Книга 5

Общая идея иезуитских миссий. – Различие между иезуитами-апостолами и иезуитами-спекуляторами. – Документы, на основании которых мы строим наше изложение.

Иезуиты в Японии. – Краткий очерк их отношений. – Грамота Григория XIII, закрывающая другим миссионерам доступ в эту страну. – Климент VIII отменяет эту буллу. – Положение иезуитов в Японии. – Письмо Сотело к папе. – Иезуиты объявляют себя приходскими священниками под руководством епископа из числа членов ордена. – Их рвение при отстаивании своих священнических прав. – Они занимаются торговлей. – Папские указы, запрещающие им это занятие. – Их изгоняют из Японии за интриги. – Туда посылают францисканцев. – За сто с лишним лет миссионерской деятельности в Японии, иезуиты воспитали всего шесть прочных христиан. – Новое гонение. – Многие францисканцы и их новообращенные терпят мученичество. – Восстановление спокойствия. – Иезуитов обвиняют в том, что они вызвали новое гонение. – Они попирают ногами распятие, чтобы высадиться в Японии и заняться там торговлей.

Иезуиты в Индии. – Иезуиты переодеваются купцами. – Они приносят присягу в сохранении тайны. – Их условный знак. – Они пользуются большим кредитом и привилегиями для своих транспортов. – Иезуиты Баньяны, искатели жемчуга. – Управляющие иезуитской торговли. – Отец Ташар. – Они ведут торговлю самым тайным образом. – Как они торгуют жемчугом. – Полые каблуки на их обуви. Анекдот по этому поводу. – Иезуиты не распространяют христианства и враждебно относятся ко всем. – Их отношение к верованиям индусов; их собственные рассказы подтверждают, отчасти, упреки, делаемые им другими миссионерами. – Подробности преступной терпимости иезуитов.

Иезуиты всячески восхваляли усердие, деятельность, мужество миссионеров своего ордена, их бескорыстие и все их апостольские добродетели. Мы согласны с тем, что среди них попадались истинные Божьи люди, подражатели св. Франциску Ксавье, приносившие свет Евангелия в самые дикие страны ради славы Божьей и спасения душ человеческих.

Но истина вынуждает нас заявить, что эти мужи апостольские являлись, как бы, разведчиками, которых начальство ордена посылало вперед в неизвестные края; вслед за ними являлись иные люди, пожинавшие посеянное истинными миссионерами. Вторые посланцы были апостолами, скорее, торговли, чем Евангелия; они строили заведения, захватывали обширные земли, создавали разные коммерческие предприятия, накопляли богатства и доставляли ордену могущество, которым он слишком часто злоупотреблял.

Если по справедливости нельзя не признать, что среди иезуитов встречались истинные апостолы, то надо и сознаться, что число последних было весьма ограниченно, сравнительно с числом других членов ордена, которые, составляя часть миссии, в сущности, являлись лишь неустрашимыми и счастливыми спекуляторами.

Мы были бы далеки от такого заключения, если бы ограничились лишь их собственными повествованиями; читая их сборник «назидательных и любопытных писем», нельзя не удивляться изобретательному и истинно апостольскому усердию всех, без исключения, иезуитов, бывших миссионерами в Америке, Африке и на Востоке. Но повествования иезуитов противоречат рассказам епископов, миссионеров других орденов и духовных конгрегаций, доминиканцев, францисканцев, августинцев, французских миссионеров, монахов, посланных пропагандой, викариев и апостолических легатов; все они смотрели на «Назидательные письма» иезуитов, как на, сочиненные для забавы, романы и отрицали правдивость этого сборника. Самые добросовестные и беспристрастные путешественники столь же неодобрительно отзывались о миссиях иезуитов; только изредка встречается несколько фраз в похвалу иезуитам у писателей, правда, мало расположенных к ордену, но не имевших случая составить о них столь правильное представление, как те, которые были очевидцами их поступков или жертвами их несправедливости.

Касательно поведения иезуитов, вообще, в тех странах, где бывали их миссии, у нас имеются весьма авторитетные документы. Опираясь на них, мы последуем за этими мнимыми апостолами в Японию, Индию, Китай, Кохинхину и Америку. Всюду мы увидим их, ведущими борьбу с папским престолом и его посланными, равно, как и с другими миссионерами, жертвуя религией в пользу своего честолюбия, стремясь к расширению своих торговых сношений более, чем к утверждению царствия Христова, приобретая больше сокровищ своему ордену, чем душ для вечной жизни.

Дабы нас не обвинили в несправедливости, мы всего чаще будем приводить самый текст исторических документов, положенных в основание наших повествований.

Начнем с японских⁴⁷ миссий и, прежде всего, дадим краткое изложение писем иезуитов.

Согласно этих реляций, отцы Косьма де Торрец, Фернандец, Нуньец Баретто и Луис д’Альменда с успехом продолжали дело Ксавье. Среди смут, волновавших страну, они не вмешивались в светские дела и усердно занимались делами Божиими. Но бонзы обвинили их в возбуждении распрей. Жители Фуката толпой бросились на их дом и подожгли его. Отцы Гаго и Вилела, жившие с братией, успели спастись от разъяренного народа; Вилела отправился на гору Жезан, переодевшись бонзою, а оттуда – в Меако; здесь он имел большой успех, основал иезуитскую обитель и направился в Сакай.

Не меньше успеха имел и отец Торрец в Ормуре. Сумитанда, царь этой страны, принял христианство. Аримский царь последовал его примеру. Во главе этой христианской общины стоял Альмейда.

По словам иезуитов, все эти апостолы не заботились ни о своем здоровье, ни о каких бы то ни было удобствах жизни. Кальвинисты, англикане и туземцы преследовали, резали, отравляли, калечили их, но ничто не могло победить их мужества. Отцы Вилела и Луис Фроэс проповедовали Евангелие в Меако; там вспыхнуло восстание против европейцев; тогда они перешли в Сакай.

В Фирандо отец Акоста проявил чисто апостольское усердие и построил госпиталь на острове Токусиме.

Альменда ввел христианство на пяти Гоффских островах и на острове Хикви. Его духовные победы необычайны.

Отец Торрец жил в Кокиноху среди процветавшей христианской общины.

Иезуиты – если верить их собственному свидетельству – пользовались в Японии такой популярностью, что появление каждого, вновь прибывающего, иезуита праздновалось всей местностью, где он высаживался на берег. Они вмешивались во все политические распри, как то видно из их же собственных рассказов, но они утверждают, что никогда ни о чем не заботились, кроме славы Божьей.

В 1571 году Франсуа Кабраль занял после Торреца место настоятеля миссионеров. По приезде, он нашел, что собратья его не соблюли евангельской нищеты. По словам иезуитов, некоторые миссионеры сочли возможным, не нарушая обета нищеты, последовать примеру туземцев и облачились в шелковые одежды. Кабраль осудил этот поступок.

В 1573 году в Японии было всего восемь иезуитов-миссионеров. Главным покровителем их был Сумитанда, владетель Ормуры. Подданные взбунтовались против него за то, что он был христианин, так что ему пришлось выставить армию против бунтовщиков, подстрекаемых бонзами. Одержав победу, он послал трех иезуитов, которые обошли всю страну и крестили всех, даже бонз.

Царь Бонго и владетель Арима покровительствовали иезуитам. Кабраль приобрел в их владениях огромное число прозелитов. В Готто, Мельхиор Фигвередо имел блестящий успех; новообращенные соперничали наперерыв друг перед другом в проявлении своего религиозного рвения.

Вскоре, над этой миссией разразилась гроза. Царица Бонго не разделяла взглядов своего супруга; ей вздумалось заставить молодого христианина, своего раба, принести ей идола. Раб не послушался; его приговорили к смерти, но ему удалось бежать, и иезуиты укрыли его в безопасном месте. Они убедили царя Бонго, что необходимо предоставить христианам свободу совести, если царь хочет иметь в них верных подданных. Ободренные покровительством нескольких царей, иезуиты, имевшие до сего времени лишь маленькие часовни, построили в Меако великолепную церковь. Между тем, их великий покровитель, Аримский царь, умер в 1577 году. Сын его начал свое царствование с указа о гонении иезуитов. Ормурский царь уговорил его не приводить в исполнение это ужасное намерение, но в Бонго, царица с братом своим стали интриговать против христиан, которым царь покровительствовал. Отец Кабраль раскрыл все эти интриги и мужественно защищал своих новообращенных.

Тогда в Японию прибыло еще 13 новых иезуитов. Кабраль основал коллегию и новициат. Но, для обеспечения существования этих учреждений, нужны были денежные средства.

Послушаем, что говорят по этому поводу сами иезуиты:

«С тех пор как Франсуа Ксавье ввел христианство в Японию, миссия эта вынуждена была жить скудной милостыней или пособиями, получавшимися от отца Альмейды. До вступления в орден, Альмейда был купцом; он стал иезуитом, не получив священства, миссионером, подобно многим другим европейцам и японцам, примыкавшим к ордену, для служения ему извне. Ему было разрешено на время оставить свой капитал в торговых оборотах; это был почти единственный источник дохода; чтобы строить церкви, чтобы покрывать расходы на богослужение и путешествия, нужны были средства. Прежнее занятие Альмейды давало их, а португальские купцы поспешили посодействовать ему».

Итак, те, которые утверждали, что иезуиты занимались торговлей и этим путем наживали большие богатства, не клеветали на них. Очевидность фактов вынудила у иезуитов это признание, вся важность которого вскоре станет понятна нашим читателям.

Иезуиты должны были, также, сознаться, что получали товарами, выдаваемые им Филиппом II субсидии, для поддержания их миссии, и, что из числа 600 тюков шелка, ежегодно отправляемых из Макао в Японию, 50 продавались в их пользу. Они уверяют, что сами не торговали и просто получали от купцов деньгами стоимость шелков. Но кто были эти купцы, занимавшиеся продажей и платившие иезуитам? Говорили, что иезуиты, подобно Альмейде, причисленные к ордену, были причастны к этому делу.

К 1580 году в Японии находилось 29 иезуитов, управлявших паствою в 100 000 христиан. Они построили город Нагасаки, ставший убежищем и местожительством гонимых христиан; вторым таким городом был Ормура, а третьим – Кора. В области Фиген, где царствовали цари Аримский, Ормурский и Фирандский, насчитывалось 50 000 христиан, но эти новообращенные были не прочны; иезуиты признавались, что политическое восстание могло сразу уничтожить плоды их многолетних трудов; они утверждали, что их миссионеры подвергались величайшим опасностям при столь частых в Японии восстаниях, но счастливое стечение обстоятельств спасало их от смерти. То же самое произошло во время приезда в Японию отца Валиньяни, присланного туда в качестве визитора. Иезуит этот спас Аримского царя, побежденного свирепым Биозогесом. Завоеватель этот, подчинившись влиянию Валиньяни, напал на Бонго, и иезуиты со своими новообращенными христианами одержали над ним блестящую победу.

Отцы эти не были поглощенными своим торжеством, и в присутствии визитора обсуждали тот образ действия, которого им надлежало держаться. Одни хотели носить шелковые одежды, другие отстаивали простые ткани; Валиньяни стал на сторону последних, и их мнение восторжествовало. Кабраль находил, что японцам ни к чему давать столь же широкое образование, как европейцам. Этот взгляд был отвергнут большинством голосов, и Кабраль уехал из Японии в Макао, центр всех миссий на Востоке.

Покончив с этими вопросами, Валиньяни вздумал отправить к папе японское посольство от имени царей Бонго, Аримы и Ормуры. Четыре японца из самого высшего дворянства отправились в Европу с толмачом Георгием Лайолой, японским иезуитом. Валиньяни сопровождал посольство, прибывшее в Рим 20 марта 1585 года. Филипп II принимал его в Мадриде с большим почетом. Григорий XIII, по словам иезуитов, дрожал от счастья, принимая японцев в Риме. Сикст V последовал примеру своего предшественника Григория XIII.

Находились люди, видевшие в этом мнимом посольстве просто иезуитскую хитрость, с целью уверить публику в их успехах в Японии.

Если верить их рассказам, то все им удавалось. В 1588 году число христиан в Японии возросло до 200 000. Провинциал, отец Коэлио, сумел приобрести дружбу императора Таикосамы, не бывшего, впрочем, христианином. Этому государю, имевшему уже 300 жен, захотелось приобрести еще двух, христианок, которые отказались исполнить его желание. Тогда Таикосама решил преследовать христиан. Сто семнадцать иезуитов повиновались императору и уехали в Фирандо, и только трое из них решились выдержать гонение. Их пример ободрил других, которые решились остаться на своем посту, вопреки угрозам Таикосамы. По-видимому, угрозы эти были не очень страшны, так как иезуиты могли открыто говорить проповеди, не подвергаясь никаким пыткам. Иезуит Гусман откровенно признается, что только шесть человек христиан имели твердость не отречься от своей веры во время этого гонения, – очевидно, новообращенные иезуитов были христианами лишь по названию. В 1590 году Коэлио умер, и Гомец занял его место, как провинциал. Тогда Валиньяни возвратился в Японию со своим посольством и представился Таикосаме в качестве посланника вице-короля Индии; он был принят 3 марта 1591 года. Члены его европейского посольства сопровождали его; после аудиенции у Таикосамы, они поступили в иезуитский орден; многие думали, что они сделали это еще до отъезда в Европу. Валиньяни удалось остановить гонение на христиан, что не помешало Фирандскому царьку отравить пятерых иезуитов.

«Орден завоевал Японию; однако, несмотря на это, он призвал на помощь в 1593 году миссионеров других орденов». Это заявление извлечено из истории, только что изданной иезуитами. «Аквавива, – говорится в этом сочинении, – подал прошение об этом Григорию XIII, который отказал в разрешении и запретил всем, кроме иезуитов, проповедовать христианство в Японии».

Миссионеры других духовных орденов передают это событие совсем не так, как иезуиты. Филипп II, столь же преданный ордену, как и Григорий XIII, издал указ, согласно папской грамоте, и запретил доступ в Японию всем миссионерам, кроме иезуитов. Между тем, рассказывают Добрые Отцы, слух о гонениях Таикосамы заставил филиппинских францисканцев опасаться, что все иезуиты погибли. Поэтому, францисканцы думали, что могут высадиться в Японии, несмотря на запрещение. Они явились туда в качестве испанских посланников и были очень удивлены, найдя тех, которых они считали убитыми, занимающимися обращением туземцев, словно никакого преследования и не было. Это произошло в 1593 году, в тот самый год, когда иезуит Мартинец прибыл в Японию в качестве епископа.

Иезуиты уверяют, что прибытие францисканцев в Японию и неосторожность одного испанца, говорившего о миссиях, как о средстве подготовить покорение страны, вызвали новое сильнейшее гонение, вспыхнувшее в 1597 году. По приказанию Таикосамы, шесть францисканцев и трех иезуитов посадили в темницу и казнили.

В числе этих иезуитов был и Павел Мики. Валиньяни, вторично покинувший Японию, снова вернулся с отцом Церквейра, занявшим в 1598 году после Петра Мартинеца место епископа тех стран. Гонение породило новых христиан. В течение 1599 года 70 000 туземцев обратились в христианство. По словам иезуитов, отец Баэца так иногда уставал крестить, что приходилось поддерживать его руки.

Политические волнения, происходившие в то время в Японии, не умаляли рвения Добрых Отцов. В 1603 году, в Финго было свыше ста тысяч новообращенных.

В 1605 году, францисканцы и испанцы снова прибыли в Японию и своими неосторожными речами мешали успехам иезуитов. Гонение снова вспыхнуло бы, если бы не вмешательство Валиньяни, который умер в следующем году.

В течение трех лет успехи христианства чередовались с неудачами. Наконец, в 1612 году англичане и голландцы уверили нового японского императора, Даифузаму, что испанцы хотят овладеть его царством, и что иезуиты – их эмиссары. Сперва Даифузама щадил иезуитов, боясь потерять вместе с ними и торговые сношения с Европой; но англичане и голландцы предложили ему более выгодные условия, и тогда всюду вспыхнуло гонение. Сто семнадцать иезуитов и 27 других миссионеров были вывезены из Японии, остались 26 иезуитов и несколько монахов других орденов, для ободрения преследуемых новообращенных. В 1616 году гонение усилилось, с восшествием на престол Ксогуна. Воспользовавшись тем, что новые обязанности поглотили внимание императора, тридцать три иезуита пробрались в Японию под разными личинами и втихомолку снова принялись за обращение в христианство японцев. Они уверяют, что предлагали другим орденам, считавшим себя их соперниками, следовать их примеру. «Увлекаясь усердием, которое допускается осторожностью только в отчаянных случаях, миссионеры других орденов полагали, что свет евангельский не должен оставаться под спудом; они говорили, что Христа должно проповедовать открыто и умирать за исповедание Его Божественности».

Прошел слух о только что заключенном торговом договоре между Ксогуном и испанцами, и о согласии японцев на приезд к ним миссионеров, лишь бы только они не были иезуиты. Получив это известие, 24 францисканца отправились с Филиппинских островов в Японию и, в конце 1616 года, высадились на острове Ниппоне. Ксогун прогневался, узнав об этом, и издал жестокий указ против миссионеров и их укрывателей. Иезуиты попрятались, предпочитая, говорили они, жизнь, полную страданий и лишений, явному мученичеству. У францисканцев не хватило мужества для такого поведения; они предпочли ослушаться указов Ксогуна и претерпеть смерть, наравне со своими новообращенными. Иезуиты, более мужественные, по их собственному удостоверению, удалились в свой город Нагасаки. Ксогун и там их преследовал, и приказал ормурскому князю схватить их, но они вовремя рассеялись, и один только отец Махадо попал в руки японцев; его заключили в темницу вместе с одним францисканцем, и 21 мая 1617 года обоим отрубили головы. Вместо того, чтобы бежать от ормурского князя, францисканцы и августинцы продолжали, не скрываясь, свою проповедническую деятельность, за что и приняли мученический венец. Порядочное число иезуитов осталось в Японии, но переоделись купцами, они сами утверждают это. Иные полагают, что иезуиты были купцами не только по платью.

Отец Спинола, душа иезуитской миссии в Японии, был схвачен в Нагасаки и брошен в темницу вместе с несколькими доминиканцами и францисканцами. В 1619 году пять иезуитов не выдержали трудов и скончались; в следующем, 1620 году, прибыли шесть новых; в 1621 высадилось еще пять, переодетых солдатами или купцами.

В это время голландцы и англичане, хотевшие вытеснить из Японии португальских и испанских купцов, пустили слух о большом заговоре против японского императора, якобы, замышляемом миссионерами. По словам иезуитов, это была клевета; они уверяют также, что голландские и английские купцы посещали прибывавшие в Японию суда, разыскивая на них иезуитов, которым удавалось скрываться. Доминиканцы же и францисканцы попадались по своей простоте.

10 сентября 1622 года в Нагасаки были казнены 24 миссионера, в том числе, и иезуит Спинола. Будучи в тюрьме, монах этот принял в новиции ордена семь новообращенных японцев, преданных смерти вместе с ним. 31 туземец-христианин были замучены в тот же день; из всех этих многочисленных жертв, только один был иезуит. Иезуитские писатели выдвинули его впереди всех, сделали его предводителем этих мучеников и сравнивали его с братом его, маркизом Спинолой, которого объявили первым полководцем XVII века.

Двое францисканцев отреклись от Христа, но, несмотря на их богохульства, их кинули в костер вместе с другими; в том же году погибли шесть иезуитов-европейцев и три иезуита-японца.

В 1623 и 1624 годах погибло четыре иезуита; последний из этих четырех, Михаил Карвальо, был замучен вместе с доминиканцем Васкецом и францисканцами Сотело и Сассандой.

Иезуиты не останавливаются на этом имени Сотело, которое, между тем, напоминает очень энергические письма, в которых японские миссионеры-иезуиты рисуются иными красками, чем в их собственных описаниях своих подвигов.

Мы познакомили читателя с изложением иезуитов, из которого видно, что они считали себя самыми опытными миссионерами в Японии; другие ордена только мешали им своим неосторожным усердием; среди их умолчаний и объяснений встречаются несколько очень важных признаний, каковы следующие: их японские миссии содержались, главнейшим образом, торговыми оборотами отца Альмейды; иезуиты особенно любили одежду купца для прибытия в Японию и путешествия по ней.

Они уверяют, что сами пригласили к себе на помощь другие ордена, но что Григорий XIII и Филипп II непременно хотели, чтобы они одни были миссионерами в Японии; следовательно, другие ордена, прибывая в эту страну, преступали формальное запрещение.

Миссионеры других орденов укоряли иезуитов в том, что они сами лицемерно выпросили грамоту Григория XIII и указ Филиппа II. Наследник Филиппа отменил этот указ, и по его просьбе Климент VIII сделал то же относительно буллы Григория XIII, и разрешил нищенствующим монахам проповедовать и совершать все требы в восточных миссиях.

Только тогда доминиканцы и францисканцы, жившие на Филиппинских островах, получили возможность ступить на берега, где иезуитам хотелось господствовать нераздельно. Указывали на две главнейшие причины, заставлявшие их избегать всяких конкурентов в Японии: первая – желание тайно заниматься торговлей; вторая – приобретать новых христиан ценою слишком больших поблажек предрассудкам и суевериям, которые не могли согласоваться с правилами христианской веры. Если верить документу, исходящему от иезуитов, и изданному ими под именем Жана Цевикоса, к которому мы вскоре вернемся, в Японии в 1623 году у ордена было 23 священника при одном миллионе христиан, рассеянных по всем семидесяти княжествам или провинциям японской империи. Если это сведение верно, то нельзя не удивляться несоответствию между числом священников и количеством прихожан, особенно, если принять в соображение обширность Японии; иезуиты должны были бы желать, чтобы миссионеры прибывали, а не делать все возможное, чтобы удержать за собою, так сказать, монополию в этой стране. Чтобы попрочнее закрепить ее за собою, они забыли свой устав, запрещающий членам ордена принимать какие бы то ни было духовные чины. Они добились в Риме назначения иезуита епископом японским; этот епископ назначил японского провинциала генерал-викарием, который поставил иезуитов во главе всех резиденций с названием куратов или приходских священников, и, таким образом, вся духовная юрисдикция очутилась в их руках⁴⁸.

Когда доминиканцы и францисканцы прибыли в Японию, им пришлось бороться с иезуитами-куратами, претендовавшими на юрисдикцию в округах, нередко миль в 60 в радиусе. Эти мнимые кураты, настолько же ревностно охранявшие свои права, насколько их европейские собратья мало уважали юрисдикцию истинных пастырей, не допускали миссионеров орденов св. Доминика и св. Франциска исполнять требы и вести проповедь. Факты эти подтверждены многочисленными свидетельствами; тем не менее, однако, иезуиты утверждали, что ничего подобного не бывало, и что Григорий XIII издал свою грамоту вопреки их желанию; но достоверно известно, что перед конгрегацией Пропаганды они ходатайствовали о восстановлении этой грамоты, отмененной грамотами Климента VIII и Павла V; главная их мемория по этому вопросу помечена 22 Mapта 1625 года.

Они были тем более склонны мешать миссионерам и преследовать их, что видели в них только цензоров, которые, возмущенные их торговлею, в конце концов, разоблачат в Европе их поведение, что и случилось действительно. Незаконная торговля иезуитов была так неопровержимо доказана, что 22 февраля 1633 года папа Урбан VIII, несмотря на свое благоволение к ордену, вынужден был издать буллу, в которой говорится:

«Запрещаем нашей апостольской властью всякому ордену и учреждению, Нищенствующим и не Нищенствующим, и даже иезуитам, а также, тем, которые ныне в тех странах находятся или будут туда впоследствии посланы, заниматься торговлей ни лично, ни через других лиц, ни от своего имени, ни от имени ордена, ни по какой причине и ни под каким предлогом», и т.д.

Щадя иезуитов, папа употребил в своей булле довольно общие выражения; так же были составлены еще несколько последующих декретов, как, например, Климента IX и Климента X. Но сами иезуиты никогда не могли обвинить других миссионеров в занятии торговлей, тогда, как те постоянно уличали их в ней: следовательно, папские буллы относились только к иезуитам, так как они одни были виновны.

Теперь послушаем, что говорит о японских миссиях Луис Сотело, францисканец, замученный 24 августа 1624 года. Перед смертью он написал к папе письмо, привезенное в Европу доминиканцем Диего Колладо. Обнародование этого письма, как громом поразило иезуитов, пытавшихся оспаривать его подлинность; они прибегли к способу, который нельзя назвать честным, и напечатали в Испании статью, подписанную доктором Иоанном Цевикосом, жившим в Японии и утверждавшим, что Сотело не писал к папе упомянутого письма. Статья эта появилась в 1627 году. В следующем году, находившийся в Мексике, Иоанн Цевикос заявил перед нотариусом, что он не был автором статьи, которую ему приписывали иезуиты: таким образом, их уличили в подлоге, совершенном в пользу их дела. Письмо Сотело к папе дошло по назначению и в подлинности его столь мало сомневались в Риме, что отец Уаддинг, живший в этом городе и состоявший членом нескольких конгрегаций, внес Луиса Сотело, за это письмо, в свою книгу о писателях ордена св. Франциска. Труд отца Уаддинга был издан через 25 лет после мученической кончины Сотело. Следовательно, Уаддину были известны заявления иезуитов, что не помешало ему сказать, что св. мученик написал в темнице к папе Павлу V серьезное, ученое, проникнутое христианским духом письмо о состоянии церквей в Японии⁴⁹.

Сперва, мы приведем несколько выдержек из этого письма, чтобы показать интриги иезуитов, старавшихся помешать рукоположению Сотело в сан японского епископа и не допустить его в эту страну. Рассказав о том, как он был принят в Риме Павлом V, в качестве посланника японского князя Оксуса, как папа назначил его японским епископом и направил к испанскому нунцию, для рукоположения, вместе с одним иезуитом, назначенным также епископом в Японию, Сотело продолжает:

«Но иезуиты не могут без негодования допустить, чтобы кто-либо, не принадлежащий к их ордену, нес духовную службу в Японии; тщетно испробовав все средства, и пустив в ход все интриги, чтобы не допустить никого, кроме членов своего ордена, в эту страну, они, наконец, ухитрились воспользоваться известием о гонении в Японии, для успеха своего предприятия. С этой целью они убедили лицо, председательствовавшее в королевском совете Индии, которому испанский король поручил заведование делами Японии, что не следовало торопить дела и необходимо обождать с отправкой бумаг, как этого иезуита, так и наших, из опасения, как бы самовластный японский император, раздражившись еще более прибытием иезуита и нашим, не стал еще с большей жестокостью относиться к христианам. И действительно, замысел иезуитов удался: на совете решено было отложить все это дело.

Узнав об этом решении, нунций тотчас же восстал против него и обратился с новыми просьбами к самому королю, к которому и мы, также, генерал-викарий моего ордена, находившийся тогда при дворе, и я, обратились с настоятельными уверениями, что нечего было бояться, что раздражение этого тирана придумает что-либо, страшнее гонения, и без того им уже воздвигнутого, и изгнания священников; что надо было отвратить величайшее зло, состоявшее в том, что японские христиане отдавались на съедение волкам, оставаясь без наставления и без пастырей, что Сам Иисус Христос посылал Своих святых апостолов в среду волков, а Папский престол, следуя примеру своего Божественного Учителя, имел обыкновение в подобных случаях снабжать всеми духовными благами и, в особенности, пастырями те места, где свирепствовали волки, дабы пастыри могли защищать от них своих пасомых; что, собственно, в тех случаях, когда волки врывались в стадо Христово, пастыри мужественно выдерживали тягости гонения и тем давали убедительные доказательства своей верности и добродетели; и что, наконец, Христос прямо называл наемниками тех, которые совершенно покидают своих овец и спасаются бегством в то время, когда волки особенно свирепствуют и всего сильнее нападают.

Испанский король милостиво выслушал наши слова и согласился с нами, заявив, что он получил назидание и доволен. Между тем, королевский совет все еще упорствовал на своем первом решении. Иезуиты обратились к нему с новыми просьбами и были удовлетворены.

Таким образом, рукоположение иезуита и наше было отложено. Я тотчас же уведомил об этом святейшего папу Павла V, который вторично поручил своему нунцию похлопотать у короля и его совета о скорейшем окончании этого дела.

Между тем, флот Новой Испании готовился к выходу в море, и, сопровождавший меня, посланный от князя Оксуса, не хотел потерять этого случая, для возвращения на родину. Не желая подать повод приписать мое пребывание в Испании честолюбию, а не заботе о спасении душ моей паствы, я решил отправиться вместе с ним в 1617 году.

Таким образом, с Божьей помощью, мы прибыли, совершив очень спокойное плавание, в новую Испанию, где нашли корабль, высланный за нами оксусским князем и ждавший нашего возвращения из Европы, чтобы отвезти нас к нему. Вместе с нами находился новый губернатор Филиппинских островов, присланный испанским королем. Так как у него не хватало кораблей для перевозки солдат, то он обратился к нам с просьбой сопровождать его до этих островов, лежащих не очень далеко от Японии. Мы охотно исполнили его просьбу и, при постоянно попутных ветрах, благополучно пристали к Филиппинским островам в 1618 году.

Пока мы поджидали благоприятного времени и попутного ветра для отъезда в Японию, появились на своих судах голландские пираты, которые заняли гавань и ограбили Филиппинские острова. Когда они ушли, благоприятный случай и попутные ветры для путешествия в Японию, прошли. В следующем году получены были письма от иезуита по имени Дидим Валенс. Он прислал их из Макао, города на Китайском острове, и адресовал губернатору филиппинскому и епископу Манильскому – Манилья – метрополия и главный город этих островов. В письмах он объявлял, что рукоположен в епископа Японского, и, при этом, просил самым настоятельным образом не дозволять мне ехать в Японию, так как мое появление могло вызвать очень большое волнение среди верных. Монах этот, прекрасно знавший, что мои бумаги были задержаны и перехвачены коварством и интригами его собратий, по случаю гонения, поднятого в Японии против христиан, увидав, что я уезжаю из Испании, обратился к содействию тех же лиц, для отправки в Макао его собственных бумаг, что и было исполнено.

Но, так как, с одной стороны, он не знал японского языка и не имел никакого знакомого князя, под покровительством которого мог бы водвориться в стране, а с другой – хорошо зная, что я имел эти оба преимущества, он обратился к своим собратьям, жившим в Манилье, с просьбой помешать мне вернуться в Японию. Действительно, монахи эти, передавая письма этого епископа-иезуита архиепископу и манильскому губернатору, убедили их задержать меня. Вот, что помогло иезуитам в этом деле. Между Макао и Манильей ведутся большие торговые обороты, и, так как оба города нуждаются друг в друге, то они обоюдно исполняют просьбы один другого. Вот почему мне помешали в этом году отправиться в Японию вместе с моим товарищем по посольству; впрочем, я отправил с ним монахов моего ордена, удержав письма папы к оксусскому князю, которому я написал, прося устроить мое возвращение к нему. Узнав от моего коллеги о доброте и щедрости к нам папы и испанского короля, и о милостивом приеме, который мы встретили в Риме и Испании, ради уважения к нему, равно, как и о почете, который был оказан во всех местах нашему посольству, князь очень обрадовался и с большой охотой принял, посланных мною, монахов. Он отвел им помещение в своем дворце, приказав содержать их на его счет; впрочем, все это делалось втайне и осторожно, ввиду императорского указа против христиан и, в особенности, против монахов, что не мешает, однако, ни тем, ни другим мирно существовать в Японии.

В следующем году оксусский князь прислал в Манилью двух своих офицеров, поручив им повидаться со мною и постараться привезти меня в его владения. Они прекрасно выполнили, возложенное на них, поручение, с великим усердием снарядив корабль и снабдив его необходимыми припасами на время плаванья. Но в ту минуту, когда я собирался сесть на корабль, меня силою арестовали и увели, так что офицеры эти вынуждены были возвратиться домой без меня.

Рассудив, что мне нечего надеяться уехать в Японию, пока я нахожусь в Манилье, я стал всячески стараться выбраться из этого города и воспользовался представившимся мне случаем сопровождать монсеньора епископа Новой Сеговии, отправлявшегося в свою епархию, которую туземцы называли Нангассирией. С его помощью я снарядил небольшое суденышко, обыкновенно, называемое фрегатом. Я хотел на этом фрегате прямо проплыть в Оксусское княжество с одним японским монахом и еще четырьмя японскими же священниками, которых я вызвал в Манилью, в бытность мою там; я знал их, как людей добродетельных и достаточно знакомых со Священным Писанием. Это были кающиеся, ордена св. Франциска, принявшие пострижение. Те лица, которые и раньше мешали моему отъезду, уведомили манильского губернатора о нашем намерении, так что, когда все было готово к отплытию, судебной власти предписано было губернатором строжайшим образом задержать наш фрегат и запретить матросам, под страхом смерти, вести его, меня же принудить возвратиться в Манилью.

Лишь только получен был этот приказ, нам запретили пользоваться фрегатом, а матросов выгнали из порта и из провинции; таким образом, я был вынужден следовать за епископом до его резиденции. Показав ему письма папы, из которых было видно, как меня принимал Его Святейшество, в качестве посланника оксусского князя, а также, что Его Святейшество снабдил меня грамотами на возвратный путь, я просил епископа оказать мне помощь и снабдить меня средствами для отражения, каноническим путем, врагов, мешавших мне возвратиться в Японию. Достойный пастырь этот, тотчас же исполнил мою просьбу и наложил запрещение на этих лиц, чтобы обуздать их неистовства.

Но опасаясь, как бы манильский губернатор не прогневался, епископ предложил мне и, сопровождавшему меня, монаху-японцу переодеться в светское платье и в качестве его друзей сесть на китайский купеческий корабль, отправлявшийся в Японию, что мы и сделали».

Дав папе еще несколько других сведений, Сотело продолжает так: «До сих пор я достаточно говорил Вашему Святейшеству о себе, разрешите мне теперь описать немного настоящее положение христиан в Японии, дабы я мог испросить у вас, истинного и лучшего отца и пастыря, необходимую помощь для исправления настоящего положения дел этой церкви.

Да будет ведомо Вашему Святейшеству, что католическая вера, благодаря Богу, сильно распространяется в Японии, не только на западе, где были сперва иезуиты, но и на востоке, где братья минориты св. Франциска впервые проповедали Христа, и где они с тех пор и удержались; хотя, как в западной, так и в восточной части страны есть бесконечное множество провинций, городов, местечек и сел, но между ними нет почти ни одного места, где не было бы христиан или где, по крайней мере, не слыхали бы о вере христианской.

Хотя теперешнее гонение вконец разорило в 1614 году все церкви, как в восточной, так и в западной Японии, хотя монахи изгнаны императорским указом, но, все-таки, большинство из них, презирая собственную опасность, остались, вопреки этому указу, укрывшись в разных местах, и своими трудами, наставлениями и собственным добрым примером соблюли чистоту и полноту веры во многих христианах. Даже многие язычники обращаются в христианство, и их было бы гораздо больше, если бы число жнецов соответствовало обширности жатвы. Но их не только очень мало, но и те, которые имеются, постоянно уменьшаются в количестве, при разгорающемся преследовании и возрастающей ярости волков, пожирающих Божье стадо; многих овец пожирают они, другие же слабеют, по большей части, от недостатка духовной пищи и Святых Тайн.

Правда, некоторые монахи четырех названных мною орденов: доминиканского, францисканского, августинского и иезуитского – проникают в Японию, скрываясь между купцами, приезжающими туда из Манильи и Макао; но, что может сделать эта горсточка рабочих, для такого множества людей, в особенности, в такое время, когда им запрещено учить свою паству, совершать требы и подавать духовную помощь, как то разрешается папским престолом?

Причиной этого беспорядка является противодействие и поразительное противоречие некоторых священников, имеющих епископа своего ордена, – иезуитов, как я уже говорил. Епископ этот живет в китайском городе Макао, так что их провинциал, живущий в Японии и руководящий епископом, распоряжается всем, как его генерал-викарий, и, благодаря ему, все княжества, все провинции и все города в Японии попадают в руки только иезуитов, или причисленных к их ордену.

Между тем, их всего тридцать человек, а в Японии – 70 княжеств и больше 200 провинций с большим количеством больших и очень многолюдных городов; иезуиты не успевают не только обслужить столь обширную территорию, но даже обойти ее, как бы ни старались.

Если какой-нибудь монах другого ордена, из сострадания ли, или же призванный самими христианами, явится, для подачи им духовного утешения или для совершения Св. Таинств, ему приходится выслушивать исповедь многих людей, которые лет двадцать с лишним не только не были у исповеди, но даже в глаза не видали священника; он утверждает в вере слабых и колеблющихся, и возвращает в Церковь отпавших в язычество. Лишь только слух о нем дойдет до провинциала, которому вверена эта местность, последний тотчас же является, как бы отдалено ни было это место, и, несмотря на то, что он никогда там не бывал, и немедленно гонит того, кто занимался своим делом. Он ставит ему на вид, что пришелец не имеет законного права совершать требы в чужом приходе, и не дозволяет ему дальнейшего пребывания среди жителей на том основании, что они не его овцы.

Если миссионер настаивает, если у него хватает мужества спросить, почему эти люди, вверенные духовному водительству иезуитов, столь много лет покинуты ими, и, если он заявляет, что они должны считаться паствою того, кто первый обслуживает их духовные нужды, тогда этот иезуит тотчас же ставит вопрос: по какому праву его допрашивают, прибавляя, что он не обязан давать отчет в своих поступках и что миссионеру ни к чему вмешиваться в чужие дела. В то же время, раскрыв правила Тридентского собора, он читает всем присутствующим то место, где говорится о запрещении, под страхом отлучения от Церкви, совершать требы в приходе священника без его разрешения. Он этим не ограничивается: он переводит это место на японский язык и прочитывает его всенародно во время речи, обращенной к народу.

Если тот же миссионер возразит, что это соборное правило не относится к странам языческим, ни к недавно обращенным, ни к христианам-неофитам, но к тем порядкам, которые ведутся в издавна христианских землях и в старых приходах, давно существующих, тогда иезуит всенародно называет его нарушителем соборных постановлений и тотчас же старается изгнать его из страны, запрещая христианам когда-либо принимать его или оставлять у себя. Если же случится, что кто-нибудь из них, движимый жалостью или благочестием, примет его в свой дом или вступит в братство св. Франциска, то провинциал грубо делает ему выговор и отвергает его с таким презрением, словно он совершенно отступил от веры.

В местностях, где обычно живут иезуиты, христиане не смеют не только принимать у себя других монахов, но даже говорить с ними и сноситься с ними иначе, как втайне. Если иезуиты узнают о таких тайных сношениях своих прихожан, они изгоняют их из своих конгрегаций, лишь только заметят, что они вступили в какое-нибудь братство другого ордена. Поэтому, остальные священники почти нигде не могут свободно исполнять своих обязанностей. Если случается, что какой-нибудь священник долго живет в какой-нибудь местности и работает с успехом, так, что образуется большая христианская община, иезуиты посылают туда члена своего ордена, который объявляет себя викарием их епископа и мучит прихожан, пока они не признают его своим начальником. Они до такой степени распространили свою деятельность в этом отношении, что отправили одного из своих патеров в восточную часть Японии, хотя ни один из них не вел там проповеди, да никто из них и не был там никогда. Первыми явились туда с проповедью монахи ордена св. Франциска; они строили там церкви с разрешения императора, и они же постоянно, даже со времени гонения, жили в городах и императорских резиденциях в Сурунге, где находился покойный император, и в Иеддо, где живет теперешний. Эти города находятся в трехстах с лишним милях от Нагасаки, обычной резиденции иезуитов. А, между тем, они послали туда одного из своих патеров, объявившего себя открыто викарием епископа; он держит себя так, как я описал, и странным образом беспокоит всех, находящихся там, прежних миссионеров.

Когда братья-проповедники проникли в княжество Фиген с востока, где еще не было иезуитов, эти последние немедленно же отправились туда, прослышав о деятельности братьев. Княжество Оксус самое почти крайнее, на востоке Японии; в нем, по милости Божьей, при всем моем недостоинстве я был первым священником, проповедовавшим Евангелие, и монахи моего ордена и доселе живут там спокойно: лишь только иезуиты проведали, что там много христиан, что предшественник Вашего Святейшества назначил меня туда епископом, и что я прибыл еще не рукоположенным, они тотчас же прислали члена своего ордена, который, назвавшись викарием их епископа, смутил наших монахов и так притеснял христиан, что совершенно отменил шнур св. Франциска и лишал причастия тех, которые отказывались с ним расстаться.

Одним словом, нет сомнения, что иезуиты не хотят, чтобы кто-либо кроме них был духовным наставником японцев; они хотят, чтобы их считали единственными учителями и владыками, поэтому, они никогда никого не допускают раздавать освященные крестики, иконки и медали, основывать братства, даже из числа наиболее поощряемых Церковью и, как бы, сопряженных с положением лиц, управляющих народом и ведущих его; они не допускают введения ничего духовного, возбуждающего благочестие и укрепляющего истинную веру в японцах. Ибо, если другие устраивают братства и общие молитвенные собрания, иезуиты немедленно мешают и препятствуют всеми средствами, когда же они помешать не могут, опасаясь подвергнуться запрещению, они удаляют и отвергают из своей конгрегации вступающих в эти братства и собрания, причем, самый младший из иезуитов имеет право так поступать; в Японии нет ни одного иезуита, который не называл бы себя викарием епископа.

Если лица, не принадлежащие к ордену, обращаются к генерал-викарию за юридическими справками о мученичестве своих братьев, жизнь свою за католическую веру положивших, то он не желает ни видеть их, ни исполнять их просьбы, между тем, если дело идет об иезуитах или ими крещенных христианах, он дает подробные справки и описания, дабы все об этом говорили.

Наконец, если кем-нибудь, не принадлежащим к ордену, совершено что-либо великое или славное, иезуиты стараются или вовсе замять его, или скрыть его славу разными уловками. Если монахи других орденов предпринимают что-либо, иезуиты или противодействуют им, или, по крайней мере, стараются дать понять всем, что затеваемое – мало пригодно. Если первые что-либо напишут, то иезуиты силятся уверить всех, что это ложь, или приписывают написанное чувству зависти или другой какой-нибудь страсти.

Если они вызывают какое-нибудь неприятное событие, столь очевидное, что его нельзя отрицать, иезуиты никогда не приписывают его всему ордену, как настоящей причине, а сваливают вину, либо на неуместное усердие, либо на неосторожность и дурное поведение других монахов, и устраивают так, что истинная причина этих происшествий остается всегда неизвестной.

Они не переносят, чтобы другие монахи починали какое-нибудь дело, если почин принадлежит не иезуитам, и, хотя не подлежит сомнению, что они не в состоянии нести одни столь тяжкое бремя, как обращение в истинную веру стольких людей, их нельзя убедить принять от других помощь в этом деле. С большим старанием отмечают они все, совершаемое ими и членами их ордена, громко говорят об этом и всюду расхваливают. Им мало желания считаться очень святыми, очень учеными и очень могущественными – они не допускают существования равных себе по святости, учености и влиянию.

Вот, что я имел сообщить Вашему Святейшеству, относительно японских дел. Я горьким опытом узнал то немногое, что описал, и это все вещи очень известные, очень достоверные и нисколько не скрываемые. Но, чтобы не допустить других писать о них, иезуиты хвалятся, что у них есть, как при папском, так и при испанском дворе кардиналы, прелаты, гранды, судьи и магнаты, воспитанники иезуитов, которые являются очень странными покровителями их веры и их ордена. Они завладевают самим епископом, так что он не может ничего иного делать, как только то, что им угодно, и что они ему предпишут, а они пользуются его именем и его властью, для огорчения и притеснения других. Таким образом, оказывается, что власть епископа, которая должна была бы служить на пользу общую и побуждать людей к добрым делам, служит лишь для помехи добру и для погибели душ христианских. Епископ этот живет в городе Макао и управляет местной Церковью, а иезуиты устроили так, что его отозвали к испанскому двору, откуда он, как слышно, никогда не вернется в свою епархию. Теперь спрашивается, какую пользу может принести японской пастве управление макаоской церковью и какую пользу принесет этим душам запрещение монахам не иезуитского ордена собирать их, видя их рассеянными, собравши, давать им недостающую духовную пищу, возвращать их в стадо Христово и подавать им всяческую духовную помощь? Что мне сказать, Святейший Отец, о соблазне, досаде и тревоге, которые подобное поведение возбуждает в христианах? Этого не передать словами; ибо, видя и зная, что все это совершается людьми, говорящими что Бог един, что вера едина, крещение едино, стадо Христово едино и Пастырь у него един, что любовь к Богу и к ближнему есть исполнение и завершение закона, видя, наконец, все интриги, о которых я говорил, души эти, еще нежные, как молодые растения, часто остывают в благочестии, колеблются в вере, слабеют в милосердии, и, что еще важнее – многие совсем теряют веру.

Язычники, возмущенные этими распрями, смеются над нами и нашими законами; они говорят, что мы проповедуем не истину и не считаем за истину то, что проповедуем, ибо не согласуем с ней нашего поведения. Для них нет никакой разницы между нами и их бонзами, так как и мы, подобно бонзам, противоречим самим себе; разница между нами и бонзами – только кажущаяся, но, в сущности, ее не существует. Другие упрекают нас в том, что мы признаем двух богов – одного богатого и могущественного, другого – бедного и смиренного, презираемого богатым. В результате, оказывается, что многие, склонные к христианству, или держатся вдали от него, или относятся к нему равнодушно».

Далее Сотело указывает папе, что следовало бы сделать, чтобы ускорить обращение японцев в истинную веру; необходимо назначить к ним несколько епископов с определенной юрисдикцией и поставить их во главе миссионеров различных орденов. Он опровергает заявление иезуитов о том, что одни они могут обращать туземцев в христианство, и доказывает, что со времени приезда францисканцев, доминиканцев и августинцев, в Японии стало больше истинных христиан, чем было раньше.

«До появления этих монахов, – говорит он, – в Японии не было ни одной казни священника; там не было ни одного мученика, несмотря на гонения. Напротив того, известно, что целые области отпадали от истинной веры по первому требованию японских князей. Но со времени прибытия монашеских орденов и со времени казни нашего первого комиссара, погибшего на виселице со своими спутниками, было много славных мучеников не только из монахов, но и простых христиан, мужественно выдерживавших самые ужасные пытки и сумевших дать ответ тиранам с поразительной твердостью».

Приводим еще следующую выдержку, из которой видно, как иезуиты обращали в христианство и как они поступали с другими монахами.

«Если случаются разногласия, – говорит Сотело, – то они никогда не возникают между доминиканцами, францисканцами и августинцами, но всегда с иезуитами, ибо эти монахи держатся в Японии некоторых правил, которые не практикуются ни в одной христианской стране и с богословской точки зрения, более, чем сомнительны. Например, они не предупреждают готовящихся к крещению о том, что те должны возвратить полученные проценты и исправить причиненное ими зло, но откладывают это до исповеди. Так же поступают они и относительно неправедно приобретенного имущества, и неправильного пользования рабами. Они имеют обыкновение крестить новообращаемых, не преподав им начальных правил веры, и крестят только водою, не совершая таинства миропомазания.

Иезуиты дозволяют всем, и духовным, и светским, даже когда и нужды в том не имеется, крестить тех, кого этим лицам удастся обратить в христианство, несмотря на то, что они не умеют подготовить к принятию крещения, ни наставить на путь дел веры и покаяния, как то необходимо.

Иезуиты дозволяют взимать по 30 и 20 процентов, не считая залога, объясняя это послабление существующим обычаем или удовольствием, получаемым тем лицом, у кого делается заем. Недавно они заставляли лиц, не бывших ни диаконами, ни монахами, всенародно читать Евангелие на торжественных богослужениях. Если монахи запрещают какие-либо обычаи, не допустимые христианством, большинство туземцев любят и уважают их больше, чем иезуитов, которые все разрешают; тогда эти монахи стараются устраивать таким священникам разные неприятности со стороны язычников. Очевидно, что эти неприятности и сопротивление возбуждаются только одними иезуитами и никем больше из духовных лиц, ибо, стремясь остаться в Японии одни, они посмели заявить папе, что, если кроме них в стране этой будут еще и другие монахи, то не избежать споров и неудовольствий.

А, между тем, если не желать присылки епископов, столь нужных делателей на обширной японской ниве, из опасения возможных, со временем, споров между ними, а также, если не желать улажения существующих разногласий, то не значит ли это, скорее, мешать немедленному исправлению, чем бояться еще не существующего зла?»

Письмо это, написанное с таким спокойствием и перед мученической кончиной, мужественно встреченной автором вскоре после того, бесспорно заслуживает больше доверия, чем те блестящие отчеты о завоеваниях и успехах, которые посылались в Европу иезуитами. Об одном только они не говорят в своих реляциях – о торговле, составлявшей их главнейшее занятие. Сотело в письме своем упоминает об этом лишь одним словом, потому что он не имел в виду уличать иезуитов во всех их проступках; но и этого одного слова достаточно для доказательства того, что иезуиты вели в Японии торговлю открыто.

С прибытием голландцев, все иезуитские заведения и самое христианство вскоре уничтожились в Японии. Начальник голландской конторы представил императору подложные письма, якобы, перехваченные, в которых излагался план заговора с целью передать всю страну в руки европейцев. Туземцы-христиане, якобы, участвовали в этом заговоре. В то время, как развивались эти интриги, иезуиты спорили с одним могущественным придворным вельможей о богатом заведении, устроенном ими на острове Хумо. Вельможа поклялся быть в вечной вражде с ними и со всеми христианами. Вскоре после того, император издал указ об истреблении всех европейцев, кроме голландцев, и даже всех туземцев-христиан, которых он считал заговорщиками. Они соединились и составили армию, имевшую на первых порах некоторый успех над императорскими войсками; но вскоре, она была разбита. Образовалось нечто, вроде инквизиции, для разыскивания христиан, множество которых погибло в страшнейших пытках. В 1631 году Хиогун умер. Сын его унаследовал ту же жестокость. В половине XVII века христианство исчезло в Японии, утонув в крови своих миссионеров и обращенных туземцев. В своих описаниях, иезуиты приписывают одним себе всех мучеников. Это странное тщеславие не удивит знающих этих монахов. Однако, они могут назвать по именам лишь немногих из своих братий.

Японский император издал закон, в силу которого все, прибывавшие в Японию, европейцы должны были попирать ногами распятие. Голландцы без затруднения выполняли это требование. Продолжавшие вести торговлю иезуиты, последовали их примеру, если верить свидетельству ревностного католика, имевшего возможность хорошо знать сообщаемые им факты. Это был Мартэн, главный управляющий Индийской французской компании, живший в Пондишери. Вот, что он рассказывает:

«Не знаю, простительно ли это народу, единственное божество которого торговля; но мне это кажется отвратительным со стороны иезуитов, которые, не решаясь выпустить из рук или отказаться от торговли, которой они всегда занимались в этом государстве, ежедневно прибывают сюда на голландских судах и, подобно голландцам, по прибытии, бросают распятие на землю, плюют на него, топчут его ногами, полагая, что, совершая это ужасное кощунство, они оскорбляют лишь металл, а не Того, Кто на нем изображен! Из споров иезуитов с миссионерами, мне было известно, что ухищренное направление намерения и проклятое мысленное невысказанное условие, пробрались в Китай, но я думал, что дальше они не пошли, и вот, я нахожу их в Японии! У этих славных монахов много ли серьезных писателей, защищающих вероятность подобного взгляда? Можно ли дальше идти в привязанности к торговле? Все другие народы, даже еретики-англичане, предпочли, скорее, бросить свою торговлю и свои фактории в этом богатом краю, чем подчиниться такому ужасному обряду! А монахи, гордо носящие священное имя Иисуса, не находят его отвратительным; напротив того, они ему подчиняются, словно это чистый пустяк!

Я думал до сих пор, что все, что мне об этом рассказывали, просто ложь, придуманная каким-нибудь врагом ордена, и не хотел ничему верить, до тех пор, пока достоверные свидетели не подтвердят истину столь ужасного факта. Я нашел этих свидетелей на самом месте, и все европейцы, как французы, так и голландцы, прожившие некоторое время в Японии, засвидетельствовали эти факты.

Вот каковы эти мужи апостольские, труды которых так восхваляются в реляциях, присылаемых из-за двух тысяч миль расстояния и описывающих всех этих монахов, как людей, ведущих ангельскую жизнь, беспорочно и без всяких человеческих слабостей, как совершенные святые, как чудотворцы! Но, к несчастию этих бесцветных хвалителей, живущие на местах европейцы, ничуть не замечают этой мнимой святости: наоборот, они видят в этих монахах весьма обыкновенных людей, нередко хуже даже самых обыкновенных».

Мы познакомим читателя с не менее строгими отзывами о «Назидательных и любопытных письмах иезуитов», касательно их миссионерской деятельности на Востоке. Цитированный выше путешественник, дает весьма любопытные сведения об их торговле в тех странах. Приводим его слова буквально:

«Несомненно, – говорит он, – что после голландцев самая обширная и богатая торговля ведется иезуитами. Их обороты значительно больше, чем у англичан и других наций, даже больше, чем у португальцев, которые привезли их сюда. Быть может, среди иезуитов и найдется несколько человек, приехавших, единственно, ради евангельской проповеди, но их очень мало и тайны ордена им неизвестны. Их знают другие, настоящие иезуиты, обратившиеся в светских людей и не носящие монашеской одежды, вследствие чего, в Сурате, Агре, Гоа и всюду, где они поселяются, их принимают за настоящих купцов, определяя их национальность по носимому ими платью. И действительно, среди них встречаются представители всех народностей, даже армяне и турки, смотря по тому, что полезно и необходимо в интересах ордена.

Эти переодетые иезуиты всюду интригуют и знают всех, у кого наилучшие товары. Они ведут между собою непрерывную переписку, сохраняемую в строгой тайне, и взаимно сообщают друг другу, где какой товар и по какой цене можно достать всего выгоднее. Эти замаскированные иезуиты дают ордену огромные барыши и ответственны только перед орденом, в лице других иезуитов, странствующих по свету в почтенной рясе св. Игнатия и пользующихся доверием европейских начальников, достопочтенных отцов, принесших три обета и предписывающих своим странствующим братьям образ действия; предписания эти исполняются беспрекословно, потому что переодетые иезуиты связаны клятвой не только слепого повиновения, но и строгого соблюдения тайны, и неусыпного старания всюду и всегда способствовать увеличению благосостояния и богатства ордена.

Эти переодетые и рассеянные по всей земле иезуиты узнают друг друга по особым условным знакам и действуют все по одному общему плану, так что поговорка: «сколько голов, столько и умов» не может быть применена к ним, так как ум иезуитов все один и тот же, и не меняется, особенно, в торговых делах.

Кроме барышей, получаемых ими в самой Индии, они зарабатывают немало на индийских товарах, пересылаемых ими в Европу, где они находят поддержку, с одной стороны, у католических правителей, а с другой – у государей других исповеданий, которым платят пошлину за ввозимые в их страны товары. Товары эти высылаются другим переодетым иезуитам, которые, получая их из первых рук, наживают ордену громадные деньги. Несмотря, однако, на свою обширность, торговля эта велась до сих пор так скрыто и казалась такой пустячной, благодаря ловкости иезуитов, что никто не мог убедить в ее громадности Францию, которой она наносила наибольший ущерб; другие же народы, получая от нее таможенные пошлины, весьма мало думали о вреде, наносимом ею французской компании.

Я часто писал компании, и мои мемории по этому поводу чистосердечны и обстоятельны, но компания не только не постаралась прекратить столь для нее вредные злоупотребления, но очень определенно и многократно предписывала мне исполнять все просьбы и требования иезуитов. Они так усердно пользовались этой любезностью, что один только отец Ташар, возвращающийся с вами во Францию, должен компании свыше ста шестидесяти тысяч пиастров, что в переводе на французские деньги составляет свыше четырехсот пятидесяти тысяч ливров, причем, долг этот ничем не обеспечен, кроме сведенных счетов.

Вы могли заметить, сказал еще Мартэн моряку, с которым разговаривал, вы могли заметить при нагрузке корабля в Европе и разгрузке здесь, что все 58 тюков, которые принадлежат иезуитам и из которых наименьший больше самого большого из тюков французской компании, были размещены на всех кораблях эскадры и, что ни в одном не было ни ладанок, ни нарамников, ни других предметов, необходимых для миссионеров. Все это европейские товары, привозимые иезуитами сюда для продажи, и они проделывают это при каждом отправлении сюда эскадры, согласуя количество товара с числом кораблей.

Но это не единственные торговцы из иезуитов. Те из них, которые отправляются к Воверскому диаволу, то есть те, которые вместе с баньанами, купцами-индейцами, идолопоклонниками и другими ищут бриллианты и жемчуг, причиняют, также, немало вреда французской компании. Они-то больше всех позорят название «христианин», хотя по виду не играют такой блестящей роли, как остальные. Они носят одежду баньянов, превосходно владеют их языком, пьют и едят с ними, и исполняют вместе с ними все их религиозные обряды – одним словом, их принимают за настоящих баньянов. Под ложным предлогом обращения в христианство этих язычников, переодетые иезуиты следуют всюду за ними и ведут с ними тем более выгодную торговлю, что она тайная. Доказательством того, что ими руководит не миссионерское усердие, является тот факт, что не было ни одного баньяна, обращенного ими в христианство, а тот баньян, у которого вы обедали, уверял меня, что во время трех путешествий, совершенных им вместе с иезуитами, святые отцы всего менее говорили с ним о религии. Иезуиты, о которых я упоминаю, прибыли из Порте-Нови и взяли у меня тридцать тюков товаров из пятидесяти восьми, привезенных эскадрою из Франции. После нескольких совещаний с отцом Ташаром, они отправились в Мадрас, где и поныне находятся. Одно это не доказывает ли, что они находятся в сношении с врагами Франции и ведут с ними торговлю?

Такие-то иезуиты отправляются искать брильянты и другие драгоценные камни, имеющие большую ценность и малый объем. Они-то заказывают товары, по указанию и требованию переодетых иезуитов, распределяют получаемые из Европы и отбирают их из рук других, служащих им факторами и рассеянных по всей Индии. Они пользуются последними, для расплаты за приобретаемые редкости, товарами или деньгами по выбору продавцов. Те, которые, подобно отцу Ташару, ездят в Европу и вновь возвращаются, являются, как бы, директорами и главными сборщиками банка и торговли. Однако, они скрывают эти обороты, так как они противны духу Евангелия и самого ордена. Кроме того, они запятнали бы честь ордена, чего иезуиты боятся больше всего, ставя свою репутацию выше спасения своей души.

Чтобы скрыть от всех свою торговлю брильянтами, иезуиты придумали уловку, на которую бы, думаю, сам черт, при всей своей ловкости, мог бы попасться, если бы тайну не раскрыл один из их прозелитов, весьма преданный слуга ордена, вообще, и весьма смиренный поклонник каждого его члена, в частности; который, конечно, действовал бесхитростно и без всякого дурного умысла. Быть может, я не стал бы говорить об этом, если бы сами монахи не объявили об этом первые. Я был в Сурате в то время, когда это произошло.

Вы носите местную обувь с деревянными каблуками, обтянутыми черной кожей. Здесь делают их любой ширины и вышины. Этими-то каблуками и воспользовались иезуиты. Они сняли со своей обуви эти высокие и широкие каблуки, и заменили их железными каблуками или, вернее, шкатулочками, заказанными и сделанными в Европе, по данному ими чертежу. В этих железных каблуках или ящичках, аккуратно обтянутых черной кожей, прятали иезуиты, приобретаемые ими, драгоценности и брильянты. Ну, не вправе ли я сказать, что они самого диавола могли бы провести? пришло б ли ему в голову, что иезуиты стали в Индии башмачниками и унизились до починки башмаков? Если они в этом смысле уверяют своих легковерных поклонников, что топчут ногами сокровища Индии, то они, конечно, правы, и лучшего применения их практической морали не придумать. О, святое мысленное умолчание! блажен придумавший его иезуит Эскобар! благодаря ему, величайшие обманщики могут выдавать себя за величайших святых и обманывать христиан, делая все, что вздумается и – что еще важнее – нисколько не греша.

Но Богу было угодно, чтобы хитрость этих лицемеров обнаружилась, благодаря случаю, довольно необычайному, почти чудесному. Двое таких мнимых миссионеров прибыли в Сурат вместе с одним из новообращенных язычников, который из смирения вздумал почистить их обувь. Труд был невелик, так как в Сурате такие прекрасные и чистые улицы, что на них почти никогда не бывает грязи, но все-таки это унизительная работа для суеверного святоши. Иезуиты постоянно отказывались от этой услуги, под предлогом смирения, хотя, в сущности, по другим, не совсем христианским причинам. Новообращенный, не покидавший своего набожного намерения, воспользовавшись сном миссионеров, взял у них две пары башмаков и поспешил удалиться, чтобы не быть застигнутым на месте. Принявшись за чистку, он услышал, что в каблуке башмака что-то шевелится. На него тотчас же напал страх. Он вообразил, что совершил великое преступление, и что черт схватит его за шиворот за то, что он посмел прикоснуться своими грешными руками к святым башмакам этих апостолов. Тогда он стал кричать и звать на помощь, словно черт и в самом деле схватил его. Проходивший мимо португалец, спросил, чего он так кричит. Негр рассказал ему свое приключение с такими слезами и вздохами, как будто, он совершил уголовное преступление. Менее совестливый португалец вскрыл каблук башмака и нашел в нем шесть крупных, неотделанных бриллиантов. Проделав то же и с тремя остальными каблуками, он и в них нашел драгоценные камни, которые забрал себе, не дозволив негру выкинуть их вон, каково было намерение негра, думавшего, что это простые камешки, спрятанные в каблуки нечистым духом.

Невозможно описать ярость этих миролюбивых монахов, с которой они напали на негра и на его неуместное смирение. Весь этот день, а также и следующий, провели они в размышлении о том, что делать: потерять ли драгоценности и сохранить репутацию, или потерять репутацию и разыскать драгоценности. Наконец, они решились; полезное восторжествовало над честным. Они отправились к португальцу и предложили ему на выбор: или подарок и свое покровительство, или гнев и преследование ордена, и даже суд инквизиции в Гоа, гораздо более страшный чем в Лиссабоне. Запуганный этими угрозами, португалец возвратил им их 24 брильянта, которые они приняли, заставив его поклясться в вечном молчании. Он клятву сдержал и никому ни слова не сказал о происшедшем; но негр стал жаловаться всем на дурное обращение с ним иезуитов за то, что он нашел 24 камешка в каблуках их обуви, которые были не такие, как вообще, а железные и полые, чем и возбудил подозрение. Кроме того, посещение иезуитами португальца и тюк алой материи, присланной ему от них, превратили в уверенность возникшую догадку.

Вот каковы эти святые апостолы!

Если этим бродягам случается умереть в пути, то они всегда, для легковерной толпы и для ханжей своего ордена, являются святыми, положившими живот свой за дело евангельское. Если их убивают за грабеж или, если они умирают насильственной смертью, их считают мучениками; но к несчастью для всех, вообще, и для чести ордена, в частности, случается всегда так, что в этих далеких краях умирают только святые иезуиты, все же возвращающиеся оттуда, могут лишь приводить в бешенство своих ближних алчностью к мирским благам; одним словом, это люди позорящие свой орден.

Что касается приезжих из Европы с миссионерской, по их словам, целью, то они обманывают людей, которые с ними не знакомы. И в самом деле, если бы в сердцах своих они хранили любовь ко Христу, они не вводили бы в грех всех христиан во время пути, всюду мешаясь и возбуждая ссоры для того, чтобы разыгрывать роль миротворцев, внося всюду распри и тревогу, так что можно сказать, что мир и иезуиты так же несовместимы, как диавол и святая вода. Беру в свидетели истины моих слов всех моряков, имевших несчастие везти на своем корабле хотя бы одного иезуита. Все офицеры компании жаловались мне на них, да и ваши эскадренные не очень-то их расхваливают. Впрочем, это нисколько не вредит туловищу и республике сынов Игнатия. Туловище не принимает никакого участия в грехах своих членов; это личные грешки. Орден, взятый in globo, ограничивается тем, что присваивает себе плоды этих грешков и богатеет. Вследствие этого, лица, которым он поручает ведение своих дел, с удовольствием идут ко всем чертям, ради выгод своего ордена».

Документ этот не покажется преувеличенным, ввиду несомненных фактов, которые пройдут перед нашими глазами.

Отношение иезуитов к суевериям индусов отличалось терпимостью, доходившей до кощунства; они сами совершали языческие обряды, становились браминами и забывали о том, что они христиане⁵⁰.

Если верить рассказам иезуитов-историков и «Назидательным письмам», то орден дал Церкви множество апостолов и мучеников, пострадавших в Индии. Беспристрастие заставляет нас дать краткое изложение их донесений, прежде, чем передавать отзывы их противников.

По смерти Ксавье, индийским провинциалом был назначен Гаспар Барзей. Вскоре после того, Людвиг Мендец и Павел Валлец погибли мученической смертью на Рыбачьем берегу, их заменил Генрикец. Жители островов Негра были обращены в христианство Жаном де Бейра, но вскоре отпали от истинной веры; португальцы вздумали наказать их за вероотступничество и напали на их страну. Жан Бейра явился посредником между ними. Португальцы удалились, а туземцы вернулись к христианству. Альфонса де Кастро, Бахионского апостола, замучили магометане. В Гоа и в северной Индии к иезуитам относились с таким восторгом, что «народ толпами, под предводительством браминов, стекался в Гоа, для восприятия крещения». Не менее необыкновенны были их успехи на островах Диваране, Ормусе, Целебесе, Сиао и Банке.

На Молукских островах царь Тернатский гнал христиан в 1568 году. В защиту их явился португальский флот под начальством Перейры. Его сопровождал отец Маскареньяс. Устрашенные туземцы пожелали креститься. Перейра двинулся против тех, которые упорствовали в своем идолопоклонстве. Маскареньяс и Викентий Диэц присутствовали при битве. Перейра победил и построил цитадель. «Когда она стала господствовать над страной, – говорят иезуиты, – евангельская проповедь не встречала больше сопротивления». Однако, крепость Перейры попала в руки туземцев; Маскареньяс и другие иезуиты посетили те из Молукских островов, где они подвергались наименьшей опасности. Они могли потерпеть там мученическую смерть, но, прибавляют иезуиты, они приговорили самих себя к жизни; они даже старались избегать преследования, которое могло лишь прославить их самих. Эти миссионеры в Индии проявили такое же мужество, как и в Японии. Маскареньяс умер в 1570 году, отравленный язычниками, по словам иезуитов.

Отцы Рудольф Аквавива и Пахеко просветили Сальсетский полуостров. Они были там убиты в 1583 году, вместе с другими иезуитами и некоторыми прозелитами. Великий Могол знал Рудольфа Аквавиву; он сожалел о его смерти и пригласил иезуитов для просвещения своего царства. К нему был отправлен отец Жером Ксавье, имевший большой успех, и основавший в 1621 году в Агре коллегию, а в Патне – станцию.

Иезуиты обращали в христианство только одних париев, когда в 1605 году прибыл в эти края отец де Нобилис. Он захотел просветить высшие классы и браминов, и придумал для этого новый способ действия. На его долю выпала Мадурская миссия. Заметив, что брамины отвергают Евангелие из презрения к касте париев, он сам сделался брамином и, по словам иезуитов, принял обычаи, язык и одежду саниасов, самой уважаемой секты в Индии. Подобно им, он живет в дерновом домике и ведет жизнь, полную лишений и трудов; он воздерживается от мяса, от рыбы и от всяких напитков. На его бритой голове оставлена лишь на макушке одна прядь волос; на ногах у него деревянные башмаки; вместо шапки он носит цилиндрический колпак из шелка огненного цвета с длинным вуалем, спадающим на плечи; он одевается в кисейные одежды, носит длинные драгоценные серьги, а на лбу у него желтый знак, нарисованный особой краской.

В тиши и тайне своей пещеры он так усвоил себе привычки и обряды браминов, что перестал быть европейцем даже в глазах браминов, считавших его таким же святым и ученым, как и они сами. Брамины осведомились о его происхождении; он поклялся, что происходит из знатного рода, и его клятва была занесена в книги. Иезуит, посвященный в секту саниасов, был назван Татува-Подагар-Суами, что, по словам иезуитов, значит: человек, вполне обладающий девяносто шестью качествами истинного мудреца.

Однако, поведение Нобилиса не одобрялось инквизиторами в Гоа и некоторыми другими иезуитами. Он не мог принять обычаи и одежду саниасов, и войти в их секту, не участвуя в их религиозных обрядах и не отказавшись, хотя бы наружно, от христианства. Нобилис уверял, что их религиозные обряды не были нисколько идолопоклонством. Инквизиция довела это дело до сведения папы. 31 января 1623 года Григорий XV дозволил Нобилису продолжать свою деятельность до более строгого расследования. Иезуиту пришлось хлопотать пять лет об этом разрешении, и он добился его только потому, что утверждал, что обряды браминов – не языческие. Но, когда обряды малабарцев и китайцев были более тщательно изучены папским престолом, мнение составилось совсем иное.

Нобилис скончался в 1656 году; туземцы очень почитают его могилу, как добродетельного брамина. Иезуиты уверяют, что он обратил в христианство сто тысяч браминов. В 1672 году Иоанн де Бритто прибыл в Мадуру, чтобы продолжать дело, начатое Нобилисом; он также сделался брамином-саниасом. В этом новом виде он победоносно изъездил всю Индию, побывал в царствах Танжаурском и Жингэ, открыл иезуитам доступ в Мисору, побывал на Малобаре и крестил там тридцать тысяч человек. В 1693 году его убили брамины, обвинившие его в чернокнижии. После его смерти, орден дал Индии еще третьего брамина, в лице отца Константина Бески, прозванного индусами Великим Вирамамуни.

Эти три монаха были не единственными иезуитами, поступившими в секту браминов; у них было очень много подражателей из числа членов ордена, которые следовали по их пятам.

В то же время, иезуиты проповедовали христианство и в других частях Индии, а именно, в Бенгалии, Чандернагоре, Арракане, Пэгу, Камбодже, Сиаме, на Цейлоне и в Непале. Несколько миссионеров поплатились жизнью за свое усердие, но большинство достигло блистательных успехов.

Эти рассказы иезуиты основывают на своих «Назидательных и любопытных письмах». Если верить самым высокочтимым миссионерам, письма эти полны благонамеренной лжи. Монах капуцин, отец Норберт, доказал в своих «Исторических записках о миссионерах в Индии», что иезуиты воспитывали лишь полухристиан, вследствие своей преступной терпимости язычества; он описал их борьбу с другими миссионерами, в особенности, с капуцинами, по поводу обрядов малабарцев, а также их неповиновение папским приказам. Иезуиты из мести оклеветали отца Норберта; своими преследованиями они заставили его выйти из ордена капуцинов и странствовать без цели, подвергаясь разным опасностям; воспользовавшись его несчастиями, они постарались представить его в виде бродяги, монаха-расстриги, и не задумались прибегнуть к клевете, чтобы очернить его. Два иезуита, оставившие притворно свой орден, чтобы занять места епископов, – Бельзэнс в Марселе и Лафито в Систероне – напечатали слабые послания против отца Норберта. Какой-то иезуит издал два анонимных письма, в несколько страничек каждое, в опровержение целого сочинения из шести томов in-4°. Отец Норберт разбил своих противников в письме столь же сдержанном, сколь и обоснованном, и разумном. Что бы ни говорили иезуиты, но после этого письма, их «Назидательные письма» не могут иметь никакого значения в глазах серьезных людей. Впрочем, мы не станем опираться на сочинения этого ученого капуцина именно потому, что иезуиты возбудили сомнение в их правдивости. Мы справлялись с другими документами, которые они тщетно отрицали; назовем, преимущественно, две рукописи, принадлежащие ныне Императорской библиотеке. Одна из них есть «Изложение религии малабарцев на Кормандельском берегу», другая озаглавлена «Индийское идолопоклонство». Автором первой был папский викарий, весьма известный под именем Розалийского епископа; вторая рукопись извлечена из архивов старинных капуцинов и написана монахом-капуцином, бывшим миссионером в Индии.

Оба эти сочинения, вполне согласующиеся с письмами нескольких папских викариев, подтверждают рассказы отца Норберта. Читатель узнает из нескольких выдержек, как поступали иезуиты в Индии.

Прежде всего, мы узнаем из обеих вышеупомянутых рукописей, что «Назидательные письма» иезуитов не заслуживают никакой веры.

Ташар, суперьор иезуитов в Индии, осмелился написать отцу Ла Шезу, духовнику Людовика XIV, что во время гонения в Индии в 1701 году, двенадцать тысяч обращенных иезуитами исповедали Иисуса Христа.

Отец Норберт уверяет, со своей стороны, что «ни один не исповедал всенародно свою веру, и не закрепил мученической смертью клятвы, принесенные им при принятии св. крещения». Епископ Розалийский, писавший за 30 лет до отца Норберта, также свидетельствует о богоотступничестве индийских христиан того времени и делает исключение только для тех, которые бежали на морской берег; из его реляции видно, что не нашлось ни одного туземца, который бы осмелился сохранить свою веру перед лицом тиранов-правителей. «Если читать, – говорит отец Норберт, – те отчеты, которые ежегодно присылаются индийскими иезуитами под громким названием Назидательных писем, то можно подумать, что их миссионеры – истые образцы покорности и усердия; нельзя не поставить их рядом с первыми основателями христианства. Но, ежели взглянуть на их образ действия на месте, то нельзя не признать, что миссионеры эти ничуть не похожи на описанных в отчетах. Предписанный апостолами способ проповедовать евангелие, не соблюдается ими, они обходят самые точные предписания папского престола; в их церквах совершаются обряды, несовместимые с чистотой религии», и т.д. Все это, подтвержденное неоднократно массами очевидцев, подрывает, к несчастию иезуитов, веру в те чудеса и обращения, о которых повествуют их «Назидательные письма». Мы тем охотнее цитируем отца Норберта, что он вполне согласуется в этом вопросе с автором «Индийского язычества». Упомянув о том, как редко и как трудно принимают христианство жители Малабара, миссионер этот прибавляет:

«Могут спросить, что же значат печатные рассказы некоторых миссионеров о многочисленных, частых, прочных и поразительных случаях обращения язычников, даже браминов, князей и других значительных лиц? Надо сознаться, что все это, не более, как благонамеренная ложь, благочестивые сказки, для назидания добрых людей в Европе, верящих авторам на слово. Европейцы, живущие в этих местах и имеющие возможность правильно судить об этом деле, относятся к этим иезуитам с полным презрением, смеются над ними и упрекают их в хитрости, видя в их «Письмах» лишь уловку для приобретения славы, громкого имени, завещанных имуществ, больших капиталов, тем более, что они не перестают кричать о том, что, вследствие недостатка в деньгах, они не могут устраивать миссии и содержать необходимое число законоучителей».

Лучшего подтверждения слов отца Норберта нельзя и придумать. Судите сами, насколько можно верить рассказам иезуитов, их «Назидательным письмам» и даже кратким изложениям писем этих, составленным друзьями ордена, для большого распространения благонамеренной лжи и благочестивых сказок.

Из писем папских викариев в Индии, не принадлежавших к иезуитскому ордену, видно, что у миссионеров-иезуитов паства состояла из настоящих идолопоклонников, которые сохранили все свои верования и обычаи, прибавив к ним лишь некоторые христианские обряды. Большая часть этих суеверий подверглась осуждению пап в XVII веке. В начале XVIII века, Климент XI отправил в Индию, в качестве визитора, епископа Турнонского, который снова осудил их в пастырском послании, одобренном папским престолом. Бенедикт XIV издал против них торжественную буллу, но иезуиты все-таки сохранили свое прежнее отношение к обрядам, признанным языческими, вплоть до исчезновения их ордена.

Для уяснения их образа действия, даем несколько выдержек из упомянутых нами сочинений.

Иезуиты разрешали своим индусским новообращенным скрывать, что они христиане, и стыдиться своей новой веры. Эти туземцы, наставляемые иезуитами, говорили, что причиной их скрытности, является опасение, как бы им не пришлось пострадать, если бы все знали об их обращении, как бы их не выгнали из семьи, не лишили бы наследства, не считали бы опозоренными.

«Отцы иезуиты, брамины саньясы, – рассказывает Розалийский епископ, – думают прославить имя Христово, запрещая обращенным и новым миссионерам называться христианами, по-малабарски – христиамен (christiamen); они дали им названия Сарувену, ранондай, ведекаруэ, желая обозначить этими именами людей, признающих закон истинного Бога, тогда как эти названия даются язычниками поклонникам бога Шивы. Не подумают ли язычники, хорошо понимающие значение этих слов, что христиане также поклоняются их Богу Шиве? Они еще более утвердятся в своих заблуждениях, видя, что христиане придерживаются большей части обрядов, установленных этим божеством... Не значит ли это унижать нашу веру и делать ее достойной презрения?»

Иезуиты не ограничивались одним этим кощунством. Розалийский епископ говорит, что «они никогда не дают обращенным имен в честь христианских святых, которых они называют так, что их нельзя узнать, например, вместо св. Павел они говорят чинапен, то есть господчик, и т.п.».

В Мадуре и других отдаленных местностях Малабара иезуиты-миссионеры не давали даже этих замаскированных имен; они заставляли называться просто именем идола, как, например, Вишну и т.п. «Таким образом, – говорит епископ Розалийский, – славное название христиан совершенно уничтожено у малабарцев и имена святых совсем изглажены из их памяти. Это ли то христианство, усердие которого так расхваливают отцы иезуиты в своих напечатанных Письмах и которое они осмеливаются сравнивать с первобытной Церковью?»

Даже в Пондишери, многие крещеные носили имена языческих богов, и тот же епископ говорит, что тамошний законоучитель-иезуит назывался Монтапен, что есть одно из названий бога Шивы, почитаемого индусами. «Христиане, – восклицает наш автор, – носят имя диавола! чада Божьи гордятся знаменем врага рода человеческого! христиане прославляют идолов!»

Автор жалуется также на то, что иезуиты опускают некоторые обряды при крещении, а именно: дуновение, плевание и т.д. Крестное знамение и возложение рук «совершаются ими на таком далеком расстоянии от крещаемого, в особенности, если это пария, что они теряют и тот смысл, и то значение, которое должны иметь. Они не кладут сами соль в рот крещаемому и не прикасаются к его ноздрям и ушам, боясь, что их станут считать париями».

Парии составляют самый низший класс народа и считаются остальными индийцами отверженными людьми.

Иезуиты высказывали большое отвращение к этим несчастным. Епископ Розалийский говорит по этому поводу: «Из страха оскверниться, если переступят порог дома парии, пондишерийские иезуиты заставляли приносить к своему порогу больных, как бы тяжко они ни страдали, и здесь исповедовали и соборовали их.

Отцы же иезуиты в Мадуре и других малабарских миссиях никогда не входят сами в жилища париев, чтобы не оскверниться, а заставляют выносить больного под дерево, или под навес из древесных ветвей вне жилища и здесь соборуют его; если же больной так слаб, что может умереть при переноске, тогда иезуит ограничивается тем, что посылает законоучителя к больному, для утешения, сам же ни за что не пойдет. Иезуиты говорят, что, если бы они входили в жилище париев, то остальные малабарцы смотрели бы на них, как на париев, как на отверженных; так что, по мнению этих монахов, лучше пусть парии умирают без покаяния и души их лишаются вечного блаженства, чем лишиться расположения остальных туземцев».

Автор «Индийского язычества» подтверждает это свидетельство: «Миссионеры некоего ордена, – говорит он, – решили не сообщаться с париями, не приближаться к ним иначе, как тайно, не приходить с Дарами к париям-христианам, но заставлять приносить больных к себе в укромные места и в благоприятное время, для совершения таинств, иметь отдельные, для париев, церкви или, в крайнем случае, какое-нибудь отдельное помещение при общей церкви, где бы эти бедняги могли слушать церковные службы отдельно от прочих. Относительно этих порядков, у иезуитов происходили большие споры с миссионерами других орденов, доходившие до римского духовного суда, где они наделали много шуму. Об этом можно справиться в знаменитом декрете епископа Турнонского, легата, à latere и папского визитора, подтвержденном многими папами, начиная с Климента IX до Бенедикта XIV включительно».

Далее, автор говорит, что на Малабарском берегу, где туземцы более освоились с европейцами, нетрудно было собирать в церквах и всех христиан, какой бы народности, звания, положения они ни были бы. Вследствие этого, люди высшей касты мало принимали христианство: «Но мы, – прибавляет он весьма разумно, – предпочитаем обращать немногих, но зато совершать это дело по правилам, в уверенности, что такое обращение есть наилучшее».

«Под тем предлогом, что парии считаются опозоренными и нечистыми, малабарцы, – рассказывает епископ Розалийский, – не впускают их в церковь во время богослужения. Если эти бедные парии желают принять причастие, то оно подается им из окна, или выносится на двор. В Пондишери иезуиты долгое время держались этого правила в своей церкви; в Мадуре и в других миссиях, оно и доселе соблюдается. Такой образ действия укрепляет в малабарцах гордость и фарисейство, и заглушает в них милосердие; если они настолько презирают париев, что даже пальцем не двинут в их пользу, то, что же будет, если такое поведение станет одобряться их духовными отцами?

По-видимому, парии терпят это различие в своих житейских отношениях, но совершенно иначе относятся к нашим храмам и нашим св. таинствам. Они много шумели и жаловались отцам-иезуитам и епископу Сен-Томе (так же иезуиту). Когда в Сен-Томе захотели ввести те же порядки, все парии возмутились и бежали из своих жилищ. Чтобы заставить их возвратиться назад, пришлось им пообещать, что им будет дозволено входить в церкви, наряду с прочими малабарцами. Поэтому, ни в Сен-Томе, ни в Мадрасе этого различия не существует. В Пондишери иезуиты и вознамерились ввести такие же порядки, как в Мадуре, и выписали нарочно законоучителя из этой миссии, чтобы научиться от него всем обычаям и обрядам, употребляемым в той церкви. Португальские иезуиты в Мадуре часто сетовали на пондишерийских за то, что последние губят их цветущие миссии, подражая им, так как, говорят они, столь тщательно скрываемые ими обряды и обычаи будут разоблачены».

Автор говорит, что иезуиты выдумали сами, будто князья запрещают париям, под страхом суровой кары, бывать в той же церкви, в которую ходят и благородные индийцы. «Это объяснение не пригодно для Пондишери, – прибавляет он. – Город этот управляется французами; они не только не запрещают париям бывать в церкви вместе с малабарцами, но даже нередко возмущались различием, которое делают иезуиты между своими прихожанами. Нельзя себе представить, как оно задевает этих бедняков. Как, говорят они, разве мы не такие же храмы Божьи, как и другие христиане? Монахи эти допускают нас к Причастию, почему же они считают нас чужими, недостойными входить в вещественный храм Божий? Если Иисус Христос входит в сердце наше и становится нашей пищей, не опасаясь осквернения, то почему монахи и малабарцы не хотят прикасаться к нам? Наконец, если мы все братья между собой, все дети одного Отца и всех нас ждет общее наследие, то почему же нас изгоняют из дома Божия, словно чужих и отверженных?

Для успокоения париев, иезуиты устроили при малабарской церкви пристройку, в которой парии слушают обедню, причащаются, слушают проповеди и присутствуют при богослужениях.

Возмущенные поведением иезуитов, парии стали ходить к обедне в церковь капуцинов. Иезуиты, видя свои церкви опустевшими, по обыкновению, вообразили, что единственное средство вернуть к себе прихожан состоит в угрозах. Но эта мера еще более отдалила народ, и – что весьма замечательно – христиане, по большей части серьезные мужчины и женщины, стояли рядом с париями, почти прикасаясь к ним, и нисколько не смущались этим обстоятельством; это доказывает, что различие, делаемое иезуитами в церквах, вызывается не столько христианами, сколько самими иезуитами».

При совершении таинства брака, иезуиты открыто допускали самые возмутительные обряды, разрешая браки между малолетними детьми по нелепому обычаю туземцев. Самым важнейшим из брачных обрядов считается возложение на шею новобрачной особого украшения, называемого в просторечье тали; это самый существенный из всех брачных обрядов. Лишь только ребенок наденет тали на шею своей супруги, они уже обвенчаны нерасторжимо, хотя бы брак был ими заключен в детском возрасте и без понимания делаемого шага. Замужние женщины приносят тали в сосуде. Это безобразная, грубо сделанная статуэтка, изображающая бога Пиллеара, индийского Приапа. У некоторых каст тали привешен к бумажному шнурку, сплетенному из ста восьми нитей и окрашенному шафраном. Это условное число ста восьми нитей, и эта шафранная окраска не должны были допускаться при христианских браках, не нарушая приказа епископа Турнонского, запретившего этот обычай, «так как, – говорит епископ Розалийский, – этот шнурок из ста восьми нитей плетется в честь ста восьми дев Рудры, индийского бога, и окрашивается шафраном в честь другого божества, Дитты».

Иезуиты находили, что чрезвычайно трудно искоренить обряд тали и соблюсти правила, предписанные епископом Турнонским относительно этого дела. «Они придумали, – говорит Розалийский епископ, – такую штуку: на лицевой стороне поместили крестик, а на обратной – изображение Пиллеара; но язычники не верят, что этот, с виду такой незначительный крестик, сможет победить культ Пиллеара, столь древний и знаменитый. Они уверены, что христиане чтут и поклоняются Пиллеару, так как они употребляют его при венчании и христианки носят его с такой любовью». Автор «Индийского идолопоклонства» столь же ясно говорит об этом предмете. «Миссионеры-иезуиты разрешают носить языческий тали, прибавив к нему маленький крестик и немного уменьшив ноги идола. После тщательного исследования, дознано, что такое тали есть не что иное, как грубое изображение идола Пиллеара, чудовища с головою слона на человеческом теле, индийского Приапа.

Некоторые миссионеры, – прибавляет он, – всеми силами старались доказать, что это заключение неправильно, но это им не удалось. Им самим была доказана его правильность тщательным исследованием и юридическим разбором в Пондишери, в присутствии множества присутствующих; факт не подлежит сомнению и подтвержден многими браминами и всеми золотых дел мастерами, призванными в суд в качестве экспертов. «Это наш божественный Пиллеар», – заявили они. Все акты этого процесса, возникшего между отцом Томасом де Пуатье, в то время простым миссионером, и отцами, пондишерийскими иезуитами, до сих пор хранятся в канцелярии суда. Мадрасские золотых дел мастера, прибавляет автор, которым я заказывал такие фигурки для некоторых своих друзей, собирателей курьезов, растолковали мне все символы тали. Когда папский визитор, монсеньор де Турнон, подверг судебному рассмотрению многие обряды и обычаи, разрешенные иезуитами своим неофитам, как нечто совершенно не церковное или – в крайнем случае – допустимое по доброму намерению, он убедился, что это действительно изображение идола Пиллеара, и, вследствие этого, запретил указом от 23 июня 1704 года употребление этого тали, и приказал давать замужним женщинам вместо этого нечестивого изображения крестик или иконку Божьей Матери, или какого-нибудь святого. А сколько раз рассматривали это дело в Риме! Но, чем больше его рассматривали, тем очевиднее становился этот факт язычества, так что, наконец, он вызвал запретительную буллу Климента XI, подтвержденную папами Бенедиктом XIII и Климентом XII».

«Кроме ношения этого гнусного тали, иезуиты разрешали своим пасомым еще и другие языческие обряды при браке. Таков обряд с двумя кокосовыми орехами, торжественно носимыми во время брачных празднеств на Малабаре. Свадебные церемонии завершаются разбитием одного из этих кокосов на плоском камне, в виде жертвоприношения Богу Пиллеару». «Иезуиты, – рассказывает Розалийский епископ, – не только заставляли класть орехи на горшки, но приказывали своим прихожанам разбивать один из них, говоря, что это есть дар Святой Деве, изображение которой находится на алтаре. Но разве обыкновенные приношения так делаются? разве разбивается та вещь, которую приносят в дар? а язычники, присутствующие на свадьбе, разве они понимают, зачем отцы иезуиты это делают?».

Нет ни одного автора, который, говоря о нравах и обычаях индусов, не упомянул бы о поклонении малабарцев корове. «Они почитают ее, как божество и, вследствие этого, чтут и ее помет. Они думают, что он очищает от грехов. Для того, чтобы он был чище, его нужно собирать в руки, когда он выходит из коровы». Этот испепеленный навоз составлял предмет благочестивой торговли. «Христиане, – говорит Розалийский епископ, – покупают эту золу на рынке и несут ее в церковь, где иезуиты ее святят и раздают всем. Они велят мазать ею лоб и другие части тела, как то делают язычники. Они очень тщательно мажутся этой золой перед служением обедни, то есть иезуиты – сангиассы, делающие это в назидание прочим; они совершают этот обряд в те же часы, как и язычники... Какие бы молитвы ни читались над этой золой, она все же остается видимым знаком обряда идолопоклонческого, а малабарцы-язычники думают, что и христиане почитают корову, как божество.

Хотя все эти племена поклоняются корове, но не все они носят ее пепел; некоторые заменяют его фигуркой из белой глины, доставаемой в местности Тирупади, у подошвы горы, где находится пагода Вишну, весьма почитаемая его поклонниками. Они носят этот значок на лбу в честь Вишну, принявшего образ женщины. Малабарцы, обращенные в христианство, не стесняясь, носят этот значок, а иезуиты дозволяют им это делать; малабарец не станет есть, предварительно не очистившись, и не повесив себе на лоб это изображение, точно так же поступает он, отправляясь в церковь».

Автор «Индийского язычества» насчитывает до тридцати знаков, употребляемых индусами-язычниками. «Все эти знаки, – говорит он, – изображены на таблице, помещенной в конце знаменитого сочинения отца Луцино, комиссара при римском духовном суде, защитника декрета Турнонского епископа против отцов-иезуитов. Невозможно говорить о происхождении некоторых из этих значков, до того оно постыдно и гнусно. Вообще, можно сказать, что те из них, которые окрашены в цвета белый и красный, или только в белый, или в один красный, служат отличительными знаками поклонников Вишну.

Миссионеры, дозволившие христианам сохранить эти значки и сами носящие их, приноравливаясь к язычникам, употребили все старания, устно и письменно уверяя папский престол, что значки эти не более, как чисто гражданские знаки отличия, употребляемые в тех случаях, когда необходимо предстать перед властями, начальством или в собраниях. Эти объяснения можно найти в сочинении под заглавием «Defensio Indiarum misfïonum», направленном против декрета Турнонского епископа; но эта причина содержит в себе нечто смешное, ребяческое и грубое. Как! неужели все малабарцы ежедневно предстоят перед начальством или бывают на собраниях? Должны ли они являться ежечасно к властям? разве у детей обоего пола и с самого раннего возраста бывают дела со взрослыми? наконец, парии, не имеющие права приближаться к властям, но, наравне с прочими кастами, возлагающие на себя эти значки, делают ли это ввиду своего представления начальству? ведь все, без различия касты, возраста, пола, профессии, носят эти значки каждый день или почти каждый день.

Христиане, крещенные иезуитами, и сами иезуиты употребляют еще сандальное дерево, очень душистое и дающее ярко-красную краску. Его растирают в порошок и им рисуют себе на теле известные знаки в честь Брамы».

Автор припоминает нам буллу, которая показывает, с каких пор иезуиты поощряли это суеверие. «Буллой Григория XV, – говорит он, – начинающейся словами: Romanae sedis antistes и направленной против суеверия, как индусов-христиан, так и самих миссионеров, запрещается употребление сандала иначе, чем в виде гражданского украшения, и предписывается воздерживаться от каких-либо, сделанных этой краской, изображений на теле, означающих поклонение какому-либо идолу. До сих пор булла не принесла никакой пользы, так как миссионеры, против которых она направлена, всегда делали себе на лбу знаки сандалом, что и продолжают до сего времени (1741 г.), по крайней мере, некоторые из них, в чем не может быть сомнения.

Иезуиты не только допускали, но и сами исполняли языческие обряды индусов. Многие из них, подобно отцу Нобилису, выдавали себя за браминов и исполняли устав различных степеней этих жрецов. Они, конечно, делали это с благой целью, но, тем не менее, они не могли делаться браминами, не став жрецами Брамы.

Брамины составляют высшую касту малабарского народа, который непоколебимо верит, что Брама вынул их у себя изо рта и, что на них надо смотреть, как на самого Браму. Они все, по рождению, жрецы и помогают друг другу при своем идолослужении. Они одни только имеют право носить шнур иегнио, паридам и кодумби. Сами брамины приготовляют этот шнур иегнио, наматывая нить на руку сто восемь раз, в честь ста восьми лиц Брамы.

Кодумби – пучок волос, который брамины носят на затылке. Для достижения высшей степени индусского жречества, надо начинать со степени браматчари, что разрешается с семилетнего возраста. Когда ребенка посвящают в браматчари, ему делают кодумби, на который возливают елей, а когда он получает жреческий сан, что бывает, обыкновенно, в двенадцать лет, кодумби снова помазуется елеем».

Познакомив нас с этими подробностями, Розалийский епископ продолжает:

«Каждый, носящий одежду брамина, шнур иегнио и кодумби, должен считаться брамином или браматчари, или самим Брамою; отцы иезуиты, миссионерствующие среди малабарцев, носят одежду браминов, шнур и кодумби; следовательно, иезуиты должны считаться принадлежащими к секте браминов, или самим Брамою. Первая часть нашей посылки неопровержимо доказана всем вышесказанным о шнуре и кодумби, как существенной принадлежности касты браминов, которые различаются только по одежде. Вторая часть посылки доказывается, во-первых, самим законом, считающим браминов за самого Браму и относящимся к ним, как к богам; во-вторых, верою в них, как в богов всего малабарского народа; в-третьих, признанием отца Иоанна де Бритто.

Наша вторая посылка неопровержима, так как то, что все видят и чему все верят, нельзя оспаривать. С первого появления иезуитов-миссионеров на Малабарском берегу, некоторые из них переодевались браминами. Они мазали себе лоб коровьим пеплом, так называемым, тируниру; носили одежду, шнур и кодумби, и соблюдали все обряды и обычаи браминов. Некоторые и доселе так живут. Отец Роберт Нобилис сделался браматчари; у нас сохранилось старое изображение этого монаха, на котором он представлен во всех атрибутах браматчари. Служители истинного Бога не побоялись превозносить служение Браме и, так сказать, смешивать служение истинному Богу со служением идолу! это ужасно!»

Хотя все брамины, по рождению, жрецы и, хотя они, кроме того, посвящаются в это сословие особыми обрядами, но между ними следует отметить орден саньяссов, или кающихся браминов. Им присвоены, кроме известной одежды, еще камадалам и дандам. Камадалам – это горшочек, который саньяс постоянно носит при себе, и в котором всегда должна быть вода – другой воды саньяс не пьет, ею же он должен омывать известные части тела при совершении своих религиозных обрядов. Саньяс носит в руках дандам – особую трость, или палку, на которой должно быть семь природных узлов, в честь семи главных саньяссов, которые, после долгого покаяния на земле, были взяты живыми на небо, как великие боги. Кроме того, саньяссы всегда носят с собою шкуру оленя или тигра, которая служит им ковром, когда они спят или отдыхают.

Вот что рассказывает епископ Розалийский:

«Достопочтенные отцы иезуиты, миссионеры малабарские, видя, что народ с особенным уважением относится к саньяссам, и желая показать, для придания себе большого значения, что они перешли из браминов на высшую степень и стали саньяссами, облеклись в одежду последних. Они носят дандам и камадалам, и трижды в день совершают омовение, употребляя при этом коровий пепел. Приготовляясь к литургии, они обмывают водой из своего камадалама те же части тела, как и саньяссы. Они никогда не входят в дома париев, никогда не бывают на похоронах, кроме тех случаев, когда хоронят саньясса, и соблюдают много других подобных обрядов.

Когда эти монахи служат обедню, ступени алтаря покрываются шкурой оленя или тигра. Но на алтаре не бывает креста; на нем только икона Божией Матери. Они даже осматривают белье и облачение новых миссионеров, и, если окажется, что они помечены крестами, то эта метка старательно уничтожается».

Иезуиты пытались оправдать эти возмутительные факты, на что епископ Розалийский ответил следующими рассуждениями. «Если одежда, – говорит он, – служит лишь условным знаком для различения народности, то христиане, конечно, могут носить ее без вреда для своей веры. Так, например, в Китае миссионеры одеваются по-китайски; среди малабарцев они могли бы носить малабарскую одежду. Но, если одежда обозначает особую секту или особую религию, как одежда браминов-саньяссов, камадалам и дандам, христиане не должны никогда надевать ее. Каждый, носящий одежду саньясса, камадалам и дандам, должен считаться принадлежащим к секте саньяссов, кающихся браминов бога Брамы, или самим божеством этим. Иезуиты, жившие среди малабарцев, носили эту одежду, следовательно, их должны были считать принадлежащими к ордену саньяссов.

Все видели и знают, – говорит епископ Розалийский, – что, как французские, так и португальские иезуиты, миссионерствующие на Малабарском берегу, носят одежду саньяссов, камадалам и дандам». При этом, автор ссылается на 7-ю главу сочинения иезуита Бритто. Из всего этого приходится заключить, что иезуиты превращались в настоящих жрецов Брамы.

«Брамины-язычники, – говорит Розалийский епископ, – думают, что достопочтенные отцы иезуиты-брамины принадлежат к их касте, иначе, они ни за что не дозволили бы иезуитам входить в свои дома. Они думают, что отцы-саньяссы, подобно им, жрецы Брамы, перешедшие в разряд кающихся браминов, иначе, они считали бы их ложными саньяссами и не стали бы поддерживать с ними отношений. Они уверены, что культ Брамы процветает в Риме, и что римские священники совершают обряды таинств Брамы. Это заставляет иезуитов исполнять обряды браминов-саньяссы, чтобы убедить индусов, что они также брамины, и, что, если у них и встречается некоторое различие в богослужении, то это оттого, что иезуиты лучше сохранили чистоту своей древней веры».

У иезуитов всегда было много доводов в пользу своего образа действия, они даже ссылались на Св. Писание. По этому поводу епископ Розалийский замечает: «Иезуиты, не задумываясь, совершают языческие обряды; они боятся огорчить идолопоклонников, а не боятся возмутить всю Церковь Божию. Можно ли назвать святым превращением облачение себя в одежду, посвященную идолослужению?»

Тот же автор говорит:

«Когда иезуиты-саньяссы находятся в нескольких милях от своего мадама, или монастыря, они садятся в паланкин или на коня, а когда гуляют вокруг своего мадама, то надевают туфли, которые оставляют у дверей, входя в свой мадам. За исключением редких случаев, когда приходится посещать особ высшей касты, иезуиты-саньяссы не выходят из своего монастыря и ведут свою миссионерскую деятельность через законоучителей, которые приводят к ним желающих принять христианство. Они это делают из гордости, желая, говорят они, внушить народу высокое понятие о нашей святой вере; так как, если бы они сами стали проповедовать, они унизили бы свое достоинство, как браминов-саньяссы, и религия, возвещаемая на площадях, потеряла бы в глазах народа».

Розалийский епископ констатирует тот факт, что, несмотря на терпимость иезуитов к суеверию браминов, они не имели почти никакого успеха у последних.

Автор «Индийского язычества» говорит то же самое, как об этом предмете, так и обо всем остальном. «Миссионеры некоего ордена сделались браминами-саньяссы для того, чтобы язычники относились к ним с большим уважением и охотнее принимали бы христианство, как заявляют эти миссионеры в печатных сочинениях. Они стали носить на лбу языческие знаки, а также посох, сосуд, оленьи и тигровые шкуры; стали купаться в известные часы и есть один раз в сутки. Они воображали, что, замаскировавшись таким образом, в скором времени загонят в свои проповеднические сети всю браминскую касту, и что их не примут за европейцев; но нельзя сказать, что они достигли цели: брамина по-прежнему трудно обратить в христианство. Европейцы, или паррангис – в высшей степени ненавистное название для туземцев, – их называют так же, как, если бы они не превращались в браминов-саньяссы. Они добились лишь того, что низшие классы народа стали чаще креститься, так как миссионеры разрешают им сохранять многие языческие обряды и обычаи, что подтверждается декретом епископа Турнонского. Но похвально ли распространять христианство способом, который осужден Церковью, как противный духу Евангелия, которое следует проповедовать во всей его чистоте?»

Иезуиты относились так снисходительно и бережно к языческим верованиям и подчинялись столь многим смешным и суеверным обычаям, что хочется верить, что ими руководило горячее усердие к делу спасения душ человеческих. Было бы весьма ошибочно так думать. Многочисленные факты доказывают, что побудительными причинами были выгода ордена и стремление к господствованию.

Ничто не могло быть суровее владычества иезуитов над теми индусами, которые по простоте подпали под их власть; епископ Розалийский и по этому поводу дает следующие сведения. «Для устрашения туземцев, – говорит он, – иезуиты устроили суд в своем монастыре в Пондишери. Если малабарские христиане провинятся, их ведут к иезуитам, которые наказывают их ударами шабука (род плети). Члены верховного совета индийского королевского общества, устав выслушивать ежедневные жалобы по поводу жестоких истязаний, которым иезуиты подвергали христиан, вызвали к себе двух несчастных, избитых монахами. Они дали свои показания перед полным составом совета. Один из них, 84-летний старик, был наказан за то, что не жил с сыном мирно; другой, человек серьезный и один из главных служащих Общества, что-то солгал и говорил свысока с монахами. Члены совета узнали, что большинство избитых шабуком, с отчаяния отпадали от христианства и возвращались в язычество. Иезуитам были запрещены эти насильственные действия, но они никогда не обращали внимания на это запрещение.

В бытность г-на Дю-Вивье губернатором, после смерти г-на Мартэна, они избили шабуками нескольких человек, между прочим, одного, которого они подвесили к дереву за руки и жестоко исколотили. Это сильно нашумевшее дело заставило г-на Дю-Вивье возобновить запрещение своих предшественников, но безуспешно. С тех пор, как должность губернатора исполняется кавалером Эбертом, посланным Его Величеством, монахи так сильно избили шабуками одного человека, что он заболел и вскоре умер без причащения, потому что сказал монахам, явившимся к нему во время болезни, что не хочет знать монахов, которые так истязают людей, и которые виновны в его смерти, и что он уповает на Божие милосердие».

Таким образом, иезуиты были хуже инквизиторов, которые не сами исполняли свои приговоры.

Поведение иезуитов возмущало все общество. Доказательством служит письмо пондишерийского губернатора Эбера к отцу Ташару, настоятелю пондишерийских иезуитов.

Упомянув о разных, весьма серьезных, жалобах на монахов, губернатор говорит:

«Я вынужден вам заявить, что со времени моего пребывания в Пондишери я совсем недоволен вашей деятельностью, ибо самые отчаянные негодяи в Пондишери – это ваши новые христиане. Не знаю, чему это приписать: природе ли язычников или плохому их просвещению; думаю, что и тому, и другому. Они по природе ленивы и суеверны, а, так как вы разрешаете им на свадьбах, похоронах, и в других житейских случаях держаться своих старинных обычаев и совершать разные языческие обряды, то не удивительно, что они какие-то полухристиане, до сих пор не забывающие своих идолов Браму, Вишну, Рудру и многих других. Вам не раз было говорено, что эти новые христиане соблюдают при бракосочетаниях, похоронах и в других случаях языческие обряды, что они носят на лбу языческие знаки. В церкви вашей вы отделяете париев, которых даже погребаете в отдельном месте, словно они не чада одной матери, словно в раю одно место выше, а другое ниже, глядя по племени; вы допускаете, чтобы при погребении христиан употреблялись барабаны и трубы, взятые от идолов, так же, как на языческих похоронах. А этот тали и этот кокосовый орех, которые ваш законоучитель велит приносить в своем присутствии, удерживая у себя Матерь Божию и подсвечники, которые вы посылаете в дом новобрачных малабарцев-христиан, употребляющих тали и кокос, как язычники! После этих, публично отправляемых, языческих обрядов, как можете вы уверять нас, что приносите большую пользу в Пондишери? Все эти обряды, равно, как и многие другие, запрещены великим прелатом, а вы продолжаете их соблюдать, что производит великий соблазн среди всех истинных христиан. Всему этому необходимо положить скорый конец, а вас надо заставить вести дело обращения в христианство по уставам святой римской церкви.

Мы сочли бы нарушением своего долга перед Богом и перед королем, если бы не потребовали отчета за такие злоупотребления, доходящие до такой степени, что вы готовы отдать всех королевских подданных за одного из ваших новых христиан, потому что вы взяли над ними такую власть, что, не взирая на законы, сами судите их безапелляционно, а это нарушает права судебных учреждений, которые Его Величеству угодно было установить в Пондишери, и даже образует нечто вроде инквизиционного трибунала среди новых христиан.

Если вы откажетесь от беззаконной власти, которую вы захватили в Пондишери, и не станете мешать нам в исполнении обязанностей, на нас возложенных королем, вы найдете во мне истинного друга, который с великим удовольствием назовется вашим нижайшим и покорнейшим случаю.

Эбер.

Крепость Пондишери, 20 октября 1708 г.».

Это письмо прекрасно согласуется с, выше приведенными нами, документами.

Миссионеры других орденов не одобряли преступное потворство иезуитов относительно верований поклонников Брамы. После папского порицания, капуцины прервали с иезуитами сношения, вследствие чего возник раскол, продолжавшийся 25 лет, к великому ущербу христианской проповеди. Наконец, в 1735 году капуцины согласились примириться с иезуитами, давшими им письменное обязательство соблюдать последний декрет Климента XII, относительно малабарских обрядов. В этом декрете от 24 августа 1734 года, Климент XII отнесся снисходительно ко многим очень большим послаблениям, впоследствии запрещенным Бенедиктом XIV, но осудил многие другие, допущенные иезуитами. Последние плохо исполняли данное обещание.

13 мая 1739 года Климент XII обратился грамотою к епископам и миссионерам в Восточной Индии. В ней он подтвердил свой декрет от 24 августа 1734 года и предписал им дать клятву в безусловном исполнении папского предписания. В тот же день папа послал особую грамоту епископам в Мадуру, Мессур и Карнат, в которой делает им выговор за нерадение при обнародовании декрета 1734 года, и приказывает точное его соблюдение. Эти три португальских епископа были членами иезуитского ордена, вполне ему преданные.

1 октября 1739 года, папа самым строгим образом приказал генералам духовных орденов, жившим в Риме, чтобы они заставили своих миссионеров исполнять папский декрет. В письме к генералу капуцинов, папа с похвалой говорит об усердии этого ордена в соблюдении папских установлений; но эта похвала капуцинов дает понять, что папа был недоволен иезуитами, так как в письме к их генералу нет ничего подобного.

Они столь же мало повиновались Клименту XII, как и его предшественникам. Доказательств их неповиновения бесчисленное количество в римских архивах. Там хранятся письма легатов, епископов, папских викариев и провикариев, почтенных миссионеров. За невозможностью цитировать все, мы дадим выдержки из писем епископа Юлиопольского, содержащих письма отца Томаса, настоятеля капуцинов в Мадрасе. Сами иезуиты говорят с почтением об этом монахе, большую часть жизни своей проведшем в Индии.

Лолльер, папский викарий с титулом епископа Юлиопольского, провел 17 лет в Пондишери. Соблюдая самые благоразумные границы, он неустанно следил за поведением иезуитов. Переведенный в Сиам, он поддерживал сношения с Индией. Вот, что он докладывал Конгрегации пропаганды через несколько месяцев после отъезда из Пондишери.

Сообщая о том, что отец Томас, настоятель капуцинов, получил, наконец, декрет 1734 года вместе с письмом в виде грамоты от 13 мая 1739 года, он говорит следующее: «Чтобы показать, как отнеслись к этой грамоте епископ Мелиапурский и миссионеры-иезуиты, представляю вашим эминенциям несколько писем того же отца Томаса. Привожу их на французском языке, как они мною получены».

Извлечение из письма преподобного отца Томаса, настоятеля капуцинов, из Мадраса от 11 августа 1740года

Монсеньор!

Вы, без сомнения, уже видели новую грамоту Его Святейшества относительно малабарских обрядов, которую мне прислали из Рима с большими предосторожностями, так как мне пришлось выдать г-ну Дюма, пондишерийскому Губернатору, расписку в получении этого пакета, присланного Губернатору Индийской компанией с особым поручением. Ваше Высокопреосвященство полагает, что это произведет хорошее действие и, что, в силу требуемой с монахов присяги, они станут послушнее; но судите сами по тому, что я передам Вам сейчас относительно епископа Сен-Томе.

Десять дней тому назад я сам отнес к нему эту грамоту; он прочел ее с начала до конца и, разгорячившись, воскликнул: «Я мог бы сказать об этой грамоте то же, что сказал некий монах в Гоа о подобной же грамоте, касательно китайских обрядов, в которой также требовали от нас присяги. Итак, – сказал этот монах, – от нас требуют присяги; это показывает, что дело идет не о догматах веры, так как, если бы дело шло о догматах веры, незачем было бы требовать присяги, ибо догматы веры в самих себе содержат безусловное и неопровержимое обязательство. Следовательно, дело идет лишь о некоторых распоряжениях папы. Присяга не связывает нас нисколько, потому что мы можем сомневаться в истине факта и думать, что Его Святейшество плохо осведомлен. Я мог бы еще сказать, – продолжал епископ Сен-Томе, – то, что высказал другой монах, прочтя римский декрет против китайских обрядов: можно доказать, что Турнонский епископ решил дело, не зная его вполне, и доказать это неопровержимо, как относительно китайских, так и относительно малабарских обрядов». Дав ему высказать все это довольно горячо, я сказал: «Но, монсеньор, можно ли сомневаться в том, что, например, почитание золы от коровьего навоза – дело, в высшей степени, суеверное? доказательством служит то употребление, которое из нее делают малабарцы, их молитвы, произносимые при прикладывании ее к различным частям тела, цель, с которой они это делают, рассказы, помещенные в их книгах и объясняющие значение этой золы и ее действия на тех, кто ее употребляет?»

«Да, – отвечал он мне, – у язычников это суеверие, но не у христиан, которые соблюдают этот обряд с другим намерением». Мы сильно заспорили, как вдруг вошел францисканский монах, и мы вынуждены были переменить разговор, и я вскоре ушел. Из этого разговора ваше преосвященство поймете, станут ли они повиноваться, даже присягнув, – я лично не думаю этого. Они всегда будут делать по-своему и не побоятся римских угроз».

Извлечение из письма отца Томаса к епископу Юлиопольскому от 4 января 1740 года

«Монсеньор! Я решился еще раз написать в Рим к нашему генералу, духовному советнику инквизиции, обо всем, происшедшем между мною и епископом Сен-Томе, по поводу новой грамоты, на обнародовании которой я сильно настаивал, но не добился разрешения. В доказательство этого, посылаю в Рим копии с его ответов. Я представил ему, сделанный нами, перевод этой грамоты на малабарский язык, и он очень его одобрил. Я думал, что это побудит его дать нам разрешение, но все ни к чему не привело. Я ограничусь этим, так как вижу, что все старанья напрасны».

Извлечение из другого письма, того же, к тому же,

от 15 января 1741 года.

«Монсеньор! Я имел честь получить ваше письмо и пакет для монсеньора Сен-Томе, который передал лично. Он вскрыл его при мне, но я не знаю, что было в письме кардинала Петра, к которому были приложены четыре печатных листа; мне показалось, что из них три были грамоты; четвертый – что-то другое, что именно, он не сказал; он прочел несколько строчек и затем снова его сложил.

Он нес ужасный вздор об этой грамоте, которая, будто бы, была издана ad valvas Sancti Petri, когда думали, что папа уже умер, который, быть может, ничего о ней и не знал; что это произошло в отсутствие императорского кардинала Куенфугоса; что этого, быть может, не случилось бы, если бы кардинал был в Риме. Он много говорил о римской политике, которая, чуть не диавольская (если бы я смел, то сказал бы ему, что политика иезуитов еще более диавольская); что, если бы подобные грамоты были посланы французским епископам, то последние сумели бы на них ответить, но, что в этих краях приходится получать все без возражения; мне кажется, что все это значит, что они не очень-то верят грамоте и будут поступать по-прежнему».

Эти письма говорят сами за себя.

Мы будем иметь еще случай доказать другими письмами, извлеченными из римских архивов, что иезуиты даже по уничтожении их ордена продолжали поощрять культ Брамы в интересах своего ордена и вопреки папским приказам.

Происхождение китайской миссии. – Отец Риччи. – Его взгляд на распространение христианства в Китае. – Он становится мандарином и последователем Конфуция. – Китайские иезуиты. – Доминиканцы и францисканцы не согласны с ними. – Происхождение спора относительно китайских обрядов. – Первые правила пропаганды по этому предмету. – Иезуиты нисколько не соблюдают их. – Они преследуют своих противников. – Великий мандарин, иезуит Мартин Мартиниус. – Знаменитый альманах великого мандарина Адама Шалля. – Состояние китайской миссии в половине XVII века. – Отец Мартиниус обманывает Совет инквизиции относительно китайских обрядов. – Подробности спора между иезуитами, доминиканцами и францисканцами. – Французские миссионеры, посланные в Китай. – Они объявляют себя противниками иезуитов. – Послание Кононского епископа против них. – Различные статьи иезуитов и их противников. – Иезуиты злоупотребляют присланными им письмами. – Заявление Людовика Сисе, Сабульского епископа. – Его письмо к иезуитам. – Они стараются выдавать своих противников за янсенистов. – Взгляд иезуитов на китайские обряды не одобрен Сорбонной. – Он снова не одобрен в Риме, несмотря на интриги отца Ла Шеза. – Кардинал де Турнон посылается в Китай в качестве визитора. – При проезде через Индию, он осуждает и запрещает малабарские обряды. – Сопротивление иезуитов. – Прибытие легата в Китай. – Иезуит Висделу заявляет о своем несогласии с иезуитами. – Иезуиты преследуют епископа Кононского и легата. – Письма последнего к епископу Кононскому. – Легата сажают в тюрьму в Макао. – Его отравляют иезуиты. – Продолжение спора о китайских обрядах. – Булла «Ex iliâ Die». – Иезуиты добиваются у китайского императора изъятия этой буллы. – Бесполезная посылка в Китай легата Мецца-Барба. – Постоянное неповиновение иезуитов. – Они возбуждают жестокое преследование против миссионеров и новообращенных, которые им враждебны. – Булла «Ех quo singulari» против иезуитов. – Она столь же бесполезна, как и прежние декреты. – Иезуиты в Кохинхине. – Они презирают папские приказы – «Пастырское послание» иезуита Сана против буллы «Ex iliâ Die». – Жестокости иезуитов относительно французских миссионеров. – Они преследуют аббата Флори. – Они заставляют своих новообращенных думать, что он после смерти попал в ад. – Посещение епископа Галикарнасского, папского легата в Кохинхине. – Дурное отношение иезуитов к нему и к другим миссионерам. – Скандальные подробности. – Иезуиты совершают подлоги; они – ростовщики; торгаши; безнравственны. – Смерть епископа Галикарнасского. – Иезуитов подозревают в его убийстве. – Аббат Фавр провизитор. – Его мужественный образ действия по отношению к иезуитам. – Они клевещут на него. – Письма аббата де ла Кур к римскому прелату о распущенности нравов кохинхинских иезуитов.

Как мы уже говорили⁵¹, св. Франсуа Ксавье умер в то время, как собирался вступить в обширную китайскую империю. Через четыре года после его смерти, в 1556 году, доминиканский монах Гаспар де ла Круц проник в эту страну и первый стал проповедовать в ней Христа. Его изгнали за разрушение пагоды. В 1575 году, августинский монах Мартын де Рада приехал в Китай; вслед за ним, прибыли еще три иезуита: отец Руджьери в 1581 году, отец Пацио в 1582 году и отец Риччи в 1583 году; последнего следует считать настоящим основателем этой миссии. Он старательно изучил математику, любимую науку образованных китайцев. Благодаря этим знаниям, его хорошо приняли в Чао-Хинге, где он приобрел себе дом. Он десять лет учился китайскому языку; в течение этого времени, он мало занимался проповедью, и его считали не столько апостолом новой веры, сколько ученым бонзой; мандарины, составляющие в Китае образованный класс народа, любили с ним беседовать. Риччи старался заслужить их расположение тем, что мало касался их верований. Он давал им о христианских догматах довольно неопределенные сведения, почти не задевавшие их философские или религиозные понятия. Только крещение, на которое смотрели, как на обряд посвящения, отличало новообращенных от остальных китайцев. Знакомство с христианскими таинствами откладывалось до более благоприятного времени. Риччи и, присоединившиеся к нему, иезуиты решили ограничиться тем, что давали китайцам общие понятия о Боге и о началах евангельской нравственности. Что же касается обрядов китайского богослужения, то иезуиты их не коснулись, прибавив лишь к ним некоторые христианские. Чтобы как можно меньше раздражать предрассудки китайцев, отец Риччи заменил одежду католического священника костюмом мандарина и не показывался иначе, как в длинной одежде и остроконечной шапке этих ученых, без возражения участвуя в религиозных церемониях, в честь Конфуция. Его примеру последовали другие миссионеры, старавшиеся выдавать себя за мандаринов и даже принявшие китайские имена. В 1600 году Риччи был принят при дворе императора Ван Лиэ. С той поры препятствия были преодолены. В Китай послали много иезуитов, среди которых были: Катанао, Пантойа, Франциск Мартинец, Мануэль Диац, Лангобарди и Юлий Алени.

Доминиканцы появились в Китае через шесть лет после Риччи. Иезуиты мешали их первым попыткам, из которых три были неудачны. Лишь в 1631 году Анджелу Коки удалось устроить в Китае резиденцию своего ордена. За доминиканцами, вскоре появились и францисканцы. Эти оба ордена вели дело проповеди совсем не так, как иезуиты. Понимая, что следует щадить верования и обычаи, сами по себе, безвредные, они полагали, что нельзя, не оскорбляя истины и Церкви, допускать к крещению людей, остающихся при своих заблуждениях, незнакомых с главнейшими таинствами христианской веры и соединяющих некоторые христианские обряды с идолопоклонством. Возникли объяснения, затем пререкания. Среди доминиканцев, кроме Анджело Коки, отличались Фома Серра и Моралес; среди францисканцев – Франциск де ла Мадре де Диоз и Антоний Санта Мариа. Они вскоре заметили, что иезуиты обращали в христианство только тогда, когда допускали разные суеверные обряды, вследствие чего, получалась грубая смесь христианства с идолопоклонством. Они предложили иезуитам устроить совещания для выяснения этого вопроса, – в ответ явились притеснения со стороны иезуитов. Фоганский губернатор, преданный иезуитам, приказал арестовать миссионеров доминиканцев и францисканцев, и отправил их в Макао, где они были посажены на суда, для переезда в Манилью. Они прибыли туда только в 1640 году. Обиженные монахи донесли своему начальству обо всех нарушениях обязанностей, совершаемых иезуитами, и изложили свои обвинения в записке, которую отец Моралес отвез в Рим. Главнейшим образом, они ставили иезуитам в вину то, что они не заставляли китайцев исполнять церковные правила; что они не соборовали женщин, под предлогом, что щадят чувство деликатности китайцев; что они разрешали взимание чудовищных процентов, под предлогом, что они разрешаются местными законами; что дозволяли приносить жертвы идолам; что не проповедовали о таинстве искупления и тщательно скрывали изображение распятого Христа.

Отец Роборедо, главный попечитель иезуитов, ответил запиской на обвинения доминиканцев и францисканцев. Он не отрицал самые факты, но пытался доказать, что разрешенные иезуитами церемонии не составляют языческого культа, но весьма аналогичны с обрядами, совершаемыми даже в Европе в память умерших. Францисканцы и доминиканцы ответили на эту записку иезуитов и прямо обвинили их в измене религии, с целью заслужить расположение китайцев и воспользоваться своим влиянием для притеснения и изгнания миссионеров других орденов. Чтобы защищаться в Риме, иезуиты послали туда Альвареца Семендо, который прибыл в 1642-м, за год до отца Моралеса. Урбан VIII поручил Конгрегации пропаганды разобрать этот спор. Отец Моралес представил ей 17 вопросов, которые просил решить.

Таково происхождение великой распри, относительно китайских обрядов, в которой иезуиты потерпели многократные осуждения, что не мешало им отстаивать свои поступки с таким упорством, которое не встречается даже у самых непокорных сектантов.

12 сентября 1645 года Конгрегация объявила свой приговор. Она осудила потворство иезуитов, разрешила только светские церемонии и предписала соблюдать более христианский образ действия при проповеди евангелия. Ее указ получен был в Китае лишь в 1649 году. В следующем году, отец Иоанн Гарциас, доминиканец, донес письмом своему провинциалу, что иезуиты не обращают никакого внимания на предписание пропаганды. Из повествования этого благочестивого миссионера видно, что иезуиты Алени и Мартын Мартиниус, известные в Китае под именами мандаринов Лаи и Ви, подняли гонение на доминиканцев, с целью изгнать их из страны, и, что Алени, перехватив одно из писем Гарциаса, извратил предварительно его смысл и отослал его в Рим, как доказательство, что доминиканец думает так же, как и иезуит.

Вот извлечение из донесения отца Гарциаса о Мартыне Мартиниусе:

«Перехожу теперь к другому иезуиту, немцу, по имени Мартын Мартиниус. Я не хотел верить многократно доходившим до меня слухам о том, что иезуиты намереваются нас преследовать и изгнать из Китая. В особенности, после папской буллы, в которой он отлучает от Церкви всех, кто станет нас гнать или мешать нам исполнять наши обязанности, я не придавал этим слухам никакого значения; напротив того, я защищал иезуитов и не хотел верить, когда францисканцы рассказывали, что иезуиты связали веревками отца Санта-Марию и выгнали его насильно из Нанкина, а также, что они схватили в Пекине отца Гаспара де Аленда и Франциска делла Мавре де Диос; после этого началось гонение, во время которого они разрушили нашу церковь и выгнали францисканских и наших монахов, избив их плетьми. Но мне пришлось еще не то увидеть: прежде, они преследовали нас посредством христиан или мандаринов-христиан, вроде того мандарина, который изгнал монахов из Пекина. Но в данном случае, ни страх Божий, ни угроза Его Святейшества отлучить виновных от Церкви – ничто не помешало им совершить нечестивый поступок и привлечь нас к суду неверных. Так поступил отец Мартын Мартиниус, пожаловавшись на нас вице-королю Хэу-Чункоа. Этот монах находился при дворе, когда царь назначил Хэу вице королем и поручил ему защиту какого-то города против татар. Так как отец Мартын сведущ в военном искусстве, то Хэу пригласил его ехать вместе и пообещал помочь в устройстве церквей в подвластных ему областях. Хэу представил его царю, который возвел его в сан мандарина 1-й степени. Отправляясь к месту служения, вице-король вместе с отцом Мартыном заехал в Муаян, свою родину; в этом городе жили мы, трое доминиканцев. Мы приняли отца Мартына с полным расположением. Он ехал с большой светской пышностью, как мандарин 1-й степени, который по чину выше самого вице-короля. На нем было богатое платье с вышитым на груди драконом, его сопровождали телохранители, копейщики, пищальщики, знамена и прочие атрибуты его достоинства. Когда наши христиане, которые знают истину, знают, что только добродетели ведут в Царствие Божие, все же остальное – суета, когда они увидели этого монаха в такой обстановке, то изумились; в особенности же, те из них, которые стремятся к самоусовершенствованию, были поражены при виде ученика Христова, долженствующего являть пример покорности, смирения и нищеты, являющим образец всяческой суеты. Некоторые не верили, что это монах, иные же спрашивали, можно ли спастись этим путем. Богу было угодно, чтобы мы находились там и вступились за него, и мы сказали этим христианам, что монах этот делает все это с добрым намерением. Но, что сказали бы они, если бы знали, что он хотел изгнать нас из Китая, при содействии вице-короля?

Я думаю, что некоторые, самые усердные, избили бы его камнями. Никто не хотел идти к нему на исповедь во время его двухнедельного пребывания в Муаяне, и все желали, чтобы он поскорее уехал, так он утомил всех церемониями, которые ему устраивали по обязанности».

По словам того же миссионера, отец Адам Шалль, иезуит, великий мандарин и царский астроном, издал в Китае альманах, в котором он покровительствует идолопоклонству. Вот, говорит отец Гарциас, заглавие этой книги: «Новые правила для календаря или Альманаха, сообразно с европейской астрологией. Сочинение господина Иоанна Адама, царского астролога». Она разошлась по всему Китаю: каждый мандарин, каждый образованный китаец имеет ее и руководствуется ею в своих делах, так как это новая и почтенная книга, основанная на правильной астрологии. Она убедила всех язычников в том, что закон Божий не враждебен идолопоклонству и суеверию, что он его терпит и разрешает, так как проповедники этого закона сочиняют книги, где обозначены дни счастливые и несчастливые, указаны дни, когда следует приносить жертвы и т.д. Что это, если не оскорбление, наносимое Иисусу и Евангелию? Это так поразило моего святого спутника, что он воскликнул при виде этой книги: «Ах, какое злое дело!»

Иезуиты возразят на это, что они не причастны к тому, что в этой книге помещены разные суеверные и языческие сведения, так как они поместили в ней лишь такие астрологические указания, которые не оскорбляют религии, каково обозначение времени восхода и захода солнца, дождливых дней и т.п.; все же остальное – прибавили сами китайцы, которым стоило лишь извлечь это из своих старинных альманахов.

Но этого не видно из заглавия книги, в конце которой сказано, что она сочинена господином Иоанном Адамом».

Понятно, что при подобном образе действий, иезуиты строили больше церквей и устраивали больше общин, чем другие миссионеры. В половине XVII века им принадлежали 151 церковь и 38 резиденций. В то же время, у доминиканцев было 20 церквей и 11 резиденций, а у францисканцев – 3 церкви и 1 резиденция. Надо удивляться, как успели доминиканские и францисканские миссионеры сделать так много в такое короткое время и рядом с иезуитами, которые обращали в христианство большее число душ, благодаря вышеуказанному образу действий, и присоединялись к язычникам, для преследования остальных миссионеров.

По свидетельству отца Фердинанда Наваретта, бывшего в тех местах, у доминиканцев было в 1668 году до десяти тысяч христиан. «Могу засвидетельствовать, – прибавляет этот миссионер, – что Господь послал в короткое время отцам Антонию де Санта-Мария и Бонавентуре Ибаньецу, монахам ордена св. Франциска, около четырех тысяч христиан в столичном городе Хан-Тунге без содействия мандаринов, без подарков, без всяких церемоний, совершаемых китайцами в память умерших. Оба эти монаха терпели такую нужду, что питались травами, которые они собирали в городском рве».

Христиане, просвещенные доминиканцами и францисканцами, отказывались от всех суеверий, которые иезуиты разрешали, и на которые они смотрели, как на единственное средство обращения в христианство. Успех других миссионеров доказывает ошибочность подобного мнения.

Действительно ли они поощряли идолопоклонство, в чем их обвиняли доминиканцы и францисканцы? Это важный вопрос, заслуживающий особого рассмотрения.

Мы уже говорили, что с самого начала миссии иезуиты были обвиняемы в этом преступлении и, что в 1645 году пропаганда вынесла им обвинительный приговор, но они не сочли себя разбитыми, и отправили в Рим отца Мартиниуса, который представил китайские обряды в таком виде, что они, очевидно, носили чисто гражданский, нисколько не религиозный характер. Если судить по объяснению отца Мартиниуса, то у китайцев не было, собственно говоря, никакого культа, следовательно, никакой религии, так как этот культ состоял лишь из церемоний чисто гражданских. Дело поступило в конгрегацию инквизиции, и было решено 29 марта 1656 года в пользу Мартиниуса. Это единственный приговор в пользу иезуитов во всей этой тяжбе. Нет сомнения, что инквизиция только потому одобрила поступки иезуитов, что поверила отцу Мартиниусу. Сказал ли он правду? Это совсем другой вопрос, который инквизиция не хотела и не могла решать. Миссионеры-иезуиты много шумели о декрете 1656 года, уверяя, что декрет 1645 года отменен: распря между ними и миссионерами других орденов еще более разгоралась ввиду этих двух противоположных решений.

Доминиканцы послали в Рим отца Поланко с жалобой на речи и поступки иезуитов. Она была уважена, но декрет 1656 года оставлен в силе, равно, как и декрет 1645 года, относительно которых было постановлено, что оба должны соблюдаться согласно их формы и содержания, и по отношению к тем обстоятельствам, которыми они вызваны. Такое решение не могло положить конец пререканиям и скандалам; оно было объявлено 13 ноября 1669 года. Оставалось невыясненным, правду ли говорили иезуиты о китайском культе или же они поощряли действительно языческие обряды. Римский трибунал находил, что, ввиду получаемых противоречивых им сведений, у него нет данных для правильного суждения.

Иезуиты сумели воспользоваться этими пререканиями и уверили китайского императора и мандаринов, что они преданы китайскому народу и его славе, и стараются дать европейским народам высокое понятие об учености и мудрости Китая. Всех остальных миссионеров считали врагами Китая: их преследовали, гнали и даже подвергали жестоким мучениям. Иезуиты не только не старались помешать этим гонениям, но даже возбуждали их и усиливали, пользуясь своим влиянием на китайцев.

Доминиканцы снова отправили в Рим депутата, чтобы объяснить конгрегации дело и убедить ее в необходимости выяснить обстоятельства, составлявшие суть спора. Депутатом был отец Фердинанд Наваретт, один из ученейших миссионеров на Востоке и автор любопытного описания Китая. Впоследствии, он был архиепископом в Сан-Доминго. Наваретт прибыл и Рим в 1673 году и представил на рассмотрение конгрегации различные вопросы веры и нравственности, числом свыше ста, все, относящиеся к спорным вопросам между иезуитами и другими миссионерами. В 1674 году конгрегация дала ответ не в пользу иезуитов и осудила их образ действия.

Это новое решение повело лишь к усилению разногласий. С 1669 по 1674 год доминиканцы совещались с иезуитами. Обе стороны старались прийти к соглашению и давали друг другу разъяснения, но взгляды их были слишком различны, и трудно было их согласовать. Иезуиты ни в чем не уступали; доминиканцы соглашались считать безвредными некоторые обряды, чисто гражданские и известные, как таковые, но не могли согласиться со всеми мнениями иезуитов. Чем более спорили, тем иезуиты более успевали в Китае. С 1680 года их число значительно возросло.

Император Канг-Хи принял их открыто под свое покровительство. Он, правда, видел в них не апостолов истинной веры, но математиков, астрономов и ученых географов, философов, проповедовавших учение тем более допустимое, что оно относилось терпимо к национальному культу. В числе иезуитов, блиставших при пекинском дворе, были отцы Буве, Жербильон Пареннин, оказавшие науке истинные услуги.

Чем значительнее становились успехи иезуитов, тем вреднее, по словам других миссионеров, делалось их влияние на распространение христианства. Наряду с иезуитами, доминиканцами, францисканцами и августинцами появились члены нового французского общества заграничных миссий. Они относились к иезуитам, скорее, благоприятно, чем враждебно. Римский двор обратил на них внимание, надеясь получить от них точные и беспристрастные сведения о китайских обрядах. Вследствие этого, он выбрал из них трех папских викариев: Франциска де ла Палю, епископа Гелиопольского, Ламберта де ла Мотт, епископа Беритского, и Эдма де Коллонди, епископа Метеллопольского. Епископ Гелиопольский прибыл в Китай в 1684 году вместе с Мэгро и некоторыми другими членами своего общества.

Прибыв в Китай, французские миссионеры вынуждены были высказаться относительно китайских обрядов. Несмотря на предпочтение к иезуитам, они вынуждены были по справедливости стать на сторону доминиканцев, францисканцев и августинцев. После девятилетнего изучения и наблюдения, Мэгро, ставший епископом Кононским, издал 13 марта 1693 года приказ, запрещавший многие китайские языческие обряды, разрешенные иезуитами. Он, не задумываясь, объявил, что объяснение, представленное отцом Мартиниусом инквизиции, не соответствовало истине. Папские викарии и миссионеры всех орденов подтвердили это заявление; одни только иезуиты утверждали, что оно доказывает невежество епископа Кононского. Они не ограничились этим оскорблением и так восстановили своих полухристиан против епископа, что те покушались на его жизнь, так что он был вынужден скрываться. Главным подстрекателем был отец Гозани. Приказ Кононского епископа был отослан в Рим в 1696 году. В следующем году, Шармо, агент этого епископа при папском дворе, представил в конгрегацию инквизиции записку в подтверждение приказа. Иезуиты испросили разрешение представить свои возражения и издали в свою защиту в 1687 году сочинение под лицемерным заглавием: «В защиту новых христиан и миссионеров в Китае, Японии и Индии». Автором был отец Теллье, духовник Людовика XIV; в книге этой оскорбление, клевета и ложь являются во всей своей отвратительной наготе. Несмотря на огромное влияние иезуитов, этот пасквиль не избежал папского запрещения. Теллье задался целью опровергнуть первые два тома «Практической морали иезуитов», сочинения доктора Арно. Этот страшный противник, в 3-м томе «Практической морали» разбил в прах книжку Теллье. Этим сочинением Арно обратил внимание общества на иезуитские миссии. Общественное мнение относилось к ним не особенно благоприятно, когда тяжба о китайских обрядах, благодаря приказу епископа Кононского, была передана в римский суд. Письмо к папе от 20 апреля 1700 года, написанное настоятелями Заграничных миссий, подтвердило сведения, сообщенные «Практической моралью». Этими настоятелями были Тиберж и Бризасье. Последний, в качестве доктора Сорбонны, имел неосторожность одобрить скверную книгу отца Теллье; но, узнав истину, он публично отказался 20 апреля 1700 года от своего одобрения и напечатал это заявление в конце «Письма к папе».

Пока дело это разбиралось в Риме, иезуиты делали все возможное, чтобы отстоять свои ошибки. Отец Леконт издал «Записки о Китае» и "Письмо к Герцогу Мэн», побочному сыну Людовика XIV; отец Бувэ выпустил в свет «Портрет Империи», а отец Габьен – «Историю эдикта китайского императора». Главная мысль всех этих сочинений – что единственный способ добиться успеха у китайцев, состоит в терпимости к их обычаям; что обычаи эти вовсе не языческие и, что, восставая против них, можно навлечь на христиан гонение.

Тиберж и Бризасье поместили в предисловии к своему «Письму к папе» записку, помеченную 1699 годом и адресованную на имя конгрегации инквизиции, под заглавием «Положение вопроса».

Не довольствуясь своими сочинениями, иезуиты злоупотребляли всеми заявлениями или письмами, написанными с целью прийти к соглашению и присланными им разными лицами; они извращали их смысл и преувеличивали их значение. В особенности, пострадали в этом отношении некоторые письма Людвига де Сисе, Сабульского епископа и папского викария в Сиаме и Японии. Сисе счел долгом чести протестовать против подобного злоупотребления в письме к иезуитам, которое было напечатано. В свою защиту, он опровергнул ответ иезуитов на «Письмо к папе», написанное настоятелями иностранных миссий. Письмо Людовика де Сисе так интересно и так хорошо знакомит с иезуитами, что мы приводим его целиком. Оно помечено 15 августа 1700 года.

«Преподобные отцы!

Чего вы от меня требуете, в какую печальную необходимость ставите вы папского викария, который до сих пор относился к вам с искренней благосклонностью? Обратив против меня мои же собственные письма, вы поставили меня в такое положение, что я не знаю, на что и решиться. Если я заговорю, вы обидитесь и скандал увеличится. Если промолчу, вы восторжествуете, а религия потерпит ущерб. Отдаюсь на волю Божию и держусь правила, которого в подобных обстоятельствах держались святые: «Пусть лучше возникнут смятение и соблазн, чем будет нарушена истина». Как вы ни объясняли мой прежний образ действий, я признаюсь, что после всех восстал против взглядов ваших монахов относительно Китая; скажу еще, что горячо желал бы не восставать, если бы это было возможно. По благости ли Божией или по своей природе, но я враг споров. Я люблю ваш орден и убежден, что без согласия и мира, дело обращения язычников не подвинется.

Чего только я ни делал, чтобы добиться этого мира и согласия! Сколько любезности, дружбы и, если могу так выразиться, сколько добрых услуг видели ваши монахи с моей стороны, как в Китае, так и в других местах, где мне привелось быть! Мне не трудно было бы и сейчас найти их благодарственные письма, полученные мною в Индии. А с тех пор, как я возвратился во Францию, сколько добрых советов давал я вам, особенно, отцу Леконту, прежде чем огласилось его письмо, предупреждая его о последствиях этого письма, о заключающихся в нем заблуждениях и о том неисчислимом зле, которое это письмо повлечет за собою. В особенности, памятна мне весьма длинная беседа с этим монахом в июле прошлого года; но Богу было угодно, чтобы мне не поверили и, чтобы мои предупреждения, даже те, которые были наилучше выслушаны и приняты, не возымели никакого действия.

Даже самое письмо мое, отрывки из которого вы приводите в доказательство моей изменчивости, не служит ли доказательством той дружбы, о которой я только что упоминал, и моего искреннего желания жить с вами в согласии и не дать проникнуть в Европу слухам о распрях и несогласиях, столь огорчавших меня в Китае? Что значили мои, неправильно вами истолкованные, выражения, как не то, что я не считал себя обязанным поступать, как мои товарищи, относительно обнародования послания, осуждающего китайские суеверия? У них были свои основания не откладывать этого обнародования, как того желали доминиканцы, а у меня были свои, для промедления, как того желали иезуиты; но после папской резолюции всякие соображения должны были отойти назад и каждый подчинился бы этому решению по духу и по форме. Вот какова моя мысль.

Если бы оказалось, что в письмах моих сказано что-либо сверх этого, то я признаю, что выразился плохо и что виноват, что не подобрал лучше слов, что я слишком торопился, когда писал эти письма; что я отнесся бы к ним внимательнее или, вернее, никогда не написал бы их, если бы предвидел, что они попадут в печать, а имя мое будет оглашено всему свету, что противно моему желанию и настроению: с юных лет старался я удалиться от родины и скрыться среди варваров и язычников, с которыми провел более тридцати лет, стараясь просветить и обратить ко Христу хоть некоторых из них.

Между тем, я писал в приводимом вами письме: «Наши господа держались в этом деле совсем иного образа действия, чем я». Если я еще не совсем забыл французский язык, то слово conduite (образ действия) не значит sentiment (чувство), как вам угодно его объяснять: «Господин аббат де Сисе, – говорите вы, – сознается, что одобряет и разделяет поступки и чувства иезуитов относительно китайских обрядов». Зачем давать толкования, доходящие до приписывания людям того, что они никогда не говорили и не думали? Между тем, вы прибавляете: «Г-н де Сисе заявляет в своем письме, что не считает запрещенными обряды при погребении, так как сам разрешал их в Китае». В приводимых вами извлечениях из моих писем нет ни одного слова обо всем этом. Быть может, вы приберегаете какое-нибудь другое письмо, где вам показалось, что это написано; но в том, что вы цитируете, нет и тени того, что вы говорите.

Вы прибавляете: «Его никто не просил, никто не принуждал, ему нет никакой выгоды писать все это». В известном смысле вы правы. Индийский миссионер был бы очень несчастлив, если бы имел ввиду или выгоды мирские, или пустой страх людской. А, между тем, отцы, вы даете повод заподозрить меня в том или другом, когда даете понять, что я умышленно писал вам столь несогласные с истиной вещи, и великодушно забываете все сказанные вами мне любезности, со времени моего возвращения во Францию, доходившие до того, что самые почтенные из вас писали ко мне, по прибытии моем в порт, и самым вежливым образом приглашали побеседовать с ними, прежде, чем говорить с кем бы то ни было. Воздерживаясь от обнародования ваших писем, я, конечно, щажу вас гораздо больше, чем вы пощадили меня.

Но какое бы вы ни сделали употребление из моих писем, написанных к вам по-дружески, доверчиво, без малейшей мысли о том, что вы можете обратить их против меня же, вы можете печатать их целиком или частями, можете даже, если заблагорассудите, придавать им какой угодно смысл и какие вам угодно обороты, которых нет в этих письмах и которых я не ожидал, но, к счастью или несчастью, не знаю, я еще жив, я говорю, могу объяснить свое мнение, и я заявляю вам прямо, недвусмысленно, без задних мыслей и совершенно просто, что, относительно обрядов в честь Конфуция и умерших, запрещенных приказом епископа, я всегда разделял мнение наших господ, а не ваше.

Старший из апостолов требует, чтобы человек был готов дать отчет в своей вере всякому, кто его об этом спросит, и я от всего сердца выскажу перед вами, преподобные отцы, перед обществом и перед Церковью то, что думаю о, поощряемых вами, китайских церемониях.

Я утверждаю, что в Китае считают Конфуция божеством и идолом.

Из числа более грубых язычников следует исключить, как то сделал г-н Шармо, людей образованных, которые разделяются на два класса: одни верят, что Конфуций может помогать своим поклонникам, но не ставят его в число китайских идолов, так как считают его выше самих идолов; другие, не веря в его силу творить добро или зло, не перестают, однако, приносить ему жертвы, словно ждут чего-нибудь от него. Я собственными глазами видел в Китае точно такое изображение Конфуция, как то, которое помещено в начале этого письма⁵².

Я заявляю, что китайцы называют Конфуция святым и святейшим, и думают, что он и умершие предки – могут помогать чтущим их.

Я заявляю, что в Китае Конфуцию и предкам делают настоящие жертвоприношения, что им воздвигают алтари, что на этих алтарях есть картуши со следующими надписями: «Престол духа или души святейшего и превосходнейшего Конфуция. – Престол духа или души такого-то», и, что однажды один мандарин, мой приятель, прислал мне самому часть жертвенного мяса, которое я с презрением выкинул вон.

Я заявляю, что никогда не соглашался помещать во вверенных мне церквах надпись: «Поклоняйтесь небу» и не допустил этого даже в принадлежащей иезуитам церкви, которая была поручена, в их отсутствие, мне, несмотря на то что отец де Фонтенэй, недавно вернувшийся во Францию, и могущий подтвердить мои слова, просил меня об этом в письме, которое я мог бы представить.

Ничего не могу сказать относительно того, разрешали ли ваши монахи своим христианам присутствовать при торжественных церемониях в честь Конфуция, так как мне в голову не приходило произвести на месте дознание по этому вопросу, в то время, для меня вполне ненужное. Несомненно – и я сам тому свидетель, что, крещенные вашими монахами, китайцы, духовные чада иезуитов, присутствуют, в особенности, в провинции Хугуанг, при этих церемониях; но делают ли они это по собственному побуждению или с согласия своих духовников – решить трудно, иначе, как путем дознания, которого я не производил.

Некоторые из ваших монахов говорили мне в Китае, о чем я уже вам писал, что они не разрешают христианам присутствовать при этих жертвоприношениях.

Я встретил в сочинении иезуита Бранкати следующее выражение: «Nunquam permisimus, licet поп ita stricte prohibuerimus», то есть – мы этого никогда не разрешали, хотя и не запрещали, строго говоря.

Другие же китайские миссионеры, наоборот, очень определенно говорили мне, что ваши монахи разрешают это. А потому, когда вы в прошлом году попросили у меня свидетельства в вашу пользу, относительно, как этого дела, так и некоторых других, я не счел себя вправе исполнить вашу просьбу, при всем желании оказать вам услугу. Вот, что я знаю об этом и что могу сказать по чистой совести.

Если бы я предвидел, что в Европе, куда я возвратился с совершенно иными целями, мне придется отвечать по пунктам, я принял бы совсем другие меры; но позвольте мне вам сказать, преподобные отцы, вы никогда никого не убедите в том, что не допускаете этих церемоний, так как вы готовы перевернуть небо и землю, скорее, чем дозволить запретить эти обряды!

Впрочем, если бы вы даже доказали, вопреки мне самому, что я разделял или разделяю ваше мнение, от этого вы мало выиграли бы: отдаю себе должное. Во время моего пребывания в Китае, я старался изучать язык страны настолько, чтобы законоучительствовать, крестить, исповедовать, говорить о делах, касающихся религии, и исполнял свои обязанности, как можно лучше. Г-н Мэгpo, во исполнение воли папской и завещания, полученного им от умиравшего епископа Гелиопольского, обратил главнейшее внимание на изучение китайских иероглифов, в чем достиг очень больших успехов; я считаю его своим учителем, и с моей стороны было бы неразумно не подчиниться его взгляду.

Сильное впечатление производят на меня сочинения ваших монахов, написанные до возникновения пререканий. Когда я вижу, что отец Лангобарди, настоятель ваших китайских миссий, 58 лет своей жизни посвящает сочинению, переведенному мною с испанского на французский язык, и доказывает в нем, что, как древние, так и современные китайцы никогда не знали того Бога, Которому мы поклоняемся; что положительно необходимо отбросить те китайские слова, которыми вы Его теперь обозначаете; и доказывает это так неопровержимо, что, едва ли ваши монахи, снова прибывавшие в Китай, могли читать его книгу без смущения; и когда я вижу, что другой настоятель, его преемник⁵³, смотрит на дело совершенно иначе, возмущается действием его сочинения на умы, собирает ваших миссионеров и в их присутствии бросает книгу в огонь, говоря, что делает это для прекращения всяких колебаний с их стороны, – я признаюсь, что мое смущение не прекращается этим поступком, наоборот, во мне зарождаются новые сомнения, и я убеждаюсь, что благоразумие и справедливость не на стороне отца настоятеля.

Когда я вижу, как вы защищаете свое дело в Китае и Европе; когда замечаю, что в вашем образе действий нет простоты, откровенности, ясности; что вы выдвигаете пустяки и пропускаете даже двусмысленность; так, например, чтобы доказать, что вы не помещали на алтаре надпись: «поклоняйтесь небу», вы отвечаете, что поместили ее над иконой Спасителя, но не говорите, что икона эта находилась сама на алтаре – это недостойное умолчание: вы скрываете все, что вам говорят или отвечают, если это вам неудобно; вы перепечатываете и выдаете за новое вещи старые и сотни раз опроверженные, рассчитывая на небрежность читателей, мало читающих и ни во что не углубляющихся; вы проходите молчанием настоящие трудности, когда вам предъявляют длинный перечень ваших писаний, вы всегда отвечаете, что сделали очень мало в этом отношении; а, чтобы увеличить число сочинений ваших противников, вы делите одно послание г-на Мэгро на три: его послание, его декларацию и его письмо к папе, составляющие одно нераздельное целое. Чтобы доказать, что наши монахи в течение двадцати лет не молчали, вы отвечаете, что, говоря об этом, они уже нарушают молчание; чтобы доказать, что они давали еретикам «Записки», вы говорите, что письмо, в котором они жалуются на эту клевету, само по себе, есть представленные ими «Записки», и, что требование со стороны наших монахов доказательств – принято к сведению; все это очень жалкие рассуждения. Несмотря на то, что отцу Леконту так не повезло с его выдумками, вы продолжаете выдумывать и смело утверждаете, что по-китайски «Тиэн» – значит «Владыка неба», пытаясь вернуть нас к вопросу о словах и отвлечь от здравого и чистого богословия; одним словом, когда я вижу, что в Божием деле вы ведете себя, как в плохом процессе, пуская в ход хитрость, уловки и протекцию, я не знаю, что и думать, и могу лишь стенать и плакать.

Вы называете бранью и сатирою все те истины, которые приходится высказывать относительно вас, и не хотите понять, что в письме к папе ни о китайских церемониях, как вы утверждаете, ни о китайских языческих обрядах и верованиях нет ни одного резкого выражения, которое было бы неосновательно, так что вам пришлось, для указания на такое место, которое заключает в себе оскорбление, перетолковать те строки, в которых мы молим Бога сохранить нас от пустой и глупой славы; вы отнесли эти слова к себе, лишь бы не придавать им их простого и ясного смысла.

Что же еще заключается в нашем письме к папе, что заставляет вас удивляться той смелости, с которой мы обратились к папе? Правда, это большая смелость со стороны таких маленьких людей, как мы, но, ведь мы – дети, обращающиеся к своему отцу, дозволяющему это, к отцу, ежедневно называющему себя на той высоте, на какую его поставил Господь, слугою слуг Божиих, к отцу, который смиреннее многих, стоящих ниже его.

Вы обвиняете нас в неблагодарности, в том, что взамен, якобы, полученных от вас благодеяний, мы не разделяем слепо всех ваших взглядов. Не станем взвешивать взаимно оказанные услуги, быть может, вы на этом потеряете. Если мы и помогали одни другим, то исполняли просто наш христианский долг, и было бы стыдно считаться этим. Несомненно то, что в отношении к нам вы делали гораздо меньше того, что делаете ежедневно для лиц, которым покровительствуете. С этой точки зрения, вы имели бы право утверждать, что лица эти неблагодарны, потому что они не всегда делают то, что вам хочется, и не остаются вечно вашими учениками. Истина, религия и совесть – не деньги, которыми расплачиваются за долги.

Вопреки очевидности факта, свидетели которого еще живут в Риме, вы отрицаете, что упомянутые в нашем письме вопросы относительно Китая были возбуждены по приказанию папы членами священной Конгрегации; вы утверждаете, что послание папских викариев принадлежит одному лишь г-ну Мэгро, хотя оно написано им с согласия его товарищей, которые его одобрили и распространили в подведомственных им провинциях. Вы прибавляете, что эти лица не были епископами, и скрываете, что они были папскими викариями, то есть, что они пользовались всей властью и юрисдикцией епископов и – что еще важнее – что они были вашими законными начальниками. Вы умалчиваете о том, что аббат Лион уже 12 или 13 лет тому назад назначен Розалийским епископом и только по своему смирению и из боязни иметь с вами дело не пожелал до сих пор принять рукоположения; что задолго до нашего письма г-н Мэгро был епископом, равно, как пять или шесть из его товарищей в разных китайских провинциях и соседних с ними государствах. Наконец, вы смело утверждаете, что г-н Мэгро был отозван после обнародования его послания, хотя этого отозвания никогда не бывало, и ваш отец Монтейро, осмелившийся объявить о нем в вашей церкви в Фокиене, признался впоследствии, когда от него потребовали отчета в его поступке, что он был очень неправ.

Вы ставите нам в упрек, что нас немного, всего лишь горсточка людей. Мы это знаем и не настолько ослеплены, чтобы сравнить себя с вами. Если бы пришлось воевать, то мы, как сказано в Евангелии, сели бы и сосчитали бы наши войска; но мы не смотрим на это, как на битву, а, если это и битва, то она Божья, а Господь так же легко побеждает и спасает при помощи немногих, как и многих.

Не могу выразить, до чего мне больно входить с вами в эти неприятные объяснения. Как я благодарен нашим господам за то, что они в своем письме заявили, что, рассказав вам правду однажды, они решили больше вам не отвечать! Они действительно высказали вам правду с сердечной прямотой и твердостью духа, вполне характеризующими людей, царство которых не от мира сего. Я бы желал, чтобы вы не мешали мне следовать их примеру.

Но мое изумление и огорчение усиливаются, когда вы обвиняете в янсенизме миссионеров, и не помышляющих об этом новшестве и так же от него далеких, как небо от земли. Янсенисты в Китае! но, Боже мой, какое нам дело в этой стране до янсенизма, квиэтизма и прочих европейских заблуждений! К чему этим бедным людям, которых мы стараемся вырвать из мрака язычества, знать о слабостях и горестях наших стран! У них и своих заблуждений достаточно и мы не станем прибавлять новых. Достаточно будет, если мы научим их верить в Бога и в Иисуса Христа. Ереси и заблуждения слишком скоро возникнут и у них. Эти чудовища слишком часто зарождаются в человеческих сердцах.

Агент папских викариев при римском дворе, человек простой и доверчивый, подумал, что необходимо опровергнуть это обвинение, которое следовало оставить без внимания. Он не понял, что это была ловушка, чтобы заставить его, по возможности, заговорить о янсенизме. Он попал в западню и, желая воспользоваться недавно изданным декретом Его Святейшества, распространился о вопросе, о котором было бы лучше совсем не говорить. Нет ничего легче, как доказать, что он говорил по правилам, установленным папским престолом; но, если бы он сказал даже меньше того, то мы охотно отказались бы от сказанного им и уверены, что он и сам, так сказать, отказался бы от собственных слов. Не дай Господи, чтобы мы подверглись вашему порицанию по этому поводу или же вдались бы в обман! Мы уже подписали и готовы еще подписать, когда вам угодно, сборник правил во всем его объеме. Мы не желаем заставлять вас повторять нам то, что мы сами проповедуем другим. Если г-н Шармо и высказал что-либо несогласное с церковными правилами, то мы громко отвергаем это и вполне убеждены, что он не станет нам перечить; слава Богу, он привык так же, как и мы, идти прямым путем.

Если бы я не боялся преступить границы скромности, я посоветовал бы и вам, достопочтенные отцы, последовать нашему примеру; но не могу скрыть от вас, что сердце мое переполняется горечью и печалью при мысли о том, как трудно добиться от вас смиренного и искреннего признания.

В настоящее время вы убеждены, что отец Ле Конт и другие монахи вашего ордена, писавшие о китайских церемониях, были введены в заблуждение, о котором нельзя слышать без негодования, а именно: что в течение двух тысяч лет в Китае существовала настоящая религия, с верою, святостью и чудесами, и что были истинные верующие, не знавшие Христа. Отчего вы не выскажетесь по этому поводу? Отчего не объявите просто, что эти монахи ошиблись, что орден не разделяет их мнения и осуждает такое учение? Такая речь была бы назидательна для всей Церкви. Это советуют вам ваши искреннейшие друзья, богословы и епископы, наиболее преданные вашему ордену. Вместо того, вы прибегаете к тысячам уловок, уверяя, что ваши монахи говорили об этих заблуждениях лишь как об исторических фактах; а, между тем, существуют формальные заявления, доказывающие, что вы говорите неправду.

Вдаваясь в обсуждение известного учения, выводя из него следствия, одобряя и подкрепляя его подобранными и соединенными доказательствами, говоря о ложном чуде, как об истинном, следующее: «Это пример, вполне доказывающий, что у этих народов не только сохранился дух религии, но, что они соблюдают правила чистейшего милосердия, которое составляют ее совершенство и характерное отличие... Как бы то ни было, но при мудром распределении даров Провидения между народами земными, Китай не был обойден, так как нет другой нации, которая получила бы их в большем количестве, чем он», – так говорит и поступает не историк, но плохой богослов. Эти размышления и выводы не встречаются в истории.

Предположим, что они в ней попадаются: не следовало ли оговориться, что их не одобряют, что на них смотрят, как на сказки, как на бред, противные истинной религии?

Если бы вы встретили в истории Китая, что св. Франсуа Ксавье не принадлежал к иезуитскому ордену и, что никогда, ни один иезуит не проповедовал в Китае Христа, разве вы не сделали бы на полях или внизу страницы примечания для указания на несообразность сообщаемого? или, вернее, не восстали бы вы изо всех сил против такой лжи? О, отцы! Если бы уничтожили ваш орден, вы закричали бы: уничтожают религию! а здесь вы не говорите ни слова!

Вы заявляете: «Вероятно, первые китайцы получили от детей Ноя понятие об истинном Боге». В таком случае, они должны были получить от них понятие о сотворении мира, а, между тем, ни в одной китайской книге, ни в одном китайском предании мы не встречаем и следа этого понятия. «Впоследствии, – говорите вы, – понятие это превратилось в понятие о Боге – частью, чисто естественное, частью, быть может, политическое».

Политическое понятие о Боге! До сей поры подобное встречалось лишь у таких авторов, которых я и назвать не смею; не знаю, откуда вы это взяли.

Послушайте, дорогие отцы, не лучше ли сразу сказать, что все это никуда не годится, и признаться, что вы ошиблись? Уж не думаете ли вы утверждать, что невозможно, чтобы иезуит ошибался, или, что он унижается, если ошибется?

Отчего бы нам сообща не попросить у Рима скорого суда? Вам уже сказано: разве вам не так же важно, как и нам, чтобы крещенные вами были истинными христианами, а не язычниками? Отчего вы постоянно пятитесь назад? Почему в вашу пользу возникают различные препятствия? Почему приводят для вас в Сорбонну нотариусов с целью зажать рот докторам этого ученого факультета и заставить их молчать?

Всего лучше, отцы мои, присоединитесь ко мне и станемте настоятельно просить Святейшего Отца дать мне отставку. Я с радостью возвращу ему присланные мне грамоты на Сабульское епископство и на звание папского викария в Сиаме и Японии. Это величайшая милость, которую вы могли бы испросить для меня, и я по этому поступку, скорее всего, признаю в вас своих истинных друзей. Я в таком возрасте, когда мне нужно бы немного покоя и отдыха, чтобы приготовиться к смерти. Быть может, и другие из членов моего ордена, находящиеся на востоке, пожелают последовать моему примеру. Я не знаю ни одного из них, который не был бы готов занять самое последнее место и быть слугою других. Я знаю, как они скорбят о том, что вы недовольны, знаю, что они уже не раз просили об освобождении своем от возложенных на них обязанностей. До сей поры, они не посмели уйти с поста, на который поставлены Провидением, боясь ответа перед Богом и опасаясь ослушаться папу. Но поверьте, отцы мои, лишь только вы дадите им повод со спокойной совестью хлопотать о своем отозвании, они с радостью ухватятся за него. Даю вам слово, что они уступят вам место и отправятся в другие страны, где еще не проповедовали Христа.

Тогда, отцы мои, мы не будем больше помехою в ваших делах. В ваших руках будет вся власть, и духовная, и светская; вы одни будете жить в Китае и делать там все, что пожелаете. Я даже не беспокоюсь о религии: ее сохранит Бог. Он обещал не покидать Церкви Своей. Быть может, когда вы останетесь там одни, Он откроет вам глаза и внушит вам надлежащие чувства.

Если же вы откажете в моей просьбе, я вскоре освобожу вас от досадного присутствия неприятного свидетеля. Через несколько месяцев я возвращусь в Индию оканчивать мое земное поприще. Надеюсь, что оно не будет длинным, и я недолго еще буду влачить остаток лет, уже и так преклонных, но еще более клонящихся к закату, вследствие причиняемых мне этими распрями огорчений и печали. Но я не стану беречь остающихся мне дней жизни, по выражению апостола Павла, больше, чем самого себя. Постараюсь найти мир в терпении и буду доволен, если смогу исполнять свою службу, как проповедник Евангелия, службу, возложенную Господом Иисусом Христом на меня, несмотря на мое недостоинство.

Уповаю, что Он сохранит меня и впредь, как хранил до сих пор, не только от участия, но и от малейшего согласия на совершение нечестивых и суеверных языческих обрядов, и не допустит, чтобы я запятнал этой мерзостью последние годы своей жизни.

Если Он возвратит мир Церкви Своей, я возблагодарю Его; если же Он замедлит в этом и допустит, что ваше упорство победит наши мольбы и слезы, я преклонюсь перед Его волею и благословлю Его. Буду трудиться по мере возможности, которую Ему будет угодно мне предоставить, но, где бы я ни находился, ничто не лишит меня милости Христа и искренней любви, с которой остаюсь на всю жизнь, достопочтенные отцы, вашим смиреннейшим и покорнейшим слугою.

Луи де Сисе,

епископ Сабульский».

На это письмо иезуиты ответили «Добрым увещанием», в котором старались придать важность, возведенному ими на своих противников, обвинению в янсенизме. Средство это так хорошо удавалось им во Франции, что им захотелось воспользоваться им против врагов в Китае. Странно видеть, что иезуиты, так строго подчиняющиеся папским постановлениям, поражающим их противников во Франции, не соблюдают их в некоторых весьма важных вопросах. Обвинение в янсенизме не удалось относительно иностранных миссий. В конце своего «Доброго увещания», иезуиты напали на запрещение, наложенное Сорбонной в 1700 году на книги отца Леконта о китайских обрядах.

О наложении этого запрещения особенно хлопотал великий Боссюэт. Перед напечатанием своего «Письма к папе», Тиберж и Бризасье посоветовались с этим ученым епископом. 17 мая они явились к нему в Версаль, где уже были Ноайль, Парижский архиепископ, и Ле Теллье, Реймский архиепископ. Они познакомили этих прелатов со своим сочинением, рассказывает аббат Ле Дьэ, секретарь Боссюэта, и спрашивали, как поступить: познакомить ли с ним и короля, и испросить его разрешения на печатание, или же печатать тайно, ничего ему не говоря. Прелаты посоветовали печатать без ведома короля, который мог арестовать сочинение или приказать представить его отцу Ла Шез, иезуиту-духовнику короля, что погубило бы все дело и повредило бы Церкви.

Как видно, совет был хорош: сочинение расходится и хорошо принимается публикой; каждый убеждается в языческом характере китайских обрядов, а также, в мошенничестве иезуитов, как в Китае, так и во Франции.

Отец Ла Шез, конечно, не допустил бы издания этой книги, так как он всеми мерами старался препятствовать собраниям Сорбонны, которые открылись 1 августа 1700 года, для рассмотрения сочинений отцов Леконта и Гобьена.

Он рассказывал Людовику XIV об этих совещаниях, как о шумных сборищах, могущих породить новые беспорядки по поводу религиозных вопросов. Король спросил Ноайля, пользовавшегося в то время его полным доверием; Ноайль открыл ему всю правду, и Сорбонна получила разрешение продолжать свои заседания. Не имея возможности им мешать, иезуиты старались перетянуть на свою сторону большинство членов Сорбонны. Пирот, пользовавшийся большим влиянием среди своих собратий, тайно виделся с Боссюэтом и советовался с ним. Интриги иезуитов не удались; запрещение, объявленное 18 октября, было единодушно подтверждено на следующий день. 21-го Боссюэт получил копию с этого постановления и очень его одобрил, по словам его секретаря. В "Дневнике« этого правдивого писателя читаем еще: «Говорят, что запрещение сочинений отца Леконта совсем огорчило иезуитов, которые, сперва, притворились, что не придают ему значения, и издали «Акт сопротивления», представленный декану факультета от имени отца Гобьена, ручавшегося за отца Леконта, и ходящий по рукам в напечатанном виде. Это возражение внушило г-ну Боссюэту мысль о необходимости напечатать брошюру в защиту запрещения». Доктор Лефевр был того же мнения. Памятные записки и мнения докторов были переданы Эллидю Пену, который, посоветовавшись с двумя учеными доминиканцами, отцами Шосмэром и Ноэль Александром, написал и издал в защиту Сорбонны книгу, очень одобренную Боссюэтом.

В это время, Климент XI избран был папой. Этим воспользовались иезуиты, имевшие на него влияние, чтобы остановить обсуждение вопроса о китайских церемониях. Вскоре стало известно, что папа решил послать в Китай нового визитора, для собирания сведений от имени папского престола. Боссюэт не одобрял этого решения папы. «Его образ действия – одно лишь заблуждение, – сказал он, – остановиться на подобном решении – значит хотеть не покончить дело, но отложить его до греческих календ; откладывать решение значит давать иезуитам возможность выиграть дело, открывать им путь для новых интриг. Им не трудно будет склонить на свою сторону одного человека соединенными усилиями, как собственными, так и стараниями друзей. Папские викарии и епископы, назначенные папским престолом для Китая, достаточно компетентные судьи в этом деле».

Действительно, в 1698 году папский престол назначил епископов для различных провинций Китая и разделил эту обширную страну между иезуитами, доминиканцами, францисканцами, августинцами и обществом Иностранных миссий. Представителями этих различных конгрегаций были епископы и люди, не хуже иезуитов посвященные в обычаи и науки китайцев. Все они высказались против мнения иезуитов. Как мог Климент XI ожидать, что получит лучшие сведения от визитора, который не мог в короткое время ближе ознакомиться с положением дела, чем люди, прожившие долгие годы на Востоке? Иезуиты вздумали даже привлечь к своему делу самого китайского императора; они продиктовали ему письмо к папе и не забыли приложить к этому документу удостоверение в его подлинности. Эти документы были напечатаны в конце 1701 года.

Папа назначил Майлляра де Турнон визитором в Китае. Он возвел его, последовательно, в сан патриарха Антиохийского, легата a latere и кардинала, чтобы облегчить ему его миссию. Турнон выехал из Рима только в 1703 году. Пока он совершал свое путешествие, обсуждение сущности вопроса продолжалось, и конгрегация пересмотрела все сочинения иезуитов Леконта, Бренкати, Фора и других, с целью их запретить. Отцам Франсуа Ноайлю и Гаспару Кастнеру предоставлены были все средства для защиты ордена перед конгрегацией, и они воспользовались ими до пресыщения, по выражению самого папы. Отец Ла Шез вздумал привлечь к этому делу французских епископов. Положение королевского духовника давало ему неограниченную власть над раздачей бенефиций, так что многие епископы справедливо считались связанными с иезуитским орденом. Ла Шез обратился к ним с письмом, в котором по-своему изложил дело о китайских обрядах и просил высказать свое, мотивированное о них, суждение. Он послал письма только тем лицам, от которых мог ожидать благоприятного ответа. Наиболее просвещенные епископы, каковы Боссюэт, Ноайль, Ле Теллье, Ле Камю и некоторые другие спрошены не были. По получении письма отца Ла Шеза и мнения иезуитских епископов, Климент XI сказал, что не видит имен тех, кому бы он больше всего поверил, и, что он сам запросил бы французских епископов, если бы желал с ними посоветоваться.

Суперьоры Иностранных миссий напечатали свой ответ на письмо отца Ла Шеза.

Наконец, 20 ноября 1704 года пропаганда объявила свое решение. Она подтвердила предшествовавшие решения, в особенности, приговоры 1645 года при Иннокентии X, 1656 года при Александре VII, 1669 года при Клименте IX, 1674 года при Клименте X, и осудила китайские обряды, выслушав длинные прения по этому вопросу.

В июле того же года папский визитор издал в Пондишери указ против малабарских обрядов, которые, подобно китайским, иезуиты считали невинными. Турнон прибыл в Индию 6 ноября 1703 года и нашел, что миссионеры расходились между собою во взглядах. Иезуиты, по примеру своего собрата, отца Роберта де Нобилис, вздумали выдавать себя за браминов, подобно тому, как в Китае они превращались в мандаринов и бонз. Мы уже говорили о том, что они скрывали, что они европейцы и христианские священники, и называли себя саньяссы, подражая внешней суровой жизни наиболее почитаемых браминов, и исполняя множество языческих обрядов, выдаваемых ими за чисто гражданские. Францисканцы и другие миссионеры, поселившиеся на Коромандельском берегу, осуждали, как нечестие и кощунство, это снисхождение иезуитов к язычникам. Легат допросил и тех, и других; изучив в течение полугода этот спорный вопрос, он осудил иезуитов и объявил, что многие обряды, которые совершались иезуитами и их неофитами – языческие. Иезуиты отказались исполнять этот указ и пытались получить в Риме разрешение продолжать поступать по-прежнему, но указом от 7 января 1706 года инквизиция предписала им временно подчиниться приказу визитора, пока Папский престол не вынесет окончательного решения. Иезуиты не повиновались; они привлекли на свою сторону некоторых португальских епископов и продолжали упорствовать, несмотря на неоднократные приказы Климента XI.

Легат прибыл в Китай в июне 1705 года. Один из самых образованных иезуитов, отец Висделу, немедленно же заявил ему, что иезуиты заблуждаются относительно китайских обрядов и, что папские викарии вполне правы, разделяя мнение Кононского епископа. В награду за откровенность, на отца Висделу посыпались притеснения, и он был вынужден выйти из ордена. Легат назначил его епископом в Клаудиополис, а папа поручил ему наблюдение за исполнением приказа, вскоре отданного епископом Турноном и направленного против китайских обрядов. Отцу Висделу пришлось констатировать неповиновение своих прежних собратий.

В 1706 году китайский император принял легата и казался польщенным завязывавшимися сношениями с папой; но иезуиты поспешили настроить его на иной лад, когда Турнон высказался против языческих обрядов, которым они покровительствовали. Тотчас же после объявления его приказа (1707 г.), и невзирая на его звание легата a latere, они обжаловали его решение не только перед папой, но и перед китайским императором, и отлучили от Церкви многих из своих собратий, подчинившихся этому приказу. Император, по наущению иезуитов, взял обратно данное им разрешение устроить в Пекине семинарию пропаганды, отозвал своих послов, уже отправившихся в Рим, издал указ об изгнании из Китая всех миссионеров, противников китайских обрядов, велел арестовать легата и держать его пленником в Макао. Легат выехал из Пекина, огорченный и оскорбленный иезуитами. Было известно, что преследование возбуждено ими, а они осмелились написать по этому случаю лицемерное письмо к легату, изгнание которого сами же устроили. Последний прислал их суперьору следующее письмо:

«Преподобный Отец! несколько дней тому назад я получил от вас письмо с выражениями огорчения. Вы приложили к нему императорский указ от 17 декабря 1706 года против епископа Кононского и некоторых других. Это послужит лишь к увеличению венцов этого прелата, на которого я смотрю, как на победителя, по воле Божией лишенного утешения видеть торжество истины в Китае, а сопровождающих его, считаю не столько товарищами его по страданиям, сколько свидетелями того, как с ним поступают. Между тем, вы печалитесь, говорите вы. Дай Бог, чтобы печаль ваша была скорбью покаянной! я буду рад, так как она будет приятна Богу и послужит к спасению ваших душ.

Я же денно и нощно лью слезы перед Господом не только по причине плохого положения дел в Китае, но и над теми, кто виновен в этом положении, и признаюсь, что огорчался бы менее, если бы не знал источника всех этих бедствий и виновников их. Ваше поведение и ваши дела осуждены папою. Но в вашем образе действий есть нечто еще более отвратительное, равно, как и в тех способах, которыми вы стараетесь скрыть свой позор и похоронить его под развалинами миссии.

Вы не приняли даваемых вам мудрых советов и прибегаете теперь к средствам, возбуждающим ужас. Что мне сказать? Какое горе! Причина исчезла, а заблуждение остается! Миссия будет уничтожена раньше, чем устранится злоупотребление.

Впрочем, ваши преподобия не огорчены: они шутят, говоря, что император рассердился на вас; но ведь он делает лишь то, что вы хотите. Конечно, Его Величество разгневался бы, если бы узнал (чего Боже упаси!), насколько вы повредили его славе. Истинное усердие к вере выражается не притворными словами, но делами и строгими добродетелями.

Как верить людям, которые всюду ставили мне ловушки? которые, в тот самый день, когда тайно готовят столько унижений для проповедников Евангелия, притворно ходатайствуют за законоучителя? Молю Того, Кто взял на себя возмездие, не карать вас по заслугам и не воздавать вам той мерой, которой вы мерили другим. Уже давно в Риме предсказывали, что, если решение папы не будет опубликовано в Европе, то произойдут многие вещи, ежедневно совершающиеся здесь, на наших глазах. Тот, кто не сразу верит, судит более здраво: но зато он крепче держится за свое мнение.

Вы всюду горько жалуетесь на бесчеловечность старшего сына императора, чрез руки которого проходят теперь все ваши дела; но обратитесь лучше к своей совести. Если вам был известен характер этого принца, которого вы находите возможным называть Иродом, зачем обратились вы к нему? Зачем призвали вы к его суду ваших противников в религиозном вопросе? Зачем раздули вы несправедливую ненависть его к папскому легату, дошедшую до того, что он не принял его подарков?

Взвесьте хорошенько все происшедшее, и вы увидите, что вам не на кого пенять, кроме как на самих себя. Дай Бог, чтобы вы от глубины сердца раскаялись!

Очень преданный Вашим Преподобиям

Карл-Фома, патриарх Антиохийский».

Епископы Макао и Аскалона, креатуры иезуитов, протестовали против приказа легата, который до 1709 года оставался в Макао, заключенный в темницу, терпя дурное обращение, лишенный самого необходимого. Тем временем, из Рима было получено утверждение приказа с приказанием его исполнять. Иезуиты по-прежнему продолжали упорствовать и снова осыпали легата оскорблениями. Кантонский вице-король, узнав о насилии иезуитов и о невинности заключенного, освободил его в начале 1710 года. Легат собирался возвратиться в Европу, но был отравлен; его уже раз пытались отравить в Пекине, и голос народа указывал на иезуитов, как на убийц. Вторая попытка увенчалась успехом, и кардинал-легат умер в июне в Макао; как в заключении, так и вообще, во все время своего легатства, он обнаружил большую мудрость и геройское терпение⁵⁴. 14 октября 1711 года папа произнес великолепное похвальное слово легату, в присутствии кардиналов. Иезуиты взвалили на португальцев вину во всех притеснениях, жертвою которых пал епископ Турнонский⁵⁵, но их уверения разбиваются в прах самыми достоверными документами. Приведем лишь следующее письмо самого легата, написанное им 31 августа 1707 года епископу Ауренскому, папскому викарию в Тонкине:

«Среди волнений, возмутивших покой Китайской миссии и возникших, сперва, под предлогом китайских обрядов, запрещенных папою, а затем искусственно создаваемых могущественнейшими, при дворе, лицами, чтобы дать повод к изгнанию других миссионеров, в особенности, светских священников парижской семинарии, а также присланных Священной конгрегацией, я, против воли, провел около четырех месяцев прошлого года в пути из Пекина в Нанкин, задерживаемый по секретным приказаниям, и рискуя окончательно потерять здоровье, и без того очень плохое. – В это время иезуиты спешили осуществить при дворе план, который заслуживает места в летописях Церкви, а именно: отправка отцов Барроса и Боволье в Рим и многие, гораздо худшие вещи, затеваемые ими против меня и других папских миссионеров.

В настоящее время, я с июня прошлого года задержан по приказанию императора в Макао в ожидании возвращения этих двух монахов. Епископ и Губернатор этого города, по наущению иезуитов, обращаются со мною с такой жестокостью, какой я не встречал даже у язычников. Стряхнув с себя совершенно узы повиновения и страха Божия, иезуиты вовлекли и Губернатора, и епископа в гнусные дела, и уговорили их посадить в тюрьму, без всякого повода, г-на Эрье, папского миссионера, которого я держал при себе и на своем столе; а также заключить меня, словно пленника, под стражу, не дозволяя моим слугам свободно выходить из моего дома и возвращаться в него, за исключением одного, который должен покупать необходимое для жизни.

Отец Франсуа Пинто, провинциал иезуитов, упорно и презрительно не подчиняющийся троекратному моему требованию признать мою юрисдикцию, заставил меня отлучить его от Церкви вместе с иезуитами; но, с чрезмерной наглостью издеваясь над этим, он ежедневно входит, кощунственным образом, в алтарь и совершает таинство.

Не дай нам Бог получить еще худшие известия из соседних миссий, в которых таятся корни тех же зол. Вы пишете, что в том государстве, где вы живете, потерянные люди замышляли странные вещи. Здесь они их не только замышляли, но и злостно проделывали относительно вас и ваших миссионеров, в особенности же, относительно меня, зная, что я не раз открывал факты, не делающие им чести, чтобы не сказать, что они недостойны проповедников Евангелия; но ни ласки, ни угрозы, ни насилия не смогли отвратить нас от истины.

К числу открытых мною козней принадлежат сильные обвинения, направленные ими против вашего преосвященства. Не скрою, что я счел долгом произвести по этому делу необходимое расследование, после чего присоединил свой голос к голосам лиц, отстаивавших вашу невиновность. Обвинитель умер и, тем, избежал возмездия человеческого правосудия».

Мэгро, епископ Кононский, пользовался доверием епископа Турнонского. За это иезуиты добились его изгнания. Находясь еще в Китае, он был арестован и содержался в иезуитском монастыре, куда легат прислал ему письмо с увещанием мужественно страдать за Христа. Кононскому епископу удалось уехать; по прибытии в Европу он напечатал это письмо. «Оно доказывает, – говорит аббат Ле Дьё, – что иезуиты гонят всех истинно приверженных к религии христианской. Г. Мэгро, возвратившийся из Китая и живущий ныне в семинарии Иностранных миссий в Париже (1708 г.), роздал копии с этого письма, нашумевшего в Париже. В то же время, из газет известно, что все миссионеры, не пожелавшие принять китайские обряды, императорским указом изгоняются из Китая, что папский легат также выезжает оттуда, а папа не знает, чем удержать хоть немного влияния в этой стране».

Вот письмо кардинала к епископу Кононскому:

«Ваше Высокопреосвященство!

Пользуясь свободным временем, которое мне дает путешествие по воде, я очень часто припоминаю все, совершившееся против моего ожидания в течение последних месяцев перед моим отъездом из Пекина, и не знаю, печалиться ли мне или радоваться вместе с вами, ибо об епископе, находящемся в неволе ради веры, следует плакать не столько потому, что он лишен свободы, сколько по причине притеснения Церкви, и слезы эти должны быть тем более горьки, что необычайно и поразительно, что обвинителями и, вместе с тем, тюремщиками являются монахи.

Но утешьтесь, монсеньор: где Дух Святый, там и свобода, и мы с радостью читаем, что гонимые, правды ради, блаженны.

Благочестивые люди с ужасом узнают, что пастыри Церкви вызываются на борьбу теми, кто должен им помогать, и обвиняются ими перед языческим судом, словно идолопоклонники могут быть судьями в деле, касающемся христианской религии. Предварительно же, эти самые люди постарались разжечь ненависть в сердцах язычников и побудить их ставить ловушки епископам и дурно обращаться с ними, невзирая на сан и на святость религии. Возможно ли сочетать нечестие со справедливостью и мрак со светом?

А, между тем, разве Церковь не поет радостно о том, что апостолы, ликуя, выходили из судилищ, радуясь тому, что были удостоены претерпеть унижение ради Христа?

Как же нам говорить с сокрушением о том, на что Церковь указывает, как на утешение?

Конечно, страдает Христа ради тот, кого позорят за то, что он защищает славу и чистоту Евангелия и, не страшась никаких огорчений и оскорблений, храбро борется за истинную веру, чтобы оградить ее от грязи суеверия и от лживых слов.

Папская грамота, которую я недавно вам привез, хвалит ваше усердие в этом направлении, но, кажется, она написана не столько с целью вас похвалить, сколько для того, чтобы вас предостеречь и подкрепить. Какие людские ухищрения смогут лишить вас этой славы?

Да, вы вправе радоваться и сказать вместе с Давидом: «Чтобы погубить меня, они пустили в ход свой лукавый и лживый язык; они хотели уловить меня в сети своих ядовитых речей, и, когда я говорил в защиту свою, они нападали на меня без всякого повода».

На вас действительно нападают без повода, так как за вами нет никакой вины, и с вами обращаются, как с виновным, тогда как вы заслуживаете похвалы за ваше исповедание веры; но, восстающие на вас, посрамятся, и вы увидите этих мудрецов, запутавшимися в своем безумии, тогда как праведник возрадуется, ибо написано: «Я погублю мудрость мудрецов и осужу благоразумие благоразумных».

Если чье-либо благоразумие заслуживает осуждения, то это, конечно, благоразумие некоторых людей, которые насилием и обманом стараются прикрывать свои страсти и дурное поведение, и выдавать зло за добро и ложь – за истину.

Нельзя придумать ничего более неслыханного, как замысел этих лжемудрецов заставить папского визитора засвидетельствовать их честность и хорошее поведение не потому, что они действительно этого заслуживают, но путем угроз и неприятностей, а также, намерение получить от него, пригрозив властью императора, клеветнические письма, с целью очернить перед папой очень безупречного епископа за то, собственно, что он осуждает их взгляды и их поведение. Разве их безумие не посрамится?!

Таково и путешествие ваше в Туркестан, которое они заставили вас совершить для того, чтобы вовлечь вас против вашей воли в новую борьбу, в которой пленник победил, а вам нанесены душевные раны, причем, нападали на вас ваши собственные братья, а я был лишь вашим товарищем по, испытанным вами, оскорблениям, вместо того, чтобы отомстить за них, как вы были вправе надеяться.

Вечно буду славить Господа за то, что Он и мне уделил часть в Ваших страданиях, ибо это есть истинное евангельское братство, и, если я могу чем-либо гордиться, то стану гордиться собственной слабостью, радуясь, что мы слабы, тогда как враги наши сильны. Дай Бог мне, разделившему с Вами поношение, разделить с вами и награду, силою Того, Кто принес Себя в жертву искупления за нас и обещал по Своей великой благости безмерно наградить нас в должное время.

Итак, да утешит нас это святое обещание; но признаюсь, что для меня к этому утешению примешивается печаль, когда я думаю о великой трудности дела, которая возросла теперь, вследствие неуместных поступков, а также дурного влияния на императора; ибо, хотя совесть ни в чем меня не упрекает по этому поводу, но ум мой не может не тревожиться.

Если не ошибаюсь, я довольно неустрашимо, насколько моя слабость и положение вещей позволяли, защищал все, относящееся к религии, к делу Божию и к авторитету папской власти. Я презирал все, касавшееся лично меня. Что касается вверенной мне должности, то всем известно, как я страдал при исполнении своих обязанностей.

Но какие увещания, какие угрозы, какая власть могли остановить людей, действовавших, словно в отчаянии?

Напрасно употреблял я все средства; я, впрочем, не раскаиваюсь, что не налагал запрещения на этих людей, так как эта мера только смутила бы того, кто за проступки гораздо менее важные, чем его собственные, осмелился недавно номинально отлучить от Церкви монахов своего же ордена, так что возбудил ропот и насмешки всего пекинского двора; император справедливо сравнил его со старым псом, лающим на домашних и острящим зубы на остальных.

Главнейшей причиной моей сдержанности было то соображение, что для поддержания христианской веры, бывшей уже в опасности в Китае, лучше было пользоваться мягкими, чем суровыми средствами.

Вы сами видели, с какой бешеной разнузданностью все наши дела представлялись на решение императора, потому что всякие самые несправедливые претензии и предприятия находили в нем могущественного покровителя, который, как мне неоднократно говорили его собственные мандарины, желал всеми, без разбора, способами поддерживать тех, кто вредил христианской вере.

Таким образом, насилие попирает все права, и власти нет возможности управлять, если управляемые не соблюдают никаких правил. Таких людей нужно побеждать терпением. Выждав случай, можно их исправить, а исправить – желательнее, чем наказать.

Молим Господина жатвы прислать других виноградарей в вертоград Свой или, если возможно, исправить прежних. Не будем просить Бога об устранении виновников беспорядка, станемте лучше просить о том, чтобы они не причиняли больше зла и стали добрыми.

Я же, монсеньор, далекий от вас телом, но близкий душою, тысячу раз радуюсь вместе с вами и чувствую к вам святую зависть за то, что вы страдаете за правое дело, то есть за славу Церкви, у которой нет ни пятна, ни порока, и за то, что, находясь в заточении, вы ближе к венцу, чем к казни. Новый или, вернее, продолжающийся случай, дающий вам возможность доказать ваше мужество, заслуживает не сожаления, а зависти.

От всего сердца желал бы быть с вами, чтобы помочь вам нести, радующий вас, крест ваш и участвовать, как в страданиях ваших, так и в утешениях, обильно даруемых нам в горестях Иисусом Христом, послом Которого я являюсь, несмотря на свое недостоинство.

Завидую судьбе законоучителя Иоанна, которому так много обязаны миссионеры: из-за меня и вместо меня его посадили в тюрьму вместе с вами, дабы в его лице и я стал вашим участником в поношении, не обладая вашими достоинствами. С крайним удовольствием узнал я, что он мужественно переносит свои страдания, и не сомневаюсь, что его воодушевляет ваш пример, так как в этой миссии мало обращенных, имеющих желательную твердость в вере; нежно приветствую его во Христе и поручаю вашей любви.

Мужайтесь в Господе нашем и в Нем ищите силу вашу, ибо боюсь, что Вас ждут многие другие, еще сильнейшие испытания, Вас, лишенного всякой человеческой помощи среди всех этих бедствий; но Вы – неколеблющийся и волнующийся ребенок, которого влекут в разные стороны людские хитрости. Господь верен, Он не пошлет вам испытания не по силам вашим, но даже из искушения извлечет вас с пользою для вас, дабы вы могли сказать как св. Павел, когда он находился в узах: «Братья, берегитесь и не впрягайтесь в одно ярмо с неверными; не соглашайтесь на их дурные дела; не давайте повода к соблазну, дабы люди не презирали нашей должности». И дай Бог, чтобы то, что мы говорим не из зависти, но из сострадания, с намерением исправить нуждающихся в исправлении, было принято с святой простотой духа!

Но разве существует кто-либо, даже облеченный властью, кто мог бы обличить их во грехе без того, чтобы они не сочли его, тотчас же, врагом своим, а, следовательно, и человеком, достойным осуждения?

А потому, все упование возлагаю на Бога через Иисуса Христа и уповаю, что Он охранит и нашу невиновность, и нашу жизнь, как уже избавлял нас от стольких бед, и впредь избавит от них. Молитвы ваши помогут нам в этом. Со своей стороны, и я не перестану молиться за вас, как ни недостойна моя молитва, по причине моей слабости. Целую вас святым лобзанием братской любви».

Иезуиты нашли верное средство помешать возвращению легата в Европу. Они сумели подкупить единственного слугу, готовившего ему пищу.

В то время, как Турнон умирал на Востоке, в Европе продолжался спор. Вот еще выписка, в которой очевидец, аббат Ле Дьё просто и правдиво изображает мнение Франции об этом деле:

«В начале 1710 года иезуиты распространили в Париже ответ на «Заявление» членов Иностранных миссий и присоединили к нему свое собственное «Заявление», в котором подают сильный повод к нареканию, уклоняясь от исполнения папского указа, осуждающего китайское идолопоклонство, и совершенно отвергая приказ кардинала Турнон, предписывавший исполнение в Китае папского указа.

Члены Иностранных миссий, в свою очередь, напечатали летом 1710 года ответ на «Заявление» и на «Размышления» иезуитов и разбили их в пух и прах; к ответу они приложили письмо к папе от 10 февраля 1710 года, в котором умоляют Его Святейшество своею властью принудить иезуитов к исполнению указа.

И действительно, 1 октября 1710 года, в консистории папа приказал обнародовать декрет от 25 сентября, утвержденный им на конгрегации инквизиции, происходившей в этот день в его присутствии; декрет касается китайских обрядов и требует точного исполнения, как папского указа от 20 ноября 1704 года, так и приказа или декрета кардинала Турнона, данного в Китае 25 января 1707 года; им же запрещается кому бы то ни было, под угрозой отлучения от Церкви, писать что-либо о китайских обрядах. Декрет этот был в тот же день отпечатан и обнародован с обычными формальностями. Известно, что папа объявил генералу иезуитов, что требует, чтобы иезуиты повиновались и выпустили на свободу кардинала Турнона.

Декрет этот был напечатан в Париже и сильно расходится в публике. Члены Иностранных миссий распространяют, также, в Париже напечатанную свою седьмую записку, а также и девятую, для полного ознакомления с делом. Со стороны же иезуитов ничего нового не появляется».

Они недолго молчали: в том же 1710 году отец Жуванси издал продолжение своей «Истории ордена», в котором по-своему изложил происшедшее по поводу китайских обрядов. Это – апология запрещенных иезуитских взглядов. Папа не пожелал дольше терпеть их непокорности и издал 19 марта 1715 года буллу Ex illa die, в которой подтверждал свой приговор относительно китайских обрядов, а также и приказ кардинала Турнона, и объявлял ложными и тщетными все ухищрения, к которым прибегали иезуиты, чтобы скрыть свое неповиновение. Климент XI присоединил к своей булле Формуляр, который должны были подписать все китайские миссионеры в знак своего единомыслия с буллой.

Формуляры нравились иезуитам, когда они относились к другим; себя же они считали выше всяких декретов, грамот, булл, формуляров, всего, что римский суд или папский престол придумывал против них: они отказались подписать формуляр Климента XI и обжаловали папскую буллу перед китайским императором. Можно было бы усомниться в возможности такого странного поступка со стороны священников, связанных с папой особою клятвою, но существуют неопровержимые доказательства. Таким образом, языческий царь отменил буллу Ex illa die, запретил ее исполнять и заключил в темницу отца Касторано, старшего викария Пекинского епископа, привезшего эту буллу иезуитам. Чтобы затушить этот скандал, папа послал в Китай нового визитора, Меццо Барбу, возведя его в сан патриарха Александрийского и легата. Несмотря на свою кротость и уступчивость, новый легат встретил, подобно кардиналу Турнону, только гонение и поношение.

Он прибыл в Китай 26 сентября 1720 года. С трудом добился он 31 декабря аудиенции у императора, а 1 марта 1721 года получил уже прощальную аудиенцию. Он тотчас же уехал обратно, ничего не успев сделать, и не исполнив, возложенного на него, поручения. Иезуиты столь же мало обратили внимания на его приказ, как и на приказ кардинала Турнона. Один из них, отец Фуке, мучимый совестью, стал порицать поведение иезуитов; китайский провинциал тотчас же отправил его в Европу; но это не повлияло на отца Фуке, и он стал неопровержимым обличителем дурных принципов и плохого поведения своих собратий.

20 декабря 1722 года умер император Канг-Хи; он не гнал христиан, но несколько раз, в особенности, в 1717 году, он издавал строгие указы против миссионеров, не разделявших взгляды иезуитов на китайские обряды. Приемник его, Ионг-Чинг, обнародовал жестокие указы против христиан. Иезуиты и их друзья были пощажены. Они уверяют, что изо всех сил старались не допустить исполнения этих указов. Пусть желающие верят им, но история должна отметить, что главным их доводом в пользу китайских обрядов было уверение, что без этой уступки можно навлечь на христиан гонение. Так как споры по этому вопросу не прекращались, то некоторые люди думали, что иезуиты прикосновенны к этим указам, чтобы воспользоваться ими, как аргументом против своих противников. Несомненно, что гонение было особенно сильно в Фо-Киене, где у иезуитов не было друзей, что изгнанные или замученные миссионеры были противниками китайских обрядов и, что иезуиты оставались при дворах гонителей в качестве математиков, астрономов и географов.

Гонение не прервало спора, возбуждавшего такие волнения. 13 сентября 1723 года Иннокентий XIII по докладу Меццо Барбы торжественно объявил, что иезуиты виновны в идолопоклонстве, неповиновении папской власти и богохульстве. Этот поступок вызвал со стороны отца Тамбурини, генерала ордена, записку. Эта записка, или мемория – самое лицемерное сочинение, какое только можно себе представить. Тамбурини уверяет, что его подчиненные не виновны, что они повинуются папской власти, что они оклеветаны и, что он приказал им повиноваться. Последнее утверждение – правда; но тогда, чем объяснить тот факт, что столько приказов не исполнялось, а нарушавшие их поддерживались своим генералом? Мемория отца Тамбурини была опровергнута автором «Китайских анекдотов»⁵⁶.

Говорят, что Иннокентий XIII, по получении этого сочинения, задумал совсем уничтожить орден иезуитов, но он скончался два месяца спустя (1724 г.), а приемник его, Бенедикт XIII, не наследовал его взглядов. Избранный в папы в 1730 году Климент XII относился к иезуитам менее благосклонно. Когда пекинский епископ разрешил в 1733 году некоторые церемонии, допущенные самим Меццо Барбой для успокоения беспорядков, Климент XII отменил в 1735 пастырское послание пекинского епископа. Но этот поступок не положил конца давнему спору. Бенедикт XIV попробовал прекратить его торжественной буллой. 11 июля 1742 он издал буллу Ex quo singulari, в которой перечислял главнейшие распоряжения папского престола, относительно этого вопроса, подтверждал их и предписывал всем миссионерам новый формуляр.

Но и этот торжественный акт был оставлен иезуитами без внимания. Они оставили в руках христиан те пасквили, которые были написаны специально против буллы Ex illa die, а пропаганда отправила 8 октября 1743 года письмо к папским викариям, приказывая отобрать у народа все эти скверные книги.

Впрочем, сопротивление, оказанное иезуитами булле Бенедикта XIV, подтверждается самыми достоверными документами. 12 декабря 1743 года епископ Макао писал префекту пропаганды, что иезуиты словно взбунтовались по получении буллы и кричали: «Это конец, это конец китайской миссии! невозможно исполнить эту буллу»! Тот же епископ замечает, что иезуиты, считавшие, что они одни могут быть в Китае, суть единственные из миссионеров, которых там не должно быть, потому что они мешают другим проповедникам Евангелия и злоупотребляют некоторыми привилегиями, основываясь на которые, не хотят признавать над собой никакой духовной власти. В том же духе писал он и 12 декабря 1744 года.

Пекинский епископ-иезуит счел долгом обнародовать для формы эту буллу, сожалея, в то же время, в своем послании о печальных и плачевных последствиях этого акта. Последствия были плачевны только, вследствие непокорности иезуитов; это доказывается письмами папских викариев и большинства епископов; укажем только на одно из них, а именно, на письмо почтенного Петра Санца, погибшего за веру в 1747 году; но епископ-иезуит не видел для веры иного спасения, как только в терпимости к язычеству. В 1740 году Бенедикт XIV прислал ему грамоту, в которой укоряет его в неповиновении булле Ex illa die. В римских архивах хранится письмо этого епископа к папе, написанное в 1744 году в ответ на обвинение в неповиновении булле Ex quo singulari. Не покоряясь папе, он дает сколько угодно клятвенных обещаний исполнять папские повеления. Его товарищи поступали так же и, таким образом, к возмущению прибавляли клятвопреступление. Все письма и записки, адресованные папскими викариями на имя Пропаганды, служат доказательством того, что они упорствовали в своем непокорстве до уничтожения иезуитского ордена папой Климентом XIV.

Мы приведем некоторые из этих писем, когда будем излагать события, происшедшие в Китае, когда получено было известие о закрытии ордена.

В Кохинхине был такой же беспорядок, как и в Китае. Здесь, как и всюду, иезуиты поощряли язычество и заменяли Евангелие религией, более кохинхийской, чем христианской. Миссионеры-французы вступили с ними в борьбу и через своего прокурора, аббата де Ла Кура, напечатали энергический протест, оказавшийся напрасным, вследствие нерешительности аббата де Бюжа, местного папского викария. Марин Лаббе, впоследствии возведенный в сан епископа, не смог преодолеть эту нерешительность. Он отправился в Рим и явился к Клименту XI, принявшему его с заслуженным вниманием и отличием. Он возвратился в Кохинхину в звании папского викария и епископа Тиллополисского. Недолюбливавшие его иезуиты, ставили ему по возвращении разные ловушки, но он не попадался в них. Год спустя в Кохинхине стала известна булла Ex illa die, осуждавшая языческие обряды.

Кохинхинские иезуиты отказались исполнять эту буллу; епископ Тиллополисский уведомил об этом папу в следующих выражениях:

«Почтенные отцы иезуитского ордена, быть может, опасаясь, как бы не сказали, что они ошиблись или, что они разрешили китайцам-христианам сохранить слишком много суеверных обрядов, отвергают буллу Вашего святейшества под различными предлогами, а потому, не обращая внимания на отлучение от Церкви, которое Ваше святейшество налагаете ipso facto на всех, кто отказывается повиноваться этой булле, они, не смущаясь, продолжают исполнять апостольскую службу, как до получения буллы».

Отец Иоанн Сана, тогдашний суперьор кохинхинских иезуитов и королевский врач, издал «Пастырское послание» в опровержение буллы Ex illa die; он громко заявлял, что этот документ происходит не из Рима, но из Амстердама. Папский визитор подтвердил этот факт в письме к Пропаганде в 1740 году. Один миссионер, аббат Годфруа, напечатал статью против иезуитов; «дни его жизни прервала ранняя смерть», – пишут французские миссионеры в «Записке», поданной визитору. Тиллополисский епископ заменил покойного аббатом Гют; боявшиеся его иезуиты, отправили его в вечность. Епископ послал третьего миссионера, аббата Флори, который избежал западней и служил в церкви французских миссионеров, где не допускались языческие церемонии. Иезуиты тотчас же пустили в ход целую систему ежечасного преследования. Для борьбы с французскими миссионерами, они выписали из Манилы двух францисканских монахов, поселили их у себя, осыпали вниманием и почетом, и внушили им свой взгляд на вещи. Они выпросили у аббата де Бюж звание старшего викария для одного из этих францисканцев, по имени Жером, человека невежественного и фанатичного, не знавшего местного языка. Они думали, что получили таким путем право утверждать, что на их стороне францисканцы в борьбе с папой и французскими миссионерами. Они ни перед чем не останавливались, лишь бы повредить аббату Флори, и дошли до того, что отлучили его от Церкви, при содействии отца Жерома, они, уже отлученные высшей властью, latae sententiae et ipso facto, как сказано в осудившей их булле. Аббат Бюж, боявшийся иезуитов, имел преступную слабость признать это мнимое отлучение. Он пошел даже дальше и, по словам вышеупомянутой «Записки», по просьбе иезуитов совершил еще более постыдный поступок. Они убедили его, что он не мог снять отлучение с тех, которые исповедовались у отца Флори, иначе, как подвергнув их, предварительно, сечению розгами; и добрый старик был настолько прост, что собственноручно сек не только мужчин, но и женщин, которых заставлял обнажаться до пояса. Это вызвало ропот и возмущение, которые могли навлечь на христиан новое гонение, если бы не вмешались в дело французские миссионеры или, правильнее, сам Господь: это происшествие, вместе с разными другими, о которых нельзя и говорить, так огорчило аббата Флори, что он опасно заболел.

Иезуиты держали в настоящем страхе слабого аббата Бюжа и Чезати, присланного Мецца-Барбой в Кохинхину, в качестве комиссара. Оба отдали ему должное. Чезати умер у него на руках, а Бюж назначил его своим генерал-викарием, сместив с этой должности отца Жерома. Этот сан еще больше раздул ненависть иезуитов к нему. «Взволнованные и дышащие злобой, – рассказывает аббат Фавр, – они прибежали к епископу, чтобы узнать, действительно ли он назначил Флори своим генерал-викарием, как о том ходили слухи. Аббат Бюж отвечал: "Tu dixisti (да, я его избрал и не мог сделать лучшего выбора); меня очень удивляет, что вы словно не одобряете его». Вы удивлены, отвечали иезуиты; но как же, монсеньор, вы не поняли, что, выбрав этого француза, вы нанесли самое жесточайшее оскорбление ордену Иисуса? Передать вашу власть нашему злейшему врагу! Вы, очевидно, решили нас погубить. Вы должны доказать нам вашу любовь, надо отменить это распоряжение и назначить отца Александра, за которого мы ручаемся. Аббат Бюж мудро возразил: «Я возмущен вашими настояниями и упреками! Разве быть покровителем и другом достойных людей значит быть врагом вашего ордена? Разве назначение генерал-викарием человека добродетельного, ученого и неподкупного значит губить ваш орден? Не дай Бог, чтобы я отменил его назначение, quod scripsi scripsi, не хочу вашего Александра, которого считаю невеждой, злым и дерзким». Этот ответ не остановил иезуитов; они еще пуще разозлились, от слов перешли к угрозам, а от угроз к насилию. Они настаивали на назначении отца Александра, потому что, по их словам, он будет держать весы между ними и французами. Аббат Бюж повторял, что слышать не хочет об отце Александре, что он желает только аббата Флори; тогда иезуиты возразили: «А мы не хотим никого, кроме отца Александра, и заставим вас исполнить наше желание». Тотчас же, иезуит отец Васканцелос вынимает бумагу, открывает свою чернильницу, подходит к епископу, схватывает его руку и насильно заставляет его подписать свое имя. Почтенный восьмидесятилетний старец звал на помощь, кричал, что это насилие, и призывал Бога в свидетели, что эта подпись недействительна и вынуждена силою. Иезуиты смеялись над его жалобами и протестами, снова схватили его руку и насильно приложили его епископский перстень к фальшивому документу, в котором отец Александр назначался генерал-викарием аббата Бюж.

Этот странный факт был доложен Пропаганде Галикарнасским епископом в письме от июня 1740 года.

Люди, так поступившие, были на все способны, и их подозревали в том, что они сами, отчасти, сфабриковали те буллы, которыми, вскоре, их Александр был возведен в сан епископа Набуценского, в юрисдикцию которого входила и Кохинхина. В этой бедной миссии, иезуиты с его помощью делали, что хотели, и старались изгнать французских миссионеров, как янсенистов. Они отлучили их от Церкви и прогнали, кроме аббата де ла Кур, протестовавшего против всех этих дел, и отправившегося в Рим. Отец Лопец, настоятель иезуитов, торжествовал и радовался, что заставил уйти из страны еретиков, составителей буллы Ех illa die. Так как аббат Флори умер, то Лопец приказал всем новообращенным верить, что Флори попал в ад; не пожелавшие с этим согласиться, были отлучены от Церкви. Тем временем, умер Александр.

Этот иезуитский Александр оставил великим викарием некоего Марциали, продолжавшего его политику и заслужившего дружбу иезуитов преследованием французских миссионеров.

Папа внял жалобам последних и послал в качестве своего визитора епископа Галикарнасского, которого иезуиты преследовали так же, как и епископа Турнонского.

Иезуиты отрицают вышеизложенные факты и желают, чтобы публика верила только их «Назидательным и любопытным письмам». Но содержат ли правду эти письма? К приведенным уже доказательствам, прибавим еще свидетельство почтенного священника, папского пронотариуса, сопровождавшего епископа Галикарнасского, которому была поручена ревизия Кохинхинской миссии. Вот, что говорит этот священник, аббат Фавр, о письмах иезуитов:

«Что в них, главнейшим образом, содержится? Похвала их миссий и миссионеров, похвала, всего менее основанная на истине. Что еще? Чудеса, происходившие в действительности только в воображении того, кто их описывал. Их послушать, сколько обращено ими в христианство, какие успехи делало распространение Евангелия через них!

А, между тем, говорю это с горестью, я не только не заметил ни малейших следов этой великолепной деятельности, но встретил возмутительные нарушения в богослужении и семена раздора, которые теперь почти невозможно искоренить».

Письма аббата Фавра дают нам в высшей степени интересные сведения. Документальные доказательства его слов были им представлены Пропаганде и хранятся в архивах Ватикана. Уезжая из Франции, автор относился к иезуитам не враждебнее самого епископа Галикарнасского. Перед отъездом в Кохинхину, прелат этот служил в церкви иезуитов, принявших его великолепным образом. Во время путешествия он приказал своему спутнику отправить девятидневную службу святому Франциску Ксавье. За ним следовали трое иезуитов на другом корабле, прибывшем на место через двадцать дней после епископа, который сердечно расцеловал их по прибытии. В Макао, иезуиты приняли его очень учтиво, и он хвалил их прием в первых своих письмах в Европу.

Но под этой прекрасной внешностью, иезуиты таили измену. Они прекрасно знали печальное положение своей Кохинхинской миссии. Во время пребывания епископа в Макао они ознакомились с прямотой его характера и предвидели поэтому, что результат ревизии будет не в их пользу, и решили помешать его поездке. Предоставляем слово аббату Фавру:

«Так как все европейские корабли ушли из Кантона, то мы стали искать китайских, чтобы отплыть в Кохинхину. Нашлось два или три судна, которые, по словам капитанов, должны были выйти в море в начале первой луны, то есть в конце февраля, но, не знаю почему, мы никак не могли договориться с ними; их постоянные сношения с почтенными отцами-иезуитами возбудили во мне некоторые подозрения, которые я старался отогнать от себя, как дурные мысли, но это были мухи, которые меня беспокоили и с каждым днем увеличивались. Время шло, а купцы являлись лишь для того, чтобы нас морочить. Я сообщил епископу о своих подозрениях; он мне ответил: «Гоните эти мрачные мысли, друг мой; не будем предаваться подозрениям, которые не могут не быть напрасными. Нет, я не могу допустить этого со стороны почтенных отцов-иезуитов, моих друзей, которым я верю, которые ежедневно выражают мне свою дружбу; они миссионеры Папского престола, не станут же они изменять его посланному, другу своему, не станут они тайно препятствовать его отъезду к месту назначения. Нет, почтенные отцы-иезуиты неспособны на подобную низость». Но, в то же время, прибавил на провансальском языке: «pensa mau et divineras; не станем никого подозревать, но уедем, не теряя времени. Пойдите, передайте отцу Миральта, что я непременно хочу ехать в Кантон, где я найду сколько угодно кораблей». Отец Миральта одобрил решение епископа, и мы считали наше путешествие в Кантон делом решенным.

Но не успели мы отправить на корабль некоторую часть наших вещей, как Губернатор, или командир португальского гарнизона приказал отцу викарию Роминиканской гостиницы, где мы квартировали, задержать епископа Галикарнасского, не упускать его из вида и отвечать за его личность. Распоряжение это поразило доброго отца викария, который не знал, как и сообщить о нем. Он отправился к отцу Миральте и с ним явился к епископу, чтобы показать ему приказ Губернатора. Решили обратиться к посредничеству местного епископа, для отмены этого приказа. Отец Миральта тотчас же отправился к епископу Макао, который возмутился, узнав о происшедшем.

«Губернатор, – воскликнул он, – не сам придумал эту глупость; удар нанесен более опасною рукою: что меня касается, – продолжал он, – я разделю с епископом Галикарнасским все поношения и гонения, которые ему готовятся». Этот усердный прелат не ограничился одними словами; он лично отправился к Губернатору, упрекнул его в покушении на папского легата и пригрозил серьезными последствиями этого дела. Губернатор отвечал: «Мне бояться нечего, у меня есть основательные причины: на вашего легата поданы серьезные жалобы, подписанные лицами, заинтересованными в деле. Впрочем, я соберу совет и постараюсь замять эти жалобы». Оставив Губернатора, Макаоский епископ собрал к себе настоятелей монашеских орденов и предупредил их, чтобы они ничего не предпринимали против посланного папы; затем он навестил Галикарнасского епископа и засвидетельствовал перед ним свою готовность быть полезным.

Арест папского легата встревожило всех христиан, которые старались доставить ему всевозможные средства для освобождения. Одни советовали бежать ночью, предоставив отцу викарию выпутываться из затруднения. Почтенные отцы иезуиты, наравне с другими, засвидетельствовали епископу Галикарнасскому свое участие в постигшем его бедствии: они осуждали поступок Губернатора, которого обвиняли в дерзости. «Но, – говорили они, – мы укажем вам средство привлечь его на вашу сторону; это продажная душа, стоит послать ему триста или четыреста пиастров, и он тотчас же отпустит вас на свободу; одним словом, надо или заплатить, или спасаться бегством». Епископ отверг такой образ действия. «Я ни за что не нанесу подобного оскорбления Губернатору и самому себе. Делегат папского престола не выкупает свою свободу деньгами и не бежит, как преступник"».

Губернатор созвал всех настоятелей монашеских орденов, чтобы обсудить вопрос о том, что делать с Галикарнасским епископом. Приор августинцев горячо ратовал за освобождение папского легата. Иезуиты не посмели высказать противоположное мнение.

«Провинциал иезуитов, – продолжает аббат Фавр, – поддержал предложение августинца, но сильно расхвалил бдительность, точность и предусмотрительность Губернатора, и в заключение сказал, что осторожность требует, чтобы это дело было замято; он просил Губернатора не идти дальше, так как епископ тихо уедет в Кохинхину для исполнения, возложенного на него, поручения, состоящего в наказании французских еретиков. Вслед за этим, Губернатор согласился на освобождение епископа Галикарнасского с условием тихого отъезда. Тогда заговорил другой иезуит, отец Ансельм, и сказал серьезным тоном: «Господа, прежде, чем разойтись, нам остается рассмотреть очень важный вопрос, и я льщусь надеждой, что вы одобрите мою мысль. Мне кажется, что нам следует отличать миссионеров, присланных непосредственно пропагандой, как епископ Галикарнасский, от других миссионеров, каковы французы, которые могут быть только янсенистами. Освободимте в добрый час епископа, но я считаю необходимым арестовать дю Френе, Фавра и всю эту толпу французских янсенистов».

Отец викарий доминиканский отвечал: «Э, отец, что вы там плетете? Миссионеры, сопровождающие папского легата, одобрены нунцием и Пропагандой; что касается отца Фавра, то он швейцарец, он вовсе не француз, а, если бы даже и был французом, так разве все французы янсенисты? И отец Френе такой же француз, как и отец Фавр, он родом оттуда, откуда и великий кардинал Турнон, память которого мы любим и чтим». Эти доводы заставили замолчать иезуита, не возразившего на них ни слова. Так заседание и закрылось.

Вскоре мы узнали обо всем происшедшем; многие монахи явились к епископу с поздравлениями, иезуиты особенно усердствовали, передавая нам о конфузе Губернатора и красноречии своего провинциала. Епископ выслушивал их со своим обычным терпением. Он уже знал, что думать об их усердии к посланному папским престолом: Si inimicus maledixisset mihi, sustinuissem utique».

Дю Френе и Фавр, опасавшиеся всего со стороны инквизиции в Гоа, где хозяйничали иезуиты, тайно бежали из Макао. Епископ Галикарнасский соединился с ними в Кантоне, где они нашли двух иезуитов, готовившихся ехать в Кохинхину. «Один из них, – рассказывает аббат Фавр, – великолепно одет, он назначается на место королевского математика; другой, добрый немец, займет должность миссионера».

«Иезуиты-французы из Макао, не показывавшиеся в деле ареста Галикарнасского епископа, прислали ему в Кантон письмо с выражением дружбы и просили у него свидетельства в том усердии, которое знаменитый орден Иисуса проявил в его пользу; они хотели отослать это свидетельство своему генералу или отцу Дюбуа, ассистенту Франции. Епископ выдал им это свидетельство столько же по доброте, сколько из осторожности, опасаясь, как бы, отказ не вызвал новое преследование, еще сильнее прежнего. Я говорил, что, по-видимому, иезуиты заручаются оправдательными документами; как бы впоследствии они не воспользовались этим свидетельством. «Вы ошибаетесь, – сказал епископ, – и они ошибаются, если думают так же, как вы; о иезуитах будут судить не по этим любезным письмам и не по этим свидетельствам, а по той покорности или неповиновению, которые они проявят, когда надо будет исполнять мои приказания"».

Плутни иезуитов были так известны, что о них официально доложили в Рим, и епископ Макао совершенно прервал с ними всякие сношения.

Кохинхинские иезуиты хорошо приняли епископа Галикарнасского, но это отношение быстро изменилось, когда он стал беспристрастно выслушивать донесения, неблагоприятные для ордена. Добрые монахи считали себя вправе смотреть, как на янсенистов, на всех, не разделявших их взгляда на языческие обряды. Однажды епископ Галикарнасский пожелал навестить христиан в Кан-Ук; попечитель иезуитов сказал ему:

«О, это, монсеньор, это непокорные, черствые сердца; их тем труднее обратить, что они корчат из себя ученых и, что они янсенисты, как отец Флори и все другие французы». Это сравнение побудило г-на Беннета, французского миссионера, возразить: «Неужели вы думаете, достопочтенный отче, что г-н визитор не знает французов и янсенистов, и не различает одних от других? Если янсенист всякий, кто не держится ваших правил, то значит и доминиканцы, и августинцы, и все другие ордена янсенисты?» Он спокойно кончил свой ответ, но иезуит казался в ином настроении духа, и речь его стала вдруг оживленнее.

У иезуитов были свои причины говорить дурно о христианах из Кон-Ука. Обращенные французскими миссионерами, они не забывали своих духовных отцов. Епископ, преданный иезуитам, наложил запрещение на этих миссионеров, но их духовные чада предпочли, скорее, лишиться таинств, чем отказаться от преподанных им правил. Епископ Галикарнасский возвратил Кон-Укский приход французским миссионерам. Это иезуитам не понравилось. Когда епископ приехал в Гуэ, они упрекнули его в этом и осыпали французских миссионеров руганью и оскорблениями.

«Отец Марциали, великий викарий, поступил еще хуже, – рассказывает аббат Фавр. – Он последовал за визитором в его комнату и сказал ему конфиденциальным тоном: «Меня поражает, монсеньор, что вы передали Кон-Укский приход французам, а, в особенности, что вы поручили его г-ну Беннету; это просто лицемер, гордый янсенист! Я знаю, что вы это сделали с добрым намерением, вас ввели в заблуждение изысканные манеры и внушительная внешность; но это человек, который меня оскорбил, поэтому, вы должны отнять у него его место, и хорошо сделаете, если отошлете его в Европу или, по крайней мере, в королевство Чампа, куда я его назначил». «Как! – отвечал визитор, – неужели этот господин меня обманул? Мне он кажется чистосердечным и евангельски простым человеком, и мне говорили много хорошего о нем. Мне кажется, что вы хорошо сделаете, если забудете ваши старые ссоры; мы должны искать только мир. Дражайший отец мой, не следует забывать христианской любви, которая так пристала священникам христианским; постараемся же содействовать Пропаганде, так сильно желающей, чтобы миссионеры жили между собою в мире и согласии». Эти добрые советы пришлись отцу Марциали не по вкусу, и он выразил свое неудовольствие в следующих несдержанных словах: «Если вы, монсеньор, не желаете исполнить мою просьбу, то поступите, по крайней мере, по справедливости. Так как вы уверяете, что приехали сюда для этого, то я в вашем присутствии разоблачу этого отверженного Саула и покажу, каков он. Пошлите ему Veniat».

Визитор сказал еще: «Отец, не увлекайтесь предвзятым мнением, не задерживайте успехи миссии, гоните от себя всякие мысли об отмщении. Мы должны стремиться только ко славе Божией и спасению душ. Постарайтесь примириться с г-ном Беннетом» «Никаких примирений, – отвечал отец Марциали, – поступайте по справедливости, накажите, прогоните подальше от нас Беннета, этого лицемера, этого янсениста; накажите его!»

Визитор отвечал: «Накажу; но скажите, пожалуйста, на каком основании вы назначили Беннета в провинцию Чампа и запретили ему отправлять службу в провинциях Чам и Гюэ? Если учение его вредно, то он может всюду принести вред; если он янсенист, то его следует изгнать не только из Гюэ и Чама, но и из Чампы. Я не соглашусь ни на какое назначение для еретика, могущего только проповедовать вредные учения. Если вы докажете, что Беннет проповедует ложь, я тотчас же наложу на него запрещение"».

Беннет был вызван, и немедленно же явился в Гюэ. Отец Марциали уперся в обвинении Беннета в янсенизме и убеждал, что ему, Марциали, можно верить на слово. Визитор старался примирить их, но Марциали заявил, что «помирится, скорее, с чертом, чем с французом». Папский визитор ограничился лишь тем, что отнял у него должность великого викария.

Иезуиты старались дать епископу Галикарнасскому самое неблагоприятное представление о тех христианских общинах, которые были не ими основаны; но клевета разлеталась перед фактами, взвешенными прямо и беспристрастно. Они называли янсенистами всех миссионеров, не разделявших их взглядов, а визитор находил в этих миссионерах верных слуг евангельских с чистой верой и чистыми нравами.

Убедившись в том, что визитора подкупить невозможно, иезуиты решили его преследовать. Отец Марциали уехал тайно в Рим, чтобы очернить визитора перед Пропагандой, а отец Васконцеллос, прокурор иезуитов в Кохинхине, донес на него китайскому мандарину, как на нарушителя общественного покоя. Это средство слишком хорошо удавалось иезуитам в борьбе с епископом Турнонским, а потому, они снова взялись за него, но их интриги потерпели неудачу: они были вынуждены вести спор с французскими миссионерами в присутствии визитора. Их признали совершившими юридический подлог и заставили подписать бумагу, в которой они отрекались от отца Марциали. Бумага была отослана Пропаганде, но иезуиты не намеревались обращать на нее внимание, что они вскоре и доказали на деле. Случай этот настолько странен, что о нем не мешает сказать пару слов. Визитор требовал, чтобы отец Жером оставил церковь, построенную им напротив церкви французских миссионеров, для конкуренции с ними, и перешел бы в другую часть города. Отец Жером, находившийся в хороших отношениях с иезуитами, отвечал, что он не отказывается исполнить это приказание, но должен сперва посоветоваться со своим начальством.

«Он посоветовался с иезуитами – говорит аббат Фавр, – и они указали ему способ не исполнить требуемое и, в то же время, не иметь вид ослушника. Они устроили так, что его зачислили в царские псари. Иезуит-математик, начальник этих псарей, прислал ему семь или восемь собак. Сержант приказал отцу Жерому остаться в Тхо-Луке со своей сворой, так как воздух этой местности был очень полезен для царских собак, кроме того, царские псари пользуются званием и привилегиями рабов Его Величества, и одна из этих привилегий дает им право невозбранно жить, где они пожелают».

Епископ Галикарнасский, признававший отца Жерома только миссионером, повторил приказание отправиться в Сингоа. Отец Жером явился к визитору и уверял, что он готов повиноваться, но царь, по просьбе иезуитов, оказал ему честь причислить его к своим псарям; поэтому он обязан верно служить и повиноваться царю больше, чем кому-либо, по словам св. Павла к Титу: Admone illos principibus et potestatibus subditos esse.

«Тогда я увидел, что визитором овладел священный гнев: «Перестаньте, – воскликнул он, – прекратите ваши надругательства над Священным Писанием: францисканский монах с седыми волосами и бородой смотрит за сворой собак! Чадо св. Франциска не повинуется папским приказам! Отправляйтесь на службу в Сингоа, учите народ словом и примером вашим, и не оскверняйте собаками одежду св. Франциска! Nolite dare sanctum canibus. Пусть отец-математик считает для себя за честь ходить за псами, в добрый час! Это молодой иезуит, который развивает свои дарования в качестве царского математика и несет особую миссию: он послан для псов, а не для людей, и ему отдает приказания его начальство; но, чтобы добрый францисканец, шестидесятилетний отец Жером, старый миссионер, становился рабом псов! Что скажут о вас в Европе, и что вы ответите своему Провинциалу, вы, не исполняющие его приказания и нарушающие свой святой устав, который обязует вас блюсти людские души, а не здоровье собак?"» Отец Жером вышел в смущении и побежал к иезуитам.

Они пришли к визитору и завели разговор о вещах посторонних, не касаясь вопроса о собаках отца Жерома. На все их речи визитор отвечал следующими грустными словами: «В мире нет больше добросовестности, но она должна быть у иезуитов. Зачем вы меня обманываете? Зачем вы до сих пор обманывали вашего друга? Я верил всему, что говорил иезуит. Почему вы не исполняете своих обещаний? Где же та покорность, в которой вы мне клялись? Зачем вы и других подстрекаете к неповиновению?» При этих словах, отец-математик подошел, нахально схватил руку визитора и стал ее целовать, говоря: «Монсеньор, мы слышали, что отец Жером болен и что царь прислал ему какие-то подарки». Взглянув на него с негодованием, визитор сказал ему и его начальнику, что они недостойные священнослужители, что никогда еще никто не проповедовал Евангелие псам или людям так, как они проповедуют, и, что иезуиты не должны играть Римом и его легатом, опутывая их сетью лжи и обманов.

Отец Жером притворился, что повинуется, и не повиновался.

Так как епископ Галикарнасский разделил христианские приходы в Кохинхине между францисканцами, французскими миссионерами и иезуитами, то последние осмелились обратиться к нему с возражением, в котором высказывали самые страшные угрозы. Они могли привести их в исполнение, так как всегда пользовались доверием языческих князьков, при которых состояли в качестве врачей и математиков; кроме того, у них были корабли, которые они употребляли для торговли, а, при случае, и для борьбы со своими соперниками. Епископ отослал в Рим дерзкое заявление иезуитов.

Несмотря на это сопротивление и эти насилия, легат, долгое время любивший иезуитов, обращался с ними милостиво; но совесть его не в силах была долго терпеть их бесчинства.

«Ничто, – говорит аббат Фавр, – не может смягчить или вернуть на путь истины эти закоренелые души: они продолжают давать деньги в рост; не перестают торговать, как настоящие шарлатаны, различными снадобьями, которые продают по страшным ценам, ходя эти снадобья никуда не годятся. Визитор был вынужден запретить отцу-математику гадать женщинам и бесстыдно шутить с ними по поводу их обычной болезни; он запретил ему также носить пурпурные одежды. Он, вообще, приказал всем миссионерам выходить только в черном одеянии, как предписано церковным уставом; это, тем более прилично, что все серьезные туземцы ходят в черном. Визитор приказал отцу Лопецу и другим иезуитам подрезать длинные волосы и снять цветную ленту, которой они подвязывают их, как женщины. Он основательно находит, что все эти светские украшения позорны для миссионера, который проповедует Христа распятого.

Визитор, удрученный скорбью при виде всех этих скандалов и многих других, о которых я не смею говорить, без устали хлопочет о благе этой миссии».

Ниже мы приведем конфиденциальное письмо к Пропаганде, в котором описаны те скандалы, о коих не решался писать аббат Фавр. Даже в письмах своих добрый епископ Галикарнасский не осмеливался писать все, что знал. В конфиденциальном письме от 2 мая 1740 года на имя Пропаганды, он говорит: «Мое перо должно остановиться, чтобы не краснеть, описывая то, что я узнал о некоторых миссионерах, все еще находящихся в Кохинхине».

Иезуиты осыпали его оскорблениями; они всеми средствами старались погубить его: перехватывали приходившие на его имя письма из Рима и провизию, наговаривали на него князьям, причиняли ему все неприятности, какие могут придумать люди низкие и злые, и успокоились лишь тогда, когда узнали о его смерти. Умирая, он назначил аббата Фавра папским провизитором и поручил ему продолжение возложенного на него дела.

Этот усердный и прямой священник знал иезуитов и имел мужество сопротивляться им. Они его ненавидели и однажды обвинили его в хитрости и неверности, в поданной епископу Галикарнасскому жалобе. Епископ ответил на это так:

«Отцы, вы обвинили г-на Фавра в хитрости и неверности; приказываю вам доказать это: необходимо знать, виновен ли он, и, в таком случае, наказать его строже, чем всякого другого». Иезуиты отвечали с насмешкой: «Если бы мы узнали его насквозь, intus et in cute, мы бы еще не это рассказали бы вам». И ушли. Визитор сказал мне: «Видел ли кто более коварных людей?». «Монсеньор, – ответил я просто, – это иезуиты; покорнейше прошу вас произвести дознание и заставить этих монахов указать, когда, как и в чем я был неверен; ибо это обвинение бесчестит меня, как священника, у которого в устах должна быть одна лишь правда, и как швейцарца, то есть, как члена народа, девиз которого искренность и смирение. Дозвольте мне потребовать судом от отца Лопеца, чтобы он или доказал свое обвинение, или отказался от него». Визитор дал мне разрешение начать хлопотать по этому делу. Отец Лопец получил мой вызов и приказание визитора явиться, в противном случае, его отсутствие будет сочтено моим оправданием; он не захотел явиться, но отвечал визитору, что, во-первых, он не обвинял меня во лжи, а во-вторых, что он не считает визитора компетентным судьей в этом деле и, что он отошлет свою Записку в Рим».

Это было достаточным доказательством, что он не был в состоянии доказать свои слова. Вынужденные признать аббата Фавра провизитором после отказа смотреть на него, как на такового, иезуиты продолжали и его преследовать, как преследовали епископа Галикарнасского. Фавр недолго прожил в Кохинхине после смерти епископа и уехал в Рим, куда иезуиты писали много дурного о нем, злоупотребляя всем своим влиянием, чтобы оклеветать и притеснить его. Мы не можем войти в подробности их интриг, скажем только, что аббат Фавр боролся со всей энергией честного человека, и, приведенные им в свою защиту, факты никогда не были опровергнуты. В Ватиканских архивах хранится масса документов, подтверждающих его заявления. Приведем только следующее письмо к Пропаганде, написанное аббатом де Ла Кур, возведенным в сан епископа и всегда пользовавшимся почтением за усердие и благочестие. Вот, что он пишет в одном из своих писем:

«Кохинхина, 15 июля 1741.

Монсеньор, я получил в этом году, с глубоким почтением, письмо Вашего Преосвященства от 7 ноября 1738 года. Ничто не могло быть для меня более лестным, как получение здесь, на краю света, этого доказательства вашего внимания. Я ежегодно писал Вашему преосвященству и даже имел честь сообщить вам в прошлом году довольно необыкновенные обстоятельства, при которых умер достопочтенный отец Себастьян, иезуит, хотя они поразительны и невероятны, но, тем не менее, несомненны. В этом году, Ваше преосвященство узнаете столь же удивительные факты из отчета ревизии, который везет г-н Фавр, занявший после смерти монсеньора епископа Галикарнасского место провизитора. Так как я думаю, что в отчете собрано все, что здесь произошло, то считаю излишним припоминать что-либо. Ваше преосвященство, увидите с каким презрением здешние монахи относятся к папскому престолу и его посланным, какие притеснения и огорчения причиняли он визитору, умершему от огорчения и крайней скорби. Во время своей последней болезни, он был лишен всякой медицинской помощи, потому что иезуиты не допускали к нему его врача, подкупленного ими; он очутился без средств к жизни, так как монахи лишили его в прошлом году прогонных денег, а в этом году отец Миральта не только ничего ему не прислал, но еще и издевался над его преосвященством, написав через своего кантонского поверенного, что он ничего в этом году не посылает епископу, потому что того, что он выслал в прошлом году, должно хватить и на этот; так что пришлось продать мебель монсеньора визитора, чтобы его похоронить и занять денег, для возвращения г-на Фавра в Кантон. Насколько было возможно, от братьев скрывали нужду монсеньора, но монахи сами разглашали о ней, говоря, что папа отзывает визитора, которым он так недоволен, что в наказание не высылает ему никаких субсидий. Ни один легат не подвергался таким оскорблениям и притеснениям, как этот достойный епископ, но зато ни у кого не бывало и такого терпения; он все сносил, лишь бы скрыть скандал от братьев, и у него ни разу не вырвалось сердитое слово, когда он получал от иезуитов устные и письменные оскорбления. Он отвечал всегда трогательными увещаниями, он все прощал, все терпел, ко всему снисходил и почти на все соглашался, чего они хотели, в надежде привлечь их к себе.

Вашему преосвященству известно, как он любил иезуитов; если бы святая конгрегация предоставила иезуитам выбор визитора, они не могли бы избрать более преданного их интересам; он был даже причислен к ордену патентом генерала. Однако, он не мог не восстать на здешних иезуитов; но какого усилия это ему стоило! Уже из Макао он писал в Европу, что иезуиты не причастны к его задержанию, желая охранить их от позора, который им было бы трудно смыть с себя. Как снисходительно относился он здесь к двум старейшим монахам, из которых один – сам настоятель! Оба имеют наложниц и не скрывают этого. Один держит свою наложницу и ее детей в своем доме, а другой всюду возит свою. Все монахи оплакивают этот позор; язычники смеются над монахами и над религией; однако, епископ не решился бы изгнать их из миссии, если бы жалобы и обвинения братии не были бы основательны.

Уверяю вас, монсеньор, что репутация миссионеров сильно пострадала в глазах братии и язычников; поэтому очень немногие обращаются в христианство. Не говоря о тех, которые своим пьянством возмущали всю Кохинхину, еще не забыт знаменитый отец Иосиф, иезуит, распутство которого было так велико, что его дважды привлекали к китайскому суду за бесчестие девиц. Отец Васконцелос не менее двадцати лет живет с наложницами, и Кохинхина полна девицами, которых он домогался. Вот уже три или четыре года, как отец Лопец, настоятель здешних иезуитов, не соблюдает никаких приличий. Возможно ли, чтобы деятельность других миссионеров была успешна? Будь они святые, но отцы боятся за своих дочерей, мужья – за жен. Хотя они и получили в этом году приказ уехать из Кохинхины, но я сомневаюсь, чтобы они повиновались; можно даже сказать, что отец Лопец никогда еще не возился так со своей негодяйкой, как теперь; если он едет к больному, он тащит ее с собою в лодку, и, к великому соблазну язычников, она спит с ним в одной лодке. Мне стыдно повторять, что он делает с нею на виду у братии, да мне и непристойно говорить о подобных вещах. Но, монсеньор, дело это касается столько же моей чести, сколько и его собственной. Грех одного отражается на всех. Теперь он живет в расстоянии одной четверти мили от меня, я слышу только толки о нем и не имею возможности скрыть его гнусность. Недели две тому назад собрат мой, господин Дарема, только что сюда прибывший, побуждаемый священным усердием, умолял здешних иезуитов уговорить этого скандалиста, но ничто не помогает, и все идет по-прежнему. Что делать, как не обратиться тайно к своему начальству?

Особенно смущает меня то обстоятельство, что г-н Фавр, наш провизитор, вскоре уезжает в Европу и против моего желания возлагает на меня все бремя миссии, назначив меня провикарием; как мне согласовать молчание с долгом? Это заставляет меня умолять ваше преосвященство убрать соблазн из этой миссии. То, что я имею честь вам докладывать, кажется невероятным, но страсть ослепила их до такой степени, что они не видят и, как об этом сто раз говорил монсеньор визитор, это Божья кара для этих двух монахов, которые двадцать лет являются причиной всех волнений в миссии; сами братия это говорят.

Удивительно ли после этого, что монахи эти не терпят французских миссионеров, на которых они смотрят, как на цензоров своих нравов? Самым коварным поступком с их стороны было распространение слухов о том, что визитор взял себе жену; они прекрасно знали, что этому никто не поверит, и надеялись, что и о них будут такого же мнения, как и о нем.

Так как я уверен, что все здешнее черное духовенство попросит нового визитора, то надеюсь, что ваше преосвященство обратит внимание на то, чтобы в случае, если священная Конгрегация согласится исполнить их просьбу, сюда назначали не черного, а достойного белого духовного, которого не могли бы соблазнить здесь золотым песком. Г-н Фавр может рассказать вашему преосвященству, какие ему делали предложения в Макао и здесь, чтобы заручиться его поддержкой для черного духовенства, а также о тех деньгах, которые они давали лекарю его преосвященства, чтобы он служил шпионом и сплетником при его преосвященстве. Он может рассказать вам, что случилось с епископом Набукским и с отцом Чезати, после чего можно ожидать всего от монахов, которые все одинаковы: чуть скроется из глаз монастырь, они тотчас же забываются. Вот их поговорка: Golui che ha passato il capo di Buona Speranza di sua salute ha perduto la speranza (Обогнувший мыс Доброй Надежды, теряет надежду на спасение своей души.) Я это слышал от многих, но нам нечего бояться неподкупного визитора, и мы не отступим.

Иезуиты не преминут уверять, что визитор был подкуплен французскими миссионерами; но возможно ли одному французскому миссионеру одолеть восемь иезуитов? В течение своего двухлетнего пребывания в Кохинхине, епископ жил в столице государства, где всегда было не менее четырех или пяти иезуитов, двух францисканцев, все здешние миссионеры конгрегации; они составляли все бумаги, все донесения и вели все дела, как хотели; никогда не бывало больше одного французского миссионера, а именно, в первый год здесь был Ривоаль, а во второй год один я против всех черных монахов. Как мог один человек одержать верх над всеми, если бы на его стороне не были очевидность и справедливость?

Они станут, также, сильно жаловаться на г-на Фавра, но я могу уверить Ваше преосвященство, что он никогда не отступал от честности и прямодушия, которые отличают его нацию и составляют его характер. Он мог бы прекрасно устроиться, если бы согласился, вопреки своей совести, сговориться с иезуитами. Ему устраивали тысячи ловушек и, между прочим, его трижды отравляли. Пусть он сам расскажет вам об этом, а также, и о других, причиненных ему, насилиях. Если кто-либо оберегал интересы папского престола и заслуживает благодарности, то это он; это достойный человек, Ваше преосвященство, бескорыстно жертвовавший собою, единственно, во славу Божию, и он заслуживает вашего покровительства. Так как он назначил меня провикарием на время, пока вакансия не будет занята, то я осмеливаюсь просить вашего заступничества против моих врагов, имея честь оставаться с глубоким почтением

Вашим почтительнейшим и покорнейшим слугою.

Де Да Кур

Папский провикарий».

Иезуиты в Парагвае, они захватывают там и светскую, и духовную власть. – Их гонение епископа дон Бернардина де Карденаса. – Они заставляют своего консерватора отлучить его от Церкви. – Их обвиняют перед королем испанским. – Их защита. – Они осуждены, а дон Бернардин признан невиновным. – Дело переносится в Рим. – Иезуиты осуждены. – Подробности о их поведении в Парагвае. – Они стараются убить епископа. – Бесстыдные стихи на него, распространяемые иезуитами. – Общее понятие о их деятельности в Парагвае.

Иезуиты в Мексике. – Письма блаженного Палафокса, епископа Анджелополисского, против иезуитов. – Огромные богатства иезуитов. – Их торговля с Китаем через Филиппины. – Спекуляция с духовными завещаниями. – Их несправедливость, относительно дона Палафокса. – Они не признают его юрисдикцию и отлучают его от Церкви через своего консерватора. – Первое письмо дона Палафокса к папе Иннокентию X с жалобой на иезуитов. – Важные обвинения, изложенные в этом письме. Письмо того же лица к испанскому королю. – Насилия иезуитов, относительно дона Палафокса. – Кощунственный маскарад. – Второе письмо дона Палафокса к Иннокентию X. – Иезуиты осуждены. – Их лицемерная покорность. – Они не обращают внимание на самые справедливые приговоры. – Мнение Палафокса о необходимости преобразования иезуитского ордена. – Его суждение о поведении иезуитов в Китае.

Иезуиты и в Канаде, и в Калифорнии. – Их экспедиции и измены. – Их поступки с ирокезами. – Они являются туда за женщинами и бобрами, а не для проповеди. – Их торговля в Калифорнии и их сношения с манильскими иезуитами. – Их торговля на Филиппинских островах. – За это манильские епископы отлучают их от Церкви. Иезуиты преследуют этих епископов.

В Америке иезуиты держались такого же образа действия, как и в Японии, Китае и Индии.

В Парагвай они проникли вслед за испанцами; кроме них, там были еще и другие миссионеры, и испанский король назначил епископа, которому принадлежала вся духовная власть в стране. Парагвайские епископы встретили сильное сопротивление со стороны иезуитов, вообразивших, что им принадлежит и светское, и духовное управление страной. Подробности борьбы их с первыми двумя епископами неизвестны; из официальных документов, представленных третьим епископом королю испанскому, видно, что иезуиты так же притесняли первых епископов, как и третьего.

Этим третьим епископом был дон Бернардин де Карденас, возведенный в этот сан 14 октября 1641 года. В 1644 году он вздумал объехать провинции Парану и Урагваи, где иезуиты считали себя хозяевами. По-видимому, у них были важные причины не желать этого посещения, так как они сговорились с Губернатором, чтобы схватить епископа в его епархиальном городе Ассумпционе в церкви во время богослужения. Благочестивого епископа покинули на реке в маленькой лодке, а управление его епархией было передано бездарному канонику. Два года прожил Парагвайский епископ в восьмидесяти милях от своей епископской резиденции, в епископстве Буэнос-Айрес. Он жаловался на притеснителей и был восстановлен в своих правах; но, едва вернувшись в свою епархию, снова вынужден был ее покинуть. При содействии некоторых каноников, принявших сторону иезуитов, последние объявили, что место это свободно. В 1647 году король назначил нового Губернатора, и дон Бернардин вернулся в Ассумпцион, где был с большим почетом принят всеми, кроме иезуитов, привлекших нового Губернатора на свою сторону. В 1649 году Губернатор умер, его место занял сам епископ и выгнал иезуитов из города Ассумпциона; последние решились силою вернуться назад, для чего набрали войско, состоявшее из 4000 туземцев, и, войдя в город, предали его грабежу.

На основании своих привилегий, они назначили консерватора для рассмотрения их дела с епископом. Это был монах, известный своим распутным поведением. Судья этот отлучил епископа от Церкви и от занимаемой им должности, в то же время, войско иезуитов осадило его в церкви. Дон Бернардин пробыл в ней десять дней и чуть не умер с голоду. Продержав его одиннадцать дней в тюрьме, иезуиты снова посадили его в лодку вместе с солдатами, которым было приказано не оставлять его, пока не отъедут на расстояние двухсот миль от города Ассумпциона.

7 января 1650 года Буэнос-Айресский епископ издал приказ, в котором отменил мнимый приговор консерватора иезуитов об отлучении епископа от Церкви. Дон Бернардин, оставленный недалеко от города Санта-Фэ, совершил пешком 360 миль пути, чтобы принести жалобу королевскому совету в Ла-Плате. Он прибыл туда 17 марта 1651 года и был признан законным Урагвайским епископом; но вскоре, иезуиты узнали о происшедшем, и своими кознями заставили его скрываться в самых уединенных местах, куда за ним последовали бедные дикари, которых он обращал в христианство. Этот кочевой и апостольский образ жизни он вел в течение многих лет.

Еще в 1649 году дон Бернардин отправил в Европу францисканца, брата Иоанна Вилльялон. Совершив несколько путешествий в Америку, монах этот прибыл в Испанию в августе 1652 года и представил королю записку, в которой были изложены все притеснения, причиненные его епископу; записка эта была напечатана. Отец Педраца, прокурор иезуитов, также подал королю записку на Парагвайского епископа; Вилльялон ответил на нее, чем вызвал новую меморию со стороны иезуитов. Вилльялон снова возразил. Пока это дело разбиралось в испанском суде, Вилльялон возвратился в Америку за новыми данными, а затем снова уехал в Испанию. Английский корсар захватил его в плен, и наш монах пробыл несколько месяцев пленником в Англии. Наконец, в 1657 году ему удалось вторично добраться до Испании. Там он предъявил суду новые, собранные им, факты в пользу епископа и против иезуитов. Суд решил дело в пользу дона Бернардина.

В 1658 году брат Вилльялон отправился в Рим и изложил перед Александром VII и кардиналами Конгрегации собора дело своего епископа. В 1660 и 1661 годах Конгрегация вынесла несколько решений, в силу которых иезуиты проиграли дело по всем, поднятым ими, вопросам. Тогда король испанский приказал перуанскому вице-королю дать дону Бернардину все необходимые средства для возвращения на свое законное место.

Некоторые извлечения из записок брата Вилльялона покажут читателю, как поступали иезуиты по отношению к благочестивому парагвайскому епископу. Вот каким образом они пытались скрыть свои преступления:

«Иезуиты знали, что, имея при себе разные документы, необходимые для защиты Церкви, я смогу доказать в королевских судах и в Верховном Индийском совете, как невинность епископа, так и преступления иезуитов. Вследствие этого, после трехдневного плавания по реке, около 12-го часа следующего дня, в том месте, где дорога ведет в город Ассумпцион, а также в иезуитский приход св. Игнатия, на нас напала толпа индейцев, человек в двести, жителей этого прихода, вооруженных пищалями, мушкетами, широкими мечами и испанскими тарчами, и находившихся под начальством различных полковников, капитанов, прапорщиков и сержантов. Они преградили нам дорогу и, стреляя в нас, заставили нас пристать к берегу. Тогда они забрали у нас все и ограбили совершенно индейцев, ведших наши барки; затем взошли в наши лодки, все разбили, все разграбили, даже милостыню, которую мы везли, и которая доходила до 6500 с лишним реалов, отняли все наши бумаги, осматривали даже наши рукава и одежду отца-визитора, и, когда он оказал некоторое сопротивление, то один индеец трижды заносил над ним меч, чтобы срубить ему голову. Одному мне, Ваше Величество, удалось спасти некоторые бумаги, которые я очень хорошо запрятал, и которые представлены мною в Королевский совет Вашего Величества, вместе с другими, возвращенными мне его преосвященством епископом, и некоторыми лицами, радеющими о славе Божьей и Вашего Величества.

Отобрав у нас бумаги и разграбив все, находившееся в наших лодках, индейцы эти не дозволяли нам продолжать наш путь; их начальники несколько раз ходили к горе, расположенной в очень близком расстоянии от реки, где спрятались монах-иезуит Франциск де Вега и Севастьян де Леон, друг и сожитель иезуитов. Возвращаясь, индейцы говорили, что «надо отыскать все бумаги епископа», что некоторых не хватает. Поэтому, они снова обыскивали нас, грабили, грозя убить, если мы не выдадим бумаг епископа; если же им удавалось что-нибудь найти, они несли к горе с большим шумом и великими изъявлениями радости. Я спросил их, не прячутся ли на горе какие-нибудь испанцы, от которых они получают приказания, и получил утвердительный ответ, причем, они на пальцах показали, что их трое.

В это время, Ваше Величество, явился индейский князь, уроженец той местности, где находится приход св. Игнатия, который, обращаясь к одному из прибывших с нами индейцев, расположенному к нам, по имени Филиппу Санди, отдал ему семь или восемь весел из двадцати четырех, отобранных у нас другими индейцами, и сказал: «Отвезите этих монахов обратно в их жилище и берегитесь плыть вниз по реке; эти злые индейцы занимают ее всю, до Парагвая, – они вас убьют. Богу было угодно, чтобы я отправился сегодня на охоту и спас вас, иначе все вы и монахи эти погибли бы». Затем он прибавил: «Себастьян де Леон, Франциск де Вега и один иезуит сидят на горе и отдают приказания индейцам». Таким образом, ограбленные, обобранные, без пищи, мы плыли по реке восемь суток против течения, с недостаточным количеством весел, терпя голод, питаясь побегами пальм и тяжко работая. Наконец, мы прибыли в г. Ассумпцион, где все, данные под присягой, показания бывших со мною, были записаны; они вместе с другими документами представлены мною в Королевский совет Вашего Величества».

Вот, что рассказывает брат Вилльялон о притеснениях, которые делались иезуитами по отношению к епископу Парагвайскому:

«Парагвайский суд передал епископу королевский приказ Вашего Величества посетить провинции Парану и Урагвай, которыми управляли иезуиты, и конфирмировать свыше ста тысяч индейцев, находящихся под их юрисдикцией, и живущих в двадцати четырех поселениях, где священники-иезуиты нисколько не соблюдают правил св. Тридентского собора. Когда епископ известил о своем намерении совершить этот объезд, то решение его явилось для иезуитов ударом в самое сердце, ибо в этих-то именно местах и скрывается их сокровище, или, вернее сказать, сокровище Вашего Величества, что доказывают собранные об этих странах сведения, из которых видно, какую массу золота заключают в себе эти провинции.

Вот, государь, причина несчастий и притеснений, которые терпели и ныне терпят епископ и народ этой епархии».

Те, которые расточали такие громкие похвалы управлению иезуитов в Парагвае, забывали многие подробности, и, между прочим, золото, о котором говорит брат Вилльялон.

Вот какой предлог был придуман иезуитами, чтобы побудить своих прихожан не допустить приезда епископа:

«Монахи эти употребили все средства, чтобы мешать епископу, и через одиннадцать дней сговорились с Губернатором, доном Грегорио де Хинестроза, которому они заведомо уплатили 30 000 золотых за то, чтобы он схватил и прогнал епископа из епархии. Чтобы привести этот план в исполнение, они выгнали его, сперва, из провинций Параны и Урагвая и в течение этих одиннадцати дней собрали отряд в восемьсот индейских воинов, вооруженных кортиками, мечами, тарчами, копьями, стрелами и пращами, под предводительством полковников, капитанов, прапорщиков и сержантов. Они шли под пятью знаменами и производили страшный шум своими барабанами. Отец Яцинт Хорквера, провинциал доминиканского ордена в Чили, Тукумане и Парагвае, уверяет в мемории, поданной им в королевский суд в Чили, что, для возбуждения индейцев, иезуиты уверили их, что епископ хочет проникнуть в их жилища вместе с толпою духовных лиц для того, чтобы забрать себе их жен; слух этот прошел по всей стране. Так как индейцы и многие другие громко об этом говорили, то брат Иоанн де Годуа, монах-францисканец, которого называю, потому что его благочестие и добродетели всем известны, узнав об этом, дважды ходил в это индейское войско и объяснял, что их обманули с злостною целью; вследствие этого, многие ушли из этой армии».

Когда епископ Бернардин де Карденас возвратился в первый раз в Ассумпцион, то некоторые, преданные иезуитам, каноники, заперлись у себя и устроили собор под названием: Благородный декан и капитул; епископская кафедра не замещена. Сообщив об этом, брат Вилльялон продолжает: «Там читались часы по канону и говорились проповеди при колокольном звоне; хоронили умерших, снимали отлучение от Церкви, принимали лишенных причастия злодеев, отлученных от Церкви, служили торжественные мессы. Когда в настоящем соборе читали отлучение от Церкви этого лжесобора, он усиливал свой колокольный звон и устраивал большие народные празднества, сопровождавшиеся сильной ружейной пальбой, чтобы мешать богослужению в главной церкви.

Жилищем иезуитов, Ваше Величество, служит сильный замок в центре города; в этом замке не знают, что значит повиноваться Вашему Величеству или папе, вашим министрам или папским. Это убежище всех изгнанников, всех отлученных, и нет такого судейского чиновника, духовного или светского, который решился бы извлечь их оттуда, так как замок полон вооруженных людей и весь окружен извне бойницами, что я сам видел своими глазами, и что видел и отец Яцинт Хорквера, провинциал доминиканцев, который передает все это.

Лишь только епископ вошел в свою кафедральную церковь, иезуиты поспешили известить об этом губернатора, дона Диего де Эскобар Оссорио, который немедленно явился в церковь и выгнал оттуда весь народ. Он пытался заставить выйти и епископа, но последний не послушался и стал возражать с истинно апостольским жаром. Тогда Губернатор поставил часовых у входа в церковь и запретил кого-либо впускать в нее. Те из городских жителей, которые находились на площади вместе с Губернатором, выражали свое неудовольствие за такое обращение с их епископом и говорили с большим презрением о четырех или пяти канониках, подкупленных иезуитами. Не лучше отзывались они и об этих монахах, к которым чувствовали большое отвращение за скандальные вещи, совершенные в угоду им.

Дошло до того, что эта огромная толпа стала говорить, что у нее уже раз отнимали ее епископа на том только основании, что он служил лишь Богу и королю; но теперь, когда Господь вернул им епископа, они сумеют отстоять его и не позволят отнять его во второй раз».

Тогда иезуиты задумали его убить. Вот, как говорит об этом брат Вилльялон:

«Архидиакон дон Габриэль де Пералла, поспорив с епископом и отказавшись ему повиноваться, отправился в иезуитскую коллегию к двум другим каноникам, устроившим там свой мнимый собор. Узнав о его возвращении домой, епископ отправился с несколькими духовными лицами арестовать его. Архидиакон выстрелил в него из пищали, заряженной пулей и крупной дробью; но, истинным чудом, пуля эта, ударившись о грудь епископа, как о скалу, сплющенная, упала к ногам этого служителя Божия. У меня, Ваше Величество, и теперь хранится эта пуля, которую видел весь народ, а впоследствии, и вся провинция; чудо это тем поразительнее, что одна из дробин сломала руку слуге епископа, стоявшему позади и умершему через несколько дней, а другая дробина перебила ногу маленькому негру.

На шум сбежалось множество людей, явился и губернатор; услышав от епископа о происшедшем, он сказал: «Идите, сеньор, в свою церковь, а я выдам вам архидиакона». Тогда епископ ушел, но дорогой, к нему подошел один из его подчиненных и сказал: «Архидиакон уже в иезуитской коллегии. Он вышел через потайную дверь к реке, держа в руках пищаль и с мечом у пояса, в сопровождении двух отлученных; навстречу к нему вышли шесть иезуитов с огнестрельным оружием, а у одного из них, отца Хуана Антонио Манкиано, было две пищали, и он искал, кому бы отдать одну из них для защиты архидиакона». На это епископ возвел глаза к небу и сказал: «Господи Иисусе Христе, так как правды нет на земле, то ниспошли нам Твое божественное правосудие!""

Четыре иезуита командовали четырехтысячной армией индейцев, с которой они вернулись в город Ассумпцион после их изгнания оттуда по просьбе жителей. При этом, вполне обнаружились их жестокость и лицемерие. Один из их среды был убит в сражении. Они овладели городом, не ожидавшим осады. У жителей не было оружия, потому что иезуиты давно уже захватывали его для вооружения покоренных индейцев; они учили последних, как обращаться с оружием и предводительствовали ими в битвах. Самыми знаменитыми воинами из них были отцы Франциско Диас Тано, настоятель покоренных областей, Хуан де Поррас, Хуан Антонио Монквиано и Луис Арнот.

Когда Парагвайский епископ отправился в Ла Плату требовать наказания виновных, его приняли, как святого, все, без различия, индейцы и испанцы. Этот прием задел иезуитов, которые сочинили следующие стихи:

Vulgo loco, у desatento.

Ja te pagas do mentiras;

Pues con mas afecto miras.

So que menos te esta à cuento

La ensenanço y documento Nos deves, si, que es tu guia Parque, aunque todo a potfia.

Te acude de Polo à Polo;

Vasciego, perdido, y solo.

Quando vas sin Compania.

Todos nos han menester,

Frailos, Cabildos, y Audiencia,

Y todos en competencia Tiemblan de nuestro poder:

Y pues hemos de vencer Esta canalia enemiga,

Todo este pueblo nos siega.

Y no quieran incons tantes

Perder amigos gigantes

Por un Obispo hormiga?

Безумный и ветреный народ!

Так ты убеждаешься обманами?

И ты больше ценишь

То, что тебя меньше поддерживает.

Мы твои господа и ученые,

И нами должен ты быть управляем.

Если бы весь мир

Был на твоей стороне,

Ты был бы слеп, потерян и покинут,

Если бы остался без ордена иезуитов.

Все в нас нуждаются –

Монахи, каноники, парламенты,

И все без исключения

Дрожат под нашей властью;

Так как мы убеждены,

Что победим всю эту вражью сволочь,

То не должен ли идти за нами весь этот народ?

И не было бы разве неблагоразумно Терять дружбу великанов

Ради епископа-муравья?

Не станем более цитировать «Записки» брата Вилльялона. Из всех фактов, приводимых им и признанных доказанными в судах Рима и Мадрида, явствует, что иезуиты прибегали к насилию и ко лжи, чтобы вредить парагвайским епископам, что они хотели сделаться полными хозяевами в этих странах и захватить в свои руки всю светскую и духовную власть, а также, что они эксплуатировали несчастных, подчиненных им, туземцев с целью накопления огромных сокровищ.

Что касается их похвал великолепному порядку, введенному ими в подведомственных им местностях, то они, очевидно, преувеличены. По крайней мере, они не понимали природы человеческой, вздумав разбить целый народ на религиозные общины, где каждый член должен был слепо повиноваться и довольствоваться указанной ему ролью. Образ правления покоренных областей, устроенный по образцу учреждений ордена, не мог противостоять тому естественному развитию, которому подвергались неизбежно туземцы, сплоченные в целый народ. Поэтому, они сбросили с себя иго добрых монахов, невзирая на благополучие, которым пользовались под их владычеством, и сделали это тотчас же после того, как завязали сношения с соседними племенами. Несомненно, одной из главнейших побудительных причин было, несколько преувеличенное, бескорыстие, которого от них требовали иезуиты, не подававшие сами тому пример. Не привыкшие к роскоши туземцы, довольствовались немногим; иезуитам было легко убедить их приносить доброму монаху, стоящему во главе их поселения, все, что они приобретали. За это они получали пищу, одежду и жилище. Польза, извлекаемая из этой сделки иезуитами, была огромна. Монопольная торговля парагвайской травой, разновидностью чая, произраставшей только на землях их поселений, являлась также источником громадных богатств. Иезуиты собирали в своих складах много разных других произведений страны, и, в особенности, золотой песок, который новообращенные собирали для них в оврагах и рытвинах после частых разлитий реки, текущей по золотоносному песку. Разработка золотых и серебряных копей давала им колоссальные богатства.

Склад, куда жители каждого поселения сносили плоды своих трудов, составлял часть дома священника-иезуита. Дом этот представлял из себя, как бы, городок и состоял не только из роскошного жилища, но и из многих построек и богато украшенной церкви; под этими зданиями и садами находилось до шестидесяти десятин земли.

Понятно, что такой порядок должен был исчезнуть, как только жители покоренных местностей вышли из детства.

Иезуиты всячески старались удержать их, как можно дольше, в этом возрасте; но искусства и промышленность, с которыми монахи знакомили туземцев в видах собственной выгоды, внушили индейцам мысли об освобождении.

В Северной Америке иезуиты сумели так же захватить власть в свои руки, как и в Парагвае, и так же злоупотребляли ею.

В течение шестидесяти лет, они так разбогатели в Мексике, что один святой местный епископ, дон Палафокс, писал 25 мая 1647 года следующее папе Иннокентию X:

«Святейший отец, я нашел в руках иезуитов все богатства, все капиталы и всю роскошь этих североамериканских провинций; они и посейчас владеют всем этим. Двум иезуитским коллегиям принадлежат 300 000 овец, не считая стад крупного скота, и, тогда, как кафедральные церкви и все монашествующие ордена имеют лишь по три сахарных завода, иезуиты владеют шестью самыми обширными. А каждый такой завод, Святейший отец, стоит, обыкновенно, полмиллиона, а некоторые доходят и до целого миллиона. Владея имуществом, которое дает сто тысяч экю годового дохода, одна эта провинция ордена содержит шесть из десяти коллегий, принадлежащих иезуитам. Кроме того, у них есть фермы, где сеют пшеницу и другие злаки; фермы эти так обширны, что, несмотря на расстояние в четыре, и даже шесть миль между ними, земли их соприкасаются между собой. У иезуитов есть, также, богатые серебряные рудники, и богатство их растет так непомерно, что, если это продолжится, то все духовенство будет вынуждено просить милостыню у ордена, все миряне станут их фермерами, а монахи будут просить подаяние у их дверей. Все это имущество и все эти доходы, которые сделали бы могущественным независимого государя, употребляются на содержание десяти коллегий, так как у иезуитов существует только один дом профессов⁵⁷, живущий подаянием, а миссии щедро содержатся королем испанским. Следует прибавить, что во всех этих коллегиях, кроме коллегии в Мехико и другой – в Анджелополисе, живут всего пять или шесть монахов; так что, Святейший отец, если подсчитать на основании доходов ордена, сколько приходится на долю каждого, то окажется, что на одного монаха приходится 2500 экю в год, тогда как можно содержать одного монаха за 150 экю в год.

Кроме такого чрезмерного обилия средств, иезуиты обладают удивительным умением извлекать из них выгоду, постоянно увеличивать их: промышленность и торговля, лавки, рынки, скот, бойни, торговля самыми недостойными их сана предметами, отправка товаров в Китай через Филиппинские острова – все способствует ежедневному росту их влияния и богатства в ущерб и даже на гибель других людей».

Не довольствуясь всеми этими сокровищами и имуществом, иезуиты спекулировали еще с духовными завещаниями, преданных им, лиц. Получаемое таким путем имущество, они считали свободным от всяких налогов. Пребендарий Анджелопольского собора завещал им имущество, обложенное десятиной в пользу собора; иезуиты отказались платить этот налог. Из этого возник процесс, в котором дон Палафокс был вынужден высказаться не в пользу иезуитов.

Палафокс был человек очень благочестивый и усердный, великий друг монашеских орденов и, в особенности, иезуитов; всеми силами старался он не вступать с ними в пререкания. Но они поставили ему в вину защиту собора и прибегли к своим обыкновенным средствам для того, чтобы притеснять его и мешать его благочестивым намерениям. Между прочим, они отказались признавать его юрисдикцию и объявили, что имеют право нести духовную службу без его разрешения.

Несмотря на свое уважение к иезуитскому ордену, Палафокс счел долгом защищать права своего сана. Вследствие этого, возникли новые пререкательства, о которых предоставляем рассказать самому Палафоксу. Его письма слишком важны и слишком достоверны, слишком хорошо знакомят с иезуитами в Америке, чтобы можно было не привести хоть несколько выписок из них.

Вот, как описывает Анджелопольский епископ дело о юрисдикции:

«Уменьшая доходы церквей, иезуиты вредят отправлению богослужения и делу вспомоществования неимущим; не довольствуясь этим, они затеяли еще новую штуку, касающуюся юрисдикции и совершения таинств. Имея на принадлежащих им землях много мирян, и более сотни индейцев в одном только своем имении близ города Амалука, иезуиты, не задумываясь, совершают для них все требы без всякого на то права и разрешения, и, что весьма странно, они их венчают, то есть заставляют их заключать между собою недействительные и незаконные браки. Все это делается тайно, как вообще все, что совершают иезуиты, особенно, в своих владениях, и никогда никто не узнал бы об этом, если бы сами индейцы, поссорившись за что-то с иезуитами, не рассказали обо всем.

Так как по метрическим книгам епископской канцелярии обнаружилось, что иезуиты не получали законного разрешения, то, на основании постановлений Тридентского собора, им запретили исповедовать мирян и говорить поучения до тех пор, пока они не испросят и не получат от меня или от моего викария разрешения, в предупреждение бед, могущих произойти, если они станут поступать по-прежнему.

Им было бы легко ответить на это законное и необходимое требование, показав разрешение, если оно у них было, или испросив его, если они такового не имели. Но, вместо того, они вне суда отвечали, что у них есть привилегии исповедовать без утверждения и разрешения; а когда у них попросили показать эти привилегии, они ответили, что у них есть привилегия не показывать их. Тогда потребовали, чтобы они показали хоть эту привилегию, на что они возразили, что они не обязаны этого делать и, что, имея право исповедовать и проповедовать, они будут по-прежнему пользоваться им, что они и делали на самом деле, несмотря на запрещение».

Они купили себе на наличные деньги двух консерваторов своих привилегий, которые принялись чинить суд над епископом и старшим викарием и обоих отлучили от Церкви. Таким образом, ведя свой процесс перед судьями, ими самими поставленными, иезуиты вопили о нечестии и о притеснении.

«Вот, Святейший отец, – продолжает Анджелопольский епископ, – как действуют эти монахи в этих странах, насилием, без всякого уважения к буллам и соборам, злоупотребляя своими привилегиями, распространяя их не только на то, о чем в них не говорится, но и на то, что запрещается, как то было с освящением алтарей, чаш и дискосов. Ибо, невзирая на точное ограничение их деятельности в пределах языческой территории, где не имеется католического епископа, и на то, что в 1626 году конгрегация высших кардиналов объявила, что иезуиты не имеют этих прав, они игнорируют эти заявления и продолжают свою прежнюю деятельность, основываясь на привилегиях, которых никто никогда не видал. Когда просят показать эти привилегии, иезуиты уверяют, что не должны их показывать, а когда пытаются законным путем принудить их к этому, они назначают консерваторов и пускают в ход светскую власть. Когда с ними поступают по закону, они громко жалуются на явное оскорбление религии, кричат, что их притесняют, и называют подозрительными по вере тех людей, которые стараются поддержать решения Церкви, касающиеся веры. Они сочиняют пасквили и распространяют их в народе, учат своих школьников неуважению и неповиновению епископу, дают им читать постановления своих консерваторов, которых епископ отлучил от Церкви, и объявляют, что тот, кто повинуется своему священнику и своему епископу в процессе против ордена, совершает смертный грех.

Все это, Святейший отец, подтверждается документами, которые я посылаю Вашему святейшеству; из них вы увидите, как они возбуждают верных против епископа, толкают их к неповиновению, к разрыву духовной связи с пастырем, к несогласиям, к расколу. А за то, что епископ восстает на эти явные беспорядки, они преследуют его и обвиняют в том, что он причиняет им вред, тогда как он исполняет лишь правила Церкви, которые иезуиты расшатывают насколько могут, открывая, в то же время, широкий путь греху и соблазну для прихожан; и все это потому, что иезуитам не угодно подчиниться святому Тридентскому собору, как делают все остальные монахи.

Ни кротостью, ни терпением, ни просьбой и увещанием нельзя заставить их успокоиться и сдерживать себя; ни почтение к епископам, ни страх перед их властью не могут удержать иезуитов и заставить их исполнять соборные постановления и буллы Вашего святейшества. Они своею властью и интригами разрушают и попирают ногами все, добившись такой власти, что считают себя всегда вправе оскорблять письменно епископа, говорить о нем неуважительно с амвона, в разговорах, на улицах и площадях, представлять королю и его чиновникам записки, переполненные явными и всенародными оскорблениями; и все это кажется им святым, справедливым и достойным потому, что совершается ими. Если же епископ или кафедральный собор им возражают, то, как бы кроток, скромен и вежлив ни был этот ответ, иезуиты кричат, что епископ – враг Церкви и монашествующих орденов, и вера его сомнительна, требуют изъятия его сочинений и грозят обвинить его перед целым светом».

Палафокс прекрасно возражает на жалобы иезуитов, высказываемые ими всегда, когда они встречают сопротивление своим захватам. По их словам, они всегда являются невинными жертвами в то самое время, когда сами притесняют других. Епископ Анджелопольский, как нельзя лучше опровергает эти жалобы:

«Вашему святейшеству известны жалобы других монашествующих и епископов на иезуитов. Миряне жалуются своим государям на чрезмерное обогащение этого ордена. Этот, своего рода, заговор всех сословий не имеет целью преследование иезуитов, как они утверждают, а защиту против них, он враг не самого ордена, а тех злоупотреблений своими собственными правами и святостью своего общества, которые они себе позволяют. Поэтому, иезуиты не могут называть это преследованием, так как это лишь законная самозащита других монашеских орденов от притеснений иезуитов, поступающих, как люди, стоящие выше всех остальных.

Вследствие этого, некоторые из тех, на кого нападают иезуиты, защищают против них свое учение, как школа св. Фомы, это светило схоластического богословия; другие – свою давность, как братья нищенствующие; иные – свое богослужение, как монахи; епископы и кафедральные церкви – свои десятины и преимущества; китайские миссионеры – чистоту проповеди; миряне – свое имущество. Кто защищается, тот не преследует и не притесняет; это делает тот, кто завладевает чужим добром и угнетает всех».

В сентябре того же, 1647 года, дон Палафокс послал испанскому королю письмо такого же содержания против иезуитов. Последние, поддерживаемые подкупленным ими вице-королем, учиняли всевозможные насилия над святым епископом, который был принужден скрываться в горах, чтобы избегнуть их ярости. Тогда иезуиты устроили во всем городе маскарад, на котором нечестие и безнравственность обнаружились во всей своей наготе: знаки епископского достоинства, каковы посох и митра, были осквернены и позорно привязаны к хвосту лошадей, на которых сидели иезуитские новиции, переодетые акробатами.

Иннокентий X принял сторону преследуемого епископа и осудил иезуитов; испанский король, со своей стороны, открыто порицал действия вице-короля.

8 января 1649 года Палафокс снова написал к Иннокентию X, второе письмо, в котором содержатся такие драгоценные и вполне достоверные сведения о иезуитах, что мы не можем не привести нескольких извлечений из этого документа.

Поблагодарив папу за заступничество, епископ сообщает некоторые подробности относительно причиненных ему иезуитами притеснений. Он обвиняет их в подкупе деньгами вице-короля, который ненавидел святого епископа, бывшего до него вице-королем, сохранившего звание визитора королевства и защищавшего бедных мексиканцев против тиранов-испанцев. Мексиканский епископ был также подкуплен иезуитами, истинными вождями заговора, доведшими беспорядок в Анджелопольской епархии до высшей степени и до того притеснявшими народ, что все миряне и духовные, толпою поднялись в защиту доброго Палафокса, которого они любили, как вице-короля и, как епископа. Во избежание кровавых столкновений, и спасая собственную жизнь, благочестивый епископ ушел в горы, где приказчики-купцы иезуитов и солдаты вице-короля тщетно его искали.

После своего осуждения, иезуиты наружно смирились; они испросили разрешение у епископа, протестуя, в то же время, против грамоты Иннокентия X, которой они не признавали, так как она нарушала их привилегии. Таким образом, вышло, что один папа имел слабость даровать им разные привилегии против закона, а другой – не в силах был защитить закон от их злоупотреблений. Это учение иезуитов столь же странно, сколь и нечестиво. Несмотря на внешнюю покорность, они не переменили своих взглядов.

«Если иезуиты твои враги, – пишет Палафокс папе, – то разве один Господь Иисус Христос или Ваше Святейшество, как Его наместник, могут защитить от них. В настоящее время, власть их во всей Вселенской Церкви так страшна, если ее не уменьшить и не сдержать, богатства их так огромны, влияние их так необыкновенно и уважение к ним так безусловно, что они держат себя выше всякого сана, всяких законов, всяких соборов и всяких папских распоряжений; епископам (по крайней мере, в этой части света) приходится или умирать в борьбе за свое достоинство, или трусливо исполнять все их желания, или же ожидать сомнительного возникновения какого-нибудь очень правого и очень святого дела, подвергаясь бесконечному множеству случайностей, неудобств и расходов, и постоянной опасности погибнуть от их лживых обвинений».

Когда Палафокс был восстановлен в своей власти, он счел долгом наказать виновных. Он наложил на иезуитов запрещение и отлучил их от Церкви, что не мешало им служить публично обедни. Они оспаривали юридическое значение грамоты Иннокентия X, потому что она не была утверждена Индийским советом, представителем короля испанского. Таким образом, в Америке, как и во Франции, и даже в Китае, они ставили светскую власть выше папской даже в делах чисто духовных и, в то же время, при случае, проповедовали самый преувеличенный ультрамонтанизм, если это бывало им выгодно.

В своем втором письме, Палафокс заявляет, что пишет не для того, чтобы отомстить иезуитам, но для того, чтобы показать, насколько орден нуждается в преобразовании. По этому поводу он делает много, вполне справедливых, замечаний. Вот некоторые из них:

«Какая польза государственным министрам, вельможам и правителям от того, что иезуиты оказывают им полезные услуги при дворе, если большинство из них делают это с целями, вредными для государства, которые очень уменьшают почтение к духовному сану и даже делают его ненавистным в глазах мирян, когда они видят, что духовные лица, под предлогом духовного руководительства, ловко проникают в семейные тайны и правят семействами, переходя от духовных дел к политическим, от политических к светским, а от светских к преступным?

Что из того, что этот орден наиболее процветает, если он из тайной зависти употребляет для угнетения и унижения других орденов все свое влияние, всю свою власть, свои богатства, свою ученость и свое перо, издавая даже книги с этой целью? Какая польза Церкви от всех выпускаемых ими сочинений, если она, в то же время, волнуется вводимыми в нее опасными взглядами? Они разрушают и уничтожают мудрость христианства и самую истину делают сомнительной.

Какой другой монашеский орден причинил столько волнений, породил столько розни и зависти, вызвал столько жалоб, споров и процессов между другими монахами, духовенством, епископами и светскими правителями, несмотря на то, что они христиане и католики? Правда, у монахов бывали несогласия между собой, но ни у кого из них не было их столько, как у иезуитов, и, притом, со всеми. Они спорили о покаянии и умерщвлении плоти с обсервантинами и босыми кармелитами; о пении и хоре с монахами и нищенствующими; о заточении в монастырь с монахами, живущими в общинах; о догматах с доминиканцами; о юрисдикции с епископами; о десятинах с кафедральными и приходскими церквами; о правлении и спокойствии государств с королями и республиками; о силе контрактов и о торговле с мирянами. Наконец, у них были раздоры, вообще, со всей Церковью и даже с престолом Вашего святейшества, который они отвергают, несмотря на то, что он основан на камне, который есть сам Христос, и от которого отказываются, если не на словах, то на деле, что явствует из обсуждаемого дела.

Какой другой орден оспаривал учение святых с такой свободой и относился с таким неуважением к этим неустрашимым защитникам веры, этим столпам Церкви, этим блестящим и ярким светочам богословия? Ведь каждый иезуит осмеливается не только говорить, но и писать, и печатать, что св. Фома ошибается, а св. Бонавентура заблуждается.

Какой другой орден вызывал менее, чем через 50 лет после своего возникновения очень строгое замечание папы и напоминание о необходимости соблюдать с большим смирением три существенных и главных правила, как то было с иезуитским орденом, когда папа Климент VIII на конгрегации 1592 года, заметив, что орден этот, не успев родиться, уже распущен, сделал ему строгое словесное внушение? Есть ли пример, Святейший отец, чтобы какой-либо другой орден подвергался в самую раннюю пору своей жизни папскому замечанию?

Какой другой орден, утратив свое первоначальное рвение, внес столько соблазна в Церковь сочинениями и примером некоторых из своих учителей относительно лихвы, духовных правил, Десятословия и, вообще, всех правил христианской жизни? Я говорю, главнейшим образом, о догматах, которые они так исказили, что, если верить их словам, все учение Церкви о нравственности стало почти гадательным и произвольным.

Какой другой орден, Святейший отец, начиная с первых монахов или нищенствующих, и кончая каким угодно орденом, превращал, подобно иезуитам, дом Божий в банк, давал деньги в рост и открыто содержал в своих собственных домах мясные и другие лавки, занимаясь постыдной и неприличной для духовных лиц торговлей? Какой другой орден терпел банкротство и, к великому удивлению мирян, развивал свою торговлю по всему свету? Конечно, эти мирские занятия не были внушены Тем, Кто говорит нам в Евангелии: нельзя служить Богу и мамоне.

Святейший отец, весь большой и многолюдный город Севилья в слезах. Вдовы, бедные дети, сироты, девы, всеми покинутые, священники и миряне громко жалуются со слезами на то, что иезуиты недостойным образом обманули их и, выманив у них свыше четырехсот тысяч дукатов, истратили эти деньги на свои нужды и расплатились постыдным банкротством. Будучи притянуты к суду и уличены в таком гнусном поступке, который считался бы уголовным преступлением для каждого светского человека, они приложили все старания, чтобы избегнуть светского суда, на основании неподсудности ему духовных лиц и отдали свое дело на суд, ими же самими выбранных, консерваторов. Наконец, когда дело это перешло в Королевский совет Кастильи, последовало решение, что иезуиты должны предстать перед гражданским судом, так как иезуиты занимаются торговлей с светскими людьми. Таким образом, вся эта масса доведенных до нищеты, требуют теперь со слезами перед светским судом те деньги, которые у них взяли взаймы иезуиты.

Все это дело так известно не только в Испании, но и во всем христианском мире, по которому разнеслась весть об этой подлости, что Ваше святейшество без сомнения можете узнать всю правду от вашего испанского нунция».

Мы еще вернемся к этому севильскому банкротству. Нельзя с большей ясностью описать коммерческие и финансовые проделки иезуитов в миссиях, как то сделал Анджелопольский епископ.

В заключение, приведем выписку из его второго письма, в котором говорится о китайских миссиях; так как епископ жил так близко от тех мест, то его слова имеют большую цену и подтверждают рассказанное нами. Вот, что он пишет о зависти иезуитов к другим миссионерам и о языческих обрядах, которые они поощряли, чтобы заслужить милость императора и китайских мандаринов.

«Большей частью, иезуиты не наставляют язычников в священных правилах истинной веры. Они не только не терпят, чтобы другие миссионеры это делали, что те вполне способны исполнить, будучи благочестивы и очень учены, но насильно изгоняют их из языческих мест и заставляют идолопоклонников гнать, сажать в тюрьму и избивать плетьми этих достойных людей. Какой иной орден поступал так с другим? Конечно, никогда не бывало, чтобы для распространения христианской веры проповедники ее, из зависти, изгоняли позорно из вертограда Господня очень способных работников, не заботясь о том вреде и той опасности, которыми их поведение подвергает души человеческие.

Вся китайская церковь, Святейший отец, стонет и открыто жалуется на то, что иезуиты не столько просвещали ее, сколько соблазняли; лишали всякого понятия о правилах веры; скрыли крест Спасителя и допустили чисто языческие обряды; скорее, извратили, чем ввели христианские обычаи; посадили Бога и Велиара за одним столом, в одном и том же храме, на одних и тех же престолах, принося обоим одни и те же жертвы; наконец, народ этот с невыразимой скорбью видит, что под личиной христианства почитаются идолы или, вернее, под маской язычества оскверняется чистота нашей веры.

Так как моя епархия ближайшая к этой стране, так как я не только получал письма от миссионеров и знаю все, относительно их несогласий с иезуитами, о чем у меня были документы и акты, и так как Господь поставил меня управлять церковью, как епископ, то мне пришлось бы отвечать на Страшном суде, если бы я, будучи приставлен к духовному стаду, оказался бы немым псом, не смеющим залаять, чтобы довести до сведения Вашего святейшества, владыки и пастыря наших душ, о тех соблазнах, которые может породить учение иезуитов в местах, где следует трудиться для распространения истинной веры.

Снова повторяю, Святейший отец: какой другой монашеский орден настолько удалялся от истинных правил христианской и католической веры, что при попытке просветить народ многочисленный, развитой, одаренный довольно проницательным умом и способный к восприятию света истинной веры, проповедники сами впадали в язычество и принимали гнусные обряды и обычаи, так что можно сказать, что не рыбак поймал рыбу, а рыба рыбака? Разве так поступали епископы и священники первобытной Церкви, проливавшие свою кровь, проповедуя Евангелие? Разве бенедиктинцы, со всеми своими конгрегациями, или доминиканцы, или кармелиты, или августинцы и все другие воины воинствующей Церкви когда-либо так просвещали язычников?»

Иезуиты могут говорить, что письма почтенного Палафокса делают ему мало чести; можно думать, что они делают еще менее чести им самим. Вся история ордена, основанная на достовернейших документах, доказывает, что Анджелопольский епископ излагал в письмах своих точную правду. Мы полагаем, что письма эти делают ему большую честь и свидетельствуют о его искренности и мужестве. В Северной Америке, в Канаде и Калифорнии иезуиты имели большие богатства и пользовались большим влиянием.

Генрих IV разрешил им отправиться в Канаду, но отъезду их мешали многие препятствия, которых они не могли устранить иначе, как сделавшись товарищами Потрикура и Биенкура, начальников страны, в их торговых предприятиях. С этой целью, перед отъездом, иезуиты заключили условие в Дьепе в 1611 году. Вскоре, они поссорились со своими компаньонами и снарядили на имя некой г-жи Гершвиль, известной дурным поведением, корабль, чтобы захватить себе земли в Канаде, которых им очень хотелось. Начальником этой экспедиции был отец дю Теть. Встретив английское судно, он напал на него, сам выстрелив из пушки. Англичане энергично отвечали; отец дю Теть был убит, а корабль иезуитов взят. Оказалось, что корабль-победитель был вызван в Канаду отцом Биардом, вздумавшим призвать англичан, чтобы отомстить Биенкуру. Биард встретил англичан с радостью, снабдил их точными указаниями, как разорить колонию, и просил земли для себя и своего ордена в награду за измену. Возмущенный этим предательством, английский капитан посадил его на корабль вместе с другими иезуитами и отвез в Англию, где их продержали девять месяцев в плену.

Такое начало не обескуражило иезуитов: через несколько лет они возвратились в Канаду, где в начале XVIII века у них было более тридцати поселений. Понемногу пробрались они и к туземным племенам, в особенности, к ирокезам. Иезуиты рассказывали страшные вещи о пытках, которым некоторые из этих диких народов подвергали их миссионеров. Мы не прочь поверить их рассказам, но прибавим для полноты, что не все они отправлялись к ирокезам с проповедью. И действительно, вот что читаем мы в путешествиях Дюкена.

«Я был в Монтреале в 1682 году, – рассказывает этот мореплаватель, – когда г-н де ла Барр, Канадский вице-король, заключил мир с ирокезами. Дикарь, прозванный французами Большая Пасть за огромный рот и называвшийся Аруэм Тэш, говорил от имени всех ирокезских племен. В этот день мне пришлось услышать об иезуитском ордене такие вещи, от которых отец Бешфер краснел, а все остальные смеялись, так как дикарь говорил, как истый дикарь, то есть без всякой лести и уверток. Иезуиты были сконфужены смелостью и свободой этой речи и окончательно потеряли терпение, когда в заключение было объявлено, что дикари не хотят, чтобы у них проживали иезуиты. На вопрос о причине, оратор наивно ответил, что эти длинные черные рясы не явились бы к ним, если бы не женщины и бобры.

Отец Бешфер уверял, что переводчик вице-короля ошибается. Тогда последний, заметив, что его подозревают в обмане, заставил индейца повторить сказанное на иллинойском, алгонкинском, гуронском и всех ирокезских наречиях, которые все присутствующие французы понимали так же хорошо, как и иезуиты, потерпевшие полный позор в присутствии двухсот пятидесяти, с лишним, французов, слышавших эту речь, из которых многие, может быть, и поныне живы».

В своих рассказах иезуиты не упоминают ни о своей безнравственности, ни о торговле бобрами. У них встречаются только мученики, чудеса, поразительные обращения. Романический тон этих рассказов невольно наводит на мысль о сомнительной их правдивости. Они были так лживы, что монахи св. Сюльпиция, поселившиеся в Канаде, просили французский суд запретить иезуитам выдумывать подобное впредь. Запрещение оказалось недействительным.

Иезуиты вели большую торговлю в Калифорнии, как о том говорят многие путешественники, в особенности, адмирал Ансон в своем «Путешествии вокруг света»:

«Надо упомянуть о положении иезуитских миссий в Калифорнии. Со времени открытия этой страны, ее от времени до времени посещали миссионеры, но без особенного успеха, пока недавно не основали здесь большую миссию иезуиты, получившие значительный дар от маркиза де Валеро, щедрого и очень набожного вельможи. Главное их поселение находится на мысе Св. Луки; здесь они собрали нескольких индейцев и обучили их земледелию и ремеслам. Труды их оказались не напрасны; между прочим, хорошо удались виноградники, и они наделали уже много вина, по вкусу напоминающего плохую мадеру, и начинающее приобретать известность.

Устроившись прочно в Калифорнии, иезуиты распростерли свою юрисдикцию через всю страну от моря до моря. В настоящее время, они стараются проникнуть на север и обследовать весь Калифорнийский залив и земли, лежащие по обеим берегам его.

Они даже надеются вскоре овладеть ими. Но все эти труды, имеющие целью благо ордена, не отвлекают внимание этих миссионеров от галеона, идущего из Манилы. У них всегда заготовлены свежие съестные припасы для этого судна, и они держат часовых на мысе Св. Луки, чтобы следить за неприятельскими кораблями, которые могут крейсировать в этих водах, поджидая галеон. По уговору между калифорнийскими и манильскими иезуитами, капитан галеона должен стараться подойти к берегу с северной стороны мыса Св. Луки, а жителям приказано зажигать известные огни, лишь только они заметят этот корабль. Заметив эти сигналы, капитан посылает на берег шлюпку с двадцатью хорошо вооруженными людьми, которые привозят иезуитам письма от манильских миссионеров и возвращаются на корабль с приготовленными припасами и сведениями о врагах, могущих встретиться у берегов».

У американских иезуитов было большое складочное место на Филиппинских островах, для их торговли с Китаем и Восточной Индией. Несколько филиппинских епископов, пытавшихся прекратить их скандалы, подверглись преследованию. Дон Эрнандо Гвереро, Манильский архиепископ испытал участь дона Бернардина де Карденас и дона Палафокса, и по тем же причинам. Последний, неоднократно упоминает в письме к королю испанскому о гонениях на архиепископа Манильского, которые он приписывает иезуитам. Другой Манильский архиепископ, дон Филипп Пардо, подвергся жестокому обращению со стороны своего предшественника. Причиной этого гонения было отлучение от Церкви одного иезуита, незаконно присвоившего себе несколько завещанных имуществ (1682); второй причиной было то, что архиепископ узнал о громадной торговле, которую вели иезуиты, несмотря на папское запрещение. Во исполнение буллы Климента IX, Манильский архиепископ хотел конфисковать товар, и вырученные за него деньги раздать бедным и больницам; но иезуиты не остановились ни перед чем, отстаивая свои богатства: они подкупили филиппинского губернатора. Благочестивого архиепископа схватили ночью и отвезли в монастырь на острове, лежащем довольно далеко от Манилы. Но день возмездия вскоре пришел: архиепископ вернулся на свое место и снова вступил в отправление своих обязанностей. Но иезуиты были так сильны, что их не посмели наказать, хотя знали, что они виновны.