Происхождение старокатоличества

Причины, подготовлявшие собой появленье старокатоличества. Борьба в западной церкви двух направление – истинно-христианского с ложно-христианским. Внешний ход борьбы до открытия ватиканского собора включительно. Значение ватиканского собора в ходе борьбы. Столкновение на этом соборе двух вышеупомянутых направлений в их крайнем развитии. Сущность развития первого из направлений – ультрамонтанского – его всеподавляющий характер. Характер другого из направлений – антиультрамонтанского, как протеста первому. Мотивы, легшие в основу этого протеста. Мотивы религиозные, их сущность. Мотивы политические, их истинный смысл и значение. Мотивы научные, их содержание. Внешний ход борьбы между обоими направлениями пред самым открытием собора и на соборе. Внешний ход борьбы по окончании собора в южной Германии. Деятельность проф. Шульте. Протесты против ватиканских определений со стороны профессоров мюнхенского, бреславльского и мюнстерского университетов. Протест от лица собрания в городе Кёнигсвинтере (14 авг. 1870 г.). Нюренбергская конференция (25 авг. 1870 г.). Значение этой конференции в истории старокатолического движения. Протесты против нового догмата в Швейцарии, Франции, Австрии, Испании и Италии.

Старокатолическое движение, возникшее в римско-католическом мире в начале семидесятых годов текущего девятнадцатого столетия, без сомнения представляет из себя в церковной жизни запада одно из наиболее замечательных, наиболее отрадных явлений новейшего времени. Что оно, это движение, является едва ли не самыми лучшим, видным звеном в проходящей чрез всю церковную историю запада цепи внутренних реакций против папизма и его абсолютизма, что оно лучше всех прежних движений подобного ему рода решает принятую на себя задачу – возрождение римской церкви в духе истинного христианства, все это признают в настоящее время даже многие такие ученые, которые по своими вероисповедными взглядами стоят совершенно в стороне от старокатоличества и от которых поэтому скорее всего можно ожидать беспристрастного слова об этом движении.⁹

Уже один факт признания за старокатоличеством подобного рода значения ясно говорит за то, что это движение, как замечательное явление в истории, возникло в римской церкви не неожиданно, не вдруг, что оно имело и имеет давнюю историческую подготовку, имело почву, исторически еще задолго до появления своего приспособленную, подготовленную к этому появлению. Нельзя поэтому думать, что ватиканский собор сам по себе, т. е. без всякой исторической подготовки, вызвал движение, известное под именем старокатолицизма; нет, ватиканский собор с его определениями был, как выразился один исследователь старокатолицизма, простым лишь «поводом к возникновению старокатоличества»,¹⁰ исторически же это последнее обусловливалось давним ходом церковно-исторической жизни запада. Известно, что ход этот представляет из себя трагическую борьбу в западной церкви двух направлений: истинно-христианского с ложно-христианским, борьбу из-за самых существенных, самых драгоценных для человека воззрений – именно воззрений на положение последнего, как члена в том великом организме, который известен под именем церкви, другими словами борьбу из-за самого понятия о церкви. Полное и точное раскрытие этого понятия, полное и точное решение проблемы об отношении единичных членов к целому организму – церкви, как известно, дал Христос Спаситель и Его апостолы. Основавши церковь, как известное общество, как целостный организм, присвоив ей определенные права и полномочия, и первый и вторые, как известно, в то же время своим учением освятили также и каждый отдельный индивидуум, сохранили и за ним высочайшее право собственного нравственного самоопределения, признали и за каждою личностью известные нрава и обязанности в царстве Божием, указали и ей определенное место в целом и чрез это защитили от поглощения этим целым.

Таково по плану Спасителя и Его апостолов должно быть устройство церкви Христовой, но не таковым оно стало в римском католичестве. Здесь в силу особого, выработанного историческими обстоятельствами взгляда на римского первосвященника, как на главу не только церкви, но и всего мира, все стремления церковной власти направляются к тому, чтобы неограниченно над всем господствовать, безусловно всем миром повелевать. Отсюда христианская религия – религия духа и свободы – мало-помалу низводится здесь на степень какой-то грубо порабощающей всех и вся системы, понятие о христианской церкви мало-помалу приобретает форму какого-то светского государства, в котором каждый индивидуум обязывается к безусловному повиновению, признается как бы навсегда несовершеннолетним, не имеющим права голоса.

Рядом с этим направлением, стремившимся низвести религию на степень орудия для духовного рабства, мы видим на западе однако же к другое направление – направление лучшего, истинно-христианского духа, для которого церковь, религия дороги не как орудия рабства, а как благодатные средства духовного спасения человека, которое стремится сохранить за церковью её всеобщее мировое значение, её свободу, которое стремится спасти для веры её внутреннее содержание, для индивидуума его нравственную ответственность.

Вот эти-то два направления – одно истинно-христианское, другое, хотя и христианское, но в извращенном его виде, и проходят чрез всю церковно-историческую жизнь запада, нарушая свободное течение её. Так еще в первые девять веков, когда впервые сделаны были со стороны некоторых пап (Зосимы, Бонифация I, Сикста III, Геласия I) попытки римской централизации, выразившейся как в стремлении их присвоить римскому престолу высшую инстанций для решения всех церковных дел, так даже и в решительных заявлениях о папской непогрешимости, – когда были сделаны эти попытки, он встретили себе сильный отпор в лице Клавдия Турского, Агобарда Лионского и в особенности Гинкмара Реймсского, которые, ратуя за самостоятельность галликанской церкви, восстают против всех папских притязаний, клонящихся к уничтожению национально-исторической жизни поместных церквей.

Даже и в следующую затем эпоху – с IX до XIV века, эпоху наиболее сильного расцвета папской системы, наибольшего торжества папского абсолютизма, когда, благодаря папам: Николаю I (858–867), Григорию VII (1073 – 1085) и Иннокентию III (1198 –1216), папство достигло высшей степени внешнего могущества, даже и в эту эпоху мы опять встречаем в лице отдельных личностей, в роде французских епископов Арнульфа Орлеанского, Гербарта Реймсского (XI в.), известного Бернарда Клервосского (XII в.), борцов за истинное понятие о христианской церкви, горячо восстающих против централизации церковной власти в Риме и ратующих за самостоятельность национальных церквей с их самостоятельною историческою жизнью.

В следующую же затем эпоху – с XIV–XVIII в., когда папство, достигшее высоты своего величия в предшествующие века, начало быстро клониться к упадку и когда поэтому и ореол, окружающей папский престол, начал быстро уступать место печальной действительности, количество лиц, ратующих за это истинно-христианское, национальное направление в церкви усилилось на западе до небывалых размеров. Таковы напр. в XIV в. ученые юристы Марсилий Падуанский, Иоанн Яндунский, известный философ- номиналист Вильгельм Оккам, в XV в. – кардинал д’Альи (d’Ailly), Иоанн Жерсон и Николай Клеманжис, в XVI и XVII вв. – ученые Эдмунд Рихер, Петр Дюпюи и известный Боссюэт, в XVIII в. знаменитый канонист Бернард Эспен, трирский епископ Николай Гонтгейм, великий герцог Леопольд Тосканский и многие другие.

С наступлением XIX века это направление лучших представителей римско-католической церкви, не смотря на значительное сравнительно с XVIII столетием усиление ультрамонтанства, продолжало существовать и развиваться, особенно в Германии и Швейцарии. В первой еще в двадцатых годах оно заявило себя в том характере, который приняла католическая богословская наука в университетах фрейбургском и тюбингенском и который нашел себе выражение в четырехмесячном (Quartalschrift) журнале, издаваемом тюбингенскими профессорами Дреем, Гербстом, Шригером и Фейльмозером. В журнале этом с одной стороны постоянно высказывалось осуждение все более и более усиливавшегося учения об абсолютной монархической власти и непогрешимости папства, с другой – желание реформ для возрождения и внутреннего обновления римской церкви, в роде введения в богослужение общедоступного, народного языка, распространения Библии среди мирян, уничтожения многих церемоний, вызывавших суеверие в народе и пр.

В более позднее время, в 40-х и 50-х годах, это направление нашло себе выражение в движении, поднятом Черским и Ронге и известном под именем «немецкого католицизма».¹¹

Немецкий католицизм на первых порах его существования совершенно отвергал учение о наместничестве Иисуса Христа на земле, вычеркнув даже самое слово «папа» из своей вероисповедной системы, признавал св. Писание и никейский символ единственными источниками вероучения, принимал семь таинств, в евхаристии видел присутствие истинного тела и крови Христовой, которые приносятся не только за живых, но и за умерших, учение о чистилище заменил учением, что в дому Отца обители многи, что человек по степени своего усовершенствовала мало-помалу доходит до полного созерцания Бога и что поэтому молитвы за умерших полезны и пр.

Выступивший на первых норах своего существования с такого рода воззрениями, очень близкими к старокатолическим, немецкий католицизм впрочем к концу сороковых годов совершенно отрешился от положительного христианства и примкнул к революционному движению 48-го года. Поэтому он мало способствовал подготовлению почвы для старокатолического движения и может быть, как выражается Гассе, назван лишь «карикатурой того, что должно было явиться в лоне будущего» и что, прибавим от себя, теперь явилось в старокатоличестве.

Напротив другое религиозное движение, которое в еще более позднее время – в шестидесятых годах нашло себе место в Бадене, может быть признано предшественником старокатолического движения в самом лучшем смысле этого слова.¹² О характере его можно судить по тому, воззванию Бекка, вождя этого движения, которое было разослано им 27 августа 1865 г. ко всем (не ультрамонтанам конечно) гражданам Бадена и в котором о непогрешимости церкви говорилось между прочим следующее: «чистое церковное учение требует веры в непогрешимость церкви в том смысле.., как она была утверждена великими вселенскими соборами.... Это церковное учение покоится, на том христианском принципе, что весь вообще католический народ составляет видимую церковь и сам свои отношения упорядочивает и установляет»...

Все зло в римской церкви, по мнению Бекка, происходит от той, хотя небольшой, но необычайно сильной парии иезуитско-ультрамонтанской, которая в настоящее время стремится низвратить все христианское вероучение, возведя церковное единовластие (Alleinherrschaft) папы на степень догмата и для сопротивления которой Бекк увещевал в своем «воззвании» «сплотиться (zusammentreten) всех либеральных католиков в великий союз». Хотя эта цель и не была достигнута, однако Бекк из многочисленных ответов в прессе узнал, что его мысли встретили себе сильное сочувствие в Бадене. В одном из этих ответов, появившемся в местном листке в форме корреспонденции, был в первый раз употреблен термин «старокатолик» в приложении к Бекку.

Заручившись сочувствием среди сограждан, Бекк 30 сентября 1865 г. обнародовал свою программу под заглавием: Чего желают старокатолические либералы? В этой программе между прочим говорилось следующее: «Мы желаем, во-первых, отбросить незаконное (rechtswidrige) господство новокатолической – иезуитско-ультрамонтанской партии; во-вторых, чрез это отстоять древнее понятие о церкви и подготовить возрождение её и мир между государствами и исповеданиями». Хотя попытка осуществить и эти идеи чрез созвание народного собрания в Гейдельберге также не удалась, однако же движение, поднятое Бекком, окончательно не заглохло, а «продолжало существовать и проявлять это существование и в последующее время, пока наконец с призывом от 16 мая 1869 года оно снова выступило во всей своей силе, быстро (sofort) повело к образованию особой церковной общины..., чтобы в конце концов (schliesslich) перейти в великое старокатолическое движение остальной Германии».

Такая же предварительная подготовка старокатолического движения происходила в XIX столетии и в Швейцарии. Уже в первые десятилетия его здесь обращает на себя внимание деятельность известного свободомыслящего викария Вессенберга, в последующее время легшая в основу деятельности старокатоликов. Вессенберг заботится об образовании клира, о введении в богослужение народного языка, о большем знакомстве народа и клира со священным Писанием, о сокращении праздников и пр. Его замыслы и стремления направляются к восстановлению древнего епископата; он считает соборы главными органами христианской церкви в её спасительной деятельности; на венском конгрессе в качестве представителя примаса Дальберга он даже хлопочет о восстановлении «национальной немецкой церкви» и пр. Хотя последнее желание Вессенберга не осуществилось, тем не менее идеи его нашли себе многочисленных последователей и поклонников в среде как духовных, так мирян. Таков напр. профессор богословия в люцернском лицее Иосиф Буркард, который в своем сочинении Warnung vor Neuerungen und Übertreibungen in der katholischen Kirche Deutschlands предупреждает общество об имеющих в скором времени осуществиться замыслах иезуитов; таков далее епископ Зальцман, аббат Жирард, ученые Иорк, Федерер и мн. др. Также некоторые из лиц, впоследствии ставших во главе старокатолического движения в Швейцарии, каковы напр. д-р Мунцигер, ландаман Келлер, священник Гшвинд и другие, еще за долгое время до ватиканского собора борются с иезуитским направлением в католической церкви и тем подготовляют почву для возникновения старокатолического движения. Помимо Германии и Швейцарии проблески антиультрамонтанского направления в XIX в. видим и в других государствах. Во Франции напр.. несмотря на усиление папизма, все-таки встречаем отдельных личностей, которая сочувствуют и защищают галликанские идеи, развитые еще в XVII в. известным Боссюэтом; таковы напр. ученые Генри Грегуар с его сочинением Essai historique sur les libertés de l’église gallicane (1818 г.), Доминик-де-Прадт, развивший свои идеи в сочинении Les quatre concordats (1818 г.), и некоторые другие. Точно также и в Австрии при крайне усилившемся развитии папизма все еще встречаются отдельные лица, борющиеся за свободу национальных церквей, таковы напр. Антон Гунтер, ученик Франца Баадера, и некоторые другие.

Таким образом еще до открытия ватиканского собора была окончательно подготовлена почва для старокатолического движения; и в Германии, и в Швейцарии, и в других государствах еще до открытия его раздавались многочисленные, хотя и разрозненные голоса против все более и более усиливавшегося развития папского абсолютизма. Нужен был только повод, чтобы эти голоса, действовавшие доселе отдельно и без особенной энергии, сплотились вместе, дабы общими силами спасти те остатки религиозно-национальной свободы, которые сохранились на западе, как драгоценный залог прошлого. Понятно, такого рода поводом к сплочению борцов за религиозно-национальную свободу всего скорее могло послужить развитие папства до такой степени, с достижением которой была бы совершенно невозможна индивидуально-духовная жизнь в церкви, с достижением которой папство оказалось бы поглощающим всякую религиозно-церковную свободу.

Таким именно поводом, толчком к имеющему вновь появиться движению и мог послужить ватиканский собор с его определениями, так как благодаря этим определениям панство достигло такой степени своего развития, выше которой оно не может идти. В чем заключается сущность этого развития папства, каковы его следствия для христианского вероучения и вообще для христианского мира и каковы поэтому внутренние причины происхождения старокатоличества, как протеста определениям ватиканского собора, это лучше всего можно видеть из самого содержания ватиканских декретов.

Начав с основания Спасителем христианской церкви и с учения о её единстве, для поддержания коего (единства) Христос яко бы «из среды всех апостолов выделил (praeponens) ап. Петра и поставил его князем их и главою всей воинствующей церкви», эти декреты гласят далее следующее: «так как Спаситель в лице апостола Петра даровал человечеству спасение, имеющее продолжаться вечно, то и после своей смерти князь апостолов продолжает жить, предстательствовать и управлять церковью в лице своих преемников, епископов им основанного и чрез его кровь освященного римского престола, так что кто на этом престоле наследует Петру, тот, значит, обладает согласно заповеди Христа приматством этого апостола над всею церковью, над всеми верующими»... Это приматство преемников св. Петра, по определению ватиканских декретов, прежде всего состоит в том, что римскому престолу дарована «полная и непосредственная власть руководить и управлять вселенскою церковью», в силу чего ему обязываются, «повиноваться и пастыри, и пасомые не только в делах веры и нравственности, но и в делах дисциплины и управления»... Это приматство римского престола далее, по ватиканским декретам, состоит в том, что «папа есть высший судья верующих, в силу чего во всех делах, подлежащих церковному решению, должен быть испрашиваем его приговор, который не может подлежать никакой новой проверке и над которым никто не может произносить суда»... И наконец это приматство римского епископа, по определению ватиканского собора, состоит в том, что он (т. е. папа) обладает высшею властью непогрешимого учительства, обладает в том смысле, в каком «содержал это учение всегда святой престол, в каком это учение было подтверждаемо церковной практикой и в каком заявляли его сами вселенские соборы, – те прежде всего, на которых восток с западом соединялись в единстве веры и любви».... «Поэтому и мы, заключают отцы ватиканского собора, неуклонно следуя преданию, идущему от начала веры, во славу Бога Спасителя нашего, к возвышению католической религии и ко спасению христианских народов, учим и определяем, как догмат веры, то, что римский папа, если он говорить ex cathedra, т. е. если он при отправлении своего служения, как пастырь и учитель всех христиан, в силу его высшей апостольской власти... определяет обязательное для всей церкви учение веры и благочестия, то, при божественном содействии, которое уготовано в лице блаженного Петра, он обладает тою непогрешимостью, которою Божественный Искупитель благоволил наделить свою церковь при определении предметов веры и нравов, и что поэтому такие решения римского папы сами по себе, но не вследствие согласия церкви, непреложны».¹³

Из этого изложения определений ватиканского собора легко можно видеть, что на этом соборе действительно доведено до верху то здание, над которым папы трудились более 1000 лет, другими словами – достигнуто то абсолютное порабощение совести индивидуума как в церковной, так даже и в гражданской жизни, которое составляло заветную мечту для папства. В самом деле, если папа непогрешим, если каждое слово его – слово вечной истины, то для всякого человека очевидно ничего не остается делать, как только безусловно верить и верить папе. Правда, определения ватиканского собора гласят, что папа непогрешим яко бы только тогда, когда он говорит ex cathedra, но это ничего не значит: ведь в самом деле нет никакого твердого и общепринятого определения слов ex cathedra и никто не в состояния сделать такого определения, так как одна только личность может безопасно пройти между теми 12-ю теориями, кои выставляются римскими теологами относительно понимания вышеуказанных слов; эта личность – сам же папа. Правда, ватиканский собор гласит, что непогрешимость папы простирается только на предметы веры и нравственности, но какая же область, какие функции человеческой жизни не принадлежат к области нравственной? Ведь нравственная область так же широка, как широка деятельность наших сил; ведь нравственная обязанность должна сопровождать и сопровождает нас всюду, куда бы мы ни пошли, и оставляет нас только тогда, когда в нас погаснет последний луч жизни. Вполне справедливы поэтому слова Матью Арнольда, что «около 75 процентов всего того, что мы делаем, принадлежит к области нравственной (conduct), так что три четверти жизни нашей передаются папе. Но кто нам гарантирует последнюю четверть? Конечно тот же папа: ведь и ап. Павел говорить: «идите ли вы, пьете ли, или иное что творите, все во славу Божию творите» и, «что вы ни творите словом или делом, творите во имя Господа Иисуса» (Кол. 3:17; 1Кор. 10:31)».¹⁴

Несомненным следовательно можно считать то, что на ватиканском соборе папство действительно достигло той степени своего развития, выше коего оно не могло и не может идти.

Но если таким образом в том виде, какой папизм получил на ватиканском соборе, он действует подавляющим образом на все стороны человеческой жизни, то и внутреннее происхождение старокатоличества, как протеста папизму, можно рассматривать и рассматривается обыкновенно с различных точек зрения. Так, принимая во внимание то обстоятельство, что догмат о папской непогрешимости делает совершенно излишним существование науки, ибо папа, как непогрешимый, может своим авторитетом разрешать все научные вопросы, принимая во внимание это обстоятельство, некоторые из ученых внутренней причиной, вызвавшей старокатолическое движение, считают «науку», т. е, стремление отстоять существование науки (собственно богословской) против папского абсолютизма.¹⁵ Другие, исходя из того положения, что догматом папской непогрешимости уничтожается национальное различие, любовь к отечеству, причиной происхождения старокатоличества считают патриотизм, т. е. любовь к государственной самобытности, ко всему тому, что обнимается словом «государство».¹⁶ И наконец большинство и самих же старокатоликов и исследователей старокатолицизма держится того мнения, что главной внутренней причиной происхождения старокатолического движения следует считать не науку и не патриотизм, а религиозное настроение истинно-верующих католиков, или, как обыкновенно выражаются, происхождение старокатоличества следует объяснять из протеста папизму религиозной совести (Gewissen) истинных членов католической церкви. По нашему мнению, ничто однако же так прекрасно не объясняет происхождения старокатоличества с его внутренней стороны, как следующие немногочисленные, но прекрасные строки из письма Дёллингера к архиепископу мюнхенскому Шерру: «как христианин, как богослов, как историк и как гражданин, я не могу принять нового догмата, так как он не согласен с духом Евангелия и с ясными изречениями Иисуса Христа и Его апостолов»?¹⁷ т. е. происхождение старокатолического движения следует объяснять не единичными какими-либо мотивами, а совокупностью всех мотивов – и религиозных, и научно-богословских, и политических.

Допуская участие всех этих мотивов в происхождении старокатоличества, нужно однако же заметить, что из них религиозно-церковные мотивы все-таки имели самое большое значение в происхождении последнего. Это видно из того, что эти мотивы выставлены старокатоликами как главные побудительные мотивы к отрицанию ими ватиканских декретов в самых первых актах старокатолического движения, напр. в Объяснении нюренбергской конференции и в Программе мюнхенского конгресса.¹⁸ Это видно далее из того, что большинство отдельных личностей, принадлежавших и принадлежащих к старокатолическому обществу, заявляло и заявляет про себя, что главными побуждениями к выделению их из католической церкви следует считать религиозные побуждения. Таково напр. прежде всего заявление боннского профессора Кноодта в его речи на кёльнском конгрессе, в которой он между прочим говорит следующее: «Пий IX через провозглашение догмата о непогрешимости глубоко оскорбил нашу религиозную совесть. Пробужденные этою совестью, мы возвышаем наши голоса и призываем всех христиан к общей борьбе с папской тиранией».¹⁹ Ученый канонист и один из наиболее видных вождей немецкого старокатолицизма проф. Шульте также высказал на констанцском конгрессе, что «говорить против папства его заставляет благо церкви (Wohl der Kirche)», и что старокатолическое движение есть движение «не политическое, а религиозно-христианское, и потому государствам на него не следует смотреть глазами, какими в средние века смотрели на движение Арнольда Брескиа, вальденсов, альбигойцев и пр.»²⁰ Епископ же Рейнкенс доказательству такого рода взгляда на происхождение старокатоличества посвятил даже целую специально написанную брошюру под заглавием: О происхождении нынешнего церковного движения из совести католиков.²¹

Даже в Швейцарии, где, как мы увидим, политико-гражданские мотивы имели очень важное значение в происхождении старокатоличества, мотивам религиозно-церковным все-таки следует отдать первенствующее место, как об этом можно судить по положительным заявлениям самих же старокатоликов. В Плане (Entwurf) устройства христианско-католической церкви, составленном центральным комитетом 21–22 марта 1874 г. в Золотурне, напр. прямо говорится, что старокатолическое движение в Швейцарии «обязано своим происхождением опозоренной (geschandeten), порабощенной и возмущенной совести католиков и своею целью имеет защиту свободной религиозной совести против дальнейшего порабощения (Vergewaltigung) римским деспотизмом».²²

Точно также проф. Вебер, один из самых видных представителей старокатолического движения в Швейцарии, в своей речи на констанцском конгрессе заявил, что, хотя старокатолическое движение в Швейцарии и «носит более политический, чем религиозный характер», тем не менее он считает «религиозные мотивы в происхождении швейцарского старокатоличества более важными, чем мотивы политико-гражданские», что даже «политические последствия этого движения без религиозных, по его мнению, не имеют и не могут иметь никакого значения».²³ В таком же духе делали свои заявления и другие вожди старокатолического движения в Швейцарии, напр. Вальтер Мунцигер, Келлер и пр.²⁴

Вообще несомненным можно считать то, что старокатолическое движение и в Германии, и в Швейцарии, и в других государствах есть прежде всего и главнее всего движение по религиозным мотивам или движение против извращения папством на ватиканском соборе религиозно-христианских воззрений.

Какие же, спрашивается, религиозные воззрения с точки зрения старокатоликов извратило папство ватиканскими определениями?

Ответ на этот вопрос находим у самих же старокатоликов. По их сознанию, догматом о папской непогрешимости «извращено и уничтожено (gebrochen und vernichtet) прежде всего понятие о церкви», извращено устройство церкви, сообщенное ей Христом Спасителем и Его апостолами.

Сущность этого извращения, судя по некоторым актам, непосредственно относящимся к началу старокатолического движения, а также по некоторым специальным сочинениям самих старокатоликов, сводится к следующему.²⁵ Разумея под церковью «общество (Gessammtheit, société) всех участвующих в плодах искупительных заслуг Христа» или иначе «совокупность всех истинно-верующих в Сына Божия», они признают, что церковь по своему устройству состоит из пастырей и пасомых, из коих как первые, так и вторые, образуя в совокупности «один живой организм», «принимают самое деятельное участие в жизни церкви, хотя и проявляют это участие неодинаковым образом». Первые проявляют его «в учении, управлении и вообще в попечении о поддержании здравой жизни в церкви», вторые «в избрании епископа и клира, в праве голоса при решении разного рода религиозно-церковных вопросов (Angelegenheiten) и вообще в содействии правильному течению церковной жизни».²⁶

Вот это-то истинно-кафолическое, истинно-апостольское «учение о церкви и извращено, по мнению старокатоликов, ватиканскими декретами, извращено так, что на месте церкви, как живого организма, состоящего из множества отдельных живых членов, поставлен единый, простой человек. «Церковь, пишет Рейнкенс, по библейскому и христианскому воззрению, есть невеста Христа. С этой невестой один итальянец, именно папа, с помощью светских князей постепенно отождествлял себя, пока наконец ныне – на ватиканском соборе – он не объявил удивленному миру, что невеста ничто (non autem consensu ecclesiae), что он не имеет надобности её слушать, что он заместитель (Stellvertreter) и представитель самого жениха и невеста безответна (nicht verantwortlich). Теперь вполне ясно то, что, если о церкви идет речь, то под нею следует разуметь папу, как ингольштадтский иезуит Гретцер еще в начале XVII века сказал: «когда мы говорим о церкви, тогда думаем о папе... И такую ложь принимают за истину»!²⁷

Об основательности этого протеста, выставляемого старокатоликами против ватиканских определений, конечно излишне распространяться: уже один факт встречающегося в свящ. Писании сравнения христианской церкви с организмом человека ясно указывает на то, что в жизни последней должны принимать участие все вообще верующие, а не отдельные только личности, облеченные высшими иерархическими правами и полномочиями. Устройство же древнехристианской церкви, в управлении и других областях жизни которой деятельно участвовали не одни только духовные, но и миряне, может служить самым лучшим, самым верным осуществлением этого идеального понятия о церкви на практике.

Папизм на ватиканском соборе совершенно разрушил это устройство церкви Христовой: признав одного папу неограниченным управителем, неограниченным судьёй и единственным учителем в ней, он в силу того самого совершенно отстранил не только мирян, но даже и клир, от какого бы то ни было деятельного участия в церковной жизни, окончательно лишил их церковно-религиозных прав и, присвоив все эти права одному лишь человеку – папе, чрез это таким образом действительно отождествил всю христианскую церковь с личностью только этого одного человека.

Так как далее в основе вышеизложенного извращения истинного понятия о христианской церкви, в основе отождествления её ватиканскими декретами с личностью одного человека лежит прежде всего учение этих декретов о единстве церкви, принцип коего constitutio «Pastor aeternus» полагает в централизации церковной власти в лице единого человека – в лице сначала ап. Петра, а потом римского папы, то старокатолики в своем протесте против определений ватиканского собора указывают также и на этот более частный пункт учения о церкви, как на извращенный ватиканскими определениями. По их взгляду, церковь едина не потому, что в ней существует какое-либо внешнее «юридическое единство», не потому, что в ней есть какое-нибудь «духовное лицо», которое, будучи «видимою главою церкви, имело бы в своих руках всю церковную власть», а потому, что, имея «единое невидимое основание, единую невидимую главу – Христа», общество верующих составляет «единый моральный союз», тесно скрепленный «единством веры и любви».

«Принципом церковного единства, говорит еп. Рейнкенс своем сочинении Die Einheit der katholischen Kirche, является Иисус Христос, как глава, составляющий Себе тело, в члены коего Он при посредстве Св. Духа и чрез возрождение водою и Духом воссозидает и включает (eingliedert) верующих всех времен, отмечая (kennzeichnet) их печатью этого возрождения и крещения и свидетельствуя о них, как о соединенных с Ним во единый духовный (mystische) организм. Союз, который связует единичных членов с этим организмом, есть в то же время моральный, ибо благодать и истина делают этот союз по закону свободы совершенным чрез любовь. Жизнь членов этого союза поэтому зависит от тесной связи (Hinhabe) их с главою, от любви к ней и от любви между собою; следствием же его является для человека мир при совершенном внутреннем согласии со святою волею Бога и в силу этого доступ всех к Отцу на небесах, как совершеннейшему другу». Это евангельское понятие органического духовного единства церкви во Христе, исключающее всякую централизацию, всякое юридическое единство в личности одного папы, допускает, по мнению Рейнкенса, «разнообразие» (Mannigfaltigkeit) в образовании различных самостоятельных, «национальных церквей» с их синодами и от Рима независимыми епископами, которые (церкви) видимо могут «по своей свободной воле и при сохранении особенностей и полной свободы проявлять единство между собою на поместных или вселенских соборах».²⁸

Это-то вот истинно-древнее и истинно-кафолическое, по мнению старокатоликов, учение о единстве церкви и заменено в ватиканских декретах совершенно иным учешем о единстве её, основанным на централизации церковной власти в лице единого человека, которое никоим образом не может быть принято, так как оно мало того, что противоречит вышеизложенному истинному учению о единстве церкви, но сверх того опирается еще на совершенно неосновательное учение о главенстве Петра среди апостолов и римского папы среди христианских епископов. Несостоятельность первого из вышеуказанных пунктов, по мнению старокатоликов, очевидна как из тех мест свящ. Писания, в которых ясно говорится о том, что все «апостолы получили от Господа одинаковые права и преимущества», так «из прямого осуждения пробудившихся однажды среди них стремлений к первенству и решительного заявления, что кто из них желает быть первым, тот да будет всем слугою (der Demüthigste und Dienstfertigste sei. Лк. 12:24; 9:46)».²⁹ Отсюда все изречения Спасителя, которые приводятся в ватиканских декретах в доказательство учения о главенстве ап. Петра, на самом деле, по взгляду старокатоликов, нисколько не подтверждают этого главенства и вообще имеют совсем не тот смысл, в каком они приводятся. Так словами: «ты Петр и на сем камне созижду церковь Мою».... (Мф. 16:16–18) Господь, по взгляду старокатоликов, в действительности «подтверждает не главенство ап. Петра, а лишь то исповедание, которое непосредственно пред этим последний высказал во имя всех апостолов»;³⁰ слова: «и дам тебе ключи царства небесного» (Мф. 16:19)... указывают опять ни более ни менее, как на полученное в день пятидесятницы ап. Петром «одинаково с другими апостолами право проповедовать Евангелие миру», так что «под царством небесным в данном случае следует разуметь церковь Христову, а под ключами – право возвещать людям то исповедание, что Иисус есть Христос, Сын Божий»;³¹ слова: «что ты свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (Мф. 16:19), опять, по мнению старокатоликов, обозначают только «полученное Петром одинаково с другими апостолами право прощения людям грехов во имя Бога»,³² и наконец изречение Господа: «Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя, и ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих» (Лк. 22:32) – только «любвеобильное и в то же время ясное утверждение, что Петр отречется от Спасителя»,³³ а троекратное: «паси овцы Моя» (Ин. 21:15) – «только простое восстановление ап. Петра в апостольском служении, которое этот ученик потерял чрез троекратное отречение от Христа».³⁴

Несостоятельность другого пункта, служащего опорою учения ватиканских декретов о внешне-юридическом единстве «Христовой церкви и представляющего из себя учение о главенстве в этой церкви римского епископа, очевидна, по мнению старокатоликов, из того несомненного факта, что все епископы, как преемники власти одинаковой у всех апостолов, «получили совершенно равные права и полномочия». Если поэтому в древне-христианской церкви римские епископы и считались первыми, то «первыми только среди равных с ними по своей духовной власти епископов, т. е. обладающими не какими-либо особыми юридическими правами и преимуществами сравнительно с другими епископами, а только первенством чести, каковое первенство было приобретено папами, по мнению старокатоликов, благодаря чисто внешним, случайным обстоятельствам: отчасти благодаря славной церкви города Рима, как столицы империи и места мученичества (Martyrertod) двух знаменитейших апостолов Петра и Павла», отчасти благодаря тому, что папы «были в состоянии (im Stande waren) во время разрушения древней империи спасти светское и религиозное образование для будущих веков и быть полезными западному миру при воспитании (Erziehung) появившихся на западе новых народов и при создании новых государств».³⁵ Только такое первенство, но отнюдь не главенство, и было всегда признаваемо, по мнению старокатоликов, за римскими епископами. Если же ватиканские декреты в доказательство этого главенства пап и ссылаются на свидетельство некоторых древних писателей, то все эти ссылки, по их мнению, совершенно «ложны и произвольны»: папа Григорий напр. в письме к Евлогию, из которого (письма) собор делает выписку, на самом деле говорит не о главенстве римского епископа, а напротив «возмущается против данного ему в насмешку титула «episcopus universalis», как позорящего его епископское звание»;³⁶ папа Николай I в письме к императору Михаилу говорит «не об одном апостоле Петре, как князе апостолов, а о двух апостолах Петре и Павле, присовокупляя при этом, что приговор папы может быть реформирован»,³⁷ и наконец, если Ириней в указанном отцами ватиканского собора месте своих сочинений (Adv. haer. 1. III. с. 3) и советует в борьбе с еретиками обращаться к преданию римской церкви, то советует делать это, по мнению старокатоликов, вовсе не потому, что признает римского первосвященника «принципом церковного единства или лицом непогрешимым, а просто в силу того, как он сам говорит, что в римской церкви сохраняется истинное предание всеми теми, которые рассеяны по всей земле, т, е. в силу того, что в Рим, центр религиозной жизни запада и цивилизации всего тогдашнего мира, стекаются христиане отовсюду и здесь чрез сличение предания своих церквей проверяют, охраняют предание римской церкви и чрез это таким образом делают его наиболее пригодным в борьбе с еретиками».³⁸

С точки зрения православной такого рода протест старокатоликов против извращения ватиканскими декретами учения о единстве церкви должен быть признан основательным: все отцы и учители, которые касаются в своих сочинениях данного вопроса, все они согласно высказывают то положение, что не внешне-юридическая связь, олицетворенная в одном человеке, служит основой единства вселенской церкви, a согласие в вероучении, мир и любовь, связующие всех вообще членов церкви во единое целое. «Хотя церковь, пишет св. Ириней, рассеяна по всей вселенной до конец земли, но прияв от апостолов и учеников их веру во единого Бога, Отца Вседержителя...., и во единого Иисуса Христа, Сына Божия, воплотившегося ради нашего спасения, и в Духа Святого, через пророков провозвестившего домостроительство спасения, прияв такую проповедь и такую веру, церковь, хотя рассеяна по всему миру, обитает однако же как бы в одном дому».³⁹ Точно также и Тертуллиан утверждает, что «множество поместных церквей составляет единую вселенскую церковь не почему-либо иному, а лишь потому, что между ними существует общение мира и наименование братства и взаимное гостеприимство».⁴⁰

Как согласное с учением древних отцов и учителей церковных, вышеизложенное учение старокатоликов о единстве церкви должно быть признано согласным также и с духом учения церкви восточно-православной: и по её учению, как известно, церковь едина не в силу внешнего юридического единства, а «в силу того, что имеет единое невидимое основание – Иисуса Христа.., в силу того, что все верующие исповедуют единое учение и всех их проникает и животворит единою и тою же благодатию Иисус Христос..., в силу того наконец, что все они ведутся церковью к одной и той же цели, – цели, которую выразил Спаситель в молитве к Отцу Небесному: «да вси едино будут: якоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и тии в Нас едино будут... Аз в них, и Ты во Мне, да будут совершени воедино» (Ин. 17:21, 23).⁴¹ Вследствие такого полного согласия в учении о единстве церкви православие вполне согласно также со старокатолицизмом считает ложным и то учение о единстве её, которое проводится в ватиканских определениях и которое основывается на приматстве ап. Петра и римского епископа. И оно, как известно, признает, что ап. Петр был первым среди апостолов, хотя в то же время отрицает главенство этого апостола, и оно всегда признавало и теперь готово признать первенство чести за римским епископом, но всегда восставало и доселе восстает против тех абсолютистических стремлений римского первосвященника, которые нашли свое завершение на ватиканском соборе и против коих, как мы только что видели, ратуют старокатолики. «Православная церковь, пишет преосв. Никанор, признает апостольство Петрово: признает, что св. Петр, как апостол, обладал всеми правами апостольства – правом со властию непогрешимого учительства проповедовать Евангелие всей твари, совершать таинства везде, поставлять епископов повсюду.... Не отвергает православная церковь и первенства св. Петра: не отвергает, что Петр, как первый между равными по апостольству апостолами,.. пользовался не раз правами апостольства прежде других апостолов... Признавала древняя православная церковь епископство римского папы: признавала, что он, как епископ, архиепископ и патриарх, обладал всеми правами епископства. Знала древняя православная церковь и о первенстве папы, что он был первый иерарх церкви: одинаковые у всех епископов, архиепископов, патриархов права принадлежали ему, как первому, во-первых. Но не признает православная церковь главенства Петрова: не признает, что Петр был главою церкви и апостолов, что апостолы были подчинены ему...; не признает православная церковь главенства папы римского: не признает, что он есть глава вселенской церкви, в обширнейшем догматико-каноническом смысле, есть единственный вселенский пастырь».⁴²

Согласие православия и старокатолицизма в данном случае доходит до того, что даже понимание мест Писания, на которых основывается ватиканский собор в своем учении о приматстве Петра и его преемников, является у того и у другого в большинстве случаев совершенно тождественным, вполне согласным.⁴³

Отвергнув таким образом совершенно учение о главенстве ап. Петра и его преемников – римских пап, старокатолики в силу того самого не могли не отвергнуть также и стоящего в самой тесной связи с этим учением догмата о папской непогрешимости. Действительно, в своем протесте против определений ватиканского собора они постоянно указывали и указывают на этот пункт вероучения римской церкви, как на особенно несостоятельный, как на особенно противоречащий их религиозному сознанию.

Веруя в непогрешимость христианской церкви или, как говорится в речи Вебера, произнесенной на нюренбергской конференции, «в бытие вечной истины в христианстве и в незыблемость (Unzerstörbarkeit) её», благодаря «вечному внутреннему присутствию в церкви Христовой Духа Святого»,⁴⁴ старокатолики, как и православные, органом, выразителем этой непогрешимости признают не папу, как ватиканские декреты, а вселенский собор, потому что только он один, по их мнению, представляет из себя ту вселенскую церковь о которой Христос сказал, что её не одолеют врата ада.

И вот это-то учение о непогрешимости церкви, «которого держались вселенские соборы, которое признавали сами папы, которому учили в катехизисах, которое было принято в науке», заменено на ватиканском соборе совершенно иным, несостоятельным, по взгляду старокатоликов, учением, по коему органом непогрешимости признается не сама церковь, а один человек – римский епископ.⁴⁵ Несостоятельность этого учения, по их мнению, очевидна прежде всего из того, что оно является «учением новым, неизвестным древней церкви как на востоке, где невозможно найти ни одного голоса за это учение», так и «на западе»,⁴⁶ потому что «многие западные канонисты XII и XIII вв. и некоторые даже XIV–XV веков признавали, что папа может быть осужден за ересь».⁴⁷ Правда, в доказательство древности этого учения отцы ватиканского собора ссылаются на определения некоторых соборов, но все эти ссылки, как совершенно произвольные, по мнению старокатоликов, ничего не доказывают. Ничего не доказывает напр., по их мнению, прежде всего ссылка на лионский собор, потому что «на этом соборе в действительности не греки, а один лишь посол императора Михаила Палеолога Логофет от лица только этого последнего и вопреки согласию греческих отцов, присутствовавших на соборе, присягнул папе и прочитал ту формулу исповедания, на которую отцы ватиканского собора ссылаются, как на доказательство абсолютистических прерогатив папского престола»...⁴⁸ Ничего далее не доказывает, по мнению старокатоликов, и ссылка ватиканских декретов на определения собора флорентийского, ибо отцы этого собора признали «не непогрешимость папы, а только первенство его и притом лишь juxta eum modum qui et in gestis oecumenicorum conciliorum et in sacris canonibus continetur, т. е. признали эго первенство в том смысле как оно определено актами вселенских соборов и св. канонами».⁴⁹

Еще более несостоятельность учения о папской непогрешимости, по мнению старокатоликов, очевидна из тех противоречий, в коих она находится по отношению к некоторым фактам древней истории христианской церкви. Сюда, напр., по их мнению, прежде всего относятся: «продолжительность и глубокая запутанность больших споров относительно учения веры, для прекращения которых вместо того, чтобы выслушивать голос непогрешимого папы, созывали епископов со всех частей света, вынуждали их к долгим томительным путешествиям, к вредному для церкви продолжительному отсутствию из своих епархий» и проч.⁵⁰ Сюда далее, по мнению старокатоликов, относятся факты «несомненного еретичества некоторых пап, как напр. Гонория, которого осудили шестой и седьмой вселенские соборы, Вигилия, которого осудил пятый вселенский собор»,⁵¹ и сюда же наконец, по их мнению, относятся «факты несомненного противоречия между папскими декретами ex cathedra, между этими последними и определениями некоторых из западных соборов, напр., между буллой Unigenitus Климента XI и письмом папы Геласия к Акакию, между некоторыми из постановлений папы Евгения III и 4-м каноном собора тридентского, между epist. 6-м папы Геласия и опять 4-м каноном того же собора, между epist. 37-м папы Геласия и первым каноном опять того же собора тридентского» и проч.⁵²

Будучи таким образом несостоятелен в самой сущности своей, догмат о папской непогрешимости, по мнению старокатоликов, несостоятелен, как они выражаются, и с его «формальной стороны», т. е. несостоятелен в силу незаконности, невселенскости самого ватиканского собора, на котором он провозглашен. Невселенскость эту на основании сравнения ватиканского собора с первыми, истинно-вселенскими соборами прекрасно раскрывает еп. Рейнкенс в его Плане протеста против определений ватиканского собора. «Между тем как», пишет он в этом Плане, «истинно- вселенские соборы созывались римскими императорами: ватиканский собор был созван папой»;⁵³ «между тем как предметы, подлежавшие рассмотрению вселенских соборов, обыкновенно были объявляемы заранее: епископам, заседавшим на ватиканском соборе, прежде созвания его не было сообщено ни йоты (keine Silbe) о тех важных задачах, которые должны были решаться на нем, а прямо были формулированы эти задачи папскими комиссиями как схемы при самом открытии собора, так что следовательно для епископов были совершенно невозможны ни исследования в их диоцезах предания по затронутому ватиканским собором вопросу, ни советы с богословами, ни вообще приложение всех необходимых для отыскания истины средств».⁵⁴ Далее, «между тем как целью созвания каждого истинно-вселенского собора служило не иное что, как распознавание, подробное раскрытие (Ermittelung) вечной истины при посредстве свидетельств всей церкви в лице её достойных представителей – законных (wirklichen) епископов: ватиканский собор был созван для санкционирования лишенного всякого рода свидетельств (Zeugenschaft) учения о папской непогрешимости;⁵⁵ между тем как на вселенских соборах обыкновенно происходило свободное, чуждое внешнего и внутреннего принуждения исследование вопроса: ватиканский собор был нисколько не лучше соборов в Римини (359 г.) и в Ефесе (449 г.), потому что как там, так и здесь было, одинаковое принуждение от внешней силы (der weltlichen Gewalt), там от римского императора, здесь от папы,⁵⁶ – и наконец, между тем как решения на истинно-вселенских соборах обыкновенно принимались единогласно, по крайней мере с общим нравственным согласием: на ватиканском соборе эти решения были приняты только большинством».⁵⁷

С точки зрения православной и это учение старокатоликов о непогрешимости церкви как в его положительном раскрытии, так и в той форме, какую оно получает в протесте против законности ватиканского собора, должно быть признано также учением согласным с учением православной церкви. И она, как известно, тоже учит, что хранение богопреданной истины в её целости и чистоте вручено всей вообще церкви, а не отдельному какому-либо лицу. «Все истинно верующие, читаем в православном катехизисе, соединенные священным преданием веры, совокупно и преемственно, по устроению Божию, составляют из себя церковь, которая я есть верное хранилище священного предания, или, по изречению св. ап. Павла, церковь Бога, жива, столп и утверждение истины».⁵⁸ Восточные патриархи об этом предмете выражаются в том же смысле, говоря, что «у нас хранитель благочестия – самое тело церкви, т. е. самый народ».⁵⁹ Ясно, что в рассмотренном отношении, по справедливому замечанию прот. Лебедева, «у нас нет разделения церкви на две неравные половины – церковь учащую и церковь слушающую, так, как будто учители церкви по обязанности и сознательности хранят непогрешительное учение церкви, а церковь слушающая – миряне – только своим послушанием участвует в хранении истины. Нет, в православной церкви забота о хранении истины лежит на всех сынах церкви – и на пастырях, и на пасомых. Все верующие обязаны стремиться к непогрешимости в вере, как все обязаны достигать святости в жизни. Этого требует наша природа, чтобы знать истину как истину; этого требует самое существо истины, как откровение всесовершенного Божества; этого же требует и конечная цель откровения – спасение человека».⁶⁰

Точно также с православной точки зрения следует считать вполне законными и те условия, которые старокатолики предъявляют к истинно-вселенскому собору и в силу недостатка которых они отвергают ватиканский собор. Так известно прежде всего, что все истинно-вселенские соборы, начиная с первого и кончая последним – седьмым, действительно созывались светскою властью и потому созвание ватиканского собора папою можно считать незаконным, не соответствующим христианской древности. Точно также известно далее, что решению того или другого богословского вопроса на том или другом вселенском соборе предшествовали продолжительные совещания и рассуждения по затронутому вопросу не только между епископами, но даже и в среде простого народа, как напр. было во время арианских споров, когда о Божестве Сына Божия рассуждали не только епископы, клир и вообще ученый класс общества, но даже и простой народ на площадях, улицах и пр. Между тем предмет рассуждений на ватиканском соборе действительно оставался для всех тайной почти до самого открытия собора, потому что о нем (предмете) ни слова не говорилось в булле, приглашавшей епископов на собор; весьма неясно говорилось о нем и в изданной в конце декабря 1869 г. Schema constitutionis dogmaticae de doctrina catholica contra multiplices errores ex rationalismo derivatos patrum examini propositum, и даже в изданной еще позднее Schema constitutionis dogmaticae de ecclesia Christi patrum examini propositum.

Еще с большим сочувствием следует отнестись к взгляду старокатоликов на цель созвания всякого истинно-вселенского собора, каковой целью, как мы уже видели, Рейнкенс полагает не обогащение христианской вероисповедной системы каким-либо новым догматом, неизвестным дотоле церкви, а лишь распознавание, более подробное раскрытие вечной истины. Такая точка зрения прежде всего оправдывается самою сущностью христианского вероучения, которое, как учение божественное и в силу того абсолютное, не требует для себя никаких ни добавлений, ни поправок, ни усовершенствований, а которое навсегда должно остаться неизменным, одним и тем же. Такую точку зрения далее устанавливают и самые вселенские соборы, ибо созывались они единственно с целью, «да утвердится соборным постановлением древнее предание св. отцов»,⁶¹ и даже папы; напр. папа Агафон, отправляя своих послов на VI-й вселенский собор, их обязанности полагает лишь в том, дабы они пред собором изложили то, «во что верует и чему учить римская апостольская церковь».⁶²

Вполне законным является конечно и следующее за тем предъявляемое старокатоликами требование ко всякому истинно-вселенскому собору – требование свободы соборных рассуждений, так как эта свобода признавалась в древности едва ли не главным условием вселенскости соборов, и поэтому о выполнении его заботились особенно и императоры, созывавшие соборы, и епископы, присутствовавшие на последних. Император напр. Маркиан писал пред IV-м вселенским собором: «наша милость повелела не делать никому ни малейшего принуждения к тому, чтобы подписываться или соглашаться, если он того не желает, потому что мы никого не хотим увлекать на путь истины угрозами или насилиями».⁶³ Точно также папа Агафон, посылая легатов на VI-й вселенский собор, писал императору о том, чтобы на предстоящем соборе было даровано «безнаказанное слово и свободное право всякому желающему говорить и защищать свою веру, дабы все ясно видели, что никакой страх, никакая угроза, никакое вмешательство не отвращали и не полагали препятствия желающему говорить за истину кафолической веры».⁶⁴

Между тем ватиканский собор был действительно собором, лишенным всякой свободы. Об этом свидетельствовали – и порядок соборных заседаний, которые заранее определялись папою и его конгрегациями, и запрещение епископам предлагать собору непосредственно свои заявления, печатать свои речи и читать стенографические отчеты, и открытия заявления недовольства оппозиционным епископам и даже прямые порицания их в официальных органах, и наконец самые акустические неудобства залы, в которой происходили заседания собора.

Наконец и самая сущность христианского вероучения, и история вселенских соборов вполне оправдывают и последнее требование, предъявляемое старокатоликами ко всякому истинно-вселенскому собору – требование «единогласного» решения вопросов веры на соборах.

Христианская истина есть, как известно, истина положительная, обязательная для всех; поэтому при определении её невозможно образование большинства или меньшинства; она должна быть принимаема всеми, как всегда, везде и всеми исповедуемая истина. Отсюда отцы истинно-вселенских соборов постоянно выставляют свое единодушие, как необходимое условие своих определений. Отцы напр. эфесского собора прямо удостоверяют, что догматические истины веры, утвержденные ими на этом соборе, «изданы общим определением»;⁶⁵ отцы халкидонского собора свидетельствуют, что они восстановили непогрешимую веру отцов «общим решением», исповедуя её в «общем духе», «в одном настроении и единомыслии»;⁶⁶ отцы V-го вселенского собора указывают на свое единомыслие и согласие, как на необходимые свойства твердости их определений: «это все мы сказали, все мы осуждаем,... все анафематствуем».⁶⁷ То же свидетельствуют и отцы VI-го и VII-го вселенских соборов.⁶⁸

Такова сущность самого первого и вместе с тем самого главного мотива, легшего в основу происхождения старокатоличества. Так как старокатолики в своем протесте против ватиканских определений не указывают других пунктов вероучения, которые были бы извращены этими определениями, то мы, воздерживаясь со своей стороны от каких-либо произвольных предположений и заключений, оставляем раскрытие религиозного мотива, легшего в основу происхождения старокатолического движения, и переходим к раскрытию дальнейшего мотива, также имевшего важное значение в происхождении этого движения – мотива гражданского, политического.

Участие и этого мотива несомненно в происхождении и немецкого, и швейцарского старокатолицизма. Вожди первого еще на мюнхенском собрании 29–30 мая 1871 г. заявили: «мы отвергаем ватиканские декреты, так как... они представляют из себя величайшую опасность для государства и общества, так как они несовместимы с законами и постановлениями современных государств и так как чрез принятие их мы ставим себя в противоречие с нашими политическими обязанностями и клятвами».⁶⁹ Глава и вождь того же немецкого старокатоличества Дёллингер отказался, как он сам заявил, признать ватиканские декреты отчасти и потому, что «содержащееся в них несовместимо (unvereinbar) с его гражданскими воззрениями»...⁷⁰

Несомненно, участие того же политического мотива в происхождении также и швейцарского старокатоличества. Это видно напр. из резолюции либеральных католиков, собравшихся в Ольтене (1873 г. 31 августа), которые от лица всех швейцарских старокатоликов заявили следующее: «верные учению Спасителя и апостолов, верные республиканским установлениям и обязанностям граждан свободного государства, мы отвергаем решения собора и силлабус»...⁷¹ Точно также в представлении (Vorlage) центрального комитета собранию швейцарских старокатолических делегатов 1874 года (21 сентября) прямо говорится, что новое движение в Швейцарии «носит не только религиозный, но вместе с этим и национальный характер, каковой характер это движение приняло от того, что папизм возымел намерение на место здравых продуктов страны (Landesfrucht) поставить для народа чуждые (exotische) продукты чуждого мира».⁷²

Можно даже сказать, что политические побуждения имели в происхождения швейцарского старокатоличества гораздо большее значение, чем в происхождении старокатоличества немецкого. По крайней мере так признавали и признают сами же вожди швейцарской фракции старокатолицизма. Известный напр. проф. Вебер, заявив в своей речи на констанцском конгрессе, что главными мотивами в происхождении швейцарского старокатоличества, как и немецкого, следует считать мотивы религиозные, в то же время «отличительной чертой швейцарского старокатолицизма признал все-таки его больший сравнительно с германским политический характер».⁷³ Объясняется это, по его мнению, тем обстоятельством, что «в Швейцарии особенно развито политическое сознание народа», который поэтому с самого «давнего времени тяготился зависимостью от Рима и при всяком удобном случай стремился сбросить эту зависимость; так было напр. еще в 1132 г., когда во главе свободного религиозного движения в Швейцарии встал известный Арнольд Брескиа; так было в 1370 г., когда швейцарские католические чины (Stande) пытались подчинить клириков светскому суду»...⁷⁴

Спрашивается теперь, в чем же заключается сущность гражданского, политического мотива, легшего в основу происхождения старокатоличества?

Прежде чем прямо ответить на этот вопрос, считаем нужным сделать несколько замечаний, хотя отчасти и сторонних, но в то же время, по нашему мнению, вполне необходимых для более точного и более ясного решения этого вопроса. Дело в том, что некоторые, говоря о гражданских побуждениях, легших в основу происхождения старокатолицизма, понимают эти побуждения в смысле чисто политическом и самое общество старокатолическое (по крайней мере немецкое) считают поэтому скорее гражданским, чем религиозным обществом, обязанным своим происхождением политическим расчетам некоторых правительств, считают его, иначе говоря, «порождением Бисмарка», «результатом культурной борьбы».⁷⁵

Такого рода мнение о происхождении рассматриваемого нами движения, странное, непонятное на первый взгляд, объясняется однако же очень просто следующими чисто историческими обстоятельствами.

Известно, что во время культурной борьбы немецкое правительство нашло себе союзников против папства в так называемых правительственных или иначе государственных католиках (Staatskatholiken). Это были люди, которые думали служить двум господам, т. е. которые верили в возможность быть истинными ватиканскими католиками и чадами непогрешимого папы и в то же время верными подданными немецкого императора и короля прусского. Они приняли, – и в этом вся суть дела, – непогрешимость итальянского первосвященника, но исключили из неё ту область, в которой несомненно должен господствовать последний, область чисто политическую, гражданскую. Отсюда, когда немецкое правительство стало издавать известные законы, породившие собой культурную борьбу, государственные католики отнеслись к этим законам довольно снисходительно и сочувственно, признав за правительством полное право упорядочивать внешнее положение церкви необходимыми, по его мнению, законодательными мерами. К числу лиц, державшихся такого рода воззрений, принадлежали: герцог Ратибор, графы Франкенберг, Штилльфрид, известный покойный канонист Кюнцер и некоторые другие. Как союзники правительства, государственные католики естественно приобрели расположение его: их ставили во главе высших школ, делали советниками в провинциальных управлениях и проч. Этой-то вот близостью государственных католиков к правительству, доходящею в некоторых случаях до полного подчинения их последнему, даже и в области чисто церковной, и воспользовались враги старокатоличества – ультрамонтаны. Уничтожая всякое различие между государственными католиками и старокатоликами, их пресса стала усердно распространять слухи, будто последние представляют из себя государственную церковь (Staatskirche), которая, как обязанная своим происхождением прусскому правительству, находится в полном подчинении у него, и которая в силу этого является лишь простым орудием немецкого правительства в борьбе с наместником Христа. Подобного рода нелепые слухи о старокатоликах тем успешнее распространялись среди простого люда, что последний на первых порах совершенно не знал и не мог знать сущности старокатоличества, потому что римское духовенство поставляло верующим за страшный грех знакомство с ним чрез чтение, участие в старокатолическом богослужении, или другими какими-либо способами. Так благодаря этому у многих действительно составилось убеждение, будто старокатоличество своим происхождением обязано ни более, ни менее как культурной борьбе.

Не может быть конечно никакого сомнения в том, что такое мнение о происхождении старокатоличества является вполне неосновательным. На самом деле старокатолическое движение не только нельзя считать порождением культурной борьбы, но даже нельзя и ставить оба эти явления в какую бы то ни было связь: первое, как известно, местом своего происхождения имело южную Германию – Баварию, вторая же там почти не существовала, и затем, когда культурная борьба разгорелась в Пруссии, старокатолики уже имели полную возможность отличить задачи, преследуемые ими, от задач, преследуемых последнею. Первое далее представляет из себя не что иное, как попытку внутренней церковно-религиозной реформы католицизма, последняя же – попытку правительства возвратить хоть некоторые с 1848 года постепенно утраченные права па римскую церковь и вообще чисто внешне-государственными мерами смирить последнюю. Потому-то, когда появились так называемые майские законы, то старокатолики, хотя и упорядочили свое внешнее положение сообразно с ними, однако в то же время не преминули объявить правительству, что они считают поход против романизма в Германии за бесцельный и не ждут от него для себя ничего хорошего.⁷⁶

С другой стороны, вышеуказанный взгляд на происхождение старокатоличества, как на создание одной лишь политики, прекрасно опровергается всей вообще историей старокатолического движения. История эта ясно свидетельствует о том, что вся внутренняя жизнь старокатоличества идет особняком от политики, от каких бы то ни было сношений с правительством: без всякого сношения с последним старокатолики напр. устроили свой церковный институт, свое церковное управление, без всякого сношения произвели различного рода реформы в богослужении, напр. в литургии, без всякого наконец сношения раскрыли и свое вероучение. Конечно всего этого не было бы, если бы в происхождении старокатоличества на самом деле были заинтересованы светские правительства, так как в таком случае они без сомнения не могли бы относиться вполне безучастно к внутренней жизни нового общества.

Спрашивается теперь, в чем же заключается истинная сущность политического фактора, легшего в основу старокатолического движения?

Для того, чтобы правильно ответить на этот вопрос, нужно опять-таки принять во внимание определения ватиканского собора. Известно, что по этим определениям церковь является всемирным государством, высший, неограниченный господин и повелитель которой есть непогрешимый папа. Правда, на первый взгляд кажется, будто ватиканский собор совершенно не затрагивает политической, гражданской стороны жизни человечества, так как, по его заключению, папа непогрешим только в предметах веры и нравственности; но мы уже видели, что представляет из себя эта папская непогрешимость в предметах веры и нравственности: она обнимает собою все стороны человеческой жизни, ибо всякий поступок человека, к какой бы области он ни относился, может и должен быть оцениваем с точки зрения нравственной. С другой стороны, с признанием непогрешимости за учением папы ex cathedra естественно признаются непогрешимыми и все прежние из кафедральных изречений пап – в роде напр. тех, которые содержатся в булле Unam sanctam Бонифация VIII и из которых одно гласит следующее: «мы объясняем, решаем и возвещаем, что всякая человеческая власть для своего же спасения обязана повиноваться римскому первосвященнику», а другое – следующее: «прилично быть тому, чтобы один меч был ниже другого, чтобы поэтому светский авторитет подчинился духовной власти».⁷⁷ Вообще повторяем еще раз, благодаря определениям ватиканского собора римская церковь становится всемирной империей, имеющей и долженствующей обнять собою все отдельные государства.

Отсюда же само собою должно следовать то, что все эти отдельные государства со времени издания ватиканских декретов, собственно говоря, в глазах всякого истинного паписта должны кончить свое существование, должны потерять свою самостоятельность, сделавшись вассальными владениями римского первосвященника. Мало этого – со времени издания Пием IX ватиканских декретов, сделавших из всех государств, какие только существуют на земном шаре, одно великое государство под главенством папы, всякий истинный римско-католик, к какой бы национальности он ни принадлежал, не может даже любить своего отечества, того государства, в котором он родился и которое воспитало его: эта любовь его будет преступлением заповеди Божией, незаконной, ибо отечеством для него с этого времени является Рим, на котором следовательно он и должен сосредоточивать все свое внимание и за который при случай должен проливать кровь свою и вообще, что называется, идти в огонь и воду. Мало и этого – со времени издания ватиканских декретов, признавших папу единственным законодателем как в религиозной, так и в гражданской сфере, всякий истинный член римско-католической церкви имеет полное право не повиноваться законам и постановлениям той страны, того государства, в котором он жил и живет: Roma locuta est! вот что для него должно быть единственным законом, ибо только владыка этого города его настоящий владыка, и поэтому приговор только этого владыки может и должен иметь обязательное значение.

Против этих-то всех стремлений папства в политической области и восстает старокатолицизм в своем протесте против определений ватиканского собора. Став на точку зрения вполне религиозно-церковную, он признает, что «государство, как божественное учреждение особого, отличного от церкви рода, должно быть в своей сфере (auf seinem Gebiete) абсолютно самостоятельным и от духовной власти совершенно независимым».⁷⁸ А так как папство, присвоив себе благодаря ватиканским определениям высшую не только церковно-религиозную, но даже и светскую власть, стремится к уничтожению именно этой независимости, то отсюда – борьба старокатоликов за государственную самостоятельность, за государственную самобытность. «Мы, старокатолики, говорил доктор Фольк в своей речи на констанцском конгрессе, того убеждения, что по теориям, выставляемым римской курией, ни одно государство не может существовать, если оно не желает сделаться бесправным невольником курии, и что поэтому и немецкая империя не может существовать, если она не пожелает подчиниться ей. Но... всякий поймет конечно, что немецкая империя, коль скоро она на самом деле подчинится курии, она уже более не существует. Отсюда наша борьба с папством, борьба, надеемся, победоносная».⁷⁹

Так как далее в том виде, какой папство получило на ватиканском соборе, оно, как мы уже видели, вооружается против человеческих привязанностей к государству, отечеству, делает эти привязанности незаконными, противоречащими нашим обязанностям к Богу, то отсюда протест старокатоликов по политическим мотивам есть также протест против и этих крайностей папизма. По их взгляду, человеческая любовь к отечеству, государству не только не есть что-либо незаконное, антихристианское, а напротив еще является одной из главнейших христианских добродетелей, исполнение которой приобретает человеку Божие благословение. «Отечество, национальность, говорится в синодальном отчете 1875 года, суть блага, на столько высокие, на сколько можно считать высоким все вообще земное. Христианская церковь отнюдь не идет против привязанностей к ним. Чем более мы узнаем, что весь вред для церкви заключается в папстве, тем решительнее смотрим на церковную реформу, как на национальное дело».⁸⁰ «Я, говорил Рейнкенс на собрании старокатоликов в г. Оффенбурге (14 апреля 1872 г.), держусь того убеждения, что христианские идеи вполне примиримы (versohnbаг sind) с нашими современными культурными идеями, поскольку эти последние существуют в нынешних государствах. Поэтому я нахожусь в полном противоречии с силлабусом 1864 года.... Нам говорят, будто любовь ваша к отечеству на земле несовместима с любовью к вечному отечеству по ту сторону (in Jenseits). Это – ложь. На нашей любви к отечеству покоится благословение неба, и кто не любит своего отечества, тот не любит неба».⁸¹

Так как наконец папство, присвоив себе благодаря ватиканским определениям высшую религиозно-гражданскую власть, сводит к нулю административную власть у всех вообще светских правительств и даже в некотором роде освящает для членов римской церкви противление этой власти последних, то старокатолики в своем протесте против ватиканских определений, став опять-таки на чисто религиозную точку зрения, указывают также и на это, вытекающее из самой сущности ватиканского догмата, следствие, как находящееся в полном противоречии с их воззрениями. «Мы, заявил Шульте на констанцском конгрессе, признаем (zuerkennen) за государством право производить законодательство во всех и в каждой области государственно-общественной жизни. Мы признаем священною обязанностью для каждого христианина, чтобы он повиновался государственному закону: государственный закон для нас столь же высок, сколь высок и всякий другой закон, ибо и этот закон также от Бога».⁸² «В новом завете, говорит еп. Рейнкенс, есть два классических (berühmte) места, которые... с чрезвычайною ясностью говорят о повиновении властям (Рим. 13:1–5; 1Пет. 2:13)... Кто поэтому может упрекать нас за то, что мы не отказываем патриотам, которые в видах беспрепятственного исполнения религиозной обязанности – повиновения императору и государству, оставляют (den Rücken wandten) папу и переходят к нам?»⁸³

Таким образом борьба старокатоликов по политическим мотивам есть в сущности борьба из-за тех обязанностей, которые церковь налагает на верующих по отношению к государству и которые совершенно попираются папством; самые эти мотивы являются поэтому не столько политическими, сколько религиозными, только приноровленными к чисто государственной области и могут быть названы лучше всего религиозно-политическими мотивами.

Отсюда вполне понятны слова проф. Вебера, произнесенные на констанцском конгрессе, что «политические побуждения только в том случае могут иметь в старокатоличестве какое-либо значение (nachhaltig sein sollen), если свое основание и почву имеют в религиозно-образованной совести каждого верующего».⁸⁴ Отсюда далее вполне понятно то, почему старокатолики, не отрицая участия в их движении политического фактора, в то же время заявляли и заявляют, что оно есть движение не политическое, а строго религиозное.⁸⁵

Старокатолицизм следовательно в данном случае, как и во многих других, стоит на той же самой точке зрения, на которой стоит и православие, которое, памятуя слова Спасителя, что царство Его есть царство не от мира сего, никогда, как известно, не заявляло стремлений подчинить светскую государственную власть в её собственной сфере власти духовной, и которое в то же время, видя в государстве не столько человеческое, сколько божественное учреждение, не только не считало и не считает повиновение светским властям и государственным узаконениям (если конечно последние согласны с духом учения Христа) чем либо антихристианским и вредным для церкви, но прямо требует этого повиновения, как положительной христианской заповеди, исполнение коей необходимо для вечного спасения души человека.

Наконец остается нам сказать несколько слов еще о третьем факторе, имевшем в происхождении старокатоличества также некоторое значение, – о факторе чисто научном. В чем заключается сущность этого фактора, содействовавшего происхождению старокатолического движения, можно видеть из следующих, хотя немногих, но прекрасных слов проф. Шульте: «С провозглашеньем догмата о папской непогрешимости, говорит он, всякая свобода науки и мнения должна пасть в католической церкви. Папство на основании своего догматизированного мнения о непогрешимости римского первосвященника будет стремиться опутать всякую науку в тесный круг его воззрений, все ученые труды будет мерить масштабом своей доктрины, подвергая изгнанию (Banne) все то, что не согласуется с его традициями. В какие оковы будет заключен дух, если каждое слово, которое когда-нибудь выйдет из уст папы о том, что входит в обширный круг естественного и сверхъестественного откровения, если оно (слово папы) будет признаваемо за непогрешимое слово Бога!»⁸⁶

Насколько справедлива мысль, содержащаяся в этих словах, понятно для всякого. В силу определений ватиканского собора папа, как известно, является непогрешимым не только в предметах веры, но и нравственности. Отсюда он вполне естественно может вторгаться со своим решающим голосом во всякую научную область, так что со времени издания ватиканских декретов таким образом требуются убеждения и связанная с ними работа ума, собственно говоря, только у единичного лица – папы, все же остальное человечество обрекается на беспрекословное лишь повиновенье римскому первосвященнику – повиновение, лишенное всякого движения мысли. Вполне естественно поэтому у многих должны были явиться с провозглашением доктрины о папской непогрешимости опасения за свободу научного движения в человечестве, каковые опасения затем в связи с другими факторами, легшими в основу старокатоличества, могли перейти в прямой протест против папства. Эти опасения за свободу науки впрочем начались гораздо ранее ватиканского собора и выразились в известной борьбе о постановке преподавания богословия в католических университетах между ультрамонтанами, стремившимися совершенно подавить научную немецкую теологию и на место её поставить схоластицизм вместе с иезуитскою моралью, и представителями здравого католического направления мысли, ратовавшими за свободу богословия от иезуитизма.⁸⁷ Начавшись в 20 годах текущего столетия удалением с профессорских университетских кафедр представителей антииезуитского направления и заменою их или иезуитами или учениками их, борьба эта особенно разгорелась к 50-м годам, когда начались многочисленные и сильные обвинения немецких католических университетов в том, что в них якобы «совершенно заглохли научные традиции», что они яко бы «со своим устройством, с факультетами, профессорами и студентами совершенно не католические, не христианские», и когда иезуиты во главе с Пием IX носились даже с обширным планом основания и устройства особого рода католических университетов и академий наук, в которых было бы восстановлено средневековое, схоластическое направление в богословии.⁸⁸ К несчастью иезуитов и к счастью европейской богословской науки, несмотря на то что за осуществление вышеуказанного плана горячо взялся сам папа, обещавший отпущение грехов всякому, кто так или иначе будет содействовать этому осуществлению, – несмотря на это, католическое общество осталось глухо ко всем обещаниям папы и план иезуитов таким образом сам собою пал. А между тем представители антиультрамонтанского направления в богословской науке – Гиршер, Гунтер, Губер, Михелис, Вернер и другие, хотя и удаленные в большинстве случаев с профессорских кафедр, продолжали однако же свои занятия в истинно-научном направлении и тем спасли немецкую богословскую науку от окончательного порабощения иезуитизмом на ватиканском соборе, подготовив в то же время научный протест на этом последнем против догмата о папской непогрешимости.

Таковы три главные мотива, легшие в основу старокатолического движения. Вески ли эти мотивы, могут ли они оправдывать собою появление старокатолического движения, об этом конечно не может быть никакого спора. Старокатоличество, действуя по ним, в сущности боролось и борется за церковную свободу и за свободу христианских государств, т. е. борется за то, что должно составлять и составляет для человека-христианина такие блага, выше которых ничего не может быть.

Начавшаяся, как мы уже видели, еще гораздо ранее ватиканского собора, борьба эта принимала все более и более ожесточенный характер, по мере того как в общество проникали слухи об имеющем в скором времени совершиться догматизированы папской непогрешимости. Первая официальные известия об этом были сообщены в Civiltà cattolica от 6 февраля 1869 г., где между прочими предметами совещания на ватиканском соборе – догматизированием силлабуса 1864 г. и телесного вознесения Девы Марии – была указана также, хотя весьма неясно, и папская непогрешимость, при чем тут же дано было понять, что вопрос о непогрешимости будет решен на соборе не с помощью «богословских исследований и рассуждений, а с помощью простой лишь подачи голосов (per acclamation). Журналы: Univers, Monde, Stimmen aus Maria-Laach, ультрамонтанские писатели: Плантир, Дешамп (Deschamps), Фесслер и другие быстро подхватили вышеуказанные суждения органа римской курии и начали на разные лады доказывать и состоятельность самого догмата, имеющего быть в скором времени провозглашенным на ватиканском соборе, и самый способ провозглашения его с помощью простой подачи голосов.

По мере этого усиления стремлений ультрамонтанской партии не ослабевала однако же энергия и партии противной ей; когда таким образом сделались явными стремления партии, стремившейся довести папскую систему до конца, она проявила эту энергию в многочисленных сочинениях, в которых с различных сторон доказывалась несостоятельность «нового» догмата, указывались действительные нужды церкви, долженствовавшие подлежать решению будущего собора, и пр. Таковы напр. прежде всего в Германии анонимные сочинения: Offenes Wort an die Bischöfe und Katholiken Deutschlands и в особенности – Das nächste allgemeine Concil und die wahren Bedürfnisse der Kirche, которое, можно сказать, представляет из себя программу всех реформ, произведенных старокатоликами в католической церкви в позднейшее время. Затем следуют литературные труды – Михелиса: Die Unfehlbarkeit des Papstes im Lichte der katholischen Wahrheit, Генриха-де-Лиано: Die Kirche Gottes und die Bischöfe, Пихлера: Die wahren Hindernisse und die Grundbedingungen einer durchgreifenden Reform der katholischen Kirche, и в особенности Erwägungen für die Bischöfe des Concils über die Frage der Unfehlbarkeit – Дёллингера. В то же время и в той же Германии от мирян начали подаваться епископам адреса с просьбою воспрепятствовать санкционированию ватиканского догмата, каковы напр. кобленцский адрес епископу трирскому, адрес 28 членов таможенного парламента (Zollparlament) и др.⁸⁹ Адреса эти заставили немецких епископов собраться в Фульде и издать для успокоения волнующегося народа пастырское послание, в коем епископы убеждали верующих в том, что «никогда вселенский собор не выскажет нового учения, которое не содержалось бы в священном Писании и апостольском предании и, никогда не утвердит каких-либо положений, которые не были бы написаны у всех христиан верою на сердцах, которые христианские народы не содержали бы во все столетия и на которых теперь и всегда основывается благо государства, авторитет властей, свобода народов».

Такие же протесты против догматизирования учения о папской непогрешимости пред самым открытием собора раздались и во Франции, где выразителем их явился прежде всего епископ орлеанский Дюпанлу в изданных им пред самым отправлением на собор брошюрах: Lettre au clergé de son diocèse relativement à la definition de l'infaillibilité au prochain concile и Observations sur la controverse soulevé relativement á la definition de l'infaillibilité au prochain concile, в коих ученый епископ прямо заявил, что догмат о папской непогрешимости является и новым учением, ибо о нем совершенно не знала церковь в протекшие восемнадцать веков, и противоречащим истории её, ибо паны Либерий, Гонорий, Лев II, Пасхалис II были признаны несомненно если не еретиками, то по крайней мере заблуждавшимися в своих публичных актах.

Подобного же рода мысли высказывали – декан богословского факультета в парижском университете епископ Маре в своем известном сочинении: Du concil général et de la paix religieuse, аббат Гратри и даже, бывший глава ультрамонтанской партии граф Монталамбер, в изданном пред самою смертью сочинении: Testament des Pater Lacordaire указывавший обществу на ту опасную шутку, которую папство задумало сыграть с католическим миром в скором будущем. Вопреки своим прежним убеждениям он теперь откровенно сознавался в том, что папство и свобода человеческой совести две вещи совершенно несовместимые.

Точно также возвысила свой протестующей голос против имеющего состояться в скором времени провозглашения догматом учения о папской непогрешимости и католическая Швейцария. Один из самых видных деятелей её, национальрат д-р Сегессер в сочинении: Am Vorabend des Conciliums решительно заявлял, что учение, к санкционированию коего стремится папство, ложное учение, ибо «в церкви высшим авторитетным выражением общехристианского мнения всегда служил вселенский собор, папа же хотя и являлся главою епископата, но не в том смысле, чтобы он мог санкционировать свои мнения, а лишь в том, что при согласии обоих – папы и собора должна быть отыскиваема истина». Такие же мысли высказывал священник Гшвинд и некоторые другие выдающиеся люди Швейцарии.⁹⁰

Наконец даже в Италии пред самым открытием собора последовало издание целого ряда сочинений, в которых доказывалась несостоятельность учения о папской непогрешимости. Таковы выпущенные в 1868–1869 годах издательским домом во Флоренции Rosmini в большинстве случаев анонимные сочинения: Deila pretesa Infallibilità personale del Romano Pontefice (о претендуемой личной непогрешимости римского первосвященника), Del futuro Concilio Ecumenico e del Concilio di Bazilea (о будущем вселенском соборе и соборе базельском) и наконец сюда же можно причислить брошюру Эдмунда С. Фаукса (Ffoulkes): Il Credo della Chiesa e Il Credo della Corona (Вера церкви и вера короны), в которой на основании фактов истории осуждалась как вообще вся папская система, так в частности учение о папской непогрешимости.

По мере приближения собора все яснее и яснее таким образом становилось то, что на нем не может быть единодушия. Прибывшие на собор отцы еще до открытия его составили из себя две уже явно очерченные партии: одна стояла за положительное решение вопроса о папской непогрешимости, другая за отрицательное. Папа явно благоволил партии инфаллибилистов, о чем можно было судить по тому, что членам её он дал решительное влияние в предуготовительных комиссиях и в то же время не стеснялся явно выражать свое нерасположение партии противной. Так кардинал Гвиди (Guidi), позволивший себе в либеральном духе отозваться о предстоящем соборе, был лишен аудиенции; меньшинство, обнимавшее собою все, что было научного на соборе, явно было игнорируемо папой. Таково было положение двух противных партий, когда 8 декабря 1869 года последовало открытие собора. Разделение, существовавшее между партиями, и теперь не только не ослабело, но, можно сказать, усилилось еще более, так как явился еще новый повод к этому – отсутствие свободы на соборе. Нет ничего удивительного поэтому в том, если две враждебные партии, образовавшиеся еще до открытия собора, теперь обособились окончательно и таким образом составилось с одной стороны большинство в 500 человек, отличавшееся недостатком богословского образования, слепым фанатизмом и безусловным единодушием в повиновении папе, и меньшинство в 200 человек, отличавшееся напротив ученостью и к несчастью отсутствием единодушия, так как не все епископы, составлявшие эту партию, принадлежали к принципиальным противникам папской непогрешимости, а некоторые оспаривали только своевременность провозглашения этого догмата, как могущего повлечь за собой разного рода конфликты с некоторыми государствами. Думая воспользоваться этим отсутствием единодушия среди партии меньшинства, партия инфаллибилистов 3 января 1870 г. во главе с епископами Мартином и Сенестри (Senestrey) подала Пию IX следующую петицию: «собор может санкционировать высший и поэтому непогрешимый авторитет папы, если последний в фактах веры и нравственности выставляет и предписывает то, чему следует веровать всем христианам и что они должны отвергать»⁹¹... Узнав об этом, меньшинство в числе 46 епископов Австрии и Германии, 39 – Франции, 27 американских епископов, 17 восточных и 7 итальянских подало Пию IX-му контр-адрес, в котором, не восставая прямо против учения о папской непогрешимости, епископы указывали только на несвоевременность определения этого учения. Гораздо решительнее был протест против вышеуказанной петиции инфаллибилистов за границей, т. е. вне Италии. Дёллингер, разбирая её, писал в Augsburger Allgemeinen Zeitung; «в будущем 180 миллионов людей под угрозою отлучения от церкви и от таинств, под угрозою вечного осуждения, будут принуждены верить и исповедовать то, чему церковь до сего времени ни верила, ни учила». Еще сильнее выразился аббат Гратри во Франции; он прямо заявил, что «содержащееся в петиции учение есть ложь, изобличаемая всей древней историей, в особенности же фактами осуждения некоторых из пап за еретичество, как напр. Гонория, что это учение поэтому никоим образом не может быть утверждено истинно-вселенским собором» и пр.⁹²

Между тем адрес инфаллибилистов был передан папой в догматическую комиссию, которая и приступила к составлению схемы. Пока происходила подготовка этой новой схемы, отцам собора было предложено заняться уже выработанною схемою «о церкви», состоявшей из трех частей: «о церкви», «римском приматстве» и «об отношении между церковью и государством». Так как в рассмотрении этой схемы проходил уже целый месяц, а между тем схема о папской непогрешимости все еще была не готова, то ультрамонтанская партия, нетерпение которой все более и более усиливалось, наконец 28 января не выдержала и снова отправила папе петицию, в которой еще решительнее, чем в первой, было сделано заявление, что «папа может ясными, исключающими всякое сомнение словами санкционировать и определить на этом вселенском соборе непогрешимость римского первосвященника"…⁹³ Вслед за этим от 6 марта циркуляр секретаря собора извещал членов его о том, что Пий IX соизволил принять просьбы и предложения парии большинства о папской непогрешимости и что догматическая комиссия уже скоро окончить составление особой схемы, содержащей в себе учение об этой непогрешимости. Действительно, через несколько дней отцам собора предложена была и самая схема, представляющая из себя не что иное, как приступ к провозглашению папского догмата. Пария иезуитская торжествовала; но это торжество было пока еще преждевременно: содержащееся в новой схеме находилось в столь явном противоречии с древнехристианским учением, должно было сопровождаться столь гибельными последствиями для устройства христианской церкви, что даже многие из партии большинства как бы на время испугались той пропасти, к которой ведет собор иезуитская партия, и решительно высказывались против самой схемы. На первом и втором чтениях она была поэтому совершенно отвергнута.

Воспользовавшись этим минутным успехом, меньшинство попыталось было еще раз подействовать на папу и 10 апреля представило ему и собору чрез президентов-кардиналов петицию, в которой, высказав свой взгляд на действительную власть римского первосвященника, оно решительно заявляло, что «провозглашение догмата о папской непогрешимости должно сопровождаться громадной опасностью как для церкви, так и для государства», что оно равняется «самоубийству церкви», что «лучше умереть, чем провозгласить этот догмат» и пр.⁹⁴

Вследствие этого заявления меньшинства, а также двукратного отвержения схемы следовало ожидать, что согласно с ведением дел на прежних соборах папа или совершенно потребует отмены последней, или по крайней мере настоит на тщательном расследовании её в особой комиссии. Ничего этого однако же не случилось. Окруженный лицами, проникнутыми крайне ультрамонтанскими идеями, папа неуклонно стремился к цели. Назначенная им комиссия поэтому почти совершенно не изменила схемы, добавив её только тремя канонами и анафемой, и в таком виде представила схему на собор, который наконец 4 мая большинством голосов принял её. Так как подобного рода порядок ведения дел был уже прямым нарушением свободы на соборе, то 8 мая того же 1870 года 66 епископов наиболее славнейших епархий подали папе докладную записку, которая заключала в себе уже прямой протест против незаконного ведения соборных дел. «Мы не можем далее, говорилось в этой записке, соединять с нашим епископским достоинством, с задачею на соборе и нашими правами как членов собора то, чтобы обращаться с просьбами, так как мы по опыту более чем достаточно уже убедились в том, что такие просьбы вместо внимания не удостаиваются даже ответа. Поэтому, оберегая себя от существующего теперь на соборе порядка ведения соборных дел..., мы протестуем и отклоняем от себя ответственность за те гибельные следствия, которые в скором времени возникнут от него»⁹⁵... Все было однако же напрасно. 10 мая собору была предложена «первая догматическая конституция о церкви Христовой», разделяющаяся на четыре части: 1) об установлении апостольского приматства в лице св. Петра, 2) о продолжении приматства в лице пап, 3) о значении и свойствах цриматства римского папы и 4) о непогрешимом учительстве римского епископа. С 14 мая начались самые дебаты, во время которых со стороны ультрамонтанской партии выступили главными ораторами: Маннинг, Спалдинг и Мартин Падерборнский, а со стороны либеральной – венгерские епископы Штроссмайер и Гайнальд, кардиналы Раушер и Шварценберг, немецкие епископы Гефеле и Кеттелер, французские Дюпанлу, Дарбуа и Маре и английский Кенрик. Первые пытались оправдать санкционирование учения о папской непогрешимости различными, большею частью исторически неверными ссылками на определения соборов, на писания Иринея, Фомы Аквината и на мнимое удобство этого учения в деле обращения к христианству язычников, так как, говорили они, язычники легче могут представить себе непогрешимость единичного лица, чем церкви или собора. Вторые путем указания в истории фактов осуждения некоторых пап за ересь, путем изложения истинно-древнего учения о непогрешимости церкви напротив доказывали полную несостоятельность ватиканских определений. 12 июля дебаты были кончены, а 13 приступили к голосованию, во время коего из 600 прелатов, присутствовавших на соборе, 88 ответили «non placet», 62 – «placet juxta modum» и 451 – «placet».

Так как окончательное голосование было отложено до 18 июля, то оппозиция, воспользовавшись этим обстоятельством, попыталась еще раз подействовать на папу. 15 июля она отправила к нему депутацию из наиболее видных членов своих (5 человек) с просьбою видоизменить по крайней мере конец 3-ей главы, где папе присваивалось исключительное обладание всей церковной властью, и в 4-ую главу внести ограничение в том смысле, что римский епископ непогрешим «innixus testimonio ecclesiarum». Папа обещал сделать возможное от него, но при этом заметил, что церковь всегда признавала безусловную непогрешимость римской кафедры. Тогда выступил престарелый епископ Кеттелер и, упав пред Пием IX на колени, со слезами воскликнул: «св. отец, спасите нас, спасите церковь Божию».⁹⁶ Такой поступок по-видимому тронул папу и он отпустил депутатов с дружественными обещаниями исполнить их просьбу. Но ультрамонтанская партия не дремала: узнав о свидании папы с представителями меньшинства, она отправила к нему еп. Маннинга и Сенестри, которые вполне успели уверить папу в том, что все уже готово, что большинство требует изложения учения о папской непогрешимости в самой решительной форме. После этого в заседании 16 июля по предложение некоторых испанских епископов в ватиканский декрет была внесена вставка: «definitiones Pontificis ex sese irreformabiles esse, non autem ex consensu ecclesiae». Узнав об этом и видя безуспешность всех своих попыток, оппозиция 17 июля отправила папе последнее письменное заявление, где говорилось о том, что она остается при прежних своих мнениях, но воздерживается далее от заседаний на соборе, так как сыновняя привязанность членов её к папе не позволяет им открыто говорить в лицо последнему «non placet».⁹⁷ Затем члены оппозиции в тот же день оставили Рим и таким образом учение о папской непогрешимости 18 июля 1870 г. было принято как догмат всеми отцами собора, за исключением еп. Фитцгеральда из Литтльрокка и Риччио из Гаэццо.

В то время как в Риме на ватиканском соборе происходила вышеописанная борьба ультрамонтанской партии с представителями истинно-кафолического направления в римской церкви, вне Рима, в Германии, подготовлялась более сильная борьба против той же партии со стороны представителей германской католической науки – профессоров различных университетов Германии. Получая сведения о соборе отчасти из Augsburger Allgemeinen Zeitung, отчасти из частных рук, как напр. от лорда Актона и графа Гарри Арнима, они еще задолго до окончания собора очень хорошо предвидели то, чем должен кончиться последний, и поэтому еще ранее окончания его постарались приготовиться к борьбе с папством. Почин в этом деле взял на себя пражский проф. Шульте. Первого июля 1870 г. он отправил к проф. тюбингенского университета Куну и мюнхенского – Дёллингеру письма, в которых выражал желание, чтобы они съехались к 21 сентября в Штутгарт или другой какой-нибудь город по их выбору для составления программы деятельности противников ватиканского собора, предлагая им кроме того в возможно скором времени сообща с ним составить особое объяснение с протестом против решений последнего, дабы это объяснение можно было обнародовать сначала на соборе – на последней сессии его, а затем по всей Германии.⁹⁸ Как и следовало ожидать, Дёллингер и Кун отнеслись с полным сочувствием к предложениям пражского профессора: первый в письме от 9 июля извещал его о своем полном согласи на эти предложения,⁹⁹ советуя ему только съехаться в Штутгарт ранее 21 сентября вследствие возможности окончания заседаний собора в скором будущем; второй также писал Шульте 7 июля, что он и его товарищи по университету: Аберле, Гимпель и Кобер принимают предложения пражского профессора с одним лишь ограничением – именно: они готовы обнародовать свою подпись под «объяснением» только в том случае, если меньшинство выскажет открыто протест против ватиканских декретов. «Мы готовы, писал Кун в объяснение этого своего поведения, как представители богословской науки подкрепить протест наших епископов против спорного декрета, исходя из того положения, что только от взаимодействия обоих факторов можно надеяться на особенно важные последствия; но если для нас не будет возможности опереться на епископов, то мы отказываемся от открытого протеста: тогда может всякий поступать сам по себе (für sich), как ему повелевает совесть...»¹⁰⁰

Получив такие благоприятные ответы, Шульте согласно с прежде намеченным планом занялся тотчас составлением объяснения, которое затем после некоторых незначительных изменений,¹⁰¹ сделанных им по совету Дёллингера и Куна, было разослано в различные немецкие католические университеты с предложением, кому угодно из профессоров дать свои подписи, дабы с этими подписями можно было затем обнародовать самый протест.¹⁰² В ответ на это предложение Шульте вскоре же получил до 60 профессорских подписей от университетов: мюнхенского, тюбингенского, боннского, бреславльского, мюнстерского и вюрцбургского; имена всех выдающихся ученых Германии, как-то: Дёллингера, Фридриха, Рейша, Лянгена (проф. богословия в боннском университете), Кноодта, Рейнкенса, Вебера, Диттриха, Тиля, Михелиса, Вейсса, Биспинга, Лянгена (проф. философии в мюнстерском университете), Майера и др. красуются в длинном ряду этих подписей.¹⁰³ Теперь Шульте очевидно имел полную возможность и право обнародовать составленный им протест. Одно обстоятельство, последовавшее за сим, именно – оставление представителями меньшинства ватиканского собора прежде его окончания, затормозило однако же дело, начатое с таким большим успехом. Помимо того, что теперь, значит, нечего было думать об обнародовании протеста на соборе, помимо этого – некоторые из профессоров, подписавших его, как напр. Кун, Рейш и некоторые другие, узнав о том, что епископы либерального лагеря оставили собор без всякого заявления своего недовольства его решениям, потребовали теперь свои подписи назад, потому что без поддержки епископов считали этот протест едва ли могущим иметь какое-либо значение.¹⁰⁴ Даже Дёллингер, узнав о поведении епископов либерального лагеря, счел обнародование последнего несколько несвоевременным и поэтому в письме от 24 июля извещал Шульте, чтобы он прежде особого совещания не обнародовал его.¹⁰⁵ В виду всего этого для Шульте очевидно ничего не оставалось делать, как только на время оставить опубликование своего протеста, что он действительно и сделал. Эта первая неудача однако же не могла подавить старокатолического движения. Уже одно обилие лиц, подписавшихся под протестом Шульте, ясно говорило за то, что это движение не есть что-либо мимолетное, скоропреходящее, что оно не может скоро заглохнуть. Действительно, старокатолическое движение не только не заглохло, но вскоре же возгорелось еще с большею силою, причиною чему отчасти, может быть, послужило то обстоятельство, что на место Шульте в руководители движения стал еще более опытный вождь – знаменитый Дёллингер. В конце июля и начале августа он разослал по различным местам Германии адреса с приглашением собраться 25 августа в Нюренберге для выражения общего протеста определениям ватиканского собора, дабы, как говорилось в «адресах», «чрез молчание и единичные поступки отдельных вождей образующегося общества не способствовать усилению иезуитской партии».¹⁰⁶ Само собою разумеется, голос такого высокоуважаемого лица, как Дёллингер, должен был возбудить сильное волнение в среде католического мира. В конце августа 1870 года таким образом готовилась громадная анти-иезуитская манифестация. Но еще ранее этого срока сначала в Мюнхене, потом в Мюнстере и Бреславле, старокатолическое движение было вызвано к жизни по следующим чисто случайным обстоятельствам. В первом из этих городов поводом к возникновению старокатолического движения послужило бестактное поведение мюнхенского архиепископа Шерра, который первоначально принадлежал к либеральной партии меньшинства, что засвидетельствовал своими протестами 13 и 17 июля, но затем по прибытии в Мюнхен ни с того, ни с сего вдруг сделался сторонником папы, повелев напечатать constitutio «Pastor aeternus» в приложении к своему пастырскому листку (Pastoralblatt). Такое поведение архиепископа возбудило сильное негодование в местном населении, в особенности в университете, профессора которого в количестве 43-х лиц в конце июля опубликовали протест следующего содержания: «Принимая во внимание то обстоятельство, что действительная и полная свобода заседаний на ватиканском соборе была затрудняема порядком ведения дел, что многие члены собора находились в безусловной зависимости от римской пропаганды, и сверх того на епископов от папы было употребляемо сильное моральное давление, мы, нижеподписавшиеся, единодушно объявляем, что не можем признать ватиканский собор свободным вселенским собором и его заключениям не можем придавать никакого значения, в особенности же отвергаем положение о личной непогрешимости папы, как не имеющее основания ни в св. Писании, ни в св. Предании и как явно противоречащее церковной истории».¹⁰⁷ Едва это объяснение было опубликовано в Augsburger Allgemeinen Zeitung, как в той же газете появилось заявление двенадцати профессоров бреславльского университета и шести мюнстерского о том, что они, вполне разделяя мнение ученых коллег мюнхенского университета, присоединяют свои имена к именам этих последних, стоящих под составленным ими объяснением.¹⁰⁸ Еще не успело изгладиться впечатление, произведенное всеми вышеуказанными протестами, как римской церкви нанесен был новый удар не одними уже только представителями науки, но и людьми, по своему общественному положению мало интересующимися последней. 14 августа 1870 года по настоянию главным образом адвоката города Кобленца Адамса и старшего учителя того же города Штумпфа в Кёнигсвинтере – городе, лежащем на правом берегу Рейна – недалеко от Бонна, состоялось громадное собрание (до 1359 человек), в котором принимали участие уже не только профессора университетов и вообще ученый люд, но и купцы, фабриканты, аптекари, офицеры и представители других сословий. От всего этого разнохарактерного люда, соединившегося для одной общей цели – протеста папству, при помощи профессоров Диринга, Рейша и Лянгена было составлено и затем опубликовано в Kölnischen Zeitung следующее объяснение: «Принимая во внимание то обстоятельство, что состоявшемуся в Ватикане собору не доставало полной свободы и важные решения его были составлены не с должным согласием, нижеподписавшиеся католики объявляют, что они не признают определениями вселенского собора декреты об абсолютной власти папы и его личной непогрешимости, но отвергают эти декреты как новшество, стоящее в противоречии с преданною церкви верою».¹⁰⁹ Спустя несколько дней после этого многочисленного собрания в Кёнигсвинтере, состоялась наконец давно ожидаемая конференция в Нюренберге, на которой должны были окончательно выясниться отношения вновь образующегося общества к римско-католической церкви.

Это вновь образующееся общество стало уже, как мы видели, в столь враждебные отношения к римской церкви, что о возвращении его назад, т. е. опять в ту же церковь, нечего конечно было и думать. И нюренбергская конференция поэтому повела старокатолическое общество не назад, а еще более вперед, к окончательному выделению из римской церкви, выразив в своем объяснении не простой уже протест против принятого этою церковью догмата о папской непогрешимости, а решительное требование созвания в христианском мире истинно-вселенского собора для осуждения римской церкви, как зараженной ересями. «Мы того убеждения, говорится в объяснении этой конференции, что продолжительное молчание о возведенных чрез буллу Pastor aeternus папских декретах и нам не прилично и для церкви вредно. В третьей главе Constitutio dogmatica prima de ecclesia Christi как догмат веры выставляется то, будто бы римский епископ имеет не только верховный надзор и верховное руководительство церковью, но что будто он обладает всеми церквами и каждой в отдельности, будто он над всеми церковными предстоятелями и каждым отдельно и даже над каждым христианином имеет неограниченную и непосредственную власть. В четвертой главе затем выставляется как богооткровенное учение веры, будто римский епископ, как учитель всех христиан, в предметах веры и нравственности обладает обещанною Христом церкви непогрешимостью, и что поэтому его решения будто бы непогрешимы сами по себе, а не в силу согласия с церковью. Эти положения мы не можем признать за изречения истинно вселенского собора; мы отвергаем их как новое, церковью никогда не признаваемое учение». Сказав затем подробно о том, почему нельзя признать вышеуказанные два пункта вероучения ватиканского собора за определения собора истинно-вселенского, составители нюренбергского объяснения заканчивали его следующими многознаменательными словами: «в виду заблуждений, которые уже теперь внесены в церковь чрез новое учение и которые еще в будущем могут возникнуть (steigern) в последней, мы просим тех епископов, которые восстали против этого учения и своим поведением на соборе заслужили благодарность католического мира, чтобы они всеми находящимися в их руках средствами содействовали скорому созванию истинного, свободного и поэтому не в Италии, а вне её, собора».¹¹⁰

Если при этом принять во внимание то обстоятельство, что нюренбергское объяснение, требующее, как мы видели сейчас, для исправления римской церкви созвания вселенского собора, было подписано довольно значительным количеством (32 человека) самых выдающихся представителей нового движения, то не трудно понять, что это объяснение действительно является актом первостепенной важности, актом, свидетельствовавшим об отделении старокатолического общества от римской церкви. Замечательно, что сама ультрамонтанская партия взглянула на нюренбергское объяснение именно так, а не иначе. Когда оно сделалось известным в среде этой партии, официальный орган папы Katholik посвятил ему следующие интересные строки: «Нюренбергское объяснение наполняет нас глубочайшею болью. Оно возникло не на католической почве, оно есть формальное отречение от нашей общей матери-церкви. Кого поэтому из католиков оно не должно наполнять глубочайшею болью!? Впрочем, это объяснение имеет и хорошую сторону: благодаря ему кризис кончился; тому опасному положению, при котором еще существовала (gestattet) известная неясность положения, так что истина и заблуждение, друг и недруг могли идти рука об руку, этому положению зараз положен конец. Кто посему теперь подпишет это объяснение, будет ли он мирянин или священное лицо, того постигнет анафема, которой ватиканский собор оградил оба пункта вероучения, кои здесь (т. е. в нюренбергском объяснении) отвергнуты, как новое, никогда не признаваемое церковью учение.»¹¹¹ Эти слова официального папского органа ясно указывают на то, что сама римская церковь видела в нюренбергском объяснении акт, который свидетельствовал об отделении старокатолического общества от неё и которым следовательно закреплялось начало его самостоятельной исторической жизни.

Положив таким образом начало отдельному от римской церкви существованию партии противников нового догмата в Германии, нюренбергская конференция сопровождалась теми же последствиями и для противников её в Швейцарии. Раздававшиеся здесь еще ранее ватиканского собора голоса против санкционирования учения о папской непогрешимости теперь усилились и приняли более резкий характер. Одним из таких особенно резко раздавшихся голосов, протестовавших против нового догмата, был голос люцернского священника Эгли. Получив в начале 1871 г. (19 апреля) от епископа Лаша повеление прочитать в церкви особое послание, в коем папская непогрешимость была названа «откровенною от Бога истиною», Эгли вместо этих слов произнес в церкви пред всеми присутствовавшими следующее: «от юности из катехизисов, как студент богословия от моих профессоров и из чтения книг я был научен тому, что непогрешимым учительством в церкви обладают епископы в их совокупности, а не один только папа сам по себе, без согласия епископов. Все основания, приводимые в подтверждение того, что папа яко бы непогрешим в решении вопросов вероучения, нисколько не сообщили мне веры в это. Я не могу лгать, не могу следовать иначе, как моим убеждениям, не могу внутренно в сердце веровать и другим как факт веры возвещать то, во что я сам не верую. Я протестую поэтому против насильственных мер, которыми вынуждается новый догмат у меня ли или у других, и восстаю против всех вытекающих отсюда последствий».¹¹²

Вслед за этим подобного же рода резкий протест против нового догмата был заявлен еще одним священником в городе Штарркирхе Гшвиндом, который, как автор многих ученых трудов, пользовался значительною известностью в Швейцарии. Он так же, как Эгли, решительно отказался (21 октября 1872 года) прочитать в церкви послание епископа, в котором догмат о папской непогрешимости признавался откровенным от Бога учением веры, и кроме того еще в особом сочинении: Die kirchliche Reform доказывал несостоятельность как этого, так и других «новшеств» и уклонений, вкравшихся в римско-католическую церковь.

Затем противником папизма выступил еще один швейцарский священник города Люцерна – Герцог, занимавший профессорскую кафедру в местном лицей. Первые два из этих священников были отлучены от церкви, а последний потерял кафедру при лицее.

Вслед за Германией и Швейцарией после нюренбергской конференции послышались протесты против нового догмата и во Франции, где выразителем их явился прежде всего доктор богословия, священник при церкви святой Магдалины в Париже, Мишо, 5 февраля 1872 года отправивший к парижскому архиепископу Гиберу открытое письмо, в котором на требование последнего подчиниться ватиканским определениям этот священник решительно заявлял, что «он старокатолик и навсегда останется старокатоликом, отвергающим еретические воззрения ультрамонтанства и твердо держащимся православных принципов древнего католичества... что он священник и навсегда останется священником и потому, не смотря на запрещение епископа, будет по-прежнему отправлять свое священническое служение, т. е. будет совершать таинства покаяния, крещения и прочие таинства, будет сопровождать умерших на место их последнего упокоения и молиться за них, будет говорить, проповедовать и писать, дабы показать верующим истинную церковь, будет в сообществе других бороться за Христа при посредстве Его Евангелия, – бороться против папы и тех, которые будут бороться за последнего против Христа при посредстве syllabus’a».¹¹³ Примеру Мишо в том же году последовал Жюнка, аббат в городе Бордо, 10 марта 1872 года обнародовавший в местной газете Tribuna обращенное к архиепископу бордосскому Донне письмо с решительным заявлением, что он отделяется «от лицемеров, от механических исполнителей внешних обрядов, которые и прежде не знали хорошо и теперь не знают, во что они веруют, и потому готовы обоготворить нового ватиканского идола». Подобные же письма вскоре затем были обнародованы частью в той же газете, частью в других журналах еще священниками – города Аркашона Мулем (11 марта 1872 года), Полем Маре (20 октября 1872 года) и некоторыми другими.

Затем проблески старокатолического движения в том же 1872 году обнаружились в Австрии, где выразителем их явился священник Антон Алоизий с доктором Карлом Линдером, и в Испании, где к протесту ватиканским декретам, заявленному первоначально священником Антонием Агуайо (Aguayo), примкнуло сначала 7, а потом еще 48 священников, составивших из себя «общество друзей церковной реформы» с обширной программой очистить христианское учение от примеси «чужеродных элементов».¹¹⁴

Наконец отголоски нюренбергской конференции вскоре же после неё достигли даже родины папизма Италии, в которой протест ватиканскими определениям, заявленный на вышеуказанной конференции, нашел себе сочувствие в образовавшемся еще в 1862 году обществе, известном под именем общества «для национального освобождения и взаимной помощи итальянскому духовенству».

Так началось старокатолическое движение; возникнув сначала в Германии, оно потом быстро охватило всю западную Европу, находя себе сочувствие у всех тех, для кого были еще дороги интересы религии и церкви.