ГЛАВА IV. Русская Церковь при Местоблюстителе патриаршего престола митрополите Петре и заместителе Местоблюстителя митрополите Сергии (1925–1936)

14 декабря митрополит Нижегородский Сергий уведомил письмом викария Московской епархии епископа Клинского Гавриила (Красновского) о своем вступлении в исполнение обязанностей Заместителя Местоблюстителя по поручению митрополита Петра. Лишенный возможности выехать из кафедрального города в Москву, митрополит Сергий тем не менее приступил к исполнению своих обязанностей и 30 декабря возглавил хиротонию во епископа Гдовского маститого вдового протоиерея Димитрия (Любимова), назначил новым управляющим Московской епархии епископа Старицкого Петра (Зверева).

Между тем в Москве 22 декабря в Донском монастыре под председательством архиепископа Екатеринбургского Григория (Яцковского) состоялось совещание десяти архиереев, которые знали о назначении митрополита Сергия временным Заместителем Местоблюстителя, но считали, что после ареста митрополита Петра Церковь осталась без возглавления. Инициаторами совещания были те самые архиереи, которые обращались к митрополиту Петру с призывом во что бы то ни стало оправдаться в глазах властей. Они не доверяли Местоблюстителю, подозревая его в нежелании созвать Собор, поэтому, как только представилась возможность, образовали Временный высший церковный совет (ВВЦС) в составе шести архиереев под председательством архиепископа Григория. Участники совещания обратились к всероссийской пастве со своим посланием: «Верующие пастыри и пасомые в самом начале революции собрались на церковный Собор 1917 г. с тем, чтобы упорядочить жизнь церковную. С тою же целью они возглавили Русскую Церковь Святейшим Патриархом Тихоном... Патриарх Тихон был человек и как человек не мог не ошибаться среди бурного течения революции. Естественно было искать исправления ошибок. Но исправление оказалось хуже самих ошибок. За исправление взялись люди с нечистыми руками и нечистым сердцем и повели Церковь по строптивым, нечистым путям, чем оттолкнули от себя и от своего дела верующий народ и вынудили Патриарха Тихона взять в свои руки кормило церковного правления... Чувствуя приближение кончины и предвидя невозможность канонического избрания себе преемника, Патриарх Тихон назначил Местоблюстителями патриаршей кафедры митрополитов: Казанского Кирилла, Ярославского Агафангела и Крутицкого Петра. Собрание православных епископов, участвовавших в погребении почившего первосвятителя, за отсутствием двух первых вручило права патриаршего Местоблюстителя митрополиту Крутицкому Петру. Но не угодно было Господу успехом благословить труды сего святителя. За время правления его нестроения и бедствия святой Церкви лишь усугубились... Она как бы вернулась к самым темным временам своего бытия. Вся воля святой Церкви как бы затмилась единою человеческою волею. Ввиду сего мы... решили избрать Временный высший церковный совет для ведения текущих дел Русской Православной Церкви и для подготовки канонически правильного Собора... При этом мы твердо решили не входить ни в какие отношения и общение с обновленцами и обновленчеством во всех его видах... Вместе с тем мы считаем своим долгом засвидетельствовать нашу совершенную законопослушность предержащей власти правительства СССР и веру в его добрую волю, в чистоту его намерений в служении благу народа. Взаимно мы просим верить нашей лояльности и готовности служить на благо того же народа»²²⁰.

Документ составлен достаточно велеречиво и не совсем добросовестно: нет ни слова о назначении митрополитом Петром Заместителя – митрополита Сергия, что давало возможность уверять церковный народ в том, что митрополит Сергий будто бы и не заявлял о своих правах.

На следующий день сторонники архиепископа Григория обратились в НКВД с прошением о легализации своего учреждения и через десять дней получили справку, выданную «гр. Григорию Яцковскому, Рукину Борису, Булычеву К., Бусыгину И., Воскресенскому Д., Пятницкому В., Русинову Т., Русинову М., Зорину В. в том, что к открытию деятельности Временного совета впредь до утверждения такового со стороны НКВД препятствий не встречается»²²¹. В праздник Рождества Христова в «Известиях» опубликовано было интервью с архиепископом Григорием, в котором он благодарит гражданские власти за легализацию своего детища. Итак, у Русской Православной Церкви, у тихоновцев, помимо арестованного патриаршего Местоблюстителя и его Заместителя митрополита Сергия появилось новое высшее управление, и ситуация могла привести к расколу. Правда, архиереи «григорьевцы», названные так по имени своего председателя, не посягали на православное вероучение и богослужебные обряды. Они, вероятно, искренне заявляли о своей верности заветам Патриарха Тихона, и, конечно, сама их акция была предпринята с целью поправить положение, в котором оказалось высшее церковное руководство, хотя не обошлось и без властолюбивых мечтаний, не говоря уж о том, что действия их были инспирированы Тучковым.

Узнав об образовании ВВЦС, митрополит Сергий в письме архиепископу Григорию решительно протестовал против действий группы архиереев в обход законной церковной власти. В ответе ему архиепископ Григорий обстоятельно излагал свою позицию, защищал правомочность ВВЦС и приглашал митрополита Сергия войти в его состав и даже возглавить его. На переговоры в Нижний ВВЦС направил епископа Дамиана (Воскресенского) с заданием убедить митрополита Сергия в том, что создатели ВВЦС якобы ничего не знали о распоряжении митрополита Петра, сделанном накануне ареста. После возвращения епископа Дамиана в Москву ВВЦС шлет митрополиту Сергию новую телеграмму: «Уверившись через епископа Дамиана... о возложении на вас митрополитом Петром исполнения обязанностей Местоблюстителя, испросив вам разрешение выезда, братски просим вас пожаловать в Москву, в ВВЦС, для выяснения церковных дел»²²². Митрополит Сергий в ответном письме архиепископу Григорию запретил его самого и сторонников ВВЦС в священнослужении и объявил о предании их церковному суду. Тогда ВВЦС решил обратиться к митрополиту Петру с просьбой утвердить совет и аннулировать полномочия митрополита Сергия. По мнению членов ВВЦС, сама ситуация подталкивала к принятию такого решения: митрополит Сергий не мог управлять Церковью (не выезжая из Нижнего Новгорода), а митрополит Михаил (Ермаков) и архиепископ Ростовский Иосиф (Петровых) отказались от заместительства.

19 января 1926 г. членам ВВЦС во главе с архиепископом Григорием разрешили встретиться в тюремной камере с первоиерархом митрополитом Петром. Тучков и его помощники надеялись стать свидетелями новой церковной смуты, и «григорьевцы» вольно или скорее невольно подыграли им. Во время свидания они настойчиво требовали от митрополита Петра передачи им власти, уверяя, что только они, получившие признание советской власти,– чего не удавалось сделать ни Патриарху Тихону, ни митрополиту Петру, не удастся и митрополиту Сергию,– сумеют до конца нормализовать отношения с гражданской властью и обеспечить Церкви спокойное существование.

В конце концов им удалось убедить Местоблюстителя, которого тюремщики держали в полном неведении о ходе церковных дел, издать новое распоряжение об управлении Церковью: «В глубокой скорби осведомились мы из настоящего доклада, что в Православной Церкви начались разделения, могущие вызвать новый раскол, что высокопреосвященный митрополит Сергий проживает не в Москве, а в Нижнем Новгороде... и что высокопреосвященный митрополит Михаил совершенно отклонил от себя наше поручение по исполнению обязанностей патриаршего Местоблюстителя, а высокопреосвященный архиепископ Иосиф не может принять его, так как он совсем неизвестен советской власти. Признаем полезным временно, до выяснения нашего дела, поручить исполнение обязанностей патриаршего Местоблюстителя коллегии из трех архиереев: высокопреосвященного Николая Владимирского, высокопреосвященного Димитрия, архиепископа Томского, и высокопреосвященного Григория, архиепископа Екатеринбургского... Эта коллегия является выразительницей наших, как патриаршего Местоблюстителя, полномочий по всем вопросам, кроме вопросов принципиальных и общецерковных, проведение в жизнь которых допустимо лишь с нашего благословения. Означенная коллегия по соглашению с властями пользуется правом пригласить для совместной работы потребное количество других архипастырей. Со своей стороны предлагаю им архиепископов Сильвестра Вологодского и Серафима Орловского и преосвященных епископов: Николая Тульского и Сергия, управляющего Самарской епархией. Преосвященным епископам Виссариону, Тихону и Иннокентию благословляем отправиться в свои епархии»²²³.

Но «григорьевцы» опять пошли на обман, скрыв от заключенного первосвятителя, что архиепископ Николай (Добронравов) находится под арестом и архиепископ Димитрий (Беликов) не имеет разрешения на приезд в Москву. Резолюцию же в целом ВВЦС поспешил истолковать как передачу митрополитом Петром управления Церковью архиепископу Григорию. После этого ВВЦС объявляет об устранении от временного управления Московской епархией назначенного митрополитом Сергием епископа Старицкого Петра, а епископ Можайский Борис издает циркуляр о своем вступлении в управление столичной епархией.

23 января архиепископ Григорий вновь обращается к митрополиту Сергию с письмом, в котором утверждает, что распоряжение Местоблюстителя от 6 декабря о передаче полномочий ему, митрополиту Сергию, не соответствует духу и букве священных канонов, и в доказательство прилагает к нему резолюцию митрополита Петра. В ответном письме митрополит Сергий поясняет, что резолюция митрополита Петра составлена в условной форме и явно свидетельствует о его незнании событий церковной жизни за последнее время, поэтому он отказывается ей подчиняться и сохраняет за собой заместительство.

4 марта арестованный митрополит Петр письмом из тюрьмы приглашает своего заместителя в Москву для переговоров о ВВЦС. Другое письмо он отправил в Ташкент сосланному старейшему иерарху, митрополиту Новгородскому Арсению, предложив ему участвовать в работе ВВЦС. К митрополиту Сергию в Нижний поступает еще одно послание от архиепископа Григория, опять с приглашением приехать в Москву для переговоров. Но митрополит Сергий лишен был права на выезд из Нижнего. В послании к арестованному митрополиту Петру от 18 марта он обосновывает свое право в качестве исполняющего обязанности первого епископа подвергать других архиереев запрещению до Собора: «Так действовал, между прочим, и Святейший Патриарх Тихон, запретивший, например, бывшего архиепископа Владимира Путяту, епископа Иоанна Киструсского и других. Так поступили и Ваше Преосвященство в деле, например, Леонтия»²²⁴.

Тучков всячески пытался организовать поддержку архиепископу Григорию со стороны епископов и видных церковный деятелей, прекрасно понимая, что права архиепископа совсем зыбкие. Он надеялся, что, чем дольше продлится замешательство, тем глубже будет раскол и скорее развалится Церковь. В конце 1925 г. из Соловецкого концлагеря в ярославскую тюрьму был переведен архиепископ Верейский Иларион (Троицкий), авторитет которого в Церкви был исключительно велик. Ему было устроено свидание с переметнувшимся к обновленцам бывшим епископом Гервасием, оказавшимся на короткий срок в изоляторе. В разговоре, состоявшем из взаимных обвинений, архиепископ Иларион сказал, что скорее сгниет в тюрьме, чем изменит православию и пойдет к обновленцам. Тогда сотрудник ГПУ принимается за «обработку» владыки Илариона, пытаясь склонить его к поддержке «григорьевцев». В изоляторе узнику устраивают более сносную жизнь, чем на Соловках: разрешают читать святоотеческие книги, писать и передавать на волю тетрадки со своими записями. Сотрудник ГПУ то обещал ему свободу: «Вас Москва любит, вас Москва ждет», то запугивал: «А какой срок у вас? Три года? Для Илариона три года! Так мало». Не запугивания и лесть, а неосведомленность архиепископа Илариона во всех перипетиях, связанных с выступлением «григорьевцев» против Заместителя Местоблюстителя, могла повлиять на его решения.

26 февраля архиепископ Иларион пишет из заключения митрополиту Сергию:

«Для меня затруднительно суждение о частностях и подробностях этой жизни, но, думаю, общая линия церковной жизни – и ее недостатки, и ее болезни мне известны. Главный недостаток... это отсутствие в нашей Церкви Соборов. Церковная практика, включая и постановления Собора 1917–1918 гг., к этим новым условиям не приспособлена, так как она образовалась в иных исторических условиях. Положение значительно осложнилось со смертью Святейшего Патриарха Тихона. Вопрос о местоблюстительстве... тоже сильно запутан, церковное управление в полном расстройстве. Не знаю, есть ли среди нашей иерархии и вообще среди сознательных членов Церкви такие наивные и близорукие люди, которые имели бы нелепые иллюзии о реставрации и свержении советской власти и т. п., но думаю, что все желающие блага Церкви сознают необходимость Русской Церкви устраиваться в новых исторических условиях. Следовательно, нужен Собор, и прежде всего нужно просить государственную власть разрешить созвать Собор. Но кто-то должен собрать Собор, сделать для него необходимые приготовления, словом – довести Церковь до Собора. Потому нужен теперь же, до Собора, церковный орган. К организации и деятельности этого органа у меня есть ряд требований: 1) Временный церковный орган не должен быть в своем начале самовольным, то есть должен... иметь согласие Местоблюстителя. 2) По возможности во временный церковный орган должны войти те, кому это поручено Местоблюстителем митрополитом Петром или Святейшим Патриархом. 3) Временный церковный орган должен объединять, а не разделять епископат, он не судья и не каратель несогласных – таковым будет Собор. 4) Временный церковный орган свою задачу должен мыслить скромной и практичной – созыв Собора... Над иерархией и церковными людьми встает отвратительный призрак ВЦУ 1922 г. Церковные люди стали подозрительны. Временный церковный орган должен как огня бояться хотя бы малейшего сходства в своей деятельности с преступной деятельностью ВЦУ. Иначе получится только новое смятение. ВЦУ начинало со лжи и обмана. У нас все должно быть основано на правде. ВЦУ, орган совершенно самозваный, объявил себя верховным вершителем судеб Русской Церкви, для которого необязательны церковные законы и вообще все Божеские и человеческие законы... ВЦУ занялось гонением на всех, ему не подчиняющихся... и, грозя направо и налево казнями... вызвало нарекания на власть, нарекания, едва ли желательные для самой власти... Ничего подобного, до самого малейшего намека, не должно быть в действиях временного церковного органа. 5) Временный орган не должен подвергать запрещениям несогласных с ним архиереев. Его единственная цель – созыв Собора, причем Собор этот должен быть именно собран, а не подобран. Собор подобранный не будет иметь никакого авторитета и принесет не успокоение, а только новое смятение в Церкви. Едва ли есть нужда увеличивать в истории количество разбойничьих Соборов. Довольно и трех: Ефесского 449 г. и двух московских – 1923 и 1925 гг. Самому же будущему Собору мое первое пожелание то, чтобы он мог доказать свою полную непричастность и несолидарность со всякими политически неблагонадежными направлениями, рассеять тот туман бессовестной и смрадной клеветы, которым окутана Русская Церковь преступными стараниями злых деятелей (обновления)... Я верю, что на Соборе обнаружится понимание всей важности ответственного церковного момента и он устроит церковную жизнь соответственно новым условиям»²²⁵.

Послание архиепископа Илариона исполнено самых здравых и мудрых мыслей, но дело в том, что о Соборе много толковали тогда «григорьевцы», поэтому они расценили послание архиепископа Илариона как поддержку ВВЦС. Однако Тучков, убедившись, что владыка Иларион все же не тот архиерей, которого можно использовать в противоцерковных замыслах, распорядился вскоре отправить узника обратно на Соловки. Там, получив от сосланных священнослужителей более точные сведения о ходе церковных дел и о характере выступления «григорьевцев», архиепископ Иларион решительно отвернулся от них и выразил сожаление о своем письме из ярославского изолятора.

Российский епископат, встревоженный раздорами вокруг высшей церковной власти, не мог оставаться равнодушным и безучастно наблюдать за ходом событий. Епископ Прилукский Василий (Зеленцов) направил архиепископу Григорию письмо с резким осуждением его действий и с выражением поддержки митрополита Сергия, который как временный глава Церкви имел право накладывать на него прещение. Под этим письмом стоят подписи еще шести архиереев. 12 марта на имя митрополита Сергия приходит послание восьми украинских епископов во главе с экзархом Украины митрополитом Михаилом с выражением безусловной поддержки его действий против самозваного ВВЦС. С одобрением позиции Заместителя Местоблюстителя выступил и временно управлявший Ярославской епархией архиепископ Угличский Серафим (Самойлович), а епископ Кунгурский Аркадий (Ершов) назвал «григорьевцев» «новыми врагами» Церкви Христовой и увидел в их действиях проявление властолюбия. Наконец, 2 апреля 25 русских архиереев, находившихся на свободе, обратились с посланием к митрополиту Сергию, в котором выражено полное согласие с его прещениями против «григорьевцев». Правота митрополита Сергия в его действиях против самозваных претендентов на высшую церковную власть нашла поддержку большей части епископата, духовенства и мирян.

22 апреля чекисты привезли митрополита Сергия в ГПУ, и там он составил письменное объяснение своих действий в отношении ВВЦС для арестованного первоиерарха. Получив это объяснение, митрополит Петр в тот же день отправил своему Заместителю ответное письмо, в котором объявлял об аннулировании полномочий ВВЦС и подтверждал сделанное им ранее назначение митрополита Сергия своим временным Заместителем. Верховный пастырь Церкви признает ошибочность своего решения передать церковную власть коллегии с участием архиепископа Григория и под письмом ставит подпись: «Кающийся Петр». Таким образом, претензии ВВЦС были окончательно отвергнуты. Натиск «григорьевцев» был отбит, их борьба против Заместителя Местоблюстителя за церковную власть окончилась поражением. Григорьевцы становятся с этих пор малочисленной раскольнической группировкой.

* * *

Но Тучков не терял надежды углубить раскол в епископате и включил в опасную для судеб Церкви игру митрополита Агафангела, поименованного вторым после митрополита Кирилла в завещании Патриарха Тихона о Местоблюстителях патриаршего престола. Для этого в начале апреля Тучков сам едет в Пермь к сосланному митрополиту Агафангелу и предлагает ему возглавить церковное управление, ознакомив его с обвинением в тяжких политических преступлениях, выдвинутым против митрополита Петра. Тучкову нетрудно было убедить митрополита Агафангела в том, что власти ни за что не потерпят возглавления Церкви таким контрреволюционером и преступником, как митрополит Петр. Оказывается, по словам Тучкова, митрополит Сергий тоже находится под подозрением властей, да и по завещанию Патриарха Тихона у митрополита Агафангела больше прав на Местоблюстительство, чем у митрополитов Петра и Сергия. Тучков уверял владыку, что к нему власти относятся с большим доверием, поэтому ему легче добиться легализации церковного управления, чем другим архипастырям, он сумеет обеспечить Церкви легализацию. В конце концов Тучков убедил митрополита Агафангела заявить о своих правах.

Ловко срежиссированная Тучковым и его подручными ситуация повлекла за собой переписку высших иерархов Русской Церкви, арестованных, сосланных или ограниченных в правах (митрополитов Петра, Сергия и Агафангела) и поэтому лишь частично осведомленных о событиях церковной жизни в стране. 18 апреля митрополит Агафангел из Перми обратился к всероссийской пастве с посланием, в котором извещал о вступлении своем в должность Местоблюстителя. В сопроводительной записке для архиереев он просил возносить за богослужениями в храмах его имя как первоиерарха Русской Церкви. 26 апреля он направил такое же послание митрополиту Сергию. В это время митрополит Петр еще не отменил своего решения о передаче церковной власти коллегии с участием архиепископа Григория, и потому враги Церкви злорадствовали: у тихоновской Церкви объявилась четвертая глава, кроме митрополитов Петра и Сергия, архиепископа Григория, еще и митрополит Агафангел.

27 апреля митрополит Агафангел переехал в кафедральный город Ярославль. Узнав еще до получения обращенного к нему послания о претензиях митрополита Агафангела, владыка Сергий отослал ему письмо в Пермь, но оно не застало там уже освобожденного из ссылки архипастыря, и Заместитель Местоблюстителя направил ему 30 апреля новое письмо в Ярославль. Он обстоятельно объяснил претенденту на местоблюстительство незаконность его притязаний, ведь первоиерарх Русской Церкви митрополит Петр не отказался от своих прав.

«Собор 1917–1918 гг.,– писал митрополит Сергий,– сделал Святейшему Патриарху поручение, в изъятие из правил, единолично назначить себе преемников или заместителей на случай экстренных обстоятельств. Имена же этих заместителей Патриарх должен был, кроме них, не объявлять, а только сообщить Собору в общих чертах, что поручение исполнено. Я знал о таком поручении Собора Патриарху, но на заседании том не был. Преосвященный же Прилукский Василий подтверждает, что он был и на первом (закрытом) заседании, когда Патриарху было дано поручение, и на втором, когда Патриарх доложил Собору, что поручение исполнено. В силу именно такого чрезвычайного поручения Святейший Патриарх и мог вас назначить своим заместителем грамотой от 3 (16) мая 1922 г. единолично». О смысле завещания покойного Патриарха митрополит Сергий писал: «...в распоряжении Святейшего нет ни слова о том, чтобы он (Местоблюститель.– В. Ц.) принял власть лишь временно, до возвращения старейших кандидатов. Он принял власть законным путем, и, следовательно, может быть ее лишен только на законном основании, т. е. или в случае добровольного отказа, или по суду архиереев»²²⁶. В заключение митрополит Сергий просит владыку Агафангела во избежание церковной беды отказаться от претензий на возглавление Церкви.

Через две недели митрополиты Агафангел и Сергий встретились в Москве, получив специальное разрешение от НКВД. Тучков надеялся, что в результате этих переговоров во главе Церкви встанет митрополит Агафангел, и митрополит Сергий согласился передать управление Церковью старейшему иерарху, митрополиту Агафангелу, но только просил его отсрочить вступление в должность патриаршего Местоблюстителя до окончания дела арестованного митрополита Петра. Но сразу же после встречи митрополит Сергий понял, что совершил ошибку, и уже 16 мая, через три дня после беседы с митрополитом Агафангелом, послал ему новое письмо, в котором отказывался от достигнутого соглашения, заключенного за спиной законного первоиерарха. В этом, третьем, письме говорилось: «Митрополит Петр (Полянский) предан лишь гражданскому суду и сохраняет должность за собою... С должностью же местоблюстителя дело обстоит почти во всем аналогично должности Патриарха... Предъявлять свои права на должность Местоблюстителя, когда она занята законно ее получившим митрополитом Петром, говоря языком канонов, это было бы покушением низвергнуть своего законного главу, первого епископа, и восхитить его права и власть»²²⁷. 20 мая, еще до получения этого письма, владыка Агафангел телеграфировал из Ярославля в Нижний митрополиту Сергию, что ждет проект послания о передаче местоблюстительских прав. На это митрополит Сергий в тот же день отвечал тоже телеграммой: «Проверив справку, я убедился в отсутствии Ваших прав. Усердно прошу: воздержитесь от решительного шага»²²⁸. И на другой день получил от митрополита Агафангела вторую телеграмму с угрозой опубликовать документ о полученном от него согласии и его отказ от данных обязательств.

И опять, как и после выступления «григорьевцев», Тучков включает в эту зловещую игру своего пленника – патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра, получающего только отрывочные сведения о ходе церковных дел, ровно столько, сколько сочтет нужным ему сообщить Тучков; он ознакомил митрополита Петра только с посланием владыки Агафангела из Перми о вступлении в обязанности Местоблюстителя патриаршего престола. 22 мая первоиерарх, не зная о том, что митрополит Сергий уже изменил свое решение, шлет митрополиту Агафангелу письмо, в котором приветствует его вступление в отправление обязанностей Местоблюстителя. На следующий день митрополит Сергий отправляет митрополиту Агафангелу еще одно, четвертое, послание с настоятельной просьбой отказаться от притязаний, ибо законным первоиерархом остается митрополит Петр. «Мы оба,– пишет митрополит Сергий,– одинаково заинтересованы в том, чтобы осталось незыблемым каноническое основание власти нашего первого епископа, потому что на законности этой власти зиждется все наше церковное благосостояние. Получив власть не по праву, Ваше Высокопреосвященство только подвергли бы себя церковному суду. То же бы ожидало и меня»²²⁹.

24 мая митрополит Сергий направляет письмо на имя временного управляющего Московской епархией епископа Алексия (Готовцева) и через него к находившимся в Москве архиереям с изложением своей позиции: высокопреосвященный Агафангел должен отказаться от своих притязаний или будет предан суду архиереев. «В случае неподчинения,– пишет он,– я тем же письмом устраняю его от управления Ярославской епархией... Если же подсудимый окажется непреклонным, я просил бы решить, достаточно ли одного устранения от управления епархией или ввиду тяжести нарушения канонов и размеров произведенного соблазна наложить на митрополита Агафангела запрещение в священнослужении впредь до решения его дела Собором архиереев»²³⁰. Когда составлялось это письмо, митрополит Сергий еще не знал о решении митрополита Петра отказаться от местоблюстительства и передать свои права владыке Агафангелу. Получив же это письмо, преосвященный Алексий поручил епископу Рыбинскому Серафиму (Силичеву) собрать мнения архиереев по делу митрополита Агафангела. Но в тот же день, когда митрополит Сергий обращался к епископату с вопросом о мерах против митрополита Агафангела, владыка Агафангел, тоже еще не зная о решении патриаршего Местоблюстителя, телеграфировал митрополиту Сергию: «Продолжайте управлять Церковью. Предполагаю ради мира церковного отказаться от местоблюстительства»²³¹. Получив послание митрополита Петра с отказом от местоблюстительства, митрополит Агафангел 4 июня уже из Москвы новым письмом извещает митрополита Сергия, что принял канцелярию патриаршего Местоблюстителя.

9 июня митрополит Петр из тюрьмы послал владыке Агафангелу письмо, в котором подтверждал передачу ему местоблюстительства, но добавляет, что в случае невозможности или отказа воспринять власть права патриаршего Местоблюстителя возвращаются к нему, а заместительство – к митрополиту Сергию. В письме также подтверждается запрет, наложенный на епископов, вошедших в ВВЦС.

Замешательство и неразбериха на вершине церковной власти глубоко встревожили епископат. Притязания митрополита Агафангела на местоблюстительство, оправдываемые отчасти завещанием Патриарха Тихона, все же смутили большинство архиереев, которые увидели в этом новую угрозу раскола. К тому же большинство епископов догадывалось или прямо знало о том, что к этому выступлению митрополита Агафангела причастен Тучков. Как и при выступлении «григорьевцев», первым в поддержку митрополита Сергия выступил епископ Прилукский Василий (Зеленцов). Он послал открытое письмо митрополиту Агафангелу, осуждающее его претензии на местоблюстительство при живом Местоблюстителе святителе Петре. К его мнению присоединилось еще 15 архиереев, которые находились тогда в Москве. С поддержкой митрополита Сергия выступили украинские епископы и большинство архиереев-беженцев. Убедившись, что устранение митрополита Сергия от церковной власти не послужит на благо Церкви, митрополит Агафангел в письме на имя гражданских властей заявил об отказе от должности Местоблюстителя, ссылаясь на свой преклонный возраст и расстроенное здоровье.

Еще не зная об отказе митрополита Агафангела от своих притязаний, 24 епископа выносят по его делу определение о предании суду и запрещении в священнослужении. 13 июня митрополит Сергий ставит на этом определении резолюцию воздержаться от запрещения, «поскольку его выступление находит для себя некоторое извинение в получении письма митрополита Петра (Полянского)»²³². Владыке Агафангелу предлагается в недельный срок отказаться от своих притязаний. В этот же день Заместитель Местоблюстителя пишет митрополиту Агафангелу пятое послание, в котором настаивает на своих правах на высшую церковную власть и объясняет причины, по которым он отказывается подчиниться и самому митрополиту Петру: «Митрополит Петр, передавший мне хотя и временно, но полностью права и обязанности Местоблюстителя и сам лишенный возможности быть надлежаще осведомленным о состоянии церковных дел, не может уже ни нести ответственности за течение последних, ни тем более вмешиваться в управление ими»²³³. Но телеграммой от 17 июня митрополит Агафангел, наконец, известил о своем отказе от местоблюстительства и митрополита Сергия.

Так улажен был еще один опасно затянувшийся конфликт вокруг патриаршего престола. Возник он потому, что почти половина архиереев томилась в тюрьмах и ссылках и советская власть не допускала проведения Собора. И наконец, Тучков проявил на этот раз незаурядную изобретательность в интригах по разрушению Церкви.

10 июня митрополит Сергий обратился в НКВД с просьбой о легализации Высшего церковного управления. Он просил о регистрации канцелярии и епархиальных советов, о разрешении проводить архиерейские Соборы и издавать журнал «Вестник Московской Патриархии». Для этого он представил проект «Обращения» к всероссийской пастве, который одновременно разослали и по епархиям. В этом проекте подчеркивалась лояльность Церкви государственной власти, но в отличие от обновленческих манифестов не скрывалась та пропасть, что лежала между безбожным материализмом (официальной идеологией правящей партии) и христианством. Отделение Церкви от государства интерпретировалось как гарантия невмешательства как Церкви в политику, так и государственной власти во внутрицерковные дела. В соответствии с постановлением Поместного Собора 1917–1918 гг. в проекте «Обращения» говорилось о том, что политическая деятельность отдельных верующих – это их частное дело, Церковь же должна оставаться вне политики, и поэтому высшая церковная власть не несет ответственности за политические выступления своих членов, в том числе эмигрантов и церковных деятелей. «Мы не можем,– говорилось в проекте «Обращения»,– взять на себя наблюдение за политическим настроением наших единоверцев... обрушиться на заграничное духовенство за его неверность Советскому Союзу какими-нибудь церковными наказаниями было бы ни с чем не сообразным и дало бы лишний повод говорить о принуждении нас к тому советской властью,– сказано далее в «Обращении».– Всякое духовное лицо, которое не пожелает признать своих гражданских обязательств перед Советским Союзом, должно быть исключено из состава клира Московского Патриархата и поступает в ведение заграничных поместных православных Церквей, смотря по территории... Отмежевавшись таким образом от эмигрантов, мы будем строить свою церковную жизнь в пределах СССР совершенно вне политики»²³⁴. Проект этот вызвал широкое одобрение в церковной среде, но не в тех органах, куда он был представлен. Там его признали совершенно неудовлетворительным, и ходатайство Заместителя патриаршего Местоблюстителя о легализации было отвергнуто. 10 сентября в ответ на послание зарубежного Синода Русской Православной Церкви митрополит Сергий обращается к архиереям-беженцам с доверительным письмом, не предназначенным для печати. Касаясь вопроса о разногласиях между зарубежными иерархами, владыка Сергий писал, что не может быть судьею, не зная предмета разногласий. Он считает, что необходимо иерархам-беженцам создать «для себя центральный орган церковного управления, достаточно авторитетный, чтобы разрешать все недоразумения и разногласия... Если такого органа, общепризнанного всею эмиграцией, создать, по-видимому, нельзя, то уж лучше покориться воле Божией...» и подчиниться местной православной власти. «В неправославных странах можно организовать самостоятельные общины или церкви»²³⁵.

После убийства митрополита Вениамина Петроградская, а теперь Ленинградская кафедра вдовствовала уже более четырех лет. Те архипастыри, которым предлагалось занять этот престол, отказывались стать преемниками священномученика, и епархия управлялась викарными архиереями. Наконец, в августе 1926 г. митрополит Сергий по просьбе питерской паствы назначил на кафедру архиепископа Ростовского Иосифа с возведением его в сан митрополита. 29 августа митрополит Иосиф прибыл в Ленинград. В покои к нему пришли верующие, которые хотели бы видеть митрополитом епископа Алексия (Симанского), и просили владыку Иосифа или отказаться от назначения, или сделать своим ближайшим помощником по управлению епархией епископа Алексия. Но митрополит отверг эти ходатайства. В своем кафедральном городе митрополит Иосиф пробыл всего два дня, отслужив лишь всенощную и литургию в Троицком соборе Александро-Невской лавры. Первая за многие годы служба митрополита привлекла в собор множество богомольцев. На другой день, 31 августа, владыка выехал в Ростов для завершения дел, связанных с переездом, но вернуться в свою епархию ему не пришлось – въезд в Ленинград митрополиту был запрещен. Управлять своей паствой он мог лишь из Ростова Великого через викариев, но тогда это было участью почти всех российских епархий.

В 1926 г. было совершено несравненно больше архиерейских хиротоний, чем их совершалось за год в предреволюционную пору. Сонм архипастырей пополнился 21 епископом, среди новохиротонисанных владык были Аркадий (Остальский), Синезий (Зарубин), Макарий (Звездов), Евгений (Кобранов). Нужда в новых архиерейских хиротониях, как и прежде, вызывалась непрекращавшимися гонениями на православную Церковь, арестами, ссылками архипастырей. Православное духовенство томилось в тюрьмах и ссылках в Сибири и на Севере, в Туркестане и на Дальнем Востоке. Местом своеобразной ссылки порой были и столичные центры, вроде Москвы или Харькова, откуда архиереев не выпускали в свои епархии. Но главным узилищем оставался Соловецкий концлагерь особого назначения, святая обитель преподобных Савватия, Зосимы, Германа и святителя Филиппа. К 1926 г. здесь было 24 архиерея, не говоря уже о других священнослужителях. Старшим соловецкие архиереи признавали архиепископа Евгения (Зернова). Это был человек, отличавшийся житейской мудростью и богословскими познаниями, всегда ровный, спокойный, невозмутимый в общении со всеми, даже с тюремщиками, исполненный христианской любви. И в голодном лагере он не отступал от строгого поста и всю жизнь носил грубое холщовое одеяние, несмотря на слабое физическое сложение и болезненность. В лагере его любили все, велик был и его духовный авторитет. Однажды один из вольных соловецких монахов-рыбаков заболел. Начальство лагеря предложило ему выехать на материк, но болящий инок обратился за советом к святителю Евгению, и владыка сказал, что ему лучше умереть в монастыре, как велит его иноческий обет. «Благословите, владыко, и помолитесь обо мне»,– ответил монах. Через несколько дней инок преставился ради святого послушания и по молитвам владыки.

От вновь прибывавших в Соловецкий лагерь узников доходили вести о жизни на воле, о церковных нестроениях и бедах. 7 июня в продуктовом складе, которым заведовал игумен Питирим (Крылов) из Казани, тайно собрались 17 архиереев, в том числе и архиепископ Иларион (Троицкий), и еще несколько лиц духовного звания обсудить последние церковные события, о которых сообщил профессор Московской Духовной Академии И. В. Попов. В результате появилась знаменитая «Памятная записка соловецких епископов», обращенная к правительству СССР и отражающая позицию Русской Православной Церкви по вопросу отношений с Советским государством. В этом документе, в частности, говорится:

«Несмотря на основной закон советской Конституции, обеспечивающий верующим полную свободу совести, религиозных объединений и проповеди, Православная Российская Церковь до сих пор испытывает весьма существенные стеснения в своей деятельности и религиозной жизни. Она не получает разрешения открыть правильно действующие органы центрального и епархиального управления; не может перевести свою деятельность в ее исторический центр – Москву; ее епископы или вовсе не допускаются в свои епархии, или, допущенные туда, бывают вынуждены отказываться от исполнения самых существенных обязанностей своего служения – проповеди в церкви, посещения общин, признающих их духовный авторитет, иногда даже посвящения. Местоблюститель патриаршего престола и около половины православных епископов томятся в тюрьмах, в ссылке или на принудительных работах... Уже много раз Православная Церковь сначала в лице покойного Патриарха Тихона, а потом в лице его заместителей пыталась в официальных обращениях к правительству рассеять окутывавшую ее атмосферу недоверия. Их безуспешность и искреннее желание положить конец прискорбным недоразумениям... побуждают руководящий орган Православной Церкви еще раз... изложить пред правительством принципы, определяющие ее отношение к государству. Подписавшие настоящее заявление отдают себе полный отчет в том, насколько затруднительно установление взаимных благожелательных отношений между Церковью и государством в условиях текущей действительности, и не считают возможным об этом умолчать. Было бы неправдой, не отвечающей достоинству Церкви и притом бесцельной и ни для кого не убедительной, если бы они стали утверждать, что между Православной Церковью и государственной властью советских республик нет никаких расхождений. Но это расхождение состоит не в том, в чем желает его видеть политическая подозрительность, в чем его указывает клевета врагов Церкви. Церковь не касается перераспределения богатств или их обобществления, так как всегда признавала это правом государства, за действия которого не ответственна. Церковь не касается политической организации власти, ибо лояльна в отношении правительств всех стран, в границах которых имеет своих членов. Она уживается со всеми формами государственного устройства, от восточной деспотии старой Турции до республики Североамериканских штатов. Это расхождение лежит в непримиримости религиозного учения Церкви с материализмом, официальной философией коммунистической партии и руководимого ею правительства советских республик.

Церковь признает бытие духовного начала, коммунизм его отрицает. Церковь верит в Живого Бога, Творца мира... коммунизм не допускает Его существования, признает самопроизвольность бытия мира и отсутствие разумных конечных причин в его истории. С высот философского миросозерцания идеологическое расхождение между Церковью и государством нисходит в область непосредственного практического значения, в сферу нравственности, справедливости и права, коммунизм считает их условным результатом классовой борьбы и оценивает явления нравственного порядка исключительно с точки зрения целесообразности. Церковь проповедует любовь и милосердие, коммунизм – товарищество и беспощадность борьбы. Церковь внушает верующим возвышающее человека смирение, коммунизм унижает его гордостью. Церковь охраняет плотскую чистоту и святость плодоношения, коммунизм не видит в брачных отношениях ничего, кроме удовлетворения инстинктов. Церковь видит в религии животворящую силу, основу земного благополучия, счастья и здоровья народов. Коммунизм смотрит на религию как на опиум, опьяняющий народы и расслабляющий их энергию, как на источник их бедствий и нищеты. Церковь хочет процветания религии, коммунизм – ее уничтожения. При таком глубоком расхождении в самых основах миросозерцания между Церковью и государством не может быть никакого внутреннего сближения или примирения, как невозможно примирение между положением и отрицанием, между «да» и «нет», потому что душою Церкви, условием ее бытия и смыслом ее существования является то самое, что категорически отрицает коммунизм... При создавшемся положении Церковь желала бы только полного и последовательного проведения в жизнь закона об отделении Церкви от государства. К сожалению, действительность далеко не отвечает этому желанию. Правительство как в своем законодательстве, так и в порядке управления не остается нейтральным по отношению к вере и неверию, но совершенно определенно становится на сторону атеизма, употребляет все средства государственного воздействия к его насаждению, развитию и распространению, в противовес всем религиям... Из всех религий, испытывающих на себе всю тяжесть перечисленных стеснений, в наиболее стесненном положении находится Православная Церковь, к которой принадлежит огромное большинство русского населения, составляющего подавляющее большинство и в государстве. Ее положение отягчается еще тем обстоятельством, что отколовшаяся от нее часть духовенства, образовавшая из себя обновленческую схизму, стала как бы государственной Церковью, которой советская власть вопреки ею же изданным законам оказывает покровительство в ущерб Церкви Православной. В официальном акте правительство заявило, что единственно законным представителем Православной Церкви в пределах СССР оно признает обновленческий синод. Обновленческий раскол имеет действующие беспрепятственно органы высшего и епархиального управления, его епископы допускаются в епархии, им разрешается посещение общин, в их распоряжение почти повсеместно переданы отобранные у православных соборные храмы, обыкновенно вследствие этого пустующие... Православная Церковь не может по примеру обновленцев засвидетельствовать, что религия в пределах СССР не подвергается никаким стеснениям и что нет другой страны, в которой она пользовалась бы столь полной свободой... Напротив, со всей справедливостью она должна заявить, что не может признать справедливыми и приветствовать ни законов, ограничивающих ее в исполнении своих религиозных обязанностей, ни административных мероприятий, во много раз увеличивающих стесняющую тяжесть этих законов, ни покровительства, оказываемого в ущерб ей обновленческому расколу. Свое собственное отношение к государственной власти Церковь основывает на полном и последовательном проведении в жизнь принципа раздельности Церкви и государства. Лояльности Православной Церкви советское правительство не верит. Оно обвиняет ее в деятельности, направленной к свержению нового порядка и восстановлению старого. Мы считаем необходимым заверить правительство, что эти обвинения не соответствуют действительности. В прошлом, правда, имели место политические выступления Патриарха, дававшие повод к этим обвинениям, но все изданные Патриархом акты подобного рода направлялись не против власти в собственном смысле. Они относятся к тому времени, когда революция проявляла себя исключительно со стороны разрушительной, когда все общественные силы находились в состоянии борьбы, когда власти в смысле организованного правительства, обладающего необходимыми орудиями управления, не существовало... Всюду действовали группы подозрительных лиц... Они избивали епископов и священнослужителей, ни в чем не повинных, врывались в дома и больницы, убивали там людей, расхищали там имущество, ограбляли храмы и затем бесследно рассеивались. Было бы странным, если бы... среди этой всеобщей борьбы одна Церковь оставалась равнодушной зрительницей происходящих нестроений. Проникнутая своими государственными и национальными традициями, унаследованными ею от своего векового прошлого, Церковь в эту критическую минуту народной жизни выступила на защиту порядка, полагая в этом свой долг перед народом... Но с течением времени, когда сложилась определенная форма гражданской власти, Патриарх Тихон заявил в своем воззвании к пастве о лояльности в отношении к советскому правительству, решительно отказался от всякого влияния на политическую жизнь страны. До конца своей жизни Патриарх оставался верен этому акту. Не нарушили его и православные епископы...

Закон об отделении Церкви от государства двусторонен, он запрещает Церкви принимать участие в политике и гражданском управлении, но содержит в себе и отказ государства от вмешательства во внутренние дела Церкви и ее вероучение, богослужение и управление. Всецело подчиняясь этому закону, Церковь надеется, что и государство добросовестно исполнит по отношению к ней те обязательства по сохранению ее свободы и независимости, которые в этом законе оно на себя приняло. Церковь надеется, что не будет оставлена в этом бесправном и стесненном положении, в котором она находится в настоящее время, что законы об обучении детей закону Божию и о лишении религиозных объединений прав юридического лица будут пересмотрены и изменены в благоприятном для Церкви направлении, что останки святых, почитаемых Церковью, перестанут быть предметом кощунственных действий и из музеев будут возвращены в храмы. Церковь надеется, что ей будет разрешено организовать епархиальные управления, избрать Патриарха и членов Священного Синода, действующих при нем, созвать для этого, когда она признает это нужным, епархиальные съезды и Всероссийский Православный Собор. Церковь надеется, что правительство воздержится от всякого гласного или негласного влияния на выборы членов этих съездов (Соборов), не стеснит свободу обсуждения религиозных вопросов на этих собраниях и не потребует никаких предварительных обязательств, заранее предрешающих сущность их будущих постановлений. Церковь надеется также, что деятельность созданных таким образом церковных учреждений не будет поставлена в такое положение, при котором назначение епископов на кафедры, определения о составе Священного Синода, им принимаемые решения проходили бы под влиянием государственного чиновника, которому, возможно, будет поручен политический надзор за ними. Если предложения Церкви будут признаны приемлемыми, она возрадуется о правде тех, от кого это будет зависеть. Если ее ходатайство будет отклонено, она готова на материальные лишения, которым подвергается, встретит это спокойно»²³⁶.

Это было продуманное, мужественное заявление, отразившее позицию Церкви предельно ясно, оно поставило власть в тупик и показало, что лучшие представители Церкви не сломлены, а с достоинством несут выпавшие на их долю страдания.

Осенью 1926 г. среди епископов обсуждалась возможность тайного избрания Патриарха, архиереи надеялись, что законный глава Русской Церкви положит конец церковным нестроениям. Невозможность в условиях гонений созвать для этой цели Поместный Собор была всем очевидна. Кандидатом в Патриархи был намечен первый из архиереев, назначенных в Местоблюстители по «Завещанию» святого Тихона, митрополит Казанский Кирилл, срок ссылки которого скоро заканчивался. Этот выбор поддержал архиепископ Иларион (Троицкий) и другие архиереи в Соловецком концлагере. Инициатива тайного избрания принадлежала епископу Павлину (Крошечкину) и архиепископу Корнилию (Соболеву). Заместитель Местоблюстителя митрополит Сергий сначала сомневался в целесообразности этой акции, опасаясь «этим избранием возбудить недовольство гражданской власти», но в конце беседы с архиепископом Павлином уступил сторонникам тайного избрания, поставив непременным условием известить обо всем митрополита Петра, но условие это выполнено не было. Практическое руководство проведением выборов взял на себя проживавший тогда в Москве епископ Павлин. Посланники епископа Павлина, иеромонах Таврион (Батозский), отец и сын Кувшинниковы, миряне из купцов, объезжали православных архипастырей и собирали сведения о том, за кого из кандидатов на патриарший престол, они отдали бы свой голос.

К ноябрю 1926 г. было собрано 72 подписи об избрании Всероссийским Патриархом митрополита Казанского Кирилла. За ходом выборов с самого начала наблюдало ГПУ. Двое из четырех посланников епископа Павлина, отец и сын Кувшинниковы, были схвачены с документами. По всей России прокатилась волна массовых арестов архиереев, поставивших свои подписи под избирательными бюллетенями. В тюрьмы и лагеря, в ссылки отправлено было 40 архипастырей, арестован был епископ Павлин. В ссылке, в Зырянском крае, схватили и бросили в вятскую тюрьму кандидата в Патриархи митрополита Кирилла. В Нижнем Новгороде арестовали и митрополита Сергия, его этапом отправили в Москву, на Лубянку.

На допросе в ГПУ архиепископ Корнилий (Соболев) на вопрос, что он может показать по делу об избрании в Патриархи митрополита Кирилла, ответил: «Инициатива этого избрания принадлежит мне, и о себе я говорить могу, а других называть не буду, потому что считаю это непорядочным». «Почему это избрание проходило так секретно?» – спросил следователь. «Чтобы ОГПУ не проведало и не помешало бы нам». Епископ Павлин отвечал, что дело это касается только Церкви и совершалось в частном порядке, Церковь не должна следить за политической благонадежностью своих прихожан и священнослужителей, ей нет дела до политической ориентации ее членов. Допрошен был и арестованный епископ Афанасий (Сахаров), который напомнил, что представители государственной власти отзывались о митрополите Кирилле как о человеке, лояльном советской власти.

Заместителя патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия допрашивали 20 декабря 1926 г. «Почему дело по избранию Патриарха велось так секретно?» – спросил следователь. «Во-первых, мы не хотели до времени предавать огласке вопрос об избрании Патриарха в церковных кругах, пока он не выяснится хотя бы среди епископов,– ответил митрополит Сергий.– Во-вторых, исходили из соображений, что гражданская власть может в самой технике работы (разъезды и т. д.) усмотреть какой-нибудь заговор, и предпочитали, чтобы она узнала об этом после, когда вопрос примет практически серьезный характер»²³⁷. Против митрополита Сергия в проведении нелегальных выборов Патриарха выдвигалось еще одно обвинение – в преступной связи с эмигрантами. Доверительное послание митрополита Сергия к Карловацкому Синоду от 13 декабря, сразу после ареста архипастыря, было опубликовано в «Ревельской газете», потом перепечатано в Париже.

* * *

Таким образом, в конце 1926 г. от управления Русской Церковью, лишенной Патриарха при Местоблюстителе митрополите Петре, заключенном в тюрьму, был устранен и Заместитель Местоблюстителя митрополит Сергий. Временное управление Церковью взял на себя митрополит Ленинградский Иосиф (Петровых). В распоряжении, сделанном митрополитом Петром, он был назван третьим кандидатом в Заместители Местоблюстителя патриаршего престола после митрополитов Сергия и Михаила.

Митрополит Иосиф пребывал в Ростове Великом и тоже не мог выехать оттуда ни в Москву, ни в свой кафедральный город. Предвидя, что и он вскоре будет лишен свободы и не сможет управлять церковными делами, владыка Иосиф 8 декабря обратился к Церкви с посланием, в котором назначил временных заместителей на случай своего ареста: архиепископов Корнилия (Соболева), Фаддея (Успенского) и Серафима (Самойловича). Если и эти владыки разделят участь митрополита Иосифа, то «управление в отдельности, в пределах возможности и законных прав и велений чувства долга возлагается на архипастырскую совесть ближайших иерархов, каждого в отдельной епархии»²³⁸. Это решение соответствовало постановлению Патриарха Тихона, Священного Синода и Высшего церковного совета от 20 ноября 1920 г. Не прошло и нескольких дней после издания этого послания, как митрополит Иосиф был действительно арестован. В это время архиепископ Корнилий находился в заточении. Архиепископ Фаддей (Успенский) выехал из Астрахани, но был снят по пути с поезда и отправлен в Кузнецк, поэтому 13 декабря 1926 г. обязанности Заместителя патриаршего Местоблюстителя принимает на себя архиепископ Угличский Серафим (Самойлович). Владыка Серафим был только викарным епископом и состоял в епископском сане лишь с 1920 г. Но его ценило и уважало духовенство и любили верующие. Когда будущий Патриарх Тихон возглавлял Северо-Американскую епархию, отец Серафим служил там миссионером, был близок к архипастырю, пользовался совершенным его доверием. Вместе с ним он переехал в Ярославль, где стал настоятелем Толгского монастыря. Архимандрит Серафим спас свою обитель от разорения в 1918 г. после подавления восстания в Ярославле. В борьбе с обновленческим расколом он был непреклонен и бесстрашен.

В послании от 29 декабря архиепископ Серафим известил всероссийскую паству о своем вступлении в должность временного Заместителя Местоблюстителя патриаршего престола и просил архиереев как можно реже обращаться к нему и управлять, по возможности полагаясь на самих себя. Владыка Серафим был убежден, что в условиях гонений это создаст более благоприятные условия для существования Церкви и исполнения ею своего назначения. Самостоятельность епархиальных архипастырей, думал он, даст им больше свободы в решении насущных вопросов на местах.

В начале марта НКВД вызвал архиепископа Серафима из Углича в Москву, где ГПУ задержало его. Тучков предложил Заместителю Местоблюстителя принять жесткие условия легализации Церкви. Владыка Серафим ответил, что он не может рассматривать их в отсутствие старших иерархов. Тогда Тучков и следователи поинтересовались, кого он оставит своим Заместителем, если его не выпустят с Лубянки. На этот вопрос архиепископ Серафим ответил: «Господа Бога». «Все оставляли себе Заместителей,– сказал раздраженный следователь,– и Тихон Патриарх, и Петр митрополит». «Ну а я на Господа Бога оставлю Церковь»,– повторил владыка. Через три дня допросов Заместителя Местоблюстителя отпустили в Углич.

Для первосвятителя Русской Церкви митрополита Петра в декабре 1926 г. началась его мученическая одиссея – нескончаемые тюремные этапы. В декабре узника доставили из Суздаля во внутреннюю тюрьму ГПУ на Лубянке. Тучков неоднократно предлагал митрополиту Петру отказаться от местоблюстительства в обмен на свободу, но первоиерарх каждый раз решительно отвергал предложение снять с себя крест первосвятительского служения. Через сокамерника ксендза, вскоре выпущенного на свободу, он передал на волю, что никогда и ни при каких обстоятельствах не оставит своего служения и будет до самой смерти верен православной Церкви. В конце декабря митрополита Петра отправили по этапу в Тобольск с остановками в вятской, пермской, свердловской, тюменской тюрьмах. В Перми Местоблюстителю патриаршего престола удалось многое узнать о церковных событиях первой половины истекшего года, связанных с учреждением ВВЦС и выступлением митрополита Агафангела. 1 января 1927 г. первосвятитель составляет послание пастве с осуждением бунта «григорьевцев». О выступлении архиепископа Григория и своей временной поддержке его действий владыка Петр пишет: «Тогда я и не подозревал, что сей архиепископ уже давно бесчинствует»²³⁹. Митрополит Петр в послании оставляет за собой местоблюстительство, а заместительство – за митрополитом Сергием: он ничего не знал ни об аресте митрополита Сергия, ни о том, что Церковью тогда управлял уже архиепископ Угличский Серафим.

21 января 1927 г. в свердловской тюрьме в камеру к первосвятителю впустили архиепископа Григория, председателя ВВЦС. В беседе с ним владыка Петр сообщил о своем совершенном разрыве с ВВЦС, потребовав распустить этот совет и подчиниться ему и его заместителю митрополиту Сергию. В феврале митрополита Петра привезли в тобольскую тюрьму, а в начале марта переправили на поселение в село Абалацкое на берег Иртыша, в 50 верстах к северу от Тобольска.

По сведениям эмигрантского журнала «Китеж», опубликованным в 1929 г., на 1 апреля 1927 г. 117 епископов Русской Православной Церкви находились в различных местах заключения. Смерть на воле была в ту пору редким уделом для русского архипастыря.

* * *

30 марта был освобожден митрополит Сергий, до ареста исполнявший обязанности Заместителя Местоблюстителя патриаршего престола. 7 апреля архиепископ Серафим (Самойлович) передал ему бразды церковного правления. Выйдя из заключения, митрополит Сергий получил наконец возможность жить в Москве.

7 мая митрополит Сергий обратился в НКВД с ходатайством о легализации церковного управления. Из рассказов близкого к нему митрополита Сергия (Воскресенского) известно, что в тюрьме под угрозой расстрела сестры и арестованных архиереев и священников от митрополита Сергия требовали сделать заявление в поддержку советской власти, осуждения контрреволюционных выступлений внутри страны и за рубежом, церковных прещений эмигрантскому духовенству, устранения неугодных властям епископов от управления епархиями. Настаивали на том, чтобы выбор кандидатов на архиерейские кафедры согласовывался с НКВД, арестованные архиереи увольнялись или даже запрещались в священнослужении церковной властью и прекращалось их поминовение за богослужением, гражданская же власть должна была обязательно поминаться на литургии. В ответ митрополит Сергий просил о легализации высшего, епархиального и уездного церковного управления, о разрешении на созыв Поместного Собора и выборы Патриарха, об освобождении заключенных и сосланных священнослужителей, о разрешении на восстановление духовных школ и издание церковного журнала.

18 мая митрополит Сергий провел совещание с архиереями, выбранными им для осуществления высшей церковной власти. Это были митрополит Тверской Серафим (Александров), член Синода в последние годы патриаршества святого Тихона, архиепископы Севастьян (Вести), Сильвестр (Братановский), Филипп (Гумилевский), Алексий (Симанский), епископ Константин (Дьяков). Из участников совещания митрополит Сергий образовал Временный Патриарший Священный Синод, полномочия которого по аналогии с Синодом, образованным Патриархом в 1923 г., проистекали из полномочий учредителя. В его состав Заместитель Местоблюстителя включил позже виднейшего архипастыря митрополита Новгородского Арсения (Стадницкого), пребывавшего уже много лет в ссылке в Туркестане и лишенного права выезда оттуда, а также только что выпущенных на свободу архиепископов Анатолия (Грисюка) и Павла (Борисовского).

20 мая НКВД выдал справку о временной регистрации Синода. Через неделю митрополит Сергий и Синод издали указ, предписывающий епархиальным архиереям подать заявления в местные органы власти с прошением «о регистрации их преосвященных с состоящими при них епархиальными советами (каковые образовать временно путем приглашения указанных преосвященными лиц)»²⁴⁰.

Главное требование властей к митрополиту Сергию заключалось в том, чтобы он обнародовал обращение к пастве с призывом поддерживать Советское правительство. 29 июля митрополит Сергий вместе с Синодом издали «Декларацию», 5 тысяч экземпляров которой срочно разослали по епархиям и приходам, а через три недели опубликовали в «Известиях».

«Одною из забот почившего Святейшего Отца нашего Патриарха Тихона,– говорится в этом документе,– пред его кончиной было поставить нашу Православную Русскую Церковь в правильные отношения к советскому правительству и тем дать Церкви возможность вполне законного и мирного существования. Ныне жребий быть временным Заместителем первосвятителя нашей Церкви опять пал на меня, недостойного митрополита Сергия, а вместе со жребием пал на меня и долг продолжать дело почившего и всемерно стремиться к мирному устроению наших церковных дел. Усилия мои в этом направлении, разделяемые со мною и православными архипастырями, как будто не остаются бесплодными: с учреждением при мне Временного патриаршего Священного Синода укрепляется надежда на приведение всего нашего церковного управления в должный строй и порядок, возрастает и уверенность в возможности мирной жизни и деятельности нашей в пределах закона. Теперь, когда мы почти у самой цели наших стремлений, выступления зарубежных врагов не прекращаются: убийства, поджоги, налеты, взрывы и им подобные явления подпольной борьбы у нас всех на глазах... Тем нужнее для нашей Церкви и тем обязательнее для нас всех, кому дороги ее интересы, кто желает вывести ее на путь легального и мирного существования, тем обязательнее для нас теперь показать, что мы, церковные деятели, не с врагами нашего Советского государства... а с нашим народом и с нашим правительством. Засвидетельствовать это является первой целью настоящего нашего (моего и Синодального) послания. Затем извещаем вас, что в мае текущего года по моему приглашению и с разрешения власти организовался Временный при Заместителе патриарший Священный Синод... Ходатайство наше о разрешении Синоду начать деятельность по управлению православной Всероссийской Церковью увенчалось успехом. Теперь наша Православная Церковь в Союзе имеет не только каноническое, но и по гражданским законам вполне легальное центральное управление, а мы надеемся, что легализация постепенно распространится и на низшее наше церковное управление: епархиальное, уездное и т. д. Вознесем же наши благодарственные молитвы ко Господу, тако благоволившему о Святой нашей Церкви. Выразим всенародно нашу благодарность и советскому правительству за такое внимание к духовным нуждам православного населения, а вместе с тем заверим правительство, что мы не употребим во зло оказанного нам доверия... Нам нужно не на словах, а на деле показать, что верными гражданами Советского Союза, лояльными к советской власти, могут быть не только равнодушные к православию люди, не только изменники ему, но и самые ревностные приверженцы его... Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской Родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи.

Мешать нам может лишь то, что мешало и в первые годы советской власти устроению церковной жизни на началах лояльности. Это – недостаточное сознание всей серьезности совершившегося в нашей стране... Забывали люди, что случайностей для христианина нет и что в совершающемся у нас, как везде и всегда, действует та же десница Божия, неуклонно ведущая каждый народ к предназначенной ему цели. Таким людям, не желающим понять «знамений времени», и может казаться, что нельзя порвать с прежним режимом и даже с монархией, не порывая с православием. Такое настроение известных церковных кругов, выражавшееся, конечно, и в словах, и в делах и навлекшее подозрение советской власти, тормозило и усилия Святейшего Патриарха установить мирные отношения Церкви с советским правительством. Недаром ведь Апостол внушает нам, что тихо и безмятежно жить по своему благочестию мы можем, лишь повинуясь законной власти (1Тим. 2. 2), или должны уйти из общества... Теперь, когда наша Патриархия, исполняя волю почившего Патриарха, решительно и бесповоротно становится на путь лояльности, людям указанного настроения придется или переломить себя и, оставив свои политические симпатии дома, приносить в Церковь только веру и работать с нами только во имя веры; или, если переломить себя они сразу не смогут, по крайней мере не мешать нам, устранившись временно от дела...

Особенную остроту при данной обстановке получает вопрос о духовенстве, ушедшем с эмигрантами за границу. Ярко противосоветские выступления некоторых наших архипастырей и пастырей за границей, сильно вредившие отношениям между правительством и Церковью, как известно, заставили почившего Патриарха упразднить заграничный Синод (5 мая/22 апреля 1922 г.). Но Синод и до сих пор продолжает существовать, политически не меняясь, а в последнее время своими притязаниями на власть даже расколол заграничное церковное общество на два лагеря. Чтобы положить этому конец, мы потребовали от заграничного духовенства письменное обязательство в полной лояльности к советскому правительству во всей своей общественной деятельности. Не давшие такого обязательства или нарушившие его будут исключены из состава клира, подведомственного Московской Патриархии... Не менее важной своей задачей мы считаем и приготовление к созыву и самый созыв нашего Второго Поместного Собора, который изберет нам уже не временное, а постоянное центральное церковное управление, а также вынесет решение и о всех «похитителях власти» церковной, раздирающих хитон Христов»²⁴¹.

Необходимость издания этого или подобного ему документа была вызвана прежде всего тем, что без него гражданские власти не признавали законность существования ни Высшего церковного управления, ни епархиальных органов церковной власти, а Русской Православной Церковью официально считали обновленческую схизму. Но издание «Декларации» вызвало в церковном народе и духовенстве замешательство. Многие не без горечи читали обращенные к ним слова, вполне понимая неизбежность появления подобного документа. В некоторых приходах священники отказывались возглашать «Декларацию» с амвона, как им было предписано, и отсылали ее обратно в Москву, в Патриархию. И по сей день «Декларация» 1927 г. остается документом, вызывающим споры. Поэтому необходимо внимательно рассмотреть его содержание. Прежде всего вопрос о статусе «Декларации», о том, насколько связывала она совесть архиереев, клириков и мирян. Для того чтобы оценить действия тех, кто разорвал евхаристическое общение с митрополитом Сергием, важно определить, ставил ли Заместитель Местоблюстителя непременным условием пребывания в составе подведомственного Патриархии клира публично заявленное согласие с текстом этого документа. Ответ на этот вопрос дан самим митрополитом Сергием в письме митрополиту Кириллу: «Главным мотивом отделения служит наша «Декларация». В ней наши противники, сами не отрицающие обязательности для каждого христианина гражданской верности, не совсем последовательно увидели заявление не таких же, как и они, земных людей, граждан СССР, а заявление самой Церкви как благодатного учреждения. Отсюда крики о подчинении Церкви государству, Царства Божия – царству мира и даже Самого Христа – Велиару»²⁴². Таким образом, если «Декларация» – это только заявление группы «граждан СССР», из письма следует, что митрополит Сергий как автор «Декларации» отнюдь не предполагал согласия с нею всех епископов и клириков и не требовал заявления полной поддержки всего того, что выражено в этом документе. В таком случае оправдать разрыв канонического общения с Заместителем Местоблюстителя несогласных с «Декларацией» могло лишь наличие в ней таких идей и положений, которые следует расценивать как проявление и всенародную проповедь вероотступничества или ереси, осужденных Соборами и святыми отцами. В противном случае действия разрывающих общение подпадали под осуждение, предусматриваемое 14 и 15 правилами Двукратного Собора.

Резкой критике подвергалось начало документа. Обнаружить в нем ересь, естественно, нет никакой возможности, но по мнению протопресвитера Георгия Граббе, одного из самых непримиримых критиков действий Заместителя Местоблюстителя, «весь центр тяжести в установлении «правильных отношений» в «Декларации» переносится исключительно на Церковь, как будто возможность ее «вполне законного и мирного существования» зависит только от нее, а не от гражданской власти... В этих словах «Декларации» (как и в других местах ее) совершается предательство по отношению к пастве»²⁴³. На самом деле это место из «Декларации» мало чем отличается по смыслу и стилистике от заявлений Патриарха Тихона, сделанных им после освобождения из-под ареста. По вполне известным причинам иерархи предпочитали обойти молчанием роль государственной власти в отношениях с Церковью, но только митрополиту Сергию это ставилось в вину как предательство, а в случае с Патриархом Тихоном рассматривалось как стремление защитить паству от гонений. Внешние условия жизни, в которых находились оба иерарха, были одинаково трудны для обоих, и ни Патриарх Тихон в 1923 г., ни митрополит Сергий в 1927 г. не могли предвидеть, что повлекут за собой издаваемые ими документы. Но добросовестно ли применять разные критерии, разные мерки для оценки действий и заявлений двух иерархов? Прямой повод издания «Декларации» – известить всероссийскую паству о признании законным органа Высшего церковного управления, но у противников Патриарха Сергия и сама эта легализация, и стремление к ней со стороны Заместителя Местоблюстителя вызывают острую критику.

Но обратимся к примеру предшественников митрополита Сергия. Разве не на то, чтобы обеспечить Церкви легальный статус, были направлены заявления, послания, газетные интервью Патриарха Тихона начиная с 1923 г.? Разве легализация высшего церковного управления не была одной из главных забот Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Петра? Протопресвитер Василий Виноградов, бывший председатель Московского епархиального совета, писал: «Я свидетельствую, что как Патриарх Тихон, так и Сергий были великими страстотерпцами за Русскую Церковь. Бранят патриарха Сергия за то... что будто бы он ввел поминовение властей за богослужением. Но ведь... это... установил именно Патриарх Тихон тотчас после освобождения его из тюрьмы... со своим временным Синодом, в котором (был) всеми восхваляемый еп. Иларион (Троицкий). А указы об этом по приходам рассылал именно я... Сергий только подтвердил... распоряжение Патриарха Тихона, сделанное при давлении епископа Илариона...»²⁴⁴ Еще 28 июля 1925 г. митрополит Петр обратился к пастве с посланием и призывал: «Будем пребывать в союзе мира и любви между собою, будем едино хранить нашу православную веру, являя везде и всюду пример доброй жизни, любви, кротости, смирения и повиновения существующей гражданской власти, в согласии с заповедями Божиими»²⁴⁵.

Другим камнем преткновения в «Декларации» служила фраза «мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской Родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи». Эту фразу переиначили в саморазоблачительное выражение: «ваши радости – наши радости», утверждая, что авторы «Декларации» приветствуют успехи советского правительства, в том числе связанные и с распространением неверия в народе. Но в этом месте «Декларации» митрополит Сергий и члены Синода говорят отнюдь не о правительстве, которое гонит Церковь, а о Родине, и заявляют не более чем о лояльности государству. В «Деянии Заместителя патриаршего Местоблюстителя и Временного при нем Патриаршего Синода» от 29 марта 1928 г. митрополит Сергий разъяснял, что под успехами, упомянутыми в «Декларации», подразумевалось внешнее благополучие, например хороший урожай, а под неудачами – народные бедствия²⁴⁶. С 1923 г. на позициях лояльности государству стоял и Патриарх Тихон, этой же линии придерживался затем митрополит Петр, об этом заявляли и соловецкие епископы, авторы знаменитой «Памятной записки», которая многими критиками неоднократно противопоставлялась «Декларации», но на самом деле послужила одним из проектов ее²⁴⁷.

Д. Поспеловский, касаясь раздела «Декларации», посвященного церковной жизни российской эмиграции, писал в одной из статей, что «полной лояльности можно требовать только от граждан данной страны, а заграничное духовенство состояло или из белых эмигрантов, не являвшихся гражданами СССР (о чем было объявлено Советским правительством специальным декретом), или из русских меньшинств, большинство из которых были уже гражданами стран, в которых они проживали. Неприемлемо это требование было и психологически для людей, ушедших от советского правительства с оружием в руках»²⁴⁸.

Заметим, прежде всего, что в этом суждении есть и некая странность. Требование митрополита Сергия дать подписку о лояльности (разумеется, не присягу), относится к заграничному духовенству, которому, равно как и не заграничному, держать оружие в руках категорические запрещают каноны. Сомнителен и тезис о совершенной неприемлемости и абсурдности этого требования. Митрополит Евлогий воспринял требование о лояльности всего лишь как призыв воздерживаться от политических выступлений, он сам дал такую подписку и собрал аналогичные подписки у духовенства возглавляемой им Западноевропейской епархии, его примеру последовал и митрополит Платон. Подобное требование действительно прозвучало впервые, но и оно лежит в русле тех оценок, которые давал Патриарх Тихон поведению и заявлениям политического характера определенной части зарубежного духовенства, ставивших под удар Московскую Патриархию и российскую паству. Еще до своего ареста, 5 мая 1922 г., Патриарх Тихон издал указ об упразднении зарубежного ВЦУ и признал актами, не выражающими официального голоса Русской Православной Церкви и не имеющими церковно-канонического значения, постановление Карловацкого Собора о восстановлении монархии и послание в адрес Генуэзской конференции с просьбой о помощи в борьбе с большевиками. В послании Патриарха Тихона от 1 июля 1923 г. говорится: «Мы могли бы ограничиться этим осуждением владык, бывших на Соборе во главе с высокопреосвященным Антонием (Храповицким), митрополитом Киевским, если бы они раскаялись в своих поступках и прекратили дальнейшую деятельность в этом направлении, но нам сообщают, что они не только не прекратили, а еще и более того ввергают Православную Церковь в политическую борьбу... Пусть хотя теперь они осознают это – смирятся и покаются, а иначе придется звать преосвященных владык в Москву для ответа перед церковным судом и просить власть о разрешении им прибыть сюда»²⁴⁹. Такая угроза звучала, наверное, для архиереев куда серьезнее, чем требование подписки о лояльности. 15 января 1924 г. Патриарх Тихон издал постановление об увольнении на покой митрополита Северо-Американского Платона за контрреволюционные выступления, направленные против советской власти и пагубно отразившиеся на православной Церкви. В этом постановлении митрополиту Платону было предложено прибыть в Москву в распоряжение Патриарха. Есть все основания предполагать, что эти акты изданы не без давления со стороны гражданской власти, но столько же, если не больше, найдется оснований предполагать такое же давление и на митрополита Сергия.

Пожалуй, только два документа высшей церковной власти 1926 г. несколько отличались от документов, изданных Патриархом Тихоном после его освобождения в 1923 г. В проекте «Обращения» (от 10 июня 1926 г.) митрополит Сергий акцентирует внимание на идеологической несовместимости христианства с коммунизмом, а второй документ – послание к зарубежным архипастырям (от 12 сентября 1926 г.) – отличал такой теплотой тона, которую не обнаружить ни в обращениях к ним Патриарха Тихона, ни в позднейших посланиях самого митрополита Сергия.

Среди соавторов «Декларации» 1927 г. были видные церковные деятели: митрополит Тверской Серафим (Александров) и епископ Сумской Константин (Дьяков), расстрелянные в 1937 г., архиепископ Самарский Анатолий (Грисюк), впоследствии замученный в застенках ГПУ, архиепископ Хутынский Алексий. Заместителя Местоблюстителя поддержали введенный им в состав Временного Патриаршего Синода митрополит Новгородский Арсений (Стадницкий), а также митрополиты Михаил (Ермаков), экзарх Украины, Никандр (Феноменов), Серафим (Чичагов), архиепископы Евгений (Зернов), Петр (Зверев), епископы Мануил (Лемешевский), Николай (Ярушевич), Венедикт (Плотников). В эмиграции митрополиту Сергию сохранили верность митрополиты Евлогий (Георгиевский), Елевферий (Богоявленский), Платон (Рождественский), архиепископ Сергий (Тихомиров).

Через месяц после издания «Декларации» высшее церковное управление, состоявшее из Заместителя Местоблюстителя и Патриаршего Синода, было зарегистрировано НКВД. Юридически Патриаршему Синоду был дан тот же статус, что и обновленческому синоду, хотя обновленцы продолжали пользоваться покровительством со стороны властей, в то время как патриаршая Церковь оставалась гонимой. Только после легализации митрополита Сергия и Синода Восточные Патриархи, вначале Иерусалимский Дамиан, потом Антиохийский Григорий прислали благословение митрополиту Сергию и его Синоду и признание его временным главой патриаршей Церкви. В декабре к митрополиту Сергию обратился с посланием Вселенский Патриарх Василий III, призвав его к примирению с обновленцами. «Ответственность за прошлое тяготеет одинаково на многих, и никто не может сбросить ответственность с одного на других»,– говорилось в послании²⁵⁰.

7 октября 1927 г. Заместитель Местоблюстителя митрополит Сергий подает в ОГПУ заявление с просьбой об амнистии и облегчении участи репрессированных священнослужителей в связи с тем, что они «оказались жертвами (может быть, и не без их вины), прежнего нелегального положения нашей Церкви и прежних ее ненормальных отношений к Советскому правительству. Называем их жертвами в том смысле, что не будь ненормальности в отношениях нашей Церкви к соввласти и получи она права легальности лет пять назад, и поведение вышеупомянутых духовных лиц и отношение к ним власти было бы иным, да и теперь можно быть уверенным, что, возвратившись к церковной деятельности при давно жданных новых условиях, эти духовные лица сделают со своей стороны все, чтобы не подавать повода к прежним недоразумениям»²⁵¹.

Нельзя сказать, что это заявление осталось совершенно без ответа, но милости, явленные властью православному духовенству, не обнаружили ее особой щедрости. Несколько священнослужителей смогли вернуться из мест заключения и ссылок в конце 1927 – начале 1928 г. Среди них были архиепископы Захарий (Лобов) и Ювеналий (Масловский), епископы Аркадий (Ершов) и Мануил (Лемешевский), но другие архипастыри и пастыри были арестованы и сосланы.

В целях укрепления пошатнувшейся церковной дисциплины Синод издает распоряжение о возношении во всех храмах, подведомственных Московской Патриархии, имени митрополита Сергия вслед за именем Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Петра.

Но начинают исполняться и условия легализации, поставленные Тучковым и принятые Заместителем Местоблюстителя: Синод издает указы о поминовении за богослужением властей, об увольнении сосланных и заключенных епископов на покой и назначении вернувшихся на волю архиереев в дальние епархии, потому что тем архиереям, которых выпускали из лагерей и ссылок, не разрешался въезд в свои епархии. Прежде архиереи, томившиеся в тюрьмах, лагерях и ссылках, оставались на своих кафедрах. Теперь этот своеобразный протест против произвола и беззакония властей уже не могло терпеть правительство. Всем становилось ясно, что «Декларация» повлекла за собой не только легализацию Церкви, но и реальные изменения в церковной политике.

На имя митрополита Сергия стали приходить письма с выражением протеста против новой линии Патриархии и призывами отказаться от нее. По стране стали распространяться обличительные послания, обращения, воззвания с критикой «Декларации», с осуждением церковной политики Заместителя Местоблюстителя. С серьезными замечаниями на текст «Декларации» выступил особенно близкий митрополиту Сергию в первые дни его заместительства епископ Прилукский Василий (Зеленцов), арестованный и сосланный на Соловки. Основываясь на постановлении Всероссийского Поместного Собора от 2/15 августа 1918 г. об отказе вести впредь общецерковную политику и считать политику частным занятием членов Церкви, епископ Василий (Зеленцов) в заметке «Необходимые канонические поправки к посланию Заместителя патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия и Временного при нем Патриаршего Священного Синода от 16 (29) июля 1927 г.» писал, что действия митрополита Сергия и Синода, почившего Патриарха Тихона и Карловацкого Собора были следствиями их личной, а не церковной политики, потому и необязательно поддерживать их. «Стараниям митрополита Сергия и его Св. Синода,– продолжал епископ Василий,– добиться от гонящих Всероссийскую Православную Церковь большевиков мирного отношения к ней Церковь не может не сочувствовать, ибо христианам заповедано от Бога: Если возможно с вашей стороны, будьте в мире со всеми людьми (Рим. 12. 18). Но Христос разрешает Церкви принять от митрополита Сергия и его Св. Синода только такое примирение с гонителями ее, большевиками и их советской властью, которое действительно будет миром Христовым, т. е. миром такого содержания и качества, каких требует Христос, сказавший: Ищите прежде Царствия Божия и правды его (Мф. 6. 33), а не земного благополучия и безопасности... К сожалению, эта попытка митрополита Сергия и его Св. Синода не только не дает нам еще Христова мира с большевиками, но пока не дает и надежды на такой мир, и то не по одному лишь упорству большевиков во вражде к Православной Церкви, но и потому, что попытка митрополита Сергия и его Синода начата ими и движется вперед не по каноническим рельсам, следовательно, не по пути церковной правды»²⁵².

По почину епископа Василия часть архиереев, сосланных на Соловки, составляет отзыв на «Декларацию», в котором делаются возражения против отдельных ее положений: а) «Мысль о подчинении Церкви гражданским установлениям выражена в такой категорической и безоговорочной форме, которая легко может быть понята в смысле полного сплетения Церкви и государства; б) послание приносит правительству «всенародную благодарность за внимание к духовным нуждам православного населения». Такого рода выражение благодарности в устах главы Русской Православной Церкви не может быть искренним и потому не отвечает достоинству Церкви; в) послание Патриархии без всяких оговорок принимает официальную версию и всю вину в прискорбных столкновениях между Церковью и государством возлагает на Церковь; г) угроза запрещения эмигрантским священнослужителям нарушает постановление Собора 1917–1918 гг. от 2/15 августа 1918 г., разъяснившего всю каноническую недопустимость подобных кар и реабилитировавшего всех лиц, лишенных сана за политические преступления в прошедшем»²⁵³.

Некоторые из архипастырей, недовольные новым курсом церковной политики Заместителя Местоблюстителя и его Синода, отказывались принимать назначения и по собственной воле уходили на покой. Так поступил бывший Серпуховской епископ Арсений (Жадановский); епископ Серафим (Звездинский) в ответ на требование митрополита Сергия прочитать перед паствой «Декларацию» сказал, что «морально не способен делать то, чего хотят не любящие Христа Спасителя». При этом присутствовал архиепископ Тамбовский Зиновий (Дроздов), и они тут же подали составленные заранее прошения об увольнении на покой.

Не был согласен с митрополитом Сергием и передавший ему церковную власть архиепископ Угличский Серафим (Самойлович). Осуждал «Декларацию» и церковную политику Патриархии архиепископ Феодор (Поздеевский), впрочем не одобрявший уже и линии, выбранной Патриархом Тихоном после освобождения из тюрьмы. Владыка Феодор пользовался большим влиянием на епископат, и близкие ему по духу архиереи, епископы Гавриил (Абалышев), Григорий (Козырев), которых называли «даниловцами» по монастырю, где пребывал архиепископ Феодор, разделяли его отношение к «Декларации». Самым непримиримым в этой группе архиереев был епископ Дамаскин (Цедрик), который обратился к митрополиту Сергию с резким посланием: «За что благодарить? За неисчислимые страдания последних лет? За храмы, попираемые отступниками? За то, что погасла лампада преподобного Сергия? За то, что драгоценные для миллионов верующих останки преподобного Серафима, а еще ранее останки святых Феодосия, Митрофана, Тихона и Иоасафа подверглись неимоверному кощунству? За то, что замолчали колокола Кремля? За кровь митрополита Вениамина и других убиенных? За что?..»²⁵⁴

Временно управлявший Вятской епархией епископ Виктор (Островидов), получив «Декларацию», отослал ее обратно в Патриархию, а вслед затем и письмо с весьма мрачной оценкой документа и его автора. По мнению епископа Виктора, «Декларация» содержит «тяжелую неправду» и «возмущающее душу глумление над Святой Православной Церковью и над нашим исповедничеством за истину Божию». Он называет ее прискорбным отречением от самого Господа Спасителя. «Сей же грех, как свидетельствует слово Божие, не меньший всякой ереси и раскола, а несравненно больший, ибо повергает человека непосредственно в бездну погибели»²⁵⁵.

В Воткинской и Вятской епархиях начались нестроения и распри. Архиепископ Вятский Павел (Борисовский), введенный в Синод, одобрял, естественно, линию митрополита Сергия и осудил поведение своего викария, паства же разделилась. Синод потребовал, чтобы епископ Виктор «как викарий знал свое место и во всем подчинялся бы правящему архиерею». Затем Синод принял постановление об упразднении новосозданной и еще не утвержденной Воткинской епархии и об устранении епископа Виктора от временного управления Вятской епархией. Арестованный и сосланный в Соловецкий лагерь епископ Виктор впоследствии согласился с аргументами архиепископа Илариона, что разрыв общения с Заместителем Местоблюстителя – это каноническое преступление, и в начале 1929 г. сообщил вятской пастве о своем примирении с митрополитом Сергием. После этого разлад в Вятской епархии почти прекратился. Епископ Виктор скончался на Соловках 19 июля 1934 г.

* * *

Особенно болезненный, затяжной и опасный для единства Церкви характер приобретали протесты архиереев, связанные не столько с принципиальными вопросами церковной политики, сколько с административными перемещениями и увольнениями. Эти действия расценивались как согласие Патриархии на откровенное вмешательство гражданских властей во внутрицерковные дела, к тому же они затрагивали человеческое самолюбие и амбиции архиереев, а также отношение паствы к своим архипастырям.

Целый год Ленинградская епархия управлялась митрополитом, который не имел возможности выехать в свой кафедральный город и оставался в Ростове. Положение было неестественным и вызывало разного рода затруднения. Правительство же видело в этом протест церковной власти против своих распоряжений. 13 сентября Синод принимает постановление о переводе митрополита Иосифа на Одесскую кафедру. Еще до того, как митрополит Иосиф официально получил распоряжение Синода, слухи о предстоящем перемещении распространились по питерским приходам, дошли они и до самого архипастыря, и, чтобы предотвратить перевод, он обращается к митрополиту Сергию с пространным посланием:

«...Вы сделали меня Ленинградским митрополитом без малейшего домогательства с моей стороны. Не без смущения и тяготы принял я это опасное послушание, которое иные, может быть, разумно, а то и преступно решительно от себя отклонили... Владыко! Ваша твердость еще сильна исправить все и настойчиво положить конец всякой смуте и неопределенности. Правда, я не свободен и не могу сейчас служить своей пастве, но ведь «секрет» этот понятен всему миру... Теперь несвободны (и едва ли будут свободны) все сколько-нибудь твердые и нужные люди... Вы говорите – так хочет власть, возвращающая свободу ссыльным архиереям под условием перемены ими прежнего места служения и жительства. Но какой же толк и польза нам от вызываемой этим чехарды и мешанины архиереев, по духу церковных канонов состоящих в нерасторжимом союзе с паствой, как своей невестой? Не лучше ли сказать: Бог с ней, такой фальшивой человеческой милостью, являющейся просто издевательством над нашим человеческим достоинством, бьющей на дешевый эффект, призраком милования. Пусть уж лучше будет так, как раньше было. Как-нибудь протянем до того времени, когда поймут наконец, что ссылками и напрасными терзаниями неодолима вечная вселенская Истина... Один компромисс может быть допустим в данном случае... Пусть они (архиереи) поселятся и на других местах в качестве временно управляющих этими местами, но с непременным сохранением прежнего места-звания... Не мирясь совестью своею ни на какой другой комбинации, я решительно не могу признать правильным состоявшегося без всякой моей вины и без всякого моего согласия и даже ведома перемещения моего на Одесскую епархию прежним безобразно-царско-распутинским порядком и требую незамедлительного перенесения моего дела из сомнительной не для одного меня компетенции вашего Синода на обсуждение усиленного Собора епископов, коему я только сочту обязанным явить свое беспрекословное послушание»²⁵⁶.

Прямой критики «Декларации» в этом послании нет, а ссылка на «царско-распутинские» безобразия должна подчеркнуть, что митрополит Иосиф далек от желаний вернуть старое. Но принять его совет и отказаться от перемещения архиереев означало бы отказаться от твердо выбранного митрополитом Сергием курса на компромисс с советской властью. Несколько высокомерный тон послания и требование митрополита Иосифа созвать Собор епископов для решения его дела о переводе в другую епархию, вероятно, происходят оттого, что он придавал весьма большой вес тому обстоятельству, что по распоряжению первосвятителя Петра был третьим после митрополитов Сергия и Михаила кандидатом в Заместители Местоблюстителя и некоторое время после ареста митрополита Сергия действительно исполнял эту должность.

Тем временем в Ростов направлен был Синодом епископ Иннокентий (Лятец). Он настаивал на незамедлительном отъезде митрополита Иосифа в Одессу, дабы не усугублять смуту в Ленинграде и не волновать ростовскую паству. Но митрополит Иосиф оставался непреклонен. 12 октября Синод снова рассматривал дело о замещении Ленинградской и Одесской кафедр и принял постановление: «Считать митр. Иосифа перемещенным на Одесскую кафедру и предложить ему не соблазняться легкой возможностью жить в Ростове, что производит смущение среди верующих как в Ленинграде, так и в Ростовском викариатстве; в порядке церковных послушания и дисциплины вступить в управление Одесской епархией, войти в надлежащие сношения с местной гражданской властью на предмет организации епархиального управления на началах, изложенных в указе Патриаршего Синода... Временно управляющему Ленинградской епархией преосвященному Петергофскому Николаю предложить без промедления объявить по епархии указ о перемещении преосвященного митр. Иосифа и о прекращении возношения его имени как Ленинградской епархии архиерея»²⁵⁷. Общее руководство церковной жизнью епархии Синод поручил самому митрополиту Сергию. Получив это постановление, митрополит Иосиф написал новое письмо митрополиту Сергию, в котором уже не просто отказывался подчиниться Синоду и выехать в Одессу, но и с негодованием обвинял митрополита Сергия в том, что он толкает Церковь Христову в пропасть раскола, и давал ему один «смелый и дерзкий совет: вместо того чтобы продолжать свою пагубную политику, вернуться в тюрьму, в Бутырки, заодно прихватив с собой и весь свой Синод»²⁵⁸. Узнав о перемещении своего митрополита, ленинградское духовенство, уже ранее смущенное «Декларацией», теперь особенно встревожилось. В Петрограде был очаг обновленчества, поэтому питерские священнослужители подозрительно относились ко всякого рода компромиссам и уступкам властям, опасаясь, что за уступками последует предательство. Но большинство пастырей проявили достаточно послушания и благоразумия и против митрополита Сергия не пошли. Однако недовольных оказалось тут больше, чем где бы то ни было. Осуждали «Декларацию» настоятель кафедрального собора Воскресения на Крови протоиерей Василий Верюжский, профессор протоиерей Феодор Андреев, протоиереи Викторин Добронравов, Сергий Тихомиров, Александр Тихомиров, священники Николай Прозоров, Никифор Стрельников, викарные епископы Димитрий (Любимов) и Сергий (Дружинин). Квартира отца Феодора Андреева становится чем-то вроде пристанища недовольных священнослужителей, где в обстановке большой тревоги за судьбу Церкви обсуждаются последние события.

Другие викарные питерские архиереи, и особенно Петергофский Николай (Ярушевич), были решительно на стороне митрополита Сергия и Синода. К верности Патриархии призывал паству в своих проповедях протоиерей Николай Чуков, настоятель Сергиевского собора отец Иоанн Морев, священник Василий Запольский. Еще 9 октября 1927 г. епископ Петергофский Николай сообщал в Патриархию о волнениях в Ленинграде, вину за которые он возлагал на митрополита Иосифа. Противники «Декларации», почитатели митрополита Иосифа, готовы были и на крайние шаги, после того как устранение владыки из епархии стало делом решенным. В соборе Воскресения на Крови, в храмах святого Владимира и Никольском за богослужением перестали возносить имя митрополита Сергия, не поминали его и епископы Димитрий и Сергий (Дружинин). Священники и миряне северной столицы из академических кругов обращаются к митрополиту Сергию с посланием, составленным профессором-протоиереем Василием Верюжским, профессорами Новоселовым и Абрамовичем-Барановским:

«Вам как лицу, возглавляющему иерархию Российской Православной Церкви, не может быть неизвестным, что положение внутри Церкви в настоящее время чрезвычайно остро, что непрерывно растет недовольство и несогласия среди верующих и что источником таких нестроений в Церкви является Ваша «Декларация»... Эта «Декларация»... не вызывалась внутренними потребностями Церкви, и ни для кого нет секрета в том, что Ваша «Декларация» явилась по требованию гражданской власти, ставящей себе задачей уничтожение всякой религии... Ваша «Декларация» не только не может быть воспринята православным сознанием по своему содержанию... но и побуждает православных все злоключения, постигающие их в области церковной, рассматривать как результаты той же «Декларации»... К таким именно злоключениям нашей местной Церкви относится перемещение в Одессу митрополита Иосифа вопреки желанию паствы и его самого и назначение в нашу епархию епископа Сергия (Зенкевича). Подобные перемещения и назначения епископов, практикуемые и в отношении других епархий Союза, только укрепляют убеждение в том, что епископы назначаются на кафедры не по Вашему произволению... Но в особенности противными религиозному сознанию народа являются дошедшие до нас сведения об устранении из богослужения молений о страдальцах за дело Церкви, находящихся в тюрьмах и ссылках, с одновременным распоряжением о возношении молений за власть, посылающую этих страдальцев в тюрьмы и ссылки... Ничего подобного еще не бывало в истории Церкви. Ввиду изложенного... мы обращаемся к Вам, Высокопреосвященнейший владыко, со слезной просьбой немедленно принять нижеследующие меры ради мира церковного: 1) Отказаться от намечающегося курса порабощения Церкви государством в той форме, какую Вы найдете более подходящей, но которая делала бы ясным для верующих таковой Ваш отказ. 2) Отказаться от перемещения и назначения епископов, помимо согласия на то паствы и самих перемещаемых или назначаемых. 3) Поставить Временный Патриарший Синод на то место, которое было определено ему при самом его учреждении в смысле совещательного органа, состоящего лично при Вас, и полномочия которого кончаются с прекращением Ваших полномочий. Вследствие этого все распоряжения... должны объявляться только от Вашего имени, но не от имени Синода, хотя бы они предварительно и рассматривались в нем. 4) Пересмотреть состав Временного Патриаршего Синода и удалить из него пререкаемых лиц, в особенности митрополита Серафима Тверского (Александрова) и архиепископа Алексия (Симанского). 5) При организации епархиальных управлений должны быть всемерно охраняемы устои Православной Церкви, каноны, постановления Поместного Собора 1917–1918 гг. и особенно авторитет епископата, который так блестяще оправдал себя в тяжелое время борьбы с обновленчеством. 6) Возвратить на Ленинградскую кафедру митрополита Иосифа. 7) ...Впредь до назначения постоянного митрополита отменить возношение Вашего имени во время богослужения. 8) Отменить распоряжение об устранении из богослужений молений о страдальцах за Церковь Христову и о возношении молений за гражданскую власть. Мы призываем Вас, владыко, вспомнить Святейшего Патриарха Тихона, который не стеснялся никакими обстоятельствами в отношении отмены своих распоряжений, когда убеждался, что они не находят себе поддержки в церковном сознании верующих»²⁵⁹.

* * *

С этим письмом, и посланием от викарных архиереев Ленинградской епархии, несогласных с митрополитом Сергием, и письмом от городских священников направилась депутация из четырех представителей епархии – епископа Гдовского Димитрия (Любимова), профессора протоиерея Василия Верюжского, протоиерея Викторина Добронравова и мирянина С. А. Алексеева – в Москву, к Заместителю Местоблюстителя. Встреча состоялась 12 декабря. Делегаты подошли под благословение к митрополиту Сергию и вручили привезенные документы. Владыка Сергий читал их внимательно, медленно, но часто делал замечания вслух. Члены делегации отвечали или возражали ему, когда затрагивались насущные вопросы, которые привели их сюда. Они надеялись, что живое проникновенное слово или вид плачущего семидесятилетнего старца епископа Димитрия, взывавшего на коленях к архипастырской совести Заместителя Местоблюстителя, поможет им переубедить митрополита Сергия. Разговор продолжался около двух часов, и порой митрополит не мог сдержать гнева и раздражения.

– Вот вы протестуете, а многие другие группы меня признают и выражают свое одобрение,– проговорил митрополит Сергий,– не могу же я считаться со всеми и угодить всем, каждой группе. Вы каждый со своей колокольни судите, а я действую для блага всей Русской Церкви.

– Мы, владыко,– возразил ему профессор протоиерей Василий Верюжский,– тоже для блага всей Церкви хотим потрудиться, мы не одна из многочисленных маленьких групп, а являемся выразителями церковно-общественного мнения Ленинградской епархии из восьми епископов, лучшей части духовенства. Я являюсь выразителем мнения сотни моих друзей и знакомых и, надеюсь, тысячи единомышленных научных работников Ленинградской епархии, а С. А. Алексеев – представитель широких народных масс.

– Вам мешает принять мое «Воззвание» политическая, контрреволюционная идеология, которую осудил Святейший Патриарх Тихон.– Митрополит Сергий, порывшись среди бумаг, достал документ, подписанный Патриархом Тихоном.

– Нет, владыко,– возразил профессор протоиерей Василий Верюжский,– нам не политические убеждения, а религиозная совесть не позволяет принять то, что вам ваша совесть принять позволяет. Мы со Святейшим Патриархом Тихоном согласны, мы тоже осуждаем контрреволюционные выступления. Мы стоим на точке зрения Соловецкого осуждения вашей «Декларации». Вам известно это послание с Соловков?

– Это послание написал один человек – Зеленцов, а другие меня одобряют. Вам известно, что меня принял и одобрил сам митрополит Петр?

– Простите, владыко,– возразил отец Василий Верюжский,– это не совсем так: не сам митрополит Петр, а вам известно это через епископа Василия.

– Да. А вы почему это знаете?

– Мы знаем это со слов епископа Василия. Митрополит Петр сказал, что «понимает», а не «принимает» вас. А сам митрополит Петр ничего вам не писал.

– Так ведь с ним у нас сообщения нет,– и митрополит Сергий продолжил чтение переданных ему бумаг.– Ну а чего же тут особенного, что мы поминаем власть? – сказал он, снова прерывая чтение.– Раз мы ее признали, мы за нее и молимся. Молились же за Нерона.

– А за антихриста можно молиться? – спросил профессор протоиерей Василий Верюжский.

– Нет, нельзя!

– А вы ручаетесь, что это не антихристова власть?

– Ручаюсь. Антихрист должен быть три с половиной года, а тут уже десять лет прошло.

– А дух-то ведь антихристов, не исповедующий Христа, во плоти пришедшего!

– Этот дух всегда был: со времен Христа до наших дней. Какой же это антихрист? Я его не узнаю.

– Простите, владыко: вы его не узнаете! Так может сказать только старец, а так как возможность-то есть, что это антихрист, то мы и не молимся. Кроме того, с религиозной точки зрения наши правители – не власть.

– Как так «не власть»? – изумился митрополит Сергий.

– Властью называется иерархия, когда не только мне кто-то подчинен, а я сам подчиняюсь выше меня стоящему и так далее, и все это восходит к Богу как источнику всякой власти.

– Ну, это тонкая философия,– заметил митрополит Сергий.

– Чистые сердцем это просто чувствуют; если же рассуждать, то надо рассуждать тонко, так как вопрос новый, глубокий, сложный, подлежащий соборному обсуждению, а не такому упрощенному пониманию, какое даете вы.

Митрополит Сергий углубился в чтение.

– А молитва за ссыльных и в тюрьмах находящихся,– заговорил он снова,– исключена потому, что из этого делали политическую демонстрацию.

– А когда, владыко, будет отменена девятая заповедь блаженства,– ядовито заметил отец Василий Верюжский,– ведь ее тоже можно рассматривать как демонстрацию?

– Она не будет отменена,– спокойно возразил митрополит,– это часть литургии,– и опять стал читать бумаги.– Мое имя должно возноситься для того, чтобы отличить православных от борисовщины.

– А известно вам, владыко,– спросил отец Василий Верюжский,– что ваше имя теперь в обновленческих церквах произносится?

– Так это только прием!

– Так ведь в борисовщине это тоже только прием.

– Ну а вот Синод-то чем вам не нравится? – спросил митрополит Сергий.

– Мы его не признаем, не верим ему,– сказал отец Викторин Добронравов,– а вам пока еще верим. Ведь вы Заместитель Местоблюстителя, а Синод лично при вас – вроде вашего секретаря.

– Нет,– возразил митрополит Сергий,– он орган соуправляющий.

– Без Синода вы сами ничего не можете сделать?

После долгой паузы митрополит Сергий ответил:

– Ну, да, без совещания с ним.

– Мы вас просим о нашем деле ничего не докладывать Синоду, мы ему не верим и его не признаем. Мы пришли лично к вам.

– Чем же вам не нравится митрополит Серафим?

– Будто бы вы, владыко, не знаете.

– Это все клевета и сплетни,– ответил митрополит Сергий.

– Мы пришли не спорить к вам,– сказал отец Василий Верюжский,– а заявить от многих, пославших нас, что мы не можем, наша религиозная совесть не позволяет нам принять тот курс, который вы проводите. Остановитесь ради Христа! Остановитесь!

– Эта ваша позиция называется исповедничеством. У вас ореол?

– А кем должен быть христианин?

– Есть исповедники, мученики, а есть дипломаты, кормчие. Не всякая жертва принимается. Вспомните Киприана Карфагенского...

– Вы спасаете Церковь?

– Да, я спасаю Церковь.

– Церковь не нуждается в спасении, а вы сами через нее спасаетесь!

– Ну да, конечно,– согласился митрополит Сергий,– с религиозной точки зрения бессмысленно сказать: я спасаю Церковь, но я говорю о внешнем положении Церкви.

– А митрополит Иосиф? – напомнил отец Василий Верюжский.

– Вы его знаете только с одной стороны; нет, он категорически не может быть возвращен...»²⁶⁰

Во время этой беседы говорили также о епископе Петергофском Николае (Ярушевиче), о хиротонии епископа Сергия (Зенкевича) и других вопросах, волновавших ленинградское духовенство и мирян. Через день митрополит Сергий принял у себя профессора протоиерея Василия Верюжского и настойчиво пытался убедить его, что было бы не только безрассудно, но и преступно отказаться от избранного им курса в отношениях с государственной властью. В письменном ответе Заместителя патриаршего Местоблюстителя, который уносил протоиерей Василий Верюжский, утверждалось, что «перемещение епископов – явление временное... часто удар, но не по Церкви, а по личным чувствам самого епископа и паствы. Но, принимая во внимание чрезвычайность положения и те усилия многих разорвать церковное тело тем или иным путем, и епископ и паства должны пожертвовать своими личными чувствами во имя блага общецерковного. Синод стоит на своем месте как орган управляющий. Таким он был и при Патриархе, хотя тоже состоял из лиц приглашенных. О митрополите Серафиме я не знаю ничего, кроме сплетен и беспредметной молвы. Для опорочения человека нужны факты, а не слухи. Не любят его за то, что он, имея некоторый кругозор, не остался при наших взглядах на наше государственное положение. А епископ Алексий допустил в прошлом ошибку, но имел мужество ее исправить. Притом он понес такое же изгнание, как некоторые из его теперешних недоброжелателей. Устранено не моление о сущих в темницах и пленении (в ектении оно осталось), а только то место, которым... иногда злоупотребляли, превращая молитвенное возглашение в демонстрацию»²⁶¹.

Вернувшись после неудачных переговоров с митрополитом Сергием, непримиримые противники его церковной политики созвали в Ленинграде совещание своих единомышленников из духовенства и мирян и объявили митрополита Сергия отпавшим от Церкви и потерявшим благодать священства. Они обратились с посланием к митрополиту Иосифу, умоляя его благословить их на отделение от Заместителя Местоблюстителя. Заручившись поддержкой митрополита Иосифа, 26 декабря на квартире епископа Димитрия (Любимова) собрались епископы Сергий (Дружинин) и Серафим (Протопопов), протоиереи Василий Верюжский и Феодор Андреев. По их приглашению туда явился и сохранявший верность митрополиту Сергию епископ Николай (Ярушевич), которому вручили заранее составленный акт «О разрыве с митрополитом Сергием». В этом документе говорилось: «Решаемся мы на сие лишь после того, как из собственных рук митрополита Сергия приняли свидетельство, что новое направление и устроение русской церковной жизни, им принятое, ни отмене, ни изменению не подлежит. Посему, оставаясь по милости Божией во всем послушными чадами единой святой соборной и апостольской Церкви, сохраняя апостольское преемство чрез патриаршего Местоблюстителя Петра, митрополита Крутицкого, и имея благословение нашего законного епархиального митрополита, мы прекращаем каноническое общение с митрополитом Сергием и со всеми, кого он возглавляет; и впредь до суда «совершенного Собора местности», т. е. с участием всех православных епископов или до открытого и полного покаяния перед святою Церковью самого митрополита Сергия, сохраняем молитвенное общение лишь с теми, кто блюдет «да не преступаются правила отец», и «да не утратим помалу неприметно тоя свободы, которую даровал нам кровию Своею Господь наш Иисус Христос, Освободитель всех человеков» (из 8 правила III Вселенского Собора)»²⁶².

Тогда же епископ Димитрий обратился к ленинградскому духовенству с посланием, в котором излагались основания, побудившие его на разрыв с митрополитом Сергием. В этом послании о «Декларации» сказано, что ему и его единомышленникам пришлось изменить отношение к ней только тогда, когда обнаружилось, что она «начинает оказывать сильное влияние и на дела чисто церковные и искажать не только канонически, но даже и догматически лицо Церкви». Следствием этой «Декларации», по мнению епископа Димитрия, было: «1) Закрепление временного Синода, который в сущности... простая канцелярия... в качестве соуправляющего Заместителю органа. Искажен сам патриарший образ управления Церковью. 2) Требование возносить имя его (митрополита Сергия.– В. Ц.) вместе с Местоблюстителем митрополитом Петром, что еще более искажает единоличную форму правления Церковью, установленную Собором 1917–1918 гг., и противно духу святой Церкви, никогда не допускавшей на одно епископское место двух соуправителей. 3) Так же незаконно и объясняемое, по словам митрополита Сергия, лишь гражданскими причинами массовое (до 40 случаев) перемещение епархиальных епископов. 4) Такую же цель принизить значение епископа для епархии имеют и учрежденные ныне епархиальные советы... 5) Незаконно и требование... к русским православным людям помимо отношения внешней подчиненности гражданской власти, которую они доблестно являли в течение десяти лет... и внутреннего признания существующего строя»²⁶³.

Основания, перечисленные епископом Димитрием, хотя они выражают подлинную тревогу и боль за Церковь, разумеется, слишком недостаточны для оправдания разрыва. Это скорее предлоги для отделения, чем причины, вынуждающие на разрыв. Учреждение Синода при Заместителе Местоблюстителя патриаршего престола искажало патриарший образ церковного управления во всяком случае не более, чем существование дореволюционного Синода без Патриарха. Увольнение архиереев по гражданским причинам под прямым давлением гражданской власти совершалось и в прежние времена и не воспринималось так остро. Возношение имени Заместителя Местоблюстителя не вместе, а вслед за именем самого Местоблюстителя митрополита Петра никакого отношения к пребыванию на одном епископском месте двух соуправителей не имеет: митрополит Петр занимал Крутицкую, а митрополит Сергий – Нижегородскую кафедру. Учреждение епархиальных советов само по себе было, конечно, восстановлением нормального, установленного Всероссийским Поместным Собором порядка церковного управления. Другое дело, что, легализовав епархиальные советы, советская власть пыталась и их сделать проводниками своего влияния на ход церковных дел на местах. Требования внутренне признать советскую власть в «Декларации», конечно, нет, потому что подобное требование неисполнимо, ибо внутренние движения души никаким давлением извне не могут быть регулируемы, и, наконец, лишь самое пылкое воображение могло усмотреть в тексте «Декларации» догматические нововведения или известные уже ранее еретические отступления, что только и может, согласно канонам, быть основанием для разрыва общения с первым епископом.

Епископ Николай (Ярушевич) переслал акт об отделении митрополиту Сергию и Временному Патриаршему Синоду. И тогда Заместитель Местоблюстителя и Временный Синод вынесли постановление о запрещении в священнослужении епископов Димитрия и Сергия (Дружинина). В тот же день, получив сообщение о постановлении Синода, епископ Николай как временно управляющий Ленинградской епархией запретил в священнослужении протоиереев Василия Верюжского, Феодора Андреева и других священников, пошедших на разрыв с Заместителем первоиерарха.

Поначалу епископ Сергий этим запрещением был отрезвлен и заявил владыке Николаю о разрыве с отделившимися и повиновении митрополиту Сергию, но через несколько дней, узнав, что митрополит Иосиф одобряет действия епископа Димитрия, он изменил свое решение. Пренебрегая запрещением, епископы Димитрий и Сергий продолжали служить в ленинградских церквах, а епископы Колпинский Серафим (Протопопов) и Шлиссельбургский Григорий (Лебедев), не порывая с Синодом, отказывались возносить за богослужением имя Заместителя Местоблюстителя. Из числа ленинградских викарных архиереев верными митрополиту Сергию оставались епископы Николай (Ярушевич) и Николай (Климентьев).

Отвечая на критику «Декларации» и пытаясь остановить раскол, в который втягивалось все больше духовенства, митрополит Сергий вместе с членами Временного Синода обратился 31 декабря 1927 г. с новым посланием к пастве, в котором призывал несогласных не разрывать канонических отношений с Патриархией. Ко времени издания «Декларации», писал он, «расстройство церковных дел дошло до последнего предела, и церковный корабль почти не имел управления, центр был мало осведомлен о жизни епархий, а епархии часто лишь по слухам знали о центре. Какая благоприятная почва для распространения всяких басен, намеренных обманов, пагубных заблуждений и всякого самочиния. Только сознание служебного долга перед Святой Церковью не позволило нам, подобно другим, уклониться от выпавшего на нашу долю тяжелого жребия... Будьте уверены, что мы действуем с ясным сознанием всей ответственности нашей перед Богом и перед Церковью... Мы ясно и определенно выразили нашу волю быть православными, и от этого своего решения мы ни на йоту не отступили и, Богу споспешествующу, не отступим и впредь... В административном отделении от нас хотят быть лишь те, кто не может отрешиться от представления о христианстве как о силе внешней и торжество христианства в мире склонен видеть лишь в господстве христианских народов над нехристианскими... При всем нашем недостоинстве мы служим тем канонически бесспорным звеном, которым наша русская православная иерархия в данный момент соединяется со вселенскою, через нее – с апостолами...» Послание заканчивается важным напоминанием о том, что «каноны нашей Святой Церкви оправдывают разрыв со своим законным епископом или Патриархом только в одном случае, когда он уже осужден Собором или когда он начнет всенародно проповедовать заведомую ересь, тоже уже осужденную Собором. Во всех остальных случаях скорее спасется тот, кто останется в союзе с законной церковной властью, ожидая разрешения своих недоумений на Соборе, чем тот, кто, восхитив себе соборный суд, объявит эту власть безблагодатной и порвет общение с нею»²⁶⁴. Но и это предостережение не остановило тех, кто не разделял нового курса Патриархии.

17 января 1928 г. епископ Димитрий, именуя себя «временно управляющим Ленинградской епархией», обратился с письмом к настоятелям церквей, запрещенным епископом Николаем и просившим его принять их в молитвенное общение и под свое архипастырское окормление: «Сам прошу усердно ваших святых молитв о мне грешном, да даст нам Господь Бог по богатству благодати Своей пребыть верными единой, святой, соборной и апостольской Церкви, возглавляемыми в порядке земного церковного священноначалия Местоблюстителем патриаршим Петром, митрополитом Крутицким впредь до того времени, как совершенный Поместный Собор Российской Церкви, представленный всем наличным епископатом, т. е. теперешними изгнанниками-исповедниками, не оправдает нашего образа действий... или же до тех пор, пока сам митрополит Сергий, пришед в себя, не покается в том, что погрешил не только против канонического строя Церкви, но и догматически против ее лица, похулив святость подвига ее исповедников подозрением в нечистоте их христианских убеждений, смешанных якобы с политикой, соборность – своими и синодскими насильственными действиями, апостольство – подчинением Церкви мирским порядкам и внутренним (при сохранении ложного единения) разрывом с митрополитом Петром, не уполномочившим митрополита Сергия на его последние деяния»²⁶⁵.

Настоятели восьми церквей города, в том числе кафедрального собора Спаса на Крови, признали себя в архипастырском управлении епископа Димитрия. Епископ Серпуховской Сергий (Воскресенский), управляющий делами Временного Патриаршего Синода, категорически потребовал от непоминающих настоятелей и священников возносить имя Заместителя Местоблюстителя. И тогда еще 11 ленинградских приходов отделились от Синода и перешли в юрисдикцию епископа Димитрия. 25 января 1928 г. Синод выносит новое постановление «О раздорнической деятельности и учинении раскола и смуты епископами Димитрием (Любимовым) и Сергием (Дружининым)», которым подтверждалось запрещение епископа Димитрия и накладывалось запрещение на епископа Сергия. Оба архиерея увольнялись на покой и предавались каноническому суду православных епископов. Епископам Шлиссельбургскому Григорию и Колпинскому Серафиму категорически предписывалось возносить за богослужением имя митрополита Сергия, а также в один из ближайших дней на проповеди перед паствой осудить отделившихся иерархов и клириков. Епископ Серафим подчинился постановлению Синода, а владыка Григорий по-прежнему воздерживался от возношения имени Заместителя Местоблюстителя и отправил 13 марта прошение об увольнении на покой. «Линия моего церковного поведения и руководства,– писал он,– в направлении укрепления единства Церкви учитывается Вами как ошибочная, а я считаю ее в условиях данного момента здешней церковной жизни единственно мудрой»²⁶⁶. Прошение епископа Григория удовлетворено не было, и от него повторно потребовали возносить имя митрополита Сергия и публично осудить «иосифлянский раскол». На этот раз владыка подчинился первому требованию, а от осуждения иосифлян уклонился. В мае 1928 г. Временный Патриарший Синод постановил перевести его в Таврическую епархию викарным епископом Феодосийским, но владыка определению Синода не подчинился, из Ленинграда не выехал, но участие в богослужениях прекратил.

Встревоженный печальным развитием событий в Ленинграде, митрополит Сергий принимает решение назначить наконец в этот город правящего архиерея. Но выбрать подходящего для этого высокого служения архипастыря было не легко. Нужен был такой владыка, который был бы известен своей непоколебимой преданностью Церкви, твердостью в вере и неучастием в обновленческом бунте, потому что верующие опасались, как бы церковная политика Заместителя Местоблюстителя ни обернулась новым обновленчеством. Но с другой стороны, печальный опыт с назначением на эту кафедру митрополита Иосифа (Петровых), которому власти не разрешили поселиться в городе, принуждал Патриархию к выбору такого кандидата, который мог бы получить санкцию Тучкова на въезд в Питер.

Выбор пал на митрополита Серафима (Чичагова), иерарха, известного прежде своей крайне правой ориентацией. Патриарх Тихон назначал его на Варшавскую кафедру, но польское правительство не впустило его в Варшаву, поскольку владыка Серафим имел репутацию ревностного борца за единство Русской Церкви и Российской империи. Митрополит Серафим был близок к митрополиту Кириллу (Смирнову) и архиепископу Феодору (Поздеевскому) и был одним из самых бескомпромиссных противников каких бы то ни было уступок обновленцам. Его арестовывали, держали в заточении в Бутырской тюрьме. Выйдя на свободу, он оставался на покое, но поддержал Заместителя Местоблюстителя после опубликования «Декларации». Власти не воспрепятствовали въезду митрополита Серафима в Ленинград.

25 января 1928 г. Временный Патриарший Синод назначил комиссию, которая должна была потребовать от митрополита Иосифа решительного осуждения раскольников в особом послании к ленинградской пастве. Встреча этой комиссии с владыкой Иосифом, состоявшаяся 2 февраля, желанных результатов не принесла. Напротив, ссыльный архипастырь еще тверже укрепился в своем неприятии церковно-политической линии Синода и дерзнул на открытое выступление против Заместителя Местоблюстителя. Еще раньше, 25 декабря, митрополит Иосиф в письме монахам Александро-Невской лавры благодарил их за сочувствие, выраженное ему в связи с переводом в Одессу. Узнав о решении ленинградских викариев и клириков выйти из подчинения митрополита Сергия, владыка Иосиф послал им из Ростова письмо: «Одобряю ваш шаг, присоединяюсь к вам, но, конечно, помочь вам более существенно лишен возможности. Правильно строить свое церковное дело, чтобы мы управлялись самостоятельно каждый, обращая все взоры и надежды на единственно законного Местоблюстителя – митрополита Петра и будущий Поместный Собор всех нынешних святителей, а не случайного подбора их отдельными лицами. Этого законного Собора только и должны сейчас добиваться всякие правители и Синод, и если они бессильны сделать это, то должны честно сами сойти со сцены и сказать открыто, что мы готовы на все мучения, но правды Христовой никогда не принесем в жертву и посмеяние мракобесного безбожия». 7 января 1928 г. владыка Иосиф на докладе ленинградских викариев о состоявшемся отделении их от митрополита Сергия и Синода поставил резолюцию: «Для осуждения и обезврежения последних действий митрополита Сергия, противных духу и благу святой Христовой Церкви, у нас по внешним обстоятельствам не имеется других средств, кроме как решительный отход от него и игнорирование его распоряжений. Пусть эти распоряжения приемлет одна всетерпящая бумага да всевмещающий бесчувственный воздух, но не живые души верных чад Церкви Христовой... Если мы даже и заблуждались, то заблуждались честно, ревнуя о чистоте православия в наше лукавое время, и если бы мы оказались виновными, то пусть окажемся и особо заслуживающими снисхождения, а не отвержения»²⁶⁷.

Из этих документов видно, что митрополит Иосиф уже твердо уверовал в правоту своей позиции неповиновения Синоду, да и в практических своих действиях, в переписке с единомышленными ему викариями, дерзнувшими на открытый разрыв, зашел слишком далеко, чтобы возможно было его примирение и согласие с митрополитом Сергием без глубокого раскаяния и пересмотра своих прежних действий. Разумеется, комиссия, присланная из Москвы, вернулась с его отказом повиноваться, а сам митрополит Иосиф 6 февраля присоединяется к протесту архиереев Ярославской епархии против митрополита Сергия. 8 февраля 1928 г. он направил в Ленинград письмо, в котором выразил свое согласие на возглавление отделившейся от Заместителя Местоблюстителя ленинградской паствы, подписавшись титулом «митрополит Ленинградский», а не «Одесский»²⁶⁸. 2 марта в новом послании митрополит Иосиф объявил не имеющими силы все распоряжения митрополита Сергия и Синода и поручил временное управление епархией епископу Димитрию (Любимову), а епископу Григорию – управление Александро-Невской лаврой и призывал возносить в церквах города свое имя как законного епархиального архиерея, несмотря на невозможность ему приехать в Ленинград.

В апреле владыка Иосиф сделал попытку легализовать свои претензии на управление епархией и обратился с письмом к Тучкову, прося снять возводимые на него обвинения и разрешить вернуться в Ленинград. ГПУ могло бы пойти ему навстречу в надежде углубить церковный раскол, но на этот раз задача была другая – через митрополита Сергия всю Церковь сделать лояльной гражданской власти, и потому прошение митрополита Иосифа было отвергнуто.

8 марта 1928 г. митрополит Серафим (Чичагов) прибыл в свой кафедральный город. Первое богослужение он совершил в Преображенском соборе на Литейном, где в прежнее время был старостой. Он сразу пожелал встретиться с влиятельными оппозиционерами и направил пригласительное письмо епископу Димитрию (Любимову). Но тот ответил отказом, заявив, что знает только одного митрополита Ленинградского – Иосифа, с митрополитом Серафимом он готов побеседовать приватно, без посторонних.

Митрополит Серафим часто служил в храмах и много проповедовал, отстаивая каноническую правду. Но церковные нестроения в городе не прекращались, и тогда он благословил совершить 1 апреля во всех церквах молебны об умиротворении Церкви. Часть православных, не настаивая на возвращении митрополита Иосифа, в то же время не доверяла правящему архипастырю и требовала приезда в город епископа Мануила, который в феврале 1928 г. вернулся из Соловецкого концлагеря в Москву. Из епархии, где тогда пребывал митрополит Иосиф, к нему явился посланец-иеромонах с предложением от митрополита возглавить порвавших общение с Заместителем Местоблюстителя в Москве и на юге России. «Если согласитесь,– сказал он,– то митрополит Иосиф приглашает вас к себе в Моденский монастырь, где в тот же день возведет вас в митрополиты». На это епископ Мануил ответил, что не может согласиться с тем, что предлагает митрополит Иосиф, это не соответствует его внутреннему убеждению как представителю «соловецкого епископата». «Все мы единогласно и единодушно в количестве 17 человек под председательством архиепископа Илариона клятвой скрепили себя не отделяться от митрополита Сергия, хранить церковное единство и не присоединяться ни к какой группе раздорников»²⁶⁹,– пояснил свое решение епископ Мануил.

Просьба митрополита Серафима о разрешении епископу Мануилу приехать в Ленинград была удовлетворена. Епископ Мануил получил благословение от священноначалия и визу от гражданской власти и прибыл в северную столицу 28 апреля. Каждый день он служил в храмах, проповедовал, встречался с пастырями и мирянами. 30 апреля вечером в бывших митрополичьих покоях Александро-Невской лавры он более двух часов беседовал с двумястами видными сторонниками митрополита Иосифа и просил их смириться перед законным священноначалием и покаяться в своем отделении. Но оппозиционеры были крайне ожесточены и грозили выйти из подчинения и Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Петра, если он одобрит действия митрополита Сергия. Несмотря на то что переубедить зачинщиков отделения не удалось, содержание беседы, состоявшейся в Александро-Невской лавре, получило широкую огласку в церковном народе и среди духовенства, и многие колебавшиеся приняли сторону законной церковной власти. В прощальном слове 2 мая после вечернего богослужения в Преображенском соборе епископ Мануил подтвердил законность прещений, наложенных высшей церковной властью на зачинщиков раскола, и призвал верующих молиться о вразумлении тех, кто противопоставил себя законной церковной власти. После посещения Ленинграда епископом Мануилом влияние митрополита Иосифа и его сторонников на паству было подорвано, и митрополит Серафим мог теперь спокойно трудиться и совершать архипастырское служение. Часть священнослужителей, и среди них протоиерей Александр Никитин, иеромонах Нафанаил, священник Николай Ковалев, диакон Николай Николаевский, ранее последовавшие за митрополитом Иосифом и епископом Димитрием, вернулись в послушание законной церковной власти. Глубокие перемены произошли в настроении и ориентации мирян. Число последователей митрополита Иосифа с каждым днем убывало, тем более что с самого начала влияние митрополита Иосифа в основном ограничено было пределами Ленинградской епархии. Вне ее за ним последовало 8 приходов в Серпухове, для возглавления которых митрополит Иосиф вместе с епископом Димитрием (Любимовым) тайно хиротонисал епископа Серпуховского Максима (Жижиленко). В Москве на сторону митрополита Иосифа перешли три прихода. Среди священников, отделившихся от Заместителя Местоблюстителя, особенным влиянием пользовался протоиерей Валентин Свенцицкий, настоятель храма Николы Большой Крест в Китай-городе, который незадолго до своей кончины примирился с митрополитом Сергием.

С иосифлянским расколом связано и выступление группы епископов Ярославской епархии во главе с митрополитом Агафангелом, заместителем Патриарха во время ареста святителя Тихона в 1922 г., одним из трех кандидатов в Местоблюстители патриаршего престола, поименованных в завещании Патриарха Тихона. Высокий авторитет митрополита Агафангела был, правда, несколько подорван его притязаниями на местоблюстительство после ареста митрополита Петра.

6 февраля 1928 г. в адрес митрополита Сергия было направлено послание, под которым стояли подписи митрополита Агафангела, викарных архиереев Ярославской епархии – архиепископов Угличского Серафима (Самойловича), который в течение нескольких месяцев исполнял обязанности Заместителя Местоблюстителя, Варлаама (Ряшенцева), временно управляющего Любимским викариатством, и епископа Ростовского Евгения (Кобранова), к ним присоединился и митрополит Иосиф (Петровых), находившийся тогда еще в Ростове Великом. Архиереи сообщали, что за неимением другого выхода из создавшегося рокового для Церкви положения отныне они отделяются и отказываются признавать за митрополитом Сергием и его Синодом право на высшее управление Церковью. «При этом добавляем,– писали они,– что остаемся во всем верными и послушными чадами единой, святой, соборной и апостольской Церкви, неизменно пребываем в иерархическом подчинении Местоблюстителю патриаршего престола высокопреосвященному Петру, митрополиту Крутицкому, и через него сохраняем каноническое и молитвенное общение со всеми Восточными Православными Церквами. Настоящее наше решение останется в силе впредь или до сознания Вами неправильности Ваших руководственных действий и мероприятий и открытого раскаяния в Ваших заблуждениях, или до возвращения к власти высокопреосвященного митрополита Петра»²⁷⁰. Отказываясь от административного подчинения тому, кого они именуют Заместителем патриаршего Местоблюстителя, ярославские архиереи в то же время не объявляют о разрыве молитвенно-канонического общения с ним.

Получив обращение ярославских епископов, подписанное среди прочих тремя видными архипастырями, по-разному причастными к возглавлению Русской Церкви, Заместитель Местоблюстителя немедленно созвал внеочередную сессию Синода, а в Ярославль был направлен член Синода митрополит Тверской Серафим (Александров) с письмом, в котором митрополит Сергий пытался убедить владыку Агафангела в правоте своих действий. «Поверьте,– писал он,– что ни веры святой мы не предаем, ни от свободы церковной мы не отрекаемся и не намерены отрекаться. Мы только не закрываем глаза на ту обстановку, среди которой нам приходится действовать, и полагаем, что, как бы ни связывала нас эта обстановка, мы не можем оправдывать ею своей бездеятельности: мы должны действовать и делать то, что можем в данных условиях... Итак, еще и еще раз прошу Вас: останьтесь с нами и не берите на свою ответственность столь тяжелого дела, как разрыв общения без достаточных к тому оснований... не переходите на сторону наших врагов»²⁷¹.

После отъезда митрополита Тверского Серафима архиепископ Серафим (Самойлович) и митрополит Иосиф были высланы из епархии, и быстро распространилась молва, будто ярославское духовенство и паства с согласия митрополита Агафангела переходят под окормление митрополита Иосифа. Владыка Серафим поселился в Могилевском Вуйничском монастыре, а митрополит Иосиф – в Николо-Моденском, в 35 верстах от Устюжны. Резко пошатнулось здоровье митрополита Агафангела. Заместитель Местоблюстителя и Синод должны были действовать без промедления. 27 марта ими выносится постановление о лишении кафедры, запрещении в священнослужении не только иосифлянских епископов, но также и архиепископов Серафима (Самойловича), Варлаама (Ряшенцева) и епископа Евгения (Кобранова). Для переговоров с митрополитом Агафангелом Синод направил архиепископа Вятского Павла (Борисовского) с посланием от митрополита Сергия, в котором тот писал, что действия ярославских епископов имеют все признаки раскола, и просил его пересмотреть свою позицию. В беседе с архиепископом Павлом владыка Агафангел отрицал обвинения в раскольнических действиях и уточнил, что отделился со своими викариями не по разномыслию в вере, тайнодействии и молитве, а только в порядке административного управления. 7 апреля в ответном письме митрополиту Сергию он повторил сказанное в беседе с владыкой Павлом, но упомянул также о готовности к частичному пересмотру своей позиции. Получив это письмо, митрополит Сергий пишет Ярославскому митрополиту еще одно послание, в котором в очередной раз спокойно и терпеливо объясняет все перипетии сложившихся обстоятельств, указывая, что «объявить себя состоящим в послушании первому епископу и в то же время административно порвать с Заместителем, которого первый епископ поставил, значило противоречить самому себе. Приемляй аще кого послю, Мене приемлет (Ин. 13. 20) и наоборот; это общий закон, не допускающий исключения. Разрыв же общения со мною раньше приговора Собора из-за каких-либо неправильных административных распоряжений, тем более без фактической проверки, на основании народной молвы, искусственно муссируемой, канонически будет определяться как раскол, со всеми указанными в церковных канонах последствиями для учинителей его». Митрополит Сергий с особой радостью приветствовал готовность владыки Агафангела пересмотреть заявление от 6 февраля и просил не ставить возвращение в Ярославль архиепископа Угличского Серафима непременным условием преодоления разногласий. «Нельзя же решение вопроса такой общецерковной важности ставить в зависимость от обстоятельств второстепенных и более или менее случайных»²⁷².

Митрополит Агафангел и его викарии, архиепископ Варлаам (Ряшенцев) и епископ Евгений (Кобранов), не замедлили с ответом Заместителю Местоблюстителя: «В разъяснение нашей декларации от 6 февраля сего года и в дополнение к письмам митрополита Агафангела находим нужным сказать следующее: 1) Мы до сих пор не прерывали и не прерываем нашего молитвенного общения с Заместителем патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием. 2) Никакого раскола мы не желаем учинять и не учиняем. 3) Никаких новшеств в церковной жизни нашей епархии не вводили и не вводим. 4) Принципиально власть Вашу, как Заместителя, не отрицаем. 5) Распоряжения Заместителя, смущающие нашу и народную религиозную совесть и, по нашему убеждению, нарушающие церковные каноны, в силу создавшихся обстоятельств на месте исполнять не могли и не можем. 6) Всех обращающихся к нам иноепархиальных епископов, клириков и мирян с просьбой возглавить их и принять в молитвенное и каноническое общение мы не отторгали и не отторгаем от единства церковного, а, внося мир, направляли их непременно к Вашему Высокопреосвященству и Синоду, предварительно, насколько возможно, успокоив их смущенную религиозную совесть. Да послужат эти наши разъяснения при помощи Божией ко благу и миру церковному»²⁷³.

Согласие было почти достигнуто, оставалась, однако, одна существенно важная оговорка в этом документе в пункте 5, чтобы устранить и ее, митрополит Сергий направил архиепископа Рязанского Ювеналия (Масловского) и настоятеля московского храма Николы на Арбате протоиерея Владимира Воробьева, отличавшихся особым даром благотворно влиять на людей, смягчать их сердца и располагать к себе. Беседа 16 мая в Ярославле с уже тяжело больным митрополитом Агафангелом привела к полному примирению его с митрополитом Сергием. Вслед за ним молитвенно-каноническое общение с Заместителем Местоблюстителя возобновили и архиепископы Серафим и Варлаам и епископ Евгений. Так улажено было разногласие, возникшее у ярославских епископов с Патриархией. 16 октября 1928 г. в возрасте 74 лет митрополит Агафангел почил в мире с Церковью и Богом.

Но для митрополита Иосифа (Петровых) такой исход событий не стал примером. В письме епископу Димитрию (Любимову), датированном 24 июля 1928 г., он писал: «Ярославские «дезертиры» меня как-то мало смутили и удивили. Да и в конце концов не в них дело и не они когда-либо являлись опорою нам или давали содержание и питание нашему образу мыслей и действий. И от Господа бывали отпадавшие, уходившие от Него и оставлявшие Его в столь удивительном меньшинстве (двенадцать). Зато эти двенадцать (впрочем, и в этом маленьком числе оказался потом и еще дьявол (Ин. 6. 66–71) выросли потом в то, что мы теперь так хотим спасти и бережно охранить от новых предателей и разрушителей и что эти разрушители сумели опять умалить до «ничтожного меньшинства»²⁷⁴. Письмо это весьма характерно для умонастроения и религиозной психологии виднейшего из архипастырей, отделившихся от Патриархии. Оно вызывает в памяти образ неистового предводителя старообрядчества – протопопа Аввакума Петрова: Церковь – это малое стадо его единомышленников, а большинство церковное идет вслед за новыми Анной и Каиафой – новыми распинателями Христа. В противоположность направлению мыслей митрополита Иосифа предстоятели Русской Церкви Патриарх Тихон, митрополиты Петр и Сергий пытались своей линией церковной политики сохранить для Церкви легальную возможность окормлять десятки миллионов верующего народа, большая часть которого не готова была к уходу в катакомбы.

Помимо архиереев, клириков и мирян, в той или иной форме отделившихся от Заместителя Местоблюстителя, некоторые священнослужители, официально не отделяясь от митрополита Сергия, резко критиковали его, подавали прошения об увольнении на покой, воздерживались от возношения его имени за богослужением. Эти группы оппозиционеров стали называть «даниловской» и «мечевской».

Во главе первой стоял бывший архиепископ Волоколамский Феодор (Поздеевский), настоятель Свято-Данилова монастыря в Москве, к нему примыкали епископы Гавриил (Абалымов), Дамаскин (Цедрик), Иоасаф (Удалов), Николай (Никольский), Парфений (Брянских), Григорий (Козырев). Другим центром умеренной оппозиции был храм святителя Николая на Маросейке, настоятелем которого после кончины почитаемого в народе отца Алексия Мечева стал его сын Сергий Мечев. В единомыслии с клириками и прихожанами этого прихода находились архиепископ Зиновий (Дроздов), епископы Арсений (Жадановский), Серафим (Звездинский), Аркадий (Остальский), Афанасий (Сахаров).

От поминовения имени митрополита Сергия воздерживался и один из самых авторитетных архипастырей Русской Церкви – митрополит Кирилл (Смирнов), в конце 20-х гг. сосланный в Енисейск. Ревностный сторонник патриаршей власти, он в учреждении Временного Синода при Заместителе Местоблюстителя увидел угрозу самому принципу единоличного возглавления Церкви первым епископом. Свою позицию митрополит Кирилл изложил в письме викарному епископу Казанской епархии Афанасию (Малинину), выразив в нем пожелание, чтобы с содержанием письма был ознакомлен и Заместитель Местоблюстителя. Митрополит Кирилл писал, что «никакой заместитель по своим правам не может равняться с тем, кого он замещает... Заместитель назначается для управления текущими делами... Коренное же изменение самой системы церковного управления... превышает компетенцию и самого Местоблюстителя патриаршего престола». Коренной реформой митрополит Кирилл называет учреждение коллегиального церковного управления в виде Временного Патриаршего Синода. «До тех пор,– продолжал он,– пока митрополит Сергий не уничтожит учрежденного им Синода, ни одно из его административно-церковных распоряжений, издаваемых с участием так называемого патриаршего Синода, я не могу признать для себя обязательным к исполнению... Литургисать с митрополитом Сергием и единомысленными ему архипастырями я не стану, но в случае смертной опасности со спокойной совестью приму елеосвящение и последнее напутствие от священника Сергиева поставления»²⁷⁵.

18 сентября 1929 г. митрополит Сергий обратился с первым письмом к митрополиту Кириллу, в котором настаивал на том, что в отсутствие патриаршего Местоблюстителя Заместитель вынужден брать на себя полноту ответственности, а значит и пользоваться теми же правами, что и Местоблюститель. «В завещании Святейшего Патриарха говорится только о переходе патриарших прав и обязанностей, и уже сам владыка митрополит Петр решил именоваться «патриаршим Местоблюстителем», по букве же завещания его титул должен быть: «исполняющий обязанности Патриарха». В свою очередь... и мой титул собственно «временно исполняющий обязанности патриаршего Местоблюстителя», и уже потом за мной установился титул «Заместитель»... Несообразно и мои полномочия определять, играя на ходячем смысле слова «заместитель»²⁷⁶.

Отстаивая законность учреждения Временного Патриаршего Синода, который митрополит Кирилл сравнивал с самочинным григорианским ВВЦС, митрополит Сергий разъяснял, что ВВЦС был образован «взамен единоличного заместительства... а Синод утвержден при первоиерархе»²⁷⁷. Справедливо отмечая каноническую сбивчивость и двусмысленность рассуждений митрополита Кирилла о его отказе литургисать с епископами, единомысленными с митрополитом Сергием, которых он, однако, не признает лишенными благодати священства, митрополит Сергий писал: «Вы порвали с нами евхаристическое общение и в то же время не считаете ни себя учинившим раскол, ни нас стоящими вне Церкви. Для церковного мышления такая теория совершенно неприемлема – это попытка сохранить лед на горячей плите. Из всех видимых связей церковного тела евхаристическое общение есть самое существенное, настолько, что при ее отсутствии остальные связи единства не удержат»²⁷⁸.

В своем ответе митрополит Казанский Кирилл продолжал настаивать на различении прав Местоблюстителя и его заместителя. «Ваши права,– писал он,– только отражение прав митрополита Петра и самостоятельного светолучения не имеют». Своего адресата, ссылавшегося в предыдущем письме на 8-е апостольское правило и 2-е правило Антиохийского Собора, митрополит Кирилл обвиняет в «каноническом буквализме»: «Церковная жизнь в последние годы слагается и совершается не по буквальному смыслу канонов». Митрополит Кирилл осуждает отделившихся от Заместителя Местоблюстителя священнослужителей, которые хулили таинства, совершаемые «сергианами», как безблагодатные. В то же время он упрекает и своего адресата за то, что тот «не осмеливается найти более любовный способ воздействовать на них, чем воспрещать, несмотря ни на какие просьбы, отпевать умерших в отчуждении от вашего церковного управления»²⁷⁹.

Митрополит Сергий отвечал на это письмо 2 января 1930 г.: «Вы опасаетесь, как бы при неограниченности прав Заместителя у нашей Церкви не оказалось двух глав. В 1922 г., при жизни Святейшего Патриарха, митрополит Агафангел вступил в управление Церковью в качестве его Заместителя, однако тогда никто не думал о двух главах... Главным мотивом отделения служит наша Декларация. В ней наши противники, сами не отрицающие обязательности для каждого христианина гражданской верности... не совсем последовательно увидели заявление не таких же, как и они, земных людей, граждан СССР, а заявление самой Церкви как благодатного учреждения. Отсюда крики о подчинении Церкви государству, Царства Божия – царству мира и даже Самого Христа – Велиару. Упразднением Синода таких фанатиков не примирить». Митрополит Сергий выразил изумление по поводу упреков в каноническом буквализме, который митрополит Кирилл приписывал обновленцам. «До сих пор мы думали,– писал он,– что обновленчество и состоит в отказе от руководства канонами, и, в частности, осуждение Святейшего рассматривали как самое яркое и наглое нарушение и смысла, и буквы канонов». Вновь указывая митрополиту Казанскому на двусмысленность его позиции в вопросе о церковном общении, митрополит Сергий писал: «Вы хотите считать наши отношения как бы частным делом, которое других не касается... Но не может быть частным делом евхаристический разрыв старейшего митрополита и первого кандидата в Местоблюстители с правящим Заместителем. Вы можете сколько угодно писать о необязательности для мирян разрывать общение с нами, но если вы порываете, то каждый мирянин может задаться вопросом, не должен ли и он порвать. В результате – великий церковный соблазн и разделение, а достаточных оснований для него по канонам не имеется»²⁸⁰. Письмо заканчивается предупреждением о возможном увольнении митрополита Кирилла от управления Казанской епархией и предании его церковному суду в случае, если он в нарушение церковной дисциплины будет и впредь настаивать на допустимости евхаристического разрыва с Заместителем Местоблюстителя, исполняющим обязанности Первого епископа.

До Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Петра, сосланного в Обдорский край, доходили печальные вести о терзающих Церковь разделениях. Он реагировал на происходящее в двух письмах, адресованных митрополиту Сергию. 26 февраля 1930 г. он писал из зимовья Хэ своему Заместителю: «Ввиду чрезвычайных условий жизни Церкви, когда нормальные правила управления подвергаются всяким колебаниям, необходимо поставить церковную жизнь на тот путь, на котором она стояла в первое Ваше заместительство. Вот и благоволите вернуться к той, всеми уважаемой Вашей деятельности,– выразив свое огорчение происходящим в Церкви, митрополит Петр тем не менее сохраняет за митрополитом Сергием ранее данные ему полномочия: – Я, конечно, далек от мысли, что вы решитесь вообще отказаться от исполнения возложенного на вас послушания – это послужило бы не для блага Церкви... Пишу Вам откровенно, как самому близкому мне архипастырю, которому многим обязан в прошлом и от святительской руки которого принял постриг и благодать священства...»²⁸¹

* * *

1929–1931-й – годы принудительной коллективизации и массового раскулачивания, иными словами ограбления состоятельных крестьян и репрессий против них, вошли в историю как время «великого перелома», по словам А. И. Солженицына, перелома хребта русского народа. Эти годы по свирепости гонений на православную Церковь сравнимы разве что с кровавыми событиями 1922-го, а по масштабам далеко превзошли их.

В феврале 1929 г. секретарь ЦК ВКП(б) Л. М. Каганович разослал по стране директивное письмо под названием «О мерах по усилению антирелигиозной работы». В этой директиве «партийцы, комсомольцы, члены профсоюзов и других советских организаций» подвергались разносу за недостаточную ретивость в «процессе изживания религиозности». Духовенство объявлялось Л. М. Кагановичем политическим противником ВКП(б), выполняющим задание по мобилизации всех «реакционных и малограмотных элементов» для «контрнаступления на мероприятия советской власти и компартии». Вождь отдает четкие приказы учреждениям, которые призваны были к просвещению темных масс: Главлиту оказывать поддержку издательской работе ЦС СВБ и местных «Союзов безбожников» и решительно бороться с тенденцией религиозных издательств к массовому распространению своей литературы и изданию мистических произведений. НКВД и ОГПУ не допускать никоим образом нарушения советского законодательства религиозными объединениями. Школы, суды, регистрация гражданских актов должны быть полностью изъяты из рук духовенства²⁸².

8 апреля 1929 г. президиум ВЦИК принял постановление «О религиозных объединениях», по которому религиозным общинам дозволялось лишь «отправление культов» в стенах «молитвенных домов», просветительская и благотворительная деятельность категорически воспрещалась. Духовенство устранялось от участия в хозяйственных и финансовых делах так называемых двадцаток. Частное обучение религии, дозволенное декретом 1918 г. «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», теперь могло существовать лишь как право родителей обучать религии своих детей. На этом же заседании президиум ВЦИК образовал «Постоянную комиссию по вопросам культов» под председательством П. Г. Смидовича для административного надзора за религиозными общинами; в состав комиссии введены были представители таких народно-воспитательных учреждений, как Наркомпрос, ВЦСПС, НКВД, Наркомюст, ОГПУ. XIV Всероссийский Съезд Советов изменил 4 статью Конституции, в новой редакции говорилось о «свободе религиозного исповедания и антирелигиозной пропаганды». НКВД в инструктивном циркуляре председателям исполкомов всех ступеней строго предписывал уделить серьезное внимание надзору за деятельностью религиозных объединений, «зачастую сращивающихся с контрреволюционными элементами и использующих в этих целях свое влияние на известные прослойки трудящихся»²⁸³.

От слов к делу тогда переходили незамедлительно. Как вспоминает профессор А. И. Козаржевский, «на Пасху в церкви посылались хулиганы, которые свистели, ругались... подвозили усилительные установки и громом вульгарной музыки старались заглушить церковное пение. Китайцы из коммунистического университета народов Востока врывались в храм Христа Спасителя, тушили лампады и свечи. Для борьбы с религиозными предрассудками в стране вводилась 5-дневная рабочая неделя со скользящим выходным днем. Началось массовое закрытие церквей.

На 1 января 1928 г. Русская Православная Церковь имела на территории РСФСР 28 560 приходов (вместе с обновленческими, григорианскими и самосвятскими приходами в нашей стране оставалось тогда еще около 39 тыс. общин – примерно ²/₃ от дореволюционного их числа). В 1928 г. в РСФСР закрыли 354 церкви, а в 1929-м – уже 1119, из которых 322 были разрушены. В Москве до 1917 г. было около 500, а в нынешних границах города – около 700 храмов, а к 1 января 1930 г. осталось только 224 церкви, еще через два года в столице в ведении Московской Патриархии находилось 87 приходов. В Рязанской епархии закрыто было в 1929 г. 192 прихода; в Орле в 1930 г. не осталось ни одного православного храма. Закрытые храмы приспосабливались под производственные цехи, под склады, под квартиры и клубы, а монастыри – под тюрьмы и колонии.

По всей России шла война с колокольным звоном. Колокола сбрасывали под тем предлогом, что они мешают слушать радио и оскорбляют религиозные чувства нехристиан. Колокольный звон запрещался постановлением местных властей в Ярославле, Пскове, Тамбове, Чернигове. В начале 30-х гг. был снят и перелит самый большой в России 67-тонный колокол Троице-Сергиевой лавры. Запрещен был колокольный звон и в Москве. По словам А. И. Козаржевского «Воробьевы горы находились за официальной границей города и до повсеместного запрета звона москвичи ездили туда послушать незатейливый благовест скромной Троицкой церкви. Одно время были запрещены рождественские елки. Приходилось всеми правдами и неправдами добывать деревце, украшать, завесив окна плотными шторами, чтобы сознательные соседи (порвавших с религией называли «разобравшимися») не видели»²⁸⁴.

Иконы уничтожались тысячами; в газетах часто появлялись сообщения о том, как то в одной, то в другой деревне их сжигали целыми телегами. Рвали и сжигали богослужебные книги, при разгроме монастырей гибли рукописные книги, хранившиеся в библиотеках, переплавлялась драгоценная церковная утварь. Народ в большинстве своем оставался еще верующим и православным, и не многих удавалось вовлечь в святотатственные преступления, но остановить святотатцев, удержать от кощунственных злодеяний, защитить святыни было некому. Не только физически, но и духовно народ был раздавлен. В стране вводились продовольственные карточки, но «служителям культа» эти карточки не полагались, они могли жить только на подаяние. Советский режим беспощадно мстил даже детям. О трагической участи детей духовенства вспоминал артист Евгений Лебедев, сын священника: «Вглухом приволжском городке Балаково отец служил в церкви Иоанна Богослова, и сколько же мне, братишке, сестрам за это доставалось, особенно в школе. Только и слышишь бывало: «Эй, ты, поп, попенок, кутейник!» Учиться нам, «кутейникам», позволялось лишь до четвертого класса, и с каждым годом издевательства сверстников становились все мучительней. Да еще «умная» учительница вносила свою лепту: «Ну что, «лишенец», опять ходил в церковь? Опять слушал этот опиум для народа? Ступай к отцу и скажи, что он – длинноволосый дурак!» Что такое «лишенец», я еще не понимал, что такое «опиум», не знал, но ноги все равно становились ватными. А сколь тяжело было отцу»²⁸⁵.

В 1929–1931 гг. арестам, ссылкам, тюремному заключению подвергались тысячи священнослужителей. Первый удар нанесли по отделившимся от Патриархии после издания «Декларации» 1927 г. Были арестованы и сосланы митрополит Иосиф (Петровых), епископы Димитрий (Любимов), Алексий (Буй), архиепископ Серафим (Самойлович), епископы Виктор (Островидов) и Дамаскин (Цедрик). В 1930 г. отделившимся от Патриархии иосифлянам в Ленинграде принадлежали соборы Воскресения на Крови, святителя Николая и Владимирский. После закрытия этих церквей последний иосифлянский храм Тихвинской иконы Божией Матери продержался до 1936 г. В Москве «непоминающие» удерживали за собой до 1931 г. храмы святителя Николая на Маросейке и святых мучеников Кира и Иоанна, где постоянно служил отец Серафим (Битюгов). Большая часть иосифлян и других непоминающих клириков в 30-х гг. ушла в катакомбы, совершала богослужения, исполняла требы тайно. Престолы с антиминсами устраивали в частных домах, доступ в которые был открыт только хорошо известным, доверенным лицам. Очаги нелегальной Церкви стали появляться в местах ссылок – в Сибири, на Урале, в Казахстане, а также на Северном Кавказе. Воронежская и Тамбовская епархии оказались опорой для группировки так называемых «буевцев» – сторонников епископа Алексия (Буя). 6 июля 1931 г. в Москве расстреляли епископа Максима (Жижиленко). Еще в 1929 г. в Ленинграде арестованы были все видные священники-иосифляне: протоиереи Василий Верюжский, Феодор Андреев, Иоанн Никитин, Сергий Тихомиров, священник Николай Прозоров, монахиня мать Кира. В феврале 1931 г. по сфабрикованному делу о нелегальной отправке регалий Преображенского полка в Копенгаген и передаче их императрице Марии Феодоровне были расстреляны настоятель Преображенского собора митрофорный протоиерей Михаил Тихомиров, генерал Казакевич, церковный писатель Поселянин и другие лица. По делу о нелегальном вывозе из СССР женщины из аристократической фамилии расстрелян был ее духовный отец протоиерей Михаил Чельцов, приговоренный в 1922 г. вместе с митрополитом Вениамином (Казанским) к смертной казни, но тогда помилованный.

Большой потерей для Церкви явилась кончина архиепископа Илариона (Троицкого), последовавшая 28 декабря 1929 г. Это был ревностный поборник восстановления патриаршества, неутомимый борец с обновленчеством, ревнитель церковного единства и выдающийся богослов. Его мирское имя – Владимир Алексеевич Троицкий. Родился он в 1886 г. По окончании Московской Духовной Академии защитил магистерскую диссертацию «Очерки по истории догмата Церкви»; приняв постриг, стал профессором и инспектором академии. В 1920 г. был рукоположен в сан епископа Верейского. Когда вспыхнул обновленческий раскол, епископ Иларион стал ближайшим помощником Патриарха в борьбе против смуты. Оказавшись в ссылке на Соловках, он говорил, что «это замечательная школа нестяжания, кротости, смирения, воздержания, терпения, трудолюбия». В лагере его любили все, он мог часами говорить с отпетым уголовником, и тот слушал, проникаясь особым уважением к нему. Под его началом на Соловках работала артель рыболовов. По воспоминаниям одного из соузников, «артель Троицкого» была и настоящей духовной школой. Архиепископ Иларион терпеть не мог лицемерия, притворства, елейности, самомнения. Однажды в разговоре с вновь прибывшим на Соловки иноком он спросил: «За что же вас арестовали?» «Да служил молебен у себя на дому, когда монастыри закрыли, собирался народ, и даже бывали исцеления».– «Ах вот как, даже исцеления бывали... Сколько же вам дали Соловков?» – «3 года».– «Ну это мало, за исцеления надо бы дать больше».

Архиепископ Иларион, ободряя другого юношу, Олега Волкова, оказавшегося тоже на Соловках, говорил, что надо верить, что Церковь устоит. «Без этой веры жить нельзя. Без Христа люди пожрут друг друга. Это понимал даже Вольтер. Пусть сохранятся лишь крошечные, еле светящиеся огоньки, «когда-нибудь от них все пойдет вновь»²⁸⁶. Именно эти слова привел в своей книге «Погружение во тьму» известный писатель Олег Волков, тридцать лет скитавшийся по лагерям и ссылкам, когда рассказывал о встрече с архиепископом Иларионом в те страшные годы.

Когда весть о разделении в церковном народе дошла до Соловецкого концлагеря, архиепископ Иларион решительно встал на сторону митрополита Сергия и писал на волю, что всем отделяющимся он не сочувствует, считает их дело совершенно неосновательным, вздорным и крайне вредным. «Не напрасно правила 13–15 Двукратного Собора определяют черту, после которой отделение даже похвально, а до этой черты отделение есть церковное преступление. А по условиям текущего момента преступление весьма тяжкое. То или другое административное распоряжение, хотя и явно ошибочное, вовсе не есть «casus belli». Точно так же и все касающееся внешнего права Церкви (т. е. касающееся отношения к государственной политике и под.) никогда не должно быть предметом раздора. Я ровно ничего не вижу в действиях митр. Сергия и Синода его, чтобы превосходило меру снисхождения или терпения. Ну а возьмите деятельность хотя бы Синода с 1721 по 1917 г. Там, пожалуй, было больше сомнительного, и, однако, ведь не отделялись. А теперь будто смысл потеряли, удивительно, ничему не научились в последние годы, а пора бы, давно пора бы... Ухищрения беса весьма разнообразны. А главное есть tertius gaudens, и ему-то все будто подрядились доставлять всякое утешение»²⁸⁷.

В другом письме на волю, вполне понятном только посвященным в суть церковных разногласий, он дает характеристику и самому митрополиту Иосифу (Петровых), называя его Осипом, чтобы не привлечь внимания цензора: «Осиповы письма уж очень не понравились. Будто и не он пишет вовсе. У него будто злоба какая. И самый главный грех тот, что его на другую должность перевели. Значит, и отступник. Это глупость. Что и других переводят, так что ж делать, поневоле делают, как жить им дома нельзя. Допрежде по каким пустякам должность меняли, и еще рады были, а теперь заскандалили. А теперь для пользы дела, не по интересу какому. Лучше дома жить, это что говорить, да от кого это зависит. С ним ничего не поделаешь, хоть об стенку лбом бейся, все то же будет. Значит, ругаются по пустякам и зря, вред себе и другим делают»²⁸⁸.

В 1929 г. закачивался его очередной трехлетний срок заключения, и после нового рассмотрения дела вынесли постановление о ссылке в Казахстан на вечное поселение. Путь изгнанника лежал через Питер. Дорогой он заболел сыпным тифом и оказался в тюремной больнице, где его принудительно обрили. Архиепископ Иларион написал Ленинградскому митрополиту Серафиму (Чичагову), и тот отечески заботился о нем, присылал ему передачи. Но состояние больного становилось с каждым днем все тяжелее, температура доходила до 41° , и он просил митрополита Серафима прислать клюквенного морса. Но когда посылка с морсом пришла, митрополита Серафима известили, что владыка в бреду. В агонии он часто повторял: «Вот теперь я совсем свободен, никто меня не возьмет», а в 4 часа скончался. Митрополит Серафим испросил у тюремщиков останки почившего исповедника и сам, в сослужении двух архиереев и ленинградского духовенства, отпел его в храме Новодевичьего монастыря, на окраине города у Московской заставы. На могиле поставили белый крест с надписью: «Архиепископ Иларион Троицкий».

В 1930 г. арестовали протоиерея Димитрия Боголюбова, в прошлом миссионера Петроградской епархии, после освобождения из-под ареста Патриарха Тихона в 1923 г. ставшего одним из его ближайших помощников по управлению Московской епархией. Рассказывая потом о своем пребывании в тюрьме на Лубянке, он вспоминал: «Во время одной из ночных бесед... следователь вдруг спрашивает меня: «Не хотите ли у нас послужить?» А я притворился дурачком и спрашиваю: «А что, разве у вас здесь есть храм?» На другой день меня переправили в Бутырку и дали 10 лет»²⁸⁹.

Гонения на христиан в России вызвали ужас во всем мире. Их осудил архиепископ Кентерберийский, который в начале Великого поста организовал в Великобритании моления о страждущей Русской Церкви, пригласив на них из Парижа митрополита Евлогия (Георгиевского). 2 февраля 1930 г. с призывом к молитве за гонимую Русскую Церковь выступил папа Пий XI. «Мы испытываем глубочайшее волнение при мысли об осужденных и святотатственных преступлениях,– говорится в его послании,– которые умножаются и усиливаются с каждым днем и которые направлены как против Церкви Божией, так и против душ многочисленного населения России, дорогого нашему сердцу, хотя бы уже из-за величия его страданий»²⁹⁰.

Настроения христианской общественности, заявления видных церковных деятелей влияли на позиции правительств западных стран. Советское правительство страшилось тотальной изоляции. Тогда власти заставили Заместителя Местоблюстителя дать два интервью, в которых он вынужден был отрицать факт гонений на Церковь в СССР. Первое состоялось 15 февраля 1930 г. для корреспондентов советских газет и подписано было митрополитом Сергием и членами Временного Патриаршего Синода архиепископами Алексием (Симанским) и Филиппом (Гумилевским) и епископом Питиримом (Крыловым). Действительно, говорили они, некоторые церкви закрываются, но не по инициативе властей, а по желанию населения, а в иных случаях даже по постановлению самих верующих. Безбожники в СССР организованы в частное общество, и поэтому их требования о закрытии церквей правительственные органы отнюдь не считают для себя обязательными. Репрессии, осуществляемые советским правительством в отношении верующих и священнослужителей, применяются к ним не за их религиозные убеждения, а в общем порядке, как и к другим гражданам, за разные противоправительственные деяния. Несчастье Церкви в том, что она в прошлом слишком срослась с монархическим строем, поэтому церковные круги «долгое время вели себя как открытые враги соввласти (при Колчаке, при Деникине и пр.). Лучшие умы Церкви, как, например, Патриарх Тихон, поняли это и старались исправить создавшееся положение, рекомендуя своим последователям не идти против воли народа и быть лояльными к советскому правительству». Сведения о жестокостях, творимых по отношению к священнослужителям, помещенные в заграничной прессе – «сплошной вымысел, клевета, совершенно недостойная серьезных людей»²⁹¹. В связи с обращением папы в защиту гонимой Русской Церкви сделано было заявление: «Мы считаем излишним и ненужным это выступление папы Римского, в котором мы, православные, совершенно не нуждаемся. Мы сами можем защищать нашу Православную Церковь. У папы есть давнишняя мечта окатоличить нашу Церковь, которая, будучи всегда твердой в своих отношениях к католицизму, как к ложному учению, никогда не может связать себя с ним какими-то ни было отношениями»; по поводу выступления архиепископа Кентерберийского сказано было, что «оно грешит той же неправдой насчет якобы преследований в СССР религиозных убеждений, как и выступление Римского папы... пахнет подталкиванием паствы на новую интервенцию, от которой так много пострадала Россия».

18 февраля митрополит Сергий дал интервью иностранным журналистам, в котором вновь заявил, что «в Советском Союзе никогда не было и в настоящее время не происходит каких-либо религиозных преследований». Заместитель Местоблюстителя привел и некоторые статистические данные: в стране существует 30 000 приходов и 163 архиерея, «находящихся в каноническом подчинении Патриархии, не считая епископов, пребывающих на покое и находящихся в молитвенном общении с Патриархией»²⁹². Обстановку, в которой происходили эти интервью, описывает митрополит Евлогий (Георгиевский): «Оказывается, что текст большевики дали митрополиту Сергию за неделю до интервью, а потом держали его в изоляции. Перед ним стояла дилемма: сказать журналистам, что гонения на Церковь есть,– это значит, что все тихоновские епископы будут арестованы, т. е. вся церковная организация погибнет; сказать гонений нет – себя обречь на позор лжеца... Митрополит Сергий избрал второе. Его упрекали в недостатке веры в несокрушимость Церкви. Ложью Церковь все равно не спасти. Но что было бы, если бы Русская Церковь осталась без епископов, священников, без таинств,– этого и не представить»²⁹³.

На следующий день после интервью иностранным журналистам Заместитель Местоблюстителя обратился с меморандумом к председателю Комиссии ВЦИК по вопросам культов Смидовичу, в котором ходатайствовал об отмене стеснительных для Церкви мер правительства. Из этого документа, попавшего в зарубежную печать, можно было составить достаточно ясное представление об угнетенном и бесправном состоянии Православной Церкви и верующих христиан в России. В меморандуме говорилось:

«Страховое обложение церквей, особенно в сельских местностях, иногда достигает таких размеров, что лишает общину возможности пользоваться церковным зданием. Необходимо снизить как оценку церковных зданий (отнюдь не приравнивая их к зданиям доходным), так и самый тариф страхового обложения. Сбор авторского гонорара в пользу драмсоюза необходимо поставить в строго законные рамки, т. е. чтобы сбор производился только за исполнение в церкви тех музыкальных произведений, которые или национализированы, или же по авторскому праву принадлежат какому-либо лицу, а не вообще за пение в церкви чего бы то ни было при богослужении, в частности, чтобы исполнение служителями культа своих богослужебных обязанностей не рассматривалось как исполнение артистами музыкальных произведений, и потому церкви не привлекались бы к уплате 5% сбора со всего дохода, получаемого духовенством храма, т. е. и дохода с треб, совершаемых даже вне храма. Необходимо отменить обложение церквей различными сельскохозяйственными и другими продуктами (например, зерновым или печеным хлебом, шерстью и под.), а также специально хозяйственными сборами, например, на тракторизацию, индустриализацию, на покупку облигаций госзаймов и т. д. в принудительном порядке. За неимением у церквей хозяйства налог, естественно, падает на членов религиозной общины, является, таким образом, как бы особым налогом на веру, сверх других налогов, уплачиваемых верующими наравне с прочими гражданами. Необходимо разъяснить, чтобы члены приходсоветов, церковные старосты и сторожа и другие лица, обслуживающие местный храм, не приравнивались за это к кулакам и не облагались усиленными налогами. Необходимо разъяснить, чтобы представители прокуратуры на местах в случае обращения к ним православных общин или духовенства с жалобами не отказывали им в защите их законных прав при нарушении местными органами власти или какими-либо организациями. Необходимо признать за правило, чтобы при закрытии церквей решающим считалось не желание неверующей части населения, а наличие верующих, желающих и могущих пользоваться данным зданием; чтобы православный храм по ликвидации одной общины мог быть передан только православной общине, если в наличии есть достаточное количество желающих образовать такую общину, и чтобы по упразднении храма (от каких бы причин оно ни зависело) членам православной общины представлено было право приглашать своего священника для исполнения всех их семейных треб у себя на дому. Пожелания духовенства: чтобы служители культа, как не пользующиеся при извлечении дохода наемным трудом, приравнены были по-прежнему к лицам свободных профессий, а не к нетрудовому элементу, тем более не к кулакам; чтобы при обложении подоходным налогом сумма доходов не назначалась произвольно, иногда вне всяких возможностей, и чтобы обложение приравнено было к лицам свободных профессий; чтобы при назначении трудовой повинности принимались во внимание как сообразный со здравым разумом размер налагаемой повинности (например, на священника села Люк Вотской области, наложено срубить, распилить и расколоть 200 кубов дров), так и возраст и состояние здоровья подвергаемых повинности; чтобы служители культа не лишались права иметь квартиру в пределах своего прихода и около храма в сельских местностях, хотя бы и в селениях, перешедших на колхоз, и чтобы лица, предоставляющие служителям культа такую квартиру, не облагались за это налогами в усиленной степени; чтобы детям духовенства разрешено было учиться в школах первой и второй ступени и чтобы те из них, кто к осени 1929 г. уже был зачислен в состав вуза, не изгонялись за одно свое происхождение, а изгнанным предоставлено было право закончить свое образование. Давно чувствуется потребность иметь в Патриархии какое-нибудь периодическое издание, хотя бы в виде ежемесячного бюллетеня для печатания распоряжений, постановлений, посланий и пр. центральной церковной власти, имеющих общецерковный интерес»²⁹⁴.

Заметных перемен в антицерковной политике большевистских властей после меморандума митрополита Сергия, конечно, не произошло; тем не менее обозначилось некоторое смягчение курса правительства. Так, в принятое ЦК ВКП(б) 14 марта 1930 г. постановление «О борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении» включено было и требование «решительно прекратить практику закрытия церквей в административном порядке». В статье И. В. Сталина «Головокружение от успехов», напечатанной 2 мая, высмеивались административные приемы борьбы с религией, вроде сбрасывания колоколов. Митрополит Сергий получил разрешение на издание «Журнала Московской Патриархии» (ЖМП), который выходил с 1931 по 1935 г. мизерным тиражом. За 5 лет в 24 номерах журнала помимо официальных документов печатались богословские статьи и сообщения, митрополит Сергий был бессменным редактором и автором многих журнальных статей.

Обновленческую группировку гроза 1929–1931 гг. не задела. Храма Христа Спасителя они лишились, но большая часть их приходов не была закрыта. На 1 января 1931 г. на территории Российской Федерации они располагали 4159 храмами. 6 мая 1930 г. в возрасте 74 лет умер глава раскольников председатель обновленческого Синода лжемитрополит Вениамин (Муратовский), из епископов старого поставления. 10 мая новым председателем стал лжемитрополит Тульский Виталий (Введенский), тоже из архиереев старого поставления, по своим нравственным качествам принадлежавший не к худшим представителям обновленчества, во всяком случае семьей за время пребывания в расколе он не обзавелся. Но как и его предшественник, председателем он был вполне номинальным; настоящим идеологом раскольников был его однофамилец Александр, украсивший себя титулом митрополита-благовестника.

Конец 20-х гг. принес большие перемены в церковной жизни на Украине, отчасти связанные с изменением национальной политики большевиков. Для развала Российской империи и победы в гражданской войне большевики-интернационалисты поддерживали сепаратистов. Когда же власть большевиков в советских республиках укрепилась, украинский сепаратизм стал им не нужен и даже опасен. Еще в 1927 г. на съезде советов Украины секретарь ЦК КП(б)У Л. М. Каганович превозносил до небес дело украинизации, а уже в 1930 г. в Харькове состоялся процесс против самостийников. Старое руководство республики обвинили в сговоре с националистами из Галиции, и виднейший из украинизаторов, нарком просвещения Скрипник, покончил жизнь самоубийством. Перемена курса отразилась и на церковных делах. На втором Соборе Украинской автокефальной Церкви деятельность предводителей раскола лжемитрополита Липковского, лжеепископа Харьковского Ярещенко и председателя церковной рады Потиенко была объявлена реакционной. Липковского и еще нескольких лжеепископов объявили низложенными, в том же году они были арестованы. В 1930 г. на скамье подсудимых оказался один из первых вдохновителей самосвятов, В. М. Чеховский, и прежде хорошо известный своим участием в деятельности Петлюровской директории; его приговорили к смертной казни и расстреляли. В этом же году на своем очередном лжесоборе самосвяты заклеймили сами себя контрреволюционной националистической организацией и объявили о самороспуске. Большинство видных самосвятских лжеепископов, лжесвященников и церковных деятелей из мирян были вскоре за тем репрессированы, некоторые казнены.

В 1927 г., после издания митрополитом Сергием «Декларации», последний экзарх Украины митрополит Киевский Михаил (Ермаков) был освобожден из ссылки, которую он отбывал на Кавказе, и получил разрешение поселиться в столице Украины – Харькове. Он приступил к организации экзархии, что сопряжено было с большими финансовыми трудностями. В конце 1928 г. митрополиту Михаилу разрешили переехать в Киев, его кафедральный город, где 17 марта следующего года он скончался. Новым экзархом Украины Заместитель Местоблюстителя назначил члена Временного Патриаршего Синода архиепископа Харьковского Константина (Дьякова). Ввиду того что столицей Украины и городом, где находилась экзархия, являлся Харьков, на Киевскую кафедру в 1930 г. назначили не экзарха, а архиепископа Димитрия (Вербицкого), до тех пор управлявшего епархией с титулом викарного архиепископа Уманского. Общая горькая участь Русской Православной Церкви не миновала в годы «великого перелома» и церковную Украину. С октября 1929 по февраль 1930 г. на Украине закрыли 202 канонических православных прихода. Только в одной Одессе в феврале 1931 г. арестовали около 30 священников, в том числе и всех приходских настоятелей. Схвачены были протоиереи Александр Луценко и А. Любимский, священники Ф. Флоря, Н. Матвелич, Георгий Александров, Виктор Муратов. В Киеве 9 апреля 1931 г. расстреляны были протоиерей Виталий Богдан и Александр Должинский.

* * *

В феврале 1932 г. конференция ВКП(б) объявила о выполнении первой пятилетки в 4 года и утвердила второй пятилетний план. 15 мая «Союз воинствующих безбожников» спланировал свою пятилетку: в первый год закрыть все духовные школы (они оставались еще у обновленцев, а у патриаршей православной Церкви их давно уже не было); во второй – провести массовое закрытие храмов, запретить издание религиозных сочинений и изготовление предметов культа; в третий год выслать всех служителей культа за границу (в реальной обстановке тех лет слово «заграница» было, конечно, своеобразным эвфемизмом); в четвертый – закрыть оставшиеся храмы всех религий и, наконец, в пятый – закрепить достигнутые успехи. Таким образом, воинствующие атеисты полагали, что к 1 мая 1937 г. «имя Бога должно быть забыто на всей территории СССР». Реальные цели: закрыть, запретить, выслать – были вполне достижимы, но несбыточными оказались мечтания о полном забвении имени Божия, ибо вратам адовым, даже когда число его слуг легион, Церкви не одолеть (Мф. 16. 18). В 1932 г. в «Союзе воинствующих безбожников» насчитывалось 5,7 млн. членов, и это был тот максимум, которого удалось добиться. «Союз» опекал 50 антирелигиозных музеев и выставок, издавал журналы и книги. И весь этот легион брошен был партийным руководством на сокрушение Церкви. Но «работу адову» по преимуществу делали все-таки не безбожные музеи и антирелигиозные выставки, не атеистические газеты и материалистические журналы, а карательные органы. Главным средством атеистической пропаганды оставались аресты, ссылки и расстрелы верующих, закрытие и разрушение храмов.

Число действующих храмов в начале 30-х гг. сократилось катастрофически. В Ленинградской епархии за год закрыли 355 церквей, в Горьком за два года – 305 церквей, во Владивостоке в 1932 г. осталась одна церковь, да и та в доме священника, где службы совершались тайно. В Самаре и Тамбове к 1933 г. было по одному действующему храму, в Хабаровске в это время закрыли последний. Не лучше положение было и в Москве, где к 1933 г. в юрисдикции Московского Патриархата осталось 87 храмов. Были разрушены церкви Николы Стрелецкого (у Боровицкого моста) и великомученика Георгия Победоносца на Красной Горке (ул. Моховая, с 1818 по 1837 г.– университетская церковь), храм архидиакона Стефана за Яузой (Таганская ул.); в 1933 г.– Спас на Бору (Кремль), святителя Николая «Большой крест» на Ильинке, святителя Тихона на Арбатской площади, в 1934 г.– храмы Троицы в Полях и Владимирской иконы Божией Матери (в Китай-городе), часовня великомученика Пантелеимона, приписанная к Свято-Пантелеимоновскому русскому монастырю на Афонской горе, храм Воздвижения Креста Господня на Воздвиженке и еще много других²⁹⁵.

Священники закрытых храмов, пока оставались на свободе, совершали богослужения по домам православных. Скитальческую жизнь вынуждены были вести тогда и некоторые епископы. Схиепископ Макарий Новгородский после освобождения обходил города и села Северо-Западного края, совершая тайные богослужения. Ему не случалось в своих многолетних странствиях две ночи подряд оставаться в одном доме. Он имел много духовных чад, некоторых подготовил к священству и рукоположил. В марте 1933 г. за нелегальные богослужения приговорили к высшей мере арестованных в Казани, в Раифском монастыре, настоятельницу Феодоровского монастыря мать Софию, нескольких монахов, монахинь и мирян. После закрытия монастырей некоторые иноки оставались вблизи своих разоренных обителей, но в 30-х гг. их выискивали, вылавливали, отправляли в лагеря и убивали. Так, в 1933 г. Козельск очистили от насельников Оптиной пустыни. 20 декабря 1933 г. был арестован и отправлен в Мариинский лагерь (Новосибирская обл.) на 3 года живший в Москве при храме Воскресения Христова в Кадашах епископ Мануил (Лемешевский). В ночь на Богоявление 1936 г., после всенощного бдения, в единственной незакрытой церкви на кладбище был арестован престарелый архиепископ Архангельский Антоний (Быстров). При допросе в тюрьме с него сорвали крест и панагию и посадили в переполненную камеру к уголовникам, которые, впрочем, отнеслись к архиепископу с уважением. Узников кормили селедкой, а воды не давали. Допросы шли один за другим. Архиепископа Антония обвинили в материальной поддержке контрреволюции: он давал милостыню стоявшим на паперти кладбищенской церкви ссыльным священникам и епископам. Когда владыка был уже при смерти, в камеру подселили еще одного архиерея, который и принял исповедь умиравшего собрата. За несколько часов до кончины архиепископа Антония перевели в тюремную больницу. Похоронили его без гроба, но в кладбищенской церкви его отпели ссыльные архиереи и священники.

В 1932 г. в ростовской тюрьме были расстреляны митрополит Кавказский Серафим (Мещеряков) и 120 священников и монахов юга России; среди них были протоиереи Карп Шубков и Димитрий Пыжов, епископ Барнаульский Александр (Белозер). О массовом расстреле священников в июле 1933 г. в таежном лесу вблизи Качугских лагерей на берегу Лены, в 200 верстах от Иркутска, рассказывал случайный свидетель: «Наша экспедиционная партия остановилась на несколько дней, причем недалеко от концентрационного лагеря,. Наш сладкий утренний сон был нарушен каким-то унылым человеческим стоном. Все мы быстро поднялись и, берясь за работу, стали всматриваться в движущуюся по направлению к нам толпу. Шли 60 человек заключенных, по мере их приближения мы могли хорошо разглядеть, что все они были истощены. Это были священнослужители, их слабые голоса доходили до нас. Из палачей кто-то спрашивал по очереди становившихся около ямы священников: «Говори, есть Бог или нет?» Ответ святых мучеников был твердый и уверенный: «Да, есть Бог!» Раздался первый выстрел, второй, третий и т. д.»²⁹⁶.

В марте 1933 г. в Москве арестован был епископ Варнава (Беляев). Его обвинили в создании тайного монастыря. Под его духовным руководством находилось несколько иноков и монахинь. Своеобразное поведение владыки на допросах определялось принятым на себя подвигом юродства, о котором он некогда писал: «Юродство – это странный, вычурный, экстравагантный образ поведения, это охранительный modus vivendi. Подвижники, уходя в пустыню, в монастырь, в нем не нуждались, от соблазнов мира их охраняли стены, одежда, отчуждение от общества и т. д. А того, кто оставался в миру, что может охранить?» Подвиг юродства епископ Варнава не оставил и в лагерях на Чуйском тракте, протянувшихся непрерывной цепью вдоль дороги от Бийска до границ Маньчжурии. Дочь киевского священника Саввы Петруневича Зина в одном из этих лагерей работала фельдшером. Епископ Варнава отказался от работы и получал штрафной паек хлеба и баланду. Чтобы не слышать ругань уголовников, он уходил из барака, прогуливался вдоль лагерной стены в длинной желтой сатиновой рубахе. В разговор ни с кем по ночам не вступал, а когда с ним заговаривали, то слышали в ответ что-нибудь совсем невразумительное. Среди лагерных заключенных была санитарка, женщина удивительной, святой простоты – Татьяна Шуракова, при себе она держала три образка – Матери Божией, пророка Илии и святителя Николая. После работы она обыкновенно шла в ближний лес, развешивала иконки на ветках деревьев и молилась перед ними, прося святых принять на себя по два с половиной года из означенного ей срока заключения, ведь все десять лет ей не выдержать в лагере. Однажды к ней подошел епископ Варнава со словами: «Кто тебе дал эти десять лет? Мужик. А там – там у тебя другой срок. Жди Ильина дня – это день твоего освобождения». И действительно, вскоре Татьяна Шуракова была освобождена, впоследствии она приняла монашеский постриг с именем Магдалины и скончалась в 1978 г. Ужасы лагерной жизни выдержал и епископ Варнава; освободили его в 1936 г. Когда из лагеря сделали запрос в Москву: «Что делать с сумасшедшим епископом?» – оттуда ответили: «Отпустить». После освобождения он поселился в Томске²⁹⁷.

Участь сосланного в Обдорский край и поселившегося в поселке Хэ главы Русской Церкви Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Петра летом 1930 г. изменилась к худшему. 17 августа он был арестован и доставлен в тобольскую, а оттуда в свердловскую тюрьму. Ему предъявлено было обвинение в том, что «он вел среди окружающего населения пораженческую агитацию, говоря о близкой войне и падении соввласти и необходимости борьбы с последней, а также пытался использовать Церковь для постановки борьбы с соввластью». В подтверждение обвинения использовали показания крестьян о том, что в феврале 1927 г., митрополит Петр, которого тогда по этапу привезли в это село на пути в Обдорский край, будто бы сказал в сельсовете, что советская власть «не создана Богом, она угнетает народ и разрушает церкви, чтобы ослабить устои православной Церкви». Допросы следовали один за одним, то в устной (30 ноября), то в письменной (12 декабря) форме. «Я знаю, что совесть моя чиста,– писал он 14 января 1931 г.,– и это побуждает меня просить о советской справедливости, учитывая при этом мою старость, обремененную болезнями, и продолжительную ссылку». От заключенного первоиерарха требовали сложить с себя местоблюстительство с надеждой, что за этим последует углубление церковных нестроений, ибо подорваны будут и права назначенного митрополитом Петром заместителя. Отвечая на эти домогательства, митрополит Петр 27 марта 1931 г. писал председателю ОГПУ Менжинскому, что, отказавшись от местоблюстительства, он нарушил бы установленный порядок, по которому Местоблюститель остается на своем посту до созыва Поместного Собора, и что его уход повлечет за собою и уход Заместителя митрополита Сергия. «Откровенно скажу, что лично о себе не хлопочу: дней моей жизни осталось немного, да и, кажется, я уже потерял интерес к жизни, скитаясь в общем более восьми лет по тюрьмам и ссылкам. Я только опасаюсь, что распоряжением и деланием наобум нарушить могу свой долг и внести смуту в среду верующих». С наивной надеждой на сострадание митрополит Петр 25 мая обратился к Менжинскому с просьбой о своем освобождении²⁹⁸. Ответом на это письмо явилось постановление коллегии ОГПУ, вынесенное 23 июля 1931 г., о заключении «в концлагерь сроком на пять лет, считая с момента вынесения настоящего постановления, Полянского-Крутицкого Петра Федоровича за упорную борьбу с советской властью». Но допросы не прекратились, и следователь Костин предложил узнику составить покаянное заявление об участии в деятельности «Союза русского народа», угрожая, что в противном случае «придется сидеть и сидеть». «Я не только не участвовал в такой организации, но даже не слышал, чтобы подобная организация существовала в Советском Союзе»,– отвечал митрополит Петр, тяжело больной старец, которого сознательно мучали, делая условия его содержания все более невыносимыми. 14 января он писал об этом В. М. Тучкову: «Непрерывно приходится корчиться и страдать от невыразимых физических болей. С трудом двигаюсь, а бывают моменты – почти и вовсе не могу сойти с места, боюсь очутиться в обмороке. Пощадите старика, наказанного сверх меры, лишенного дневного воздуха, почти полтора года не видевшего солнца, вынужденного сидеть на грубой, тяжелой пище и отстраненного от общения с родными... Простите и не оставьте дальше томиться и мучиться в тюрьме»²⁹⁹. Через 3 месяца он обратился к полномочному представителю ОГПУ по Уралу Раппопорту со словами крайнего уничижения: «Великим по существу делом является провозглашенная свобода религиозных исповеданий, без которой в былые времена страдали десятки, если не сотни тысяч людей. Я пришел к тому несомненному положению, что дело пролетариата – явление мирового порядка и оно непоколебимо... Убедительно прошу Вас оказать содействие в освобождении меня из заключения, выдержать которого нет сил»³⁰⁰. Но пощады не было. Хуже того, летом 1933 г. его лишили прогулок в общем дворе, заменив их выходом в отдельный дворик, подобный сырому погребу, где воздух насыщен испарениями из тюремных отхожих мест. Когда заключенный впервые попал туда, с ним, больным старцем, сделался приступ удушья. В августе и октябре он снова писал в коллегию ОГПУ, заверяя власти в своей лояльности и совершенной невиновности, подробно объясняя невозможность для него сложить с себя звание Местоблюстителя. Два месяца спустя он пишет еще одно письмо Менжинскому, в котором снова жалуется на свою несправедливо горькую участь, но, как и в прошлых своих письмах, тверд остается в одном и главном – он не может отказаться от местоблюстительства³⁰¹. В ответ на письма с мольбой об облегчении участи – новое ужесточение условий содержания: престарелого митрополита перевели в верхнеуральскую тюрьму особого назначения, поместили в одиночную камеру, дали вместо имени номер 114. Это был режим строгой изоляции.

В Патриархии не оставалось надежды ни на возвращение к высшей церковной власти митрополита Петра, ни на созыв Поместного или архиерейского Собора, поэтому совершенно невозможно было создать иные органы высшего церковного управления, кроме тех, которые уже существовали в виде Временного Патриаршего Синода и должности Заместителя патриаршего Местоблюстителя. 12 апреля 1932 г., для того чтобы поднять авторитет церковной власти, Временный Синод вынес постановление о награждении Заместителя патриаршего Местоблюстителя правом совершать богослужения с предношением креста. В обоснование этого акта в постановлении говорилось, что митрополит Сергий по своему значению и положению, а также по своей деятельности и ответственности превосходит прежних наших митрополитов. «Предносимый крест присвоен всем первоиерархам отдельных и автономных Церквей, не могущих сравниться по своим размерам и по своему значению с Всероссийской Православной Церковью»³⁰². Той же цели служит и изданный 18 мая 1932 г. в ознаменование пятой годовщины существования Временного Патриаршего Священного Синода указ Заместителя Местоблюстителя о возведении четырех его старейших членов в сан митрополита. Этого титула были удостоены: архиепископы Хутынский Алексий (Симанский), ставший митрополитом Старорусским, Одесский Анатолий (Грисюк), Ярославский Павел (Борисовский) и Харьковский Константин (Дьяков), сохранившие свои прежние кафедры. Наконец, 27 апреля 1934 г. на расширенном заседании Синода было решено предоставить Заместителю Местоблюстителя вдовствующую после кончины Патриарха Тихона Московскую кафедру взамен Нижегородской, в ту пору уже Горьковской, с присвоением ему титула «Блаженнейший». 2 мая в кафедральном Богоявленском соборе в Дорогомилове была совершена Божественная литургия, перед началом которой Блаженнейшего митрополита Московского встречали 20 епископов, сонм клириков и московская паства. Поздравительные телеграммы митрополиту Сергию были присланы из Ташкента от митрополита Арсения (Стадницкого), из Каунаса от митрополита Литвы Елевферия (Богоявленского), из Токио от митрополита Японского Сергия (Тихомирова).

Несмотря на крайне трудные условия, в которые поставлена была в годы великого перелома Русская Православная Церковь, она не переставала пополнять состав своего гонимого духовенства, рукополагая новых клириков на освободившиеся места. В эти годы совершались и архиерейские хиротонии, правда, значительно реже, чем в предшествующее десятилетие. Так, в 1929 г. было совершено две архиерейские хиротонии; в 1930 г. – три; в 1931 г.– семь; в 1932 г.– шесть; в 1933 г.– четыре, а в 1934 г.– две епископские хиротонии.

В своей борьбе за выживание Церкви Московская Патриархия лишена была поддержки со стороны священноначалия первенствующей Константинопольской Церкви. Хуже того, представитель Вселенского Патриарха архимандрит Василий Димопуло имел более тесные контакты со схизматическим обновленческим синодом, чем с канонической Патриархией, которую в Стамбуле считали всего лишь одним из центров церковной власти и управления на территории Русской Православной Церкви. В связи с этим в ответ на приглашение участвовать в работе Предсоборного совещания Заместитель Местоблюстителя митрополит Сергий 12 апреля 1932 г. передал архимандриту Василию Димопуло письмо с отказом: «Нашу Церковь его Святейшеству угодно рассматривать как неорганизованную церковную массу, не имеющую канонического возглавления... В лучшем случае наши депутаты могут оказаться в положении каких-то просителей, а в худшем – даже ответчиков или обвиняемых. Ни то, ни другое не представляется для нас ни приемлемым, ни допустимым... Русский вопрос прежде всего наш домашний, внутренний и подлежит разрешению прежде всего самой Русской Церкви... Когда она признает, что вопрос превышает ее силы, она обратится за помощью к сестрам – Церквам православным, внесет такой вопрос на их соборное рассуждение»³⁰³. Несколько раньше в письме тому же представителю Константинопольского Патриарха архимандриту Василию митрополит Сергий объявил о своем отказе от участия в заседании Догматический комиссии по вопросам воссоединения англикан с православными, которое должно было состояться в Лондоне³⁰⁴.

В те годы церковная жизнь носила жертвенный характер. Само участие в богослужении клириков и мирян сопряжено было с ежедневной и ежечасной опасностью ареста; и конечно, христиане, посещавшие еще открытые храмы, рисковали своим служебным положением. Поэтому регулярно ходили на службы люди самоотверженные, настоящие исповедники. Свидетель тех лет так вспоминал о жизни церковной Москвы 30-х гг.:

«Довоенные прихожане в большинстве своем успели получить минимум духовных знаний еще до 1917 г., хорошо знали церковную службу и были свободны от предрассудков. Не было в обычае посещать разные храмы, особенно по праздникам. Держались своего прихода, хорошо знали друг друга, у каждого было привычное место молитвы. Несмотря на притеснения и контроль со стороны государства, священник тех лет умудрялся, подоткнув полы подрясника под пальто, вместе с псаломщиком ходить (правда, таясь) по квартирам знакомых прихожан в Рождество, Крещение и Пасху и служить молебен. Получил большое распространение институт сестричества. Совсем юные девушки, взрослые и пожилые женщины в скромных темных платьях и белых косынках следили за порядком во время богослужения, ставили свечи, оправляли лампады, подводили детей и немощных к чаше, кресту, иконам, ходили с блюдом для сбора доброхотных даяний. Функции сестричества ограничивались церковью... Сестры не были монахинями, у многих из них были мужья и дети. В храме служили, как правило, превосходные псаломщики. Они читали четко, с осмысленными логическими паузами и ударениями... О том, что они безупречно знали церковнославянский язык и служебный обиход, и говорить не приходится. Время богослужений было рассчитано на работающих людей, а не только на пенсионеров: будничная литургия совершалась в половине седьмого утра, вечернее богослужение – в половине седьмого вечера»³⁰⁵.

В Москве служили тогда замечательные священники, любимые народом протопресвитеры Александр Хотовицкий и Николай Арсеньев, пастыри, особенно близкие Заместителю Местоблюстителя; протоиереи Александр Воскресенский, Георгий Чинов, Александр Смирнов, Владимир Воробьев, Александр Лебедев, Виталий Лукашевич, Александр Толгский; многие из них закончили потом свою исповедническую, страдальческую жизнь под пулями палачей или на лагерных нарах. Особенно любили православные москвичи богослужения, которые совершал в храме Большое Вознесение у Никитских ворот находившийся тогда на покое митрополит Трифон (Туркестанов), скончавшийся в 1934 г. На подножии креста на его могиле сделана надпись: «Дети, любите храм Божий, храм Божий – это земное небо».

В отличие от Москвы в Ленинграде и в 30-х гг. заметны были последствия церковных нестроений предыдущих десятилетий. Осложнения в личных отношениях между архиереями усугубляли ситуацию. Вопрос о замещении кафедры остро стоял ввиду преклонных лет и заметной старческой слабости правящего архиерея епархии – митрополита Серафима (Чичагова). 22 сентября митрополит Серафим был уволен на покой. В начале октября епископу Мануилу было предложено занять Ленинградскую кафедру. Он обещал подумать, но 5 октября на Ленинградскую кафедру был переведен из Новгорода митрополит Алексий (Симанский). 20 декабря того же года епископ Мануил был арестован и отправлен по этапу в сибирские Мариинские лагеря.

Ужесточение гонений на Церковь не привело к сплочению и единению всех искренне преданных Церкви архипастырей и пастырей. В отделении от Патриархии оставались сторонники митрополита Иосифа (Петровых), и несколько десятков иосифлянских приходов сохраняли еще свое существование; центр же религиозной жизни иосифлян переместился в подполье, в катакомбы. Не прекратилась со стороны церковных оппозиционеров и богословско-каноническая полемика с Заместителем Местоблюстителя. Самым влиятельным из оппозиционных к Патриархии иерархов оставался митрополит Кирилл (Смирнов). 19 августа 1933 г. по окончании срока ссылки он поселился в Гжатске. В переписку с ним вступили архиереи, оппозиционно настроенные к Патриархии и не занимавшие кафедр: архиепископ Серафим (Самойлович), епископы Дамаскин (Цедрик) и Парфений (Брянских). Пишут ему и другие священнослужители. В нескольких письмах отделившиеся от митрополита Сергия клирики предлагают митрополиту Кириллу объявить себя Местоблюстителем. В 1934 г. на эти предложения он отвечал отказом: «Только после смерти митрополита Петра или его законного удаления я нахожу для себя не только возможным, но и обязательным активное вмешательство в общее церковное управление... Дотоле же иерархи, признающие своим Первоиерархом митрополита Петра, возносящие его имя по чину за богослужением и не признающие законного преемства Сергиева управления, могут существовать до суда соборного параллельно с признающими»³⁰⁶. В февральском письме митрополит Кирилл объяснял свой отказ «неполным уяснением» окружающей обстановки: «Необходимость исправляющего противодействия сознается, но общего основания для него нет, и митрополит Сергий хорошо понимает выгоду такого положения, и не перестает ею пользоваться. В одном из двух писем ко мне не без права указывает на эту разноголосицу обращаемых к нему упреков и поэтому, конечно, не считается с ними»³⁰⁷.

Митрополит Кирилл находился под плотным наблюдением ГПУ, и при обыске у него обнаружили письмо епископа Дамаскина (Цедрика) и на допросе требовали выразить свое отношение к его содержанию. Митрополит Кирилл, пытаясь как можно доходчивее объяснить суть проблемы, обсуждаемой в письмах, упомянул имена епископов Дамаскина и Афанасия и этого было достаточно для обвинения митрополита Кирилла в действиях по созданию «нелегальных ячеек церковников, которые должны были явиться массовой базой организации». Митрополита Кирилла арестовали 14 июля 1934 г. и отправили в Москву в Бутырскую тюрьму. В конце года он был отправлен в ссылку в Казахстан³⁰⁸.

Григорианский раскол сохранял влияние в 30-х гг. лишь в некоторых епархиях Поволжья и Урала, более всего в Свердловской и Ульяновской. 26 апреля 1932 г. скончался первенствующий в расколе архиепископ Григорий (Яцковский). В 1933 г. по репутации григорианской группировки нанесен был серьезный удар самоубийством ее видного деятеля – епископа Бориса (Рукина), который в 1923 г. был рукоположен во епископа Можайского еще Патриархом Тихоном, а у раскольников титуловался митрополитом. Его влияние среди единомышленников было настолько значительно, что по-другому этот раскол называли «борисовщиной», особенно в Москве, где жил преосвященный Борис. После этой трагической смерти из руководителей григориан оставался в Свердловске архиепископ Петр (Холмогорцев), которого там любили за простоту нрава и красноречивые проповеди.

В 30-х гг. репрессии впервые коснулись видных деятелей обновленчества. В 1934 г. в Иваново-Вознесенске был арестован и скончался в заключении Александр Боярский, которого в раскол привлекла, вероятно, увлеченность социальными проблемами, занимавшими его еще в дореволюционные годы, когда он служил священником в Колпине, на Ижорском заводе. В 1922 г. он единственный из обновленцев выступил свидетелем защиты на процессе митрополита Вениамина (Казанского) и других питерских священномучеников, но был скоро устранен от участия в суде. Арестовали священника Тихона (Попова) (у обновленцев он титуловался митрополитом Воронежским). До революции он участвовал в работе Государственной думы в составе фракции националистов, поддерживал Столыпина и к обновленчеству примкнул не по искренним убеждениям, а из житейских соображений. Он был осужден на 10 лет лишения свободы и освобожден уже только во время Отечественной войны. В 1944 г., вернувшись в каноническую патриаршую Церковь, был принят в сане протоиерея и назначен ректором Богословского института. А Александр Иванович Введенский, главный предводитель раскола, и в страшные 30-е гг. вел благополучную жизнь человека из светского общества, украшал себя драгоценными митрами и панагиями, разводился и женился, посещал театры и концерты.

29 апреля 1935 г. обновленческий синод принял решение о самоликвидации. Все прошло тихо, и даже созывать собор не потребовалось. Профессор С. М. Зарин сделал доклад по этому вопросу, со ссылкой на 34 апостольское правило. Присутствовавшие на заседании «митрополиты» Виталий (Введенский), Михаил (Князевский), «протопресвитеры» Павел Красоткин и Димитрий Адамов всю полноту власти передали «первоиерарху православных церквей СССР» митрополиту Виталию. Ему присвоили изобретенный по случаю титул «первосвященнейший» и наделили правом назначать себе преемника и делегировать свои полномочия другому епископу. Вскоре «первоиерарх» повелел распустить все митрополитанские и епархиальные управления и благочиннические советы, остались лишь архиереи и их канцелярии – так заканчивалась демагогическая борьба обновленцев за коллегиальное управление Церковью. С 1 января 1936 г. заменяется в поминовениях на богослужении употребление слова «господин» на более «народную и истинно-церковную» фразу «всечестный отец». Росчерком пера упраздняется Украинская и Белорусская автокефалии. «Митрополит Ювеналий (Машковский) возвращается в патриаршую Церковь. Николай Платонов, «митрополит» Ленинградский, в очередной раз венчался, а в 1938 г. публично отрекся от веры в Бога.

Киевскую кафедру после кончины 1 февраля 1932 г. архиепископа Димитрия (Вербицкого) занял архиепископ Сергий (Гришин). Но когда в 1934 г. столицей Украины стал Киев, экзарха Украины перевели на Киевскую кафедру, а Харьковскую занял архиепископ Сергий. Митрополит Константин, несмотря на свою болезненность (он страдал тяжелой формой диабета), был человеком удивительного миролюбия, стойкости и самообладания. Он не мог совершать богослужения ни в одном из городских соборов, в ту пору уже закрытых, и кафедральным собором Киева стала маленькая приходская церковь «Озерянская» вблизи железнодорожного вокзала: там и служил митрополит Константин. Однажды после богослужения женщина-иноверка бросила в лицо митрополиту камень. Если бы богомольцы попытались защитить архипастыря, дать отпор, случившееся стало бы основанием для закрытия церкви. Но митрополит, с залитым кровью лицом, призвал прихожан к спокойствию, и провокация была сорвана. Верующие почитали и любили своего архипастыря. Любил народ и архиепископа Харьковского Сергия (Гришина), поэтому в Харькове арестовать его не дали, и в начале 1935 г. он был переведен в Россию, во Владимир-на-Клязьме, где вскоре и был арестован, а затем этапирован в лагерь в Новгородскую область. В лагере он был конюхом, но киевляне, сохранившие благодарную память о нем, навещали его и здесь. Среди видных архипастырей Украины был и епископ Винницкий Александр (Петровский), завершивший свою долгую восьмидесятилетнюю жизнь в тюремной камере 12 мая 1940 г.

На вакантную кафедру, освободившуюся после ареста епископа Житомирского Аверкия (Кедрова) (Житомир был тогда кафедральным городом Волынской епархии), в 1933 г. был назначен престарелый архипастырь из протоиереев Николай (Пирский). Но через несколько месяцев епископ Николай скончался, его преемником стал епископ Вячеслав (Шкурко), которого в 1935 г. арестовали и выслали из епархии. Во главе Одесской епархии с 1928 г. стоял архиепископ Анатолий (Грисюк), в 1932 г. возведенный вместе с другими членами Временного Патриаршего Синода в сан митрополита. Богослужения он совершал в Успенском соборе, который после уничтожения большей части одесских церквей был переполнен народом. Вокруг архипастыря сложился тесный круг религиозно настроенной молодежи из интеллигенции. На глазах у владыки взорваны были Спасо-Преображенский военный и Свято-Сергиевский соборы, портовый храм святителя Николая. В 1931 г. арестовано было более 20 одесских священников. Митрополит Анатолий хлопотал об освобождении некоторых из них, но тщетно. Его часто вызывали в НКВД, то ночью, то прямо из храма во время богослужения, но при всем своем смирении архипастырь являлся по вызову только после окончания службы, и его держали там по часу-два в приемной, а инспектор НКВД по культам орал на него и топал ногами. В своем известном каталоге митрополит Мануил характеризовал владыку Анатолия как человека доброго и доступного: «Он был малого роста, щуплый, сутуловатый, всегда смотревший вниз, производил впечатление человека, углубленного в себя и занятого своими мыслями»³⁰⁹.

В начале 30-х гг. на Украине в православную Церковь вернулся обновленческий епископ Лоллий (Юрьевский), а в 1935 г. владыка Пимен (Пегов) после увольнения от должности председателя Всеукраинского Синода присоединился к канонической православной Церкви и стал архиепископом Подольским и Брацлавским.

В 1935 г. поводом для очередной кампании арестов и расправ по всей стране послужило убийство С. М. Кирова, совершенное коммунистом Николаевым 1 декабря 1934 г. и едва ли не спланированное самими вождями Советского Союза, чтобы развязать себе руки для сведения внутрипартийных счетов. На этот раз репрессии коснулись и партийцев, но с большим размахом они ударили и по другим слоям населения: до четверти всех коренных питерцев, почти всех бывших дворян, чиновников, интеллигенцию и, конечно, многострадальное православное духовенство, унес с собой в лагеря кировский поток арестов.

В 1935 г. аресты священнослужителей приобрели массовый характер, устраивались настоящие облавы. Так, в одной только Полтаве судимы и сосланы в лагерь были протоиереи Александр Калинский, Иоанн Богдановский, Гавриил Громницкий, Иоанн Левицкий. В Смоленске арестовали протоиерея Иоанна Соколова, настоятеля Одигитриевской церкви, священника Константина Олецкого вместе с сыном и духовными чадами схватили после того, как под крепостной башней в предместье Смоленска милиционеры обнаружили потаенную церковь.

В 1936 г. арестовали епископа Омского Анатолия (Миловидова), которого обвинили в шпионаже в пользу Японии и в организации террористических актов, а также архиепископа Тамбовского Вассиана (Пятницкого). 24 октября 1936 г. схвачен архиепископ Могилевский Павлин (Крошечкин); письма от него приходили еще до конца 1938 г. В ночь с 27 на 28 июля был арестован член Временного Патриаршего Синода митрополит Одесский Анатолий (Грисюк). Его немедленно вывезли в Киев и в течение полугода держали в тюрьме. По настойчивому ходатайству экзарха Украины митрополита Киевского Константина владыке Анатолию перед этапированием на Север дозволили свидание с сестрой. Его ввели, поддерживая под руки, настолько он был измучен и болен, и тем не менее митрополиту Анатолию отказали в просьбе ехать в ссылку за свой счет. Узника отправили этапом вместе с уголовниками, которые в дороге систематически обворовывали владыку. От стоянки до стоянки больного, еле передвигающего ноги архипастыря заставляли идти, подталкивая прикладами и почти не давая времени на отдых. Когда же он в изнеможении падал, его бросали в грузовик, но, как только он приходил в сознание, заставляли снова идти. В конце 1937 г. в ссылке на Крайнем Севере владыка ослеп. Перед смертью он писал сестре: «Умоляю тебя, прими все меры, даже сверхвозможные, добейся, умоли, упроси, устрой наше свидание. Жажду перед смертью увидеть родное лицо и благословить тебя...» Но разрешения на свидание не было дано. Митрополит Анатолий преставился 10 февраля 1938 г. Его останки были брошены в вечную мерзлоту братской могилы.

В мае 1934 г. на Нижегородскую кафедру был назначен с возведением в сан митрополита Евгений (Зернов), проведший несколько лет в Соловецком концлагере и признанный своими собратьями-архипастырями за первенствующего в лагере. Он был одним из составителей знаменитой «Памятной записки соловецких епископов». В 1935 г. он совершал пасхальное богослужение во время первомайской демонстрации, и митрополиту посоветовали не возвращаться домой до окончания шествия. «Чего нам бояться,– сказал владыка в ответ на это предостережение.– Надо Бога бояться». Подали лошадь, и он, в рясе и клобуке, поехал по улицам навстречу демонстрантам, которые уступали ему дорогу. После этого митрополита Евгения арестовали вместе со священниками Крестовоздвиженской церкви, где он служил в последний раз. Среди арестованных был и отец Александр Македонский. Митрополит Евгений был расстрелян 12 ноября 1935 г.

В красноярской тюрьме в 1936 г. были расстреляны епископ Филипп (Гумилевский), архимандрит Полихроний (Запрудин), протоиерей Константин Ордынский, священник Николай Катасонов. Помимо расстрелов архиереев совершались и тайные убийства. 23 января 1935 г. епископа Краснодарского Памфила (Лясковского) нашли в саду повешенным. Расследование не проводилось, и обстоятельства кончины архипастыря остались до конца не выясненными. Верующие убеждены были, что их владыка пал жертвой злодеяния. Гроб с его останками принесли на паперть Георгиевской церкви, настоятель которой отец Максим не хотел отпевать покойного, подозревая самоубийство, но народ настоял на церковном погребении его.

В Киеве были арестованы и замучены протоиереи Борис Саврасов, Никодим, Трифиллий, Димитрий из Пущеводицы, в переяславльской тюрьме был замучен протоиерей Николай Стеценко. В 1936 г. при попытке к бегству были пойманы, подвергнуты пыткам и расстреляны протоиереи А. Ксенофонтов и Н. Будников.

Тяжкие испытания выпали на долю тех священнослужителей, кто в середине 30-х гг. отбывал свои нескончаемые лагерные сроки, но сосланные пастыри и архиереи сохранили светлое христианское состояние души. Известный киевский священник Анатолий Жураковский, арестованный в 1930 г. и приговоренный к смертной казни, замененной 10 годами концлагеря, отбывал свой срок в Карелии на строительстве Беломорканала. В письме, отправленном из лагеря в Надвойцах 4 февраля 1935 г., отец Анатолий писал: «Последнее время сильно утомляюсь на своей работе... на лесном заводе... И все-таки жизнь кажется такой содержательной, богатой и интересной... Первое и самое важное, это та внутренняя задача – строительство внутреннего храма,– которая неотступно стоит перед сознанием. Я чувствую, как малы мои усилия, и вижу: за весь пройденный путь даже не положил начала благого. Тут приливы и отливы, и так часто отлив относит назад за прежнюю черту и разрушает как будто уже собранный плод работы. И тем не менее, какими полными и содержательными делают день и ночь и самые смены разных духовных упражнений и деланий. Вкрапляясь в физическую работу, они притупляют и ее жало, труд незримо претворяют в служение. И ведь это схождение внутрь переживается как служение миру. И, перебирая, как драгоценные четки, длинный ряд имен любимых, чувствую, как близкими сердцу становятся отделенные далями пространства. Второе – это работа мысли. В самые трудные дни я обладал способностью читать трудные вещи и думать над ними. И теперь, придя с работы и отдохнув, я берусь за книги, и за чтением и мыслями я не слышу суеты и шума барачной жизни. И все направляется к единому центру, и острие, направленное против основ моего миропонимания, становится во мне радостным утверждением осанны...»³¹⁰ Смерть священнослужителя не в расстрельном подвале и не на каторжных лагерных нарах в 30-х гг. была редкой удачей.

Своей смертью и у себя дома скончался один из видных архипастырей XX столетия митрополит Арсений (Стадницкий). После смерти митрополита Никандра (Феноменова) владыка Арсений, отбывавший ссылку с начала 20-х гг. в Туркестане, был назначен на овдовевшую кафедру. Ташкент, являвшийся местом его ссылки, стал еще и местом его архипастырского служения. За ревностное служение Богу и Церкви митрополит Арсений незадолго до кончины, в 1935 г., был награжден высшим церковным отличием – правом предношения креста за богослужением. По воспоминаниям находившихся возле него в эти годы, архипастырь много внимания уделял своему любимому делу – церковному пению, руководил хором и часто пел на клиросе как простой певчий. Митрополит Арсений пытался поощрять церковно-исторические исследования. В 1935 г. по его отзыву за работу «Святые Вологодского края» (первая часть напечатана в 1895 г. в Москве, вторая представлена в рукописи) протоиерея Н. Коноплева Синод удостоил степени магистра богословия. Митрополит Арсений просил близкого ему священника Александра Щербова похоронить его в простом, ничем не обитом гробу, а на могилу положить любимые цветы. Блаженная кончина великого архипастыря последовала 10 февраля 1936 г. Погребли его около могилы его предшественника по Ташкентской кафедре митрополита Никандра (Феноменова).

В середине 30-х гг. повсеместно продолжалось закрытие церквей, но тем не менее размах кампании не удовлетворял идеологов антирелигиозного фронта. Из докладной записки Постоянной комиссии по культовым вопросам «Отношение их к проекту новой Конституции» видно, что осенью 1936 г. на территории СССР оставалось 18 тыс. «молитвенных зданий», из которых, вероятно, около половины принадлежало Русской Православной Церкви, а на 1 января 1931 г. патриаршая Русская Православная Церковь имела 23 213 приходов. Только первая половина 30-х гг. унесла более 10 тыс. храмов. В Москве разрушили Казанский собор (с 27 июля по 9 сентября 1936 г.), Никольский греческий монастырь на Никольской улице, храм святителя Николая Чудотворца в Хлынове, Георгиевский монастырь на Большой Дмитровке, церковь Николы в Столпах (в Армянском переулке), церкви Воскресения Словущего на Малой Бронной, Рождества Христова в Палашах и множество других храмов. В 1935 г. прекратилось издание «Журнала Московской Патриархии».

В середине 30-х гг. Патриархия уже не располагала возможностями замещения кафедр, обезглавленных арестами правящих и викарных архиереев. В 1935 и 1936 гг. совершено было только 5 архиерейских хиротоний: Феодора (Смирнова) во епископа Пензенского (через год арестован), Фотия (Пурлевского) во епископа Читинского, Бориса (Воскобойникова) во епископа Кинешемского, викария Ивановской епархии и Серафима (Шамаева) во епископа Томского, в то время как оставили кафедры 54 архиерея, число же арестованных и сосланных трудно было даже сопоставить с этими цифрами. Угроза нависла и над существованием самого церковного центра. Местоблюститель патриаршего престола митрополит Петр находился в заточении и был уже совершенно недосягаем для церковных людей, а Заместитель Местоблюстителя митрополит Сергий оказался под угрозой ареста из-за поздравления в его адрес, пришедшего от митрополита Японского Сергия (Тихомирова) в связи с присвоением ему титула «Блаженнейшего митрополита Московского и Коломенского». В сфабрикованном деле по обвинению Заместителя Местоблюстителя в шпионаже в пользу Японии использованы были и такие обстоятельства, как пребывание митрополита Сергия в Японии с 1890 по 1893 и с 1897 по 1899 г. и хорошее знание японского языка. Ареста не последовало, но 18 мая 1935 г. вышел указ о роспуске Временного Патриаршего Синода. После этого управление всеми епархиями Русской Церкви осуществлялось митрополитом Сергием с помощью одного викарного архиерея, епископа Дмитровского Сергия (Воскресенского), а патриаршая канцелярия состояла из секретаря и машинистки.

* * *

23 июля 1936 г. заканчивался очередной срок заключения Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Петра, но выйти на свободу ему не дали. Двумя неделями раньше Особым совещанием при НКВД СССР было принято постановление: «Ходатайствовать перед президиумом ЦИК СССР: Полянскому Петру Феодоровичу, он же митрополит Крутицкий, продлить тюремное заключение сроком на три года». Ходатайство было удовлетворено. Между тем на волю и за рубеж поступали ложные сведения о судьбе Местоблюстителя. Еще 3 ноября 1935 г. в нью-йоркской газете «Новое русское слово» было напечатано, что «имеются сведения об освобождении митрополита Петра, но пока только от знакомых американцев, на днях вернувшихся из Москвы и видевших и беседовавших с владыками митрополитами Сергием и Петром»; затем та же газета писала, что «из кругов московского духовенства пришло сообщение об освобождении и возвращении в Коломну митрополита Петра Крутицкого».

Дезинформирована была и Московская Патриархия, куда поступило сообщение о кончине Местоблюстителя в заключении 11 сентября 1936 г. В связи с этим 27 декабря Патриархией был издан «Акт о переходе прав и обязанностей Местоблюстителя патриаршего престола Православной Российской Церкви к Заместителю патриаршего Местоблюстителя, Блаженнейшему митрополиту Московскому и Коломенскому Сергию (Страгородскому)». Был издан также указ Московской Патриархии о форме поминовения за богослужением патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия. 24 января 1937 г. Патриархией было принято определение о принятии к сведению завещательного распоряжения митрополита Петра от 5 декабря 1925 г. о преемниках на случай кончины. Названные в завещании патриаршего Местоблюстителя митрополит Агафангел скончался в 1928 г., а митрополит Арсений – в 1936 г., митрополит Кирилл с начала 1937 г. пребывал в заключении и безвестности. Таким образом, из завещания следовало, что высшая церковная власть переходит к митрополиту Московскому Сергию, упомянутому в завещании патриаршего Местоблюстителя на четвертом месте³¹¹.

Из 51 находившихся на воле и на своих кафедрах архиереев, опрошенных на предмет поддержки акта от 27 декабря 1936 г., 7 епископов подписали акт, а 20 затем прислали поздравительные телеграммы митрополиту Сергию. Но сомнение в правдивости сообщения о смерти митрополита Петра оставалось; панихида по нему совершена была только в январе 1937 г. в Богоявленском соборе у Дорогомиловской заставы. Сообщение об этой панихиде передал за границу британский поверенный в Москве, митрополита Анастасия (Грибановского) уведомило о панихиде управление архиепископа Кентерберийского. Митрополит Литовский Елевферий (Богоявленский), смущенный распоряжением митрополита Сергия о поминовении его как Местоблюстителя, запросил в Московской Патриархии информацию о судьбе митрополита Петра и в ответ получил телеграмму: «Митрополит Петр умер». После этого сообщение появилось в одном из зарубежных официальных органов Московской Патриархии «Голосе Литовской православной епархии» (1937, № 3–4).

Но надежда на то, что митрополит Петр еще жив, оставалась. 3 апреля русская парижская газета «Возрождение» опять опубликовала сообщение, что в 1935 г. окончился срок ссылки митрополита Петра. «По дошедшим из России сведениям митрополит Петр вернулся в Россию и виделся с митрополитом Сергием. Последний хотел получить от него признание нового устройства церковной жизни и согласие на созыв Собора. Были и другие сообщения о том, что большевики якобы предложили ему занять патриарший престол, но при соблюдении ряда определенных требований. Митрополит Петр был непреклонен и ни на какие соглашения не шел. Вскоре он вновь был отправлен в ссылку»³¹². Как потом стало известно, в 1937 г. митрополит Петр был еще жив. 2 октября тройка НКВД по Челябинской области приговорила митрополита Крутицкого Петра к расстрелу за «клевету на существующий строй», выражавшуюся в обвинении этого строя «в гонении на Церковь и ее служителей». Для бумажных формальностей к постановлению тройки приложена была справка, составленная начальником верхнеуральской тюрьмы Артемьевым и оперуполномоченным Яковлевым, в которой утверждалось, что заключенный № 144 проявляет себя непримиримым врагом Советского государства, клевещет на существующий государственный строй, обвинял в гонении на Церковь «ее деятелей». Клеветнически обвинял органы НКВД в пристрастном к нему отношении, «пытался связаться с внешним миром из заключения, используя для этого медицинский персонал тюрьмы, в результате чего получил от духовенства г. Верхнеуральска просфору как знак привета»³¹³. 10 октября 1937 г. в 4 часа дня митрополит Крутицкий Петр был расстрелян.

* * *

Священномученик Петр (в миру Петр Федорович Полянский) родился 28 июля 1862 г. в селе Сторожевом Коротоякского уезда Воронежской епархии в благочестивой семье приходского священника. В 1885 г. по первому разряду закончил полный курс Воронежской духовной семинарии и был определен на должность псаломщика при церкви села Девицы в родном ему Коротоякском уезде. Два года спустя он был принят вольнослушателем, а после проверочных испытаний студентом Московской Духовной Академии. В студенческие годы он, по воспоминаниям его сокурсника митрополита Евлогия, отличался благодушием, покладистостью и доброжелательностью. Академию закончил в 1892 г. со степенью кандидата богословия и был оставлен помощником инспектора. Одновременно с исполнением многотрудных и хлопотных обязанностей помощника инспектора он безвозмездно преподавал закон Божий в частном женском училище Сергиева Посада и даже исполнял обязанности секретаря Общества спасения на водах. При большой загруженности церковными и общественными послушаниями Петр Федорович Полянский находил время и для научных занятий, работал над магистерской диссертацией на тему «Первое послание св. Апостола Павла к Тимофею. Опыт историко-экзегетического исследования», которую успешно защитил в 1897 г. В 1895 г. Петр Полянский состоял в должности церковного старосты у себя на родине, в селе Сторожевом, и был удостоен архипастырской признательности. В 1896 г. в течение недолгого времени преподавал греческий язык в Звенигородском духовном училище. В декабре 1896 г. указом Святейшего Синода Петр Федорович Полянский был назначен смотрителем Жировицкого духовного училища. И здесь он сочетал служение Церкви и работу на благо общества, участвуя в первой всероссийской переписи населения, исполняя обязанности члена попечительства о народной трезвости, почетного мирового судьи Слонимского округа. 10 лет будущий митрополит трудился в Жировицком училище, в стенах древней обители, одного из форпостов православия на западе России.

В 1906 г. он был перемещен в Петербург, на должность младшего помощника правителя дел Учебного комитета при Святейшем Синоде; впоследствии стал членом этого комитета, исполняя главным образом обязанности ревизора духовных учебных заведений. При переводе из Жировиц в Петербург он лишился казенной квартиры при училище, жалованье его убавилось в два с половиной раза. За время служения в комитете Петр Полянский объездил с ревизиями едва ли не всю Россию, обследовав состояние духовных семинарий и училищ в Курской, Новгородской, Вологодской, Костромской, Минской и ряде других епархий, побывал в Сибири, на Урале, в Закавказье, каждый раз составляя обстоятельный отчет, в котором предлагались меры по улучшению состояния обследованной школы. После упразднения Учебного комитета в 1918 г. П. Ф. Полянский переехал в Москву, где принял участие в Поместном Соборе, работая в его секретариате.

В 1920 г. Патриарх Московский и всея России Тихон предложил ему принять постриг, священство и епископство и стать его помощником в делах церковного управления. Предложение это было сделано в пору кровавых гонений на Церковь, когда замучены были уже тысячи священнослужителей и более десяти архиереев, когда епископство, как и в древние времена, сулило не почет и безбедную жизнь, а страдания. В ту пору он жил в Москве, в доме своего брата, священника церкви Николы-на-Столпах Василия Полянского. Поведав брату и родным о предложении Святейшего Патриарха, он сказал: «Я не могу отказаться. Если я откажусь, то я буду предателем Церкви, но, когда соглашусь, я знаю, я подпишу сам себе смертный приговор». Так, в 58-летнем возрасте он выбрал стезю, которая, по его же словам, оказавшимся пророческими, возвела его на Голгофу. Будущий предстоятель Русской Церкви принял постриг и благодать священства от руки митрополита Сергия, которого он впоследствии назначит своим заместителем, а его хиротонию во епископа Подольского викария Московской епархии возглавил Святейший Патриарх Тихон. Сразу после хиротонии епископ Петр был арестован и сослан в Великий Устюг. Там он жил вначале у знакомого священника, потом в сторожке при городском соборе. В ссылке он имел возможность совершать Божественную литургию в сослужении великоустюжского духовенства.

После освобождения Патриарха Тихона из-под ареста многие сосланные и томившиеся в заключении архиереи и священники получили возможность вернуться к своему служению. Среди них был и епископ Подольский Петр. Возвратившись в Москву, он стал ближайшим помощником первосвятителя, был возведен в сан архиепископа, потом митрополита Крутицкого и включен в состав Временного Патриаршего Синода.

После кончины Святого Патриарха Тихона на плечи митрополита Петра по воле Божией легла высшая ответственность за Русскую Церковь. Менее года он оставался у кормила церковной власти, а потом более десяти лет носил звание Местоблюстителя, пребывая в изгнании, в тюрьме, подвергаясь изощренным мучениям – и все это для того, чтобы заставить его отказаться от местоблюстительства. Он тяжко страдал от одиночного заключения, от изнурительных болезней, но, прося власти об облегчении своей участи, он не мог пойти навстречу их требованиям. Он знал, какие пагубные для Церкви последствия может иметь его отречение от звания Местоблюстителя. Объясняя свою позицию в заявлении властям, митрополит Петр писал: «В сущности местоблюстительство лично для меня не представляет интерес, наоборот, оно все время держит меня в оковах гнета... Но я должен считаться с тем обстоятельством, что решение данного вопроса не зависит от моей инициативы и не может быть актом моей единоличной воли. Своим званием я неразрывно связан с духовными интересами и волей всей Поместной Церкви. Таким образом, вопрос о распоряжении местоблюстительством, как не являющийся личным вопросом, не подлежит и личному усмотрению, в противном случае я оказался бы изменником святой Церкви. Между прочим, и в акте о моем вступлении имеется напоминание, что я обязан не уклоняться от исполнения воли Патриарха Тихона, а следовательно, и воли подписавших акт архиереев... равно как и воли клира и верующих, девятый год состоящих со мной в молитвенном общении». Сохраняя за собой звание Местоблюстителя ради блага Церкви, ценою тяжких мучительный страданий, митрополит Петр совершал подвиг исповедничества, венцом которого стало пролитие крови за Христа Спасителя.