ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Заканчивая настоящий труд, суммируем те выводы, к которым мы пришли в результате богословского освещения идеи любви.

Христианская любовь, по мысли православных богословов, слагается не из пульсирований только человеческой естественной силы любить. В нее привходит высшее созидающее и вдохновляющее начало – сила Божия Существа, нисходящая на достойных в Духе Святом. «Плод же Духа есть любовь" (ср. Гал.5:22), замечает апостол Павел. Христиане, достигшие высот духовного совершенства, воспринимают благодатную силу ощутительно, в форме сверхматериального света, не похожего ни на какой чувственный свет. «Любящий брата своего, говорит апостол Иоанн Богослов, пребывает во свете» (ср. 1Ин.2:10). Сам по себе благодатный свет Божества есть сверхъестественное пламя любви, которое до разжженного состояния возвышает и нашу природную способность любить. Когда это пламя соединяется с естественною человеческою силою любви, тогда придает ей чистоту, святость, необъятность, неудержимость, всеобъемлемость и невыразимую потребность самоотверженно служить другим с готовностью «душу свою полагать» (ср. Ин.15:13) за них в случае нужды.

Живущий исключительно природной жизнью обычно находит описанные проявления любви по меньшей мере странными, необъяснимыми и даже ненормальными, хотя они – общеизвестный факт духовного опыта Церкви.

При анализе христианского настроения любви мы не можем не считаться с тремя природными силами человеческой души: умом, чувством и волею. В начальных стадиях развития любви ярче всего выступает действие воли и ума, а не сердца. Никто из нас не рождается с явно выраженной самоотверженной сердечной любовью. На первых порах духовной жизни «любить делом и истиною» (ср. 1Ин.3:18) приходится без чувства, подневольно, из одного сознания христианского долга. Только после более или менее длительных напряжений любить деятельно сердце подвижника просыпается и оживляется чувствами любви. По мере дальнейших аскетических трудов эти чувства усиливаются постепенно до высокой мощи и горячности. Они сами становятся движущими к любви рычагами воли и интеллекта и побуждают их всецело участвовать в общей христианской симпатической деятельности. Выходит, что по оживлении души волевыми импульсами сердце выражает любовь всей своей силой, почему и сказано ветхозаветным мудрецом: "от сердца – исходы жизни" (ср. Притч.4:23). Воле тогда остается на долю жизненное воплощение чувств любви, или центральная исполнительная роль. Участие интеллекта в данном акте подобно действию светового аппарата в рабочей комнате нашего существа.

Собственно, мы живем так, как думаем. Думы, образ мыслей или теория определяют нашу практику. Следовательно, любящие христиански, чтобы быть «домами, основанными на камне» (ср. Лк.6:48), должны утверждать свое настроение на какой-то незыблемой догме. Так и практикуется в Церкви. Здесь православный Символ веры с отдельными догматическими истинами, или своими членами, основополагает характер и строй христианской любви. Он проповедует: а) о Боге – первообразе любви, б) о Церкви – школе любви, в) о Таинствах – средствах излияния на верующих силы любви, г) об отражении в телах воскресения или самоотверженной любви, или самолюбия, д) о жизни будущего века либо в радости любви, либо в муках без нее. Правда, в самый Символ веры идея любви заложена сокровенно – implicite, но ее наличие здесь подробно и широко открывают и освещают Библия, святые отцы и пастыри Церкви. По толкованию их, связь каждого догмата веры с идеей любви можно представить в следующих чертах.

а) Пред нами первою встает центральная догматическая истина о Триединстве Божества. Святой апостол Иоанн Богослов внутреннюю жизнь Пресвятой Троицы определяет понятием «любовь». «Бог – любовь есть» (ср. 1Ин.4:8). Три Божественных Лица в Существе Божием от вечности бесконечно любят Друг Друга. На бедном человеческом языке это бесконечное единение выразимо лишь словами: «В Боге Три Лица – одно». «Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе» (Ин.17:21). «Я и Отец – одно» (Ин.10:30). Так у земных матерей, остановивших все свое внимание на течении жизни любимых детей, предмет самосознания из «я» переходит в «мы». «Я» детей становится у любящих матерей их личным «я». Потому они страдания детей чувствуют своими и, например, во дни голода радуются насыщению своих детей, забывая о своей нужде в пище.

Высочайший образец любви для нас дан в отношении Друг к Другу Трех Лиц Божества. Но содержание человеческой любви выясняют собственно действия в мире Триединой любви Божества, которые создают в людях угодное Богу настроение. В Существе Божием любовь Пресвятой Троицы непостижима и неподражаема. Ее уместно назвать формой внутреннейшего бытия Божия. Но свойства ее мировых, промыслительных и спасающих проявлений несколько уловимы человеческим разумом, и, что характерно, они имеют целью воспламенить в разумном творении сознательную любовь. На основании библейских данных мы, созерцая действия в человечестве Святой Троицы, видим в Боге Отце Ревнителя нашей чистоты, изумляемся смирению до Креста Сына Божия и усматриваем в излиянии на людей благодати елей милующей силы Духа Святого. Здесь с поразительной неожиданностью открывается состав нашего личного настроения любви – именно в выражениях смирения, милосердия и ревнования о чистоте.

Представлять так любовь психологически естественно, стоит только вдуматься в упомянутые три свойства любящих. Милостивые действительно таят свои преданные любимым чувства и расположения в глубине смирения и широте чистоты от страстей самолюбия. В свою очередь, смирение и чистота имеют какой-то неподдающийся описанию элемент или оттенок любви. Смиренный, любя всех, взаимно любим всеми и свободно извлекает из других тоны любви, как из клавиатуры музыкального инструмента.

Чистота любящего так и светится из его очей, речей и обращения со всеми лучами ласки, теплого привета и небесного благородства. Она – лучезарность любви и безоблачный день бесстрастия.

Верность нашего вывода о тройственной природе человеческой любви доступна проверке и отрицательным путем, чрез доказательство от противного. Антипод любви – самолюбие – состоит из трех определяющих его проявлений: гордости, корысти и похотей чревной и половой. «Все, что есть в мире, по словам апостола Иоанна Богослова, – похоть плоти, похоть очей и гордость житейская» (ср. 1Ин.2:16). Умозаключая к состоянию любви путем, обратным самолюбию, находим вместо гордости смирение, вместо корысти – самоотверженное бескорыстие или милосердие, вместо похоти плоти – чистоту.

б) Догмат о Боге Троице не только обосновывает троичный состав нашего настроения любви, но и показывает тайну его воссоздания в падшем человеческом роде. По зависти диавола в человеческую природу вошел грех. Он разорвал единство людей, затмил и потушил в их настроении любви благодатный огонь, а мировым законом выставил себялюбие, то есть субъективное разъединение, обособление и самоутверждение. Благодаря тому истинная любовь стала казаться всем каким-то насилием над природой.

в) Тогда, согласно Предвечному Совету Божию, на спасение разорвавших связь с Небесным Отцом исходит Единородный Сын Божий. Он, воплотившись, стал нашим Братом по плоти и крестной смертью и Воскресением снова открыл путь возгорению в нашей природе утраченного огня любви. Отныне действием Святого Духа названный благодатный огонь сообщается всем верующим не просто как сила и свет Божия Существа, а именно как сила сверхъестественной любви.

г) Изливаясь в Таинствах Святой Церкви, благодать Божия воссозидает все силы падшего человека: ум, чувство, волю и телесность его. На фоне этого частичного целения верующей личности нельзя не видеть, что Крещение возрождает настроение природной человеческой любви, Миропомазание – настроение любви благодатной. Покаяние и Елеосвящение обновляют в нас действие благодати Крещения и Миропомазания, угашаемые грехом. Таинство Святого Причащения благодатно и физически единит нас с Господом Спасителем до «стелесности» и «скровности» Ему. Дарование благодати Таинств Священства и Брака освящает супружескую и пастырскую любовь.

В общем, целение и животворение естественной любви благодатию занимает в Таинствах главное место и по цели делает Таинства чем-то единым. Жизнью под осенением благодати Таинств в Церкви спасающиеся обучаются всецело любить Бога и любить людей единосущно, свято, соборно (смиренно) и апостольски-благодатно. Церковь расширяет молитвенный кругозор каждого до вмещения в сердце целого мира, волю движет смиренно подклоняться под иго канонической дисциплины, сердце вызывает на широкое поле братского деятельного милосердия. Личную скудость любви члены Церкви восполняют еще особым молитвенным предстательством Божией Матери, прославленных угодников Божиих и святых Ангелов хранителей.

д) По святоотеческому выражению, любовь к Богу и ближним в Церкви есть «луч от лица Христова на любящих». Умирающий с этой печатью без препятствий от темной силы проходит загробный путь в назначенные ему Богом места потустороннего обитания.

В час всеобщего воскресения мертвых любовь праведных к Богу будет крыльями к небу и восхитит их горе́ на сретение в Небесных сферах Судии Христа, грядущего на землю произвести решающий Суд над праведными и грешными ([блаженный] Николай Кавасила, архиепископ Солунский). На Страшном Суде огнь любви от лица Христова произведет внутренний суд над подсудимыми прежде словесного приговора Господа. Почивая на праведных в виде лучезарной красоты, благодатный огнь сосредоточит их на правой, «овчей», стороне. А мрачных грешников, «не принявших на земле истины любви ко спасению" (2Сол.2:10), отделит на левую сторону от Судии (святой Симеон Новый Богослов) и будет их мучительно жечь.

Эту замечательную мысль [о том], как благодать любви может быть причиной тягчайшей загробной муки, подробно развивает преподобный Исаак Сирин в выше упомянутых нами его словах: «Мучимые в геенне, – повторим эти слова, – поражаются бичом любви!.. Ощутившие, что погрешили они против любви, терпят мучение, напряженнее всякого приводящего в страх мучения. Печаль, поражающая сердце за грех против любви, страшнее всякого возможного наказания. Неуместна человеку такая мысль, что грешники в геенне лишаются любви Божией. Любовь есть порождение ведения истины, которое (с чем всякий согласен) дается всем вообще. Но любовь силою своею действует двояко: она мучит грешников, как и здесь случается другу терпеть от друга, и веселит собою соблюдших долг свой. И вот, по моему рассуждению, таково гееннское мучение: оно есть раскаяние. Души же горних сынов любовь упоевает своими утехами».

Слова святого Исаака Сирина имеют такой смысл. Воспламенение любви от ведения Истины совершится в душах умерших людей, когда те станут пред ликом бесстрастной очевидности Бога и Божественного мира за гробом. Явное там созерцание Бога любви должно вызвать ответную любовь даже у натур, представших в тот мир холодными и равнодушными к Богу. Тогда-то и начинается мучение бичом любви. За гробом люди всецело бессильны каяться в грехах, поскольку у каждого преставившегося в горний мир одна душа, без плоти. Антиномичное понятие Исаака Сирина «нераскаянный и любящий Бога» вскрывает страшную загробную тайну. Видимо, за гробом душа вне плоти желает полноты любви и перевеса ее над страстями, но страсти стихийно увлекают ее под свою власть, жгут ее собою и подавляют в ней семя любви к Богу. Получается в итоге какое-то крайне гнетущее самораздирание души и преодоление в ней страстной инерцией тяготений любить Бога и ближних. Механически Бог не может²⁰ преображать направления неприкосновенной человеческой свободы, а сама она за гробом уже сформировала свое содержание. И вот невозможность покаяться рождает там исступленную жажду покаяния и мучительнейшее чувство безысходности из власти страстей, или муку неудовлетворенной любви.

Последняя символьная догматическая истина – о жизни будущего века, как и все остальные истины, имеет теснейшее отношение к идее любви. Для каждого человека вечная жизнь и вечная смерть начинаются еще на земле. Время, говоря вообще, условно обозначает длительность земных текучих состояний. Но всякое духовное бытие, временное по началу, вечно своею бесконечностью. Сама вечность сверхвременно развивает процессы человеческой духовной жизни. Земное развитие каждого человека входит только некоторой малой частью в бесконечно длительный акт его потустороннего дальнейшего усовершения. Эта точка зрения приложима и к вопросу о последовательном раскрытии в людях настроения любви в условиях земной и загробной жизни.

Вечная жизнь любви, или Царство Божие, может подниматься в человеческих душах на земле от первичных стадий развития до ступеней изумительной высоты. Это сравнительное совершенство имеет место преимущественно у тех христиан, которым, ради их неусыпного молитвенного подвига и борьбы со страстями, Господь прививает навсегда благодатную силу Своей любви. Она озаряет их сердца, как воспламеняющий огонь. Тогда сердечно-волевое чувство любви становится в душе непрерывно журчащим ручейком. "Та вода, говорит Спаситель, которую Я дам, соделается в человеке источником воды, текущей в жизнь вечную» (ср. Ин.4:14). При описанном высоком уровне благодатной любви христианин внешне способен выполнять все свои земные обязанности, но глубина его души безмолвно погружена всецело в Бога. Она не возмутима уже ничем земным, как не возмутимы поверхностными волнениями нижние слои морской воды. Потусторонний мир условиями своей жизни дает преставившимся туда людям полную возможность развиваться любовию бесконечно и в этом черпать свое полное блаженство.

Установив связь христианских догматов и нравственной жизни людей верующих, мы при наблюдении связи отдельных психических отправлений любящего человека далее вскрываем поразительную картину. У любящего нравственные свойства, самостоятельные в видимых обнаружениях, все без исключения окрашены цветом настроения любви. Человеческая природа в себе проста, и ее скоординированные проявления неразрывно соединены в фокусе пламенного чувства любви. Любовь, как жизненная сила семени, как закваска в тесте, своей энергией проникает душевные явления и собою сливает их в простое единство психики. Поэтому в любящей душе вера остается верой, надежда – надеждой, смирение – смирением, милосердие – милосердием, чистота – чистотой и все разновидности добродетелей удерживают собственный облик. Но любовь все их сгармонировывает, соподчиняет себе и вводит, как резкие частные штрихи, в картину своего сложного совершенства. "Любовь, замечает апостол Павел, есть союз (совокупность) совершенства» (ср. Кол.3:14).

Станем ли, например, исследовать природу веры – находим ее «действующей любовию» (ср. Гал.5:6). Пред взором наблюдателя надежда ожидает получения излюбленного, смирение самоопустошено для принятия и ношения благодати любви, милосердие размягчено жертвенным состраданием, чистота служит благодати Божией фоном для тонких благодатных напечатлений. Одним словом, аналитическое определение единства видов христианской добродетели в любви – бесспорный факт и выражение самого существа христианской морали. «Весь закон, утверждает апостол, в одном слове – люби» (ср. Гал.5:14).

Если от психологических наблюдений над переживаниями любви перейти к уяснению ее значения в христианском спасении верою, то оказывается, что вера зиждется на особом моменте покаяния человека. С наступлением его у кающегося робко просыпается любовь ко Господу Спасителю, и он пронизывается надеждой [на то], что Спаситель не отвергнет покаяния и простит обращающегося к Нему. Верою кающийся созерцает в Господе Спасителя, а любовию приникает к Нему, как младенец к матери. Ясное созерцание верою Искупителя и естественная теплота покаяния служат как бы удобной средой, в которую изливается спасительная сила Божия и в себе соединяет кающегося с Богом любви.

Точно так же христианское мученичество в Церкви показательно своим заключительным актом, когда в христианине начало любви и самоотвержения решительно торжествует над самолюбием путем явного соединения с укрепляющей благодатию. В подвиге противления самолюбию постепенное размыкание христиан-мучеников для озарения истинною любовию похоже на сильное напряжение обвитого путами богатыря. Вот он со жгучей болью напряг все мышцы и чувствует, что не может их порвать. В сознании личного малосилия он пламенно молится Богу о помощи – и снова напрягается, как только может. Вдруг внезапно приходит к нему тонкое дуновение жизни – сила Святого Духа. Она поднимает в нем непобедимую энергию и как паутину разрывает путы его страстей.

Завершение страшных мученических болей, в страданиях ли за Христа, в борении ли со страстями, – одно. Это – воспламенение природной способности самоотверженно любить огнем любви, исходящим от Бога. Описанный синтез природы и благодати святые мученики переживают в неизъяснимо сладостном, небесном чувстве и влечении любви. К той же цели сводится и бескровное христианское мученичество, или вся аскеза жизни во Христе. Высказанное нами положение согласно иллюстрируют все жития святых и, в частности, жития страдальцев за исповедание имени Христова.

Подвижничество в Церкви состоит из ряда частных подвигов. Если весь христианский аскетизм имеет задачей достижение благодатной любви, то, очевидно, и наиболее свойственные христианам воплощения аскетизма молитвой, делами милосердия и постом ценны в том же отношении. Они суть акты любви и условия ее бесконечного развития. У истинных христиан они всегда просветлены этим сознанием.

Молиться, по учению Святой Церкви, – то же, что выражать свою любовь к Богу или, по крайней мере, совершать действия любви. На молитве всегда имеет место теплое и горячее устремление к Богу всей души. Душа здесь предается Богу, а Бог принимает ее порыв и запечатлевает его благодатию. Истинно молящийся просыпается чувством и смягчается сердечно. Имея благодатный ответ Бога на свою преданность Ему, он соединяется с Ним любовию.

Дела милосердия составляют следующий за молитвою своеобразный путь человеческого единения с Богом. Господь почивает вседержительно в природе всех людей, особенно лиц добросердечных. Он любит всех людей, сожалеет о них и желает им счастья и совершенного благополучия. И когда кто-нибудь из них благотворит бедным и сострадает нуждающимся, тогда движения любви Бога и благодеющего несчастным встречаются и являют собой чистейший акт любви. Потому-то факты бескорыстного благотворения ради Христа переживаются милостивцами в формах умиления, небесной радости, сердечной широты и глубочайшей светлости, то есть в признаках любвеобильнейшего настроения.

Что касается поста, то он подготовляет нашу природу к ношению благодати любви. Постящийся в духе Церкви воздерживается от движений самолюбия вроде жестокости, злобы, осуждения и других подобных. Всё это решительно стесняет проявление личной страстности, утончает чувствительность к светлым благодатным напечатлениям и расчищает в человеке простор порывам самоотверженной любви.

Таково значение любви в христианской этике и подвижничестве, выражаемом молитвою, благотворением и постом.

Брошенный нами общий взгляд на положение идеи любви в православно-христианском богословии достаточно рельефно показывает ее средоточное значение здесь и глубочайшую важность. Идея любви в многосторонней системе богословского мышления – душа и жизнь богословия и основание его субъективно-практического приложения.

Любовь, понимаемая в богословском смысле, очевидно ничего общего не имеет с любовию, воспетой средневековыми трубадурами, миннезингерами, бардами, скальдами и нашими бандуристами. Это не любовь романов и философской абстракции. Она – самоотверженное, богопреданное и братолюбивое сердечно-волевое настроение человека, просветленное благодатною силою Бога, покланяемого в Троице.