления, и говорить потом с воображением присутствия Божия. По беседе же, с обеих сторон, должнв паки обратится кео Христу Спасителю и помолится о помощи Его во исполнение Евангелия и всеблаго воли Его, каковую могли выразуметь при собеседовании нашем. Да не в праздности будет совещание наше, но мопнажая глаголы Господа Иисуса Христа: яко аще два от вас совещаеста о вещи и просита от Отца Моего во имя Мое даст вам (Мф. 18:19), будем от сего в несомненной надежде о всяком исправлении нашем.

Того же 16-го. По вечери между чтением и трезвении и молитве пришло на память призывать молитвы братние и других известных лиц духовных смирения ради в мысли, и действительного, их ради молитв, пособия о Христе Иисусе Господе нашем на все борющее и упорно стоящие помыслы и страсти.

Самого Христа Спасителя нашего преданная молитва на всякую потребу нашу ко временной и вечной жизни есть сия: Отче наш: а по ней, аще не погрешительно будет, да благословить всещедрый Господь и сию читать с верою и благоговейным смирением:

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Щедрый и милостевый, долготерпеливый и многомилостивый, многоблагоутробный, человеколюбивый, незлопомнивый и истинный, не прогневайся на ны зело, ниже помяни беззаконий наших, но призри и ныне яко благоутробен и избави ны от врагов наших. Спаси Господи и помилуй раба твоего, брата моего (имя рек). Подаждь ему, Господи, ведение, память и бодрость в делание советуемых ему заповедей Твоих, душевный мир и телесное здравие во исправление дела послушания, да со страхом твоим и смиренною мыслью, без размышления и роптания и всякого преткновения лукавого исполнить все нужное в простоте сердца, сообразно с пресвятою волею Твоею. Без Тебе бо, владыко Господи, ничтоже можем благо и благоугодно творити. Того ради дерзаю аз недостойный и всякого греха исполненный молить благость Твою: даруй нам истинный разум и силу во всем сотворити волю Твою; да ни делом, ни словом, ни помышлением прогневаем Тебе, Создателя нашего; но вся дела наши, советы и помышления да будут во славу пресвятого имени Твоего, молитв ради Пречистыя Матери Твоея, предстательством честных небесных Сил бесплотных, святых Ангелов хранителей наших и преподобных и богоносных Отец наших, Иоанна Дамаскина, Акакия иже в лествице, Досифея и всех Твоих святых. Аминь!

1819 года Декабря 14-го. Сподобился я благодатию Христовою приобщиться Св. Таин с желанием положить начало благое, еже блюсти заповеди святые. В сей день воскресный 29-й недели апостол читался к Колоссянам зачало –, Евангелие от Луки зач. 85-е лист 117-й. На сие читалось толкование Св. Феофилакста Болгарского, Никифора Астраханского, Св. Димитрия Ростовского и Преосвященного Амвросия Новогородского. Поучения Св. Исаака Сирина слова 58 и 59. Полагаю все оное за основание моего предложения, чтобы всегда поучатся в самом деле по оному.

После того, занимавшись правилом, пришло мне на мысль: исправя с Божией помощью труд поста обучением себя в одном роде простой пищи, начать хранение уст, в разуме грехов своих и недостоинства еже глаголати, за нечистоту и неисправленность сердца и ума моего: что бы вовсе не говорить устно ничего ни с кем, а по крайней нужде изъясняться через брата, краткими словами на письме полу-уставом. – Боже! Помоги мне сие начати и начатое совершити, определяя лучше умереть, нежели начатое нарушить и не совершити. Для сего призвать в помощ Св. Димитрия Ростовского и Феофилакта Болгарского.

Декабря 15-го. Во время трапезы блеснуло в уме разумение относительно до сожительствующих со мною братьев, чтобы их погрешности, видимые мною и исповедуемые ими, принимать на себя и каяться как за собственные свои, дабы не судить их строго и гневом отнюдь не воспламеняться. Равномерно и им мои погрешности должно принимать на себя, с исповеданием пред Богом. И так да даст Господь разум и силы друг друга тяготы носить и тем соблюдать закон Христов, любовь и мир. Ошибки, поступки и грехи братьев да будут мои.

Декабря 31-го. На предложение Старца О. Ар. Взять для обучения грамоте и письму Д., я без всякого противоречия согласился, нисколько не относясь молитвою к Богу и не обдумавши. Для того за непременный долг полагаю впредь наблюдать память Божию и не решаться ни на какое предложение, не помолившись довольно Богу и не размысливши, согласно ли (оное) с волею Вышнего и с силами моими. – Господи! Даждь мне помощь отселе положити сего чина начало».

Какой тихий, но ясный свет проливают эти записки на внутреннюю жизнь О. Моисея в пустынной его келии. Сосредотачиваясь всегда в самом себе, содержа в памяти слова Спасителя о молитве: егда молишся вниди в клеть твою, и затвори двери твоя помолися Отцу твоему, иже в тайне, и Отец твой видя в тайне воздаст тебе явь (Мф. 6:6), О. Моисей и молился в тайне и тщательно скрывал от всех свое внутреннее делание. Но вот от полноты сердца рвутся иногда и его уста сказать, что у него на мысли, на душе. Однако верный самому себе, он и тут не проговаривается, но берет клочек синей бумаги и записывает на нем свои думы и намерения. Записал, и кладет эту бумажку в сторону, к другим таким же записочкам, а сам опять скрывается мыслью внутри себя и продолжает трудиться во глубине сердечной. Проходят годы, старцы переселяются из пустынного леса в другое место жительства; келейные записки О. Моисея пропадают одна за другою, или может быть он сам их уничтожает. Потом и О. Моисей и ближайший сотаинник его в пустыножительстве О. Игумен Антоний кончают свой подвиг и отходят в вечность. Кажется, некому более сказать о них, как они жили в пустыне, что думали и предпринимали там, но синяя бумажка не пропадает, не случайно, а конечно действием Промысла Божия, она сберегается среди книжного хлама и через шестьдесят с лишним лет после того, как была написана, из темного уголка чулана, является на свет, поднимает перед нами завесу всегдашнего молчания О. Моисея о самом себе и ярко освещает его сокровенное Евангельское делание в пустынном безмолвии: его строгий тем пост, его бдительность над собою, жажду совершенного молчания, прилежное чтение Слова Божия и писаний Св. Отцев подвижников, его молитвенное, при всяком деле, обращение к Господу Богу и хождение перед Ним, как бы в виду Его присутствия, по слову псалмопевца: предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть. Да не подвижуся (Пс. 15:8). Наконец и силу его характера и его любовь к братиям, с которыми он жил, и для которых служил примером строгого подвижничества и послушания Старцу. Много, много говорит о нем эта синяя бумажка внимательному читателю.

Какие были, кроме вышеупомянутых молитвословий, келейные, молитвенные подвиги О. Моисея в Рославльском уединении, это к сожалению осталась для нас тайною, ибо и сам он, как мы упомянули выше, и брат его О. Игумен Антоний не любили говорить об этом и отклоняли всегда подобные вопросы.

В свободное от молитв время главным занятием О. Моисея было чтение и переписывание книг Св. Отцев подвижников. Еще в бытность свою в Свенском монастыре в 1810 году и в Белых берегах в 1813 году он переписал полууставом с переводом Молдавского Старца Паисия Величковского книгу Св. Иоанна Лествичника, житие Симеона нового Богослова, поучительные слова его и Стишную его книгу. В Рославльском лесу у Старца О. Афанасия он нашел многие другие рукописи Свято-Отеческих книг, переведенных тем же Старцем Паисием и, пользуясь этими духовными сокровищами, а также и другими книгами, составил вместе с братом своим Антонием несколько рукописных сборников выписок из поучений Св. Отцов. Эти замечательные сборники хранятся в библиотеке Оптиной пустыни и содержат в себе изложенные в последовательном порядке правила христианской жизни, особенно монашеской, и свидетельствуют о том, с каким вниманием и разумением оба брата читали творения Духоносных Отцов. Вот заглавия этих сборников: 1) О подвижничестве иноков, в трех книгах. 2) О покаянии и спасении души, в трех книгах. 3) Уединенное поучение, в двух книгах, и 4) Душевная пища для всегдашнего употребления.

До глубокой старости О. Моисей (равно как и Антоний) не оставлял чтения духовных и других общеполезных книг и потому имел обширные сведения не только о духовных предметах, но и о других отраслях человеческих знаний. Замечательно еще, что по особенному благоговению к книгам Св. Отцев братья подвижники, О. Моисей и О. Антоний, живя в Рославльском лесу, старались и читать и писать их стоя, и это – после продолжительного стояния на молитве.

По благословению своего Старца О. Моисей построил и малую келлию, которую называл первым опытом своего зодчества, и распоряжался по своему усмотрению их малым хозяйством. Когда странник или прохожий заходил в их пустынное уединение, то О. Моисею поручалось оказать ему странноприимство, и он исполнял это с особенным радушием, с приветливостью и любовью, так что кроме хлеба, для каждого гостя из скудных своих припасов приготовлял какую нибудь горячую пищу, щи или похлебку. За такое страннолюбие он при пострижении и был наречен Моисеем в память преподобного Моисея Мурина¹⁶, отличавшегося страннолюбием. Так еще здесь проявлялись в нем черты, которы впоследствии столько прославили гостеприимного и нищелюбивого Оптинского Настоятеля.

Главный труд пустыни молитва и прилежное изучение Писаний Св. Отцов не прошел бесследно для ума и сердца О. Моисея. Обогащенный большими познаниями, при постоянной духовной практике, в обращении с братиями, руководя и поддерживая их, согласно советам О. Афанасия, О. моисей незаметно для себя самого возрос в мужа добродетельного и крепкого духом в уповании на Господа. Кроме братий, живших с ним в лесу, руководство его простиралось и на семейство помещиков, давших им приют и снабжавших их хлебом насущным. Это последнее руководство, как мы слышали лично от покойного Старца О. Макария, было особенно тягостно для О. Моисея, потому что лишало его по временам пустынного безмолвия. По благословению своих Старцев, он вместо них должен был от времени до времени посещать семейства помещиков и вести с последними довольно частую переписку. Отрывки этих писем, дошедшие до нас, равно как и письма из Рославльского леса О. Моисея к О. Антонию носят отпечаток разумения жизни и отношений между людьми¹⁷.

Возросший и окрепший духовно в пустынном десятилетнем безмолвии О. Моисей был переставлен Промыслом Божиим как горящий светильник, для пользы общей, на свещник иной деятельности, и вот как это случилось.

В конце 1820 года О. Моисей имел надобность побывать в Москве и на обратном пути оттуда вздумал снова посетить Оптину пустынь.

Обитель эта, возобновленная в конце прошедшего столетия попечением Митрополита Платона, продолжала мало по малу благоустраиваться под отеческим вниманием к ней тогдашнего Калужского Архипастыря Преосвященного Филарета, впоследствии Митрополита Киевского. Любя от самой юности всею душою монашеское житие¹⁸, сей Преосвященный часто посещал монастыри вверенной ему епархии. Он пленился красотою места, занимаемого пустынью и удобством, которое представляли ее лесистые окрестности к прохождению уединенного пустынного жития, по примеру древних Св. Отцов, и в сердце Святителя родилась благочестивая мысль, основатель при Оптиной пустыни скит, как для того, чтобы доставить желающим средство к более безмолвному житию, так равно и для того, что бы в духовном отношении навсегда укрепить любимую им обитель. Зная по слухам о подвижнической жизни Рославльских отшельников, Преосвчященный на них обратил свое внимание и желал поручить им устройство и управление задуманного им скита. Когда О. Моисей посетил Оптину пустынь, Настоятель ее Игумен Даниил, зная о благом намерении Преосвященного Филарета, представил ему О. Моисея. Отечески милостиво принял его монахолюбивый Владыка и советовал переместится с братией в его епархию, дабы принять на свое попечение заведение и устройство скита в любом месте леса, принадлежащего Оптиной пустыни. До той поры О. Моисей вовсе не помышлял переменять своего уединенного жительства, но при свидании с Оптинским схимником О. Вассианом, (по его собственным словам) «несколько был поколеблен от основания своего». Потом, будучи привлекаем благосклонностью Архипастыря и вниманием Игумена Оптиной пустыни Даниила, хотя и соглашался на исполнение их общего совета, но не мог совершенно решится последовать ему без свидания и совета со своими старцами и сожительствующею братиею, почему и отправился в место своего жительства. Возвратясь в свое уединение О. Моисей вручил старцу Афанасию письмо к нему Преосвященного Филарета такого содержания:

Преподобный Отец Афанасий,

Возлюбленный о Господе брате!

Брат ваш, а мой сын по духу, схимонах Вассиан возвестил мне, что он имеет желание, для удобнейшего прохождения подвигов монашеской жизни, избрать себе и с единодушными вам братиями место при Введенской Оптиной пустыни. Тоже самое подтвердил и отец Моисей, бывший у меня проездом в Москву. Таковое желание ваше считая особенную милостию Божию к моему не достоинству, я готов принять вас и других пустынножителей, которых вы с собою взять заблагорассудите, со всею моею любовью. Я вам позволяю в монастырских дачах избрать для себя место, какое вам угодно будет, для безмолвного и отшельнического жития, по примеру древних Св. Отцов пустынножителей. Келлии для вас будут изготовлены, как скоро вы изъявите свое на то согласие. От монастырских послушаний вы совершенно будете свободны; уверяю вас пастырским словом, что я употребляю все мое попечение, что бы вас упокоивать. Любя, от юности моей, от всей моей души монашеское житие, я буду находить истинную радость в духовном с вами собеседовании.

Призывая на вас благословение Божие, и моля Господа Иисуса Христа, да совершит Он благое желание ваше, с моим истинным к вам почитанием и братскою любовию имею радость быть.

Вашего Преподобия

усерднейший слуга и Богомолец

Филарет Епископ Калужский.

1820 года. Декабря 15 дня

Оптинская обитель.

P. S. И настоятель теперешний, О. Игумен Даниил, очень рад будет пришествию вашему. Он человек весьма добрый, благоразумный и монахолюбивый. Вы его полюбите.

О. Моисей при этом подробно объяснил единомысленной с ним братии те удобства в духовной жизни, которые представлялись во вновь устрояемом скиту при Оптиной пустыни, под покровительством такого Боголюбивого Архипастыря, каков Преосвященный Филарет. Предложение О. Моисея было принято с радостью, и на общем совете согласились последовать сему приглашению, признавать его за звание Божие, особенно еще потому, что в это же время попущением Господним, мирное их безмолвие начало подрываться притязаниями окружного земского начальства.

Вследствие этого решения О. Моисей немедленно отнесся, как к самому Преосвященному Филарету, так и к Оптинскому Игумену О. Даниилу, письмами следующего содержания:

Преосвященный Владыко,

Милостивый Отец и Архипастырь!

Я недостойный, имевши счастье пользоваться Вашею Архипастырскою милостью в проезд мой до Москвы и обратно, хотя не полагал никакого намерения переменять свое убогое жилище, кроме таких вин, которые разве невольным бы образом принудил к тому; но при свидании с честнейшим отцом Вассианом, его любовью и достоподражательною жизнью, от основания моего несколько был поколеблен. Когда же сподобился видеть Вашего Преосвященства ко мне ничтожному снисходительность и слышать пастырский глас, советующий, к моей и прочих выгоде, переместиться в уединение при Оптиной Введенской пустыне, на скитскую жизнь, совершенно сделался убежден и, без сомнения, принял сердцем Архипастырский совет Ваш за звание Божие, к которому я с радостью расположен следовать, уповая на Ваши Святительстие молитвы и отеческое о всех нас попечение. Также, соответственно Вашей Архипастырской кротости и любви, чувствовал с уверенностью и пречестнейшего отца игумена Даниила добродушие, что все весьма привлекает. По возвращение моем до своего жилища, когда письмо Вашего Преосвященства вручил я О. Афанасию и братиям, сожительствующим со мною, все подробно объяснил, какие можно иметь выгоды душевные и безопасность в уединенной жизни при обители, под покровительством Вашего Преосвященства, они все то приняли с радостью и объявили себя со мною совершенно согласными. И так, когда ваоля Вашего Преосвященства о принятии нас на уединенную жизнь есть такова же, как благоволили объявить, то я нижайший с братьями моими теперь, единодушно возложившись на волю и промысл Отца небесного, осмеливаюсь решительно припасть к Святительским стопам Вашим и всеусерднейше просить, с истинною преданностию, благоволите, Преосвященнейший Владыко, принять нас в Ваше Архипастырское милостивое покровительство и на назначенном месте дозволить заняться блегодетелю нашему Дмитрию Васильевичу Брюзгину нужным приуготовлением для скита. Мы располагаемся отсюда выбраться по просухе, как только удобно будет ехать; между тем желательно осведомится о воле Вашего Преосвященства в рассуждении решимости нашей; о чем соблаговолите, Милостивейший Архипастырь, приказать уведомить нас. Предая себя навсегда Вашей Архипастырской воле и святейшим молитвам, имею счастье быть,

Преосвященнейший Владыко

Милостивейший Отец и Архипастырь,

Ваш всенижайший и покорнейший послушник, недостойный инок Моисей, вкупе с братьями

1-го Апреля 1821 года

Пустынь.

Ваше Высокопреподобие

Всепречестнейший Батюшка Отец

Игумен Даниил!

Благословите!

Пользовавшить отеческим приятствованием Вашим, побужден изьявить Вашему Высокопреподобию мою чувствительнейшую благодарность, а притом донести о себе, что привлекаем будучи Архипастырскою благосклонностью и Вашею и Отца Вассиана любовью, сердечно соглашался на перемещение, под покровительство Его Преосвященства и Ваше, в назначаемый при обители вашей скиток; но, не видавшись со старцами здешними и с сожительствующими со мною братиями, не мог совершенно решиться, теперь же, по свидании моем с ними, находя их со мною согласными, решаюсь совершенно оставить здешнее место, и возложившись на Божий Промысл, поступить по воле Его Преосвященства в назначенный скит; о чем я нижайший и имел дерзновение на сей же почте отнестися к Архипастырю письмом, на которое ежели последует Его преосвященства благоволение, то должен по просухе отправится отсюда; между тем, предая себя навсегда Вашим Святым молитвам и отеческой христоподражательской любви, о которой предварительно Ваше Высокопреподобие всеусерднейше прошу, и с истинною моею к Вам преданностию и высокопочитанием имею счастье остаться,

Вашего Высокопреподобия всенижайший послушник, недостойный инок Моисей с братьями.

Не смотря однако на все, по видимому, столь благоприятные обстоятельства, Рославльские Старцы Иеромонах Афанасий и О. Досифей не решились тотчас оставить свое безмолвное пребывание, предоставляя это дальнейшему усмотрению, по совершенном устройстве предполагаемого скита¹⁹. Отец же Моисей с О. Афанасием и двумя преданными им монахами, Иларием и Савватием, исполняя волю Боголбивого Архипастыря, оставили Рославльские леса и отправились в вожделенный путь, сопровождаемые благословениями своих старцев.

Можно себе представить, в каком спокойном экипаже, с какими удобствами в пути, двинулась в дорогу эта колония пустынников и на постоянном месте своего жительства в Рославльском лесу питавшихся по большей части сухим хлебом и репою. Там жили они в келлиях тесных до крайности, ежедневно вставали с полуночи на славословие Божие, проводили день в трудах, а пол-нощи, начиная с полуночи, в молитвенном служении Богу. Без сомнения и все время путешествия их прошло среди внутренней молитвы и внешних лишений и трудов всякого рода. Но так или иначе, оно прекратилось 6-го июня 1821 года. Четыре пустынножителя, под предводительством О. Моисея достигли Оптиной пустыни, повидались здесь с ее преподователем Игуменом Даниилом, и по его благословению, временно поместились на монастырской пасеке неподалеку от Обители.

Отдохнув и оправившись с пути, О. Моисей и О. Антоний поспешили в Калугу, чтобы явиться Преосвященному Филарету. Монахолюбивый Владыка принял их отечески милостиво и рад был их приезду, как началу исполнения его благого желания. После духовной беседы о правилах для скитской жизни, по духу святых пустынножителей, О. Моисей получил от Владыки пастырское наставление и благословение на избрание места для Скита в лесу около Оптиной Пустыни.

Посоветовавшись между собою, приезжие заняли место на восточной окраине монастырского владения в 170 саж. от Обители, близ малой монастырской пасеки. Здесь среди густого леса из вековых сосен и порослей липы и орешника стоял маленький домик, в котором в начале XIX столетия подвизался 12-ть лет благочестивый старец Иоанникий, смиренный схимонах, скончавшийся в 1815 году.

Составив план будущего скита²⁰, О. Моисей с Игуменом Даниилом представили его Преосвященному Филарету. Владыка Калужский немедленно утвердил его такою резолюциею: «1821 года Июня 17-го дня. По сему начертанию строить скит да благословит Господь Бог, и благодатию Своею да поможет совершить».

Получив благословение Архипастыря и призывая в помощь имя Господне, О. Моисей с братией приступили к делу, будучи обеспечены в начальных издержках помощью благодетеля своего Козельского гражданина Димитрия Васильевича Брюзгина, который пожертвовал на постройку скита 1500 руб. ассигн. Вместе с тем нашлись и другие благодетели, между которыми занимал видное место Н. Самгин, пожертвовавший в августе месяце триста рублей и потом сделавший на свой счет плащаницу и другие церковные вещи для новопостроенной скитской церкви.

Главный труд состоял в том, чтобы очистить избранное место от громадных сосновых деревьев. Ревностно занялись этим приезжие отшельники и О. схимонах Вассиан. Собственноручно трудились они изо дня в день, помогая небольшому числу нанятых рабочих, то в рубке толстых сосен, то в выкапывании их глубоких и тяжелых разветвленных пней.

Из срубленного на месте леса скитяне выстроили себе на первый раз небольшую келлию на юго-западной стороне и жили в ней все пятеро вместе, общежительно. Потом обнесли все расчищенное место дощатым забором, и наконец приступили с благословения Преосвященного к построению скитской церкви во имя Собора Св. Ианна Предтечи и Крестителя Господня. По воле Архипастыря этой церкви присвоилось название «домовой для архиерейского приезда», впоследствии чего и предположено было строить западную часть ее по домовому расположению.

26-го октября 1821 года О. Моисей писал своему родному дяде Ивану Ивановичу Путилову: «Благодарение Богу, мы находимся живы и здоровы. По благословению Владыки, на новом месте три месяца трудились, по мере сил наших, около строения келлий и святого храма, и тем, с помощью Божию, полагая основание нашей здесь жизни, чувствуем в себе надежду к спокойствию и пользе душевной под покровом Обители святой, и благодарим Бога, что привел нас сюда. Благодарим и Вас за бывшее полезное советование к тому».

Из других современных этому писем О. Моисея к Н. Самгину видно, что до 1-го ноября 1821 года построено было кроме церкви только два дома братских келлий, а в ноябре прибавился еще один домик, так что 21-го декабря того же года О. Моисей мог уже написать к иеромонаху Августину, бывшему в то время настоятелем Цивильского монастыря: «выстроены уже три кельи и храм во имя Св. Иоанна Предтечи и Крестителя Господня».

Но средства для продолжения построек и окончательного устройства церкви оскудевали со дня на день, и это оскудение вынудило О. Моисея поехать в декабре месяце 1821 года за сбором в Москву. Из этой поездки он возвратился в скит с немалым трудом, в повозке, на столько нагруженной, что и самому сидеть едва было можно, а дорога была очень тяжела, как сам он писал своим московским родным, но цель была достигнута. Труды сбора принесли желаемый плод, так что скитская церковь, через шесть месяцев после закладки была совершенно окончена и снабжена приличною утварью церковною. Торжественное освящение ее по благословению Преосвященного Филарета было совершено настоятелем Оптиной Пустыни Игуменом Даниилом 5-го февраля 1822 года.

Вскоре после этого на сырной неделе, продолжавшейся в том году с 6-го до 13-го февраля, Преосвященный Филарет посетил Оптину Пустынь, и О. Моисей просил его дозволения быть постриженным в великий ангельский образ (схиму), но Владыка ответил ему на это, «не у прииде время». О. Моисей, как сам рассказывал нам впоследствии, никогда не думал и не желал принимать священного сана, а желал только уединенной жизни; но мудрый епископ провидел в нем деятеля, способного принести пользу многим, и потому не согласился на его пострижение в схиму. Владыка знал, что О. Моисей был пострижен в монашество О. Афанасием в пустыне, и сам вполне признавал это пострижение; но для соблюдения должного порядка представлял в Св. Синод, прося позволения пострич О. Моисея, и получил это дозволение, благословил О. Моисею с 3-го июня 1822 года носить монашескую мантию.

Вероятно к этому же времени относится и прошение к Преосвященному Филарету, начисто написанное О. Моисеем собственноручно и сохранившееся в бумагах, но без пометки года и числа. Вот это прошение слово в слово:

Ваше Преосвященство

Преосвященнейший Владыко

Всемилостивейший Отец и

Великий Архипастырь!

Во время посещения Вашего Преосвященства обители нашей на сырной неделе, когда я недостойный дерзал напомянуть о крайнем желании моем, чего душевно жажду, услышал от Святительских уст Ваших в ответ, что не у прииде тому время. С тех пор непрестанно ожидая милостивого презрения на меня нижайшего, часто унываю духом, понеже смертен, и не знаю, когда приидет оное время? Человеколюбивый Спаситель жаждущих на духовную воду поощряет приходить безотложно, но мне не у приидет время. Увы мне грешному паче всех! Преосвященнейший Владыко, осмеливаюсь паки со умилением припасть к Святительским стопам Вашим и слезно просить: удивите свое снисхождение ко мне недостойному, и желание души моей исполнить соблаговолите. Сие едино теперь прошу и то усердно взыскиваю, чтобы возобновить обветшалость моего монашеского образа внушением мне обетов вторым вопросом. Ободрите меня унылого возложением нового знака к вящщему смирению моему; дабы Господу содействующу совершеннее отвратить очи мои, еже не видети мне более суеты мирской, и не принимать не лепые на сердце мое. (Конца нет).

Так заботился О. Моисей постоянно и усердно о своем собственном сердце и его очищении; а Владыка Филарет предполагал воспользоваться его способностями, дарованиями и ревностью о благочестии для пользы всего братства и духовного благоустройства не только скита, но и всей Обители. В виду этого Преосвященный предложил О. Моисею принять сан священства, но услышал в ответ решительный отказ пустынника. Препирательство между архиереем и пустыннолюбцем продолжалось шесть недель, и О. Моисей тогда только решился уступить, когда услышал от Владыки Филарета: «если ты не согласишься, то буду судиться с тобою на страшном суде Господнем.» После этих слов архипастыря О. Моисей умолк и 22 декабря 1822 года был рукоположен в иеромонаха, и в тоже время определен общим духовником Оптиной Пустыни.

Не оскудела, а возрастала ревность О. Моисея в порученном ему деле устройства скита, и Господь благословлял и подкреплял его в этом деле видимыми знаками Своей помощи и благоволения. Кроме вещественных неожиданных пособий от благодетелей, в это время пожертвованы были в скит и две иконы, местно чтимые чудотворными, составляющие и поныне украшение и святыню скитского храма: Знамения Пресвятой Богородицы и Св. Иоанна Предтечи и Крестителя Господня²¹. – Постепенно возникали по сторонам церкви отдельные домики братских келлий. «Теперь мы занимаемся сажанием и сеянием», писал О. Моисей весною 1822 года своим родным в Москву. Эти занятия их не пропали понапрасну. Насаженные ими плодовые деревья и ягодные кустарники мало по малу покрыли все пространство скита между церковью и келлиями, а кедровые орехи, посаженные в то время собственноручно О. Моисеем и превратившийся теперь в красивые деревья, ровно через двадцать пять лет после посадки в первый раз принесли плод таких же прекрасных орехов. На восточной стороне скита на малом протоке выкопаны были два пруда. Словом, начаты были, а частью и докончены тогда же все существующие ныне принадлежности скитского общежития.

Продолжавшееся строение вовлекло О. Моисея в долги и потому с надеждою на Бога, посылающего помощь рабам Своим, он вторично отправился в 1825 году в Москву за сбором подаяния.

Но едва успел прибыть туда, как получил из Обители от О. Игумена Даниила письмо с извещением о избрании его в настоятеля Оптиной Пустыни, и с просьбою оставить все дела, и немедленно поспешить возвратится в Обитель для получения прощального благословения от отъезжавшего Архипастыря, а равно и для принятия, по воле Владыки, в свое управление Обители.

От плодов их познаете их (Мф. 7:16)

«Уединение кажется от самой юности влекло меня к себе», писал О. Моисей еще в 1813 году; но Промысл Божий устроил иначе.

Уединенная жизнь его в Брянском лесу была непродолжительна, в сравнении с тем поприщем деятельности настоятельской, на которое Господь поставил его через тогдашнего Калужского Архипастыря.

В 1826 году, 43 лет от роду, О. Архимандрит Моисей, тогда еще иеромонах, был назначен управляющим Оптиною Пустынью и 37-м лет сряду стоял неуклонно на божественной страже вверенной ему паствы. Оправдались на нем слова летописца: «Монастырь согради и братию собра;» но все это доставалось ему с трудом и трудом, под час великим. Подвижническая жизнь в пустыне под руководством опытного старца, в совершенном послушании ему, изучение и исполнение на деле писаний Св. Отцов, равно как и скорби, постигавшие О. Моисея от юности и всегда переносимые им с молитвою и покорностью воле Божией, на столько подготовили, просветили и укрепили его внутреннего человека, что он, вступив в должность настоятеля в зрелом возрасте по годам телесным, был близок и к зрелости духовной: как по ясному, духовно-просветленному взгляду на вещи и чувствам, обученным долгим учением в различении добра же и зла, так и по твердости воли, укоренненой в добром направлении. Доказательством этому служат его действия и письменные его советы, данные близким его людям и дошедшие до нас²². Тем не менее почти 40 лет подвижнической жизни в сане настоятеля конечно не прошли для него напрасно.

Каждый промежуток времени, каждый случай в жизни, при крайней бдительности О. Моисея над собою и постоянном молитвенном подвиге, без сомнения, возводили его от силы в силу и увеличивали в нем сокровище добродетелей.

За сокровенные труды его в тайне сердца своего Господь, видяй в тайне, воздал ему явным благословением внешних его действий. Последнее очевидно было всем его знавшим; но крайне сожалеем, что не имеем достаточно сведений о его внутренней жизни и деятельности и не можем изложить их здесь в желаемой полноте. Старец не любил говорить о своих поступках и никогда никому не рассказывал о действиях благодати Божией, которые несомненно ощущал²³. Можем только сказать, что он, по слову Св. Исаака Сирина, был всегда «борцом против страстей и терпеливым делателем заповедей Христовых». Тому же учил он и просивших его советов и наставлений.

О постоянном внутреннем преуспевании Старца на пути добродетелей во время его настоятельской жизни, мы можем судить только по наружным его действиям, и в этом случае припоминаем слова, которые он нередко повторял при жизни: «да, уж само дело лучше покажет». Дело О. Моисея, как настоятеля, по истине лучше всяких слов показывает, что он был муж благ, исполн веры и плодов благих.

В то время, когда он принял в свое управление Оптину Пустынь братство ее состояло из 40 человек. Не все они были люди способные, не все духовно преуспевшие; даже приличного иеродиакона для праздничных служений, как рассказывал нам сам О. Моисей, не было, и надобно было приглашать светского диакона из ближнего села или города. На обители был долг в 12/т. рублей; запасов для продовольствия братии пищей, одеждою и обувью также не было; наконец, что самое главное, настроение братства нельзя было назвать образцовым. При таких скорбных и трудных обстоятельствах, совершенно вопреки своей воле, только из послушания архипастырю, после долгих уговоров утрашившего его словами: «если не согласишься принять священства, буду судиться с тобою на страшном суде Господнем», О. Моисей принял сан священства и управление Обителью.

Сам он рассказывал нам в 1861-м году, что подчинившись воле Владыки Филарета, имел ввиду, если Бог продлит веку, 10-т лет пронести этот крест анстоятельства, а потом уединиться; но когда прошло 10-ть лет, говорил Старей, я думал: если оставлю настоятельство, то это будет своя воля, а должно покоряться воле Божией, потому и не удалился. Мало по малу было приобретено доверие купцов. Стали верить нам, в случае надобности, в долг, потом, когда Господь посылал средства, счеты эти уплачивались; так дело и шло. Хотя у нас и теперь денег нет, но за то, слава Богу, рухлядная²⁴ полная, закончил Старец, а мы можем прибавить к этому: нерухлядная только наполнилась, но и вся обитель из малого монастырька преобразилась в целый град обительный, полный братии, полный и благоухания духовного, привлекавшего множество богомольцев.

Когда О.Моисей сделался настоятелем из зданий, ныне украшающих Оптину Пустынь, существовали в теперешнем виде: одна церковь (Казанская)²⁵, колокольня, старое здание трапезы, настоятельский корпус, два братских корпуса деревянных и два каменных одно-этажных. Был и собор Введенский, но очень тесный. Была и больничная церковь в память явления Владимирской иконы Божией Матери, но без притвора и пристроек. В настоятельство же О. Моисея Введенский собор распространен и устроены два боковых предела с крытыми папертями; к больничной церкви сделана пристройка; в старой братской трапезе устроена церковь во имя Преп. Марии Египетской; построена кладбищенская церковь. Над двумя одно-этажными каменными корпусами надстроены верхние этажи; вновь построено семь братских корпусов внутри монастыря; каменная ограда с семью башнями, новый большой корпус для братской трапезы, библиотека, гостиницы (восемь корпусов с тремя флигелями для богомольцев различных сословий);два конных двора с братскими келлиями, скотный двор, заводы кирпичный и черепичный, мельница близ монастыря выстроена вновь; новое братское кладбище, весь Скит с его церковью, келлиями и службами – все это возникло при О. Моисее.

На земле Высочайшее дарованный монастырю в 1853 году устроен был хутор для сбора сена и для рыбной ловли. Заведен прекрасный рогатый скот, крупной породы. Улучшены прежние и вновь устроены большие огороды, сделавшиеся необходимыми при умножении числа братии и богомольцев. Разведены фруктовые сады, около монастыря и на хуторе. При вступлении в должность О. Моисея Оптина Пустынь владела всего 197 десятинами 1564 кв. саж. земли под монастырем, лугами, огородами, озерами, дорогами и лесом, из которых было около 80 дес. собственного лета и луговой земли, за исключением неудобной и находящейся под строением, реками и дорогами до 50 десятин, а в год кончины О. Архимандрита Моисея было у Обителя 348 дес. 1464 к.саж. земли и в том числе 188 дес. леса. – О. Моисеем устроено каменное помещение для монастырской библиотеки, о котором мы упомянули выше, устроена и самая библиотека. Началом последней послужило множество книг (до 2100) и не мало рукописей, принадлежавших лично О. Моисею. Монастырская ризница обогатилась прекрасными и многочисленными облачениями. Церкви – хорошею стенною живописью и иконостасными иконами в окладах. – Личное бескорыстное и нестяжательность подвижника Настоятеля привлекали усердие и помогало О. Моисею в деле устройства монастыря.

Один из Козельских граждан, бывший долго в отлучке из родного города и приехавший потом в Оптину Пустынь для поминовения своих родных, был изумлен переменою, которую он нашел в монастыре, и, зайдя после панихиды к О. Моисею, тогда уже Архимандриту, при других гостях, выразил ему свое удивление, сказав: как у вас, Батюшка, все в Обители преобразилось. – А вы давно у нас не были? Спросил Старец. – Вот уже 20 лет. – Да, 20 лет времени много. – Но ведь не только время, на это и средства нужны, Батюшка; верно у вас хорошие средства, продолжал посетитель. – Нет, этого нельзя сказать, средства у нас какие Господь пошлет, такие и есть. Вот мое упование! Сказал О. Архимандрит, указав на бывший в комнате образ Спасителя, несущего крест.

А архимандритства, Батюшка, это вы сами пожелали, продолжал гость, очевидно вовсе незнакомый с порядком иерархических возвышений. При этих словах О. Архимандрит Моисей перекрестился и отвечал: нет, на это была воля начальства, а я просил и прошу у Господа Бога одного, чтобы быть мне монахом. – И выпросил этого у Господа Бога Старец: монахом был он в своей пустынной келлии в Рославльском лесу, монахом – и в должности настоятеля многолюдной Обители.

Под именем монаха разумеем мы, разумел и О. Моисей, не подвижника только, в смысле бдения, поста, уединения, телесной молитвы и других дел самоумерщвления, но человека Евангельского, по слову Св. Пимена, научившегося умерщвлять не тело, но страсти²⁶. Человека разумно управляющего собою, согласно изречению Св. Максима исповедника: «телу определи труд по силе его и весь ум твой обрати внутрь²⁷. Это последнее – обращение ума внутрь т.е. внимание и составляет истинный подвиг разумного монаха. Постоянно ведет он борьбу со страстями душевными и телесными; при должном воздержании, неослабно хранит свои чувства и их органы и очищает сердце от страстных помыслов молитвою и самоукорением; следует Евангельским заповедям и советам и таким образом стремится к чистоте сердечной, к желаемому бесстрастию, к отрешению мыслию от здешнего мира: живет сердцем в будущем, в обетованном Спасителем пакибытии (Ев. Мф. 19:28) и с ним соображает все шаги своей земной деятельности. Таким мы видели и знали О. Архимандрита Моисея. Его строго-монашеское, или точнее истинно-христианское направление и внутреннего и внешнего человека выражалось, в период его настоятельства и в отношениях его к Начальству и в управлении братиею, в обращении его с рабочими людьми и с посетителями монастыря, как бедними, так и богатыми, наконец и в келейной его жизни. По этим отраслям деятельности О. Моисея мы и будем теперь следить за ним.

Исполняя обет монашеского послушания О. Моисей покорился воле архипастыря и принят управление Обителью; но вслед за этим благоговейно чтимый им Владыка Филарет указом Св. Синода от 28 января 1825 года был проведен в Рязань и на его место прибыл Пр. Григорий I, бывший впоследствии архиепископом Казанским и Митрополитом Петербургским. Знаменитый ревнитель православия выразил и Оптиной Пустыни в лице ее тогдашнего правителя общего духовника Обители о. иермонаха Моисея свое полное сочувствие. Преосв. Григорий I указом Калуж. Консистории от 17 августа 1826 года утвердил О. Моисея в должности строителя Оптиной Пустыни и вместе с тем наградил его набедренником. Никого из братии Преосвященный Григорий не помещал в Обитель и не брал из нее без согласия настоятеля и даже приносил в жертву Оптиной Пустыни удобства своего собственного Лаврентьева монастыря. Доказательством последнего братия старожилы Оптинские приводят такой рассказ. При тогдашней скудости в иеродиаконах, один из них по имени Серапион, родом из Орловских мещан, поступив из мира в Оптину Пустынь, настолько здесь образовался и приучился к церковному богослужению, что мог быть довольно хорошим иеродиаконом. Он и был посвящен; но через короткое время выпросился на богомолье на Калужку к чудотворной иконе Божией Матери и подал в Калуге прошение о переводе его в архиерейский монастырь праведного Ларентия. Эконом архиерейского дома иером. Августин и казначей были этому очень рады, потому что и в Лаврентьевом монастыре в то время нуждались в иеродиаконах, и Консистория поспешила его переместить. Преосв. Григорий, бывший в то время в Петербурге для присутствования в Св. Синоде, утвердил это перемещение; но когда О. Моисей донес ему о том, что иеродиакон Серапион нужен для Оптиной Пустыни, то Преосв. Григорий на его доношении написал такую резолюцию: «возвратить иеродиакона, не смотря на то, что дом наш остается пуст». Консистория и возвратила О. Серапиона при указе, от 9 декабря 1827 года, в котором прописана резолюция Преосвященного. И после своего перемещения из Калуги Преосв. Григорий I сохранил навсегда добрую память об Оптиной Пустыне и ее настоятеле. Во время управления своего Казанскою паствою приглашал туда монахов из Обители О. Моисея, а в бытность свою Митрополитом Петербургским с участием осведомлялся об Оптиной Пустыни и любовью вспоминал об О. Моисее. Расспрашивал о нем приезжавших из Оптиной Пустыни в столицу и выражал со своей стороны очень доброе к нему расположение.

После Преосв. Григория I на калужской кафедре были не долгое время Пр. Гавриил 1828–1831 г. и Пр. Никанор 1831–1835. Оба эти архипастыря, хотя и не были особенно близки к Оптиной Пустыни, но ценили в известной степени труды ее настоятеля.Преосв. Гавриил, как видно из дел монастырского архива, сначала благословил к Оптиной Пустыни и ее настоятелю, но потом вследствие наговорив некоторых светских лиц, как рассказывают старожилы, и доносов непокойных людей из братии изменил свое расположение к О. Моисею и стал стеснять его, требуя на вступление новых лиц в Обитель и на другие действия настоятеля согласия братии, (как будет сказано ниже). Определил в число братии Обители без согласия настоятеля священника села Косташева ивана Захарова и исключенного из Калужской семинарии ученика Алексея Беляева и прислал в оптину Пустынь не мало подначальных, – эту язву монастырей.

Тем не менее 8 февраля 1829 г. Преосвященным Гавриилом объявлена была О. строителю Моисею благодарность за попечение о поддержании благоустройства и порядка в Оптиной Обители, с напоминанием однако, чтобы он, по мере возможности, старался уплачивать монастырский долг.

В том же году О. Моисей был определен членом комитета по устроению зданий в Лихвинском Покровском Добром монастыре, а в 1831 г. ему объявлено было от Преосвященного Гавриила благословение за верное и успешное исполнение сего возложенного на него поручения.

В 1832 году О. Моисей определен был, тогдашним Епископом Калужским Преосвященным Никанором, благочинным монастырей.

Об отношениях последнего Преосвященного к обители может свидетельствовать письмо его к О. Моисею из Варшавы от 30 апреля 1847 г., по случаю посланных Преосвященному книг, изданных Оптиною Пустынью. Вот текст этого письма:

Преподобный Отец Игумен Моисей!

В бытность мою в Калужской епархии я несколько раз посещал Обитель, вверенную управлению Вашему, и всякий раз утешался ее благосостоянием внутренним и внешним. С сим утешением не перестаю вспоминать о Вас и Обители Вашей, перемещаясь из одной епархии в другую, и, зная благоразумие Ваше и опытность в управлении, представляю себе теперь Оптинсую Обитель в цветущем состоянии.

Приимите искреннюю благодарность за доставление изданных от Обители полезных книг. Прошу сказать О. иеромонаху Иоанну²⁸ благожелание мое: да подкрепляет его Господь в силах и совершает Свою силу в его немощах.

Призывая на Вас и братию Божие благословение, есм к Вам с истинным почтением и искреннею любовию

Усерднейший слуга

Никанор А. Варшавский

Апреля 30-го дня 1847 г.

Варшава.

Не таковы были отношения к Оптиной Пустыни и ее настоятелю Преосвященного Николая, почти 17 лет (1835–1851) управлявшего Калужскою епархиею. Верно Промыслу Божию угодно было сначала поддержать О. Моисея и укрепить его на месте настоятеля благосклонностью к нему Калужских Владык, а потом попущены были и в этом отношении скорби, которые О. Моисей переносил с великим терпением и монашескою покорностью воле Божией.

Преосвященный Николай, на сколько нам известно, был вообще не укоризненным слугою Господним, но имел неосторожность доверять иногда слухам, без точной их проверки. Этим пользовались люди или точнее человек, стоявший близко к Преосвященному и нерасположенный к О. Моисею.

Кроме доносов от братии Оптиной Пустыни, о которых мы скажем впоследствии, Преосвященный слышал наговоры и порицания действий О. Моисея и, может быть, незаметно для себя самого, переходил мысленно на сторону противников О. Моисея и стеснял его.

Если и каждому домохозяину известно, то тем более начальнику монашеского общежития хорошо ведомо, как важно иногда присутствие в Обители и одного человека, способного к делу и благочестиво настроенного, тем более – присутствие нескольких таких лиц, служащих поддержкою для прочией братии. Знал это хорошо и Преосвященный Николай, но, тем не менее, брал многих таких людей из братства Оптиной Пустыни и перемещал их в другие Обители, вопреки воле и взгляду на вещи О. Моисея.

В один из своих приездов в Оптину Пустынь (в 1837 г.), Преосвященный Николай спросил О. Моисея: кто у вас в Обители способен к казначейской должности? О. Моисей, подумав, отвечал: иеромонах Геронтий, Ваше Преосвященство. Так я его назначу строителем в Тихонову Пустынь, сказал Преосвященный и когда О. Моисей выразил сожаление об этом, Преосвященный добавил: «или его, или О. Антония давайте». Последнее было конечно еще тяжелее для О. Моисея; за О. Антония вступился и Старец О. Леонид и решили отдать О. Геронтия. Преосвященный и назначил его в Тихонову Пустынь и приказал отпустить с ним несколько способных людей из числа братии. Тяжело это было для О. Моисея, тем более, что и сам О. Геронтий отнюдь не желал такого назначения и долго, упорно отказывался; но делать было нечего. О. Моисей опять подчинился воле архипастыря, стараясь видеть в ней волю Божию и в Тихонову Пустынь, вместе с ее новым строителем Геронтием отправилась целая колония монахов из Оптиной Пустыни.

Но этим не ограничился для О. Моисея сердечный труд его относительно Тихоновой Пустыни.

В следующем 1838 году получен был из Калужской консистории указ о перемещении в Тихонову Пустынь из Оптиной иеродиакона Маркелла. Иеродиакон этот был в то время весьма нужен в Оптиной Пустыни; способный к хозяйству, он помогал старому и слабому силами Казначею в исправлении его должности и распоряжался постройками, которые тогда возводились. О. Игумен Моисей подал Преосвященному прошение, в котором изложил необходимость пребывания О. Маркелла в настоящее время в Оптиной Пустыни и представлял на его место трех кандидатов, для перемещения в Тихонову Пустынь; но Преосвященный Николая не обратил на это внимания, нашел представляемых кандидатов недостаточными и возвратил О. Игумену Моисею его доношение с резолюциейю, которую подтверждал перемещение О. Маркелла.

Не легко было настоятелю Оптиной Пустыни прочитать эту резолюцию. Вспомнить, может быть, старец Преосвященного Григория I и его милостивое расположение к Обители, столь благосклонно выраженное при возвращении О. иеродиакона Серапиона, но делать было нечего, и, скрепя сердце, О. Моисей снова возвергнул печаль свою на Господа.

Прошло несколько времени и новый, еще более сильный удар поразил сердце О. Моисея. Преосвященный Николай в конце лета 1839 года, объезжая по обычаю свою епархию, прибыл в Оптину Пустынь: посетил и Скит, в котором тогда начальствовал О. Антоний. Осматривая Скит Владыка вошел в церковь, вошел и в небольшой ее алтарь; пригласил войти туда же О. Антония и сказал ему: положи руку на престол. О. Антоний положил. Клянись мне, продолжал Владыка, что ты не будешь отказываться, если Св. Синод, по моему представлению, назначить тебя настоятелем в Малоярословецкий монастырь. О. Антоний, пораженный внезапным требованием Владыки, повиновался ему беспрекословно. По отъезде последнего рассказал бывшее своему Старцу и брату О. Моисею, и с тех пор все горевал и плакал до самого своего назначения, последовавшего в конце ноября того же года. В это время О. Игумен Моисей получил от Преосвященного Николая следующее письмо:

Преподобный Отец Игумен Моисей!

Святейший Синод предоставил мне, по моему усмотрению, избрать и произвесть кого либо в Игумена Малоярословецкого монастыря. Я не переменяю моей мысли и избрании, веруя, что она от Бога, и единственно на пользу Обители Святителя Николая. Вам О. Антоний сказывал, или скажет теперь, если прежде не сказывал, как мы оба пред престолом Господним в скитской церкви наедине, только двое, давали обет внимать званию Божию, и, если будет ему свыше избрание на Игуменство Малоярославецкой Обители, то радеть об оной с самоотвержением. Половина дела сделана прежде, хотя не с полной надеждой, но с упованием истинно христианским. Да увенчается оно и плодами спасительными. О сем моя молитва.

Вам остается расстаться с добрым вашим помощником и братом, наставить его советами и препроводить к посвящению во Игумена 3 числа декабря, дабы он введен был уже 6 декабря в Обитель, вверенную его управлению.

Более не знаю, что сказать Вам. Водитесь при сем благонамеренностью и благоразумием, призывая наипаче в деле сем помощь Господа Бога, всеблагого, премудрого и всемощного. Он укажет Вам кого избрать в Скитского Настоятеля, и все устроить во благое.

Призывая Божие благословение на Обитель Вашу со всеми братиями нашими о Христе, есмь и пребуду в попечении о всех вас по долгу и званию моему.

Николай Епископ Калужский и Боровский

23-го Ноября 1839 года.

Калуга

Тяжело было О. Моисею исполнить требования Владыки – отпустить О. Антония, в котором он имел верного друга, в высшей степени усердного помощника и беспредельно преданного ему послушника; но О. Моисей принял это назначение и свою разлуку с О. Антонием как от руки Господней, с монашеской покорностью; сам отвез О. Антония в Калугу и присутствовал при его посвящении в сан Игумена. Преосвященный Николай, при свидании сказал О. Моисею: «вот я Вашего брата назначаю на место, высшее того, которое Вы сами занимаете». – Ему и подобает расти, Ваше Преосвященство, мне же молиться, смиренно отвечал О. Игумен Моисей и так писал брату своему из Калуги, вслед за разлукою с ним, в первый раз на новое место служения.

Любезный брат!

Приветствую тебя поздравлением в новом сане, на новом месте должности настоятельской и с высокоторжественным праздником великого угодника Христова Николая чудотворца. Усердно желаю тебе от души возмогать о Господе в державе крепости Его, а не от своего разума и силы чего либо доброго ожидать. Сила бо Божия совершается в немощи нашей, да уповаем на Господа. Кротость и воздержание с терпением находящих скорбей привелечет на тебя Божие благоволение, и, по верному слову Христову, «претерпевый до конца той спасен будет». (Мф. 13:13). Искриннее попечение о тебе по чувству и долгу братской и отеческой любви возлагаю на Господа и упованием на спасение Его душевно себя успокоиваю.

Не оставляй сообщать мне сведения о всем пребывании твоем на новом месте, дабы ч мог участвовать во всем, моля всегда премилосердаго Бога о даровании тебе истинного разума и силы, во исполнение святой Его воли.

Пожелав тебе и всему вверенному тебе братству мирного жительства, доброго здравия и спасения, остаюсь навсегда благожелательным богомольцем.

недостойный И. Моисей.

5 декабря 1839 г.

Калуга.

Не прошло еще трех лет после отбытия из Оптиной Пустыни О. Антония с близкими ему братиями, как взят был опять из Оптиной же Пустыни в настоятели Мещовского Георгиевского монастыря иеромонах Никодим, иеромонах Никодим, также с несколькими человеками из числа братства.

Трудно было О. Игумену Моисею отпускать из своей обители людей, которые собрались сюда уже при нем, и из которых многие были ему духовно близки, но при этих переселениях он мог утешать себя мыслью, что, пересаженные на новые места, духовные прививки его, хотя и поболят, как он выражался, но примутся и возрастут с нравственной пользой для других Обителей, а в Оптину Пустынь Господь пошлет новых жителей – подвижников, что и сбывалось действительно. Господь посылал людей, желавших поступить в число братии, но и в этом последнем случае – определение новых братий – О. Игумен Моисей, попущением Божиим, терпел от Преосвященного Николая большое стеснение.

В начале своего управления Калужскою епархиею Преосвященный Николай, не смотря на доносы, несколько более благоволил к Оптиной Пустыни, чем впоследствии. В 1837 году 5 сентября, при освящении придельного храма во имя Св. Николая чудотворца произвел О. Моисея в сан Игумена, но потом, вследствие недоразумений, о которых мы упомянули выше, отношения Преосвященного к Обители приняли особенный, стеснительный характер. По никому неизвестной причине,для одной только Оптиной Пустыни, исключительно из всех монастырей Калужской епархии, назначено было: не определять указом в число послушников никого, без личного представления Преосвященному и выдержания экзамена из чтения и пения церковного, катехизиса и священной истории. Экзамены эти проводил сам Преосвященный и притом иной раз и довольно строго. – Знакомым с монастырскою жизнью довольно известно, что в монашеских общежитиях есть различные послушания (в смысле занятия) и не от каждого из братии требуются книжные познания. Иной благочестиво трудится в простоте сердца, довольствуясь церковным богослужением и внутреннею молитвою, при исполнении самим делом заповедей Божиих, и преуспевает в деле угождения Богу не менее, если еще не более, получивших хорошее образование. Доказательству этому служат в древности Св. Антоний Великий, Св. Спиридон Тримифунтский и многие другие, а в наше время – пещеры Киево-Печерской Лавры, в которых нетленно почивают почти рядом и преподобный Нестор летописец земли Русской и преподобный Нестор некнижный. Преосвященному Николаю все это было без сомнения очень хорошо известно; но, тнм не менее, он не отступал от установленного им же самим порядка относительно Оптиной Пустыни: так что бедному послушнику, желавшему в то время поступить в Оптину Пустынь и быть потом постриженным в монашество предстояло кроме обычного, установленного церковными правилами, трехлетнего испытания, выдержать еще три экзамена от Преосвященного Николая лично: первый перед определением ы число указанных послушников, второй перед одеванием в рясу и камилавку и, наконец, третий перед пострижением в монашество.

Из числа многих таких экзаменов один живо сохранился в памяти братии Оптиной Пустыни. Раз, в приезд Преосвященного Николая, последний потребовал к себе на экзамен, в настоятельской келлии, несколько человек, желавших быть определенными указами в число братии. Преосвященный начал их спрашивать из катихизиса. Мы не готовились к экзамену, Пр. Владыко, ответил один из них, а в келлиях читаем больше монашеские книг. – Какие же вы книги читаете? – Св. Аввы Дорофея, Св. Иоанна Лествечника. – Ну скажи мне что-нибудь из книги Иоанна Лествечника. – Простите, Преосвященейший Владыко, я читать читаю, а рассказать не могу. – Почему же не можеш? – Да как то в памяти не остается. – Да, это правда, вот я и сам Лествечника книгу читаю, да как то она в памяти не остается. О. Игумен, продолжал Преосвященный, обращаясь к О. Настоятелю, смиренно стоявшему в стороне, вы что на это скажете, почему книга Лествечника плохо остается в памяти? – Да ведь эти книги, Ваше преосвященство, дела требуют, отвечал также смиренно, как и стоял, О. Игумен Моисей. Преосвященный замолчал. Однако экзамены продолжались и после этого и много стесняли определение новых лиц в число братии.

Каково было О. Игумену Моисею переносить все это. По его взгляду на вещи надобно было принимать в Обитель всех, искренне желавших служить Богу; но, приняв их, он не мог, согласно своему желанию, успокоить их «приуказкою» т.е. твердым помещением в число штатной братии. Вот где испытывалось и укреплялось его терпение; но возложившись раз навсегда на волю Господа Бога и Его святой Промысел, покойный О. Игумен наш Моисей не хотел прибегать ни к каким человеческим средствам, чтобы избавится от этих невзгод, а еще утешал и братию, скорбевшую о незаслуженных притеснениях, потому что Преосвященный Николай иногда отказывал даже в рясофоре и давно жившим в Обители.

Всегда сосредоточенный в себе самом О. Игумен Моисей не выдержал ни малого ропота на действия угнетавшей его власти и только к духовному своему сыну, брату и вместе другу, О. Игумену Антонию писал в 1848 году 19 февраля «а бывшие скорбные касательности от той десницы, которая преподавала благодать и милость нам грешным, должно понести во смирение души: в чем мне и тебе да поможет Господь», – и в другой раз 25 февраля того же 1848 года: «смиряющие нас касательности А. надобно нести терпеливо с Божией помощью, и благо нам будет напоследок».

Однако прискорбные эти «касательности» от начальства, скудость средств к содержанию братства и другие скорби поколебали раз твердость О. Моисея на столько, что он собрался отказатся от настоятельства, но, не доверяя себе и боясь своей воли, пошел к своему духовнику О. иеромонаху Иоанну поговорить об этом деле. Последний, Старец замечательный своею святою простотою, решительно не советовал ему отказываться, повторяя: «как же, этакое право-да (обычное присловие О. Иоанна), ты нас стариков собрал, да теперь откажешся. Нет, нет, как же мы то останемся без тебя? Нет, не отказывайся». О. Моисей, в то время еще Игумен, принял эти слова за выражение воли Божией и остался.

Через несколько времени после этого разговора О. Игумен Моисей и О. Иоанн сошлись опять в келлии одного больного иеромонаха, которого оба пришли посетить. Поговорив немного с больным, оба старца сели и О. Игумен сказал: вот, брат мой Игумен Антоний все унывает в Малоярославце и хочет отказаться от начальствования. Уныние это также страсть, но страсть, ничем не утешающая.

О. Иоанн в ответ на это спросил его: а о себе-то как ты теперь думаешь, на счет того, что хотел отказаться от настоятельства? – Да, уж «хощу якоже будет», отвечал О. Моисей.

Кроме упомянутых нами грустных экзаменов представился еще случай, немало украсивший венец терпения, заслуженный и несомненно полученный от Бога О. Игуменом Моисеем. В 1850 году объявлена была ревизия. Преосвященный Николай не позволил не одного из братии в это время определить в число действительных послушников, тогда как в других епархиях определяли их без всякого затруднения. По этой причине несколько весьма способных людей вышли из Оптиной Пустыни и переместились в иные епархии, где они и заняли впоследствии видные места²⁹.

Самого нынешнего Настоятеля Оптиной Пустыни О. Игумена Исаакия, уже 19 лет благополучно ею управляющего теперь и успешно поддерживающего труды покойного О. Архимандрита Моисея, Преосвященный Николай, лично экзаменовавший О. Игумена Исаакия (в то время еще Ивана Ивановича Антимова), убеждал его возвратится домой, по случаю ревизии и взять новую увольнительную бумагу; когда же О. Игумен Исаакий отвечал, что увольнительное свидетельство его вполне достаточно для определения и за новою бумагою ему нет надобности ездить домой, Преосвященнв=ый, хорошо это знавший, сказал: «Ну, все же лучше», и потом быстро спросил: «ты вчера пел в Скиту октавою?» – Я, ваше Преосвященство, отвечал О. Игумен с обычным преклонением головы. Ну, что с тобою делать, верно уже принят». Таким образом замечательно приятный в пении и очень сильный октавистый бас, которым пел Иван Иванович, устранил все мнимые препятствия со стороны ревизии и дал ему место в числе указанных послушников Оптиной Пустыни.

Приводим этот рассказ со слов достопочтеннейшего О. Игумена Исаакия, в подтверждение того, с каким трудом доставалось в то время О. Игумену Моисею умножение числа братии и достойнейшими из среды ее. – Казалось, что Преосвященный Николай пользовался каждым, и нужным и ненужным, предлогом для того только, чтобы поучить О. Игумена Моисея терпению и перенесению обид. Как же и чем воздавал за это Преосвященному О. Игумен? – Мог он роптать; мог через своих влиятельных знакомых действовать против Преосвященного Николая, но строгий блюститель закона Христоваимел ввиду только исполнение последнего и усиленно старался платить за зло добром.

В 1850 году скончался келейник Преосвященного Николая иеромонах Иннокентий. Архиерею необходим был на его место благонадежный иеромонах. Куда же было обратится за ним, если не опять в Оптину пустынь, не опять к О. Моисею, постоянно теснимому. Не побежден бывай от зла, а побежден благим злое (Рим. 12:21) всегда советовал последний нам, своим подчиненным, не упускал он сам случаев к исполнению на деле этого апостольского завещания; не упустил и последнего, – решился, для успокоения Преосвященного, пожертвовать ближайшим к себе человеком, своим старшим келейником, жившим при нем – двадцать лет и в то время уже иеродиаконом О. Нифонтом. Кроме замечательных способностей к хозяйству и приобретенной в этом деле опытности, О. Нифонт имел еще хороший голос – бас, пел на правом клиросе и при своей прекрасной, представительной наружности служил замечательным украшением для богослужения в Оптиной пустыни. Можно себе представить, как дорожил таким иеродиаконом Настоятель, который, в первое время своего пребывания в Обители, не имел ни одного способного иеродиакона, а вынужден был приглашать такого из другого места. Сам О. Нифонт отнюдь не желел перемещатся в Калугу; каково же было расстатся с ним О. Моисею, живо принимавшему к сердцу и чужие скорби; но он решил, что надобно расстатся для успокоения Преосвященного и так писал об этом в Малоярославец к О. Игумену Антонию 25 апреля 1850 года: «и я готовлю отправить в завтрашний день к посвящению О. Нифонта во иеромонаха, только не для своей Обители, а для дома Архиерейского, на место покойного О. Иннокентия, чем я Владыке изъявил от себя усердие, с рекомендациею о нем, и считаю это за благое дело: не только Архипастырю услужить оным, но и всем Обителям Калужской епархии, которые обыкновенно входят со всеми потребностями ко Владыке посредством докладчика. Способности О. Нифонта к келейной услуге и хозяйственной распорядительности довольно опытные в аккуратности и верности. Владыка принимает его благосклонно. Будем молить всеблагого Бога, что Он управил сие к общему благу».

О. Нифонт был немедленно перемещен в Калужский Архиерейский дом и посвящен в иеромонаха; но очень скорбел о своем перемещении, как голубица Ноева не находил покоя мысленным ногам своим и рвался назад в Оптину Пустынь.

В один из приездов О. Игумена Моисея в Калугу, О. Нифонт при других, с большою скорбью и горячностью, высказал ему свое душевное состояние и порицал его за то, что отдал его в Калугу. «Не служил ли я, Батюшка, Вам и Св. Обители двадцать лет; не старался ли я, как только мог, и что же Вы со мною за это сделали? Выслали меня из Обители и сослали сюда в Калугу. Ведь я здесь не иеромонах, а просто камердинер Преосвященного… и много еще говорил О. Нифонт, в своей жгучей скорби, но О. Игумен все выслушал молча, не проронив ни одного слова, из слышанного, но и сам не сказал ни пол-слова в ответ, а что у него было в это время на сердце – можно себе представить! Он сам имел нужду в присутствии О. Нифонта в Обители, глубоко и живо сочувствовал его скорби, но исполнение заповедей Евангельских предпочитал всему.

Горячий от природы по темпераменту, постоянным, усиленным трудом над собою и молитвенным подвигом приобрел О. Моисей кротость, заповеданную Господом, и, в случаях сильной скорби и тревоги мысленной, предпочитал молчание и внутреннюю молитву, потому, смеем думать, не сказал он и О. Нифонту на этот раз ни слова, да и О. Нифонт, сильно тогда взволнованный, не мог бы спокойно выслушать слова Старца; последний ясно видел это и решился, по обычаю, все вынести на себе и покрыть молчанием.

Преосвященный Николай был доволен услугами О. Нифонта и не желал отпустить его от себя. Казалось бы – пора успокоить и Старца Игумена Моисея; но Преосвященный, по неизвестному нам побуждению, готовил ему новый и несравненно большой труд; хотел его, на закате святой его жизни, разлучить с любимою и устроенною им Оптиной Пустынью и переместить в настоятели 3-е классного Лютикова Троицкого монастыря, с возведением в сан Архимандрита. Намерение Преосвященного Николая было для многих тайною, но О. Игумен Моисей узнал о нем и очень скорбел. В тоже время писатель этих строк слышал от покойного нашего Старца О. Макария, также за тайну, что «О Игумен наш скорбит, боится, что Архиерей сделает его Архимандритом и переведет в Лютиков монастырь». Однако лишь по кончине О. Игумена Антония, из писем к нему О. Игумена Моисея, сделалось известным, что О. Архимандрит Моисей не только боялся перевода в Лютиков монастырь, не только скорбел об этом, но и просил участия в этом деле бывшего Наместника Троицкой Сергиевой Лавры Архимандрита Антония. «О Лютикове так мыслю, писал О. Игумен Моисей к О. Антонию 28 марта 1850 года, – в наказание за грехи мои должен туда пойти – на смерть, а не на жизнь. От чего да избавить меня премилосердный Отец Небесный. Смерть бо грешником люта» – и 4 апреля 1850 г. –"Относительно степени Лютикова монастыря желал бы знать решительную волю Архипастыря и – не последовало ли представления вместе с прочими. В таком случае я избрал бы с Божией помощью меры к избавлению себя от нового неудобоносимого ига, по летам моим и великой немощи, какую в себе чувствую постоянно. Нельзя ли тебе узнать от О. Архимандрита или от какого другого и меня не помедля уведомить, на каком я нахожусь распоряжении Начальства». Получив на эти строки от О. Игумена Антония ответное письмо, содержание которого к сожалению не дошло до нас, О. Игумен Моисей снова писал к нему 15 апреля 1850 года. «О. Ниместнику (Троицкой Сергиевой Лавры Архимандриту Антонию) я писал благодарность за все и особою записочкою объяснил милость Архипастыря ко мне в ходотайстве степени Лютикова монастыря». По кончине О. Архимандрита Моисея, в числе бумаг его, найдена была и самая черновая «особая записочка». Вот она: «Брат Антоний писал ко мне слышанное из уст Владыки нашего, что он хочет изходотайствовать мне степень Лютикова монастыря. Не знаю в благостном ли это духе, или только возложить на меня почетное наказание за грехи мои? Я не отыскивал никогда никаких степеней, и в первом случае подклонить главу под священный сан весьма страшился и трепетал т более полугода не решался на оное. Конечно наказание я по всей справедливости заслужил, но молю премилосердного Господа: Господи, да не яростию Твоею обличиши мне, ниже гневом Твоим накажеши мене, Помилуй мя, яко немощен есмь. Смерть бо грешника люта, и мне немощному в этой участи Лютикова монастыря не хочется быть по преклонным моим летам. Признаюсь откровенно пред Вами, опечаливает меня такая милость Архипастыря». Эта ли особая записочка, объяснявшая милость Архипастыря, была предоставлена О. Наместником Высокопреосвященному Митрополиту Московскому Филарету и вызвала его могущественное слово в пользу оставления О. Игумена в Оптиной Пустыни, или иным путем Господь удержал Преосвященного Николая от исполнения его намерения,нам неизвестно, но только, к счастью Оптиной Пустыни и успокоению О. Игумена Моисея, намерение Владыки замедлялось в осуществлении, а смерть Преосвященного Николая, последоавшая в 1851 году, положила ему и совершенный конец. С кончиною тогдашнего Калужского Архипастыря темный горизонт Оптиной Пустыни прояснился; на нем взошла звезда радости, – приезд на епархию Преосвященного Григория II, новый Калужский Владыка оценил заслуги О. Моисея и благосклонно сочувствовал и содействовал его трудам. Не только милостивым отеческим обращением, но и видимыми знаками своего благоволения почтил Преосвященный Григорий многолетние труды О. Моисея. По представлению Преосвященного, в 1853 году, О. Игумен Моисей был возведен в сан Архимандрита, а в 1859 году награжден орденом Св. Анны 2-й степени, и мирно провел последнее десятилетие своих настоятельских трудов под покровом благочестивого Святителя, понимавшего и ценившего его духовные заслуги, не только для Оптиной Пустыни, но и для других Обителей Калужской епархии. В течение этих последних десяти лет жизни О. Архимандрита Моисея, Оптина Пустынь снова делилась своею братиею и с Тихоновой Пустынью, куда назначил был в настоятели иеромонах Паисий, а вскоре после него бывший уставщик Оптиной пустыни иеромонах Моисей и до ныне благополучно и плодотворно управляющий Тихоновою Пустынью в сане Архимандрита. В 1857 году два иеромонаха Оптиной Пустыни Ювеналий Половцев и Леонид Кавелин и один монах Александр Яновский были назначены членами Иерусалимской Миссии. Но все это совершилось мирно, без оскорблений для О. Моисея, и, по нравственному состоянию братии, равно как и по числу их, не было уже прежним ущербом для обители. Лишь на последок дней Отца Архимандрита набежало небольшое, туманное облачко, и то не от распоряжений Владыки, с большим вниманием к Старцу разрешившего недоразумение, но от некоторых нетерпеливых из братии; – тех братий, которые собрались при О. Моисее и для которых он столько потрудился, которые видели в нем постоянно, с первых дней до последних часов его настоятельства, заботливого и благодушного попечителя о их нуждах и мудрого предводителя в пустыне земной жизни.

Мы уже знаем, что немного находилось монахов и послушников в Оптиной Пустыни в то время, когда О. Моисей был назначен общим Духовником и Управляющим Обителью. В течение его управления число всех братий увеличилось вчетверо; изменился состав их, изменилось и направление их к несомненно лучшему в духовном смысле.

О. Моисей, имея в виду слова Спасителя: грядущего ко Мне не изжену вон (Ин. 6:37), принимал в Обители всех вновь приходивших из мира с истинным желанием спастись. Не отказывался принимать в братство и успокоевать и старцев, почтенных священным саном, и довольно потрудившихся в других обителях. Так при нем кончал дни свои в Оптиной Пустыни О. Архимандрит Мелхисидек, бывший Наместником Александро-Невской Лавры, а потом Настоятелем монастырей: Ростовского Яковлевского, Спасского в Арзамасе и Спасо-Евфимиевского Суздальского. Скончался он в 1841 году, 80 лет от роду, проведя в Оптиной пустыни 17 лет.

Далее, кроме Старцев О. Иеромонаха Льва и Иеромонаха Макария, о которых скажем впоследствии, при О. Моисее поселились и жили в Оптиной Пустыни;

Иеромонах Геннадий, служивший на флоте, а потом при русской церкви в Ироме в Венгрии и удостоившийся два раза быть духовником Императора Александра I (во время Веронского конгресса). О. Геннадий прожил в Оптиной Пустыни двенадцать лет и скончался здесь в 1846 году, семидесяти пяти лет от роду³⁰.

Игумен Варлаам бывший настоятель Валаамского первоклассного монастыря. Муж богомудрый и многоопытный, проходивший высокую умную молитву. Скончался в Скиту Оптиной Пустыни в 1849 году, на семьдесят третьем году от рождения.

Иеромонах Иоанн ревностный обличитель раскольнических заблуждений. В детстве он был отторгнут от Св. Православной Церкви, потом, обратившись к ней с великою ревностью, много пострадал от раскольников, и в старости, живя в Скиту, что при Оптиной Пустыни, издавал против них известные свои сочинения. Отличался христианским незлобием и кротостью. Скончался в 1849 году 86 лет, из которых пятнадцать провел в Оптиной Пустыни.

Иеромонах Иов, бывший духовник знаменитого архиепископа Тверского Амвросия Протасова, поступил в Оптину Пустынь в 1832 году, скрнчался в 1843 восьмидесяти лет.

Иеромонах Иннокентий (в схиме Иов) из Московского Андрониевского монастыря. Замечательный безмолвник, скончавшийся в 1861 году. Тихо, спокойно лежал он в своей предсмертной болезни и на вопрос служившего ему брата: Батюшка, не желаете ли вы чего нибудь, отвечал словами Апостола Павла: «желание имею разрешитися и со Христом быти». Что и сбылось над ним вскоре³¹.

Весь этот Собор почтенных Старцев О. Моисей и принял в Обитель и упокоивал с свойственным ему доброжелательством и редким радушием, оказывая им всегда подобающее почтение и приветливость, и стараясь по возможности удовлетворять их потребностям и желаниям, а они с своей стороны служили немалым украшением для Оптиной Пустыни.

И образованных людей и простых из всякого сословия О. Моисей принимал в братство охотно, если видел в них благое намерение угождать Богу; не требовал никакого вклада в пользу Обители и в 1847 году сам выразился так одному приезжему: «мы принимаем и тех, кто только себя принесет, иногда и в рубище, едва его прикрывающем». По опыту знал он, что в общежитии потребно много рук; потребны и люди с самыми многоразличными способностями, дарованиями и познаниями, что каждый тем или другим может быть полезен Обители. Но не столько заботился О. Моисей о том, могут ли принимаемые им принести пользу Обители, сколько о том, могут ли принимаемые им принести пользу Обители, сколько о том, чтобы Обитель действительно послужила к их душевной пользе и спасению, и потому одинаково охотно принимал не только молодых и здоровых, но и старых и хилых, изъявивших искреннее произволение посвятить остаток дней своих на служение Господу. Даже и слепых было при О. Моисее шесть человек. С особенною отеческою любовью смотрел он на своих слепых, как они усердно подвизались в послушании, кто звонарем, кто в хлебне. При этом иногда с удовольствием вспоминал он, что и в Саровской Пустыни, в его там бытность, жил слепой, который искусно пел мрежи (сети) и, занимаясь своим рукоделием, припевал Псаломские стихи: сохрани мя от сети, юже составиши ми и от соблазн делающих баззаконие. Падут во мрежу свою грешницы. Един есмь аз донеже прейду (Пс. 140:9)³².

Случалось О. Моисею слышать и укоризны, зачем он, при такой скудости в средствах, принимал много народу. На это он обыкновенно отвечал: «чем больше принимается в Обитель, тем больше молитвенников и служащих Богу, Который на долю всякого и посылает потребное». – В последние годы жизни О. Архимандрита Моисея одна почтенная Старица, приехавшая в оптину Пустынь на богомолье, предложила ему тот же вопрос: зачем он, терпя постоянно недостаток, принимает в Обитель столько больных и старых, которые работать не в силах, тогда как содержание их обходится не дешево? – «От вас ли я это слышу? Отвечал О. Архимандрит. Здоровый и молодой везде найдет себе пристанище, а если старых-то и неспособных к делу, каковы мы с вами. Не призревать, то куда им деться? Притом же на всякого поступающего в монастырь Господь и посылает, а на старичков и больных вдвое, потому что они сами ничем не могут воздать принявшей их Обители». – Но повторяем, что О. Моисей принимал не всех безразлично, а обращал внимание на готовность и усердие служить Богу в Св. Обители. В одном только случае О. Моисей затруднился принимать: если кто либо, особенно из новоначальных, желал перейти в оптину, не ужившись в своем монастыре. Таковых он всячески уговаривал возвратится на прежнее свое основание, т.е. туда где полагал начало, и принимал только в случае решительного от этого отказа.

Не ошибся О. Моисей в духовном своем расчете. При помощи Божией он собрал большое братство и успевал питать и содержать его безбедно. Труды при этом бывшие, он выносил главным образом на себе, и без сомнения получил от Господа многую мзду, за то что послужил делу спасения многих. Обитель же осталась в духовной прибыли, сделавшись местом жительства, а потом и упокоения многих истинных рабов Божиих.

Труды О. архимандрита Мосиея относительно братии не ограничивались заботою о том, что бы построить и благоустроить для них церкви и келлии, и снабдить братство одеждою и трапезою, о чем мы скажем впоследствии, но главное внимание Старца было обращено на духовное воспитание братства и нравственную его поддержку. Благочиние и продолжительность церковных служб, все внешние и внутренние порядки оптиной Пустыни, весь ее духовный строй, все это установилось и утвердилось в настоятельство О. Моисея. Главная же и неоценимая заслуга его состоит в том, что он и на будущее время упрочил благоустройство Обители и Скита, решившись при содействии посланных ему Богом Старцев ввести в своей Обители древний порядок иноческой жизни, учредить так называемое «Старчество».

Под словом «Старчество» разумеется искреннее отношение духовных детей к своему духовному Отцу, или Старцу. Отношение, которое выражается со стороны учеников совершенным послушанием, т.е. отсечением пред Старцем не только своей воли во всем, но и своего образа мыслей, своих разумений и откровенного, полного исповедания тайн сердечных, а со стороны Старца, не старика только летами, а мужа духовно-разумеющего и обогащенного долгою опытностью, трудами и успехами на поле добродетелей, сто стороны такого Старца, говорим – духовное название учеников с любовью и разумным снисхождением к их немощам, долготерпение, соединенное с постоянною молитвою о преуспеянии и спасении учеников, и образ действий, согласный со словами Св. Писания: «начат Иисус творити же и учити» (Деян. 1:1). Такой путь послушания Старцу, в смысле духовного общения и руководства, есть без сомнения самый безопасный для инока, самый надежный и скорее других приводящий искреннего послушника к его цели т.е. духовному совершенству³³.

Множество иноков, как видим из писаний Св. Отцов подвижников и из их жизнеописаний, шли этим путем и преуспевали в добродетелях, в цветущие времена монашества. Впоследствии путь этот сделался более редким и только в прошлом столетии просиял снова в Молдавских общежитиях у знаменитого и по истине великого в добродетелях Архимандрита Паисия Величковского. Оттуда проникло Старчество и в наше отчество.

Судя по вышеупомянутым свойствам истинного Старца, конечно не всякий инок, хотя бы он и долгое время подвизался, может быть Старцем и руководителем других. О. Моисей без сомнения мог им быть для многих, как был для своего брата О. Игумена Антония и других в Рославльском лесу; но, при разнообразных заботах настоятельской должности, не считал этого удобным для себя. Зная по собственному опыту и плоды своей воли, хотя и на добро направленной, и плоды искреннего послушания духовному наставнику, О. Моисей несомненно желал доставить своему братству наиболее удобный путь к духовному совершенству. Смеем думать, на основании других его действий, что он и много и усердно молился о сем Богу, потому что Господь послал к енму в Обитель Старцев О. Леонида и О. Макария, бывших истинными и яркими светильниками веры, Евангельского благочестия и сокровенной иноческой жизни во Христе.

В 1829 году поместился в Оптину Пустынь О. Леонид, а в 1834 году, с согласия О. Моисея, прибыл сюда же и водворился здесь, для совместного жительства с О. Леонидом, и Иеромонах О. Макарий Иванов, бывший прежде уставщиком и ризничим в Площанской пустыни.

«Оба Старца, говорит о них покойный Преосвященный Игнатий Брянчанинов³⁴, лично и хорошо их знавший, были напитаны чтением Отеческих Писаний о монашеской жизни; сами руководствовались этими писаниями, руководствовали ими и других, обращавшихся к ним за назидательным советом… Память их была богато украшена мыслями святыми. Никогда они не давали советов из себя; всегда представляли в совет изречение или Св. Писания или Отцов. Это давало советам их силу; те, которые хотели бы возразить на слово человеческое, с благоговением выслушивали слово Божие, и находили справедливым покорить им свое умствование». – Но еще более придавало силы их советам то, что они не только изучили творения Св. Отцов подвижников, но и осуществляли их советы в собственной своей жизни: сами делом проходили то, что встречали в книгах Св. Отцов. О. Леонид в течение многих лет находился в искреннем послушании своему старцу схимонаху Феодору, с согласия которого оставил и должность Начальника Белобережской Пустыни. Старцем О. Макария был сначала один из учеников Архимандрита Паисия схимонах Афанасий, а потом О. Леонид, под руководство которого О. Макарий, искавший в себе плодов истинного послушания, поступил уже в то время, когда многие имели его самого своим наставником. Таким образом О. Леонид и О. Макарий как делатели, вкусившие от плодов послушания, могли с духовною пользою вести по этому пути и других, прибегавших к ним с верою и покорностью. Бывши в начале сами хорошими послушниками³⁵ они сделались в свое время мудрыми Старцами и с твердостью и искусством могли руководить и новоначальных и преуспевших в духовной жизни. Слава о них вскоре далеко распространилась и из разных концов России опытные духовные мужи стали присылать под их руководство в Оптину Пустынь людей всякого сословия, желавших посвятить себя монашеской жизни, но недоумевавших касательно выбора монастыря. Так несколько человек поступило в Оптину Пустынь по совету Георгия затворника Задонского, другие по совету Троекуровского затворника Илариона; иные по совету Архимандрита Игнатия Брянчанинова и некоторые по указанию О. Архимандрита Московского Симонова монастыря Мелхисидека.

Настоятель Обители О. Моисей всех принимал с любовью и, помещая в братство, поручал духовному назиданию Старцев, ибо знал, что они возвещали своим слушателям по истине «глаголы жизни вечной». Поучали их тому, что, произволяющим положить твердое начало иноческой жизни и преуспевать в оной, необходимо идти узким путем отсечения своей воли и разумений, и не только удерживать себя от действий по внушению какой либо страсти, но исторгать и самые корни страстей, очищая сердце от страстных помыслов молитвою, самоукорением и по возможности частым покаянным объяснением этих помыслов духовному Отцу и наставнику.

Ради духовных советов начали приходить к Старцам из городов и селений люди разного рода: дворяне, купцы, мещане и простой народ обоего пола и все были принимаемы ими с любовию и отеческим вниманием к их сердечным нуждам. Раскрывавшие пред ними свои душевные недуги и раны отходили вразумленными, утешенными, а часто и совершенно исцеленными. С каждым годом стечение народа к оптиной Пустыни значительно умножалось, а с тем вместе увеличивались и средства к процветанию Обители.

Хотя в духовном назидании братий и прочих лиц, приходивших в Оптину Пустынь, главными действующими лицами были Старцы: О. Леонид, а потом О. Макарий, но и О. Моисея заслуга и участие в этом деле весьма велики. Не будь настоятель муж по истине духовный, не содействуй он введению Старчества, оно не могло бы утвердится в Обители. О. Моисей с любовью принял Старцев и водворил их в своей Обители. Он лучше других понимал высокое значение и силу их благотворной деятельности, и, судя обо всем не по человеческим толкам и понятиям, а с духовной точки зрения, он с редким доброжелательством и беспристрастием содействовал трудам Старцев всеми завесившими от него мерами: без их совета не определял и не постигал никого; новопоступивших и новопостригаемых поручал их руководству³⁶ (последних в то время и исключительно О. Макарию); сам во многом советовался со Старцами касательно внутреннего благоустройства Обители и избрал О. Леонида своим духовником.

Случалось, что некоторые лица знакомые Оптинским Старцам, или только слышавшие об них, приезжали в Обитель и спешили по приезде своем прямо к Старцам, чтобы перед ними излить свои духовные нужды и скорби, и только на другой день, успокоившись мысленно, вспоминали, что они еще не видели Настоятеля, не принимали его благословения. Но О. Моисей таких упущений со стороны своих гостей будто не замечал, и когда бы кто ни являлся к нему, всех принимал с одинаковую приветливостью и ласкою, и все уходили от него утешанные его благодушием и духовною мудростью. Но особенно смирение О. Игумена Моисея и величие его духа видно в том, что он сам обладал и даром слова и знанием сердца человеческого и ведением Св. Писания и Отеческих книг, и духовною мудростью и потому, как мы уже говорили, весьма мог быть духовным наставником других; но с одной стороны, понимая как трудно в одном лице совместить эти две обязанности; настоятеля и Старца, и с другой вполне доверяя О.О. Леониду и Макарию, он не обнаруживал своих духовных, старческих дарований. С посетителями вел он обыкновенно какой либо общий, назидательный разговор, зная, что они, по личной духовной потребности своей верно уже слышали или еще услышат от Старца должное наставление. Даже с братиями, искренно относившимися к Старцу, О. Моисей избегал брать на себя наставничество, а только при случае, вкратце делал им как настоятель нужное замечание. Случилось, что во время какой либо поездки О. Игумена Моисея, по благочинию или с другою целью, сопровождал его кто либо из братий, имевших близкое отношение к Старцу; и, в продолжение многих жней, О. Игумен не скажет ему бывало ни одного слова собственно к его назиданию, зная, что у него есть наставник, которого он должен держатся. Многие и не подозревали, что тот, которого они считали только хорошим хозяином, и мудрым настоятелем, был вместе с тем и мужем по истине духовным, в полном значении этого слова. Другие, хотя и знали это, но не могли подвигнуть его оставить любимое свое молчание и только изредка, по просьбе немногих лиц, соглашался он объяснить то или другое неудобопонятное место из Св. Писания или побеседовать о чем либо духовном, и тогда все заслушивались мудрых его слов. – Однажды, особенный случай заставил О. Архимандрита сделать некоторым лицам в Обители наставление в присутствии О. Макария. Из уст Старца-Настоятеля так и полились речи, исполненные мудрости и силы духовной. Все с изумлением слушали его, изумлялись и тому, как он говорит, а еще более тому, как он всегда молчит, имея такие дарования. Но, повторяем, только особенные случаи заставляли таким образом О. Моисея высказывается. По духовной своей мудрости, он самым настоятельством своим пользовался не для того, чтобы выставлять себя, а более скрываться внутри себя: ни малейшее не завидовал Старцам в их духовной деятельности и ее плодах, но с смиренною мыслью оставлял себе только настоятельские труды и попечения, провидимому только внешние заботы благосостоянии Обители, утаивал от всех и свои дарования и свои молитвенные труды о духовном преуспеянии братии под руководством Старцев.

Но этого мало. Заслуги свои касательно введения в Оптиной Пустыни Старческого наставления братии О. Моисей запечатлел и тем, что перенес за это много скорбей.

При вступлении О. Моисея в должность Настоятеля Оптиной Пустыни были здесь в числе братства люди, несомненно благочестивые и подвизавшиеся о своем спасении, но, на сколько нам известно, более направленные на телесное делание: пост, бдение, молитву с поклонами, псалмопение и т.п. Внутреннее же делание инока – очищение сердца от страстных помыслов молитвою и исповеданием их духовному наставнику – не входило в круг духовной деятельности тогдашних жителей Оптиной Пустыни. Заключаем это из того, что некоторые из них вооружались на своего Настоятеля за устройство скита с его безмолвеною келейною жизнью и еще более стали вооружатся на него и вооружать других братий, за то что в этом Скиту поместился на жительство О. Леонид с своими учениками и стал принимать всех прибегавших к нему за наставлениями и советами.

Основанное на учении древних Св. Отцов ежедневное объяснение помыслов Старцу и поверка своих действий его наставлениями и советами, казались не видавшим этого прежде старичкам только сплетнями, нововведениями, которые устраивает О. Моисей с Леонидом, а иные называли это просто новою ересью. Сначала роптали только между собою, потом стали доносить об этом, конечно по своим понятиям и с своими прибавлениями, Епархиальному Начальству и успели исходатайствовать у Преосвященного Гавриила указ из Консистории, в котором было сказано, чтобы четыре иеромонаха из старшей братии вместе с строителем и Казначеем участвовали в совещаниях по всем важнейшим делам Пустыни и без особого их согласия ничего, относящегося к благоустройству Обители, не предпринималось и не вводилось в действие. Строителю предписывалось об этом для низлежащего исполнения объявления братии, с тем чтобы впредь все исходящие бумаги по оной Пустыни поступали по принадлежности от имени его Строителя с братиею. Это было в 1830 году, т.е. год спустя после водворения в Оптиной Пустыни О. Леонида. Каково было О. Моисею искренно и вседушно ревновавшему прежде всего о нравственном благе Обители получить этот указ, выражавший недоверие к нему и связывавший ему руки в распоряжениях! Но, возвергая, по обыкновению, печаль свою на Господа. Он верно и при этом случае повторял, как говаривал в последствии: «да, всякое дело само себя оправдает». Побеждая противных терпением и молитвою, О. Строитель шел неуклонно своим путем, поручая новопоступавших в Обитель руководству О. Леонида и не возбраняя ему принимать на исповедь всех желавших. Некотрые из недовольных братий стали успокаивается, другие по необходимости сходили с своего поприща, число новых учеников Старца Леонида увеличивалось и благотворное влияние его на братию, вопреки усилиям противников, делалось все сильнее и обширнее. Но невидимый враг мира и духовного преуспеяния не дремал. Поднялась новая буря.

Один из скитских иноков и вместе старожилов Оптиной Пустыни, схимонах Вассиан, воспылал мнимою ревностию за то, что к О. Леониду ходят мирские люди ради совета, назидания и исповеди. Согласясь с некоторыми нерасположенными к О. Строителю и О. Леониду братиями, О. Вассиан неоднократно писал к Преосвященному доношения о стечении к О. Леониду народа и представлял это соблазнительным и нарушающим скитское безмолвие, хотя посетители приходили не прямо в Скит, но на пасеку, где была келлия О. Леонида, и куда вход был совершенно отделный, следовательно и никому от этого помехи не было. – В тоже время были в епархии и другие лица, не понимавшие или не хотевшие понимать духовной деятельности Старца О. Леонида и распускавшие о нем невыгодные слухи. Преосвященный Николай, желая утолить молву, а может быть и сам опасаясь получить какую либо неприятность по поводу усиливавшихся слухов, приказал перевести О. Леонида со скитской пасеки в монастырь и запретить вход к нему светским людям обоего пола. Исполняя волю архипастыря О. Строитель Моисей, по неимению в то время в монастыре удобной для О. Леонида келлии, перевел его в ноябре месяце 1835 года в другую келлию в самом Скиту и прекратил таким образом посещения Старца посторонними людьми. О. Строитель знал весьма хорошо, что он преграждал этим источник духовной пользы для многих, но беспрекословно, скорбя только душою, повиновался воле предержащей власти. Вскоре после этого последовало новое распоряжение Преосвященного Николая, чтобы непременно переместить О. Леонида из Скита в монастырь. Поводом к этому последнему распоряжению был, как неудобно полагать, очень злобный и несправедливый донос, поданный от неизвестного в Москве в канцелярию жандармского управления и препровожденный оттуда к Калужскому Преосвященному. Последний не мог не обратить на этот донос серьезного внимания и потребовал от О. Строителя Моисея письменного объяснения. Копию с ответа О. Моисея и этот донос писанные им собственноручно сохранились в его келейном архиве.

Из них видно, каким злобным клеветам подвергались оба Старца: Строитель Оптиной Пустыни и достойный сподвижник его по управлению братиею О. Леонид, и как возразил на эти клеветы сам О. Моисей.

Пустынник Гавриил, Молдаванин, упоминаемый в этом доносе, был лично известен Преосвященному Гавриилу, управлявшему Калужской паствою прежде Преосвященного Николая, и помещен О. Строителем Моисеем в отдельной от Скита келлии в монастырском лесу, вследствие письма к нему от Преосвященного Гавриила еще в 1830 году такого содержания:

Отец Строитель!

Пустынник Гавриил искренно желает, для душевной его пользы, летние месяцы в неделю пять дней провождать в отдаленнейшей Пустыни. Видя его слезы и стремление к тому душевное, я благоволил его на сей подвиг. Чем далее от мира, тем ближе к Богу.

Гавриил Епископ Калужский.

24 июля 1830 г.

Повинуясь воле Начальника епархии О. Строитель дозволил Гавриилу жить вне ограды, но и это при другом Преосвященном составило один из пунктов доноса на послушного Строителя. Такова общая участь праведных: и добрые дела их перетолковываются в дурную сторону и служат к их же порицанию. Неизвестно, как принял Преосвященный Николай объяснение О. Строителя, но оно было подано в январе месяце 1836 года, а 2 февраля того же года, по приказанию Преосвященного, Старец Леонид был переведен в монастырь, где и занял келлию, на условии никого к себе кроме братии не принимать. Однако недовольные из братии не удовлетворились этим и хотели жаловаться прямо в Синод, но предварительно спросили мнения о сем О. Игнатия Брянчанинова, бывшего в то время уже Архимандритом и настоятелем Сергиевой пустыни близ Петербурга. Главою недовольных был, как видно, иеромонах Иларий. Он писал к О. Архимандриту Игнатию, ему и отвечал последний в марте 1836 года письмом, которое дошло до нас и оканчивается словами: «оставьте Вашу мысль о жалобе в Синод, когда не хотите на старость лет испить горькую чашу». После такого внушения от Петербургского Архимандрита, бывшего, хотя и краткое время, послушником Оптиной Пустыни, жалобы замолкли.

В 1837 году, т.е. через год с небольшим после того как О. Леонид перемещен был в монастырь, посетил Оптину Пустынь, проездом из Петербурга в Киев, член Св. Синода Преосвященный Филарет Митрополит Киевский; вместе с ним приехал и Преосвященный Николай Епископ Калужский. Митрополит очень милостиво и внимательно обошелся с О. Строителем Моисеем и Старцем Леонидом. Последнего Высокопреосвященный Филарет знал еще в 1807 году, когда сам был Игуменом в Свенском монастыре, а О. Леонид был Строителем Белобережской Пустыни.

Неизвестно, что и как беседовали между собою Владыки Киевский и Калужский, но вскоре по отъезде В-Пр. Филарета, О. Строитель Моисей 5 сентября 1837 года был посвящен Преосвященным Николаем в сан Игумена и О. Леонид не подвергался более таким сильным притеснениям, как прежде. Преосвященный Николай стал повидимому менее доверять толкам недоброжелателей.

Последние пять лет своей жизни с 1836 и до октября 1841 года О. Леонид провел в монастыре, постоянно продолжая свое служение ближним. Посетители Оптиной Пустыни, и в особенности братия ее, пользовались его советами, и Обитель утверждалась духовно. Сотрудником О. Леонида и преемником его в деле духовного руководства и назидания братии братии и приезжих был, как мы уже сказали выше, Иеромонах О. Макарий Иванов. Еще в 1836 году, по представлению О. Строителя Моисея он был утвержден в должности духовника Оптиной Пустыни и до самой блаженной кончины своей, последовавшей 7 сентября 1860 года с неутомимою ревностью и усердием продолжал святое дело служения Богу, в лице душевно-страждующего человека.

Таким образом «Старчество» было насажено в Оптиной Пустыни. Политое слезми духовно-мудрого Настоятеля и его благих помощников, возделанное их сердечными воздыханиями, скорбями и молитвами, оно возрасло и укрепилось, а потом принесло и добрый плод – благоустройство Обители. Мы уже сказали выше, но считаем нужным повторить еще раз, что хотя ближайшими насадителями Старчества и были О. леонид и О. Макарий, но на долю О. Моисея выпадает при этом великая заслуга. На нем сбылись слова Св. Писания: даст ти Господь по сердцу твоему и весь совет твой исполнит (Пс. 17:5). Он сердечно, молитвенно, желал ввести духовное руководство для братии и Сердцеведец внял уготованию сердца его (Пс. 9:38), послал и ему О. О. Леонида и Макария, как некогда послал Авве Сериду в Палестине Варсануфия Великого и Иоанна пророка. Оставив Александро-Свирский монастырь О. Леонид направился с своими шестью учениками не в оптину Пустынь, а в Площанскую, с намерением поместиться там на всегдашнее жительство; но пробыл там лишь полгода и переехал в Оптину, привлекаемый сюда не приглашениями О. Моисея, а нравственными его достоинствами и характером его управления Обителью. О. Макарий прибыл вслед за О. Леонидом и оба они, каждый до своей кончины, не оставляли уже более Оптиной Пустыни, не были вынуждены искать себе нового места жительства, а трудились здесь, под защитою и охраною духовно разумевшего и высоко ценившего их подвиг Отца Моисея.

Принимая в Обители Старцев, потрудившихся в других монастырях, и вновь приходивших из мира, О. Моисей умел замечательно хорошо себя держать в отношении и тех и других. Он был рожден быть Настоятелем. От природы горячий по характеру, многовременным подвигом понуждая себя, он приобрел замечательную тихость и кротость в обращении. Но не вдруг и не легко досталась ему такая победа над гневом. Еще при нас, т.е. в 1840-х годах, бывали случаи, что рабочие, которых О. Архимандрит Моисей до последнего времени жизни всегда сам нанимал и рассчитывал, выводили его из терпения своими нелепыми требованиями и грубостями; тогда О. Моисей, чувствуя что начинает сам волноватся гневом, быстро оставлял этих рабочих и уходил из передней в другие свои комнаты. Что он там делал нам неизвестно, но думаем, что молился, потому что через короткое время опять выходил в ту же преднюю, к тем же рабочим, но совершенно другим человеком, вполне спокойным. Он бывал и весел без нарушения своего краткого, духовного величия; когда сосредоточенный в себе, но ласковый в обхождении с ближними, невольно внушал к себе уважение. Мы, братия, смотрели на него с любовью и благоговейным страхом, но едва ли не во всех нас преобладал страх, хотя О. Архимандрит Моисей и не был грозен в речах и действиях: напротив, в них всегда проглядывала любовь и духовное понимание нужд и немощей человеческих, но и строгость к самому себе. Он не любил повелевать и выказывать свою власть, но всегда и везде был сам начальником и не упускал власти из своих рук. В многолюдной Обители с тремя почти стами братии и рабочих, при огромном хозяйстве, множестве самых различных послушаний, постоянных постройках, большом съезде посетителей и стечении народа, не было заметно в О. Моисее ни суетливости, ни тревоги. То же самое, в известной степени, от Настоятеля переходило на братию. Всякий свободно, и как буд то сам по себе, занимался своим делом, а между тем общий порядок не нарушался; все управлялось одною волею, подчинялось одному человеку, а человек этот только ходил везде и смотрел, говорил мало, и часто как будто не замечал того, что было перед глазами. Дело в том, что О. Архимандрит Моисей как сам все исполнял по совести, так и братий направлял к тому, чтобы всякий из них делал свое дело без стеснения, по совести. Никому не дозволял он уклонятся в своеволие, но с другой стороны, всякому благоразумно предоставлял достаточную свободу. Зная, что каждый, занимаясь каким либо делом, приобретает в нем навык и опытность, и что сверх того большею частью нельзя предвидеть, что может встретится при исполнении того или другого поручения, О. Архимандрит, отдавая приказания, не любил входить в мелочи и тем связывать подчиненных. Главнейшее, что нужно, скажет, а остальное предоставлял собственному их соображению и обстоятельствам. Если же кто добивался наперед получить подробное приказание на все, то он обыкновенно говаривал: «да уж там само дело укажет». И что же? Встречались часто, при исполнении порученного дела, непредвиденные обстоятельства, и посланный, не будучи связан подробною инструкциею, мог действовать как признавал за лучшее, по крайнему своему разумению, а в душе был рад, что не получил приказания, которого добивался, но по обстоятельствам не мог бы исполнить.

За всякий труд, понесенный в пользу Обители и братства, О. Моисей был всегда признателен, и потрудившихся умел утешить и ободрить выражением своей благодарности и отеческою приветливостью. «Спаси Господи за святое послушание. Благодарствую,» – бывало скажет почитаемы Старец, и всякий с полным усердием готов трудится в десятеро более.

Назначая кому либо занятие, или как говорят в монастырях «послушание», О. Архимандрит старался обращать внимание брата на внутренний духовный смысл поручаемого ему дела. Так, определяя одного послушника в должность будильщика³⁷, О. Архимандрит сказал ему: знаешь ли ты, брат, какое это послушание? Ведь это дело ангельское. Как ангелы возбуждают людей на молитву, так и будильщик возбуждает братию. Помни же это и старайся по совести проходить такое послушание.

Проникнутый духом писаний Св. Отцов подвижников, он старался исполнить их учение на самом деле. – помня слова Св. Дорофея: «если не хочешь впадать в раздражительность и злопамятность, то отнюдь не имей пристрастия к вещам… если какой либо сосуд, случайно или по небрежению разобьётся, или потеряется, не скорби,» О. Архимандрит Моисей применял это к различным случаям в жизни. Бывало кто либо из братии, при исполнении ка-окончание 95 стр, потом не было 96–97 стр. продолжение 98

опять повторил, что огурцы были кажется мелки. Огородник опять стал оправдываться и старался доказать, что огурцы очень хороши. В течение двух недель О. Архимандрит несколько раз повторял свое мнение об огурцах, так что огородник стал об этом горевать, буквально плакал, и наконец вздумал: пойду к нему объяснятся. Пришел и начал так: «Батюшка, вы на счет огурцов несколько раз мне говорили, что они мелки, а я все вам противоречил, простите Бога ради». – «Только того я брат и ожидал», сказал О. Архимандрит, и успокоил и отпустил его с миром.

Понятно, как сильно действовало такое терпение, соединенное с любовью; как одно слово такого Настоятеля глубоко проникало в сердце и на всю жизнь оставалось в памяти.

По слову Апостольскому любы всему веру емлет (1Кор. 13:7), О. Моисей верил совести каждого и верил не на словах только, а на самом деле, и по вере его сбывалось. Если и попадались люди, которые не оправдывали его доверия, то таковые скоро обнаруживались и сами не могли оставаться в Обители, хотя бы их и не высылали; но за исключением подобных, весьма редких случаев, каждый из братства в душе чувствовал, что доверие Старца-Настоятеля внутренно его связывало и не дозволяло ему уклонятся от добросовестного, по силам, исполнения послушания. Для всех доверие Настоятеля было лучшим поощрением и лучшею наградою, потому все и старались как только могли, все трудились не с стесненным сердцем, а от души, с полным усердием и успеха было более, нежели бывает при других порядках.

Однако, при мудрой снисходительности, правление О. Архимандрита Моисея вовсе не было слабое. Он редко взыскивал, долго молчал, хотя и видел какие либо беспорядки, но, тем не менее, в случае надобности умел вразумить кого требовалось и напомнить ему о послушании и настоятельской власти. Нерадения или небрежности в деле послушания, на которое н сам смотрел и всех нас приучал смотреть как на дело Божие, он весьма не любил, и кто в этом оказывался виновным, тому он в свое время давал почувствовать свою вину.

Так один из его келейников, Иеродиакон Никандр рассказывал: «Зимою придет бывало О. Архимандрит от утрени, сожмется, холодно ему, и скажет мне: «посмотри-ка брат, сколько градусов на дворе?»³⁸ – Раз я сказал: 18⁰. – «Холодновато. Что тут делать? Истопить бы печку что ли?» Как благословите, Батюшка. – «Уж теперь бы что ли истопить, или после обеда?» – Как благословите, Батюшка. «А был у утрени?» – Был, – «Ну уж потрудись, истопи». А когда случалось проспишь и скажешь не был, то повелительным тоном ответит: истопить печку. Повернется и уйдет. Подобных случаев было не мало.

Еще более О. Архимандрит Моисей не допускал самочинения, то есть направлял всех так, чтобы на всякое дело спрашивали благословение, и ничего не предпринимали бы по своей воле. Как бы успешно и полезно для Обители ни было дето, предпринятое без благословения, О. Моисей этим никогда не успокоивался и говорил, что в таком случае самочиние приводит к тщеславию и оканчивается душевным вредом, а когда тоже дело совершается с благословением, то ради молитв братии и Настоятеля Господь покрывает послушника от всего вредного и он получает душевную пользу. Тут О. Архимандрит приводил и слова Апостола: сеяй о благословении, о благословении и пожнете (2Кор. 9:6).

По этому О. Архимандрит внимательно следил за братиями и не дозволял им уклонятся в своеволие, но, обличая делом, а не словом только, вразумлял так искусно, что давал виноватому возможность самому понять свою ошибку и исправить ее, или беречься подобных на будущее время.

Так раз О. Моисей заметил, что эконом, не спрашивая его благословения, (хотя и ежедневно приходил к Настоятелю за приказаниями) от себя делает некоторые распоряжения. Не говоря ему об этом ни слова, О. Архимандрит постарался обличить его самым делом. Обходя монастырь и увидав эконома, он подозвал его к себе и спрсил: «там вот куча мусора лежала, а теперь я ее не вижу, куда она делась?» – Да я ее велел свести, Батюшка. – «Что же ты меня не спросил, у меня для этого мусора было другое назначение. Ты все самочинничаешь, без благословения делаешь. Надобно обо всем спрашивать». И столько говорил об этой безделице, куче мусора, что эконом по неволе увидел, как Настоятель за всем следит, хотя и помалчивает, и впредь берегся уже самочиния не относительно мусора только, но и в других делах более важных, которые прежде делал не спросясь у Настоятеля. «Монашество требует смирения и прощения» говаривал О. Архимандрит Моисей в подобных случаях, наклоняя всех, с свойственною ему духовною мудростью, к добровольному сознанию своих ошибок и охотно прощая в таком случае.

Назначая раз одного монаха старшим в просфорню и давая ему наставление, как обращаться с подчиненными ему братиями, О. Архимандрит Моисей сказал: а когда кто скажет: прости Бога ради, то – все кончено, так ты и знай! Также точно поступал и сам он; если кто раз испрсил прощенья и получил его, то О. Архимандрит об этом деле никогда более не вспоминал.

Если же кто нибудь и после долгого выжидания со стороны Настоятеля не вразумлялся, то О. Архимандрит, снисходя его немощи душевной, старался найти удобный случай к обличению его, или когда заметил, что тот, кого следует вразумить, в хорошем расположении духа и готов принять замечание или когда виновный сам являлся к нему по какой либо своей надобности и казался спокойным. «Придешь бывало к О. Архимандриту, рассказывал один из старших братий, бывший тогда и сборщиком и погребничим, он тебя несколько раз с ног до головы осмотрит, и когда увидит, что ты совершенно спокоен, тогда и начинает делать замечание: «Да, вот, брат, я давно хотел тебе сказать и проч.» а если заметил, что не покоен, то и говорить не станет.

Одному новоначальному послушнику из дворян назначили раз читать в церкви кафизмы в течение седмицы. Первые два или три дня приходил он исправно к началу службы и исполнял свое дело. Потом ему показалось очень трудным и днем заниматься делом и вставать еще к утрени в два часа ночи и он успокоился на той мысли, что и без него найдется кто нибудь прочитать кафизмы и пренебрег эти делом. Ни Настоятель, с которым он после того не раз еще встречался, ни другой кто либо из братии не сделал ему за это выговора, потому он скоро и забыл о своей неисправности. Немало времени спустя представилась ему надобность выписать что-то для рукоделия, которым он занимался, и он пошел просить об этом Настоятеля. О. Моисей, приняв его по своему обычаю приветливо, взял карандаш, чтобы написать что ему нужно, и между тем завел речь о прошлом. «Да вот уж в прошлом месяце вы были назначены читать кафизмы. В понедельник и во вторник прочитали вы как следует; в среду же не пришли к утрени; в четверг опять не пришли; не пришли и в пятницу, и во все эти дни читал за вас другой. Подумал я: конец венчает дело; не придет ли он в субботу, чтобы хотя самому окончить свою седмицу, но вы и в последний день не позаботились прийти. Объясняли ли вы об этом Старцу?» – Нет, едва мог проговорить озадаченный такою неожиданностью послушник. – «Как же это? Пренебрегали святым послушанием и не сочли даже нужным покаяться? О, великое нерадение о душе!» продолжал О. Моисей, не выпуская из рук карандаша; и так долго поучал виновного, застигнутого врасплох и совершенно обезоруженного послушника, что последний был вынужден просить прощения и не скоро позабыл это вразумление.

Вообще, смотря снисходительно на немощи и не взыскивая за малости, доверяя на совесть, О. Архимандрит не пропускал поступков, требовавших исправления, но сохранял их в памяти, и, дождавшись удобного случая, за один раз высказывал все, что нужно, все припоминал за долгое время, так что слышавший не знал, чему более удивляться: продолжительному ли молчанию Настоятеля или неожиданному его обличению, из которого было ясно, что он видел все и прежде бывшее, и не забыл того, а ясно представлял его вину и в прежних действиях и теперь; обличал неуклонно и такое делал сильное назидание, что всякое самооправдание разрушалось в прах, и один подобный случай оставался памятным на многие годы и действовал сильнее часто повторяемых выговоров. От этого и происходила, что хотя О. Моисей мало и редко говорил, но влияние его ощущалось во всей Обители, во всем братстве. Слово О. Архимандрита Моисея никогда не было праздное, но всегда сказанное кстати, редко да метко; но вместе с тем не в начальническом, властительном тоне, а в отческом духе и весьма рассудительно. По своей духовной мудрости, он на всех смотрел как на детей, на которых и не мог сердится, а в случае надобности только вразумлял их отечески. Одному монаху из Оптинских старожилов некоторые распоряжения Настоятеля показались неосновательными; долго он боролся с самим собою, желая объяснить это Настоятелю, но – боялся его расстроить; наконец решился высказать свои мысли, а там, подумал он, пусть уж будет, что будет! Пришел к О. Архимандриту и сказал ему: Батюшка, меня один помысл очень беспокоит. – «Что же тебе, брат, помысл говорит?» – А вот, Батюшка, помысл мне говорит ,что вы не так делаете то и то, и высказал все, что было у него на уме. О. Архимандрит выслушал все молча и внимательно, а потом, с улыбкою, отвечал: «скажи, брат, твоему помыслу, что это не его дело.» С тем и отпустил этого монаха, так что он, обезоруженный кротостью Настоятеля, удалился совершенно успокоенный и после сам смеялся над собою, как просто разрешились все его мысленные колебания.

Слово обличения и вразумления О. Архимандрита было со властью и благотворно действовал на братию потому, что он имел правилом прежде нежели сделать замечание брату внутренно помолится за него Богу. Этот секрет своей внутренней жизни О. Архимандрит высказал как бы невольно в 1861 году одному иеромонаху из числа Оптинской братии при назначении его Настоятелем Глинской Пустыни. Иеромонах этот просил у О. Архимандрита совета и наставления, как обращаться с братиею. Тотчас О. Архимандрит на это ничего не ответил, а на другой день, что вы вчера спрашивали, как обращаться с братиею, – опыт указал мне такое правило: если кому нужно сделать выговор или замечание, то надо прежде в сердце помолиться за него Богу. Думаешь иногда, что брат тот не примет замечания, а если помолишься за него сперва, то смотришь сверх ожидания он и замечание выслушает спокойно и исправление бывает».

Иеромонах Вассиан, поместившийся в Оптину Пустынь на покой из Московского Данилова монастыря, рассказывал, что наслышавшись разных толков и рассуждений о действиях О. Архимандрита Моисея, и давая им вероятие, он несколько раз решался откровенно объяснится с О. Архимандритом о слышанном, и ходил к нему с этой целью, но каждый раз встречал такой радушный, ласковый прием, что вся смелость и решимость передать ему слышанные замечания пропадала, и я как обезоруженный, говорил О. Вассиан, уже не решался касаться того, ради чего приходил. Однако сам Старец, поговорив кое о чем, наводил разговор на цель моего прихода. Вот обо мне говорят то и то, начинал он, не давая мне, собеседнику своему, сказать ни слова, своими объяснениями рассеивал все мои недоумения и опять с отеческою приветливостью отпускал меня, не показывая и вида, что очень хорошо понимал цель моего прихода.

В скиту жил схимонах, также Вассиан по имени, который принимал участие в упомянутых выше доносах на О. Архимандрита вместе с другими недоброжелателями его и Старца Леонида. Впоследствии О. Вассиан упокоился и жил мирно, но все таки помнил, что по летам и по времени поступления в Оптину Пустынь он старше Настоятеля, и на этом основании считал, что тот обязан его слушаться. Бывало и соберется, придет из Скита в Монастырь и, с свойственной ему простотою, начнет выговаривать О. Архимандриту и делал ему замечания. Тот принимал его всегда с обычною своею любовию, молча выслушивал его, давал ему наговорится вдоволь, и потом, уходя в свою келлию, возвращался оттуда со связкою баранок или чем нибудь подобным и, благодаря своего обличителя, отдавал ему гостинец, приговаривая: «ну О. Вассиан, спаси тебя Господи, что потрудился посетить меня грешнаго, вот тебе за это и гостинец». Бывло братия увидят, что схимник возвращается в Скит со связкою баранок и улыбаясь догадывались, что он приходил учить или обличать Архимандрита. Следуя заповеди Апостольской: не побежден бывай от зла, но побеждай благим злое (Рим. 12:21) и смотря на всех благим оком, которое, по слову Св. Писания, не узрит зла, О. Архимандрит Моисей хорошо понимал, что прежние ошибочные поступки О. Вассиана происходили от того, что он, по простоте своей, не разумел высокой духовной жизни Старца О. Леонида и других, и был только орудием людей, злоупотреблявших его ревностью о добре. Впрочем повторяем, что О. Вассиан в последние годы своей жизни, успокоенный любовию и вниманием к нему О. Архимндрита Моисея и Старца О. Макария, не предпринимал уже ничего по внушению своей прежней ревности и сподобился мирной христианской кончины. Не поминая старого, О. Архимандрит Моисей сам оставил для него эпитафию, в которой подробно исчислил его христианские добродетели и монашеские подвиги, так что ни в монастыре, ни в скиту нет ни на одном братском памятнике такой длинной, похвальной надписи. О. Архимандрит, будучи сам подвижниокм, уважал и в О. Вассиане Старца – подвижника.

Случалось, что некоторые из немощных братий, особенно в первое время настоятельства О. Моисея, питая к нему за что либо неудовольствие, увлекались до того, что поносили его разными укоризнами и делали это в присутствии его, притворяясь, что его не замечают. В подобных случаях О. Моисей все выслушивал улыбаясь, с веселым видом и с какою то радостью принимал неприятные слова, как драгоценный подарок, и после ни словом, ни делом не воздавал за такое неразумие. – А приходя в келлию молился перед образом Спасителя, о котором всегда говорил: «вот мое прибежище»!

Во все времена его Настоятельства никто от него не пострадал; никому он не повредил. Известно, что нехорошая отметка в послужных списках иногда имеет дурное влияние на судьбу брата и приносит часто немалые скорби. О. Архимандрит Моисей никогда никого не замарал в послужных списках. У него все были хороши и самые немощные – в надежде их исправления. – Даже из Обители он никого не выписывал; напротив, если кто либо из немощных братий хотел выйти из монастыря, то О. Моисей уговаривал его остаться, конечно если предвиделась для него от этого нравственная польза. Если же кто либо не внимал и долгим его увещаниям, и, несмотря на оказанное ему снисхождение, не подчинялся монастырским правилам, то сам наконец чувствовал, что здесь не его место. При таких случаях О. Моисей повторял слова Старца Леонида: «кто в монастыре живет не по монашески, того само место изгонит;» однако и с такими людьми всегда старался расстаться с миром и, отпуская их из Обители, не поминал прежних их вин и поступков, а с полною приветливостью снабжал чем было возможно на дорогу, иногда сверх всяких ожиданий; так что никто не успел им обиженный или оскорбленный, а все с сожалением расстались с Обителью, умиротворенные духом. Этого правила О. Архимандрит Моисей держался крепко и другим советовал то же. «Если хотите, говаривал он, быть всегда мирными, ни с кем не расставайтесь в неудовольствии; но всячески старайтесь от души простить всех и даже по возможности умиротворить, чтобы разойтись в мирном духе, тогда и сами будете наслаждаться душевным спокойствием». Не редко повторял он псаломское слово: «взыщи мира и пожени и,» (Пс. 33:15) и не только сам был мирен ко всем, но и других всегда наклонял к взаимному миру и согласию.

Случалось, что между братиями возникало какое либо неудовольствие, и тот или другой приходил жаловаться к Настоятелю. Внимательно выслушав жалобу, О. Моисей давал недовольному высказаться, прерывая изредка замечаниями в таком роде: «как же он это мог сказать! – Поди ты, одобрить этого нельзя», а в заключение, когда пришедший думал, что с виновного последует взыскание, О. Моисей обыкновенно говаривал: «да, уж нужно кончить дело по монашески. Пойди, как нибудь там объяснись с ним.» То есть тот, кто приносил жалобу должен был делать первый шаг к примирению или просить прощения у другого… Случалось, что кто нибудь очень убедительно доказывал вину другого и вина эта несомненно существовала, тогда О. Моисей, внимательно выслушав, напоминал слова Апостола: «не побежден бывай от зла, но побеждай благим злое» (Рим. 12:21). Если же приносивший жалобу сильно взволнован и не был готов сейчас же помириться, то О. Моисей советовал это сделать, когда несколько успокоиться. Или же, если видел, что неудовольствие далеко зашло, выслушав жалобу, говорил: «хорошо, позову его». И действительно, бывало, позовет, но поговорит с ним о другом деле, а по взаимным жалобам никогда не делал взысканий, зная, что это могло только развивать в братстве раздоры и несогласия. Виновных же вразумлял сам, при удобном случае. – Случалось и так, что поспорившие между собою братия оба разом приходили к нему на суд, О. Архимандрит внимательно на них взглянет и, если заметит в них смущение, то не станет и расcпрашивать, а скажет только: «ну, братцы, мне теперь не время, подойдите после».

Из многих случаев и братия убедились, что по жалобам, приносимым в неудовольствии, они не получают желаемых удовлетворений и перестали жаловатся друг на друга настоятелю, а старались объяснив дела Старцу-духовнику, оканчивать оныя между собою по монашески. – Если же О. Игумен Моисей замечал между братиями немирное расположение, то всячески старался прекратить оное, внушая им, что мы обязаны друг друга тяготы носити, по слову Апостола, да тако исполним закон Христов (Гал. 6:2), и сам служил для всех образцом исполнения этой заповеди Апостольской.

Из наставлений, которые О. Моисей давал брату своему О. Антонию еще в 1823 году, когда сам был только начальником Скита и монастырским духовником, видно, как он был велик в этом отношении. «Немощи душевные», говорил он О. Антонию, исповедавшему ему свою скорбь на одного брата, «должно носить благодушно, без огорчения. Ибо если кто болен телом, то не только на него не огорчаемся, но еще и служим тому всяким образом; то таким образом надо и в душевных недугах поступать». «Батюшкою (О. Моисеем), замечен я, записал О. Антоний в своем дневнике³⁹, очень жестоким касательно ношения немощей братских и благонадежности в их исправлении на лучшее. В заключение он сказал мне: «в каком бы кого порочном положении ни видел, не должно тому удивляться и сомневаться в его исправлении; ибо многие наконец из пьяниц сделались трезвыми, из буйных кроткими, из блудников целомудренными, и проч.» А Св. Златоуст сказал: «О исправлении того только должно сомневаться, который во аде находится с бесами». – Когда же, через несколько времени, О. Антоний опять объяснил своему брату и Старцу, «что недостатки братние невольным образом сердцу приносят огорчение», то на это услышал от него: «я всех вас недостатки сношу великодушно и никаким немощам вашим не удивляюсь; а ежели бы всем тем огорчатся и взыскивать по должности моей строго, то совсем бы себя давно расстроил». Таков был О. Моисей еще в 1823 году, при самом начале своего настоятельского поприща.

Можно себе представить, каково было его великодушие и снисхождение к недостаткам ближних, когда он состарился в трудах настоятельских и подвигах монашеских, когда после многоразличных испытаний и скорбей почти сорокалетнего настоятельства возрасла и созрела в нем духовная опытность и мудрость, когда после полувековой подвижнической жизни, смиренный образ мыслей и сознание своей худости и немощи обратились ему в неотъемлемый навык… В последние годы жизни, когда кто нибудь с огорчением говорил ему о каких либо беспорядках или бесчиниях, О. Архимандрит кратко отвечал: «Да, уж сам-то я хуже всех», и говорил это с таким искренним смирением, что разговор о немощах братских невольно прекращался.

Если кто либо из старших братий, которому поручалось наблюдение за порядком в Обители, принимался за это дело очень ревностно и горячо, и в скором времени хотел исправить многое и многих, то О. Архимандрит этого не одобрял и говорил, что подобная, хотя и благонамеренная ревность и строгость, «в человеческом разуме (смысле), а не в духе Христовом». «Сказано, говаривал он, что от Господа стопы человека исправляются (Пс. 36:23). Значит мы много брали бы на себя, если бы сами хотели исправить все немощи немощных. Послушается нас брат, благо ему; не послушается, понудить его мы не можем, а надобно молится за него и подождать, пока Господь коснется его сердца».

Обещавший исправиться не только из числа братства, но даже из рабочих, всегда находил у О. Архимандрита милость и полное прощение. В памяти братии сохранился один замечательный в этом отношении случай. В Обители работал печник, часто плутовавший и нехорошо исполнявший свое дело. По просьбе эконома, О. Архимандрит решился его рассчитать и отпустить навсегда; но печник усердно просил прощения и обещал исправится. О. Архимандрит простил его и снова принял. Эконом, узнав об этом, приходит к О. Моисею и говорит: Батюшка! Вы опять того печника наняли; ведь он плут, как и Вам хорошо известно. – «Да ведь он бедный человек, я видел, что на нем и рубашки-то нет, а только кафтан, надобно же ему помочь, притом же он обещает исправится.» Когда же он исправиться, Батюшка, он известный негодяй! Сам ты негодяй. Ступай!» Так эконом и ушел.

Еще очень заметно было в О. Архимандрите искусство, как с кем из братии обращаться. Немощным он снисходил духовным искусством, к преуспевшим в монашеской жизни был строже. Из многих примеров это доказавших, приведем один.

После вечернего правила О. Архимандрит запрещал прогуливаться. Раз, идя в такое время по лесной дорожке, он увидел, что на встречу ему идут два послушника. Один из них, увидав Настоятеля, тотчас убежал, а другой спрятался близ дороги в кусте. О. Архимандрит этого не мог не заметить, но, продолжая свой путь, подошёл к кустам, стоявшим на другой стороне дороги, как раз против того места, где спрятался послушник и долго переступал около него с ноги на ногу, не отходил далеко, но обходил эти кусты и громко разговаривал с самим собою: «что за чудо! Или привидение это было? Ведь сам же я видел. Люди были, шли на встречу, куда же они девались? Или мне привидилось?». Послушник слышал все это и сидел вблизи ни живой, ни мертвый. Но О. Архимандрит не подошел к его убежищу, а ходил только около противоположных кустов и потом ушел совсем. На другой день послушник этот пришел сам просить прощения и получил его.

Некоторым и из младших братий говорил всегда вы, и имел с ними ласковое и даже почтительное общение. Другим и из старших говорил ты и держался с ними простоты монашеской. Иным предоставлял известную свободу действий, а в ком замечал готовность смирятся – тех смирял и смирял нещадно, начиная с своего родного брата О. игумена Антония. О. Архимандрит хорошо помнил учение Св. Иоанна Лествечника, который, в 4-м слове о послушании, в §27, говорит: «как несправедливо и жалко было бы вырвать хлеб из уст голодного младенца, так и наставник душе делает вред и себе и подвижнику, если не подает ему случаев к приобретению венцев, какие он, по его примечанию, может заслуживать перенесением досад, бесчестий и уничижений». Раз О. Архимандрит, придя к утрени, увидел, что О. игумена Антония нет в церкви. Хорошо было известно, что О. Игумен сильно страдал в это время ногами и по болезни не пришел к богослужению; тем не менее, О. Архимандрит подозвал к себе будильщика и послал его за О. Игуменом. Последний отвечал: болен я, не могу пойти. – Будильщик передал это О. Архимандриту. – «Пойди, скажи, чтобы пришел». – Будильщик снова отправился. – Да я бы с радостью пошел, да ноги очень болят, скажи Батюшке, что никак не могу. – О. Архимандрит услышав это, опять послал будильщика в третий раз. Тогда больной О. Игумен Антоний с великим трудом оделся и еще с большим пошел потихоньку в церковь. Пришел и прямо к О. Архимандриту, поклонился ему в ноги и просил прощения в своей лености. О. Архимандрит молча повидался с ним и отпустил его опять в келлию. Но дело было сделано: великий пример понуждения себя к послушанию был подан всей братии.

Вновь поступавшим в число братии, в то время не вдруг давали подрясники, а сперва одевали их в так называемые свитки, одежду несколько короче подрясника, обыкновенно из темно коричневого, весьма грубого сукна. Наскучив носить такую свитку, один из братии, весьма молодой летами, из купеческого звания, пришел к О. Архимандриту просить подрясника. Батюшка, благословите мне подрясничек. – «Подрясничек, а помнишь ли ты, брат, что сказано в Евангелии об одежде, которую носил Иоанн Креститель: одежда его была от влас верблюжд и пояс усмен о чреслах его (Мф. 3:4). Вот, я смотрю на тебя, и твоя одежда похожа на такую, из верблюжих власов, и пояс также у тебя усменный, т.е. кожанный, хорошая это одежда; на что же тебе подрясник, походи пока еще в этой». Послушник ушел, утешенный тем напоминанием, которое сделал Старец, говоря об его свитке, в свитка все таки осталась еще на нем к его смирению.

В ком О. Архимандрит видел недостаток надлежащего разумения, от тех много и не требовал; а если кто, по его замечанию, уже мог понимать дело по монашески, но был невнимателен к должному, или уклонялся в самооправдание, к тем был строг и взыскателен. Тем из братий, которых считал более развитыми и понимающими духовную жизнь, поручая какое либо дело, говорил иногда, что его можно исполнить так или вот так, т.е. на два манера; для того чтобы потом, как бы тот брат ни исполнил дело, иметь возможность его смирить, выставляя на вид иной способ исполнения, может быть лучший.

В ком замечал тщеславие или самохвальство, тех тот час же смирял. Был в Обители старый монах Иоанникий, который ездил за сбором и не раз бывал в Астрахани для покупки рыбы. В одну из таких своих поездок он возвратился с большим успехом, и на вопрос О. Игумена: каково съездил. Есть ли рыба? Самодовольно ответил: Слава Богу, Батюшка, сорок подвод идет. – «Да, вот, брат, мы уж рыбы то здесь купили, ответил ему О. Моисей, так ты поезжай на встречу своему обозу, да и продай рыбу-то в Белеве. Нам Бог уже послал.» – Тщеславный сборщик так и опустил крылья.

В 8 верстах от Обители на берегу реки Жиздры был хутор с сенокосными лугами и для рыбной ловли. Последнею заведывал, как мы выше упоминали, старик монах Афанасий, бывший прежде в монастыре главным огородником. Надобность указала О. Архимандриту призвать его опять на время в монастырь. О. Афанасий этот не без тщеславия рассказывал О. Архимандриту о своей рыбной ловле: как он там все устроил и как все передал своему помощнику. О. Архимандрит хорошо хорошо заметил тщеславный оттенок его рассказа; за тем О. Афанасий переехал в Обитель, а ловля рыбы, при усердии его помощника, продолжалась весьма успешно. О. Моисей не пропустил этого случая, для того чтобы смирить их обоих. При свидании с О. Афанасием, говоря о других предметах, упомянул: «а вот, брат, рыбка-то и без тебя хорошо ловится». Когда же приехал с хутора новый его распорядитель с донесением об удачной ловле рыбы, то и ему сказал: «да ведь это, брат, не по тебе рыба-то ловится». Распорядитель этот был из крестьян и О. Архимандрит самым произношением слова тебе, слегка напомнил ему среду, из которой он вышел.

Все братство, всех и каждого О. Архимандрит Моисей хорошо знал. Бывало вечером во время прогулки, обходя монастырь, встретился с кем либо из новоначальных, предложит ему тот или другой вопрос, заведет разговор о его родных, о семейных обстоятельствах, долго ли он собирался в монастырь, как ему эта мысль пришла и т.д. и незаметно, в продолжение одного разговора, хорошо узнает высказывавшегося брата. По времени, когда представится надобность назначить кого либо на то или другое послушание, О. Архимандрит, подумав немного, и решается кого выбрать. «Вот, говорит, уже давно у меня на примете такой то. Кажеться, человек он хороший с благим произволением; должно быть он способен к этому делу.»

Неподражаемо было искусство О. Архимандрита говорить с каждым в его тоне: с простыми по просту; с образованными на их языке, а с средними, сообразно с их понятиями и их образом речи. Он хорошо понимал потребности каждого; за то и его внимание ценили все и все его любили. На всякого он умел действовать и всякого направлять к полезному, смотря по его свойствам, привычкам и душевному настроению.

Недавно скончавшийся монах Порфирий⁴⁰ оставил в своих келейных записках такие заметки об О. Архимандрите Моисее. «Часто страдая желудком, я не мог постоянно ходить на трапезу, хотя очень старался об этом, а в такое болезненное время из трех кушаньев выбирал одно или два полегче и обедал в келлии. О. Архимандрит, встречая меня несущего кушанье, благословлял, не делая никакого замечания. Но однажды говорит: «что, в келлейку?» Я объяснил причину. Он сказал на это: «если с верою ходить в трапезу, то это может исцелять болезни», и немного помолчав прибавил; «не только телесные, но и душевные». (Я же в то время был сильно отягчен разными помыслами). По слову О. Архимандрита я начал ходить в трапезу обедать; с того времени в течение лет пяти или шести я мог ежедневно обедать в трапезе без вреда для желудка. Ужинать же я не начал ходить в то же время, впоследствии же, когда пожелал приучить себя и ужинать в трапезе, то не мог, и должен был брать по прежнему вместо двух одно кушанье полегче. На сколько я тотчас оказал послушания, на столько получил пользы.

Другой случай был следующий: в одно время я заметил, по некоторым сделанным мне намекам, что в монастыре распространилось обо мне несправедливое мнение. Я сильно огорчился этим и смутился мыслями, Старцу медлил сказать об этом, вместо того я пробовал объяснится с двумя из более близких ко мне братий, но один из них уклонился от объяснений, а другой старался только успокоить меня. В это время мне случилось быть у О. Архимандрита; говоря о чем то, он коснулся в разговоре предмета, подобного мнения обо мне, и пристально взглянул мне в глаза; при этом предложил вопрос не касавшийся меня лично, я отвелит, – он в это время еще взглянул на меня. После этого лицо его из задумчивого сделалось совершенно спокойным; тоже спокойствие выразилось и в его голосе. Из этого я заключил, что О. Архимандрит отвергнул подозрение против меня; это было первым укреплением для страдавшей тогда души моей, и после этого я не замечал ни малого подозрения против меня. – Слегка коснутся предмета и двух взглядов для О. Архимандрита было достаточно, чтобы отвергнуть подозрение или сомнение; меня это довольно успокоило или по крайней мере ободрило. – Когда я бывал отягчен помыслами, то в последние годы жизни О. Архимандрита от одного благословения его, мне случалось получить облегчение помыслов.

При скудости средств О. Архимандриту необходимо было посылать некоторых из братий за сбором. Отправляя их он советовал, чтобы входя в каждый дом они читали внутренно молитвы: «Отче наш», «Достойно есть» и прочие, какие знают на память, но «Отче наш» непременно. Один из сборщиков рассказывал замечательный случай с ним, бывший в Туле. Пришел я в дом тогдашнего откупщика молчанова. Вхожу в переднюю, человек тут бывший спрашивает меня: что вам нужно? – Да, вот я со сбоною книгою на Обитель. – Никого здесь нет и не найдете, с этими словами он сам вышел, а я стою и думаю: идти и мне, а другая мысль говорит: да исполни же слова О. Игумена, прочитай сперва «Отче наш». Я и начал читать мысленно эту молитву. Не успел еще окончить ее, как из боковой двери вышла дама хорошо одетая и спросила меня: Батюшка, что вам угодно? – Я собираю на Обитель с книгою. Подождите немного, и вышла опять в туже дверь. Слышу, что она громко говорит кому то. Там монах пришел за сбором. – Ну подай ему, отвечал другой голос. Щелкнул замок от ящика. – Да тут мелких нет, только десять рублей. – Ну отдай их ему. Дама эта вынесла мне, вовсе ей незнакомому, десять рублей. Это для сборщика немалая редкость, а уйдя я, не исполнив слова О. Игумена, ничего бы и не получил. Такова была сила его слов!

При переездах через реки и озера, когда «предлежит жидкий путь», как выражался О. Моисей, он советовал братиям призывать в помощь Св. Николая чудотворца. Один из таких монахов сборщиков рассказывал, как он во время разлива воды, при переезде через реку, по затопленному мосту, совсем было утонул с повозкою; но вспомнил слова О. Архимандрита, призвал в помощь Святителя Николая и лошадь его, уже погрузившаяся в воду, вдруг рванулась и выскочила на мост сама, а за собою вытащила и повозку с седоком.

Много перенес О. Архимандрит неприятностей от подначальных, присылавшихся в Обитель; не говоря уже о причетниках и мирских людях⁴¹, которых присылали сюда на покаяние, и священослужители подначальные в течение многих лет не давали Старцу покоя своими поступками, и испытывали его терпение. В числе последних прислан был в Оптину пустынь Преосвященныйм Николаем собственный его постриженник, бывший учитель духовного училища, иеромонах Мелхисидек. По временам он принимался за подвижничество, а потом опять за пьянство. О. архимандрит переносил его выходки и грубости удивительным терпением. Раз этот О. Мелхиседек, после своих проказ, пришел к О. Архимандриту просить прощения. Старец простил его и сделал ему в своей спальне приличное наставление, на которое О. Мелхиседек отвечал словами: Ну, Батюшка, а теперь благословите чайку. – «Нет, брат, уж чаю-то, знаешь что: надобно помнить «чаю воскресения мертвых», и с этими словами О. Архимандрит вышел на минуту в другую комнату, а О. Мелхиселек, увидав, что тут же недалеко стояла чайница, схватил ее и стал сыпать из нее прямо себе в карман. О. Архимандрит увидел это чрез открытые двери и идет назад со словами: «что ты, что ты это делаешь!» – Ничего, Батюшка, чаю-то довольно, отвечал О. Мелхиседек, ставя на место пустую чайницу, а теперь благословите сахарцу. – «Ну, что с тобою делать, верно уж и сахару дать», сказал О. Архимандрит; позвал келейника и велел дать О. Мелхиседеку сахару.

Не раз О. Архимандрита келейники бывали свидетелями подобных сцен и его крайнего снисхождения; многократно испытывали они последнее и на самих себе. К О. Архимандриту имел доступ всякий. Часто приходили к нему продавать разные мелочи и купленные вещи иногда оставались тут же в комнатах по нескольку дней. Заметив это, О. Архимандрит сказал раз своему келейнику: «что же вы не прибираете, всякая вещь должна быть на своем месте». Вскоре после этого кто-то принес Старцу арбуз. Он взял его и положил тут же в своей келлии. Арбуз этот лежал день, лежал другой, а на третий келейники решили: давай-ка приберем этот арбуз, ведь Архимандрит велел, чтобы всякая вещь была на своем месте, взяли арбуз к себе и после обеда расположились его есть. Половину уже съели, как вдруг звонок от О. Архимандрита. Старший келейник и говорит своему товарищу: ну, брат, иди ты, если спросит про арбуз, отделывайся как знаешь. Келейник входит. О. Архимандрит спрашивает: «а что, брат, вот тут у меня одна вещица лежала, да я ее теперь уж там не вижу, где она?» Где, Батюшка, какая вещица? «Да вот здесь, одна вещь была у меня». – Какая, Батюшка, не арбуз ли? «Да, арбуз», – Простите, Батюшка, мы его прибрали, да половину уже съели. «Ну, принеси мне сюда хоть половину», и больше ни слова; потому конечно, что келейник начал со слова: простите.

Подобными вещами как арбузы и другие фрукты О. Архимандрит любил угощать приезжих, посещавших Обитель с благочестивою целью молитвы и духовного назидания себя. В обращении с ними, да и со всеми приезжавшими и приходившими в Обитель, он был очень приветлив и радушен, но беседовал весьма искусно и разнообразно, имея всегда в виду и степень образования и общественное положение и духовное развитие своих слушателей. С иными заводил речь о торговых делах, с другими беседовал о современных отечественных событиях или политических происшествиях, так что нередко удивлял своих собеседников основательностью и оригинальностью замечаний, которых они никак не ожидали от Настоятеля-пустынника. – С иными беседовал о их семейных обстоятельствах и весьма кстати приводил какой либо пример или изречение Св. Писания. С удивительным искусством старался он всегда избегать среди беседы разговора о людях, в смысле их осуждения. Иногда поставленный течением речи в необходимость произнести свой приговор, он выражал его не резко, а в общих выражениях, не имевших оттенка осуждения. «Да, кто же может это одобрить!» и т.п. «Слово его было сладко, встреча радовала. Приветствие его было драгоценно: так всегда было обдуманно и нежно. Эта прекрасная душа ни перед кем не осталась в долгу⁴²», писал о нем один из хороших его знакомых.

Если кто либо из посетителей говорил, что он считает себя обязанным к всегдашней благодарности, за оказанный ему в Обители прием, то О. Архимандрит обыкновенно отвечал, что Апостол говорит: ни единому ни чим же должни бывайте, точию еже любити друг друга (Рим. 13:8). Тем не менее он всегда старался по мере своих личных сил и средств Обители успокоивать посетителей и достаточных и бедных. «Всех бывало обойду и на гостинницах, говорил он незадолго до своей кончины одному приезжему Настоятелю, а теперь уже не могу я этого делать; очень ослабел силами». – Для помещения приезжих и приходящих были выстроены им гостиницы, на которых бесплатно предлагалось и помещение и пища от Обители. Вместо урочного платежа, кто сколько хотел, столько и клал, по мере своего усердия, в кружку, прибитую к стене в коридоре. Об этом порядке на гостиницах сохранился в памяти братии такой рассказ. Во время игуменства О. Моисея заехал на монастырскую гостинницу один богатый купец вместе с своим сыном. Внезапный розлив воды заставил их прожить здесь несколько дней. Купец этот с недоверием смотрел на монахов и не был к ним расположен, и медлил он в монастыре только по необходимости. Видя, что монах гостинник усердно прислуживает им несколько дней и приносит кушанье, он, раз, во время обеда, сказал ему: угощаете-то вы нас усердно, да что-то вы с нас за это после положите? – Ничего не положим. – Как ничего? – Да так; у нас есть кружка запечатанная на стене, что вам Бог положит по сердцу, то вы в нее и опустите. Ну конечно я-то опущу, но ведь другой ничего не опустит, да может быть и много таких найдется. Так всех-то монастырю кормить даром убыточно будет. – На это наш О. Игумен говорит: если 99 ничего не заплатят, так Бог пошлет такого сотого, который за всех вознаградит. При этих словах купец взглянул на своего сына и сказал: ну, сотые то верно мы с тобою. И с тех пор, пораженный такою верою Настоятеля, сам сделался постоянным благодетелем Оптиной Пустыни.

Всякое благодеяние, всякую жертву из усердия к Обители, даже и самую малую, О. Архимандрит Моисей принимал всегда с искреннею благодарностью, особенно во время нужды; но с другой стороны никакому и самому значительному приношению не удивлялся. Случалось, что одно семейство, оказавшее много благодеяний Оптиной Пустыни, посетило Обитель и, остановившись на монастырской гостиннице, осталось недовольно каким-то распоряжением гостинника. Пошли жаловаться к О. Архимандриту. Вот, Батюшка, мы всегда с усердием принимаем ваших сборщиков, всячески стараемся их упокоить, с любовью помогаем Обители сколько можем, а ваш гостинник и того-то не захотел сделать для нас. – «Да уж мы думали, отвечал Богомудрый Старец, что вы оказываете нам благодеяния ваши ради Бога, и от Господа ожидаете себе награды за ваши добрые дела. Если же вы от нас грешных ожидаете себе воздаяния, – то лучше уж и не оказывать благодеяний, потому что мы убогие и неисправные ничем не можем воздать за них.» – Посетители не только удовлетворились этим объяснением, но и утешились искренностью Старца, и потом сами с удовольствием и благодарностью вспоминали, как, вместо ожиданных извинений и удовлетворения их самолюбия, получили к душевной своей пользе такое высоко-духовное назидание. Конечно в этом случае О. Архимандрит знал, с кем он имел дело, а гостинника после все таки призывал и сделал ему нужное вразумление.

Подобный же случай был и с экономом. О. Архимандрит всегда давал посетителям лошадей до станции если они того просили, а иногда приказывал эконому при отправлении монастырских подвод за чем либо в Белев, или другой близкий город, отвозить на этих подводах, конечно бесплатно, бедных людей из посещавших Обитель. Также и из Козельска приходили иногда некоторые пешком, и потом просили О. Архимандрита нельзя ли им доехать обратно на монастырской лошади; им никогда не было отказа. Один раз с такою же просьбою пришел к О. Архимандриту бедный чиновник из Козельска. О. Моисей отправил его для исполнения к монастырскому эконому, но последний отказал по неимению в то время свободной лошади. Потом эконом приходит к О. Аримандриту: «Что же ты, брат, давича козельскому-то чиновнику отказал в лошади?» – Да, простите, Батюшка, лошади не было, потому и отказал. – «Чтобы это слово у тебя умерло – лошади нет», отвечал Старец. – Видите, как строго сказал, передавал потом эконом другим братиям, «чтобы это слово у тебя умерло». Значит всегда, чтобы была лошадь для бедного человека, откуда хочешь возьми. –

Не только подводами, но и всем, чем только мог О. Архимандрит всегда с неподражаемою щедростью помогал всякому нуждавшемуся и своим христианским бескорыстием и доброжелательностью привлекал к себе сердца многих.

К нищим и нуждающимся он был особенно милостив и смотрел на них с большою любовию и сочувствием, потому что сам испытывал нищету; за неотступность требований или докучливость не сердился, а всегда с приветливостью подавал сколько мог. Так один раз у О. Архимандрита были гости, с которыми он сидел в зале, в это время в переднюю вошла пожилая, бедно одетая женщина с подушкою в руках. О. Моисей увидел ее в растворенные двери и, по обычаю, вышел к ней в переднюю с вопросом: «что тебе надобно?» Да вот, Батюшка, не купите ли подушку? – «Нет, нам не надобно.» – Батюшка! Сделайте милость, возьмите, у меня дома дети голодные, есть нам нечего. «А что эта подушка стоит?» – Полтора рубля. – «Нет это дорого, возьми рубль», с этими словами О. Моисей пошел в свою спальню, взял оттуда пятирублевую бумажку и, возвращаясь в переднюю, отдал ее старухе под видом рубля, приговаривая: «дорого, дорого». Женщина поклонилась и вышла. О. Архимандрит пошел к своим гостям, но едва успел занять прежнее место, как старуха, рассмотрев в сенях ассигнацию опять отворила дверь со словами: Батюшка, никак Вы ошиблись. – «Да ступай, ступай, я сказал, что больше не стоит». – Старуха ушла, а гости слышали только разговор про один рубль серебром. – Много раз прикрывал он так свои благодеяния.

Часто покупал вещи, вовсе ненужные, или совершенно устаревшие, только потому, что их продавал бедный человек. В Козельске был разорившийся торговец по фамилии Долматов, ныне уже умерший, который возил О. Архимандриту всякие и нужные и вовсе не нужные для Обители вещи. Раз он привез старые хомуты, никуда уже не годные – О. Архимандрит купил и их. Когда пришел эконом, О. Моисей сказал ему: «возьми-ка, брат, вот эти вещи». Коном попробовал одну шлею, другую, да и возразил: Батюшка, ведь это все гнилье, никуда не годиться, на что же вы это купили? – «Экой ты, брат, какой, ведь продавал то человек бедный, у него пятеро детей, все равно надобно ему и так помочь». Подобных случаев было множество.

Нередко О. Архимандрит, при свойственной ему проницательности и обширной опытности, ясно видел, что его обманывают, но не показывал этого. Один раз соседние мужики украли рыбу из монастырского садка и принесли ему же продавать. Он купил, не подавая вида сомнения, а на слова келейника: Батюшка, да ведь эту рыбу они у нас же украли, отвечал: «ну, уж это на их совести, а люди они бедные». – Бывший долго пономарем монах Феодосий рассказывал также два подобных случая.

Раз случилось у нас на мельнице покража. В числе других вещей украли и коромысло от мучных весов. Через короткое время после этого прихожу к О. Игумену, по своему делу, и вижу, что коромысло это продает ему какой то незнакомый человек и просит два рубля, а О. Игумен торгуется, не дает, я отозвал его в сторону и говорю: Батюшка, это наше коромысло, которое недавно с мельницы украли. – Он ответил только: «хорошо, ступай». После узнал я, что он ни слова не сказал о воровстве и купил коромысло и заплатил, сколько желал продавец.

В другой раз калужский кровельщик чинил главу на колокольне, ему отпускали на починку из монастыря английской белой жести, сколько он спрашивал. Когда он кончил работу и собрался совсем домой, зашел он в церковь, а суму свою положил на паперти, в чулане, куда дверь была не замкнута. Я вошел в этот чулан и вижу, лежит какая то сума: из любопытства открыл ее и нашел в ней пятнадцать листов английской жести, точно такой, как мы давали кровельщику; я тотчас же взял эту жесть, отнес келейникам О. Игумена и сказал: калужский кровельщик сейчас должен прийти к О. Игумену за расчетом. Скажите, что он у нас украл эту жесть. Келейники передали О. Игумену. Он выслушал, но когда пришел кровельщик, О. Игумен не сказал ему ни слова о краже, а выдал ему расчет сполна и отпустил его с миром.

Соседние поселяне прослышали, что О. Моисей желает купить яблоки сорта «добрый крестьянин». Один мужичек в надежде на то, что монах не разберет, привез ему продавать много яблок «антоновки». О. Архимандрит вышел сам их посмотреть, узнал конечно очень хорошо, какие это яблоки, и говорит продавцу: «да, яблоки твои хороши. А какого они сорта?» – Добрый крестьянин, Батюшка. «Добрый крестьянин, да не Антоном ли его звали?» отвечал О. Архимандрит с своею обычною, кроткою улыбкою. Обманщик посрамился.

Когда кто нибудь просил то или другое из Обители «на благословение», то О. Архимандрит отдавал всегда лучшее, а иногда и последнее. Если же кто нибудь из братии его останавливал, говоря, что это нужно для монастыря, то он с неудовольствием возражал: «что же, ты хочешь разве, чтобы мы другим дарили то, что самим не нужно или не нравится? Такое наше усердие будет «Каиновою жертвою». – Даже если кто нибудь предъявлял, по какому либо случаю, неправильные требования и притязания, то О. Архимандрит и их старался удовлетворить, как бы они ни были несправедливы; отдавал и свое, чтобы только не ссорится и не судится, и предоставлял все суду Божию.

Не отказывая бедным в помощи, питая множество странников и на гостинице и на трапезе, без определенной на то платы, часто нуждаясь сам до крайности в деньгах, О. Архимандрит Моисей нередко предпринимал и работы в монастыре и новые постройки, имея при этом одною из целей, – питание бедных людей из окрестности. Доказательством сему служит между прочим и рассказ, недавно скончавшегося схимника О. Антония, записанный с его слов, хотя и не вполне точно, и напечатанный в калужских Епархиальных Ведомостях за 1874 год. Вот этот рассказ, не раз и нами слышанный от покойного О. Антония.

Ограда около нашего монастыря, говорил схимник, строилась в тот год (18**), когда, по нашим грехам, пуд муки продавали по четыре, да по пяти рублей, а меру гречневых круп по четыре рубля, ассигнациями разумеется. Смотрю бывало на О. Игумена Моисея в то время, да и думаю: Господи, вера то какая у этого человека! В Евангелии сказано, что верою можно горы переставлять, а тут созидает человек верою горы, там где их не было. Ничего нет, хлеба даже у братии нет, а он этакую огромную постройку ведет. И повел, и повел, да так, без перерыва и довел ее до конца. А ограда-то какая. Несколько домов каменных можно из нее выстроить.

В тоже время начал он и гостинницы каменные строить. А пониже колокольни, где теперь каменные гостинницы, стоял прежде для приезжих всего один флигелек деревянный с мезонинчиком. Для устройства гостинницы надобно было срыть гору. Землю с горы возили в озеро, что на берегу реки, и сыпали землю на три аршина вершины. Чего все это стоило?

Братия бывало смотрят на все эти дела, да только дивятся, а иные маловерные конечно и роптали. Братии есть нечего, а он такие большие постройки затевает. – А он, покойник, только бывало молчит, да делает свое дело.

Идет он раз с братом своим по дороге к реке, и я за ним. О. Антоний и говорит покойнику: Батюшка, я думаю, не оставить ли уж вам эти постройки до другого времени. Видите, какие трудные времена застали вас за этим делом. А они хотя и браья были родные, но О. Антоний никогда не выходил у покойника из послушания и звал его всегда батюшкой. В то время почти весь монастырь был битком набит голодными. Дня по три у иного и крошки хлеба во рту не было дома, он и идет в нашу Обитель; знает, что его здесь успокоят. – вот он, покойник, остановился, пожимет себе руки по обычаю, опустил глаза в землю и говорит О. антонию: «да, надобно оставить». А сам стоит и помалчивает. Я догадался, что мне следует отойти в сторону, отошел, будто к рабочим, а сам грешный стал за ракитою, да и слушаю, что такое он хочет сказать. Знаю уж, что скажет какое нибудь мудрое слово.

Вот он и говорит О. Антонию. «Эх, брат, на что же мы образ-то ангельский носим? Для чего же Христос Спаситель наш вольную смерть за нас принял и душу Свою за нас положил? За чем же Он слова любви-то проповедал нам. Для того ли, что бы мы великое Его слово о любви к ближним повторяли только устами, и оставляли его втуне, забывали о страданиях Спасителя за нас, любви ради Им понесенных? Что же народу-то с голоду что ли умирать? Ведь он во имя Христово просит избавить его от голодной смерти, а Христос любы ест (Ин. 4:8). Нет, будем делати для самого же народа, дóндеже Господь не закрыл еще для нас щедрую руку Свою. Он не для того посылает нам Свои дары, чтобы мы их прятали под спуд, а чтобы возвращали в такую тяжелую годину тому же народу, от которого мы их получаем. Мы для него же должны тратить его трудовые, потовые лепты». Сам говорит, а слезы у него так и сыплятся. Очень уж близко были его сердцу и больно горе народа. Верный был он раб Христов; свято хранил Его заповеди. И уж такой-то святой он был к нему, бросаюсь и ловлю целовать его руку, слезы у меня так в три ручья и льются, а О. Антоний лежит уже у него в ногах и плачет.

«Что вы, что вы, братия! Встаньте, говорит, Господь с вами.» – Взял свой костыль и пошел от нас на работы к народу.

Да, говорил обыкновенно О. Антоний в заключение этого рассказа, вытирая слезы, вот это был человек! –

Зачем же вы в сторону отошли от него? спросил О. Антония один из слышавших его сказание. Да, он покойник смиренный был, скромный, ответил схимник. Требовалось и брата вразумить, да чтобы и я то не слыхал его великого слова. Добро-то он делал, да не жалел, чтобы это видели другие; так и говоря доброе слово, чтобы другие ему не мешали, потому что человек ведь скор на похвалу, так и на укоризну дел ближнего. Сейчас и восхвалить за доброе дело и даже за слово. И не Бога восхвалить, который только один и влагает нам самое помышление сделать добро, а восхвалить сейчас же человека. Вот чтобы не подавать постороннему повода к такой несправедливости, покойный всегда и избегал случаев и говорить и делать добро на народе. Да и себя охранял: человек тоже был, остерегался тщеславия, превозношения.

Много было скорбей у Старца, продолжал О. Антоний, но много и радостей. Да и радости то какие, все видимо чудесные, посылал ему Господь. Бывало смотришь на дивные дела Божии, да и думаешь: только праведник может у Господа обрести такую богатую милость. – в то же голодное время, копаюсь я раз на огороде. Гляжу, к перевозу подъехал обоз, а у нас тут мимо монастыря идет проезжая дорога, поворачивает на киевский тракт, я и думал, что обоз идет мимо. Обоз большой, подвод пятнадцать, на каждой подводе по три мешка, в каждом мешке по девять пудов. Переехали перевоз извозчики и остановились около монастыря. Я подошел к ним и спрашиваю: кого им надобно? Дорогу что ли объездную желаете узнать? – Нет, говорят, мы только до этого места едем. Что же, говорю, накладная есть? Есть, говорят, и накладная и письмо к Настоятелю. От кого же? Не велено сказывать, с тем и присланы. – Повел я переднего извозчика к покойному в келлию. Извозчик подал ему письмо, подал и накладную. Покойник, как прочитал письмо, перекрестился, а у самого в три ручья слезы! – «Верую, сказал он, Господи, что не ради меня недостойного, а ради сих убогих и сирых призрел Ты милостию Своею на нас». Что же оказалось? – Какой-то благодетель прислал этот обоз Обители в дар, а у нас в то время уж так туго пришлось, что ни хлеба не было, ни денег. Велика была милость Господня через верного раба его, и к нам грешным.

А сколько бывало горя и вместе с тем сколько и нечаянных радостей по постройкам. Покойник во всю жизнь свою строился. Иной во сто лет того не сделает, что он сделал в 37. А как строился-то? – Всегда без денег. Видишь бывало, что и то нужно и другое нужно, а он задумал постройку, а есть ли у Вас деньги? – «Есть, скажет, есть», и вынет бумажник, а в бумажнике рублей 15, 20. Да ведь это, скажешь ему, все равно что ничего; постройка ведь тысячная. – А он только улыбнется бывало, да и скажет: «а про бога то ты забыл. У меня нет, так у Него есть.» И точно Бог посылал ему. Так сильна была у него вера в Бога. Иной не решился бы и подумать начинать без денег постройку, а он так был уверен в помощи Божией и так тверд был в этом, что нисколько бывало и не задумывался. И действительно вера не посрамляла его. И рабочие-то привыкли ему верить. Если понадобяться им деньги, а он скажет: «повремените, братцы, день, другой;» рабочие бывало уже и знают, что денег у батюшки действительно стало быть нет; и не ропщут. Ну скажут, ему Бог на нашу долю пошлет. И точно посылал. Помолится, бывало, Старец, глядишь с почты и везут деньги. И сам же первый бывало придет на работу и скажет рабочим: «ну, братия, он всех братиями называл по своей любви и смирению, мне на вашу долю Господь послал; давайте поделимся»; и сейчас же раздаст кому сколько нужно. Помню, строили трапезную. Рабочие кончили свое дело и на утро собирались расходится по домам. С вечера подрядчик приходит к покойнику и говорит, что рабочие завтра уходят и просят расчет. Старец конечно и сам знал, что работа окончена и надобно расчесть рабочих, но денег-то не было ни гроша! – «Хорошо, говорит, пусть ночуют, завтра отпущу.» А между тем, чтобы выиграть время, пока закупщик съездит на почту и узнает, нет ли откуда нибудь какой либо присылки, да и рабочих не отпустит без хлеба и соли, как это водится, когда оканчивается большая постройка, покойник велел приготовить для них на утро обед. Рабочие узнали, что готовится обед и остались без ропота ждать до половины дня, а между тем закупщик привез с почты, вовсе неожиданно, больше того, сколько нужно было для расчета рабочих.

Так Господь во всем утешал своего праведника! –

Этот рассказ покойного схимника – сущая истина.

С О. Архимандритом Моисеем было много таких случаев относительно работ и рабочих. Приведем один из них, подобный сейчас рассказанному, и сохранившийся в памяти братии: однажды плотники также кончали свою работу и пришли просить у него денег, говоря что дело приближается к концу, а у О. Моисея в то время ничего не было, кроме нескольких медных монет. Взять или попросить было не у кого. «Да вы разве уж все там кончили?», спросил он рабочих. – Кончаем; Батюшка, вот, вот кончим. – «Ну когда совсем кончите, тогда и приходите.» На другой день вечером опять приходят, говорят, что дело у них совсем кончено и что они хотят идти домой. – «Да вы когда хотите идти?» Завтра утром. «Завтра и приходите.» На другой день являются опять, просят расчета, совсем уже собрались. А у Настоятеля все таки ничего нет. – «Да вот, погодите немного, с почты ожидаю денег», сказал О. Моисей весьма твердо, а посланный еще не возвращался из города и неизвестно было, что он привезет. Привозят почту, – и чтоже? Получается письмо со вложением ста рублей из Варшавы, от какого-то, совершенно не известного Обители, одинокого, холостого чиновника, который попав на службу в чужой край, возимел желание, еще при жизни своей, сделать распоряжение о поминовении своей души. Подобных случаев было немало. Но иногда приходилось О. Архимандриту Моисею и безвыходно трудно, тогда он прибегал к займам у добрых людей и тотчас же по получении денег старался уплачивать эти долги, через что и пользовался общим доверием. При постройках, не смотря на всегдашнюю скудость в средствах, он всегда заботился о том, что бы все было сделано «по потребности и по приличию.» И везде и всегда скрывал свою личность и свой собственный труд. «Это был муж дела, а не словес самохвальных,»⁴³ как некто выразился об О. Моисее. При нем Оптина Пустынь стала известною во всем православном христианстве, но кто слышал, чтобы О. Моисей когда либо похвалился такою достославною известностью? Одни труды, всегда труды и заботы как бы не давали места какому либо праздному и личному чувству зайти в эту великую душу, посвятившую себя на служение Богу и ближним. На все похвалы О. Моисей отвечал едва заметною улыбкою, которая говорила: «не соглашусь я с вами, а сомневаюсь». Кому высказывал он свои успехи?

Оптинские старожилы из братии рассказывают, что однажды посетил Оптину Пустынь, проездом в столицу, один Преосвященный. Осмотрев монастырь, он пошел в Скит, любовался его уединенным местоположением и устройством и потом спросил сопровождавшего его О. Настоятеля: «кем это все устроено?» О. Моисей сказал несколько уклончивых слов в роде того, что это устраивалось постепенно на здешнем месте. Преосвященный отвечал: «я сам вижу, что Скит устроен на здешнем месте, но желаю знать, кто именно построил Скит?» – «Настоятель с братиею», сказал О. Моисей. – «Говорят, что вы все это устроили», продолжал Преосвященный. – «Да, и я при этом находился», ответил О. Моисей. После этих слов у посетителя отпала охота еще его расспрашивать.

Иногда О. Архимандрит сам посмеивался над собою, говоря: «вот в Евангелии о мудром строителе сказано: кто от вас хотяй столп создати, не прежде ли разчтет имение, аще имать еже есть на совершение (Лк. 14:25), а я – немудрый строитель. Начал например строить здание для новой трапезы и думал, что выстрою на пять тысячь, а оно стало в пятнадцать тысячь.»

Правда, что постройки не дешево ему обходились, но это происходило и от того, что О. Архимандрит не строго наблюдал за рабочими и их делом, а доверял им более на совесть. Не все, знавшие это, братия смотрели спокойно на такой порядок или, как выражались некоторые, беспорядок в хозяйстве. Настоятель Мещовского монастыря О. Игумен Никодим, взятый из числа братии Оптиной Пустыни, как мы выше сказали, приехал раз из Мещовска в Оптину Пустынь и, в разговоре с О. архимандритом, заметил ему, что рабочие много берут с него денег, а работают лениво. – «Да, вот уж и нам многие делают пожертвования, возразил Старец, для того, чтобы мы за них молились, а как мы молимся, вполне ли усердно? Как же мы будем строго взыскивать с других – мирских людей.»

Тот же Игумен Никодим, как сам после рассказывал, пошел в небольшой садик, бывший при келлии О. Архимандрита Моисея, и видит крестьянского мальчика, сидящего на дорожке. Ты что здесь делаешь? спросил он его. – Кротов ловлю. – Что же ты и жалование получаешь? – Получаю. Прохожу дальше, другой мальчик сидит около яблони. А что ты делаешь? Ворон отпугиваю, чтобы яблоков не портили. – И жалование получаешь? – Как же получаю. Вот пустяки-то, подумал О. Никодим, на что Архимандрит деньги тратит. Входит он с этой мыслью в келлии О. Архимандрита и говорит ему: ходил я, Батюшка, у вас по саду, да признаться и подивился, сколько там мальчиков у Вас и все на жалованье. Один кротов ловит… «Да! прервал его Старец, какой это вредный зверек, у лучших растений подкапывает иногда корни, они и сдохнут, я уж нанял мальчика их ловить.» – А другой мальчик, как я видел, ворон пугает. «Да! вот и эта птица, как она вредна, самое лучшее яблоко испортит, да испортит. Должен я был нанять мальчика, чтобы их отгонять. Да и ребята-то бедные, сироты». Игумен замолчал, уразумев, что дело не столько в кротах и в воронах, сколько в бедности мальчиков-сирот.

При жизни О. Архимандрита Моисея некоторые упрекали его за то, что он все строится, при таких скудных средствах. Может быть у него и была действительно маленькая слабость к постройкам, но во первых, ни одна из сделанных им построек не оказалась после излишнею. Братских келлий выстроено им было довольно, но они постоянно все заняты, как в монастыре, так и в Скиту; гостинниц было и есть еще недостаточно для посетителей и странников. Во вторых, он давал своими постройками хлеб бедным людям, а между тем украшал и упрочивал Обитель, и в третьих, может быть он намеренно тратил деньги на постройки, опасаясь привязаться к первым и сделаться сребролюбивым. Да и не лучше ли наконец вести постройки в Обители, нежели приберегать копейку на мнимо-черный день и тем чернить свою душу, развивая в ней сребролюбие – корень всех зол (I Тим. 6:10). Последнего особенно боялся О. Архимандрит Моисей, и был «большой гонитель на деньги» как выражался о нем его келейник. Необходимость заставила и преемника О. Архимандрита в настоятельской должности О. Игумена Исаакия возвести несколько новых зданий.

Иные думали, что у О. Архимандрита Моисея есть большие деньги, на которые он и производит постройки, но на деле было совершенно наоборот. О. Моисей, по его собственному выражению, богат был только нищетою⁴⁴, и прибавим: сильною, никогда не оскудевавшею верою во благий промысел Божий. То была не вера от слуха, но вера видения, которая, по слову Св. Отцев, является в душе как плод богоугодной жизни и свойственных ей дел. Из таких-то дел и состояла вся жизнь О. Архимандрита Моисея. Он был строигм исполнителем наставлений Св. Отцев подвижников – от внешних монастырских правил до высоких Евангельских заповедей. Во всем, начиная с внешнего образа, как он ходил, как сидел и стоял, как говорил, он был для всех братий высоким образцом монастырской скромности и христианского совершенства.

Привыкши с молоду в пустыни вставать с полночи, О. Архимандрит Моисей и в бытность свою Настоятелем едва ли не каждый день повторял это; по крайней мере двое из братий, бывших при нем будильщиками⁴⁵, передавали, что приходя брать благословения будить братию к утрени, они часто заставали О. Архимандрита Моисея уже бодрствующим: иногда молящимся на коленях перед образом Спасителя, а иногда еще лежащим в подряснике и в чулках. – Впрочем кажется О. Моисей и во всю почти жизнь ложась спать не раздевался. Этот секрет своего келейного подвига он нечаянно высказал при поездке с одним монахом, которого взял с собою за келейника и вместе письмоводителя. Приехав к вечеру на постоялый двор, они остановились кормить лошадей. Напились чаю и расположились отдыхать. О. Архимандрит в одной комнате, а О. Антоний Смирнов за перегородкою в другой. Не успел последний раздеться, улечься и хорошо заснуть, как О. Архимандрит вошел к нему совершенно одетый и говорит: «ну, пора нам собираться ехать. Что же ты это, брат, и разделся. Я двадцать пять лет и в своей келлии не раздевался во время сна, а ты в дороге разделся спать ложась, в дороге какое спанье! Поедем».

К утрени О. Архимандрит старался ходить неопустительно, и говорил другим, что это наилучшее время для молитвы. Говорил также, бывшему при нем уставщиком, иеромонаху Моисею⁴⁶: «к утрени надобно ходить, потому что во время литургии за нас приносится Бескровная Жертва Богу, а ходя к утрени мы сами себя приносим в жертву Господу, жертвуем для Него своим покоем». – Не только к утрени, но и к литургии, приемущественно ранней, и к вечерне старался Старец ходить неопустительно, если не задерживали какие либо особые дела. По праздникам и по воскресным дням служил часто, почти всегда; особенно после того, как сделан был Архимандритом, говоря, что этот сан получен им не для себя лично, а для украшения Обители. – Во время богослужения старался стоять правильно на обеих ногах, и перебирал обыкновенно четки с молитвою Иисусовою. Бывший при нем долго главным пономарем монах Феодосий рассказывал: раз во время уборки в церкви я положил на настоятельское место т.е. с боку на верх его перил маленькие гвоздики, да и забыл про них, а лежали они так, что чуть тронь, непременно упали бы. Через долгое время нашел я опять эти гвоздики на том же месте и невольно подумал: вот как О. Архимандрит стоит в церкви, истинно как перед Богом, и не коснулся он боков своего места, по середине стоял. Не то, что я грешный переминаюсь с ноги на ногу, да и к стене прислоняюсь. И рясу после служения не позволял он на себя одевать, а только подашь ему бывало, он сам и наденет. Вообще в церкви во время богослужения О. Моисей являл собою пример глубочайшего благоговения: пройдет, не оглянется, не повернется; стоит не опрется, не прислонится, а только слушает внимательно, что читают и поют, да перебирает четки, иногда закрыв и глаза.

Кроме особенных случаев, он всегда ходил в братскую трапезу; в последнее время жизни даже и к ужину; и не только довольствовался братскою пищею, но и ее употреблял весьма умеренно. В виду всех умел скрывать свое воздержание, принимал пищу по немногу, с значительными промежутками, в течение которых как будто с большим аппетитом жевал ее. Понуждая себя во всем, исполнял на деле выражение церковной песни о преподобных: «телесные чувства огорчевая… презирати убо плоть преходит бо, прилежати же о души вещи безсмертней». По вечерам иногда вместо ужина ел только моченые яблоки, а иногда приказывал себе сварить так называемую сладкую похлебку, т.е. рис с сушеными яблоками и грушами. Отведав немного этой похлебки он оставлял ее у себя в келлии до другого и третьего дня. Похлебка конечно прокисала и портилась, но О. Архимандрит все таки понуждал себя ее есть. Один раз келейник его посмотрел на тарелку с такою похлебкою и сказал: Батюшка, благословите похлебку эту вынести, ведь она прокисла, вся как шубою поднялась. – «Экой ты какой, не понимаешь, ведь эта похлебка называется кисло-сладкою; она и должна кислоту иметь».

В другой раз О. Архимандрит стоявшее у него в келлии и прокисшие остатки пищи чем-то подправил, позвал своего келейника и сказал ему с улыбкою: «отнесика это кушанье О. Антонию, и скажи, что я сам его приготовлял». О. Игумен Антоний попробовал и сказал: «нет, уж скажи Батюшке, что я этого есть не могу». Келейник передал эти слова Игумена Антония Архимандриту. «Как же так, а я сам готовил», отвечал О. Моисей и рассмеялся.

Однажды мелкий торговец привез продавать разные вещи и между прочим очень упрашивал О. Архимандрита взять у него небольшой боченок испортившихся селедок. Они были хороши, Батюшка, и сорта хорошего, да недавно от жара попортились, сделайте милость возьмите и проч. О. Архимандрит согласился, взял и уплатил ему деньги. Приходит келейник и, рассмотрев селедки, говорит: Батюшка, эти селедки совсем испортились, куда же нам их девать? – «А ему то куда их деть, подумай; у нас они всетаки разойдутся», и приказал себе эти селедки тереть с яблоками и с хреном и подавать вместо ужина, так испорченные селедки и разошлись, – в пищу самого Архимандрита.

Если кто либо спросит: для чего же он делал такие вещи и ел несвежую пищу? Отвечаем: для того, чтобы не только не давать воли своим телесным чувствам, но и томить их, или как он сам не раз выражался «вступив на узкий путь, в чем нибудь надобно себя и понудить». Не в этом только одном, но и во всем, на каждом шагу в жизни О. Моисей понуждал себя к подвигу и бдительности над собою. Когда приезжали посетители, которым необходимо было оказать особое внимание, он приказывал приготовить обед в настоятельских келлиях и приглашал этих гостей, а вместе с ним и других собеседников из старцев Обители. Снчала О. Архимандрита Мелхисидека, жившего в оптиной Пустыни на покое, а впоследствии О. Игумена Антония, О. Макария, О. Иоанникия (ученика О. Леонида), жившего долго в Петербурге и имевшего большой круг знакомых, а иногда и О. Порфирия Григорова, издателя писем Георгия затворника. О. Порфирий служил прежде в военной службе, многое видел на своем веку, очень многое читал и был остроумным, приятным собеседником. Эти гости О. Архимандрита монахи и занимали светских гостей за обедом, а сам он только радушно угощал их, слушал и в промежутках внимательного молчания вставлял иногда какое нибудь назидательное словцо. На одном из таких обедов, поводом к которому был приезд в Обитель заслуженного генерала, участвовали О. Антоний и О. Макарий, и еще один иеродиакон из братии. Генерал что-то рассказывал и упомянул, что побуждением в этом деле была благородная гордость. О. Архимандрит знаменательно помолчал, а батюшка О. Макарий не выдержал. «Как благородная гордрсть? Какая благородная гордость В. П.? Разве есть благородная гордость? Ее нет, а есть одна только гордость бесовская». Эти слова так поразили генерала своею истиною и вместе неожиданностью для него, что он ответил: позвольте, Батюшка, позвольте, это прекрасно; я сейчас же запишу, что вы сказали. Генерал тут же за обедом достал из кармана свою записную книжку, попросил позволения у О. Архимандрита и записал: нет благородной гордости, а есть только одна гордость бесовская. – О. Архимандрит приветствовал это записывание приятною улыбкою и продолжал подчивать гостя с искренним радушием.

Мы упоминали уже выше, что О. Моисей вообще не любил много говорить и был особенно осторожен и даже искусно скрытен в рассказах о самом себе. В 1851 году посетил Оптину Пустынь А.Н. Муравьев, так много путешествующий по всему православному и инославному миру, так много писавший, знакомый чуть ли не со всеми сколько нибудь замечательными духовными лицами и любивший, чтобы все было перед ним на распашку. Пожелал он узнать и О. Моисея. Долго с ним беседовал о его прежней и настоящей жизни, но кроме рассказа о наружном течении этой жизни не узнал ничего. Смиренный и мудрый Старец принял путешественника весьма радушно и внимательно, но при пытливых его расспросах как-то умел ускользать из его рук, оставляя в них только сказания о подвигах других Старцев и о внешних обстоятельствах своей собственной жизни. Не люблю я таких людей, которых не понимаю, сказал Муравьев, выходя из келлии О. Моисей; но тем не менее отдал ему в своей книжке «Святые горы и Оптина Пустынь» должную, справедливую похвалу и написал, что в его замечательном характере была «строгость духовная и углубление во внутреннюю клеть своего сердца, от долгого пустыножительства, и соответственные его ничальническому положению». Это справедливо. Приветливость с ближними и строгость к себе были отличительными чертами О. Моисея. Впрочем строгость благоразумно-умеренная и находившая до крайности. По примеру Св. Иоанна Лествечника О. Моисей употреблял в пищу все дозволенное монашескому званию, но вкушал от всего понемногу. Пил иногда и вино, но также весьма мало. Одежду носил не рубищную, но и не изысканно-хорошую, а простую и скромную по приличию своего сана и звания.

После молитвы, самым любимым занятием его было чтение книг духовного содержания, а иногда и исторического. Читать он очень любил и старался во всякую свободную минуту. Едва выберется малый досуг, О. Архимандрит Моисей принимался за чтение. Иногда раз двадцать в одно утро отрывали его от книги, то тем, то другим делом. Каждый раз при входе постороннего лица, он медленно поднимался, не сводя глаз с книги, или оглядывался на вошедшего брата и опять взглядывал в книгу, медленно закладывал и закрывал ее, как бы затверживал последние читанные им слова и соображал читанное, чтобы не потерять связи; потом спокойно выслушивал пришедшего, делал нужное распоряжение и, отпустив приходившего, снова возвращался к книге. При таком внимательном, всегдашнем чтении неудивительно, что он до глубокой старости сохранял в памяти и мог приводить наизусть длинные изречения из Св. Писания и творений Св. Отцев подвижников. Обращая прочитанное им в самое дело, О. Моисей с помощью духовного видения, трудов и смиренной молитвы успешно противостоял и буре страстей душевных и телесных. Ему было 40 лет от роду, когда он поселился в скиту Оптиной Пустыни, откуда два раза ездил а сбором в Москву. 43-х лет он был назначен Настоятелем Обители. Таким образом во цвете мужеских лет, с живым и пылким характером, красивый собою и крепкий телом он из уединения Рославльских лесов вдруг очутился в постоянной молве народной, в обращении с людьми разного рода. Это не могло обойтись для него под час без сильной борьбы внутренней, а между тем жизнь его была светла и неукоризнена. Когда в последствии его однажды в откровенной беседе расспрашивали: неужели он в то время не ощущал борьбы, и как он из нее выходил? Он улыбаясь отвечал, что больше всего старался на всех смотреть благим и чистым оком, понуждая себя и на светских особ, бывавших у него как у настоятеля, смотреть как на святых, праведных, преподобных… а себя уничижая мысленно. Таким то внутренним подвигом в союзе со внешними трудами и лишениями, достиг О. Моисей высокого бесстрастия и чистоты, которыми благоухала его жизнь.

При беседе с посетителями или братиями вообще говорил медленно, с расстановками, как бы взвешивая и обдумывая каждое слово и, слушая других, перебирал обыкновенно четки с молитвою Иисусовю, о чем свидетельствовало иногда и тихое, едва заметное движение уст, которое иные относили к старческой немощи. Келейникам своим он не раз говаривал: «почаще надобно нам читать «Судии седящу и ангелам стоящим, трубе гласящей, пламени горящу, что сотвориши душе моя, ведома на суд? Тогда бо лютая твоя предстанут и тайная обличатся согрешения: тем же прежде конца возопий Судии: Боже, очисти мя и спаси мя!»

Случилось ему как-то беседовать с молодым человеком, который описывал ему разные беспорядки и злоупотребления в мире, и с большою ревностию доказывал, что для общего блага следовало бы принять такие-то меры, а что многие действуют так-то, по таким-то побуждениям и т.д. Молча выслушал О. Архимандрит оживленный монолог и ничего не возражал, а когда восторженный патриот кончил свою речь и думал, что убедил О. Моисея, так как молчание есть знак согласия, то Старец тихо сказал: «да уж, Апостол говорит: нова небесе и новы земли чаем, в нихже правда живет; (2Петр. 3:13) а между нами грешными какой искать правды?

На всех и на все в жизни О. Архимандрит Моисей старался смотреть как христианский философ, во всем видел прямое или попустительное действие промысла Божия, и ничего с тревогою не принимал к сердцу, стараясь особенно о том, чтобы сохранить мирное устроение души. »Взыщи мира и пожени и« (Пс. 33:15), повторял он как то особенно выразительно. Зная, что где нет мира душевного, там и все делание духовное теряется и человек не преуспевает, О. Моисей всячески старался избегать всего, что могло нарушить его душевное спокойствие. И в том, что близко до него касалось, он не позволял себе возмущатся, даже и под предлогом благой ревности. Мы уже приводили выше замечательные слова, сказанные им О. Антонию еще в 1823 году. «Я всех вас недостатки сношу великодушно и никаким немощам вашим не удивляюсь, а ежели бы всем тем огорчатся и взыскивать по должности моей строго, то совсем бы себя давно расстроил».

Такого же христианского любомудрия держался О. Моисей и среди скорбных испытаний, постигавших его самого, близких к нему лиц или всю Обитель. Во всех таких случаях он успокаивал себя упованием на милость Божию и смиренно принимал все скорбное и неприятное как заслуженное или к очищению грехов. – «Многие бури и ураганы, писал он однажды О. И. Антонию, потрясают атмосферу и наносят разные крушения, а Св. Царь Давид изо всего извлекает хвалу Богу (Пс. 148:8). И действия духов злобы поднебесных подобно бурям потрясают души и сердца пребывающих на земле человеков. Нам немощным что теперь делать? Одно средство ближайшее и вернейшее: воздевать руки ко Господу богу, подобно Моисею в пустыне, где нападала на него вражия сила Амаликова. Всевышним Богом прейдем стену искушений. С нами Бог. И боятся слишком не должно. Господь силен утешить бурю и подать тишину и мир душам нашим.» – «В огорчающих случаях нельзя не чувствовать скорби, писал он ему же, но аще благая прияхом от руки Господней, злых ли не стерпим (Иов. 2:10). Обоим да пользуемся: утешением ко благодарению, а оскорблением к снисканию терпения».

Был в Оптиной Пустыни пожар на гостиннице, причинивший убытку тысячи на две слишком. О. Моисей спокойно вышел посмотреть как горит, спокойно стоял в числе зрителей, не сделал никаких распоряжений; он хорошо знал, что братия сами примут все нужные меры. Вынесли на пожар чудотворную Казанскую икону Божией Матери; стали с нею против ветра и последний, вместе с огнем, изменил свое направление, обратился на лес, и пожар скоро был потушен. О. Моисей после выразился об этом пожаре так: «да, уж нельзя не подумать, что это плоды моих грехов… Беды ходят по людям, а не по лесу. Приятный Богу человеки в пещи смирения. Итак благо мне, яко смирил меня Господь».

Случались ли другие неприятности, О. Моисей снискивал спокойствие и мир душевный в молитве, покорности воле Божией и точном исполнении Евангельских заповедей. «От нападения вражия будем оборонятся молитвою (писал он к О. Антонию). Молитесь за творящих напасть (Мф. 5:44). N N да покроет Господь Своим милосердием и да научит как побеждать злое добродеянием».

Мы уже говорили о том, как великодушно О. Моисей прощал наносимые ему обиды, думаем, что одною из главных причин его всегдашнего душевного спокойствия было и то, что он ни к кому не имел в сердце неприязненного чувства, обо всех имел благую мысль, со всеми старался быть мирен, во исполнение заповеди апостольской «аще возможно, еже от вас, со всеми мир имейте (Рим. 12:18). В случае надобности О. Архимандрит готов был просить прощения и у тех, пред которыми не был виноват. Однажды сделал он какое-то замечание одному брату, но заметил, что последний не хорошо принял его слова. Через несколько дней, собираясь идти к служению, позвал этого брата. «Вот я тебе тогда-то сделал замечание и показалось мне, что ты слова мои принял не благодушно. Угодники Божии и в ризах прашивали прощения⁴⁷, и я тебя прошу: прости меня Бога ради!» и при этом Старец Настоятель поклонился недовольному брату.

Наконец, одну из главнейших причин всегда мирного устроения О. Архимандрита Моисея и вместе с тем одну из отличительнейших и замечательнейших черт его составляло то, что он никогда не желал настойчиво, чтобы исполнялась его воля, но напротив, с совершенною покорностью и в малом и в великом предавался воле Божией. Как и что не случись, никогда он ничем не возмущался. Случалось, что даст он кому либо из братии поручение, а по обстоятельствам оно исполнится не так, как он предполагал. «Видно не было на то воли Божией», говорил он в подобных случаях, и спокойно отказывался от прежнего своего предположения. «На все потребно иметь готовое терпение, еще говоил он, и хотеть не иначе как будет, дабы не нарушалось спокойствие духа». Всем соответствовал он держатся, как он выражался, мирного правила преподобного Аввы Дорофея: «не желай чтобы все делалось так, как ты хочешь; но желай чтобы оно было так, как будет, и таким образом будешь мирен со всеми.»⁴⁸ И сам среди труднейших обстоятельств в исполнении этого правила находил себе спокойствие духа. На нем во всей силе исполнялись слова Святого Дорофея: «кто не имеет своей воли, того желание всегда исполняется. Поскольку таковый не имеет своего желания, то, чтобы ни случилось с ним, он всем бывает доволен, и так оказывается, что он всегда исполняет свои желания; ибо он не хочет, чтобы дела исполнялись так, как он желает, но хочет чтобы они были, как будут»⁴⁹.

Когда брат О. Архимандрита О. Антоний скорбел на игуменстве и искал себе избавления от ига настоятельства, неудобоносимого для него по крайней его болезненности и по другим причинам, О. Моисей, увещевая его к терпению, писал ему между прочим: «уныние и уклонение от должности, по уколанию оного губительного духа уныния, показывает, что ты еще доселе ходишь не в истинном разуме, и не в вере,… с твоею волею… я отнюдь не согласен, а Божией – предаюсь неограниченно, и боюсь помыслить вопреки"… Конечно это были не одни слова, но вся жизнь О. Моисея выражала и доказывала в нем эту преданность.

Дальних предложений на будущее О. Архимандрит Моисей не любил никогда делать. Случилось, что рабочие, не окончив еще начатого дела, испрашивали его распоряжений относительно другого дела, которое еще имелось в виду впереди, но Старец никогда не соглашался толковать о чем либо вперед, а показывал вопрошавшим приходить в свое время, или по окончании дела. «Утре воля Божия да будет», говаривал он. Спокойно делались все дела, потому что он никогда не покушался переделывать обстоятельства по своим предположениям, а, напротив, предположения свои приноравливал к обстоятельствам, усматривая в последних волю Божию.

Когда епархиальное начальство по чему либо не одобряло и не утверждало представлений О. Моисея, как мы видели выше, даже когда его постигали великие скорби и тут он оставался верить самому себе. «Все это за грехи наши, говорил он, должно о всем благодарить Господа, праведно налагающего на весь труд к терпению, которое для нас полезнее утешения, возвышающего душу. Видно так Господу угодно. Скорби не могли бы постигнуть нас без попущения Божия – ради грехов наших. И самые эти скорби охраняют нас от других искушений». – Подчиняя таким образом свою волю и всю жизнь воле Божией О. Архимандрит Моисей не на словах только, а на деле, все относил ко Господу, зная, что от Него даруется нам всякое благо.

Всю жизнь О. Архимандрита можно выразить такими словами: он жил сокровенно в Боге. Как ни высоко это слово, для него оно было и делом. Во всем, в попечениях об устройстве и содержании Обители, в управлении братством и нравственной его поддержке, во всех своих благонамеренных предприятиях, во всем возлагался он на Господа с полною верою и упованием: все, случавшееся с ним, принимал как от господа: скорбное, как посланное для пользы душевной, утешительное, как знак Отеческого милостивого промышления. «От Него, Создателя, говорил он, бытие наше, Им живем и движемся и от Него всякое благо и всякий дар.»

Приобретая великую веру, безгневие, кротость и другие добродетели, которые по учению Св. Отцов способствуют молитве и воскриляют ее, О. Архимандрит был великим любителем и делателем и сей царицы добродетелей; пребывал всегда в молитвенном соединении с Господом, ради Которого и нес описанные нами и оставшиеся от нас сокрытыми многие труды благочестия. – Стоя в храме и внимательно слушая божественную службу, нередко так углублялся в молитву, что не замечал, когда кто из братии подходил к нему и кланялся, испрашивая его благословения или прощения… Некоторые по своему объясняли такую невнимательность Настоятеля к подходившим, но от людей духовной жизни не могло укрыться высокое молитвенное настроение Старца. Беседуя об этом с кем-то, О. Игумен Антоний однажды так выразился об О. Архимандрите Моисее: «все, что поют и читают в церкви, он там слышит», указывая рукою на глубину сердца⁵⁰

Таков был О. Архимандрит Моисей: среди непрестанных забот и попечений внешних – потаенный сердца человек в неистлении кроткого и молчаливого духа (1Пет. 3:4), – монах, видимо посвятивший себя различной и многоплодной для Обители и братства деятельности, невидимо же проводивший сокровенную жизнь со Христом в Боге.

Искренний и великий любитель духовного чтения О. Архимандрит Моисей любил и приобретать книги преимущественно нравственного содержания. Бывая в Калуге, старался и на базаре и в лавках и где только мог приобретать полезные книги и во множестве привозил их в Обитель. Во время его настоятельства выписывались в Оптиной Пустыне все выходившие тогда духовные журналы, все замечательные книги духовного содержания. Все это он старался прочитать сам и потом уже сдавал в монастырскую библиотеку, которая основана была им же в 1854 году, а к концу его настоятельства содержала около 5000 экземпляров (из которых более половины поступило в нее из келлейной библиотеки О. Архимандрита), а в настоящее время, после присоединения келлейной библиотеки О. Игумена Антония, заключает в себе более 7000 номеров. Едва ли в каком либо из русских общежительных монастырей найдется такая обширная библиотека как Оптинская; но и она, как все почти примечательное в Оптиной Пустыни, обязана своим существованием О. Архимандриту Моисею. Книгами из нее пользовались и еще пользуются для чтения не только монастырская братия, но и богомольцы и все желающие из соседей Обители.

Духовная благотворительность и доброжелательность О. Моисея простиралась далеко за пределы этой вверенной ему Обители. В жизнеописании Старца О. Макария⁵¹ подробно изложено, как, по благословению О. Моисея, под личным и ближайшим руководством О. Макария издано было до 16-и книг духовно-нравственного содержания, большею частью творений Св. Отцов подвижников, переведенных с греческого языка на славянский Архимандритом Паисием Величковским и переложенных на русский братиями оптиной пустыни. Владыка Московский Филарет благосклонно содействовал этим изданиям и весьма интересовался ими. Средства для издания были пожертвованы различными благодетелями. О. Моисей, при всем искреннем, полнейшем сочувствии этому делу, не мог на него уделить из доходов Обители, потому что Обитель сама нуждалась на каждом шагу. Ему оставалось только радоваться и благодарить Бога за то, что книги, которые он некогда с великим трудом собственноручно переписывал и которые составляли доселе такую драгоценную редкость, печатаются теперь в большом числе экземпляров и будут доступны многим жаждущим духовной пользы. Но как только множество этих экземпляров, привезенных из типографии, поступало в распоряжение О. Архимандрита Моисея, он немедленно пользовался ими для духовной милостыни, и, с согласия Старца О. Макария, рассылал по почте целые тюки этих книг в виде пожертвований в рассадники будущих пастырей и учителей и многим частным лицам. Так разослано было О. Моисеем по одному экземпляру всех Оптинских изданий в дар, 1) во все библиотеки, как духовных академий, так и семинарий, 2) почти всем епархиальным Преосвященным, ректорам и инспекторам духовных академий и семинарий, 3) в Лавры и во все общежительные русские Обители, 4) на Афонскую гору в монастыри: русский Св. Пантелеймона, болгарский Зограф; в скиты: Св. Пророка Илии, Св. Андрея Первозванного и болгарский скит Пресвятыя Богородицы (Ксилургу). Сверх того, во многие приходские церкви, в местностях, зараженных расколом, разосланы были безмездно изданные в обличение раскольнических заблуждений сочинения вышеупомянутого иеромонаха Иоанна. Также и посетителям Оптиной Пустыни, всем знакомым, в разных ближних и дальних городах, раздавались и рассылались Оптинские издания. И кто мог подумать, что Обитель, из которой так много книг рассылалось щедрою рукою безмездно во все концы России, сама далеко не была обеспечена и часто очень затруднялась в средствах к существованию.

Кроме письменных изьявлений благодарности от многих архипастырей и О.о. ректоров и инспекторов, О. Архимандрит Моисей, по предствалению семинарских начальств, удостоился в 1857 году получить за эти приношения благословение Св. Синода. Не сомневаемся, что и от Господа Бога О. Моисей получил великую награду за то, что материальные заботы не подавляли его духа, не заставляли его вещественную пользу Обители и свою лично предпочитал духовной пользе ближних. Отовсюду извлекать и приносить последнюю, – было его главною заботою и первою целью всей его деятельности. «Когда нибудь, кто нибудь прочтет ту или другую книгу, говаривал Старец, и – душевная польза одного человека вознаградит все наши труды. Наше дело – сеять; Бог даст, когда нибудь будут и плоды.»

Еще при жизни О. Архимандрита Моисея появились эти плоды его благотворной деятельности, но самая жизнь его уже склонилась к концу. В 1856 году Старец был обрадован приездом брата, с которым вместе начал некогда подвиг иноческих трудов; О. Игумен Саровской Пустыни Исаия посетил в августе месяце того года Оптину Пустынь. Он желал еще раз в жизни повидаться с братиями: О. Моисеем, с которым не видался уже 38 лет и с О. Игуменом Антонием, с которым также не встречался.

О. Игумен Исаия приехал во время после-обеденного отдыха О. Моисея. Последнего разбудили. Он вышел в свою залу и, при встрече с братом, первые слова его были: Господь сказал в Евангелии: блажен раб его же Господь его пришед обрящет бдяща (Лк. 12:37), а ты застал меня спящим. Так, от избытка сердца, преисполненного Евангельским учением, излились невольно, прежде всего устами Старца слова Евангельские о бдении телесном и духовном.

26 августа в день Коронации Государя Императора три брата служили вместе литургию и молебен. Первенствовал между ними старший летами и саном О. Архимандрит Моисей, по правую руку его стоял О. Игумен Исаия, по левую О. Игумен Антоний. С благоговейным умилением смотрели мы, братия Оптиной Пустыни, на этот светолепный Собор духовных мужей и вместе братиев по плоти. Чем отличались эти добродетельные Старцы от своих древних соименников: Моисея, Антония и Исаии, украшавших первобытное монашество? Разве тем только, что жили не в первые века христианства, а в 19 столетии. Мы были очевидными свидетелями, что и в них сияли теже добродетели: тоже глубокое смирение, тоже великое видение сердца человеческого и внутренней его жизни, таже всепокрывающая любовь к ближним, сей союз совершенства (Кол. 3:19). На них мы видели точное исполнение слов Св. Епископа Нифтона, который на вопрос одного христианина: как ныне святые умножились во всем мире, будет ли также и при конце века сего? – отвечал: «сын мой, до самого скончания века сего не оскудеют пророки у Господа Бога, равно как и служители сатаны. Впрочем, в последнее время, те, которые по истине будут служить Богу, благополучно скроют себя от людей и не будут совершать среди их знамений и чудес, как в настоящее время, но пойдут путем делания, растворенного смирением, и в Царствии Небесном окажутся большими Отцев, прославившихся знамениями; потому что тогда никто не будет делать пред глазами человеческими чудес, которые бы воспламеняли людей и побуждали их с усердием стремится на подвиги»⁵²– Так и О. Архимандрит Моисей успел благополучно скрыть себя от людей, потому что при жизни его многие, не знавшие его близко, считали его хотя и хорошим, но обыкновенным человеком: только духовные мужи, состязующие вся, по слову Апостола (1Кор. 2:15), ощущали благоухание добродетелей О. Моисея и считали его выскоко-духовным Старцем, не напрасно проведшим жизнь свою в трудах и подвигах. О. Игумен Исаия, по опыту знавший как трудно управлять большим братством и поддерживать в нем внутреннее благоустройство, с особенным удовольствием присматривался к порядкам Оптиной Пустыни и взаимным духовным отношениям между Настоятелем, Старцем О. Макарием и братством и в письме своем к О. Архимандриту Моисею как бы невольно выразился: «как счастлива Оптина Обитель, что есть в ней мужи, в них же сердце и душа едина». – «Чин и устав Оптиной Обители, писал он же к О. Игумену Антонию, мудро и отечески управляемой Батюшкою Архимандритом Моисеем, весьма назидательны, и можно сказать редкие в настоящее время, и – видится особенная над Обителью благодать Божия.»

Последнее несомненно справедливо. Иначе нельзя и объяснить себе, откуда все бралось и мало по малу благоустроивалось в Обители. Братства было уже много, мир и согласие между ними соблюдались замечательно. Правда, что в денежных средствах О. Архимандрит Моисей постоянно нуждался; но причиною этому служило то, что сам он был, по выражению его келлейника, «великий гонитель на деньги». Не любил Старец их сберегать, а тратил немедленно по получении. По всей вероятности он как огня боялся страсти сребролюбия. Раз, отпуская в путь одного из монахов сборщиков и подавая ему сборную книгу и сумку, он так проговорился о себе: «когда я был в Саровской пустыни, присматривался к тому, как кто живет, и сказал сам себе: умру с голоду, но никогда в жизни ничего не буду иметь. Вот и хожу всю жизнь с сумою».

Не задолго до кончины О. Моисея в 1860 году Господь послал ему утешение – видеть, что Обитель получила хотя некоторое обеспечение в своих хозяйственных потребностях. Вследствие повторенного представления О. Архимандрита о нуждах Оптиной Пустыни, как по недостатку лесных материалов для поддержания строения, так и, еще более, по неимению дров для отопления церквей и жилых зданий, было Высочайше разрешено в добавление к прежде отведенным Оптиной Пустыни 42-м десятинам луговой земли, на которой и был построен хутор, отвести Пустыни из той же казенной дачи Каменки лесной участок в 108 десятин, прилегающей к вышеупомянутому хутору. По получении уведомления об этом, в тот же день совершено было всенощное бение, а на утро после литургии отслужен благодарственный молебен Подателю всех благ. Братия радовались и поздравляли друг друга, принимали за явный знак милости Божией эту милость Правительства, которая удовлетворила до известной степени одну из главнейших нужд Обители, заставлявшую опасаться особенно за будущее, по случаю ежегодного возрастания ценности лесных материалов. Так на О. Моисее, в виду всех нас исполнилось слово Евангельское: ищите прежде царствия Божия и правды Его и сия вся приложится вам (Мф. 6:33). Впрочем, при всем процветании Пустыни, на ней лежал еще в то время долг в семь тысяч рублей; но забота об этом долге не очень удручала О. Архимандрита. Мысленно успокоивал он себя тем, что принял монастырь еще с большим долгом, в 12 тысяч, и с пустыми: кладовою и житницею, а теперь запасов в Обители было много, да и силен Господь послать в свое время благодетелей, которые уплатят долг. Последнее замечательно сбылось вскоре после его кончины.

Кончина эта видимо уже приближалась. Силы Старца слабели со дня на день. Из иноков, получивших под его управлением монашеское образование, многие занимали уже места настоятелей в разных Обителях⁵³. Сонм почетных Старцев, украшавших Оптину Пустынь и успокаиваемый христианскою любовью ее Настоятеля, уже давно стал рядеть. Оставшись в оптиной пустыни, как три духовные светила, лишь три великих Старца: О. Архимандрит Моисей, О. Игумен Антоний и Иеромомнах Макарий. Первым из них кончил свое земное попртище Страец О. Макарий, 6-ю годами младший О. Архимандрита. В последнее время жизни О. Макария, вследствие недоразумений, корнем которых было не вполне одинаковое, хотя и равно-духовное, справедливое понимание монастырских дел и хозяйства, произошло между ним и О. Архимандритом некоторое охлаждение. Примешалось к этому и различие во взглядах на лес, который О. Макарий очень любил, как украшение Обители, и всячески старался о его сбережении, а О. Архимандрит Моисей думал и говорил, что лес, годный для построек, должен для них и служить таким образом исполнять свое назначение. Невидимы враг нашего спасения старался раздуть это различие во взглядах в полное расстройство между Старцами, но не успел в этом. Мирный образ жизни Старцев между собою не был нарушен и О. Макарий, напутствуемый за его труды в Обители благожеланиями и благодарным чувством О. Архимандрита Моисея, мирно скончался 7 сентября 1860 года. Видимо приближалась и очередь О. Архимандрита Моисея. Восьмой десяток лет его жизни приходил к концу; но и в такие преклонные лета, когда, по неизбежному закону природы, при обветшании организма, во всех людях оказываются разные старческие немощи или особенности, О. Архимандрит отнюдь не дозволял себе послабления в монашеских подвигах, а напротив еще увеличивал их для себя самого.

В такой глубокой старости он, вероятно для примера братиям, перестал пить чай по утрам. Чтобы оценить всю тягость такого труда для ветхого деньми Старца надобно припомнить, что он происходил из купеческого сословия, где, как говорится, вырос на чаю; потом пил его во всю свою долгую жизнь, и тогда как силы наиболее нуждались в подкреплении. Оставил чай по утрам, чтобы братия, видя в нем пример подвига, не увлекались приманкою телесного подкрепления, но понуждали себя к подвигам. «Вот, смотрю я, все у нас чай да чай», говорил он раз одному приезжему настоятелю общежительной Пустыни, «положим, что он и подкрепляет силы, но если будем лишать себя телесной ограды, то господь не оставит за это духовным утешением». – Без сомнения Господь и вознаграждал Старца внутренно обильным утешением духовным за его подвиги и понуждение себя, а еще более за то смиренное чувство, с которым он их проходил. О. Архимандрит Моисей твердо помнил слова Св. Иоанна Лествечника: «где не присутствует свет, там все мрачно, и где нет смиреномудрия, там все наше нечисто и суетно.»⁵⁴

Во все время своего настоятельства, как мы упомянули выше, О. Моисей старался неопустительно ходить в братскую трапезу, а в последние годы ходил даже к ужину и на вечернее правило после него. силы телесные оскудевали, но О. Архимандрит стал еще более ревновать и заботится о строжайшем соблюдении монашеских правил и общежительного устава, так что некоторым могло казаться и казалось, что Старец, всю жизнь проведший в трудах и подвигах, под конец ее судил о других по себе и ему менее стали понятны немощи немощных. Но, как бы кто не смотрел на это, для всех была очевидна высокая благонамеренность его действий. Все видели, что он руководился одною только мыслью – содействовать душевному спасению ближних. Нередко приводил он на память себе и другим слова, сказанные ему еще в 1842 году приснопамятным иеромонахом, основателем Скита и духовным благодетелем Оптиной пустыни Митрополитом Киевским Филаретом: «Отец Моисей! Веди всех их (Владыка указал на окружавших его братий) в Царство Небесное, ни одного не оставляй».

Усиливая с течением времени свою ревность к личным подвигам и ко благу ближних, О. Архимандрит все более и более снисходил во глубину смиреномудрия. «Сам то я хуже всех», смиренно повторял он, «другие, может быть, только думают, что они хуже всех, а я на самом деле дознал, что я хуже всех». – Сбывались на нем слова преподобного Аввы Дорофея: «как деревья, когда на них бывает много плодов, то самые плоды преклоняют ветви к низу и нагибают их, так и душа, когда смиряется, тогда приносит плоды, и чем более приносит плоды, тем более смиряется; ибо и святые, чем более приближаются к Богу, тем более видят себя грешными».⁵⁵

Наконец настала пора Старцу отрешится от здешней жизни, как зрелому плоду от дерева. 15 января 1868 года минуло О. Архимандриту Моисею 80 лет, а в мае тогоже года он заболел. В течение всей жизни О. Моисей никогда не был сильно болен и с ним случилось так, как бывает с людьми крепкого телосложения: первая в жизни трудная болезнь была для него и последнею.

Первым признаком болезни О. Архимандрита Моисея была небольшая опухоль на спине, грозившая перейти в нарыв. Старец не обращал на нее внимания и 21 мая, в день храмового праздника Владимирской иконы Божией Матери, в последний раз соборне служил литургию. На другой день утром предполагал он выехать в Калугу для поздравления Владыки с благополучным возвращением из петербурга на паству. После трапезы О. Архимандрит простился с братиею и между прочим сказал, что едет в Калугу, может быть, в последний раз.

Поездка эта сделалась действительно неожиданно тяжела для О. Архимандрита и повлияла на развитие и исход его болезни. Преосвященному Григорию был предоставлен донос, в котором малодушные порицали образ действий Отца Моисея и управление Обителью. Преосвященный Григорий, при всем уважении к трудам и святой жизни О. Архимандрита Моисея, по своей обязанности архипастыря, сообщил ему этот донос и пожелал узнать: есть ли в нем что либо справедливое? О. Архимандрит объяснил владыке, как ведутся дела и тем успокоил Архипастыря, но неожиданность этого доноса и ложность его содержания тяжело легла на слабевшие силы Старца. Получив приглашение от Владыки к обеду на другой день. О. Архимандрит прямо от Преосвященного Григория отправился к тогдашнему О. Ректору семинарии, впоследствии Епископу Астраханскому Герасиму, с которым был сердечно хорош, и со слезами рассказывал ему о происшедшем. Рассказ этот остался в памяти Преосвященного Герасима, так что он упомянул о нем и в надгробном слове О. Архимандриту Моисею. Говоря о его великодушии и кротости, Преосвященный Герасим привел его собственные слова: «по наваждению вражескому иногда проносили мое имя яко зло и чернили клеветами – малодушные из братии. Но правда светлее солнца. Защитив себя перед начальством от изветов, я охотно прощал ненавидящих и обидящих меня и тем обезоруживал их и пленял сердца их в любовь.» Так, обливаясь слезами, О. Моисей раз сам говорил нам, благословляя при этом Господа, давшего ему широту сердца. И в эти минуты в очах его светилось такое младенческое незлобие, что кажется самое холодное, черствое сердце пленилось бы им и пожелало усвоить себе это качество дивное.

Этот раз, когда О. Архимандрит Моисей поведал свою скорбь Преосвященному Герасиму, был, как нам достоверно известно, именно последний, в мае месяце 1862 года. – Верно, Старец предчувствовал свою близкую кончину, потому что перед отъездом из Калуги, на слова монаха его сопровождавшего⁵⁶: Батюшка! Вы благословили напомнить Вам о покупках, – отвечал: «нет, уж теперь не время этому.» – 24 мая вечером О. Архимандрит выехал из Калуги, по своей привычке ездить преимущественно по ночам. По возвращении в Обитель 25 мая утром оказалось, что из небольшой опухоли на спине образовался нарыв величиною в яблоко. Пригласили уездного врача, который при осмотре нашел, что это нарыв – карбункул, еще не развившийся; прописал мазь и, уезжая, сказал братии: берегите Старца, болезнь опасная.

На другой день, 26 мая, хотя боль усиливалась, но О. Архимандрит сделал было распоряжение служить самому на праздник Св. Троицы, и, только по убеждению врача, перед самою всенощною отменил это распоряжение, назначив вместо себя другого⁵⁷. К вечеру болезнь усилилась и О. Архимандрит слег в постель. Для облегчения боли врач решился сделать операцию, после которой больной получил некоторое облегчение, но только на время.

Это окончание 160 стр, 161 у меня не было

к удивлению всех, вышел для соборования довольно бодро из спальни в залу, но потом, ослабев, сидел а после и лежал: при чтении Евангелия каждый раз поднимался и слушал стоя; лицо его было спокойно и светло. Трогательно было видеть, когда маститый Старец, угнетаемый страшною болью, смиренно поклонился предстоявшим, прося у них прощения. После совершения таинства присутствующие принимали его благословение, а когда больной несколько отдохнул, все братья, как из монастыря, так и из скита, стали приходить, желая простится со своим настоятелем и принять его благословение. Прием продолжался до вечера, но когда страдалец сильно изнемогал, то прекращался на несколько времени, чтобы больному малый отдых; потом опять пускали к О. Архимандриту всех желающих, он прощался со всеми, всех благословлял и, не смотря на свои страдания и изнеможение, приветствовал всех: кого искренним словом, кого ласковым взглядом. – Как вы себя чувствуете, Батюшка? Спросили его. «Да! отвечал он, долготерпение Божие на мне продолжается». В другой раз, на подобный же вопрос он отвечал: «Да! доктора борются с болезнью, а мне только потребно терпение.! – Батюшка, сказал один из новопоступивших изнуренному Старцу, скажите мне слово на пользу. – «Господь и Его слово да будет с вами», отвечал он.

Вообще во время тяжелой болезни своей страждущий Старец никому не отказывался давать наставления и в предсмертных речах его, преисполненных духовной мудрости и сердечной любви к вопрошающим, была какая-то особенная знаменательность. Со смирением беседуя с одним старцем он между прочим выразился о себе так: «другие может быть только думают, что они хуже всех, а я в 57 лет монашества опытом и на самом деле дознал, что я хуже всех». Таким искренним смирением, при уповании на милость Божию, объясняется то невозмутимое спокойствие и благодушие, которыми Старец-подвижник отличался во всю свою жизнь и которые не оставляли его и в предсмертных страданиях. При его вере и надежде на милосердие Божие, в нем, в страшное время разлучения души от тела, не было заметно страха смерти, естественно каждому; но, полный спокойствия и любви, он заботился только о братстве, вверенном его попечению. Иеромонаху Исаакию, который после смерти О. Моисея назначен настоятелем Оптиной Пустыни, умирающий много говорил о любви к Богу и ближнему, как бы предвидя к нем преемника своего и желая его приготовить к благодушному принятию и несению креста начальствования, ради любви к ближнему. Еще одному старцу говорил: «признаю две жертвы, приятные Богу: жертва хвалы прославит Мя и тамо путь имже явлю ему спасение мое (Пс. 49:23). И »жертва Богу дух сокрушен. Сердца сокрушенна и смиренна Бог не уничижит (Пс. 50:19), но, полный спокойствия и любви, он заботился только о братстве, вверенном его попечению. Иеромонаху Исаакию, который после смерти О. Моисея назначен настоятелем Оптиной Пустыни, умирающий много говорил о любви к Богу и ближнему, как бы предвидя в нем преемника своего и желая его приготовить к благодушному принятию и несению креста начальствования, ради любви к ближнему. Еще одному старцу говорил: «признаю две жертвы, приятные Богу: жертва хвалы прославить Мя и тамо путь имже явлю ему спасение мое (Пс. 49:23). И »жертва Богу дух сокрушен. Сердца сокрушенна и смиренна Бог не уничижит (Пс. 50:19), а печаль мира сего смерть содпловает (2Кор. 7:10)». Эти слова были особенно знаменательны в устах О. Архимандрита: в них он исповедывал то, как сам поступал в почти 40 летнее управление обителью; во время скудости, так часто его посещавшей, и имея содержать большое братство без всяких определенных доходов, он, отвергая всякую излишнюю печаль, старался привлечь к себе милосердие Божие смирением духа и сердечною благодарностью, с которою принимал всякое благодеяние, как от руки Божией, как бы незначительно оно ни казалось. Еще говорил: «весь закон в двух заповедях заключается: возлюби Господа Бога твоего, и возлюбиши искренняго твоего яко сам себе (Мф. 22:38–39). Значит, чтобы возлюбить, как должно, ближнего, надобно сперва научится самого себя любить как должно». Не раз, лежа, сам с собою рассуждал в слух о пользе Старчества.

О. Игумен Мещовского монастыря Никодим, как сам после рассказывал в присутствии одного только О. Игумена Антония, сказал О. Архимандриту Моисею: «Батюшка, конечно в животе и смерти Бог волен, но болезнь Ваша трудная, Вы назначили бы себе преемника». О. Архимандрит ответил только двумя словами: «Бог укажет». Потом, при других свидетелях, монастырский казначей иеромонах Савва предложил Старцу вопрос: кого он по себе назначает настоятелем? О. Архимандрит взглянул на образ Спасителя и сказал: «Да, это дело великое и трудное; поручаю самому Господу».

По временам больной чувствовал себя довольно бодрым, выходил в приемную, спрашивал у письмоводителя бумаг, разговаривал с некоторыми братиями о монастырских делах (о чем он впрочем никогда не забывал).

О. Игумен Антоний рассказывал, что в это время некоторые из рабочих пришли просить расчета. «Я и сказал О. Архимандриту: Батюшка, рабочие пришли, просят, чтобы их рассчитать. «Что же, надобно рассчитать.» – Да денег-то нет, Батюшка. – «Занять надобно у кого нибудь, а рабочих рассчитать». Я и пошел от Батюшки в раздумьи: у кого же занять? Только что схожу с крыльца его келлий, как вижу, на встречу мне идет знакомая дама, и, подойдя, спрашивает о здоровье О. Архимандрита. Я отвечал: слабеет силами; да вот благословил мне рассчесть рабочих, а денег нет, надобно занять у кого нибудь. Дама эта тут же вынула свой бумажник, достала из него 50 рублей и подала их мне, говоря: вот, О. Игумен, позвольте мне вам этим послужить, прошу Вас принять от меня эти деньги в долг без отдачи. Так Го-

Далее нет отсканированных страниц с 165–178

Преподобный Сергий Радонежский перед кончиною своею обещал Своей Обители безбедное существование после него. О. Моисей не дерзнул дать такого обещания на словах; но Бог исполняет это на самом деле, по молитвам его посылая часто Обители нежданную помощь и не допуская ее до оскудения вещественного, а главное духовного.

В послушании о Христе почтеннейшему Тимофею и братии, мир и Божие благословение.

Приятное письмо ваше, посланное через брата А.С., имела удовольствие получить; и читав оное, не могла не спомнить слов, что всуе путь, аще не благословит Бог. Вы, направя стопы ваши на путь мирен к необуреваемому пристанищу, благополучно достигли, настигши на пути старца, хотя безмолвно, но внутрь сердца снабденна и Богом благословенна, коего древний посох указывал вам путь к вечно тихому пристанищу в Саровском Иерусалиме. Сие напутствие Божие весьма сходно с принятым вами намерением. И должно заметить, что на путь правый указует идущим не скитающийся в мирской прелести, ищущий спокойствия телесного, переходя из града в другой; но напутствуемый через Христа старец, хотя в раздраном рубище и хладный телом, но теплый верою и безмолвствуя языком в мире отверст устами в обители внутренней, затворивший уста, как бы дверь хижины теплой от охлаждения и дабы не вшел тот похитить сокровище, аще даде ему Господь. Сего старца, напутствующего вас, увидя из письма, не могла я не чувствовать истинной веры, что севший с вами, сей провожающий на служение Богу, избранник от Христа Спасителя нашего, человек потаенного сердца в неистлении молчаливого духа и слова его внутрь; дабы доказать верующим, что избравший лучший конец жития и переходящих пут остатки жизни в вере и неленостном послушании для достижения спасения будет благословлять Сам Отец Небесный, яко напутствующий вас старец, от коего все мимоидущие смиренно просят Божия благословения, яко слабые суть в мире, во брани плоти и крови и с духи злобы.

Вы же, видев совесть свою как бы в зеркале, и приняв несение креста Спасителя нашего, обещая послушание нести его и далее, дóндеже укажется место и время сложить его, страшитесь сбросить его с себя, угождая побуждениям плоти, в коей часто бывает и враг владыкою. Но достигши спокойствия совести, и будучи наставляемы отцом Александром, не страшитесь мирного возмущения со стороны родственников, имея Отца и Матерь, иже на небеси. Впрочем хотя дядя, сестры и прочие родственники в неудовольствии по свойству плотскому, и мятутся, яко в мире ища наказаний, но вспомните родителей К. Д-ча незлобствующих о спасении ближнего. Может быть Бог смирит сердца и ваших родственников, если веры утверждение не поколеблится в сердце вашем и не сделаете отступления, дав себя исхитить волку из стада Христова и растерзать среди прелестьми ослепленных.

Иона брат, утешающий жизнию, несущий троепослушание с терпением, и К. Д. трудившийся с вами в хлебне. Вы пишите: общелюбимы строителем и пустынниками, пекущимися о вашем назидании душевном. Дай Бог, чтобы с любовию сей почтенной о Христе братии переходили вы трудности послушания для тела к облегчению и спасению духа, достигая при черном покрове главы блистающего на оную венца от Спасителя мира. Видев же вас несетующих и без уныния, благодарящих Господа нашего, прошу вас смиренно, писать мне впредь при случкаях о продолжении жития вашего. Я же при молитве как духовно, так и телесно здрава. И прошу читать письмо вместе, дабы цепь дружества вашего была тверже. Впрочем желая вам душевного и телесного здравия и Божия благословения, имею честь быть, грешная Монахиня Досифея.

29 октября 1805 года

В Русских Достопамятностях⁵⁸ при описании Ивановского монастыря в Москве, сказано о старице Досифее следующее: «Сюда прислана была в 1785 году, по секретному повелению императрицы Екатерины II, одна женщина не старых лет, по видимому, знатного происхождения. Неизвестно, какое было ее в свете значение, какое имя и фамилия; но здесь, в монашестве, она наречена Досифеею. Никто ее не видел, кроме игуменьи, духовника, причетника, недавно умершего в глубокой старости, да московского купца Филипа Никифоровича Шепелева, торговавшего чаем и сахаром на Варварке, от которого мы, за несколько тому лет, заимствовали некоторые сведения об этой таинственной монахине. По их словам, она была уже пожилая, среднего роста, худощава телом и стройна станом, не смотря на свои лета и долговременное заключение, еще сохраняла в лице некоторые черты прежней красоты, ее приемы и обращение обнаруживали благородство ее происхождения и образованность. Старый причетник видел каких-то, по его замечанию, знатных особ, допущенных игуменью на короткое время к затворнице, которая говорила с ними на иностранном языке. Досифея жила в одноэтажных каменных келлиях, примыкавших к восточной части ограды монастыря, близ покоев игуменьи, и недавно еще сломанных. Все ее помещение составляли две уютные неизменные комнатки под сводами и прихожая для келлейницы; их нагревала изращатая печь с лежанкою. Окна обращены были в монастырь⁵⁹. На содержание ее отпускались особенная сумма из казначейства; столь она имела хороший. Иногда на имя ее пересылались к игуменье от неизвестных лиц значительные суммы денег, которые она употребляла более на украшение церкви, на пособие бедным и на подояние нищим. К окошкам ее, задернутым занавесками, иногда любопытство и молва привлекали народ; но штатный служитель, заступавший место караульного, отгонял любопытных. В церкви Досифея выходила весьма редко и то в сопровождении приставленной к ней старицы. Корридор и крытая деревянная лестница от ее келлии вели прямо в надворную церковь, где духовник ее с причетником совершал богослужение для нее одной. Тогда церковные двери запирались изнутри, чтобы никто не мог войти. Все время своей затворнической жизни она посвящала молитве, чтению духовных книг и рукоделию; вырученные ею за труды деньги раздавала через свою келлейницу нищей братии. Последние годы Досифея провела в безмолвии и в подвигах благочестия.

После 25-летнего пребывания в Ивановском монастыре, она скончалась 64 лет, 4 февраля 1810 года, а по надписи на портрете ее, как увидим далее. 1808 года. Как она прислана была в этот монастырь по секретному указу 1785 года, то имени ее мы не нашли в клировых ведомостях. Хотя в продолжение десяти лет царствования Александра I и содержали ее несколько свободнее, но все еще держались прежнего указа и она оставалась в забвении.

Хотя жизнь Досифеи в монастыре была сокровенною для света, но ее погребение было торжественное и великолепное. Отпевал ее, за болезнью Митрополита Платона, Викарий его Преосвященный Августин с почетным духовенством. На отпевание съехались: главнокомандующий столицы граф Иван Васильевич Гудович, женатый на графине Прасковье Кириловне Разумовской, и другие вельможи Екатерининского времени. Стечение народа в монастыре было необыкновенное. Тело Досифеи погребено не в том монастыре, где обыкновенно хоронили инокинь Ивановской обители, но в Новоспасском монастыре, усыпальнице Романовых, у восточной ограды, на левой стороне от колокольни. Над ее могилою, на диком камне надгробия под №122, читаем следующую надпись: «под сим камнем положено тело усопшей о Господе монахини Досифеи, обители Ивановского монастыря, подвизавшейся о Христе Иисусе в монашестве 25 лет и скончавшейся февраля 4-го 1810 года. Всего ее жития было 64 года. Боже, всели ее в вечных твоих обителях».

В настоятельских келлиях Новоспасского монастыря, по сказанию г. Мельникова, хранится портрет таракановой, который почитали за изображение погребенной там монахини Досифеи, в мире принцессы Доротеи. Портрет писан на полотне, выш. 10 ½, шир. 7 ½ вер. На задней его стороне читаем: Принцесса Августа Тараканова, в иноцех постриженная в Московском ивановском монастыре, где по многих летах праведной жизни своей, скончалась 1808 года и погребена в Новоспасском монастыре.

Иван Снегирев.

Братиям моим о Христе Иисусе Тимофею и Ионе, по приезде в Саровскую пустынь, советую: 1) живши тамо, ходить к братии и дело иметь с теми только, с которыми прикажет вам Строитель и духовник; 2) послушания проходить без роптания, а когда же в чем отяготитеся, то просите со смирением перевести в другое; когда же не переведут, послушайтеся. 3) Помните и живите никуда не выходите; потому что вы если какие многие, мнимые вам, увидите неудобства или соблазны; то если оные из себя не истребите, и с ними перейдете, вдесятеро еще найдете и с побродяжничеством вашим станут умножатся, пока совсем вас опять возвратят в мир. А когда же станете слушатся наставлений их, и сами себя будете обвинять и соблазны на братию за собственный свой недуг и немощ признавать; то всегда и во всем будете оставатся мирными. 4) Также за послушание; хотя и тяжелое будет, то тяжело оно кажется только за непослушание и упрямство. Потому увидите такое-ж самое послушание проходящих с покоем вас немощнее. Впрочем если оставят вас, по вашему желанию без послушания, то столько вас одолеют помыслы, что и не сладите с ними; почему не отзывайтеся от послушания. – 5) Для вечной вашей душевной пользы паче и паче помните, яко на всякое искушение – смирение, самоукорение, и терпение – победа. Господь же Премилостивый да просветит вас и умудрит, да поможет вам, и да сохранит вас, и покрыет от всех шуиих и десных сетей вражиих. 6) Проходя послушания, берегите себя от тяжелых подьемов и храните здравие. Ответ бо дадите пред Богом, если себя от безумной ревности как либо повредите и испортите, да и ближних отяготите. Сделавшися бо уродами, уже не братии вы, но братия вам служить принуждена; в каковом случае горькую жизнь иметь будете, от чего меня и вас да помилует Господь. Когда вспомните, то помяните и грешного Александра, любящего вас, ради вас же самих. 1805 г.

Получил и последнее твое письмецо, и сердечно радуюсь, что милосердный Господь не попустил вам более скитатся в мире, и осквернять свои души прелестию. Терпи Бога ради, и не забудь, что несть наша брань к крови и плоти, но к началом (Еф. 6:12) и проч. Лучше бо, по св. Лествечнику, с помыслами братися нам, нежели со мнением. А не добро быть нам бесстарстным; беси бо множицею отходят мнения ради, ведяще, яко можем и кроме их коварства от собственной гордости погибнути, а посему ниже покаяния обрести. Пишите за стужение помыслов; то ежели можно удержать ветры, тогда и помыслы. А святые отцы глаголют, что можно иноку и страстну быть, но не действовать по страсти. Следовательно мы осудимся за действие по страсти. Следовательно мы осудимся за действие по страсти, а не за то только, что имеем в себе оныя, и через помыслы осуждаем. И первый бо Адам, по чувству распознавательному, проразумевал, что добро яблоко в снед, но не за познание, а за вкушение онаго яблока осужден. Да и Бог заповедал ему не еже не разумети о добре плода, но еже, глаголет, да не снесте. Почему не смущай свою душу никакими помыслами; потому что ты не любишь их, и не услождаешся ими. Ежели имеешь отца и извествуешся к нему сердцем и верою; то открывай ему все свои брани и помыслы, а свой разум, яко поврежденный и грехами оскверненный и измаренный, отнюдь не принимай и не верь себе ни в чем до кончины своей. И когда станеш являть ему оныя, то узришь милость Божию и облегчение и исцеление, а ежели-ж запустишь и утвердишься в своем разуме, то напоследок неисцельно вознедугуешь, и никому уже ни в чем и никогда не поверишь; а всю жизнь диавол водить будет, куда захочт, и показывать все по своему; потому что ум помрачится, и всякое слово братнее подозревать будешь, и ни в чем и никогда не уверишься. Паче всего прошу вас, любезных моих, самим богом: будьте послушливы без рассуждения всякому брату, паче же отцам вашим, и смиряйтеся пред всеми; по святых бо отцев учению единем смиреннем можно спастися, а без сего и всеми добродетелями не избежишь вечного осуждения. Что нам до зрительной жизни? – Лишь бы Бог сохранил нас от деятельных грехов; потому что помыслы, как пишете, как бы ни развлекали ум, но самовластного произволения нашего никто от нас отнять не может. Да и можно ли получить венец без брани? Бог даст тебе разум; только Бога ради терпите.

Спасайся о Господе! Получил ваше писаньеце, и сердечно рад, что милосердый Господь Бог сподобил вас достигнути тихого пристанища, и соеденитеся лику монашествующих. Поминай, брате, милость с вами Божию, и как можно старайся о своей душе. Будь послушлив без рассуждения; подзорников же на братию, и блазнителей и любопытников бегай Господа ради, и затыкай уши свои; себе единому внимай, почто изшел еси из мира. Также пишешь уведомить тебя, что рассуждают родственники твои; то их рассуждение общее мирянам. И ты о сем забудь мыслить и себя смущать; бойся только себя самого. А не их; ибо никто тебя отвлечь от Бога не может; а сами мы всего виновниками бываем. Притом по сердцу твоему известит Господь и родителей твоих, что препятствовать не будут; силен бо Господь Бог. Ежели-ж бы отец ваш и препятствовать разумел вам, по наущению диавола, то кажется довольно говорено с тобою, что таковый отец, нест уже отец, но ратник против душевного спасения вашего. Так тогда видно будет, как с ним поступить.

Писание ваше я получил и возблагодарил всещедрую Десницу промысла божия, пекущегося о каждом из нас, укрепляющего немощных и устрояющего все нам во благое. – Благодарю вас, что вы не забываете меня и не отметаете моих советов: богатый милостию Бог обагатит вас за сие дарами Своея благодати; такмо надлежит нам подвигом добрым подвизаться. Поставленные на ратном поле века сего воины ни о чем более не думают, как о том, чтобы одержать победу над врагами: так отвергшиеся мира должны о том токмо и помышлять, чтобы, при помощи Божией, соделатся совершенными победителями. Но как в сражении с внешними врагами есть две крайности: сильная стремительность, – и недеятельность; так точно и в духовной брани. Стремительность часто преступает пределы благоразумия и отстраняется от истины иногда слишком далеко, а потому не только иногда не получает успеха, но еще в горшую впадает опасность. Так например, полководец пылкого духа не редко, не испытав собственных сил и твердости, и вверясь одной своей запальчивости, сильно устремляется на врагов своих, но не выдержавши борьбы, когда пройдет его жар, или совершенно погибает, или остается в посмеянии у врагов. В духовной брани случается тоже: ибо сильная стремительность к победе нередко возраждает в человеке дух самонадеянности. От сего и утвердившиеся в подвигах веры великие мужи иногда ослабевали, особенно когда благодать Божия на некоторое время оставляла их дабы испытать и показать им собственную их немощь. Ап. Петр, сильно желавший и в темницу и на смерть идти со Христом, в опасности троекратно отвергся Его, и убоялся даже рабы Архиереевой. Из сего мы должны научится, что во брани с внутренними врагами не должно слишком спешить, т.е. забегать вперед; впрочем и не оставаться в бездейственности. Ибо само собою разумеется, что недеятельные тоже, что безоружные, которых, пришедши, враг поемлет в плане без сопротивления. Следовательно в духовных подвигах должно держаться святой, непадательной середины. Стезя средняя есть самая наилучшая и вернейшая стезя спасения, на которую и мы с вами почти что попали. Бодрствуйте же, стойте, укрепляйтеся, говорит Апостол. И подлинно мы должны токмо непрестанно бодрствовать и быть как бы на карауле умственном готовыми, взирая оком разума на вездесущее Божие, и помышляя, что Он не только внешно, но и внутренно живет в нашем сердце, в нашей душе, как в своем храме. В сем-то духовном упражнении состоит страх Божий. Ибо кто точно знает, что Бог вездесущь, что Он видит все его помышления, и что Он испытует его сердце и утробу: тот побоится не только делать зло, но и помышлять о зле. Таким образом душа рабов Божиих будет пребывать во всегдашнем приятном спокойствии, где-бы она не была с телесною своею храминою. Да благословит нас Бог таковым познанием, дабы мы могли любить учение Его и следовать закону Его во всю жизнь нашу, где-бы мы ни были. Прстите меня, любезный брате, и не оставьте в святых молитвах.

Остаюсь любящий вас Александр грешный Архимандрит недостойный.

18 генваря, 1825 года.

г. Арзамас

Приятное писание ваше я получил 13-го числа текущего месяца. Сердечно благодарю вас за память и любовь ко мне ветхому старцу; и я взаимно доселе радуюсь духом, что промыслу Божию угодно было исторгнуть вас из рук Египтян и употребить к духовной жизни, которую благодатию Его продолжаете вы теперь.

О брате вашем О. Антонии не скорбите много; он призван на дело самим Богом для исполнения должности, возложенной на него провидением, Напутствуйте его молитвами. Время настоящей жизни пройдет скоро, и мы в свое время соберемся в одно сборное место для принятия по стоянию искомого нами.

Отошедшего от вас брата Иеросхимонаха (Архимандрита) Мелхисидека да упокоит Господь в обителях Отца Небесного. Он много перенес крестов: но кресты, какого бы рода они ни были, угоднее Богу нежели благоденствие. Это явно из примера многих Святых. Завещание его я читал со сладостию. О здравии моем можете судить по преклонности лет моих. Силы мои оскудевают; впрочем пользуюсь совершенным зрением и слухом. – Теперь, имея от роду слишком 80 лет, твержу урок Искупителя нашего: «будьте готовы, ибо, в который час не думаете, придет Сын человеческий. –

Прости, любезное чадо, и помолись обо мне зело любящем душу твою. Остаюсь по гроб мой усердный вам, дряхлый старец Александр, Архимандрит недостойный.

Мая 26-го 1841 г.

г. Арзамас.

Объявитель сего Московской третьей гильдии купеческой сын Тимофей Иванов Путилов с получаемым срочным паспортом находился для богомолья Тамбовской епархии в Саровской Пустыни более трех лет. В продолжении ж того времени с прилежным вниманием старался всячески духовные обиды точно наблюдать. А через добропорядочное свое поведение заслуживал в общем нашем братстве доверенность, в отправлении монастырских послушаний, кои исполнял с усердным прилежанием. А ныне оный, чувствуя себя одержимым болезненными припадками, почему и имеет желание пребыть навсегда в духовной жизни, с тем еще, чтобы воспринять и самое монашество. Но как к достижению такового предмета настоит, в силу узаконений получить свободное увольнение, в таком случае, ежели Общество соблаговолит богоугодное сего намеренье уважить, тогда, по желанию его, принять согласны мы, а потому во всем вышеписанном сие свидетельство и дано за подписанием моим и приложением монастырской печати.

Февраля 2-го дня 1807 года.

Саровская Пустыня. Строитель Иеромонах Исаия

Что сие свидетельство дано и подписано рукою Саровской Пустыни Строителя иеромонаха Исаия в том удостоверяю находящийся в оной на пребывании Игумен Маркеллин.

В том же удостоверяю Игумен Назарий Головин.

У сего свидетельства Саровской Пустыни монастырская печать.

Явитель сего Московской третей гильдии купецкой сын Тимофей Иванов Путилов, по данному ему вечному от Московского Купеческого Общества увольнению в монашество, находился в Брянском Успенском Свенском монастыре добропорядочно и в монастырских послушаниях вел себя ревностно и честно. В уверенье чего и дано сие за подписанием и приложением монастырской печати. Ноября 27-го дня 1810 года.

Свенский Игумен Амвросий.

№51-й.

У сего свидетельства печать Брянского Успенского Свенского монастыря.

Дано сие, Орловской епархии из Брянской Белобережской Предтечевой Пустыни, Московскому купцу Тимофею Ивановичу Путилову в том, что он Путилов, с данным ему от Московского Купеческого Общества в монашество увольнением, находился по нижеписанное число в сей Пустыни честно и трезво и добропорядочно; возлагаемые ему всякие монастырские послушания проходил с усердием и неленостно. А как ныне, по имеющийся в нем благословной надобности своей, возжелал посвятить себя путешествием в губернский город Смоленск, для поклонения, из усердия своего, чудотворной иконе Смоленская Божия Матерь. На что испросил себе благословение от Обители сей отправится на некоторое время, с тем расположением, чтобы по исполнении своего удовольствия паки возвратится в оную. Для того с подлинного увольнения его, оставшегося в Обители сей копия, сие свидетельство во уверенье как о добром его поведении и о нашем к нему благорасположении. Так и во всех ему, ежели где случатся препятствующие случаи и выдается. За подписанием оной Пустыни Настоятеля и с приложением казенной монастырской печати. Ноября 30-го дня 1819 года.

Вышеозначенной Пустыни Строитель Иеромонах Моисейю

№66-й.

Игумен Моисей⁶⁰ родился в Ярославльской губернии в городе Борисоглебске 1782 года Января 15 дня, в день преподобных Павла Фивейского и Иоанна Кущника. Наречен был Тимофеем во имя св. апостола Тимофея 22 Января. По пострижении в 1822 году в монашество получил новое имя Препод. Моисея Мурина, празднуемого 28 Августа. А во иеромонаха посвящен 1822 года 25 декабря в Праздник Рождества Христова в Калужском Кафедральном теплом соборе Преосвященным Филаретом Епископом Калужским, что ныне в Киеве Митрополит.

Игумен Моисей промыслом Божиим приведен начально с братом моим в Саровскую Пустынь 1805 года Мая 13 дня, на 24 году жизни, с трех годовым паспортом; а оттуда 1807 года Февраля 2 дня, получа свидетельство за подписанием Строителя иеромонаха Исаии с подтверждением о том Игуменов: Маркеллина и Назария, бывшего Валаамского, за их подписом, отправился за увольнением и в 1808 году 23 Февраля получил из Московского Купеческого общества увольнение в монашеское звание, по которому 1809 года Июля 14 дня определен Указом Орловской епархии в Брянский Свенский монастырь. Где находясь, по благословению Преосвещеннейшего Досифея Епископа Орловского, представляем был в Св. Синод к пострижению в мантию; но по недостатку в увольнительном Свидетельстве слова о обязательстве всем Обществом платежа казенных повинностей в оном отказано Указом 1810 года Марта 8 дня. Почему, получа обратно свое увольнительное свидетельство от Игумена Амвросия 27 Ноября 1810 года, отправился паки в Москву ходатайствовать у Общества Купеческого дополнения означенного слова, и в 1811 году получа 16 Марта новое свидетельство, по совету иеромонаха Алексия Симоновского, расположился испытать себя, по первоначальному желанию своему, в пустынном уединении, отдельно от монастыря. И слыша о Старце иеромонахе Афанасии, живущем смоленской губернии Рославской округи в лесной даче помещика Броневского Демьяна Михайловича, прибыл туда и был оным Старцем помещен в сожительство с ним. – А в 1812 году, по нашествии на Смоленскую губернию неприязненных Французов я оставил Пустыню и отправился в Свенсикй монастырь, а оттуда в Белобережскую Пустынь, в которой с Августа месяца прожил более года и возвратился паки в ту же Пустыню 1815 года к Иеромонаху Афанасию. – А 1816 года Января 15 дня прибыл ко мне из Ростова брат Александр, с которым, того же года в последних числах августа отправился я до Киева, через города: Мглин, Стародуб и чернигов. Достигши туда 11 сентября и пробыли до 16 сентября, обходя все Св. Обители в Киеве и приняв благословение от Его Святейшества Митрополита Серапиона, также и Наместника Лавры Архимандрита Антония, отправились обратно, через города: Козелец, Королевец и Севск, посещая на пути Св. Обители: Софрониевую, Глинскую, Площанскую, Белобережскую и Свенский монастырь. Достигши наконец своей пустынной келии в ноябре месяце пробыли в оной до Декабря 1817. Потом отправился я с братом Александром в Москву, для оспрошения у Общества Купеческого увольнения в монашеское звание и – благодарение Богу – получили оное и возвратились в 1818 года в марте месяце в Пустыню.–

Любезнейший Братец мой Александр Иванович Спасайтеся о Господе!⁶¹

Достигший своего пустынного гнезда, желал и спешил душою скорее сообщить вам мои строки с усерднейшею благодарностью за любовь и щедроту вашу мне оказанную, но отдаленность от городов не позволяла скоро доставить на почту письма, а теперь, имевши случай отправить, уведомляю вас о себе, что я, благодарение Богу, до келии своей добрался благополучно. Можно сказать, что как по трудах покой сладок, так и по странствовании и всей рассеянности бывшей теперь в пристанище тихого уединения весьма: кажется приятно, в рассуждении покоя и удовольствия душевного. И сие собственный опыт открывает, что находясь в кругу предметов, занимающих зрение, вкус, слух и все чувства не может уже быть столь сладко мысленное занятие в памяти Бога и поучении святого законе Его.

Удалением же от мира освободившись всех чувственных встреч, увлекающих ум и мысли, все духовное занятие становится живее, сладостнее, потому что ум, освободясь случаев к разъяснению, начинает собираться к себе, а через то и душа начинает чувствовать присутствие Божие; благоговейный к Нему страх и любовь ощутительнее, и чувства внешнего человека внутреннему, то есть уму, становятся покорнее. Для того то нам, желающим спасения Божия, но имеющим немощное и испорченное грехом естество, весьма хорош, легок и действителен способ к покаянию – удаление от света. Понеже ум, через уединение и внимание собираясь к себе, видит исходящие от сердца и к нему приходящие противные мысли, а видевши, разуметь свою нечистоту, и, не терпя оной, понуждать к очищению. Очищать же и противоборствовать им будучи сам собою не в силах, узнает на искусе немощь свою и окоянство и совершенную нужду во Христе Спасителе. Для того, взывая помощи Христовой, обращается ко всемогущей силе Его яко немощный в собственном разуме своем и силе. Призывает всеблагое и всесильное имя Иисусов, с искренним самого себя умалением, охуждением и печалью сердечною да очистит, укрепит и подаст руку спасения. И таким образом по узнании прежде окаянства своего и немощи, узнает потом и спасение Божие, заступающее во время брани внутренней. Ибо близ Господь всем призывающим Его во истине (Ис. 144:18) и сокрушенные духом спасет. Узнавши же сие спасение в чувстве сердца, радуется как о полученном облегчении от находящих нечистых помыслов, так наипаче о благости Божией и промысле Его, соприсутствующем ему и спасающем. А через то входит в живую веру известным (достоверным) ощущением в себе силы не своей, но Христовой, почему со сладостию сердечною наипаче привергает себя к Спасителю и предает всего себя Ему, с несомненным на Него упованием и любовью. Сие предание себя и сердечное упование сообщает душе превосходный мир и радость, составляющие внутреннее царствие Божие, которого Христос Спаситель прежде всего искать нам повелевает. И оно-то по истине есть полное и удовлетворительейшее для человека блаженство, так что все прочее чувственное благо, желаемое свету, представляется уже слишком дебелым, ничего не значащим и нестоющим никакого искания. – Все сие при начатии письма пришло мне на ум написать, не потому чтобы я в точно таком был теперь устроении духа, но отчасти познавая ход внутренней жизни в безмолвии, которое привлекает душу ради истинного покаяния удобнейшего мне грехолюбивому во всякое время совести своей хранение от грехов, дабы не застала лютая смерть меня неготового грешника. Написал же сие от искреннего расположения и любви к вам. Зная ваше намерение, согласное с нашим – представить себя Христу жертву живу, святу, благоугодну Богу в словесное служение; да поживем отвергшеся нечестия и мирских похотей в зависимости благодати, целомудренно и праведно и благочестно. Ждущие христианской кончины и блаженного упования и явления славы великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, иже дел есть себе за ны, да избавит ны от всякого беззакония, и очистит себе люди избранны, ревнители добрым делом (Тит. 2:2–14).

Любезный братец! Не отлагай желания благонамеренного и не угошай духа, аще уже возгореся. Будь тверд и единодушен. В сем бо намерении бывает сильное колебание от естества, склонного к удовольствию чувственному и от врага спасения нашего. Не бойся близким быть Богу, а далеким от развращенного мира. Мир преходит и похоть его, творя же волю Божию пребывает во веки (1Иоан. 2:17). Я не убеждаю вас с моей стороны, но, по откровенности вашей, рассуждаю о сем, что ежели вы чувствовали в себе зовущего вас Духа Святаго в Его зависимость и свободу от страстной и многомятежной жизни мирской, ради вечного и отнюдь непременного соединения с Ним, и таковое чувствуя в сердце своем Божие сладостное влечение, удостоверяющее вас превосходным обретением даров Его и любви, вы делали сокровенное разумом и волею соглашение. Для того, братец, надобно быть вам верным без изменения Духу благодати, чтобы не уклониться влиянием чувств от вердечного оного предложения к удовольствию плотскому и тем не сделать бы оскорбления зовущему вас Духу Божию. Чтобы оставлением воли Его не быть оставленным от Него – последовать вашей плотской воле, могущей подвергнуть вас всякого рода страстям, от которых вас и меня да избавит Господь. Надобно весьма страшится сего. Когда же решительно, без двоедушия вступите в путь послушания Христова и ради Его в силе Его пойдете, то всякий шаг ваш будет изочтен пред Ним и вознагражден стократною ценою. Ибо всяк, рече, иже оставит мир и яже в нем ради Его сторичное приимет воздаяние здесь и в будущем. Таковое обетование Христово (Мф. 19:29) буде вожделенно вам, то спешите к нему и не отлагайте дерзновения вашего, еже имать мздовоздаяние велико. Теките да постигнете.

Любезнейший братец мой Александр Иванович спасайтеся!

Письмо ваше от незабвенного братолюбия получил я с приятным удовольствием. Сердечно порадовался о том, что вы живы и здоровы. Книжечками я рад бы вам служить, но жаль, что далеко стали друг от друга и оказий совсем нет. Однако во удовольствие прошения вашего, приятного для меня, препровождаю при сем хотя немногие, но многое, и можно сказать все нужное к наставлению душеспасительному содержащие списочки. Пользуйте ими вашу душу, питая ее словами жизни и молитвою и всеми благими делами всякий день: так как тело различными питаем и напояваем пищами и питиями, которыми истощаемые силы паки возобновляются и сохраняется жизнь наша.

Ежели дух благочестия становится в вас слабее – сие не удивительно, потому что вы в таком находитесь кругу, где все противное оному духу и видите и слышите и во всем участвуете сердцем и волею и неволею; о чем я и не без сожаления бываю по вас. Однако не надобно, братец, вовсе нерадеть о душе, но все таки дух оный разогревает: то чтением духовным, то молитвою хотя краткою, то памятию вечности и прочим деланием заповедей Христовых питает и возвращать себя в мужа совершенна, в меру возраста Христова. Вспомните оного постыдную и зловредную должность исправляющего мытаря Евангельского, который хотя в своем противном Богоугождению образе жизни был, однако не оставлял ходить в церковь, и в одно время случилось так, что он много Богу угодил немногими только словами покаяния и вышел из церкви оправдан паче фарисея, ревностного наблюдателя всего закона. Любезный, не угошай вовсе духа и не ослабляй себя нерадением и излишнею доблестию тела и разсеянием ума в пристрастные воображения, да не постраждеши последи жребия Евангельского ленивого раба, скрывшего талант благодати, приятой в крещении, которая отнюдь не должна быть тща и безплодна в душе каждого христианина. – Для возбуждения нашего нерадения и сие приводить себе на память нужно всегда, что мы смертны: жизнь наша скоропреходяща и неизвестностью смертного часа очень опасна, ибо хотя известно знаем что умрем, что не знаем когда умрем: сегодня или завтра, рано или поздно, в день ли или в ночь? Сия судьба каждого человека совсем неизвестна, когда кого постигнет смертная коса, и в каком устроении обрящет, готового ли благими делами или неготового и злыми преисполненного? В чем бо застанет кого, в том и на суд пред Богом представит и от дел своих всяк или прославится или постыдится. И никто нам в часе оном смертном не поможет, точию с Богом добрые дела. Здесь нужно рассуждать и о делах добрых и злых и о последствии обоих. Известно нам от Писания Святого, что созданы мы не для того, чтобы только есть вкусно, да пить приятно и гулять и веселиться без памяти. Мы созданы есмы на дела благая, посредством коих в краткой сей жизни стяжаем вечную, блаженную жизнь, к которой все благодатию Божиею призваны.

И так здешний век наш есть время непрестанных дел телесных и душевных, а будущий век – приятие по делом. Но надобно твердо знать какие дела принести имеют благополучную вечность, и какие – несчастливую, дабы одних уклонятся, а других придерживаться всегда. Человек сугуб – из тела и души; сугубые его и дела: один называется человеком, но внешним, другой именуется человеком внутренним. Сии в одной ипостаси человека соединенные так между собою различны, как различны между собою небо с землею и так один другому противоборственны, что не бывшу просвещенну благодатию Христовою не можно разобрать себя самого и управить безбедственно. Внешний бо человек есть тело тленное, на послужение душе Богом устроенный, своего требует удовлетворения; внутренний человек есть душа бессмертная, по образу Божию и по подобию созданная на дела благая и требует своего свойственного делания и довлетворения. Дела наши называются сиянием, тоже сугубым: одни во внутреннего человека, а другие во внешнего и различные каждого плоды видятся. Сияй бо в плоть от плоти пожнеш истление; сияй же в дуз, от духа пожнет живот вечный (Гал. 6:8). Внешнего человека сияние и собирание в здешнем веке в трех обдержится видах: в похоти плоти, в похоти очес и в гордости житейской (1Иоан. 2:16). Ежели внутренний человек не поучается в законе Божием и не питается, не укрепляется чтением и молитвою, то побеждается от внешнего, и имже побежден будет тому и работает. От сего видятся дела, угодные телу, но противные Богу, каковы суть: гордость, сребролюбие, чревообъядение, совершение всякого рода похотей, празднословия, смехи, гуляния, пьянство, злоба, лукавство, ложь, зависть,леность и прочие, вот плоды сеяния в плоть, и посему плоть и кровь царствия Божия наследити не могут (1Кор. 15:50). Когда же душа закону Божию поучается, а тело благразумию души покорено, тогда дела видятся сии: любовь к Богу и ближнему, мир со всеми, кротость, простота, благосклонность, милосердие ко всем, скромность, воздержание, целомудрие, незлобие и прочее, и сии дела суть плоды Духа Святаго и называются сиянием в духе. –

В здешнем веке дела наши суть сияние, а будущий век есть жатва посеянного нами, и кто что посеет здесь, то и там пожнет. Ежели кто сердечную свою ниву потщится возделать и удобрить и насеять семенами бессмертного жита, то верно может надеяться по сеянию своему узреть и жатву к покою своему вечному и удовольствию. Сеющий слезами покаяния радостию поженет, и «насыщуся тогда» говорит Пророк (Пс.) ибо по трудах благочестия следует приятный покой. Не трудящимуся же в деле благочестия покой и насыщение отречено, праздный, сказано, да не ясть. –

Воображай себе, любезный братец, истину сию всегда, что еже сеет человек в здешнем веке, то самое и поженет в будущем стократно, и на этой истине проверяй самого себя каждодневно: что ты посеял на счет будущего века? – пшеницу или терние? Испытавши себя себя располагайся к исправлению лучшего на следующий день и таким образом всю жизнь проводи. Ежели плохо был проведен день настоящий, так что ты ни молитвы порядочно Богу не принес, ни сокрушился сердцем ни однажды, ни смирился в мысли, ни милости или милостыню никому не сделал, ни простил виноватого, ни стерпел оскорбления; напротив же того, не воздержался от гнева, не воздержался в словах, пище, питие, или в нечистых мыслях ум свой погружал, все сие рассмотрев по совести осуди себя и положись на следующий день быть внимательнее во благое и осторожнее в злое.

И так рассматривай, любезный, сеятву твою всегда и от терния очищай и пекись яко истинный христианин делати не одно только гиблющее брашно, но пребывающее в животе вечном. Какая бо польза если мы и всем себя на этом свете удовольствуем и честью и славою и богатством и всеми сластями, душу же свою отщетим оных плодов Духа Святаго, и пусты явимся пред Богом как неплодное дерево, которое обыкновенно посекается и в огнь вметается. Воздавай Кесарева Кесареви внешним твоим человеком, внутренним же всегда взирай к Богу и закону Его поучайся и Бог будет с тобою. Я более всего опасаюсь, чтобы ты худым товариществом не повредился; тот товарищ наверно худой, который назирает жены и пиры. Вино бо и жены многих погубили глаголет Писание. Блюди себя от таковых; ибо скоро и удобно входят в нас привычки слабые и страстные, отвычка же очень трудна. Редкие освободились совершенно от худых привычек, по большей же части во страстях оных и жизнь свою кончили, на осуждение себе вечное, от чего меня и тебя да помилует премилосерднейший Господь. Я уповаю, что дух страха Божия в вас есть, которым можете предохранять себя от греха и направлять к добродетели. Для сего могут служить и списочки сии, кои к вам посылаю: держитесь правил их по возможности своей и верно «обновится яко орля юность твоя» (Пс. 102:5). –

О себе вас уведомляю, что я живу в прежнем уединении. Слава Богу! Здоров и благодатию Божиею покровительствуем. –

Остаюсь вам навсегда усердный и доброжелательный брат грешный Тимофей.

Нижайше кланяюсь.

Ч. 17-го Июля 1814.

Пустынь.

Любезнейший мой Братец Александр Иванович! Возмогай о Благодати Христовой.

Твое Братолюбное приятнейшее для меня писание с душевным удовольствием получил, и сердечно порадовался о вашем всех здравии и пребывании, и благодарил Бога о твоем добром и Богоугодном предложении освободиться от злострастного, греховного и весьма тяжкого для Христолюбивой души бремени мирского. Поистине бо весь мир во зле лежит и действия его не к другому чему относятся как к удовлетворению похоти плоти, похоти очес и Богопротивной гордости, – для того преданные ему как сами себя бедно обманывают. Так других льстят политичными обетами, я сие отношу к вашим откупщикам, ласкающим вас для своих выгод и порабощения. На языке у них подлинно мед, а в сердце яд проклятого корыстолюбия, побуждением которого они от уст своих приятность каплют и втане услаждают гортань незлобивого сердца, но напоследок, из приятного выходит все противное, оказывается же в остатке одна только горестная скорбь и чувствительная жалоба. Мир много обещает доброго, но в самой вещи не только ничего не хочет дать, но еще и всего лишить, смотрит. Кто с прямой стороны мирское кругообщение будет рассматривать, тот непременно увидит, что все деяния его, по большей части, не только с Евангелием Христовым, но и с человечеством не сходны. Видех (говорит пророк) беззаконие и и пререкания во граде. Днем и нощию обыдет и по станам его, и беззаконие и труд посреди его и неправда: и не оскуде от стогн его лихва и лесть. (Пс.) Сколь-же трудно любящему Бога и Его святой закон находится в таком противообразном кругу? Ежели находися в мире без согласия с ним, то должно потерять всю его к себе благосклонность и приятность и быть презренным и посмеянным. Соглашаясь же с ним дружественною преданностью надлежит сделаться противным Богу: друг бо миру сему враг Божий бывает. Так чем же можно решить себя в вещах столь несогласных? Иным ничем, как из двух одно преобидеть; или для согласия с миром преобидеть любовь Божию и Его закон, или для любви Божией презреть мир, а купно Богу работати и мамоне, Сам Христос Бог наш сказал, невозможно. Того ради любящие Бога, как видим из историй, различным образом избирали себе по примеру Христова жития тесный и страдательный путь жизни. Иные, как-то мученики, находясь в кругу мира, претерпевали всякое утеснение, мучение и напоследок пролитием крови своей оканчивали жизнь. Другие, как-то иноки, удаляясь от мирских зловредных попечений, самоизвольное делали умервщление всех плотских желаний, провождая жизнь в произвольной нищите и тем весьма Богу угодили. Иные иным образом ради любви Христовой претерпели труды, и, пройдя великодушно свой тесный путь жизни, вечного покоя достигли. Почему и ты, любезный братец, рассуждая самого себя и мир, избери вместительный себе путь, а наипаче последуй внутреннему побуждению и влечению духа, – пойди с верою за зовущим тебя Христом, (аще слышишь глас Его в совести и ощущении сердечном) взявши с собою светильник ногами Закон Божий, и не бойся, братец, лишения мирской чести и сладострастного покоя. Когда желаешь быть почтен от Бога и упокоен вечно-блаженным всесладостным покоем, то возлюби смирение и злострадание, ради, смирившегося и претерпевшего тебя ради поносную смерть, Христа. Подклони выю свою под ярем Его. Благо бо взяти от юности ярем Господень. Кто мне служит (сказал сын Божий) тот мне да последует, и идеже есмь Аз, ту и слуга иой будет. Смотрим же, где Он по воплощении своем? Сперва во уничижении от гордого мира, в поношении от него, оплевании, заушении и пригвождении ко кресту. Где же потом – теперь? Во славе Отчей, в торжестве вечного Царствия. И так заметь, любезный братец, что хотящему быть там, где преславное и неизреченное Царствие Христово, не прежде можно туда достигнуть, как по страдании. Надлежит прежде пройти по примеру Его временное злострадание вольное и невольное. Тако бо подобаше Христу пострадати и внити в Славу Свою. И нам тоже предлежит. Чадо, аще приступаеши работати Господеви Богу твоему, уготови душу твою во искушение, и прочее. Однако, не должно как льстится видевши близкий покой мира сего и сладость его, ибо он краток и наконец горести полон, так не должно и боятся тесноты и скорби ради заповедей Христовых, понеже кратковременная скорбь, но вечное потом: покой, радость и слава. Для чего же и не пождать в претерпевании здешней нужды и труда за будущее вечное несказанное благополучие, когда известно, что хотя бы кто и весь мир здесь приобрящет, душу же свою отщетит, от онаго со Христом вечного блаженства, какая ему польза? Сегодня царствует и прославляют его, а завтра слышит изречение: возьмите неключимого раба, свяжите ему руце и нозе и вверзите в геену огненную.

Любезный братец! Когда видишь неудобства мирской жизни, так что для доброй твоей совести она невместительна, то не косни весь интерес оставить и возложи себя на волю Божию, решайся в иной благонамеренный путь жизни пойти, куда тебя промысл Божий управит. Я не получая от тебя ответа сомневался в получении тобою моего письма, но теперь рад, что ты его получил без задержки. Сердечно благодарб как а письмо, так и за бумажечку; не оставь уведомить меня, как ты решишься когда и куда? Я письма твои получаю верно через онаго Иеродиакона отца Смарагда. Он мне из всех старцев искреннейший. Пиши без сумнения, – а самому мне лично получать писем неудобно, город слишком в 40 верстах.

Хотя письмо мое и многословно, но не хочется упустить еще о себе что нибудь сказать на бывший ваш вопрос о моем пребывании. Я здоровьем благодарение Богу доволен, жизнь же свою не могу вам лучше представить, как в виде путешественника в Иерусалим, ибо жизнь человеческая не другое что, как путь. А путь – к горнему оному Иерусалиму. Не имамы бо зде града пребывающаго, но грядущаго взыскуем; вообразите же путешествие, с чем оно соединено? Оно не имеет единообразия, но все различно. На нем встречаются горы и дебри, голод и холод, ненастная погода и бури, скорби и болезни, волны морские и разбойнические насилия, труд и страх, не говорю вместе с тем и о приятностях, которые и между всеми противностями также есть, особливо больше всех надежда достижения желаемого града утешает. Вот, братец, каков путь! Он как в телесном, так и в душевном образе жизни таков. С весны и занимался огородными растениями, копал землю, сеял кое что и сажал. Среди лета строил себе новую особливую келейку, а теперь вокруг ее также растения насаживаю, а наступающей зимою чаю иметь от всего того покой или занятие больше душевное, аще Господь дарует тщание и силы к тому. Впрочем искренне признаюсь вам, что за теперешнюю мою жизнь не раскаиваюсь и мирской не жалею, но и не могу достойно возблагодарить Господа Бога за толикую Его ко мне милость, что вывел меня из Египетской работы и вселил в сию пустыню, в которой остаюсь ваш усердный доброжелатель брат ваш грешный инок Т., нижайшее всем вам кланяюсь.

1815 года Октября 6-го дня.

Любезнейший мой Братец Александр Иванович.

Возмогай о благодати призывающего тя Христа в свое служение и соцарствование.

Объяснение твоих к благонамеренной цели предпринятых мер, настоящих чувствований и твордого к любви Христовой предложения и со всем тем многих в мысли волн и уныния, трогало душу мою приятною чувствительностью – ты как будто мое бывшее состояние описал, в каком я с братом находились при последнем отхождении из Москвы в иночество. Это почти единообразное для всякого сопутствия, затрудняющее нас в добром расположении, всегда в решительном часе находит страх, уныние и всякого рода воображения, возмущающие душу и колеблющие благое предложение. И сие хотя наипаче от диавольского наведения происходит, но совокупно и от самого естества нашего, которому предлежит действительное умерщвление от мирской славы, сласти, интереса и всех несообразных с духом Христовым обычаев, к тому же еще и внешние в желаемом добре препятствия как-то: развязка сделанной обязанности хозяину, долг родственный к родительнице и братской любви, освобождение от всего общества, достижение новой по всему жизни. Все сие совокупно стекаясь к уму нашему, который еще не бывши достаточно уполномочен сердечною верою и истинным рассудком не может не обременять и наносить крепкого уныния немощной душе нашей, и поистине великого стоит труда, как прежних обычаев освободиться, так и к необычному поступить, отречся всего естественного и к паче нстественному расположится житию. Однако где хотение есть благое, там ничто не может быть препятствием, но еще можно сказать, что затрудняющие различные препятствия – особливо в начале великую приносят пользу. Ибо влекомый действием благодати человек в желание добродетели и не находя в себе к совершению тоя сил и способов, наставляется чрез то ко взысканию непосредственной помощи Христовой – начинает обращатся к Нему от всего сердца, взывать, плакать и воздыхать и учащать моления свои к нему. И таким образом обретает, ощущает помощ и входит в живую веру, в которой утверждается сердцем, успокаивается и обретает все… Потому что близ Господь всем призывающим Его во истине. Сам бо благословит Господь о всех взыскающих Его. Призови мя, рече, в день скорби твоей, и изму тя, и прославиши Мя. И взыскающии бо Господа не лишатся всякого блага. И так не вдавай себя, братец, в уныние, но упованием на Бога бодрствуй и всем сердцем утренююй к Нему, возвещая все твои печали и недоумения. И когда впредь еще будет устрашать тебя мысль представлением различных трудностей, то сам в себе говори: Богу нет ничего невозможного. Я по сердечному участию моему и братолюбию сугубой исполнился радости, видя приближающийся твой душеспасительный исход из многотрудной Египетской работы, в свободу чад Божиих. Благословен Господь Бог, возлюбивший твое спасение и направляющий стопы твоя на путь мирен, да достигши обетования земли бесстрастия, кипящей медом и млеком благодати. Пора же, пора братец. Иди смелою ногою по Христе. Блажен путь в онь же идеши. Ходяй бо по Христе не имать ходити во тьме, но имать свет животный, без сомнения в сем пути не раскаешься, но всякое воздавать будешь Богу благодарение за дивную Его к тебе милость, приведением в сожитие избранных. Великий Моисей отвергся дщери Фараоновой и лучше изволил страдать с людьми Божиими, нежели иметь временную греха сладость. Воображая и ты свое прежнее занятие будешь много жалеть и оплакивать потерю лучшего времени, употребелнного на служение бахусовой синагоге. Ведь за все твои труды больше не будет тее мзды, ни в сем веке ни в будущем, как только что в руках твоих теперь есть. Право жалко, что многие предобрые люди весьма дешевят своими душами, за сущее в них помрачение, – пропили, да просчитали на деньгах души свои; ей, плача достойно все занятия их. Посмотри пожалуй на чувствование откупщиков и бесов и увидишь, что они действительно одинаковы и одни другим способствуют. Бесы помогают откупщикам, а откупщики бесам, и радость и печаль между ними единообразна бывает. Бесы радуются о пьянстве и сетуют о воздержании, подобно и откупщики с служащими радуются о попойке, печалятся же о малом расходе. Да пускай их, как себе хотят занимаются, переливают сивуху и пластаются в пиве, потому что они свое счастье находят в том – лишь бы тебя от этой пропасти Бог вынес. Конец близ. Надобно готовится к страшному ответу. Ведь там не подвальных потребуют книг, но совести раскроют, а те разве на мытарствах в насмеяние наше беси прочитают, сколько было разлито ерофеичу, водок и наливок.

Я сердечно радуюсь, что ты теперь почитываешь книги духовные и находишь в них душевное услаждение. Питай, Бога ради, каждодневно душу свою глагоами животными, – и ежечасно изливай сердце свое ко Христу Спасителю, утверждая всю свою надежду в нем, и жива будет душа твоя и здравия исполнена. – Попоечныя же и разливные книги пусть читают и счетами похлопывают ревнители бахуса – откупщики, после виден будет каждого барыш, когда приидет всеобщий Господь воздать каждому по делом его. Намерение твое, чтобы, получа паспорт, удержать его при себе, и потом вежливо отпросится куда-нибудь видом благословенным очень хорошо – также и места того достич, в которое расположен без предуведомления, не худо. Дай Боже тебе все совершить благополучно. В рассуждении же того, о чем я говорил, верно можно сделать; только для сего надобно будет самому тебе побывать сюда. Собирайся братец (паки повторяю) в достохвальный путь Христов не косня, и небойся ничего. Бог будет с тобою и все твои надобности к устроению твоей жизни исправит, – верь этому без сомнения. Я остаюсь с истинным доброжелательством и любовию навсегда нижайший брат твой, грешный Т. нижайше тебе кланяюсь.

5-го декабря 1815 года.

Любезный Брате Отец Антоний с братьями: Отцем Савватием и Иваном возмагайте о Господе!

Письмо твое к душевному удовольствию моему получил. Благодару за оное и сердечно желаю да даст вам всеблагий Бог разум истинный и силу возмогать против плоти, мира и всех козней диавольских; в чем и уповаю не оставит вас Господь

Книгу преподобного Нила я отсюда не послал, потому что в ней заметил неверность по правописанию. Устава с скорописной не пиши до меня, а только настоящую книгу списывай. Между собою храните молчание, кроме нужного ничего постороннего не говорите, да будет чист ум ваш в молитвах. Укоряйте себя мысленно и уничижайте и худшими всех себя имейте и Бог призрит на смирение ваше и покроет от всех искушений.

Чаек за немощь употребляйте в субботу и в воскресенье, а во вторник и в четверг, если кто изволит – травку. – Остаюсь в надежде на ваши молитвы с усердным желанием вам душевного мира, здравия и спасения испрашивая вам Божие благословение,

грешный М.

ч. 15 декабря 1820 г.

Москва.

1.⁶²

Письмо твое получил. За уведомление и за обьяснение о себе доволен. А что паки пришел к вам брат А. и служит к беспокойству всех вас о том соболезную. Но все приходит к нам по Промыслу, то и надобно обращать все в пользу. Какая будет выгода воину без брани? – Он не искусен и не мужествен. И монаху без борьбы нельзя стяжать души в терпении и увенчану быть от Подвиго-положника. Не изнемогай духом и не унывай в противностях, но обращайся ко Господу с смиренным молением и веруй, что приидет к тебе помощь. Я уповаю, что не оставит вас Бог искусится паче силы, но сотворит со искушением и избытие, еже возмощи вам понести.

В сновидения не углубляйся, но исправляй себя упованием на всесильную благодать Христову. Предложением хранить чувства свои внешние и внутренние стой всевозможно, и как скоро приметиш поползновение, тотчас направляйся паки к своему началу. Обычай отлагать до утрашняго дня исправление препобеждай вечерним испытанием совести и очищением ее искреннею пред Богом признательностью: «согреших тем и тем». В случаях, какие встречаются без меня поступай: рассуждая, общаясь к Спасителю и советуясь с кем придется. Мне нельзя всего ограничить правилом, особливо на непредвидимые встречи: для того сам умудряйся во благое и избирай полезнейшее.

Остаюсь с желанием вам от Господа здравия и спасения нижайший брат ваш грешный М.

11-го января 1821 г.

Москва.

Я писал к вам о употреблении чая в определенное время; но теперь рассуждаю и советую употреблять без ограничения, как нужда потребует, или желание или посторонний случай.

⁶³ На требование Ваше знать от меня «овца ли Вы и моего ли стада?» Сим чистосердечно Вам ответствую: ежели хотите знать – овца ли Вы, то надлежит вообразить сущую овцу, в подлинном ее виде и качествах, и с нею себя сообразить.

Прямая овца не имеет рог, не имеет гласа против пасущего ее, не бодается, не брыкается и не кусается. На пасущего не злобиться, хотя бы он и наказывал ее, не противоречит, не ругается и никак никого не злословит. Пасущего же во всем слушает, пред ним спокойно и благонадежно ходит и из пределов его не выступает; особливо чуждого гласа не слушает и по чуждым не ходит. Гласа же пасущего ее так слушает и так следует ему, что никакого предрассудка не имеет, и, хотя бы на беззлачном месте, хотя бы на болотном ее пас, не ропщт, не злоречит и не жалуется на него. вот вид и качества прямой овцы, сколько мог я ее понять и изобразить.

Смотрите же теперь на себя: овца ли Вы? – Ежели действительно находите себя овцою, незлобивою и безгласною, то остается Вам сказать, чьего Вы стада? – Понеже вне стада и без пасущего овца – волку корысть. – Я об этом точно определить не могу. Сама овца знает, чьего она стада, и кто ее пастырь. Приметно, что овца мимо своего двора в чужой двор не проходит, а из того можно и разуметь, что она сама знает, к которому принадлежит стаду, кто ее пастырь и который двор, «позна воль стыжавшаго его и осел ясли господина своего. Израиль же Мене не позна. – Слыши небо и внуши земле».

В рассуждении же меня будьте покойны: я на Вас гнева не имею ни за что; но с искренним расположением, почтение, любовию и доброжелательством остаюсь навсегда к Боголюбезной душе Вашей.

многогрешный М.

15-го ч. Августа 1816 года.

Любезнейший Брат! Возмогай о Господе, в державе крепости Его!⁶⁴

Христос Спаситель наш рек о Себе: «не ищу воли Моея но воли пославшего Мя Отца (Ин. 5:30)». И, имея ввиду горькую чашу страдания, «поклони колена моляшеся глаголя: Отче, аще волиши мимонести чашу сию от Мене: обаче не моя воля, а твоя да будет (Лк. 22:43)». "Сие да мудрствуется в вас еже и во Христе Иисусе (Фил. 2:5). Взирая на Него Начальника веры, терпением да течем на предлежащий нам подвиг (Евр. 12:2)». Укрепляя себя молитвою смиреннаго – «по воле Твоей, Господи, тако да будет о мне»! –

Любезнейший брат! Будем благодарить Бога всегда о всем. В сердце благодарящее вкапает благодать; также и сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. 50:19). Перестанем носить в себе двоедушие и роптать на добродетель, для которой созданы и в особенности призваны: будто она неудобоносима. Правда одним нашими силами она несносна, ибо требует в содействие благодатной мудрости, мужества, правды и целомудрия, а мы в оных чувствуем себя весьма скудными. Так что же предпринять? Бежать от добродетели, понося оную хулою, что это несносное бремя, тебя убивающее? А кто оное на тебя возложил? – Не Господь ли? Вспомни трех отроков, вверженных в пещь; как они выдержали себя безвредно, среди ужасного пламени, прославляя Бога. Ты же малодушествуешь, и воздеваешь руки свои куда? К людям немощным!... Лучше возведи очи свои в горы, отнюду же приидет помощь (Пс. 120:1). Лишен ли кто из вас премудрости, говорит Св. Апостол Иаков, да просит с верою, ничтоже сумняся (Иак. 1:6) и – Господь близок ко всем призывающим Его. Даст благодать просящим у Него. И Тому да возвещаем все печали наши, с упованием на Него. От людей же, как научает Св. Исаак Сирин, сокрывай все твое состояние. На кого призирает Господь? – Токмо на кроткаго и молчаливого. Прости за многословие. Все что пишу, тебе самому известно. Да будет воля Твоя, Господи, во мне грешном! Покой обещан нам в будущем веке, а здесь на земле – труд и искушение. Блажен человек иже претерпит (Иак. 1:12).

При желании тебе Свыше от Господа помощи в созидание внешнее и внутреннее вверенной тебе Св. Обители, остаюсь, с братолюбным почтением прося твоих св. молитв о мне немощном,

недостойный сомолитвенник

И. Моисей

10 сентября 1846 г.

Оптина пустынь.

Во имя Пресвятыя, Животворящия, Единосущныя и Нераздельныя Троицы: Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

Я, нижепоименованный, калужской епархии козельской Введенской Оптиной пустыни многогрешный архимандрит Моисей, сподобился получить от преблагого и премилосердаго Господа моего неисчетныя и неизреченныя милости и благодеяния в течение моей жизни, и ко всему оному удостоился призвания в иноческое жительство и в сан священства, игуменства и архимандритства, ничтоже благо сотворив; и что воздам господеви о всех, яже воздаде мне? Токмо чувствую и приношу Ему неизъяснимую мою благодарность, и смиренно молю благость Его устроить грешной душе моей спасение и даровать благий конец, дабы с благонадежием на неизреченное Его милосердие и бесценные заслуги Сына Его Господа нашего Иисуса Христа, сподобится предстать неосужденно на страшном и праведном Его суде и удостоиться десного предстояния со избранными Его. О чем прошу и вас, отцы мои, братия и чада дузовныя, помолитеся ко Господу, да не лишит меня желаемой надежды.

И так как в настоящее время чувствую семя в весьма слабом и болезненном положении, и зная безвестность кончины жизни моей, заблагорассудил по данному праву завещать и состоящем при мне имуществе, заключающимся большею частию в святых иконах и духовных книгах, служвших к окормлению души моей. Стяжания денежного несть у меня, ибо с начала вступления моего в иночесткий образ и до сего дня находился я в общежительной обители, и не имел попечения о стяжании имений, помятуя данный мною Богу обет о сохранении нестяжания, и не имея нужды ни в пище ни в одеянии, довольствуясь оным от общежития; то и по смерти моей оставшееся белье, платье и прочая келейная принадлежность не принадлежит мне, но обители, которое и следует поступить в общую монастырскую кладовую, для раздачи братиям по распоряжению начальства. Святые иконы живописные и иконописные предоставляю в храм сей обители поставить по приличию, где найдется удобным. Книги духовные, которые я имею, снисканные в течение монастырской жизни и кои почитал во всю мою жизнь велиим богатством, доставлявшим душе моей нетленную пищу и служащим к приобретению вечной жизни, оставляю в монастырскую библиотеку для душевной пользы отцев и братий моих.

Наг изыдох из чрева матери моея, наг и отыду; то и желаю, чтобы все оное при мне имущество, кроме нужных к покрытию и погребению тела моего вещей, перенесено было из келии моей по назначению моему, дабы после никому не трудиться в изыскании и описании моего имения, и чтобы никто не имел за него ответственности.

Родным же моим ни во-что из оного имущества не вступаться. Да я и уверен ,что они не войдут ни во-что, довольствуясь тем, чем Бог послал и благословил их; а монашеского имущества, как принадлежащего обители не восхотят ввести в домы свои. Яко огня пожечь могущаго и их достаяния.

Когда угодно будет Господу разлучить душу мою от тела сего, то прошу духовного моего отца со всею о христе братиею обители сей предать тело обычному христианскому-монашескому погребению, и потом прошу не оставлять меня поминовением по чину церковному и в келейных ваших молитвах, да простит Господь мои согрешения и успокоит дух мой с праведными.

Ежели я кого в жизни моей чем оскорбил: словом, делом или помышлением, смиренно прошу у всех прощения; а также кто и меня чем либо оскорбил, всех и во всем прощаю.

Сие духовное завещание учинено мною в полном уме и чистой памяти по собственной воле. Июнь 6 дня 1862 года. Оптиной пустыни настоятель, архимандрит Моисей.

Всечувствительно благодарю вас за благой совет наш возложить печаль свою на Господа о разлуке с отцем моим и не скорбеть о том, подобно неимущим упования; чему я совершенно верю. Но как в теле нашем, если когда един член отсечён будет, то оставшиеся члены невольным образом терпят боль; подобно сему и после конечной разлуки бывает в духе: ибо и Христос Спаситель наш над умершим другом Лазарем прослезился!... впрочем я не столько печалюсь о разлуке с ним, сколько благодарю Господа Бога за блаженную кончину его, и за то, что по многолетней жизни и за бесчисленные труды, в пользу святой обители подъятые, переселен он на вечный покой со святыми; о чем недавно известил он во сне одному благоговейному брату нашему, что он по великому милосердию Божию водворен в обители преподобно-мучеников!... Должно ли верить сему? Но я не сомневаюсь в этом, зная отчасти образ святой жизни его. О чем благословите мне несколько строк написать вам. Блаженныя памяти настоятелю нашему отцу архимандриту Моисею угодно было последние три года жизни своей избрать меня, недостойного, в свои духовники; я отговаривался от сего трудного избрания, дабы не уподобится мне Хаму, при выслушании отчих недостатков: но он убедил меня оставить свои предрассудки, и я должен был повиноваться. И вот он все трехгодичное время ни одной божественной литургии не совершил без исповеди, приходя ко мне в келлию, или призывая к себе; а служил он каждый воскресный день, каждый праздник и царские дни, и с каким сокрушением сердца исповедывал согрешения свои и с каким глубоким смирением преклонял свою выю под недостойную мою руку, прося прощения и разрешения, так что я, взирая на сие, всегда умилялся и стыдился пред людьми именовать себя духовным отцем такого великого старца!... он в последние три года жизни своей ходил ко всем церковным службам и в братскую трапезу в обед и ужин, а для сего уничтожил и кухню при своей келлии, и утром чаю не употреблял, а после обеда двумя чашками удовлетворялся… После всего донесу вам и о себе, что я, от беспрерывной боли в ногах, весьма немоществую и в церковь редко выхожу, и почти всегда читаю в келлии своей псалтырь по новоприставленном своем отце, и в этом только имею отраду в духе своем; а притом за многую его ко мне любовь и платить ему нечем мне, кроме молитвы, которую услышали, Господи!

Благодарю за уведомление о святой и для многих назидательной кончине вашего настоятеля, 40 лет неуклонно водившего вас по пути спасения. По истине это Моисей нашего времени, приведший многих в землю обетованную, а заповеди свои сказавший и завещавший только в последние часы своей чистой и тихой жизни. Вместо поучений, он являл собою пример, как хранить уста, и хранивши их обуздывать и свое тело. Никто не видел его во гневе или в ослаблении: всегда был ровен и верен самому себе игумен Моисей, святолепный старец, премудрый и опытный водитель. И велика была к нему милость Бога и Отца христиан, избравего его на великий и многотрудный подвиг настоятельства. Сорок лет стоять на одном месте, терпеливо вынося все бури, от врага наносимые, и держать твердо кормило своего корабля – это есть дело, превосходящее силы человеческие: это была сила Божия, благодатная – за смирение и чистоту. И в 40 лет собрать и содержать около себя, в своей ограде, столько избранников Божиих – это есть свидетельство собственного избрания. Ни одна обитель не могла похвастаться, что вмещала в одно время и отца Леонида, и Отца Макария, и Отца Антония – таких великих послушников Отца Моисея. Блаженна была обитель, где сияло столько света, и блаженно радостно то время, когда нераздельно жило и поучало собою это христианское собрание!

К Оптиной Пустыни проложились дороги и к ней влеклись монашеские сердца. Сюда пришел некогда великий старец времени нашего, тогда еще юноша Димитрий, ныне преосвященный Игнатий, восстановивший столько обителей; писатель «Слова о смерти», здесь учился монашеству. Здесь отдыхал краткими отдыхами и великий и сокровенный раб Христов, Василий Петрович Брагузин, исполнитель самых трудных заповедей Евангельских. Все они были во время Отца Моисея, на его корабле. Оптина Пустынь стала известною во всем православном христианстве. И кто слышал, чтобы отец \моисей когда либо похвалился такою достославною известностью? Одни труды, всегда труды и заботы как бы не давали места какому либо праздному и личному чувству зайти в эту великую душу, посвятившую себя на служение Богу и ближним.

На все похвалы О. Моисей отвечал едва заметною улыбкою, которая говорила: не соглашаюсь я с вами, а сомневаюсь. Кому высказывал он свои успехи? Муж дела, а не словес самохвальных. Но и слово его было сладко; встреча радовала, приветствие его было драгоценно: так всегда оно было обдуманно и нежно. Эта прекрасная душа ни перед кем не оставалась в долгу, и кто бы ни был, не мог похвалится превосходством в разговоре и сношениях с О. Моисеем.

Простите, что память моя не сохранила всего, что видел и чему удивлялся я в незабвенном настоятеле, целомудренном О. Моисее.

Простите, что теперь лишь вспомнил о своей ошибке: позабыл называть усопшего архимандритом. В памяти моей он был игуменом и прежнее впечатление было столь сильно, что новое название к нему не прилеплялось.

Прошу сказать от меня благодарность всем отцам и братиям за добрые их ко мне чувства. Прошу их молитв. Поздравляю О. И. с настоятельством. Конечно, не радуется он, но радуется вся обитель.

Простите, Богомолец ваш, М… г… А.

Внидеши во гроб, якоже пшеница созрелая во время пожатия или якоже стоп гумна во время свезенный (Иов. 5:26).

Сколь ни давно уже предсказана была сими словами блаженная кончина в глубокой старости многостадальному Иову, однако они и теперь могут иметь свое приложение. Вот и усопший о Господе брат наш положен во гроб, как зрелая пшеница – в житницу, или, подобно колосу, во время сжатому и сложенному в стог, скоро сокроется телом в могиле, до всеобщего воскресения. Руководимый и укрепляемый Господом, долго развивался он и усовершенствовался: то в лесах Рославльских, по предварительном испытании себя в саровской и Свенской обителях, – то здесь на ваших глазах, подобно плоду наливался, созревал и созрел наконец, служа в преподобии и правде более 40-ка лет здешней обители, для благоустройства коей так много сделано им, что память о нем никогда не умрет.

Если не непоучительна жизнь и самого обыкновенного человека с его кончиной ,то жизнь такого подвижника благочестия, который отходит к отцам своим в мире и в старости доброй (Быт. 15:15), особенно заключает в себе много поучительного.

Для общего нашего назидания посвятим несколько минут на краткое обозрение более выдающихся сторон этой многолетней, благопотребной и подвижнической жизни усопшего о Господе.

Многим, конечно, по тяжким, а нередко и самым горьким, опытам жизни известно: сколь опасна пора юности нашей. Не столько вреден червь для цветов и плодов, сколько вредят развитию и преуспеянию юной души увлечения страсти. Похоть плоти, похоть очес и гордость житейская (1Иоан. 2:16) поминутно почти обольщают и влекут в плен юное сердце. По этому то, конечно, Апостол Павел заповедует юному ученику своему Тимофею ,а в его лице и всем юношам: бегать похотей юных (1Тим. 2:22). Но усопший о Господе брат, происходя из купеческого звания, старался подражать – с юных лет – евангельскому купцу, который искал хорошего жемчуга, и, найдя его, пошел продать все, что имел, и купил его (Мф. 13:45). Говоря без притчи, брат наш о Господе, поняв с юных лет, что мир приходит, а с ним и тройственная похоть его (1Иоан. 2:16), что исполняющий только волю Божию пребывает во век (1Иоан. 2:17), гордость всякую отложше и удобь обстоятельный грех (Евр. 12:1), оставил дом, имение, даже родного и нежно любившего его и любимого отца оставил, только бы приобрести Христа, и таким образом спасти душу, коей ничего нет ни выше, ни дороже в сем мире. И опят, как нельзя очевиднее, подтвердил для него непреложную истину слов пророческих: благо есть мужу, егда возмет ярем в юности своей (Плач. Иер. 3:27). Тогда как многие из юношей, и нашего и прежнего времени, увлекались временного греха сладостию (Евр. 11:25), и увязая в сетях его, нередко горькими слезами оплакивают свои падения, отец Моисей, через строго подвижническую жизнь, вдали притом от обстаятельных соблазнов, избавился, по милости Божией, от заманчивых влияний греховных, яко птица от сети ловящих.

Но и отвергшись от мира и благ его, усопший о Господе брат наш не предался беспечности, подобно юродивым девам (Мф. 25:3), или многим, может быть, из нас, грешных: напротив зная, что сколь дух ни бодр наш, но плоть немощна (Мк. 14:38), старался бдеть и молится, чтобы, вышедши из мира, как Израильтяне из Египта, не подвергнутся опасностям, даже гибели, сопровождавшим последних в пустыне, за их самонадеянность, строптивость и непослушание. Для лучшего же обеспечение себе победы в борьбе с плотью, похотствующею на дух, и с духом злобы, он всецело предал себя руководству опытного и дивного подвижника благочестия, иеромонаха Афанасия Свенского, и водворившись в Рославльских лесах Смоленской губернии, с каждым днем все более и более старался совлекаться там ветхого человека с деяньми его и облекаться в новаго: старался, при содействии благодати Божией, подавлять в себе все греховное – от чувств и желаний и помыслов, – до слов и дел, чтобы тем беспрепятственней сообразовать свою жизнь с духом Евангелия. Пример вполне достойный подражания тех, кои, оставивши мир Бога ради, поступают в обители для спасения души своей!...

Легко могло быть, что плененный пустынным уединением и навсегда остался бы он тем, не взирая ни на усиленные подвиги, ни на жестокость борьбы с врагом, который в полном смысле является для живущих в пустыне львом рыкающим и ищущим поглотить их (1Петр. 5:8); тем более, что пустынным непрестанное божественное желание бывает, мира сущим суетного кроме. Но над возлюбленным нашем отечеством грозная туча тогда собиралась с запада и разразилась в 1812 году такими страшными громами, что горы и долы застонали, и самая глубокая пустыня, в коей приветал О. Моисей, огласилась шумом оружия бранного. И вот юный подвижник, волей-неволей, должен был оставить пустыню Рославльскую и, не слагая с себя оружия Божия (Еф. 6:11), приютиться сначала в Свенской, а потом в Белобережской обителях. Но едва миновала гроза, как О. Моисей снова уклонился в любимую пустыню, чтобы снова там продолжать борьбу с врагом спасения, и полагать восхождение в сердце своем (Пс. 83:6). Скромный и смиренный – он не любил говорить о подвигах своих. Но может ли быть, чтобы душа его, яко крин, не цвела там – в Рославльских лесах, находясь в кругу столь примерных подвижников, из коих один – Феофан дивный, из подражания Христу Спасителю, постился однажды, по отзыву покойного, через всю четыредесятницу. Ничего не вкушая? Не раз приходилось нам слышать от старца покойника об этой поре его жизни и – умилятся, при виде благодарных слез его ко Господу за милости Его и за спасение в пустыне этой от бед и напастей. Орлом в обновленной юности казался он тогда нам; так благодетельно действовало на него воспоминание о понесенных там, при помощи Божией, подвигах самоотвержения и послушания!... И нам, братия, конечно, не неприятно будет оглянутся на пройденное поприще жизни нашей и при случае припомнить. Как сила Божия совершалась в немощах наших (2Кор. 12:9), чтобы благословлять, подобно покойнику, Господа на всякое время. И счастливы будем мы, если не оставим за собою грязных следов на поприще этом! Иначе воспоминание о них, как ржа железо, будет снедать наше сердце и, чего доброго, не обретем уже мы нигде тогда мира в костях наших от лица грех наших (Пс. 37:4), особенно если не покаялись в них и доселе оставляем не оплаканными…

Но вот настала пора светильнику, сияющему постом и бдением в пустыне, быть на священнике, да светит всем, иже в храмине суть (Мф. 5:15). И Господь изберает орудием для этого, блаженной памяти, митрополита Филарета. Проникнутый духом подвижничества и любя иночество, он пожелал в этой пустыни устроить скит. Знакомый уже с рабом Божиим Моисеем, он вызвал его сюда из Рославльской пустыни и определил: сначала начальником скита, потом духовником, а наконец вверил ему вскоре управление и самою обителию. И с этой поры он редким светильником был для нашего времени – с дивными сподвижниками своими – Леонидом и Макарием, также как и он горевшими и светившими для всех нас, не только при жизни, но даже и из самого магильного мрака блистающими, как молния из черной тучи…

Не нам, конечно, и не перед вами, братия и друзи, сродницы и знаемые, как пред ближайшими свидетелями, столь блистательного пройденного поприща усопшим отцем, – собратом нашим о господе, излагать с подробностию теперь: что, когда и как было сделано им, в течение 37-летнего служения его в должности настоятеля; о мудрых и зрело обдуманных мерах его, содействвавших более или менее благоустройству Оптиной пустыни, поведают в све время .как отчасти уже и поведали, более нас опытные, а похвалу его исповесть церковь (Сир. 44:14). В настоящие минуты достаточно помнить нам о его дивной вере, которая, подобно звезде путеводной, руководила им во всех его начинаниях и делах. О его великодушии и кротости, с коими носил он немощи немощных из вас: «по навождению вражескому иногда приносили мое имя, яко зло, и чернили клеветами, – малодушные из братии. Но правда светлее солнца: защитив себя пред начальством от изветов, я охотно прощал ненавидящих и обидящих меня, и тем обезоруживал их и пленял сердца их в любовь». Так, обливаясь слезами, он раз сам говорил нам, благословляя при этом господа, давшего ему широту сердца. И в эти минуты в очах его светиось такое младенческое незлобие, что, кажется, самое холодное, черствое сердце пленилось бы им и пожелало усвоить себе это качество дивное. Не оставим без внимания и его сострадание и сердоболие к нуждающимся: кто из приходивших сюда – в крайней нужде – за помощью, не получал от благодетельной десницы покойного пособие благовременное? Прислушайтесь к говору этой многолюдной толпы, напоминающий храм и ограду обители, и вы узнаете, что покойник, не взирая на то, что богат был, по собственному его выражению, только нищетою, очень многим из среды ее благодетельствовал. А это уменье управлять братством из разных званий, не одинаковой степени образования, уменье всем и каждому указать приличное место, занятие, так чтобы все и каждый .смотря по возможности, старались содействовать благу обители? А эта редкая заботливость старца – подвижника сделать – через переводы и издания – общедоступными для всех и каждого некоторые из таких святоотеческих творений, о коих очень многие даже из иноков знали только по имени, не взирая на их назидательность? Это наконец безкорыстие, с каким рассылал он творения эти, по переводе некоторыми из вашей же среды на современный нам язык, по духовно-учебным заведениям? Не указывают ли они, с одной стороны, на его наблюдательный ум, с участием следивший за потребностями современного иночества и с искреннею готовностию изобретавший средства удовлетворить оным, с другой – на его духовную опытность и благочестие, которое на все полезно ( 1Тим. 4:8)?

И так видите, братия, что и в наше время человек, проникнутый любовию ко Господу, много может сделать, при помощи божией, для блага ближних. Пусть же пример этой поучительной жизни отца и брата нашего о Господе не пройдет для нас даром. Взирая на блаженное успение его, предваренное принятием великого ангельского образа, после неоднократного приобщения Святых и Животворящих Христовых Таин, будем подражать его вере в Промысл Божий, его духу подвижническому, сопровождаемому кротостью и незлобием, бескорыстием и благочестием, его благоразумию и осмотрительности, с коими твердо шел он путем жизни, избегая крайностей. С другой стороны, помня, что никто не может похвалиться чисто сердце имети, хотя бы и един день был жития его на земли (Иов. 14:3), пожалеем о том, что и высокая душа усопшего о Господе омрачилась иногда, но немощи человеческой. Некоторыми недостатками, как светлое солнце – тучами: тем более, что при гробе и близ отверстой могилы самое приличное место, по указанию христианской любви, – для благословений и теплых молитв о упокоении преставльшагося в недрах Авраама, Исаака и Иакова. А не для осуждения, или малодушных жалоб, если бы кому либо и могли они прийти на память теперь. Аминь!

В Рославльских и смежных с ними Брянских и Жиздринских лесах с половины прошедшего столетия до двадцатых годов настоящего подвизалось весьма много замечательных отшельников; так что в продолжении семидесяти и более лет пустынножительство здесь непрерывалось. Между православными иноками всегда были и всегда будут любители безмолвного и уединенного жития. Но в указанное нами время во второй половине прошедшего века и в начале нынешнего и в указанных лесах пустыножительство возникло, усилилось и процветало, вследствие особенных исторических причин, о которых находим нужным сказать несколько слов.

Восемнадцатое столетие в России ознаменовалось целым рядом распоряжений правительства, весьма стеснительных для монашества. Говорим это не об указах Петра I и Екатерины II, которыми ограничивался свободный переход из монастыря в монастырь и запрещалось постригать несовершеннолетних, мужей от живых жен, беглых солдат, крестьян, без увольнения помещиков и т.д.; эти справедливые распоряжения были вызваны господствовавшими в то время в монастырях беспорядками, которые должны были пресечь злоупотребления в монастырях, издавалось не мало таких правительственных распоряжений, которые делали невозможным свободное процветание монастырей и подавляли дух монашества. Указом 1703 г. Петр I запретил строить новые монастыри; а духовным регламентом и указом 1724 г. обращал монастыри в приюты для больных солдат, или уволенных от службы и неспособных к работе. При Бироне в 1734 г. предписано было не постригать никого, кроме вдовых священнослужителей и отставных солдат; вследствие чего в иных монастырях некому стало совершать богослужения, в других оставались только дряхлые и неспособные ни к работе, ни к богослужению⁶⁸. Наконец в 1764 г. последовал указ об отобрании церковных и монастырских имуществ в ведение государства и о штатах денежного жалованья духовенству. Известно, что еще в 16 веке некоторые преподобные иноки – нестяжатели находили, что монастыри не должны владеть населенными имениями. Но в 1764 г. отобрание монастырских имуществ в казну сопровождалось такими распоряжениями, что этим был нанесен монашеству в России тяжкий удар, от которого оно и доселе отчасти не оправилось. Из 953 существовавших тогда мужеских и девичих монастырей вовсе упразднено 568. Из оставшихся за тем 385 монастырей, только 225 штатным монастырям, в замен отнятых имений, назначалось пособие от казны. Остальным 160 заштатным монастырям, по отобрании от них всего недвижимого их имущества, предоставлялось содержатся на соственные их средства⁶⁹, т.е. как знают. Нужно ли говорить, что эти заштатные монастыри внезапно очутились в самом крайнем нищенском состоянии. И из третьеклассных и второклассных монастырей многие, бывшие до того времени в цветущем состоянии, начали приходить в упадок. Никогда в русских монастырях не было такой частой смены настоятелей, как именно в конце 18 столетия. Настоятели, один за другим, отказывались от своей должности, не имея сил изобретать достаточные средства к поддержанию вверенных им обителей. Особенно для монастырей чувствительно было умаление числа братий. Даже в духовном регламенте узаконялось, чтобы по самой нужде не менее тридцати братий было в монастыре, «понеже малым братством повседневную божественную службу и общежительство яко же подобает отправляти невозможно». А по штатам 1764 г. только в 15 первоклассных монастырях положено по 33 человека, в 4 пустынях по 30 ч., в 41 второклассном монастыре по 17 ч., в 100 третьеклассных по 12 ч., в 154 же заштатных по 7 ч. (со включением настоятеля). При таком ограниченном числе братий и при крайней скудости средств, в большей части монастырей оказалось невозможным поддерживать надлежащие порядки. Наконец после 1764 г. монастыри на долгое время не могли удовлетворять благочестивую потребность многих, желавших принять монашеское пострижение. В 1762 г. монашествующих, мужеского и женского пола, числилось 12,444. А по штатам 1764 г. число это сокращено более чем на половину: в штатных монастырях мужеских и женских полагалось 3858 ч. и в заштатных 1247; и, пока оставшиеся заштатом не войдут в оный, запрещено было вновь представлять к пострижению.

Последствия показали, как мало сответствовали эти распоряжения настроению народного духа. При общем вызванном ими упадком монастырей, в русском народе в то время крепко держалось усердие к монашеской жизни, которое, надеемся, и не иссякнет, пока будет существовать православная Русь. Любителей монашеской жизни было много во всех сословиях, но так как в тогдашних они не находили себе места, или не могли удовлетворится тогдашнею жизнью монастырскою, то многие из них удалялись из России в Афонские и Молдавские монастыри, а другие укрывались в лесах.

В 1743 г., когда рясофорный послушник Платон Величковский (впоследствии знаменитый Архимандрит Паисий) пришел в Валахию, и потом через три года когда он прибыл на Афон, он и в Валахийских и Афонских монастырях застал уже многих выходцев из России. Некоторые из них (как например Василий Поляномерульский, Мисаиль, Онуфрий, Феодосий и др.) уже не малое время там подвизались и славились, как опытные духовные старцы. В конце 50-х годов у Паисия на афоне собралось братство из 64 человек, большею частью русских. По введении же штатов 1764 г., число выходцев из россии стало сильно увеличиваться, так что в то время от Св. Синода были бесчисленные публикации об отыскании скрывавшихся⁷⁰. Впоследствии в монастырях Архимандрита Паисия Величковского, по свидетельству феофана Арх. Новоезерского, бывшего в Валахии в 1778 г., собралось братий из всех наций до 1000 ч., в числе которых особенно много было русских. При том должно заметить, что Паисиевское братство отличалось не одною численностью, но и нравственными достоинствами; видно, что в то время из России удалялись не кое-какие, а многие из лучших иноков и мирских людей, замечательных по высоте и чистоте своих духовных стремлений. Многие из этих выходцев окончили свою жизнь вдали от своего отечества; а некоторые Промыслом Божиим возвращены были в Россию, одни в 1779 г. (после Кучук-Кайнарджийского мира), другие в 1787, а больше всего – в 1801 г., вследствие всемилостивейшего манифеста, изданного Императором Александром I по вступлении своем на престо. И эти то иноки, возвратившиеся в Россию из Афонских и Молдавских монастырей и усовершенствовавшиеся там в монашеской жизни под руководством опытных наставников, возобновили и восстановили многие русские обители, вдохнули в русское монашество новую жизнь и тем оказали Русской Церкви великую, незабвенную заслугу.

Кроме этого движения в заграничные православные монастыри, в 18-м веке, среди русского монашества, неблагоприятными для него обстоятельствами было вызвано другое движение. Из тех, чьи духовные потребности не могли найти себе удовлетворения вследствие тогдашних монастырских порядков, не все имели возможность удалиться из России. Такие люди скрывались в пустынных лесах и в лесной глуши проходили иноческую жизнь.

Сохранились отрывочные сведения, что в то время появились пустынножители в разных местностях России. Так, например, известно, что настоятель Миголовской или Миголощской пустыни (Новгородской губ.) Марк, по упразднении этой обители и обращении ее в приходскую церковь, удалился на пустынный остров и там подвизался до конца своей жизни в безмолвном уединении⁷¹. Пришлось нам слышать, что в конце прошедшего и в начале нынешнего столетия были пустынники в Тверской губ. (в Зубцовском уезде), в Вологодской и в других губерниях; но особенно пустынножительство в те времена усилилось в лесах Брянских, Жиздринских и Рославльских, покрывающих северозападный угол Орловской губернии, западную часть калужской и юговосточную Смоленской губернии.

Здесь еще в начале 16 столетия подвизался Преп. Герасим Болдинский: он сначала поселился в Дорогобужском округе, в диком лесном месте, где кроме змей и диких звере никого не было, и по временам только скрывались разбойники; а потом на реке Жиздре в пустынном лесу основал Введенскую обитель⁷².

В начале 18 в., с 1717 г. по 1721 г., в дремучих Брянских лесах проходил уединенное жительство инок Серапион, в 1721 г. назначенный строителем новооснованной Белобережской пустыни⁷³, в которой и скончался 15 ноября 1741 г., приняв перед кончиной великую схиму с именем Симеона.

Между тем пустынножительство не прерывалось и около обителей, расположенных в Орловских лесах. В жизнеописании Феодора Санаксарского повествуется, что, когда он пришел в Площанскую пустынь (это было в 1747 г.), настоятель назначил ему иметь пребывание близ обители в лесу, где были келлии, построенные прежде жившими там, Бога ради, пустынниками⁷⁴. Об этих Площанских пустынниках не сохранилось сведений. В «Описании Богородицкой Площанской пустыни» (С.П.Б. 1855. Стр. 4.) упоминается только пустынножитель монах Ефрем. Скончавшийся около 1757 г.

В тридцатых годах 18 в. Площанский иеромонах Иосаф удалился в Брянские леса и жил там несколько лет в безмолвном уединении. Возвратившись в свою обитель по просьбе Площанского настоятеля. О. Тихона, О. Иоасаф в 1741 г. сделался его преемником; но только 6 лет управлял обителью, а в 1746 г. опять удалился в любимые им Брянские леса, где и прожил около двадцати лет. И с этого-то времени пустынножительство в Брянских и смежных с ними Рославльских и Жиздринских лесах не прерывалось уже, как мы сказали, до 20-х годов нынешнего столетия.

В Брянских уединенных лесах О. Иоасаф не мог вовсе укрыться от людей. К нему стали приходить многие, желавшие пользоваться его мудрыми духовными советами. Из числа приходивших к нему, многие желали сделаться учениками благочестивого подвижника и остаться с ним жить, приняв монашеское пострижение, которое в то время было очень трудно получить в монастырях. Мог ли сердобольный отец отказывать в пострижении тем, которые желали принять монашеский образ не ради внешнего оффициального его значения, а ради душевного спасения по внутреннему влечению к монашеской жизни. Изощрив Богомыслием душевные очи, О. Иоасаф проницательно усматривал способных к пустынножительству, и, постригая их, отсылал в монастырь, или оставлял при себе. Но это возбудило негодование духовенства ближних сел: подали на О. Иоасафа жалобу в консисторию, обвиняя его в противозаконных делах и между прочим в том, что постригает всех без дозволения, не имея на то права. По сему прошению ему запрещено было постригать, но и после этого предписания консисторского он постриг еще несколько человек и тем подал повод к новым жалобам на себя. Из консистории вышел указ, чтобы взять его и привести в Севск, как нарушителя законов.

Его взяли из Брянских лесов и повезли в Севск мимо Площанской пустыни. В то время случилось быть в ней тогдашнему Епископу Севскому и Брянскому, который узнавши, что везут О. Иоасафа, пожелал его видеть и приказал привести к себе. Приведен был старец, изнуренный строгою иноческою жизнью, со впалыми глазами, в оковах, от тяжести которых он едва передвигал ноги. Преосвященный, тронутый видом старца, не мог удержаться от слез; он велел его освободить и оставить в пустыни. С того времени О. Иоасаф остался в монастыре, но не долго жил по возвращении из Брянских лесов. Здоровье его было расстроено скорбями, трудами, постом и преклонными летами, и быстро приближался конец его жизни. Он скончался в 1766 году на 74 своей жизни, подвизавшись в монашестве 50 лет⁷⁵.

После О. Иоасафа в Брянских лесах поселился, неизвестно в каком году, монах Варнава (из военных) с учеником своим м. Иларионом. Он жил в лесу близ с. Боцкина (имения М.И. Похвиснева), Брянского уезда.

В 1775 г. поселился в Брянских лесах Площанский иеромонах Адриан с монахом Ионою и двумя послушниками. Поступив первоначально в Площанскую пустынь около 1768 г., Адриан с великою ревностью в продолжении четырех лет проходил там монастырские послушания; но так как очень желал принять монашеское пострижение, а в то время во всей Орловской епархии не было монашеских вакансий, то он решился в 1772 г. перейти в московский Симонов монастырь, где был пострижен, потом посвящен в иеромонахи. В 1775, возвратившись в Площанскую пустынь, он пожелал избрать безмолвное пустынное житие и, с соизволения настоятеля, с м. Ионою и двумя послушниками поселился в дремучих и непроходимых в то время Брянских лесах, где и подвизался слишком восемь лет. Но вскоре соседние жители стали рубить лес и тем принудили Адриана переселится на другое место, более удобное для пустынножительства. Он поселился в десяти от келлии вышеупомянутого старца Варнавы, подвизавшегося с одним только учеником в совершенном безмолвии. Соседство новопоселившегося отшельника О. Адриана было в тягость О. Варнаве, потому что к О. Адриану приходили многие миряне и монахи, ради пользы душевной, и он принимал всех с христианским радушием и дозволял жить у себя иногда по неделе. Эти странники нередко нарушали безмолвие Варнавы, так что он решился переселится верст за сто от пустынки Адриановой. Но наступившая голодная осень принудила Варнаву снова поселится в соседстве Адриана и жизнь отшельников опять потекла мирно и богоугодно. Недолго впрочем наслаждались спокойствием. В одну ночь напали на них разбойники, немилостиво били и мучили старцев и ограбили их келлии. Господь сохранил жизнь Адриана, но Варнава должен был принять венец мученический: он не перенес нанесенных ему побоев и через десять дней скончался и погребен близ келлии, в которой подвизался в пустынном лесу. В настоящее время лес этот уже расчищен; могила старца запахана, но не забыта; по времена священник с. Боцкина служит на ней панихиду. «Господь судил мне, пишет иеромонах С-й Ф-в, побывать на месте подвигов этого страдальца отшельника; предание о нем еще свежо между тамошними жителями. Место, где стояла его келлия, как то особенно показалось мне привлекательным; и я готов был воскликнуть: воистину благодать божия живет и до ныне на месте сем». Иконы и другие священные изображения, пред которыми имел обыкновение совершать молитвенное правило свое о. Варнава, украшают теперь собою притвор Боцкинской церкви.

Ученик о. Варнавы монах иларион, по кончине своего старца, переселился в с. Богданово, Рославльского уезда, и жил там сначала в лесу, потом под кровом благочестивого крестьянина Купреенкова, а впоследствии, по случаю некоторых недоразумений со стороны Богдановского помещика, переправился на противоположный берег реки Десны, в с. Заболотье, Ельнинского уезда, и некоторое время подвизался в 4 верстах от этого села, в Крутицком бору, близ деревни Крутицы. Наконец, по убеждению своего духовника, священника с. Заболотья, О. Луки, приютился в его доме; где и скончался около 1821 г. Похоронен при Пятницкой приходской церкви. На могиле его, как говорят, и теперь стоит голубец. Предание об особенном трудолюбии О. Илариона до сих пор еще живо в с. Боцкине, первом месте его монашеских подвигов⁷⁶.

Отец Адриан и ученики его. После страдальческой смерти О. Варнавы, оставили орловские леса и переселились в смоленские пределы, где по усмотрению Божию нашли благодетелей, которые приняли их с усердием и поставили для них пустынные келлии. Но пребывание их было здесь недолговременно. Многие благоговейные и благочестивые помещики избрали О. Адриана своим духовником, священники же местные, за это возымели на него великое негодование, полагая, что он получает много денег за исповедь, и обратились с доносом на О. Адриана сперва к светскому начальству, а потом к Смоленскому Епископу Парфению. Преосвященный вызвал к себе старца и допросив его, дозволил ему жить в Смоленской епархии только с таким условием, чтобы он формально поступил в Смоленское епархиальное ведомство. Но так как Смоленские монастыри в то время нуждались в монахах, то старец опасался, что духовное начальство приняв его в свое ведомство, не дозволит им пустынножительствовать, а против их воли определит их в какую нибудь обитель. По этому О. Адриан решился перейти в С.-Петербургскую епархию под покровительство монахолюбивого митрополита Гавриила и по его благословению поместился с своими учениками в Коневской пустыни, и вскоре назначен был настоятелем этой обители, которая обязана ему вполне своим внешним, а наипаче внутренним благоустройством. После десятилетнего управления обителью, О. Адриан сложил с себя начальство и в 1800 г. перешел в московский Симонов монастырь, где принял схиму с именем Алексия и скончался в 1812 году.

Из учеников Адриановых особенно известны монахи: О. Иона, Василиск и Зосима Верховский.

Иона в одно время с Адрианом полагал начало монашеской своей жизни в Площанской пустыни, и, сблизившись с ним там, навсегда остался его другом, сподвижником и верным учеником, и всюду следовал за Адрианом, куда он не переходил, так что совокупная жизнь их, начавшая в Площанской пустыни, продолжалась в Брянских и Рославльских лесах и в Конвской обители, и окончилась в московском Симоновом монастыре. Здесь о. Иона, в сане иеромонаха и приняв схиму, скончался в 1821 и погребен с своим старцем.

Василиск, уроженец Тверской губернии, из крестьян, сперва подвизался с другими отшельниками в пустынных лесах близ Темниковской обители (Тамбовской епархии), потом поселился в Брянских лесах, где и подвизался лет десять, сперва при о. Адриане, а по переходе его в Коневскую обитель, года три в совершенном одиночестве; после того по благословению своего старца перешел в 1790 г. в Коневский Скит, где жил около десяти лет с другим учеником Адриановым О. Зосимою Верховским. О. Зосима еще в 1786 и 1787 г. посещал Брянские леса и проживал несколько времени сперва у О. Адриана, потом, по переселении его в Коневец, у о. Василиска, а после находился в Коневской обители года три, под руководством о. Адриана; и наконец, когда о. Василиск поселился в Коневском Скиту, о. Зосима опять соединился с ним и с тех пор остался на всегда его учеником и другом. Когда же о. Адриан сложил с себя настоятельство и пожелал поселится на покой в московском Симоновом манастыре, тогда, отъезжая из Коневца, дал благословение Василиску и Зосиме пойти в Сибирские пределы, что они и исполнили. В Сибири они подвизались 24 года; Василиск там и скончался 29 декабря 1824 года и погребен в Туринском Николаевском девичьем монастыре. Зосима же, потерпев в Сибири многие скорби и гонения, по кончине своего старца переселился в Москву и в маститой старости отошел в вечный покой 24 октября 1833 года в основанный им пустынный Одигитриевской девичей общине, в 60 верстах от Москвы в Верейском уезде.

В жизниописании Старца Василиска повествуется, что, когда по переселении О. Адриана в Коневец он проходил уединенное и безмолвное житие в Рославльских лесах, другие пустынники, там жившие, весьма почитали, любили и уважали его; и он по временам посещал их; к дальним ходил и по месяцу у них гостил. Ближние же по очередно друг к другу по праздникам сходились и вместе совершали всенощное моление ко Господу Богу; и все собравшиеся вместе совершали всенощное моление ко Господу Богу; и все собравшиеся вместе ничем иным не занимались во весь тот день, как только чтением и дружелюбною беседою. А хозяин один уже пекся о приличном угощении. Далее повествуется, что, когда Василиск в 1790 г. вынужден был оставить свое пустынное пребывание в Рославльских лесах, оставшиеся там пустынножители провожали его с великою скорбию и слезами.

Из этого рассказа видно, что в то время Брянские и Рославльские леса были населены многими пустынниками. К сожалению только немногих из этих современных Василиску пустынниках сохранились некоторые сведения.

На плане специального размежевания 1796 г. в лесных дачах помещиков Броневских, Рославльского уезда, близ сельца Якимовичей, значится урочище: «ров монахов». Около этого оврага, проходившего дремучим лесом, по всей вероятности, были пустынные келлии о. Адриана и Василиска. Здесь же, на южной окраине этого оврага, около 1783 г. поселился монах Никита, уроженец г. Орла.

О. Никита подвизался сперва в двух верстах от Белобережской пустыни в лесу, где и до ныне указывают место его подвигов; потом, когда его пустынная келлия была сожжена каким-то недоброжелательным человеком, поступил в братство Белобережской пустыни; последние же годы своей жизни, более десяти лет, провел опять в вожделенном для него пустынном уединении в Рославльских лесах, где и скончался 29 марта 1793 года. Ученик о. Никиты, о. Досифей, за неимением гроба, положил почившего старца в пчелиный улей, в котором О. Никита и был погребен, близ своей келлии во рву. Но так как в этом рву почти всегда стояла вода, то, лет через 7 после кончины О. Никиты, О. Досифей, по какому то откровению, откопал гроб старца, чтобы перенести его на другое, более возвышенное место. При этом оказалось, что гроб старца (т.е. улей) был цел, одежда на нем цела и сам он не тленен; на одной ноге, ходачек (лапоть) сплетенный из липовых лык учеником О. Никиты, превратился в прах; а на другой ноге, такой же ходачек, сплетенный самим старцем, уцелел. При открытии гроба было много монахов и священник с. Лугов о. Иоанн. О. Никиту из пчелиного улья переложили в новый гроб и, отслужив по нему панехиду, похоронили на полу – горе на северной окраине рва. При погребении был больной монах, страдавший желудком; выпил из гроба воды и исцелел. Лет через 15 (после кончины) о. Никиту по какому-то случаю вторично отрывали: опять оказался нетленен. На могиле его лежат два камня; один очень велик. Память об о. Никите доселе чтится во всей окрестности и на его могиле, по просьбе богомольцев, не редко служатся паннихиды местным священником.

Ученик о. Никиты монах о. Досифей, родом из г. Карачева, постриженец Площанской пустыни, поселился в Рославльских лесах еще при о. Адриане, и прожил здесь более 40 лет. В 1827 г. он перешел в новоустроенный Скит при Оптиной Пустыни и скончался здесь 22 декабря 1828 г. лет от роду.

Товарищь и ученик о. Досифея монах Дорофей, из Карачева, лет 60, если не более, подвизался в Рославльских лесах и в маститой старости скончался 13 сентября 1866 г.⁷⁷

В числе знаменитых отшельников любителей безмолвия, подвизавшихся в Рославльских лесах, вместе с о. Никитою поминается Иаков. В какие именно годы он там подвизался и когда он скончался, в точности неизвестно. Также других подробностей о его жизни не знаем. От Рославльских старожилов сохранилась только память о том, что он был болящий и что ему однажды явилась Царица небесная.

В Рославльских же лесах некоторое время жил замечательный подвижник иеродиакон и схимонах Мелхисидек, постриженник Белобережской Пустыни, который после истинно скитальческой жизни из пустыни в пустыню, почил о Господе в 1840 г. в Жиздринских лесах, в 12 верстах от с. Мокраго, в имении С.И. Мальцева.

Еще известно, что в лесах принадлежавших помещикам Броневским жили пустынники: монах Селевкий бывший гвардейский офицер, выключенный императором Павлом из службы за то, что отрезал одной девице косу за ее неверность; похоронен в 7 верстах от усадьбы Броневских в лесу Гр. Безбородко; монах Феофилакт, подвизавшийся на крутом ,обрывистом берегу р. Десны; монах Илия, Сергий и Матфей, о которых ничего неизвестно, кроме имен их, сохранившихся в памяти Рославльских старожилов. Наконец близ усадьбы Броневских жил юродивый (имени его не помнят), бывший почтовый чиновник, выключенный из службы за украденную у него казенную сумму. Жил на горе; с горы катался по снегу; ночи проводил на кладбище; собирал кошек, которые его царапали и пр. Жизнь его подобна была жизни юродивых Христа ради, прославляемых Св. Церковью. Где скончался, неизвестно.

В Соловецком Патерике (изданном в С. Петербурге в 1873 г.) упоминается о старце высокой жизни Арсении, пришедшем с Афона и подвизавшемся в Брянских лесах, у которого был ученик Георгий. По времени оба пустынника перешли в Псковский уезд, к Никандровой обители. Здесь Георгий принял от своего старца монашество с именем Герасима. Похоронив своего наставника, Герасим один подвизался в посте и молитве. Впоследствии в 1823 г. перешел в Соловецкий монастырь, где и почил о Господе 28 октября 1848 г., имея от рождения 108 лет.

Память о пустынножителях Брянских и Рославльских сохранилась и в названии некоторых урочищ в этих местностях. Так близ с. Рекович, имения кн. Мещерских, Брянского уезда, есть урочище Монахи, несомненно так названное в память отшельников здесь подвизавшихся. (в 2-х верстах от с. Рекович скончался в 1822 г. пустынник Арсений старший). Далее с. Рекович, в лесах окружающих с. Лютну, Брянского же уезда, жили пустынножители, под руководством старца, о котором сами сказывали, но которого никто не видал. Эти рабы Божии приходили в сельскую церковь на Пасху и после службы удалялись в свою пустынь. Сохранилось имя только одного из них: Сафроний. В 30-х годах нынешнего столетия пустынники эти вместе с своим старцем переселились, – неизвестно куда. Сохранившийся о них сведения сообщены священником Брянской Троицкой церкви, о. Стефаном, со слов покойного его родителя.

В 1805 г. в Рославльских лесах поселился иеромонах Афанасий (в мире Александр Степанов) московский уроженец, из канцелярских чиновников (сын дьячка г. Калуги), постриженец Оптиной Пустыни. Первоначально поступил в Песношский монастырь (московской епархии⁷⁸) и принадлежал к числу 12 человек, которые были отпущены Песношским настоятелем старцем Макарием, вместе с учеником его о. Авраамием, для восстановления пустынной Обители Оптиной, и в 1796 г. принял в ней пострижение: в 1797 г. рукоположен в иеродиакона, а в 1802 г. во иеромонаха и назначен духовником. Горя желанием безмолвной жизни, он собрался было сперва на Афон и уже получил увольнение, но, услыша о Рославльских пустынножителях, отправился к ним и поселился с ними. Об этом О. Афанасии мы уже говорили в жизнеописании О. Архимандрита Моисея.