ПРИОБЩЕНИЕ

Когда нас приглашают за стол, то мы отвечаем: «Благодарю» и еще откланиваемся. И спокойно, без толчеи, ищем своего места.

Так и здесь: священнослужитель говорит людям: «Мир всем». Будьте мирны. В мире приступайте... «И духови Твоему»... Здесь, главным образом, разумеется то умиренное душевное настроение, к которому только что готовила нас Церковь. Но нужно и внешне сохранить степенность, чин и благообразие. Когда будут причащать Святых Таин, то священник нередко предупреждает причастников: «Не торопитесь, не толкайтесь! Подходите спокойно, благоговейно!»

И потом он осеняет народ благословением, подавая этот мир. И даже этим внешним знаком указывает: приступайте в благоговении. Почему люди приклоняют головы, а архиерей (или иерей) про себя читает благодарность за приглашение, от лица всех, конечно: «Благодарим Тя, Царю Невидимый», за все... За то, что Ты все в бытие привел, создал по милости Своей, и за все вообще, что Ты сделал. И теперь допусти поклонившихся «Тебе, Страшному Богу» приступить к Вечери, и Сам, Владыко, даруй, с трапезы Твоей, каждому по его «потребе».

Так мы опять видим, что основной характер Евхаристии – благодарственное настроение – продолжается. И уже в третий раз, начиная с Канона, благодарим за «бытие», за сотворение. Почему это здесь?

Некоторые жалуются, ропщут на свою жизнь. Но если бы они знали все величие, все блаженство истинного приобщения, то на все остальное они не только бы не обращали такого внимания, но почли бы все за ничто, и лишь благодарили бы Бога, что созданы, что существуют, и чрез это допущены ко Святому Причащению. Отец Иоанн Кронштадтский приходил в восторг к моменту Причастия. Блаженный Августин говорит, что если бы Ангелы могли завидовать, то они разве об одном бы сожалели, что не могут совершать Божественной Евхаристии здесь. Конечно, это лишь сильное образное выражение, ибо Ангелы на Небе Духом Святым причащаются благодати общения в высшей степени. Таков смысл упоминания о сотворении. А зачем «Страшному Богу»? Ведь уже «Отец» он отныне? Да, все было мирно, мирно. Но когда наступит самый момент Причащения, тогда человек вспомнит: Кто Агнец? Что такое Святые Дары? Бог, претворивший Себя в хлебе и вине! Страшно даже и выговорить это и представить себе!

А если при этом вспомнить о себе самих, кто мы такие? Достойны ли? А грехи наши? Хотя и «дети», но грешные, хотя и гости, но в брачной ли одежде?

И Церковь это знает, вслед за апостолом Павлом: «Кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая (как бы подобало) о Теле Господнем. Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает...наказываемся от Господа» (1Кор. 11, 29–32).

Поэтому в молитвах уставных пред Причащением совершенно ясно звучит эта струна страха: Бог и человек; Творец и тварь; Огнь и трава; Святой и грешники... Потому пред причастием будет читаться молитва Иоанна Златоуста «Верую, Господи, и исповедую», где снова будет говориться и о грехах; даже об Иуде вспомним наряду, но вопреки разбойнику благоразумному; и сказаны будут эти страшные слова «не в суд и во осуждение»... Ведь и Иуда причастился (в этом многие сомневаются, но в тексте Евангелия совершенно ясно сказано, что сначала Господь «подал им» всем. Следовательно, не сказано, чтобы Он выделил Иуду, тогда все бы узнали, кто предатель. «Также и Чашу» и после этого говорит: «И вот, рука предающего Меня со мною за столом» (то есть облокотившаяся, как обычно бывало на востоке при низких столах и сидениях). А потом еще беседа продолжалась: кто больше? Затем Иуда вышел. А прощальную беседу Господь говорил уже с одиннадцатью (см.: Лк. 22, 17–38. Ин. 13, 1–31). В уставных же песнопениях Страстной седмицы это понимание Церкви выражено совершенно ясно: «Злоименитый Искариот... Твой ядый хлеб, Тело Божественное, воздвиже ков на Тя, Христе» (Четверг, утреня, 8 песнь, 2-й тропарь). «Приимаше решительное (освобождающее) греха Тело безсовестный, и Кровь изливаемую за мир Божественную» (там же, тропарь 3-й). Автор Канона – знаменитый Косма Маюмский. «Еда» (ужели, разве) Господь «со онеми вечеряв, тебе от трапезы отрину» (седален пред третьим Евангелием в Великую Пятницу). Совершенно очевидно, что Иуда принял Тело и Кровь – в суд. Поэтому и говорится, что после этого – в него вошел сатана).

Про него сказал Сам Господь: «Лучше было бы тому человеку не родиться» (Мк. 14, 21).

В молитвах же к Причащению, читаемых в то время вслух, причастникам прямо говорится: «Приходяй же причаститися, глаголи в себе настоящия стихи: «Се приступаю к Божественному Причащению. Содетелю, да не опалиши мя приобщением: Огнь бо еси, недостойныя попаляяй. Но убо очисти мя от всякия скверны».

«Таже паче» (опять) «Вечери Твоея», то есть об Иуде, врагах и разбойнике. И «паки» стихи сия:

«Боготворящую Кровь ужаснися, человече, зря: Огнь бо есть, недостойныя попаляяй».

А если причащается достойно, то:

«Божественное Тело и обожает мя и питает: обожает дух, ум же питает странно (чудесно)».

«Таже» (затем): «Во светлостех Святых Твоих како вниду недостойный? Аще бо дерзну совнити в чертог, одежда мя обличает, яко несть брачна, и связан извержен буду от Ангелов. Очисти, Господи, скверну души моея, и спаси мя, яко Человеколюбец».

И опять «таже» сряду: «Владыко ...да не в суд ми будут Святая сия, за еже недостойну ми быти»...

И паки, в третий раз, – о врагах, Иуде и разбойнике, до конца: «Да не в суд и осуждение»...

Так Церковь готовит смиреннейшим сокрушение пред Страшным попаляющим «Огнем»: ведь мы хотим причащаться и подклонити свои головы не «плоти и крови», то есть не тварному веществу (хлебу и вину, и даже не чему-либо человеческому, плотскому), а Тебе, Страшному Богу.

И пусть это именно настроение страха и будет у всякого приступающего к Причащению, хотя бы не на первом месте, но непременно на втором, при мысли: Кого причащаемся? И кто мы, причастники? Дальше это же настроение будет снова вспоминаться. Но первое, как мы видели выше, было все то же основное, проникающее всю литургию настроение: «Благодарим Тя, Царю».

Благодарение и страх. Возможно ли такое сочетание? Несомненно. «Радуйтесь» Господу «с трепетом», – говорит царь Давид.

Впрочем, нужно сказать, что в соответствующем моменте и в параллельной молитве на литургии святого Василия Великого совсем не говорится о страхе, и нет этих страшных слов о «Страшном Боге». Там больше утешающего, это более соответствует ходу Евхаристии: уже приглашены к трапезе, мирно настроились все. И потому говорится несколько иначе у него:

«Владыко Господи, Отче щедрот, и Боже всякого утешения...» Вот как именует Господа святой Василий. «Отец щедрот», «Бог утешения». Какая детская нежность! Это даже больше, чем в молитве Господней: не просто «Отец», а Отец – источник щедрот, сама Щедрость, сама Благодать, хотящая изливаться, «Бог утешения». Поразительное определение! На прощальной Вечери Спаситель, причастив учеников, объявил им о конце Своем. Они заскорбели. А Он говорит: Вам же лучше. Если пойду, то Утешителя другого, вместо Себя, пошлю, Духа Святого (см.: Ин. 15:26, 16:6–7). И сие сбывается в Причащении: Бог Утешитель дает Себя Самого в общение. А дальше упоминается о «преклонивших...главы». Но о них говорится много мягче, отраднее: «Их благослови, освяти, соблюди, укрепи, утверди». Это иные слова, иной тон: они уже хороши, но еще лучшими сделай их, «всякому же делу благому сочетай». И у него (святителя Василия) далее встречается покаянный мотив: «От всякаго дела лукава отстави, ... и сподоби неосужденно причаститися...».

Также и в литургии святого Григория Двоеслова нет «страшнаго»; ближе – святому Василию!

«Боже Единый Благий и Благоутробный... призри благоутробным оком на вся люди Твоя и сохрани их...»

Но есть и другой момент: «На смиренныя призираяй...сподоби вся ны неосужденно причаститися...»

Видимо, святой Григорий более сочувствовал тону святого Василия, чем Златоусту. Они и по духу были сроднее: оба – правители, оба – принципиальные, оба – люди долга.

Почему же немного иначе думает святой Иоанн Златоуст? О, он знал грешную человеческую, действительную природу! Он изъяснял послания Павловы – о ядущих и пиющих в суд и осуждение... Он, будучи адвокатом, видел глубину зла в мире. Он в столицах знал всю немощность и слабость человеческую. Он был «проповедником покаяния» всегда. Он был педагог, вызывавший в людях нужные настроения. Потому он и ввел больше о страхе: и в тайной молитве, а для всех и в явной, которая читается и доселе: «Верую, Господи, и исповедую... Помилуй мя, и прости ми прегрешения моя, вольныя и невольныя... И сподоби мя неосужденно причаститися...». А потом слова, известные каждому: «Вечери Твоея Тайныя... причастника мя приими: не бо врагом Твоим Тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда, но яко разбойник исповедаю Тя: помяни мя, Господи, во Царствии Твоем». И при всем том конец с надеждою: «Да не в суд или во осуждение будет мне Причащение Святых Твоих Таин, Господи, но во исцеление души и тела. Аминь».

Но это лишь – второй мотив. На нем никак нельзя остановиться гостю пред самым уже «угощением». А причащение так именно и называется «угощением» в ирмосе девятой песни канона в Страстной Четверг: «Странствия Владычня и Безсмертныя Трапезы... вернии, приидити насладимся».

Странствие, странный, иностранный, или по-древнеславянски – «гость»; отсюда уже у-гощение гостей, обильная трапеза.

И «Бог утешения», «Отец щедрот» тотчас же успокаивает смущенную душу надеждою... Но на что же? На себя? На свое «достоинство»? О, нет, нет! Иная «утеха»...

Одна мирянка обращалась к епископу (ныне уже почившему) с вопросами о Причастии и смущалась тем, что она постоянно видит свое недостоинство и потому не смеет приступать, а если и приступает, то мучается. Он же ей сказал: «Когда считаете себя недостойною, тогда-то и приступайте; а вот когда вы сочтете себя «достойною», тогда скажите мне, и я вас не допущу до Причастия».

Это сказано образно, для силы. Но основная мысль истинная: мы не можем надеяться на себя! Каковы бы ни были мы, званые, уже допущенные к «Трапезе утешения», и, однако, мы не можем не видеть своего недостоинства... И во всех трех молитвах есть это сознание: Златоуст говорит о «страшном Боге», Василий просит «неосужденно» причаститься людям, Григорий и себя включает в пир, говоря: «всех нас», и его в том числе, «сподоби неосужденно причаститися».

Но в таком случае – где же место надежде?

В чем якорь упования? – «В благодати».

Покаяние лишь путь к получению милости... «Виноват», – говорит виновный, но через это его сознание ждет помилования. Самое наклонение (головы) в Ветхом Завете было для того, чтобы или излить елей на голову (как Самуил Саулу), или получить благословение рукою...

И это хорошо, правильно, уместно, благоразумно, достойно, прилично моменту

Но присоедините еще и то «смиренное» сокрушение, о коем в это время священнослужитель в тайной молитве произносит; и ваше настроение будет еще лучше: смиренное упование.

И Церковь «благословляет» и «освящает» и «укрепляет» смутившихся своим недостоинством. Это уже и вслух говорится: «Благодатию». Послушайте это первое, утешающее слово: не за свои «заслуги» и «достоинства», а за благодать, за дар Духа Святого.

Господин Царского пира, когда отказали званые, собрал с распутий, проселков бедняков, нищих, хромых, убогих... Привели их в Царский Чертог. А они все: кто в запыленных одеждах, а кто в нищенских отрепьях.

Как их такими впустить в блестящие палаты?

И выдали им всем из Царских запасов «брачные одежды», благодать Святого Духа... И потом уже посадили за трапезу.

Так и теперь Церковь утешает прежде всего надеждою на благодать Божию. И эту мысль она выражает, надежду особенно, усиленно, не одним словом, а тремя: «Благодатию, и щедротами, и человеколюбием...».

В сущности, все слова подобны по своему содержанию и говорят о незаслуженном даре Божием...

А один из литургистов⁵ заметил, что среди однородных возгласов только в этот единственный момент Церковь употребляет целых три слова, и причем на первом месте ставит именно «благодать». Причастнику нужно помнить и знать, и надеяться в данный момент именно на благодать Божию. Ибо происходит страшное дело: купина горит и не сгорает, Бог в человека хощет внити, огонь – в сено, и не попалить. Даже такой величайший святой, как Симеон Новый Богослов, и тот после многих покаянных слов и надежды все же говорит: «И странное и Ангелом (даже Ангелам), и человеческим мыслем, беседуеши им (людям грешным) многажды, якоже другом Твоим истинным... И дерзая Твоим богатым к нам благодеянием, радуяся вкупе и трепеща, Огневи причащаюся, трава сый, и странно чудо, орошаемь неопально, якоже убо купина древле неопальне горящи».

А мы слишком привыкли, недостаточно отдаем себе отчета в происходящем, а потому и не имеем такого страха и трепета, какой подобает иметь здесь.

Но если даже осознать одну сущность происходящего, не говоря уже о нашем недостоинстве, и тогда на что же человек может надеяться, кроме благодати?

Здесь мы, между прочим, становимся пред одним важным религиозным положением: Бог и человек, Творец и тварь, а особенно падшая, не могут непосредственно придти в соприкосновение. Для этого и нужна благодать Божия, или сила, действие Божие. И по искуплении даже необходимо было ниспослание благодати Духа Святого, в виде огненных языков, дабы войти в общение с Божественною Троицею, в Царство Божие. Поэтому необходима священнослужителям хиротония, дабы иметь право безбоязненно совершать Таинства. «Удовли мя, – говорит священник еще пред Евхаристией, во время Херувимской, то есть сделай пригодным, – силою Святаго Твоего Духа, облеченна благодатию священства, предстати Святей Твоей сей Трапезе и священно-действовати Святое и Пречистое Твое Тело и Честную Кровь».

Почему? Потому что к Господу можно приступать только Господу же, или с Господом, или в Господе. Возьму такое сравнение. Чтобы замерзшему не погибнуть от тепла комнаты, его сначала постепенно оттирают еще на холоде, да еще снегом, дабы в нем постепенно вызвать теплоту и внутри, и в теле, и в конечностях. И тогда уже вносят в комнату.

Поэтому и до падения людей была благодать с ними: и Искупление имело главнейшею целью возвращение этой, отнятой по грехопадении Божественной Силы. И Спаситель, вознесшись, именно и послал ее в Пятидесятницу. Она и является посредствующею, действующею, как бы «проводящею» Божественною «средою», дабы тварь не погибла от общения с Творцом, как трава, попавшая в огонь.

Если вообще так необходима благодать, то тем более в данный момент приступания к Приобщению, а тем более недостойному, грешному существу, каково большинство из нас.

Вот почему Церковь после того, как «устрашила», приводя причастника в сокрушенное состояние, тотчас же подает и врачевание и «утешение» в уповании на благодать Божию, на щедроты Его, на человеколюбие.

Хотя все эти три слова сродны, но есть и разница в них: благодать, как сила Божия, есть результат, или проявление великих щедрот, то есть Щедрого, Милостивого не по заслугам, Обильного любовию Бога, ибо «Бог есть Любовь» (1Ин. 4, 16), и любовь безмерная, желающая изливаться на людей и на всю тварь. Но в особенности Господь благоволит к человеку, как к венцу Своего творения и возлюбленному образу Своему. Но все эти три слова равно утешают устрашенную душу.

Но и это еще не все: все эти благодатные милости есть плод дела Искупителя, Единородного Сына Божия. Он – как Ходатай пред «Огнем». Поэтому Церковь на Него именно и опирается здесь, указывая Его имя впереди других, как и пред Евхаристическим каноном: «Благодатию, Щедротами и Человеколюбием Единородного Сына Твоего, с Ним же благословен еси, со Пресвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом». И мы слышим именно эти «утешающие» слова. А о «Страшном» Боге и нашем «недостоинстве» мирянам даже и не говорится теперь; они (тайные молитвы) читаются одним лишь священником в алтаре «тайно».

Церковь уже не смущает вас, не выводит из того доверчиво-сыновнего состояния, в котором она установила вас с момента после Евхаристии, после Пресуществления. И только в «Верую... и исповедую», уже пред самым мгновением приобщения, она все же поставит всех пред «судом и осуждением» или же «исцелением души и тела».

Такое же двоякое сознание: и страха и надежды, и сокрушения и утешения вызывается и последующим возгласом и пением, только еще более ярко, сильно, и обычно более заметно для нашей души, чем указанный возглас о благодати. Диакон возгласит: «Внимание»; насторожит душу: «Во-о-нмем». В это время слышим звук от царских дверей – двери затворяются (когда архиерей служит; а при священнике врата закрыты с самого Великого входа у нас и открыта лишь завеса. У греков немного иначе: врата сняты, отворены, а завесу заменяет отодвигающаяся дверь), завеса закрывается. Люди остаются «за дверями» трапезы. Что это значит? Неужели их не впустят? Неужели, как одетые не в брачную одежду, они будут выброшены и лишены Агнца? Ведь уже приглашены все к Вечери Царской. Нет, это лишь временно, это лишь пока для мирян. Есть всюду постепенность, чин, порядок, иерархия, очередь. Сначала приглашены к трапезе ближайшие сотрудники, ученики, служители Слова. Потом и всем будет дано то же.

Так было и исторически: сначала Господь совершил «Тайную» вечерю для одних лишь апостолов, и то для избранных двенадцати. И притом «тайно», вечером, с затворенными вратами... Никто и не знал.

Потому и называется «Тайною вечерею». Только Иуда после предал.

После же все христиане пребывали в молитвах и «преломлении Хлеба» (см.: Деян. 20, 7, 11, 36). Так и теперь: сначала причащаются «тайно», за закрытою завесою и затворенными вратами, преемники апостолов – епископы и их сослужители. Когда же служит архиерей, то он изображает Самого Господа, и потому, сам причастившись, потом раздает и Тело и Кровь другим, как делал и Спаситель (см.: Ин. 13).

Прежде, когда еще не было иконостасов, как нет их и сейчас у католиков, священнослужители причащались на виду у всех. Но теперешний наш обычай лучше во многих отношениях: он напоминает Тайную вечерю, он дает возможность священнослужителям более сосредоточенно, нерассеянно, «интимно» приступить к Причащению: забыв все и всех, кроме Спасителя, не думая и о мирянах, которые в это время несомненно смотрели бы, как там причащаются батюшки?

А кроме того, это лучше и для самих мирян: это их не только не рассеивает, что было бы, если они наблюдали за причащением священнослужителей, но наоборот, это заставляет их сосредоточиться на самих себе, и притом сосредоточиться в смиренном и покаянном направлении: двери затворены... достоин ли я?! Сейчас отворят, и моя очередь будет. Как приступлю?! Еще есть время, подумай о себе и о Том, Кого готовишься принять. Одни уже впущены, и меня впустят сейчас.

Так все это уместно!

Перед тем, как диакону сказать «Вонмем» и пред затворением врат, архиерей и священники, и диакон про себя говорят молитву мытаря трижды: «Боже, милостив буди мне грешному». И тут-то и затворяются врата. Значит, и они, ближайшие, в первую очередь допущенные, тоже сознают свое недостоинство и страх, и потому молят о прощении...

Миряне этого не слышат опять, от них меньше требуется...

Но зато последующий возглас уже для всех: «Святая святым...».

Кто не знает по себе, каким ударом по грешному сердцу раздается этот возглас?! Кто не спрашивает в этот момент с болью: «Значит, не для меня? Какой же я – святой?»

О, Боже, Боже! И даже слов мытаря нет сил сказать. А только виновато, безмолвно нагнешь голову... «Святым»... «Святой»?...

Да, этими словами Церковь возбуждает нас всех к смирению сильнее, чем даже тайным упованием о «Страшном Боге» и нашем «недостоинстве». Эти слова всякий раз, как нож, разрезают наши сердца.

Какая сила у Церкви! Сказать два лишь слова, без объяснительных дополнений, – и так ударить по душе! «Святая ...святым».

И иной раз так страшно станет, что хочется даже не сосредотачиваться на смысле этих слов, а скорее пробежать их душою, как бы перескочить их, не глядя. Так по тонкой засасывающей трясине, закрывши глаза, человек прыгает с кочки на кочку: лишь бы скорее. Страшно, жутко, но, может быть, перескочу?

И Церковь спешит навстречу своим устрашенным детям новым «утешением»: «Един Свят, Един Господь, Иисус Христос», – отвечает лик за народ.

Вот оно – прибежище! Вот – твердое место спасения: «Один лишь Господь Свят». А все остальные, само собою ясно, грешны. Стало быть, не должно приходить в ужас и нам.

И вдруг после страха опять облегчение, опять надежда, опять утешение. Так в двояких чувствах и держит души наша Святая Церковь.

Но если Он «Один Свят», как и истинно, то зачем тогда и говорить эти слова для всех? Задумывались ли мы над этим? Не уничтожают ли, не делают ли напрасными первых слов вторые? А если нет, – и конечно нет, ибо даром ничего не говорится в Церкви, – то как же сочетать их?

На это можно дать двоякий ответ. Первый – психологический, духовный, то есть польза от такого сочетания совершенно очевидна нам: с одной стороны, сокрушение, с другой – ободрение. И конечно, всякий по опыту знает, что и после слов «Един Свят», все же у нас остается сознание своего недостоинства, или даже и благоговейного страха от первых слов, но только умеренное и умиренное – вторыми. И в христианском состоянии так и должно быть: и то, и другое. А если таковая цель достигается, то значит все это уместно и необходимо.

Далее. В христианстве совсем не все «просто», «логично», «рационально». Христианство есть тайна везде, совмещение вещей несовместимых: «нераздельно», «неслиянно», а едино, полно, целостно. Уму – не согласить, а факт – несомненен. Так и здесь: несоединимо, но полезно.

Впрочем, можно дать и некое иное объяснение...

Да, Святые Тайны должно принимать святым...

Огнь не попалит лишь огненного вещества, а только соединится с ним, и тогда будет из двух огненных единое огненное. Но как же здесь? Святое, а мы грешники. Вот тут-то именно и нужны вторые слова – о Святом Господе Иисусе Христе. Да, мы, как люди, как тварь, как падшие, – да, мы грешны, не святы. Но зато во Святом Господе и Христе мы принимаемся Богом в общение: за Его Святость, за Его Искупительную Жертву Невинного, но взявшего наши вины, и мы ставимся в разряд «святых», святых не своею святостью, а Его, Христовою, а потому лишь и удостаиваемся приобщения Божества. В подтверждение приведу слова из Священного Писания:

«Всем святым во Христе Иисусе, находящимся в Филиппах, с епископами и диаконами» (Флп. 1, 1) «благодать вам и мир», (Флп.1:2) – говорит апостол христианам.

«Церкви Божией, находящейся в Коринфе, освященным во Христе Иисусе, призванным святым... благодать вам и мир» (1Кор. 1, 2–3).

«От Него (Бога) и вы во Христе Иисусе, Который сделался для нас... праведностью и освящением и искуплением, чтобы было, как написано: хвалящийся хвались Господом» (Иер. 9, 24), а не собою. (1Кор. 1, 30–31).

«Освящающий и освящаемые, все от Единого», – то есть и Господь Иисус Христос, и верующие в Нем едино (Евр. 2, 11).

Мы грешны, но Глава наша – Свят, а за Него и мы сподобляемся святыни, Им и в Нем освящаемые.

...Возьму такое сравнение: царский сын женился на девице «низкого» происхождения, и с этого момента в силу единого родства с нею весь род ее из прежнего состояния изъемлется и возносится в высокое положение «царской родни», и допускается, и приемлется, даже вызывается в царский дворец.

Но есть и еще смысл один: в древности «святыми» назывались все христиане, крещенные и верные в вере.

«Петр... пришел и к святым... в Лидде..». (Деян. 9, 32). Потом, воскресив Серну и «призвав святых, поставил ее» живою перед ними (Деян. 9, 41).

«Я многих святых, – говорит бывший Савл, – заключал в темницы, ...последующих сему учению, и мужчин и женщин, ...и когда убивали их, я подавал на то голос» (Деян. 9:2, 26:10).

«Приветствуйте целованием святых», то есть вообще христиан (см.: Рим. 12:13, 16:15; 1Кор. 16, 20; 2Кор. 13, 12; 1Фес. 5, 26). И здесь не делается различия между грешными и не грешными, а именуются все едино, все христиане.

«Церкви Божией, находящейся в Коринфе... призванным святым... благодать вам и мир» (1Кор. 1, 2–3).

И в таком случае приглашение к причащению Святых Таин относится к христианам вообще. А тогда они хотя были и лучше нас, однако же не были безгрешными, как показывают те же послания, которые потом начинают обличать «святых» в разных и многих недостатках, грехах, и даже, иногда, немалых.

Но и при всем этом – страшный возглас «Святая святым» все же стучится в двери нашего сердца смущением. Где же выход? В покаянии, восстанавливающем благодать святого крещения. Потому-то и требуется исповедь перед Причащением.

И всякий из нас знает – разумею даже священнослужителей – какая разница бывает, когда мы приступаем к Причастию – исповедавшись, или без этого (по привычке или при отсутствии духовника, или по стыду). А в Древней Церкви ... грешников просто не допускали к Причащению. Если мы исповедались, то самое Причащение будет во оставление грехов. Мы – грешны, Един Свят – Господь, но именно Сего освящающего, очищающего Агнца мы и приступаем причащаться во оставление грехов, «во исцеление души и тела». Но если кто свят, чист, добродетелен, хранит крещенскую благодать непорочною,» тогда ему, все равно, нужно говорить те же слова: «Един Свят – Иисус Христос», ибо только через Него дана и таковым освящающая и охраняющая их во святости благодать Святого Духа, а не особою они – святы... И притом и они «сделали, что должны были сделать, как рабы неключимые» (Лк. 17, 10). Но и таковым должно желать еще большего, высшей святости, как говорит Ангел Тайнозрителю Иоанну: «...Время близко. Неправедный пусть еще делает неправду; ...праведный да творит правду еще, и Святый да освящается еще» (Отк. 22, 10, 11).

Нам же, слышащим эти слова, лучше приходить в сокрушение и, однако же, уповая на милосердие Божие за Жертву «Единаго Святаго», приступать смиренно.

Вот что пишет святой Ефрем Сирин: «Весь я – нечистота и греховная тина; весь – жилище душепагубных страстей; и намереваюсь приступить к Пречистым и Страшным Тайнам Сына Твоего, Владычице, и Бога». К Ней обращается преподобный, умоляя Ее: «В сей час, то есть пред Причастием, защити меня, если когда, то теперь тем более нуждающегося в Твоем Покрове и в Твоей помощи. Как грешник, я мучаюсь страхом и объемлюсь трепетом, по причине нестерпимого множества грехов моих!»

Но затем пишет сразу и иное: «Но если остаюсь когда без Причащения, под предлогом своего недостоинства, то впадаю в большую глубину зол и повергаю себя большим наказаниям. Тесно мне и в том и другом случае».

Что же делать?

«К Тебе прибегаю, будь благосердна ко мне, Пренепорочная Владычица моя. Употребив Матернее дерзновение пред Сыном Твоим и Богом, испроси мне оставление прежних грехопадений; сподоби меня очиститься и просветиться приобщением Сих Таин и укажи мне путь, как остаток жизни своей проводить в покаянии, чистоте и смирении. Как раба, хотя и непотребного, всеми мерами (способами) снабжая (помогая) и охраняя Твоею благостию».

На сем и закончим наши размышления о сочетании великих слов о «Святых Святым» во «Едином Святом»...

И в указание на все это Агнец Божий вземлется служащим и «мало» воздвизается над святым дискосом. Этот внешний символ, прежде, при отсутствии иконостасов, показывался всем явно, видимо. И от этого еще более углублялось и сознание своего недостоинства, а вместе с тем и надежда на Агнца Божия, «вземлющаго грехи мира»...

После этого начинается Причащение в алтаре священнослужителей, а миряне остаются еще одни, в ожидании. Наедине с самими собою, своею совестию и Господом...

Чем же заполняется это время? Об этом стоит сказать...

В больших храмах, где с архиереем служит много священников, обычно один их них, «поспешив» причаститься, идет говорить проповедь. Или, лучше, «свободный» от Сослужения (и, следовательно, увы, лишенный самого главного – Причащения, если он не причащался на «ранней»), назначенный в очередь расписания, выходит на обычное место (на амвоне, а на юге – на особую кафедру) и поучает.

И, таким образом, достигаются будто бы две цели, даже три: и заполняется, как бы целесообразно, свободный момент, и назидается народ, и даже «выгадывается» время, – так как после не придется «задерживать» богомольцев еще и «словом».

Но, увы, по всему ходу литургии это самый неудобный и неподходящий момент для проповеди. В древности (до Златоуста) поучения говорились в своем отделе литургии (о чем будет речь дальше еще), именно в поучительной, приготовительной части ее, когда полагается читать и Апостол, и Евангелие; тотчас же, бывало, и следовала проповедь... Потом проповедь отнесли к концу литургии, но уже после Причащения, ибо все священнослужащие обязаны были причащаться. А теперь решили «выгадывать» время. Какое человеческое и недостойное соображение!

Но еще более неуместным является это искусственное включение проповеди перед Причащением по смыслу самой литургии: люди всецело приготовились к Причащению Агнца, пришли в сокрушение и смирение, все в ожидании, еще несколько минут, обычно не более пяти-десяти, даже меньше, и они приступят... И это время хочется и должно занять только «Единым на потребу» – «Единым Святым», Причастием.

И вдруг выходит проповедник и начинает говорить!

О чем? О чем бы ни говорил, мало что найдется соответствующего моменту, ибо почти никогда не говорят о Причащении... Даже очень немногие говорят вообще-то о Боге, о Христе Спасителе, о Святом Духе... Даже далеко не все говорят о грехах и святости, о покаянии, о благодати... А поднимают вопросы морального характера, иногда же говорят на «общественно-политические» темы, и в лучшем случае на общеизвестные нравственные вопросы о любви, о смирении; на чтении Евангелия.

И человек, до такой степени приподнятый на высоту духовного напряжения всем предшествующим ходом литургии и ударенный по сердцу словами о «Святых», вынужден вдруг сразу оторваться от всех своих мыслей, чувств, переживаний! Он должен поистине с Неба спуститься на землю; снизиться до вещей, о коих он давно уже пропел с клиросом: «Всякое ныне житейское отложим попечение». Нет, его насильно опять вовлекают в них!

Объяснить это можно: это и равнодушием мирян, стоящих в церкви, и нечуткостью священнослужителей, дозволяющих подобные явления. И те и другие недостаточно отдают себе отчет в совершающемся на литургии. Перестали мы понимать самые существенные в христианстве вещи! А еще и тем, что, увы, теперь нет причастников. Скажут: «Со страхом Божиим...приступите»... И никто, или очень мало «приступает». А потому и не готовятся, а потому и не ощущают режущего несоответствия «слов» с величайшим священным действием момента.

Мне еще в России пришлось слышать скорбную мольбу от одной христианки, городской учительницы, сестры видного писателя: «Нельзя ли было бы не говорить в этот момент проповедей? Они буквально вырывают душу из литургии!» И за границею приходилось выслушивать подобные же замечания, даже по поводу каких-либо назидательных отрывков из нравоучительных книг: слишком уж все это отвлекает от момента!

Конечно, иное дело, когда, например, батюшка отец Иоанн Кронштадтский выходил с Чашею и тут сначала говорил слово. Но его «слово» было тоже священнодействие. И притом он говорил о том и так, что подводил именно к Причастию, или ко Христу. Напрягал сокрушение или покаяние во грехах и надежду на милосердие Агнца... Тогда он входил в тон момента и лишь доводил его до высочайшего напряжения. Я лично видел это. Но это было лишь в случае так называемой «общей исповеди» его. А в другое время и он говорил поучение в конце литургии, по обычаю.

Однако его пример совершенно исключительный. Другим священнослужителям он не под силу: они своими проповедями, даже если бы стали говорить об Евхаристии, только ослабили бы настроение у причастников. И Церковь мудро поступила, что здесь не положила проповедей, а подобает петь «причастны», как это называется.

Но чем же тогда «занять» души?

Не менее часто, а теперь, увы, это вошло почти в обычай, тут поют «концерты». Но если проповеди здесь неуместны, то про пение, да еще и концертов, и говорить бы, казалось, не стоило. И однако никто, никто и не думает о полном несоответствии моменту «концертов» мирского театрального характера, услаждающих слух музыкальными «номерами», не имеющих никакого отношения ни к Евхаристии, ни к Причащению, ни вообще к литургии, а совершенно случайного типа: что регент захочет или что нравится «публике»...

Боже, Боже! И никто, никто не страдает от этого!

И тот же самый хор, который на Херувимской звал нас отложить всякое житейское попечение, даже и хорошее, теперь вводит «концертами» (показательно и самое слово-то!) прямо в театр. Конечно, это, к счастью, говорится про города, а не про деревни.

И, однако, что же делать? Устав, как мы говорили, знает здесь лишь одно пение, так называемые «запричастны». «Запричастен» – это короткий стих: на каждый день особый, сообразно памяти святого или празднику. Например: «Творяй ангелы Своя духи и слуги Своя пламень огненный», или: «Чашу спасения прииму и имя Господне призову», «Спасение соделал еси посреде земли, Боже», и т.п. И эти краткие стихи, «причастные», – то есть когда причащаются в алтаре, или пред причащением общим, поются на особые распевы, весьма тягучие. Такой «причастен» почти совсем не отвлекает причастника от его внутренних подготовительных переживаний... Но по правде должно сказать: и не помогает. Разве что «не мешает», а у не-причастников «занимает» время, не выводя их из религиозного настроения, ибо напевы совсем не театральные, а серьезно-благоговейные, строгие, спокойные и спокойно-медленные...

Однако и это не есть лучший вид использования данного момента. Самое естественное и в то же время простое, это – читать здесь молитвы к причащению. Пусть даже один причастник, но ради него не причащающимся братьям и сестрам стоит пожертвовать всем, ибо собственно для него одного будет сказано: «Приступите...» Так разрешается просто вопрос... «Но если нет причастников?» – спросит кто.

Тогда лучше исполнять Церковный устав – петь «запричастен». Но только не концерты! Только не политические темы!

А ведь это обычаи совсем не древние: им не более 150–200 лет!

Но, к счастью, причастники и не обращают внимания на концерты. И мы с вами забудем их, и кончим о Святом Причащении.

Не буду останавливаться подробно на том, что делается в это время в алтаре. Там началась уже вечеря. «Тайная вечеря», таинственная и от очей сокрытая...

Там уже раздробляется Агнец и разделяется священнослужителям. Одна часть Его влагается с дискоса в Чашу, в знак соединения Тела и Крови во Единого Живого Агнца. Для большей же жизненности вливается теплая вода, «теплота», дабы и на самый вкус было более близкое отношение к Крови, к живому, к Телу... Но Боже сохрани предаваться здесь или вообще когда-нибудь мечтательному воображению физического воззрения на Святые Тайны! Здесь все духовно, все сверхъестественно, все Божественно! Хотя и все реально, действительно, истинно, если хотите – даже «буквально»! А не символично, не переносно, как думают сектанты и маловерующие протестанты и другие. О теплоте, когда она вливается, говорится: «Теплота веры, исполнь Духа Святаго». Здесь все воспринимается лишь «верою», ибо все полно Духа Святого.

И так как Дух Святой есть «Господь Животворящий», то при вливании оживляющей теплоты и призывается именно Его Пресвятое Имя!

Затем из другой четверти Агнца причащаются священнослужители и потом отдельно принимают Святую Кровь, как это и было на Тайной вечери. А остальные две части разделяются по количеству причастников и влагаются во Святую Чашу, дабы быть предложенными людям вместе, в единстве. В древности причащались тоже отдельно, но потом для удобства, и дабы не было злоупотреблений, или ввиду неосторожных действий с Агнцем, Который вкладывался каждому в руку, Церковь установила совместное причащение под обоими видами одновременно, преподал Святые Тайны лжицею в уста.

Время пришло и для Причащения мирян.

Вот мы слышим привычный звук, «отдергивается», или «отнимается» завеса, отворяются царские врата; и диакон с препоясанным еще после «Отче наш» орарем, как приготовленный к удобному исполнению своих служебных обязанностей («диакон» значит с греческого – служитель), выносит торжественную Чашу с Агнцем.

Все очи устремлены к Нему.

«Со страхом Божиим и верою приступите», – громко возглашает слуга Божий.

И вы снова слышите, на первом месте, это слово «со страхом», к которому вы так приготовились предшествовавшими моментами...

А после и «Верую, исповедую...», повторяемое каждым причастником про себя, вслед за священнослужителем. И там опять говорится и о грехах, и о недостоинстве, и о суде. И теперь люди приступают уже без «помышлений» и без ужаса, а с благоговейным трепетом сердца, ожидающего милости.

В греческих же церквах и славянских прибавляется и третье слово, утешающее, радующее: «Со страхом Божиим, верою и любовию приступите». И приступают дети Божии к Агнчей трапезе.

Кто что переживает в этот момент, невозможно даже и указать: слишком разнообразны души, настроения, подготовка, а главное – безмерно обильная трапеза!

Только одно сейчас нужно сказать, что Церковь считает этот момент блаженным, счастливым, а приступающих – благословенными избранниками Божиими.

Поэтому на приглашение диакона «приступить» лик от лица Церкви и самих причастников поет об этой радости, которой действительно люди «сподобляются»: «Благословен грядый», то есть приступающий к Чаше, «во Имя Господне!»

И как не благословлять, когда «Бог Господь и явися (явился) нам» Сам, и дает Себя в полное общение!

Если радуются люди, даже приступая к простому столу земному, то как бы подобало радоваться, блаженствовать при Пренебесной вечери! И радуются люди! Потому-то и говорят после: «Сподобился». Одно это слово «сподобился». Никогда, ни при каких других случаях не говорят так! После исповеди поздравляют тоже отрадно, но говорят: «С очищением!» А здесь, только здесь: «Сподобился»... И это слово люди взяли из дальнейшей молитвы. Или лучше сказать обратно: внесли свое чувство в молитву: «Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи, яко... сподобил еси нас причаститися».

И все друг друга приветствуют, поздравляют, целуются. Даже не причащавшиеся и те улыбаются причастникам и поздравляют их радостно.

И мы невольно переносимся к другому праздничному времени, когда тоже и приветствуют, и целуются, и улыбаются, и ликуют: «к Пасхе».

Так оно и есть! Так и понимает Святая Церковь то, что совершается сейчас: после Причащения читаются диаконом тайно следующие молитвы: «Воскресение Христово видевше, поклонимся святому Господу Иисусу... Се бо прииде Крестом радость всему миру. Всегда благословяще Господа, поем Воскресение Его». Потом: «Светися, светися, Новый Иерусалиме!.. Ликуй ныне и веселися Сионе: Ты же, Чистая, красуйся, Богородице, о восстании» Сына Твоего. А третью – о Пасхе: «О, Пасха велия и священнейшая Христе!.. Подавай нам истее (еще более реально, истинно, тесно) Тебе причащатися в невечернем дни Царствия Твоего».Самые светлые пасхальные песнопения. Этим Церковь хочет выразить ту необычайную радость, которую люди переживают только на Пасху.

Но здесь не одно лишь психологическое сходство. Есть большее единство и по существу, дающее это основание так радоваться.

Что происходит? Общение твари с Творцом, конечного с Бесконечным, тленного с Нетленным, смертных с Бессмертным, временного с Вечным, человеческого с Божественным. А это ведет и к соответствующим последствиям, которые можно, кратким словом святого Симеона Нового Богослова, назвать «Обожением». «Имиже (Тайнами) оживляется и обожается всяк ядый же и пияй чистым сердцем; Ты бо рекл еси, Владыко мой: всяк ядый Мою Плоть, и пияй Мою Кровь, во Мне убо сей пребывает, в нем-же и Аз есмь. Истинно слово всяко Владыки и Бога моего: Божественных бо причащаяся и Боготворящих благодатей, не убо (уже) есмь един, но с Тобою, Христе мой, Светом Трисолнечным!»

«Обожается», «боготворится» человек. Именно это и совершилось во Христе, в Воскресении. Ныне же совершается это с причастниками Его. Поэтому-то во время Причащения лик все время и поет: «Тело Христово Приимите, Источника Безсмертнаго (бессмертия) вкусите».

Потому и на Пасху именно эти же самые слова поются всю Пасхальную неделю: Христос воскрес и через Причащение воскресит и причастников Своих.

Есть и третье сходство – духовное обновление, очищение от грехов, освящение – это воскресение души.

А есть и четвертое – обновление даже и тела чрез Святое Причащение.

Так воистину каждая литургия есть Пасха Христова: смерть разрешается воскресением, сокрушение – торжеством, покаяние – славою!

И это дается не одним лишь присутствующим, но и отсутствующим. И не только живым, но и усопшим. Ибо после причащения всех в храме, в Чашу, ко Христу, влагаются глубоко все частицы, изъятые на проскомидии за живых и усопших, со словами: «Отмый, Господи, грехи поминавшихся зде Кровию Твоею честною, молитвами Святых Твоих».

...И они – причастники, и для них – Пасха.

А в это время певчие поют уже хвальное: «Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа» (Слава Богу). Но это уже – следующая часть литургии. «Вечеря» окончилась. Брак с Агнцем совершился. Общение с Богом состоялось. Грехи прощены. Новая жизнь влита.

«Се прикоснуся» Христос «устнам твоим, и отимет беззакония твоя, и грехи твоя очистит», – говорит священнослужитель и себе, и другим.