Глава II

Возвращение на родину св. Василия. Опыты его красноречия на должностях адвоката и учителя красноречия. Какое впечатление производили на душу св. Василия слышимые похвалы его высоким талантам? Его путешествие по пустыням Египетским, Сирийским и Месопотамским, и разным монастырям. Впечатление, вынесенное им из этого путешествия, и причины, заставившие его отказаться от дальнейшего сожительства с великими подвижниками. Монастырь, им основанный на месте родины. Причины, побудившие его избрать это, а не другое место, для иноческой жизни. Почему св. Григорий Богослов не захотел жить вместе со св. Василием, несмотря на свое обещание, данное в Афинах, подвизаться с ним в одном месте. Описание местности, где был устроен св. Василием монастырь. Устройство св. Василием и других мужских и женских монастырей. Заботливость св. Василия о духовном просвещении не только монашествующих, но и окрестных жителей. Четыре его слова «о подвижничестве». Содержание каждого слова. Посещение св. Григорием св. Василия в его монастыре, и занятие вместе с ним св. Писанием, отеческими писаниями, и составлением правил для монашествующих. Содержание пространных и кратких правил. Подвижнические уставы и некоторые извлечения из них.

Проведши около пяти лет в Афинах, св. Василий, двадцати семилетний юноша, в 356 году, с обширными познаниями во внешних науках, с твердым расположением к добру, возвратился на родину. Отца своего он не нашел уже в живых; мать Емеллия с его сестрою, св. Макриною, проводили жизнь в богоугодных занятиях в монастыре, ими основанном, на берегу реки Изиса, на земле, принадлежавшей прежде бабке Василиевой, св. Макрине. Брат его Навкратий также проводил жизнь в монашеских подвигах в пустынном уединении. Таким образом, вся обстановка семейной жизни св. Василия была такова, что представляла ему сильные побуждения немедленно, по прибытии на родину, начать ту уединенную и подвижническую жизнь, о которой он помышлял вместе со св. Григорием, к которой стремился еще живши в Афинах. Но его высокая ученость, привлекшая к нему внимание и уважение всех знавших его и слышавших о нем, положила на время преграду его желанию. Знатнейшие из жителей Кесарии, места его первоначального обучения, Неокесарии, места жительства его родителей и его самого, отправили к нему посольство из почетных граждан, приглашая его занять должность адвоката в Неокесарии, обещая при этом и славу и богатство, т. е. такие блага, которые льстят страстям тщеславия и корыстолюбия³⁸. И эти занятия действительно могли доставить св. Василию и богатство и славу, так как красноречие в то время ценилось выше всех талантов, и его нигде нельзя было проявить с таким блеском, как в должности адвоката и на кафедре учителя красноречия. Но все блага земные получают свою цену не от своего внутреннего достоинства, но от наших желаний: чем мы более желаем овладеть ими, тем мы выше их ценим; а кто не желает их иметь, для того они не имеют никакой цены. Святой же Василий Великий говорит о себе: «быть в совершенной неизвестности для меня более желательно, нежели для честолюбцев быть на виду»³⁹. Потому блага, предлагавшиеся жителями Кесарии и Неокесарии, не могли отклонить его от желания заключиться в уединении, дабы через внутреннее усовершенствование себя достичь нетленной славы на небе.

Впрочем св. Василий, – как говорит св. Григорий Богослов, – «чтобы удовлетворить желанию многих, потому что сам по себе не имел расположения жить для зрелища и напоказ», а может быть и для того, чтобы восстановить в себе славу отца, которою он пользовался за свое красноречие, на краткое время принял предложение, как Кесарийцев, так и Неокесарийцев, и показал несколько опытов своего красноречия, как в звании адвоката, так и в должности учителя красноречия. Всеобщий восторг удивления и одушевленные похвалы его обширной учености и блистательному красноречию повсюду сопровождали его. Смотря на св. Василия с точки зрения человека, не освободившегося еще от духа тщеславия и не возвысившегося над суетою земных удовольствий, естественно было предположить, что и сам св. Василий не оставался совершенно равнодушным к похвалам, которыми его осыпали повсюду. Сестра его, св. Макрина, с заботливостью помышляя об охранении чистоты его сердца, дала ему заметить, что он стоит на краю пропасти, и ему грозит большая опасность, если он не поспешит удалиться с поприща, которое представляло так много случаев к развитию гордости своею ученостью. Но св. Василий поспешил успокоить ее, показав словами и делом, что он слишком далек от того, чтобы придавать какое-либо значение похвалам, рассыпавшимся перед ним повсюду. И вообще, как мало придавал он значения внешней учености, это он высказал в одном из своих писем. «Много лет, – пишет он, – провел я в суете и погубил почти всю юность мою в трудах суетных, посещал училища для приобретения познаний в той мудрости, которую Бог признал буйством. Но когда, наконец, как бы востав от глубокого сна, воззрел я на чудный свет Евангелия, и увидел бесполезность мудрости князей века сего престающих, тогда пролил я много слез о своей жалкой жизни и пожелал найти руководителя, который бы ввел меня в познание догматов благочестия. Первою заботою моею было исправить сколько-нибудь мой нрав, поврежденный долголетним обращением с нечестивыми. Поэтому, когда разгнув Евангелие, я увидел в нем, что лучший путь к совершенству – продать имение и раздать нищей братии, отрешиться от всех забот житейских и не увлекаться пристрастием ни к чему земному, тогда пожелал я найти человека из братии, который бы сам избрал такой образ жизни, дабы с ним вместе переплыть пучину кратковременного сего жития»⁴⁰.

После внушений св. Макрины, св. Василий, сколько по влечению собственного своего сердца к уединению, столько же и для успокоения благочестивых матери и сестры, заключился в уединение. И чем более вникал в самого себя, чем более внимал божественным внушениям Господа Иисуса Христа при чтении Евангелия, тем более находил в себе недостатков и несообразностей с высокими требованиями Евангельского учения; сознание в себе недостатков есть главное основание совершенствования человека. Пока человек, омрачаемый духом гордости, находится в самообольщении касательно своих достоинств, до тех пор он не может двинуться вперед относительно своего нравственного совершенствования. Но говоря о недостатках, которые находил в себе св. Василий, не должно допускать той мысли, чтобы он имел в себе какие-либо дурные наклонности, свойственные его возрасту. Проследив его жизнь с детства до лет, близких к мужескому возрасту, мы видели уже, что все его внешние действия и внутренние расположения души были таковы, что он мог быть образцом нравственной жизни и для седовласых старцев. Как гениальный художник всегда остается не доволен своими произведениями, сравнивая их не с произведениями обыкновенных, хотя и лучших художников, но с тем идеалом совершенства, который носится перед внутренним оком его пылкой фантазии; так и св. Василий находил в себе множество недостатков, пробуждавших в нем чувство сокрушения, сравнивая свои поступки не с действиями своих сверстников или лучших из граждан, но с высшими требованиями евангельского учения, стремящегося возвести человека, еще при жизни его на земле, на степень ангельской чистоты. Совершенство во всем  – вот цель всей его жизни! Он учился везде, где только можно было научится чему-либо хорошему и полезному, и учился всему, что только находил достойным внимания просвещенного человека. Но внешние науки не дали ему того, к чему стремилась его чистая душа, и он оставил их, справедливо сожалея о времени, употребленном на изучение их, как о времени, потерянном бесплодно для души. Ему хотелось иметь ясное, сколько возможно для ограниченного ума человека, понятие о верховном Существе, он желал знать путь к сближению с этим верховным Существом: но обо всем этом определенные понятия могло дать только одно Евангелие, а ни какая из внешних наук. Поэтому он оставил все науки, и занялся исключительно изучением одного Евангелия.

Но чтобы ясно видеть предмет, для этого не достаточно иметь здоровое зрение, нужен еще солнечный свет; чтобы поднять какую-либо тяжесть, не достаточно иметь одно усердие к тому, нужно еще иметь и силы для этого. Для понимания же высших предметов откровенного учения нужен божественный свет, для выполнения всех требований Евангельского учения не достаточно одних естественных сил, нужна божественная помощь. Свет же божественный, озаряющий наш ум и делающий его способным к пониманию вышеестественных предметов, и божественная помощь, дающая нам силы к исполнению и таких требований Евангельского учения, которые кажутся превышающими естественный силы человека, подаются нам через Таинства. Поэтому св. Василий Великий поспешил омыться водами Крещения, укрепить свои духовный силы через таинства Μирοпомазания и вступить в теснейшее общение с Господом Иисусом Христом через таинство Причащения. Bсе эти таинства он принял от руки Кесарийского Архиепископа Диания⁴¹.

Тройственная Божественная благодать, полученная св. Василием через Таинства, так сильно воздействовала на его, уже подготовленную к высшему служению, душу, что он с первого же начала вступления в св. Христову Церковь, решился исполнить заповедь Христову, ведущую к высшему совершенству: если хочешь быть совершенным; поди, продай имение твое, и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною (Мф. 19, 21). Но иноческая жизнь, полная всевозможных лишений и разного рода искушений со стороны плоти и диавола, не могла не представляться ему трудною по его неопытности в этом роде жизни: и потому он желал найти человека, который бы решился с ним вместе пройти этот трудный путь жизни и быть, если не наставником и руководителем, то, по крайней мере, разумным и благожелательным собеседником. Естественно, при таком желании первая мысль св. Василия обратилась к св. Григорию Богослову, как выразившему уже желание вместе с ним посвятить себя на служение Богу в звании инока, с полным отрешением от всего земного. Руководствуясь этою мыслью, св. Василий написал своему афинскому другу, приглашая его приехать к нему для осуществления выраженного в Афинах желания. Но получил в ответ от св. Григория письмо, из которого ясно было видно, что предположения афинские о совокупной жизни и любомудрии навсегда останутся без исполнения. Св. Григорий писал: «признаюсь, изменил я обещанию жить и любомудрствовать вместе с тобою, как дал слово еще в Афинах во время тамошней дружбы и тамошнего слияния сердец. Но изменяю не добровольно, а потому, что один закон превозмог над другим; закон, повелевающий прислуживать родителям над законом товарищества и дружбы. Впрочем, я в этом не изменю совершенно, если ты будешь согласен на то же самое. Иногда я буду у тебя, а иногда ты сам благоволи посетить меня, чтобы все было у нас общее, и права дружбы остались равночестными. Так можно мне будет и родителей не оскорбить, и быть вместе с тобою»⁴².

После такого ответа со стороны своего друга, св. Василий решился образовать свой монастырь. Но чтобы собрать в свой монастырь все лучшее, что было выработано долголетними опытами святых подвижников, он решился посетить великих подвижников, живших в Александрии и других местах Египта, также в Палестине, Келесирии и Месопотамии. И увидевши их, – говорит св. Василий, – «дивился воздержанию их в пище, дивился терпению в трудах, изумлялся неослабности в молитвах… живя как бы в чужой плоти, самым делом показывали, что значит быть здесь пришельцами (Евр. 11, 13), и что значит иметь житие на небесах (Флп. 3, 20). Подивясь сему и ублажив жизнь сих мужей, которые на деле показывают, что носят в теле своем мертвость Иисусову, пожелал и сам я, сколько было мне возможно, сделаться подражателем оных мужей»⁴³. И святые мужи, которых случилось видеть св. Василию, были действительно таковы, что составляли предмет удивления и подражания не только для современников, но и для последующих веков. Тогда было самое цветущее состояние иночества в Египте. Хотя Антоний Великий и отошел уже ко Господу, но пустыни Египетские наполнены были тысячами учеников его и подражателей. Между ними были тогда Поплий Великий, два Макария – Египетский и Александрийский, Пафнутий, Пиор, Исидор пресвитер Скитский и другие. Все они, соединяя с удивительным подвижничеством высокую мудрость в советах, обладали вместе и разными особыми дарованиями духовными, которые свидетельствовали о присутствии в их душах Духа Божия. В Келесирии были свои подвижники, которые были замечательны еще тем, что, кроме брани внутренней, вели другую непрерывную брань с остатками прежнего язычества. В Месопотамии, особенно в горах Низибийских, сотни иночествующих представляли зрелище, странное для мира, который, не имея сил подняться до понимания их высокой, отрешенной от всех благ земных, жизни, называл их не иначе, как пасущимися⁴⁴. К этому названию подала повод самая жизнь подвижников; так как они, чтобы поддержать в себе мысль, что они только странники на земле, а отечество их на небесах, не имели постоянного пребывания на одном каком-либо месте, но постоянно переменяли места своего пребывания в пустыни, питаясь одним быльем.

Путешествие св. Василия по пустыням и монастырям продолжалось около года. Но усладившись достойными подражания подвигами св. мужей, воспользовавшись их мудрыми наставлениями, он не решился остаться ни в одном из посещаемых им монастырей или пустынь; как ни усладительна была для его души жизнь св. мужей, но он не мог смотреть спокойно на раздоры и несогласия, возмущавшие тогда церковь по причине усиления ариан; и потому спешил возвратиться в свою отечественную страну, которая одна тогда между восточными областями сохранила мир вместе со строгим православием.

Возвратившись на родину, св. Василий, вероятно, руководясь тем же чувством любви к родным, каким руководился и св. Григорий в своих действиях и в определении образа своей жизни, решился остаться в Понте, и для устройства своего монастыря избрал уединенное место на берегу реки Ириса, на противоположной стороне которой жили его мать Еммелия и сестра Макрина. Избранное им место было богато и лесом, и водою, произращало всякого рода плоды при небольшом усилии со стороны человека, и главное – было совершенно спокойно и никакой путник не нарушал безмолвия этого места. Это-то удобство так приятно было для Василия, что он предполагал здесь окончить и дни свои⁴⁵. Здесь, отрешившись от всех забот житейских, не увлекаясь пристрастием ни к чему земному, он проводил жизнь, подражая подвигам тех великих мужей, которых видел в Египте и Сирии. У него ничего не было, кроме одной нижней и другой верхней одежды; трапезу его составляли хлеб с солью, жажду его утоляла одна вода; сон его был весьма непродолжителен и на голой земле⁴⁶. Посвятив себя уединению для достижения высшего нравственного совершенства, св. Василий в то же время со всем усердием занимался усовершением своего богословского образования. Изучением св. Писания, при пособии древних толкователей⁴⁷, и изучением писаний отеческих он занимался еще с несравненно большим усердием, нежели внешними науками. Совершенство во всем – это была цель его жизни, для достижения которой он употребил все усердие, не щадя своих сил и здоровья.

Обогатившись при содействии благодати Божественной, глубоким пониманием слова Божия и разными духовными дарованиями, св. Василий, по любви к Господу Иисусу Христу и ревности о распространении Его славы на земле, и по любви к ближнему и заботливости о спасении его души, не мог не чувствовать потребности употребить свои таланты во славу Божию и спасение ближних. И первое внимание его обращено было на живших невдалеке от него пустынников, которые продолжали свое служение Богу в уединении, не имея общения между собою. Но св. Василий, желая их собрать в свой монастырь, объяснил им, как невыгоды для них самих в отшельнической жизни, так и весьма большую пользу, какую может принести общежитие, как им самим, так и другим, имеющим общение с ними.

Прежде всего объяснил им, что жизнь отшельническая, хотя и имела своих знаменитых представителей, но, как исключение, не может быть общим правилом для всех вступающих на путь служения Богу, так как такая жизнь должна идти вопреки общему строю жизни человеческой и самому определению Божию, выраженному в самом устройстве организма человеческого. Как разные члены в теле человека не могут жить один без другого и для поддержания общей жизни в теле нужно, чтобы они исполняли каждый свое дело, помогали друг другу; так и в одинокой жизни человек, с одной стороны лишается возможности приобрести то, чего не имеет, с другой стороны – сделать добро другому тем благом, которым, по милости Божией, сам обладает. «Поэтому-то,– говорит св. Василий, – Создатель Бог определил, чтобы мы имели нужду друг в друге, и через то вступали друг с другом в единение (Сир. 13, 20)».

«Но и без этого, – продолжает он, – понятие о любви Христовой не дозволяет каждому иметь в виду собственное свое; ибо сказано: любы не ищет своих си (1Кор. 13, 5)».

«А жизнь, со всеми разобщенная, имеет одну цель – служение собственным каждого потребам. Это же явным образом противно закону любви, какой исполнял Апостол: не иский своея пользы, но многих, да спасутся (1Кор. 10, 33)».

«А потом, в удалении от всех нелегко каждому узнавать свой недостаток, не имея человека, который бы обличал его и исправлял с кротостью и сердоболием. Ибо от врага обличение нередко в благосознательном возбуждает желание уврачевания. Человека же, живущего в одиночестве, найти трудно, если кто прежде, не сблизился с ним в жизни; поэтому с ним сбывается сказанное: горе единому, яко аще падет, некому воздвигнуть его (Еккл. 4, 10)».

«Раздельная жизнь не имеет многих добродетелей, ведущих к спасению, ибо при раздельной жизни, не зная состояния другого, не может «ни радоваться с прославленным, ни страдать со страждущим».

«Сверх сего, поскольку один не в состоянии вместить всех духовных дарований, но каждому, по мере веры, бывает подаяние Духа, то в общежитии собственное дарование каждого делается общим для живущих вместе: овому бо дается слава премудрости; иному же слава разума; другому вера; иному пророчество; иному дарования исцелений, и т. д. (1Кор. 12, 8–10). Каждое же из сих дарований приемлющий имеет не в большей мере для себя, чем для других; почему в общежитии действию Святого Духа в одном необходимо переходить на всех вместе. Поэтому живущий особо, если и имеет какое-либо дарование, по причине недеятельности заключает его в себе, и оное делает бесполезным; а сколько сие опасно, знает все вы, читавшие Евангелие. В сожительстве же многих, и своим дарованием каждый наслаждается, приумножая оное через подаяние другим, и пользуется дарованиями других, как своими».

«Совокупная жизнь имеет и иные многие блага, которые нелегко все перечислить. Ибо она более одинокой жизни способствует к соблюдению дарованных нам от Бога благ, и к охранению от внешних козней врага. Надежнее людьми бодрственными пробуждение, если бы одному и случилось вздремать тем смертельным сном, об избавлении от которого научил нас молиться Давид, говоря: просвети очи мои, да некогда усну в смерть (Пс. 12, 4). И согрешающему удобнее расстаться с грехом, когда приводит его в стыд согласное осуждение многих… А жизнь одинокую, кроме показанных опасностей, сопровождают и другие. Первая и важнейшая из них – опасность самоугодия. Ибо, не имея человека, который бы мог оценить дело его, возмнит, что достиг до совершенства заповеди. А сверх того, заключив навсегда душевные силы и не давая им упражнения, не знает своих недостатков, не познает и успеха в делах, потому что отняты все случаи к достижению требуемого в заповедях. В чем покажет смиренномудрие, не имея человека, перед которым бы мог доказать, что смиреннее его? в чем покажет сердолюбие, будучи отделен от общения с многими? Как будет упражнять себя в долготерпении, когда нет противящегося его мнениям? Если кто скажет, что в усовершении нравов довольствуется он изучением Божественных Писаний, то поступит он подобно тому, кто учится строить, и никогда не строит, обучился искусству ковать, но не хочет приложить уроков к делу. Ему Апостол скажет: не слышатели бо закона праведни пред Богом, но творцы закона, сии оправдятся (Рим. 2, 13). Вот и Господь, по преизбытку человеколюбия, не удовольствовался только словесным научением, но, чтобы во всей точности и ясности показать нам пример смиренномудрия в совершенстве любви, Сам, препоясавшись, умыл ноги учеников. Кого же омоешь, кому услужишь, перед кем будешь последним живя один особо? А это доброе и красное житие братии вкупе, которое Дух Святой уподобляет миру, благоухающему на главе архиерея, как будет иметь место, когда живут поодиночке (Пс. 132, 2)? Поэтому, совокупное житие, братие, есть поприще подвижничества, благонадежный путь к преспеянию, постоянное упражнение и поучение в заповедях Господних. И оно целью имеет славу Божию, по заповеди Господа нашего Иисуса Христа, сказавшего: Та́ко да просвети́тся свет ва́ш пред человеки, я́ко да ви́дят ва́ша до́брая дела́ и просла́вят Отца́ ва́шего, и́же на небесех (Мф. 5, 16), так сохраняет в себе черты упоминаемых в книге Деяний Святых, о которых написано: вси же веровавши бяху вкупе, и имяху вся обща (Деян. 2, 44)»⁴⁸.

Столь разумное, столь доказательное и убедительное слово св. Василия сосредоточило во вновь устроенном монастыре всех отшельников, живших в недалеких местах Понтийской и Каппадокийской области. Управление монастырем и руководство собравшейся братии принял на себя сам св. Василий. И эта обитель и собранная в ней братия были предметом самых нежных попечений со стороны св. Василия Великого даже и тогда, когда он был уже в сане Apxиепископа. Слава о высоком подвижничестве св. Василия, равно как и о его мудрости в советах, скоро распространилась по всему Понту и Каппадокии, вследствие чего к нему стали стекаться люди для беседы духовной, а некоторые, быв одушевлены его проникающею до глубины сердца речью, оставались навсегда в его обители с совершенным отрешением от всех выгод и удовольствий, предлагаемых миром. Сначала эти посещения с благочестивою целью утомляли св. Василия и заставляли его скорбеть о нарушенном уединении его пустынной жизни. Но потом, воодушевленный благочестивым настроением душ приходивших и их искреннею жаждою назидания, он уже сам почерпал утешение в сознании того, что через его слово, при содействии благодати Божественной, распространялось и укреплялось царство Христово в душах верующих. Этим невольным отрешением от глубокого уединения Промысел Божественный незаметно подготовлял св. Василия к дальнейшему общественному служению св. Церкви. Плодотворное действие его слова на души приходивших к нему настолько распалило в его сердце ревность о спасении душ, искупленных кровию Господа Иисуса Христа, что он нередко надолго оставлял свое любимое уединение, обходя города и селения со словом назидания и вразумления. Всем говорил соответственно нуждам каждого. Одних старался пробудить от греховного усыпления, убеждая их обратить внимание на свою душу и прекратить пагубное угождение ненасытной плоти; других наставлял в истинах православной веры, или убеждал отступить от лжеверия, всеянного в их души еретиками. Иных возбуждал к молитве, к попечению о бедных; более же созревших располагал к монашеской жизни. Вследствие такой плодотворной беседы св. Василия в разных местах Понтийской области основались многие монастыри, как мужские, так и женские, которые также пользовались всегда его руководством и попечением⁴⁹.

Когда у св. Василия было братии еще не так много, то он руководствовал их своим примером и частными наставлениями. Но когда братия начала умножаться, то говорил им и общие поучения, в которых обнимал со всех сторон монастырскую жизнь, и выяснял нравственное значение всех возможных случайностей. Из поучений сего рода дошло до нас четыре, и все под названием – слово о подвижничестве. Предоставляя прочитать эти слова с должным вниманием монашествующим, мы обратим в них наше внимание только на те места и мысли, которые могут быть общеназидательными и поучительными для всех христиан, как мирских, так и монашествующих.

Слово 1. «Вознамерившийся повиноваться Христу и поспешающий к нищелюбивой и неразвлеченной жизни истинно достоин удивления и ублажения», – говорит св. Василий. Но желающему вступить на трудный путь иноческой жизни советует прежде испытать себя и предварительно приучить себя к терпению скорбей телесных и духовных, дабы, не имея силы противостоять встретившимся испытаниям, опять со стыдом и посмеянием не возвратиться к тому, от чего бежал, к осуждению души, возвращаясь в мир и делаясь для многих соблазном, подавая повод всем заключать о невозможности жить о Христе». «Таковой будет осужден не только, как изменник Христу, как оставивший свои ряды воин, но и как виновный в погибели развращенных им через соблазн его поступком».

Но таковые беглецы, для успокоения своей совести, говорят, что они могут и живя в мире благоугождать Богу добрыми делами. Святой же Василий мнимое благоугождение Богу добрыми поступками для такового беглеца находит невозможными «Кто в жизни, – говорит он, – безгрешной по ее неразвлеченности, не имел сил выдержать борьбы с врагом, тот в жизни многогрешной и им самим управляемой – без всякого руководства со стороны мудрого и опытного наставника – возможет ли преуспеть в какой-либо добродетели?».

«Человеколюбивый Бог, пекущийся о спасении нашем, предвидя невместимость жизни подвижнической для всех, дал жизни человеческой двоякое направление, т. е. супружество и девство, чтобы тот, кто не в состоянии вынести подвигов девства, вступал в сожитие с женою, зная, что потребуется от него отчет в целомудрии, святости и уподоблении тем, которые в супружестве и при воспитании детей жили свято», каковых примеров можно много найти и в ветхозаветной и новозаветной Церкви.

Но некоторые, увлекаясь греховными или ведущими ко греху обычаями мирскими, и желая дать себе возможно больший простор к удовлетворению страстей и порочных привычек, в утешение себе, или правильнее, к обольщению себя пагубными мечтами, говорят: мы не монахи, нам нельзя не следовать обычаям мира, и нам Бог простит. Но не так рассуждал об этом св. Василий Великий.

«Соглашаешься ли в том, – спрашивает он, – что Евангелие дано и оженившимся? Вот тебе приведено в ясность, что, в послушании Евангелию потребуется отчет у всех людей, – монахи ли они, или живут в супружестве. Для вступившего в брак достаточно и того, что ему извиняется невоздержание, пожелание жены и сожитие с нею; прочие же заповеди, как всем равно указанные, не безопасны для нарушителей. Иисус Христос, благовествуя заповеди Отца, обращал речь к живущим в мире (а не к монашествующим, которых еще и не было тогда). А если и случалось, что вопрошенный наедине отвечал ученикам своим, то свидетельствовал, говоря: а яже вам глаголю, всем глаголю (Mк. 13, 37). Поэтому и ты, избравший общежитие с женою, не опускай рук, как будто вправе ты отдаться миру. Тебе к получению спасения потребно больше трудов и осторожности: потому что избрал себе жилище среди сетей и под державою отступнических сил, имеешь побуждения к грехам, и все твои чувства день и ночь напряжены к вожделению их. Поэтому знай, что не избежишь борьбы с отступником и не одержишь над ним победы без многих трудов на страже Евангельских догматов. Ибо, как возможешь отказаться от ратоборства с врагом, ведя жизнь в самом ратоборном поприще? А это поприще – вся поднебесная земля, по которой кружит и которую обходит враг, как бешеный пес, ища, кого поглотить, как узнаем из истории Иова (Иов 2, 2). И поэтому, если отрекаешься от брани с противоборником, то ступай в другой мир, в котором его нет; там дозволено будет тебе отречение от борьбы с ним и безопасное небрежение о догматах евангельских. А если это невозможно, спеши обучится ратоборству с ним, в Писании изучая ратоборное искусство, чтобы тебя, побежденного им по незнанию, не предали вечному огню. И это как бы мимоходом сказано тем, которые в супружеской жизни без опасения нерадят о сохранении Христовых заповедей».

Обращаясь опять к монашествующим, советует при самом вступлении в иноческую жизнь, разорвать всякую связь с родными по плоти, друзьями и близкими людьми, чтобы беспрепятственнее и теснее соединиться со Христом. Впрочем, этим требованием воспрещается только пристрастная любовь к кому бы то ни было, препятствующая свободному служению Христу, а не любовь о Господе, которую мы обязаны иметь ко всем ближним. Советует также предварительно распорядиться своим внешним благосостоянием, употребив его на дела благоугодные, так чтобы при себе ничего не оставлять; так как надежда на богатство, каково бы оно ни было и в чем бы ни состояло, препятствует утверждению в душе всецелого упования на Промысел Божественный.

«Когда же, – далее говорит св. Василий, – при Божием содействии победишь врага своего в этой первой войне... с великою заботливостью и внимательностью постарайся найти мужа, который бы непогрешительно предшествовал тебе в образе жизни, хорошо умел руководить шествующих к Богу, украшен был добродетелями в собственных делах своих и имел свидетельство любви своей к Богу, был сведущ в Божественных Писаниях, не рассеян, не сребролюбив, не озабочен многим, безмолвен, боголюбив, нищелюбив, не гневлив, непамятозлобен, силен в назидании сближающихся с ним, не тщеславен, не высокомерен, не льстив, неизменчив, ничего не предпочитал Богу. И если найдешь такого, предай ему себя, ни во что вменив, и отринув прочь всякую свою волю.

Некоторые, придавая слишком большое значение своему уму и привыкнув к своеволию, смотря на монашеский обет беспрекословного послушания, говорят, что этот обет не может быть одобрен, потому что он, как им кажется, уничтожает свободу воли в человеке – один из величайших даров Божиих. Но справедливо ли, что этот обет уничтожает свободу в человеке? Нечто подобное этому можно видеть и в обыкновенной жизни человеческой. Одержимый какою-либо тяжкою телесною болезнью, не находя сам в себе сил к исцелению своей болезни, вручает себя свободно какому-либо врачу, известному уже своею опытностью и знанием, и беспрекословно, без всякого размышления, исполняет его советы и предписания и однако же никто не думает, чтобы через это свободное подчинение врачу, совершенно уничтожилась свобода действия в больном. Не тоже ли самое бывает, когда нравственно больной, видя постоянное расслабление в себе всех сил духовных и не находя сам в себе никакой возможности к ослаблению окрепших уже дурных своих привычек и греховных наклонностей, свободно покоряет свой ум и волю внушениям и руководству другого человека, известного уже своим благочестием и мудростью наставлений, подтверждаемых многими нравственно-исцеленными через него и получившими расположение и силы к лучшей и полезнейшей деятельности? Где же тут уничтожение свободы, когда нравственно больной покорил себя другому по свободному убеждению в превосходстве духовной мудрости своего руководителя? Никакой врач не позволит своему пациенту действовать несогласно со своими указаниями и наставлениями; в противном случае больной сам на себя берет ответственность за неуспех лечения или большее расстройство здоровья. Так духовный врач никак не может позволить вольности в действиях ума и воли нравственно больному, если хочет он быть совершенно исцеленным; в противном случае неуспех врачевания духовного остается на ответственности больного.

Убеждая посвящающего себя жизни монашеской к отречению от своей воли, как единственно верному пути к спасению, св. Василий говорит далее: «если по благости Божией найдешь (а поискав, непременно найдешь) учителя добрых дел, наблюдай за собою, чтобы не делать тебе ничего вопреки воли учителя. Ибо все, что делается без него, есть некое хищение и святотатство, ведущее к смерти, а не к пользе, хотя бы дело твое казалось тебе добрым». Советует также не дозволять себе таких действий вопреки принятым обычаям в обители иночествующих и, по отношению к братии вести себя смиренно, как прилично последнему из рабов. «Положи в сердце своем, что ты бесчестнее и грешнее всех людей, что ты странник и пришелец, и из жалости принят отрекшимися от мира прежде тебя, спеши быть последним из всех и всем рабом. Имей уши отверстые к слушанию, и руки, готовые исполнять слышанное, уста имей молчаливые и сердце осмотрительное. Будь ленив к празднословию, а благоразумен и сведущ в спасительном слышании Божественных Писаний. Да будет тебе горьким вкушением слышание мирских рассказов, и сотами меда беседа мужей преподобных». Советуя подражать делам утвердившихся в добре, запрещает осуждать падающих. «Не будь судьею,– говорит св. Василий, – чужих падений. У них есть Судья праведный, иже воздаст комуждо по делом его (Рим. 2, 6). Ты сам себя удерживай от падения и, сколько есть сил, облегчай свое бремя. Отягощающий бремя свое и понесет его. В покаянии спасение, а неразумное осуждение других – смерть покаяния». Особенно советует не оставлять без крайней нужды своей келлии, дабы суетными разговорами с мирскими людьми не расслабить своей ревности в подвиге и бдительности над своими помыслами и сердечными расположениями, и через общение в их усладительной для вкуса трапезе не ослабить своего подвига в посте и не положить начала сластолюбию, этой матери многих страстей. Сколько возможно, – говорит св. Василий, – сколько от тебя зависит, уклоняйся от всякого выхода в общество,… хотя возвратишься в келлию (избежав гнусных пороков), но уже не таким, каким вышел, но расслабленным и болезненным, не расположенным ни к какому доброму делу, и только по истечении длинного времени способным сделаешься к свойственному тебе навыку. Поэтому, если случится тебе по какому-нибудь обстоятельству выйти из келлии, то, облекшись в броню страха Божия, вооружившись любовью Христовою и воздержанием во всем, оградив вторжение сластолюбия, тотчас, по исправлении нужды, иди назад, ни мало не замедляя и убеждая свои внутренние помыслы, что на всяком другом месте не доступно для тебя спасительное упокоение».

Зная, как много входит в душу греховного через слух, и как сильно опустошается душа через многоглаголание, в предостережение подвижникам говорит: «не подставляй ушей всякому разглагольствующему, и не отвечай всякому говоруну в беседах, не соответственных цели подвижничества. Будь слушателем добрых поучений, и в размышлении о них храни свое сердце. Береги свой слух от мирских рассказов, чтобы не замарать души брызгами грязи. Не старайся вслушиваться, что говорят другие, и не вкладывай головы своей в средину беседующих, чтобы и самому тебе не быть осмеянным, и их не сделать злоречивыми. Не будь любопытен, и не все желай знать, чтобы не удержать тебе в сердце своем гноя страстей. С пользою смотри, с пользою слушай, с пользою говори, с пользою отвечай».

2 Слово. В этом слове в кратких, но определенные выражениях, разъясняется: каков должен быть монах в келлии и вне оной, беседа касается большею частью внутреннего состояния души его.

3 Слово. В этом слове св. Василий показывает сначала, что человек сотворен по образу Божию и по подобию, а грех, увлекши душу в страстные пожелания, изменил красоту образа. Но Бог есть истинная жизнь, потому, кто утратил в себе подобие Божие, тот утратил и общение с жизнию; а кто вне Бога, тому невозможно быть в блаженной жизни. И так как мы утратили блаженное общение с Богом порабощением страстям, поэтому и возвращение к блаженной жизни в Боге возможно только при достижении совершенного бесстрастия. «Если бесстрастием снова восстановляем в себе образ Божий, – говорит он, – а уподобление Богу дарует нам непрекращающуюся жизнь, то, вознерадев о всем другом, употребим попечение свое на то, чтобы душа наша никогда не была обладаема никакою страстью; а напротив того, чтобы мысль наша, при нападении искушений, оставалась непоколебимою и чтобы через то соделались мы причастниками Божия блаженства».

Объясняя далее, что девство более всего споспешествует к таковому бесстрастию, показывает однако же, что девственная жизнь не в том состоит только, чтобы воздерживаться от деторождения, но весь образ жизни, и самая жизнь и нравы должны быть девственны. «Можно, – говорит он, – и словом соблудить, и оком прелюбодействовать, и слухом оскверняться, и в сердце принять нечистоту, и неумеренностью в пище и питии преступить законы целомудрия. Поэтому, если желаем, чтобы облик души нашей по Божию подобию украсился бесстрастием, а через cиe приобрели мы и вечную жизнь: то будем внимать себе, чтобы, поступая в чем-нибудь недостойно обета, не подпасть одному суду с Ананием», который, не обещая Богу своего имения, мог удержать его при себе не согрешая, но обещав и не исполнив своего обета, подвергся праведному гневу Божию.

Продолжая речь о девстве, – св. Василий говорит, – что он под именем чистоты девства разумеет не воздержание только от плотской страсти, но и от всякого страстного расположения к какому бы то ни было виду греха. «Говорю же это, – продолжает он, – имея в виду не один род страсти (как думают некоторые, поставляя заслугу девства в одном охранении тела), но страстные расположения всякого рода, чтобы намеревающийся соблюдать себя для Бога не осквернил себя никаким мирским пристрастием. Гнева, зависти, памятозлобия, лжи, гордости, парения мыслей, разговоров не во время, лености в молитве, пожелания иметь, чего еще нет, нерадения о заповедях, нарядных одежд, украшения лиц, собрания и бесед противных приличию и ненужных, – всего этого столько должен остерегаться посвятивший себя Богу обетом девства, что ему равно почти опасно, как пребывать в грехе, от которого он отрекся, так и предаваться чему-либо одному из сказанного».

Внушая далее совершенную покорность воле настоятеля, когда приказывает что-либо склоняющее к благообразию и строгости жизни, советует убедиться братству, что не случайно, но по Божию повелению дана настоятелю такая власть, чтобы преспеяние по Богу совершалось беспрепятственно, когда один предлагает все душе полезное и пригодное, а прочие с благопокорностью принимают благие советы.

Говоря о воздержании в пище, советует «и не нежить плоть и не поступать с нею жестоко, но соблюдать умеренность в том и другом, чтобы плоть, утучнев, не мятежничала, и изнуренная до болезненного состояния не лишилась сил к исполнению заповедей. Ибо равный вред душе в обоих случаях, – и когда плоть непокорна от избытка здоровья предаваясь неистовым порывам, и когда от мучительных болезней изнурена, расслаблена и неподвижна; потому что душа при таком состоянии тела не имеет времени возводить взоры горе, но по всей необходимости бывает занята ощущением боли, и ослабевает подавляемая злостраданием тела».

Любовь к ближнему должна быть основана на любви к Господу, так чтобы мы любили ближнего не по вниманию к каким-либо его личным достоинствам, приятным для нас, а потому, что он – творение Божие, освященное через Таинства божественною благодатью и предназначенное к вечному блаженству на небе. И потому св. Василий воспрещает пристрастную любовь к какому-либо брату монаху, а внушает всем, чтобы все смотрели друг на друга с равномерным расположением, и чтобы всем обществом владела одна мера любви.

4-е Слово. В этом слове, показав сначала цель подвижничества, – спасение души, советует преуспевать в отречении от имущества, «потому что забота и попечение о вещественном производит великое развлечение в душе».

Вследствие сего и имущество монастырское должно распределяться соответственно нуждам каждого брата, а не его желанию. Но так как нравы у людей различны, и не все одинаково рассуждают о полезном: то, чтобы не произошло вследствие сего какого-либо расстройства, св. Василий советует избрать для всех одного наставника, который должен сделаться общим руководителем действий и помышлений каждого.

«А истинное и совершенное послушание подчиненных наставнику выказывается в том, чтобы не только по совету настоятеля удерживаться от несообразного, но чтобы без его воли не делать даже и самого похвального... Если кто, следуя собственным стремлениям, делает себе угодное и не повинуется совету настоятеля, то прегрешение его будет важнее заслуги; потому что противляяйся власти, Божию повелению противляется, и награда за послушание важнее награды за преспеяние в воздержании».

И в этом слове, советуя иметь одинаковую любовь ко всем членам братства, как имеем одинаковую любовь ко всем членам своего тела, внушает однако же иметь преимущественное почтение к тем, которые в большей мере приносят пользы всем и каждому, так как и в собственном теле мы не одинаковое имеем попечение, как о глазе, так и о пальце на ноге, хотя боль того и другого одинаково чувствительна для нас.

Внушив иметь любовь к братии, предостерегает особенно от чувства ненависти. «Как имеющий, – говорит он, – любовь имеет в себе Бога, так имеющий ненависть имеет в себе диавола».

Как ни много доставляло св. Василию утешения собравшееся во вновь устроенном им монастыре довольно многочисленное братство, покорное его благим внушениям, связанное между собою любовью и ревнующее о преуспеянии в подвигах благочестия; но для полноты блаженства, которым он наслаждался в своем вновь устроенном монастыре, ему недоставало сообщества его друга, св. Григория, и потому он приглашал его к себе. Св. Григорий Богослов, влекомый сколько его дружественными приглашениями, столько же и своею любовью к нему, много раз обещал придти к нему, но всегда был удерживаем обстоятельствами, и обещания таким образом всегда оставались неисполненными. – Но крепкая любовь, подобно пламени, не угасающему от дуновения ветра, а еще более развивающемуся, не ослабевает от препятствий, и возбуждается только сильнее к достижению своей цели. Так и св. Василий, несмотря на многократные и тщетные приглашения к себе св. Григория, не оставлял однако же намерения привлечь его к себе. И на этот раз хотел подействовать на его воображение описанием живописной местности, среди которой расположен был его монастырь. Но св. Григорий, привыкши в тиши глубокого уединения созерцать своим умом высшую красоту  – Творца природы, не увлекся красотами тех гор и долин с текучею рекою, о которых ему писал Василий. И потому написал св. Василию в ответ, что положение места не много значит и не может в душе его произвести сколько-нибудь влечения к тому, чтобы жить с ним в кругу собранных им в монастырь подвижников, пока не узнает о самом образе их жизни, и о том, в каких занятиях проводят время⁵⁰.

«Подлинно, – писал ему в ответ св. Василий, – это рассуждение достойно твоей души, которая все здешнее ставит ни во что в сравнении с блаженством, которое уготовано нам по обетованиям»⁵¹. Далее, в том же письме показывает, что единственною целью всей жизни собранного братства служит забота о том, чтобы неуклонно идти по следам Вождя нашего спасения, и раскрывает вместе с тем свое внутреннее состояние и их подвиги, которыми они стараются благоугождать Господу.

После сего письма св. Григорий уже решился расстаться на время со своими родителями и посетить своего друга Василия. Григорий, живя в пустыне у Василия, вместе с ним занимался древними церковными писателями, руководствуясь ими при чтении священного Писания и вместе с ним извлек из писаний великого по трудам своим учителя, но не всегда чистого и твердого в учении, Оригена, изъяснение на некоторые места священного Писания, которое известно под именем Филокалии или Добротолюбия⁵². Впрочем, пользуясь сочинениями Оригена при изъяснении св. Писания⁵³, св. Василий избегал его излишней наклонности к иносказательному объяснению. Вместе же со св. Василием св. Григорий занимался составлением пространных правил для иноков⁵⁴, которые потом были восполнены св. Василием еще краткими правилами. Но как пространные правила (числом 55), так и краткие (числом 313) изложены в форме ответов на предлагаемые вопросы. Рассмотрим прежде пространные правила и обратим в них преимущественное внимание на те правила и мысли, которые могут быть общеназидательными и обязательными для всех христиан, как мирских, так и монашествующих. Показав в первом правиле, что первою и основанием для всех прочих заповедей должна служить заповедь о любви к Богу, во втором правиле раскрывает, что этой любви нельзя научить, даже и не должно учить, потому что она вложена в нашу природу самим Богом. «Пороку, – говорит он, – можно дать следующее определение: это лукавое, противное Господней заповеди, употребление того, что дано нам Богом для доброй цели; равно как определение добродетели, требуемой Богом, будет следующее: это употребление Божиих даров с доброю совестью, по заповеди Господней». Тоже самое нужно сказать и о любви. Любовь есть естественное стремление души к тому, кто служит для нас источником жизни, света и блаженства. «Получив заповедь любить Бога, приобрели мы также и силу любить вложенную в нас при самом первоначальном нашем устройстве»... «Любовь к Богу не есть что-либо, учением приобретаемое. Не у другого учились мы восхищаться светом, быть привязанными к жизни, не другой кто учил нас любить родителей или воспитателей». «В рожденных есть природная любовь к родившим, и это доказывает привязанность бессловесных, и в людях с первого возраста открывающееся расположение к матерям».... «О псе и других подобных животных нужно ли говорить, какую привязанность они оказывают к тем, которые кормят их»! Поэтому недостатком любви к Сотворшему нас и отчуждением от Него, да не покажем себя неразумнее младенцев и свирепее зверей. Если бы мы и не знали, каков Он по благости, то потому одному, что от Него получили бытие, должны мы безмерно любить Его со всею нежностью и непрестанно прилепляться к памятованию о Нем, как дети прилепляются к матерям»...

Продолжая доказывать естественность любви к Господу, св. Василий говорит: «от природы в нас есть вожделение прекрасного, хотя по большей части одному то, а другому другое кажется прекрасным. Что же досточуднее Божией красоты? Какое представление приятнее Божия великолепия? Какое желание душевное так живо и сильно, как желание, порождаемое Богом в душе, которая очищена от всякого порока и с истинным расположением говорит: уязвлена есть любовию азъ (Песн. 2, 5)? Подлинно неизреченны и неописанны молниеносные блистания Божией красоты; ни слово не может выразить, ни слух вместить.... Если красота сия, незримая телесными очами, а постигаемая только душею и мыслью, озаряла кого-либо из святых: то, возмущенные здешнею жизнью, говорили они: увы мне, яко пришествие мое продолжися (Пс. 119, 5)! когда прииду и явлюся лицу Божию (Пс. 14, 3), и: разрешитися и со Христом быти, много паче лучше (Флп. 1, 23). Тяготясь сею жизнью, как узилищем, столько были неудержимы в стремлении те, у кого коснулось души Божественное желание. По причине ненасытного желания созерцать Божественную доброту, они молились о том, чтобы зрение красоты Божией простиралось на всю вечную жизнь (Пс. 21, 4)».

Доказав естественность нашей любви к Господу из естественной потребности нашей природы любить родителей и все прекрасное, далее доказывает тот же предмет потребностью нашей природы быть признательным к благодетелям. «Если по природе, – говорит св. Василий, – имеем любовь и расположение к благодетелям, и решаемся на всякий труд, чтобы воздать за оказанное нам благодеяние, то какое слово может изобразить Божии дары? Они таковы по множеству, что превышают всякое число, так велики и важны, что достаточно и одного, чтобы обязать нас ко всякой благодарности Подателю». Указывает за сим на неисчислимые дары Божии, поданные нам благостью Божиею:

в устройстве вещественной природы, где все направлено к тому, чтобы наше земное существование сделать благоденственным,

в сообщении нашей душе таких сил естественных и благодатных, которыми мы можем уподобляться самому Богу и делаться причастниками Его блаженства,

в Его любвеобильной заботливости о нашем спасении после нашего отпадения от Него.

Указав на все эти дары благости Божией, завершенные и запечатленные крестными страданиями Господа Иисуса Христа, говорит: «когда все это привожу себе на мысль, прихожу в какой-то ужас и страшное исступление от боязни, чтобы по невнимательности ума или по причине занятия суетным, отпав от любви Божией, не сделаться мне некогда укоризною Христу. Ибо тот, кто ныне обольщает нас, и мирскими приманками всемерно старается произвести в нас забвение о Благодетеле к погибели душ наших, ругается и посмевается над нами, тогда пренебрежение наше обратим в укоризну Господу, и будет хвалиться нашею непокорностью и нашим отступничеством; потому что он не сотворил нас и не умер за нас, однако же имел нас своими последователями в непокорности и нерадении о заповедях Божиих».

В третьем правиле, говоря о любви к ближним, развивает прежде выраженную мысль, что нет заповеди, к исполнению которой Господь не даровал бы сил. «Закон, – говорит он, – есть возделыватель и воспитатель сил, какие заключены в нас в виде семени». – Каждая сила в нашей душе, оставаясь без упражнения, слабеет понемногу, и может быть доведена через недеятельность до совершенной неспособности проявить себя в соответствующем ей действии. Пример эгоистов, которые на всех и на все смотрят, как на средства к достижению своих личных целей, показывает, что в них естественная любовь к ближнему через недеятельность доведена почти до омертвения. Но чем более человек упражняет в себе эту силу, вложенную в нас Богом, деятельным участием в благосостоянии ближнего, тем более в нем она крепнет. И через постоянную деятельность эта сила может быть доведена до такой степени, что человек станет собственное свое счастье измерять степенью счастья своего ближнего, как нежно любящая мать не может считать себя счастливою, если видит своего сына или дочь изнывающими от сильных страданий. Господь потому и требует от нас плодов этой любви, что семена ее предварительно уже вложил в наше сердце. Господь говорит: заповедь новую даю вам, да любит друг друга (Ин. 13, 34). И желая возбудить нашу душу к исполнению сей заповеди, в доказательство, кто Его ученики, потребовал не знамений и чудес необычайных, но что говорит? о семь разумеют вси, яко мои ученицы есте, аще любовь имате между собою (Ин. 13, 35). И благотворение ближнему вменяет Ему самому. Ибо говорит: взалкахся и дасте Ми ясти; потом присовокупляет: понеже сотвористе единому сих братий моих меньших, Мне сотвористе (Мф. 25, 35; Мф. 25, 40).

Некоторые, любя из ближних только тех, которые им нравятся, и своими внутренними качествами доставляют им утешение, следовательно, любя в них только себя самих, говорят: я люблю Господа, но не могу любить ближнего, который мне делает зло и своим внутренним или внешним безобразием отталкивает от себя. – Но ты, говорящий так, лжешь; ты не любишь Господа. Аще кто речет, – говорит св. апостол Иоанн, – яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец (1Ин. 4, 20). Говоришь, что любишь Бога, – докажи это на деле. Не любим словом, ниже языком, – говорит тот же апостол, – но делом и истиною (1Ин. 3, 20). И сам Господь признаком истинной любви к Нему поставляет соблюдение Его заповедей: любяй Мя, – говорит Господь, – заповеди моя соблюдет (Ин. 14, 23). Заповедь же Его говорит тебе: возлюбиши ближнего яко сам себе и: любите враги ваш, благословите кленущия вы, добро творите ненавидящим вас и молитеся за творящих вам напасть. Если истинно любишь Господа: все это соблюдешь; если же не соблюдаешь: то не любишь Господа. «Следовательно,– говорит св. Василий, – через исполнение первой заповеди можно преуспевать и во второй, а через исполнение второй опять возвратишься к первой; и кто любит Господа, тот любит и ближнего.... И опять, кто любит ближнего, тот продолжает свою любовь к Богу; потому что Бог милость Его к ближним приемлет за милость к Себе».

В пятом правиле св. Василий говорит о способе, при содействии которого только достижимо может быть возможно точное и совершенное исполнение заповедей о любви к Богу и ближним. «Надобно знать, – говорит он, – что не можем преуспевать ни в соблюдении всякой другой заповеди, ни в самой любви к Богу и любви к ближнему, блуждая мыслями туда и сюда». Как невозможно достижение совершенства ни в каком-либо другом деле или искусстве, если занимающийся ими, забыв предположенную им в деле цель, переходит от одного дела к другому, оставив без внимания главный предмет своих занятий. «Поэтому и упражнение в благоугождении Богу по Евангелию Христову бывает успешно при удалении от мирских попечений и при совершенном удалении себя от развлечений... Намеревающийся истинно последовать Богу должен отрешиться от уз житейского пристрастия, а cиe достигается совершенным удалением от прежних нравов и обычаев и забвением оных... Без этого невозможно нам достигнуть цели – благоугождения Богу... А сделав это, надобно всяцем хранением блюсти свое сердце (Притч. 4, 23), чтобы никак не терять мысли о Боге, и памятования о чудесах Его не осквернять представлениями суетного, но святую мысль о Боге, постоянным и чистым памятованием напечатленную в душах наших, всюду носить с собою, как неизгладимую печать. Ибо таким образом приобретается нами любовь к Богу, которая и возбуждает к исполнению заповедей Господних, и вместе, опять ими сама соблюдается, делаясь продолжительною и непоколебимою». Непрестанное памятование о Боге, поддерживая в нас любовь к Нему, вместе служит лучшим пособием к точному исполнению заповеди Божией, согласно воле Давшего оную, и к ограждению себя от греха. Потому «надобно всякое дело совершать, как бы оно делалось перед очами Господа, и всякую мысль слагать, как бы Господь назирал ее. Ибо в таком случае будет и всегдашний страх, который по написанному, не терпит неправды, досаждения же и гордыни и пути лукавых (Притч. 8, 13), и любовь усовершится, исполняя сказанное Господом: не ищу воли моея, но воли пославшего Μя Отца (Ин. 5, 3); потому что душа сохранит всегдашнюю уверенность, что как добрые дела приятны Судии и Подвигоположнику нашей жизни, так дела противные вскоре подвергнутся осуждению».

Некоторые, привыкнув проводить большую часть жизни своей без мысли о Боге и о нравственном достоинстве своих действий, в извинение своей рассеянности, говорят, как возможно непрестанно мыслить о Боге, когда, по самому закону мышления, мы в одно и то же время не можем мыслить о двух предметах?! – Св. Василий Великий находит это возможным. «Как ковач,– говорит он, – при обделке, например, топора, помня того, кто дал ему работу, и имея его в уме, представляет тот вид и ту величину, какие назначены, соображает работу с волею заказавшего (а если забудет, то сделает или что-либо другое или иначе, нежели как сказано): так и христианин, всякое действие, маловажное и важное, соображая с волею Божиею, и поступок свой распорядит со всею исправностью, и вместе сохранит мысль о Том, кто повелел так поступать, таким образом выполнить сказанное: предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да неподвижуся (Пс. 15, 8), удовлетворим также и этой заповеди: аще яству, аще ли пиет, аще ли ино что творите, вся во славу Божию творите (1Кор. 10, 31)».

Сказав в пятом правиле о необходимости собранности в мыслях для утверждения себя в любви к Богу и ближним, в шестом правиле показывает, что к достижению этой собранности весьма много содействует уединение. «Вредно, – говорит он, – вести жизнь в обществе с людьми, которые небоязненно и презрительно смотрят на обязанность в точности исполнять заповеди.... Поэтому, чтобы ни очами, ни ушами не принимать нам ничего раздражающего на грех, и нечувствительно не привыкнуть к нему, чтобы в душе, ко вреду и пагубе ее, не оставались как бы образов каких и отпечатков видимого и слышимого, и чтобы нам придти в возможность пребывать в молитве, для этого прежде всего уединимся по месту жительства. Таким образом можем преодолеть прежний обычай, по которому, жили мы вопреки заповедям Христовым, и также в состоянии будем стереть с себя греховные пятна любомудренною молитвою и постоянным изучением Божией воли. А в молитве и в сем изучении невозможно успеть среди многих людей, развлекающих душу и занимающих ее делами житейскими... Сверх других многих неудобств, душа, смотря на множество живущих беззаконно, во-первых, проводит время не в том, чтобы очувствоваться в собственных своих грехах и сокрушаться покаянием о прегрешениях, напротив же того, через сравнение себя с худшими, приобретает какое-то мечтательное понятие о своих заслугах; а потом мятежами и недосугами, какие обыкновенно производит мирская жизнь, будучи отвлекаема от драгоценного памятования о Боге, не только лишается возможности радоваться и веселиться о Боге, чтобы прийти в состояние сказать: помянух Бога и возвеселихся (Пс. 76, 4), но и совсем привыкает к пренебрежению и забвению судов Божиих. А больше и пагубнее сего зла и потерпеть невозможно».

В 16-м правиле, доказывая необходимость воздержания для намеревающегося жить благочестиво, говорит: «умерщвление и порабощение плоти ничем не производится так успешно, как воздержанием, потому что кипучесть юности и неукротимость в стремлениях, как бы некоторою уздою, удерживаются воздержанием». Впрочем, – далее говорит он, – воздержание не должно ограничиваться одним удержанием себя от излишнего употребления яств, услаждающих вкус или утучняющих плоть; но должно простираться на все страсти, порождаемые сластолюбием, или служащие орудием к ее удовлетворению; как – то: гордость, превозношение, гнев, раздражительность, зависть, недоброжелательство, властолюбие, честолюбие, тщеславие, излишняя стяжательность и проч. «Строгий закон воздержания назначает меру языку, пределы очам, непытливое слышание ушам. Кто не остается в сих границах, тот невоздержен и своеволен».

В 17-м правиле св. Василий показывает, что воздержание должно простираться на самый смех. «Ибо предаваться неудержимому и неумеренному смеху – знак невоздержности, необузданных движений, и несокращаемого строгим разумом надмения в душе. Душевную радость изъявить даже светелою улыбкою не противно прилично, по сказанному: сердцу веселящуся, лице цветет (Притч. 15, 13). Но смеяться громко, всем телом приходить в невольное сотрясение, свойственно человеку необузданному, неискусному, неумеющему владеть собою. И Екклесиаст предотвращая такой род смеха, которым более всего сокращается душевная твердость, говорит: смеху рекох: погрешение (Еккл. 2, 2), яко глас терния под котлом, тако смех безумных (Еккл. 7, 6). И Господь, хотя понес на Себе необходимые немощи плоти, и все, что служит свидетельством добродетели, например, утомление и жалость к скорбящим, однако же, сколько видно из евангельской истории, не смеялся, а напротив того возвещал горе предающимся смеху (Лк. 6, 25)».

В 22-м правиле отвечая на вопрос, какая одежда прилична христианину? – говорит: «слово наше показало уже, что необходимы смиренномудрие, простота, во всем старание о малоценности и небольших издержках, чтобы телесные потребности менее представляли нам поводов к развлечению. К тем же целям надобно стремиться и в рассуждении одежды... Как люди славолюбивые уловляют себе славу и облекающею их одеждою, домогаясь того, чтобы смотрели на них и величали их за дорогое платье: так, очевидно, тому, кто по смирению поставил жизнь свою на последней ступени, и в этом надобно занять последнее между всеми место». Указывая далее на первоначальную цель устройства одежды первых человеков – прикрытие срамоты и защиту от разрушительных для здоровья перемен погоды, советует и теперь при устройстве одежды руководствоваться только этою целью. Щегольства же в одежде, введенного «изысканностью искусств, посвятивших себя суете», советует отвращаться, так как щегольство в одежде, не только не закрывает срамоты тела, но напротив, вскрывает наружу самую срамоту души, обличая в человеке или дух тщеславия, или растление души чувственностью.

В 50-м правиле, разрешая вопрос: согласно ли с целью благочестия пользоваться врачебными пособиями? – обращает прежде всего внимание на то, что первые люди, находясь в состоянии невинности, не имели нужды ни в каких искусствах для прикрытия своей наготы и для пропитания своего, и имея тело безболезненное, не имели также нужды и во врачебном пособии. Но допущенный в душу грех породил нужду, как в труде для приобретения пищи и одежды, так в усилии к снисканию средств для облегчения случающихся болезней. Бог, по действию своего правосудия, отдалив падшего человека от древа жизни, осудил его в поте лица снискивать себе хлеб, и по прошествии определенного времени странствования по земле, возвратиться в землю, от нее же взят был. Но движимый своим милосердием к падшему, но кающемуся человеку, «в облегчение горестных последствий проклятия, Он даровал ему смышленость и способность облегчать свои нужды наукою земледелия и другими искусствами; и поскольку сопряжены мы с болезненною плотью, которая за грех осуждена на истление, и через это подверглась разным немощам, то дана нам и помощь врачебного искусства, хотя в некоторой мере оказываемая страждущим болезнями. Ибо не сами собой прозябли травы, состоящие в свойстве с каждою из немощей, но, очевидно, по воле Создавшего произведены с целью служить к нашей пользе». Поэтому, в случае нужды надобно пользоваться врачебным искусством, но так, чтобы «не в нем одном поставлять причину здоровья, но принимать предлагаемые им пособия во славу Божию и в образец попечения о душе»… «Скотское было бы несмыслие надеяться себе здоровья единственно от рук врача, чему, как видим, подвергаются иные жалкие люди, которые не стыдятся именовать врачей своими спасителями»… Напротив того, как Езекия перевясло смоквий (4Цар. 20, 7) не почел первою причиною своего здравия, и не сему приписал исцеление своего тела, но к прославлению Бога присовокупил благодарение за создание смокв. Так и мы, приемля удары (через болезни) от Бога, который с благостью и премудростью устрояет жизнь нашу,... дарованную нам благодать исцеления примем с благодарностью и не будем поставлять в том разности, невидимым ли образом оказалось на нас Божие попечение, или через что-либо телесное, хотя последнее нередко сильнее приводит нас в сознание милости Господней».

Но как в начале первою причиною болезней и смерти был грех, так и теперь причиною болезней всегда бывает грех. Господь по своему милосердию болезнями или предохраняет нас от греха, в который мы могли бы впасть, пользуясь крепким здоровьем, или врачует нас от совершенного уже греха, призывая нас через скорбь к покаянию. Итак как для полного исцеления от болезни необходимо устранить самую причину болезни, «поэтому при начале самой болезни, св. Василий говорит: будем просить у Бога сперва познания тех причин, по которым поражает Он нас, а потом избавления от скорбей»… «Часто болезни суть наказания за грехи, посылаемые на нас, чтобы побудить к обращению. Сказано: егоже бо любит Господь, наказует. (Притч. 3, 12); и сего ради в вас мнози немощны и недужливи, и усыпают доволъни (немало умирает). Аще бо быхом себе рассуждали, не быхом осуждени были: судими же, от Господа наказуемся, да не с миром осудимся (1Кор. 11, 30–32). Таковым надобно в безмолвии, оставив врачебные попечения, терпеть насланную на них болезнь, пока не познают своих прегрешений по примеру сказавшего: гнев Господень стерплю, яко согреших Ему (Мих. 7, 9). Им должно показать свое поправление, принеся плоды, достойные покаяния, и помнить Господа, сказавшего: се здрав eси, ктому не согрешай, да не горше ти что будет (Ин. 5, 14)».

«Бывает же иногда и по настоянию лукавого, что человеколюбивый Владыка иного великого подвижника отдает ему для борения, и низлагает его высоковыйность высоким терпением рабов своих, что, как знаешь, было с Иовом. Или же в пример нетерпеливым Бог изводит людей, которые в состоянии переносить скорби даже до смерти; таков был Лазарь, который был покрыт многими струпьями, и о котором не написано, чтобы просил чего-либо у богатого, или был недоволен своим положением; за что и сподобился упокоения в лоне Авраамовом, как воспринявший злая в животе своем (Лк. 16, 25). Находим же, что у святых бывает и другая причина недугов, как у Апостола: чтобы не подумали, что он преступает пределы человеческого естества и чтобы не заключил кто-нибудь, что он в естественном устройстве имеет нечто особенное (как и поступили жители Ликаонии, принеся венцы и приведя волов, Деян. 14, 13), – в ознаменование человеческого естества имел он у себя продолжительный недуг. Какая же была бы польза таким людям от врачебного искусства?».

Тем же, которые расстроили свое здоровье худым образом жизни, советует пользоваться телесным врачеванием, имея при этом главную заботу о душе, и из способов лечения тела извлекая руководство для врачевания души. «Те, – говорит он, – которые худым образом жизни сами приобрели болезнь, должны, по сказанному прежде, пользоваться телесным врачеванием, как некоторым образцом и примером для попечения о душе. Ибо и для нас полезно по врачебному закону воздержание от вредного, избрание служащего к пользе и соблюдение предписаний. И самый переход плоти из болезненного состояния в здоровое да служит для нас утешением, чтобы не отчаиваться нам и в рассуждении души, как будто-бы она из греховного состояния не может через покаяние возвратиться опять в свойственное ей совершенство».

Но во всяком случае больной должен возлагать свое упование на Бога, а не на человека, и, призывая врача, должен прежде призвать на помощь Бога, прося Его во-первых вразумить врача, чтобы, он понял болезнь и назначил приличное болезни лекарство, а во-вторых дать целительную силу его лекарствам; так чтобы и болезнь, допущенная не без воли Божией, и исцеление, совершившиеся не без помощи Божией, теснее связывали нас с Богом чувством любви и благодарности к Нему.

«Как не должно, – говорит св. Василий, – вовсе бегать врачебного искусства, так несообразно полагать в нем всю свою надежду. Но как пользуемся искусством земледелия, а плодов просим у Господа, или вверяем кормило кормчему, а молим Бога, чтобы спас нас от потопления: так, вводя к себе врача, когда дозволяет cиe разум, не отступимся от упования на Бога».

Врачебное искусство св. Василий находит полезным и в нравственном отношении, так как оно приучает к воздержанию в пище, которое одобряется и христианским нравоучением, как пособие к достижению высших христианских добродетелей. «Мне кажется, – говорит он, – врачебное искусство немало способствует и воздержанию. Ибо вижу, что оно отсекает сластолюбие, не одобряет пресыщения, отвергает, как нечто неполезное, разнообразие в снедях и излишнюю изобретательность в приправах, и вообще недостаточность именует матерью здравия. Почему и в этом отношении совет его для нас не бесполезен».

Св. Василий Великий не оставляет без вразумления и тех, которые, при болезненном состоянии, по каким-либо обстоятельствам лишены возможности пользоваться врачебным пособием. Так как при исцелении от болезней всегда действует Бог, иногда при посредстве врачебных пособий, а иногда и непосредственно своею всемощною благодатью: поэтому не должно унывать в болезненном состоянии при отсутствии врачебных пособий, но, возлагая все упование на Бога, с верою и постоянством должно просить Его о помощи. Господь всегда действующий по своему милосердию, и в самых болезнях имеющий всегда в виду или очищение наше от грехов или возвышение нашей добродетели, приникая благоволительным вниманием к нашей живой вере и неослабной молитве: или не оставит нас искуситися паче, еже можем понести (1Кор. 10, 13), и с усилением болезни укрепит наши духовные силы к безропотному и терпеливому перенесению временной скорби, или исцелит, как некогда прокаженного, словом хощу, очистися (Мф. 8, 3). Чудодейственная сила Божия во все времена с одинаковой силой может проявляться, и проявляется, когда вера и действительная нужда представляют ей удобный случай к проявлению себя. И в настоящее время много можно встретить опытов, когда врачебная наука, признав свое бессилие, произносит смертный приговор над больным, а благодатная сила, по совершении над больным таинства Елеосвящения или Причащения, могущественно проявляет себя восстановлением сил и здоровья болящего.

Правила, кратко изложенные в вопросах и ответах.

Во вступлении к кратко изложенным правилам св. Василий говорит: «Нам, которым вверено служение слова, необходимо во всякое время быть усердными к исправлению душ и об ином засвидетельствовать всенародно перед всею Церковью, а о другом, касается ли это правой веры или истинного жития по Евангелию Господа нашего Иисуса Христа, так как тем и другим надежно усовершается Божий человек, дозволить каждому из приходящих по произволению наедине спрашивать нас».

Вследствие такого правила, обязательного для всех, которым вверено служение слова и попечение о душах, к св. Василию приходили и монашествующие и мирские люди со своими недоумениями относительно предметов веры и нравственности, и на все те недоумения св. Василий давал ответы, руководясь или ясными указаниями слова Божия или мнениями прежде бывших святых Отцев и учителей Церкви. Таково было начало кратко изложенных правил.

Так как в настоящее время предметы веры ясно и определенно изложены богомудрыми Отцами Вселенских Соборов и всякий, кто желает без увлечения духом словопрения научится право и спасительно веровать, может легко узнать из одного православного Катехизиза или Догматического Богословия все, как и во что следует веровать христианину, поэтому мы обратим в кратких правилах внимание только на те вопросы, которые будут относиться к правилам христианской нравственности по приложению к частным обстоятельствам жизни общественной и семейной.

Некоторые, увлекшись уже далеко на распутиях греха, и не желая подчиниться всем требованиям заповедей Господних, стараются успокоить свою мятущуюся совесть разными своевольными рассуждениями и ложными толкованиями слова Божия. Но таким лжемыслителям на пагубу своей души св. Василий в 1-м правиле говорит: «кто же дойдет до такого безумия, чтобы осмелиться даже и на мысль что-нибудь взять самому собою, когда для того, чтобы и умом, и словом и делом направить себя на путь истины, имеет он нужду в путеводстве Святого и благого Духа, а сам слеп и живет во тьме без солнца правды, – самого Господа нашего Иисуса Христа, который своими заповедями просвещает, как лучами; ибо сказано: заповедь Господня светла, просвещающая очи (18, 9)? поскольку же из обыкновенных у нас дел и слов одни определены Божиею заповедью в святом Писании, а о других умолчано: то в рассуждении сказанного в Писании никому вообще нет ни малого позволения делать что-либо запрещенное, и оставлять без исполнения что-либо заповеданное; потому что Господь однажды навсегда повелел и сказал: Всяко слово, еже Аз заповедаю тебе днесь, сие снабди творити: да не приложиши к сему, ни отымеши от него (Bтор. 12, 32)». В тех же случаях, которые не определены ясною заповедью Божиею, советует руководствоваться не своим смышлением, но советом более опытных в духовном рассуждении людей.

Многие, привыкнув к небрежности в словах и действиях, стараются успокоить себя ложною оценкою своих нравственных действий, считая одни грехи важными, а другие – неважными и как бы неспособными нанести вред душе. Но св. Василий в 4-м правиле говорит: «поскольку Господь подтвердил, что йота едина не прейдет от закона, дóндеже вся будут (Мф. 5, 18), и решительно сказал: яко всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный (Мф. 12, 36): то ничего не должно презирать, как маловажного. Притом, какой грех осмелится кто-нибудь назвать маловажным, когда Апостол утвердительно сказал, что преступлением закона Бога бесчествуеши (Рим. 2, 23). Жало смерти – грех, говорит тот же Апостол, и не тот или другой, но без разграничения всякий грех». Потому оставлять без внимания какой бы то ни было вид греха значит тоже, что оставлять без внимания уязвленного ядовитою змеею, потому только, что яд пущен в тело уязвленного не в большом количестве, и может умертвить человека не мгновенно, а через некоторый промежуток времени.

Бывают люди, которые совершают грех с услаждением, и увеличением, но для очищения его считают достаточным одно холодное повествование о нем перед духовником, без всякой даже решимости оставить его в последующее время. Но способна ли такая исповедь очистить душу от греха? – Нет. «Для очищения души от греха, кающийся, – говорит св. Василий в 5-м правиле, – должен прийти в такое же расположение духа, в каком был сказавший: неправду возненавидех и омерзих (Пс. 118, 163)… Наконец должен, подобно Закхею, совершить в большей мере такое доброе дело, которое противоположно греху».

В 16-м правиле св. Василий объясняет причины того, от чего душа иногда сокрушается о грехе и не употребляя о сем старания, и скорбь приходит в нее почти как бы сама собою, а иногда до того бесчувственна бывает, что и принуждаемая сознанием греха и гибельных последствий его, не может придти в сокрушение? Сокрушение, – говорит он, – которое само собою приходит, «есть дар Божий, подаваемый или для возбуждения вожделения, чтобы душа, вкусив сладость подобной скорби, старалась полюбить сию скорбь, или в доказательство того, что душа, при тщательном попечении, может быть во всегдашнем сокрушении, и что ни мало не извинительны отвергшие его по нерадению. А если кто и принуждаемый не может прийти в сокрушение, это служит обличением его небрежения в предшествовавшее тому время (потому что без многого и непрерывного упражнения невозможно приступить к чему-нибудь вдруг), а вместе показывает, что душа обладается другими страстями, которые не дозволяют ей свободно действовать в том, чего она хочет, по началу, изложенному Апостолом, сказавшим: аз же плотян есмь, продан под грех. Не еже бо хощу, сиe творю, но еже ненавижду, то соделоваю (Рим. 7, 14–15). И еще: ныне же не к тому аз сие содеваю, но живый во мне грех (Рим. 7, 17); потому что Бог, нам же во благо, попускает и сему быть, если душа тем, что терпит невольно, доводится до сознания, кто ею обладает, и, познав о самой себе, в чем она невольно служит греху, освобождается от диавольских сетей, обретая Божие милосердие готовым к принятию истинно кающихся».

Случается даже и с людьми, по-видимому, благоговейными, что, во время их молитвы, домашней или церковной, ум их рассеивается и душа наполняется такими помыслами, которых бы и не желала иметь. Так как рассеянность и помыслы, развлекающие молитву, приходят как бы вопреки их воли, поэтому они, хотя и скорбят о таком состоянии души, но не считают однако же, себя виновными в этом. Святой же Василий, глубже вникая в причины разных состояний духа, в 21-м правиле указывает причины рассеянности в молитве в самом молящемся. «Рассеянность, – говорит он, – происходит от праздности ума, не занимающегося необходимым (т. е. самым предметом молитвы). А ум остается в праздности и беспечности от неверия в присутствии Бога, испытующего сердца и утробы. Ибо, если кто поверит сему, то без сомнения сделает сказанное: предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся (Пс. 15, 8). А кто достиг сего и подобного сему, тот никогда не осмелится и не будет иметь досуга помыслить что-либо, не клонящееся к созиданию веры, хотя бы казалось это и хорошим, а не только что-нибудь запрещенное и неугодное Богу».

Бывают люди, которые, по грубости своего характера и своей невежественности, и по непониманию нравственного достоинства своих поступков, наносят другому неприятность своими грубыми и оскорбительными словами. Когда же разъясняют такому настоящее значение его слов, то он говорит в свое оправдание: у меня нет ничего худого на сердце. Но св. Василий в 28-м правиле обличает лживость таких слов. «Не все душевные недуги, – говорит он, – также как и телесные, явны не только всякому, но даже и самому страждущему. Посему, как в рассуждении тела знающие врачи замечают некоторые признаки сокровенных недугов, незаметных для самих страждущих, так и в рассуждении души, хотя грешник не чувствует собственного недуга, должно верить Господу, который ему, и всем подобным ему, утвердительно сказал, что злой человек от злого сокровища сердца своего износит злое (Лк. 6, 45); потому что, хотя злой человек нередко притворно говорит или делает нечто доброе, но доброму невозможно притворяться и показывать себя худым», сознавая свою обязанность говорить и делать все к пользе и утешению ближнего. Если же кто-либо говорит или делает что-либо оскорбительное или неприятное для ближнего, то это служит признаком того, что он, или не имеет в своем сердце любви к ближнему, или слишком невежествен в своих понятиях об истинно добром и прекрасном.

Иные, не научившись сдерживать свои чувства, волнуемые каждым словом или поступком, оскорбительным для их самолюбия, без сдержанности увлекаются чувством гнева. Сознав же потом неприличие и греховность своего поступка, для успокоения своей совести, говорят: невозможно человеку не гневаться. Но св. Василий в 127– м правиле обличает такую неправду. «Если бы воину, – говорит он, – возможно было выражать гнев на кого-либо перед очами царя, то и в таком случае сказанное не имело бы основания. А если и взор человека по природе с нами равночестного, по преимуществу только его сана удерживает от страсти, то не тем ли паче удержится тот, кто несомненно уверен, что Бога имеет зрителем собственных своих движений; потому что Бог, испытующий сердца и утробы, гораздо больше видит душевные движения, нежели человек – изменения в лице»? Другие же, сами того не понимая, еще более себя обвиняют мнимым себя оправданием. Они говорят: я уже сказал слово – (разумеется оскорбительное), за то у меня в сердце не остается никакого чувства гнева на человека. Если принять такое оправдание в чувстве раздражительности, то в таком случае нужно будет оправдать всякую страсть, так как всякая страсть после удовлетворения ей, на время утихает. Но ты, выражающий свой гнев оскорбительным словом, не хочешь понять того, что ты таким поступком одновременно совершаешь два греха – грех против себя, удовлетворением страсти утверждая в себе дурной навык, и грех против ближнего, нанося ему оскорбление. К сему еще присоединяется и третий грех. Наказывая грех твоего собрата греховным со своей стороны поступком, ты восхищаешь у Бога право суда, принадлежащее Ему одному.

Много находится таких людей, которые, закоренев во зле и не выражая ни малейшего желания к нравственному усовершенствованию себя, не имея однако же возможности совершенно заглушить голос обличающей их совести, стараются свалить вину своей испорченности, или на родителей, которые в юности не удерживали их от дурных наклонностей, или на обстоятельства, лишившие их возможности ознакомиться ранее со своими христианскими обязанностями. Иногда дерзость таких людей доходит до того, что они скорее соглашаются обвинить Бога, нежели себя; говорят, что не только они сами, но и многие народы остаются чуждыми истинного служения Богу, потому что не было еще сообщено им понятие об этом служении: како уверуют, аще не услышат (Рим. 10, 14). Но таким лжемыслителям на пагубу своих душ следовало бы припомнить пример наших праотцев – Адама и Евы, чтобы понять, к каким гибельным последствиям может привести их самооправдание. Если кто гибнет нравственно, то всегда гибнет по своей воле и вине. Если человек и доходит иногда до такого гибельного состояния и извращения нравственного вкуса, что свет называет тьмою и тьму светом, то доходит вследствие долговременного и свободного подчинения себя влечению своих страстей. Но с начала, если бы и не были сообщены человеку точные понятия об истинном служении Богу на основании откровенного учения, он имеет у себя естественный закон, который дает ему возможность отличит добро от зла. Если он, следуя внушению этого закона, не позволит себе делать то, что считает грехом, и понуждает себя к исполнению того, что почитает добром, то в нем естественно разовьется стремление к высшему совершенству, и Господь не замедлит прислать ему провозвестников воли своей, как и Корнилию сотнику, упоминаемому в Деяниях апостольских. «Если, – говорит св. Василий в 224-м правиле, – случится, что иные, по примеру Корнилия, не занимаются ничем худым, при желании же совершенства искренно показывают в себе добродетели, какие им возможны, и какие дошли до их сведения, то Господь дарует им тоже, что и Корнилию, не вменяя им в вину предшествовавшего времени недеятельности, как бывшие не по их вине, но довольствуясь тем их желанием, какое явлено в последующем усердии и делах до конца тщательно совершаемых». Обратим внимание на евреев, магометан и других иноверцев, живущих среди народов христианских; что причиною их неведения и отчуждения от света евангельского учения? Отсутствие ли провозвестников этого света? Конечно, в ком есть разум понимать что-либо и чувство справедливости, не может не признать, что причиною их гибельного состояния не недостаток провозвестников света евангельского учения, а их собственная неспособность и отчуждение от этого света. Их можно уподобить человеку с полусогнившими легкими, который отовсюду окружен живительным воздухом, но не пользуется им по своей неспособности втянуть его в себя. Нельзя не обратить внимания и на ту поразительную разность, какая иногда существует между добрым, хотя и необразованными крестьянином и человеком, обогащенным разнообразными научными сведениями, ознакомившемся с системами Богословских наук, но развращенным по воле и сердцу. Кто способен видеть что-либо, не может не видеть, что причиною гибельного состояния последнего не недостаток ведения.

Кроме указанных выше правил, св. Василием написаны уставы подвизающимся в общежитии и отшельничестве. Эти уставы касаются более внутренней жизни подвижников, нежели внешней. Но так как многое, содержащееся в них, с пользою может быть приложено и к жизни живущих в мире с попечительностью о спасении своей души, то укажем на некоторые места для назидания читающих.

Не мало находится таких людей, которые, свободно поработив себя плотским страстям, и не находя в себе ни сил, ни желания освободиться от этого рабства, сознавая однако же несообразность своих действий с волею всесвятейшего Бога, вместо покаяния в своих грехах, стараются выставить виновником греха свое тело и самого Бога, даровавшего тело. Таким образом, к греху беспечности об исправлении своей жизни нечестивцы присоединяют хулу на Бога.

Св. Василий и другие святые, имевшие подобострастную с нами природу тела, своим примером показали и доказали, что тело не может быть причиною греха для того, в ком постоянно бодрствует душа. Св. Василий, во 2-й главе подвижнических уставов, сколько для вразумления подвизающихся, столько же и для обличения нечестивых, объясняет, когда и при каких обстоятельствах душа остается госпожою телa, соделывая ее служебным орудием своих благих стремлений, и когда сама делается рабою греховных влечений плоти. «Когда душа, – говорит он, – приводя в движение свою мыслящую силу, какая естественно вложена в нее сотворившею ее Святою Троицею, желает должного и надлежащего, тогда избегает она нападений тела, предусматривая и обуздывая беспорядочные ее движения, блюдет в себе приличную ей тишину, и среди безмолвного досуга занимается свойственными ей созерцаниями; и cиe делает, по возможности, возводя внимательный взор к достопоклоняемой Троице, и умозаключая о неприступности Божией славы по преизбытку ея сияния, о светлости блаженства, о беспредельной премудрости и т. п… А как скоро прекратит размышление и перестанет углубляться в надлежащие созерцания, восставшие телесные страсти, как бесчинные и наглые псы, над которыми нет надсмотрщика, начинают сильно лаять на душу, и каждая страсть усиливается всячески истерзать ее, отделяя себе часть ее жизненной силы… Как солнцу, воссияв, невозможно не освещать того, на что простерло лучи, так невозможно душе не оживлять тела, в котором пребывает. А сила созерцательная приводится в движение по произволению. Поэтому, если душа соделывает свою созерцательную и разумную силу всегда бодрственною, то усыпляет телесные страсти двояким образом: тем, что бывает занята созерцанием лучшего и сродного, и тем, что, надзирая за безмятежием тела, уцеломудривает и утишает его страсти. Если же, возлюбив леность, оставит созерцательную силу в недеятельности, то телесные страсти, нашедши жизненную силу праздною, и разделив ее между собою, так как никто ими не правит и никто их не останавливает, увлекают душу к своим стремлениям и действованиям. Посему телесные страсти в нас сильны, когда ум бездействует, благопокорны же, когда ум распоряжает и управляет».

Продолжая дальше уяснять отношения души к телу, св. Василий сравнивает ее с возницею (кучером), а тело с конем. «Прекрасная вещь – конь, говорит он, и чем он по природе резвее и горячее, тем лучше; но нужно держать его в узде и править им, потому что не наделен он рассудком. Если же возница на нем, то он попытается воспользоваться природными свойствами коня. Поэтому, если возница как должно распорядится стремлениями подъяремного животного, употребит его с пользою для себя и достигнет предположенной цели, то и сам останется в целости и животное окажется к употреблению очень хорошим. Если же возница худо правит молодым конем, то конь, или увлечет его с надлежащего пути, или вместе с ездоком низринется со стремнины, и таким образом нерадение возницы подвергнет опасности обоих – и коня и его самого. Так рассуждай о душе и о теле. Тело получило естественные стремления, которые не вовсе не годны, но без сомнения на что-нибудь хороши и полезны, но оно не получило на свою долю рассудка, чтобы преимуществом разума почтена была душа. Если душа как должно распоряжает стремлениями тела, то и тело спасено и душа пребывает вне опасностей. Если же вознерадит об управлении, и объятая сном беспечности, перестает держать тело в узде, то и само оно, как не имеющее рассудка, совращается с прямого пути и душу ввергает в равные со своими падения не по собственному повреждению, но по нерадению души. Ибо, если бы телесные страсти были таковы, что не могла бы укращать их душа, то по справедливости было бы виновно тело. Но если они стали покорны многим, потщившимся преодолеть их, то тело не может быть обвинено теми, которые стараются очернить его, называя первым виновником порока; достойна же укоризны за нерадение душа, ослабившая власть свою над телом, но также не по своей природе имеющая в себе зло, а поставившая себя во зле, через оскудение в ней добра, потому что порок есть не что иное, как оскудение добродетели».

В 6-й главе св. Василий советует вступившим на поприще подвижнической жизни наблюдать большую осторожность в сношениях с мирскими людьми, из которых многие, частью по неразумию и незнакомству с трудностями подвижнической жизни, а частью по развращенности своих нравов, без всякого стыда клевещут на монашествующих, стараясь самые невинные действия представить в мрачном и ужасающем виде и всегда почти случайную немощь одного приписывая всему сословию.

«Не должно, – говорит св. Василий – без осторожности доверяться всякому, и перед всяким себя обнаруживать и открывать. Ибо кто живет по Богу, у того много наветников и нередко самые близкие к нему подсматривают за его жизнью. Поэтому, не без предварительного испытания надобно иметь свидания с посторонними. Ибо, если Спаситель, как говорит Евангелие, не всякому вверялся, сказано: сам же Иисус не вдаяше Себе в веру их (Ин. 2, 24); если поступал так Он – чистый, непорочный, неукоризненный, праведный, Он, который весь – добродетель, то мы грешные, поползновенные, не всегда успешно достигающие цели, – то по естественной своей немощи, то по ухищрению врага, который лукаво и неослабно с нами борется, – мы, говорю, предаваясь людям любопытным, не навлечем ли на себя злой клеветы, и не устроим ли сами соблазнов? Ибо люди порочные часто и прекрасные дела стараются оклеветать, а маловажных погрешностей не потерпят оставить не осмеянными. Поэтому нужно с осторожностью вступать в беседы с посторонними».

Случается, – замечает св. Василий, – что тех, которых прежде со всем жаром хвалили, и которым удивлялись за их некоторую и по временам подчиненность уставам Церкви и уклонение от грубых пороков, с жестокостью обвиняют и хулят, лишь только они решатся удалиться от мира. В этой ненависти к отрекающимся от мира нельзя не видеть одной из козней врага наших душ – диавола, который также с ненавистью смотрит на всякого, объявляющего ему войну во всех проявлениях греха. – Когда отпускают храброго воина на войну, бывает так, что скорбя о трудностях, предстоящих ему, стараются утешить его надеждою наград и славы за победу над врагом, и, если храбро поражая врага, ему и самому случится получить раны, то не порицают его за это, а с родственным участием стараются уврачевать их, дабы соделать его скорее способным действовать или на том же самом поприще, или на другом, также могущим дать способ приносить пользу и себе и отечеству. Так поступают истинные сыны своего отечества, ревнующие о благе своей родины вообще, и о каждом члене ее в частности. – Так бы следовало поступать и сынам отечества небесного, тем, которые призываются к наследию блаженного царства на небе. Они должны радоваться, когда кто-либо выражает желание отрешиться от всех греховных обычаев мира, отринуть всякое внушение врага наших душ, и посвятить себя на особое и всецелое служение Богу. Они должны бы, видя временное и случайное поражение воина Христова от врага наших душ, поспешить к нему на помощь, отклонить от него расслабляющий силы дух уныния представлением естественности и почти неизбежности временного поражения от сильного и опытного во зле врага, как по греховности нашего естества, так и по недостатку еще опытности в предпринятой борьбе, должны бы укрепить его расслабевшие силы, как указанием на примеры других святых подвижников, которые, будучи уязвлены не один раз от врага, достигли наконец полного торжества над ним, так и утверждением упования на всесильного подвижника Христа, который победил уже мир и диавола, и тем самым облегчил победу последующих за Ним подвижников. Так бы следовало поступать, но к прискорбию опыт нередко указывает на противное. Многие из именующих себя православными христианами, прежде слишком снисходительные к своему собрату пока он вращался в среде их и не выражал совершенного отречения от их обычаев и удовольствий мирских, с ожесточением порицают и малейшее его уклонение от того совершенства, которое проявили святые подвижники прежних времен, и случайное преткновение брата о Христе относят ко всему сословию монашествующих, стараясь представить временное преткновение новоначального инока выражением общего растления всего сословия. Такой образ действий строгих судей невольно приводит в недоумение и заставляет спросить: сыны ли они отечества небесного? или скорее, не дезертиры ли они, перебегшие на сторону врага наших душ, и в каждом случайном преткновении инока, видя торжество диавола, обвиняют в бессилии все сословие монашествующих, и потому осуждают их на уничтожение, как не способных к продолжению духовной борьбы? – Предоставив нашим строгим судиям торжествовать мнимую победу диавола над иноками, сами посмотрим, как рассуждает об этом предмет св. Василий Великий.

«Им (т. е. строгим судьям монашествующих), – говорит он, – случается впадать и в другой порок, когда рассуждают об удалившихся от мира, вовсе не зная их жизни. Они думают, что в переменивших образ жизни не расположение одно переменено, но перестроена самая человеческая природа; не рассуждают, что подвижники подвержены тем же страстям, преодолевают же их только душевною силою и тем, что чуждаются удовольствий, но полагают, что страсти от телесного естества их совершенно стали далеки. А посему, если человек духовный, хотя несколько уклоняется от совершенства, тотчас все, даже прежде со всем жаром хвалившие его и удивлявшиеся ему, делаются жестокими обвинителями, и сами себя обличают в том, что прежде восписывали несправедливые похвалы. Как на поприще, если какой борец поскользается, противник наступает на него немедленно, наносит ему удары и доводит его до совершенного падения, так и они, как скоро увидят, что живущий в подвиге добродетели уклонился несколько от совершенства, нападают на него, как стрелами поражая его укоризнами и клеветами, а не рассудят в себе, что их самих ежедневно уязвляют страсти тысячами стрел».

И, которые случайный проступок новоначального монаха, а иногда даже не монаха, а находящегося еще на испытании послушника, переносят на все сословие монашествующих, как люди нелогичные и до очевидности недобросовестные, не заслуживают и опровержения. Но так как злоpечие и клеветы этих недобросовестных людей иногда колеблют доверие к монашествующим и в людях благонамеренных, то имея в виду этих-то благонамеренных людей, постараемся по возможности установить правильную точку зрения на монашествующих и, по возможности, опровергнуть клеветы недобросовестных людей.

Часто многим строгим судьям из мирян, по большей части весьма невнимательным к своему собственному нравственному устроению и обыкновенная жизнь монашествующих, чуждая всяких проступков, но не превышающая во многом жизнь истинно благочестивых христиан из мирян, представляется большим преступлением потому только, что они их жизнь сравнивают с жизнью величайших подвижников, и в ту пору их жизни, когда они достигли уже высшей степени духовного совершенства. Но ведь такие подвижники, как: Антоний Великий, Пахомий Великий, преподобный Сергий Радонежский чудотворец, и многие другие, – это такие светила на горизонте духовно-подвижнической жизни, которые были редкостью для своего времени, останутся руководящими светилами и для последующих веков. И нет основания думать, что блаженным состоянием на небе могут воспользоваться только те, которые достигнут той же степени святости и славы, на которой стояли указанные выше подвижники. Могут соделаться участниками в блаженстве праведных и те, которые, хотя и не могут сравняться с указанными святыми в делах подвижничества, но не менее однако же смиренны, и с духом покаяния о содеянных прегрешениях соединяют посильное устремление воли ко всякому добру. Невозможно требовать, чтобы вступившие в монастырь, хотя и с искренним желанием служить Богу, но может быть иногда после непорядочно проведенной жизни до вступления в оный, сей же час проявили совершенства великих святых, или прошли всю остальную жизнь без всяких колебаний на пути нравственного усовершенствования себя, как невозможно требовать, чтобы в учебном заведении все ученики были с одинаковыми способностями и прилежанием, или, чтобы вступившие для излечения своих болезней в больницу, при самом появлении в оной, вдруг стряхнули с себя долго тяготевшую их болезнь.  Нравственно немощные были всегда во всех монастырях всех веков, как и всегда во всех учебных заведениях были плохие ученики. Но это нисколько не мешало в тех же самых монастырях быть и высоконравственным подвижникам, как не мешало и не мешает в тех самых школах, где есть плохие ученики, быть и отлично хорошим. И как было бы слишком неразумно из-за нескольких плохих учеников требовать закрытия учебного заведения и тем самым отнимать возможность у лучших учеников развить свои способности, и достигнуть высшего образования, так было бы слишком неразумно и нечестиво из-за нескольких, временами претыкающихся о камни соблазнов монашествующих, требовать закрытия самих монастырей и тем самым полагать препятствие к высшему развитию своих духовных сил тем, которые способны к этому.  Высшие учебные заведения в юбилейные свои праздники, для показания того, что они не бесполезно просуществовали столетие или полстолетия, заявляют иногда, что из этих учебных заведений вышли такие и такие, или государственные мужи, или прославившиеся особенною своею ученостью, хотя всегда обретается весьма немного таких мужей. Если бы монастыри вздумали отпраздновать полуторатысячелетний свой юбилей, сколько бы они могли выставить величайших святых и знаменитейших ученых, принесших и еще доселе приносящих величайшую пользу Церкви и отечеству!...

Но строгие судьи монастырей и монашествующих забывают о всем этом, и подобно критику в баснях Крылова, отправляясь всегда на задний двор, видят только немощных, и кричат: почему нравственно больных и не подчиняющихся всем требованиям монастырского устава не изгоняют из монастыря, как бывает в больницах, где телесно-больных, не исполняющих предписаний врача, удаляют из больницы? – На это нужно сказать, что за своеволием человека в движениях воли и направлениях ума, пока оно не обнаружится во внешних действиях, не так-то удобно следить, как за внешними действиями физически больных. Когда же узнают по внешним действиям о расстройстве души кого-либо из живущих, в монастыре не оставляют без надлежащего вразумления; хотя, руководясь примером долготерпения прежних святых отцов, не сей час же изгоняют из обители, но долготерпеливо ожидают покаяния и исправления. Удаляют же из обители только тогда, когда потеряют надежду на исправление, чтобы пример неисцельно-больного не сделался заразительным для других. Если же бы настоятели монастырей – за первый проступок изгоняли из обители своего собрата (что может быть было бы и согласно с убеждениями некоторых гордых и невнимательных к своим немощам судей из мирян), то этим выразили бы только со своей стороны жестокость и отсутствие христианской сострадательности к нравственно-больным, и заслуживали бы полного осуждения, которого, конечно, не могли бы избежать и телесные врачи, если-бы изгоняли из больницы больного за первую ложку микстуры, в неназначенный час принятую им, и таким образом подвергали бы его явной опасности умереть.

Святой Василий Великий обращает внимание и на то, что не одно и то же значит, упасть ли, не встречая никакого сопротивления по собственному нерадению и невнимательности, или упасть, находясь в борьбе с сильным противником. Воин, если и падает в борьбе с сильным противником, то ему делает честь и то, что он усиливался отразить врага, хотя и должен был временно уступить ему поле сражения, невольно подчиняясь превосходству силы противника. Когда придет к нему подкрепление по мановению полководца, храбрый воин снова вступит в борьбу и отразит и победит врага. Кто же без борьбы отдается в плен врагу, тот навсегда считается погибшим, и с позором должен нести иго рабства врагу. «Подвижники благочестия,– говорит св. Василий, – если и воюют против них какие-либо страсти, то нужно помнить, что они имеют сильнейшего противника. Поскольку подвижники вызвались на борьбу с противником, то для лукавого весьма важно одержать над ними победу, а напротив остаться побежденным, значит получить смертельную рану, как потерпевшему совершенное поражение во всех частях добродетели. Но брань с теми, которые предали себя миру, враг презирает, частью потому, что весьма многие из них произвольно стремятся уступить над собою верх, будучи уловляемы в грех различными удовольствиями и вожделениями, и доставляя противнику нетрудную над собою победу, частью потому, что хотя по-видимому и противятся несколько греху, но разными развлечениями легко бывают уклонены от борьбы, обращают хребет, и неослабно поражаемые, носят на себе позорные знаки одержанной над ними победы»...

Расуждая далее о неблагонамеренности мирских людей и несправедливости их в суждениях о подвижниках, св. Василий говорит: «заметь и другой порок, в который обыкновенно впадают привязанные к настоящей жизни, когда судят о подвигах. Как скоро подвижник после долгого невкушения признал необходимым подкрепить тело пищею, они хотят, чтобы он, как бестелесный и невещественный, или вовсе не принимал пищи, или принимал, но как можно меньше. И если увидят подвижника, который не вовсе нещадит тела, но хотя в чем-нибудь удовлетворяет настоящей своей потребности, всех злословят, на всех клевещут, всех называют какими-то многоядцами и прожорливыми. Слабое поведение и невоздержание в вине одного распространяют на всех, а не рассуждают того, что сами два раза, иные же из них и три раза в день едят самые грубые и жирные яства, нагружают себя необъятною грудою мяс, и наливают себя безмерным количеством вина, и с такою же жадностью кидаются за стол, как и псы после продолжительного голода спущенные с привязи».

И, о если бы могли понять клеветники и люди злоречивые, какое зло они наносят своим душам и душам тех, которые слушают их с доверием! и какую жалкую и достойную слез роль они разыгрывают!  – Они явно делаются покорными слугами диавола. Враг наших душ при всем своем адском желании никогда не может увлечь всех на путь греха, всегда находятся рабы Божии, которые противостоят ему крепко, и несмотря на множество скорбей, испытываемых от него, остаются верными Господу Иисусу Христу. Пример их невольно действует на многих заблудших, благотворно показывая им, что они отвратились от пути истинного и блуждают на гибельных распутиях греха. Поняв гибельность своего состояния, такие люди нередко с покаянным сердцем обращаются к Богу, и при Его благодатном содействии, снова возвращаются на спасительный путь добра. Диавол, не могши совратить с пути истины и добра истинных рабов Божиих, желая однако же заградить хотя путь к покаянию душам расслабленным, через своих клевретов – клеветников и людей злоречивых, хочет усыпить совесть расслабевших людей представлением того, что рабство страстям есть дело неизбежное для всех, как уверяют люди злоречивые, и следовательно не есть грех; что добродетель – невозможна даже и для самых подвижников, как стараются доказать клеветники: следовательно стремление к ней есть ничто иное, как бесполезная трата сил и бездельное лишение себя возможных наслаждений, предлагаемых нам чувственностью. Клеветники и люди злоречные! поймите, кому вы служите, и поняв, сообразите, какую страшную участь вы готовите себе в загробной жизни! А вы, люди, расслабевшие в стремлении к добру, заградите свой слух, чтобы не слышать смертоносных слов человека злоречивого и клеветника, способных заградить вам путь к спасительному покаянию! Heвеpиe в суд Божий – не уничтожит его, презрительное отношение к закону Божественному – не сделает вас безответными перед ним. Помните, что Бог поругаем не бывает. Не злоупотребляйте Его долготерпением.

Но говорят еще: какая же разница между монастырскою жизнью и мирскою, когда и в миру есть люди, порабощенные страстям, и в монастыре есть увлекающиеся ими? Думаем такая же разница, какая находится между человеком опрятно одетым, но по неосторожности падающим в грязную лужу, и свиньею, валяющеюся в оной. Монах, подобно человеку опрятно одетому, по неосторожности попав в лужу, с ужасом смотрит на свое положениe, спешит встать и вычистить запачканную одежду души своей, а мирянин (разумеем здесь совершенно и беспечно предающегося влечению своих страстей), подобно свинье валяющейся в луже, находит для себя высшее наслаждение в частом погружении себя в тину греховных страстей, и выходить из этой тины только насытивши себя этим грязным наслаждением до пресыщения, и то ненадолго. Пробудившийся снова зной страсти побуждает его снова погрузиться в ту же тину.

Некоторые, отложившие всякое попечение о спасении своей души, под видом благочестивой ревности о благе монашествующих, советуют ограничить удовлетворение нужд монашествующих насущным хлебом и одною одеждою, необходимою для прикрытия наготы и защиты от зноя и непогоды. На это непризванным попечителям находим нужным сказать, что все зло в мире происходит по большей части от того, что все стремятся учить других, и никто не думает о выполнении собственных обязанностей. Поэтому советуем вам позаботиться лучше о выполнении своих обязанностей, а попечение о монашествующих предоставьте настоятелям монастырей, которые лучше знают, кому нужно предложить млеко, а кому твердую пищу. Нищета и изобилие в средствах к жизни – сами по себе ни добро, ни зло, но могут сделаться тем или другим от настроения души человека, находящегося в тех или других обстоятельствах. Если вы, беспечные попечители о монашествующих, хотите в действительности быть полезными им, то сами вступите в монастырь и своим примером получите, как нужно жить. А в теперешнем вашем состоянии рассуждения ваши не могут быть признаны благовременными; так как святые Отцы говорят, что неприлично блуднице рассуждать о целомудрии, а человеку пресыщенному поучать других посту.

Другие, по примеру богоотступника Юлиана, простирают свою ревность о благе монашествующих далее. Богоотступник Юлиан, Римский Император, предположив ограбить христианские храмы и монастыри и отнять частную собственность у благочестивых христиан, желал однако же свое святотатственное хищничество прикрыть благовидным предлогом. Расхищая все, на что только его власть могла простираться, говорил, что он этим доставляет случай галилеянам (т. е. христианам) осуществить в своей жизни учение их Учителя о блаженной нищете. И ныне от подобных ему личностей слышатся возгласы такие же. Говорят: от монастырей нужно отнять все богатства, как не соответствующие их обетам нищеты и возвратить обществу, которое дало их. На это находим нужным сказать, что разные пожертвования, сделанный благочестивыми людьми в монастыри и сбереженные монастырскою экономиею до настоящего времени, не могут быть названы приношениями от общества, а потому и не должны быть возвращаемы обществу. Общественными приношениями могут быть названы только такие приношения, которые делаются всем вообще обществом в виде определенных податей или какого-либо временного налога. Но то, что приносится в монастыри, есть частная собственность каждого благотворительного человека, которою он имеет полное право распорядиться по своему усмотрению. И благотворительный человек, или по чувству признательности к Богу за какое-либо благодеяние, оказанное ему Богом, может быть, по молитвам какого-либо благочестивого инока, или по ревности о славе Божией, жертвует часть своего имения в монастыри для поддержки того общества благоговейных людей, которые посвящают себя на служение Богу. Кто же имеет право отнять эту частную собственность, и дать ему назначение вопреки воле благочестивого жертвователя? И кто же требует- то отнятия капиталов и имуществ от монастырей? Конечно, только те лица, которые ни одной копейки не жертвуют в монастыри. Те, которые жертвуют что-либо, никогда не пожелают взять назад свою жертву, принесенную во имя Бога, и никогда не захотят дать своей жертве другое какое-либо назначение. Если бы им хотелось это сделать, то никто, конечно, не мог препятствовать им это сделать прежде, нежели они принесли свою жертву. Обратите же внимание вы, претендующие на право распоряжаться имуществом монастырским, на следующее обстоятельство. В государстве существует несколько десятков тысяч развратных женщин под разными наименованиями, которые вносят в государственную жизнь только растление нравов и расслабление сил физических. На поддержку существования этих-то женщин жертвуется всеми классами народа ежегодно не одна сотня тысяч руб. серебром. Если же общество не считает себя вправе отнимать у этих женщин добытою ими распутною жизнью достояние и давать ему лучшее назначение; если общество не считает себя вправе ограничивать свободу растленных мужчин, иждевающих свое состояние по подобию евангельского блудного сына: то кто же почтет себя вправе ограничить свободу действий благочестивых людей, жертвующих свое достояние на богоугодные дела, как то: на благоукрашение храмов Божиих, на благоустроение монастырей и на поддержку жизни лиц, определяющих себя на всегдашнее служение Богу?

В отчете Г. Обер-Прокурора Святйшего Синода за 1870 год, сказано: «глубокое религиозное настроение православной паствы явственно сказывалось в том благочестивом усердии, с каким русские люди приносят от своих достояний обильные пожертвования на св. обители и храмы». Если же пожертвование в пользу св. обителей и храмов считается признаком глубокого религиозного настроения православной паствы, то чему же служит признаком стремление некоторых личностей отнять эти пожертвования от св. обителей и храмов? Как противоположное действие, без всякого сомнения, служит и признаком противоположного настроения душ этих личностей, именно, служит признаком их глубокого религиозно-нравственного растления.

Но более снисходительные судьи монастырей и монашествующих говорят: конечно, благотворительные лица могут жертвовать в монастыри, сколько им угодно; мы не вправе рассуждать об их действиях. Но зачем Правительство дает пособиe монастырям, которые никакой пользы не приносят обществу, тогда как эти деньги могли бы быть употреблены с большею пользою на другие благотворительные учреждения?

Приносят ли монастыри какую-либо пользу обществу, об этом порассудим потом. А теперь скажем только о самом пособии. Во-первых, если бы судьи захотели обратить внимание, то увидели бы, что пособие к содержанию монашествующих дается такое, каким не согласился бы довольствоваться и самый плохой работник. А во-вторых, просим судей обратить милостивое внимание на то, когда и как образовались штатные монастыри, и на то, из каких источников берется пособие для монастырей. Штатные монастыри образовались тогда, когда отобраны были от монастырей пожертвованные благотворительными лицами на вечное поминовение их имущества и капиталы. Штатное содержание для немногих, впрочем, монастырей назначено в виде уплаты процентов с отобранных капиталов и имуществ, и таким образом это бедное содержание, выдаваемое Правительством, извлекается не из общих государственных доходов, а также из пожертвований благотворительных лиц, а следовательно, как частная собственность благотворительных лиц, пожертвованная с определенною целью, не может быть отчуждаема от монастырей, пока общество не откажется от всякой частной собственности в пользу государства.

Притом нужно сказать вам, неразумно рассуждающие судьи, что Правительство и сознавало и сознает, как велико и благотворно влияние монастырей на нравственность народа. И признавая народную нравственность главною основою благосостояния государства, не только не признает нужным лишить монастыри обычного пособия к их существованию, но напротив и другими способами содействует к процветанию их. Оно также не может не видеть того, что последняя цель вашей заботливости о сбережении капиталов – не благо государства, а разрушение всех основ государственной жизни через потрясение нравственности народной. Сколько бы вы ни старались клеветать на монастыри и монашествующих, но никто из благонамеренных людей не может не видеть того, что никакая жизнь не представляет столько способов к утверждению жизни религиозно-нравственной, сколько жизнь монастырская.

Некоторые, несамостоятельные впрочем, мыслители, но более подчиняющиеся влиянию неблагонамеренных толков других лиц, собственным опытом познав благотворность беседы с более духовно-просвещенными лицами из монашествующих, говорят: положим, что жизнь монастырская приносит пользу живущим в монастыре: но вы, монашествующие, имея всегда целью свое духовное развитие и усовершенствованиe, никакой пользы не приносите обществу.

Для нас это слово кажется непонятным: точно монашествующие выкопаны из земли, или взяты с неба, а не вышли из среды того же общества! Эта укоризна похожа на то, как если бы учителям какого-либо учебного заведения говорили: вы учите только своих учеников, а обществу никакой пользы не приносите. Монастыри по самому своему устройству каждому члену общества, вступившему в монастырь, более всего подают средств к ограждении себя от пороков, к развитию в себе высших духовных потребностей и никакое другое учреждение мирское не может дать благоговейному христианину, внимательному к своему внутреннему устроению, столько способов к достижению евангельского совершенства, как монастырская жизнь. Это подтверждает пример всех святых Угодников Божиих, которые, почувствовав в себе призвание к высшему христианскому любомудрию, никогда не оставались в среде мирского общества, как неспособного, не только развить это стремление благочестивой души, но и поддержать его. Монастыри, таким образом, служат как бы высшим духовно-нравственным училищем, в котором одном только благоговейный христианин может найти удовлетворение своим высшим духовным потребностям и развить их до возможной степени совершенства. Благочестивый даже христианин, вращающийся в среде мирского общества, подобно ученику низшего учебного заведения, сравнивая себя только с людьми, окружающими его, имеет много случаев гордиться своим кажущимся благочинием, и тем самым губить и то добро, какое есть в нем. Но при вступлении в монастырь, как ученик при вступлении в высшее учебное заведение, взглянув только на программу тех совершенств, какие требуются словом Божиим и учением св. Отцов от всякого христианина, ищущего совершенства, он приходит в трепет и невольно признает, что он и не начинал еще жизни истинно христианской. Здесь только он узнает, что и то добро, которым он по-видимому обладал, живя среди мирского общества, всегда было омрачаемо примесью какой-либо страсти. От такого благодетельного учреждения может отказаться только то христианское общество, которое совершенно отказалось осуществить, хотя в избранных из среды своей личностях, те совершенства, которые требуются евангельским учением. Не видя же среди себя примеров высшего христианского благочестия, оно необходимо должно падать нравственно, и должно ограничится только одними так называемыми гражданскими добродетелями. А одни гражданские добродетели, поставляя его в уровень с цивилизованными языческими обществами, не только не приведут его к тому блаженству на небе, к которому призывается каждый христианин, но приведут его, наконец, к тому нравственному расслаблению, которое было причиною падения всех, самых могущественных и самых цивилизованных языческих государств.

Все твердят, нужно приносить пользу обществу, служа ближнему, мы служим Богу. Мы согласны с этим, смотря на дело с точки зрения христианской. Но всякая ли служба ближнему есть служба Богу? Вот вопрос, на который следует обратить внимание ревнующим о службе ближнему. Например: торговец модными нарядами, способными только питать страсти в украшающихся ими и пробуждать их во взирающих на них, преследуя одну цель – собрать поскорее капитал, – служит ли Богу, служа ближнему? Содержатель какого-либо роскошно убранного кафе- ресторана, предлагающий своим посетителям усладительные для вкуса и обоняния заморские вина, и удовлетворяющие утонченному вкусу гастронома кушания, преследуя ту же корыстную цель, служит ли Богу, служа ближнему? Удовлетворительный ответ на эти вопросы даст, конечно, всякий, кто не дошел до крайней степени бесстыдства и не утратил совершенно смысла человеческого.

Но скажут, может быть, что указанные примеры составляют исключение из общего правила; много есть дел, которые безукоризненно полезны ближнему, которыми следственно можно служить Богу.

Поищем таких примеров. Храбрый офицер, которому, по счастью для государства, и пороха-то никогда не пришлось понюхать, проводящий свободное от службы время или за картами в кругу веселых товарищей, или на блистательном балу у добрых знакомых, а храмы Божии посещающий только по приказу полкового командира в высокоторжественные дни, служит ли Богу, служа в рядах полезного для государства воинства? Знаменитый адвокат, употребляющий всю силу своего красноречия, чтобы освободить от заслуженного наказания преступника, и тем дающий ему возможность еще долго наносить вред своим согражданам, служит ли Богу, служа ближнему? Вы находили, что и эти примеры все не то, о чем вы хотели сказать.

Пойдем далее с обыском. Знатный и богатый вельможа или хотя простой смертный, но известный капиталист, задающий богатый пир веселым гостям со всеми принадлежностями роскоши и изящного вкуса, служит ли Богу, служа ближнему, и без него пресыщенному всеми благами земными? Ученый натуралист, изучающий природу во всех ее проявлениях и на все смотрящий, как на неизбежное следствие физических сил и химического сродства, но нигде не видящий всесозидающей творческой мысли Творца, создавшей и самые силы природы, как служебные орудия Себе, служит ли Богу, служа прогрессу науки, которой так дорожит современное человечество? Хитрый политик, порождающий своими коварными внушениями истребительные войны между другими государствами, чтобы только, хотя на время, задержать распадение расслабевших сил своего народа, служит ли Богу, Богу мира и любви, служа, по-видимому, ближнему в лице своего народа? На все эти вопросы не затруднится дать удовлетворительный ответ тот, кто понимает, что без веры и деятельной любви к Богу, невозможно благоугодить Ему.

Взглянем и на другие дела, которые, по-видимому, ничего не могут принести ближнему, кроме добра. Богатый человек, устрояющий например для престарелых и увечных людей дом призрения с доставлением им, хотя скудного, но удовлетворительного к поддержанию их существования, содержания, и имеющий при этом в виду одно получение какого-либо знака внешнего отличия, служит ли Богу, принося действительную пользу ближнему, и имеет ли право ожидать награды от Бога? Нет, говорит небесная Истина, так как получает мзду свою (Мф. 6, 5), которую желал получить за свое благое дело. Состоящий на общественной службе и своими благоразумными распоряжениями действительно возвышающий внешнее благосостояние того общества, которому служит, служит ли Богу, если со своим служением обществу никогда не соединяет мысли о Боге, и во всех других случаях беспечно нарушает повеления Господни? Нет. Деятель, который не полагает в основу своего дела любви к Богу, и не поставляет целью для своего дела – прославления имени Божия, – суетный деятель земли и для земли. Если при таких своих делах относится еще с небрежением ко всем другим повелениям Господним, то он не избежит праведного осуждения от Бога. – Даровитый наставник какой-либо науки, с пользою для юношества исполняющей свое дело, но мыслью и сердцем отрицающий бытие Божие и свою зависимость от Него, служит ли Богу, если при своем деле имеет в виду одно только обеспечение своего материального существования? Нет. Он – вол, работающей из-за насущного пропитания; он покорный служитель естественных сил души и тела, но в нем нет жизни божественной, и потому он не будет причастником блаженства всесвятейшего Бога. И все вы, возлагающие упование на свои дела, внемлите слову небесной Истины: аще не избудет правда ваша паче книжник и фарисей, не внидете в царствие небесное (Мф. 5, 20). Вам известно, уповающие на свои дела, что в мире языческом были и могущественные цари, и великие полководцы, и мудрые правители, и многоученые мужи, были и достохвальные представители искусств, художеств, промышленности и торговли: но все их достохвальные качества оказались недостаточными для оправдания их перед Богом.

Укоряют еще некоторые монашествующих и всех заботящихся о преуспеянии в христианском благочестии за праздность, считая самую молитву и частое пребывание в храме Божием праздным препровождением времени, и находят такую жизнь бесполезною для общества. – Для опровержения таких обвинений достаточно бы было указать на множество Святых, которые по удалении от внешних забот, проводя все время своей жизни в молитве и попечении о своем духовном усовершенствовании, тем самым благоугодили Богу и удостоились от Него прославления. Если Господь одобрил их жизнь и духовную деятельность, называемую некоторыми бесполезною праздностью, то суждения человеческие должны в таком случае умолкнуть. Когда Господь Иисус Христос посетил дом двух сестер – Марфы и Марии, то Марфа много хлопотала об угощении дорогого Посетителя и, по-видимому, имела полезную для ближнего деятельность, и потому заслуживала большую похвалу, по мнению современных судей действий человеческих, нежели Mapия, которая только сидела у ног Спасителя и слушала слово Его, а потому как будто праздно время проводила; но от Господа, праведного Судии, заслужила похвалу не суетливая заботливость Марфы, а благочестивая бездеятельность Марии.

И что такое значит иметь полезную и благотворную деятельность? Если смотреть на цель жизни так, как учит слово Божие, смотреть на земную жизнь, как на время приготовления к блаженной вечности, то иметь полезную деятельность значит всемерно и постоянно заботиться об исполнении воли Божественной возможно в большей полноте и постоянным возвышением духа над всем земным и греховным. А этого состояния невозможно достигнуть при нашей немощи и наклонности к греху без постоянной молитвы к Богу. Молитва есть самая сильная помощь в борьбе с тяжкими испытаниями и есть вместе самая высокая награда за победу над греховными искушениями. Конечно те, которые привыкли проводить время в постоянном рассеянии и в непрестанных заботах о внешнем благосостоянии по побуждениям страстным, не поймут этого состояния: для них молитва всегда есть тяжкий подвиг, и им трудно объяснить и доказать то высокое наслаждение, которое приносит молитва душам любящим Господа. Но это состояние может быть уяснено отчасти нашими отношениями к некоторым лицам. Вы имеет у себя близкого человека, которого любите, как искреннейшего друга, почитаете, как величайшего нашего благодетеля. Вы никогда не скучаете его присутствием, для вас всегда усладительна его задушевная и умная беседа, вы не замечаете, как бежит время в разговоре с ним. Вот вам слабый образец сладостной молитвы христианина к Богу! Он всегда с Ним беседует в молитве, как с нежным отцом и искренним другом и сильным покровителем.

Но скажут, может быть, некоторые на это: невозможно постоянно молиться; служебные обязанности по отношению к обществу, попечение о нуждах семейства, заботы по хозяйству и многие другие, могут служить достаточным извинением к уклонению от непрестанной молитвы.

Вы не может постоянно молиться: не осуждайте по крайней мере тех, которые, уклонившись от сказанных забот, посвятили свою жизнь всецелому служению Богу, и проводят все свое время в молитве, богомыслии и чтении божественных Писаний, уделяя на внешние заботы лишь самую малую часть дня, чтобы приобрести необходимые средства к обеспечению своего телесного бытия. Вы не можете посвятить большую часть своего времени молитве и чтению Писания и других книг религиозно-нравственного содержания, но что мешает вам совершать, по крайней мере, все свои дела в сознании вездеприсутствия и всеведения Божия, с памятованием о будущей жизни и суде Божием, что могло бы дать вам и силу к добросовестному исполнению своих обязанностей и средства к охранению себя от греховных увлечений? Конечно, ничто, кроме беспечности и небрежения о спасении своей души.

В 19-й главе св. Василий разъясняет подвижникам, что воздержание от одних снедей, без воздержания от дурных помыслов и пожеланий, не приносит пользы. «Воздержание, – говорит он, – думаем определить так, что оно есть не одно воздержание себя от снедей (ибо в этом успевали многие и из еллинских философов), но преимущественно воздержание от скитания очей. Ибо, какая польза, если воздерживаясь от яств, пожираешь глазами похоть любодеяния, или ушами охотно выслушиваешь суетные и диавольские речи? Нет пользы воздерживаться от снедей, но не воздерживаться от кичения, высокоумия, суетной славы и всякой страсти. Или, что пользы наблюдать воздержание в снедях, и не воздерживаться от лукавых и суетных помыслов? Посему и Апостол сказал: боюся, да не како истлеют разумы ваша (2Кор. 11, 3). Посему будем воздержными от всего этого, чтобы и на нас не пала по справедливости укоризна Господня, как на оцеждающих комары, велблюды же пожирающих (Мф. 23, 24).

Все вышеуказанные правила и постановления св. Василия Великого были так важны и полезны, что ими пользовались не только монастыри, находившиеся в Понтийской области, но и других отдаленных местностей. Современник Василия Великого, пресвитер Аквилейский Руфин, сделал извлечение из правил Василиевых и перевел на латинский язык для аббата Урсисия⁵⁵. В V-м столетии на сии правила Василия ссылался в своих наставлениях инокам прп. Кассиан Римлянин. Прп. Феодосий, начальник общежития в Палестине, часто читал их, как видно из его жизнеописания.

Но св. Василий, назидая своим мудрым словом иноков и мирских людей, прибегавших к нему за наставлениями в благочестивом житии христианском, не оставлял без попечения и телесных нужд окрестных жителей. В то время, как он жил в своем монастыре, произвольно лишая себя всех наслаждений земли и довольствуясь одним хлебом и водою для своего пропитания, хотя и имел возможность окружить себя всеми благами земли как наследник богатых имений, оставшихся ему от отца, – в соседнем городе с окрестными селениями развился голод и жители изнывали от скорби, не имея никакой возможности удовлетворить насущным потребностям. Св. Василий, движимый чувством сострадательности к ним, продал свое недвижимое имение и на деньги, полученные за него, пропитывал не только жителей сего города, но и многих других, которые, по слуху о его щедрости, приходили к нему с просьбою о помощи. Он благодетельствовал не только христианам, но и иноверцам.

Мудрое слово его, подтверждаемое благочестивою строго-подвижническою жизнью и сопровождаемое делами щедрой благотворительности, привлекли к нему всеобщее уважение и любовь Кесарийского Архиепископа Диания, который по вниманию к высоким личным достоинствам св. Василия, возвел его на степень чтеца Кесарийской Церкви, в начале 369 года.