Книга 1. 1491–1541

Игнатий Лойола, основатель иезуитского ордена. – Его рождение. – Его первые годы. – Его обращение. – Духовное рыцарство. – Ярость диавола. – Явление Пресвятой Девы. – Паломничество в Монт-Серра. – Игнатий хочет зарубить мавра. – Ночное бдение. – Игнатий становится рыцарем Пресвятой Девы. – Манрец. – Странная физиономия нового рыцаря. – Его подвиги. – Победа над диаволом. – Манрецский грот. – Разговоры с диаволом. – Трогательная молитва. – Собачки. – Искушение и утешение. – Превращение Игнатия. – Он внезапно становится проповедником и автором. – Книга «Духовные упражнения». – Путешествие в Палестину. – Возвращение в Испанию. – Игнатий изучает латинскую грамматику в Барцелоне. – Диавол мешает ему делать успехи. – Как поступает диавол, чтобы добиться такого результата. – Игнатий в Алькале. – Первое испытание ордена Духовного Рыцарства. – Подвиг храбрости против диавола. Игнатий не понимает университетских лекций. – Он выдает себе диплом на звание народного доктора. – Его споры по этому поводу с инквизицией. – Странствующие духовные рыцари. – Игнатий в Саламанке. – Новые затруднения со стороны духовного начальства. – Книга «Духовные упражнения» признается достойной порицания. – Игнатий покинут учениками. – Он отправляется один во Францию. – Он снова изучает латинскую грамматику. – Новые товарищи. – Он едет в Англию за милостыней. – Его научные занятия. – Товарищи его покидают. – Он находит новых. – Монмартрский обет. – Путешествие Игнатия в Венецию и Рим. – Откровения, экстаз. – Великан с того света. – Что делает Игнатий в Риме. – Реформа. – Смерть иезуита Хозеца, который становится красивым после смерти. Игнатий видит его в небе. – Общее собрание духовных рыцарей в Риме. – Замечательная речь Игнатия. – Игнатий вступает в товарищество с Иисусом Христом. – Орден Иисуса. Испрашивают у папы Павла III одобрение ордена. – Затруднения. – Их устраняет обет Игнатия. – Булла о разрешении. – Ее мотивы. – Церемония исповедания духовных рыцарей. – Конфиденциальные поручения, на них возлагаемые. – Они богатеют в скором времени, несмотря на обет убожества.

Основателем ордена иезуитов был дон Иниго де Лойола, известный под именем святого Игнатия. Он был испанский дворянин. Он родился в 1491 году в царствование Фердинанда и Изабеллы, в провинции Гюипюскоа. Отец его был синьор д’Оньец и де Лойола². В этом последнем поместье и родился Игнатий, получивший, поэтому, прозвище, фамилию, де Лойола. Иезуитские историки рассказывают, что его мать, в честь родов Богородицы, родила его в хлеву. Так как шел спор о том, как его назвать, то он вдруг воскликнул: «Мое имя Иниго». Никто не счел должным перечить столь чудесным образом выраженному желанию.

Игнатий провел свои первые годы в Аревало, городке в Старой Кастилье, у дона Хуана Веласко, королевского казначея. Этот вельможа усыновил его; он сделал его пажом Фердинанда V, но праздная жизнь при дворе не долго подходила к характеру Игнатия; он предпочел ей военную службу.

В это время, французы задумали отнять у испанцев Наварру. В 1521 году они осадили Пампелуну, где герцог Нахара был комендантом. Игнатий, изучавший военное искусство под руководством этого вельможи, очутился вместе с ним запертым в городе. Он храбро сражался. Когда жители открыли ворота, он удалился в цитадель. Когда французы пошли на штурм, Игнатий появился на бреши со шпагою в руке, осколком камня он был ранен в левую ногу, а пушечным ядром – в правую. Перевязав его раны, французы перевезли его в замок Лойола, где он нашел надлежащий уход. Правая нога его была вправлена наскоро; он испытывал страшные муки. Хирурги объявили, что некоторые кости оказались не на месте и что необходимо снова сломать ногу. Игнатий мужественно выдержал эту операцию, но у него сделалась сильная горячка. Больной впал в сильнейший бред, и врачи объявили, что он не переживет ночи. Был канун праздника апостолов Петра и Павла. Игнатий сочинил на испанском языке поэму в честь св. Петра. В бреду ему представилось, что апостол этот, в награду за его восхваление, спускается с неба, чтобы исцелить его. Когда кризис прошел, больному стало лучше, и он считал, что спасен чудесным образом. Опасность миновала, и нога его почти зажила, как вдруг он заметил, что над коленом выдавалась какая-то кость и, что он не сможет хорошо натянуть сапог. Он захотел непременно, чтобы ему спилили эту кость, и перенес эту новую операцию, не испустив ни одного стона, не изменившись даже в лице. Он снова выздоровел, но снова подверг себя мучениям, чтобы не быть хромым. В надежде удлинить свою правую ногу он заставил сильно вытягивать ее железной машиной; тем не менее, остался хромым на всю жизнь.

Во время этой болезни он потребовал, от скуки, каких-нибудь рыцарских романов, которые составляли тогда любимое чтение испанцев. Игнатий особенно увлекался славными подвигами странствующих рыцарей, которые разъезжали по белу свету по приказанию Дамы своего сердца, исправляя несправедливости, не скупясь на удары меча для защиты родины от мавров, а вдов и сирот – от лихих людей.

Впоследствии, остроумная пародия Сервантеса «Великолепный дон Кихот Ламанчский» убила эти романы, но во времена Игнатия дворяне ими зачитывались. Хотя замок Лойола бывал, обыкновенно, хорошо ими снабжен, но в тот момент, когда Игнатий их потребовал, их не оказалось, и ему вместо них принесли легенды, благочестивые романы, в которых святые, превращенные в духовных рыцарей, из любви к Богу и Пресвятой Богородице проделывали тысячи набожных сумасбродств. Игнатий пристрастился к этому чтению, внушившему ему мысль об основании ордена духовных странствующих рыцарей, которые подражали бы святым в их добродетелях и рыцарям в мужестве и храбрости.

Однако, воспоминание об одной даме, которую он знавал при кастильском дворе, рассеяло на время эти благочестивые намерения. Он избрал ее владычицей своего сердца и оставался ей верным во всех своих любовных и геройских похождениях. Утомившись чтением жития святых, он давал волю своему воображению и припоминал все, что проделывали величайшие герои странствующего рыцарства, чтобы заслужить уважение своих дам. Тогда он мечтал только о том, как бы совершить что-нибудь необыкновенное, чтобы заслужить милость красавицы испанки, потом снова принимался за благочестивые книги и возвращался к прежним проектам. Наконец, мысли его определились. Он отказался от любовных похождений и от всяких удовольствий, избрал Пресвятую Деву дамой своего сердца и решил безотлагательно начать жизнь духовного странствующего рыцаря. Он тотчас же составил себе план жизни: босыми ногами идти в Палестину, одеваться в дерюгу, носить на теле острую власяницу вместо кольчуги, питаться хлебом и водою, спать на земле, бичевать себя, жить в темных пещерах – вот каковы были намерения нового рыцаря. В ожидании полного заживления больной ноги, он проводил все ночи в молитве и слезах о своих грехах; в одну из таких ночей он упал на колени перед иконой Пресвятой Девы, поклялся Ей в верности и посвятил себя Ее служению. Иезуитские историки говорят, что он в ту же минуту услышал страшный шум, дом задрожал и стекла в его комнате разлетелись вдребезги. Весь этот шум проделал диавол, решивший похоронить под развалинами замка Лойола доблестного рыцаря, которому суждено было одержать над ним столько побед. Игнатий, силою крестного знамени, заставил сатану уйти из дома. Диавол испугался и вылетел сквозь стену, оставя в ней пролом, который – по словам тех же историков – никак не могли заделать.

Время, которое не посвящалось молитве и покаянию, Игнатий проводил с тем, что записывал цветными карандашами все наиболее замечательные деяния и подвиги святых; таким путем они глубоко запечатлелись в его памяти и являлись для него постоянными примерами, достойными подражания. Он имел видение, еще более утвердившее его в благочестивых намерениях. Это случилось очень темной ночью: Игнатий, предававшийся обычным занятиям, вдруг увидел Пресвятую Деву с Младенцем Иисусом на руках. Ее окружало яркое сияние. Она ничего не сказала, но ее кроткий взгляд преисполнил Игнатия чисто небесным блаженством. Ему казалось, что во время явления Дамы его сердца, кто-то очищает его душу, изглаживает из его памяти развратные образы, начертанные прежней жизнью, и наделяет его даром воздержания. С той поры, он мечтал лишь об отъезде; нога его зажила; его старший брат тщетно пытался удержать его. Игнатий покинул замок под предлогом посещения герцога Нахары. Побывав у последнего, он отослал, сопровождавших его двух служителей, и отправился один в Монт-Серрат.

Это был знаменитый монастырь, расположенный на вершине горы. Вследствие связанных с ним чудесных легенд, к нему стекались массы паломников. Там была чудотворная икона Божией Матери. Игнатий избрал этот монастырь, как наиболее подходящее место для подготовления и посвящения себя служению Пресвятой Деве, в качестве Ее рыцаря.

По дороге, к нему присоединился какой-то мавр, вступивший с ним в беседу. Игнатий рассказал, что идет в Монт-Серрат, и стал восхвалять совершенства Богородицы. Когда магометанин стал отрицать вечную девственность Марии, Игнатий схватился за меч, чтобы убедить его в истине этого догмата. Мавр был не из храбрых, он бросился со всех ног бежать; Игнатий пустился за ним в погоню и уже нагонял его, когда очутился в таком месте, где дорога расходилась в две разные стороны: одна вела в Монт-Серрат, другая – в селение, куда скрылся мавр. Должен ли был Игнатий догнать неверного и зарубить его, в отмщение за свою Даму, или же продолжать путь в Монт-Серрат? Не зная, на что решиться, он предоставил это дело своему мулу и положил ему поводья на шею. Доброе животное направилось к монастырю. Игнатий счел это божественным внушением, если верить иезуитским историкам.

Добравшись до подошвы горы, он приобрел вооружение духовного паладина: одежду из грубого полотна, веревку для пояса, сандалии, пилигримский посох и тыквенную бутылку; эти вещи он привязал к луке седла и поспешил взобраться на святую гору. По прибытии в монастырь, он приступил к общей исповеди в своих грехах, которая продолжалась три дня. Монах, которому было поручено исповедовать пилигримов, дал ему отпущение грехов и поддержал его в благочестивых намерениях. Игнатий немедленно же приступил к их осуществлению: он раздал свою одежду бедным, надел свое духовное вооружение и оставил только оружие, желая принести его в дар Даме своего сердца в следующую ночь. В истории великих паладинов он читал, что перед посвящением в рыцари, они проводили ночь в бдении, и приносили своей даме горькое покаяние. Ему хотелось последовать их примеру, и он провел в монастырской церкви ночь с 24 на 25 марта 1522 года на коленях или стоя, не спуская глаз с образа Божией Матери, он посвятил себя Ее служению в качестве Ее рыцаря и повесил свой меч на одну из колонн Ее алтаря; затем отправился в Манрец, чтобы принести там покаяние храброго паладина.

Манрец был городок в трех милях расстояния от Монт- Серрата. Игнатий поселился в больнице и собирал милостыню. Чтобы не быть узнанным, а, также, из смирения, он отрастил ногти, волосы и бороду, принял грубые манеры и пренебрег всякими заботами о чистоте. Женщины пугались его при встрече на улицах, дети кидали в него камнями и население издевалось над ним. Благоразумные люди советовали запереть этого бедного сумасшедшего, походившего, скорее, на медведя, чем на человека. Игнатий относился равнодушно ко всем унижениям. Он ежедневно постился на хлебе и воде, в воскресенье он съедал немного вареных трав, к которым подбавлял золу. Железная цепь служила ему поясом, а под холщовым платьем, он носил жестокую власяницу и три раза в день бичевал себя. Почти все ночи напролет он проводил в молитве и бодрствовании, и спал на голой земле. Часто ходил он в часовню Божией Матери, находившуюся в окрестности, и, чтобы угодить своей Даме, он к власянице и железной цепи прибавлял пояс из очень колючих трав.

Прошло четыре месяца с тех пор, как он стал вести такой образ жизни, как вдруг диавол начал искушать его, и внушил ему следующие мысли: «Что ты делаешь в богадельне? Какой позор такому человеку, как ты, вести жизнь нищего! Разве святость заключается в грязи и нечистоплотности? и разве она достигается только тем, что человек отдается живым на съедение разным паразитам! Как тебе не стыдно так унижать свое дворянское достоинство и так бесчестить свой знаменитый род! Бог дал тебе великодушное сердце; Он хочет, чтобы ты был благочестивым рыцарем, но не презренным бродягой. Уходи отсюда; покажи твои добродетели при дворе или в войсках. Там твой пример будет полезнее, чем в богадельне».

Игнатий вскоре понял ловушку, скрывавшуюся в этих словах лукавого, столь согласных с разумом; он с еще большим рвением стал предаваться своим благочестивым безумствам, столь страшным для злого духа. Смущенный неудачей своей хитрости, сатана придумал новую штуку: он распространил в Манреце слух, что, похожий на медведя, человек есть благородный воин, переодетый нищим и отбывающий епитимию. Вскоре, в богадельню стали стекаться любопытные, которые, всмотревшись, нашли в нем нечто особенное, выдававшее его дворянское происхождение. Испуганный Игнатий бежал из богадельни и в четверти мили от Манреца открыл ужасную пещеру, которую избрал жилищем. Она находилась среди диких скал; вход в нее преграждали густые кустарники; по всей вероятности, в ней никогда никто не бывал, кроме змей. Игнатий вполз в нее и там подверг себя страшным истязаниям: он разрывал себе плечи ударами железной цепи, а грудь поражал большим камнем; не ел по несколько дней кряду и только тогда, когда чувствовал приближение обморока, съедал немного заплесневевшего хлеба, принесенного из богадельни. В течение некоторого времени никто не знал, куда он скрылся; однажды, прохожие нашли его в обмороке у входа в пещеру, полумертвого от истощения, дали ему немного пищи и привели обратно в богадельню, в Манрец. Там он снова нашел диавола, который старался обескуражить его и заставить впасть в грех гордости. Иезуитские историки передают, без сомнения, точно, диалоги своего основателя с сатаной, из которых Игнатий всегда выходил с честью. Отец Рибаденейра сообщает, что он одерживал победу над злым духом, преимущественно, силою молитвы, и сохранил для нас ту, с которой Игнатий обратился к Богу в минуту сильнейшего искушения.

«Помоги мне, Господи, помоги, – восклицал Игнатий; – от Тебя одного жду успокоения моего духа. Впрочем, я не отказался бы от руководителя, посланного Тобою, и, если бы даже Ты дал мне собачку, чтобы руководить мною и успокаивать мою взволнованную душу, я ей повиновался бы, как своему господину и следовал бы за нею, как за путеводителем».

Несмотря на эту трогательную молитву, Бог не послал ему даже собачку, и он впал в такое отчаяние, что готов был выброситься из окна. Манрецкие доминиканцы из жалости пытались хоть немного успокоить его, но напрасно; наконец, он победил диавола и успокоился. В награду за выдержанные испытания, Господь послал ему явления, откровения и экстаз. То Он открывал Игнатию тайну Св. Троицы, то объяснял ему порядок мироздания, или таинство Евхаристии. Он жил запросто с Иисусом Христом и Его Матерью: таинства были для него вполне понятны; он уверял, что после всех, полученных им, откровений, Священное Писание могло бы исчезнуть без всякого для него, Игнатия, вреда. Однако, диавол, по временам, вознаграждал себя за поражения. Однажды, между прочим, он исколотил храброго рыцаря, захватив его врасплох; в другой раз, он едва не задушил его. Самым замечательным явлением, между многими другими чудесными событиями, было состояние экстаза, продолжавшееся целую неделю, во время которого, Господь открыл Игнатию план ордена Духовных Рыцарей, основателем которого должен был стать Игнатий. Вследствие экстазов и откровений свыше, а также и борьбы с сатаной, Игнатий заболел. По выздоровлении, он понял, что пришла пора заменить подвиг покаяния подвигом наставления. Господь дал ему столько знаний не для того, чтобы он держал их для себя; поэтому, он снял свою холщовую одежду и цепь, остриг волосы, бороду и ногти, вымылся, надел платье из грубой шерстяной материи и принялся за проповедь. В Церкви существует обычай, в силу которого никто не проповедует без разрешения епископа; но, конечно, человек, состоящий в непосредственном общении с небом, не подлежит обычным правилам. Игнатий не только проповедовал, но сочинил книгу «Духовные упражнения», чтобы подготовить рыцарей для своего ордена. Если верить отцу Луи дю Пон³, сам Бог открыл Игнатию эти «Упражнения», а Пресвятая Дева помогала ему при сочинении этой книги. Жаль, что о. дю Пон не говорит, каким образом он узнал об этом поразительном факте. Как бы то ни было, Игнатий, весь проникнутый воинственными и рыцарскими идеями, мечтал только о духовном воинстве, о войнах и жарких битвах, о рыцарях, закованных в крепкие брони и тесными рядами наступавших на сатану, под знаменем креста.

Книга «Упражнений» содержит указания на предметы молитв и несколько довольно сухих правил, преимущественно, относительно частной исповеди. Некоторые считают эту книгу совершенством, другие не видят в ней ничего особенного; иные находят в ней даже заблуждения, в особенности, по вопросу о Воплощении.

Написав свою книгу «Упражнений», Игнатий покинул Манрец и отправился в Святую Землю. Там он намеревался вступить в жестокую борьбу с магометанством и обратить в христианство всех мусульман. Надежды его не оправдались; в Палестине он пробыл недолго и не совершил там ни одного подвига, достойного столь доблестного рыцаря. По возвращении в Европу, он отправился в Испанию, с целью заняться там изучением, сперва грамматики, а потом – богословия. Казалось бы, что человек, с которым сотрудничали, при сочинении его книги «Упражнений», Сам Бог и Пресвятая Дева, который понимал сущность таинств, не нуждался ни в грамматике, ни в богословии; но, так как иезуитские писатели утверждают, что Игнатий, обладая свыше внушенным знанием, все-таки должен был учиться даже первоначальным начаткам языка, нам приходится верить тому, что они сообщают о своем святом основателе даже тогда, когда они сами себе противоречат.

Игнатию было 33 года, когда он начал изучать грамматику в Барцелоне. Склонение далось ему без особенного труда, но диавол поджидал его у спряжения; его ловушку тем труднее было заметить, что она прикрывалась любовью к Богу. Вместо спряжения глагола «Аmo» Игнатий произносил признание в любви: «Я люблю тебя, Господи, – восклицал он. – Ты любишь меня, любить, быть любимым и больше ничего». Эти порывы не помогали ему усваивать механизм спряжений; он заметил свои слабые успехи и вину в этом приписал диаволу. Чтобы разрушить козни врага, он повел Артебаля, своего учителя, в церковь Св. Марии на Море, стал перед ним на колени и поклялся продолжать учиться, какие бы препятствия ни создавал ему сатана.

Он попросил своего учителя смотреть на него, как на малолетнего, и обращаться с ним, как с таковым, задавая ему ежедневно уроки и наказывая кнутом, если урок был не выучен. Когда он начал немного разбираться в латыни, ему дали переводить «Христианского воина» Эразма. Но, лишь только эта книга попала в руки Игнатия, как все его видения прекратились, из чего он заключил, что Эразм, как автор, был неугоден Богу. По этой причине, он запретил, впоследствии, чтение этой книги своим духовным рыцарям, которые с той поры хулят ее, сколько могут. Христианские писатели были не столь строги; они всегда почитали этого знаменитого автора, как просвещенного священника, который понимал, что в XVI веке Церковь нуждалась в реформе, и, как отличного писателя, делавшего величайшую честь литературе. Игнатий, изучавший грамматику, был догадливее, а потому, его последователи утверждают, что, как по этому вопросу, так и по многим другим, он получил внушение свыше.

Занявшись два года изучением грамматики в Барцелоне, Игнатий счел себя подготовленным к философии и богословию. Для изучения этих наук, он отправился в университет Алькала де Генарес, только что основанной кардиналом Хименесом. Изучая грамматику в Барцелоне, Игнатий приобрел нескольких учеников; они хотели последовать за ним в Алькалу, но Игнатий не посмел взять их с собою, опасаясь возбудить подозрение инквизиции. С ним отправились только Каллист, Артиага и Кацерес. В Алькальском госпитале, он встретил четвертого товарища. Это был молодой француз по имени Жан, паж Наварского вице-короля, и поступил в больницу для лечения раны. Игнатий внушил ему великое отвращение к придворной жизни, и сильную приверженность к духовному рыцарству.

Учитель и его ученики носили длинные серые кафтаны и шляпы того же цвета. Им давали квартиру из милости, и они питались подаянием. Игнатий заслужил стол и квартиру храбрым поступком, о котором стоит рассказать.

В больнице была комната, в которой никто не мог жить, потому что она была полна чертей, производивших каждую ночь страшный шум. Начальник госпиталя предложил эту комнату Игнатию, предупреждая о том, что там происходит. Игнатию слишком часто приходилось бороться с диаволом, чтобы его бояться, и он смело принял комнату. Однако, услышав адский шум, у него замерло сердце, но, преодолев свой испуг, он встал и заклял сатану и ангелов его: «Если Господь дал вам право вредить мне, – я готов: разите. Но, если вы не получали от Бога никакого права, бегите, проклятые твари, и оставьте меня в покое». При этих словах, диаволы обратились в поспешное бегство, и никогда больше не возвращались праздновать свой шабаш в комнате, где их заклял святой человек. В награду за оказанную важную услугу, начальник госпиталя дал Игнатию не только комнату, но и пищу. Тем не менее, Игнатий продолжал просить милостыню не для себя, а для бедняков, стыдившихся протягивать руку, и для немощных, не могших выходить из дому.

В то же время, он слушал лекции в Алькальском университете. Там читали логику Доминика Сото, физику Альберта Великого и изречения Петра Ломбарда. Несмотря на все свое прилежание, он не понимал ни авторов, ни их толкователей. Есть основание думать, что авторы эти, подобно Эразму, были прокляты Небом, а потому, и недостойны, чтобы их понимал столь святой муж. Как бы то ни было, Игнатий и его товарищи покинули университет и сделались учителями для народа и малых детей. Они обучали катехизису и увещевали развращенных школьников. Кроме того, к Игнатию присоединились несколько женщин-ханжей, в качестве учениц. Такой шумный успех обратил на себя внимание Толедской инквизиции. Несколько членов страшного трибунала отправились в Алькалу, думая поймать приверженцев секты иллюминатов, но нашли нечто совсем иное. Убедившись в невежестве новых ученых, они передали все это дело Жану-Родригу Фигуэроа, старшему Алькальскому викарию, и возвратились восвояси. Синьор викарий нарядил следствие о жизни и нравах обвиняемых, и отпустил их на свободу, запретив им только одеваться всем одинаково.

Едва избавившись от этой неприятности, Игнатий попал в другую, не меньшую. В числе его приверженцев в Алькале оказались две дамы, возгоревшиеся благородной страстью к духовному рыцарству; им казалось, что они могут подражать тому, кого избрали своим руководителем. Игнатий тщетно разубеждал их; они положительно отказались допустить возможность восхищаться великими и прекрасными поступками других людей, и не поступать так же. Они решили, что Игнатий непоследователен, желая помешать им поступать так, как он сам счел за благо, покинули свои дома и стали вести жизнь странствующих рыцариц, совершив пешком, и в одежде нищих, два знаменитых паломничества: к Гваделупской Божией Матери и к Жеанской Плащанице. Вскоре, вся Алькала заговорила об отъезде этих дам, а, так как знали, что они были из последовательниц Игнатия, то вся ответственность за их поступок пала на него. Слух об этом дошел до викария инквизиции, который посадил Игнатия в тюрьму. Обе дамы, вернувшиеся в Алькалу после сорокадневного отсутствия, были допрошены и показали, что Игнатий не только не побуждал их к совершению этого подвига, но всячески отговаривал. Тогда викарий освободил его, но обязал, как его, так и его товарищей одеваться, как все прочие студенты, и запретил заниматься преподаванием до окончания четырехлетнего курса богословия.

Такой приговор не мог понравиться человеку, которому Господь дал разумение величайших таинств; он поспешил покинуть Алькалу и отправился в Саламанку, где находилось весьма знаменитое училище богословия. Его сопровождали четыре ученика. Дорогой, Каллист обменялся одеждой с каким-то оборванным странником, и прибыл в Саламанку в слишком коротком кафтане и грязной широкополой шляпе, придававшей ему смешной вид. Игнатий с учениками снова взялись за проповедь, как в Алькале; народ толпами стекался на их беседы, некоторые дамы избрали их своими духовными руководителями. Доминиканцам из монастыря Св. Стефана захотелось доподлинно узнать, кто такие были эти люди, наделавшие столько шуму. Игнатий избрал одного из этих монахов своим духовным отцом.

Однажды, последний пригласил его к себе на обед; он принял приглашение и отправился в монастырь вместе с Каллистом. После обеда, помощник настоятеля вместе с духовником и еще одним монахом отвел обоих духовных рыцарей в укромное местечко и стал весьма настойчиво допрашивать их, относительно их образования и той миссии, которую они себе приписывали. Игнатий отказался отвечать. «Я вас заставлю говорить», – заявил помощник настоятеля и тотчас же велел запереть своих гостей, и дал знать обо всем дону Фриасу, старшему викарию Саламанкского епископа, который без всякого суда и следствия засадил обоих арестованных в тюрьму, сковав их вместе по ногам одной общей толстой цепью. Они всю ночь распевали духовные песни; на другой день Фриас допросил их; Игнатий вручил ему свою книгу «Духовные упражнения» и указал места жительства своих остальных трех товарищей, которые были также арестованы и посажены в тюрьму, не добившись возможности сообщаться ни с Игнатием, ни с Каллистом.

Фриас прочел «Духовные упражнения» и отдал эту книгу на рассмотрение трех докторов богословия. После 22-хдневного заключения, учитель и ученики были судимы; суд запретил им говорить о различии между грехом смертным и грехом простительным, не прослушав четырехлетнего курса богословия. Было найдено, что по этому вопросу, учение «Духовных упражнений» было не совсем правильным. Впрочем, было объявлено, что обвиняемые – не еретики и поведения добропорядочного. Кроме того, им разрешалось учить Закону Божию.

Игнатий не мог примириться с такими стеснениями своей апостольской деятельности, и решил покинуть Испанию, где его так мало оценили; ему казалось, что Господь внушает ему мысль отправиться во Францию и продолжать свои занятия в Парижском университете. Он сообщил о своем намерении своим ученикам, которые отказались следовать за ним; тогда он пустился в путь один, нагрузив осла своими книгами и студенческой рухлядью.

Прибыв благополучно в Париж, он, тридцати семи лет от роду, возобновил изучение латинской грамматики. Когда один из его соотечественников похитил у него привезенные из Испании деньги, Игнатий переселился в богадельню Св. Иакова и стал питаться подаянием. У него явилось три последователя, которые распродали все свое имущество, даже книги, и принялись нищенствовать, как он. Это обращение сильно нашумело в Париже. Матвей Ори, доминиканец и Великий инквизитор, допросил Игнатия, нашел его невиновным и отпустил оправданным.

Однако, в Париже милостыня подавалась скупо, и духовные рыцари рисковали умереть с голоду. Игнатий отправился во Фландрию и оттуда – в Англию, чтобы собрать для них какие-нибудь средства; труды его увенчались таким успехом, что он приобрел все необходимое на несколько лет, как для себя, так и для своих товарищей. Все они снова принялись за занятия, сильно заброшенные в течение этих странствий.

Из восемнадцати месяцев своего пребывания студентом в коллегии Монтэгю, Игнатий занимался науками не более шести. Тем не менее, однако, он счел возможным поступить на курс философии в коллегию Св. Варвары. Он не столько учился, сколько разыгрывал роль апостола, по отношению к своим соученикам, которые – из любопытства, или по другим причинам – следовали за ним в церковь, где он проделывал свои «Упражнения». Профессор, заметив, что его аудитория почти совсем опустела, пожаловался начальнику коллегии; Игнатия, чуть-чуть не высекли в присутствии учителей и воспитанников, но, так как, в сущности, вся вина его была лишь в том, что он увлек товарищей своими «Духовными упражнениями», то директор не посмел его за это наказать и даже объявил в присутствии всех членов коллегии, что Игнатий – святой. Однако, после того, поклонники оставили Игнатия в покое, и он получил возможность серьезнее отдаться научным занятиям. По окончании курса философии, он получил степень магистра и стал слушать лекции по богословию у доминиканцев на улице Св. Якова.

Несмотря на научные занятия, его не покидала мысль об основании ордена Духовного Рыцарства. Дважды покинутый своими последователями, он не терял мужества и снова принялся за дело.

Его труды увенчались успехом, и новые, приобретенные им ученики, стали столпами знаменитого ордена, историю которого мы намерены написать. Первым был Петр Лефевр из какой-то савойской деревни: это был кроткий и беззащитный человек, и Игнатию не стоило никакого труда привлечь его на свою сторону. Не то было с Франсуа Ксавье, молодым профессором философии из коллегии в Бове, страстно любившим науку и честолюбивым. Задумав обратить его, Игнатий встретил с его стороны сперва только презрение и насмешки, но победил его, польстив его самолюбию, и, превратив в усердие к делу спасения душ, снедавшее его честолюбие. Таким образом, Ксавье стал его вторым учеником; он был испанец. Вскоре к ним присоединились Иаков Лайнез, Альфонс Сальмерон, Николай Альфанс, по прозвищу Бобадиллья, и Симон Родригец, так что Игнатий очутился во главе шести рыцарей.

Однажды он собрал их всех и произнес патетическую речь, в которой предложил совершить духовное завоевание Палестины. Этот план им понравился, и было решено, что, по окончании курса богословия, они отправятся в Венецию, чтобы там сесть на корабль; кроме того, в случае невозможности уехать, они решили явиться в Рим, броситься к ногам папы и предложить ему свои услуги.

Игнатия уже дважды покидали его последователи, поэтому, на этот раз он счел необходимым принять некоторые меры предосторожности и предложил своим новым товарищам связать себя клятвой; они на это согласились, и назначили день, для принесения этой клятвы при торжественной обстановке.

15 августа 1534 года, в праздник Успения Пресвятой Богородицы, Игнатий и его шесть товарищей отправились на Монмартр. Не без причины был избран этот именно день. Рыцарь Пресвятой Девы желал, чтобы весь его орден избрал Ее своей Дамой и посвятил себя Ее служению совершенно особенным образом. Вместе с товарищами, он спустился в подземную часовню, где, по преданию, был обезглавлен св. Дионисий и его последователи. Лефевр, недавно рукоположенный во иерея, отслужил мессу и причастил их. Они принесли обет и составили маленькую общину, живя в одном доме, и держа общий стол.

Спустя некоторое время, Ксавье, Лайнез и Сальмерон задумали съездить в Испанию, для приведения в порядок своих семейных дел, прежде чем посвятить себя новой, избранной ими, жизни. Игнатий опасался, как бы их не отговорили от нее, и, под предлогом нежелания отрывать их от учения, вызвался лично уладить их дела. Перед отъездом, он назначил им свидание в Венеции на 25 января 1537 года.

По прибытии в Испанию, Игнатий не захотел жить в замке Лойола, несмотря на просьбы брата, и избрал местожительством богадельню в Азпетии. Если верить иезуитским историкам, он оказался пророком в своем отечестве и искоренил в нем все пороки; его проповеди пользовались таким успехом, что церкви оказывались слишком тесными для его слушателей, он был вынужден говорить проповеди под открытым небом и – вещь изумительная! – хотя голос у него был слаб, но его отчетливо слышали на расстоянии трехсот шагов. Те же историки отмечают, как одно из удивительнейших явлений, его успех в борьбе с конкубинатом священников. Эти господа изменили свои нравы, по слову Игнатия, который уговорил судей издать строжайшие законы против лиц, предающихся разврату.

В то время, как Игнатий совершал эти чудеса в Испании, Лефевр, заменявший его в Париже, в качестве главы Общины, приобрел трех новых учеников, посредством «Духовных упражнений»: Клода Ле Же из Аннеси, Жана Кодюра из Эмбренской епархии и Паскье-Бруэта из Амьенской. Они дали обет на Монмартре в тот день, когда остальные шесть учеников Игнатия впервые повторили свою присягу.

Таким образом, орден духовных рыцарей состоял из десяти членов, считая, в том числе, и генерала, когда наступило время свидания в Венеции. Игнатий отправился туда в конце 1535 года после путешествия, обильного происшествиями, бесспорно поразительными, но мало заслуживающими занимать место в истории. В Венеции, он встретил нескольких испанцев, которых завербовал в свою дружину; Иаков Хозец тотчас же вступил в орден, остальные сделали это позднее, после того, как папа разрешил орден.

Успехи Игнатия в Венеции стали известны Петру Караффе, Театскому епископу, взошедшему впоследствии на папский престол под именем Павла IV. Огорченный безнравственностью духовенства, епископ этот только что основал орден монашествующих церковников (клериков), названных театинцами, главную цель которых составляла реформа нравов духовенства. Караффа надеялся, что Игнатий со своими товарищами поступит в этот орден, и оказал ему большую услугу в одном неприятном деле. В Венеции разошелся слух о том, что в Алькале, Саламанке и Париже Игнатий был осужден, как еретик, и только бегство спасло его от костра. Дело это поступило к нунцию Вералли. Караффа сделал такое показание в пользу правоверия Игнатия, что нунций вынес ему оправдательный приговор.

Остававшиеся в Париже товарищи Игнатия, прибыли в Венецию раньше назначенного времени. Так как ходили слухи о войне между Франциском I, королем французским, и императором Карлом V, то они заблагорассудили немедленно пуститься в путь, боясь, что война сделает всякое путешествие невозможным.

Они покинули Францию 15 ноября 1536 года. И двинулись в Германию. Одеты они были как простые странники: посох, кожаная котомка с бумагами – вот и все их имущество. Дорогой, они распевали гимны и литании с четками в руках, как бы, делая вызов протестантам. Не раз пришлось им ломать духовные копья с священниками проходимых ими городов. Лайнез, очень искусный диалектик, отличился в этих стычках; Ксавье же занимался, преимущественно, делами милосердия. Это была душа пылкая, воображение восторженное, но сердце прямое.

В Венецию прибыли они 8 января 1537 года и прожили некоторое время, ухаживая за бедными в больницах. Вследствие союза Венецианской республики, Карла V и папы против турок, путешествие на Святую Землю стало немыслимым. Прождав более года, наши духовные рыцари решили отправиться в Рим. Игнатий послал туда, сперва Лефевра и Ксавье, чтобы подготовить почву; сам он не решался ехать туда, так как Театский епископ Караффа был вызван в Рим в качестве кардинала; этот прелат был сердит на Игнатия за то, что тот не захотел поступить в его орден. Ксавье и Лефевр были хорошо приняты Павлом III; в Риме они собрали довольно обильное подаяние, и выпросили у папы привилегию получать рукоположение от всякого епископа в любое время, и в любом месте. Они воспользовались этим разрешением, рукоположились в священники в Венеции и принялись проповедовать в окрестных городах.

Для привлечения народа, они употребляли те же способы, как и фигляры, но те, которые приходили, чтобы посмеяться, уходили в слезах о своих грехах. Уверенный в хорошем приеме папы, Игнатий вскоре отправился в Рим с Лефевром и Лайнезом. Иезуиты рассказывают, что, не доезжая двух миль до Рима, он впал в экстаз, во время которого видел Бога Отца, приобщившего его, Игнатия, к Сыну Своему Иисусу Христу, и что он получил новые указания, относительно ордена и его названия. Когда ревностные ученики говорят о своем патриархе, то под их пером откровения, исступления, озарения повторяются бесконечно. Все силы небес и преисподней ему служат. Так, например, когда Родригец задумал променять орден на отшельничество, с того света явился великан, преградивший ему путь и угрожавший мечом. Игнатий узнал об этом сам в чудесном видении и поддержал бодрость своего слабого товарища. Мы не беремся передавать тысячи столь же поразительных случаев из жизни Игнатия. Не следует открывать перед очами непосвященных столь много чудесных деяний, оценить которые могут лишь люди, благорасположенные к нему.

Игнатий прибыл в Рим к концу 1537 года; Павел III принял его благосклонно и поручил Лефевру читать лекции по Священному Писанию, а Лайнезу – по схоластике в Коллегии della Sapienza; Игнатий же посвятил себя исправлению нравов в городе Риме.

Павел III не заблуждался относительно необходимости подобной реформы, и с этой целью издал буллу, не имевшую никакого результата. Затем (в 1537 году), он поручил комиссии прелатов и кардиналов указать главнейшие стороны дела, на которые ему следовало обратить внимание. Комиссия представила записку, в которой обнажались язвы Церкви; было отмечено 28 злоупотреблений. Во главе комиссии стояли кардиналы Контарини, Караффа, Садолет и Полюс. Эти имена придают записке о преобразовании нравов высокое значение. Рассмотрение этого документа покажет состояние римского двора в тот момент, когда прибыл туда Игнатий с товарищами.

«Выбор прелатов и священников делается не достаточно тщательно и осторожно; к этим священным обязанностям допускаются люди безнравственные, неспособные и, часто, слишком юные. Отсюда возникают многочисленные скандалы, презрение к духовному сану, уменьшение и почти исчезновение должного почтения к богослужению. Самые серьезные злоупотребления наблюдаются при раздаче духовных мест, каковы епархии и приходы. В соображение принимается выгода, из них извлекаемая, назначаемыми лицами, а не благо Христова стада. От этого бывает, что приходы назначаются в таких местах, где священники никогда не живут, языка которых они не знают и ограничиваются лишь собиранием доходов, не заботясь о своих обязанностях. Забыто великое правило, что тот, кто пользуется духовными доходами или имениями, имеет право лишь на необходимое, все же остальное принадлежит бедным и Церкви. Приходами и церквами торгуют, как товаром, дабы получить побольше дохода и обогатиться. Некоторые епископы оставляют себе только титул и, сопряженные с ним, выгоды, предоставляя своим помощникам все труды без титула и с наименьшим вознаграждением. К великому соблазну верующих, не соблюдается закон, запрещающий детям священников получать в наследство приходы своих отцов.

Другое злоупотребление заключается в обещании места, в случае его освобождения, вследствие чего, те, которым заблаговременно обещаны приходы, желают смерти тому, кто ими пользуется.

Что сказать, – прибавляют папские комиссары, – о бенефициях, так называемых, «несовместных», то есть таких, которыми не может одновременно пользоваться одно и то же лицо? Этот старинный порядок теперь мало соблюдается, и к стыду религии, нередко встречаются люди, занимающие места епископов в нескольких епархиях сразу. Даже кардиналы, которые должны жить в Риме, продают свои голоса государям, получая от них епархии, где они не могут жить, несмотря на обязующий их закон. Может ли быть более достойное сожаления зрелище, как церкви, покинутые почти повсюду епископами, которые не что иное, как наемники? По каноническим правилам, епископ не может оставлять своей епархии дольше, как на три месяца, а мы видим, что иные епископы отсутствуют целыми годами.

Преступления не караются, виновные умеют при помощи денег избегать ответственности за содеянное.

В монастырях не меньшие беспорядки; они общеизвестны и порождают большой соблазн в народе. Мы полагаем, что следует уничтожить монастыри, не поспешным и насильственным образом, но путем запрещения принимать новых членов: старые монахи вымрут, и тогда можно их заменить новыми. Мы даже думаем, что следовало бы теперь же удалить из монастырей всех, кроме принявших великий постриг. Злоупотребления огромны в женских монастырях; их устранить можно, только удалив монахов от заведывания этими обителями и передачей их управления людям, от которых монахиням не грозит никакой опасности».

Комиссия отметила, как подлежащее немедленному и строгому исправлению, следующее: дурное направление некоторых университетов; сборы пожертвований, производимые монахами, и сопровождающие их суеверные обычаи; симонию, то есть продажу и покупку священных предметов; злоупотребление индульгенциями; наемные капелланы. Указав на эти общие недостатки, комиссия обратила внимание Павла III на те злоупотребления, которые совершались при папском дворе, как то: небрежное отношение священников к своим обязанностям; распущенность нравов; раздоры, небрежное содержание больных и бедных.

Исправление всех этих недостатков было отложено до другого времени. В Средние века, папское правительство не приняло на себя инициативы в деле реформ; оно предпочло закрыть глаза до момента, когда народы, утомившись всякими злоупотреблениями, не поднялись сами на борьбу с ними. Тогда все границы были перейдены и вместо реформ явились революции, непосредственные последствия которых были достойны сожаления. Те, которым злоупотребления были выгодны, видели в революции покушение на их собственность, другие смотрели на нее, как на законную защиту угнетенных против угнетателей, и как на наказание, ниспосланное Богом для виновных. Если бы папство было тогда правительством мудрым, оно, путем постепенных реформ, удовлетворило бы нужды народов; но не таково было правительство Павла III.

Записка комиссии была почтительно сдана в архив. Павлу III хотелось бы совершить преобразования, но без всякого труда. Он счел свою задачу, как папа, и как государь, выполненной, пригласив некоторых частных лиц заняться преобразованием духовенства и народа; поэтому-то он одобрил и разрешил орден монахов-церковников кардинала Караффы. По прибытии Игнатия в Рим папа поспешил и его приобщить к делу исправления нравов.

В то время, как Лефевр и Лайнез читали лекции в Коллегии делла Сапьенца, Игнатий мужественно приступил к преобразованию римских нравов. Надо отдать ему справедливость: со времени своего обращения, он полюбил добродетель и вел примерную жизнь, и рвение его было искренно. Пылкое воображение, занятое преувеличенными картинами странствующего рыцарства, часто придавало его поступкам эксцентрический характер; кроме того, многое приписано ему его учениками, полагавшими, что они увеличат этим его славу. Как бы то ни было, Игнатий был человек добродетельный, искренно желавший исправить людские пороки и учредивший свой орден духовных рыцарей только для борьбы со злом, путем проповеди, для искоренения злоупотреблений и обид, разрушения диавольских козней и возвращения Церкви всей ее славы. Мы увидим, насколько ученики остались верны идее учителя.

Игнатий, которому папа Павел III поручил дело нравственного исправления римлян, призвал на помощь своих остальных товарищей. Один из них, Хозец, умер в Падуе, где он вместе с Кодюром занимался проповедничеством. При жизни Хозец был смуглый и очень некрасивый человек; после смерти же стал таким белым и красивым, что Кодюр не мог им налюбоваться и все целовал его. В это время Игнатий, находившийся в Монте-Кассини, увидел душу Хозеца, возносящуюся на небо в венце из светлых лучей. Более того, на литургии, при словах священника «Святая Святым», он видел разверстые небеса и Хозеца, казавшегося лучезарнее всех остальных святых. Это видение преисполнило Игнатия таким блаженством, что он проплакал два дня от умиления. После этого чуда, весь орден решил, что Бог относится с особенным благоволением к духовным рыцарям и делает их величайшими святыми в Своем Царствии. При этом, Игнатий приобрел еще несколько новых приверженцев, в том числе, был Страда, получивший в Испании большую известность, как искусный оратор.

Товарищество настолько разрослось, что можно было подумать об образовании из него монашеского ордена, разрешенного папой. К концу поста 1538 года все члены новой общины собрались в Риме; они жили все вместе в доме дворянина Квирино Гардзонио: здесь же состоялось и первое общее собрание, на котором Игнатий произнес речь, достойную полководца.

«Так как духовные рыцари предназначены Богом для духовного завоевания мира, то, является бесспорно необходимым, составить из них воинство, которое могло бы существовать до конца света. Не может быть сомнения в том, что новому ордену обещано бессмертие, так как Бог Отец и сам Иисус Христос положительно дали в этом слово Игнатию». Речь эта произвела наилучшее впечатление на присутствовавших, решивших, что надо приготовить папу и получить от него разрешение. Это было тем более необходимо, что Павел III в отчаянии от зла, причиняемого Церкви монахами, твердо решил не допускать образования новых монашеских общин. Однако, собрание не теряло надежды на возможность умилостивить папу и занялось немедленно придумыванием имени для нового ордена. «Я советую, – говорил Игнатий, – назвать его орденом Иисуса. Это, наивысшее из всех имен, было мне божественным образом внушено еще во время моего уединения в Манреце и недавно подтверждено, когда, близ Рима, Бог Отец приобщил меня к Своему Сыну⁴. Поэтому, дорогие братья, нам нечего искать другого».

Мы думаем, что Игнатий в своем восторженном настроении не так строго обдумывал свои слова, как сделал бы это в другое время, и что он действительно считал свои видения за истину; иначе пришлось бы допустить, что он обманщик и безбожник. Надо полагать, что лихорадочная горячность увлекала его за пределы благоразумия, или же думать, что его бытописатели, желая сделать из него лицо, особенно осчастливленное видениями и откровениями, передают нам за факты плоды своего воображения. Игнатий не был богословом и не мог успешно прослушать университетский курс, несмотря на сверхъестественные, якобы, полученные им свыше, способности; но все-таки он, без сомнения, был достаточно сведущ в богословии, чтобы знать, что он не мог, не кощунствуя, говорить, что приобщен Богом Отцом к Богу Сыну. Принимая эти слова в строгом смысле, и сопоставляя их с некоторыми местами «Духовных упражнений», можно прийти к заключению, что у Игнатия были, относительно Божественности Иисуса Христа, неопределенные и не православные представления, за которые впоследствии были осуждены его ученики Гардуин и Беррюф.

Таким образом, несторианство иезуитов довольно древнего происхождения⁵.

Ученики Игнатия верили, конечно, его откровениям; они одобрили название «орден Иисуса», данное свыше (все иезуиты утверждают, что оно получилось путем откровения), и думали только о том, как бы добиться разрешения от папы. Павел III был в Ницце, где он составлял мирный договор вместе с Франциском I и Карлом V; в ожидании его возвращения, приверженцы Игнатия принялись проповедовать, выбирая темой для своих речей частое причащение Св. Таин. Самые тяжкие грешники нашли, что, по учению новых апостолов, очень легко оказаться достойным частого причащения, и Святая трапеза, до той поры пустовавшая, вскоре стала осаждаться, желавшими приобщаться.

Проводя целые дни в поучении народа, Игнатий и его товарищи посвящали часть ночей на устройство будущего ордена и придумывали первые основы его устава. Они решили, что кроме обетов убожества и целомудрия, ими уже принесенных, они дадут еще обет повиновения; что во главе ордена будет стоять генерал, избираемый пожизненно и облеченный неограниченной властью; чтобы побудить Павла III дать свое согласие, они постановили прибавить к трем обетам, общим всем монашеским общинам, четвертый – обет повиноваться папе и идти всюду, куда он прикажет, не заботясь даже о необходимом для путешествия.

Выработав в общих чертах проект устава, Игнатий составил записку, которую кардинал Контарини представил папе. Павел III прочел ее; ему в особенности польстил четвертый обет, который, казалось, обещал дать Святому престолу целую армию, преданную, всегда готовую лететь туда, где наибольшая опасность; он воскликнул: «Здесь перст Божий». Игнатий просил папу письменно подтвердить сказанное, но Павел III не хотел ничего решить, не посоветовавшись с тремя кардиналами. Рассмотрение нового устава было сперва поручено Варфоломею Гвидичиони, очень сведущему богослову и канонисту. Строго соблюдая постановления Латеранского и Лионского соборов⁶, запретивших образование новых монашеских орденов, он даже взглянуть не захотел на представленную записку. «Каков бы ни был новый орден, – сказал он, – Церкви он так же не нужен, как и многие другие, от которых она была бы рада избавиться». Остальные два епископа, спрошенные папой, были того же мнения. Игнатий не потерял мужества; он сумел склонить на свою сторону Павла III, который поручал его товарищам различные должности до разрешения ордена. По просьбе Хуана III, португальского короля, к нему отправились Родригец и Франсуа Ксавье; последний уехал, впоследствии, в Восточную Индию.

Игнатий остался в Риме и продолжал хлопотать о разрешении своего ордена. Иезуит Рибаденейра рассказывает, что, отчаявшись во всяком человеческом содействии, Игнатий предался молитве, посту и покаянию. Но и это не помогало, пока он не догадался пообещать Богу три тысячи месс, если его желание исполнится. Как только этот обет был принесен, так, по словам того же историка, кардинал Гвидичиони вдруг переменился, сам не зная как и почему, прочел записку, на которую прежде не хотел и смотреть, его прежние сомнения рассеялись, и новый орден показался ему положительно необходимым для борьбы с еретиками. Другие кардиналы согласились с его мнением, и папа Павел III, сразу увидавший в этом деле перст Божий, дал разрешительную буллу – 27 сентября 1540 года, – на основании простого изложения устава, который еще не был выработан. Это изложение целиком вошло в буллу и может быть резюмировано так: «Орден Иисуса состоит из желающих воевать под знаменем креста и служить только Господу и римскому первосвященнику, Его викарию на земле; они должны дать обет целомудрия, убожества, послушания генералу и повиновения папе. Генерал имеет власть неограниченную; он составит Устав, по соглашению с большинством членов ордена; его власть при управлении орденом – безгранична». Вот место, относящееся к обету убожества: «Мы хотим, чтобы все члены, вообще, и каждый из них, в особенности, давали обет нищеты, и объявляем, что даже для содержания ордена или в пользу его, никто из членов, ни каждый в отдельности, ни все вместе, не имеет права приобретать недвижимое имущество, государственные процентные бумаги или какие бы то ни было доходы, но должен довольствоваться подаянием, для удовлетворения своих насущных нужд. Впрочем, они могут иметь при университетах свои коллегии, владеющие доходами, земельной собственностью и капиталами, употребляемыми на удовлетворение нужд студентов; при этом, генерал ордена сохраняет полную административную власть, как над этими имуществами, так и над студентами, относительно выбора, отказа, принятия или удаления начальствующих лиц и самих студентов, и ведает вообще все дела по управлению коллегией, но так, чтобы ни студенты не могли злоупотреблять этим имуществом, ни самый орден не мог присвоить его себе и обратить не в пользу студентов».

Студентами назывались молодые люди, предназначавшиеся для поступления в орден, если они проявят требуемые качества. Далее мы увидим, как истолковали иезуиты эти правила о нищете и каким образом орден, в основании которого лежит нищета, стал самым богатейшим из когда-либо существовавших в Церкви.

В представленном папе изложении, Павел III увидел лишь благочестие и святость, и дал свое разрешение, предоставив новым монахам право по своему благоусмотрению создавать учреждения, которые будут ими сочтены полезными для ордена; он ограничил шестьюдесятью число членов, которые могли быть приняты в новый орден или состоять при нем в качестве присоединенных (agrégés).

Заметьте, что устав иезуитов не был еще написан, когда Павел III разрешил их орден, о котором он мог судить только по общему изложению, отличавшемуся от уставов других монашеских орденов только в одном: в обете повиновения папе. Утверждая новый орден, папа имел ввиду лишь создание для Святого Престола преданного и дисциплинированного воинства, помощь которого могла оказаться необходимой при тех исключительных обстоятельствах, в которых находилась тогда Церковь.

Протестанты вели тогда с нею тем более опасную борьбу, что на их стороне были общественное мнение и ученые. Для последних, как и для народа, реформа являлась социальной необходимостью, и во имя этой реформы, протестанты вступили с католическим обществом, вообще, и с Римским двором, в частности, в беспрерывную и жестокую борьбу. Павел III понимал, что в их нападках заключалось кое-что истинное и справедливое, иначе он не поручал бы комиссии раскрыть злоупотребления и указать способы к их пресечению; но по какой-то роковой причине представители папской власти, как и вообще, большинство правителей, почти никогда не являлись инициаторами преобразований. Самых рассудительных пап, хорошо понимавших необходимость реформ, удерживали тысячи частных соображений и интересов; они откладывали преобразования на неопределенное время, пока, наконец, утомленный страданиями народ не поднялся во всей своей мощи, разбил все преграды, насильно вырвал то, в чем ему отказывали, и перешел пределы, которых в более спокойном состоянии, он не переступил бы.

Так было в XVI веке. Давно уже люди мудрые и прозорливые требовали преобразования Церкви в лице, как главы ее, так и членов. Высшие духовные власти в принципе признали его необходимость уже на Виенском соборе. Соборы в Пизе, Констансе, Базеле разрабатывали этот вопрос. Винцент Феррье, кардинал Жюльен, Жерсон, Петр д’Айлли, Клеменжис и многие другие энергично и красноречиво указывали на пороки, безобразившие Церковь; на их взгляд, папа, епископы, монахи, все духовенство были покрыты преступлениями, как сильной проказой. Бесстыдство, скупость, симония, невежество отличали тех, которые должны были бы блистать всеми добродетелями. Что же касается самого вероучения, то догматы почти исчезли, под массой спорных, темных, часто смешных вопросов, которыми их окружили богословы и философы-схоластики. Эти вопросы более, чем самые догматы, составляли предмет обучения, и, хотя, в сущности, истинно католическое вероучение оставалось чистым, для большинства оно представлялось лишь в виде спорных вопросов, единственно занимавших собою школы. Не получая должного наставления, народ удовлетворял свои религиозные потребности, предаваясь суевериям, достойным язычества. Надо правду сказать: само духовенство поощряло эти суеверия, при помощи которых оно собирало с народа огромные доходы. Когда Лютер произнес слово реформа, оно отозвалось во всех сердцах. Общество весьма мало заботилось о тех богословских понятиях, которыми он хотел заменить общепринятые. Только реформа, сама по себе, привлекла к нему все народы и произвела в Церкви ту великую революцию, которая давно предвиделась и которую духовная власть не захотела предупредить путем пресечения злоупотреблений.

В Германии, революционированной Лютером, был пожар; во Франции, Кальвин приобрел многочисленных приверженцев; вслед за Цвингли, почти вся Швейцария удалилась от католичества; самые знаменитые университетские профессора подняли против Церкви знамя науки, одни из них открыто перешли к Лютеру и Кальвину, другие, не порывая с Церковью, одобряли реформаторов и симпатизировали им; вследствие научных и литературных сношений одних с другими, рождалась известная общность идей и взглядов, сильно способствовавшая реформатскому движению, направлять которое стало невозможным. Между тем, господствующей мыслью духовенства, при появлении протестантства, было желание искоренить его; мысль о преобразованиях в среде католичества была второстепенной и не могла развиться среди, встретивших ее со всех сторон, препятствий. Старались главнейшим образом восстановить правителей против нового движения и развить инквизиционную систему.

В тот момент, когда эти мысли руководили князьями Церкви, появился Игнатий со своим орденом духовных рыцарей, клятвенно обещавших идти всюду, куда пошлет папа, бороться с врагами Церкви. Не удивительно, что Павел III взглянул на него, как на подкрепление, ниспосланное Провидением.

Первые шаги ордена были довольно неопределенны; некоторое время не было даже решено, как называть новых рыцарей. В Италии их почти везде смешивали с театинцами; в Ноле их называли иезуинами, в Ферраре – «скофиотти»; в Болоньи – священниками св. Луции, в Испании – инигистами, от слова Иниго, что по-испански значит Игнатий. Во Франции их сразу назвали иезуитами⁷.

Немедленно, после получения папского разрешения, Игнатий призвал в Рим, для избрания генерала, своих товарищей Лайнеза, Сальмерона, Кодюра, Ле Же и Бруэта – они одни могли туда явиться; Ксавье и Родригец перед отъездом в Португалию оставили избирательные записки. Лефевр прислал свою, а Бобадиллья утвердил избрание. Как и следовало ожидать, был избран Игнатий; он казался изумленным и хотел отказаться, но, в конце концов, подчинился всеобщему желанию и принял начальство над новым воинством.

Он был достоин этого высокого положения, если не по учености, то по множеству других качеств, делавших из него совершенного духовного рыцаря. Он был среднего роста и, по словам учеников, «умел так ходить, что его хромота была едва заметна». У него была лысая голова, оливкового цвета худое лицо, большой лоб, блестящие и глубоко сидящие глаза. В его физиономии было нечто странное; поклонники находили в нем черты великого и святого мужа. Люди равнодушные, были более склонны видеть в нем мечтателя, человека экзальтированного, руководившегося в делах своих не столько рассудком, сколько эксцентрическим воображением.

Игнатий принял начальство над орденом в 1541 году, 17 апреля, в праздник Пасхи. 22-го, все члены ордена отправились в римские базилики. Они избрали базилику Св. Павла – Extra-Muros – местом принесения торжественного обета. Когда все рыцари собрались, генерал отслужил мессу на алтаре Пресвятой Девы, которую они избирали своей Дамой. Перед причастием, Игнатий повернулся к народу, держа в одной руке облатку (гостию), а в другой – собственноручно написанное клятвенное обещание, которое прочел громким голосом. Вот его содержание: «Я, Иниго де Лойола, обещаюсь Богу и нашему Святому Отцу, папе, Его викарию на земле, в присутствии Пресвятой Девы и всего небесного воинства и вас, братие, что буду вечно соблюдать нищету, целомудрие и повиновение, живя по правилам, указанным в булле об утверждении ордена Иисуса и в Уставе этого ордена. Кроме того, клянусь в особом послушании Первосвященнику в отношении указанных в той же булле миссий, а также в том, что буду заботиться о наставлении малых детей в правилах католической веры». Произнеся эту клятву, он принял Св. причастие. Обратившись затем к своим товарищам, стоявшим на коленях, он принял их клятвенные обещания и причастил их всех по очереди. Их обет отличался от данного Игнатием лишь тем, что они обещали повиноваться непосредственно генералу, а не папе, которому подчинялись в меньшей степени, чем генералу. После мессы, они отправились к главному алтарю во имя Св. Петра и Павла, и там Игнатий принял присягу в верности от своих рыцарей, которые облобызали его руку в знак полного подчинения и повиновения.

Обет нищеты, принесенный иезуитами, не помешал им вскоре после утверждения ордена принять огромные имения Петра Кодаса, вступившего в новое общество. Кодас был офицером при папском дворе. Благодаря своим связям, он доставил ордену большие пожертвования, и новые нищие сразу получили возможность заняться спасением душ, не заботясь о завтрашнем дне. Да и сам Павел III, полюбивший иезуитов, сумел обеспечить их от нужды, поручив им разные должности. Родригец находился при Португальском дворе; Ксавье уехал в Индию в качестве папского легата; Лефевр отправился в Испанию; Бобадиллья и Ле Же – в Германию; Сальмерон и Бруэт – в Ирландию; Лайнез – в Венецию. Все они получили конфиденциальные поручения⁸.

Эти первые иезуиты замешаны во все тогдашние дела. Павел III пересылал их из Германии в Испанию, из Италии в Ирландию, и они исполняли его приказания так быстро и ревностно, что все больше и больше заслуживали его доверие и приобретали, в то же время, все большее и большее влияние, которое употребляли для укрепления и распространения своего ордена. В это самое время Игнатий работал в Риме над уставом ордена; в этом труде ему помогал Лайнез, который наследовал ему в качестве генерала и стал с той поры важным лицом среди иезуитов. Мы должны познакомить читателя с этим знаменитым, столь различно оцененным уставом.

Откровение Устава иезуитов. – Каким способом Игнатий убеждался в наличности откровения. – Существенная разница в уставе. – Неограниченная монархия. – Генерал, его ассистенты и адмонитор. Власть генерала. – Провинциал, его права. – Его ассистенты и его адмонитор. – Суперьоры. – Ректоры. – Шпионство, доносы. – Ревизоры. – Прокураторы. – Низшие служащие. – Разделение ордена на шесть классов. – Воспитанники. – Светские коадъюторы. – Духовные коадъюторы. – Профессы⁹ трех обетов. – Профессы четырех обетов. – Каким образом профессы бывают богаты, ничем не владея. – Двойная цель ордена. – Повиновение иезуитов. – Каким образом генерал дает направление всему ордену. – Внешний образ действия ордена. – Его привилегии. – Конгрегации. – Эмиссары. – Коллегии. – Тайные средства. – Разбор книги Secreta Monita, или тайные советы иезуитского ордена.

Иезуиты говорят, что получили свой устав свыше, через посредство своего святого основателя. Вот, по словам историков Игнатия, как он поступал, желая убедиться в Божьем одобрении. Написав какую-нибудь статью, он сперва обсуждал ее сам, затем обращался к Пресвятой Деве, своей даме, и просил Ее спросить у Бога, каково Его мнение о данной статье. В уверенности, что узнает желаемое, он клал рукопись на престол во время мессы. Если Бог ничего не говорил, то это принималось за одобрение сказанной статьи, которая становилась откровением свыше. Таким образом, он вопрошал Бога в течение сорока дней подряд, когда дело касалось таких трудных пунктов, как, например: могут ли дома профессов пользоваться определенными доходами или же должны жить одними подаяниями. Игнатия, также, очень заботил вопрос о внешнем виде его рыцарей. Наконец, он выработал следующие правила: «Голову склонять немного вперед, не свешивая ее на сторону; не поднимать глаз, но держать их всегда ниже глаз тех лиц, с которыми разговариваешь, так, чтобы не видеть их непосредственно; не морщить ни лба, ни носа и иметь вид, скорее, любезный и довольный, чем печальный; губы не слишком сжимать, но и не держать рот открытым; походку иметь важную». Прежде, чем начертать этот портрет иезуита, Игнатий семь раз очень сильно плакал и горячо молился, – об этом он сам говорил своим ученикам, по крайней мере, они это утверждают.

По бесспорному правилу иезуитов, нельзя отличать постановления, идущие непосредственно от Игнатия, от тех, которые были сделаны впоследствии Лайнесом и другими генералами. Поэтому, мы представим разбор устава, не заботясь о времени составления той или иной статьи; заметим только, что в нем сразу наталкиваешься на странное противоречие, требующее объяснения.

По первоначальному уставу Игнатия, члены ордена были ограждены от произвола генерала. Лайнес уничтожил эти гарантии на первом же общем собрании, когда его избрали временником Игнатия; между тем, первоначальный устав в буквальном смысле не нарушался, так что в иезуитском уставе оказались одновременно и монархия ограниченная, и монархия неограниченная. Но, так как изменения, внесенные Лайнесом и другими генералами, были новее первоначальных правил, то они лишили последних силы, и после смерти Игнатия, система правления в ордене стала неограниченной.

Итак, орден иезуитов – это неограниченная монархия. Король, под названием генерала, пользуется неограниченной властью; он избирается пожизненно, члены ордена обязаны повиноваться ему слепо, не обсуждая его приказаний. Он может издавать новые законы, отменять прежние или освобождать от их соблюдения, если заблагорассудит. Он созывает общие собрания, председательствует на них и имеет два голоса. Ничего не может быть сделано без его согласия. Он раздает все места и должности. Общее собрание назначает только его ассистентов и адмонитора после избрания самого генерала.

Ассистенты составляют тайный совет генерала и его министерство. Они – представители великих провинций ордена и носят их названия: таким образом, есть ассистент Франции, Испании и т.д. Их назначение – не только помогать генералу в делах правления, но и наблюдать за ним самим и за его поступками. Они имеют право, помимо генерала, созывать общее собрание и даже лишать его сана, по получении избирательных записок от провинций.

Кроме этих ассистентов, около генерала находится адмонитор, или увещеватель, на обязанности которого лежит тайное указание генералу на замеченные неправильности в его поступках.

Такую же систему шпионства, как та, которая окружает его самого, генерал применяет, в свою очередь, ко всем должностным лицам ордена, ко всем членам и даже, через этих членов, к лицам, не принадлежащим к ордену. Для генерала, шпионство малоопасно, так как он всегда сумеет предохранить себя от опасности неограниченной власти, которая подчиняет ему ассистентов и адмонитора, равно, как и прочих членов ордена; он может всегда войти с ними в соглашение и править деспотически, и ничто из его образа действий не обнаружится. Кроме того, так как генерал имеет право отменять всякие правила и заменять их другими, никого не спрашивая, ничто не мешает ему отменять то, что для него стеснительно, и создавать из ассистентов и адмонитора рабских исполнителей его воли. Так оно и бывает, да и должно быть.

Если генерал уезжает из Рима по важным делам или, если по болезни или старости он не может больше управлять, его заменяет генерал-викарий, которого он сам выбирает. Каждый генерал обязан избрать при жизни своего викария, дабы в случае его смерти, орден ни минуты не оставался без главы. Если бы это не было исполнено, то профессы четырех обетов, которые находились бы в Риме во время кончины генерала, должны были бы избрать нового в самый короткий срок.

Орден делится на провинции.

В каждой провинции есть губернатор, называемый провинциалом. Его обязанность – заботиться о преуспеянии ордена и об исполнении правил и приказов, отдаваемых генералом. Он назначает учителей для новициев, прокуроров, духовных префектов, префектов учебных занятий и здравия, проповедников, духовников, консультантов, адмониторов при начальствующих лицах, профессоров коллегий, профессоров и первых чинов университетов, кроме ректоров и канцлеров, которых выбирает генерал, равно, как и вице-провинциалов, настоятелей общежитий профессов и новициев, а также, и ректоров коллегий. В некоторых случаях, провинциал имеет право делать эти назначения вместо генерала, но все они, без исключения, должны быть утверждены самим генералом. Провинциал пользуется неограниченной властью над новициями, исключая тех, которые избираются самим генералом или приносят ордену большие выгоды. У каждого провинциала четыре ассистента, один из них исполняет обязанности адмонитора. Они назначаются генералом и тайно доносят ему о всех поступках провинциала.

Во главе каждого общежития профессов стоит суперьор или настоятель, непосредственно подчиненный провинциалу. Настоятели должны бдительно следить за всеми членами общежития, за точным соблюдением устава, карая всякое нарушение его. Ректоры пользуются в коллегиях теми же правами, как и суперьоры в обителях профессов. Им подчинены, как главный префект воспитанников, так и низшие префекты.

Кроме организованного шпионства, генерал рассылает во все провинции ордена комиссаров или ревизоров, чтобы ревизовать обители и исправлять их недостатки; эти ревизоры выслушивают доносы высших на низших и обратно; обо всем они доводят до сведения генерала, который поступает по своему усмотрению.

Каждая провинция, каждое общежитие профессов, каждое новициальное заведение имеет своего особого прокуратора, заведующего имуществом и пожертвованиями. Главный прокуратор надзирает за прокураторами провинций, а эти, в свою очередь, наблюдают за управлением прокураторов отдельных обителей. На обязанности прокуратора лежит сбор подаяний по домам. Он должен стараться изо всех сил, чтобы не забыть ни одного благодетеля и увеличить их число; он должен вести свое дело так ловко, чтобы не надоедать им своими посещениями, и суметь приобрести их расположение, дабы извлечь из них побольше пользы.

Высшие сановники ордена имеют в своем распоряжении целую толпу подчиненных, каковы: экзаменаторы, к которым должны обращаться желающие вступить в орден; начальники новициев, на которых лежит обязанность испытывать их и руководить ими; министры, помогающие настоятелям в делах управления; субминистры, заведующие кухней, винным погребом, трапезой и комнатами; советники, помогающие настоятелям советами; адмониторы, указывающие им на делаемые ими промахи; духовные префекты, обучающие новых духовным упражнениям; церковные префекты, наблюдающие за храмом и предупреждающие о постах и праздниках; префекты застольных чтецов, обучающие этих последних и следящие, в особенности, за их произношением; наконец, префекты здравия, библиотеки и столовой, причетники, больничные служители, привратники, заведующие одеждой, покупщики, распределители, повара, будилыцики, ревизоры келий. Обязанности всех этих чинов соответствуют их названию.

Члены ордена делятся на шесть классов: новиции, воспитанники или схоластики; светские коадъюторы; духовные коадъюторы; профессы трех обетов; профессы четырех обетов¹⁰; последние, собственно, и составляют орден в тесном смысле; им известны все тайны ордена, и они могут занимать самые высшие должности; их число очень ограниченно. Профессов трех обетов также довольно мало. Массу ордена составляют молодые люди или духовные лица, принесшие без особой торжественности обет нищеты, целомудрия и послушания, от какового обета их могут освободить старшие. Они связаны с орденом, но орден ничем не связан с ними; они – иезуиты по внешности, в действительности же, они не иезуиты; это помощники, которыми пользуются главари ордена, которые обязаны слепо повиноваться, и которые ничего не знают о побудительных причинах своего начальства.

Есть три класса новициев: те, которые предназначаются в духовное звание; те, которые будут занимать светские должности, и индиференты, из которых начальство может по своему усмотрению сделать или священников, или простых братий.

Братья, или светские коадъюторы, допускаются к принесению торжественных обетов после десятилетнего испытания, и по достижении тридцатилетнего возраста.

Духовные коадъюторы приносят также простой обет, но, достигнутая ими степень, дозволяет поручать им обязанности проповедников, ректоров коллегий или резиденций, миссионеров или другие второстепенные должности.

Профессы трех обетов суть лица, которых не считают еще достойными проникнуть в святилище ордена, но которые уже могут оказать ордену добрые услуги. Они еще недостаточно испытаны, чтобы отдать их в полное распоряжение папы, допустив до принесения четвертого обета; генерал должен еще иметь над ними неограниченную власть. К разряду профессов четырех обетов, причисляются лишь настолько преданные ордену лица, что генералу нечего опасаться их четвертого обета. Впрочем, из излишней осторожности, устав обязует професса четырех обетов, в случае каких-либо недоумений, обращаться за их разрешением, скорее, к генералу, чем к папе; более того, он не имеет права обращаться к папе без дозволения генерала. Кроме того, обет повиновения папе имеет ввиду исключительно миссионерскую деятельность.

Профессы четырех обетов и их общежития не должны иметь никакой собственности, но они живут с другими членами, а, так как последние могут владеть имуществом, предоставляя старшим пользоваться им, то и выходит, что все общежития имеют собственность, посредством членов, не дававших высших обетов, и что профессы, в качестве старших, распоряжаются, как подаянием, получаемым профессами, так и имуществом, принадлежащим остальным членам ордена.

На профессах лежат три главнейшие обязанности: они преподают, проповедуют или руководят. За исполнение этих обязанностей, они имеют право получать не вознаграждение, а подаяние. Эти же обязанности могут исполняться и другими иезуитами, но в качестве помощников; профессы же несут их по праву. Они отрекаются от всех духовных чинов, которые принимаются ими только по повелению папы, под угрозой смертного греха. Это правило установлено для того, чтобы профессы смотрели на себя, исключительно, как на иезуитов до конца жизни, и чтобы орден не лишался выдающихся членов.

Игнатий поставил своему ордену двойную цель: освящение лиц, его составляющих, и спасение души ближнего.

Вот средства, им указанные, для достижения первой из этих целей: мысленная молитва, строгое обсуждение своих поступков, чтение духовных книг, частое принятие Св. Таин, уединение. Книга «Духовных упражнений» лежит в основании всех этих дел благочестия.

Вот средства, указанные Игнатием, для спасения души ближнего: обучение закону Божию, проповеди, собеседования, посещение тюрем и больниц, духовное руководительство, споры с врагами Церкви, миссионерство среди католиков и неверных, обучение юношества.

По мысли Игнатия, орден его не был в точном смысле монашеским, но это был отряд странствующих рыцарей, которые обязаны были колесить по свету для борьбы с неверными. Вследствие этого, и устав составлен в военном духе; это устав для воинства, он имеет ввиду врага, с которым надо сражаться; он поднимает свое знамя, призывает воинов к оружию и учит их точному исполнению всяких военных упражнений. Деятельность духовных рыцарей не ограничивалась совершением богослужений, воздержанием, постом, епитимией, как у монахов; Игнатий не назначил даже определенного одеяния для них, предоставив им право одеваться, как они заблагорассудят, при исполнении возложенных на них поручений.

Исходя из этих военных соображений, Игнатий предписал своим воинам слепое повиновение. Младший должен смотреть на старшего, как на викария Иисуса Христа, и повиноваться ему без рассуждения, даже в том случае, когда этот старший окажется по уму и другим качествам ниже младшего, его воля и мнение должны считаться законом для последнего, который должен быть в руках старшего, как мягкий воск, принимающий любую форму; как труп, не имеющий, сам по себе, никакого движения; как статуэтка, которую ставят, куда хотят; как посох, который берется или покидается старцем, как вздумается. Младший должен повиноваться с такой быстротой, что он обязан оставить письмо неоконченным, чтобы спешить, куда зовут; он не принимает в соображение степень старшинства того, кто отдает приказание; все старшие, каковы бы они ни были, суть передатчики воли Божией. Такое же повиновение должны соблюдать и старшие, по отношению к, стоящим выше их, так что все без исключения должны смотреть на генерала, как на самого Бога и повиноваться ему без малейшего возражения. Все иезуиты должны отказаться от собственной воли, от собственного мнения, от собственного рассудка; они должны быть совершенно пассивны и держать себя в состоянии машин, готовых прийти в действие от толчка со стороны двигателя, который один может привести их в движение; или, как шар на ровной плоскости, катящийся по любому направлению, смотря по сделанному по нему удару; или как эхо, повторяющее лишь переданный ему звук.

Положив это правило в основание, вот так учит устав управлять огромной машиной.

Генерал будет жить в Риме, в центре католического мира; около него будут всегда ассистенты. Они будут поддерживать деятельную переписку с провинциалами, чтобы быть в курсе дел государств, находящихся в их ведомстве. Настоятели общежитий профессов и новициев, и ректоры коллегий будут еженедельно писать своему провинциалу и сообщать обо всем интересном для ордена. Провинциалы будут ежемесячно писать генералу и передавать ему сообщенное настоятелями и ректорами. Ежегодно, в январе, каждый провинциал будет представлять генералу краткое повторение своих двенадцати писем за истекший год, и раз в три года – точный реестр заведений, с обозначением числа членов, начиная от новициев, до профессов четырех обетов, а также имени, возраста, темперамента, талантов, добродетелей или пороков, совершенств и недостатков каждого. Раз в три года будет собираться провинциальный совет из ректоров и старейших профессов, на котором будет составляться отчет о состоянии ордена в провинции, о его успехах, о полученных им, по завещаниям или в дар, имуществах, с обозначением имен лиц, покровительствующих или враждебных ордену. Этот отчет будет отсылаться в Рим через депутата, избранного провинциальным собранием; кроме того, это лицо должно будет передавать устно Генералу некоторые подробности, которые из осторожности не могут быть изложены письменно.

Кроме этой официальной переписки, каждый член ордена имеет право прямо писать генералу, для изложения ему своих нужд или жалоб.

Посредством такой переписки, генерал всегда в курсе дел ордена и у него под рукой все документы, могущие посвятить его в малейшие подробности. Благодаря безусловному и слепому повиновению всех колес, он может одним словом привести в движение свою огромную машину; которая движется только по его желанию. Это ему тем легче, что, встречая препятствие в каком-нибудь законе, он может его отменить и заменить другим, противоположным ему, и что противовес, представляемый ассистентами и адмонитором, не действителен, так как эти лица, наравне с остальными членами ордена, обязаны слепо ему повиноваться; они у него в руках, и он может отрешить их от должности.

Такова внутренняя организация ордена Иисуса. Что же касается его внешней деятельности, то надо заметить, что он добился от разных пап всевозможных привилегий, чтобы абсолютно ничто не мешало свободе этой деятельности.

Вот главнейшие из этих привилегий.

Иезуиты имеют право строиться и приобретать собственность во всех частях света, несмотря ни на какие светские или духовные власти. Имущество их неприкосновенно; оно принадлежит св. Петру, святому апостольскому Престолу, который может им располагать только посредством ордена; оно свободно от всяких налогов и поборов, даже для самых важных целей, как, например, защита родины. Никакой король, принц, герцог, маркиз, барон, военачальник, дворянин, мирянин, никакая община, никакой магистрат, никакой городской или дворцовый чиновник не смеет облагать податью вышеупомянутое имущество или членов ордена.

Иезуиты имеют право избирать себе судей – охранителей их привилегий. Каждый каноник, каждый сановник может быть избран ими на эту должность. Тогда он становится их обыкновенным судьей; он может судить без всяких юридических формальностей; приговор его безапелляционен и все, что бы ни предприняли против него какие бы то ни было власти, ничего не значит и не имеет никакой силы. Избранный охранитель пользуется полною властью над мирянами и их имуществом. Он может карать их денежными пенями и даже налагать запрещение на места, где скрываются враги ордена. Он может карать всякие власти, духовные или светские, которые вредят ордену и беспокоят его в его владениях, привилегиях или затрагивают его репутацию, будь то публично или тайно, прямо или косвенно, под каким бы то ни было предлогом. К суду своих судей-охранителей иезуиты могут привлекать всякое духовное или светское лицо, которое причинило явный вред им самим, или их имуществу, или их привилегиям. Если избранный ими судья лишается их доверия, они могут выбрать нового и продолжать при нем разбор дела, начатый при прежнем. Таким путем, они уверены, что всегда окажутся правы.

Орден может создавать для себя не только судей, но и нотариусов. Генерал имеет право производить членов ордена в чиновники, для объявления кому следует о его привилегиях, что принимается даже судебными местами.

Иезуиты не обязаны возвращать полностью взятое взаймы, если такое возвращение им невыгодно. Так как только генерал имеет право заключать от имени ордена разные акты и договоры, то из этого следует, что он может не признавать тех, которые заключены его подчиненными. Таким образом, выходит, что, заключающие с орденом какой-либо контракт, связаны им по отношению к ордену, который ничем не связан по отношению к ним, если генерал не участвовал непосредственно в сделке. Если бы даже суперьоры действовали по его приказанию, он может не одобрить и кассировать сделанное ими. Он может изменить назначение наследств, оставленных коллегиям или общежитиям, и дать им другое, если найдет нужным. Он должен только стараться не возбуждать недовольства тех, к кому эти завещания относятся.

Орден стоит вне прав кураторов университетов и других монашеских орденов; он изъят и свободен от всякого верховенства, юрисдикции и исправительных мер епископов; ни один епископ не может отрешить от должности или отлучить от Церкви ни иезуита, ни кого бы то ни было, принадлежащего, хотя бы внешним образом, к ордену... Каждый иезуит имеет право, с разрешения генерала, проповедовать всюду, исповедовать верных, отпускать грехи, разрешать все дела, подлежащие суду Святейшего престола, и слагать духовное запрещение. Епископы обязаны не только не мешать иезуитам, но всячески содействовать им в их действиях. Они не могут запретить иезуитам совершать таинство покаяния на пасхальной неделе, несмотря на формальный закон, представляющий это право только приходским священникам и их представителям. Каждый епископ обязан допускать иезуитов в своей епархии к совершению треб без ограничения времени, места и лица.

Епископы не могут без разрешения папы наложить запрещение на иезуитское общежитие, ни даже на простого иезуита, получившего перед тем полномочия. Они не могут ни подвергнуть его новому испытанию, ни запретить ему проповедовать в церквах ордена. Присутствующие при совершении мессы в этих церквах, исполняют свой долг, как прихожане. Никакой епископ не имеет права ни вмешиваться в администраторскую деятельность иезуитов, ни даже посещать их обители.

Мы не в состоянии перечислить массу других, полученных иезуитами, привилегий; достаточно сказать, что одна только булла Пия V даровала им все привилегии настоящие, прошедшие и будущие, которые принадлежали или будут принадлежать на вечные времена всем нищенствующим монашеским орденам, какого бы то ни было названия, мужским и женским; все преимущества, сколько бы их ни было, даже те, которые требуют особого упоминания, все льготы, всякое освобождение, все средства, дозволения, все милости духовные и светские, которые когда-либо могут быть дарованы какому бы то ни было монастырю, конгрегации, капитулу или их членам, мужчинам или женщинам, их общежитиям, больницам и другим учреждениям, – все эти привилегии дарованы иезуитам ipso facto, то есть самим фактом дарования их другим, и без всякого особого дарования именно им, иезуитам.

Кроме этих письменных привилегий, у иезуитов имеются еще, так называемые, устные приговоры. Если папой, в разговоре или иначе, сказано серьезному лицу какое-нибудь слово, если он таким образом что-либо запретит или разрешит, это становится устным приговором и имеет такую же силу, как, если бы было изложено в папской грамоте или булле. Авторитета серьезного лица, слышавшего приговор, достаточно для того, чтобы не было сомнения в существовании этого приговора, и, чтобы иезуиты имели право причислить его к своим привилегиям. Наконец, все привилегии иезуитов неотъемлемы, и генерал имеет право игнорировать все, что вздумал бы сделать папа для их умаления.

После всего сказанного, читатель не удивится, что простой перечень привилегий ордена занимает сто сорок четыре столбца in folio устава, изданного самими иезуитами в Праге.

Итак, папы постарались сделать из иезуитов орден, независимый от всякой духовной и светской власти, и подведомственный лишь одному Святейшему престолу. Поэтому, на иезуитов надо смотреть, как на настоящее государство, вкрадывающееся в другие государства, чтобы, обработав их различными способами, овладеть ими и ассимилировать себе.

Они пользуются для этого могущественными средствами.

На первое место поставим конгрегации или сообщества, посредством которых иезуиты привязывают к себе непосредственно и реальными узами значительное число лиц, живущих в свете и служащих им шпионами или посредниками, для проникновения в семейные тайны.

Генерал имеет право создавать во всех общежитиях ордена различные конгрегации, раздавать в них индульгенции, устанавливать для них статуты по своему усмотрению и изменять их по желанию; все эти статуты должны считаться утвержденными папой. При помощи этих конгрегаций, устроенных в коллегиях, иезуиты присоединили к себе массу людей, которые называются теперь короткополыми иезуитами. Эти присоединенные принадлежат к ордену, участвуют в его привилегиях и образуют, так называемый, третий орден, или терциаров, как у доминиканцев и францисканцев. Папа Павел III в булле 1549 года говорит об этих внешних иезуитах, живущих в повиновении генералу, пользующихся изъятиями, правами и привилегиями, которые ставят их в независимость от гражданских законов, и подлежащих всецело юрисдикции генерала. Эти светские иезуиты связаны с орденом, который не принимает на себя относительно их никаких обязательств. Он может отречься от них, если они его компрометируют или, если это ему выгодно. Впрочем, он поступает так со всеми своими членами, исключая профессов четырех обетов; но последних очень мало.

Иезуиты всегда извлекали большую пользу из своих «присоединенных», или конгреганистов. Они ухитряются иметь в их лице помощников и в духовенстве, и в судебном ведомстве, на самых высших ступенях государственного управления, в среде простого народа и среди рабочих. Благодаря им, иезуиты оказывают сильнейшее влияние на общественный строй и пользуются огромными средствами. Не довольствуясь этими эмиссарами, они пускают в свет, в духовенство или в университеты, некоторых из наиболее могущественных своих членов по общественному положению или по ловкости, поручая им приготовлять пути для ордена в некоторых, особо важных, случаях. Эти иезуиты не могут скомпрометировать орден, к которому они не считаются принадлежащими, если сделают какую-нибудь неосторожность в, порученных им, трудных делах и в случае неудачи; между тем, как в случае успеха, орден пожинает все плоды их трудов. Перед кажущимся оставлением ордена, эмиссары эти приносят ему клятву в преданности.

Кроме этих конгрегаций, у иезуитов есть могучее средство влиять на общество – это их коллегии. Папами дарованы этим заведениям, всякого рода, привилегии.

Каждая коллегия иезуитов обращается в университет; ректор или префект имеет право давать студентам различные ученые степени и все привилегии, которыми пользуются окончившие университет. Каждый университет и каждое лицо, которое вздумало бы этому противиться, лишается своих привилегий и прав, и предается суду судьи-охранителя, приговаривающего за это к отлучению от Церкви. Воспитанники иезуитов не должны обращаться в университеты за получением ученой степени, так как там требуется принесение известной присяги. Судьи обязаны исполнять волю ректора и покровительствовать рекомендованным им лицам.

Благодаря дарованным их школам привилегиям, иезуиты могут создавать свой особый, так сказать, народ, связанный с ними различными интересами, а также воспитанием и конгрегацией, к которой принадлежит большинство студентов.

Иезуиты не отступают ни перед каким средством, чтобы извлечь из своих сочленов пользу для ордена. Для этого, они пользуются тайными способами. Из упомянутого уже издания их устава видно, что у каждого провинциала, кроме печатных документов, должны находиться еще несколько важных рукописей, никогда не видавших света. Существовало предположение, что книга под заглавием Secreta Monita или «Тайные советы» – одна из этих рукописей, выкраденная у иезуитов, несмотря на всю их бдительность. Они отрицают подлинность этого сочинении, но их свидетельство слишком подозрительно в таком деле. Какова бы ни была подлинность этой книги, но Secreta Monita дают вернейшую картину тех способов, которыми в течение всей своей истории пользуются иезуиты для достижения своих целей. Поэтому, считаем долгом привести несколько извлечений из нее.

«Приступая к устройству какого-нибудь заведения, необходимо стараться понравиться местным жителям, неся самые низшие обязанности в больницах, около бедных, находящихся в заключении и в горе, выслушивая исповедь без лицеприятия и с готовностью. Такой образ действия заставит восхищаться нашим милосердием. Не следует забывать, что необходимо скромно и благочестиво испрашивать разрешение на совершение богослужения и исполнение треб, и заслужить благорасположение духовенства и мирян, в которых может оказаться нужда. Первую полученную милостыню, следует раздавать бедным, дабы богачи становились к нам щедрее. Необходимо, чтобы все члены казались проникнутыми одним духом, чтобы у них были одинаковые манеры, дабы поражать своим единством. Вначале наши должны воздерживаться от покупки имений иначе, как на имя скромного друга. Чтобы мы казались беднее, земли, находящиеся вблизи какой-либо коллегии, должно приписывать к отдаленным коллегиям; таким образом, никогда не узнают точно наших доходов. Для устройства различных учреждений надо выбирать, предпочтительно, богатые города. Следует стараться выманить как можно больше денег от вдов, под предлогом неотложных нужд. Только провинциалу известны доходы каждой провинции. Сокровища Римского двора должны быть покрыты глубоким мраком тайны. Наши обязаны громко заявлять о том, что не обременяют никого, как другие монашеские ордена; что они исполняют свои обязанности бесплатно и невзирая на лицо; что они посвящают себя, преимущественно, воспитанию детей и благу народа.

Надо прилагать все старания, чтобы привлечь к себе внимание и благосклонность покровителей и наиболее значительных лиц. С этой целью надо скрывать все дурное в их поступках и подавать им надежду на получение, при нашем содействии, всевозможных льгот и разрешений.

Поддерживая какого-нибудь правителя, берегитесь говорить ему что-либо определенное: если то, что имелось ввиду, не удастся, следует выдвинуть вперед тех из нас, которым ничего не известно и которые скажут, что на орден возводят напраслину, замешивая его в дела, совершенно не известные. Чтобы овладеть умом правителя, следует войти в соглашение с теми из наших, которые могут добиться для него чего-либо приятного от других правителей и, в особенности, от папы. Надо вкрасться в доверие к его любимцам и слугам, принося им в подарок разные мелкие священные предметы; это делается с целью узнать вкусы правителей, чтобы сообразоваться с ними впоследствии. Надо следить за браками государей, чтобы им предлагались в жены лица, нам преданные. Надо влиять на принцесс через камеристок, и этим путем разузнавать их семейные тайны. При назидании принцев, следует держаться мнения самых снисходительных авторов; необходимо разъяснять кающимся, как выгодно исповедоваться у отцов ордена, которые имеют право давать отпущение всех грехов и освобождать от всяких епитимий. Надо приглашать вельмож на проповеди, собрания, собеседования и т.д., посвящать им стихотворения и тезисы, оказывать всевозможные любезности.

Необходимо стараться получить все, что можно, от епископов и других иерархов; выражать им величайшее почтение, дабы они поручали нам, зависящие от них, учреждения, хвалить их публично и даже письменно, если они окажутся усердными, относительно ордена. Им надо помогать, если они желают получить какую-либо милость от Рима; с ними надо обращаться бережно, особенно, в случае канонизации кого-либо из наших, чтобы получить от них грамоты, ускоряющие ход дела при Святейшем престоле.

Мы должны стараться о получении должности воспитателей принцев. Если кто-нибудь из наших получит место духовника, он должен часто говорить о правосудии, заявляя, что не желает ничем вмешиваться в дела государства; затем перейти на достоинства лиц, которым можно поручить высокие должности, и наконец, указать на друзей ордена. С этой целью, наши должны сообщать исповеднику имена друзей, особенно, тех, которые много жертвуют ордену. Исповедники и проповедник должны обращаться с принцами мягко, кротко, ничем не задевая их ни в проповедях, ни в частных беседах. Если эти господа пожелают сделать им какой-нибудь маленький подарок, они не должны его принимать; пусть укажут им взамен провинцию или коллегию, на которую просят обратить милостивое внимание. Они должны довольствоваться очень простой комнатой в общежитии и оказывать особенно любезное внимание самым низшим придворным чинам, дабы не говорили, что они прислуживаются к вельможам.

Что касается других монахов, то надо терпеливо сносить эту породу людей: не нападая на них открыто, следует проводить мысль, что наш орден есть монашествующий орден, по преимуществу; надо следить за недостатками монахов и говорить о них с друзьями скромно и с сокрушением. Надо указывать на то, что они хуже нас исполняют свои обязанности. В особенности же, надо противодействовать тем, кто, посредством школ, вздумает конкурировать с орденом; необходимо всевозможными средствами мешать их преуспеянию.

Чтобы завладеть богатой вдовой, надо выбрать отца пожилого, но веселого характера, и умеющего вести приятную беседу. Расположив эту особу в пользу ордена, он предложит ей участвовать в его добрых делах и заслугах. После присоединения, ей будет дан духовник, который обязан главнейшим образом удерживать ее в состоянии вдовства, уверяя, что она тем самым избавляется от чистилища. Кроме того, он должен уговорить ее устроить у себя в доме часовню, и тем, удалить от себя мирскую суету. Следует привлечь на свою сторону капеллана, и отцы иезуиты должны по временам служить обедню в этой часовне, и говорить небольшие проповеди. Мало-помалу следует заменять старых слуг новыми, преданными ордену; через них надо узнавать все, что в доме делается. Вдову надо почаще исповедовать и причащать. Для того, чтобы она не заподозрила, что ее хотят обойти, следует предлагать ей женихов, которым она заведомо откажет. Надо удалять от нее духовных лиц, не преданных ордену. Надо исподволь заставлять ее делать добрые дела, а духовник должен дать ей понять, что она может давать милостыню только по его указанию. Чтобы эти пожертвования назначались ордену, надо сообщить ей об индульгенциях, которыми располагают провинциал и генерал, и уверить ее, что она может заслужить и все те, которыми располагают другие ордена. Во время исповеди надо относиться к ней мягко, снисходительно выслушивая признания в кокетстве и даже чувственности. Если она нездорова, то на нее нельзя налагать епитимию; следует даже запретить ей ходить в церковь. Надо ей устраивать в доме и в саду маленькие тайные свидания с особенно нравящимися ей отцами. Надо добиться, чтобы она давала ежегодно известную определенную сумму ордену; затем ей следует постоянно говорить о пользе добровольной бедности, намекая на то, что ордену приходится учреждать различные заведения; таким образом, можно будет довести ее до того, что она отдаст ордену все свое имущество, если у нее нет детей.

Если у вдовы есть дочери, то надо заставить их идти в монахини, чего можно достигнуть путем постоянных нападок со стороны матери.

Если же у нее сыновья, то с раннего возраста надо ими овладеть и устроить так, чтобы они поступили в орден, внося в него свое имущество. Надо, особенно, стараться об обогащении ордена, привлекая к нему единственных сыновей, которых надо уверять, что они приносят приятную Богу жертву, оставляя родительский дом, и поступая в новициат. Если кто-нибудь из них согласится, его надо отсылать в отдаленный новициат. Для доказательства бедности ордена, настоятели должны делать займы и затягивать уплату по своим векселям. Если кредитор заболеет, надо уговорить его вернуть расписку, и, таким образом, орден унаследует занятую сумму, не навлекая на себя ненависти наследников. Не мешает, также, брать взаймы, за небольшие проценты, с тем, чтобы отдавать эти деньги от себя за большие проценты. Помимо извлекаемой из этого пользы, может случиться, что кредиторы решатся оставить свои деньги нам в собственность. Орден может также заниматься торговлей, прикрываясь именами богатых коммерсантов, наших сочленов. Надо навещать умирающих богачей и говорить им, что, подобно воде, гасящей огонь, милостыня угашает грехи. Следует поучать жен, жалующихся на пороки своих мужей, что они имеют право утаивать деньги из хозяйственных сумм, дабы искупить грехи мужей и вымолить им прощение.

Те из нас, которые не будут стараться обогатить орден, будут удалены из него, под предлогом отсутствия призвания. Следует дать знать во все заведения ордена, чтобы говорили дурно об отосланном члене, и рассказывать всюду, что орден никого не удаляет иначе, как по важному поводу; за выбывшим надо зорко следить и предавать гласности все в его поведении, достойное порицания или могущее быть дурно истолкованным. Если за ним ничего подобного не окажется, на него надо бросать тень двусмысленными словами. Надо за него молиться, чтобы не думали, что иезуиты действуют пристрастно».

Если Secreta Monita не есть тайная книга иезуитов, то надо сознаться, что составителю ее вполне удалось изобразить те средства, посредством которых иезуиты приобрели свои богатства и свое влияние.

Иезуиты в Португалии. – В Италии. – В Испании и Испанских Нидерландах. – Причины их быстрых успехов в этих странах. – Встреченные ими противники. – Мельхиор Кано; его мнение об иезуитах, его предсказания. – Попытки иезуитов устроиться в Германии. – Иезуиты во Франции. – Вильгельм Дюпра обогащает их, а Карл Лотарингский покровительствует им. – Жалованные грамоты Генриха II. – Сопротивление парламента парижского епископа, богословского факультета. – Рапорт парижского епископа и заключение факультета. – Истинные причины сопротивления Парижского университета в вопросе о допущении иезуитов. – Неудача иезуитов. – Они поселяются в Индии, Японии, в Эфиопии, в Америке. – Смерть Игнатия. 1541–1556.

Пока Игнатий и Лайнес были заняты составлением устава, орден быстро разрастался¹¹. Иоанн III, король Португальский, первый разрешил иезуитам поселиться в его владениях. Мы уже знаем, что Игнатий послал к нему Франсуа Ксавье и Симона Родригеца, чтобы проповедовать христианство в Индии, часть коей была завоевана этим королем. Ксавье исполнил это поручение; Родригец же остался в Португалии, где усердно работал на пользу ордена.

По общему мнению, Родригец был сыном башмачника из Буцеллы, местечка в провинции Бейра. Он был малообразован, но отличался большой изворотливостью и хитростью. Он равнодушно отнесся к почестям, которые были ему оказаны по приезде в Лиссабон, и, согласно правилу, неизменно соблюдаемому иезуитами при основании новых учреждений, жил в богадельне, питался подаянием, наставлял народ в вере и занимался разными благотворительными делами. Через год, по приезде в Португалию, Родригец основал в Коимбре первую иезуитскую коллегию. Узнав об этом успехе, Игнатий немедленно отправил в Португалию некоторых из своих учеников, из, бывших при нем в Риме, или обучавшихся в Парижском университете. И те, и другие пустились в путь пешком, собирая милостыню дорогой, и прибыли в Лиссабон в течение 1541 года. Вскоре после того, Родригец основал коллегию в Опорто. Менее, чем в шесть лет, иезуиты распространились почти по всему королевству и приобрели массу членов довольно необыкновенными способами.

Так, например, Эммануэль Годинхо переоделся студентом, чтобы было удобнее заманивать молодежь, учащуюся в университете. Альфонс Баррето переоделся носильщиком, «носил обычную одежду этих людей, – рассказывает иезуит Теллес, – и жил среди них для того, чтобы они, не считая его чужим, принимали от него советы, как от друга». Чтобы угодить королю Иоанну, Родригец привел к нему переодетых новициев. Король «был доволен, увидев их в куртках и коротких плащах с камышом в руке вместо посоха и с котомкой на спине; но, когда дон Родриго де Менезец явился в этом наряде к королю и королеве, сестра его, одна из придворных дам, залилась слезами». К этим переодеваниям иезуиты присоединяли публичные покаянные процессии для удовлетворения суеверных вкусов народа и для того, чтобы заслужить его уважение.

Иезуит Орландини описывает некоторые из этих покаянных шествий. Так, например, Родригец заставлял новициев расхаживать по улицам, неся старые фонари и мертвые головы; им было приказано заунывно выкрикивать, нечто, вроде следующих слов: «Ад, ад ждет совершивших смертный грех! Земля, земля, выслушай слово спасенья!» Народ собирался толпами, чтобы насладиться этим зрелищем; дети бежали за новициями и оскорбляли их; люди благоразумные принимали их за сумасшедших, но сами они считали себя очень мудрыми и думали, что этим путем подготовляют народ к полезному слушанию проповедей Страды, великого проповедника ордена, имевшего такой успех при Португальском дворе, что орден стал вскоре влиятелен в стране и приобрел многочисленных новициев; Родригец постарался привлечь юношей благородных семейств, каковы Мельхиор Баретто, Гонцало де Сильвейра, Родриго де Менезец, Хуан Телло де Менезец, Луис Гонзальвес де Камара, Леон Генрикец и даже один принц Браганцский.

Однако, многие просвещенные и добродетельные люди не разделяли этого увлечения двора. Лиссабонские мещане, дворяне и члены университета обратились к королю с сильными возражениями против иезуитских предприятий. Образовалась сильная партия против иезуитов, называвшая их, из презрения, franchinotes. Город Опорто постановил, что лица, посылающие своих детей в иезуитские школы, теряют свои права, как граждане. Город Эвора жаловался королю на иезуитов через своего архиепископа, кардинала Инфанта. Этот архиепископ был братом короля и Великим инквизитором. Несмотря на старания такого лица, Симон Родригец сохранил свое влияние при дворе, где ему был дан титул воспитателя принца Иоанна, сына короля.

В 1543 году Игнатий постарался заставить Павла III изменить первую буллу, по которой ордену разрешалось иметь не более шестидесяти членов. Таким образом, ничто не мешало усердию Родригеца в деле распространения ордена, который имел в Португалии изумительнейший успех. Иоанн III осыпал его богатствами и так подчинился Родригецу, что изгнал навсегда из своих владений тех, кого этот иезуит назвал противниками ордена, и назначил иезуитов духовниками королевы и всех членов своей семьи. Чтобы угодить королю, придворные выказывали глубочайшее почтение отцам иезуитам; даже сам кардинал Инфант выстроил для них коллегию в своем архиепископском городе Эворе и избрал себе из их среды духовника.

Около этого же времени, Лайнес положил начало ордена в Венеции. Он явился в этот город в качестве простого миссионера, поселился в богадельне, жил подаянием, усердно занимаясь проповедничеством и исповедуя верующих. Он приобрел приверженца, венецианского дворянина Андрея Липпомани, который уступил ему для устройства коллегии, принадлежавший ему в Падуе, богатый приорат. В Падуе был знаменитый университет. Подражая Родригецу, основавшему свою первую коллегию в Коимбре, где находился знаменитейший в Португалии университет, Лайнес задумал противопоставить свой орден Падуанскому университету, составлявшему гордость Италии. Павел III одобрил уступку приората Липпомани иезуитам, но Венецианский сенат взглянул на дело иначе. Лайнес встретил столько затруднений, что написал Игнатию, что отчаивается в затеянном, если Игнатий не прибегнет к сверхъестественным средствам, которыми располагает. По словам иезуита Рибаденейры, Игнатий отслужил мессу за успех предприятия, и все препятствия сами собой исчезли: сенат согласился на устройство коллегии, так что не потребовались даже ходатайства друзей.

Когда таким образом была основана и обеспечена коллегия, Игнатий прислал из Рима Иоанна Поланка и Андрея Фрузиса. Начало занятий было очень громогласное, о нем возвестил колокольный звон, как в университете; часы были назначены те же, что и там.

Андрей Липпомани пожертвовал иезуитам еще один дом и церковь в Венеции. Другие благодетели устроили их в различных итальянских городах. Людовик Мендоза подарил им в Тиволи великолепный дом, сады и часовню. В Модене и Перузе им выстроили коллегии; Павел Дория, привлеченный к ордену Лайнесом, основал в Генуе коллегию; то же сделал кардинал Карпи в Лоретте. В скором времени, иезуитские общежития появились в Мессине, Палермо, Неаполе, Турине, Мантуе, Флоренции, Ферраре, Болонье, Парме, Сиенне, Авиньоне, который в то время принадлежал к папским владениям.

В Испании они устроились так же легко. В 1543 году Иоанн III, король Португальский, столь преданный иезуитам, отправляя свою дочь Марию Португальскую в Испанию для бракосочетания с Филиппом Австрийским, сыном Карла V, дал ей в спутники отцов Лефевра и Араоца, которые не замедлили сделать из молодой принцессы покровительницу ордена. Имя Лойолы не было для испанцев подозрительным, они знали хорошо и Араоца, который пользовался у них некоторым влиянием; кроме того, он был одарен таким усердием, что не страшился никаких трудностей. В то время, вице-королем Каталонии был Франциск Борджиа, ставший впоследствии генералом иезуитов. Араоц привлек его к ордену, на защиту которого Борджиа употреблял все свои силы. При таких покровителях, иезуиты быстро покрыли всю страну своими заведениями. Первой была основана коллегия в Алкале, для конкуренции с тамошним университетом. В Гандии, где Франциск Борджиа был герцогом, в Малаге, Плаценции, Компостелле, Овведо, Леоне, Гренаде, Мединедель-Кампо, Кордове, Севилье, Бургосе, Авеле, Куэнце, Симанке, Барцелоне, Мурции, Монте Реджио, Оригелле, Монтейле, Оньяте, в течение нескольких лет, явились иезуитские коллегии, очень хорошо обеспеченные и владевшие значительным имуществом.

Араоц основал даже великолепную коллегию в Саламанке, словно бросая вызов тамошнему университету, самому ученому и самому знаменитому во всей Испании. Деньги для постройки здания новой коллегии были даны кардиналом Франциском Мендозой, план составил иезуит-архитектор Михаил де Торрор, которого командировали из Рима для наблюдения за работами. Когда коллегия была устроена, его сделали ее ректором. Возгордившись таким блестящим успехом, иезуиты стали проповедовать и исповедовать без разрешения епископов, особенно в Алкале, Толедской епархии. Для привлечения кающихся, они проявили такую мягкость, которую можно было принять за послабление. Первое предостережение против новых духовников раздалось из Саламанки; в то же время, архиепископу Толедскому дали знать, что иезуиты исповедуют и говорят проповеди без его разрешения. Он не счел себя обязанным считаться с привилегиями, дарованными иезуитам папой, наложил запрещение, пригрозил отлучением от Церкви всем, исповедующимся у них, и запретил духовенству своей епархии допускать иезуитов к совершению треб и богослужения. По словам Рибаденейры, Игнатий, узнав об этом, скорее, обрадовался, чем огорчился; он видел в противоречии зародыш успеха, что не помешало ему писать ко всем покровителям ордена, которые своим влиянием могли бы усмирить поднявшуюся бурю. Он достиг цели. Между тем, Толедский архиепископ умер, а покровители иезуитов выхлопотали им в Толедо дом, который покойный прелат выстроил для своего духовенства. «О, достойное удивления, событие! – восклицает тот же иезуитский биограф. – Примас Испании употребляет все старания, чтобы изгнать нас из своей епархии, и, сам того не зная, строит для нас великолепный дворец в своей собственной митрополии!»

В Сарагосе они встретили более сильное сопротивление, чем в Толедской епархии, и одержали еще более блестящую победу. Их призвали туда дон Хуан Гонзалес, протектор Арагонского королевства, и епископ Гуэский. Благодаря покровительству столь влиятельных особ, и опираясь на, дарованные папой, привилегии, они не обращали никакого внимания ни на местные власти, ни на привилегии других монахов. Они приступили к постройке часовни, никого не спросившись, и в таком месте, которое находилось под юрисдикцией августинцев. Эти монахи приказали прекратить работу, иезуиты ее ускорили. Вскоре, часовня была окончена и все приготовлено к ее освящению. В назначенный день великий викарий архиепископа запретил богослужение; на его слова не обратили никакого внимания, и в часовне отслужили мессу с великой торжественностью. Разгневанный великий викарий запретил народу под страхом отлучения от Церкви присутствовать на богослужении у иезуитов, велел прибить свой приказ на их дверях и разослал его всем приходским священникам, для прочтения народу во время проповеди. Эта мера показалась ему еще недостаточно суровой; он отлучил иезуитов от Церкви, при заунывном колокольном звоне, и со всеми обрядами, присвоенными этой церемонии.

Это глубоко подействовало на народ: все бежали от иезуитов, как от прокаженных. Изданы были гравюры, на которых они с епископом Гуэским изображены в когтях диавола, кидавшего их в адский огонь. На каждом шагу их осыпали оскорблениями; их тревожили даже в их жилищах, ломились к ним в двери и разбивали их окна камнями.

Народ убил бы их, если бы они не обратились в бегство. Они скрылись в Педроле, соседнем с Сарагосой, городке, и известили о случившемся своих покровителей, которые пригрозили архиепископу королевским гневом, если он не отменит распоряжение великого викария и не снимет с иезуитов отлучение. Испуганный архиепископ исполнил все, что от него требовали, и приготовил иезуитам торжественное возвращение, чтобы вознаградить их за испытанные оскорбления. Великий викарий, сенаторы, судьи, королевские офицеры, дворянство и огромные толпы народа вышли к ним навстречу. Им подвели великолепно разукрашенных мулов; каждого иезуита сопровождали по два дворянина, и в таком порядке проводили до дому, где их ждал вице-король и инквизиторы. Епископ Гуэский отслужил торжественно благодарственную мессу, по случаю их возвращения.

В то же время, иезуиты поселялись в Испанских Нидерландах. Они приобрели в Лувене дом богатого горожанина, но оставили этот город, отправившись в Португалию на помощь Родригецу, а Лефевр остался в Бельгии с весьма малым числом иезуитов, в ожидании более благоприятных обстоятельств.

Вскоре, они привлекли на свою сторону короля Филиппа II, герцогов Альбу и Пармского, маркиза Спинолу, Гомеца де Фигуэроа, поверенного короля Филиппа, которые пожертвовали им коллегии и дома в Турне, Анвере, Брюгге, Люггихе, Генте, Брюсселе, Монсе, Лиле, Дуэ, Мастрихе и многих других городах. Сначала общежития эти не процветали, так как по закону они не могли владеть недвижимой собственностью. Впоследствии, мы увидим, как было устранено это затруднение.

Эти быстрые успехи иезуитов в Европе не покажутся удивительными, если вдуматься в причины, их вызывавшие.

В момент появления ордена, не было сомнения в необходимости церковной реформы. Германия, Англия, Франция, Голландия, Швейцария – одним словом, все страны, не подведомственные судам инквизиции, приветствовали, более или менее, восторженно смелых людей, поднимавших знамя оппозиции. Папа и правители были доведены до последней крайности этим движением, принимавшим размеры радикальной и всеобщей революции. Они искали средства рассеять, надвигавшуюся на них, грозу. Они решили прибегнуть к мечу, но, казалось, понимали, что сила сама по себе ничего не поделает против идеи и что преследования, создавая мучеников, только укрепят то учение, которое они хотели уничтожить. Кроме того, ни папа, ни светские государи не знали, как взяться за преобразования. Они сами и друзья их – монастыри, духовенство, живущее духовными доходами, дворянство, в лице своих младших сыновей, – все жили злоупотреблениями. А, между тем, надо было преобразовывать, иначе, приходилось рисковать потерей всех своих выгод. Это было понятно, но хотелось бы сделать преобразования, не давая удовлетворения бунтарям. Поэтому придумывались полумеры и средства примирить противоположные требования.

Вот при каком положении вещей явился Игнатий со своим орденом духовного рыцарства, имевшим целью странствование по белу свету для просвещения народа, замену университетской науки более христианским учением, исправление недостатков и пороков белого духовенства и монашеских орденов, и пример убогой и евангельской жизни. Павел III думал, что само Провидение посылает ему это воинство, которое клятвенным обещанием ставило себя в его распоряжение. Он поделился своими мыслями с правителями, которые, подобно ему, хотели, и боялись реформы. Он постарался дать первым иезуитам важные должности, поставившие их в сношение с реформаторами и владетельными особами. Так, например, Сальмерон и Паскье-Бруэ были посланы в Англию в качестве легатов; Ле Же, Лефевр и Бобадилья изъездили Германию по разным дипломатическим поручениям, а Лайнес и Сальмерон присутствовали на Тридентском соборе, в качестве папских богословов.

В странах, где, благодаря инквизиции, у реформаторов было мало, или даже вовсе не было последователей, правители принимали иезуитов с восторгом, как Богом посланный орден, который прекратит злоупотребления без потрясений, соблюдая правила веры, и тем самым, сделает революцию невозможной. Вот почему иезуиты так быстро распространились в Португалии, Италии, Испании, Сицилии и в Испанских Нидерландах. Им стоило, так сказать, только показаться: правители, вельможи дарили им дома и обеспечивали их. Так как они, в особенности, нападали на пороки белого духовенства и других монашеских орденов, то удовлетворяли тайной антипатии дворянства, с завистью смотревшего на привилегии и имущество монахов, прикрывая это чувство, в основе которого лежал эгоизм, личиной усердия к вере.

Иезуиты сами признают, что обязаны своими первыми успехами правителям и дворянству. В «Картине первого века»¹² своего ордена, они восклицают с восторгом: «Императоры и короли, движимые весьма похвальным соревнованием почтить нас, оспаривают друг у друга право наиболее содействовать нашей славе... Соображая о великих благодеяниях и милостях, оказанных папами и королями нашему ордену, мы можем думать, что следующее пророчество Исайи относится, в некотором смысле, к ордену Иисуса: Цари будут вашими кормильцами и царицы вашими кормилицами; вы будете сосать млеко народов и будете питаться сосцами «царей"».

Иезуит Орландини хвалит Игнатия за то, что он через папу, кардиналов и правителей, расположение которых он сумел заслужить, приобретал имущество для своего ордена.

Без сомнения, в этом покровительстве скрывается столь прославленное иезуитами чудо распространения их ордена. Только это покровительство дало им возможность преодолеть, даже в странах инквизиции, встречавшиеся им на пути многочисленные препятствия. Они сами в своих сочинениях признаются, что повсюду встречали противодействие университетов, белого духовенства и монашеских орденов. Но, в то же время, они заявляют, что университеты поступали так лишь из желания скрыть свое невежество, белое духовенство – из стремления оправдать свои пороки, а монахи – продолжать свою распутную жизнь. Они говорят это открыто в своей «Картине первого века» ордена. Неужели университеты так пали, что страшились учености нескольких пришельцев, почерпнувших в них же свои знания и никогда не блиставших эрудицией? Неужели духовенство и монашеские ордена придавали большое значение священникам, отличавшимся не более других своими добродетелями? Уверения иезуитов, быть может, слишком абсолютны; они не могут касаться некоторых из их противников, которые больше них отличались ученостью и добродетелями, а таковые встречались с самого начала и даже в странах, где иезуиты имели наиболее успеха. Так, в Испании, добродетельный и ученый доминиканец Мельхиор Кано восстал против них с энергией, которую с тех пор никто не проявлял в такой степени.

Мельхиор Кано особенно прославился сочинениями, доставившими ему одно из первых мест среди католических богословов. Он преподавал богословие в Саламанском университете и способствовал главнейшим образом блестящей славе этого заведения. При появлении иезуитов, он громко заявил, что наступает конец света, так как в лоне Церкви появляются предтечи и посланные антихриста. Не только в беседах, но и в проповедях и публичных лекциях, он называл иезуитов лицемерными врагами религии и применял к ним следующее пророчество апостола Павла: «Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие. Ибо, люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, чем Боголюбивы, имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся. Таковых удаляйся. К сим принадлежат те, которые вкрадываются в дома и обольщают женщин, утопающих в грехах, водимых различными похотями, всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины. Как Ианний и Иамврий противились Моисею, так и сии противятся истине, люди развращенные умом, невежды в вере. Но они не много успеют, ибо их безумие обнаружится перед всеми, как и с теми случилось... Злые же люди и обманщики будут преуспевать во зле, вводя в заблуждение и заблуждаясь»¹³.

Ссылки Мельхиора Кано на писания, вредили иезуитам, тем более, что добродетель ученого доминиканца была очень известна. Не только народ, но даже знатные особы были поражены; в Саламанке все стали бояться иезуитов; на них указывали пальцами и начинали подумывать о том, не изгнать ли из города столь опасных людей.

Дали знать Игнатию о происходящем. Он поручил Турриену, который был, прежде, другом Кано и стал иезуитом, показать знаменитому профессору буллы, свидетельствовавшие в пользу ордена. По просьбе папы и Игнатия, генерал доминиканцев выдал иезуитам рекомендательную грамоту. Турриен выполнил возложенное на него поручение, но без успеха. Кано ответил, что по совести считает себя обязанным предупреждать народ, что в недрах Церкви скрываются ее злейшие враги.

Мельхиор Кано был назначен епископом Канарских островов; говорят, что этой почетной ссылкой он был обязан проискам иезуитов. Хотели удалить его из Саламанки, где он был опаснее в качестве профессора, чем на Канарских островах в качестве епископа. Перемена положения не заставила Кано, как многих других, изменить свое мнение о иезуитах, и он писал духовнику Карла V: «Дай Бог, чтобы со мной не случилось того, что было с Кассандрой, предсказаниям которой поверили только после взятия и пожара Трои. Если монахи иезуиты будут продолжать так, как начали, дай Бог, чтобы не настала пора, когда цари захотят им противиться и не найдут никаких средств к этому».

Не у одного Мельхиора Кано были такие печальные предчувствия относительно иезуитов. Люди эти возбудили повсюду к себе удивительное отвращение, и, если бы их не поддерживали правители и папы из побуждений, о которых мы уже говорили, они никогда не утвердились бы в Церкви.

Сальмерон и Бруэ не имели никакого успеха в Ирландии, Шотландии и Англии, несмотря на дарованный им папой титул легатов. В царствование Марии, орден снова пытался туда проникнуть, но столь же безуспешно. Ле Же и Бобадилья, путешествовавшие по Германии и находившиеся под покровительством Карла V, папских легатов и нескольких епископов, были не более счастливы, чем их собратья, посланные в Англию. Они говорили проповеди о пороках духовенства и спорили с протестантами, но от этого, духовенство не исправилось, протестантство продолжало распространяться, и иезуитский орден основал всего одно общежитие, в Кельне, где прославился Канизиус, один из самых ученых членов ордена.

А, между тем, Игнатию сильно хотелось ввести свой орден в Германию. Наконец, ему удалось получить покровительство Фердинанда, преемника Карла V. Этот император дозволил иезуитам устроить коллегию в Вене, потом еще две, в Инсбруке и в Праге. Альберт Баварский выстроил им еще две – в Мюнхене и в Ингольстате; в этот город Игнатий послал Сальмерона, Ле-Жея и Канизиуса, для преподавания Священного Писания и богословия. Лекции новых профессоров не смогли изгладить в умах народа впечатления от проповедей реформаторов.

Утвердившись в Германии, иезуиты распространились там, и постепенно устроили свои коллегии в главных городах, каковы Майнц, Трир, Грац, Галле, Деллинген, в северных германских провинциях, в Польше, в Венгрии. Для содержания этих заведений, Игнатий придумал завести в Риме германскую коллегию. Папы одобрили эту мысль, коллегия была создана, но результаты получились меньше ожидавшихся.

Иезуиты пытались пробраться в Голландию под видом купцов. Эта хитрость была обнаружена, и им пришлось уйти, в силу суровых постановлений, направленных против них.

Им не повезло и во Франции. Тотчас по утверждении ордена папой, Игнатий послал в Париж некоторых из своих учеников, под предлогом обучения в тамошнем университете. Они были испанцы; главнейшие из них – Овиедо, Эгуийа и Домепех. Когда Франциск I приказал всем подданным Карла V покинуть Францию, большинство иезуитов перебрались во Фландрию и содействовали распространению своего ордена в Испанских Нидерландах. По окончании войны между Франциском I и Карлом V, они снова появились во Франции. Во главе их был Павел-Ахилл. Паскье Бруэ был прислан в Париж, дабы упрочить их положение. В 1541 году их снова выслали, как испанцев. Тогда к ордену присоединили двух французов, Виоля и Пеллетье, поселившихся с одиннадцатью собратьями в коллегии Ломбардцев. Тем временем, начались первые заседания Тридентского собора, о котором вскоре будет речь. Лайнес и Сальмерон присутствовали на нем в качестве богословов Святейшего престола. Они сумели втереться к Гильому Дюпра, епископу Клермонскому, побочному сыну знаменитого Дюпра, который, побывав канцлером Франции, кардиналом и легатом, вздумал купить себе папское достоинство. Епископ Дюпра объявил себя покровителем ордена и основал две иезуитские коллегии в своей епархии, в Биломе и Мориаке. Эти первые учреждения не обещали иезуитам никакой будущности; поэтому, они выпросили у своего покровителя дом в Париже, на улице св. Якова, и, под шумок, поселились в нем. Вскоре после того, их покровитель оставил им, по духовному завещанию, значительное наследство, и они накупили себе домов, чтобы расширить свое заведение¹⁴. Обрадованный этим началом, Игнатий поспешил написать к Виолю, чтобы он принял постриг от Гильома Дюпра, который командировал на свое место аббата св. Женевьевы. В рукописной истории этого аббатства говорится, что Игнатий отдал это приказание Виолю потому, что последний, будучи единственным французом между парижскими иезуитами, один только по закону мог принять, завещанное Клермонским епископом, имущество. Виоль публично был пострижен в церкви аббатства Св. Женевьевы аббатом, отслужившим торжественную мессу.

Дюпра был богат, а потому, являлся прекрасным покровителем ордена, но недостаточно влиятельным при французском дворе, чтобы доставить своим друзьям-иезуитам такое политическое положение, каким они пользовались в Португалии, Испании и Италии. Игнатий обратил внимание на семейство де Лоррен, и ему удалось завязать между этим домом и орденом сношения, плоды которых мы вскоре увидим. Лоррены играли тогда во Франции самую блестящую роль. Герцог Гиз был храбрый и искусный воин; кардинал Карл де Лоррен¹⁵ – хитрый дипломат; оба были очень честолюбивы. Они смотрели на себя, как на законных наследников престола Карла Великого, несправедливо отнятого Гуго Капетом у их семьи, происхождение которой они относили к принцам второй династии. В ожидании благоприятных обстоятельств, для успешного предъявления своих прав, принцы дома де Лоррен приблизились к трону. Они пользовались при дворе таким влиянием и завязали там такие интриги, что короли-капетинги пали бы их жертвой, если бы козни Лорренов не были разрушены хитростью Медичисов.

Игнатий познакомился в Риме с кардиналом Карлом Лорреном и приобрел его покровительство для ордена. По возвращении во Францию, кардинал выпросил в январе 1550 года у Генриха II жалованные грамоты, в которых король признавал и одобрял полученные иезуитами буллы и «разрешал упомянутым братьям построить на, собранные подаянием, средства общежитие и коллегию в городе Париже только, но не в иных городах, чтобы жить в них по своему уставу и правилу». Кроме того, Генрих II приказывал парламенту «проверить им жалованные грамоты и допускать иезуитов к пользованию вышеупомянутыми привилегиями».

Иезуиты поспешили представить эти грамоты в парламент. Прокурор и стряпчие дали неблагоприятные заключения: генерал-прокурором был Брюслар, которого ученый Дюбуле называет Катоном своего века; стряпчими были Марильяк и Сегье, известные в судебном мире своими познаниями. Они изложили письменно свое мнение о необходимости «не допускать вселения иезуитов и проверку грамот; во всяком случае, следует умолять парламент, дабы он сделал представление королю о том, чтобы не давать разрешения на эти постройки, находя, что устройство конгрегации не только не нужно, но даже излишне». Они указали на то, что буллы разрешали иезуитам не платить никаких налогов на имущество, и в заключение прибавили: «Они говорят в своих грамотах, что хотят проповедовать веру Христову в Морее. Эго очень хорошо, но, если бы они действительно намеревались это сделать, им незачем было бы просить разрешения».

Прежде, чем парламент рассмотрел эти заключения, иезуиты, через кардинала де Лоррен, получили их копию и через того же кардинала выхлопотали повеление зарегистрировать жалованные грамоты. Только регистрирование могло дать им силу закона. Парламент, охранитель законов и применитель их, в своих постановлениях руководился лишь тем, что было занесено в реестры с законными формальностями. Брюслар, Марильяк и Сегье представили парламенту новые заключения 26 января 1552 года. Прежде, чем записать их, Сегье произнес речь, которая произвела на судей сильное впечатление. Вторичное заключение напоминает вначале первые: далее, в нем жалуются на то, что, противно всякому праву, заинтересованной стороне был сообщен акт, который предназначался только парламенту и только парламентом мог обсуждаться. Кроме того, Сегье настаивал на том, что необходимо было представить дело королю.

В этот день, парламент не принял никакого решения; 8 февраля он постановил, что жалованные грамоты короля и папские буллы будут представлены архиепископу парижскому, и богословскому факультету, «для соответствующих распоряжений».

Интриги иезуитов и влияние, которым они пользовались при дворе, благодаря кардиналу де Лоррен, так встревожили Парижский университет, что он подал 25 февраля прошение королю о не включении булл Павла III в реестры парламента, дабы эти буллы не получили силу государственных законов. Они задевали все университеты, давая иезуитским коллегиям право, наравне с университетами, удостаивать своих воспитанников учеными степенями. Университетские степени имели тогда очень высокое значение. Только получившие их, могли конкурировать, для получения некоторых должностей с дворянами, которых дворянское происхождение освобождало от наук и добродетелей. Все, не имевшие известного дворянского титула, были обязаны держать при университете экзамены по наукам и литературе, чтобы быть допущенными к занятию в Церкви должностей, сколько-нибудь значительных. Так как иезуиты могли в своих коллегиях раздавать ученые степени, то двери всех должностей были открыты для их креатур, а, так как никто не мог контролировать ни их преподавания, ни их дипломов, то ничто не мешало им считать преданность ордену важнее учености и принимать только ее в соображение при награждении ученой степенью.

Вот истинная причина, почему все университеты, и, в особенности, Парижский, отказались признать дарованные иезуитам папские буллы. Если верить иезуитским писателям, их отцы были так учены, что при их появлении, все ученые корпорации дрожали от страха, и только одна зависть лежала в основе их сопротивления. Но, если мы рассмотрим творения этих первых, столь высоко прославляемых иезуитов¹⁶, то не найдем в них ничего опасного для славы других ученых. Некоторые писатели, просматривавшие списки старого университета, уверяют, что из первых товарищей Игнатия иные не выдержали экзаменов и были без ученых степеней¹⁷. Следовательно, ученые корпорации боялись не их учености, но их привилегий, которыми они могли легко злоупотреблять.

Парижский епископ и богословский факультет не слишком торопились с отправкой своих заявлений в парламент. Парижским епископом был Евстафий дю Белле. Он был преемником своего дяди Иоанна, удалившегося в Рим, чтобы избавиться от преследований принцев де Лоррен, и умершего в сане кардинала, епископа Остии. Семья дю Белле была в XVI веке одной из выдающихся на литературном и дипломатическом поприще; они оставили записки, истории, стихотворения. Евстафий не отстал от своих дядей; Тридентский собор услаждался его красноречием. Кардинал де Лоррен не имел влияния на этого прелата, и иезуитам пришлось почтительно ждать его решения. Так прошло около двух лет, когда, наконец, парламент, по новому приказанию короля, занялся ими в третий раз. 3 августа 1554 года было решено передать буллы иезуитов и жалованные грамоты «парижскому епископу и декану богословского факультета Парижского университета, для надлежащего рассмотрения и доклада».

Тогда Евстафий дю Белле собрался представить требуемый от него отзыв.

Вот его главные пункты:

«Епископ парижский, которому по приказанию короля были представлены некоторые папские буллы вместе с жалованными грамотами ныне царствующего короля Генриха II, принеся приличные сему месту уверения в чувствах покорности и почтения, которые он обязан и хочет питать к Святейшему престолу и к королю, говорит, что вышеупомянутые буллы содержат многое, что кажется странным и лишенным смысла, и, что не может быть ни терпимо, ни принято в христианской вере.

1-е. Вышеупомянутые просители называют себя орденом имени Иисуса, каковое название, с позволения сказать, высокомерно, ибо они хотят присвоить одним себе то, что приличествует католической и всемирной Церкви (quod ecclesiae catholicae et oecumenicae competit), которая, в сущности, и составляет собрание верных, глава которого Иисус Христос, а, следовательно, оно и есть собрание имени Иисуса; они, по-видимому, считают одних себя членами Церкви, ее составляющими».

Второе возражение парижского епископа состоит в том, что между жалованными грамотами, дозволяющими иезуитам иметь одно лишь общежитие в Париже, и буллами, дающими им право устраивать свои коллегии где угодно, существует противоречие. Жалованные грамоты не определяют, будет ли парижское общежитие коллегией или чем-нибудь иным. Если это учреждение не коллегия, то иезуиты по своему уставу и по буллам не могут иметь никакого имущества; если же они хотят устроить коллегии, то воспитанники их, как не принадлежащие к ордену, ибо не приняли пострига, не могут опираться на жалованные грамоты, которые дают иезуитам лишь право иметь общежитие для себя.

Если они утверждают, что их общежитие в Париже не коллегия, то, значит, они намерены жить в нем подаянием, что составляет, по мнению парижского епископа, причину для их изгнания. «Принимая во внимание, – говорит он, – злобу времени и сильное оскудение милостыни, тем более, что есть много уже существующих и разрешенных монастырей и общежитий, живущих только подаянием, которым этот орден принесет большой ущерб, так как отвлечет от них пожертвования, – следует спросить их мнения, как заинтересованной стороны, а именно: «Четырех нищих», «Больницы для Слепых» и «Кающихся». Точно так же, был бы нанесен вред богадельням, и больницам, и призреваемым в них беднякам, живущим милостыней».

Из четвертого возражения парижского епископа видно, что иезуиты домогались в своем прошении права на получение духовных должностей, даже архиепископств, с разрешения их генерала. Этим они нарушали правило своего ордена не принимать никаких духовных мест.

Парижский епископ усматривает в дарованных ордену привилегиях нарушение прав епископов и приходских священников, так как иезуитам дается привилегия получать выговоры и наказания только от самого ордена, и исповедовать во всякое время, даже на Пасху, без разрешения приходского священника, что противно канону Латеранского собора, свято соблюдаемому во Франции. Иезуиты считали себя вправе даже отлучать от Церкви, давать разрешения и даже освящать церкви; они посягали, таким образом, говорит Евстафий дю Белле, не только на область власти, но и на самый сан епископов, и на права даже верховного первосвященника, давая разрешения на отступления от правил, в особенности, в делах, касавшихся почтения к духовной власти; что есть право одного папы.

«Несмотря на то, – продолжает дю Белле, – что папа разрешил им основать свой орден специально, с целью просвещать турок, неверных, еретиков и схизматиков, они требуют для своего начальника права отставлять от исполнения должностей назначенных папой лиц, что прямо противоречит даваемому ими обету послушания».

«А, так как предполагаемое назначение ордена состоит в обращении в христианство турок и неверных, то, да будет дозволено сказать, следовало бы устраивать вышеупомянутые общежития и общества в местах, соседних с этими неверными, подобно тому, как в старину поступили с родосскими рыцарями, поселив их на границе христианского мира, а не в центре его. Иначе терялось бы много времени на путешествие из Парижа в Константинополь и другие турецкие города».

Прозорливый, остроумный епископ заканчивает свое возражение этой язвительной остротой, направленной против духовных странствующих рыцарей, которые по уставу должны были скитаться по всему свету, сражаясь за Церковь, и жить подаянием, но, в действительности, только и думали, как бы понастроить всюду побольше богатых общежитий и получше их обеспечить.

1 сентября богословский факультет собрался на совещание, для составления ответа по тому же вопросу. На этом первом заседании не пришли ни к какому решению; только все члены были приглашены серьезно обдумать это дело, чтобы в должное время подать мудрый и точный совет. Произошло еще два безрезультатных заседания, и только на заседании 1 декабря 1554 года принято решение. Вот самые замечательные пункты этого заключения:

«Так как все верующие, и, в особенности, богословы, должны быть готовы объяснить всем спрашивающим все, касающееся веры, нравов и назидания Церкви, то Факультет счел своей обязанностью удовлетворить желанию, запросу и намерению суда. Поэтому, прочитав и несколько раз перечитав, и хорошо уразумев все статьи обеих булл (Павла III и Юлия III), и, обсудив и рассмотрев их, в течение нескольких месяцев, в различные времена и часы, по обычаю, ввиду важности предмета, Факультет единогласно постановил настоящее решение, которое и представляется почтительнейше Святейшему престолу:

Новый орден, присвоивший себе необычное название ордена Иисуса, принимающий в число своих членов, всякого рода, людей, как бы преступны, беззаконны и обесчещены они ни были..., оскорбляет честь монашеского звания; совершенно ослабляет трудное, благочестивое и весьма необходимое соблюдение требований добродетели, постов, обрядов и строгости поведения; он даже дает возможность слишком свободно покидать другие монашеские ордена; противозаконно лишает их властей особ, как светских, так и духовных, вносить беспорядок, возбуждает жалобы в народе, тяжбы, пререкания, споры, зависть и всевозможную рознь. Поэтому, обсудив весьма тщательно и внимательно все эти вещи и многие другие, мы находим этот орден опасным для веры, могущим нарушить спокойствие Церкви и уничтожить монашеский строй, и способным, скорее, разрушать, чем созидать».

Сопоставляя факты из истории иезуитов с этим замечательным заключением, нельзя не изумляться верности взглядов Факультета. Орден иезуитов только что возник; ученые видели перед собой только людей неизвестных, ничем не замечательных, которые имели успех при дворе только потому, что пользовались покровительством влиятельного лица, и этого было достаточно для того, чтобы они провидели будущность ордена и описали ее с такой точностью, которая делает из их заключения, чуть не пророчество. Если такие серьезные люди, как члены Сорбонны, так открыто и в таком документе, который предназначался верховному судилищу (парламенту) и должен был получить такую огласку, говорили, что иезуиты, для увеличения числа своих собратий, принимали людей преступных, беззаконных и обесчещенных, то, очевидно, у них были очень веские тому доказательства. Нет ничего удивительного, что в самом ордене так скоро возникли разные злоупотребления, которые быстро исказили его и в самой среде его вызвали энергичные протесты.

Иезуит Орландини рассказывает, что Игнатий, получив в Риме копию заключения Факультета, собрал бывших с ним учеников своих для обсуждения дела. Все советовали защищать орден и оправдать его в возводимых на него обвинениях; один Игнатий советовал молчать. Он употребил все средства для достижения хороших результатов. Паскье Бруэ отправился в Париж, чтобы вести дело со своей обычной ловкостью. Претерпенная неудача, несмотря на принятые предосторожности, не позволяла надеяться на какой-либо успех борьбы с богословским факультетом. Политика и интересы ордена требовали самого глубокого молчания. Однако, когда в 1555 году в Рим приехал кардинал де Лоррен с четырьмя докторами богословия: Клодом Деспанс, Жеромом де Сушьер, Креспином де Бриманто и Рене Бенуа, Игнатий предложил им собеседование с отцами Олавом, Лайнесом, Поланквэ и Фрузисом. Орландини уверяет, что четверо докторов вынуждены были признать, что Факультет дал свое заключение без надлежащего знания дела.

Чтобы считать этот факт достоверным, требовалось бы свидетельство более беспристрастное, чем слова иезуита.

Как бы ни было, но заключение Факультета сильно нашумело в Париже. Проповедники громили иезуитов с кафедры, приходские священники делали то же, профессора подражали им в своих лекциях. Их учение и их поведение одинаково осуждались. Евстафий дю Белле и другие, находившиеся в Париже, епископы наложили на иезуитов запрещение. С другой стороны, испанская инквизиция запретила заключение Факультета, хотя оно было подписано доктором Ори, Великим инквизитором веры во Франции.

Иезуиты поняли, что должны уступить, ввиду вызванного ими отвращения, и скрыться, в ожидании более благоприятных обстоятельств. В продолжение шести лет они выжидали момента, когда смогут с большим успехом возобновить свои происки, и в течение этого времени исполняли свои обязанности на территории аббатства Св. Женевьевы, не подлежавшей ведомству Парижского епископа.

При жизни Игнатия, иезуитский орден распространился не только в Европе, но проник в Азию, Африку и Америку. Мы должны дать описание его действий в этих странах.

В XVI веке слава португальцев гремела по свету. С тех пор, как Васко да Гама обогнул мыс Доброй Надежды, они основали колонии на берегах Индии и Эфиопии до китайских границ. Завоевания эти омрачены неслыханными жестокостями и грабежами; португальцы применяли к беззащитным племенам право сильного. Несметные сокровища полились из Индии в Португалию, и алчность привлекла в эти дальние страны толпы честолюбцев и искателей приключений. За ними потянулись священники, под предлогом насаждения христовой веры, но, в действительности, для собственного обогащения, как и все прочие.

Услышав об иезуитах от Маскареньяса, своего посла в Риме, король Иоанн III подумал, что эти новые монахи, дававшие обет абсолютной нищеты, будут настоящими апостолами, движимыми, единственно, Духом Божиим, и желанием привлекать сердца ко Христу. Мы уже говорили, что Игнатий послал к королю Ксавье и Симона Родригеца, который остался в Португалии, о чем мы также упоминали.

Франсуа Ксавье в 1541 году отправился в Индию вместе с Альфонсом де Суза, ехавшим туда в качестве вице-короля всех испанских владений в этой стране. Ксавье был облечен званием легата Святейшего престола и очень обширными духовными правами. Первую зиму он провел в Мозамбике, одном из первых приобретенных португальцами мест; на следующее лето он прибыл в Гоа. Это была самая богатая из португальских колоний, и ее избрали центром гражданского и церковного управления. Отсюда он совершал поездки по всем берегам, находившимся в ведомстве вице-короля, и по некоторым другим странам, в особенности, по берегам Рыболовов, мысу Каморину, Траванкарскому царству, островам Мори Монар, Цейлону и Молукским. По прибытии в какой-нибудь город, он ходил по улицам с колокольчиком в руке. К нему сбегались дети; он учил их осенять себя крестным знаменем и выучивал их читать наизусть «Отче наш», «Богородице», «Верую», «Confiteor» и «Salva Regina». Он сам перевел кое-как все эти молитвы на язык паравасов, который был ему немного знаком. Когда дети заучивали эти молитвы, он приказывал им обучать тому же своих родителей и соседей. Язычники не сопротивлялись; как только они выучивали молитвы, их крестили. Подобные обращения были очень непрочны. Можно даже думать, что новыми христианами руководил, скорее, страх, чем вера, так как Ксавье являлся часто в сопровождении солдат, разрушавших капища и алтари идолов. Затем, он строил часовни и переходил в другую страну, где благовествовал таким же образом, чаще всего, при помощи переводчиков. Возвращаясь в те местности, где он оставил христиан и часовни, он весьма часто находил снова капища и идолопоклонников.

Однажды, в припадке рвения, он заставил детей поджечь дом обращенного, вернувшегося к своим идолам. Чтобы спастись от бедствия, человек этот не нашел лучшего средства, как выдать своих богов, которые были обращены в пепел. Однако, Ксавье понимал, что нельзя часто устраивать подобные экзекуции, и задумал завести в Гоа суд инквизиции, для внушения туземцам такого страха, который не допускал бы их возвращаться к прежней, языческой вере.

Нельзя не признать, что во всех своих действиях, Ксавье проявлял усердие и бескорыстие, поистине достойные похвалы. У него были апостольские добродетели. Он был преисполнен веры, и во всех трудах своих руководился лишь стремлением вывести индийские племена из мрака заблуждений и варварства. Но было ли так легко, как он думал, привести ко Христу бедных дикарей, унаследовавших от отцов своих всяческие суеверия, смотревших на свою религию, как на священное наследие предков и видевших в христианстве только религию тех людей, которые лишали их богатств и свободы? Ксавье не мог даже войти с ними в непосредственные сношения, он знал лишь несколько слов на их языке и появлялся среди различных племен лишь на короткое время. А, между тем, эти новообращенные могли только со временем стать христианами; свет истины еще не озарил их разума, и крещение нередко было с их стороны простой любезностью по адресу победителей. Вследствие этого, нельзя не огорчаться, что Ксавье обратился к португальскому королю с письменной просьбой поддержать его проповедь силой и дозволить лишать имущества и жизни тех, которые обнаружат малейшее поползновение вернуться к своим идолам после принятия крещения. Он требовал кровавых мер, совершая дела милосердия и кротости, следовательно, в нем был излишек усердия, но не было жестокости; нельзя не пожалеть, что он является первым зачинщиком инквизиции в Гоа, хотя трибунал ее, в действительности, открыт в 1560 году.

Ксавье находил, что вице-король Альфонс де Суза не оказывает ему достаточно поддержки, и написал португальскому королю: «Умоляю Ваше Величество вашим усердием ко славе Божией и вечным спасением вашей души послать сюда министра бдительного и мужественного, который всего ближе к сердцу принимал бы обращение язычников в истинную веру». Жан де Кастро заменил Сузу; ему было приказано не терпеть никаких суеверий, разрушить все пагоды, выселить браминов и покровительствовать миссионерам и новообращенным.

В 1545 году, во время миссионерского путешествия по Малакке, Ксавье узнал о прибытии трех иезуитов, присланных к нему Игнатием. Он избрал Ланчилотти для преподавания латыни в коллегии Сент-Фоа в Гоа и послал Криминала и Бейру на Рыбачий берег. Вскоре прибыли и другие иезуиты: Павел де Камерино, Генрикец, Альфонс Киприан, Косьма де Торрец и еще некоторые. Ксавье дал каждому особое назначение, сам же продолжал путешествовать по Молукским островам. Иезуитские историки рассказывают, что он повсюду творил поразительные чудеса, обращал в христианство массы язычников, снова наводил на путь истины отпавших христиан, забывавших обязанности, наложенные на них принятым ими крещением.

В течение нескольких веков Индию посещали европейские миссионеры, в особенности, францисканцы и доминиканцы, построившие кое-где церкви и основавшие маленькие христианские общины. Ксавье их посещал и, по словам его историков, в несколько дней оживлял веру всюду, где появлялся. Можно усомниться в правдивости этих рассказов, так как по смерти Ксавье, Индия не стала более христианской, чем была раньше.

Как бы там ни было, но после семилетнего странствования по бесчисленному множеству берегов и островов Ксавье отправился в 1549 году в Японию.

Подробности миссионерских путешествий Ксавье мы узнаем только из сочинений иезуитских писателей, рассказы которых далеко не удовлетворительны. В них описываются тысячи романических приключений героя, местами, упоминается о том, что ни он, ни его спутники не знали японского языка, а затем передаются чисто схоластические прения миссионеров с бонзами. Они дают Ксавье убийцу в проводники по стране, куда он явился для проповедования новой религии, противной учению, пустившему глубокие корни в японские обычаи, нравы и законы. То они приписывают ему такой громадный успех, что он должен был, изнемогая от усталости, крестить день и ночь, не переставая; то изображают его, подвергающимся оскорблениям и презрению толпы.

В 1552 году Ксавье уехал в Китай и умер в том же году на пороге обширного государства, которое он мечтал обратить в христианство. Добродетели его несомненны. Нельзя сказать того же о многих из его чудес. У нас нет никакого основания думать, что Бог лишил его дара их творить для просвещения народов, на которых убеждения действовали слабо; но в описании иезуитов они сопровождаются – по крайней мере, большинство из них – обстоятельствами, придающими им маловероятный характер, и мы склонны думать, что историки эти сочли полезным разукрасить романическими фактами жизнь, которая достаточно прекрасна сама по себе, чтобы заслуживать более простого описания. По их словам, Ксавье изъездил в десять лет 52 государства, пространством в 3000 миль, и собственноручно окрестил около миллиона сарацинов и язычников.

В описании жизни Ксавье, составленном его собратьями, поражает непостоянство, можно даже сказать – легкомыслие героя, беспрестанно меняющего свои намерения. Не успев прибыть в страну, он уже стремится далее, не давая себе времени достаточно наставить и утвердить в вере просвещаемые народы. Бывали ли готовы к принятию крещения новообращенные, выслушав несколько, плохо ими понятых, проповедей? Целью Ксавье не могло быть проложение пути для других христианских миссионеров, так как доминиканцы и францисканцы до него уже побывали в этих странах. Христиане, которых он там нашел, забыли, по словам тех же авторов, свои обязанности и правила веры; мог ли Ксавье надеяться, что в несколько дней создаст более прочных христиан? Если он так думал, то результаты доказали его заблуждение.

Было бы ошибочно предполагать, что мы хотим оспаривать рвение и добродетели Франсуа Ксавье. Мы хотим только сказать, что многочисленные подробности, передаваемые иезуитскими писателями и их копиистами, не пользуются, на наш взгляд, всеми гарантиями достоверности, желательными для настоящего историка. Если – как мы докажем – иезуиты, объявив, что Игнатий чудес не творил, все-таки могли приписывать ему чудеса, и, притом, в Европе и, так сказать, на глазах очевидцев, то тем паче могли они исказить поступки миссионера, деятельность которого протекла в далеких странах, и свидетелей которого нельзя было допросить.

По смерти Ксавье, много иезуитов осталось на островах и берегах Индии. По словам тех же историков, ими были совершены многочисленные обращения. Однако, как тогда, так и теперь Индия осталась страной языческой, несмотря на старания, бывших там, миссионеров. Этот неоспоримый факт не вяжется со столь блестящими успехами. Кроме того, те обращения язычников, которые иезуиты приписывают исключительно себе, оспариваются у них миссионерами других монашеских орденов, в особенности, капуцинами, которые объявили романической ложью рассказы, помещенные в «Назидательных и любопытных письмах», изданных иезуитами. По словам капуцинов, иезуиты внесли беспорядок в их миссии, уничтожили сделанное капуцинами добро и вели беспрерывную борьбу не только с простыми миссионерами, но даже с епископами, не желавшими подчиниться их игу.

Нам придется впоследствии привести обвинения, представленные Святейшему престолу против иезуитов епископами и миссионерами других духовных и светских конгрегаций. Теперь же достаточно о них упомянуть.

Ксавье не имел в Японии большого успеха, но, после его смерти, иезуитский орден распространился в этой стране, благодаря торговым сношениям ее с Португалией. Японские князья, наперебой старавшиеся привлечь к себе европейцев, давали им большие привилегии, обеспечивавшие их торговлю, личную безопасность и религию. Иезуиты и другие монашеские конгрегации воспользовались этими благоприятными обстоятельствами. Многие туземцы приняли христианство, в особенности, в княжествах Бунго, Арима и Омура, князья которых сами крестились. Они отправили к папе посольство в 1585 году. В следующем году, в Японии насчитывалось двести тысяч католиков, что заставило императора, как верховного владыку страны, запретить своим подданным под страхом смерти принимать христианство.

Мы увидим дальше последствия этого указа.

С 1549 года иезуиты последовали за португальцами и испанцами в Америку. Они проповедовали и строили церкви, среди ужасов беззаконной войны покорения Америки, в которой европейцы оказались более жестокими, чем дикари. Вносить свет Евангелия и цивилизации в среду туземцев Америки было делом добрым, но не следовало ли иезуитам пробудить сперва христианские чувства в сердцах людей, получивших при крещении имя христиан? В 1553 году их было так много в Бразилии, что Игнатий основал там провинцию своего ордена. Множество племен не столько по убеждению, сколько из страха перед победителями, крестились и совершенно подчинились иезуитам, которые воспользовались таким настроением, для образования маленьких государств, управлявшихся законами, созданными иезуитами.

Мы изложим их историю.

Около того же времени, монахи эти проникли в Эфиопию. Абиссинский царь завязал сношения с Иоанном III Португальским. Желая привлечь в свое царство европейцев, он отказался принять епископов, присланных к нему Александрийским патриархом, и попросил португальского короля прислать католических священников. Этот могущественный покровитель иезуитов попросил папу прислать к нему монахов этого ордена. Игнатий избрал Баретто, который получил титул эфиопского патриарха; Андрей Овиедо и Корнеро были приставлены к нему в качестве коадъюторов, с титулами епископов Гиерополиса и Ниссы. Они выехали из Рима в 1555 году, в сопровождении еще десяти иезуитов. Заблагорассудив поселиться в Гоа, они ограничились отправкой в Абиссинию Гонзалеса Родригеца, для изучения страны и ее языка. Он явился ко двору абиссинского царя, настроение которого изменилось. Слух о завоеваниях и зверствах европейцев в Индии дошел до него. Его напугали тем, что, вызванные им, священники могут оказаться предшественниками завоевателей, которые овладеют его царством, а папа освятит их захват. Выслушав в своем совете Гонзалеса Родригеца, он отпустил его с письмом к португальскому королю. Иезуит возвратился в Гоа. В 1557 году Овиедо решил снова попытать счастье. Он получил от царя разрешение вести споры с христианами-схизматиками, с жидами и мусульманами, составлявшими население страны. В продолжение двух лет, он свободно проповедовал Евангелие и обратил нескольких человек в христианство. Но, когда на престол взошел новый царь, то Овиедо с последователями были изгнаны в пустыню. Папа написал к нему, и после смерти Баретто в 1561 году назначил его эфиопским патриархом. Он продолжал просвещать немногих негров, живших в пустыне, куда его выселили.

В 1547 году иезуиты отправились в Конго, где доминиканцы проповедовали христианство с 1485 года. Не успели они прибыть на место, как между ними начались раздоры. Диац и Рибера занялись торговлей; Совераль донес на них Игнатию, а царь Конго прогнал их из своей страны вместе с португальцами в 1555 году. Некоторые из иезуитов побывали с разным успехом у различных африканских племен и в Египте.

В 1556 году Мельхиор Нуньец пробрался в Китай. Это был первый иезуит, вступивший на землю, которую Ксавье так страстно хотелось обратить в истинную веру. Семь лет спустя, трое иезуитов сопровождали посольство, посланное португальским королем к китайскому императору; им удалось устроиться в стране довольно прочно, как увидим дальше.

Таким образом, куда бы ни забирались испанцы и португальцы для расширения своей торговли и своих завоеваний, всюду за ними следовали иезуиты. Другие монашеские ордена посылали так же, своих миссионеров. Значительное число церквей было устроено и снабжено епископами. Мы расскажем впоследствии те главнейшие факты из их истории, в которых замешаны были иезуиты.

Игнатий умер 31 июля 1556 года шестидесяти пяти лет от роду. После утверждения ордена папой, Игнатий почти не выезжал из Рима. Он выпросил у Юлия III буллу, подтверждавшую буллы Павла III и расширявшую привилегии ордена. После короткого царствования Маркела II, на папский престол взошел Петр Караффа, учредитель ордена театинцев, под именем Павла IV. Сперва иезуиты опасались, как бы новый папа не отнесся к ним враждебно; Игнатий поспешил на первую аудиенцию. Павел IV принял его, скорее, благосклонно, чем враждебно, хотя он иезуитов не любил.

Описав дела первого генерала своего ордена, Рибаденейра утверждает, что, хотя Игнатий и не имел дара творить чудеса, но был, тем не менее, великий святой. Последняя глава «Жизни Игнатия» посвящена доказательствам того, что самые святые мужи не творили чудес. В заключение, автор говорит желавшим убедиться в Божием вмешательстве при устройстве ордена, что быстрое развитие его – само по себе самое поразительное чудо. Это чудо тем более спорно, что иезуиты сами гордились тем, что вельможи и великие мира сего были покровителями и кормильцами их ордена; это умаляет чудесность его учреждения и развития. Как бы то ни было, но таковы рассуждения Рибаденейры в его «Жизни Игнатия», изданной в 1572 году по повелению Франциска Борджиа, третьего генерала ордена, и в 1587 году по повелению генерала Аквавивы. Свидетельство Рибаденейры тем значительнее, что он вступил в орден в 1540 году, до его утверждения, был одним из ближайших к Игнатию лиц, очевидцем почти всех его поступков, и собирал самым тщательным образом все сведения, касавшиеся Игнатия. Когда иезуиты задумали канонизовать своего основателя, свидетельство Рибаденейры являлось препятствием, так как для канонизации необходимы первостатейные чудеса. Они не придумали ничего лучшего, как заставить Рибаденейру, в то время уже очень дряхлого старца, дать новое повествование, противоположное первому. Поэтому биограф Игнатия выпустил в свет в 1612 г. сокращенное издание своего первого сочинения, обогатив его самыми чудесными фактами. Он извинялся в том, что не говорил о них раньше, но тогда они казались ему недостаточно достоверными и засвидетельствованными. Нелишне будет заметить, что он не только обошел их молчанием, но уверял, наоборот, что их вовсе не бывало; впрочем, он надеялся, что его благочестивые читатели по доброте души не станут очень доискиваться до сущности дела. Поэтому, чудес явилось множество, и Игнатий через 50 лет после смерти оказался внезапно таким удивительным чудотворцем, что ему стоило лишь прочесть какой-нибудь стих из Виргиния – и чудо совершалось. У нас нет ни малейшего намерения оспаривать у Игнатия официально признанную за ним славу; но мы не были бы беспристрастным историком, если бы скрыли, относительно его чудес, эпизод, не лишенный своеобразного интереса.

Со времени своего обращения, Игнатий стал человеком добродетельным. Мы думаем, что, основывая свой орден, он был движим добрыми побуждениями; некоторые смешные факты из его жизни можно даже приписать его биографам, слишком старавшимся представить своего основателя необыкновенным человеком. Во всяком случае, нам кажется, что в Игнатии, даже после обращения, оставалось всегда нечто преувеличенное, эксцентричное, зависевшее от пылкого воображения, питавшегося смешными романами странствующего рыцарства. Добродетель совершенствует природу, но не уничтожает ее.