Слово на пассию 1-й недели Великого поста

Древний обычай церкви узаконил, особенно в настоя­щие дни, сопровождать слово Божие словом человеческим, его разъясняющим, выводящим из него правила поведения, или призывающим к суду его тайны или иные явления жизни.

Чему же мы посвятим свое слово после того, как сейчас выслушанное вами евангельское чтение дает неисчерпае­мый предмет для нескончаемых собеседований?

Наше внимание останавливают на себе сообщения в Евангелии и не нами только замеченные указания на то осо­бенное участие, какое оказали к Виновнику нашего спасения во дни Его крестных страданий женщины. Праматерный грех невнимания к заповеди Божией, по движению своей природы, хотели загладить предупредительною внимательностью и сердобольным состраданием к Сыну человеческому, понес­шему на Себе тяготу преслушания Евина. В то время, когда страсть человеческая, руководимая силами ада, приготовляла и устроила погибель Величайшему из праведников, умиравшему за неправедники, – не жена была орудием действия. Жена напротив, от полноты чувствительного сердца, где могла, старалась умягчить тернистый путь, каким шел Спаситель наш, и уследить ту горькую чашу, какая не могла мимо идти Его. Когда Господь Иисус Христос готовился идти на воль­ную страсть, одна жена, предваряя Его погребение, возливает на Него пливистр мира многоценного, и волосами головы своей отирает Его ноги, – и, Спасатель видит нужду защищать даже пред своими учениками великий подвиг любви. Когда на неправедном суде ковался жестокий приговор Святынь всего человечества, – другая жена (жена Пилата) ста­рается воздержать руку игемона от подписания и утверждения смертного приговора Праведнику, какого не видал еще свет, – и в Евангелии это единственный голос в защиту Господа на суде архиереев и Пилата, среди безумных криков слепой толпы и среди коварных, с разных сторон поднимавшихся на Спасителя. Когда изнемогал под тяже­стью креста уже осужденный на смерть Господь наш и нес­ший на раменах своих орудие своей казни к месту своего мученья, и когда кругом Его изливалась от народа нена­висть, злоба, буйство или холодное равнодушие, – божественный взор Его не без утешений замечает невольные слезы на глазах иерусалимских женщин: в этих слезах как бы блеснул для него луч света среди темного царства человеческого; этот луч являл в себе свидетельство еще не в конец испорченной природы человеческой. Когда висел, на кресте между небом и землею великий Ходатай Бога и человеков, и когда душа Его искала у подножья креста близких своих, чтобы утешиться их любовью и передать им свои последние заветы и небесные благословения, – опять из малого стада Его пред Ним только женщины, – матерь Его и сестра матери Его, Мария Клеопова и Мария Магдалина, а из двенадцати преданных друзей нашелся только один, которому Он мог поручить свою мать: прочие все разбежались из чувства самосохранения, страха ради иудейска; пред этим страхом жены показали себя мужественнее мужчин. Когда Спаситель был уже во гробе, – к Его могиле среди ночного сумрака бесстрашно идут крепкой любовью жены для воздания Погребенному возможных почестей, и оставляют в запер­той хижине учеников Распятого, с разбитою и нереши­тельною душою. За то не мужам, а женам досталась первая весть о воскресении, величайшем и радостнейшем из со­бытий мировой жизни, – не мужам, а женам досталось и пер­вое явление воскресшего Победителя ада и смерти, и от них уже приняли первое благовестие об этом ученики и последователи Спасителя.

Если бы мы вышли из пределов прочтенного ныне Евангелия, мы могли бы указать несколько подобных примеров женской доблести из евангельской истории, – могли бы указать на хананеянку, порадовавшую Спасителя такою верою, какой Он не нашел и во Израиле, могли бы указать на жен, сопровождавших Господа и служивших Ему от имений своих, – вообще от жен Спасатель видел частые услуги, много преданности и много расположенности слушать Его слово и учение, но не встречал вражды, обид и злобы. По крайней мере, ничего не говорит об этом Евангелие.

Не для того мы выставили эти черты из евангельской истории, чтобы дать повод к пререканиям касательно преимуществ того или другого пола. Пред Богом несть мужской пол, ни женский, как несть раб, ни свобод, но все язык свят, люди обновления. Закон любви одинаково дан всему человечеству, без различия полов и возрастов, званий и состояний, и благодать Божия одинаково сообщается, для преспеяния в духовной жизни, как мужской, так и жен­ской душе. Да притом добродетели и подвиги наших отцов и матерей еще не дают нам повода гордиться своим богатством душевным: они напротив служат к вашему осуждению, если мы не умеем воплощать в себе их духа и силы.

Мы остановились на указанных чертах потому, что они служат для нас уяснением того служения, к какому призывается женщина примерами дивных жен прежних поколений, равно как своею природою и своими положением в обществе. Людям, ищущим нового времени на старой земле, наскучили те правила и отношения семейной и общественной жизни, какие указала природа, утвердило гражданство и освя­тила церковь. И вот высказываются желания, которых должна, стыдиться целомудренная природа человеческая, защищаются мнения, готовые низвратить установившиеся и освященный порядок вещей. Защитникам печальных мнений кажется тесным тот круг деятельности, какой предоставлен женщине, в нашем быту, и во имя равенства человеческого они же­лали бы, под видом защиты женщины, возложить на нее значительную долю той ноши, какую доселе возлагает обще­ство на рамена одного мужчины. И до ограды церковной достигают зыбкие волны колеблющихся мнений людских, и от­сюда, где блистает ясный свет веры, насквозь видна мут­ная тёмень прихотливых мечтаний плотинного рассудка.

Мы впрочем, не станем утомлять вашего благочестивого внимания подробным раскрытием бредней больного страдающего человека. Не для словопрений, а для назиданий зовет к себе служителей слова церковная кафедра, и потому мы, чтобы указать истину, скорее последуем по стопам евангельских жен, чем станем бороться с хромающею ложью мимо летящих мнений человеческих, странно разнообразящих бесцветную пустыню нашего образования.

Евангельские жены, прежде всего, ведут нашу мысль в область веры и благочестия, где сердечная теплота должна согревать слово молитвы и помышление духа. Живущая в них сила преданной веры и самоотверженной любви влечет их туда, где слышится их сердцу тайна благочестия, Он чувством предваряют и углубляют то, что разрабатывается просвещенною мыслию и учением последователей Спасителя. Здесь образец для всех времен и урок для заносчивых гаданий.

В том круге, в котором человек достигает высшего совершенства и показывает наиболее своего достоинства, – полный простор для деятельности женской, и есть особенное призвание, которое жена должна выполнить во благо свое и во благо общества. Жене, преимущественно пред муж­чиною, Бог дал душу чувствующую, нежную, чуткую и впе­чатлительную: одаренная восприимчивостью, она с готовностью идет на встречу всякому новому влиянию, и при этом вну­тренней голос сердца, которым она руководится, если не яснее, то часто вернее рассудка угадывает и различает до­стоинство духов, от Бога ли они. Головной путь мышления, которым идет мужчина, длиннее и труднее пути сердечного восприятия. Дело же веры, дело нашего спасения и коренится в сердце и питается сердцем. Потому пусть не озирается на мужа своего жена, когда зовет ее внутренний голос к начинанию и совершению благоговейного подвига. Напротив здесь она может, она должна идти впереди нас, и теплотой своего чувства разогревать для нас ту святыню, которую так часто леденит наш рассудок, своею чуткостью указывать нам то доброе направление мысли и жизни, которое часто теряешь из виду отуманенная тяжелыми сомнениями голова, порвавшая связь с сердцем. Если в Евангелии первыми исповедниками Воскресшего явились жены мироносицы, и они должны были убеждать самих апостолов в главной истине веры нашей, то и в истории народов первыми провозвест­никами христианства являлись большею частью женщины. Свет веры, распространяясь по вселенной, скорее проникал в сердце женщины, чем мужчины: она чувством оценивала святое веяние силы Божией, над которыми еще задумывался мужчина, и потому пролагала пути ему там, где не было для него приготовленной почвы. У нас во всегдашней памяти святая равноапостольная Ольга, первая открывшая путь хри­стианству в наше дорогое отечество. Над нею уже сиял свет веры, когда кругом её, и в семействе и в обществе была тьма язычества, и для полного торжества веры в нашей земле нужно было сияние этой денницы пред солнцем и этой зари предсветом, как называет ее преподобный Нестор. В ней, пред текущей христианской земле, в пер­вый раз обратилось русское познание к Богу и открылся: начатое нашего примирения, по слову того же преп. летописца. И в других странах и у других народов есть свои равноапостольные жены, имевшие значение денницы пред солнцем. Нашей истории (т. е. истории св. Ольги) естественно повторяться везде, и в больших и в малых кругах, по своему свойству дарования, сообщенных женщине. Если где полезно и необходимо нам друг друга тяготы носить, по слову апостола, то это в такой спасительной и широкой области, как область веры. Пусть женское сердце дает здесь жизнь и теплоту, пусть оно своим чувством полагает нача­тые примирения и священного познания и, где нужно, воздер­живает нас от забегов в опасные места и стремнины. Мужская мысль, возбуждаемая и сдерживаемая, даст твер­дость посеянному зерну и доведет до ясности желания благо­говейных душ.

Для святого и благочестивого подвига веры, к какому призывается каждый из нас, у женщины есть область, ей по преимуществу принадлежащая, – это область семейства. Се­мейство есть малая церковь и малое общество: здесь кладутся семена тех явлений, из каких слагается великая обществен­ная жизнь. Каждый из нас, вырастая под домашними кровом, при выступлении на общественную деятельность, при­носит с собою черты характера, сложившегося в тишине родного круга. Но душою, царицею домашнего круга должна быть женщина, в качестве матери, супруги или сестры: от неё зависит дух семейства, большая или меньшая его чистота и, святость; от неё зависит устроение и утверждение тех вседневных семейных обычаев, которые кладут не­изгладимую печать на нравственный облик человека. И вот здесь жене нужно быть в уровень с теми обязанностями, какие на нее возлагаются. Не вызываемая к внешней деятель­ности, подобно мужчине, и потому более сосредоточенная у домашнего очага, наделенная большею сердечною теплотою, чем мужчина, она должна создавать в своем доме тихий рай, где бы все дышало благочестием, молитвою, теплотою верою и любовью. Приходя в свой дом с базара житейской суеты, мужчина, супруг-то или брат, должен надеяться со­греть свою душу теплым благочестивым веянием семейного духа, руководимого женщиною. Здесь должна размягчаться чер­ствая душа, иссушенная трудом; здесь должна очищаться она от сора и пыли, прилегающих к ней среди шумных и нечистых улиц городских, и отсюда каждый должен выходить чище, благоговейнее и святее, чем каким пришел сюда.

В малой церкви, какою служит семейство, нет святее обязанности, как устроение людей по духу Христову, или воспитание детей, с первых дней бытия своего вверяемых матерней любви и Богом, и церковью и природою. Возрастая долгое время на руках матери, научаясь от неё понимать и различать вещи, они наследуют от неё не только телес­ное, но и духовное здоровье, и похожи бывают на нее не только по лицу, но и по душе. Мать, питая дитя телесно, со­общает ему вместе с этим первые нравственные понятия убеждения, составляющие основание человеческого достоинства, с летами возрастающего в нас. Церковь и общество с самыми живыми надеждами и опасениями смотрят на эти духовные неприкосновенные питомники, которые приготовляют для них деятельных членов. Они знают и чувствуют, что в них решается вопрос о душевном здоровье, счастье и спасении каждого из нас, о направлении, чистоте и святости целых поколений. Руки матери начинают строение града Божия и града человеческого, и преемники её, позднейшие деятели в развитии человека, возводят только вершины на том основании, какое положила любовь матери. И вот где самое высокое назначение, к какому призвана женщина, – из человека, темного и неведующего, сделать верующего христианина, из существа природы – сына Божия, великого по нравственной чистоте и святости. Выполняя это назначение, она совершает дело Божие, и снискивает себе славное имя, ко­торого не сотрет ни время, ни зависть, и которое будет це­ниться на суде не только человеческом, но и Божьем. На этом суде, равно как и на суде совести и потомства, нас не спросят, как часто мы выезжали, как хорошо умели одеваться и держать себя в обществе, как превосходили одни других на поприще забав, остроты и искусственных развлечений. Все это обыкновенно исчезает вместе с тем днем, для которого мы приносим суетные жертвы. Нас будут судить по тем плодам, какие мы завещаем буду­щему времени в своих детях и питомцах. И если здесь, в этих плодах, будет горечь и гниль, на нашу голову па­дут виною блестящие успехи, из-за которых мы готовы добывать главное, – заботу о едином на потребу нравственном благочестивом строе семейного круга нашего.

На наше слово напрашиваются поучительные сравнения. В церкви естественно воспоминаются великие светильники веры и благочестия. Но это воспоминание влечет за собою другое воспоминание. Герои веры обыкновенно вырастали среди благочестивых семейств, и в частности матерям обязаны своим крепким направлением, и вместе с этим частью своего величья. Мы вспоминаем о св. Григорие Богослове, – и нам представляется светлый лик его матери Нонны, от рождения посвятившей Богу своего сына, и воспитавшей в нем душу нежную, задумчивую, строго-благочестивую и полную возвышенных созерцаний, сделавшую его одним из первых богословов православного востока. Мы вспоминаем о св. Иоанне Златоусте, – и душа наша приклоняется пред именем Анфусы, матери, всем пожертвовавшей для воспитанья своего сына, никогда не престававшей окружать заботливым дыханьем благоговейной веры его юношескую душу и приготовившей в нем неподражаемого подвижника и проповедника, ревнителя ко славе Божьей, защитника бедных, покровителя слез и вздохов. Мы вспоминаем о других ли­цах церкви, близких по духу и времени к упомянутым нами, – и видим, как молятся с ними матери, как читают и объясняют им священные книги, как рачительно стараются направить к добру и Богу их влечение и помыслы, – и за­каленная с детства в благочестии душа уже смело и безбо­язненно выступала на победоносную борьбу с искушеньями. Были свитые семейства, были благочестивые матери, – и со­зревали великие люди, изумившие мир своим богопросвещен­ным умом, верою и благочестивыми подвигами воли, все вменявшей за уметы ради славы Христа и Господа. А теперь...? Еще не смолкли жалобные вопли на дурное направление молодого подрастающего поколенья, на его кощунственные за­машки и старческое безверие, и наши матери, в припадке грусти от разочарования при виде обездушенного сына, не знают, как укорять ту среду, которая развратила их дитя, водимое ими в шелке и бархате и с малых лет поручен­ное надзору чужих, пожалуй, иноземных и иноверных воспитателей. Эта среда мы сами, и в наших нареканиях на других на развращение наших детей слышится отголосок давней речи нашей праматери, хотевшей свалить пред всеведущим Судьею вину своего грехопадения на змия соблазнителя. Сын безумен всегда бесчестие матери. Когда дурны наши дети, то значит, мы не исполнили в отношении к ним тех обязанностей, которые возложены на нас родитель­скою любовью, не утвердили в них семян добра, или по своей небрежности утеряли над ними влияние и подчинили их влияниям народным. С нашей стороны всегда есть грех опущения, если нет прямого положительного вредного действия. Часто слышатся укорения на школу за развращение детей наших. Но школа если виновата в этом, то виновата только в половину. Она принимает к себе детей уже с задатками добра или зла, и более или менее намеченными чертами характера. Своею задачею она имеет развить то, что положено природою и семейством, и достигает своей цели только тогда, когда пользуется взаимодействием семейства. И во время пребывания в школе, дитя не порывает всех связей с семейством; с ним живет надзор родителей и мысль о родителях и их воле – и бдительные родители могут ли допустить, чтобы их дитя, в школе или где либо в другом месте, беспрепятственно заражалось разными наносными болезнями? Когда мы смотрим в кругу учаща-<два слова неразборчиво> на разнообразие характеров и направлений, – нам тотчас представляются черты того семейного быта, из которого они вышли. И если кому Бог судил возрасти в семействе, в котором глубоко укоренены святые начала веры и благочестия, того не поколеблют ни соблазнительные книги, ни дурное товарищество, ни случайный ошибки непризванных учителей. Но часто совершенно нагим по душе выпу­скается из семейства на свет Божий сын природы. Что ж удивительного, если он возвращается домой в лохмотьях, в грязи и безобразии? И кого винить здесь? Тех ли, кото­рые дали ему эти грязные лохмотья, или тех, которые не позаботились облечь его одеждою чистоты и невинности, хотя и обязаны к тому были?

Не для одного служения веры могут быть образцом для нас евангельские жены. Из их примера современная женщина может видеть и понимать свое, так сказать, граждан­ское назначение и полномочие.

Евангельские жены не заявляют себя общественною деятельностью, и не показывают стремления войти в кругово­рот гражданского дела. Они живут всецело в тишине домашнего круга, и на улицах городов или в сношениях с общественными деятелями их замечают тогда, когда их волнует чувство сострадания или уважения к великим деятелям, или когда они ищут от них себе назидания. Жена Пилата дома, путем семейной беседы, высказывает свои желания касательно Спасителя этому нерешительному судье, и в её голосе не слышится притязания на общественную власть. Иерусалимские женщины издали смотрели и плакали, когда шел на казнь Господь наш, не думая приобщать себя к той толпе, которая решала события дня и города. Такая сдержанность спасла их от участия в тягчайшем преступлении, и она снискала им доброе имя. Мы не перечисляем других примеров поведения евангельских жен. Вы уже видите, куда устремлено их усердие, и где поприще их забот и трудов.

Из двух отраслей слагается наша жизнь: одна требует сильных мускулов, крепких рук, твердого характера, рабочей, строгой и тяжелой мысли, другая – мягкого ожидающего чувства, теплой любви и внутреннего самоуглубления. Одна отрасль обнимается семейством, другая гражданским обществом. Природа как бы нарочно дала нам, мужчинам и женщинам, некоторые разности душевных настроений и способностей; этим различием Творец указал нам на те особенные обязанности, к исполнению которых призывается каждый пол, и на тот круг, где каждый из них должен отличаться. Как странно видеть женщину в муж­ской одежде, так странно призывать её к таким общественным трудам, для которых требуется напряженный труд воли, головы или мускулов. Женщина была бы здесь под несвойственным ей обременением и, убив свои силы, не принесли бы пользы. Напротив семья лишилась бы всей своей благодати, всей оживляющей своей силы, если бы извлекли из неё женщину для трудов на стогны града: с семьей тогда случилось бы тоже самое, что постигает рой пчел, когда берут из него его царицу. Мужчина, всегда относи­тельно более жесткий и самою природою призываемый к внешней деятельности, запустил бы и довел бы до одичания важные ростки семейного благополучия, Недаром у детей, не согретых материнским дыханием, на душе есть отпечаток некоторой суровости и холодности.

Завидовать чужой доле нет причин ни тому, ни другому полу. И семейная жизнь столько же значительна, столько же полна подвига и славного героизма, как и общественная, предоставленная в удел мужчине. Семейством держится общество; в нем первое гнездо, в котором вырастают и люди, и характеры и учреждения. Если исчезнет сосредоточивающая теплота женской души из этого гнезда, разлетятся и погиб­нут питающиеся в нем птенцы, и из них с трудом может собраться общество. Но женщина не оставит этого гнезда, по требованию самой природы, как бы ни старались спугнуть её оттуда жалкие поборники печальных измышлений. Она может являться на стогнах града, когда слышит плачь и видит слезы: осушить эти слезы никто не может лучше сердобольной и чувствующей женщины. Но это всегда делала и будет делать женщина по движению своего сердца, не расставаясь с семейством, и не налагая руки на пружины общественного гражданского строя. Не дерзайте звать жен­щину из её семейного святилища туда, где борются люди, страсти и мнения, а преклоняйтесь лучше пред высоким подвигом её самоотвержения. Что это за подвиг, – должен чув­ствовать всякий, кто помнит свою мать, кто не забыл её ласк и забот, её бессонных ночей и тревожных биений сердца, какими она покупала наше спокойствие и благополучие. Двадцать тысяч мужчин, по слову одного мудреца, не в состоянии вынести тех трудов, какие не величаясь покорностью любви выносить в семействе одна истинная женщина. Вся жизнь её, от колыбели до гроба, по указанию святого закона, нескончаемая жертва, носящая награду в самой себе, или в той любви, какая ее вызывает. В качестве дочери, сестры, супруги и наконец матери она постоянно служит тому малому кружку близких, который оживляется её любо­вью: преданность любви дает ей силу побеждать сон и уста­лость и с бодрым терпением нести ежедневную заботу семейного благоустроения, чтобы только усладить жизнь тех, к кому она беспрекословно привязана. И если сосчитать все дни и часы, пожертвованные ею для других, – вы удивитесь нескончаемой нити её забот, вьющихся одна за другой, уди­витесь той силе, которая делает её способною к соверше­нию великого и многосложного подвига. Много великих и самоотверженных деятелей знает гражданская история; она венчает их славою и бессмертием. Семейство не пишет летописей, и герои его неизвестны, но это потому, что в тесном кругу семейства геройский подвиг – дело частое и обыкновенное. Оно не поражает стороннего глаза так, как поражает его подвиг гражданской доблести; потому что не имеет такого широкого круга действия, как этот, а жертва, приносимая здесь, одна и та же, и героинь самоотвержения между женщинами окажется больше, чем между мужчинами.

Вот, куда должно приготовлять женщину воспитание и образование, – к высокому подвигу самоотвержения, совершае­мому в семействе по любви и преданности и для любви и преданности! Это ли имеет в виду наше женское воспитание – пусть об этом судят, те, которые к тому приставлены, Прежде у многих замечалось стремление готовить жен­щину больше для света, чем для семейства. И, конечно, воспитанная для света женщина оказывается в семействе как будто не на своем месте. Не по ней становится высокий подвиг самоотвержения, к которому она призвана своим положением в обществе и самым стремлением своей природы. И вот пред нею жизнь, ничем не наполненная, а за нею тоска, а потом искание развлечений и деятельности для развлечений. Для таких-то женщин, потерявших исконные стремления своего пола, становится нужным выдумывать но­вые роды занятий и переменять порядок вещей. Святое имя жены и матери, – это главное украшение женщины, – перестает быть для них тем, что бы они с полным сознанием могли усвоить себе: их занимают другие титла, не имеющие прямого отношения к существенным обязанностям их звания.

В. Певницкий