Их молитва была услышана

Мир стоит молитвой. Об этом говорит и опыт святых отцов, и опыт известных молитвенников, и опыт любого православного христианина. Не каждый писал о нем, но каждый хранит этот опыт в душе, учится ему у других, и слова святых, в жизни которых молитва была самым ценным благом, становятся яснее и ближе.

Предлагаемый сборник содержит примеры действия молитвы в жизни самых обычных людей, но они просили с верою, и их молитва была услышана.

В православной семье ребенок рос в атмосфере молитвы, учился на примере старших молитвой освящать все вокруг и в молитве черпать силу, хранящую от зла, пороков и бессмыслицы. В самые трудные моменты молитва спасала. Теперь, когда многие лишены молитвенного покрова с детства, утешительно хотя бы знать о возможности благодатной молитвенной помощи свыше.

Читая эти рассказы, можно найти в них ответы на свои недоумения, выяснить для себя то, что смутно волновало, не находя выхода. Можно и определить то, что нужно еще продумать и выбрать для своих условий жизни.

В этом же сборнике читатель найдет высказывания о молитве святых отцов. Их не так много, потому что здесь они скорее для напоминания, чем для знакомства. Это сделано сознательно. Сейчас много книг, посвященных целиком только словам святых о молитве.

Главным наставником в молитве для каждого должно быть Евангелие. О том, как Евангелие учит молитве, вполне достаточно указаний автора «Откровенных рассказов странника своему духовному отцу». Тот, кто хочет глубже вникнуть в молитву, найдет в предлагаемом сборнике ответы на вопросы, которые в разное время задавались современниками, особенно теми, кто недавно потянулись к вере и хотели бы жить в Церкви сознательно. Ответы на них дают также наши современники, имеющие духовный и молитвенный опыт.

В духовной литературе много места отводится молитве как главному делу жизни. При поверхностном знакомстве может показаться слишком трудным изучение молитвенного делания, поэтому мы предлагаем начать с наиболее доступного – прочитать рассказы о людях, которые жили молитвой, вспомнить о чудесном действии молитвы и в нашей жизни.

Если этот материал поможет понять, каким духовным богатством является молитва – этот дар, доверенный нам Господом, то слава Богу за то, что он стал доступен всем желающим, и за то, что обстоятельства споспешествовали его появлению.

Слава Богу за все!

«Как я теперь думаю, молитва для нее была так же необходима, как сон и пища, и ждать определенного укромного часа она не могла. Да и трудно было выкроить этот час в постоянной повседневной суете по хозяйству, во всегдашних заботах о нас. По утрам, когда только серел рассвет, она перед киотом наскоро читала «Отче наш», «Богородицу» и Символ веры. То же самое совершала вечером. Длительно же молилась по нескольку раз в день в промежутках между трудами. Запалит дрова в печке, посует ухватом к огню чугуны и, пока закипает вода, – молится. И мы (нас, внуков и правнуков ее, собиралось к печке одиннадцать) не оставались безучастными, когда слышали, что прабабка молится за всех нас. Мы позади нее становились на колени и, слушая надтреснутый голосок, тоже крестились.

– О священная главо, преподобие и богоносне отче наш Сергие! – взывала прабабка, и я живо представлял себе седенького доброго старичка, внимательно слушающего молитву, и тоже просил все необходимое в жизни – всякий дар, всем и коемуждо благопотребен.

– Веры непорочны соблюдение, – перечисляла прабабка, – градов наших утверждение, мира умирение, от глада и пагубы избавление, от нашествия иноплеменных сохранение, скорбящим утешение, недугующим исцеление, падшим восставление, заблуждающим на путь истины и спасения возвращение, подвизающимся укрепление, благоделающим в делах благих преуспеяние и благословение, младенцам воспитание, юным наставление, неведущим вразумление, сиротам и вдовицам заступление, отходящим от сего временного жития к вечному благое уготовление и напутствие, отшедшим блаженное упокоение, и вся ны споспешествующими твоими молитвами сподоби в день Страшного Суда шуия части избавитися, десныя же страны общники быти...».

Та же прабабушка внушала внукам и правнукам основное условие, при котором молитва приемлется Богом:

– Ты хоть лоб разбей, да если не по-божески живешь – Богу не угоден. А по божески-то как жить? А так: перво-наперво возлюби ближнего своего, как себя. И трудись для них, ближних-то. Для них, для них, а для себя – что останется, тогда ты – добрый человек.

Умолкнув на минуту, она встряхивалась, как со сна, и вопрошала:

– Как Господь учил молиться Ему? – и читала нам, смотрящим ей в рот, «Отче наш». Дойдя до нужного места, суровела лицом, приподнимая крюковатый палец, велела: – Слушайте-ка, – и твердо произносила в данном случае наиглавнейшие слова: – Хлеб наш насущный даждь нам днесь, – и вновь умолкала, всматриваясь в наши доверчивые глазенки. Помолчав, заканчивала: – Насущный – стало быть, на существование. Чтобы, стало быть, без препятствий жить, народ беречь, работу делать, детей растить. А больше хлеба похотите – препятствие объявится, эта самая корысть вас сосать учнет. Хлеба больше – похочется им торговать да продавать против первой цены вдесятеро. На другое-то уж, на божескую жизнь, силы не хватит. Любовь и кончится. А коли по всей земле добры люди за-корыстятся, любовь кинут, по хотенью жить учнут, что будет? А?... Молчите? Ну, думайте...»¹.

«Сон – единственная радость узника – стал понемногу овладевать голодными и изнуренными людьми. Поудобнее приладив, в виде подушки, свою спинную сумку и накрывшись курткой, я стал дремать, когда внезапно в тишине коридора раздались шаги нескольких людей. С противным лязгом звякнул замок, и двое надзирателей ввели в двери высокого человека с длинной седой бородой. Старик этот ступал как-то неуверенно, и было странно видеть, как наши, обычно грубые, сторожа бережно поддерживали его под руки. В полумраке камеры, освещенной только одной тусклой лампочкой в потолке, можно было с трудом различить бледное лицо старика, обращенное прямо вперед, словно он не смотрел на лежавших перед ним людей.

– Эй, кто тут у вас староста? – спросил один из надзирателей.

Я вышел вперед.

– На вот, принимай-ка старика, – в грубом резком голосе надзирателя слышалась какая-то странная сдержанность, словно он чувствовал себя неловко. – Устрой его тута как-нибудь получше...

Я удивленно взял протянутую руку, и старик тяжело оперся на нее. Затем он медленно повернул голову ко мне, и только тогда я увидел, что он слеп. По неуверенным движениям старика и, вероятно, по направлению моего взгляда и выражению лица и все остальные заключенные заметили это, и гудевшая тихим разговором камера как-то сразу замолкла. Несколько секунд все молчали. Потом старик медленно поклонился в пояс и тихо, но внятно сказал: «Мир дому сему».

Что-то непередаваемо благостное было в выражении его спокойного, обрамленного седой бородой лица, и мне в первые секунды показалось, что передо мной какой-то угодник Божий, каких когда-то мальчиком я видел на старинных иконах. Но эти несколько секунд растерянности прошли.

Живой старик тяжело опирался на мою руку и молчал. Я помог старику опуститься на щит и положить под голову маленькую котомку. Устроившись немного поудобнее, мой новый сосед перекрестился и неторопливо сказал:

– Ну вот, Бог даст, и отдохну несколько деньков. А то два месяца, как везут и везут...

– А откуда Вас, дедушка, везут-то? – несмело спросил кто-то из лежавших.

– Да издалека, сынок, издалека. С Афона. С Нового Афона, святого монастыря Божьего...

– А за что это Вас?

– Не знаю, сынок. По правде сказать, сам не знаю, – спокойно и мягко ответил старик. – Мне не сказали. Прямо со скита взяли. Я там схимником, монахом в горах жил. Монастырь-то самый давно уже забрали, но меня вот пока не трогали. Разве ж я кому мешаю?

Старик говорил медленно, и к мягкому звуку его голоса с затаенным дыханием прислушивалась вся камера. Каким-то миром веяло от слов старика, хотя эти простые слова были полны трагического смысла. Но в его голосе чувствовалась какая-то примиренность с жизнью, какое-то глубокое душевное спокойствие, умиротворяюще действовавшее на всех нас, напряженных и озлобленных.

– А где это Вы, батюшка, глаза-то свои потеряли? – с живым сочувствием спросил какой-то маленький крестьянин.

– Эх, давно, сынок, давно дело было. После войны. Годочков этак с десять тому назад. Когда голод-то первый был – наказание за наши грехи. Да и то сказать, глаза-то у меня, верно, уже некрепкие были. Много лет на Божием свете прожил. Уж и забыл точно. Кажись, как бы 108 или 109 годов живу. Теперь Божиему свету уж только по памяти радуюсь. Ночь вечная перед глазами.

– Господи, Боже! – не выдержал кто-то.

– Да за что ж Вас сюда послали?

– Да я уж говорил, сынок, что не знаю. Какой с меня вред? А вот все возят по тюрьмам разным. Три годочка какого-то лагеря назначили...

– Соловки, верно?

– Не знаю, сынок, и этого не знаю. Дал бы то Господь, чтобы туда послали. В молодые годы был я в этом святом месте. Видел все благолепие монастыря-то Соловецкого. У нас на Новом-то Афоне – скалы дикие, юг, море синее... А там, на Соловках, тихо все, бедно. А монаху-то суровое да бедное – для души-то легче. Да. Думал я еще раз съездить туда перед смертью, да вот не привел Господь. А теперь вот за решетками везут. Ну, что ж. На все Божия воля. Без Его святой воли и волос с головы не упадет... Не ведают то, что творят.

– Да... В Соловки, значит, – медленно повторил он. – Ну, что же... Там и умереть легче будет. Благодать-то Божия незримо витает в святом месте. И злым людям не очернить святыни. Только бы вот доехать живым туда, а там... Это вам, молодым, смерть страшна. А нам, старикам, служителям Божиим... Мы как с трудной дороги домой возвращаемся, когда час последний пробьет. С чистой совестью да с именем Божиим везде смерть легка...

Все мы не могли оторвать глаз от лица слепого старика, и когда он, съев кусок черного хлеба и запив его водой, тяжело повернулся и стал на колени, в камере настала такая тишина, что казалось, никто не дышит. В этом мертвенном молчании обреченный на смерть старик стал молиться. И все мы почувствовали, что не только между ним и Божиим миром нет преград в виде каменных стен и толстых железных решеток, но что эта молитва величавого страдальца приближает и нас к Престолу Всевышнего и облегчает у Его ног наше горе и нашу боль... Я оглянулся... Десятки напряженных лиц с широко раскрытыми глазами, не отрываясь, смотрели на поднятую вверх голову старика с невидящими глазами, и всем чудилось, что он, этот слепой монах, видит там, наверху-то, что недоступно нам, жалким песчинкам мирового хаоса... И в необычайной тишине тюремной клетки простые, бесхитростные слова молитвы старика четко разносились по всем углам и, как мне казалось, вливались в раскрытое сердце каждого из нас... Петька, лихой жулик и бесшабашный вор, стоял у стены, опершись на одно колено, не замечая, что одна рука его так и осталась протянутой в воздухе, и с напряженным, замершим лицом слушал слова молитвы старика. И на его глазах, глазах юноши, выросшего без ласки матери и уюта дома, видевшего в жизни только брань, побои, тюрьмы и голод, затравленного, как дикий волчонок, – на его глаза навертывались слезы, скатываясь по щекам. Но он не замечал этого. Для него, как и для остальных беспризорников, детей, раздавленных безжалостной колесницей социализма, это была первая молитва, которую они услышали в своей исковерканной жизни...»²

Мы видим примеры молитвы, которая творила явные чудеса если не сразу, то спустя много лет, являясь для многих чудом в жизни, почти невозможным, но тем не менее реальным, ощутимым, навек запомнившимся.

Не меньше чудес невидимых, о которых многие даже не догадывались, получив то, о чем просили родственники, десятки лет умоляя Господа о милости к своим родным.

Можно привести два примера сразу, не думая. Первым будет очень краткий рассказ знакомой, которая как бы нечаянно вспомнила свою бабушку. Среди всей родни она была единственным верующим человеком. Обстоятельства вынудили ее жить в закрытом городе, где не мог появиться кто-либо, не работающий на секретном предприятии. Разумеется, ни о каком храме, священнике не могло быть и речи.

Иногда, в определенное время дозволялись встречи с родственниками тем, кто трудился в бесконечных «ящиках» (т.е. заводах, которые числились под номером: почтовый ящик такой-то. И ни улицы, ни названия – ничего больше. Сплошной секрет). Тогда-то, при встрече с бабушкой, ее некрещеная внучка запомнила фразу, из раза в раз повторяемую бабушкой: «Я за всех вас день и ночь молюсь». «И зачем она это повторяет?» – думала девочка, считая, что бабушка от скуки в этом городке занимается молитвой: надо ведь что-то делать. Взрослые делали вид, что не слышат. Шли годы. Бабушка, видимо, продолжала молиться. Внучка стала взрослой и первой из семьи потянулась в церковь. Крестилась. Потом – ее мама и брат. Отец был в детстве крещен. Бабушка, к тому времени уже скончавшаяся, наверное, продолжает молиться за всех своих близких и дальних родных. Теперь ее уже некоторые из родственников поминают в храме, а те, кто не знал ее, могут просто порадоваться, что молитва может быть так действенна.

* * *

Сестры очень переживали за брата – бравого балагура, до конца дней своих собиравшегося жить весело, не затрудняя себя серьезными мыслями, понятиями о долге, чести и прочих, по его мнению, устаревших помехах. Естественно, что для веселья нужна компания, а какая компания без застолья и застолье – без вина? Это-то особенно и беспокоило сестер его. Они боялись, что хмель приведет к несчастью. И самым большим несчастьем считали смерть где-то в состоянии опьянения, что Церковью приравнивается к самоубийству.

За таких нельзя молиться церковно, подавать записочки, поминать по-человечески, по-христиански. И более сорока лет молились, чтобы Господь сподобил его смерти в трезвом состоянии. Шли эти сорок лет без заметных изменений. А сестры молились, не теряя надежды на милость Божию.

Они не рассчитывали на свое здоровье и, тем паче, на свои молитвы, но знали, что за всеми христианами стоит Церковь, которая молится и за тех, чьи родственники и знакомые давно в могиле, и за тех, кого некому вспомнить, за кого некому молиться. Нет забытых у Бога, но есть отвергшие Церковь и Бога по глупости, невежеству, гордости, в угаре разболтанности и бесшабашности.

И вот брат их заболевает. Оказавшись в больнице, он, врач по специальности, сразу понял серьезность диагноза и попросил выписать его, чтобы умереть дома. Вспомнив про родственников, захотел попрощаться. Сестры напомнили ему о Кресте, о Таинстве Исповеди (на которой он не был с детства), о причащении Святых Таин. Он согласился, к нему позвали священника, который причастил умирающего. Как он каялся, о том знает Бог, но сам факт согласия на смертном одре вспомнить о Боге, о Церкви, о Таинствах (что прежде резко отвергалось, он бравировал напускным атеизмом) был для его сестер таким чудом, о котором они и не мечтали. Просили они у Бога много меньше. Похоронив брата (его отпевали в храме), молились, благодаря Бога за Его великую милость.

* * *

Молитва одного может оставить незабываемый след в душе другого. И так часто поступки, стремления, оценки где-то в глубинах сознания обусловлены этими следами. Вот совсем небольшой пример из книги О. Н. Вышеславцевой «Пастырь во времена безбожия».

Автор вспоминает о встрече с девушкой лет восемнадцати, которая страшно спешила на поезд и, вскочив в вагон, «в полном изнеможении плюхнулась» на свое место, которое было напротив. Отдышавшись, девушка стала настойчиво спрашивать О. Н.: «Откуда Вы едете?» – «Я еду из монастыря», – был ответ. «Я так и знала, что из необыкновенного места!»

Она вдруг вскочила и убежала куда-то. Вернулась умытая, без косметики, волосы смочены и аккуратно подобраны. «Я сейчас все Вам расскажу про свою жизнь». И она рассказала мне, что отец ее погиб на фронте, а мать во время бомбежки, когда ей было шесть лет. Ее отправили в детдом для сирот погибших. Когда она была в четвертом классе, они с ребятами ходили в лес за ягодами для интерната.

И вот однажды они увидели в лесу монаха в рясе. Он молился с воздетыми руками, клал поклоны.

Осторожно, чтобы не «спугнуть», дети наблюдали за незнакомцем. Несколько раз он приходил на то же место.

Однажды, окончив молитву, он вдруг обернулся и сказал: «Дети, ну что вы прячетесь в кустах, выходите».

До самой осени ребята встречались со старичком-монахом. Он рассказывал им о Христе, Его жизни, учении. А осенью крестил всех детишек в Оке. Он должен был уйти, не мог больше оставаться в тех местах. Напоследок долго беседовал с ребятами, учил их быть братьями и сестрами, никогда не оставлять друг друга, переписываться, если их разлучат. Это был его завет. «И знаете, как мы его выполняли!»

Образ старого монаха все эти годы сиял где-то в глубине души этой девушки, и молитва его не осталась бесплодной: семя, посеянное когда-то, проросло.

«Однажды меня задержали на работе по совсем неважному делу. В душе я роптала и досадовала, но уйти не могла. Было уже около девяти часов вечера, когда я торопливо возвращалась домой...

Наш переулок кривой, в нем всегда сквозит, но в этот вьюжный вечер в нем особенно было тяжело. Еще только войдя в него и не дойдя до поворота, сквозь гудение ветра я услышала не то какой-то вой, не то отчаянные вопли. Завернув за угол, я увидела вдали, в конце переулка, какую-то фигуру, движущуюся мне навстречу. Человек, как и я, шел посредине мостовой, которую слабо освещали подвешенные над нею лампочки. Ветер неистово их раскачивал, и поэтому казалось, что приближающаяся фигура движется в каком-то фантастическом танце, то увеличиваясь, то уменьшаясь...

Почти у моего дома мы поравнялись: то был мужик лет пятидесяти, в крестьянском сермяжном балахоне нараспашку, шапка надвинута на глаза, а на заиндевевшей бороде висели сосульки. В одной руке у него была тряпка, которой он утирал глаза, а другую он все время вскидывал. Мужик отчаянно рыдал.

Я невольно остановила его: «Скажи, что у тебя случилось, почему ты так отчаянно плачешь?» Мужик на секунду умолк, а потом, махнув рукой, вновь взвыл и хотел идти. Я крепко ухватила его за рукав: «Да подожди же! Скажи, какая у тебя беда, может быть, еще можно помочь?» – С трудом, сквозь всхлипывания, он произнес: «Обо-кра-ли... Транзитный билет... теперь я пропал...».

Не выпуская его рукава, я заставила сказать, куда он едет и сколько стоит билет. Оказалось, едет он из ссылки на родину, пересадка в Москве, а поезд около полуночи. Все, что было у меня, оказалось немногим более стоимости билета, я протянула ему: «Ну вот, видишь, на билет хватит и на хлебушек, прячь и беги скорее, успеешь!» Не беря денег, мужик остолбенело смотрел на них, потом на меня, потом куда-то поверх меня, так что я невольно оглянулась, и вдруг лицо его озарилось какой-то изумленной, детской радостью. Сдернув шапку, он повалился на колени и, истово крестясь, восторженно тихо заголосил: «Царица Небесная, Матушка, Заступница... услышала... услышала...» – целый поток умилительных имен обращал он к Всемилостивой, в удивленном восторге лепеча: «Услышала... услышала...» Не отдавая себе отчета в том, что происходит, я стала трясти его за плечо: «Что ты, что ты? Вставай скорее, тебе спешить надо, шапку-то надень, вставай же!»

Казалось, он ничего не слышит, про все забыл, а я продолжала трясти его за плечо и только твердила: «Опоздать можешь». Наконец он вскочил на ноги и уставился на меня как бы во сне. Зажав в кулаке пятак на трамвай, он неотрывно глядел на меня, а я втолковывала ему, где находится остановка трамвая, на какой номер нужно садиться, чтобы побыстрее доехать до вокзала, и не могла понять, слышит ли он меня, пока наконец он не кивнул головой – понял, значит. Он что-то хотел мне сказать, но я не дала ему говорить: «Беги, беги скорее», – и подтолкнула его, и он побежал.

Дважды он оборачивался и, падая на колени, кланялся, а я стояла, как прикованная к месту, и торопила его рукой, пока он не скрылся за углом.

Метель заметала следы, но я не чувствовала ни мороза, ни ветра. Какая-то необыкновенная тишина наполнила все мое существо и не оставляла меня многие часы. Эта тишина помогла мне понять то, чему я только что была свидетельницей. Затерявшийся в огромном холодном городе, этот поруганный людьми человек в своей крайней беде взывал только к Ней – Заступнице и Утешению всех скорбящих, к Ней простирал свои беспомощные натруженные руки и отчаянным плачем молил о помощи.

Ее, Царицу Небесную, он видел, Ей метал поклоны, Ее в умиленном восторге благодарил, и за его глубокую веру и горячую молитву Она не только услышала его, но и явила ему Себя. Мне же было даровано счастье стать орудием и свидетельницей Ее Материнской Любви»³.

Кроме примеров, когда молились от души в горе, среди тревог, с жаждой кому-то помочь или научить младших, можно привести пример того, как подросток через молитву «Отче наш» учился преодолевать в себе недружелюбные стремления. Его приводит владыка Антоний (митрополит Сурожский) в книге «Беседы о молитве».

«Когда я был подростком, у меня, как у всякого мальчика бывает, оказался «смертельный враг», мальчик, которого я никак не мог переносить, мальчик, который казался мне истинно врагом, а, вместе с тем, я уже знал эту молитву.

Я обратился тогда к своему духовнику и ему рассказал об этом. Он был человек и умный, и прямой, и не без резкости; он мне сказал: «Очень просто – когда дойдешь до этого места, скажи: «И Ты, Господи, не прощай мне моих грехов, так же как я отказываюсь простить Кириллу...». Я сказал: «Отец Афанасий, я же не могу...» – «А иначе невозможно, ты должен быть честен...»

Вечером, когда я дошел до этого места, у меня язык не повернулся это сказать. Навлечь на себя гнев Божий, сказать, что я прошу Его меня отвергнуть от Своего сердца так же, как я отвергаю Кирилла, – нет, не могу. Я снова пошел к отцу Афанасию. – «Не можешь? Ну, тогда перескочи через эти слова». Я попробовал – тоже не вышло. Это было нечестно, я не мог всю молитву сказать и только эти слова оставить в стороне; это было недобросовестно, это был обман. Я снова пошел за советом. «А ты, – говорит о. Афанасий, – может быть, можешь сказать: Господи, хоть я простить не могу, но очень бы мне хотелось быть способным простить, так, может быть, Ты меня простишь за мое желание простить?» Это было лучше, я попробовал. Мне не очень хотелось его простить, а, вместе с тем, какое-то такое шевелилось чувство, что – да, пожалуй, и надо бы... И, повторив несколько вечеров сряду молитву в этой форме; я почувствовал, что мое сердце уже не такое окаменелое, что во мне не так кипит ярость, ненависть, что я успокаиваюсь; и в какой-то момент смог сказать: «Прости! Я его сейчас, вот тут, прощаю...»⁴.

«Как-то пришли ко мне два человека. Они были во вражде и искали случая друг другу высказать все, что могли, вылить весь своей гнев, вылить весь яд, который накопился в их душах, и решили это сделать в моём присутствии в надежде, что я не дам одному перебивать другого, что они могут все сказать, всю ненависть вылить. Они начали говорить. Я слушал и чувствовал, что никакими силами я не смогу их убедить в том, что вражда разрушает их самих, что единственное спасение каждого из них – примирение с другим.

Меня охватило тогда почти отчаяние (я был молодым священником, это было более 35 лет назад). И вдруг мне пришла мысль, что Христос в Евангелии приказал ветру и волнам в буре притихнуть и они умолкли и притихли. И я тогда обратился ко Христу: «Господи, я ничего не могу сделать – Ты приди и произнеси слово мира, а я буду с Тобой, я буду молиться так, чтобы Ты мог быть среди нас и мог совершить чудо».

Помню, я сидел и говорил: «Господи! Будь с нами, дай нам Твой мир, мир, который ничто на земле не может дать. И вдруг я заметил, что спор начал утихать, что горькие слова перестали ранить другого и что в какой-то момент оба начали говорить о том, что не пора ли примириться, не пора ли из безумия вернуться к чему-то более разумному»⁵.

Иногда молитва дается человеку уже в детском возрасте, когда стремление к молитве не воспринимается рассудком. Просто тянет помолиться, сказать Господу что-то свое. И это, как правило, бывает с теми, кто встречал непонимание взрослых, кто тянулся к неведомым мирам. Ниже приводится рассказ одного иеромонаха об опыте детской молитвы.

«Когда я был ребенком, я любил молиться ночью в саду или в лесу... Уходил ночью в лес, молился на коленях и плакал... Деревня была в горах. И лиственный лес, и сосны. Я любил ночь и звезды. И любил быть один... Семь лет мне было – что я тогда понимал? Но однажды я поклонился до земли Господу Иисусу Христу и сказал: «Я никогда не буду пить, курить и ругаться... никогда не буду есть мясо, если... если Ты не оставишь меня... если будет ко мне Твое благоволение»⁶.

Он стал монахом и священником. Видимо, в подтверждение Евангельских слов: Не вы Меня избрали, но Я вас избрал... (Ин. 15, 16). О таких моментах редко говорят, но они есть, они незаметно растят миру молитвенников и предстателей за всех, кто не забыл об узком пути к Царству Небесному.

«Много я пережил чудесного, но много и гонений. Священником я стал поздно, почти в сорок лет. А до этого был лесником, объезжал на лошади или обходил пешком десятки гектаров леса. Иногда неделями не приезжал домой, обойду лес и ночую в сторожке... Людей я подолгу не видел, на много километров вокруг ни села, ни дома. Только птицы да звери... Один раз чуть не погиб там... Слез с лошади, сошел с дороги и провалился в трясину. Чем больше пытался выбраться, тем глубже увязал. И ухватиться не за что, и звать некого.

Меня затянуло по пояс, потом по грудь. Не дай Бог так умереть – ночью, одному в трясине... без покаяния, без причащения. Знаете, есть псалом: Спаси меня, Боже, ибо воды дошли до души моей. Я погряз в глубоком болоте, и не на чем стать... Я изнемог от вопля, засохла гортань моя... услышь меня, Господи, да не поглотит меня пучина, да не затворит надо мной пропасть зева своего... (Пс. 68, 2 – 4, 14 – 16). Много лет потом я не мог читать его без слез... Как я тогда молился!

И вдруг лошадь моя подошла совсем близко и повернулась ко мне хвостом. Я уцепился за хвост, намотал его на руку... И она вытащила меня. Любимая была лошадь... Мы возвращались раньше из лесу, я сначала ее поил, приносил ломоть черного хлеба с солью, потом уже сам ел. Вот ей я жизнью обязан. Как мы тогда дошли до сторожки, не знаю, я в беспамятстве был, держался за повод, и лошадь меня привела... Может быть, сутки проспал или больше. А когда в деревню вернулся, оказалось, что я совсем седой...»⁷.

Далекий от веры может сказать: случайность или лошадь очень умная. И умная скотинка в нужный момент – милость Божия, и молитва, дух поддерживающая, не допускающая отчаяния, – тоже.

Много примеров действенности молитвы можно привести. Они в жизни каждого верующего есть, очень разные и очень значительные, яркие и едва заметные, но всегда живые.

«1987 год. Я – врач, живу в Тбилиси – в незнакомом, но уважаемом, во многом непонятном городе. Несмотря на мою былую общительность, веду непривычный, довольно уединенный образ жизни. Все мои родные и когда-то любимые мною, близкие люди живут далеко, за тысячи километров от меня. Пребываю в томительном и унылом состоянии. Хожу в гости к жизнерадостному товарищу – таксисту Андрею. Встречают меня хорошо. Однажды зашел разговор о чудесном источнике в горах на территории разрушенного монастыря Мамхода. Говорю: «Как бы мне хотелось испить живительной водицы из источника!» Неожиданно мое желание передается Андрею и гостю, пожилому грузину Георгию. Правда, смущает глубокая осень и ранний выпавший снег. Однако мы собираемся и едем на стареньком оранжевом «Москвиче» в горы. С трудом взбирается машина на гору. На много верст виден чудом сохранившийся храм во имя самого любимого и почитаемого грузинским народом святого – Георгия Победоносца. А какая чудесная панорама открывается с видовой площадки! Какое счастье, что я это лицезрел, и как бы хотел, чтобы как можно больше людей испытывало такой же искренний восторг и умиление на этом святом месте...

Усилился снегопад и холод, поэтому к источнику я пошел один. Настроение мое почему-то резко ухудшилось, появилось ощущение серьезной опасности. Мучительно стал думать о том, что если есть Бог, то Он меня спасет...

Когда я подошел к источнику, то просто испытал ужас и желание немедленно бежать оттуда. А живительная вода из гранитного камня так медленно капает в подставленный мною керамический кувшин... Молюсь с трудом и прошу Всевышнего меня спасти, вразумить, исправить, улучшить служебные и мирские дела, наладить семейную жизнь. Ощущение опасности все возрастает.

Наконец кувшин наполнился; с трудом сдерживая желание бежать, иду под гору к развалинам неизвестного мне храма. Захожу внутрь, начинаю читать молитвы. И вдруг страх исчезает. Спокойно возвращаюсь к машине. По дороге захожу в храм великомученика Георгия, любуюсь чудом сохранившейся росписью на куполе – голубое небо с серебряными звездами. Не забываю поблагодарить угодника Христова за помощь и заступничество.

Надо сказать, что ощущение времени у меня как-то пропало. Иду к товарищам с глубокой душевной радостью и покоем. Каково же мое изумление, когда вижу сильно взволнованного Георгия. «Ну что же вы, Владимир, так надолго пропали! Ведь здесь же волки! Андрей не выдержал и пошел вас искать». Тут и я стал волноваться за Андрея.

Но вот и он. Но что это с ним? От сильнейшего испуга на нем лица нет. Оказывается, по моим следам шел большой волк. На падающем снегу отчетливо виднелись отпечатки его могучих лап. Когда я набирал воду и испытывал жуткий страх, волк следил за мною, сидя в кустах. Потом он проследовал за мной до разрушенного храма, где я молился Господу Иисусу Христу. А волк, словно прогнанный кем-то, удалился в лес.

«Боже мой! Какое счастье, что я не дрогнул и не усомнился. Благодарю Тебя, что Ты вложил в меня благую мысль и помог Тебе молиться. Откуда у меня появились силы, мужество, чтобы не дрогнуть и не побежать? Страшно даже и представить, что со мною могло произойти тогда. Благодарю Тебя, Господи, что сподобил выдержать такое испытание. Прости меня за дерзостные и безрассудные мысли. Помоги мне впредь не поступать так неосмотрительно».

Вот так я думал и не понимал, что надо было благодарить Пресвятую Богородицу, умолившую Своего Божественного Единородного Сына спасти меня тогда.

Надо ли говорить, какую славу бесстрашного человека я заработал тогда! По возвращении домой к другу Андрею, пытавшемуся спасти меня, мы шумно и весело отпраздновали это событие. Какие были чудные тосты и истинное, задушевное кавказское гостеприимство!

А надо было – срочно ехать в действующую церковь, каяться в своих грехах и благодарить Святую Троицу за благополучный исход этого испытания...»⁸.

О силе молитвы мы знаем из многих житий святых, из жизнеописаний старцев, подвижников, праведников. Считаем, что молитва может творить чудеса, только бы встретить такого молитвенника, который может так молиться, что Бог услышит и исполнит его мольбу.

Но бывает иногда и так, что чудесные последствия сопровождают молитву никому почти неведомого молитвенника: Об одном из них поведал отец Михаил (Труханов), проведший более пятнадцати лет в ссылках, тюрьмах, лагерях и поселениях.

Он рассказал о некоем Василии Трифоновиче, вынужденном доживать свой век на поселении в Красноярском крае. Рассказ отца Михаила относится к 1951 году.

Ват как рассказывает отец Михаил об этом молитвеннике и его подвиге на пути к стяжанию этого великого дара.

«Село Абан. Красноярский край. 1951 год. Летним июньским днем к Акилине, у которой на квартире стоял ссыльный белорусский писатель и педагог Александр О., привезли из краевой онкологической больницы г. Красноярска умирающую от рака брюшины дочь – Анну. Утром следующего дня Александр О. встречает на улице своего старого товарища по педагогической работе Василия Трифоновича и жалуется ему, что почти всю минувшую ночь не спал из-за причитаний хозяйки, оплакивающей свою тяжелобольную дочь, которую вчера привезли из города «умирать в семье». В заключение он сказал своему товарищу: «Ты бы зашел, надо помочь. Четверо детишек: старшей девять лет, а малышу и трех нет. Жалко».

Василий обещал зайти вечерком, после того, как просмотрит поступившие с больной документы: в документах приведены результаты обследований и дан диагноз – рак брюшины с метастазами в желудке и в правом легком.

На закате солнца Василий уже расспрашивал больную, 32-летнюю Анну. Она – бледная и худая, словно живая мумия, прикрытая байковым одеялом, лежит на топчане в прихожке у окна. В области живота видится величиной с детскую головку бугор – будто арбуз положен под одеяло. Анна молча поглаживает младшего сыночка, стоящего около нее... Время от времени вздыхает и всхлипывает... и смахивает ладонью очередную слезинку...

После смерти мужа, почти три года назад, Анна продолжала еще около двух лет работать в колхозе. Потом стало «ныть внутри». Думала – надорвалась на тяжелой работе: ходила в амбулаторию, даже лежала в районной больнице. Легче не стало. Прямо из больницы была направлена в краевую онкологическую больницу г. Красноярска. Там находилась около четырех месяцев. «Чем только не лечили! А мне все становилось хуже и хуже»... И вот теперь возвращена домой.

Мать Анны пришла со двора, когда с расспросами было покончено. Вошла Акилина и сразу запричитала: «Вот она, недужная моя доченька! Смотри на деток-то, пожалей...», – и с громким плачем бух в ноги Василию: «Помоги, ради Христа!» На плач вышли дети, и, еще не понимая, в чем дело, все вдруг заплакали... прослезился и Василий. Он склонился к Акилине, чтобы поднять ее с колен, и сказал:

– Встань! Что я могу!? Тут может помочь только Господь! Один Бог!

– Вот ты и проси Бога-то... Помоги, ради Христа (она опять заголосила). Мне сказали, ты можешь... попроси Бога-то за нас грешных...

В последующие три недели по утрам Василий приходил навещать больную Анну. Из маленького флакона он накапывал в рюмочку всего несколько капель какой-то бесцветной жидкости, затем доливал в рюмку простой колодезной воды и давал больной выпить.

Это он проделал семь или десять раз. Первые три дня – ежедневно, а затем через несколько дней. Уже через неделю Анна стала вставать с постели. А к концу третьей недели она самостоятельно, при общей семейной радости, приготовила жареную картошку и угощала ею квартиранта Александра О. и Василия Трифоновича.

В феврале 1952 года Василий Трифонович шел по улице, закутавшись во все, что у него было теплого. Навстречу ему неслась лошадь, а в санях во весь рост стояла в овчинном полушубке женщина. Василий Трифонович отошел в сторону и остановился, давая ей дорогу. Она остановила лошадь, спрыгнула с саней и, подбежав к Василию Трифоновичу, уткнулась перед ним головой прямо в сугроб. «Узнаете? Я – Анна, которую Вы вылечили когда-то. По вашему совету я теперь всегда стараюсь молиться: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную. Спасибо Вам!»

Анна поднялась, вскочила в сани и рысью пустила лошадь.»

Услышав о выздоровлении тяжелобольной Анны, отец Михаил постарался подробнее узнать, чем и как лечил ее Василий Трифонович. Мать ему рассказала.

«Бывало, даст лекарство и сядет около Нюры, начнет говорить нам – и все про Божественное. Кто такой Иисус Христос и что Он – Спаситель наш. И как Он любит всех. И как надо жить человеку на свете, как молиться. Еще много говорил нам про короткую молитву «Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного». Все нам советовал говорить ее. Скажет бывало: «Молитесь Богу, Бог все может», – и уходит. И так всякий раз».

Отцу Михаилу захотелось поговорить и с Василием Трифоновичем. И вот что сам он рассказал об Анне.

– Будучи здоровой женщиной, Анна легко и умело справлялась со всеми крестьянскими работами в колхозе и дома. Работа горела в ее руках, и Анна самодовольно жила по-скотски: ни молясь, ни постясь, ни о чем, кроме личной выгоды и наслаждений в жизни не помышляла. Она отворачивалась от нуждающихся, от бедствующих. Она с презреньем относилась к слабым и к неудачникам в жизни. Ей всюду и всегда везло, ей все удавалось и все доставалось легко. Господь, однако, пресек такую жизнь Анны. Умирает муж, и она сама заболевает. Обнаруживается неизлечимая болезнь – рак. Какое утешение можно было дать болящей и ее семье? Чтобы утешать, надо любить тех, кого мы призваны утешать. Страждущая душа почувствует утешение от того, кто своей пламенной любовью согреет ее оледеневшее в жестокости и самости сердце и заставит это сердце стучать в груди уже не ударами самодовольного яканья, а смиренными ударами в двери милосердия Божия.

Ведь и бедный и больной, когда они душой вдали от Бога пребывают, – не свободны бывают от самости. Один может гордиться струпьями и язвами своими, другой – даже лохмотьями своими. Но гордыня человеческая не может развиваться беспредельно: смерть и видение смерти полагают предел.

Моя конкретная задача в отношении больной заключалась в том, чтобы принести ей утешение через наставление на путь христианской жизни, через приведение ее к Источнику всяческого утешения – к Спасителю Христу. Первый шаг в этом направлении – покаяние и вера, которые надлежало возбудить в больной. По чувству сострадания к недужным и болящим, я имею обыкновение молиться за тех из них, с кем доведется мне встречаться. Вероятно, я все равно стал бы молиться за болящую Анну. Однако, когда мне в уши прозвучала слезная просьба матери больной: «Помоги ради Христа».., – я воспринял эту просьбу в качестве обязательной для исполнения. И по вере просящих стал сам умолять Господа об исцелении Анны.

Далее – практическое осуществление того, что предлагала сама жизнь. У больной – формирование покаянного настроения и личной покаянной молитвы. Я же приступил к усиленной молитве при полном воздержании от пищи и пития до захода солнца. Вот в чем заключалось мое молитвенное правило.

После полного зачала я обычно своими словами обращаюсь к Богу с молитвой:

«Господи! Помилуй рабу Твою Анну и исцели ее от болезни смертной во славу Твою. Все возможно Тебе, Господи!»

Затем сразу же приступаю к чтению Евангелия.

Читая Евангелие, я стремлюсь своим сознанием войти в жизнь Спасителя на земле и мысленно следовать за Ним.

Внимаю и вразумляюсь словами Его.

Молюсь с теми, кто некогда умоляли Его о помиловании, об исцелении, о спасении. Ходя во свете любви Христовой, что излучается от всех слов и дел Его, я просвещаюсь, и освящаюсь, и склоняюсь благоговейно ниц пред величеством Его спасительной Любви, которую Он зримо запечатлел Своею смертью на Кресте.

После прочтения каждой евангельской главы мною прочитывается молитва Иисусова: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!»

Читая эту краткую молитву, я исповедую мою веру в Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия, и смиренно прошу у Него помилования.

Затем здесь же (после прочтения каждой главы Евангелия) читаю молитву Господню «Отче наш».

Читая «Отче наш», я всецело вверяю себя и свою просьбу воле Божией: «Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли».

Окончив таким образом чтение Евангелия (одного евангелиста), я опять умоляю Бога своими словами об исцелении болящей: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, многогрешного раба Твоего, и рабу Твою Анну и, укрепив веру ее, исцели от болезни ее во славу Твою. Боже, Отче! Воля Твоя – благая, святая и совершенная – определила ей впасть в тяжкую болезнь. Но, Господи мой, Господи! Как для меня помыслить не трудно, как легко мне произнести слова молитвы пред Тобою об исцелении ее, так Тебе, Всемогущему и Милостивому Богу нашему, все и всегда возможно.

Да будет же воля Твоя святая, Господи, помиловать рабу Твою Анну. Прости грехи ее прошлые и исцели тело и душу ее во славу Твою. Аминь».

Затем прочитываю заключительное «Отче наш». Завершаю: «Молитвами всех святых и Богородицы, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, многогрешного раба Твоего, и рабу Твою Анну во славу Твою. Аминь».

Василий Трифонович кончил говорить. Они вышли, и по дороге он передал отцу Михаилу листки, исписанные бисерным почерком, сказав: «Это мои здешние молитвы. Прочитайте и узнаете, как я живу и чего я прошу у Бога». Их отец Михаил напечатал в своей книге «Как спастись в современном мире» (нет ни указания издательства, ни времени, ни места издания). Там, кроме мольбы о познании воли Божией, о свете благодати, есть и леденящие душу слова: «Боже! Ты видишь: сил во мне уже не остается. Голодаю. Я на неделю растянул последний фунт хлеба, последний килограмм картошки. Сегодня все закончил. Что рубль оставшийся, когда я многим должен и больше в долг мне уже не дают...».

В ПОИСКАХ БОГА (чудесное обретение слезной молитвы)

Молитва – всегда чудо. Иногда переживается оно глубоко, но для посторонних глаз незримо. Иногда хочется пережитое, ставшее частью духовного опыта, передать другим, и человек раскрывает душу, как сокровищницу: внимайте и берите.

Такое ощущение было при чтении завещания отца Иоанна Потапова, которого помню служащим в Патриаршем соборе (в Елохове) и в храме Святителя Николая в Хамовниках. Также приходилось встречаться с ним в доме знакомых дивеевских монахинь, к которым он приходил читать акафист преподобному Серафиму.

До принятия священства (в 1950 году) он был математиком и читал лекции в Московском авиационном институте. Скончался в 1972 году. Вот как он пишет в своем завещании о действии молитвы.

«В молодости, когда я не имел еще веры в Него, однажды случилось, что я был отдален лишь мгновениями от смерти. И был вырван посторонней рукой совсем для меня неожиданно из раскрывшейся предо мною пасти смерти. И я тогда ничего не понял. И объяснил свое спасение случайностью. Впоследствии я осознал смысл этого события и увидел в нем чудесное и приснопамятное: именно, что моя жизнь уже не должна принадлежать мне, а принадлежать Ему.

Сохранив мне жизнь, Он оживил и мою холодную, холодом смерти охваченную душу. Я и раньше искал то, что мне должно было показаться истиной, но искал это по своему вкусу, что должно было бы удовлетворить мою гордыню.

Бродя по улицам города, я переживал свою тоску о таком желаемом, но еще мною не достигнутом. И вот однажды я оказался около кладбища. Вечерело. Было одиноко среди могил и крестов. Я подошел к храму.

Войти? Ведь там должен быть ответ на мои вопросы и бальзам на мою душу. И ранее я ходил вокруг храма в тяжелых раздумьях, было подсознательное тяготение к нему как к источнику истинной жизни – об этом где-то в глубине души мне шептали воспоминания детства.

С трепетом, как на экзамене: найду или не найду желаемое, – я вошел в храм.

Будничная служба. Полумрак. Немного молящихся, преимущественно старушки. Стоят, сбившись в кучку, посреди храма. Несмело я подошел к этой толпе. Служба кончалась. Я, конечно, ничего не понимал и не мог войти в духовный ритм молитвы. Запели Великое Славословие. Это было мне понятнее и ближе.

Меня «затронуло» это песнопение, но не могло охватить, как вот тех старушек, которые стояли рядом со мной и истово молились.

Я, может быть, с завистью, но, во всяком случае, с тоской смотрел вокруг себя.

И вдруг взор мой упал на маленького мальчика лет шести, которого я раньше не замечал, но который оказался вдруг около меня. Я видел, что он был весь охвачен молитвой. Глаза его были подняты «горе», губы что-то шептали; он покачивал головкой, как будто с Кем-то разговаривал, о чем-то Кого-то просил...

Это было живое воплощение сердечной молитвы. Я был потрясен. В это время до меня донеслись слова песнопения: «Научи мя творити волю Твою, яко Ты еси Бог мой».

Мою душу обожгло как бы огнем, не помня себя, потрясенный, я пал на колени, полились слезы.

Благо тому, у кого с детства сохранилась молитва. Но не меньшее богатство обретает тот, кто в мучительных поисках получает от Бога этот дар.

Я пришел домой. Я не имел угла, жил в общей комнате и не мог улучить время, чтобы стать перед образом и помолиться, продлить охватившую меня радость: я нашел то, чего напряженно искал. Для меня открылось небо. В постели я отдался этому охватившему меня в храме чувству. Мне хотелось вспомнить священные слова тех молитв, которые я знал в детстве. Я начал читать «Верую...».

Дальше первых «членов» я не пошел: забыл. Как ни напрягал память, вспомнить не мог. И вдруг, после многих попыток, передо мною как бы заблистал яркими буквами весь Символ веры.

Я с благоговением и со слезами прочитал его без запинки вновь от начала до конца. Затем и прочие молитвы, которых в детстве я знал множество и которые были забыты мною в годы неверия, сами собой собрались в моей памяти, и я обрел дар молитвы и слез умиления.

Я прошу вас быть внимательными к моему повествованию, ибо я... хочу показать всем великую милующую и любящую, промыслительную десницу Божию. Мы должны ясно представить и закрепить в своем сознании и памяти, что общение Господа со Своим созданием всегда живое, действенное и благое – лишь бы наши очи не застилала пелена безразличия или скептицизма!

Сейчас, слава Богу, стало много издаваться литературы, помогающей понять то, что десятилетиями искоренялось и втаптывалось в грязь. Среди книг, выходящих теперь, немало воспоминаний о пережитом и, самое главное, о милости Божией, освящающей людей светом любви и надежды в годы страшного мрака и холода узаконенной жизни без Бога.

В разных уголках нашей Родины сияли, как звездочки, молитвы явных и тайных подвижников.

Были они внешне очень разные: и образом жизни, и складом характера, и видом служения страждущим – всем, кроме одного: все они Богом оделены были даром молитвы за мир, готовы были терпеть многое – и терпели, не теряя сострадания к немощным. Рассказ о сверхъестественной помощи по молитвам праведницы находим и в житии современного подвижника владыки Стефана (Никитина).

Сергей Александрович Никитин, будущий владыка Стефан, был врачом, в 30-х годах его заключили в концлагерь, срок дали по тем временам небольшой – три года.

В лагере поручили заведовать медпунктом. За сочувствие к заключенным, находящимся в тяжелом состоянии, которых доктор Никитин старался хоть чем-то поддержать, на него написали донос, и это грозило ему продлением лагерного срока на пятнадцать лет!

Естественно, доктор очень волновался. Медсестра, тоже лагерница, посоветовала ему обратиться за помощью к блаженной Матренушке. «Пойдите на берег реки и покричите ей, попросите помочь в беде. Матреша всем помогает даже заочно». Сергей Александрович пошел на берег и громко крикнул: «Матренушка, помоги мне, я в беде!».

Доктору это показалось по меньшей мере странным, но он сделал то, что ему советовали. Прошло время. Его никуда не вызывали... В администрации произошли какие-то перемещения. Кончился срок, и доктор решил в первую очередь поехать в тот город (предположительно Пенза), где жила Матренушка, чтобы ее поблагодарить⁹. Ниже приводится рассказ будущего владыки Стефана о встрече с ней.

«Подошел я к дому и хотел было постучать в дверь, но она была не заперта и легко открылась. Стоя на пороге, я оглядел почти пустую комнату, посередине которой стоял стол, а на нем довольно большой ящик. «Можно войти?» – довольно громко спросил я. «Входи, Сереженька», – раздался голос из ящика. Я вздрогнул от неожиданности и нерешительно пошел на голос. Взглянув в ящик, я увидел в нем маленькую женщину, неподвижно лежащую на столе. Она была слепая с неразвившимися руками и ногами. Лицо у нее было удивительно светлым и ласковым. Поздоровавшись, я спросил: «Откуда Вы знаете мое имя?» – «Да как же мне не знать, – зазвучал ее слабый, но чистый голос, – ты же меня кликал, и я за тебя Богу молилась, потому и знаю. Садись, гостем будешь!»

Я долго сидел у Матренушки. Она мне рассказала, что заболела в детстве какой-то болезнью и перестала расти и двигаться. Родилась она зрячей, но в двухлетнем возрасте перенесла оспу и ослепла. В семье была бедность, и мать, уходя на работу, относила ее в церковь. Поставив ящик с девочкой на скамейку, она оставляла ее там до самого вечера.

Лежа на лавке, девочка слушала все церковные службы и проповеди. Священник тоже жалел девочку и занимался с ней. И прихожане жалели ребенка и приносили то кусочек еды, то одежонку, а кто просто приласкает и поможет поудобнее лечь. Так и росла она в атмосфере большой духовности и молитвы.

Потом мы заговорили с Матренушкой о цели жизни, о вере, о Боге. Слушая, я поражался мудрости ее суждений, ее духовному проникновению. Прощаясь, она сказала: «Когда будешь предстоять пред Престолом Божиим, поминай рабу Божию Матрену».

А я тогда и не помышлял об епископстве и не был священником. О себе же сказала, что умрет в тюрьме. Сидя возле нее, я понял, что передо мною лежит не просто больная женщина, а большой пред Господом человек. Мне очень не хотелось уходить от нее, так с ней было хорошо и отрадно, и я дал себе обещание навестить ее как можно скорее. Но не пришлось...

Вскоре Матренушку увезли в тюрьму, в Москву, где она и скончалась».

Многих волнует вопрос: как молиться в особо трудных обстоятельствах, когда хочется поступить по воле Божией и хочется ее узнать в отношении конкретных обстоятельств. Что же касается всего дела нашего спасения, то тут воля Божия явлена нам во всей полноте в Священном Писании (особенно в Новом Завете).

Митрополит Вениамин (Федченков) долго мучился этим вопросом. Обстоятельства забросили его далеко от Родины, и в 1927 году он, оказавшись за рубежом, переживал разногласие многих иерархов, обсуждавших Декларацию митрополита Сергия (Страгородского). Владыка Вениамин готов был ее принять, чтобы сохранить верность Московской Патриархии, но его смущало то, что он оказался в единственном числе. Позже, в 1933 году, к нему в Париже присоединились еще около сорока человек, но в 1927 году с ним рядом единомышленников не было. Кое-кто, правда, занял выжидательную позицию, но владыке Вениамину надо было самому решать, как быть. Он стал служить сорок дней подряд Божественную литургию, прося Господа открыть ему Свою волю. Временами душа успокаивалась, и он мирно принимал известную Декларацию.

Было и так, что его смущала мысль: разве он опытнее других? Не смиреннее ли поступить, как все? Тогда он решил написать на Афон, рассказать о своем решении и попросить совета. Старцы Русского Пантелеимонова монастыря ответили: если он уже пришел к решению, то надо «обложиться терпением и благодушно встретить все, что Бог даст».

Это его не удовлетворило. Он понял, что с готовым решением к старцам не обращаются. Снова написал владыка на Афон, просил старцев решить его вопрос свободно, не принимая его решения во внимание, и обещал исполнить их совет.

Молился он все время только об одном: «Исполни, Господи, волю Твою». И вот получил ответ от афонских отцов. От имени братства монастыря писал духовник архимандрит Кирик. Совет, как узнать волю Божию, состоял из нескольких пунктов:

1. Если есть время и возможность – попоститься три дня (или хотя бы один) как можно серьезнее.

2. В эти дни по три раза в день обращаться к Господу с самой усердной молитвой.

3. Молясь, просить откровения воли Божией, а не высказывать свои предположения или желания.

4. В эти дни (лучше начать заранее) особенно стараться не отвлекаться ни на что, помнить с благоговением о вездеприсутствии Божием и ходить перед Ним.

5. После молитвы мысли не должны двоиться, обычно остается одна изо всех, и она – верная.

6. Если сердце не будет склоняться в какую-либо сторону, то лучше поступить так, как больше хочется.

Владыка исполнил все, как и обещал, Оставшись в полной изоляции, он принял Декларацию митрополита Сергия и возглавил единственный приход, очень бедный и малочисленный, не порвавший связи с Матерью Церковью.

Позже к нему примкнули клирики, и приход стал живее и действеннее. Совет же афонских иноков может и теперь помочь каждому желающему узнать волю Божию в затруднительных обстоятельствах¹⁰.

Кажется, в молитве мы всегда просим хорошего, полезного. Но надо всегда помнить, что Господь во мраке Гефсиманской ночи, зная, что Ему предстоит крестная смерть, молился Отцу: Отче!.. не Моя воля, но Твоя да будет (Лк. 22, 42). И нас учат святые отцы на молитве всегда говорить это же. Говорить с готовностью принять все, что Господь попустит.

Если же только свое просить, то можно выпросить, но не на радость себе и другим. Ниже приводим трагический рассказ Александра Добровольского о его молитве за болящего брата Сережу.

«Сережа был младшим мальчиком в семье. Я очень привязался к нему. Сережа был удивительно талантливым и светлым ребенком.

Мама сказала мне, что Сережа болен и чтобы я не подходил к нему и не беспокоил его. Я скучал и старался поглядеть на Сережу. Мне сказали, что у него воспаление легких, что это очень тяжелая болезнь и чтобы я теперь больше молился за Сережу Богу.

Как стало скучно в доме. Точно все прятались, не говорили громко. Был один особенно тяжелый и страшный день. Я прошмыгнул к Сереже и встал около него.

Я смотрел на него и чем больше смотрел, тем мне делалось страшнее. Сережа меня не видел. Его глаза были открыты, но они ничего не видели. Он не дышал, а хрипел. Я не мог больше смотреть и стал отходить от него. Я совсем перепугался...

Я пробежал к себе, в пустую Варину комнату, и упал на пол в углу перед иконой Казанской Божией Матери. Я даже не молился, а только рыдал.

Потом из моего отчаяния стали складываться бессвязные слова молитвы. Не поднимаясь с пола, я все просил: «Господи, сделай... Господи... Господи, пусть Сережа не умрет, Господи, сделай, чтобы Сережа стал здоровым».

Я видел только икону Божией Матери. Все остальное пропало. Меня заливали мои слезы. Я не помнил, когда я начал свою молитву, сколько прошло времени. Я уставал, но вот ужас опять охватывал сердце, и я опять просил: «Господи, Ты можешь. Скажи, чтобы Сережа не умер...».

Наконец, я изнемог. Слезы утихли. Я поднялся с пола. Ноги меня не держали. Я едва дошел до Вариного стола. Там на столе горела лампа. Перед лампой лежало Евангелие, и я безотчетно раскрыл его и прочел: Иди, и, как ты веровал, да будет тебе... (Мф. 8, 13).

Я еще не понял, что случилось, но я пошел из комнаты туда, к Сереже. Я шел очень тихо, но я увидел, что мама сидит у его постели и делает мне знак рукой: «Саша, не шуми, Сережа уснул».

А через три дня он уже сидел в постели, с грудью, завязанной теплым платком, и весь обложенный подушками. Мы принесли к нему столик. Поставили кругом его любимые игрушки, его крепости и домики, которые он сам вырезал и склеивал... Как я был счастлив, как я радовался.

А Сережа?

С этого года Сережа прожил еще около сорока лет. Но больше половины этих лет прошло далеко от меня, и, когда я вспоминаю его сейчас, я вспоминаю только юношу-гимназиста и очень недолго студента. Когда я перебираю эти годы нашей совместной жизни, эту его молодую жизнь, первое, что изумляет меня, – Сережа больше никогда не был счастливым... Мы взрослеем, мы оба пишем стихи...

Он пишет:

Мама, мама, не плачь надо мной,

Из могилы назад не зови...

Что открылось ему в явлении смерти? Почему он не мог ее забыть?

При всех своих необыкновенных достоинствах, красоте, уме, удивительно мягком и добром характере он не привлекал к себе людей, а как-то отталкивал их от себя. Точно он носил в себе такое знание, которое делало его чужим для всех. Очень скоро он потерял веру в Бога. Что же ему осталось?

Ом пишет:

Разве мало в Отчизне моей

И безлюдных степей и лесов,

Где укрыться б я мог от людей,

От людей и людских голосов.

Или в тесной тюрьме, может быть,

Где бы шли бесконечно года...

В этом ему жизнь не отказала. Этого она отпустила ему сполна. От Соловков до якутской тайги он исходил все наши русские дебри и потьмы. Тридцать лет его морили по тюрьмам, гнали без остановки и сроков из одной ссылки в другую, преследовали без жалости, мучили, мучили и, наконец, убили.

Может быть, любовь Божия оградила бы Сережу от этих ожидавших его страданий, когда бы в тот вечер Бог взял его, юного отрока, к Себе? Но почему же Бог не отверг моей молитвы?

Нам ли знать судьбы Божии? Мне ли упорствовать в своей воле?

Господи, не внимай сердцу моему,

Не внимай словам молитвы моей,

Не сотвори по воле моей.

Но сотвори то, что угодно Тебе,

Что избирает и назначает для нас

Всесвятая и премудрая воля Твоя»¹¹.

«Бог дал мне долгую жизнь. Умерли все: и друг мой Сережа, и Костя, и Миша, и Леонид (братья), и моя Варя, и Маня. Умерли моя дорогая мамочка и папа, и незабвенная наша бабушка. Я один, и жизнь прожита.

Она была трудной и полной опасностей и великих страхов. Сколько раз вот-вот я мог погибнуть. Сколько раз я скользил на краю с бедой. Сколько раз, привлеченный манящей красотой, неосторожно заглядывал за предостерегающе поставленную стену и вместо красоты находил там ад и ужас, безобразие и грех. Но никогда, никогда я не был оставлен Богом. Божественная помощь находила меня и выводила из всех бед. Что же спасало меня? Молитва.

Моя молитва, которую я пронес по жизни, как свечку от двенадцати Евангелий, была разной. То она ярко и чисто горела, а то затухала, и только маленький-маленький огонек дрожал на ней, готовый потухнуть от ветра, которым дул на нее страшный мир. Но я защищал этот гаснущий огонек и сердцем, и рукой. Потому что был у меня опыт ее чуда в моей первой в жизни беде.

Моя крестная мать, бабушка моя, учила меня:

«Саша, если ты заболеешь, если что потеряешь, если сам потеряешься, заблудишься или испугаешься, молись Богу, и Бог тебе поможет».

И вот случилось так, что Саша и его младший брат Сережа потерялись в большом городе.

«...Я понял, что не знаю, где я, не знаю, как идти назад и где дом.

Я все куда-то шел и все молился:

«Господи, помоги мне. Господи, приведи меня домой».

Я просил Божию Матерь, Святителя Николая. Улица кончилась, и я остановился. Прямо и направо была широкая площадь с высокой стеной. Я бы никогда не решился перейти эту площадь. Но налево было еще страшней. От поворота, стуча и громыхая, непрерывным потоком катились ломовики.

Что же мне делать, куда мне дальше идти?

И тут кто-то наклонился ко мне и сказал:

– Дети, идите за мной!

Это была женщина, старая, как моя бабушка. Только бабушка была сгорбленная, а она, когда выпрямилась, была худая и высокая. И сказала она так ласково, как говорила бабушка, когда крестила меня на ночь. Голова ее была закутана в черный платок, и этот черный платок падал ей до ног и закрывал ее всю. Она еще раз оглянулась на меня и пошла вперед, налево, туда, куда с громом и грохотом катились ломовые.

А я, как она велела мне, пошел за ней. Мой испуг прошел. Раз она сказала, чтобы мы шли за ней, чего же было бояться! Она шла не рядом с нами, а впереди шага на четыре, но я все время ее видел. Я был маленький. Рядом шло много людей. Навстречу их шло еще больше, но все они не загораживали ее. Стоило мне посмотреть вперед, и я ее видел, видел всегда, как она шла, как она иногда поворачивала голову и взглядывала на нас. Она была точно выше всех, точно шла надо всеми. Сколько шло народа, что я подумал, чтобы нам не растеряться с Сережей, и я еще сильнее держался за него.

Моя детская резвость стала опять проступать, и, смотря вперед, я в то же время успевал заметить и то, что было кругом. Мы шли по большому мосту. Через перила с него была видна вода и внизу лодки и барки, и это все было интереснее, чем с Устьинского моста. Потом мы перешли мост и пошли по другой улице, очень узкой. Здесь народа, и шума, и тесноты было еще больше. Но это было ничего. Я видел ее перед собой, ее голову под черным платком и не боялся. А кругом было столько лавок и магазинов, сколько я никогда не видел. Они были рядом одна с другой и даже в два этажа.

Я так все разглядывал, что не заметил бы улицу, уходящую налево, но я вдруг остановился. А где же?.. Я не видел больше ее черного платка. Ее не было там, впереди, передо мной. И я услышал ее голос: «Теперь ты знаешь, где ты, и найдешь свой дом».

Она говорила очень тихо, как бы откуда-то издалека. И где была она, я не видел... Все, что только что было со мной, все забылось от той безудержной радости, которая меня охватила сейчас, потому что, когда здесь я смотрел кругом себя, я все узнавал. Узнавал, где я, где я стою.

Это были наши Садовники, только с другого конца».

По глубокому убеждению автора, его вместе с младшим братом привела домой преподобная Евфросиния, великая княгиня Московская. «Так я знаю. Так я верю»¹².

У отца Серафима Роуза, а позже в книге А.П. Тимофиевича «Божьи люди» приведен рассказ о встрече русского православного монаха по имени Николай с факиром. Это повествование ответит на некоторые вопросы и недоумения тех, кто ищут «высшего знания», минуя Православие.

«Чудным ранним тропическим утром пароход, на котором находился отец Николай, рассекал воды Индийского океана, приближаясь к острову Цейлону. Оживленные лица пассажиров, главным образом англичан с их семьями, ехавших на службу и по делам в свою колонию, Индию: все жадно всматривались в даль, отыскивая глазами волшебный остров, с которым почти у каждого еще с детства было связано столько интересного и таинственного, по рассказам и описаниям путешественников».

Опуская подробности прибытия парохода в Коломбо, скажем только, что пароход должен был загрузиться углем, и пассажирам разрешили сойти на берег, чтобы отдохнуть и познакомиться с местными достопримечательностями. Днем было очень жарко, и потому многие не решались покинуть пароход, дожидаясь вечера.

Но вот настал долгожданный вечер, и приятная прохлада сменила дневной жар. Небольшой группой из восьми человек, к которым примкнул и отец Николай, руководил полковник Эллиот, бывавший в Коломбо ранее и хорошо знавший город и его окрестности. Он сделал заманчивое предложение: проехать несколько миль за город и сделать визит одному из местных кудесников-факиров в надежде увидеть что-нибудь интересное. Все с восторгом приняли план полковника.

«Уже завечерело, – рассказывал отец Николай, – когда мы, покинув шумные улицы города, покатили по чудесной лесной дороге, сверкавшей миллионами искр от пролетавших светлячков.

Наконец дорога внезапно расширилась, и перед нами открылась небольшая лужайка, со всех сторон окруженная лесом. У края лужайки под большим деревом возвышалось какое-то подобие шалаша, рядом тлел небольшой костер и сидел, скрестив ноги и устремив свой неподвижный взор на огонь, худой, изможденный старик с тюрбаном на голове.

Несмотря на наше шумное появление, старик сидел по-прежнему совершенно неподвижно, не обращая на нас ни малейшего внимания. Откуда-то из темноты появился юноша и, подойдя к полковнику, что-то тихо его спросил. Немного спустя он принес несколько табуреток, и наша группа расположилась полукругом на некотором расстоянии от костра. Подошел опять юноша и бросил в костер горсть каких-то кореньев. Потянул легкий ароматный дымок. Старик сидел в той же позе, казалось, никого и нечего не замечая. Взошедший полумесяц рассеял до некоторой степени ночную тьму, и в его призрачном свете все предметы приняли фантастические очертания. Невольно все притихли и ждали, что будет дальше.

«Смотрите! Смотрите сюда, на дерево!» – взволнованно прозвучал голос мисс Мэри. Мы все повернули головы по указанному направлению. Действительно, огромная крона дерева, под которой сидел факир, как бы слегка переливалась всей своей поверхностью при мягком лунном освещении, причем само дерево стало постепенно расплываться и терять свои контуры, словно какая-то невидимая рука набросила на него воздушный покров, с каждой минутой все более и более уплотняющийся.

Вскоре перед нашими изумленными взорами совершенно ясно представилась волнующаяся поверхность моря. С легким рокотом набегали одна волна за другой, вспениваясь барашками, легкие облачка плыли по засиневшему небу. Ошеломленные, мы не могли оторваться от этой поразительной картины.

Но вот вдали показался белый пароход. Густой дым валил из его двух больших труб. Он быстро приближался к нам, рассекая волны. К величайшему нашему удивлению, мы опознали в нем наш же пароход, на котором мы приехали в Коломбо!

Шепот прошел по рядам, когда мы прочли на корме выведенное золотыми буквами название нашего парохода: «Луиза». Но что более всего потрясло нас, это то, что мы увидели на пароходе – самих себя!

Не забудьте, что в то время, когда происходило это событие, о кинематографе не было и помину, и представить себе что-нибудь подобное было совершенно невозможно. Каждый из нас видел себя на палубе среди людей, смеющихся, разговаривающих друг с другом.

Но что особенно удивительно: я видел не только себя, но одновременно и всю палубу парохода, с мельчайшими подробностями, как бы с птичьего полета, чего, конечно, в действительности не могло быть. Я видел в одно и то же время и себя среди пассажиров, и матросов, работавших на другом конце парохода, и капитана в его рубке, и даже нашу общую любимицу обезьяну Нелли, поедавшую банан у большой мачты. Все мои спутники одновременно, каждый по-своему, переживали виденное, выражая свои чувства легкими восклицаниями и взволнованным шепотом.

Я совершенно забыл о том, что я иеромонах и что мне, казалось бы, не подобало вовсе быть участником подобного зрелища. Чары были столь властны, что и рассудок и сердце безмолвствовали. Вдруг кто-то коснулся невидимой рукой моего сердца. Оно забилось тревожно и болезненно. Сразу стало мне не по себе. Какой-то страх охватил все мое существо. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!» – зашевелились мои уста.

Сразу почувствовал облегчение. Точно таинственные цепи, сковывавшие меня, стали распадаться. Напряженнее становилась молитва, а вместе с нею возвращалось и душевное спокойствие. Я продолжал смотреть на дерево, и вдруг, как бы гонимая ветром, картина заволоклась и рассеялась. Я больше ничего не видел, кроме большого дерева, облитого лунным светом, и также безмолвно сидящего у костра факира, тогда как мои спутники продолжали выражать свои переживания, глядя на непрерывающуюся для них картину.

Но вот что-то, по-видимому, случилось с факиром. Он качнулся в сторону. К нему тревожно подбежал юноша. Сеанс внезапно прервался.

Глубоко взволнованные всем пережитым, поднялись зрители, оживленно делясь впечатлениями и не совсем понимая, почему так резко и неожиданно все прекратилось. Юноша объяснил это утомлением факира, который по-прежнему сидел, опустив голову и не обращая ни малейшего внимания на присутствующих.

Щедро одарив через юношу факира за возможность быть участниками столь удивительного зрелища, наша группа быстро собралась в обратный путь.

Отъезжая, я невольно обернулся еще раз, чтобы запечатлеть в памяти всю обстановку, и вдруг – вздрогнул от неприятного чувства. Мой взгляд встретился с полным ненависти взглядом факира.

Это было одно мгновение, и он опять принял свое обычное положение, но этот взгляд окончательно открыл мне глаза на то, чьей силой творились эти «чудеса»¹³.

«Генерал-губернатор, граф Закревский, распорядился посылать дворников в пересыльные помещения тюрьмы в помощь сторожам. Дворник Хомякова, вернувшись домой, пересказал господам, что слышал, как ссыльные вспоминали свои «подвиги» под Тулой. Они собирались ограбить господскую усадьбу. Ночью, когда стемнело, они засели в кустах, чтобы выждать, пока в доме погаснут огни. Долго ждали, но в одной комнате все горела свеча. Подошли поближе и увидели, что кто-то стоит на коленях и молится. Ждали конца молитвы. Стало светать, и их поймали проснувшиеся люди. Дворник спросил, в какой усадьбе они попались. Оказалось – в Богучарове, у А.С. Хомякова.

«Барин наш спасся молитвой от ограбления», – говорила хомяковская дворня»¹⁴.

Об этом нельзя не вспомнить, читая строки из стихотворения Хомякова, призывающие к ночной молитве:

Ты вставай, во мраке спящий брат!

Разорви ночных обманов сети!

В городах к заутрене звонят,

В Божью церковь идут Божьи дети.

Помолися о себе, о всех,

Для кого тяжка земная битва, –

О рабах бессмысленных утех!..

Верь, для всех нужна твоя молитва.

Ты вставай, во мраке спящий брат!

Пусть зажжется дух твой пробужденный

Так, как звезды на небе горят,

Как горит лампада пред иконой.

Конечно, теперь в городах вряд ли где ночью звонят к заутрене, кроме Рождественской и Пасхальной ночей, но, пока живо монашество и монастыри, есть на земле места, где встают много ранее обычного и начинают утро молитвой.

Есть и мирские люди, любящие молиться ночами. Мы их можем не знать, но, главное, они есть. Желание молиться есть у многих, некоторые из сокровенных рабов Божиих затеряны в городской толпе. Есть такие, которые молятся, прося у Бога помощи каждому встречному, умоляя Его о наших нуждах.

О Хомякове же не раз вспоминали его близкие, что он любил молиться ночью, тщательно это скрывал, ничем не выдавая днем. Кто не знал этого, не мог и предположить ночного бодрствования у энергичного жизнерадостного Алексея Степановича.

Умели на Руси молиться! И – любили молиться. И теперь молятся, раз мы, ленивые и беспечные, еще живы. Еще ждет Господь нашего покаяния и усердия.

Молитва неотделима от слова. Мы повторяем слова святых, вдумываемся в слово Божие. Иногда оно трогает, умиляет, наставляет, вдохновляет, иногда – увы, оставляет равнодушным. Это, к сожалению, происходит и потому, что нам многое легко дается и мы забыли, сколько сил и старания приложили многие люди для того, чтобы мы могли свободно и просто подойти и раскрыть молитвенник, Евангелие, духовную книгу. Но так было не всегда и не для всех.

Ниже приводим воспоминания человека, прошедшего лагерь. Они свидетельствуют о благоговейном, трепетном отношении к слову Божию – этому духовному хлебу.

«Нигде, никогда я не видела и, конечно, уже не увижу и думаю, что и никто не видал и не увидит того необычайного по силе тяготения к слову Божию, т.е. – духовной литературе, особенно Евангелию, а также Библии и другим любым книгам на духовную тему. Это была небывалая жажда Божественного слова, которую мне довелось наблюдать в тюремной, лагерной жизни периода с 1937 по 1953 год. А удовлетворить ее не было возможности, особенно в подконвойных зонах, где не могло быть общения с вольнонаемными служащими, потому что вся духовная литература, даже молитвенник, – все было запрещено. Так что если бы даже каким-либо образом они и попали в барак заключенных, то были бы отобраны почти тут же, при первом же обыске, которые были очень частыми.

Причину этой потребности, этой жажды я не буду здесь разбирать. Шла духовная ломка людей. Я только хочу сказать, что ни в коем случае нельзя объяснить ее желанием найти утешение. Это тяготение было неизмеримо большего масштаба. Это также не было стремлением найти в той жизни смысл и какое-то объяснение в том, где никакого смысла нет, где полностью отсутствует логика и вообще здравый смысл.

Нет, эта потребность по глубине своей была иного масштаба. Масштаб ее был велик. А потому, как всегда в таких случаях, и родилась задача: как дать в руки жаждущему основы христианского учения и основные точные тексты Евангелия и чтобы можно было надежно скрыть их. В результате разрешения этой задачи и родилась моя работа.

Было точно рассчитано, какой величины, по длине и ширине, и во сколько листочков может быть вложена в вату телогрейки рукописная тетрадочка, которая при обыске, когда надзиратель ощупывает руками телогрейку, не будет прощупываться его руками. Это оказалась тетрадочка в двадцать листов, причем два наружных листка должны быть чистыми, чтобы не терлось написанное. И тогда выходило 38 страниц, размером 12x10 см. Ее вкладывали между ватой, ближе к поясу – там труднее прощупывалось. И вот в такую маленькую тетрадочку надо было переписать мою работу в 32 стандартных страницы машинописной бумаги.

Люди, умеющие писать такими буковками, как самый мелкий бисер, находились. Это были, в основном, эстонцы и латыши. Они прибывали голодными с этапов и нуждались в хлебе. А за переписку эту им платили 2,5 кг хлеба (4 суточных «пайки» по 600 г). Это сильно поддерживало и подкармливало их, а обладатель такой книжечки, отдавший свой хлеб за четыре дня, считал себя «богачом». Книжечки эти получили большое распространение по нашему лагерю. Людей пересылали с участка на участок, а многие уходили в этап, в другие лагеря и также уносили с собой их. Все было рассчитано точно. Они не прощупывались. А телогрейка была одеждой на все сезоны».

Но это относится к чтению, а какая связь здесь с молитвой?

Во-первых – чтение не просто помогает молитве, настраивает, направляет, но и способствует сосредоточенности. Св. Исаак Сирин советует предварять молитву чтением, когда душа особенно мучается холодностью, очерствением, окаменелым нечувствием.

Во-вторых – слово как бы аккумулирует силу духовную, опыт молитвы, радость победы над силами противления. Естественно, что более всего – слово Божие.

О том, что это так, знают многие. Вот одна из драгоценных крупиц духовного знания, переданного совсем недавно уже пожилой поэтессой – Надеждой Александровной Павлович (1895–1980). Об этом она написала владыке Вениамину (Федченкову). «Мне хочется сказать Вам о необыкновенном переживании моем вчера за обедней. Читалось Евангелие, и я вдруг почувствовала, что с каждым словом источается какая-то очищающая сила. Евангелие лежало, как риза Христова, от которой исходила сила и благодать, освящая все более и более самый воздух в церкви... Красота и благодать и непосредственное ощущение Божьего присутствия были так велики, что при всем ощущении грешности у меня в душе был мир и чувство неотверженности. Мне кажется, я не боялась бы умереть... То, что я видела (слава Богу: не чувственно-зрительно), было чудесно и радостно, и совершенно конкретно (курсив Н. Павлович – Ред.)».

Говоря о силе молитвы, нельзя забывать многовековой опыт соборной молитвы, во время которой часто тут же, на глазах у молящихся, являлся зримый ответ на молитву.

Вот пример из воспоминаний паломников, посещавших Глинскую пустынь. «...Однажды отец Андроник, пробегая по двору в сером подряснике и холщовом фартуке, собирал всех, кто мог пойти, на огород: «Все молиться, чтобы Господь дождь послал». Отец Павлин взял список с чтимой иконы Рождества Богородицы, кто-то понес табуретку. Подождали отца Андроника. Он вышел уже в фелони. Небольшая толпа богомольцев окружила его. Все тронулись в путь. Обогнули «столп» отца Серафима – духовника (т.е. башню, где была его келья), прошли часть огородов и остановились. Покрыв табуретку материей, положили икону Матери Божией. Зажгли свечи и стали молиться.

Отец Павлин читал ектеньи, а отец Андроник те молитвы, которые даны в Требнике на случай бездождья. Просил знакомыми словами: «Даждь дождь земле жаждущей, Спасе».

Просил так, будто обращался к Богу, Который тут, рядом со всеми нами. Он не может не слышать этой просьбы, ведь на небе ни облачка, а от земли тянет теплом, как от неостывшей золы. Увядшая зелень обвисает тряпкой.

Помолились и пошли все в храм.

По дороге каждая старалась хоть немного понести чтимый образ. Одни, пройдя немного, передавали другим, а некоторые никому не хотели уступать. Приходилось в таких случаях вмешиваться отцу Павлину и брать образ у таких, чтобы отдать более спокойным, ненастырным, которых скорее оттеснят «смелые». Занятые этим, богомолки не заметили, как вошли в калитку. Едва переступили порог, как хлынул дождь. Чуть раньше – и все промокли бы до нитки».

В другой раз (очевидцы рассказывали) на монастырский огород напали гусеницы. Уже стала завязываться капуста, но из-за их аппетита вместо первых листов торчали одни жилки. Отец Андроник собрал всех, кто был свободен, и повел на огород молиться. Просили в молитве (есть такие молитвы в Требнике), чтобы Господь сохранил урожай. Неожиданно внимание всех привлек шум. На капусту опустилась стая птиц и быстро ее обработала.

Молитва и вера – неразделимы. И все-таки бывает так, что молитва предваряет веру. Первый пример того – евангельский, когда отец больного отрока просит, значит – и молится: Верую, Господи! помоги моему неверию (Мк. 9, 24).

Очень яркий пример того, как молитва может привести к вере, мы находим в книге Зерновых «На переломе» (семейная хроника Зерновых).

«Я пошла к отцу Иоанну Кормилину и позвонила в дверь. Он сам мне открыл. Он стоял передо мной и смотрел на меня внимательно и участливо своими темными, проникающими в сердце глазами.

– Вам что-нибудь надо? – тихо спросил.

– Да, я пришла, чтобы спросить Вас... я хотела бы знать... верите ли Вы в Бога?

Он не удивился, не возмутился, он ответил все тем же тихим голосом, только его глаза как будто смотрели уже не на меня, а куда-то в глубину, вероятно в свое собственное сердце.

– Да, я верю в Бога.

И вдруг мне ужасно захотелось плакать. Как будто мое сердце говорило мне: как ты смеешь, дерзкая и глупая, спрашивать у священника, который отдал всю свою жизнь Богу, ты смеешь спрашивать у него – верит ли он в Бога? И с зажатой в сердце тоской я ему дерзко и цинично сказала: «Я не думаю, что можно верить, но если Вы действительно верите, то научите меня, я ищу и не могу найти, я многих спрашивала и никто не может научить, может быть, научите Вы?» Он увел меня к себе. Он спросил меня – сколько времени я буду искать Бога?

– А сколько времени Его надо искать?

– Всю жизнь, – сказал он, – всю свою жизнь до последнего Вашего издыхания, тогда Вы найдете Его. Многие ищут месяц или два и потом считают, что это не их вина, если они не нашли Бога, но когда человек ищет своего Создателя, он должен искать Его всю жизнь.

Я ничего ему не ответила, но я знала, что уйду от него не такой, какой пришла. Он сказал, чтобы я исповедовалась и причастилась. Мне это было трудно. Я не хотела этого. Но я все-таки пошла. Во время исповеди я опять была дерзкой и вызывающей. Я говорила ему, что для меня Причастие – это только «хлеб и вино» и что в молитве сказано, что если принимаешь без веры, то совершаешь еще больший грех. Или молитва лжет, или он меня толкает на еще больший грех? Он слушал меня с какой-то особенной тишиной.

– Молитва не лжет, – сказал он, – принимать Причастие без веры – это еще больший грех, но этот Ваш грех я беру на себя.

– Я не хочу. Я сама несу свои грехи, я не хочу передавать Вам, и потом я вообще не верю, что можно передать грех.

– Хотите Вы или не хотите, – сказал он, – этот Ваш грех я беру на себя.

И я в глубине души знала о величии его духа. Я стояла перед ним жалкая, ничего не смыслящая и старалась показать свою независимость и гордыню. Я причастилась и на следующий день, с торжеством, пошла сообщить ему, что ничего не случилось, никакая вера не спустилась с небес в мою темную душу.

– Приходите в церковь на каждую службу, – сказал он. – Приходите к началу и оставайтесь до конца.

– Мне это скучно, я ничего не понимаю, я стою и рассматриваю публику, критикую ее или думаю о другом.

– Боритесь с этими мыслями и повторяйте Иисусову молитву, говорите: Господи Иисусе Христе... или другую: «Я самая темная, я самая грешная, слава, слава Тебе, Господи».

Я стала делать так. Мне казалось, что для меня это гимнастика воли, стоять полтора часа и повторять ничего не значащие для меня слова. Мои мысли, большей частью, были далеко от церкви, но я повторяла Иисусову молитву с упорством, хотя и с внутренним протестом. «Когда-нибудь, – думала я, – я расскажу своим друзьям, что я испробовала все, чтобы найти веру, и все же не нашла ее». Я не помню, сколько недель прошло так, может быть четыре или пять. Я приходила в церковь каждую субботу и каждое воскресенье. Я приходила к началу службы и оставалась до конца. Я как-то привыкла к Иисусовой молитве, она проникла в меня, и хотя я повторяла ее механически, она больше не была мне трудна. Однажды, в субботу, во время всенощной, когда хор пел: Величит душа моя Господа, я не знаю, как это случилось, но я почему-то стояла на коленях и плакала. Я знала, что это по молитвам отца Иоанна Кормилина, по молитвам священника, который взял мой грех неверия на себя. Я плакала от невыносимого счастья, от света и веры, наполняющих меня. Мне было тогда все равно – жить или умереть, потому что я знала, что большего счастья не существует. Так началась моя новая жизнь. Ее центром была Церковь».

Всем нам трудно... и раньше, и теперь. Не приходится надеяться на особые улучшения и в будущем. Но трудности у всех разные. Мы не говорим о внешних. О внутренних же трудностях и об их причинах красноречиво говорит такой диалог:

– Скажи мне, много ли времени уделяешь ты молитве?

– Отнюдь немного, мать Павла. Ибо признаюсь, что ежедневные молитвы читаю без усердия, не вникая в смысл читаемого. Вот токмо в минуты большой печали да большой радости шевелится в душе что-то особенное, как, бывало, в детстве.

– В храм-то ходишь часто ли?

– Лишь по самым большим праздникам. Да еще Великим постом, когда говею. А делаю то по единой привычке: отрапортовал о грехах и конец.

– Ну, коли так жить, то и тревог не миновать.¹⁵

Такой вывод естествен не только для героев исторического романа, но и для многих из нас.

О том, как молитва меняет человека, всю его жизнь, его отношение к Богу и миру, рассказывает некая москвичка, в воспоминаниях о своем брате. Записи эти датированы 1937 годом.

«С ранних лет он отличался большим умом, трудолюбием, добросовестным отношением ко всякому взятому на себя делу, порядочностью и безупречной честностью. Окончив университет, он поступил на службу и благодаря своим качествам стал получать повышения и перед революцией занимал ответственную должность. Службу он считал делом для себя основным и не только интересовался, но и поглощался ею настолько, что на все остальное смотрел как бы со стороны.

Он никогда не был неверующим, но церковь посещал лишь на великие праздники и для говения.

В самом начале революции он был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Камера его напоминала каменный мешок. Ее нижняя часть находилась в земле, а освещалась она оконцем с чугунной решеткой под сводчатым потолком. Она пропускала полосу тусклого света, но находилась так высоко, что выглянуть из него не было возможности. Через толщу громоздких холодных и сырых стен не проникало ни единого звука...

Впоследствии брат говорил, что тяжелее всего действовали на него царившая день и ночь гробовая тишина, отсутствие сведений о своих и о том, что происходит в городе, и полная неизвестность своей дальнейшей судьбы:

«Неотступно мучил все тот же вопрос: Что сделают со мной? Сошлют на каторгу? Казнят? Может быть, этот день, этот час мой последний? Воображение рисовало страшные картины. Душевная мука становилась нестерпимой. Временами я впадал в отчаяние.

И вдруг я понял, что выхода для меня только два: либо биться головой о стенку, либо... молиться».

Так прошли для него первые сутки, а на следующий день он просил тюремное начальство разрешить его жене прислать ему Евангелие. Просьбу исполнили, и все остальное время он провел, молясь и читая.

Вспоминается беседа Христа с богатым юношей. На вопрос, что делать, чтобы унаследовать жизнь вечную. Иисус, полюбив его, сказал: Все, что имеешь, продай и раздай нищим... и приходи, последуй за Мною, взяв крест (Мк. 10, 21).

Так вот теперь, когда мы лишились всего, что имели, я и думаю: кто бы из нас решился так поступить? Но, видя наше малодушие, порабощение благами земными и так же нас полюбив, как того юношу, Христос Сам нам помог. От пленявших нас благ мы освободились в силу неизбежности, и осталось нам лишь нести крест, возложенный на нас волей Божией, и понять, что крест этот нам во спасение. Вспомним и слова апостола Павла: Не пренебрегай наказания Господня, и не унывай, когда Он обличает тебя (Евр. 12, 5).

На одиннадцатый день его неожиданно освободили. Я поспешила к нему и сразу почувствовала, что в нем произошла какая-то перемена и что стал он мне так близок, как раньше никогда не бывал. Мы стали видеться почти ежедневно и много беседовали. Он рассказал о своем духовном перерождении и считал, что, кроме особой к нему милости Божией, он был спасен молитвами нашей покойной матери. Он говорил, что понял тщету и тленность всего мирского, свое перед Богом ничтожество, когда он мнил себя (перед Богом) нужным и значительным человеком.

В 1919 году бывший подчиненный брата предложил ему скромную должность, и брат уехал. Кроме службы, приносившей скудный заработок, он занимался и уроками. Многие приходили к нему за советами, утешением, наставлением, удивляясь его благочестию и мудрости. Особенно часто посещали его местный священник и монах, относившиеся к нему как к своему духовному руководителю. Весной 1921 года брат простудился и, проболев несколько дней воспалением легкого, скончался тихо, безболезненно и мирно».

Действия молитвы неисчислимы. Милость Божия, через молитву являемая, многообразна и удивительна. Не только в житиях святых мы видим это, но и в повседневной жизни. Только бы внимательнее к этому присмотреться! Софья Михайловна Зернова¹⁶ вспоминает, как ее попросили отвезти в приют осиротевшего мальчика. Приют был организован при Хоповском монастыре. Мальчику было четыре года.

«В поезде он спросил: «Тетя Шоня, ты моя?» – «Да». Когда на следующий день я пришла в приют, Сережа кинулся ко мне. Мы сели с ним рядом на скамеечку и молчали. Мы оба были счастливы. Перед отъездом я взяла Сережу в церковь. Я подвела его к иконе Богоматери и сказал ему: «Приходи сюда молиться, если тебе будет грустно, и молись тоже обо мне». Я не знала, мог ли четырехлетний мальчик понять мои слова, но я не умела говорить с ним.

Через год я приехала в Хопово. Отец Алексий, встретив меня, сказал: «У Вас тут есть молитвенник. Однажды, когда я один молился в церкви перед чудотворной иконой, чья-то маленькая ручка взяла меня за руку. Рядом стоял тоненький беленький мальчик. «За тетю Шоню помолимся», – промолвил он мне. «С тех пор отец Алексий часто приводил Сережу в церковь, и они вместе молились. Когда я пришла в приют, Сережа сразу узнал меня, и радости нашей не было конца. Через два года он заболел и умер».

В священнической практике много случаев чудодейственной силы, явленной по молитве. Вот один из них.

Позвали священника к умирающему от рака. Он тридцать лет не причащался и теперь, зная, что умирает, проклинал всех. Живы были у него только глаза, а сам – кожа и кости. Врачи сказали, что осталось жить ему считанные часы.

Священник спросил, простил ли он всех? В ответ злобно исказилось лицо умирающего, и полились проклятья. Никакие убеждения не помогали.

Что делать священнику? Решил предложить хотя бы помолиться вместе Богу, чтобы Он дал силы простить. Больной согласился. Начальные слова священник прочитал по молитвеннику, а дальше говорил сам, свои слова, боясь взглянуть на больного.

Наконец кончил и отважился посмотреть. Он увидел просветленное, в слезах лицо...

«Конечно, простил, всех люблю... не знаю, откуда была эта злоба!» Причастившись, просветлел еще больше. Родные говорили, что никогда не видели его таким.

Он простился со всеми, благословил близких и через два часа умер.

О том, как трудные обстоятельства способствуют обращению к Богу, знают все. Приведу рассказ своей давней знакомой, ныне почившей. Она очень просила Господа сохранить на войне ее мужа. У нее росли мальчик и девочка. Все очень ждали отца с фронта. А.В. молилась о спасении своего мужа. Даже тогда, когда получила похоронку. И он вернулся. Раненный, с трудом передвигавший ноги (был ранен в ноги), но живой. Она вспоминала об этом времени не раз;

«Молилась я за него день и ночь. Что бы ни делала, а в уме все его держала и о нем молилась. Казалось мне, что и во сне я за него молюсь. И вот раз такой бой был, кажется – все полегли. Немцев во много раз больше было, чем наших. Ранило моего Ф., встать не может. Стал ползти. Бой стихает, только слышит он – то впереди пуля прожужжала, то справа. Видят, значит, что он жив, добить хотят. А ему так домой, к семье, хочется! Вырос он в нецерковной обстановке, молиться не умел, но мне ничего не говорил, не мешал молиться и в церковь ходить. В этом отношении мое мнение считал непререкаемым и авторитетным. Когда понял, что за ним охотятся, мысленно обратился ко мне с просьбой: «Хоть бы ты обо мне помолилась». В ответ короткая и четкая, как приказ, фраза: «Не двигайся!» Кто сказал? Откуда она? И как не двигаться, ведь хочется, чтобы свои видели, что еще жив, подобрали. Но нельзя не послушаться этого голоса-приказа: «Не двигайся!» Помимо всех рассуждений он чувствовал, что в этом его спасение. Замер. Лежит, как убитый. Стрелять перестали. Лежит до наступления темноты. Кажется, что вот-вот потеряет сознание. Послышались приглушенные голоса. Чьи? Так хочется услышать свою родную русскую речь. Кажется, наши! Из последних сил решил крикнуть: «Братцы, я живой!» Получился невнятный шепот, но и его услышали наши санитары. Взяли, отправили потом в тыл, откуда он долго не мог дать о себе знать, связь была нарушена. Немного окреп и вернулся домой к общей радости».

Много чудесного было в жизни почти каждого христианина, но едва ли не большая часть самого неожиданного и удивительного связана с молитвой матери о детях.

Вот один из таких примеров, который сохранился в книге о подвижниках Глинской пустыни, изданной еще до революции.

В Петербурге, в гвардии, Василий Милонов славился своим непутевым поведением. Любил он кутежи, не слушал мать, женщину благочестивую, постоянно уговаривавшую его остепениться. Не думал он ни о Боге, ни о Вечной Жизни, ни о Страшном Суде.

Однажды он вернулся домой навеселе, решил отдохнуть. Лег на койку, едва закрыл глаза, как услышал из-за печки доносившийся голос: «Возьми пистолет и застрелись». Он решил, что кто-то из его приятелей над ним захотел подшутить. Встал, осмотрел комнату, заглянул за печку – никого. Опять лег. И опять тот же голос на том же месте требовательно повторяет: «Возьми пистолет и застрелись».

Стало ему не по себе. Сказал денщику своему об этом. Тот посоветовал перекреститься, помолиться Богу, потому что это уже явно бес силу взял и хочет его погибели. Полковник отругал денщика за суеверие. Денщик просил барина отнестись к этому серьезно, перекреститься и убедиться, что голос исчезнет. «Тогда Вы увидите, что и Бог и бес существуют». Барин прогнал советчика и решил опять лечь.

И опять тот же голос на том же месте повторил то же самое. Жутко стало. Перекрестился. За печкой утихло. Голос больше не повторялся. В этот момент гвардеец окончательно протрезвился и впервые подумал о ток, что мать за него молится, а он как живет?! И сон пропал, и интерес к прежней жизни исчез.

Решил, что пора каяться. Подал в отставку, пошел в Киевскую Лавру. Там ему удалось побеседовать с митрополитом, который посоветовал пойти в Глинскую пустынь и все рассказать игумену Филарету. Он так и сделал. Мать-старушка была еще жива и благодарила Бога за то, что сын образумился. Ей он отдал свою пенсию, а сам остался в Глинской пустыни послушником и был им до конца своих дней, каясь и молясь о прощении грехов прежней жизни.

Когда мы думаем о молитве, то нам кажется, что для молитвы необходимо выделить определенное время, что необходимо найти подходящее место, лучше всего в храме, подождать, когда придет желание от всего на свете на время отстраниться.

Все это, без сомнения, хорошо, но этого мало. Апостолы нам заповедали: непрестанно молитесь. И мы видим на различных примерах, как старались люди, самые разные, воплотить в жизнь эту заповедь.

В первой половине нашего века в Югославии временно обосновался наш православный монастырь. Дали монахиням опустевший монастырь в горах, где они молились днем и ночью. Особенно сильной и впечатляющей была ночная молитва.

О ней вспоминала С. М. Зернова, навещавшая там монахинь.

В ночной тишине, на полянке, когда храмом становился окружающий лес, сестры пели, держа в руках зажженные свечи: Се Жених грядет в полунощи. Над их головами светились звезды, и весь мир, казалось, возносил Творцу свое моленье.

* * *

Иначе молилась старушка-монахиня Ольга, скончавшаяся в Москве в 1973 году. Ей было уже за сто лет. Она жила в маленьком домике на Таганке. Иногда вела себя, как юродивая, иногда – совершенно нормально. К ней многие ходили, ко многим обращалась и она.

Навязав немыслимых узлов, чуть ли не бегом бежала она по улицам Москвы и, почувствовав душой чье-то неизбывное горе, тоску, безысходность, ласково просила помочь донести сумку или узелок.

Обычно невозможно было отказать в ласковой просьбе, и человек брал ее поклажу. Она же шла рядом и молилась за него. Видимо, молилась до тех пор, пока душа страждущего не начинала распрямляться, успокаиваться.

Тогда матушка Ольга брала из его рук свое имущество и бежала к следующему.

Знавшие ее близко говорили, что она почти не спала ночами – молилась. Иногда поднимала тех, кого оставляла у себя ночевать, повторяя: «Молитесь, молитесь! Мир молитвой держится!»

* * *

А вот свидетельство нашей современницы, матери-христианки, работающей женщины, стремящейся среди забот о сыновьях, муже, домашнем хозяйстве выкроить время в храм пойти, дома помолиться, с детьми поговорить.

«О всех мелких-мелких домашних делах молюсь словами, по возможности самыми простыми, причем замечаю, что о самых-самых незначительных вещах молитва получается едва ли не детской, какой-то уж очень простой. Суп варю – о супе молюсь, чтобы он вкусным получился, пол мою – прошу у Бога сил, чтобы домыть его до конца и не растянуться от этого в полном изнеможении (я от природы очень слаба физически – силы мои явно меряны). Молюсь я над кастрюльками, магазинными авоськами да бесконечными рубашками, большими, поменьше и совсем маленькими, чтобы мир Божий, о котором мне, женщине, невозможно и помыслить, накрепко заключил меня во Христе Иисусе. Иначе молиться я не умею. Где уж мне, грешной, творить молитву Иисусову по образцу святых Отцов наших»¹⁷.

Примерами молитвенных усилий, благодатных действий молитвы полна вся наша духовная литература. Стоит только внимательнее присмотреться – и увидим, что любое жизнеописание подвижника благочестия, не говоря уже о житиях святых, любые воспоминания о жизни и переживаниях верующих полны примеров чудесного влияния молитвы. Пока есть молитвенники – явные и тайные, известные и никому неведомые – будет жизнь на земле.

Христиане призваны так молиться, как дышать. Чтобы это не показалось лишь отвлеченным понятием и невозможным сравнением, стоит вспомнить совет иеросхимонаха Михаила, который по обстоятельствам смутного, революционного времени оказался в Финляндии после разорения монашеской жизни на Валааме. Он беседовал с С. Н. Большаковым, и тот записал слова старца.

«До конца жизни ты будешь впадать в грехи, тяжкие или легкие, гневаться, хвастаться, лгать, тщеславиться, обижать других, жадничать. Вот это-то сознание (т.е. напоминание, что жизнь полна грехов, от которых своими силами не отделаться) и будет держать тебя в смирении. Чем тут гордиться, если ежедневно грешишь и обижаешь ближнего. Но на всякий грех есть покаяние. Согрешил и покайся, опять согрешил – опять покайся и так до конца. Делая так, никогда не будешь отчаиваться, а постепенно придешь в мирное устроение. А для этого нужно блюсти помыслы. Бывают они добрые, безразличные и худые. Последних никогда не принимай. Как появился прилог¹⁸, отсекай его сразу молитвой Иисусовой. А если станешь его рассматривать, то он к тебе приразится, ты им заинтересуешься. Он тебя очарует, и ты с ним согласишься и будешь обдумывать, как бы его исполнить, а потом его исполнишь делом – вот и грех. Упражняйся, как можешь, в молитве Иисусовой и постепенно придешь в умиротворение, и знаком будет тебе глубокий мир души, необуреваемое спокойствие»¹⁹.

Всех ли и всегда слышит Бог? Слышит всех, слышит всегда, только мы не всегда об этом помним. Хочется нам скорого и чудесного ответа. Он приходит, хотя и не всегда так и тогда, как мы хотим, но иногда и так.

Вот что рассказал священник Глеб Каледа (отец Глеб был тюремным священником, одним из первых в наше время).

Однажды молодой человек напал на другого и серьезно его ранил. Впервые в жизни он испугался, поняв, что раненный им может умереть. И впервые он стал молиться: «Господи, сделай так, чтобы он не умер». Так молился, что всем существом понял: услышал его Господь!

Раненого увезли на «Скорой», его – на другой машине и в другое место.

В тюрьме он окончательно поверил, исповедовался, и ему открылся мир других ценностей. Главным для него стало откровение: Бог нас слышит!

О значении и силе молитвы в жизни всякого православного – мирянина и инока – свидетельствует духовный опыт монахини Татьяны.

Ей дано было пережить состояние внезапно перешедших в иной мир. (Это видение относится к 1912 году.) Опустив подробности, обратим внимание на то, с чем она столкнулась в иной реальности. Ей было дано увидеть души людей самого хорошего, с нашей точки зрения, поведения. Но все они явно страдали, душевно мучились.

Она спросила: «Молитесь ли вы здесь Богу?» И в ответ ей было сказано: «Во век не услышит нас Господь здесь за наше нерадивое поведение во дни земной жизни. Мы не имеем дерзновения призывать имя Господне. При жизни нам дан был телесный труд для нашего земного существования, а для души была дана заповедь молиться. Но мы были заняты только делами и не обращали внимание на то, что творится в сердце. К своим обязанностям мы относились серьезно, но главной из них – молитвы – не исполнили».

Монахине Татьяне показано было множество мирян – мужчин, женщин и детей. От них исходил ужас безысходности. Некая жена (кто она – матушка Татьяна так и не могла понять) сказала ей, что эти люди – хорошие христиане. Они много добра в жизни делали, но в душе места Господу не было у них. «Они и ты попали сюда за то, что вели нерадивую жизнь, думая, что и все живут так же». Обратившись к ней, эта жена сказала: «Ты, инокиня, не приучила себя к молитве Иисусовой. Через эту молитву вселяется благодать Божия, и душа соединяется со Христом и не ощущает таких страхов, которые испытывают все, здесь находящиеся. Рай в душе человека тогда, когда в ней Господь. О своем переживании и обо всем, что ты здесь видела, надо рассказать всем монахам и мирянам, погибающим по своему нерадению. Не стоит только рассказывать неверующим и маловерующим».

У матушки Татьяны появилась надежда на возвращение к земной жизни.

Жена продолжала: «Если человек умирает, произнося в минуту смерти Иисусову молитву, то душа предстанет пред Господом и будет неразлучно с Ним во веки. Так же, если произносить молитву: «Пресвятая Владычице моя Богородице, спаси мя грешного...». Если даже в свои последние минуты человек не в состоянии будет вымолвить ни слова, то душа его, стремившаяся к этой молитве во время земной жизни, сама будет произносить ее на смертном одре. В каком состоянии душа выходит из тела, в таком вовеки и останется».

Монахиня Татьяна видела нерадивых монахинь, мрачных, убитых горем. Были среди них клирошанки, лишенные дерзновения молиться. Это было наказанием за то, что не служили Богу чистым сердцем, живя в обители.

«Я горько плакала, – продолжала в своих воспоминаниях матушка Татьяна, – что за наше нерадение мы лишены счастья воспевать Господа и Его Пречистую Матерь».

Монахиня Татьяна молила вернуть ее на землю и обещала, не стесняясь и не боясь, рассказывать всем о пережитом. «Никакой земной ужас не сравнится с теми ужасами, которые я пережила в загробном мире».

О том, что для молитвы нет ни расстояния, нет ни преград, ни помех, что ее помощь приходит порою к нам и из потустороннего мира, знают многие. Особенно яркое подтверждение этому находим в воспоминаниях княгини Урусовой.

«У меня с детства была близкая подруга Н.В. Она была немного старше меня и вышла замуж на два года раньше. В первый же год у нее родился сын Владимир. С самого рождения мальчик поражал всех своими большими, черными, как бы грустными глазами и необыкновенно смирным характером. На второй год родился у нее сын Борис, тоже удивлявший всех с первого дня появления на свет, но, наоборот, чрезвычайно беспокойным характером и живостью.

Владимир все классы прошел первым учеником. По окончании Московского университета он поступил в Духовную Академию и был рукоположен в диаконы, а затем в священники в 1917 году.

Владимир вступил на путь, к которому стремился и был избран Богом с рождения. С самого начала стал пользоваться уважением и любовыо прихода. В 1924 году он и его родители были высланы в Тверь без права покидать город. Они должны были постоянно находиться под надзором ГПУ. В 1930 году Владимир был арестован и расстрелян в Москве.

Другой брат, Борис, когда началось брожение революции, поддался пропаганде, вступил в комсомол, а затем, к великому горю родителей, стал членом Союза безбожников.

Отец Владимир при жизни старался вернуть младшего брата к Богу, умолял одуматься и, вероятно, много молился о душе брата, но не смягчил его.

В 1928 г. Борис стал председателем Союза безбожников в городе Петропавловске в Казахстане, куда уехал, женившись на девушке-комсомолке, тоже безбожнице.

В 1935 году я приезжала на несколько дней в Москву, где случайно встретила Бориса. Он радостно бросился ко мне со словами: «Господь по молитвам брата, на небесах, вернул меня к Себе».

Вот что он мне рассказал.

«Когда мы венчались (что было сделано по настоянию родителей), то мать моей невесты благословила ее образом Нерукотворного Спаса и сказала: «Только дайте мне слово, что вы образ не бросите. Пусть он сейчас не нужен вам, только не бросайте». Он, действительно, не был нам нужен и лежал в сарае, в сундуке с ненужным хламом.

Через год у нас родился мальчик. Мы оба очень хотели иметь ребенка и были очень счастливы, но ребенок родился больным и слабеньким, с туберкулезом спинного мозга. Средства мы сумели сохранить кое-какие и не жалели денег на врачей. Все они говорили, что в лучшем случае, при хорошем уходе и лежа всегда в гипсе, мальчик может дожить лишь до шестилетнего возраста.

Затем мы уехали в Казахстан, надеясь на лучший климат. И там я был председателем Союза безбожников и гнал Церковь.

Ребенку было уже пять лет. Здоровье его становилось все хуже и хуже.

До нас дошел слух, что в Петропавловске находится в ссылке знаменитый профессор по детским болезням. От нашего селения нужно было ехать 25 верст на лошадях до ближайшей станции. На Петропавловск – всего один поезд в сутки. Ребенку стало совсем плохо, и я решил поехать и пригласить профессора к нам.

Когда я подбежал к станции, то поезд на моих глазах ушел. Я опоздал на несколько минут. Что было делать? Оставаться на сутки и ждать, а там жена одна, и вдруг ребенок умрет без меня? Подумал и повернул обратно.

Приезжаю и застал следующее: мать, рыдая, стоит на коленях у кроватки, обняв уже холодеющие ножки мальчика. Местный фельдшер только что ушел, сказав, что это последние минуты. Я сел за стол против окна, обхватив голову руками, и предался отчаянию.

И вдруг вижу, как наяву, что открываются двери сарая и из них выходит покойный мой брат, отец Владимир. Он держит в руках, лицом от себя, наш образ Спасителя. Я обомлел: вижу, как он идет, как на ветру развеваются его длинные русые волосы, слышу, как он открывает входную дверь, шаги его слышу. Я весь остолбенел и похолодел, как мрамор. Он входит в комнату, приближается ко мне, молча передает мне образ в руки и, как видение, исчезает. Я не могу передать словами, что испытал, но я бросился в сарай, отыскал в сундуке образ и положил его на ребенка. Утром он был совершенно здоров. Приглашенные врачи, лечившие его, только руками разводили. Сняли гипс. Следов туберкулеза нет. Тут я понял. Я понял, что есть Бог, понял молитвы брата.

Я немедленно заявил о своем выходе из Союза безбожников и не скрывал происшедшего со мной чуда. Везде и всюду я возвещаю о случившемся со мною и призываю к вере в Бога. Не откладывая, мы уехали под Москву к моим родителям, туда, где они поселились после окончания срока ссылки. Окрестили сына, дав ему имя Георгий».

Урусова больше Бориса не видела. Узнала только, что после крещения сына он с женой и ребенком уехали в Кисловодск.

Везде он открыто говорил и о своем заблуждении, и о спасении. Через год он, будучи совершенно здоровым, неожиданно умер. Близкие считали, что это не случайно, что кто-то не мог терпеть его свидетельства и отомстил ему. В те годы это особенно просто было²⁰.

Приведем краткую запись из дневника писателя Бориса Шергина.

«Одно из проявлений веры – молитва, которая места не ищет. «Выхожу один я на дорогу, сквозь туман кремнистый путь блестит, ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит...» Это ощущать – уже есть молитва.

Да, какое это благо, что Господь не ограничен местом, что Он слышит везде... и человеку дано право и радость обращаться к Нему везде. Это не значит, что не нужен храм. Нужен, и очень. Это значит – человек может превращать все в храм – и дорогу, и работу (если она, конечно, не требует умственного напряжения), и любой уголок в городе и на природе. Было бы сердце устремлено к Богу, и было бы неизбывным желание чистить душу и беречь ее от власти страстей, равнодушия и недоверия Творцу»²¹.

Примеры, которые приводил в своих лекциях и беседах владыка Антоний, до того современны, т.е. необходимы современным людям, мучающимся из-за множества неразрешимых проблем, что их надо не просто помнить, но серьезно продумать, попробовать на них поучиться.

Так, однажды ему задали вопрос, который, казалось, нес в себе утверждение: в современной ситуации молиться так, как могли раньше, отключившись от всего, невозможно,

И он ответил примером, вроде бы далеким и не имеющим к нам отношения. Он вспомнил историю об отшельнике, который в юности услышал в церкви какие-то слова о молитве, которые так его поразили, что он захотел уйти и только этим жить: молиться, молиться, молиться... Был он безграмотный и необразованный церковно и поэтому знал только одну молитву «Отче наш».

Он ушел в соседнюю гору и первые часы повторял эту молитву. Пока душа была жива, трепетна, он ее повторял раз за разом с живым трепетным чувством. А потом день начал склоняться к вечеру. Ему было лет девятнадцать, его стал мучить голод, и он решил поискать, чем бы покормиться. Стал он ходить, собрал ягод каких-то, поел их немножко, голод утолил лишь слегка. А к этому времени стало смеркаться все больше и больше, и он начал слышать, что вокруг него просыпается жизнь леса, жизнь гор: шорохи, голоса хищных зверей. То глаза блеснут, то послышатся легкие шаги – и на него напал страх. И тогда он начал кричать перед Богом: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй, спаси мя!» И всю ночь со страху он так кричал. Утро пришло, звери улеглись в берлоги свои, и пришло ему время ягоды искать. Но теперь он уже знал, что под каждым кустом может сидеть один из тех страшных зверей, которые всю ночь рыскали вокруг него. И стал он ходить в своих поисках еды и все время говорил: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!» Голод его мучил, ночь он не спал, усталость его одолевала. И стал он все отчаяннее взывать к Богу о помощи, потому что он не видел себе ни помощи, ни спасения. И ночь настала, и день настал, и так годы прошли.

Однажды, много лет спустя, когда он был уже стариком и прославленным, его посетил подвижник из какой-то пустыни и спросил: «Отче, кто тебя научил непрестанной молитве?» И он ответил: «Бесы». Потому что кроме зверей, голода, холода и одиночества, с которыми он сжился довольно-таки быстро, начали нападать на него роями и помыслы, и плотские движения, и воспоминания, и всевозможные соблазны. И чем больше они на него нападали, тем больше он кричал о помощи, до того дня, когда вдруг перед ним явился Христос и настала тишина.

Но к этому моменту он научился основному, чему всякий подвижник должен научиться: что если только Господь отнимет Свою защиту, никакие свои или другие человеческие силы не помогут. И поэтому он продолжал молиться. Хоть зверей он больше не боялся, хоть голод он преодолел, хоть подвижником он стал в бдениях, хоть бесы в это время отошли, он продолжал молиться той же молитвой.

У нас есть все, что имел в незапамятные времена пылкий юноша: и опасности, и страх, и беспомощность, и неопытность, и козни бесов. Нет только той веры, нет его устремленности к Богу, нет того постоянства, решительности и доверия Богу. Поэтому так нам трудно учиться молиться.

Кто любит Господа, тот всегда Его помнит, а память Божия рождает молитву.

Преподобный Силуан Афонский

* * *

Молись прилежно всегда, чтобы снизошла на нас благодать Святого Духа.

Преподобный Варсонуфий Великий

* * *

Без непрестанной молитвы невозможно приблизиться к Богу.

Преподобный Исаак Сирин

* * *

Нет крепче щита, нет сильнее оружия в духовной брани, чем Иисусова молитва. Авва Иов

* * *

В то время, когда ум твой рассеян, паче молитвы занимайся чтением.

Преподобный Исаак Сирин

* * *

Непрестанная молитва приходит от любви, а теряется за осуждение, за празднословие и невоздержание.

Преподобный Силуан Афонский

* * *

Чаще воздвигай ум на молитву и разоришь помыслы, вращающиеся в сердце.

Авва Фалассий

* * *

Кто не считает себя грешником, того молитва не бывает услышана.

Преподобный Исаак Сирин

* * *

Великое благо молитва, все блага в себе совмещающая, потому что очищает сердце.

Преподобный Исихий Иерусалимский

* * *

Молитва – свет души.

Авва Исаия

* * *

Ради спасения вашей души не пренебрегайте делом молитвы.

Святитель Григорий Палама

* * *

Если не будешь помнить Господа, то и молиться не будешь, а без молитвы душа не пребудет в любви Божией.

Преподобный Силуан Афонский

* * *

Если хочешь, чтобы молитва твоя долетела до Бога, то дай ей два крыла: пост и милостыню.

Святитель Московский Филарет

* * *

Молитва без любви не бывает услышана.

Святитель Московский Филарет

* * *

Молитва, совершаемая с небрежением и леностью, – празднословие.

Преподобный Антоний Великий

* * *

Очистим же сердца наши покаянием и молитвою.

Святитель Тихон

* * *

Если и не призовешь в сердце имени Божия, а только вспомнишь о Боге, то и этого достаточно в помощь тебе.

Преподобный Варсонуфий Великий

* * *

Молитесь осмысленно и чаще.

Епископ Вениамин (Милое)

* * *

Боже Душе Святый! Дух молитвы даруй мне.

Митрополит Ташкентский Никандр

* * *

Молитва – всегда подвиг. Подлинная молитва возможна только в смирении, т.е. в любви ко всем и каждому.

Афонский духовник о. Кирик

* * *

При помощи Божией храни ум и все обретешь молитвой и спасешься.

Афонский духовник о. Кирик

* * *

Молитва и вера делают то, что и скорбь приносит огромную пользу.

Игумен Никон (Воробьев)

* * *

Каждое слово молитвы приближает нас к Богу.

Схиархимандрит Захария (Зосима)

* * *

Непрестанно молиться – не значит в углу стоять, а значит иметь память Божию, страх при всяком деле, разговоре и мысли, чтобы не погрешить.

Схиархимандрит Даниил (Климков)

* * *

Надобно утишать волнения души и шум мыслей призыванием имени Иисусова, кротким и мирным.

Святитель Московский Филарет

* * *

Нужно непременно ежедневно, в течение десяти минут, без счета, чтобы не было машинально, читать молитву Иисусову, не скорым галопом, а с размышлением.

Старец Алексий (Зосимовой пустыни)

* * *

Чистая молитва подается Богом за чистоту сердца и смирение.

Афонский духовник о. Кирик

* * *

Молитве более всего мешает печаль и памятозлобие.

Афонский духовник о. Кирик

* * *

Для молитвы нужно смирение.

Митрополит Владимир

* * *

Полезно правило молитвенное установить не количеством, а временем. Не спеша, с сокрушением сердечным, а местами и с остановкой, если усладилось и умягчилось сердце, и совершайте что-либо из правила. Может случиться, что прочитали одну вторую или три четверти положенного правила, и назначенное время кончилось, дальше дела... Не смущайтесь, кончайте на том, сколько успели, и знайте, что больше Господь с вас не спросит, а за спешку никогда не похвалит. Ему нужно сердце, а не учет поклонов, не механизм вычитывания.

Архиепископ Варлаам (Ряшенцев)

* * *

Раньше, чем читать молитвы святых, где выражаются все чувства, которые у нас должны бы быть, но которых нет, скажите Ему (Господу) о своем настроении, о своем расположении. Сделайте это, и тогда может родиться живое чувство к Богу.

Если чувство родится живое: пусть покаянное, пусть будет благодарность, пусть будет просто трепет, тогда берите молитвенник и читайте внимательно, отдавая себе отчет в том, что означает то, что вы говорите...

Митрополит Сурожский Антоний

* * *

В молитве мы ищем встречи с Богом. И часто мы этой встречи добиваемся с отчаянным напряжением и не достигаем ее, потому что не того ищем, чего надо было бы искать. Всякая встреча – событие чрезвычайно ответственное, а встреча с Богом – особенно. Нельзя безответственно встретить даже человека. Раз встретив, мы уже навсегда каким-то образом несем ответственность и за то, что мы дали, и за то, что мы получили. Встреча с Богом – это всегда нечто вроде Страшного Суда. Приходишь к Богу, становишься перед Ним лицом к Лицу – и что? Уходишь или осужденным, или оправданным. Поэтому так важно то, как мы к Богу подходим: для чего, с чем...

Митрополит Сурожский Антоний

* * *

За всех вас, и праведных, и грешных, молимся мы, полумертвые-полуживые, к Милости Небесной: да не смущаетесь, да не страшитесь, да не оглядываетесь назад, но всецело да устремитесь вперед, все выше к свету и радости, к миру и полноте.

Владыка Николай, епископ Сербский (Велимирович)

Первые представления о христианском поведении в храме и дома, о взаимоотношениях друг с другом можно почерпнуть из многих книг, которые теперь издаются в помощь недавно пришедшим в Церковь.

Но для того, чтобы душа человека жила в Боге, недостаточно только чтения, хотя бы самого глубокого. Этого слишком мало, чтобы изменить всю жизнь. «Христианство – огонь или его нет совсем», – это слова матери Марии (Кузьминой-Скобцовой), которая всю жизнь горела любовью к Богу и ближним. Мы не несем в себе образ Христов, не убедительна наша жизнь, если не живем и не поступаем по заповедям Христовым.

Вспомним слова Господа: Огонь пришел Я низвести на землю (Лк. 12, 49). И вот, чтобы приблизиться к этому огню, чтобы душой оттаять, согреться, даже загореться от него, надо позаботиться о самом прямом пути к нему – пути, который бы помог изменить всю жизнь.

Самое действенное в этом отношении – молитва.

Учиться молиться весьма не просто. Даже первые шаги па этом пути должны быть продуманы, проверены и вдохновлены теми, кто богат духовным опытом.

Множество вопросов неизбежно встанет перед нами, и на все надо искать ответы, чтобы, начав горячо, с искренним желанием, не свернуть с верного пути. Где их найти? Естественно, у святых отцов, у молитвенников, у тех, кто опытно знают все трудности на пути познания силы и действенности молитвы.

Учебника молитвы нет и быть не может. Можно только искать и находить для себя ответы на возникающие вопросы.

Мы попробуем хотя бы на некоторые, наиболее часто встречающиеся вопросы найти ответы, более соответствующие нашей обстановке, нашим возможностям и нашему состоянию духовного расслабления.

Не секрет, что советы древних великих молитвенников могут показаться нам до того трудны и невыполнимы, что скорее отпугнут, чем вдохновят. Это не значит, что надо искать для себя только самое легкое, оправдываясь немощью.

Начать надо, наверное, с вопроса себе: «Хочу ли я учиться молиться?» Именно молиться, т.е. с живым чувством обращаться к Господу, Божией Матери, святым, или мне проще просто прочитать молитвы по молитвеннику и уже не утруждать себя никакими размышлениями. Ведь, если честно признаться, большая часть верующих уверены, что прочитать положенное – строго обязательно, а размышлять о чем-то высоком – дело других, к тому же опасное.

Да, читать молитвы, естественно, обязательно не только потому, что так надо, но и потому, что они уже учат нас тому, как и о чем просить Бога.

Как же этому учиться?

Святитель Феофан советовал выбрать хотя бы немного времени, взять молитвенник и не спеша продумать одну молитву или даже часть ее. Медленно прочитать, может быть, даже удивляясь тому, как много хорошего, важного пробегает мимо внимания, и решить для себя: не буду читать скороговоркой больше.

Да, медленнее читать, конечно, лучше, но ведь времени-то всегда нет...

Нет времени, не было и не будет. Наша жизнь не учитывает потребность в молитве. Никто не добавит времени и не сократит дела. Придется самому искать выход. И люди чаще всего просто спешат вычитать. От этой спешки ничего хорошего не получается, только вырабатывается привычка где-то в душе «галочку» поставить: «Хоть вычитать удалось – и то хорошо. Лучше, чем никак». Иногда – да, но не всегда. На всю жизнь правилом это сделать не полезно.

Как же сделать так, чтобы и помолиться от души, и малым временем обойтись, если большего нет?

Со времен древней иноческой практики, повторенной преподобным аввой Дорофеем и многими другими подвижниками, дошел до нас ответ опытных старцев: учиться молиться, определяя себе доступное время, а не количество молитв. Есть десять минут – молись десять минут со вниманием, а потом делай необходимое, не смущаясь тем, что нет возможности прочитать все.

Но не приведет ли это к привычке обходиться лишь этими минутами; которые потом тоже могут пролететь без внимания и должного усердия?

Может так случиться, но нельзя себе этого позволять. Во-первых, собственная совесть должна стать на страже искренности и внимания. А во-вторых, молиться надо всегда!

Как это возможно, если надо работать – ведь содержать некому, да если бы и было кому... один быт сколько требует времени и забот? Не устроишься ведь так, чтобы кто-то все за тебя делал, а ты только молился, да и не по совести так жить?

Верно. Но речь не об этом. Апостол Павел, завещая христианам непрестанно молиться, имел в виду не стояние в храме и дома часами в углу перед иконами, а такой внутренний настрой, где Богу было бы отведено первое место.

Как же это возможно обычному человеку?

Еще в Ветхом Завете сказано Богом человеку: Ходи предо Мною и будь непорочен (Быт. 17, 1). Ходить пред Богом – это всегда о Нем помнить, все делать так, как будто Он рядом, смотрит на сердце, все видит, знает и оценивает каждый шаг.

«Как будто» – говорим не потому, что хотим себе нарисовать воображаемое присутствие Того, Кого не чувствуем. Нет. Мы знаем, что Он везде Сый и вся исполняяй, и это знание может нам помочь и тогда, когда чувства ослабевают.

Трудно это: день постараешься, другой (если еще на другой хватит решимости), потом скатываешься в болото обыденной жизни, в свои будни. Не все могут это выдержать. Что же делать в таком случае?

Да, трудно. Потому и узок путь христиан. Делать же придется так.

Начать с того, что под силу каждому. Последить за тем, что и сколько мы говорим. Тогда мы заметим, что говорим явно больше, чем нужно.

Следующий урок – намного труднее: проверить, как и о чем мы думаем.

Третья ступенька этого невидимого подъема для выхода из засасывающего болота будней – это стремление заметить, что одной своей решимости, одного желания измениться к лучшему мало, слишком мало. На деле оказывается, что и с благими намерениями мы топчемся на месте. Но это не должно нас обескураживать. Решение одолеть пустомыслие, побороть пустословие – уже благо, и за него надо благодарить Бога. В триединой формуле высшего счастья, которую нам открывает апостол: Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите (1Фес. 5, 16), благодарность стоит в конце как естественный итог.

Однако многие замечали, что и начинать надо с того, чтобы приучить себя к благодарности. Даже если нет желания благодарить (вроде бы и не за что), можно благодарить по чувству долга. Кто научится быть внимательным, тот много поводов найдет к благодарности.

Итак, если начать с благодарности, то придешь и к молитве. Благодарность – это не вообще: «слава Богу за все», как и «грешен во всем», а конкретное выражение благодарности за что-то очень определенное (как и покаяние – не во всем сразу, а в каждом конкретном грехе).

Чтобы об этом заботиться, не надо ни особых условий, ни особых талантов, ни даже знаний. Как и о чем молиться, подскажет молитвослов, а вот вниманию и постоянству надо учиться самому. Зависит это только от своего усердия, искренности и терпения.

Как же в обыденной жизни, среди самых неотложных дел молиться, когда не до того, чтобы прислушиваться к себе, к своему состоянию?

Нужно просто еще раз прочесть слова апостола Павла: Господь близко. Не заботьтесь ни о чем, но всегда в молитве и прошении с благодарением открывайте свои желания пред Богом, и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе (Флп. 4, 5 – 7).

Необходимо ли мирянину молиться Иисусовой молитвой? Одни считают: «Где уж нам!..». Другие очень советуют. Как тут разобраться?

Конечно, творить молитву, как святые отцы, – это почти невозможно: и учителей молитвы сейчас нет, и условий нет, и мы не те.

Но читать ее можно и полезно всем. Старец Алексий (1846–1928) из Зосимовой пустыни советовал для начала найти минут десять в день, чтобы медленно и, если есть условия, то вслух читать Иисусову молитву со вниманием, особенно сосредоточивая его на словах помилуй мя грешного.

О молитве Иисусовой написано много книг и статей. И «Добротолюбие», и «Откровенные рассказы странника...», и «На горах Кавказа», и целые сборники самых разных авторов.

Для нашего времени, при постоянной спешке и при недостатке опыта и серьезного руководства, очень хороша маленькая книжечка С.Н. Большакова «На высотах духа», несколько раз у нас переизданная. В ней и о молитве Иисусовой говорится, и о духовной жизни вообще, и о трудностях и возможных заблуждениях.

Автор в свои молодые годы в поисках Бога и истинной духовной жизни задавал интересующие его вопросы монахам, старцам, беседовал и с мирскими людьми о молитве и, собрав записи личных воспоминаний и встреч, предлагает нам их как советы, предупреждения и достойные примеры жизни с непрестанной молитвой. В книжке много очень ценных замечаний, среди которых некоторые совершенно необходимо усвоить, чтобы не усложнить и без того нелегкую жизнь.

Какие же?

Одна из самых больных и трудных задач – это найти духовного руководителя. Вот на что учит смотреть мудрый монах из Дионисиата отец Евфимий: «Если хочешь у кого поучиться молитве, то выбирай старца тихого и смиренного, который никого не осуждает, не раздражается, не кричит, не командует. А то есть и такие старцы, которые, сами собой еще не овладев, пускаются другими верховодить...».

А не подразумевается ли под понятием «не осуждать» – закрывать глаза на все и притворяться, что все хорошо?

Нет, лицемерие, притворство и способность не осуждать – очень разные качества.

Можно и должно смотреть правде в глаза, видеть все, как есть, и отдавать себе отчет в том, что добро и что зло, но это не дает нам права раздражаться, быть всем недовольным, всех осуждать...

Мудрый сумеет осудить грех и пожалеть грешника, понять сложившуюся ситуацию и в ней не дать места собственному раздражению, унижению других и мысленному самопревозношению.

Да, мир во зле лежит, и с этим злом мы призваны бороться силой Божией, начиная обязательно с себя и сочувствуя другим.

Потому и говорил отец Евфимий: «Не внешность важна, а внутреннее. Есть и юродивые – притворные, и странники – бездельные, и отшельники – высокомудрые, и затворники – всех осуждающие, и монахи – непутевые. Спастись можно всюду, и в миру. Только в монастырях или в пустыньке легче. Менее соблазнов. Но и в монастыре, если не будешь молиться, как следует, то осуетишься. И не только растеряешь, что имел, но и придешь в худшее состояние и даже совсем отпадешь от Бога. Это случается».

Да, труден путь к настоящей молитве. Вот и в книге о старце Силуане сказано: «Ничего нет на свете труднее молитвы». Как одолеть эту трудность, не прийти в уныние, не позволить себе расслабиться, решив, что это – не для нас, обычных, грешных, слабых людей, тонущих в бесконечной и неизбежной суете?

С помощью Божией можно это сделать. Главное – стараться, а не подыскивать извинения своему нерадению в этом. И себе для вдохновения напоминать заключительные слова беседы все того же отца Евфимия, которые Сергей Николаевич Большаков сохранил для нас: «Истинное счастье и красота тому открываются, кто в Боге живет. Да, велика и благодатна сила молитвы. По сравнению с ней все прочее – прах, суета сует и всяческая суета».

Многими проверено это, и как пример можно привести воспоминание о том, как княгиня Евдокия Михайловна Голицына привезла свою маленькую племянницу, недавно осиротевшую, к митрополиту Московскому Филарету (Дроздову). Тетя просила митрополита Филарета благословить сиротку и сказать слово утешения. Митрополит благословил и сказал малютке, что ее маме хорошо. Она теперь в раю.

«А что делают в раю?» – спросила малышка с обычной непринужденностью.

– Там молятся, – ответил ей святитель.

Разочарованная таким ответом, она сказала: «Только молятся? Как это скучно!» Тогда митрополит, положив ей руку на головку, произнес: «Дай Бог тебе, дитя, познать впоследствии сладость молитвы».

Девочка выросла, стала матерью митрополита Трифона (Туркестанова), узнала и сладость молитвы, которая сопутствовала ей всегда.

О ней вспоминали, как об идеальной христианке, умевшей сочетать изящество с простотой, достоинство со смирением, силу воли с уступчивостью, глубокое благочестие с жизнерадостностью.

Да, но в этом случае благословение великого святителя ограждало с детских лет от обычной рассеянности на молитве, но это явление редкое, можно сказать, исключительное. Как же обычным людям преодолеть то, что, действительно, порождают скуку на молитве дома или в храме?

Отчего на молитве может быть скучно? От многих причин. Попробуем отнестись к этому серьезно и честно, т.е. не будем притворяться, что мы такого не испытываем. Да, бывает.

Бывает потому, что мы идем в храм нередко так, как шли бы в любое учреждение, т.е. почти не думая, куда и к Кому мы идем. Господь не ограничен местом, но храм – это особый дар Его милости к нам. Там молились и молятся многие, кто умели раньше и кто теперь стремятся понять, что значит: всякое ныне житейское отложи попечение.

В храме как бы соединяются два мира – горний и дольний. Идти в храм надо не только, готовясь молитвенно, но и с благодарным чувством. Благодарить надо за то, что есть возможность пойти в храм.

Бывает скучно на молитве и потому, что мы не всегда вслушиваемся в то, что поют и читают в храме. Одолевают разные мысли, иногда уходим в воспоминания или мысли самого обычного бытового характера. Что бы ни лезло в голову, мы должны отсекать это, напоминая себе, что не время и не место сейчас этим заниматься.

Замечено, что стоит только решительно отложить на другое время обдумывание какой-либо неотложной проблемы, как она исчезает тут же, едва выйдешь из храма.

Скука возникает и от многих других причин, главной из которых можно назвать наше маловерие, замусоренность души, суетность.

Избежать же такого состояния можно, если Бог даст, лишь усиленной работой над собой.

Работа эта – во внимании к словам молитвы. Смягчение сердца, отклик его – это уже помощь Божия, которая приходит к труждающемуся.

Иногда человеку долго приходится терпеть себя, свое «окамененное нечувствие», но долгое усердие не всем под силу, и потому Господь чаще дает испытать помощь свыше, как снисхождение к нашему духовному младенчеству.

Во многих поучениях о молитве упоминается молитва Иисусова. Все-таки почему ее считают такой действенной и необходимой?

О молитве Иисусовой святитель Феофан Затворник говорил, что она удобна своей краткостью, но к ней нельзя относиться, как к некоему заклинанию. Эта молитва сильна своим обращением ко Господу, исповеданием Его. Но есть одно непременное условие – читать ее надо обязательно с покаянным чувством, мольбой – помилуй меня.

Вот как в Псково-Печерском монастыре о ней говорил отец Аркадий:

«Мы грешим не только ежечасно, но ежеминутно словом, делом и помышлением – принимаем охотно прилоги, т.е. неподобные, сомнительные, кощунственные или похотливые помыслы, рассматриваем их со всех сторон и соглашаемся с ними, и даже, если не падаем, то потому только, что не имеем подходящего случая. Вот тут-то и уместна молитва Иисусова. Пришел, например, тебе в голову хульный помысел, или разожгло тебя вожделение к женщинам, или тянет тебя кого оскорбить или даже побить – тут ты и обращайся к молитве Иисусовой, шепчи или в уме проходи: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного – и это медленно, со вниманием и скорбью. И отстанут помыслы. А если внемлешь им и падешь, то тоже не отчаивайся, а читай ту же молитву. И умиротворится дух твой».

Говорят, что молитва эта даже опасна, что читать ее без руководителя нельзя, а где теперь взять руководителей?

Опасна не молитва, а наше самомнение. Если взяться читать любую молитву и при этом возомнить себя молитвенником, каких свет не видел, да в наше-то время, вот тогда опасность большая из-за собственной гордости оказаться в плену врага спасения. Мы все горды паче всякой меры и потому охотно прислушиваемся к сладкой отраве, внушаемой врагом: вот, мол, это дело великих... Тут-то и ожидает готовая грязная лужа. Не мудрено и с ума сойти от усердия. Но не молитва тому виной и не усердие, а мечта причислить себя к великим подвижникам.

«Взывающий ко Господу, – продолжает тот же отец Аркадий, – о помиловании (в молитве Иисусовой) всегда пребывает в смирении. Святой и великий Антоний увидел раз всю землю усеянной ловушками диавола и в ужасе вопросил: «Кто же тогда может спастись?» И услышал в ответ – смирение. Вот почему важна молитва непрестанная, Иисусова. Многие, даже в монашестве, говорят: «Ни к чему она! Вполне довольно церковной службы да келейного правила».

Но, во-первых, мы не всегда в церкви или келье, а искушения следуют за нами всюду, а во-вторых, если бы выпевание да вычитывание молитв в церкви или в келье подлинно спасало бы, то, как старец Василий Пояпомерульский писал, певцы и чтецы на клиросе были бы всюду образцами добродетели, а сего мы не видим».

Что же касается отсутствия руководителей, то это не помешает просто, с чувством покаяния читать ее, не порываясь через эту молитву получить какие-нибудь необыкновенные духовные дарования.

Само обращение к Богу с мольбой – уже дар Его милости. Без нее ни порога храма не переступишь (как было с Марией Египетской), ни слова молитвы не произнесешь. Другие дары, если Господь найдет нужным, даст в нужное время.

Когда другие о молитве говорят – так хорошо, ясно, понятно все, а как сам попробуешь – и трудно, и скучно, и тысячи нужных дел сразу находятся, и желание всякое пропадает. Что тут делать?

Самое главное – не унывать и рук не опускать. Делать то, что надо. А что надо – жить, работать и молиться. На молитву усилием воли себя понуждать надо, а время для этого использовать тогда, когда голова не занята: дороги, ожидания, привычная работа руками.

Главное – не расслабляться, не забывать, что только Господь спасает, а чтобы Он не оставил, просить надо.

В Александро-Невской Лавре монах семилетнему мальчику говорил: «Как хочешь молись, а молись. Времена тяжкие приближаются (это в 20-х годах нашего века). Только молитвой да страданиями и держаться придется». Это тоже из книги Большакова «На высотах духа». И еще: «Держитесь молитвы Иисусовой. Я ею только и держусь».

Здесь необходимо вдуматься, что выражено глаголом «держусь». Над пропастью? Или под влиянием чуждых мнений свое охраняю? Или стою на ногах, когда нет сил прямо держаться, того гляди свалиться можно? Или берегу драгоценную жемчужину веры в душе не взирая ни на что?

Видимо, у кого как, но такое откровенное свидетельство человека, искреннего и опытно знающего силу молитвы, может помочь своей бодростью, воодушевить, разогнать смущение, недоумение, боязнь.

Все учителя молитвы говорят о смирении, терпении, постоянстве. А что делать, если ничего этого нет, и особого желания молиться нет, а читать что-то в молитвослове или слушать молитвы в храме только потому, что так надо – надоедает? Даже признаться в этом неудобно, любой священник скажет: ну и христианин...

Что скажет священник, лучше не предугадывать заранее, а чтобы сказать без мешающего смущения на исповеди о своем состоянии, лучше продумать все заранее.

Вникнуть и понять: не разделяем ли мы молитву и жизнь?

Они должны быть нераздельны, и тогда они проникают друг в друга куда глубже, чем мы можем предположить.

Говорят; что молитва дает безмятежное спокойствие, только что-то вокруг везде одно беспокойство, смущение, тревоги. Не на кого посмотреть, негде вздохнуть так легко и покойно, чтобы душа опытно знала, что мир возможен и сейчас, в собственной душе, а не только по сведениям из книг. Где же искать это?

Начать поиск надо с себя. Не найти, конечно, мира в немирной душе, но нужно найти то, что мешает душе воспринять этот мир.

Он есть, как есть и люди умиротворенные, люди молитвой живущие, люди смиренные, терпеливые, кроткие. Словом – праведные.

Доказательством того, что они есть, служит все вокруг. Солнце светит на небе, потому что они есть. Трава зеленеет, растут деревья и цветы цветут – потому, что они есть.

Чистое небо над головой – потому, что они есть. Мир стоит и люди живут, живем все мы, грешные, немощные, маловерные, гордые, самолюбивые, требовательные, – потому, что они есть. Увидеть все это, обрадоваться, оценить и Бога поблагодарить нам мешает привычка осуждать других и требовать с других больше, чем с себя. Следовало бы делать наоборот.

Почему-то при упоминании о молитве Иисусовой сразу же встают в памяти различные предубеждения, настораживающие и заставляющие с некоторым недоверием относиться к ней. Чем это вызвано?

Есть целый сборник, посвященный молитве, его называют (неофициально) «Русским Добротолюбием». Собрал и издал его в начале века Валаамский игумен Харитон.

В нем подробно разбираются причины всевозможных уклонений от правильного прохождения молитвенного пути.

Краткие поучения о прохождении молитвенного делания можно найти у схиигумена Иоанна, который жил на Валааме, а умер уже в Финляндии, на Новом Валааме.

Вот как он предупреждает об ошибках на этом пути: «Для чего мы читаем молитву Иисусову? Чтобы, постоянно помня Господа и каясь в грехах, прийти в духовное умиротворение, внутреннее безмолвие и любовь к ближнему и правде – тогда мы живем в Боге, Который есть Любовь.

Но есть люди, которые смотрят на Иисусову молитву, как на некую магию, которая им доставит чтение мыслей, прозрение, дар чудотворений и исцелений и т.п. Такой подход к молитве крайне греховен. Так поступающие обольщаются бесами, которые им дают от себя некую власть, чтобы их совсем погубить, навеки.

Такие молитвенники обычно всех осуждают, легко раздражаются при укорении, всегда в какой-то смуте.

Нужно к молитве прибавлять еще исполнение заповедей, ибо вера без дел мертва и делами вера достигает совершенства».

«Кто горд, нетерпим, властен, тому заниматься молитвой Иисусовой не подобает, если он, молясь, все время грешит и не кается. Тогда эта молитва ему во осуждение», – так говорил отец Мисаил из монастыря святого Пантелеймона на Афоне.

И все-таки вопрос о руководителе в духовной жизни, особенно об учителе молитвы, не исчерпывается советом искать старца кроткого, никого не осуждающего. Человек раскрывается не сразу, а менять духовного руководителя не всегда оправдано. Как тут быть?

Схиигумен Иоанн очень определенно говорит: «Ищи себе старца тихого, доброго, смиренного, пребывающего в мире совести и внутреннем безмолвии, т.е. никого не осуждающего. А тех, которые всех осуждают, всем недовольны, да еще и сребролюбивы, – от таковых беги, а то с ними сам еще развратишься.

Да помни еще и то, что со старцем жить можно до поры, до времени, а как научился деланию молитвы да блюдению помыслов, то зачем тебе и старец? Нельзя же все время быть ребенком, а с годами сам за все должен отвечать».

Как же везде пишут и говорят, что духовная сторона жизни так серьезна, что одному не под силу разобраться в этом?

Правильно говорят. Если человек только-только начинает, ему лучше обращаться к опытному руководителю. Приведенное же мнение отца Иоанна должно каждого настроить на то, что он и сам ответственен за свой выбор, за тот путь, каким идет, за свое усердие.

Охотники говорить, что их дело – доверять, а дело духовника – вести их к вратам Царства Небесного, не могут не видеть, что жизнь слишком часто убеждает их в наивности таких надежд.

Пропадают иллюзии, обнажается суровая правда жизни, и при таком отрезвлении дай Бог не потерять основного якоря – надежды на милость Божию.

Если прежде старцы сами в первую очередь учились познавать волю Божию и только потом, не делая поспешных выводов и не настаивая на своем решении, брались советовать с благоговением, непрестанно пребывая в молитве, чтобы слышать волю Его, то теперь мы не вправе требовать этого от наших современников.

Нам не только учитывать это надо, но и молиться о том, чтобы Господь умножил веру, укрепил надежду, дал живую уверенность в Его неизбывной любви ко всякой душе.

Сейчас много переиздается литературы прошлого века. Это большая помощь православному христианину на пути к Богу, но хотелось бы знать, как современные архипастыри, пастыри и миряне решают для себя и для наших современников многие вопросы (в том числе и о молитве), которые не вставали век назад. Что и где можно найти почитать, чтобы получить ответ на современные недоумения?

Слава Богу, сейчас многое стало доступно из того, что несколько десятилетий только переписывалось ночами или перепечатывалось на машинке.

Из книг, где говорится о молитве, можно назвать книги митрополита Сурожского Антония, игумена Никона (Воробьева), книги архимандрита Бориса (Холчева), книги воспоминаний о старце Алексии из Зосимовой пустыни, об отце Алексие (Мечеве) и его сыне отце Сергии, книги архимандрита Софрония (Сахарова), преимущественно о старце Силуане, но есть у него и книга о молитве, письма, книги иеромонаха Серафима (Роуза), митрополита Вениамина (Федченкова) и епископа Вениамина (Милова), епископа Николая (Велимировича). У последнего есть очень оригинальная книга молитвенных воздыханий «У озера».

Дай Бог только во всем верно разобраться и не спешить с выводами. Укорененность не просто в традиции, а в духовном опыте святых – наша незыблемая твердыня, без которой строить дом души своей все равно что строить на плавуне, который сразу себя не выдаст, но подведет обязательно. Но это не значит, что опыт современных молитвенников нам не нужен. Очень нужен, сейчас особенно, чтобы разбираться в ориентирах и не заблудиться в потемках.

Хочется здесь подчеркнуть отдельные моменты, которые нашим предшественникам прошлого века могли и в голову не прийти; так, очевидным было то, что молитва, например, это свидетельство того, что наш мир – полностью, со всем добром, красотой, творчеством (зло-то в нем – от наших грехов) любим Богом. Он его создал и создал хорошо, как в Библии говорится (см. Быт. 1). Он за него на смерть пошел и этим доказал каждому подозрительному, недоверчивому и осторожному, что все, тем более каждая человеческая душа, дорого Ему.

Молясь, мы это утверждаем, мы доказываем, что Бог может входить в нашу жизнь, что мы жаждем общения с Ним, что нам недостаточно просто согласиться, что Бог есть, и жить так, будто Он слишком далеко и высоко.

Кто же из наших современников свидетельствует о такой близости Бога к нам?

Митрополит Сурожский Антоний не раз обращается к этой теме в проповедях и беседах. Издательство «Сатис» в Санкт-Петербурге в 1996 г. издало его книгу «Беседы q молитве». Там он призывает серьезнее оглянуться на свою жизнь и признать, что она не в том, чтобы без конца суетиться и успокаивать себя тем, что все живут так; как и молитва не в том, чтобы стоять в своем углу или уйти в храм, забыть обо всем и обо всех. Не так всё.

Как это «не так»? Как раз так. Как же иначе?

Митрополит Антоний говорит, что жизнь надо принять такую, какую Бог дал. И принять с полным сознанием ответственности.

Мы-то часто скользим по верхам, как бы обходя наиболее трудное и неприятное. Может быть, поэтому многому не успеваем за жизнь научиться, многое не дано нам понять, закрыта бывает от нас направляющая обстоятельства десница Божия. Не оттого ли духовное бессилие, уныние, доходящее порой до отчаяния, беспомощность отравляют нашу жизнь, а молитву делают вялой, механической, бессмысленной?

Может быть, бессилие и безрадостность скорее от того, что, действительно, жизнь трудна и порой трагична?

Да, трагична. И именно потому, что так трудно, если не мне сейчас, то ближнему, потому что помочь часто мы не можем ни себе, ни другим, – можно и нужно молиться.

В горести, в состоянии безысходности легче бывает молиться – это многим дано было испытать. Правда, это не значит, что можно жить как живется, по пословице: «Пока гром не грянет – мужик не перекрестится».

Опасно для человека привыкнуть не молиться. Потому и говорили святые отцы, что хотя бы с трудом, т. е. с понуждением, без сердечного чувства, вопреки желанию, из чувства долга, – но мы можем молиться все, а Господь, видя наше терпение и устремление к Нему, даст, когда найдет нужным, желанный огонь нашей молитве, немощной и грешной.

А в обычное время что может помочь, чтобы молитва стала более сердечной и живой?

Митрополит Сурожский Антоний советует встать утром и сказать: «Господи, благослови меня и благослови наступающий день».

А в книге «Беседы старого священника» есть целый «чин» прославления Господа на заре. Автор его, священник Константин Ровинский, благодарил Господа, как только глаза утром открывал. О необходимости возносить Господу благодарение сразу после сна он узнал из творений святителя Московского Филарета (Дроздова). Из благодарственных молитв у него сложился особый «чин». Им он не заменял утренние молитвы, а предварял их. Он охотно предлагал его желающим, но не настаивал и не считал необходимым дополнением к обычному правилу. Может быть, поэтому «чин» его охотно исполнялся, и отца Константина благодарили за духовный совет.

Не успеешь проснуться, как в голове тысячи планов, множество забот... О Боге и не вспомнишь. Конечно, это плохо, но ведь вся жизнь у нас такая суетная, устаешь так, что и за ночь часто не отдохнешь. О благодарственном вдохновенном «чине», кажется, и мечтать не приходится. Или, может быть, мы что-то не так делаем?

Жизнь, конечно, очень трудная и суетная. Хотя отчасти и по нашей вине. Кое-что из нее исключить было бы не потерей, а приобретением.

Это каждый должен для себя решить, общих советов быть не может. Но главное – это отказаться от того, без чего можно спокойно прожить.

А второе – спросить себя: в чем конкретно моя вера? И сказать себе: «Я верю в то, что Господь мне в этот день пошлет (или попустит) самое нужное, и прошу у Него сил принять все, что случится, спокойно, с доверием, без раздражения, недовольства, без зависти к тем, кому, как кажется, больше везет, без саможаления, обид и всяких других ненужных, но таких привычных и так мешающих жить мыслей и чувств».

Но и это не все. Когда человек привыкнет встречать каждый день своей жизни как дар Божий, тогда ему уже легче прийти к осознанию своего места в жизни, т.е. принять все обстоятельства, всякую сложившуюся ситуацию, как необходимую лично для него и как лично ему доверенную Богом. Путь к такому ощущению себя в мире Божием один – все делать по совести, по Божьи, помнить, что Господь смотрит, как мы с Его поручением справляемся.

И тут-то уже совсем просто определить для себя, что надо изо всех сил просить Божией помощи. Все может оказаться не таким, как хотелось бы: и ситуация неподходящей, и наша роль в ней неэффективной, и действительная необходимость участия нас в ней сомнительна... и очень много других неприятных моментов.

В таких случаях еще, случается, подключается работа воображения и ярко рисуются картины, требующие отказаться от участия в сложившихся обстоятельствах.

В этот момент надо сказать себе: «Если я доверяю моему Спасителю, то не буду уплывать в мечтах. Буду просить помощи и терпения». Сами обстоятельства научат нас, о чем и как просить.

Митрополит Сурожский Антоний советует молиться словами: Господи, просвети мой ум, укрепи и направь мою волю, дай мне сердце пламенное, помоги мне!

Трудности на нашем жизненном пути неисчислимы и потому поводов к молитвенному обращению великое множество. При внимательном отношении к себе легко заметить, что всякое более или менее удачное дело подстерегает тщеславие. Но если бы Господь не помогал, не получилось бы ничего из самых благих намерений. Поэтому так естественно благодарить Бога, оглядываясь на минувший день, и просить прощения за все, что надо было сделать более достойно.

Лучше благодарить не за все вообще, а конкретно за каждый момент, в который Господь помог или избавил от неприятности. Так же и прощения просить за каждое нарушение Его воли в определенных обстоятельствах.

Если отнестись к этому серьезно, то молитва станет реальной и все проникающей силой, и жизнь будет как бы горючим, поддерживающим огонь молитвы. И Бог станет не отвлеченным понятием, а Живым Создателем и Отцом, и мы все – не просто загнанные обстоятельствами безличные существа, а творческие личности, отмеченные печатью образа Божия и стремящиеся к подобию Ему.

Все это на словах так складно, а жизнь так запутана, сколько в ней зла. Сил нет все так организовать, нет вдохновения, поддержки, примеров... Чем бы себя взбодрить?

Господь сказал: В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь, Я победил мир (Ин. 16, 33). Да, в мире много зла, но главное – не открывать ему дверь, чтобы оно, отравив душу, не потопило бы ее, не увлекло на дно адово. Для того даны нам молитвы, Церковь и Таинства. Для того и Господь призывает дерзать, а не сдаваться в плен унынию, расслаблению, боязни.

Но надо все-таки иметь защиту или сопротивляемость, а то ведь бывает так: все знаешь, со всем соглашаешься, а сил противиться духовной расслабленности нет. И пойти поделиться своим болезненным состоянием не всегда можно, и не всякий поймет, да и не каждому доверишь то, что еще и смутить может. Как тут поможешь себе?

Тут остается только взывать: Спаси мя, Господи, яко оскуде преподобный. Еще с V века до P. X. это воззвание вошло в книгу псалмов и до сего дня не потеряло свой актуальности. Кажется, теперь еще более нуждаемся все мы в непосредственной помощи Божией, что и испрашивается молитвой.

Святые отцы называют учителем молитвы Самого Господа, но, чтобы включить себя в число Его учеников, надо для себя честно определить задачу. Нельзя ограничиться только вычитыванием молитв наскоро и рассеянно, оправдываясь трудностями нашего времени, – надо все делать всерьез: молиться и верить, и жить всерьез, в полную меру отпущенных сил, разумения и совести.

Трудно сейчас с духовным руководством. Многие люди доходят до такого состояния, которое грозит расстройством физического и психического здоровья.

Разве можно самим себя регулировать?

Хотя бы в какой-то мере можно. Основное – это понять, что на себя надеяться опасно. Здесь могут помочь духовные книги, благо они теперь есть. Было бы только желание. Много сейчас очень хороших, очень полезных книг. Читать их надо постоянно, хотя бы понемногу, но обязательно внимательно, вникая в каждое слово, продумывая, возвращаясь к прочитанному и благодаря Бога, что Он дает такую возможность. Это заповедали, оставили как завещание нам те, кто провидел умаление духовного руководства.

Где-то у Достоевского мелькнула мысль о том, что молитва учит. Можно ли относиться с доверием к духовным советам, которые встречаются иногда и в светской литературе?

Достоевский в «Братьях Карамазовых» говорит через старца: «Юноша, не забывай молитвы. Каждый раз в молитве твоей, если искренна, мелькнет новое чувство, а в нем и новая мысль, которую ты прежде не знал и которая вновь ободрит тебя, и поймешь, что молитва есть воспитание».

Литературоведы спорят, кто был прототипом старца в романе. Многие склоняются считать им преподобного Амвросия Оптинского.

С.Н. Большаков считает, что более близким к образу старца, написанному Достоевским, был Зосима Верховский. Как бы то ни было, сам Федор Михайлович не раз бывал у оптинских старцев, слышал и читал о молитве. Мы можем принять высказанные им мысли о молитве в руководство себе, пусть не так безоговорочно, как слова святых отцов, но вполне благосклонно.

Можно найти много достойных слов о молитве, терпении, смирении, духовной борьбе у светских писателей и поэтов. Пренебрегать этим не стоит, как и целиком отходить от всего, что Господь посылает на жизненном пути. Главное – все видеть, понимать, разумно пользоваться и ничему не рабствовать. Хорошо сказал об этом митрополит Евлогий (Георгиевский): «Все доброе, истинно человеческое хранит в себе искру Божию и не должно быть нам чуждо».

Вообще, интересно знакомиться с разными источниками. Порою верно сулить о духовной жизни мешает наше невежество. Надо со смирением осознавать это, а то ведь многие с таким апломбом порицают то, о чем не имеют лаже приблизительных знаний. Кто еще, кроме митрополита Антония, живо и интересно говорил о молитве?

Многие. Среди них епископ Николай (Велимирович), недавно причисленный к лику святых Сербской Православной Церковью. Его называли сербским Златоустом». Он много писал. Большинство его книг еще ждут своего переводчика, но некоторые его творения доступны русскому читателю.

Еще в 30-х годах «Сергиевские листки» напечатали его письма.

В 1932 г. он издал первый сборник писем и благословил перевести его на русский язык. Сам он знал русский язык, так как учился в Санкт-Петербургской Духовной Академии.

На него обратил внимание митрополит Антоний (Вадковский) и выхлопотал ему стипендию для посещения святых мест России.

Епископ Николай посетил все наиболее известные святые места и навсегда полюбил русский народ. Пришлось ему многое испытать: пройти первую мировую войну и немецкий концлагерь Дахау в годы второй мировой, побывал он и в изгнании в годы правления страной Тито.

Скончался он в русском монастыре во имя святителя Тихона в Пенсильвании 18 марта 1956 года. Кончина владыки была блаженной: он умер, стоя на молитве.

В 1920 г. о. Николай был поставлен епископом в Охрид, древний город в Македонии, лежащий близ одного из прекраснейших озер мира – Охридского. Здесь, в колыбели славянской письменности, казалось, еще не затихли отзвуки проповедей преподобных Кирилла и Мефодия.

В этом благодатном месте были написаны владыкой Николаем его «Молитвы у озера».

109

Достаточно хотя бы бегло ознакомиться с ними, чтобы решить для себя: надо вдумчиво и не спеша вникнуть в них. Они до того не похожи на все, что мы слышим и читаем, что только удивляться можно, и все-таки – это молитвы. Настоящие, от души идущие, захватывающие ум и сердце, видящие землю и возносящиеся к Творцу. Вот для примера.

ИЗ МОЛИТВ ЕПИСКОПА НИКОЛАЯ (ВЕЛИМИРОВИЧА)

Смилуйся, Господи, открой плотину Небесной реки Благодати Твоей и очисти мя...

* * *

Господи, надежда моя в отчаянии.

Господи, сила моя в немощи,

Господи, зрение мое во мраке,

Коснись одним только перстом чела моего – и подымусь я...

* * *

Исполни мя Собою, Здравие мое; исполни мя Своим светом утренним, и испарятся моя немощь, страх и злоба.

* * *

О, Господи, помоги мне величать Тебя.

Да не будет ничто великим в сердце моем, кроме Тебя.

* * *

Ты не требуешь от меня многого, Любовь моя. Се, люди требуют больше...

* * *

Покаяние молодит сердце и продлевает жизнь. Словно молодой месяц – душа кающегося.

* * *

Господи мой, поспеши и укажи новый путь кающемуся, когда возненавидит он старый путь свой.

* * *

Склонись, Царю мой, и я шепну Тебе самую драгоценную тайну, самую тайную молитву, самое затаенное молитвенное желание мое. Ты – предмет всех молитв моих, всех исканий моих. Ничего не ищу я от Тебя.

* * *

Освети ум мой, о Свете Ангелов и тварей земных.

* * *

За всех вас, и праведных и грешных, молимся мы, полумертвые-полуживые, к Милости Небесной: да не смущаетесь, да не оглядываетесь назад, но всецело да устремляетесь вперед все выше – к свету и радости, к миру и полноте.

Эти прекрасные молитвенные строки, напоминающие псалмы, взяты без всякой системы из творения владыки Николая (Велимировича), насчитывающего сто глав. Они открыты всякому жаждущему, как открыта душа их автора, чающего уйти от малодушия и от бури, Господу, в Котором Истина и Жизнь.

А можно ли найти у владыки Николая слова для тех, кто не способен возноситься до Небес, кто завяз в суете и не имеет возможности даже лишний раз подумать о цели земной жизни? Горько об этом думать и хочется скорее уйти от всех дум. Но куда?

Уходить не надо, надо преодолевать этот плен. Владыка Николай так советовал в одном из своих писем: «Трудись и укрепляй в себе веру. Со временем ощутишь потребность молитвы. Не сильна еще твоя вера, потому и не заставляет тебя молиться. Вера – духовная сила. Малая вера не подвигнет ни ум на размышления о Боге, ни сердце на молитву Богу. Великая вера подвигнет и ум, и сердце и всю душу человека. Твердая вера повернет колесо твоего внутреннего естества, и найдешь ты новую жизнь».

И, все-таки, трудно. Нет решимости, нет сил преодолеть и заставить себя. Только от Господа и ждешь помощи: Он-то знает, в чем мы имеем нужду?

Конечно, знает. Но просить надо нам самим. Как сказал тот же святой архипастырь: «Молитву заповедал нам Бог не для того, чтобы узнать, в чем мы нуждаемся, – Он знает прежде нашего рождения, что нужно будет нам во всякую минуту жизни, – но для того, чтобы под лучами молитвы души наши росли, ширились, возвышались и созревали».

Даже если и понудишь себя на молитву, ведь далеко не всегда получаешь просимое. Или молитва немощная и до Бога не доходит, или не о том просишь, или что-то еще мешает и ослабляет решимость. Ведь знаешь, что так нельзя, но как взять себя в руки, заставить молиться несмотря ни на что?

Владыка Николай Сербский уверяет: «Хотя бы Господь не исполнял буквально молитв наших – они все равно приносят плод душам нашим, делая души наши более зрелыми и богатыми. Это тайна, которую познали идущие путем духовного опыта».

И все-таки, почему так трудно учиться молиться?

На это владыка Антоний (митрополит Сурожский) отвечает так: «Когда, по-человечески говоря, мы в трудных обстоятельствах: в болезни или в безотчетной тоске, тогда мы ищем поддержки, а иногда, когда мы неисцельно ранены, ищем и утешения. Но это не относится по-настоящему к Богу, потому что мы не глубоко переживаем то, как мы далеки от Него. Мы не переживаем разлуку с Ним. Мы не чувствуем себя осиротевшими, как потерявшийся в толпе ребенок, мы не плачем от горя о том, что Бог не с нами каждую минуту, как мы горюем, когда разлучены с людьми, которых горячо любим... Чувствуем ли мы действительно, что если нет Его – все утратило красоту сияния, все стало тусклым, безжизненным? И не стараемся ли мы заполнить чем угодно ум и сердце, чтобы отвлечься, забыть утрату, забыть пустоту? Вот с чего все начинается; мы должны поставить перед собой вопрос: скучаем ли мы по Богу? Или с нас достаточно того, что Он существует и можно обратиться к Нему, когда Он нужен, чтобы исполнить наши требования, использовать Его, когда не хватает собственных сил и способностей?»

Да, молитва – показатель нашей веры, нашей честности перед Богом, нашей ответственности... собственно – всей духовной жизни. Нет искренней веры, нет и молитвы. Не зря одно формальное вычитывание или безразличное слушание молитв ничему душу не учит и сердце не зажигает. Но что же делать, если нет ощущения бессмысленности нашей жизни без памятования о Боге? Разве можно развить это искусственно?

Только в том случае, когда человек усиленно просит, сознавая, что бессилен сам изменить себя, Господь идет Сам ему навстречу. Иногда идет и к тому, кто еще не дорос до понимания необходимости просить об этом.

Многие знают, что бывали в жизни моменты, когда присутствие Божие ощущалось так сильно, так действенна была реальность близости Божией, что усомниться в этом не приходило в голову. Но такая близость Божия – только миг, почти всегда краткий. Иногда яркий, как молния, иногда блаженный, как тихое веяние райского ветра, иногда ошеломляющий, как явное чудо. Дай Бог, чтобы память о нем не затерялась, чтобы обычная суета будней не затянула его своей тиной, чтобы ум и сердце сберегли эту память как подарок, навсегда.

Но не все же испытывают что-то особенное. Не всем дано встретить в жизни явное чудо. Не у всех опыт такой есть. Как же быть таким?

У всех святых было живое убеждение в том, что захотеть искать Бога, думать о Нем, стремиться к Нему можно только в том случае, если Господь Сам решит найти Свое творение.

Значит, кого-то в толпе Бог видит и извлекает из общей массы, а всех остальных – знать не хочет?

Он знает того, кто на Его зов отзовется. О Боге слышали и знают все, но все ли проявили хотя бы какой-то интерес к Нему? Нет у Бога стремления одних выбрать и осчастливить необыкновенными дарами, других оставить неузнанными, незамеченными. Всех зовет Бог, Сам зовет. Первым проявляет Свое желание всех спасти. Доказательством того служат Боговоплощение и Крест.

И, все-таки, трудно поверить в такое избранничество, которое бы распространялось на всех при нашей-то греховности, окаменении, душевном не чувствии, безразличии к «высоким вопросам». Трудно выйти из такого состояния, тем более поверить не одним умом, а сердцем принять. Что бы могло помочь смягчиться сердцу?

Владыка Антоний (митрополит Сурожский) обращает внимание на то, что человек, размышляя о себе, убеждается в том, что, во-первых, он крохотная песчинка в огромном и страшном мире. Затеряться в нем ничего не стоит. Во-вторых, если человек серьезно заглянет в глубины собственной души, то ему придется признать, что мало ему знаний, мало удовольствий, которые лишь короткое время тешат. Мало той радости, которая издали манила и дразнила, а вблизи оказалась такой незначительной. Красота природы, музыка, творчество, жажда познания, словом все, что может дать каждому этот мир, до конца не удовлетворяют.

Есть в душе такая глубина, о которой в Псалтири сказано: Бездна бездну призывает. Бездна неудовлетворенности человеческой души рвется к бездне Богопознания. Только Бог наполняет душу неизреченной радостью общения с Ним... Без Бога зияющая пустота глубин души может быть мучительной, и целый мир заполнить ее не может. Знает ли это человек? Да! Но старается убежать и от себя, и от Бога, и от серьезных вопросов, которые ставит жизнь.

Только Бог может смягчить и разбудить такие души.

Как-то раз мать Мария (Скобцова), русская поэтесса, общественный деятель и православная монахиня, оказавшаяся в 30-х годах за пределами родины и испытавшая много горя и бед, написала, обращаясь к Господу: «Отпер Ты замок от сердца бедами». Скорби выпадают на долю каждого, но все ли увидели в них ключ от той двери, которая открывается в Царство Божие? Не всех, конечно, смягчает горе. Пример тому – два разбойника на крестах, среди которых был распят Господь. Оба они страдали, а спасся один. И здесь, как везде, выбор: принять крест как путь к Богу или отвергнуть и отказаться от жизни.

Мы должны молиться, как апостолы, об укреплении нашей веры и прийти постепенно к полному доверию Богу. Тогда появится уверенность в том, что любовь Божия объемлет всех и никогда никого не подведет. «И черного муравья на черной скале черной ночью Бог видит», – так гласит старинная восточная поговорка. Однако мало сказать себе: «Да, я доверяю Богу» – и ждать от Него чудес. Надо решиться жить по заповедям Божиим, говоря уже другое: «Мне трудно, но я доверяю Богу и потому стараюсь, как могу, по совести, а когда сил не останется или уже не будет смысла терпеть именно эти трудности, Господь силен изменить все во мгновение ока».

Но если взять молитвенник, то там много таких выражений, которые так далеко отстоят от реального греховного нашего состояния. Например, в молитве преподобного Петра Студийского есть такие слова: «Всею мыслию люблю закон Бога моего...» Мы чаше всего сказать это себе не можем. Что же – не читать? Или лучше говорить Богу свои слова?

Во-первых – о своих словах. Иногда их можно говорить, иногда даже нужно, если вдруг в душе зазвучала незримая струна и из нее готов хлынуть поток живых обращений к Богу без всяких, даже святых, посредников (т.е. без готовых молитв). Но так бывает не часто, не по желанию. Свои же, т.е. для себя придуманные, молитвы, как правило, оказываются значительно беднее тех, которые сложились веками.

Святые отцы их не выдумывали. Их внушила подвижникам Сама Благодать Божия. К этим молитвам они пришли путем покаяния.

Как же быть нам, если наше состояние не похоже на душевное горение того святого, чьи молитвы нам предстоит читать?

Можно воспользоваться духовным советом владыки Антония, митрополита Сурожского: «Сначала продумать (до времени молитвы) и решить, что вот это и я могу о себе сказать. Если же что-то непонятно или явно не нашего уровня, то можно с молитвой обратиться к тому святому, который ее написал». Владыка советует сказать примерно так: «Святитель Иоанн (или святитель Василий, или кто-то еще, чьим именем подписана молитва), я сейчас буду молиться твоими словами, я всей душой попробую приобщиться к краешку твоего опыта, – помоги мне!»

Чем же он может помочь? Во-первых, он может помолиться о нас: «Господи, благослови его, просвети, вразуми, дай ему понять то, что ему до сих пор было непонятно...» А во-вторых, каким-то таинственным образом – и это опытом известно, изведано очень многими – он может приоткрыть нам тайну собственной своей души и сделать нам понятным то, что раньше было непонятно».

И опять неминуемо встает вопрос времени и условий; которые чаше всего не лают возможности заняться вживанием в мир тех чувств и представлений, какими жили святые далеких веков. Когда и где можно заниматься этим современному человеку?

Времени для этого сколько угодно, но мы его не находим. Можно быть в полном одиночестве, когда мы сидим в поезде, когда не спится ночью, мы бываем в полном одиночестве в многочисленные моменты нашего дня. Но мы их не используем.

Если мы получили возможность побыть в тишине и одиночестве, то первые мгновения чувствуем себя хорошо. Отдыхают уши от шума, приятно никуда не спешить... Но очень скоро делается скучно. Почему? Владыка Антоний говорит на это: «Человек большей частью не живет, а только реагирует на то, что случается...»

Как так «не живет?» Раз реагирует, значит и живет. Как же тогда еще жить?

Жить можно, нося в себе Свет, а можно быть зеркалом, которое отражает чужую жизнь, новости печальные или радостные... А что за этим отражением? Пустота в душе. Всем известная жажда новостей как раз подчеркивает эту пустоту. Нет новостей – чем же жить? Не потому ли так распространен грех любопытства и перебирания подробностей чьей-то жизни, «перемывания косточек?».

Как же тогда быть с этой своей пустотой?

Когда мы честно признаемся, что в душе пусто, что жить мы по-настоящему не умеем, не знаем своей души, ее глубин, не можем разобраться во тьме этой глубины, от которой страшно становится, тогда надо решиться и терпеть. – Себя терпеть, ничего не ждать, сроков не определять, о свете не мечтать – идти и идти, зная, что, если претерпеть до конца, тогда приходишь в место, где снова поднимается заря.

Но это выражено языком сравнений, а в простой жизни, что это значит?

«Это значит, что подготовка к молитве, к чтению тех или иных молитв гораздо важнее самого чтения. Надо стать перед Богом в правде, стать перед Ним и сказать: «Господи, я стою в таком-то расположении духа, мне лень, мне скучно», или: «Мне хочется с Тобой побыть, но не слишком долго», или иное что и идти, идти, идти, отрываться и идти вглубь, отрываться и идти дальше. И если этим заниматься неспешно, не назначая себе никаких сроков, а просто изо дня в день, то в какой-то момент можно установиться внутри так, что уже никакие внешние обстоятельства тебя изнутри не выведут. Тогда можно и говорить, можно и читать, можно и общаться, можно и работать изнутри, откуда-то из той глубины, откуда бьет ключ жизни, который бьет из творческого и животворного, основоположного слова Божия» (митрополит Сурожский Антоний).

Да, большой труд надо предпринять вступающему на путь молитвы. И есть ли такая соломинка, за которую можно ухватиться?

Есть. Это – постепенность. Не сразу и не помногу, но, решившись, стоит сказать себе: я знаю, как надо пробиваться к себе, как собираться, а не расползаться вниманием по всем пустякам, меня окружающим, – и надо действовать. И не отступать. Не откладывать на неопределенное будущее, не бояться скуки, не уступать желанию отвлечься, отдохнуть, переключиться...

Наверное, многие бросили молиться и охладели к вере потому, что вовремя некому было объяснить и помочь?

Нет, не только поэтому. Важно направить правильно, но еще важнее – жить по-христиански. Когда некому учить, а стремление есть, если чистота души бережется, как зеница ока, то Господь Сам учит. Даже без всяких явлений и чудес. Учит Своим словом. Его передали нам апостолы и учители Церкви. Наши малограмотные и вовсе неграмотные прадеды, читая лишь Часослов, Псалтирь, молитвенник, а главное Священное Писание, глубже знали основы духовной жизни. Это знание было плодом духовного опыта. Знали, потому что берегли совесть незапятнанной.

Нам же грешным даются в помощь слова тех, кто жили в близкое к нам время и им хорошо понятны наше состояние, наши трудности и недоумения. Однако нельзя из этого сделать такой вывод: вот я прочитаю что-то, проштудирую, как следует, например, «Четыре слова о молитве» святителя Феофана Затворника, буду честно стараться, и у меня хоть что-то да получится.

А как же тогда? Стараться изо всех сил и знать заранее, что все без толку.

Стараться надо, но при этом помнить, что одни свои усилия не дадут желанного результата. Мы готовим землю, засеваем ее, но урожай подсчитываем после того, как солнце и дождь поработают над подготовленной нивой.

И время нужное пройдет, и мы защитим посаженное от вредителей, и урожай соберем вовремя, чтобы не пропал. Но недостаточно одного человеческого труда, потому что, по словам псалмопевца: Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии, аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий (Пс. 126, 1).

Заканчивая наши записи о молитве, о трудностях на пути стяжания ее и о путях преодоления их, стоит опять вернуться к раздумьям на эту тему владыки Антония, митрополита Сурожского: «Нам надо помнить, что если бы мы умели использовать все случающееся для того, чтобы молиться, нам некогда было бы заниматься чем бы то ни было другим. Каждое мгновение нам предоставляет эту возможность, и даже то неладное, что в нас происходит. Если каждый раз, когда мы видим зло вокруг себя, мы на него отзывались бы состраданием, вместо того, чтобы отзываться осуждением, и говорили бы: «Господи, спаси этого человека, прости ему; если я ошибся в своем суждении – слава Богу, но если я прав – только не осуди его, как я его осудил». Если каждый раз, когда мы сделали что-нибудь доброе, мы с изумлением станем пред Богом и скажем: «Господи, благодарю Тебя, что Ты мне дал это сделать, своими силами я никак бы не смог», – тогда и грех, и добро, и зло, и наша слабость – все было бы для нас постоянным рядом обстоятельств для молитвы. Поэтому мешает нам молиться не то, что вокруг делается, а то, что в нас делается, и то, чего мы внутри себя не делаем».

В подтверждение той же мысли приведем слова схиархимандрита Софрония (Сахарова): «Нам необходимо пребывать в молитве возможно большее время, чтобы Его непобедимая сила проникла в нас и сделала нас способными противостоять всем разрушительным влияниям. И когда возрастет в нас сила сия, тогда радость надежды на окончательную победу воссияет в нас... Молитва есть бесконечное творчество».

Что же она творит?

Соделывает союз души с Богом, преображение ее в Его свете, окончательное освобождение и возвращение ее в объятия Отчие.

Как пример творческого продуманного и ответственного отношения к молитвенному правилу владыка Антоний приводит наставление своего духовника.

«Мой духовник учил меня так выполнять вечернее и утреннее молитвенное правило: встань перед Богом, закрой глаза, зная, что Он невидимо тут и что никакие видимые подпорки не помогут, а, наоборот, рассеют внимание; постой безмолвно в Его присутствии, сознавая Его величие, но также и Его любовь; затем перекрестись со всем вниманием, исповедуя свою веру этим крестным знамением.

И вот – перекрестись и постой спокойно; затем произнеси одну фразу молитвы, неспешно, собранно, не стараясь возбудить в себе никаких эмоций, но со всем убеждением и отзываясь на произносимые слова: «Молитвами святых отец наших». Затем снова постой спокойно, потом положи земной поклон, произнося эти же слова, встань и произнеси эти же слова снова. И так – все утренние и вечерние молитвы. Потому что цель молитвы – запечатлеть эти слова так, чтобы они пронизали все наше существо, и произносить их со всей правдой, на которую мы способны».

Ниже приведем несколько слов о молитве Иисусовой схиархимандрита Софрония (Сахарова).

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного.

Единственное основание подлинной молитвы – это вера и покаяние.

Самое необходимое и безопасное – это сосредоточить внимание на словах молитвы. Соединение ума с сердцем произойдет без всяких приемов, когда сокрушение о грехах достигнет нужной меры. Чем глубже покаяние, тем короче путь борьбы за молитву.

Всем без исключения необходима бдительная осторожность, дух сокрушения и страха Божия, терпения всего находящего на нас. Тогда молитва Иисусова становится силою, соединяющею наш дух с Духом Божиим, дающею чувство живого присутствия внутри нас вечности.

Никто из нас не видит ясно своих грехов. Только когда озарит душу лучик Божественного Света, она освобождается от этих страшных оков. Но ждать не надо этого, лучше с сокрушением взывать:

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного.

В начале пути, указанного Господом в заповедях Его, многое кажется трудным, а порой и страшным. Ум недоумевает: как это милостивый Господь допускает огненные искушения (1Пет. 4, 12), но вне страданий человек остается духовно ленивым, полуспящим, чуждым Христовой любви. Зная это, мы, когда сердце наше уподобляется бездействующему вулкану, согреваем его призыванием имени Христа:

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного.

И пламя Божией любви действительно прикоснется к сердцу.

Молитва Иисусова до последнего мгновения жизни может нести мир душе и стать достоянием ее навеки.

Тот, кому дано опытно знать Бога любви, глубоко соболезнует всему человечеству.

Познать Бога как Любовь неизреченную можно лишь тому, кто научился любить врагов, т.е. видеть в них страждущих и особенно нуждающихся в снисхождении и прощении.

Господи Вседержителю, Христе Иисусе, помилуй нас и мир Твой.

Луч Божественного Света, коснувшись души, делает ее безразличной ко всем благам земным. Но счастье быть во Свете неприступном неизбежно умаляется и исчезает. Это необходимо для того, чтобы никто не почивал на лаврах, но продолжал следование за Господом. И хотя такое стремление идти за Христом бывает слабым и немощным, все-таки это способствует перерождению человека, дает ему новые силы.

Иисусе, Спасе наш, спаси меня грешного.

Нередко на молитве усиливаются ненужные мысли, назойливо лезут в голову, делая молитву бесплодной. По окончании молитвы они исчезают. Это не случайность. Призыванием имени Божия приводится в движение все тайное, весь мусор застаревших греховных привычек всплывает, мешая помнить Господа. В таких случаях надо усиленно произносить Его святое имя, чтобы покаянное чувство возрастало в душе.

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного.

Если удастся сосредоточить внимание, то молитва Иисусова становится для верующего – нерушимой стеной, мечом и щитом.

Господи Иисусе Христе, помилуй нас и мир Твой.

Молитва Иисусова дает душе силу не только противостоять вредным влияниям извне, но и возможность влиять на среду, в которой живем. Мир и любовь становятся источником молитвы за всех, и тогда душа с великим чувством молится:

Господи Иисусе Христе, Спасителю наш, помилуй нас и мир Твой.

Для того, чтобы ум и сердце действовали сообща, не обязательно прибегать к искусственным приемам. Достаточно внимательно произносить слова молитвы и жить по заповедям Евангелия. Спешить здесь нельзя. Наше старание должно быть искренним и смиренным, чтобы Господь, когда Сам найдет нужным, пришел и все изменил в душе. Когда Он все Собой наполняет, тогда и ум, и сердце, и даже тело живут только Богом.

Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас и мир Твой.

Нет такого человека, в котором не присутствовал бы в той или иной мере свет, потому что Бог просвещает всякого человека, грядущего в мир (Ин. 1, 9). Многолетняя молитва так меняет молящегося, что наше естество становится способным воспринимать освящение, и это – еще здесь, на земле.

Господи Иисусе, помилуй нас.

От величия стоящей перед нами задачи в душу внедряется страх. Знаем, что только употребляющий усилие восхищает Царство Небесное, но только вселение Того, Кто дал нам сии заповеди, поможет исполнить поведенное. Потому мы и зовем:

Господи Иисусе Христе, Сыне Бога Живого, помилуй нас.

Призывание имени Господа постепенно соединяет с Ним. В первое время можно этого не ощущать. Если этот процесс продолжается, то душа испытывает все возрастающее чувство греховности, доходящее почти до отчаяния. Тогда с еще большей энергией мы призываем Его чудное имя:

Иисусе, Спасе мой, помилуй мя.

Как узнать молящемуся, на верном ли он пути? При правильном расположении возрастает ненависть ко греху, отвращение к нему и усиливается ощущение бедственности нашего существования, пропитанного ядом греха, тогда единственным верным выходом будет взывание:

Господи Иисусе, Спасе мой, помилуй, помилуй мя, окаянного.

В смирении должны мы призвать имя Божие.

Призывая имя Иисуса Христа, дадим ему звучать в нас со свойственной ему силой и величием. Пусть чрез имя сие вселится в нас Его мир, превосходящий всякий разум.

Господи Иисусе Христе, Великий и Святой Боже, Ты Сам научи мя смирению Твоему... молю Тя, помилуй мя грешного.

Кто еще из наших современников обладал даром молитвы и делился своим духовным опытом?

Петербургский батюшка Владимир Шамонин, которого очень ценил старец Серафим Вырицкий, говорил: «Нельзя думать, что для молитвы должна быть обстановка и настроение. Если так рассуждать, то некогда будет молиться или не будет условий. А лучше – всегда имей молитвенное настроение, чтобы при удобных случаях или при малейшей возможности углубиться в молитву, для других незаметную. Тогда не будет потери времени, и человек как бы привыкает молиться в любых условиях и во всякое время. Отец Иоанн Кронштадтский молился на ходу, среди людской суеты, а как молился!» ...Отец Владимир говорил это почти перед смертью, как итог всего своего большого житейского и молитвенного опыта, а скончался он в 1967 г.

И теперь, в конце нашего уже XX века, все тот же, единственный закон-завет, повторяющий ветхозаветное откровение: «Ходи предо Мной». Всегда помнить о Боге, всегда все делать, зная, что Он видит все, всех, все знает... душу видит насквозь. Мысль-память об этом сделает всю жизнь молитвой.

Отец Константин Ровинский в своих «Беседах старого священника» вспоминает, как ему, только год назад рукоположенному священнику, попался «Троицкий листок» с беседой митрополита Филарета. В ней он говорил, как хорошо было бы встречать первый луч солнца благодарением Господа. Обычно же мы, едва открыв глаза, спешим обдумать свои дела.

Отец Константин начинал славословить Творца как только начнет светать или с первым лучом солнца. Сперва он ограничивался возгласом: «Слава Тебе, показавшему нам свет», а затем читал 3 раза «Слава в вышних Богу» и 2 раза «Господи, устне мои отверзеши...» Нередко читал и великое славословие целиком. Потом начал прибавлять ряд коротких молитв: за ненавидящих и обидящих, за творящих пакости, за всех сирых, вдовых, убогих, одиноких, скорбящих, страждущих, немотствующих, в горькой нужде сущих, в темницу всажденных, в изгнаниях и горьких работах сущих, за всех озлобленных, милости, помощи и человеколюбия Господних требующих, прося их посетить, утешить, свободу и избаву им подать.

Затем прибавились благодарения Бога за то, что Он покрыл в минувшую ночь Своею Божественною властью, неизреченным человеколюбием и силою, сохранив от всякого злого обстояния и воздвиг во время подобно на Свое славословие. Батюшка стал просить благословить наступивший день и сподобиться в день сей без греха сохранитися. Далее шли прошения: никогда не отлучатися от меня, но всегда во мне почивать. Постепенно у отца Константина составился целый чин утреннего прославления Господа, и он заметил, что день проходит совершенно по-иному. «У меня стала сиять утренняя звезда в сердце, т.к. после утреннего славословия начало наступать какое-то жизнерадостное, доброе душевное состояние. Такая утренняя молитва стала служить какой-то зарядкой на целый день». Апостол Петр, обращаясь к первым христианам, говорит: Вы хорошо делаете, что обращаетесь к Нему, как к светильнику, сияющему в темном месте, доколе не начнет рассветать день и не взойдет утренняя звезда в сердцах ваших (2Пет. 1, 19).

Многомилостиве Господи! Сподоби мя Божественнаго дарования святой молитвы, изливающейся из глубины сердечной. Собери расточенный мой ум, чтобы всегда он стремился к Создателю и Спасителю своему. Сокруши разженныя стрелы лукаваго, отрывающие меня от Тебя.

Угаси пламень помыслов, пожирающий меня во время молитвы. Осени мя благодатию Пресвятаго Твоего Духа, дабы до конца моей грешной жизни Тебя Единого любить всем сердцем, всею душею и мыслию и всею крепостию моею, и в час разлучения души моея от бреннаго тела, о Иисусе Сладчайший, приими в руце Твои дух мой, егда приидеши во Царствии Твоем. Аминь.