О приготовлении проповедей

Трудное ли дело проповедническое, или, говоря иначе, требует ли особого труда составление проповедей, предлагаемых пастырем народу?

В автобиографических записках Теремина, известного гомилета и проповедника первой половины прошедшего столетия, приложенных к изданию его гомилетики, озаглавленной: „Красноречие добродетель“ (1888 г.), мы встречаем такой рассказ. Когда Теремину было около восьми лет, он присутствовал при разговоре своего отца, сельского пастора с его собратом по служению, о проповедях. Слушая молчаливо беседу двух проповедников, он вдруг стал перед ними и сказал: „проповедовать, должно быть, очень трудно“. Отец Теремина ничего не сказал на это замечание мальчика, а его собеседник засмеялся и сказал: „этого ты не понимаешь; со временем увидишь, что ничего нет легче, как проповедовать“. Теремин записал это обстоятельство потому, что в нем видел и указывал девиз всей своей жизни; другие ему говорили, что проповедовать очень легко, а он всегда находил, что проповедовать очень трудно¹¹⁰.

Какое же мнение более состоятельно и справедливо? Мнение ли сельского пастора, много лет несшего на себе долг проповедничества, или мнение Теремина, с юных лет занятого мыслью о проповедничестве, изложившего свои суждения об этом предмете в оригинальной замечательной системе, и приобретшего себе видное место в истории гомилетики и проповедничества?

И то и другое мнение находит защитников. Выслушивая суждения по этому вопросу, расходящиеся до противоположности, затрудняешься сразу установить правильную точку зрения на это дело. У представителей того и другого воззрения есть свои, более или менее веские, основания.

В нашей литературе последнего времени заметно склонение к первому мнению. Для пастыря (говорит один из занимавшихся гомилетическими вопросами) более или менее приготовленного к выполнению своего служения, проповедь должна быть простым, естественным делом, которое не должно затруднять его. Пусть он говорит, что знает и что находит нужным сообщить народу, – говорит так, как ведет непринужденную беседу в кругу знакомых. У него не должно быть ни малейшей заботы ни о приступе, ни о риторических фигурах, ни о патетической части и заключении, ни о красоте речи. Мы забыли, до какой степени простой, безыскусственной и краткой речью должно быть проповедническое слово. Нечего проповеднику много думать и трудиться над тем, что и как сказать¹¹¹.

Совершенно согласно с ним говорит другой, недавно скончавшийся, представитель проповедничества, издавший в печати несколько огромных сборников своих проповедей, – протоиерей Григорий Дьяченко. „Простая проповедь от сердца, по примеру апостолов, – не приготовленная и не записанная, – вот в чем, по его словам, правильная постановка проповеднического дела. Люди исказили дар слова, свободный, как движение, и он стал труден. Созданы искусственные тормазы для его проявления, построены целые многосложные теории ораторской речи и церковного красноречия. Прочь все эти путы и тормазы! В последние восемь, десять лет начинают постепенно проходить старые предрассудки относительно проповедничества... Долой тетрадки, долой формализм, долой рутину! Пусть раздается живое слово, слово убеждения“¹¹².

Упрощенный взгляд на проповедь, как непринужденную беседу, не требующую особенного труда от проповедника, проводит Церковный Вестник¹¹³. „Пусть пастырь (так поучает Церковный Вестник) русским толковым языком сделает перифраз прочитанного евангелия или апостола, вставит от себя несколько подходящих религиозно-нравственных наставлений, – и достаточно“...

Итак, забота о составлении проповедей, по мнению видных представителей нашей духовной литературы, – старый предрассудок, который нужно оставить.

Так ли это?

Мы не можем разделять такого мнения, – не можем прежде всего потому, что дело проповедника считаем делом высоким и святым, требующим от служителя церковного слова всевозможного с его стороны внимания. А это внимание влечет за собою усердие и труд. Чтобы совершать достойным образом святое дело, порученное проповеднику, от него ожидается и требуется возможное с его стороны напряжение душевных сил, ему дарованных. При общем высоком значении проповеднического дела, требующего внимания к себе, и каждый частный акт его, т. е. каждая частная проповедь не должна быть предоставлена одной случайности. Нужен труд как для совершения проповеднического служения вообще, так и для всех частных отдельных проявлений его. Иное отношение, освобождающее от труда проповедника, и предоставляющее ему говорить, как он может, без особенных забот о том, что и как скажется, не будет ли сочтено признаком легкомыслия? И не может ли пасть на проповедника, так легко относящегося к высокому и святому делу Божию, обвинение в небрежном исполнении его? А Писание угрожает проклятием всякому, творящему дело Божие с небрежением (Иер.48:10).

Думают, что проповедь возрастет в силе и действенности, когда будет раздаваться, как живое не сочиненное слово. Она может возрасти количественно, если каждый легко будет относиться к ней и будет иметь смелость говорить, как придется. Но не послужит ли это к понижению проповеди в качественном отношении, если будут смотреть на нее, как на простую непринужденную беседу, для которой не требуется никакого приготовления, и если не будут прилагать никакой заботы к тому, чтобы по возможности лучше и достойнее совершать дело благовестия Христова?

Указывают проповедникам на пример апостолов, и рекомендуют их примером руководиться в исполнении учительского долга. Да, мы должны подражать вере апостолов, и их усердию и ревности в учении благовестия Христова, исполняя которое они готовы были жертвовать своею жизнью. Но, с другой стороны, не слишком ли дерзновенно нынешним проповедникам ставить себя наравне с апостолами? Апостолы имели особые благодатные дарования, сообщенные им Духом Святым, по обетованию их Учителя, пославшего их на проповедь: при этих дарованиях они, без пособия естественных средств, могли с успехом нести всюду слово благовестия. А мы имеем ли эти апостольские дарования? Не имея же их, можем ли мы пренебрегать доступными нам средствами к более успешному выполнению своего долга? Можем ли освобождать себя от труда, так необходимого к правильной постановке высокого дела, нам порученного? – Апостолы, далее, хотя получили особые силы для совершения своего служения, не сразу выступили на него, а наперед приготовляемы были к нему своим Учителем и Господом, и не даром они назывались учениками единого истинного Учителя, Господа Иисуса Христа.

Святому Григорию Богослову указывали некогда, зачем он в своих проповедях прибегает к пособию искусства ораторского, и тщательно обрабатывает их. Рыбари де (апостолы) такими средствами не пользовались при своей апостольской проповеди. На этот упрек святой отец отвечал: „Я охотно, подобно рыбарям, пренебрегал бы средствами искусства, если бы я, как те рыбари, имел дар творить чудеса“.

Указывают иные на святых отцов, оставивших славное имя в истории проповедничества, которые де говорили проповеди, нередко изо дня в день, не трудясь над составлением их, подобно многим нынешним проповедникам. Но если мы обратимся к славнейшим из них, обладавшим богатыми талантами, то услышим от них, что для достойного исполнения проповеднического долга необходим труд, и труд большой. Святой Григорий Богослов, суждение которого мы только что привели по вопросу о том, почему он, в своей проповеднической практике, не может подражать примеру рыбарей – апостолов, в своем известном слове „о бегстве“ в очень сильных выражениях говорит против тех, которые смотрят на проповедь, как на дело легкое, всякому доступное. „Что касается раздаяния слова (говорит он), что составляет, первую нашу обязанность (я разумею слово божественное и высокое), то, ежели кто другой приступает к делу сему с дерзновением, и почитает оное доступным для всякого ума, я дивлюсь многоумию (чтобы не сказать малоумию) такого человека. Для меня кажется непростым и немалого духа требующим делом каждому даяти во время житомерие (Лк.12:42) слова и с рассуждением вести домостроительство истины наших догматов... Трудно беседующему о высоких божественных предметах, особенно в многочисленном собрании людей всякого возраста и разных способностей, которое, подобно многострунному органу, требует неодинаковых ударений, – трудно, говорю, найти слово, которое бы всех назидало и озаряло светом ведения. Трудно уже и потому, что как опасность с трех сторон, то есть, от мысли, слова и слуха, то невозможно не приткнуться если не во всем, то по крайней мере в чем либо одном. Ибо, если ум не просвещен, или слово слабо, или слух не очищен, и потому не вмещает слова, – от одной из сих причин так же, как и от всех, необходимо храмлет истина“¹¹⁴.

Как мало согласуются с этим веским мнением вселенского учителя и славного проповедника приведенные нами выше суждения русских авторов, присвояющих себе претензию быть выразителями современного истинного взгляда на дело проповеди. И на чью сторону вы склоняетесь, читатели, – на сторону ли святого вселенского учители, или наших новых глашатаев? Не правда ли, что более основательности суждения у св. Григория Богослова, чем у них, желающих освободить пастыря церкви от излишней заботы о лучшем составлении проповедей, что кажется им старым предрассудком?

Обратимся к другому, первенствующему представителю христианского проповедничества, обладавшему необыкновенным даром слова, почтенному от церкви именем Златоуста. Может быть, он, при своем даре слова, не считал необходимым особенного труда для достойного ведения дела проповеднического, – по крайней мере для людей с талантом и практикой усовершивших этот талант! Нет, совершенно напротив. У него мы читаем обращенный к проповедникам призыв к усиленному труду для удовлетворения тем требованиям, какие обыкновенно предъявляются проповеднику, и от этого труда, по его совету, не могут освободить себя и люди, достигшие высокой степени совершенства в проповедническом слове. Напротив им-то и нужно трудиться не менее, и даже более, чем людям малоопытным и не имеющим богатого дара слова. Вот как говорит об этом предмете великий Златоуст, которого слушать и которому подражать приглашают проповедников все лучшие гомилеты. „Кто владеет великой, силой слова (а ее у немногих можно найти), даже и тот не бывает свободен от непрестанных трудов. Так как сила слова не дается природой, но приобретается образованием, то хотя кто довел ее до высшего совершенства, и тогда он может потерять ее, если постоянным усердием и упражнением не будет развивать этой силы. Таким образом образованнейшие должны более трудиться, нежели менее образованные; ибо нерадение тех и других сопровождается не одинаковым ущербом; но у первых оно столько важнее, сколько различия между тем, чем владеют те и другие. Последних никто не будет укорять, если они не произносят ничего отличного; а первые, если не всегда будут предлагать беседы, превышающие то мнение, которое все имеют о них, то подвергаются от всех великим укоризнам. Притом последние и за малое могут получить великие похвалы; а первые, если слова их не будут сильно удивлять и поражать, не только не удостаиваются похвал, но и находят многих порицателей. Слушатели судят о проповеди не по её содержанию, а по мнению о проповедниках. Потому, кто превосходит всех красноречием, тому более всех нужно усердно трудиться; ему нельзя извиняться тем общим недостатком природы человеческой, что невозможно успевать во всем; но если его беседы не вполне будут соответствовать высокому мнению о нем, то они сопровождаются множеством насмешек и порицаний от народа. Никто сам в себе не рассуждает о том, что приключившееся уныние, беспокойство, забота, а часто и гнев, помрачают чистоту ума и не позволяют произведениям его являться светлыми, и что вообще человеку невозможно всегда быть одинаковым и во всем успевать, но естественно иногда погрешать и оказаться слабее собственной силы. Ни о чем этом не хотят подумать, но винят проповедника, судя о нем, как об ангеле“.

„Если и способные говорить с великой властью имеют нужду в постоянном упражнении для сохранения этой способности, то нисколько не приготовившийся ранее и принужденный думать об этом во время самых подвигов, какие встретит трудности, какое беспокойство, какое смущение, чтобы с великим трудом приобрести какой-нибудь малый успех!

Принявший на себя долг учительства не только должен трудиться для усовершенствования себя вообще, но, в частности, тщательно должен заботиться о составлении своих поучений. Трудясь над составлением своих поучений, он должен не внимать похвалам посторонних людей, и не ослабевать своей душой без них, но составлять свои поучения так, чтобы угодить Богу; ибо это у него должно быть правилом и единственной целью тщательнейшего составления поучений“¹¹⁵.

Между отцами-проповедниками западной латинской церкви наибольшим авторитетом пользовался св. Григорий Двоеслов. И у него мы встречаем настоятельное увещание, обращенное к избирающим для себя проповедническое служение, усердно трудиться для приготовления себя к тому служению, и не предоставлять случайному вдохновению каждую частную проповедь. „И в свете (говорит он) не берутся учить какому-либо искусству, не изучив его предварительно, посредством внимательного размышления¹¹⁶; тем более это необходимо в таком деле, какое возлагается на служителя церковного, долженствующего управлять волею людей. Ибо управление душами человеческими (повторяет он мысль св. Григория Богослова)¹¹⁷, есть искусство из искусств, и наука из наук“. Но и изучившему это трудное искусство, более или менее приготовившемуся к служению церковного слова, каждый раз, когда он собирается предложить народу слово назидания, по указанию св. Григория Двоеслова, необходима особая забота, немалый труд. Проповедник с возможной тщательностью должен обдумывать то, что он хочет предложить народу в назидание, при этом обдумывании заботясь более всего о том, чтобы не сказать чего-либо, уклоняющегося от евангельской истины, и тем не смутить совести слушателей. Но этого мало. Не на одно содержание, но и на внешнее содержание нужно обращать внимание, при изготовлении проповеди. „Нужно проповеднику (говорит святой отец) старательно заботиться и о том, чтобы не только не говорить ничего дурного, но и о хорошем говорить не без меры и не без порядка; потому что проповедь часто теряет свою силу от того, что слушатели замечают беспорядочную болтливость в проповеднике“¹¹⁸.

Суждение святых отцов о необходимости труда, и труда неослабного для достойного ведения дела проповеднического мы можем подкрепить наставлением Апостола. На апостолов часто ссылаются, как на внушительный пример, показывающий, что благовестие Христово можно нести, не прилагая к тому нарочитого труда. Между тем, апостол Павел дает увещание Тимофею: потщися себе искусна поставити пред Богом, делателя непостыдна, право правяща слово истины (2Тим.2:15). Это увещание Апостола, обращенное к Тимофею, поставленному им в правителя и учителя церковного, потщиться или приложить особенное старание о том, чтобы поставить себя искусным перед Богом, делателем непостыдным – право, т. е., верно и хорошо преподающим слово истины, не есть ли призыв к усердному труду для угодного Богу и непостыдного выполнения служения благовестника Христова? И в лице Тимофея не предписывается ли Апостолом и всем проповедникам слова Божия, избравшим служение, какое в свое время нес Тимофей, такой же труд в их деле? Без тщания, без труда нельзя поставить себя, при исполнении служения церковного слова, искусным делателем перед Богом, и непостыдным перед людьми и перед своей совестью.

К этим указаниям считаем не лишним присоединить суждения светских авторитетов. Церковная проповедь хотя составляет особый род словесных произведений, но как речь, говоримая в собрании перед народом, она подпадает, как вид, под родовое понятие ораторских произведений, и законы ораторства имеют для неё более или менее обязательную силу, и суждения, высказанные об ораторстве вообще, касаются и практики проповеднической. А суждения авторитетных мужей все говорят о необходимости труда для оратора. „Красноречия, т. е., умения хорошо говорить перед народами (читаем мы у Платона) никто не приобретает без долгого изучения и большого труда; и мудрый муж употребляет этот труд не для того, чтобы быть в состоянии заслужить одобрение слушателей, но для того, чтобы нравиться богам и уметь говорить так, как им угодно“¹¹⁹. Или вот суждение главы риторов Квинтилиана. Он требует от оратора, чтобы тот для своей речи прилагал столько заботливости, сколько возможно. „Ибо говорить хуже, чем ты можешь, – это не только небрежность, но и преступление; это вероломство, измена тому делу, которое принимаешь на себя... Являться перед многочисленным собранием, не обдумав основательно и не приготовив со всем старанием того, что хочешь говорить, – это неуважение, и невнимание к другим. Публично обсуждать дела высочайшей важности, не употребив для этого полной заботливости и старания, какого они требуют, – это легкомыслие, недостойное мужа, и дерзость, подлежащая наказанию“¹²⁰.

Представляющие проповедничество делом легким, не требующим особенного труда от избравшего это служение, основывают свое суждение на том положении, что проповедь есть простое, безыскусственное христианское поучение, а не искусство. У Тареева есть длинный трактат, обсуждающий вопрос: есть ли проповедь искусство?¹²¹ В этом трактате он усиливается доказать, что проповедь отнюдь не искусство, а простое дидактическое изложение или передача христианской истины. Но нам кажутся совершенно напрасными усилия автора развивать и доказывать то положение, что проповедь не искусство. Серьёзная теория не считала и не считает проповеди искусством. Она подпадает под понятие ораторства, обнимающего собою все виды публичных речей к народу. Ораторство же – род деятельности, совершенно независимый от искусства и параллельный ему. Церковная проповедь, как вид ораторства, – практическая деятельность, а не искусство. Отличается она от искусства существенно тем, что искусство выражает идею в соответственной художественной форме, не преследуя никакой внешней цели, и что подчинение художественного произведения какой-либо цели вредит искусству, а проповедь, как и ораторство вообще, непременно преследует внешнюю цель. Оратор непременно имеет в виду слушателей и хочет подействовать на них, давая им то или другое направление. Если он излагает учение и раскрывает какую-либо истину, он хочет убедить в этой истине других, и хочет эту истину сделать их достоянием. Если он в своем слове касается практической жизнедеятельности и выставляет какое-либо нравственное правило, от которого видит отступление в окружающей среде, он убеждает ее жить и поступать так, как ему кажется полезным и необходимым для неё. Нет прямой цели у оратора и проповедника, нет стремления направить слушателей на добрый путь, ими открываемый, – нет ораторства и не получится и проповеди. Художник исполняет свою работу, хотя никого нет у него перед глазами, а проповедник, как и оратор вообще, говорит только для народа, имея перед собой слушателей, говорит с тем, чтобы так или иначе подействовать на них. Возникает ораторство на почве простой передачи своих мыслей и знаний, своих чувств и желаний. Но эта простая передача наших мыслей и желаний еще не составляет ораторства. Она делается ораторством, когда мы усиливаем энергию своей души при этой передаче, с целью сильнее подействовать на других и склонить и направить их туда, куда нам это кажется нужным и полезным для них. При этом могут быть привлекаемы к этой деятельности художественные элементы, которые отнюдь не составляют существенной принадлежности ораторского слова. Слово проповедника, как и оратора вообще, может быть сильным и действенным и без них, как и при них. Сила души, большая или меньшая степень одушевления, проявляющаяся в деятельности оратора, – вот главное условие действенности его слова. Хотеть и требовать, чтобы слово проповедника было не чем иным, как только простой, безыскусственной передачей христианского учения, – это значит хотеть, чтобы проповедь никогда не сходила с низшей ступени своего проявления, и совершалась самым примитивным образом, без всякого напряжения со стороны проповедника. Нет, такая проповедь всегда будет слабой, – думаем, мало действенной проповедью. Приложите к ней труд, вложите в нее душу, сообщите ей энергию, какою полна душа ваша в минуты одушевления, что невозможно без некоторого напряжения с вашей стороны, – и тогда ваша проповедь будет словом сильным и действенным. Достоинство священной кафедры, священная важность той истины, разъяснение которой на ней предлагается, и высота цели, ей указанной, требуют, чтобы проповедь возвышалась над будничным, непосредственным выражением наших мыслей, и отмечена была печатью большей силы в сравнении с обыденной речью, являющейся часто в небрежном виде. А само собой разумеется, что для придания нашему слову большей силы и чистоты нужен труд, нужно большее или меньшее напряжение нашей душевной деятельности.

На что же должен быть обращен труд проповедника, при изготовлении своей проповеди?

Первая забота проповедника должна быть о том, о чем говорить народу в проповеди, и нельзя сказать, чтобы при выборе предмета не было для него затруднения. Правда, люди, легко смотрящие на дело проповеди, и проповедующие новые теории, освобождающие пастыря от излишнего, по их мнению, труда над составлением и изготовлением проповедей, говорят, что напрасно пастыри затрудняются в выборе предмета для своих церковных бесед. Это-де результат своеобразного взгляда на проповедь. „Пусть пастырь русским толковым языком сделает перифраз прочитанного евангелия или апостола, вставит от себя несколько подходящих религиозно-нравственных наставлений, – и достаточно“¹²². Пожалуй, достаточно для того, чтобы выполнить форму, и чтобы что-нибудь сказать. Но проповедь говорится не для того только, чтобы что-нибудь сказать и кое-как выполнить внешний долг. Когда проповедник является на кафедре, перед ним стоят и его слова ждут слушатели с разнообразными нуждами, и он каждый раз должен предлагать им назидание, строго соображенное с их нравственным состоянием, и слово его должно давать им духовную пищу, наиболее для них пригодную. Перед его мысленным взором чрезвычайное множество материй, полнота, можно сказать, неисчерпаемая божественной истины, откровенной свыше и хранимой в церкви. Что же брать из этой полноты божественной истины? Хорошо ли будет, если проповедник схватит и будет раскрывать первую, случайно попавшуюся ему, мысль, и не долго думая, будет предлагать народу, ждущему от него доброй духовной, потребной ему пищи, схваченную им налету частицу истины? Не будет ли это напоминать сухой черствый кусок, небрежно брошенный голодающим? Нет, нужно не мало подумать и потрудиться, чтобы предложить народу в проповеди не кое-что случайное, а наиболее для него полезное и необходимое, по соображению обстоятельств места и времени. Тот не выполнит своего долга и не принесет ожидаемой от него пользы народу, кто, не стесняясь, свободно будет говорить, о чем ни попало, лишь бы говорить. Может речь его литься, как быстрый поток, и пусть в ней не будет заметно никакого запинания. Но будет ли она отвечать тем запросам, с какими стоят у кафедры слушатели. Хорошо, если систематически ведется дело учения, и если для системы избран удачный круг предметов. Легко в таком случае идти по наперед избранной дороге. Но наши проповеди большей частью проповеди отрывочные. Церковно-богослужебный устав, чтения, приуроченные к тому или другому дню церковного года, священные события, воспоминаемые церковью в известные праздники, помогают проповеднику избрать приличную дню тему проповеди, но они не указывают прямо предмета, на котором лучше всего сосредоточить внимание слушателей, и сосредоточиться самому проповеднику. В библейских чтениях, предлагаемых в церкви в известные дни, в священных праздничных воспоминаниях представляются предметы сложного состава; их обыкновенно не обнимают во всей целости, а берут или извлекают из них одну какую-либо часть. Кроме этих прямых указаний богослужебной практики для проповедника непременным задним основанием при выборе темы должно быть внимание к потребностям и запросам слушателей; нужно выбирать не только то, что предлагается содержанием того или другого церковного дня, но и то, что при данных обстоятельствах наиболее потребно и полезно для народа. Уметь выбрать наиболее подходящую для известного дня и места тему – большое достоинство проповедника, и мы полагаем, что для этого требуется не мало размышления. Иначе проповедник может оказаться человеком, говорящим без расчета, и слово его будет раздаваться, как кимвал звенящий, потрясающий слух, но ничего не оставляющий в душе. Итак, изучайте народ, старайтесь войти в ближайшее знакомство или единение с ним, и это единение укажет вам наиболее подходящие темы для уроков назидания, какими вы хотите направить его на путь спасения и вести по нему, в виду улучшения и возвышения его нравственного состояния.

Есть одно важное условие, могущее облегчить проповеднику труд его, о котором постоянно и с настойчивостью нужно напоминать всем, желающим преуспевать в деле благовестия Христова, – это глубокое, благочестивое настроение проповедника или полнота религиозной жизни его. Без особенных затруднений найдет достойную материю для поучения, с теплотой и впечатлительностью выразит и разольет ее тот, у кого мысль о Боге и божественных предметах глубоко залегает в душе и постоянно проявляется в его сознательной жизнедеятельности, кто живо представляет себе глубину нашего падения и немощи человеческой души, предоставленной самой себе, изнемогающей в борьбе с соблазнами и искушениями, и носит в сердце своем представление о милосердии и любви Божией, ищущей нашего спасения, и дарующей нам благодатные средства к стоянию и утверждению в добре. Если же ваша религиозная жизнь бедна, если святые помышления о Боге и Его милосердии к нам и о домостроительстве нашего спасения только изредка навещают душу вашу, и вы постоянно заняты предметами, не имеющими никакого отношения к делу веры и спасения, и живете вы в мире по мирскому, а не по Божьему указанию, тогда, конечно, не может легко дастся вам удачный выбор предмета для проповеди, и если остановится на чем ваша мысль, ваша речь не польется живым потоком, и от неё будет веять холодом, так как предмет её не выношен был вами и не согрет теплотою души вашей. Итак, возгревайте в себе дух веры и благочестия, наполняйте и обогащайте свою душу святыми помышлениями, не выпускайте из рук книги Откровения, раскрывающей перед нами историю домостроительства нашего спасения, и пусть мысль о Боге и нашем спасении будет первой и последней мыслью вашего сознания, главным средоточным пунктом, „к которому обращена душа ваша, – тогда будете владеть великой силой при исполнении служения церковного слова“ и вам легко будет износить из сокровищницы своего сердца то, что хранится в ней, и чем дорожите вы, как святыней, и предлагать то для назидания народу, ждущему от вас душеспасительных руководственных указаний.

После заботы об избрании темы, другой вопрос, касающийся изготовления проповеди, – вопрос о том, как раскрывать избранную тему. Следовать ли известной традиции и развивать тему, соображаясь с логическими и гомилетическими правилами? Или предоставить дело личному вдохновению и не принуждать себя стесняться правилами школы? Защитники живого слова требуют свободного течения слов, не стесняющегося никакими правилами. Говорите так, как вы говорите в домашней беседе (часто слышится ныне, когда рассуждают о том, как нужно проповедовать. „Долой формализм, долой рутина“)¹²³. Долой все путы, долой весь этот механический и логический аппарат, под который прежде укладывалась мысль проповедники! Не нужно, чтобы проповедь сочинялась, как словесное произведение, по законам логики и риторики¹²⁴. Все эти логические рамки, которые из риторики переносились в гомилетику, и с которыми заставляли сообразоваться проповедников, – старый предрассудок схоластики, одно лишнее и напрасное стеснение для проповедника. Пусть так. Но не будет ли беспорядка в речи, если проповедник не будет связывать себя логическими узами? Речь сравнивают с потоком, который свободно несет свои воды. Но ведь поток должен иметь свое русло: если он не найдет этого русла, несомые им воды рассеются по безбрежной равнине, или он иссякнет в песках, встретившихся на пути его. И проповедь, текущая, как не сдержанный, не имеющий русла поток, может не оставить никакого впечатления в тех, к кому направляется. Нет! По нашему мнению, нельзя пренебрежительно относиться к логическим требованиям. Логические законы построения и развития мысли – не путы, не стеснение для проповедника, а направляющая, руководительная сила, помогающая ему. Порядок всегда и всюду великое достоинство, и нарушение стройного порядка не может проходить безнаказанно. При обдумывании проповеди далеко не лишнее дело составлять твердое и ясное расположение слова, и уяснить себе план, какому вы будете следовать в развитии своей темы. Логические формы, в какие будет укладываться ваша мысль, будут для вас таким же сдерживающим и регулирующим началом, каким служит русло для потока. И чем больше обозначите вы для себя рамки вашей работы, тем легче польется ваша проповедь, и вы сами лучше будете владеть своей мыслью и управлять частными представлениями, служащими к развитию вашей темы. И слушатели с удовольствием будут воспринимать ясную и раздельную речь вашу, и скорее и лучше усвоят то, что вы хотите внушить им, когда вы рельефно обозначите главные пункты своей проповеди.

Положим, в проповеди желательна свобода изложения; в проповеди неуместна такая строгая методика и такое сухое изложение, как в учебнике. Здесь могут производить невыгодное впечатление эти, употребляемые в школьных сочинениях, во-первых, во-вторых, в-третьих. Пусть льется живая речь, не скованная сухими рубриками. Но избегая сухих делений, не нарушайте логического порядка в устроении своей проповеди. Не годится здесь сухой скелет, облекайте его плотью, и тогда ваше слово будет живым организмом, а не расплывающейся болтовней. Нужно приучаться к порядку, к повиновению (говорит Вине)¹²⁵, чтобы потом пользоваться свободой... Хороших мыслей много, и они рождаются у многих, но, не связанные в одно целое организующей мыслью, они могут бесследно пропадать. Нужно организовать их, представить в связном целом. Тогда, при приведении их в порядок, устранится неопределенность и спутанность впечатления от проповеди. А нет строгого порядка в речи, говоримой человеком, при молчании слушателей, – слушатели теряют нить мыслей, и не знают, куда хочет вести их проповедник. Речь, лишенная „порядка (говорит Квинтилиан)¹²⁶, точно вода, которая шумно бурлит, клокочет, не протекая, и не имеет никакой твердости. Подобно человеку, заблудившемуся ночью в неизвестных местах, она повторяет много вещей, много других опускает, и не наметив ни исходной точки, ни цели, она повинуется не намерению, но случаю“.

Можно ли пастырю пользоваться чужими проповедями, и вместо своего слова предлагать слушателям слово какого-либо известного проповедника, в целом виде, или в переделке и сокращении?

На этот вопрос нельзя дать прямого отрицательного ответа. Ныне существует так много изданий сборников проповедей, что в них можно найти пособие для разъяснения какого угодно религиозного вопроса. Иными редакциями духовных журналов предпринимаются нарочитые издания проповедей для практического пользования пастырями церкви, и печатаемые в них проповеди издаются в таком порядке, что подписывающиеся на них пастыри-проповедники получают для себя готовые поучения на ближайшие дни и месяцы церковного года. Чужими проповедями, как пособием, могут пользоваться пастыри, затрудняющиеся составлением собственных проповедей, или за множеством занятий не имеющие времени для изготовления своих поучений, а между тем чувствующие за собою долг учительства. Это не может быть возбранено им, и отцы или церковные писатели дозволяют такую практику учительскую. „Есть люди (говорит блаженный Августин), которые могут хорошо произносить проповеди, но не могут выдумывать того, что произнести, – не могут сами писать проповедей. В таком случае нет греха и бесчестия заимствовать у других мудро и красноречиво написанные поучения, выучивать их на память и предлагать народу. Проповедники, сказывающие чужие поучения, отнюдь не должны приходить в смущение от гласа пророка Иеремии, через коего Бог обличал тех, иже крадут словеса Его от искренняго своего (Иер.23:30). Ибо крадет тот, кто похищает чужое, а слово Божие не есть чужое для тех, кои повинуются Богу... Если добрые христианские наставники ссужают свои сочинения добрым же проповедникам, то здесь оба, – и сочинители и сказыватели, – проповедуют свое, а не чужое; поскольку у обоих у них и Бог свой, коему принадлежит то, что они проповедуют, и сочинения чужие делаются своими для тех, кои, не могши сочинить своих, живут чинно по чужим сочинениям“¹²⁷. В церковной практике мы видим пользование чужими проповедями, в особенности теми, которые отмечены были печатью особенного достоинства. Геннадий массилийский, говоря о св. Кирилле александрийском, замечает, что он сочинил много бесед, которые греческим епископам рекомендуются для церковного употребления, то есть, для произнесения их перед народом¹²⁸. Другое свидетельство о пользовании на кафедре чужими проповедями мы встречаем в книге гомилета XIII века, генерала доминиканского ордена Гумберта романского. „Иные проповедники (говорит он) хотя не имеют достаточной способности составлять от своего ума хорошие речи, однако считают неприличным пользоваться тем, что сказано было другими, но хотят говорить только то, что сами выдумают. Такие подобны тем, которые не хотят подавать хлеба, кроме испеченного ими самими. Я слышал, что папа Иннокентий, при котором был собор латеранский, муж великой учености, раз проповедуя в большой праздник, имел подле себя человека, который держал беседу св. Григория на этот праздник, и слово в слово передавал народным языком то, что там написано было по-латыни, спрашивая о том, что следует, от державшего книгу, когда память изменяла ему. После проповеди спрашивали его, почему он так сделал, когда сам может сказать многое другое, – он отвечал, что сделал этим укор тем, которые гнушаются произносить сказанное другим“¹²⁹.

Но, представляя невозбранным пользование чужими проповедями, при сообщении доброго учения народу, мы не видим в том надлежащего выполнения проповеднического долга. Настоящая проповедь должна быть выражением личного чувства и убеждения; в ней хотели бы мы видеть живое слово, исходящее из сердца проповедника, проникнутое и согретое дыханием души говорящего. А таковою не будет проповедь, если будет повторять чужие слова: это будет слово мертвой книги, а не прочувствованное слово живого человека. Разные проповеднические листки, предлагающие в изобилии готовые проповеди для пастырей – подспорье и пособие, собственно говоря, для лености или для слабости человеческой, то есть, для тех, которые, как говорит блаженный Августин, не могут сами составлять проповеди, или не хотят трудиться над этим делом, пожалуй, еще для тех, которые, за множеством занятий, не имеют времени приготовить поучение для того или другого дня, а между тем не желают оставить свою паству без приличного назидания. Эти листки напоминают нам средневековые пособия для проповедников, являвшиеся иногда под вычурными заглавиями, вроде „Parati sermones“ или „Dormi secure vel Dormi sine cura“ (Спи спокойно: проповедь твоя готова). Подобные сборники, содержавшие проповеди на воскресные и праздничные дни церковного года, в средние века, пользовались большой популярностью и издавались много раз ad usum praedicantium. Но позднейшая история указала, что подобные сборники имели неблагоприятное влияние на проповедников, освобождая их от самостоятельной работы. Пользуясь ими, проповедники часто предлагали слово, которое мало приноровлено было к потребностям слушателей и их умственному и нравственному состоянию. Над средневековой схоластической проповедью произнесено историей осуждение за неживое, механическое отношение к задаче, ей предлежавшей, чему немало способствовали тогдашние проповеднические сборники, издававшиеся в большом количестве.

Изучение, и изучение внимательное образцовых проповедников нельзя не рекомендовать людям, призванным к служению церковного слова. Изучая их, мы можем лучше развить и усовершенствовать свой талант, можем расчистить и уравнять путь, которым должны идти, исполняя свое служение. Но изучая образцовых проповедников, мы должны обогащать себя знаниями, из них черпаемыми, должны стараться усвоить дух их, перенимать от них, по мере возможности, внутреннюю силу, в них проявляющуюся и делающую их слова так впечатлительными, и их гомилетические приемы. Но это отнюдь не должно простираться до рабского копирования буквального строя их произведений. Всегда нам нужно быть самими собой, когда мы выступаем на служение, нам поручаемое церковью. Терять свою личность там, где ожидают нашего слова, значит прямо обнаруживать перед всеми свою слабость и несостоятельность.

Что мы говорили о пользовании чужими проповедями, то же самое должны сказать о пользовании такими пособиями для проповедников, каковы „Практическая гомилетика“ Толмачева, где на каждый воскресный и праздничный день церковного года, на основании установленных евангельских и апостольских чтений и воспоминаний знаменательных событий, приуроченных к тому или другому дню, указано несколько тем проповедей, с более или менее подробным их развитием, сопоставлением главных мыслей, служащих к уяснению поставленной темы. Можно пользоваться подобными пособиями; они могут облегчать трудную работу ведения проповеднического дела. Но они не могут и не должны иметь преобладающего значения в проповеднической деятельности. К ним можно обратиться, когда проповедник встречает затруднение в выполнении своего служения. А кто рабски или слепо будет руководствоваться чужими указаниями, тот не будет удовлетворять существенному требованию от проповеди, понимаемой в качестве живого слова, исходящего от души проповедника.

Для успеха в деле проповедничества пастырю необходимо постоянное чтение и изучение сочинений религиозно-назидательного содержания для оживления, утверждения и расширения своих познаний. При этом условии он может быть плодовитым проповедником, и проповеди его могут отличаться богатством мыслей. В этих видах Югманн не рекомендует пользоваться чужими практическими сборниками, составленными в пособие проповедникам. Гораздо полезнее, по его словам, вместо того, чтобы пользоваться чужими трудами, самому составлять подобные сборники и постоянно восполнять их. Пусть, при чтении полезных сочинений, он записывает то, что покажется ему заслуживающим внимания; на память в этих случаях не всегда можно рассчитывать. Для этого, при чтении книг, всегда нужно иметь в руках перо или карандаш. А для того, чтобы легче найти записанное при чтении, когда понадобится, нужно держаться какого-либо порядка в записной книге, или систематического или алфавитного порядка названия предметов. Тогда у вас всегда под руками будет требуемый, полезный для вас материал¹³⁰.

В трактате о составлении проповедей главный вопрос, служащий камнем преткновения, и вызывающий споры, – вопрос об импровизации проповедей. В виду разноречий, при решении этого вопроса, мы считаем нужным остановиться на нем с подобающим ему вниманием, и выставить нужные основания для полного освещения его.

У нас о проповеднической импровизации заговорили после введения Устава духовных семинарий в 1867 году. Тогда постановлено было в семинариях приучать будущих пастырей к живому импровизированному слову, и в учебнике гомилетики, по указанию Учебного Комитета, явился особый отдел о проповеднической импровизации¹³¹, который стоит здесь особняком, не выведенный строго из систематического построения науки. Практика импровизации, хотя вводилась в школу, не сопровождалась особенно видными благоприятными результатами. Школа, и при усердии наставников, мало выпускала способных импровизаторов, и в церквах почти так же редко слышалось импровизированное проповедное слово, после введения Устава 1867 года, как и прежде.

Большое впечатление, по занимающему нас вопросу, произведено было книгой преосвященного Амвросия, архиепископа харьковского „Живое слово“ (1892 г.), в которой импровизация в проповедническом деле представлена наиболее желательным и нормальным способом проповеднического учения, и со времени появления этой книги многие стали ставить в необходимость и в непременную обязанность пастырям говорить не сочиненное слово, а живое. Под этим живым словом, к какому призывались проповедники, разумелись речи совсем не писанные, а только дома обдуманные, или даже на месте происшествия соображенные, и потом произносимые в собраниях в тех выражениях, какие сложатся у оратора в минуту произнесения... Речь импровизатора есть речь более или менее разговорная. Проповедник пусть говорит так, как может и как умеет¹³². – Конечно, требования предъявлять можно. Но легко ли выполнить их? И всякий ли на то способен? И хорошо ли будет, достойно ли церковной кафедры, если с неё будет раздаваться слово неуклюжее, нестройное, туманное? Сам преосвященный Амвросий, ратующий за живое импровизированное слово, сознает, что для хорошей импровизации требуются от проповедника такие способности, какими не всякий владеет, – крепкая, наилучшим образом развитая сила мышления, быстрота, живость и сообразительность ума, живое воображение, особенный дар слова, крепкие нервы, хорошее здоровье и сила голоса¹³³.

В последние годы говор об импровизации проповедей возбудил г. Тареев своей статьей в Страннике (1902, 1), под заглавием: „Проповедь, как живое слово“ (Эта статья, вместе с другими статьями гомилетического характера г. Тареева, явилась потом в отдельной брошюре, озаглавленной: „По вопросам гомилетики. Критические очерки“. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1903). Г. Тареев идет далее преосвященного Амвросия, и стал решительно за импровизацию и, считая ее единственно возможным для истинного проповедника словом, не ставить её в зависимость от особенных талантов проповедника; По его мнению, всякий может быть импровизатором. Для этого достаточно одного религиозного воспитания. Сознание пастырского учительского долга одно служит достаточной психологической основой проповеднической импровизации. Истинный проповедник может говорить только живой импровизированной речью, и никаких особенных требований от проповеди, как живого слова, не должно быть. Неспособность к проповеднической импровизации свидетельствует о религиозной неподготовленности пастыря к своему делу¹³⁴.

Мнение г. Тареева вызвало сочувственные отзывы, но вместе с тем вызвало и возражения. В том же Страннике, где Тареев горячо ратовал за импровизацию проповедей, высказаны были суждения, не согласные с требованиями г. Тареева, в статьях священников Влад. Бибуры и В. Зеленева, под заглавием: „К вопросу о проповеди, как о живом слове“¹³⁵. Бибура указывает на то, что нельзя всех обязывать говорить импровизации, так как не всякий способен импровизировать. А Зеленев отдает решительное предпочтение слову писанному перед словом импровизированным, как слову более обдуманному и взвешенному, и заявляет, что, во избежание явного вреда для церкви Божией, отнюдь не следует узаконить импровизацию ко всеобщему употреблению.

Что скажем мы, в виду разноречивых суждений по этому вопросу?

Чтобы представить не голословное решение вопроса, трактуемого с разных сторон в нашей литературе и в устных беседах, мы считаем нужным обратиться к авторитетам, снискавшим себе славное имя в истории красноречия или публичного слова, предлагаемого народу, и в истории науки об ораторстве, и о проповедничестве, в частности, и с их суждениями познакомить читателей.

Видные авторы, почти все без исключения, не на стороне защитников чистой импровизации. Они не одобряют тех, кто решается говорить речи народу без всякого приготовления.

Послушаем сначала, что говорят светские классические ораторы и риторы. Во главе ораторов всемирно-исторических стоит Демосфен, высокий талант которого всеми признается несомненным. Он владел словом свободнее и лучше, чем кто-либо другой из публичных ораторов, и говорил по таким вопросам, которые сильно занимали его душу, и составляли предмет его забот. Ему-ли, при его высоком таланте, при опытности, нажитой им ораторской практикой, и при его патриотическом одушевлении, стесняться говорить народу речи без особенного, нарочитого приготовления? Между тем он всегда тщательно готовил свои речи. Когда один из его друзей с усмешкой указывал ему на то, зачем он так трудится над изготовлением своих речей, он отвечал этому другу: „я стыдился бы явиться перед таким большим собранием без приготовления, не имея ничего сказать ему, кроме того, что случайно взбредет мне на ум“.

Послушаем другого славного оратора древности, первого представителя римского красноречия – Цицерона. Он тоже неблагоприятно смотрит на методу, усвояемую импровизаторами. В книге „Об ораторе“ он влагает в уста Красса такую мысль. Упражнение в импровизации (замечает он) приносит свою пользу. Но весьма многие при такой импровизированной речи упражняют только свою грудь и свой голос; они усовершенствовали изворотливость своего языка и счастливы тем, что могут рассыпаться обилием слов. Их обольщает мысль, которую часто можно слышать: „практикой обыкновенно люди приобретают способность говорить“. Но справедливее нужно сказать: дурно говорить люди научаются от того, что им весьма легко даются плохие речи. Посему в самых тех упражнениях, хотя хорошо говорить речи и экспромтом, но гораздо лучше, употребив время на размышление, говорить речь, тщательно приготовленную заранее. Но главное дело как можно больше писать. Стиль (перо) самый лучший и самый превосходный производитель и учитель красноречия. И это справедливо: ибо, если после размышления и обдумывания легко удается иной раз импровизированная и случайная речь, то после усидчивого и усердного записывания она выйдет несравненно лучше. Тогда, при внимательном и усердном отношении к делу, лучше возникают и развиваются мысли, служащие к уяснению того предмета, о котором мы пишем; далее подпадают мало по малу под перо обороты и выражения, наиболее подходящие к особенной цели и предмету речи и, наконец, через запись научаются искусству правильного строения речи, и приобретают стиль, отличающийся благозвучием и ораторской размеренностью¹³⁶.

Лучший ритор из древних писателей Квинтилиан тоже с недоверием относится к методе импровизаций, при произношении публичных речей. Он рекомендует писать (упражняться в письменных работах) как можно усерднее и как можно чаще. Письменная обработка речей (говорит он) дело, требующее большого труда, но за то обещающее большую пользу и великий успех. Без ясно обдуманного ряда мыслей способность говорить импровизации дает только пустого болтуна и слова, рождающиеся на губах¹³⁷.

Такие же суждения по этому вопросу мы встречаем у представителей красноречия нового времени. Лорд Брукгам (Brougham), один из лучших ораторов английских, говорил об этом предмете речь в 1860 году, в качестве канцлера Эдинбургского университета. Указывая на Демосфена, который решительнейшим образом восстает против импровизации, он так выражается о публичной речи без приготовления: „Кто не имеет естественного расположения к ораторству, тот в этом случае будет говорить совершенно дурно, а одаренный от природы по крайней мере будет говорить без красноречия. Ему может попасться на мысль тонкое замечание, удачный образ; но нетвердая, небрежная и вялая дикция, неспособность излагать свои мысли в надлежащей полноте и давать им возможно лучшую и впечатлительную форму, – все это сделает из импровизатора обыкновенного болтуна. Иной оратор такого рода, пожалуй, никогда не спутается в слове, но едва ли и одно из его слов будет достойно слушания... Это заблуждение – называть импровизацию естественным красноречием, напротив, импровизация и неестественна и не красноречива. Человек под влиянием сильных чувств или страстей, увлекаемый тем, что наполняет его душу, конечно, производит сильное впечатление на своих слушателей и достигает иногда без искусства высшей красоты. Язык страсти течет легко; он сжат и прост, – совершенная противоположность расплывчатой болтливости дюжинного импровизатора. Но он удается оратору опытному, развившему свои способности образованием. В этом состоит достоинство изучения: оно делает человека способным во всякое время оказывать то, что только в редких случаях доставляет одна природа. Для исправления недостатков нынешнего красноречия нет лучшего средства, как прилежное изучение античных образцов, в особенности целомудренной красоты греческой композиции, и при этом строгая практика письменного приготовления“.

Другой раз, в письме к отцу известного лорда Маколея, Брукгам еще решительнее выражает свою мысль против методы импровизаций. Говоря отцу Маколея о воспитании сына, он настаивает, чтобы тот наперед записывал свои речи... Без сомнения, это тяжелая работа, несомненно более тяжелая, чем говорить экспромтом; но она необходима, чтобы сделаться совершенным оратором, совершенно необходима, чтобы привыкнуть к правильной дикции... Я иду далее и утверждаю, что до конца жизни нужно записывать речи от слова до слова, если хотеть, чтобы они были прекрасными речами. Спрашивается теперь: хочет ли ваш сын быть великим оратором, или нет? Другими словами, хочет ли он достигнуть почти неограниченной силы в свободной стране оказывать добро для человечества, или не хочет этого? Если в нем есть это желание, он должен следовать этим правилам¹³⁸.

Такие суждения (могут сказать) относятся к светскому красноречию, а не к проповеди церковной. Но проповедь, предлагаемая народу с кафедры, такая же публичная речь, как и всякая другая и, будучи такой, она не может не подлежать общим законам красноречия, хотя и имеет свои специфические особенности или видовые отличия.

Обратимся к авторитетным представителям христианского проповедничества и посмотрим, какие у них воззрения на предмет, нами обдуманный. Мы приводили выше суждения по вопросу об исполнении проповеднического долга, высказанные главнейшими из христианских проповедников, – св. Григорием Богословом и св. Иоанном Златоустым. Они мало благоприятны для требующих от проповедника чистой импровизации. Св. Иоанн Златоуст, не только требует непрерывного труда от людей, посвятивших себя служению церковного слова, но внушает им тщательнейшим образом составлять поучения не для того, чтобы снискать похвальные рукоплескания, а для того, чтобы угодить Богу. Даже, по его указанию, чем большим талантом и образованием отличается проповедник, тем более следует ему трудиться и заботиться о лучшем изготовлении своих речей, потому что от него большего ожидают, и если он предложит слово, не отвечающее этим ожиданиям, то он подвергается осуждению от слушателей, и после этого они не станут слушать его с прежним вниманием. Людей, не отличающихся особенным талантом, он предостерегает от вступления на кафедру для сообщения народу слова назидания, без приготовления, указывая на ту опасность, какой они могут подвергаться во время сказывания проповеди. „Если и способные говорить с великой властью имеют нужду в постоянном упражнении (говорит он), то нисколько не приготовившийся ранее и принужденный думать об этом во время самых подвигов (т. е. во время сказывания проповеди) какие встретит трудности, какое беспокойство, какое смущение, чтобы с великим трудом приобрести какой-нибудь малый успех“!¹³⁹.

В нашей русской духовной литературе наибольшим авторитетом пользуется покойный митрополит московский Филарет, и его суждениям до сих пор придают особенный вес, считая его руководителем в решении разных вопросов богословского ведения. Но он был решительный противник импровизации: все свои проповеди он писал наперед, и даже многие из них, прежде произношения, посылались для просмотра и, в случае какой-либо обмолвки, исправления близким к нему подчиненным лицам, к которым относился с доверием. И не раз им высказываемо было мнение о необходимости предварительного приготовления проповедей, прежде их произнесения. По его мысли, в 1829 году, написано было и потом напечатано было в числе сочинений студентов Московской духовной Академии рассуждение о том, что „церковные поучения должны быть заблаговременно сочиняемы, потому что всего предпочтительнее осторожность и предусмотрительность в таком деле, в котором малейшее небрежение влечет за собою гибельные последствия... И когда представим сие, то, конечно, не удивимся, ежели и искуснейший не осмелится произнести ничего такого, что не приготовлено им предварительно со всем возможным тщанием, и что не проверено не только собственным его суждением, но даже суждением многих“¹⁴⁰. – Один из предстоятелей церковных заявлял митрополиту Филарету, что он решился приготовлять церковные поучения, какие говорил народу, не прежде, как во время литургии. Митрополит Филарет в письме к нему высказал следующее: „некоторые благоговейные люди заметили, что предстоятель должен предшествовать всем, находящимся в церкви, непрерывным вниманием к молитве и к таинству, а не оставлять оное без внимания, занимаясь приготовлением к поучению“¹⁴¹.

Другие наши первоклассные проповедники или вовсе не пользовались импровизацией, или, и владея свободным словом, не считали импровизацию обычной для себя методой, и авторитет снискивали проповедями, над которыми они немало потрудились.

Покойный Димитрий (Муретов), архиепископ херсонский, обладал быстрой производительностью, и мысль его была живая и обильная, но он никогда не решался говорить проповеди, не записав её наперед, и не стеснялся выходить на кафедру с заготовленной тетрадью, хотя лекции свои в академической аудитории он говорил наизусть. Причина такой предусмотрительности заключалась в его высоком уважении к церковной кафедре, а поводом к такому предусмотрительному образу действий был неприятный случай, какому он подвергся, при окончании академического курса в 1885 году. На публичном экзамене, по старому обычаю, он, как лучший студент, должен был говорить речь перед митрополитом и собравшейся публикой. Речь им была приготовлена и записана, просмотрена и одобрена Иннокентием, бывшим тогда ректором Киевской Академии. Но вследствие волнений, при торжественной обстановке, память изменила ему, и он, выйдя говорить речь, запнулся на первом слове, и не мог продолжать речи.

Не был импровизатором и преосвященный Никанор одесский. Ему легко доставались его проповеди, снискавшие ему славу оригинального, сильного мыслью, проповедника. Но все они наперед, перед сказыванием, были записаны, и он не произносил их наизусть, а обыкновенно читал по тетради. Сам преосвященный харьковский Амвросий, автор „Живого слова“, рекомендующий проповедникам говорить импровизированные поучения, в своей практике далеко не всегда держался этой методы. На всех его проповедях, изданных им, лежит печать труда мысли и труда не малого, свидетельствующего о том, что он много и, может быть, долго обдумывал ту тему, рассуждение о которой решался предложить слушателям с церковной кафедры. Да и известно, что в последние годы своей жизни он часто не сам произносил свои проповеди, а, написав их, поручал произносить их одному из протоиереев. Знаменитый Иннокентий (Борисов) хотя владел и пользовался импровизированной речью, особенно в последние годы своего служения, но славу знаменитого проповедника приобрел не импровизациями своими, не проповедями последних лет, а проповедями первого цветущего периода своей жизни, над изготовлением которых он трудился очень тщательно.

Приведем в пример еще одного из популярнейших русских проповедников, – протоиерея, Родиона Путятина. Проповеди его выдержали 17 изданий, что едва-ли доставалось проповедническим произведениям кого-либо другого из наших проповедников. Проповеди его весьма кратки по объему, и содержание их самое простое, и язык такой, какой употребляется в обыкновенном разговоре, без всякой изысканности. Казалось, что для таких простых и кратких поучений не нужно никакого нарочитого приготовления. Между тем они ему не легко доставались: он много трудился над ними, и все они им наперед были записываемы. Самая простота их, которой они особенно нравились, была плодом его заботливой обработки их. В Церковных Ведомостях¹⁴² напечатан отрывок из его дневника, и из него узнаем мы, каких забот, беспокойств и долгих размышлений стоило ему изготовление простых, по-видимому, не мудрых, поучений. „И самое краткое поучение (говорит он) не малого труда мне стоит: вчера, часа три, четыре я все рождал, и десять строк не больше успел написать. Да, я всю ночь мучился, не спал, по милости приготовления поучения и доходил вчера до совершенного изнеможения. Дорого бы я дал, если бы кто меня избавил от моего труда... Тяжелое дело сочинительство. Сколько одних тревог, сомнений, недоумений, опасений!... – Вот искушение! Первый час за полночь, а я не сплю, и никак уснуть не могу. Думал о поучении к завтрему: ничего не мог придумать. От чего эти поучения не даются нам так, без труда? Мало того, что труд для них необходим: нет, надобно,... уж я не знаю, как сказать, что надобно: надобно измучиться, из сил выбиться, после больших усилий, после долгого напряжения, и все-таки этого мало. Не напрасно говорят, что для всякого писателя вдохновение необходимо, то есть, необходимо, чтобы свыше что-нибудь пришло к тебе, чтобы что-нибудь натолкнуло тебя на мысль. Что меня заставляет заниматься, или, вернее сказать, мучиться над поучениями?... А я в собственном смысле мучаюсь или мучился над некоторыми из них“. Приготовляя поучение, переводя обдумываемое содержание на бумагу, он часто недоволен был собою, не доволен был тем, что вылилось из-под пера его, и он отмечал в дневнике своем: „все не то, все не так. Так что же? Так как же? Господи! Вразуми меня, вразуми меня, что я должен говорить. Мне хочется говорить; мне больно, что не умею, не могу говорить, как мне хочется“.

Мы могли бы представить несколько примеров отрицательного отношения к методе импровизаций из истории иностранных проповедников. Но это могло бы завлечь нас далеко, не представив новых оснований к уяснению вопроса, нами обсуждаемого. Не можем, впрочем, не привести характерного ответа на этот вопрос одного из видных протестантских проповедников прошлого столетия – Гармса. Этому Гармсу, снискавшему большой авторитет, и слывшему выдающимся оратором, говорил один проповедник: „не правда ли, г. пробст, что вы теперь уже не записываете более своих проповедей? Когда я был молод, я записывал их, а теперь Дух Святый дает мне, что я должен говорить“. Гармс отвечал: „я и теперь записываю все свои проповеди. Единственный раз в своей жизни не сделал этого. Тогда Дух Святый сказал мне на кафедре: Клавдий! Клавдий (так звали Гармса), ты ленив стал! Ничего другого не сказал мне Дух Святый“¹⁴³.

Обратимся к лучшим гомилетам иностранным, и послушаем их рассуждения по вопросу об импровизации.

Как гомилет, особенным авторитетом во французской литературе пользуется Жибер, писавший свое гомилетическое сочинение в самое цветущее время французской проповеди, – время Боссюэта, Бурдалу и Массильйона. Он решительный противник импровизации и требует непременного предварительного приготовления проповедей. Являться на церковную кафедру без приготовления, по его воззрению, значит, во-первых, показывать неуважение к слушателям, и, во-вторых, не считать достойным забот такое высокое дело, как проповедничество. Проповедников импровизаторов он называет авантюристами, которые с беспечностью безрассудно пускаются в широкое и опасное море христианского красноречия, и весьма часто терпят здесь кораблекрушение. Проповедники, слишком полагающиеся на свой талант и выходящие на кафедру с такой же беспечностью и с таким равнодушием, с какими они идут на прогулку, не понимают величия своего служения и забывают, что они имеют беседовать с народом, ожидающим от них не случайного слова, какое взбредет им в голову и сорвется с их языка. Для надлежащего выполнения проповеднического долга, каждый раз едва достаточно самое упорное приготовление, как бы ни был велик талант у проповедника...

Кто хочет думать о том, что сказать, только в минуту произнесения проповеди, тот искушает Господа и легко может остаться на мели, говорить очень дурно и вызвать укор и осмеяние. Выходить на кафедру без приготовления не значит следовать внушениям Святаго Духа, а значит грешить против Духа Святаго, который хочет, чтобы мы заботливо исполняли возлагаемые на нас обязанности, касающиеся трудного и важного служения слова... Трудясь, вы достигнете того, что ваше слово произведет впечатление, а без труда едва ли это возможно.

Могут иные освобождать себя от тяжелого труда составления проповедей под тем предлогом, что они владеют отличным талантом, при котором легко могут говорить приличные речи без приготовления. Но каким бы гением вы ни обладали, вы рискуете спуститься ниже посредственности, если не будете поддерживать его трудом. Сознание своего собственного таланта не должно быть для вас основанием лености и небрежности, а сильным побуждением к труду. Пусть проповедники, полагающиеся на свой талант и потому не трудящиеся, помнят пример Господа о ленивом рабе, у которого Он велит отнять талант, ему прежде вверенный... Когда проповедники достигают известной степени репутации, эта самая репутация обязывает их с особенным усердием заниматься своими проповедями: им нельзя быть более посредственными. По словам Златоуста, народ, у которого проповедник достиг славы, ожидает от него чего-нибудь великого, возвышенного, удивительного, и если он не отвечает его ожиданиям, он отвращается от него и презирает его¹⁴⁴.

Другой французский гомилет – Фенелон хотя не рекомендует записывать и от слова до слова выучивать наизусть речь, назначенную для публичного произнесения, но не является защитником импровизации в полном смысле этого слова. Он требует тщательного, предварительного приготовления той проповеди или речи, какую оратор или проповедник намерен произнести. По его указанию, лучшая метода изготовления проповедей – тщательное обдумывание предмета, о котором хочет говорить проповедник, – обдумывание не общее, а входящее во все частности. Оратор, обдумывая свою речь, начертывает в уме своем порядок мыслей, приготовляет сильные выражения, которыми выпуклее и впечатлительнее может изобразить предмет свой, взвешивает все доказательства, какими может подкрепить все положения, им защищаемые или внушаемые слушателям, придумывает известное число патетических мест. И вот, когда он выходит на кафедру, – он владеет собой, говорит естественно, мысли текут из готового источника; его изложение живо и полно движения“¹⁴⁵.

Немецкие протестантские гомилеты, – Шотт, Шлейермахер, Швейцер, Бассерманн, – все требуют приготовления проповедей. Вопрос здесь у них не в том, записывалась ли проповедь, а в том, что нужно ли вообще приготовлять ее. Внутреннее приготовление, самое тщательное, не только рекомендуется ими, а вменяется в обязанность проповеднику. Это приготовление проповеди должно простираться не только на расположение или план проповеди, не только на частные мысли, служащие к уяснению темы, но и самое изложение, даже на самое произношение.

Методы полной импровизации (говорит Шотт, автор замечательной „Теории красноречия с особенным применением к духовному красноречию“ нельзя рекомендовать проповедникам и нельзя требовать введения её в обычную проповедническую практику. Она может быть допускаема в особенных случаях, когда какое-либо обстоятельство вынуждает проповедника к скорой неожиданной речи, когда вдруг по какому-либо непредвиденному поводу приходится ему говорить в собрании. Могут попадаться избранные, высоко-даровитые ораторы, которые, без затруднения и замешательства, складно и сильно могут экспромтом говорить о разных предметах, входящих в круг их познания. Но люди с такими счастливыми дарованиями составляют своего рода редкость. Да и они, выдающиеся таланты, состоят в зависимости от благоприятных настроений, которые не всегда в их власти. И для них может быть опасность, что в минуту произнесения речи у них не найдется приличная мысль, и они станут заменять ее повторениями и многословием, или прибегнут к общим местам, и малозначительным стереотипным фразам¹⁴⁶.

Швейцер, писавший в половине истекшего столетия (Homiletik der evangelischen Kirche, systematisch dargestellt), руководству которого германские гомилеты (Краус¹⁴⁷, Ахелис¹⁴⁸) придают особенное значение, указывает три метода, какими пользуются проповедники: запись проповеди от слова до слова, импровизация и тщательное внутреннее обдумывание. Относясь неодобрительно к методе записывания проповеди от слова до слова и выучивания её наизусть, он вместе с тем не одобряет и чистой импровизации. Импровизация, которая в момент произнесения проповеди снискивает мысли и их выражения, кажется ему делом ненормальным, которое нельзя вводить в порядок вещей; при ней и мысли и их развитие и изложение будут неудовлетворительны, по крайней мере, не достигнут надлежащего совершенства. Импровизацию только из нужды можно допускать, и проповедник, пользующийся ей, не вызываемый к тому обстоятельствами, не заслуживает извинения. Чем важнее дело проповеди, тем необходимее тщательное приготовление к ней. Если находятся люди, которые думают, что им не нужны ни правила, ни приготовление к достойному совершению проповеднического дела, то нельзя не признать их впадшими в нетерпимое заблуждение. Неумеренное хватание случайных летучих мыслей и выражений, во время произнесения импровизированной речи, и легкомысленная болтовня, часто при этом замечаемая, заставляют предпочитать этому способу сказывания проповедей всякий другой род приготовления проповедей, как бы он ни был тяжел¹⁴⁹.

Резкое суждение об импровизации высказал голландский богослов Остерцее, которого практическое богословие переведено почти на все европейские языки¹⁵⁰. „Есть проповедники (говорит он), которые осмеливаются почти без приготовления говорить перед общиной о высочайшем и святейшем и излагать народу сразу представившиеся мысли, часто в помазанном тоне. Такое поведение мы представляем, как плод лености, высокомерия или печального фанатизма и предаем публичному презрению. Выражаясь мягко, это игра святыней, нечестивое искушение Бога, бессовестное пренебрежение неотъемлемым правом общины на лучшее, то есть, на зрелые плоды нашего освященного размышления об откровенной тайне Божией. От импровизации вред для общины: в этих беглых проповедях ей дают солому вместо хлеба, – вред и для проповедника: проповедническая деятельность от этого падает, и проповедник делается пустым болтуном, который высочайшее и святейшее унижает и оскверняет фразами“.

Суждение Остерзее принимает и повторяет Ахелис в своем Практическом богословии¹⁵¹. Он считает недостаточным внутреннее обдумывание и усвоение проповедей, а рекомендует записывать проповеди. Он замечает, что род приготовления проповеди, соответствующий психологическому закону, важности дела и нормальному дарованию, тот, чтобы проповедь заботливо вырабатывалась письменно. Он указывает, что все выдающиеся представители духовного красноречия буквально записывали свои проповеди, и это указание подтверждает свидетельством Шустера, авторитетного представителя гомилетической литературы последнего времени. Преимущество записывания проповедей у Шустера выставляется в следующих положениях: 1) оно предохраняет от всех вредных действий, какие могут производить на духовного оратора в час произношения проповеди неблагоприятное настроение или телесное нерасположение проповедника, какие-либо внезапные возмущающие случаи в собрании, 2) облегчает более глубокое и богатое развитие материи проповеди, 3) дает ручательство за добрый порядок мыслей, 4) дает возможность обращать больше заботливого внимания на словесное изложение, и 5) даже на усовершенствование произношения¹⁵².

За запись проповедей стоит и Юнгманн, автор „Теории духовного красноречия“, служащей одним из лучших гомилетических руководств в немецкой римско-католической литературе, ссылаясь на лучшие авторитеты, начиная с Квинтилиана¹⁵³.

Что же? Какое заключение мы поставим после приведения суждений авторитетных мужей по вопросу, нами поставленному? Ужели совершенно осудим методу импровизаций, как методу непригодную?

Нет, мы не сделаем такого заключения. Та и другая метода, – метода импровизаций и метода тщательного приготовления проповеди, через запись или через одно внутреннее обдумывание и усвоение содержания проповеди, – могут быть употребляемы в дело. Предписывать исключительно одну из этих метод, заставлять следовать непременно одной из них, – это могло бы повести к уменьшению числа проповедников, – через это мы могли бы привести к молчанию таких людей, которые могли бы быть украшением церковной кафедры. Таланты и расположения людей различны, и пусть каждый в своей проповеднической практике сообразуется со своими природными расположениями. Кто без стеснения может импровизировать, не боясь замешательства, кто владеет свободным словом, – пусть импровизирует. Кто, приготовляя проповедь, находит возможным довольствоваться одним внутренним обдумыванием, без записи своих мыслей на бумаге, – пусть следует этой методе. А много и таких, для которых такое приготовление недостаточно, и которые, не боясь конфуза, могут произносить только записанное. Зачем запрещать таким выступать на кафедру со словом, наперед записанным? Здесь мы можем привести слово апостола Павла, которому возвестили, что многие различно и по разным побуждениям проповедуют благовестие Христово; он заметил по этому поводу: что ж до того? Каким бы образом ни проповедовали Христа (притворно или искренно), я и тому радуюсь, и буду радоваться (Флп.1:18). Если он не отвергал притворного благовествования о Христе, то, конечно, не стал бы подвергать осуждению те, в нравственном отношении невинные, способы, какими пользовались и пользуются позднейшие проповедники Евангелия, исполняя служение церковного слова, сообразуясь со своими личными способностями.

Мы не решаемся и не можем рекомендовать и предписывать всем импровизировать на церковной кафедре, хотя готовы воздать подобающую честь способному импровизатору, – не можем потому, что для хорошей импровизации требуются многие дарования, трудно соединимые в одном виде. С импровизированным словом безбоязненно может выступать такой человек, у которого быстрая мысль, живое воображение, отличная память, свободное выражение, и при этом спокойствие и полное самообладание, при котором человек не может смешаться ни при каких возмущающих обстоятельствах. Но многие ли владеют такими дарами? А когда дюжинный человек, с срединными дарованиями, выступает с импровизированным словом, у него чаще всего мысль не отчетливая, речь вялая, расплывчатая, не впечатлительная, и случаются грубые обмолвки, lapsus linguae, могущие вызвать строгое осуждение на проповедника.

Более нормальная и более безопасная метода проповедничества – тщательное приготовление проповедей. Она основывается на психологических началах. Что хочет предписывать наука, как обязательное правило для всех, то должно быть рассчитано на людей среднего уровня, каких большинство. А для таких было бы большой смелостью пользоваться, при исполнении проповеднического служения, методою импровизации. Как бы ни был силен ум, мысль при первоначальном зарождении является не сформировавшейся; в ней не созрели составные части, не выделились члены. Нужно напряжение и, пожалуй, напряжение немалое, чтобы из этого зародыша образовался организм, и приличное слово не всегда сразу найдется для возникающей и быстро формирующейся в уме мысли. Тем более нельзя рассчитывать на силу слова, доходящего до разделения души и духа. А когда проповедник хорошо приготовил то, что предполагал сказать, он является хозяином своего слова, с уверенностью им распоряжающимся. У него все взвешено и обдумано; ему не угрожает опасность смешаться и запутаться и сказать что-либо, мало достойное церковной кафедры, хотя бы в каком-либо неприличном сравнении и грубой фразе.... И слушатели более могут ценить его речь, когда они видят, что проповедник выносит не случайно и мгновенно попавшееся ему слово, а выношенное им и созревшее у него в глубине его сердца, и они платят ему полным вниманием. Если же слышится ими не твердая и сбивчивая речь импровизатора, в их глазах умаляется цена речи и её внутреннего содержания, и ими овладевает неприятное чувство боязни, как бы не сбился и не смутился проповедник, когда они видят, что перед ними мысль проповедника является в не легких муках рождения.

Нечего стыдиться и записи проповедей от слова до слова, нечего стесняться выходить на церковную кафедру и с рукописью в руках, когда вы не обладаете счастливой памятью, и не можете быть уверены в том, что без пособия рукописи вы без всякого замешательства и с полным успехом выполните свое дело.

Суть дела, при достойном выполнении проповеднического служения, вовсе не в той или другой манере составления и приготовления проповедей, не в том, импровизацией ли вы говорите, или тщательно и подробно обдумываете свою проповедь, или буквально записываете все, что имеете сказать. В деле проповедничества это внешнее условие проповеднического служения имеет второстепенное значение. Проповедь может быть хороша и оказывать свое действие при той, другой и третьей методе проповедничества, равно как и обратно – проповедь может не отвечать своему назначению, какой бы методой вы ни пользовались в своей практике.

Суть дела в том, чтобы проповедник искренно был предан делу веры и делу спасения своих братий, чтобы в его груди теплился и, когда нужно, воспламенялся огонь благочестивого одушевления. Если в нем есть много одушевления, из его уст будет раздаваться впечатлительное слово, как бы он ни приготовлял его. Этим огнем будет согреваться его душа, когда он в своем кабинете при уединенном размышлении будет обдумывать, что сказать своим слушателям, которым он должен нести спасительное слово благовестия. И этот огонь не угаснет, если он будет предавать письму то, чем возбуждена и занята душа его. Напротив, через эту запись, отвердеют волнующиеся летучие мысли и, получив наглядную форму, они, как дрова, положенные под сосуд с водой, будут поддерживать и все более возбуждать пламя, движущее и согревающее душу проповедника. И когда настанет час вынести пред лице братий слово спасения, выношенное проповедником в минуту кабинетного размышления и, пожалуй, поверенное письмени, – одушевление, хранящееся в душе его, преданной делу Божиему, делу веры и спасения, проявится с новой силой, разгорится ярким пламенем, при виде множества людей, ждущих от него святого назидания.

По этому вопросу достойный внимания ответ дает немецкий гомилет Теремин, словами которого о трудности проповеднического служения мы начали статью свою. К его сочинению „Красноречие добродетель или основные черты систематической риторики“ приложен разговор „о духовном красноречии“, в котором молодой человек, посвящающий себя делу пропоповедничества, желая уяснить себе, как лучше выполнять это дело, обращается за советом к опытному проповеднику, и предлагает ему несколько вопросов, в надежде получить от него указание лучшей методы проповедничества. Между этими вопросами стоит вопрос о том, записывать ли проповедь и потом выучивать ее наизусть, или импровизировать, и другой, близкий к нему, вопрос о том, писать ли проповеди по правилам школы, следуя установившейся традиции или, ничем не стесняясь, предоставить свободу своей личности.

Опытный муж (т. е. Теремин) по этому поводу отвечает, что вопросы подобного рода не касаются существа дела, а побочных, второстепенных вещей. Не в том главное условие успешного проповедничества, а совершенно в другом. Можно проповедовать и так и сяк, – как позволяют обстоятельства, личные расположения и способности проповедника. Чтобы направить молодого человека на правильный путь и указать ему, в чем заключается секрет успешного проповедничества, опытный муж, со своей стороны, предлагает ему несколько вопросов, которые совершенно в другую сторону должны направить его внимание. Он спрашивает молодого человека: 1) Считаешь ли ты себя грешником, и болит ли сердце твое скорбью о грехе? 2) Читаешь ли библию? Читаешь ли ее, не как ученые, занимающиеся критикой и исследованием текста, а как простой благочестивый христианин, как почтительный сын читает послание возлюбленного отца, живущего вдали от него? Слагаешь ли в своем сердце драгоценные слова, именно как бы для тебя сказанные Богом? 3) Молишься ли Богу? Обращаешься ли к своему небесному Отцу, к своему Спасителю с таким чувством и расположением, с каким дитя обращается к своему отцу? Повергаешь ли перед всемогущим и милосердным Господом все свои нужды, великие и малые, духовные и земные?.. Если ты не можешь отвечать утвердительно на эти вопросы, то ты не можешь проповедовать впечатлительно¹⁵⁴.