С чего начинаются и чем оканчиваются два противоположные пути – удаления от Отца небесного и возвращения к нему³⁴⁸

Сей мертв бе, и оживе; и изгибл бе, и обретеся (Лк. 15:32)!

Понятно всякому, сколько печали и скорби заключается в этом слове «он мертв! умер! он погиб, пропал без вести!ˮ и напротив, сколько радости и веселия выражает собой это слово: «он ожил! воскрес! нашелся! пропадал и нашелся!ˮ

Еще ближе станут к сердцу нашему эти выражения, когда вникнем, что история блудного сына, изображаемая в ныне читанном Евангелии, есть история жизни, можно сказать, каждого из нас. Да, братья! эта трогательная притча так удобопонятна, что и без особенных истолкований всякий легко узнает в ней самого себя, и невольно приходит к мысли: «этот расточительный сын, этот заблудший грешник – я! а этот добрый, нежный, попечительный и, несмотря на то, оставленный сыном отец – Бог!ˮ

Но увы! как часто, умея подражать блудному сыну в бедственном удалении на путь смерти и погибели, мы не умеем подражать ему в радостном и благотворном возвращении на путь жизни и спасения! А Господь собственно для того и изобразил пред нами, как бы на картине, оба эти пути, чтобы мы, вникнув, с чего начинается, и чем оканчивается первый путь, погибельный, – видели, с чего начинается и чем оканчивается другой, спасительный путь, и не только видели, но и вступили на оный, и при помощи Божией достигли цели: своего спасения!

Посвятим же несколько минут на размышление об этом предмете, чтобы предуготовить себя к предстоящему нам подвигу поста и покаяния.

1. С чего начался путь погибели заблуждшего сына? – Получив следующую ему часть имения от своего родителя, он, не по долгом времени, собрав все, самопроизвольно удалился из отцовского дома в дальнюю страну, чтобы там жить на воле!

Не безрассудно ли, братья, думать, что возможно где-нибудь найти более обилия и приятности, чем в доме богатого и доброго отца? Кто лучше его разделит с тобой, юноша, твои удовольствия и труды? Кто с большей откровенностью, с большим участием даст тебе благие и спасительные советы? Но что ж? неразумный сын бежит, как от врага, от этого доброго отца, который его любит более, нежели он сам себя, – за все попечения и заботы родителя оставляет его, против его воли, против желания! Не жестокая ли это неблагодарность?

Верно, и тому юному сыну приходило это на мысль; но неопытный, легкомысленный, увлекаясь пылкостью своего воображения, он мечтает только о том, чтобы сделаться независимым господином, – управлять собой по своей воле, без свидетеля, без хранителя, без отца: и собрав все, отъиде на страну далече. (Лк. 15:13) Не безрассудно ли, не жестоко ли, не неблагодарно ли это, братья?

Но как назвать наше собственное поведение, когда мы, получив от Отца Небесного обильные дары, и естественные и благодатные, увлекаемся безрассудными надеждами своеволия, и начинаем мечтать, что обладание всеми, полученными нами, благами доставило бы нам гораздо более счастья, если бы мы распоряжались ими сами, как нам вздумается, не стесняя себя тем, чтобы во всем соображаться с волей Божией? Как назовем себя самих, когда более и более теряя детскую простоту веры и упования, мы не ощущаем уже в себе вожделенной отрады пребывать в доме Бога нашего, в святой Его Церкви! Как назовем себя самих, когда, отвергнув спасительную, святую покорность заповедям Божиим и порабощаясь безумным страстям своим, мы, если не устами, то в глубине своего испорченного сердца, вопием: кто есть Всемогущий, да поработаем Ему (Иов. 21:15)? Поистине, это крайнее безумие и жестокая неблагодарность!

Но это только еще начало пути погибельного. Как скоро поднято знамя возмущения против Бога, грешник, не по мнозех днех, собрав все, бежит от Него, бежит на страну далече! Решась расточить достояние, дарованное ему Отцом Небесным, он желал бы еще, если б то можно было, и забыть Его навсегда, и доставить себе страшное спокойствие в беззаконии!

И вот он мало по малу прерывает все связи, соединяющие его с Богом; удаляет все проявляющиеся у него мысли о Небесном Отце; заглушает все нравственные правила своего поведения; бежит далеко от добрых примеров, его обличающих, от спасительных советов искреннего друга, звучащих ему упреком, от святого Писания, его вразумляющего, от святых храмов, которых и самый вид его смущает, бежит от служителей веры, с которыми и встреча его тревожит, бежит от священных изображений в своем собственном жилище, бежит от Божественных обетований и угроз, которым уже не смеет и боится верить; он страшится, избегает даже самого себя, чтобы никогда не остаться наедине с своим разумом и верой и, чтобы не пробудить их в себе, предается всевозможным забавам и удовольствиям!

И чего искал человек, то, наконец, получил: вера уже не действует на него более, – не мешает ему предаваться страстям; внушения совести замолкли; душа мало по малу теряет чувство своих грехов; день ото дня грешник заходит далее в область нечестия, следует путями неизвестными – туда, откуда уже слишком труден исход: отъиде на страну далече!

Что же произошло с безрассудным юношей в стране отдаленной от дома отеческого? Расточи имение свое, живый блудно. Роскошь и удовольствия скоро поглотили его богатое наследие; несколько лет разврата расточили имение, дарованное ему щедростью отца!

Не так ли, братья, грешник вообще расточает богатое наследие даров Божиих? Не показывает ли ежедневный опыт, что грех разрушает все, – что он есть бич семейств и злополучие каждого? Но опустошение, которое грех, или лучше сказать, виновник всякого греха, дух злобы, производит извне, есть только слабый образ совершенной погибели, причиняемой им душе!

То обещая открыть человеку заветные тайны природы, он похищает в душе его богатство тайн Божией премудрости, и дарит несколькими суетными познаниями! То обещая провозгласить имя его во всей вселенной, низвергает с высоты смирения, и награждает несколькими звуками лестной молвы народной! То обещая все сокровища мира, лишает истинного сокровища правды и честности, и наделяет горстью блистательной пыли! То предлагая полную чашу наслаждений, похищает из души и радость о Господе, и мир Божий, превосходящий всякий ум, и ангелоподобную чистоту сердца, а подносит несколько капель подслащенного яда! Таков грех!

Но вот в чем особенно несчастье: давая человеку вместо зерна плеву, вместо золота – глину, грех до того ослепляет его, что он, сделавшись на самом деле окаянен и беден, и нищ и слеп и наг, часто говорит сам о себе: богат есмь, и обогатихся, и ничтоже требую (Откр. 3:17)! Увы! это нищий, который, потеряв рассудок, воображает себя богачем!

Что же далее сделалось с блудным сыном? Бысть глад крепок на стране той, и той начат лишатися! (Лк. 15:14) Несчастный хотя и впал в нищету, но мог бы еще удалить от себя мысль о ней и быть равнодушным к своему положению, если бы те, на кого он расточил свое богатое наследие, стали, по крайней мере, кормить его. Но в стране той приключился жестокий голод; тамошние жители сами испытывали недостаток в пище: до пришельца ли им тогда было? И вот он начал нуждаться в самом необходимом, в дневном пропитании!

Вот новая черта бедственной участи грешника, новый шаг на пути к погибели! Расточив свои сокровища на дела непотребные, он рано или поздо, но неизбежно должен был томиться душевным голодом. Лучшие блага жизни, наконец, теряют в его глазах свою цену: богатство уже не привлекает, слава не трогает, ученость не занимает, забавы не веселят! Все это делается уже слишком бедно для его желаний: желания человека неограниченны, а мирские средства к удовлетворению их крайне недостаточны!

Страна, где грешник, истратив все свое достояние, испытывает, наконец, вместе с жителями ее, жестокий голод, это есть мир, во зле лежащий, где постоянно сменяются суета и бедность; где все желают, но никто недоволен; где нет ничего существенного, но все проходит в одних мечтах, все только зрелище для глаз, а для сердца все пусто; где обещания лживы, дружба вероломна, радости – один обманчивый шум, где пышность прикрывает скуку, удовольствия оканчиваются отвращением, сокровища не делают никого счастливым; где перемена состояния переменяет, только бедствия. И бысть глад крепок на стране той, и той начат лишатися!

До чего же, наконец, дошел блудный сын? Из крайней бедности он подвергся рабству: и шед прилепися единому от житель тоя страны! (Лк. 15:15) Оставил отца, так должен иметь господина! Не довольствовался сыновней свободой в подчинении родителю, думал ее возвысить, распространить, и что ж? – унизил и вовсе потерял ее!

Не то ли бывает со всяким грешником, в удалении от Бога, в преслушании воли Отца Небесного? Кто, желая быть свободным, не уважает Божеских и человеческих законов правды, и хочет выйти из-под влияния богоучрежденной зависимости, отдавая свое сердце на произвол страстей, тот наверное достигнет не свободы, а постыдного рабства!

«Некогда, – говорит блаженный Августин, – я хотел достигнуть такой свободы; но, делая все, чего хотел, достигал того, чего не желал!ˮ Так, самый опыт показывает, что сколько кто удовлетворяет страстям, столько же готовит себе тяжких уз! Живя всегда одними жертвами наслаждений, будучи рабом чужих страстей, рабом своих же рабов, грешник всю жизнь свою делает плачевным доказательством того, что истинная свобода не свергает с себя ига, но носит его покорно, добросовестно, что единственное средство сохранить свою свободу состоит в том, чтобы ограничить ее законом, – что свободен только верно служащий Небесному Отцу, Богу, в сыновнем послушании матери Церкви, и что, словом сказать, в существе дела, быть свободным значит делать то, что должно, а не быть в возможности делать все, что угодно!

Теперь посмотрим, что делает един от житель тоя страны, новый господин блудного сына, мечтавшего о свободе и, для дневного пропитания, сделавшагося рабом! И посла его на села своя пасти свиния! Увы, – сын благородного отца дошел до того, что сделался пастухом нечистых животных! Но и не здесь еще конец его несчастью!

Скоро не стало для него и скотского корма: и желаше насытити чрево свое от рожец, яже ядяху свиния; и никтоже даяше ему! (Лк. 15:16) Пришлось умирать с голоду! Тогда-то, поистине, можно уже было сказать о нем: «мертв бе, изгибл бе! живой мертвец! пропал ни за что!ˮ

Не тем ли оканчивает свой погибельный путь удаления от Бога и всякий грешник? Так, в крайнем унижении заблудшего сына, сделавшегося рабом, пасущим свиней, представляется нам ужасный образ грешника, униженного до рабства скотским страстям, пресмыкающимся долу! Подобно тому, как блудный сын искал утолить свой голод самой грубой пищей, грешник нисходит до того, что желает участи животных, не имеющих другого правила, кроме влечения природы, – другого руководства, кроме слепой наклонности, и, подавляя в себе искру разума и всего человеческого, он нередко даже гордится постыдными страстями своего сердца.

Но мало по малу, служение им, пасение, или удовлетворение их истощает весь запас его душевных и телесных сил; он делается бесчувственным ко всему, и – живой труп, добыча тления, хотя и алчет еще скотской пищи, но уже не находит в себе никакой возможности утолить этот ужасный голод! Пришел его конец! Сей мертв бысть, изгибл!

Не дай Бог никому, братья, дойти до этого ужасного состояния, которого одно представление внушает уже невольный трепет и крайнее соболезнование! – Но если кто имел несчастье подвергнуться этой душевной смерти, то, пока смерть телесная не прекратила еще дней его, для него, при содействии благодати Божией, еще остается возможность оставить путь погибели, и вступить на путь спасения – чрез искреннее обращение к Богу. Посмотрим же теперь:

2. С чего начался путь спасительного возвращения блудного сына в дом отчий? – Он пришел в себя, опомнился и, сравнив тяжкие бедствия, до которых сам себя довел удалением в страну чуждую, с прошедшим блаженством своим в доме отца, у которого и для наемников всего было довольно, решился возвратиться в отеческое жилище!

Так точно бывает, братья, и с грешником, когда он, вразумленный лютыми муками душевного голода, приходит в себя, озирается с ужасом вспять, рассматривает в мыслях все свои безумные дела, все бесчисленные жертвы, принесенные им своей страсти, и спрашивает наконец сам себя, со вздохом: «как мог я так дорого купить свое бедствие, свой стыд, свое поношение?ˮ

В этом состоянии, когда луч благодати Божией проникает в его мрачную душу, ему приходят на память и прежние утешения веры, прежнее спокойствие совести, прежняя радость дел добрых и восхитительная надежда бессмертия, – все то, чем он наслаждался, пребывая в доме Божием с сыновней покорностью.

При воспоминании о столь многих, бесценных благах, самопроизвольно утраченных, и при живом ощущении постигшего зла, кающийся грешник проливает горькие слезы и говорит сам себе: «о, я безумный виновник собственного злополучия! Не хотел я жить в доме Господнем, куда некогда вступил чрез дверь святого крещения, и где, после ежедневных посильных трудов служения Богу, вкушал брашно негиблющее тела и крови Христовой (Ин. 6:27), пил воду живую спасительного учения (Ин. 4:10), одевался одеждою веселия (Пс. 29:12), ризой заслуг Христовых, и в радости сердца воспевал духовные песни (Кол. 3:16), с любовью участвуя в общественном богослужении, и в своей уединенной клети молясь Отцу духов, видящему втайне и воздающему явно! Не умел я дорожить этим мирным счастьем истинных чад Божиих и сонаследников царствия! Я мечтал обрести другие, более увлекательные утехи в удалении от Отца Небесного. Но с тех пор, как я оставил дом Отчий и безумно расточил все отеческое достояние, – я, добровольный изгнанник, блуждал от бедствия к бедствию. А теперь! последний наемник в доме Отца счастливее меня: он живет в изобилии, пользуется великодушием Домовладыки, а я, сын, – злополучный беглец, скитаюсь в отвержении, покрытый бесславием и поношением, умирая с голоду! Что же мне делать, куда я обращусь? Окруженный со всех сторон бедностью и беззаконием, несносный для других и для самого себя, в какую сторону направлю стопы мои? – Но могу ли колебаться еще долее? Разве я не имею Отца? Востав, иду ко Отцу моему, и припаду к ногам Его! Я знаю глубину Его любвеобильного сердца, – Его милосердие неистощимое! Это Отец, превосходящий всех отцов своей любовью! Если и земные отцы способны так сильно любить, что их чувства готовы сделать чудеса для детей, то какого чуда не сотворит Отец Небесный для спасения своей погибающей твари?ˮ

Так, братья, напечатлеем глубоко в своем сердце ту утешительную истину, что упование на Бога никогда не посрамит, – что Он есть милосердый Отец, который никогда не оставит грешника, обращающегося к Нему с пути нечестия.

Но упование не ослепляет блудного сына: оно оживляет его раскаянием, но не внушает ему самонадеянности! Он готов с совершенной покорностью и глубоким чувством самоуничижения выслушать все возможные обличения; но какие обличения сильнее обличений его собственного сердца? И вот он идет к отцу, чтобы пасть к ногам его, исповедать перед ним свой грех, и, признав себя недостойным даже имени сына, – просить принять его хотя в число наемников своих.

Таково расположение души, обращающейся к Богу; таковы ощущения сердца, возраждаемого благодатью Божией, – сердца воздыхающего и обличающего себя постоянно, – сердца сокрушенного и смиренного, которое всегда имеет грех свой пред собой и, предаваясь сетованию и слезам, полагает всю свою надежду в беспредельном милосердии Небесного Отца!

Ах, это искренно кающееся сердце глубоко чувствует, что грех делает человека недостойным всего, что одно смирение наше составляет нашу силу, что если Бог дарует прощение, то единственно тем, которые не прощают сами себе и, подобно блудному сыну, вопиют: Отче, согреших! и уже несть достоин нарещися сын твой; сотвори мя яко единаго от наемник Твоих! (Лк. 15:18–19)

Наконец блудный сын возвратился в дом отца! Еще же далече ему сущу, узре его! Подлинно, только проницательный взор любви отчей мог узнать сына, так давно отшедшего и возвратившегося далеко не в прежнем состоянии. Черты его обезображены, юность увяла, изодранное рубище едва прикрывает его; но несмотря на такую перемену, под этой печальной внешностью, отец тотчас узнал своего сына, который долго забывал его, но ни на минуту не был забыт им.

И вот, лишь только увидел он возвращение пропадавшего, утроба в нем тронулась, сердце всколебалось в самой глубине своей: и мил ему бысть, и тек, нападе на выю его, и облобыза его (Лк. 15:20), – он бежит к нему навстречу, заключает в свои объятья, прижимает к своему сердцу, и прежде всего выражает свою всепрощающую любовь, не столько словами, сколько слезами!

Возможно ли описать, что почувствовал сын, когда очутился в объятьях отца, дарующего ему прощение, – когда увидел, что достиг конца зол и уже далек от смятений и бурь, столько возмущающих его жизнь!

Но добрый отец не ограничивается одним примирением: его радость изливается со всей полнотой вне; все слуги участвуют в его веселии; приносят сыну дорогие уборы, украшавшие его в прекрасные дни невинности, налагают на его руку перстень – знак его важности и сыновней свободы: изготовляется великое торжество, обильная трапеза, и веселые звуки пения и ликований, потрясая воздух, возвещают всей окрестности, что сын сей мертв бе, и оживе, – изгибл бе, и обрешеся, пропадал, и нашелся!

В сих-то трогательных чертах, братья, изображается Отец наш Небесный! – Он предваряет нас действием Своей благодати, когда мы приближаемся к Нему с искренним раскаянием в грехах; Его беспредельная любовь всегда готова простить нам все, о чем мы плачем, и даже удостоит нас особенного благоволения, несмотря на греховные пятна, покрывающие нас и, как бы поражаясь более нашим несчастьем, нежели преступностью, приемлет на себя всю тяжесть примирения!

Но кто в силах изобразить это состояние души, когда она, вполне почувствовав, что один день в доме Божием лучше, нежели тысячи в селениях грешничих, переходит от обуреваний порока к тихому пристанищу добродетели и, воспламенясь святой любовью, услаждающей все труды и оживляющей все пожертвования, видит, наконец, себя в мире с Богом и с собой? Кто опишет ту неизъяснимую духовную радость для покаявшегося грешника, когда он, как бы скинув с себя греховное рубище, облекается в боголепную ризу оправдания пред Богом, по силе заслуг Христовых, и видит не только забвение своих преступлений, но и восстановление своего достоинства; когда во всяком священнодействии, во всяком таинстве он усматривает священный залог своего примирения, когда, упокоенный за священной трапезой чад Божиих, участвует в пире небесном, где все жизнь, все бессмертие, правда, мир и радость о Духе Святом!

Поистине, и Отец Небесный, и Церковь Божия на земле, и сонмы блаженных духов на небеси – радуются тогда о грешнике покаявшемся: возвеселитижеся и возрадовати подобаше, яко сей мертв бе, и оживе; и изгибл бе, и обретеся!

Братья христиане! если наши душевные очи еще не ослеплены самолюбием и гордостью, и мы не исключаем себя из числа блуждающих чад Божиих; то, зная, чем окачивается гибельный путь удаления от Бога, отзовемся на кроткий зов Отца Небесного, глаголющего чрез Пророка: обратитеся ко Мне, сынове отступившие (Иер. 3:14)! Отзовемся гласом искреннего раскаяния: Отче, согрешихом на небо и пред Тобою, и уже несмы достойны нарещися сынове Твои! сотвори ни яко единых от наемник Твоих!

Зрите, чада веры и упования! се Отец Небесный исходит во сретение обращающихся к Нему всем сердцем, и устрояет торжество велие в Церкви первородных, на небесех написанных, да и Ангелы возрадуются о тех, которые были мертвы грехом, но отныне будут живы для добродетели и спасения, – которые погибали, но отныне обретаются благодатью, щедротами и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Ему же подобает всякая слава, честь и поклонение со Отцом и Святым Духом, ныне и присно, и в бесконечные веки веков. Аминь.