Глава 1

Для чего при описании жизни великих людей упоминается об их предках и достигается ли предполагаемая при этом цель? Почему не должно воспоминать о земном величии предков св. Василия? Христианские доблести предков его, их мученичество, скитание по лесам и чудесное их насыщение. Первоначальное воспитание родителей св. Василия, и их христианские добродетели. Их молитвы о даровании сына, его болезнь вскоре после рождения и чудесное исцеление от болезни по молитвам родителей. Обязанность родителей пещись предварительно о своем умственном и нравственном воспитании, чтобы передать детям добрые наклонности и расположение к добру. Примеры зависимости наклонностей детей от характера и наклонностей их родителей. Должно ли сообщать детям понятие о Боге и законе Божием до полного раскрытия в них смысла и понятия окружающих предметов, и почему? Почему жизнь земная, назначенная первоначально для блаженства, преисполнена скорбей? Пребывание св. Василия до семилетнего возраста у его бабки, св. Макрины, и его первоначальное воспитание. После семилетнего возраста его пребывание в доме родителей, и продолжение его религиозно – нравственного воспитания и развития умственных способностей под руководством родителей. Вступление св. Василия в Кесарийскую школу, и его отличные успехи в науках и примерное поведение, приобретение ему общее уважение от наставников и жителей города. Причины, побудившие его отправиться в Константинополь для дальнейшего образования. Что содействовало к охранению его нравственности в школах, где и учители были язычники, и ученики были собраны из разных мест и с разными воззрениями на предметы веры? Содержание его поучения к юношам о том, как пользоваться творениями языческих писателей. Его прибытие в Афины, и причины, послужившие к теснейшей дружбе с Григорием. Его успехи в науках, его благонравие, и его отношения к товарищам. Почему не вредило ему общество и безнравственных товарищей? Наставление юношам, как соблюсти непорочность сердца и чистоту веры, живя среди беспорядочных совоспитанников. Окончание учения и разлука со св. Григорием.

При описании жизни людей, великих по понятиям земли, которых деятельность ограничивалась возвышением благоденствия человека, в каком бы то ни было отношении, только на земле, не редко воспоминают и их предков. Воспоминают или для того, чтобы возвысить блеск их деяний славными подвигами их предков, или для того, чтобы недостаток славных деяний в описываемых лицах восполнить отражательным светом от деяний их прародителей, хотя в сем последнем случае цель не достигается. О благородстве и величии человека, – говорит св. Григорий Богослов, – надобно судить по личным достоинствам и изображать себя должно чертами, не от других заимствованными, так как и красоту лица и доброту краски, и высокую или низкую породу коня оценивают по свойству вещи, самой в себе взятой¹.

Если бы мы о св. Василии Великом имели понятие такое же, какое имеют о великих деятелях земли, слава деяний которых не переносится с ними в загробную жизнь, то мы о нем могли бы сказать вместе со св. Григорием Богословом в похвалу ему, что его предки представляют много примеров военачальства, народоправления, могущества при царских дворах, также богатства, высоты престолов, гражданских почестей и блистательного красноречия².

Но, имея в виду говорить о великом не на земле только, но и на небе, обо всем этом умолчим, так как и сам св. Василий Великий говорит: «в рассуждении праведников и того, что действительно сделано ими, достаточно к показанию превосходства их добродетелей»³.

Мы, впрочем, упомянем о некоторых из предков св. Василия Великого, но не о их внешних отличиях, а о их христианских доблестях, и не для того, чтобы прибавить нечто к Василиевой славе. «Море, говорит св. Григорий Богослов, не имеет нужды, чтобы вливалась в него река, хотя и вливаются в него множество самых больших рек», не возвышая, однако же, уровня его поверхности. Мы упомянем о христианских доблестях предков св. Василия Великого для того, чтобы показать, «какие примеры имел он перед собою с самого начала, на какие взирал образцы, и сколько их превзошел»⁴.

«В царствование Римского Императора Максимина воздвигнуто было последнее, но самое жесточайшее из всех предшествовавших, гонение на христиан. В это время многие тысячи христиан засвидетельствовали свою несокрушимую веру и непоколебимую преданность Христу мученическою смертью. В эту-то страшную годину испытания христиан, дед св. Василия Великого по матери лишен был имения и жизни за имя Христово⁵.

Дед же св. Василия Великого по отцу и его бабка Макрина, лишившись всего своего имения, которое по повелению Императора было отобрано в казну, и сами горели желанием пострадать за Христа, чтобы получить на небе неувядаемые венцы и вечную блаженную жизнь; но не хотели однако же, произвольно отдать себя мучителям, пока не были призваны к этому подвигу невидимою десницею подвигоположника Христа, зная, что и самый подвиг должен быть законным. «Закон же мученичества, – говорит св. Григорий Богослов, – таков, чтобы, как щадя мучителей и немощных не выходить на подвиг самовольно, так вышедши не отступать: потому что первое есть дерзость, а последнее – малодушие»⁶. Руководимые таким законом, они с небольшим числом преданных слуг и с малым запасом средств к пропитанию скрылись в густых лесах, покрывавших горы и долины Понта, где и блуждали под открытым небом в продолжении семи лет, пока не прекратилось гонение с воцарением другого Императора. Такая жизнь, полная лишений и скорбей, вдали от общества, знакомых, родных и друзей, заставившая терпеть попеременно и холод зимы, и палящий зной лета, и голод, и жажду, для людей, привыкших жить в покое и полном довольстве, поистине была мученичеством, отнимавшим жизнь не мгновенно, как то бывает под ударом палача, но медленно и с более продолжительными страданиями. Но сила Божия в немощи совершается, и что кажется невозможным для естественных сил человека, то возможно для Бога. Дед и бабка св. Василия, несмотря на преклонность своих лет, хотя не без чувства скорби, но с совершенною покорностью воле Божией, провели многотрудную жизнь в лесах. Промысел Божественный, невидимо хранивший их и укреплявший их немощные силы, соблюл их жизнь, чтобы они, как говорит св. Григорий Богослов «могли служить для других побудителями к добродетели, живыми мучениками, одушевленными памятниками, безмолвною проповедью»⁷. И что многотрудная жизнь их приятна была Господу Богу, то Он засвидетельствовал особенным чудом.

Однажды к концу уже семилетнего странствования по лесам, дед и бабка св. Василия, со всеми разделявшими их эту, исполненную скорбей и лишений, жизнь, восчувствовали ослабление сил и потребность подкрепить их более питательною пищею, нежели та, которую мог доставлять лес своими скудными произрастениями, немогшими даже доставить удовлетворительного питания и для животных. Орудий к ловле лесных животных, годных для питания, они не имели, и потому для них одним средством к достижению этой цели оставалась молитва к Богу, назначившему всех животных на службу человеку. К такому средству для пропитания себя привело их размышление о чудесах, явленных Богом народу Израильскому, во время странствования их в пустыни. «Что невероятного, говорили они, если Бог чудес, Который богато пропитал в пустыни народ странствующий и бедствующий, дождил хлеб, посылал птиц, подавал пищу, не только необходимую, но и роскошную, разделял море, останавливал солнце, пресек течение реки,  – что невероятного, говорили они, если сей Бог и нас, подвижников благочестия, пропитает ныне сладкими снедями? Ибо много зверей, которые избежав трапезы богатых, какая и у нас бывала некогда, скрываются в сих горах, много птиц годных в снедь летает над нами. И уже ли они неуловимы, если Ты только, Господи, восхощешь?» Так они взывали к Богу, – говорит св. Григорий Богослов, – и явилась добыча, добровольно отдающаяся в руки снедь, самоуготованное пиршество. Откуда вдруг взялись на холмах олени? И какие рослые, и какие тучные, как охотно поспешающие на заклание! Можно было почти догадываться, что они негодуют, почему не прежде были вызваны. Одни манили к себе ловцов, другие следовали за ловцами… И какое чудо! ловцы сами были распорядителями ловли: нужно было только захотеть им и что нравилось, то взято, а лишнее отослано в дебри до другого времени»⁸.

Святые страдальцы за Христа, по прекращении гонения на христиан, поселились в Πонте, близ Неокесарии, в одном из своих помести. Уединенная жизнь, проводимая ими здесь, давала им возможность беспрепятственно заниматься служением Богу. Дед св. Василия Великого скоро отошел ко Господу для получения заслуженного воздаяния за свою неизменную преданность Ему до конца своей жизни. Св. Макрина, оставшись вдовою, обратила все свое внимание на юного еще своего сына Василия. Первою ее заботою было вдохнуть в него крепкую веру в Бога, живую любовь к Нему и ревность к благочестию. Когда эта цель была достигнута, св. Макрина, принимая во внимание прекрасные способности своего сына, дала ему возможность развить их в лучших училищах по всем отраслям наук, особенно в красноречии. По окончании учения в учебных заведениях, Василий, сын св. Макрины, скоро снискал себе славу своим красноречием в судебных местах и в училищах Понтийской области, сделавшись вместе с тем владельцем богатых имений в Понте, Каппадокии и Малой Армении.

Св. Макрина, ценя в своем сыне более всего живую веру и ревность о христианском благочестии, и зная вместе с тем, что добрая и благочестивая жена может много содействовать к развитию в муже добрых наклонностей, а злая истребить и то, что было уже доброго в душе, искала для своего сына такой жены, которая бы, соединяя в себе просвещенный ум с живою верою, доброе сердце с ревностью о христианском благочестии, могла и в муже, по крайней мере, поддерживать то, что уже насаждено было в его душе доброго.

Еммелия, жившая в Каппадокии, как удовлетворявшая своими душевными качествами всем желаниям св. Макрины и ее сына Василия, обратила на себя их внимание. Родители Еммелии, как мы уже выше сказали, кончили жизнь свою мученическою смертью за веру во Христа, и имение их отобрано было в казну. Еммелия, оставшись таким образом еще в юных летах сиротою, желала всю жизнь свою посвятить на служение Богу в девстве; но, бесприютности своего положения, а особенно по глубокому уважению к высокому благочестию св. Макрины, согласилась принять ее предложение, и отдала свою руку ее умному и благочестивому сыну Василию. Но, вступив в супружество с Василием, не забывала впрочем, блаженного удела девственницы – пещись без развлечения о Господних, како угодити Господеви (1Кор. 4:34). Преданность Господу и внимательность к Его святым внушениям, готовность на всякие пожертвования в пользу св. Церкви и нуждающейся братии, воспитание детей в духе христианского благочестия, ясно свидетельствовали, что супружеская жизнь не мешала ей питать в душе постоянно горячую любовь к Господу и освящать всякое свое дело мыслью о Нем.

Св. Григорий Богослов, с восхищением взирая на высокую святость жизни св. Василия Великого и чудное сочетание всех христианских доблестей в его родителях, Василия и Еммелии, говорит: «если надлежало, чтобы похваляемый нами муж (св. Василий Великий) дарован был людям: то всего приличнее было как ему произойти от сих, а не от других родителей, так и им именоваться родителями сего, а не иного сына»⁹.

Плодом супружеской любви Василия и Еммелии были четыре сына и шесть дочерей, из коих одна еще в младенчестве умерла. Старшая из всех детей, оставшаяся в живых, была дочь, св. Макрина, старший между сыновьями был св. Василий Великий. За ним родился Навкратий, который по несчастному случаю лишился жизни в молодых летах. После Навкратия родился св. Григорий, Епископ Нисский, младший из всех был св. Петр, Епископ Севастийский. Некоторые из дочерей посвятили себя на служение Богу в девственной жизни, а некоторые вступили в супружескую жизнь, «впрочем так, – как говорит св. Григорий Богослов, – что супружеская жизнь не препятствовала им наравне с первыми преуспевать в добродетели, напротив, cиe обратили они только в род, и на образ жизни»¹⁰. Души и вступивших в супружескую жизнь также были проникнуты чувством благоговения к Господу, как и души девственниц, та же любовь к Богу руководила всеми их действиями, тот же страх Божий ограждал их от всего, что имеет вид греха, то же стремление к подвигам благочестия выражали и они в своих действиях, как и девственницы. На супружеские отношения смотрели они, не как на средство к удовлетворению чувственных пожеланий, а как на указанный Богом путь к благословенному рождению чад; и потому каждое зачатие младенца в чреве предварялось молитвою к Богу о благословении плода супружеской любви и заботливым очищением своих душ от всего страстного и греховного, чтобы детей сделать естественными наследниками добрых расположений своих душ, так как дети всегда служат отражением наклонностей и характеров своих родителей. Каждое семя дает плод по роду своему; какое семя посеяно, такой и плод получится. Если мы обратим внимание только на некоторые примеры из истории Церкви: то и тогда легко можем убедиться в той истине, что добрые или худые наклонности детей в большой зависимости находятся от душевных расположений их родителей и первоначального воспитания, какое дается детям.

Когда наши прародители – Адам и Ева согрешили против Бога нарушением данной им заповеди, когда грех проник все силы их души и тела: они зачали и родили Каина. Когда же их души, по изгнании их из рая, очищены уже были в некоторой степени покаянием: они рождают Авеля, кроткого и благоговейного перед Богом, которого жертвы уже благоугодны были Ему. Когда же душа Адама и Евы, пораженные скорбью о несчастной кончине сына, еще более прониклись духом покаяния и достигли еще большей чистоты: родился у них еще с высшими духовными совершенствами – Сиф, сделавшийся родоначальником благочестивого племени. В этих постоянно усовершавшихся душевных качествах сыновей Адама и Евы нельзя не видеть зависимости душевных качеств детей от степени духовного совершенства их родителей. Нельзя при этом не обратить внимания на рождение некоторых праведников ветхозаветных и некоторых святых новозаветной Церкви. Праотец Исаак, пророк и первосвященник Самуил, пречистая Матерь Господа нашего Иисуса Христа, св. Иоанн Креститель, св. Григорий Богослов, св. Василий Великий, и, более близкий к нам по времени, преподобный Сергий Радонежский Чудотворец, – все они были плодом молитв их родителей.

*

Отцы и Матери! Кто бы из вас не желал иметь таких детей, каких имели праведные Василий и Еммелия? в одном семействе четверо детей причислены Церковью к лику прославленных святых, и все остальные их дети отличались высоким благочестием, засвидетельствованным одним из великих прославленных святых, св. Григорием Богословом. Какое дивное и умилительное зрелище представляет все семейство Василия и Еммелии! По истине святое семейство! Если вы, отцы и матери, хотите, чтобы ваши желания иметь благочестивых детей не остались бесплодными, старайтесь возвести свои души на такую же степень умственного и нравственного совершенства, на какой находились души праведных Василия и Еммелии. Но если вы и достигнете такого же совершенства, а следовательно, приобретете способность рождать детей с предрасположением к добру: то и при этом помните, что дети в младенческом своем состоянии – это еще только прекрасная почва, способная принести сторичный плод; но, чтобы плод, при своем обилии, был и доброкачественный, сейте на почве душ ваших детей добрые семена. И посвятив добрые семена, не забывайте, что все первоначальные проявления сил душевных развивающихся умственно и физически ваших детей – это еще нежные ростки, которые легко может и зной солнечный попалить, и дуновение ветра – исказить, и падающий град – побить. Поэтому и вы, отцы и матери, подобно земледельцу, радующемуся появившейся зелени на полях и вместе томимому страхом неблагоприятных погод во время лета, не доверяя своим силам, молите Господа ежедневно и с усердием, дабы Он просветил умы ваших детей своею благодатью к познанию истины спасительного учения евангельского, согрел бы их сердце любовью к Нему – Творцу и Промыслителю, и ко всему доброму, направил бы их волю к неуклонному следованию по пути заповедей Его, и отвратил бы их от всего худого. Но моля Бога, и сами старайтесь оградить их от зноя пробуждающихся страстей, могущего попалить зародыши и предрасположения к добру, и через то замедлить их развитие, заботьтесь защитить их от тлетворного дыхания ветров – ложных мудрований, могущих извратить их понятия о добре и истине, употребляйте усилия – не допустить их до поражения и искажения градом дурных примеров, невольно увлекающих за собою, подобно бурным потокам. А главное, свою семейную жизнь старайтесь устроить так, чтобы она была для ваших детей и училищем благочестия, и врачебницею от нравственных ран, нанесенных душам ваших детей вне дома. При этом примите во внимание и то, что ваше слово останется бездейственным на детей, если оно не будет сопровождаться назидательным примером вашей собственной жизн.

Но возвратимся к семейству благочестивых Василия и Еммелии.

Старшею из всех их детей, как мы уже сказали, была св. Макрина. Всем детям, конечно, дано было одинаковое воспитание, и потому, чтобы составить себе понятие о домашнем воспитании всех детей Василия и Еммелии, обратим внимание на первоначальное домашнее воспитание св. Макрины. «Мать сама заботилась, – пишет св. Григорий Нисский, – об образовании дочери своей, но не о том внешнем образовании, которое дети обыкновенные почерпают из стихотворческих произведений. Она почитала постыдным и вовсе неприличным для нужной и благовоспитанной души изучать женские страсти в трагедиях, или знакомиться с бесстыдством в комедиях, и некоторым образом осквернять себя нескромными рассказами о женщинах. Юная дочь изучала то, что мать находила для нее удобопонятным из богодухновенного Писания, особенно премудрость Соломонову, и все то, что служит к образованию нашей нравственной жизни. Она также знакома была и с книгою Псалмов и в свое время прочитывала из них свою долю. Вставала ли с ложа, принималась ли за учение, отдыхала ли перед обедом и после обеда, идучи ко сну, стоя на молитве: везде она имела при себе Псалтырь, как добрую спутницу, которая никогда не отлучалась от своей подруги¹¹. При таком воспитании, семейство Василия и Еммелии сделалось примерным училищем благочестия, ученики которого, бывши святыми и верными служителями Церкви на земле, соделывались и блаженными наследниками царства Христова на небеси.

После св. Макрины Василий и Еммелия много лет не имели детей. Но сильное желание иметь сына, чтобы сделать его естественным наследником, так сказать, родовых христианских добродетелей, мужественной веры в Бога, готовой пострадать за Него даже до смерти, пламенной любви к Нему, выражающейся в ревностном исполнении Его святой воли, и сыновней преданности Ему во всех даже скорбных обстоятельствах жизни, преданности, основанной на непоколебимой вере в Его Божественный промысел, без воли которого не может не только родиться дитя на свет, но и волос упасть с головы, – они молили Бога Жизнодавца о даровании им сына. И молитва их была услышана Богом. В год молитвы их, в бытность их в Кесарии Каппадокийской, у них родился (в конце 330 г.) сын, коему имя дано было Василий. Сердца родителей исполнились великою радостью. Но земля не есть страна невозмутимых радостей, хотя и создан человек для блаженства. Причиною этому, впрочем, не Бог, Который по бесконечной благости своей пострадал на Кресте, чтобы снова открыть путь человеку к блаженству, закрытый им произвольным грехом, – но сам человек, его неспособность пользоваться земными радостями безвредно для своей души. Рай, насажденный на земле, по недостоинству человека пользоваться им, перенесен на небо, а потому жизнь человека на земле сделалась уже не местом блаженства, а только путем, ведущим к блаженству. Но как каждая дорога имеет два направления: одно, которое ведет к цели путешествия, другое удаляет от этой цели, так и жизнь человеческая есть путь, имеющий два направления. Идя по одному направлению, человек приближается к цели своего путешествия – к вечному блаженству; идущие по противоположному направлению, удаляются от цели земной жизни человека. Милосердый Отец небесный, непрестанно надзирающий за каждым движением путника употребляет разные способы, чтобы дать ему должное направление. Усталому путнику иногда на пути расстилает зеленый ковер, испещренный разнообразными цветами, или манит его вперед, раскрывая перед мысленным взором его чудную картину невыразимого блаженства, ожидающего его в конце путешествия; а иногда, для укрепления его сил, дает даже ощутить в душе сладость будущего блаженства. Путнику же, избравшему противоположное направление, ведущее уже не к блаженству, а к гибели и вечному мучению, Господь, по своей любвеобильной попечительности о нем, воздвигает разнообразные препятствия, чтобы отвратить его от гибельного пути, и возвратить на путь истинный.

Бывает, впрочем, что Господь посылает скорби и таким путникам, которые идут прямо к предположенной ими благой цели, и посылает скорби для того, чтобы они, усладившись приятным ночлегом, не замедлили в пути. По этой, может быть, причине Господь не дал Василию и Еммелии долго услаждаться радостью о рождении сына. Немного прошло времени по рождению св. Василия, как он заболел. Болезнь, быстро развиваясь, дошла до того, что, по соображениям врачей, не оставляла никакой надежды на его возвращение к жизни. Но родители св. Василия Великого не отчаивались. Зная то, что невозможное для человека возможно для Бога, они обратились с теплою молитвою к Богу, чудотворная сила Которого и теперь также может проявляться, как она проявлялась в прежние времена. И молитва их, основанная на вере во всемогущество и благость Божию, не осталась бесплодною. Ночью в сновидении Господь Иисус Христос сказал скорбящему отцу тоже, что некогда царедворцу в Капернауме: иди, сын твой жив есть (Ин. 4, 50). И младенец выздоровел¹².

Родители св. Василия Великого жили в Неокесарии, главном городе Понтийской области. Но слабое здоровье чудесно исцеленного младенца расположило их отдать его для первоначального воспитания его бабке, св. Макрине, жившей в сельском уединении, близ Неокесарии. Здесь младенец Василий, проживший до семилетнего возраста, дыша чистым воздухом и питая душу благочестивыми наставлениями св. своей бабки, укреплялся и развивался не только телом, но и духом. Никакой разговор не касался его слуха, который не напоминал бы ему о Боге, Его бесконечной благости и Его любвеобильной заботливости о всем мире и особенно о тех, которые, именуясь христианами, связаны с Ним искреннею любовью и ревностною заботливостью об исполнении Его святой воли. От св. Макрины св. Василий Великий научился не только разным молитвам, но и Символу веры, составленному св. Григорием, Епископом Неокесарийским, для Неокесарийской Церкви. И этот символ, в то смутное время, волнуемое разными еретическими учениями, имел весьма большое значение, как выражение истинного учения Православной Церкви о догматах веры. Впечатлительная душа св. Василия вполне соответствовала благочестивой ревности св. Макрины, и все ее наставления так глубоко впечатлевались на его мягкой, как воск, душе, что св. Василий Великий даже тогда, когда стоял уже на кафедре Епископа, в опровержение возводимой на него клеветы в неправом его учении, указывал на символ св. Григория Неокесарийского изученный им еще в младенческом возрасте, как на доказательство правоты своих убеждений и учения. «О вере же моей, писал св. Василий Великий Неокесарийцам, какое доказательство может быть яснее того, что воспитан я бабкою, блаженною женою, которая по происхождению ваша? Говорю о знаменитой Макрине, от которой заучил и изречения блаженнейшего Григория, сохранившееся до нее по преемству памяти, и которые и сама она соблюдала, и во мне еще с малолетства напечатлевала, образуя меня догматами благочестия¹³.

Есть люди (не знаю, как их назвать правильнее, злонамеренными или только не благомыслящими), – которые говорят, что не должно учить детей закону Божий, как предмету недоступному еще их пониманию, пока не разовьется в них вполне рассудок и самосознание. Но вы, отцы и матери, желающие истинного блага своим детям и не желающие оплакивать горестные последствия для ваших детей от дурного направления их ума и действий, отвращайте слух свой от столь зловредных речей, и примите себе за непременное правило, при воспитании ваших детей, образ действий бабки св. Василия Великого, Макрины, и его родителей. С самого раннего детства ваших сыновей и дочерей, следя внимательно за каждым проявлением их ума и сердца, вы не могли не заметить, что зло, скрывающееся в растленной нашей природе, еще до раскрытия в них полного смысла и понимания окружающих их предметов, подобно годным и негодным травам, пробивающимся на поверхность земли еще до полного проявления благотворной теплоты весеннего солнца, – проявляется в них в различных греховных движениях: капризах, гневе, раздражительности, злопомнении, мщении, зависти и прочем подобном сему. Каждый земледелец, желающий, чтобы доброе семя, которое он намерен посеять на поле, не пропало без плода, прежде выпалывает сорные травы, и потом уже густо засеивает поле добрым семенем, дабы плевелы, если и прорастут снова впоследствии, не имели силы заглушить развившихся уже ростков доброго семени. Так и вы, добрые и попечительные родители, с самого раннего возраста старайтесь подавлять в ваших детях все греховные проявления, и внушать им понятие о Боге, любовь к Нему и страх наказания за грех. Привыкнув с детства ко всему доброму, они и в последующей жизни способны будут противиться возникающим дурным расположениям и внушениям, руководимые любовью к Богу и ограждаемые страхом Божиим.

Когда св. Василий Великий достиг семилетнего возраста, родители взяли его к себе в дом для дальнейшего развития его ума и сердца. Наставления его благочестивой матери, Еммелии, были вполне согласны с тем духом живой веры в Бога и любви к Нему, которым проникнуты были наставления бабки его, св. Макрины. Она также упражняла св. Василия в чтении слова Божия¹⁴, укрепляла в нем веру в Бога, любовь к Нему, ревность об исполнении Его Божественной воли, начертанной в св. Писании, и всех установлений св. Церкви. И слово блаженной матери неотразимо действовало на сердце св. отрока, так как он во всех ее поступках всегда видел осязательное подтверждение ее наставлений. Василий, отец св. Василия Великого, подтверждая примером своей высокой благочестивой жизни то, что внушала св. отроку мать, старался развивать его ум изучением разных наук. «Под сим то руководством, говорит св. Григорий Богослов, чудный Василий обучается делу и слову, которые вместе в нем возрастают и содействуют друг другу… изучает первоначальный круг наук и упражняется в богочестии, короче сказать, самыми первыми уроками ведется к будущему совершенству. Ибо те, которые преуспели или в делах, оставив слово, или в слове, оставив дело, ничем, как мне кажется, не отличаются от одноглазых, которые терпят большой ущерб, когда сами смотрят, и еще больший стыд, когда на них смотрят. Но кто может преуспеть в том и другом, тому возможно быть совершенным и в сей жизни вкушать тамошнее блаженство. Итак, благодетельно было для Василия, что он дома имел образец добродетели, на который взирая, скоро стал совершенным… не отставал (от своих родителей) в высоких порывах добродетели, но как бы в рисунке проявлял будущую красоту добродетели, и до наступления времени строго (подвижнической) жизни предначертывал (своими поступками) то, что нужно для сей жизни»¹⁵. И семена веры и благочестия, посеянные в душе св. Василия Великого его св. бабкою и блаженными родителями, были так чисты и совершенны, что он и в последующей своей жизни, при дальнейшем своем умственном и религиозно-нравственном развитии, не находил нужным изменить или отменить что-либо из того, что воспринято было им в детстве. «Осмеливаюсь, говорит св. Василий Великий, похвалиться о Господе тем одним, что никогда не держался погрешительных мнений о Боге, и не переменял в последствии мыслей, какие прежде имел; но то понятие о Боге, которое приобрел с детства от блаженной матери моей и бабки Макрины, и возрастало во мне; потому что с раскрытием разума не менял я одного на другое, но усовершал ими преподанные мне начала. Как возрастающее семя, хотя из малого делается большим, однако же само в себе остается тем же, не в роде изменяясь, но усовершаясь через возрастание: так, думаю, и во мне тот же разум возрастал по мере моего преспеяния и не заменен теперешним бывший в начале¹⁶.

Существуют между людьми два односторонних взгляда на религиозно-нравственное и умственное образование человека. Одни, смотря на земную жизнь человека, как на последнюю цель его появления на свет, стремятся наполнить свою жизнь всевозможными удовольствиями, не разбирая нравственного достоинства этих удовольствий. Вследствие такого взгляда на жизнь и на самое внешне-научное образование смотрят, как на самое надежное средство к достижению разных благ земных; религиозно-нравственное же образование, как не входящее в сферу их понятий и стремлений, или оставляют без внимания, или предоставляют желающим для увеличения только объема знаний, а не как руководящее начало для всех действий человека. Гибельность такого взгляда на жизнь человеческую понятна каждому, в ком не заглушен совершенно голос совести, кто простирает свой взор за пределы гроба, и в стране вечности ожидает для себя упокоения от своих земных трудов.

Другие, стремясь сохранить в душе благочестие и спасительную веру, видя в тоже время, что многие из научно-образованных, увлекаясь духом вольномыслия, отпадают от веры и утрачивают дух христианского благочестия, и по неразвитости своего ума полагая причину нравственного зла в науках, не имеющих прямого отношения к христианскому вероучению, с пренебрежением относятся, как ко всем научно-образованным людям, так и к самой внешней учености, признавая ее, по худому разумению, злохудожною, опасною и удаляющею от Бога. Но не должно, – говорит св. Григорий Богослов, – небо, землю, воздух и все, что в них, презирать за то, что некоторые худо уразумели, и вместо Бога, воздали им Божеское поклонение... Не должно унижать ученость, как рассуждают о сем некоторые; а напротив того, надобно признать глупыми и невеждами тех, которые, держась такого мнения, желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток, и избежать обличения в невежестве¹⁷.

Но родители св. Василия Великого далеки были от этих односторонних взглядов на веру и внешнюю ученость; они, мудро соединив в себе высокое христианское благочестие с многостороннею ученостью во внешних науках, желали и сыну своему вполне передать это наследство. – И потому, укрепив в его душе веру во все догматы православного христианского вероучения, утвердив его волю в неуклонном повиновении заповедям Божиим и всем уставам св. Церкви, развив в его сердце пламенную любовь к Богу, не допускавшую и малейшего пристрастия к чему-либо земному и греховному, они старались и ум его обогатить знакомством со всеми науками. Они понимали, что науки, как и капитал, сами по себе, не суть ни зло, ни добро, но могут сделаться тем или другим от способа употребления их самим человеком, владеющим ими. И потому, хорошо понимая высокое настроение души своего сына, они безбоязненно, из под крова родительского, отправили его для дальнейшего образования в Кесарию, место его родины и будущего служения. И св. Василий не обманул их надежд на него.

Кесария, по свидетельству св. Григория Богослова и самого Василия Великого, считалась столицею просвещения, и могла хвалиться, как лучшим достоянием, богатством ученых людей¹⁸. Св. Василий Великий не оставлял никакой науки без внимания, но подобно пчеле, собирающей мед со всякого цветка, старался извлечь полезное из всякой науки¹⁹. Но более всего обращал внимание на словесные науки, дающие возможность ясно и красноречиво выражать свою мысль. О красноречии же и силе в слове заботился он не для того, чтобы блистать только словом, и через это снискивать себе суетную славу от людей, но для того, чтобы принести свое слово в чистую жертву Божию Слову. И слово в устах пастыря Церкви, особенно в то время, когда лжемудрые, но сильные в слове, еретики старались уловлять в свои пагубные сети правомыслящнх из православных христиан, нужно было, чтобы распутывать хитросплетенные софизмы лжеучителей и силою красноречия привлекать заблудших к истине, которой внутреннего достоинства они не всегда могли оценить. – Руководясь такою мыслью, св. Василий вскоре достиг такого совершенства в знании всех наук, что не только превзошел всех своих сверстников, но и сравнялся с лучшими из своих учителей, так что, – как свидетельствует св. Григории Богослов, – «был ритором между риторами еще до кафедры софиста, философом между философами еще до выслушивания философских положений»²⁰.

Ученость, несопровождаемая благочестивою христианскою жизнью, может возбуждать в других удивление и вызывать со стороны некоторых лиц похвалы, но не может привлекать к обладателю этим, блестящим по наружности, но малоценным по содержанию, сокровищем искреннего уважения. Но 20-летний юноша, св. Василий, обладавший и наружною красотою, хотя и не придававший ей никакого значения²¹, успел не только возбудить удивление своими необыкновенными дарованиями и обширными познаниями в своих товарищах и наставниках, но и заслужил уважение от знатнейших граждан и бывшего в то время Кесарийского Архиепископа Диания²². И уважение это он приобрел не столько своею ученостью, сколько высоким благочестием и отрешенностью от всякой суеты земной. «Науки словесные, – говорит св. Григорий Богослов, – были для него посторонним делом, и он заимствовал из них то одно, что могло споспешествовать нашему (христианскому) любомудрию: потому что нужна сила и в слове, чтобы ясно выразить умопредставляемое. Ибо мысль, не высказывающая себя словом, есть движение оцепеневшего. А главным его занятием было любомудрие, т. е. отрешение от мира, пребывание с Богом, по мере того, как через дольнее восходил он к горнему, и посредством непостоянного и скоропреходящего приобретал постоянно и вечнопребывающее²³». И примером своего благочестия и всеми своими поступками, проникнутыми чувством благоговения перед повелениями Господа, столько влиял на нравы знавших его, что справедливо его называет св. Григорий Богослов «иереем для христиан еще до священства».

Св. Григорий Богослов, бывший почти одних лет со св. Василием Великим, вступив в Кесарийское училище для образования себя в словесных науках, сблизился с ним; и здесь положено было начало их тесной дружбе, которая неразрывно связывала их в продолжение всей их жизни.

По окончании занятий в Кесарийском училище, св. Василий Великий, увлекаемый желанием овладеть всем лучшим, что только могла произвести мудрость человеческая, решился отправиться для дальнейшего своего образования в Константинополь, столицу Империи, где были собраны лучшие наставники в красноречии и философии. Но здесь он должен был учиться у учителей-язычников, которые, ревнуя о поддержании погибавшей славы язычества, всеми мерами старались внушать юношам, что изучение разных творений языческих писателей есть единственное средство для поддержания просвещения на земле, и, чтобы вдохнуть в них уважение к языческой религии, старались придать глубокое нравственное значение самым безнравственным языческим обрядам²⁴. Кроме сего, св. Василий неизбежно должен был иметь в числе своих товарищей и последователей всех оттенков языческих верований, и зараженных уже разными видами еретических учений. Имея все это в виду, нельзя, по-видимому, не удивляться тому; как могли родители св. Василия пустить его, еще юного и не утвержденного в вере таинством Крещения, в такое место, которое, кроме величайшей опасности для веры и нравственности, ничего не могло представлять? И как мог сам Василий, столь ревностный об охранении себя в духе благочестия, решиться вступить в такое училище, и, вступив, остаться, подобно трем отрокам, неврежденно пребывавшим в вавилонской пещи, не поврежденным ни в своих понятиях относительно предметов веры христианской, ни в своих стремлениях к высшему благочестию христианскому?

К решению этих вопросов располагает еще и то, что многие и из современных благочестивых родителей со страхом отпускают своих детей в христианские школы, в которые, к прискорбию проник дух вольномыслия, и потому для них желательно знать то, что охраняло св. Василия от нравственного повреждения в языческих школах, чтобы воспользоваться теми же средствами к охранению своих детей от современного зловредного вольномыслия.

Родители св. Василия Великого, отпуская его в отдаленную страну для дальнейшего образования, не могли опасаться за него, потому что, наблюдая за ним до двадцатилетнего его возраста, видели, что в нем, по мере усовершенствования его понятий о добре и истине, возрастало и стремление к благоугождению Богу. Вера в благость Божию, в соединении с теплою молитвою к Нему о сохранении святого плода их молитв первоначальных, еще более укрепила в них надежду, что сын их и среди соблазнов мира сохранится целым, и возвратится к ним, к их утешению, с большим запасом сведений и с более твердым расположением ко всему доброму, так как искушения, встречаемые нами в жизни, через победу над ними, служат только поводом к укреплению нашей воли в добре.

Чтобы понять, почему безвредными остались для души св. Василия Великого и его пребывание в Константинополе и Афинах, где наставниками, по большей части, были язычники, и его изучение сочинений языческих писателей: для этого нужно обратить внимание на то, каков был взгляд его на настоящую жизнь, и как он смотрел на сочинения языческих писателей? То и другое мы ясно можем усмотреть из его беседы к юношам о том, как пользоваться языческими сочинениями.

Обращаясь к юношам, св. Василий говорит: «вам, которые каждый день ходите к учителям и с уважаемыми мужами древности беседуете посредством оставленных ими сочинений, скажу, что сам собою нашел я нечто более полезным. О сем-то самом я хочу дать вам совет, и именно, что не должно, однажды навсегда предав сим мужам кормило корабля, следовать за ними, куда ни поведут, но, заимствуя у них все, что есть полезного, надобно уметь иное и отбросить».

А чтобы юноши умели отличать полезное от бесполезного, показывает им, что христианин, в продолжении всей своей земной жизни, должен иметь всегда, при всех своих занятиях и стремлениях, одну цель – достижение вечно блаженной жизни на небе, а потому из всех благ земных должно считать полезным только то, что содействует к достижению этой цели; все же прочее, что не содействует к этому, или противодействует, считать бесполезным или вредным. «Мы полагаем, – говорит св. Василий Великий, – что настоящая жизнь человеческая вовсе ничего не значит; совершенно не почитаем и не называем благом того, что доставляет нам совершенство в этой только жизни. Ни знаменитости предков, ни крепости, красоты и величия тела, ни почестей от всех людей, ни самого царства, ни всего прочего, что ни наименуют из человеческого, не признаем великим, даже достойным желания, и не обращаем взора на тех, кто имеет cиe, но простираем надежды далее, и все делаем для приуготовления себе другой жизни. Поэтому, что к оной споспешествует нам, о том говорим, что должно любить cиe и домогаться сего всеми силами, а что не переходит в оную, то – презирать, как ничего не стоющее». – «И жизнь вечная стоит того, чтобы пренебречь для нее все земное». «Если кто обымет словом и совокупит воедино все счастье людей, со времени их существования: тот найдет, что это не равняется и малейшей части благ той жизни, а напротив того, все здешние блага гораздо больше отстоят достоинством от малейшего из тех благ, чем тень и сновидение скуднее действительности».

Показывает далее, что в эту блаженную жизнь вводят Священные Писания, образующие нас посредством учений таинственных. Но пока юноши, по самому возрасту своему, не в состоянии проникнуть в глубину смысла их, советует им «упражнять свое духовное око и в других писаниях, не вовсе далеких от них, как в некоторых тенях и зерцалах, подражая упражняющимся в деле ратном, которые, приобретя опытность в ловком движений рук и ног, выгодами этой игры пользуются в самых битвах». И чтобы расположить их к предварительному упражнению своих сил духовных занятиями во внешних науках, говорит: «нам предлежит подвиг, важнейший всех подвигов, – подвиг, для которого все должны сделать, для приготовления к которому надобно трудиться по мере сил, беседовать и со стихотворцами, и с историками, и со всяким человеком, от кого только может быть какая-либо польза к попечению о душе.

«Красильщики предназначенное к окраске приготовляют сперва особыми способами, а потом наводят цвет, пурпуровый или другой какой: подобным образом и мы, чтобы добрая слава наша навсегда осталась неизгладимою, посвятим себя предварительному изучению сих внешних писателей, потом уже начнем слушать священные и таинственные уроки, и как бы привыкнув смотреть на солнце в воде, обратим наконец взоры к самому свету. Поэтому, ежели между учениями есть какое взаимное сродство, то изучать разность учений, сличая их между собою, немало служит к потверждению лучшего учения».

Желая далее показать превосходство христианского учения перед внешними науками, сравнивает первые с плодом дерева, а последние с листьями. «Собственное превосходство дерева, – говорит св. Василий Великий, – изобиловать зрелыми плодами; но оно носит на себе и некоторое украшение – листья, колеблющиееся на ветвях: так и в душе, истина есть преимущественный плод, но не лишено приятности и то, если облечена душа внешнею мудростью, как листьями, которые служат покровом плоду и производят приличный вид».

Показав возможность и пользу занятий внешними науками, внушает однако же юношам, чтобы они со строгою разборчивостью брали для чтения книги, и из прочитанного в книгах усвояли только то, что может принести действительную пользу душе. «У стихотворцев, – начну с них, говорит св. Василий, – поскольку они в сочинениях своих не одинаковы, – не на всем по порядку надобно останавливаться умом, но, когда пересказывают нам деяния или изречения мужей добрых, надобно их любить, соревновать им и, как можно, стараться быть такими же. А если доходит у них речь до людей злонравных, должно избегать подражания сему, так же затыкая уши, как Одиссей, по словам их, заградил слух от песней сирен. Ибо привычка к словам негодным служит некоторым путем и к делам. Посему со всяким охранением надобно оберегать душу, чтобы, находя удовольствие в словах, незаметно не принять чего-нибудь худого, как иные с медом глотают ядовитые вещества. Посему не будем хвалить стихотворцев, когда злословят, насмехаются, представляют влюбленных и упивающихся, или когда ограничивают блаженство раздольным столом и разгульными песнями… Тоже самое могу сказать и об историках, особенно, когда пишут они историю для развлечения слушателей. И ораторам не будем подражать в искусстве лгать… Напротив того, займем лучше у них те места, где они восхваляли добродетель и порицали порок. Ибо как для других наслаждение цветами ограничивается благовонием и пестротою красок, а пчелы собирают с них мед: так и здесь, кто гонится не за единою сладостью и приятностью сочинений, тот может из них запастись в душе некоторою пользою. Поэтому, во всем уподобляясь пчелам, должны мы изучать сии сочинения. Ибо и пчелы не на все цветы равно садятся, и с тех, на кои нападут, не все стараются унести, но, взяв что пригодно на их долю, прочее оставляют нетронутым. И мы, если целомудренны, собрав из сих произведений, что нам свойственно и сродно с истиною, остальное будем проходить мимо. И как, срывая цветы с куста роз, избегаем шипов, так и в сих сочинениях, воспользовавшись полезным, будем остерегаться вредного».

Продолжая речь в том же духе св. Василий советует, чтобы не потерять бесполезно времени, с самого начала рассмотреть каждую из наук, и из всякой науки избирать только то, что ведет к цели нашей жизни. «И поскольку до такой жизни надобно достигать с помощью добродетели, а в похвалу ее много сказано стихотворцами, много историками, и еще более мужами любомудрыми (философами): то на такие особенно сочинения должно обратить внимание». Далее св. Василий указывает на некоторый изречения стихотворцев и философов, которыми или выхваляется добродетель, или указываются средства и побуждения к приобретению оной.

Но так как некоторые, увлекаемые духом тщеславия, любят только на словах выхвалять добродетель, повторяя заученные изречения стихотворцев или философов, а живут совершенно противоположно требованиям доброй нравственности: то св. Василий, предостерегая таких от двойного зла, – нерадения о своем исправлении, прикрываемого лицемерием, говорит: «с жаром хвалить добродетель перед людьми, вести о ней длинные речи, а наедине предпочитать целомудрию удовольствие, и справедливости – прибыток, назвал бы я подражанием тем, которые лицедействуют на зрелище, и часто выходят представлять царей и владельцев, не будучи не только ни царями, ни владельцами, но даже, может быть и свободными». Мы будем представлять собою неприятный хор певцов, которые разногласят между собою, если наши слова и дела не только не будут между собою в приятной гармонии, но и будут противоречить одно другому.

Показав возможность и пользу знакомства с мнениями и некоторыми рассуждениями стихотворцев и философов, показывает далее, что не бесполезно для тех, которые еще не научились соответствовать своею жизнью высоким требованиям евангельского учения, подражать доблестным поступкам мужей давно минувших времен, сведения о которых сохранились или в непрерывной памяти людей, или в сочинениях стихотворцев и историков. Далее св. Василий Великий указывает и самые примеры доблестных поступков языческих мудрецов.

Так как многие и из современных христиан, не радя о своем духовном совершенствовании, и оставляя свои духовные силы без упражнения, считают некоторые из заповедей евангельских неисполнимыми, какова например заповедь о любви к врагам и подобные; поэтому находим не бесполезным указать на некоторые поступки языческих мудрецов, которые, при одних естественных силах, проявляли иногда такое, совершенство действий, какое требуется и от христиан. «Например, – говорит св. Василий Великий, – некто в народном собрании злословил Перикла, но он не обращал на это внимания, и целый день продолжалось, что один осыпал другого ругательствами, а другой ни мало о том не заботился. Потом вечером уже, и когда смерклось, этого человека, едва прекратившего брань, Перикл проводил со светильником, чтобы даром не пропало у него упражнение в любомудрии. Еще кто-то, рассердившись грозил смертью Евклиду Мегарскому и клялся в этом. Но Евклид сам дал клятву, что умилостивит его и заставит прекратить свое к нему нерасположение. Как хорошо, если приходят на память таковые примеры человеку, когда он одержим уже гневом! – Лучше вовсе не приходить в раздражение. Если же это трудно, то по крайней мере, удерживая раздражительность рассудком, как уздою, надобно не дозволять выходить ей за пределы».

«Некто нещадно нападал на Сократа, бил его в самое, лицо, и он не противился, но дозволил этому пьяному человеку насытить свой гнев, так что лицо у Сократа от ударов уже опухло и покрылось ранами. Когда же тот перестал бить, Сократ, как сказывают, ничего другого не сделал, а только как на статуе пишут имя художника, написал на лбу: сделал такой-то, – и тем отмстил. Поскольку это указывает на одно почти с нашими правила: то утверждаю, что весьма хорошо подражать таким мужам. Ибо этот поступок Сократа сходен с тою заповедью, по которой ударяющему по ланит должен ты подставить и другую (Мф. 8, 39), – в такой мере надобно мстить за себя. А поступок Перикла или Евклида сходен с заповедью: терпеть гонителей и кротко переносить гнев их, и с заповедью: желать добра врагам и не проклинать их (44). Посему, предварительно обученный сему не будет не верить заповедям, как чему-то невозможному. Не умолчу и о поступке Александровом. Александр, взяв в плен дочерей Дария, о которых засвидетельствовано, что красота их была удивительна, не удостоил и видеть их, считая постыдным – победителю уступить над собою победу женщинам. Ибо это указывает на одно с заповедью, что воззревший на женщину для услаждения, хотя и не совершит прелюбодеяния самым делом, но за то, что допустил в душу желание, не освобождается от вины (Мф. 5, 28).

Указав на доблестные поступки языческих мужей, снова напоминает юношам, чтобы не все по порядку заимствовали из сочинений языческих мудрецов, но только то, что сообразно с главною целью нашей жизни, и больше или меньше содействует к достижению оной. «Ибо стыдно, – говорит св. Василий Великий, – вредное в пище отвергать, а в науках, которые питают нашу душу, не делать никакого различия, но, подобно весеннему ручью, увлекая за собою все встречающееся, нагружать тем душу. И какой в этом расчет, если кормчий не безрассудно отдается ветрам, но направляет ладью в безопасное место, и стрелок бросает стрелу в цель, и медник и плотник стремятся к концу, сообразному с их искусством: а мы останемся ниже и этих рабочих, имея возможность разуметь свое дело, и забывая предположенную для дела цель? И у ремесленников работа их имеет какую-то цель; а для жизни человеческой разве нет цели, соображаясь с которою нужно все делать и говорить тому, кто не намерен совершенно уподобиться бессловесным? Если будем все говорить и делать, не направляя своих слов и действий к предположенной цели: то, подобно неоснащенному кораблю, будем носиться по волнам житийского моря, и конец нашей жизни будет – неизбежная гибель нашей души. И в состязаниях телесными силами, и если угодно, и в музыкальных орудиях, упражняются в тех именно подвигах, за которые предложены венцы..., но поскольку упомянул я о венцах и о подвижниках, то присовокупляю: они, претерпев тысячи трудностей в тысяче случаев, всеми мерами приумножив свою силу, пролив много пота в трудных телесных упражнениях, приняв много побоев в училищах, избрав не самый приятный образ жизни, но предписанный учителями, и во всем прочем ведя себя так, что жизнь их до подвига была упражнением в подвиге, уже после всего этого являются готовыми на поприще, переносят все труды и опасности, чтобы получить венок из дикой маслины, или из гирчи, или из чего-нибудь подобного, и победив, заслужить провозглашение от глашатаев. Ужели же нам, которым предлежат награды столь удивительные по множеству и величию, что невозможно и словом их выразить, дозволительно предаваться беспечности? ... Нет, не должно нам лениться, и на краткий покой променивать великие надежды, если не хотим слышать укоризны, и терпеть наказания... Невольно погрешившему против долга, может быть и будет некоторое помилование от Бога, но намеренно избравшему худое нет и отговорки, почему бы не терпеть сугубого наказания».

Вследствие таких внушений предвидя естественный вопрос со стороны юношей: что же нам делать? св. Василий Великий, отвечает: «что иное, кроме того, чтобы, освободившись от всех других попечений, иметь попечение о душе?» Далее раскрывая перед их глазами то, что нужно делать для охранения чистоты в душе своей, указывает преимущественно на те недостатки, которыми легче всего увлекается юноша. «Не должно, – говорит св. Василий, – служить телу, кроме крайней необходимости, а душе надобно доставлять все лучшее, любомудрием, как от темницы, освобождая ее от общения с телесными страстями, и вместе и тело соделывая неодолимым для страстей. Чреву надобно доставлять необходимое, но не слишком сладкое, как делают выдумывающие каких-то приготовителей стола и поваров, обыскивающие всю сушу и море, собирающие дани чреву, как жестокому какому то властелину... А трудиться сверх нужды над волосами и одеждами, по выражению Диогена, свойственно или злосчастным, или обидчикам. Посему утверждаю, что быть и называться щеголем, должны мы почитать столько же срамным делом, как и жить непотребно и злоумышлять на чужое брачное ложе. Ибо для имеющего ум, какая разность – надеть ли на себя зрелищный наряд, или носить одежду простолюдина, если только она достаточно защищает от холода и жара? Подобным образом и прочее надобно заготовлять себе, не превышая нужды, и не больше заботиться о теле, но сколько хорошо это для души. Мужу, поистине достойному сего именования, быть щеголем и заниматься своею наружностью, не менее укоризненно, как и рабски предаваться другой какой-либо страсти. Употреблять все старание на то, чтобы тело было, как можно наряднее, свойственно человеку, который не познал сам себя и не понимает того мудрого правила, что не одно видимое составляет человека, а потребна некая высшая мудрость, посредством которой каждый из нас познает себя, каков он. A cиe, имеющим не очищенный ум, более невозможно, чем больному смотреть на солнце». «Очищением же души служит – презирать чувственные удовольствия, не насыщать глаз нелепыми представлениями чудодеев, или зрением тел возбуждающих к сластолюбию, и через слух не вливать в душу поврежденного сладкопения. Ибо от такого рода музыки, обыкновенно возникают страсти – порождения рабства и низости... В этом господствующем ныне сладкопении должно вам участвовать менее, чем в каком-либо из срамных дел. А растворять воздух различными испарениями, доставляющими удовольствие обонянию, намащать себя благовонными мазями, стыжусь и запрещать вам. Что же сказал бы иной о том, что ненадобно гоняться за удовольствиями осязания и вкуса, разве то одно, что преданные уловлению сих удовольствий принуждены ими бывают жить подобно скотам по прихотям чрева и того, что ниже чрева. Одним словом все телесное должно презирать тому, кто не хочет, как в тине, погрязнуть в телесных удовольствиях. Столько надобно иметь к телу привязанности, сколько, – говорит Платон, – участвует оно в служении любомудрию, выражаясь несколько подобно Павлу, который дает совет, что немало не должно телу угодия творить в повод похотям (Рим. 13, 14). Те, которые заботятся, чтобы тело было, как можно наряднее, а душу, которая действует через тело, презирают, как ничего не стоющую, чем отличаются от людей, принимающих попечение об орудиях, но не радящих об искусстве, действующем через орудие? Поэтому, совершенно напротив, должно угнетать и удерживать тело, как порывы зверя, и мятежи, производимые им в душе, умирять, поражая рассудком, как бичем, а не ослаблять вовсе узды сластолюбия и не пренебрегать тем, что ум увлекается им, подобно вознице, которого неудержимо несут необузданные кони... Итак, если излишнее попечение о теле бесполезно для самого тела и служит препятствием душе, то покорствовать и услуживать телу – явное безумие. Но если бы мы научились презирать его, то едва ли бы стали удивляться чему-нибудь другому из всего человеческого. Ибо на что понадобились бы еще богатство нам, которые ни во что ставим телесные удовольствия?... Кто обучился в рассуждении подобных вещей вести себя благоразумно, тот самую нужду будет определять естественными потребностями, а не удовольствиями. Ибо, преступившие пределы потребностей, подобно несущемуся вниз по скату, не имея перед собою ничего такого, на чем бы удержаться, нигде не останавливаются в своем стремлении вперед... Но я думаю, что когда нет богатства, не должно его желать; а когда оно есть, надобно много думать не о том, что обладаешь им, но о том, умеешь ли располагать им».

Сделав такого рода наставления юношам, в заключение говорит им: «вы, так как болезни бывают троякие, не окажитсь подобными неизлечимо больным, и не обнаружьте в себе недуга воли, похожего на болезнь страждущих телом. Ибо страждущее неважною болезнью сами приходят к врачам; одержимые важнейшими недугами к себе призывают врачующих; а впадшие совершенно в неисцельную болезнь черножелчия и приходящих к ним врачей не допускают до себя, чего да не будет с вами; вы не убегайте от людей, которые рассуждают право»²⁵.

Отцы и матери! если вы устроите души ваших детей еще во время домашнего их воспитания, подобно душе св. Василия Великого, и если внушите им неуклонно следовать вышеизложенным его наставлениям, то безопасно может отпускать их во все школы, имея уверенность, что они, живя и вдали от вас, под покровом ваших родительских молитв, охраняемые невидимою божественною благодатью, возвратятся к вам с тою же чистотою сердца, но с большим запасом полезных знаний.

Но так как пример сильнее действует на душу, нежели слово: поэтому последуем за св. Василием Великим в Константинополь и Афины, чтобы видеть, как он, собирая сокровища мудрости человеческой, умел охранять и приумножать и сокровище божественное – веру и благочестие, вдохнутые в его душу св. Макриною и его благочестивыми родителями.

Напутствованный благословением родителей, их святыми молитвами и желанием, чтобы он всегда и везде блюл свое сердце чистым перед лицом всевидящего Бога, св. Василий Великий отправился в Константинополь, где собраны были лучшие наставники в словесности и философии. Быстрые способности и ревностное стремление овладеть во всей полноте всем, что могла произвести мудрость человеческая, и здесь, как и в Кесарии, дали ему возможность скоро превзойти всех товарищей и сделаться предметом удивления для самых наставников. Столичный город много, конечно, представлял соблазнов для вновь вступившего в него юноши, но св. Василий, руководясь теми правилами, которые впоследствии преподал другим юношам, ни на что не обращал внимания, кроме уроков своих наставников. Если же и ложилась на его впечатлительную душу какая-либо тень от предметов или речей греховного мира, то он имел возможность скоро сгонять ее и снова освещать свою душу частым посещением храмов христианских и слушанием слова Божия.

Для окончательного образования себя в науках, после Константинополя, св. Василий, влекомый Богом, – как говорит св. Григорий Богослов, – и прекрасною алчбою познаний, решился посетить Афины – эту обитель наук, в которую собирались юноши со всех концов Империи, и всех национальностей и верований. Прибытие св. Василия в Афины нужно считать действительно делом Промысла божественного. Афины давали ему возможность лучшим образом ознакомиться с внешними науками, которые в свое время, немало оказали ему помощи к отражению нападений еретиков и других лжемыслителей, нападавших на божественную истину, сокрытую в учении христианском, с одним оружием внешней учености, оружием ничтожным и бессильным против крепких верою, но немало наносившим вреда не крепкой вере простых и малопросвещенных христиан. Афины дали ему возможность, из примера самых его наставников, убедиться в том, что одни внешние науки, без руководства христианским вероучением, не могут приблизить к Богу, не давая сил к возвышению нравственных действий человека на ту степень чистоты, которая необходима, чтобы дать человеку право на общение со всесвятейшим Богом. Афины самым множеством идольских капищ, имевшихся в них, и бессильною ревностью языческих ученых защитить заблуждения языческих верований, дали св. Василию возможность яснее и осязательнее убедиться в недосязаемом превосходстве христианского вероучения. Наконец Афины дали ему возможность теснее сблизиться с будущим великим иерархом и вселенским учителем, св. Григорием Богословом, который во всех обстоятельствах его жизни был и мудрым советником, и ревностным сотрудником.

Св. Василий прибыл в Афины около 352 года. Но здесь, вместо прежнего уважения к нему, которым он по праву пользовался и в Кесарии и в Константинополе, его, на первых же порах, ожидало оскорбление со стороны неразумных обычаев школьных товарищей, которым невольно подвергался каждый из вновь вступивших в Афины учеников. От этого оскорбления спасло его только одно заступничество св. Григория Богослова. Св. Григорий, ознакомившийся со св. Василием еще в Кесарийской школе, узнав о его прибытии в Афины, умел вдохнуть в своих школьных товарищей такое высокое мнение о его учености и блистательном красноречии, что товарищи приняли св. Василия уже не как новичка, ищущего только мудрости, но с уважением, как человека, приобретшего право на внимание к себе своею ученостью. «Афины, – говорит св. Григорий Богослов, – приняли нас, как речной поток, – нас, которые, отделяясь от одного источника, то есть, от одного отечества, увлечены были в разные стороны любовью к учености, и потом, как бы по взаимному соглашению, в самом же деле по Божию мановению, опять сошлись вместе. Несколько прежде приняли они меня, а потом и Василия, которого ожидали там с обширными и великими надеждами; потому что имя его, еще до прибытия, повторялось в устах у многих, и для всякого было важно предвосхитить то, что всем любезно»²⁶. В Афинах между учениками был обычай всякого новоприбывшего ученика, несмотря на его звание и состояние, подвергать насмешкам и разного рода оскорбительным церемониям. «А я, – говорит св. Григорий Богослов, – своего Великого Василия не только сам принял тогда с уважением, потому что предвидел в нем твердость нрава и зрелость в понятиях, но таким же образом обходиться с ним убедил и других молодых людей, которые не имели еще случая знать его. И следствием сего было то, что почти он один из прибывших избежал общего закона, и удостоен высшей чести, не как новопоступающий. И cие было началом нашей дружбы, отсюда первая искра нашего союза»²⁷.

Вот и другой случай, который доставил св. Григорию возможность высказать свое расположение и преданность св. Василию, а Василию – убедиться более в его дружественных чувствах. Bсе товарищи смотрели на Василия, за его необыкновенные способности и обширные познания, хотя с уважением, но вместе и с завистью, так как он, вступив еще только в училище, уже восхищал у всех первенство, и потому всегда питали тайное желание победить его в спорных предметах, и таким образом унизить его в мнении всех, знавших и признававших его превосходство. С этим-то намерением некоторые из учеников – армяне, более хитрые и скрытные по характеру, стали предлагать ему вопросы более спорные, нежели разумные. «Я, – говорит св. Григорий, – не понял сначала их намерения, когда стали они ослабевать и обращаться уже в бегство, возревновал о славе Афин, и чтобы не пала в лице их и не подверглась вскоре презрению, возобновил беседу, подкрепил молодых людей и придал им весу своим вмешательством, ввел, как говорится, равные силы в битву. Но как скоро понял я тайную цель собеседования, потому что невозможно стало скрывать ее далее, употребив нечаянный изворот, перевернул я корму и стал заодно с Василием, сделав победу сомнительною. Василий же понял дело тотчас, потому что был проницателен, сколько едва ли кто другой; и исполненный ревности, словом своим приводил в замешательство ряды сих отважных, и не прежде стал поражать силлогизмами, как принудив к совершенному бегству, и решительно взял над ними верх. Этот второй случай возжигает в нас уже не искру, но светлый и высокий пламенник дружбы»²⁸.

Эта победа в споре с сотоварищами, по-видимому, должна бы доставить приятное ощущение, питая самолюбие, но на св. Василия напротив, подействовала очень неприятно. Он стремился только к тому, чтобы сколько возможно полнее обнять и усвоить те науки, которые преподавались в Афинах, чтобы потом посвятить их на служение Господу Иисусу Христу, а в товарищах желал бы видеть только одно благородное соревнование в науках, не исключающее возможности помогать в развитии более слабым товарищам. Но увидав в наставниках, при высокой их учености, стремление к одной пустой славе и приобретению большего количества денег, как должной дани за их ученость, а в товарищах неблагородное стремление унизить выше стоящего по способностям и познаниям, св. Василий сделался печален, и, не окончив учения, решился оставить Афины, называя их обманчивым блаженством. «В таком он был положении; но я, – говорит св. Григорий, – рассеял большую часть его скорби, то представляя доказательства, то к доказательствам присоединяя ласки, рассуждая (конечно и справедливо), что нрав человека может быть изведан не вдруг, но только с продолжением времени и при обращении совершенно коротком; так и ученость познается не по немногим и не по маловажным опытам. Сим привел я его в спокойное расположение духа, и после взаимных опытов дружбы, более привязал его к себе»²⁹.

Школьные друзья, по большей части, остаются друзьями только до тех пор, пока живут в одних стенах училища, а потом и забывают друг друга, если интересы последующей их жизни расходятся в разные стороны. Так, может быть, кончилась бы и дружба Григория с Василием, если бы они, по выходе из училища, пошли по разным житейским путям. Когда же они открыли друг другу свои желания и высшие цели их образования всей жизни: то соединились теснейшими узами любви, и соединились уже навсегда. «Когда, – говорит св. Григорий, – мы открыли друг другу желания свои и предмет оных – любомудрие»³⁰, т. е. «желание дальше отринуть от себя мир, и самим жить общею жизнью для Бога, успехи же в слове принести в дар единому премудрому Слову»³¹, «тогда уже стали мы друг для друга все – и товарищи, и сотрапезники, и родные; одну имея цель, мы непрестанно возрастали в пламенной любви друг к другу»³².

«В таком расположении друг к другу мы простирались вперед, имея содейственниками Бога и любовь. Нами водили равные надежды, и в деле самом завидном – в учении. Но далека была от нас зависть, усерднейшими же делало соревнование. Оба мы домогались не того, чтобы которому-либо из нас самому стать первым, но каким бы образом уступить первенство друг другу, потому что каждый из нас славу друга почитал собственною славою. Казалось, что одна душа в обоих поддерживала два тела»...

Обратите, юноши, на цель жизни и всех действий двух великих друзей – святых Василия и Григория, чтобы понять вам, почему не вредило им ни общество растленных товарищей, ни собеседование с врагами даже христианства. «У обоих нас, – говорит далее св. Григорий, – одно было упражнение – добродетель, и одно усилие – до отшествия отсюда отрешаться от здешнего, жить для будущих надежд. К сей цели мы направили всю жизнь и деятельность, и заповеди к тому руководимые, и поощрявшие друг друга к добродетели. И если немного будет сказать так, мы служили друг для друга правилом и отвесом, с помощью которых распознается, что прямо и что не прямо».

Так как общество товарищей большое имеет влияние на характер и образ деятельности особенно вновь вступающих в каждую школу воспитанников: поэтому мы советуем юношам поучиться у святых Василия и Григория в выборе себе товарищей, с которыми имеют намерение вступить в более близкие отношения. «Мы, – продолжает св. Григорий, – вели дружбу и с товарищами, но не с наглыми, а с целомудренными, не с задорными, а с миролюбивыми, с которыми можно было не без пользы сойтись, ибо мы знали, что легче заимствовать порок, нежели передать добродетель, так как скорее можно заразиться болезнью, нежели сообщить другому свое здоровье».

Образ жизни святых друзей заслуживает полного внимания современных юношей и в других проявлениях их жизни и деятельности: потому не обленимся выслушать и дальнейшее повествование св. Григория об их жизни в Афинах. – «Что касается до уроков, – говорит он, – то мы любили не столько приятнейшее, сколько совершеннейшее; потому что и сие способствует молодым людям к образованию себя в добродетели или пороке. – Нам известны были две дороги: одна – это первая и превосходнейшая вела к нашим священным храмам и к тамошним училищам (т. е. в которых обучали христианскому вероучению), другая – это вторая и неравного с первою достоинства, вела к наставникам наук внешних. Другие же дороги – на праздники, на зрелища, в народные собрания, на пиршества, предоставляли мы желающим. Ибо и внимания достойным не почитали того, что не ведет к добродетели и не делает лучшим своего любителя... У нас одно было великое дело и имя – быть и именоваться христианами»³³. И это-то постоянное стремление быть и именоваться христианами сделало то, что они, будучи окружены множеством идолов, которым все преклонялись, и которых все защищали, оставались всегда верными Христу. «Живя в Афинах, – говорит св. Григорий, – мы утвердились в вере... и там научились презирать демонов, где им удивляются»³⁴.

Неутомимое прилежание и многообъемлющая ученость Григория и Василия, неизменная дружба, высокая нравственность, отражавшаяся во всех поступках, благоразумие и обдуманность во всех словах и действиях, сделали то, что они приобрели известность не только у своих наставников и товарищей, но и в целой Элладе, особенно у знатнейших мужей Эллады. «Ибо кто только знал Афины, – говорит св. Григорий, – тот слышал и говорил о наших наставниках; а кто знал наших наставников, тот слышал и говорил об нас»³⁵.

Сколь великие успехи оказал св. Василий в науках, и в каких именно науках, об этом также подробно говорит св. Григорий. «Кто еще до седины столько был сед разумом? говорит он о св. Василии. Ибо в этом поставляет старость и Соломон (Притч. 4, 6). Кто не только из наших современников, но и из живших задолго до нас, – столько был уважаем и старыми и юными? Кому по причине назидательной жизни, были менее нужны слова? И кто, при назидательной жизни, обладал в большей мере словом? Какого рода наук не проходил он? Лучше сказать: в каком роде наук не успел с избытком, как бы занимающийся этой одной наукой? так изучал он, как другой не изучает одного предмета; каждую науку изучил он до такого совершенства, как бы не учился ничему другому. У него не отставали друг от друга и прилежание и даровитость, в которых знания и искусства почерпают силу. Хотя при напряжении своем всего менее имел он нужды в естественной быстроте, а при быстроте своей, всего менее нуждался в напряжении; однако же до такой степени совокуплял и приводил к единству то и другое, что неизвестно – прилежанием или быстротою способностей он более удивителен. Кто сравнится с ним в риторстве, дышащем силою огня, хотя нравами не походил он на риторов? Кто, подобно ему, приводит в надлежащие правила грамматику или язык, изучает историю, владеет мерами стиха, дает законы стихотворству? кто был так силен в философии – в философии действительно возвышенной и простирающейся в горнее, то есть, в деятельной и умозрительной, а равно и в той ее части, которая занимается доводами и противоположениями, а также состязаниями и называется диалектикою? Ибо легче было выйти из лабиринта, нежели избежать сетей его слова, когда находил он cиe нужным. Из астрономии же, геометрии и науки об отношении чисел изучал столько, чтобы искусные в этом не могли приводить в замешательство, все же излишнее отринул, как бесполезное для желающих жить благочестиво. Врачебную же науку соделали для него необходимостью и собственные телесные недуги и хождение за больными.... Это был корабль столько нагруженный ученостью, сколько cиe вместительно для человеческой природы.... Но сколько cиe ни важно, значит ли что-нибудь в сравнении с нравственным обучением Василия?»³⁶.

Св. Василию было уже около 27 лет, когда он окончил свое учение в афинском училище. Наступило, наконец, время для святых друзей возвращения в домы родительские. Радость скорого свидания с нежно любимыми родителями удваивалась сознанием возможности привести, наконец, в исполнение заветное желание – всю свою остальную жизнь, со всем богатым запасом знаний, посвятить на служение Богу. Они собрались уже в путь и готовы были вместе отправиться. Но, совершенно неожиданно для них, любовь и глубокое уважение к ним их товарищей и наставников расстроили их планы. «Нам должно уже было возвратиться домой, – говорил св. Григорий, – вступить в жизнь более совершенную, приняться за исполнение своих надежд и общих предначертаний. Настал день отъезда, и, как обыкновенно при отъездах, начались прощальные речи, проводы, упрашивания остаться, рыдания, объятия, слезы. А никому и ничего не бывает так прискорбно, как афинским совоспитанникам расставаться с Афинами и друг с другом. Действительно, происходило тогда зрелище жалостное и достойное внимания. Нас окружала толпа друзей и сверстников, были даже некоторые из учителей: они уверяли, что ни под каким видом не отпустят нас, просили, убеждали, удерживали силою. И как свойственно сетующим, чего не говорили они, чего не делали? Обвиняю при этом несколько сам себя; обвиняю (хотя это и смело) и сию божественную и неукоризненную душу. Ибо Василий, объяснив причины, по которым непременно хочет возвратиться на родину, превозмог удерживавших, и они, хотя принужденно, однако же согласились на его отъезд. А я остался в Афинах, потому что отчасти сам был тронут просьбами, а отчасти он меня предал и дал себя уговорить, чтобы оставить меня, не желавшего с ним расстаться, и уступить влекущим – дело до совершения своего невероятное: ибо cиe было бы то же, что рассечь на двое одно тело»³⁷.

Итак, святые друзья расстались, по-видимому, случайно, вследствие неожиданно возникших обстоятельств, но в действительности по мановению Промысла Божественного, предназначившего им служение св. Церкви в разных местах и при разных обстоятельствах. Хотя духовная любовь между ними всегда сохранялась, и они, в разные времена и при разных обстоятельствах, помогали друг другу в достижении благих целей того или другого, но их школьные предположения о совокупном служении Богу в какой-либо уединенной пустыни никогда не осуществлялись. Два великих светильника не могли быть скрыты под спудом. Промысел Божественный, несмотря на их постоянное стремление жить в уединении, поставил их на свещники высшей иерархической ступени, чтобы они, озаряя светом своего учения и святой жизни омраченные еретическими заблуждениями общества, вели всех непреткновенным путем ко Христу и, через Него, к вечному блаженству на небе.