III. Учение о проповедничестве св. Григория Двоеслова или его гомилетическая теория

Св. Григорий Двоеслов в истории проповедничества обращает на себя внимание не одной проповедническою практикой. Он не только проповедник, но и теоретический учитель, сообщавший другим свои мысли о том, как успешнее вести высокое дело проповеднического служения, и что требуется от истинного проповедника в видах благотворного действия его слова. Теоретическими указаниями, сюда относящимися, он едва ли не большее имел влияние на современников и потомство, чем своим примером или проповедническою практикою, и к рассмотрению этих теоретических указаний мы теперь приступаем.

В истории древнего христианского красноречия не может не обращать на себя внимание исследователя его судеб различие путей, какими шло и развивалось проповедничество в двух главных половинах христианского мира, – восточной и западной. На востоке, в Греции мы видим много ораторских талантов, находим бессчетное число замечательных образцов красноречия, встречаем духовное ораторство на такой высокой степени процветания, что ему могут позавидовать все другие века и литературы. Между тем, при избытке производительности и производительности образцовой, там вовсе теоретическим образом не обсуждают церковного красноречия и не думают составлять кодекс правил, которыми бы можно было способствовать лучшему и более правильному развитию церковного красноречия. Церковно-проповедническая практика поглощала собою все силы и таланты, не оставляя времени и досуга для теоретических рассуждений о проповеди. Богатое и широкое развитие проповедничества, какое представляла жизнь, устраняло нужду в теоретических пособиях и указаниях. Светская риторика, – самый популярный предмет в века софистики, в то время господствовавшей, – слишком хорошо известна была знаменитым отцам-проповедникам, и они, пользуясь подчас её услугами, и не встречая никаких затруднений для своей плодовитой проповеднической деятельности, не приходили к мысли о том, чтобы эту риторику преобразовать в риторику христианскую, специально посвященную указанию и разбору условий и способов лучшего ведения собственно церковно-проповеднического дела.

На западе напротив мы встречаем обратный порядок. Латинская проповедническая литература первых веков так бедна в сравнении с греческой, что между ними невозможна никакая параллель. Долгое время вы не видите здесь ни талантов, ни ораторских произведений. Но лишь только в IV веке явилось там церковное ораторство, вместе с ним явилась и христианская риторика, предлагавшая руководство и пособие для пастырско-проповеднической практики. В этом отношении запад, всегда уступавший востоку в литературном богатстве, и решительно не имевший склонности к теории, упредил восток или Грецию, и гомилетика, теоретически трактующая о проповеди, имеет первую свою родоначальницу в «Христианской науке» блаж. Августина. Мы не видим в этом особенного преимущества запада пред востоком, не видим и разногласия с тем основным характером, несклонным к теории, с каким является в литературе гений римского народа. Не видим преимущества пред востоком потому, что попытки составления правил о проповедничестве, встречаемые нами на западе, не представляют из себя твердого и всестороннего раскрытия предмета, – и после них для гомилетики гораздо больше имеют значения произведения греческого ораторства, чем замечания о проповеди в теоретических сочинениях западных гомилетов. На проповедничестве греческом она скорее и лучше может опереться, чем на правилах, указываемых западом, и потому обыкновенно туда обращено её внимание, где богатая и разнообразная проповедническая практика, а не туда, где при бедности практической производительности, встречаются умные и полезные замечания для деятелей того рода. Свод разных гомилетических замечаний в одно целое, имеющее некоторый вид науки, и их распространение, на наш взгляд свидетельство скудости литературной производительности того рода, к какому они относятся, – и сами по себе они представляют усилия лучших деятелей общества восполнить чувствуемый недостаток и вывесть на дорогу слабую, не твердую мысль, не умеющую выполнять надлежащим образом важную и настоятельную обязанность церковную. Они преследуют практические цели и не задают себе особых теоретических вопросов. Имея вид и задачу практического руководства в деле проповедничества, они естественно могли и должны были явиться на той почве, которая, будучи мало восприимчива для возвышенных и бескорыстных теорий, так удобна для возделывания всего делового, прямо относящегося к существенным житейским нуждам и потребностям. Потому самому нисколько не должно казаться странным, что западный гений первый выступил законодателем в области гомилетики, первый решился и сочел нужным правилами учить церковному проповедничеству. Это сообразно с природою вещей и общим настроением западной мысли.

Не полагая в возникновении гомилетических руководств особенно благоприятного признака для общего хода проповеднической литературы на западе, мы не можем без уважения относится к тем лицам, которые писали практические замечания для пастырей-проповедников, и тем засвидетельствовали свою заботливость о возможном улучшении проповеднического дела в том кругу, в котором они обращались. Для запада, небогатого в литературно-проповедническом отношении в первые века христианства, эта заботливость была нужна и могла производить благотворное действие.

В истории христианской гомилетики, как теории или науки, имя св. Григория Двоеслова следует тотчас же за именем блаж. Августина, и его Пастырское правило, содержащее в себе так много полезных указаний для проповедника, должно стоять рядом с Христианскою наукою Августина.

Пастырское правило писано Григорием на самых первых порах его епископского служения и писано в ответ на дружеские упреки, с какими относился к нему Иоанн, епископ Равеннский, по поводу его усильных отказов от епископского служения⁴⁴². Чтобы оправдать себя от этих упреков друзей, св. Григорий пишет сочинение, в котором показывает высоту и трудность пастырского служения, устрашающую всякого приближающегося к ней. С внешним поводом соединялась внутренняя потребность: вступив на кафедру епископа, св. Григорий естественно должен был подумать, где он и что он. И вот внутренние думы его пастырского самосознания вылились на бумагу и представили идеальные требования, какие предъявляет каждому должность пастырская. Эти думы отчасти выражены и в окружном послании его к епископам,⁴⁴³ и в некоторых беседах.

Пастырское правило св. Григория Великого не посвящено исключительно проповедничеству, как не посвящена этому предмету исключительно и Христианская наука блаж. Августина, которая в первых трех частях говорит о способах толкования св. Писания, и только в четвертой части рассуждает о том, как найденный в Писании смысл излагать народу. Пастырское правило говорит о пастырском служении вообще, и прежде (в первой части) определяет, какие свойства должен иметь тот, кто хочет посвятить себя пастырскому служению, потом (во второй) показывает, каково должно быть поведение принявшего на себя пастырское звание, и наконец только третья часть посвящена исключительному рассуждению о том, как должен учить других пастырь церкви. В заключение присоединена четвертая, очень краткая, часть, которая внушает пастырю и мудро учащему постоянную бдительность над собой, чтобы исцеляющий немощи и болезни других при успехе не увлекся к гордости и самообольщению.

Но мы не преувеличим дела, если скажем, что мысль об учительстве – главная, более других выдающаяся, мысль всей книги. Она составляет глубокий фон всего воззрения, раскрываемого св. Григорием, и прямо проторгается на верх даже в первых двух частях, где еще не начал говорить святой отец о тех способах, к каким должен прибегать пастырь при исполнении своего учительского долга. От того между прочим рассуждения об этих способах учительства, составляющие содержание третьей части, занимают собою две трети целой книги, и вдвое более всех других трех частей, вместе взятых.

Сравнивая теоретические правила касательно проповедничества, заключающиеся в Христианской науке, с гомилетической теорией, развитой в Пастырском правиле, мы отдаем последней решительное преимущество пред первыми. В сочинении блаж. Августина собственно гомилетического очень мало. Христианская наука представляет первую попытку приложения обыкновенной риторики к церковному красноречию, и скорее может быть названа риторикой христианской, чем гомилетической. Она рассматривает проповедное слово с отвлеченной формальной стороны, и главные основания своих правил заимствует из старой языческой риторики. Так она указывает, согласно с Цицероном и другими риторами, при цели красноречия: учить, нравиться и убеждать, и развивает эти понятия; так она говорит о слоге низком, умеренном и высоком, и показывает употребление каждого из них. Правила, начертываемые Христианской наукой Августина, с одинаковой силой относятся как к светскому, так и к духовному красноречию, и новое, оригинальное по отношению к языческой риторике составляют у Августина одни примеры, которые он берет из св. Писания и из отцов латинских, – Киприана и Амвросия. Эти примеры подводятся у него под риторические законы, и подводятся часто довольно произвольно, и обсуждаются при этом довольно поверхностно и мелочно. В Пастырском правиле нет внешней риторики в том виде, как она развита у блаж. Августина: задача его шире, и решение её глубже, плодотворнее и самостоятельнее, чем у Августина в Христианской науке. Тогда как Августин с запасом риторических правил в руках определяет внешние условия хорошего проповедного слова, Григорий хочет определить внутренние условия достойного проповеднического служения: он рассматривает проповедь вместе с проповедником, от того картина, им представляемая, шире и содержательнее, чем у Августина: у Августина проповедь трактуется, как вид красноречия, у Григория же проповедь есть обязанность пастыря церкви. Отсюда здесь для гомилетики гораздо больше плодотворных указаний, чем у Августина. Не даром Пастырское правило долгое время было руководственной книгой для лиц, посвящающих себя пастырскому служению.

В книге, поставившей себе широкую задачу, частное дело проповеди не могло быть отмечено определенными и связными чертами. Идеал проповедника носится в мысли читателя Пастырского наставления, но носится в образе неполном, рисуется тою или другою отрывочною частною чертою. В этом отношении полноте представления не помогает и длинное рассуждение о том, как учить пастырю, встречаемое в третьей части, – не помогает потому, что оно, не рисуя цельного образа проповедника, подробно анализирует одну частную мысль, как примениться к слушателям проповеднику и применяясь разнообразить одно и то же учение, т. е., как учить мужчин, как женщин, как юношей, как старцев, как бедных, как богатых и т. д. Между тем из внимательного соображения книги, из сочетания в одно целое всех частных мест, касающихся проповедничества, рассеянных в книге, можно восстановить живой и полный идеальный образ, указать на который не излишне и полезно и в наше время, так далекое от века св. Григория, и так богатое опытами предшествующих поколений.

В основании книги, написанной св. Григорием Двоесловом о пастырстве и для руководства пастырей лежит живое сознание необходимости для пастырей церкви общественного учительства или проповедничества. Проповедничество он считал самой существенной частью пастырского служения, и убеждение в необходимости проповедничества настоятельно выражал пред теми людьми, с которыми входил в сношения при разных случаях, – в письмах⁴⁴⁴; в поучениях, говоренных пред собранием клира⁴⁴⁵. Мысль эта не говорит за себя ни особенною силою, ни новостью. Но среди тех обстоятельств, в каких проявлялась церковно-религиозная жизнь запада, она получает такую значимость, что на ней с чувством довольства и успокоения останавливается внимание историка. Неандер за эту мысль, именно за то, что Григорий считал проповедничество одною из существенных обязанностей пастырского служения, и старался проводить свое убеждение в среде, его окружающей, высоко ставит значение Григория⁴⁴⁶ в истории западной церковно-религиозной жизни. Западное духовенство холодно относилось к этой стороне пастырского долга, и оставляло её в пренебрежении; не сельские только священники, мало владевшие образованием, заслуживали в этом отношении упреки от Григория⁴⁴⁷, но и люди, поставленные на высших иерархических степенях. Мирские заботы, в какие, по свидетельству Григория⁴⁴⁸, вовлекались епископы его времени, препятствовали им предаться усердно выполнению главного долга. Но был предлог, которым они оправдывали пред собой свое нерадение. Внешняя обрядная сторона богослужения у римлян скоро, по водворении христианства, получила широкое развитие и приковала к себе сердца верующего народа. Пастыри церкви видели назидательность внешнего богослужебного чина и церемониальными формами связали свободу своего служения, мало думая о внутреннем веянии чрез них Духа Божия в слове и учении. Ограничение пастырского долга внешними сношениями с пасомыми, выполнением церковных обрядов и совершением таинств из поколения в поколение входило в обычай, и обычай этот укоренился и затвердел при недостатке образования в значительном большинстве пастырей, какими должна была довольствоваться римская церковь. Естественно было заглохнуть проповеди, когда на церковных местах являлись люди, мало способные к самостоятельной беседе с народом о предметах веры христианской. Пренебрежение долга проповедничества со стороны мало способных к его выполнению не ставилось им в вину, и чрез то не могло оставаться без влияния на тех избранных, которые были более или менее приготовлены к священному искусству назидания. Ничто не будило их сознания о проповедническом долге, когда кругом многие из пастырей обходились в своем служении без всяких забот о нем, не возбуждая тем против себя ни упреков, ни осуждения. A лишний труд, не вызываемый сильными побуждениями, кто любит брать на себя из людей, обыкновенно больше ищущих удобств и спокойствия, чем забот и обязанностей? Голос св. Григория Двоеслова, настаивавший на необходимости проповедничества для пастыря, имел значение будильника для погруженного в дремоту западного духовенства. Он имел в виду подорвать обычай, укоренившийся в практике, и заслонявший от глаз священников одну из самых важных частей их служения. Этот голос ценили последующие времена; в виде соборов и представителей церковной администрации, они не раз прибегали к его авторитету, чтобы на сознании священства сильнее и живее напечатлеть его долг и призвание.

Ставя дело проповедничества в непременную обязанность пастырю церкви, св. Григорий Двоеслов смотрит на него с такой высокой точки зрения, что человеку простому, не выдающемуся никакими особенными талантами, страшно браться за него⁴⁴⁹. Священная кафедра представлялась св. Григорию предметом первостепенной влажности в церковно-религиозной области; проповедничество, по его взгляду, несло с собой к своему исполнителю большой труд, требующий с его стороны усиленной и постоянной внимательности. Цели его, направленные к споспешествованию спасения человека и общества, делали из проповедника живое орудие верховного Пастыря, всем пожертвовавшего для искупления человечества. Потому св. Григорий много думал и говорил об условиях, от каких зависит успех проповеднического дела.

Первое условие успеха для проповедника – чистая, святая, образцовая жизнь. Этому условию св. Григорий придает особенное значение, и старается выставить на вид в своем Пастырском правиле. На священной пастырской кафедре он желал бы видеть таких мужей, которые умерши для всех плотских страстей, живут уже духом, которые отложили всякое попечение о мирском благополучии, которым не страшны никакие бедствия, для которых вожделенны только блага внутренние. У них нет ни малейшего желания овладеть чужим добром, напротив, они охотно раздают свое собственное. От чистого сердца они всегда готовы извинить преступника, не снисходя впрочем до слабости, но соблюдая законы правды. Самим себе они не позволяют ничего запрещенного, а грехи других оплакивают, как свои собственные. Они искренно состраждут чужому несчастью, и так радуются благосостоянию ближних, как бы оно принадлежало им самим. Во всем, что ни делают они, открывается другим образец достойный подражания, и никто не укажет в их жизни ни одного такого поступка за который бы они должны были краснеть. Они стараются жить так, чтоб и самые сухие сердца ближних напоялись и умягчались росою исповедуемого ими учения⁴⁵⁰.

Требование высокого нравственного совершенства от христианского оратора, поставленное в главе условий успешного выполнения его долга, вытекает из ясного и верного взгляда на сущность христианского церковного красноречия. Еще апостол говорит, что слово наше не в препрительных человеческия премудрости словесех, но в явлении духа и силы (1Кор. 11:4). Прилагая это указание апостола к обыкновенным проповедникам церкви, на основании его мы должны сказать, что не внешнее искусство, не диалектическая ловкость и не красота формы дают убедительность проповедническому слову, а внутренняя нравственная сила проповедника. Христианский проповедник имеет своей задачей возвещать и проводить в жизнь высокие нравственные начала, открытые Евангелием, для её освящения и возвышения. Об них он может говорить с искренним побеждающим одушевлением только тогда, когда они вошли в его плоть и кровь и составляют жизненный нерв его души. Тогда в языке его будет энергия и горячность, пред которою тают и исчезают все возражения упрямого рассудочного неверия и нравственной холодности. У языческих риторов в ходу было положение: Nemo orator, nisi vir bonus⁴⁵¹. По смыслу этого положения, истинным и плодотворным оратором может быть только человек испытанной честности и известной добродетели, которого нельзя заставить, подкупить или принуждением, говорить в пользу неправды и в защиту порока, который возвышает свое слово только за то, в чем убежден, как истинном и честном: такой человек не запятнает себя каким-либо недобросовестным или вялым, не искренним словом. Мы признаем справедливым такое рассуждение по отношению к ораторству, преследующему гражданские цели, старающемуся о поддержании и соблюдении внешнего закона и порядка. По отношению к красноречию христианскому, имеющему дело с внутренним, религиозным человеком, a не с внешним, государственным, подобное требование должно быть в преимущественном смысле. Говорить о целях, осязательных для всякого члена общества, действовать на страсти и чувства человека во имя начал патриотических или юридических, прямо касающихся его видимого благосостояния – для этого требуется только честность и гражданская доблесть, которая далеко не достигает до высоты нравственного идеала, каким должен быть одушевлен проповедник. В древнее классическое время талант и теоретическое учение, состоящее в ознакомлении с образцами красноречия и гражданскими законами, делали из человека оратора. У нас в христианском религиозном ораторстве нравственное воспитание должно быть поставлено выше таланта и самой обширной учености, по отношению к успеху проповеди. Талант и ученость много могут облегчать проповеднику трудное дело его служения, но сами имеют в нем значение только тогда, когда он нравственным воспитанием сделал себя живым органом духа Христова. Без этого, без пользы пропадают на церковной кафедре и гений и знание, как силы, явившиеся на чужом месте, и слово их имеет значение звука бездушной меди, вызванного прикосновением какой-либо случайной силы. Проповедовать высокую евангельскую нравственность и христианство и не быть высоконравственным христианином – это дело также не естественное, как возбуждать патриотизм, не будучи патриотом, или говорить в пользу закона или гражданского постановления, которое мы ниспровергаем своими делами. И язык изменит нам на кафедре, когда мы будем учить совсем не тому, чем сами заняты. Наша речь тогда будет речью с чужого голоса, пустого внутри, хотя бы внешний блеск её напоминал собой художественные светские произведения. И эта пустота внутренняя не может быть долго скрываема за натянутой внешней оболочкой от глаз, ищущих в проповеди духовного назидания и веяния благодати, утешающей и укрепляющей нравственную волю. Она с первого даже раза дает себя знать чуткому духу верующего благочестия, и чувством недовольства отзовется в душе самых внимательных слушателей. Когда мы обращаемся мыслью к знаменитым христианским ораторам, снискавшим себе имя в истории, мы не знаем, чему в них больше удивляться, – ораторскому ли таланту, или силе нравственного святого духа в них веющего, и, конечно, мы не погрешим, если скажем, что на последней более опирается их плодотворная проповедническая деятельность, чем на природном гении.

Когда св. Григорий Великий говорит о нравственных качествах проповедника, и требует от него особенной нравственной высоты для успеха его служения, он доказывает необходимость этого требования не с той точки зрения, по которой человек, не воплотивший в себе евангельского духа, не найдет в своей душе вдохновения и силы для живой и убедительной речи о евангельском учении, способной потрясти сердца слушателей. Он обращает при этом внимание не столько на внутреннюю работу проповедника, сколько на расположения его слушателей. Жизнь проповедника, по его указанию, должна быть образцовою потому, что пример её может усиливать действие слова, и потому что напротив в случае нравственной слабости проповедника, его поведение ослабляет или даже совсем разрушает действие проповедуемой истины⁴⁵². Расчет вполне справедливый и необходимый для добросовестного пастыря. Жизнь его постоянно пред глазами паствы, а слово раздается пред слухом её только по временам: временные впечатления от проповеди, конечно, могут совсем изгладиться из души слушателей, когда пред глазами постоянно будет жизнь, не согласная с проповедью. Пастырь – передовой человек в церкви; своею жизнью он должен указывать пасомым путь жизни и осуществлять пред ними на практике своим поведением тот закон, какому он учит их, и устная проповедь удобнее и вернее проникает в сердца слушателей, когда подтверждается примерным поведением самого проповедника: словом он может только побудить, а примером и помочь делать добро... Своими делами, как бы мышцею, он должен понуждать всякого, кто смотрит на него, к высшему и высшему совершенству. Не будет этого, погибло знание проповедника, погиб его труд: как бы часто он ни проповедовал, усилия его будут безуспешны, подобно усилиям человека, таскающего камни на высокую гору и полагающего их на крутизне. Св. Григорий с большой горестью упоминает о таких проповедниках, разрушающих одною рукою то, что другой созидают. Он прилагает к ним слова пророка Иезекииля: устоявшуюся воду пивасте и остаток ногами вашими возмущасте, и овцы моя попранием ног ваших живяху, и возмущенную воду ногами вашими пияху (34:18–19). Сами пастыри (говорит он) пьют чистую воду, когда они почерпают учение из источника истины; но сию же самую воду они мутят своими ногами, когда позорят своей порочной жизнью те святые правила, до которых возвысились они посредством размышления. И вот, возмущенную ногами пастырей воду пьют их овцы: потому что подчиненные обыкновенно следуют не столько словам своих начальников, сколько примеру их жизни. Пасомые жаждут чистого учения: но так как это учение уже повреждено делами пастыря, то они и принуждены утолять свою жажду из грязного источника.... О, конечно, эти недостойные пастыри с трепетом избегали бы такой тяжкой вины, если бы внимали слухом сердца своего сему приговору истины: иже аще соблазнит единаго малых сих, верующих в Мя, уне есть ему, да обесится жернов осельский на выи его, и потонет в пучине морстей (Мф 17:6)⁴⁵³.

Вместе с нравственным характером св. Григорий уважает и природный талант в проповеднике, и желал бы, чтобы не уклонялись от должности пастырей-проповедников «люди, наделенные особенными дарами благости Божией, видимо возвышенные пред другими и для блага других отличными способностями,... носящие как бы на челе своем печать власти»⁴⁵⁴. При всей любви своей к монастырской тишине, при всем уважении к аскетическому подвижничеству, св. Григорий скорбел, если видел, что такие люди предпочитают созерцание и уединенную молитву полезной практической деятельности, и даже полагал в таком настроении их воли нравственную виновность. «Если люди, осыпанные великими дарами благодати (говорит он), пристрастившись к занятиям одной созерцательной жизни, отказываются действовать в пользу ближних своей проповедью, любят лишь покой уединения и ищут свободы от всяких трудов общественных, то, судя беспристрастно, они на столько же делаются виновными, на сколько могли бы принести пользы, если бы вступили в общественное служение»⁴⁵⁵.

О знаниях, необходимых проповеднику, о теоретическом образовании проповедника мало говорится в Пастырском правиле св. Григория Двоеслова. Но необходимость знания для проповедника предполагается в нем сама собою как предмет, о котором не может быть и спору. Нельзя же быть учителем народа, не зная основательно того, чему нужно учить. «И в свете не берутся учить какому-либо искусству (так начинает первую часть своей книги св. Григорий), не изучив его предварительно, посредством внимательного размышления»⁴⁵⁶. И однако ж практика жизни, современной св. Григорию, представляла частые уклонения от этого очевидного правила. В труднейшем искусстве нравственного водительства народа, многие брались за дело и без знаний и без приготовления. С сожалением и укором относится св. Григорий к такой неестественной действительности, и только тем сдерживает свое удивление дерзости людей, без знаний желающих казаться учителями, что эта дерзость вошла как бы в привычку времени от частого её повторения, и сделавшись пороком довольно общим перестала показывать во всей своей резкости сторону, подлежащую нравственному осуждению.

Мы впрочем поступили бы односторонне и не логично, если бы, подвергая осуждению малообразованных пастырей, снимали за это всякую ответственность с той среды, из которой они выходят. Пастырей церкви нельзя представлять изолированными личностями, как будто свыше посланными к народу. Они выбираются из среды самого народа, и не могут вполне отрешиться от влияния этой среды. Сами в себе они носят обыкновенно то, чем снабжает их та почва, на которой они растут и развиваются. Если в народе или обществе невежество, то откуда взяться в нем образованным пастырям? Народ должен позаботиться, сделать со своей стороны некоторые жертвы для того, чтобы его духовные руководители выходили людьми сведущими и образованными. Мысль эту не оставил без внимания римский пастырь, старавшийся о замещении достойными лицами пастырских кафедр. Произнесши осуждение на пастырей, держащих закон и не знающих Господа, он прибавляет, что «неведение пастырей часто вполне соответствует заслугам пасомых, так что хотя они, эти пастыри, собственно по своей вине лишены бывают света знаний, однако ж, по праведному суду Божию, из-за невежества их должны бывают страдать и те, которые им следуют. Посему-то в Евангелии и говорит истина: слепец слепца аще водит, оба в яму впадут (Мф. 15:14)⁴⁵⁷». Неведение пастырей представляется у св. Григория наказанием Божиим, вызванным поведением пасомых, и оно сопровождается страданием и нравственным расслаблением общества, подвергшегося праведному суду Божию. Мы не выйдем за пределы мысли св. отца, если вину, вызывающую наказание, обнаруживающееся в неведении пастырей народа, поставим не в одних общих нравственных преступлениях, а в прямой невнимательности общества к пастырскому служению и его представителям. Страдание народа в этом случае является справедливым возмездием за его небрежение и непосредственным следствием его безучастного отношения к тем, от кого зависит его нравственное воспитание и душевно-религиозная крепость. Мы желали бы на эту мысль обратить внимание нашего общества, в котором многие так любят слать сильные укоры целому духовному сословию за его отсталость и малообразованность. У нас нет сильных влиятельных проповедников между пастырями. Такой укор часто обращают в лицо нашему духовенству. Положим, что он справедлив, но в свою очередь имеем право спросить, не соответствует ли вполне такое мало отрадное положение нашего пастырства заслугам пасомых, и в нравственных страданиях, отсюда вытекающих, не виноваты ли вместе с пастырями и те, среди которых живут они?...

Направление образования и мера знаний, необходимых для пастыря-проповедника, не определяются в Пастырском правиле св. Григория. Но об этом предмете можно составить ясное представление, соображая воззрения св. Григория, выраженные в других его сочинениях. Мы помним⁴⁵⁸, какие упреки он делал Дезидерию, епископу Вьеннскому за то, что он молодых клириков, готовившихся к занятию церковно-иерархических должностей, знакомил с предметами светской языческой науки и литературы. Считая светскую языческую науку и литературу вещью недостойною того, чтобы занимать собой мысль христианина, он, конечно, не полагал её в числе знаний, на приобретение которых мог бы тратить дорогое время человек, готовящийся в проповедники церкви Христовой или уже облеченный этим званием. Напротив он готов был отстранить всякого своими советами от подобных занятий, не только, по его воззрению, бесполезных, но прямо могущих осквернить святые расположения христианского чувства. – Говоря о знаниях пастыря-проповедника, святой Григорий именем «духовных правил»⁴⁵⁹ означает те предметы, с которыми он должен быть знаком в совершенстве. К «свету высшего созерцания», вот куда устремляет внимание пастыря-проповедника св. Григорий. Эти не многие слова достаточно характеризуют направление и содержание той мудрости, которой должен обладать христианский проповедник. Именно, эта мудрость – знание веры и духовного евангельского закона, по которому мы должны устроять свою жизнь. Это высшее озарение, под наитием которого должна развиваться мысль проповедника, указывает на откровенный божественный источник наших знаний и на благодатное помазание, дающее теплый религиозный колорит мыслям и выражениям христианского учителя. Мы, таким образом, по указанию Пастырского правила, должны представлять христианского проповедника проникнутым силой божественного учения Христова и дышащим святостью и благочестием. Это благочестивое настроение мысли и твердое знание веры, в особенности её практических правил, служат главными условиями, при каких можно ожидать успеха от проповеднической деятельности человека. Широкие познания из других сфер, при отсутствии озарения свыше, т. е., без просвещения откровением, в этом случае мало полезны и не должны входить в расчет, по мысли св. Григория, при образовании проповедников.

Средство для того образования, какое необходимо проповеднику, св. Григорий указывает в ежедневном и усердном изучении св. Писания⁴⁶⁰ и в наиболее частом обращении к созерцанию божественных предметов. Сюда он хотел бы приковать мысль тех, которые являются церковными учителями, и отсюда обещал им много богатых плодов для них и их деятельности. Слово Божие и созерцание божественного придаст проповеднику силы (замечает св. Григорий) для совершения обязанностей своего звания, будет освежать в нем чувство благочестия, которое так скоро черствеет от обращения в свете, и, наперекор влиянию житейской суеты, приводящей преждевременную дряхлость, будет окрылять дух его изображением славы небесного отечества. Кому неизвестно, как рассеивается сердце наше в мирских беседах, – как внешние заботы отвлекают нас от заботы о душе? Тем необходимее для нас беседа с Богом, тем прилежнее должны мы изучать священное Писание. Посему-то и апостол Павел, поставив ученика своего Тимофея пастырем духовного стада, говорил ему: донеже прииду, внемли чтению (1Тим. 4:17). Посему и Давид восклицал: коль возлюбих закон твой, Господи, весь день поучение мое есть (Пс. 118:97)! Посему-то наконец и Моисею заповедал Господь приделать к четырем концам Кивота четыре златые кольца и вложить в сии кольца носила от древа негниюща и позлащенные златом чистым, чтобы можно было тотчас переносить Кивот, куда потребуется (Исх. 25:12–13). Ибо что иное прообразовал Кивот Завета, как не святую церковь? Четыре золотые кольца её не суть ли четыре Евангелия, чрез проповедание которых она распространяется и как бы разносится по четырем частями света? Носила же её – это самые проповедники и учители. Они.... постоянно должны находится при кольцах церкви, – никогда не отрываться вниманием от святых Евангелий, чтобы всякий раз быть готовыми к исполнению своего предназначения, т. е., к распространению церкви. В самом деле, как бесславно было бы для пастыря, если бы он тогда только принялся изучать предложенный ему подчиненными вопрос, по священному Писанию, когда требуется уже решение! Нет, он должен заблаговременно обсудить и постоянно содержать в уме своем все, что касается до слова Божия, чтобы без замедления удовлетворять вопрошающих. – Выраженная здесь мысль ясна и понятна с первого раза. Но мы привели собственные представления св. Григория, раскрывающие эту мысль, чтобы показать самую форму и ход его доказательств. Святой отец, побуждая проповедника к постоянному чтению священного писания, указывает при этом естественные рассудочные соображения в пользу своей мысли, ссылается на разные места писания, и наконец воспоминает о распоряжениях ветхозаветной церкви, и посредством символического толкования применяет их к тем частным целям, какие стоят у него пред глазами. Этот символизм в доказательствах св. Григория играет очень видную роль: в Пастырском правиле не раз встречаются ссылки на законы касательно устройства скинии и священства ветхозаветного, данные Богом чрез Моисея, и ими посредством символического оборота мысли утверждаются часто положения, истина которых ясна и без этого приема христианской диалектики, любившей играть символами и аллегориями, и видевшей в каждой букве ветхозаветной преднамеренный тип новозаветных христианских событий.

Кроме Слова Божия св. Григорий Двоеслов обращает внимание проповедников и на примеры предшествовавших отцов, и это опять выводит из ветхозаветного распоряжения, по которому на груди Аарона должно было быть прикреплено так называемое слово судное (Исх. 28:15), с начертанием на нем имен двенадцати патриархов⁴⁶¹. «Всегда носить на груди имена отцов, значит (говорит св. Григорий) непрестанно размышлять о жизни древних. Пастырь тогда только может непреткновенно проходить свое служение, когда непрестанно воображает в уме своем примеры предшествовавших отцов, неутомимо рассматривает каждый след святых» и т. дал. В применении к церковному красноречию, это значит, что ему нужно учиться путем практического знакомства с образцовыми произведениями знаменитых проповедников, и из их примера извлекать для себя побуждения и правила деятельности. Этих образцов еще не так много было в век св. Григория, как теперь. Но вполне развитая мысль св. Григория ставит необходимым для нашего времени историческое изучение проповеднической деятельности и литературы⁴⁶². Это историческое изучение проповеди – лучшая риторика и гомилетика, какая только мыслима в деле научения проповедничеству. При этом историческом изучении мы непосредственно узнаем достоинства, трудности и недостатки проповеднической деятельности предшествующих поколений, лицом к лицу знакомимся с побеждающим энергическим словом исторических проповедников, и по мере возможности стараемся усвоить себе из него, что доступно и пригодно нам, и в одно и то же время приобретаем и знание, нужное для проповедника, и навык в практическому употреблению проповеднического слова. Ученому проповеднику стыдно не знать истории того дела, в котором он является продолжателем великих двигателей религиозно-общественной жизни. С другой стороны, где брать ему для себя лучшие уроки, как не в живых примерах богатой и разнообразной деятельности прежних веков?

Кроме общего приготовления к достойному прохождению проповеднической должности, кроме забот об образовании, необходимом и полезном для проповедника, св. Григорий предполагает нужным нарочитое приготовление к каждой частной проповеди. В его книге не видно того воззрения, которое господствовало в первые времена христианства, и которое, представляя проповедника орудием Св. Духа, считало как бы оскорбительным для священной кафедры суетливые приготовительные заботы о том, что и как говорить в церкви. Это воззрение указывало проповедникам на слова Спасителя: не вы будите глаголющии, но Дух Отца вашего, глаголяй в вас, и возбуждало усиленную надежду на непосредственное содействие Св. Духа, от которого все должно было зависеть в деле церковного слова. Под влиянием этого воззрения утвердился обычай, некоторое время господствовавший в христианской церкви, по которому импровизация или только речь, не заготовленная наперед, допускалась на священную кафедру: приготовлением к проповеди и обдумыванием её боялись оскорбить Св. Духа, говорящего в проповеднике, по вере благочестивых христиан.

На что должно быть обращено внимание пастыря при приготовлении к проповеди? Или в чем должно состоять это приготовление? Оно должно касаться и внутренней и внешней стороны проповеди, т. е., и содержания и формы.

Обдумывать то, что проповедник хочет предложить своим слушателям, св. Григорий предписывает с возможной тщательностью. Главное старание здесь у него не туда должно быть направлено, чтобы изобресть что-нибудь особенное и интересное, или поразить слушателей неслыханной мудростью. От увлечения в эту сторону заботливо предостерегает проповедников св. Григорий, советуя им не мудрствовать паче еже подобает мудрствовати (Рим. 12:3). Во что все христиане веруют, что все должны знать, только то он должен раскрывать пред ними. И первая его забота, при обдумывании проповеди, должна быть в том, чтобы какой-нибудь не православной мыслью не возмутить и не оскорбить совести слушателей. В противном случае он, стараясь показаться мудрейшим, расторгнет только союз единства, и тем лишь больше выкажет свое неразумие. Здесь-то нужно помнить эти слова истины: имейте соль в себе, и мир имейте между собою (Mк. 9:50). Кто желает говорить мудро, пусть тщательно бережется, как бы не нарушить единства мира и любви между слушателями⁴⁶³ . Только отрицательным образом определяет это правило св. Григория характер проповеднического труда. Оно могло породить простые, чуждые всякой искусственности, беседы о предметах христианского благочестия, и гнало с церковной кафедры всякое оригинальничанье, всякое уклонение от единства веры и церковного предания.

Одною этою отрицательною стороною не ограничивал св. Григорий приготовления проповедников к сказыванию проповеди. Он предписывает им еще заботиться о порядке, о некотором приличии в развитии и выражении мыслей. Простота, чуждая изысканности, не должна совершенно устранять всякое искусство: священной кафедре столько же противна беспорядочная болтливость и внешнее неряшество, сколько кичливая задавательная мудрость. «Нужно проповеднику (говорит св. Григорий) старательно заботиться и о том, чтобы не только не говорить ничего дурного, но и о хорошем говорить не без меры и не без порядка; потому что проповедь часто теряет свою силу от того, что слушатели замечают беспорядочную болтливость в проповеднике... В словах: проповедуй слово, настой благовременне и безвременне (2Тим. 4:2). Апостол, имея сказать: безвременне, не без причины поставил напереди слово: благовременне; потому что проповедник уронит собственное достоинство в глазах слушателей, если будет проповедовать неблаговременно, не зная наперед, что такое благовременная проповедь»⁴⁶⁴.

В речи о приготовлении к проповеди упомянувши как бы мимоходом о характере содержания проповедей, св. Григорий в других местах входит в более точное определение того предмета, о котором могут и должны говорить проповедники. В этом случае он назначает очень широкие границы проповедническому слову и не думает стеснять свободы его выбора в ряду многосложных истин нашей веры и нашего сознания, лишь бы только это были действительные истины, не противные православию. Пастырю он предписывает быть сострадательным ко всем и больше всех заниматься созерцанием⁴⁶⁵ . Это сострадание ко всем и эта высота созерцания, которою должен отличаться пастырь, – два термина, которыми обозначается круг предметов пастырского наставления. Высота созерцания открывает проповеднику тайны горнего мира, a сострадание ко всем заставляет его с участием относиться ко всем мелочам людским, к немощам и заботам плотского человека. Отсюда его слово то будет возводить земную мысль слушателей к тайнам третьего неба, в мир ангельский и мир божественный, то с другой стороны само будет нисходить к слабостям плотского человека, к тайнам супружеского ложа, принося с собою возвышающее облагораживающее действие благодатного учения Христова. В пример таких широких пастырских забот св. Григорий представляет апостола Павла, который «и возносится духом в рай, созерцает тайны третьего неба, и при всем том принимает самое сердечное участие в немощах плотских людей и печется даже о том, как лучше им устроиться со своими похотями. Блудодеяния ради (говорит он) кийждо свою жену да имать, и каяждо жена своего мужа да имать; жене муж должную любовь да воздает: такожде и жена мужу. Не лишайте себе друг друга, точию по согласию до времени, да пребывайте в посте и молитве и паки вкуке собирайтеся (1Кор. 7:2–6). Вот каким образом могут быть совмещены в одном человеке и самая высокая созерцательность, и самое попечительное сострадание к немощной братии! Выспренним умом своим апостол восходит до тайн мира ангельского, а жалостливым сердцем до тайн супружеского ложа»...! Далее св. Григорий указывает на лествицу, виденную Иаковом, которая, опираясь на умащенном камне, оканчивалась у престола Божия на небе, и по которой восходили и нисходили ангелы: точно также и истинные проповедники не только восходят созерцать Главу церкви, т. е., Господа, но и нисходят сострадать земным её членам...

При высоком аскетическом настроении св. Григория Двоеслова, у него много было, как он выражается, мягкой сострадательности к немощной низшей братии. И во имя этой сострадательности он далеко не исключал из круга забот и помышлений пастыря-проповедника внешних нужд паствы, а напротив советовал по временам сосредоточивать на них свое внимание и посвящать им полезное слово, хотя от самих пастырей требовал возможной высоты созерцания, и не советовал им увлекаться низшими мирскими занятиями. Проповедь, проникнутая излишним аскетизмом, доходящая до презрения житейских потребностей внешнего человека, – такая проповедь не составляет верха желаний святого отца⁴⁶⁶. Св. Григорий не хвалит тех пастырей, которые так преданы занятию духовными предметами, что внешние нужды паствы для их как бы не существуют, которые вместо того, чтобы только не предпочитать потребности тела потребностям души, совершенно презирают их. «Проповедь таких большей частью презирается (пасомыми); потому что они не могут охотно слушать обличение своих проступков, когда начальники не заботятся о необходимом для их настоящей жизни.... Пусть пастырь промышляет и о невинных средствах к процветанию внешнего благосостояния подчиненных, если хочет, чтобы лучше процветало их внутреннее благочестие; ревнуя о последнем, пусть не пренебрегает вовсе и первого. Ибо, как мы сказали; пасомые как бы по праву будут отворачиваться от кафедры проповедника, когда он отворачивается от их насущных потребностей!»

Когда св. Григорий Двоеслов входит в подробности касательно определения способа проповедничества, у него два главных понятия становятся задними основаниями, на которых он строит свои правила; это с одной стороны сознание святости истины, которою должен быть воодушевлен проповедник, сознание важности пастырского долга, а с другой любовь к той братии, которая нуждается в пастырском наставлении и вызывает со стороны проповедника такие или другие замечания⁴⁶⁷ . По первому основанию, слово проповедника должно отличаться священной серьезностью, спокойной, неподкупной строгостью и открытой смелостью; по другому, оно должно растворяться елейной мягкостью любви, и дышать нежностью материнской ласки. Где должен преобладать тот или другой характер слова, этого не определяет до точности правило св. Григория, предоставляя это мудрости самих деятелей проповеднического слова. Он боится только, как бы с этими священными побуждениями, долженствующими определять характер и направление проповеди, не вошла в противодействие нечистая сила нашего самолюбия, которая всюду проникает, где ни является человек со своим действием, отвлекая его от святых путей и внося смуту в самые добрые его намерения. Против этой естественной силы, входящей со своими расчетами во все сферы человеческой деятельности, и могущей ослабить или исказить святое слово проповедника, направлено много предостережений в Пастырском правиле св. Григория и eё бы он хотел сдавить, чтобы дать возможность определять характер и направление проповеди одним святым побуждениям. Человек, поддавшийся самолюбию, на священной кафедре вместо того, чтобы давать назидание другим, будет только приносить идольские требы своей страсти: он будет стараться блистать искусственным ораторством, будет стараться очаровать слушателей, заискать их внимание и одобрение, поблажать и льстить их наклонностям и страстям, – лишь бы только прогремела о нем слава, лишь бы все его хвалили и уважали. Святая истина для него как бы дело побочное и второстепенное, и язык его не побоится изменить ей, когда самолюбивый расчет не будет видеть для себя интереса в прямом служении ей.

«Надобно и нравиться пасомым (замечает св. Григорий), только не из самолюбия, – но для того, чтобы своей любезностью поддерживать в них любовь к истине, не для того только, чтобы услаждаться их любовью, но для того, чтобы любовь их сделать путем, чрез который сердца слушающих можно привлечь к любви Создателя. Ибо едва ли охотно будут слушать того проповедника, который не умеет слушателей расположить к себе. Таким образом пастырь и не должен пренебрегать любовью пасомых, если хочет, чтобы его слушали, и не должен заискивать её для себя лично, если не хочет оказаться на деле изменником и похитителем прав Того, которому видимо служит»⁴⁶⁸ . Слова эти в тексте Пастырского правила имеют значение по отношению ко всему поведению пастыря церкви. Но из них легко уясняется и специальное требование касательно проповеднического долга. Св. Григорий желает, чтобы слово проповедника имело и внешние достоинства, которыми бы оно завлекало слушателей и располагало их внимание к усвоению проповедуемой истины. Нравиться не есть долг христианского оратора; напротив, он изменит своему призванию, если цель своего служения поставит в том, чтобы нравиться. Между тем не мешает, при главном долге научения и убеждения, лежащем на духовном ораторе, помнить и об этом условии успешной ораторской деятельности. Проповедник ничем не должен пренебрегать для того, чтобы довести святую истину до сердца слушателей и возбудить их волю к добродетели.

Но дурно, если средство сделается целью, если проповедник будет стараться больше нравиться, чем учить. Тогда он остановится на полудороге и совершенно исказит значение проповеди. «Тогда (по словам св. Григория) самолюбие сделает весь труд его совершенно напрасным для Бога. Ибо тот – враг Искупителя, кто добивается, хотя бы то и хорошими средствами, быть любимым церковью вместо Него: это было бы то же самое, как если бы какой-нибудь отрок, чрез которого жених пересылает подарки к своей невесте, вздумал предательски привлечь к себе её сердце и обольстить её. Проповедник перестает быть служителем истины, когда он слишком увлекается желанием нравиться людям. Тогда он будет молчать там, где нужно бы говорить, и будет напрасно нежить слух тех, кого бы нужно строго обличать, и льстиво извинять то, чего надлежало бы ему осуждать». К таким пастырям св. Григорий относит слова пророка Иезекииля: горе сшивающим возглавицы под всякий лакоть руки и сокрывающим покрывала под всякую главу всякого возраста, еже развратити души (Иер. 13:16). Такие пастыри, пожалуй, являются иногда строгими и жестокими, но только пред теми, которые по своей слабости ни в чем не могут им повредить, и которым скорее нужно слово утешения, чем обличения. Св. Григорий требует смелой и беспристрастной речи от пастыря пред всеми людьми, и обязывает его больше любить истину, чем бояться сильных земли. Он с силою осуждает тех пастырей, которые, страшась потерять благоволение людей, не решаются свободно высказывать истину; это (по его словам) уже не пастыри, а скорее наемники; они как бы бегают от волка грядущего, когда укрываются подобным молчанием.... Убояться высказать правду для пастыря не тоже ли, что для военачальника обратиться в бегство посреди сражения? Но пусть пастырь ратует, – и тогда дом израилев будет спокойно стоять за ним, как за крепкой стеной⁴⁶⁹. Потворство суетности народа, неуместная сдержанность речи, слабость обличения и нежное кокетливое ласкание слуха людского – вовсе не идут к христианскому проповеднику, противоречат данной ему силе власти, и навлекают на него суд небесного Пастыреначальника.

Св. Григорий предостерегает проповедника и от другого недостатка, противоположного льстивым и приятным словам. Он требует обличения от проповедника, и винит его строго, когда он уклоняется от этого жесткого, но необходимого долга, наперекор вызывающим обстоятельствам. Но когда приходится ему определять сам характер обличения, он главным образом взывает к любви и сострадательности проповедника. Мягкое, нежное сердце св. Григория боялось резких потрясающих впечатлений, и ему не могла нравиться слишком суровая мина проповедника, чуждая всякой снисходительности. Он просит проповедника чаще вспоминать себя и свои слабости, чтобы сдерживать порывы неумеренной ревности. «Нужно кротко и умеренно обличать проступки (говорит св. Григорий)⁴⁷⁰; потому что человек часто грешит не по злости, а или по неведению или по слабости. Все мы, пока остаемся в этом бренном теле, неизбежно подвержены слабостям, и всякий по себе может судить, какого снисхождения заслуживают немощи ближнего. Пусть же и пастырь оглянется на себя, прежде нежели восстанет на подчиненного с грозным обличением... Когда огорчают тебя слабости ближнего, размысли, кто ты сам, и тогда сердце твое укротится от неумеренной ревности». Только бесчувственный, не понимающий важности своей вины, грешник может вызывать против себя грозное и сильное слово обличения, по представлению святого отца. Но признавая это, св. Григорий боится, как бы резкий тон обличения, под тем или другим предлогом, не вошел в привычку в проповедническом служении пастыря, и тем не расстроил священной мелодии любви и милосердия, какая должна раздаваться с церковной кафедры. Разными ограничениями обставляет он право проповедника громами обличения поражать сердце грешника, и вдается в подробные рассуждения о том, где и как настроить свое слово обличающему проповеднику, где прикрыть проступки пасомых, где явные спокойно терпеть и т. под.⁴⁷¹. Много трогательного в этой заботливости любящей души св. Григория о том, как бы не оскорбить обличением слушателей, вызывающих его своими грехами, как бы более надлежащего не поразить их грозными словами. Нельзя без чувства читать простых наставительных слов, полных самой здоровой, нравственной нежности, какими св. Григорий заключает свой трактат о проповедническом обличении, составляющий содержание десятой главы второй книги Пастырского правила. «В обличениях весьма трудно бывает удержаться, чтобы не сказать чего-нибудь невыносимого (говорит св. Григорий). Нередко одно неосторожное, слишком резкое слово обличителя, вместо того, чтобы уврачевать грешника, убивает его, повергая в отчаяние. Посему, когда пастырь заметить, после обличительной проповеди, что поразит слушателей слишком сильно, тотчас должен прибегнуть к покаянию и со слезами просить у Господа прошения в том, что согрешил от неосмотрительной ревности по Его святом законе. Сие заповедуется нам прообразовательно в следующих словах Моисея: иже аще пойдет с подругом своим в лес собирати дрова и поползнется рука его с секирою секущаго дрова, и спадши секира с топорища улучит подруга его и умрет: сей да убежит во един от градов cux, и жив да будет, да нe погнав ужик крове в след убившаго, яко разгорится сердце ему, и постигнет его, аще должайший будет путь, и убиет душу его и умрет (Втор. 19:5–6). Когда мы пускаемся в обличение грехов ближнего, мы как бы входим в лес с подругом; и пока мы исправляем свой долг, как следует, мы просто посекаем дрова. Но вот мы погорячились, забылись, и секира, поползнувшись в руке, смертельно поражает нашего подруга. В этом положении, если мы сами не хотим пасть жертвою мести кого-либо из родственников убитого, нам необходимо бежать, и спасаться в трех городах убежища, т. е., укрыться верою, надеждою и любовью, омывая грех свой слезами покаяния. И как мститель убитого не трогал убийцу, когда находил его во граде убежища, так и верховный Каратель всякого зла, соделавшийся братом нашим чрез восприятие плоти, не накажет нас за убийственное обличение, когда увидит нас под защитой покаяния».

Кроме общих замечаний о проповедническом деле, у св. Григория встречается определение подробностей проповеднической практики: третья часть его книги, самая большая, представляет из себя гомилетическую казуистику, желающую в частностях научить пастыря, что ему нужно предлагать для назидания разным родам своих пасомых. Общая мысль, проводимая в этой гомилетической казуистики, вся направлена к тому, чтобы слово проповедника сделать словом практическим, жизненным, прямо достигающим своей цели.

В проповеди, как возвещении слова Божия народу, неразрывно соединены два элемента, и живой дух проповедника является связующею их силою. Первый, главный и действующий, элемент проповеди – это слово Божие, возвещаемое с церковной кафедры, или высший идеал человеческого сознания и человеческой нравственности, носящийся пред взором проповедника. Как бы он ни зачинался и ни вырастал пред нами, по действию ли высшего положительного откровения, или вследствие особенного внутреннего возбуждения, или по прямому указанию воспитательного голоса церкви, во всяком случае его сознание освещает раздор, неполноту и несовершенство нашей жизни и нашей мысли. Человек с живою, теплою душою весь проникается чувством и сознанием этого идеала; он становится его собственностью, существом его духа. И тогда в его груди рождается сила, которая необходимо принуждает его вовне среди собратий своих распространять свои мысли и свои правила, и тогда раздается его голос, как голос проповедника. По нашему мнению, истинным и сильным проповедником может быть только тот, чей дух весь проникнулся словом Божиим, у кого в груди и мысли есть живой, высший и святой идеал. Преданность этому слову Божию, одушевленное сознание его придают проповеднику необычайную силу, могущую побеждать упорство и ожесточение людей, и доходить до разделения души и духа. Все проповедники ex officio, не носящие в душе своей слова Божия, не воодушевленные божественным идеалом, обыкновенно говорят о чем попало, лишь бы говорить, и их слово бледно, мертво и без духа. Они сами говорят от себя, а не Дух Божий глаголет в них. – Другой существенный элемент, который необходимо иметь в виду проповеднику, – элемент, восприемлющий слово Божие. Это общество человеческое, которое стоит пред идеалом и требует возвышения и исправления своей жизни, в соответствие с этим идеалом. Идеал, наполняющий сердце проповедника, стремится войти в жизненную форму – общество, и слово Божие, подобно Слову несозданному, для нашего спасения должно сделаться плотью, войти в существенное и личное единение с человечеством, чтобы принести плод в нем. Евангелие для всех времен одно и то же, но оно проповедуется не как логический абстракт, а в живом отношении к обществу и его потребностям. Это общество, как почва, нуждающаяся в проповеди, своим состоянием вызывает такое или другое слово, определяет собою характер проповеди, и предлагает от себя проповеднику то или другое требование. Проповедническому слову, когда оно не приноровлено к потребностям и способностям слушателей, можно, пожалуй, удивляться, можно находить его блестящим и красноречивым, можно отдавать ему честь за твердость логических настроений и возвышенность духовных созерцаний. Но эта логика, это блестящее красноречие, эти возвышенные созерцания могут бесследно пропасть в воздухе, когда для них не будет воспринимающей почвы, или когда они не будут соображены со свойствами этой почвы. Откровение Божие всегда было откровением известному народу и в известное время. Оно не проистекало безусловно из одной воли Божией, a было вызываемо потребностями человечества: Бог хотел говорить человеку не о том, о чем мог, а о том, что нужно было для этого человека. Органы этого откровения, святые служители божественного слова, всегда были более или менее сынами своего времени, отвечавшими на вопросы дня и нужды своей среды. Всеобщий и святой идеал должен сделаться частным и потерпеть преломление, когда он касается исторической почвы. Проповедник тогда соответствует своему призванию, когда он не на воздух сеет семена Слова Божия, а разрыхляет лежащую пред ним почву, и прямо в нее кладет духовное семя. И доброе семя развеется ветром и не принесет плода когда сеятель не обращает внимания на то, куда падает его семя, и носится со своим добром в воздушных пространствах.

Пред мыслью св. Григория Двоеслова, когда он говорил о проповеди, рельефнее всего выступал этот второй элемент проповеди, – элемент восприятия, и он по нему хотел бы определять и характер, и содержание пастырского слова. «Не всем приличествует (говорит св. Григорий Двоеслов)⁴⁷² одинаковое поучение, при неодинаковости людских нравов, как заметил это еще задолго до нас блаженной памяти Григорий Назианзин. Часто полезное для одних обращается во вред другим. Так и травы, которые одних животных питают, других убивают; и один и тот же свист усмиряет объезженных коней, а молодых бесит; даже и лекарство, которое одну болезнь уменьшило, другую может только усилить; наконец и самый хлеб, укрепляющий жизнь взрослых, расстраивает здоровье детей. Итак, речь учителя должна быть приноровлена к качествам слушателей, чтобы каждому предложено было свое, ему свойственное и в то же время не отступающее от рода общего назидания. Что такое напряженные умы слушателей, как – если могу так выразиться – не струны натянутые на инструменте, к которым различно прикасается искусный игрок, однако ж с тою целью, чтобы от этих различных прикосновений образовалась одна стройная песнь? И струны издают гармонические звуки потому именно, что приводятся в движение одним орудием, но не одинаковыми ударами. Подобно сему и всякий учитель, если хочет утвердить всех в одной добродетели любви, должен трогать и назидать сердца слушателей одним учением, но не одним и темже способом».

Мысль эту св. Григорий Двоеслов считал так важною, что подверг её самому тщательному анализу и дал ей самое широкое место в своем творении⁴⁷³ . Мы не скажем, чтобы она всесторонне была обследована и проведена с возможною глубиною и основательностью. Анализ её, при всей его подробности, довольно узок и односторонен. В представлении св. Григория преемственно возникают разные противоположности слушателей, нуждающихся в пастырском увещании, по полам, по возрастам, по характерам, по внешнему положению, по внутреннему совершенству, по способностям и т. дал., и он в тридцати шести увещаниях дает подробные наставления о том, как нужно учить 1) мужчин и женщин, 2) юношей и старцев, 3) бедных и богатых, 4) веселых и печальных 5) и т. дал. Много полезных советов высказано св. Григорием, когда он перебирает целые десятки видов, представляемых паствою священника, показывает, как нужно приспособляться к каждому из них, чтобы пастырское слово было плодотворно и действенно. Но было бы длинною материею перечислять их. Пастырский урок, предписываемый в данном случае св. Григорием, прямо и естественно определяется особенностью слушателей. Веселым, например, св. Григорий советует напоминать о той скорби, которою будут сопровождаться вечные мучения, а печальным о той радости, какая обещана христианину в царстве небесном, – мудрых советует увещевать, чтобы они не зазнавались тем, что знают, а скудоумных побуждать узнать то, чего не знают; бесстыдство нужно вразумлять строгим выговором, а стыдливость скромным увещанием, бесстыдных нужно разить часто, прямо и открыто, а стыдливым достаточно однажды напомнить об их долге, их довольно задеть или коснуться стороною и т. дал. Эти и подобные им наставления имеет прямое отношение больше к частной беседе пастырской направленной к определенному кругу слушателей, чем к церковной проповеди, говоримой пред слушателями разнообразного характера и положения. После многих и подробных замечаний о том, что кому нужно говорить, проповедник, имеющий пред собою смешанную толпу, руководясь правилом св. Григория, будет чувствовать немалое затруднение в определении характера и содержания своей речи, приспособительно к слушателям. Ему же нельзя раздроблять свою речь на тридцать или шестьдесят частей, чтобы сказать приличное и годное для разных родов слушателей. Св. Григорий сам видел затруднительность положения проповедника, имеющего дело разом с разными пороками и настроениями, потому, кончивши свои частные замечания, желает указать руководительную нить, за которую должен держаться проповедник, поставленный лицом к лицу с бесчисленным множеством слушателей, волнующихся различными страстями⁴⁷⁴. Эту руководительную нить он находит в золотой средине, которая, предписывая умеренность и спокойную осторожность, предохраняет от увлечений и крайностей. Пользуясь умеренностью, заботливо избегая крайностей, проповедник сумеет так внушать добродетель людям различных характеров и положений, что она ни в ком не превратится в противоположную слабость. Людям гордым, например, он будет проповедовать смирение, но так, что у робких и боязливых не усилить страха и не доведет их до уныния и отчаяния; робким он станет внушать бодрость, но опять так, чтобы чрез это не возросла надменность и беспечность гордых, расточительных будет увещевать к бережливости, но при этом будет остерегаться, как бы своим увещанием не усилить любостяжательности и скупости людей противоположного направления; людям воздержанным будет хвалить девство, но при этом не дойдет до унижения брака и никого не доведет до презрения чадородия; равнодушных будет возбуждать к ревности, но так, чтобы люди пылкие, слыша это возбуждение, не увлеклись до неумеренной и фанатической горячности. Вообще так нужно проповедовать и хвалить добро, чтобы отсюда скрытым образом не возникло зло.

Понятна заботливость святого отца об определении характера проповеди, сообразно потребностям слушателей. После частных указаний, кому какое нужно предлагать учение, он видит, что вопрос не решен и не исчерпан его анализом. Напротив, в нем предложено проповеднику несколько десятков путей, идущих по двум противоположным направлениям. Церковная кафедра стоит в средоточии этих путей, расходящихся в разные стороны, и каждый, вступающий на неё, способен затеряться, когда вдруг по вызову слушателей, он должен броситься и туда и сюда, и в третье и в четвертое место и т. дал. Добрый совет слышится нам в той главе Пастырского правила, которая, заключая собою частные увещания, показывает, каким образом нужно наставлять большое общество, состоящее из разнообразных слушателей, и мы всегда готовы повторить его всякому готовящемуся в пастыри и проповедники церкви. Но мы не оскорбим памяти великого учителя, если позволим себе заметить, что в этом совете далеко не все высказано, на чем можно бы успокоиться христианскому проповеднику, желающему вполне сообразовать свою проповедь с потребностями времени и обстоятельств, с характером, положением, знаниями и направлением своих слушателей. Следуя раз принятому течению своей мысли в определении характера и содержания пастырского слова, св. Григорий раздробил свой предмет на несколько мелких отделений, по числу различных классов слушателей, представлявшихся его вниманию, и решил свой вопрос казуистически, не входя в исследование существенного его содержания и не подвергая своему рассмотрению всей широты его. Мы имеем в 3-й части Пастырского правила подробную гомилетическую казуистику, рассчитанную на самые частные случаи. Но обилие этих случаев, показанных в Правиле св. Григория обстоятельное указание того, как найтись в них проповеднику, заслонило собою другие широкие стороны предмета, ими обсуждаемого, и внимание св. Григория, устремленное в одну сторону, опустило из вида цельное и широкое проявление проповеди, направленной к многообъемлющему кругу человеческих обществ, и если впоследствии обратилось к полноте стоящей пред ним задачи, то сказало о ней мало и неопределенно. Не обольщается сам Григорий касательно силы и действенности простого слова человеческого, внушающего людям правила добродетели, как бы это слово ни было мудро устроено, и потому в заключение всех своих наставлений он повторяет одно главное правило: пусть каждый проповедник проповедует больше делами, нежели языком, пусть каждый лучше хорошею жизнью пролагает путь другим, чем показывает словом отягчающим⁴⁷⁵.

* * *

Мы впрочем уклоняемся от главной цели сочинения св. Григория Двоеслова, когда хотим судить о нем по правилам научной строгой критики. Пастырское правило практического свойства и не претендует на теоретическую полноту и логическую строгость. Со стороны критики было бы насилием хотеть видеть в нем то, чего не предполагал его автор, и осуждать его за неисполнение чужих сторонних желаний и предположений.

Нам приятно заявить свое уважение к силе практической мудрости, выраженной в сочинении св. Григория о пастырском служении. Эта сила практической мудрости сделала книгу св. Григория Двоеслова идеалом, с которым желало сообразовать свои действия западное духовенство многих веков, следовавших за временем св. Григория Двоеслова. Соборы бывшие на западе в IX веке, назначают ей место в каталоге книг, необходимых для пастыря церкви, тотчас же после книг св. Писания⁴⁷⁶, и на ней основываясь, устрояют дисциплину церковную. Гинкмар Реймский⁴⁷⁷ советует подчиненным во всем следовать Пастырскому правилу Григория. По распоряжению западной церкви, в XI-X веках Пастырское правило давали в руки в алтаре посвящаемому в епископа, вместе с книгою церковных правил, и он клялся при этом жить и учить так, как советует святой отец церкви⁴⁷⁸. Алфред Великий король английский перевел его на англосаксонский язык для того, чтобы оно было руководительною книгою для клира его страны.

Восточная церковь, с первых дней появления Пастырского правила св. Григория Двоеслова, постаралась усвоить его себе и своей литературе. Анастасий, патриарх Антиохийский, современник св. Григория Двоеслова, по желанию императора Маврикия, перевел его на греческий язык⁴⁷⁹ и тем доставил возможность познакомиться с ним греческому духовенству. И русская духовная литература не осталась безучастной к творению св. Григория Двоеслова. Когда к ней сознана была потребность непосредственного знакомства с отеческими писаниями, служащими выражением голоса древней православной церкви, между другими сочинениями св. отцов и Пастырское правило св. Григория Двоеслова обратило на себя внимание трудолюбивых переводчиков отеческого слова. На славянский язык книгу Пастырского правила перевел (в 1671 году) Симеон Полоцкий⁴⁸⁰, и перевод его, как видно⁴⁸¹, был распространен в рукописи между читающими людьми своего времени. В новое время наставления св. Григория Двоеслова, касающиеся пастырского и проповеднического служения, в русском переводе сообщали любителям духовного чтения Воскресное Чтение (где в XIX, XX и XXI годах помещено несколько отрывков из Пастырского правила св. Григория) и Христианское Чтение (за 1847 год).