Второе распятие Христа. Фантазия

Это произошло во время пасхальной заутрени¹.

Толстый священник о. Иоанн Воздвиженский² кадил на все четыре стороны. Хор под управлением всегда выпившего регента Пугвицина пел: «Христос воскресе из мертвых».

Кухарки крестились, клали низкие поклоны, искоса поглядывая, не украли ли куличи и пасхи, принесённые для освящения. Наряженные барыни и кавалеры христосовались друг с другом.

Словом, было то, что каждый год повторяется в тысячах православных храмов во время пасхальной заутрени. И никто не подозревал, что в ту ночь свершилось великое чудо.

Иоанн Воздвиженский, стоя в алтаре, думал о том, не перекисло ли тесто на куличи у жены его, так как она сегодня проспала. Пугвицин, стоя на клиросе, придумывал, как бы ему потихоньку от жены, после ранней обедни, пробраться к Терехову, у которого предполагалась вечеринка холостяков. Кухарка Андроновых думала о том, чтобы с заутрени успеть отнести маленький куличик пожарному. Зизи краснела при одной мысли, что ей сегодня предстоит христосоваться с Коко. Гимназист Ника блестящими глазами смотрел на кузину Зою и предвкушал, как он на улице, когда не будет видеть m-lle Куанон, поцелует её. Маленький Ваня обкапал себе рукав воском и старался оттереть пятно, покуда не заметила тётя Вера...

В ту же самую ночь, в далёкой заглохшей монастырской ограде³, на том самом месте⁴, где почти две тысячи лет тому назад Мария Магдалина, найдя гроб пустым, в испуге бросилась рассказать ученикам, что тело Господа унесли, на том месте, где впервые смерть была побеждена Богочеловеком, свершилось великое чудо: Христос, после своего воскресения, по доносу Синедриона⁵ и предписанию кесаря снова положенный во гроб, опять воскрес.

Была тихая весенняя ночь. Горели яркие звёзды. Душистый туман подымался от молодой зелёной травы. Не было вокруг могилы стражи, не было учеников. Светлый ангел тихо отвалил тяжёлый камень⁶, умыл ноги Иисуса, принёс Ему новые одежды и улетел к далёким небесам.

Христос остался один.

Скользя, как тень, блистая радостным победным светом, Он вышел со старого монастырского кладбища и пошёл по дороге.

По обе стороны ровные поля. Пахнет сырой весенней землёй. Невысокие озими тенями сереют в темноте. Радостно, торжественно горят звёзды, словно ниже спустившиеся над землёй.

Вдали показался храм. Колокольня вся была украшена цветными лампочками. Изредка сбоку взлетали ракеты. Окна горели, словно внутри храма был пожар.

А в храме о. Иоанн Воздвиженский всё кадил, всё кланялся; хор под управлением Пугвицина всё пел: «Христос воскресе из мертвых...»

Христос подошёл к храму. Две-три старушки-нищие, должно быть, узнав Его, поклонились Ему до земли. Он благословил их и взошёл в церковь.

Заутреня подходила к концу. Кухарки уже начинали разбирать куличи. Гимназист Ника дёргал кузину за рукав и шептал ей:

― Идём... m-lle нас догонит... мне нужно сказать вам...

В последний раз запели:

Христос воскресе из мертвых,

Смертию смерть поправ,

И сущим во гробех живот даровав!

На несколько мгновений в церкви наступила какая- то странная тишина. О. Иоанн не мог сделать своего привычного возгласа⁷; отец дьякон не мог подтолкнуть о. Иоанна; Пугвицин не мог кашлянуть, чтобы дать понять батюшке его оплошность.

И вдруг раздался странный, словно откуда-то с неба идущий голос:

― Воистину воскрес!

Взоры всех устремились сначала кверху, потом стали искать по сторонам и наконец обратились к входу и с ожиданием, ужасом и недоумением уставились на странного человека в белых одеждах⁸, стоявшего недалеко от старосты.

Несколько минут в церкви было полное замешательство. Неизвестный с радостным и в то же время скорбным лицом смотрел на народ. И каждому казалось, что глубокие, лучистые глаза неизвестного устремлены именно на него.

Быстрей всех пришёл в себя староста, купец Бардыгин⁹.

― Послушай, любезный, – сказал он негромко, но внушительно, – пойди-ка сюда...

Христос подошёл. Плотной стеной вокруг них столпился народ.

― Что тебе нужно? Зачем нарушаешь благочиние в храме? Откуда ты взялся тут?

― Я воскрес из мёртвых.

По толпе прошёл сдержанный ропот.

― Уйдём, – сказала Зизи, – они его ещё бить начнут.

― Ты пьян, любезный! – строго сказал староста.

Христос молчал.

― Как тебя звать?

― Иисус.

― Иисус?..

― Да.

― Ты жид?

― Да, я – иудей...

В это время подошёл сторож Трофимыч, строгий коренастый старичок, не любивший никаких беспорядков. Его прислал из алтаря о. Иоанн. Ни слова не говоря, он взял незнакомца за руку и потащил к выходу.

― Убирайся-ка подобру-поздорову, пока в шею не наклали, – говорил он ему, подталкивая в спину.

― У, жидорва! – бросил вслед уходившему полицейский чин.

Две нищие старушки снова упали на колени перед Христом. Он вышел из церкви и тихо пошёл к невысокому холму, откуда доносился шум берёзовой рощи. Молодые клейкие листочки¹⁰ нежно говорили друг с другом, и тихая ночь таинственно прислушивалась к их говору.

Настало утро. Христос всё сидел на холме под ласковой тенью молодых берёзок. Задумчиво смотрел он на громадный каменный город, расстилавшийся перед ним. Церковь, из которой вчера выгнали его, была на самой окраине: белая, новенькая¹¹.

Мимо Христа шли фабричные, крестьяне, железнодорожные служащие.

Его стали замечать. Необычайный лик Христа приковывал к себе внимание. Останавливались, спрашивали друг друга: «Кто это?» К полдню у подножья холма уже стояла целая толпа.

Наконец Христос, углублённый в свои думы, заметил народ.

Он поднялся и обвёл всех тихим, ласкающим взглядом.

И от одного этого взгляда слёзы покаяния подступили к горлу; вспоминалась вся тёмная, пьяная, развратная жизнь; в груди таял лёд чёрствости, жестокости, злобы; тяжёлые камни, теснившие сердце, сползали сами собой, как пыль, уносимая ветром. Радостная надежда начинала трепетать в душе. Надежда на то, что и рабы труда, нищеты, голода – все дети одного Отца, что кончится когда-нибудь эта каторжная земная жизнь с невыносимыми муками своими и Отец призовёт в обитель несчастных, измученных Своих детей. Детство раннее вспоминалось, когда чистые, кроткие, радостные, как все дети, бегали по берегу речки Малеевки¹², собирали раковины, и так дышалось легко, такое голубое, светлое было небо, такие ласковые, родные были деревья; плакать хотелось оттого, что прошло оно, и смеяться от счастья, от радостной веры, что вернётся снова; что это тело состарилось, а душа станет чистой, прекрасной, божественной, как её Создатель.

Христос поднял прозрачную руку Свою, свет небесный озарил Его лицо, и Он, благословив народ, разверз уста Свои.

Нет, это не голос человеческий. Это хоры ангелов незримые поют¹³. И звуки голосов их не улетают в бездушное пространство, а падают глубоко-глубоко в человеческие сердца.

«Блаженны нищие духом¹⁴, – говорил Христос, – ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими».

Народ оцепенел. Новые, неслыханные слова¹⁵! Из какой дивной книги взял Он их?

И снова поднял Христос руку Свою, и снова благословил народ.

Как один человек все тихо опустились на колени, и только несколько детей робко подошли к Нему.

Старушка Макаровна, торговка семянками, рыдала, прижимаясь морщинистой головой к сырой земле.

― Батюшка... родименький... – шептала она, – пришёл Утешитель, Спаситель наш.

Уже больше никто не спрашивал: «Кто это?» Сердце узнало – Кто. Долгие годы оно ждало этих слов, этого голоса. Теперь оно рвалось навстречу Ему.

― Говори, говори, Учитель!..

А Он стоял, и светлый лик Его становился задумчив, тень скорби ложилась на нём.

Расталкивая народ локтями, городовой кричал:

― Это что за толпа? Что тут такое?.. Где? Кто тут?.. – Он искал глазами. – Расходитесь, расходитесь... Вам говорят! Добром просят...

Толпа медленно стала расходиться.

А с холма снова раздался таинственный голос:

«Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное».

Толпа снова замерла. Городовой с удивлением посмотрел на холм:

― Ты что орёшь?! По какому праву народ собрал? Проходи, а то в участок отправлю. Ну, слышишь!.. И вы, братцы, расходитесь... а не то...

Он стал расталкивать народ в разные стороны.

― Дай послушать-то доброго человека, – сказал старичок.

― В церковь ступай, там и слушай. А не то – в участок.

― Нехристь ты...

― Ну, не разговаривать!

И снова с холма, словно радостный звон, прозвучал тот же голос:

«Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня...»

― Да что я, шучу, что ли! – закричал городовой. – Марш с холма! Что за беспорядок!

Толпа нерешительно потянулась к городу. Христос, опустив голову, пошёл за ней.

― Обязательное постановление читал? – строго спросил его городовой.

Христос молча покачал головою.

― Не велено сборищ делать¹⁶. В участок вашего брата надо. Там покажут...

― Я хотел учить народ¹⁷, – сказал Христос.

Городовой поднёс к его лицу громадный кулак:

― Видал?.. То-то же!..

Христос вошёл в город. Несколько женщин и стариков из толпы в отдалении шли за Ним.

Всюду чувствовался «праздник». Гул стоял от красного звона¹⁸. Магазины были заперты. На лихачах в белых перчатках мчались визитёры.

Зизи встретила подругу и закричала через улицу:

― Машенька, Христос воскрес!

― Воистину, воистину... Я к Курочкиным!

― А вечером придёшь?

― Не знаю...

Пугвицин шёл, обнявшись с Тереховым, и бормотал:

Смертию смерть поправ... Это, брат... это, брат, тебе не шутка...

Ника в новых перчатках шёл под руку с Зоей.

― Я ни за что не буду с ним христосоваться.

― Это вы так говорите, а потом возьмёте и похристосуетесь.

― Вот ещё!

― Ну, дайте мне слово, что не будете.

― Да вам-то что?

― Вот странно.

Ника покраснел.

О. Иоанн Воздвиженский только что сел за стол и очищал красное яйцо.

― А кулич-то перекис, матушка...

― Полно тебе, ничего не перекис... Это от изюму.

― Перекис.

― Всегда ты мне назло выдумаешь.

― Не назло, а только – что надо вовремя вставать. Дрыхнешь, а куличи перекисли...

― Это изюм, а не перекисли.

― Уж какой там изюм... Ну-ка, колбаски дай...

Ваня вырвался-таки от гувернантки и, стоя посреди

улицы, орал во всё горло:

― Христос воскресе из мертвых...

Лошади в испуге шарахались в сторону.

― Ma tante¹⁹, – говорил Коко, – Христос воскресе!

― Воистину...

― А поцелуй?..

― Я не христосуюсь.

― Но я же племянник.

― Мало ли что, но вы мой ровесник.

― Но, ma tante, ведь Христос же воскрес!

― Знаю, знаю! Но о поцелуе и думать нечего!..

― Вы после этого не христианка.

Всё ликовало, всё радовалось. Звон рос с каждым часом. Лихачи мчались всё быстрее. Генералы, офицеры, студенты, лицеисты, гимназисты, штатские, на парах, на рысаках – всё двигалось, торопилось, неслось, как ураган.

Христос, никем не замеченный, прошёл через весь город. По-прежнему за ним в отдалении шло несколько человек.

Выйдя за город, Христос остановился. Старый-старый старичок, не решаясь подойти к Нему, встал на колени и прошептал:

― Воистину, воистину воскрес!..

Макаровну попутал нечистый. У соседки был чулан, замок на нём висел полусломанный, а в чулане хранились пустые бутылки, которыми соседка торговала.

Пришла Макаровна вечером уставшая, голодная: никто не купил её семянок. Ни денег, ни хлеба... И приди ей на ум забраться в чулан и украсть пустые бутылки. Старуха она старая, забрала бутылок много, пошла и упала на дворе. Соседка её, у которой она украла, с бутылками этими и подняла. Пришёл дворник, составили протокол. Макаровну отдали под суд.

Макаровна просидела в тюрьме недолго: боялись, что не доживёт до суда. Во имя правосудия дело ускорили. На первый день Фоминой недели²⁰ под конвоем доставили в суд.

Макаровна покорно дожидалась своей очереди. Только глупые слёзы сами собой бежали по её морщинистому лицу.

«Украла, согрешила, – думала Макаровна, – поделом мне. Суд царский! Заботится он об нас!»

Дошла очередь до Макаровны. Ввели её в залу суда.

Перекрестилась она на образ и поклонилась на все четыре стороны.

― Как вас зовут? – спросил председатель.

― Макаровна.

― Это отчество, а имя ваше?

― Марья Данилова.

― Сколько вам лет?

― На Казанскую семьдесят три было...²¹

― Господин судебный пристав, – сказал председатель, – нельзя ли закрыть в коридор дверь и попросить не шуметь.

Пристав пошёл исполнять приказание.

А в коридоре в это время происходило нечто странное. Какой-то человек в белой одежде, напоминающей рясу, не слушаясь сторожей, шёл к зале заседаний. И там, где Он проходил, люди останавливались, словно прикованные к своему месту.

― Ваш билет? – спросил сторож неизвестного.

Но Он тихо взял его руку, отстранил и прошёл далее. И сторож также остался неподвижно прикованным к своему месту.

Христос взошёл в суд.

В непонятном смятении, словно застигнутые на месте преступления, присяжные встали со своих мест. Публика отшатнулась от решётки, через которую смотрела. Члены суда, прокурор быстро подошли друг к другу. Один председатель, не двигаясь, сидел на своём месте.

― Прошу вас удалиться из залы заседаний! – с трудом выговаривая слова, сказал он.

― «Не судите, да не судимы будете²², – раздался голос Христа, – ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить».

Макаровна, услышав знакомый голос, упала на колени и, вся просиявшая, словно молодость вернулась к ней, проговорила:

― Батюшка, Спаситель наш, прости меня грешную... украла... с голоду...

― Господин пристав, – строго сказал председатель, – распорядитесь убрать отсюда этого сумасшедшего.

Но старичок пристав не мог сдвинуться с места.

Христос повернулся к присяжным и сказал:

― «И что ты смотришь на сучок²³ в глазе брата твоего, а бревна в твоём глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучок из глаза твоего», а вот, в твоём глазе бревно? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего».

― Позвольте вас предупредить, – возвысил голос председатель, – что виновный в оскорблении суда подлежит строгой ответственности!

― Помяни меня²⁴, родименький, во Царствии Твоём! – прошептала Макаровна и упала на пол.

Жандарм попробовал было поднять её, но она грузно опустилась снова.

― Померла, ваше-ство!

― Объявляю перерыв на полчаса, – сказал председатель. – Уберите этого!..

Но Христос стал невидим.

Медленно прошли в свою комнату присяжные. Молча стала расходиться публика.

Макаровну унесли.

Был храмовый праздник в церкви Вознесения²⁵. Народу набралась такая масса, что даже оба клироса были переполнены. Перед иконой праздника, словно горящий сноп соломы, ярко пылали свечи.

О. Никодим в лучших светлых ризах чинно совершал литургию. Он был человек простой, набожный. Любил свой храм, любил хороших певчих и особенно кадильный дым. Эта любовь осталась у него с детства; бывало, отец приходил от всенощной благословлять²⁶ его на сон грядущий, от него так славно пахло ладаном.

Староста у входа едва успевал продавать свечи и просфоры. Деньги звонко звякали на всю церковь, смешиваясь с тихим пением церковных гимнов.

― Не задерживайте; проходите, проходите, – мягко, но внушительно говорил староста тем, которые останавливались у конторки проверять сдачу.

Христос вошёл в этот храм и вместе с прочими подошёл к конторке, где продавали свечи.

― «Возьмите это отсюда²⁷, – властно сказал он, – и дома Отца Моего не делайте домом торговли».

― Что такое! Грабят!.. Батюшки!.. – понеслось по церкви.

― Что вам угодно? – спросил староста.

― Уйдите отсюда. Не делайте дом Отца Моего домом торговли! – снова повторил Христос, и в голосе Его была сила и власть.

― Я попрошу вас не нарушать тишины в церкви, иначе придётся позвать сторожа и городового.

Гневом вспыхнуло лицо Христа. Голос зазвенел на всю церковь, словно глас трубный²⁸. Он опрокинул стол²⁹, на котором лежали свечи и просфоры, рассыпал деньги:

― Идите прочь отсюда! Здесь дом Отца Моего.

И слова Его жгли как огонь. Трепет и смятение ужаса пронеслись по церкви.

― Не стыдно скандальничать? – обратился к нему сторож. – Ведь здесь тебе не базар – храм Божий³⁰.

Богослужение прекратилось. Народ обступил Христа и старосту.

Христос говорил:

― «Настанет время, и настало уже³¹, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе».

О. Никодим подошёл к толпе и, вслушиваясь в слова Христа, строго сказал ему:

― Неподобающее говоришь. Храм православный бесчестишь³².

― «Бог не в рукотворённых храмах живёт! Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине³³».

В это время расслабленный, который всё время на грязной циновке лежал у входа, подполз к ногам Христа.

― «Дерзай, чадо³⁴! прощаются тебе грехи твои», – обратился к нему Христос.

― Богохульствуешь³⁵! – гневно воскликнул о. Никодим. – Кто дал тебе власть грехи прощать?

Христос повернулся к нему:

― «Что легче сказать³⁶: прощаются тебе грехи, или сказать: встань и ходи? Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи», говорю ему: встань и иди домой!

И на глазах у изумлённой толпы расслабленный, как здоровый, поднялся с полу, в ноги поклонился Христу и благоговейно поцеловал край Его одежды.

Тихо, опустив голову, о. Никодим пошёл в алтарь.

Была ночь³⁷. Старичок Сила³⁸, ночной сторож, приютил Христа у себя на ночлег.

― Всё равно каморка пустая ночью, спи себе на здоровье.

Христос не спал, сидел у открытого окна.

В дверь постучали.

― Эго ты, Сила? – окликнул Христос.

― Можно? – произнёс за дверью дрожащий голос. Дверь отворилась. В темноте нельзя было разобрать лица вошедшего.

― Кто это?

― Это я, о. Никодим... Я пришёл к Тебе поговорить. Ты сегодня свершил чудо. Я знаю, что ты учитель, посланный от Бога³⁹... Но в то же время слова твои так странны.

― О каких словах говоришь ты?

― О нерукотворённом храме. О Боге, которому нужно поклоняться в духе и истине.

― «Если кто не родится свыше⁴⁰, не может увидеть Царствия Божия».

― Да, но не учил ли Христос две тысячи лет тому назад, что Он созиждет церковь⁴¹, и врата адовы не одолеют её.

― Не про вашу церковь⁴² сказаны эти слова.

― Но про какую? Где же другая церковь⁴³?

― «Дух дышит, где хочет⁴⁴».

― Послушай, кто бы ты ни был, я вижу, что тебе открыто многое. Скажи, ведь церковь должна была развиваться, крепнуть, изменяться. Не могли же при Христе так же молиться, как в наше время. Не могло быть архиереев, митр, таких облачений, колоколов. Не могло быть всего того, чем богата православная церковь⁴⁵⁴⁶. Но пойми, это доказывает рост церкви. Церковь созидается воистину. Её изменения есть переход юности в возраст мужа. Церковь не отменяет Евангелие, но она толкует его. Её толкование есть раскрытие, уразумение тех истин, которые заключены в Евангелии.

― Так говорили книжники и фарисеи две тысячи лет назад, – тихо сказал Христос. – Они извратили закон Моисеев⁴⁷. Они завесили уши народа, и он перестал слушать глас Божий; заповеди Его они

умертвили толкованиями своими⁴⁸. И всё это во имя торжества Божьего дела⁴⁹ на земле. Рост не в колокольнях, не в архиереях, не в клиросе, не в ваших торгашах свечами⁵⁰ – рост Церкви в духе и истине сынов Божиих⁵¹. Когда Мои апостолы шли на проповедь без серебра и золота⁵², ужели это было ниже, чем выезды ваших архипастырей! Ужели рост Церкви – золото и серебро храмов ваших⁵³, когда братья ваши умирают от голода и нищеты!

― Но если так, если ты прав, учитель, то тогда Церкви нет. Церковь от Христа отреклась; не сбылись пророчества Христовы. А тогда Христос не Бог, и мир неискуплённый лежит во зле⁵⁴. Пойми, что кроме Евангелия есть ещё предания. По ним из поколения в поколение жила Церковь, и когда теперь она дошла до своего могущества и торжества⁵⁵, ты хочешь отречься от неё и всё вернуть к первобытному христианству⁵⁶.

Да знаешь ли, если бы сейчас пришёл Сам Христос⁵⁷ и потребовал бы, чтобы Церковь восстановила старое учение Его апостолов, ещё неизвестно, послушалась бы Его Церковь или нет! Скорей, не послушалась бы – и была бы права. Христос ниже Церкви⁵⁸.

― Да, потому что люди более возлюбили тьму, нежели свет; потому что дела их были злы. Ибо всякий, делающий зло, ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы⁵⁹! И книжники и фарисеи поставили свой человеческий закон, обычай, предания выше голоса Божия⁶⁰; и храмы их стали мертвы⁶¹, а дух Божий дышал не среди их роскошных храмов, а среди Моих учеников, простых рыбаков⁶².

Ты спрашиваешь: где Церковь? Церковь там, где двое или трое собираются во имя Моё. А собираются во имя Моё там, где любовь, где правда, где таинственное благодатное общение⁶³. Церковь и в ваших храмах, но не в золоте их, не в ризах ваших, не в блеске ваших владык. Церковь ваша на паперти, где стоят нищие и убогие – дети мои⁶⁴. Если Церковь не в любви⁶⁵ была бы, то в чём же? Не сама ли Церковь ваша на соборах своих устанавливала⁶⁶ правила отлучать епископов, если их поставит светская власть, если они переменят кафедры свои, если не будут собирать соборов; священнослужителей – за взимание денег за требы, мирян – за то, что не всегда пребывают в молитве. Где же хоть один верующий⁶⁷ в Церкви, который бы не был отлучён от неё на основании собственных постановлений Церкви?

― Учитель, ты не прав. Изменяются времена, изменяется строгость в исполнении правил⁶⁸. Ты забыл, что кроме жизни в Боге существует ещё быт⁶⁹. Христианству евангельскому надо считаться с бытовым, примирить его с собой, уступить ему⁷⁰.

― Нет, кто хочет быть учеником Моим⁷¹, тот должен отвергнуться себя, всех привязанностей житейских, всех привычных условий жизни, взять крест Мой и идти. И при апостолах Моих тоже существовал быт, но они не учение Моё искажали ради этого быта⁷², а перевёртывали всю жизнь⁷³, все понятия. «Кто не берёт креста своего⁷⁴ и следует за Мною, тот не достоин Меня».

― Странно говоришь ты... Но Христос пришёл к слабым, а ты требуешь силы⁷⁵.

― Что невозможно человеку, то возможно Богу⁷⁶!

― Но почему же Церковь наша так велика, так могущественна?

Христос поник головой Своей⁷⁷.

― Ты молчишь?

Христос молча поднялся со своего места. Лицо его светилось во тьме⁷⁸, и глаза сияли.

О. Никодим тоже встал.

― Учитель... кто ты?

― Христос воскресший!..

― Я ослышался... Ты богохульствуешь! – в ужасе отстраняясь от Него, воскликнул о. Никодим.

Но в это время свет окружил голову Спасителя, и образ Его, знакомый по нерукотворённой иконе о. Никодиму, ясно выступил из темноты.

Звёзды сияли на небе. Стены комнаты, казалось, раздвинулись, и весь мир сливался со своим воскресшим Искупителем⁷⁹.

О. Никодиму послышался торжественный победный гимн⁸⁰, который пели где-то в глубине его собственного сердца.

Он упал перед Христом на колени, и из уст его вырвался крик радости:

― Воистину воскрес!

А Христос поднял его и сказал:

― Слушай, что значит величие вашей Церкви. Уже две тысячи лет Я открыл это людям, но они не послушали Меня. Я открыл им, что праведники всегда будут гонимы, а гонители никогда не будут правы. А где нет правды – нет Церкви⁸¹.

Я открыл им, что гонения, муки, всяческая несправедливость – вот что ожидает мир перед Моим пришествием во славе. И от этих жестокостей «по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь».

Евангелие Моё будет проповедано по всей земле⁸²; с виду Церковь будет могущественна. Имя Моё будет владычествовать над всеми народами⁸³, но это и будет означать «мерзость запустения, реченную через пророка Даниила, стоящую на святом месте».

Так не радуйтесь же господству вашей Церкви⁸⁴, оно знак скорой гибели⁸⁵ её. Ищите Церковь в душах живых⁸⁶ и бойтесь тех⁸⁷, кто приходит под именем Моим...

Светало. Город ещё спал. Глухими переулками под конвоем гнали за город шестерых солдат, приговорённых к расстрелу.

В казармах был бунт. Убили офицера. Те, кто попроворней, разбежались. Шестерых арестовали. Покорные, сосредоточенные шли они к месту своей казни. Молодые лица – простые, мужицкие – были спокойны, словно люди шли по самому обыкновенному, привычному делу. Пригнали их в город на службу из деревни Вахрамеевки. А теперь велят расстреливать. Ничего не поделаешь – служба. Вышли за город, пошли по пыльной просёлочной дороге. Лес показался. Уж там ждёт кто-то. Это священник для последнего напутствия.

Пришли.

Покорные, беззащитные, они стояли в куче и ожидали своей участи.

Закрутили им назад руки. Батюшка сказал напутствие, дал приложиться ко кресту. Выстроили в ряд. Против них поставили взвод солдат с заряженными ружьями.

Офицер вынул белый платок.

― Раз!..

― Два!

― Три!

Но. никто не выстрелил.

Офицер с изумлением смотрел на них.

― Идёт кто-то, – тихо сказал коренастый солдатик.

Офицер обернулся и посмотрел на дорогу. Через поле быстро шла какая-то странная белая фигура.

Офицер пришёл в себя и крикнул:

― Эй, убирайся отсюда прочь, покуда цел!

Но фигура шла по-прежнему быстро, не останавливаясь. И по мере её приближения солдаты, приговорённые к смерти, чувствовали, что верёвки, которыми они были связаны, сами собой слабнут и сползают с рук.

Вот Он подошёл совсем близко. Лицо Его полно страданием, глаза горят гневом.

― Прочь отсюда! – кричит офицер. – Или я прикажу...

Но слова его замирают на губах.

― Не убий! Не убий! – как гром гремят слова Христа⁸⁸.

― Именем закона.

― Не убий! – властно произнёс снова Христос.

Солдаты опустили ружья, угрюмо уставились в

землю.

― Послушайте. я не позволю. – бормотал офицер.

― «Вы слышали⁸⁹, что сказано древним: не убивай; кто же убьёт, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего, подлежит суду».

Слова Христа что-то живое задели в душе молодого офицера. Он нерешительно посмотрел сначала на солдат, приговорённых к смерти, потом на священника, потом на Христа.

― Но тогда меня расстреляют... – потупясь, сказал он.

― Не бойся убивающих тело⁹⁰, бойся тех, кто убивает душу!

― Все так делают, – нерешительно проговорил офицер.

Подошёл священник.

― Послушай, чадо, – сказал он, обращаясь ко Христу, – это ты бунт проповедуешь. Нигде не сказано, что убивать нельзя. Это, действительно, в мирное время и по своему собственному желанию. А на войне или по приговору законного суда⁹¹... дело совсем другое. Ты, я вижу, начётчик⁹², словами Писания говоришь⁹³. Но не всякий, тоже, слова эти разумеет. Надо церковь спросить, как она толкует.

― Отойди, сатана, – грозно проговорил Христос, – горе соблазнившему единого от малых сих. Лучше бы ему не родиться вовсе⁹⁴!

― Это бунт! Ты революционер, вот ты кто! – злобно прошипел священник. – Много вашего брата развелось.

Но Христос отвернулся от него и обратился к офицеру.

― «Сберёгший душу свою⁹⁵, – сказал он ему, – потеряет её, а потерявший душу свою ради Меня сбережёт её!

Возьмите иго Моё⁹⁶ на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдёте покой душам вашим».

Молча, подчиняясь какому-то властному голосу внутри себя, офицер стал снимать вооружение, срывать погоны и, обернувшись к арестованным, сказал:

― Идите!..

Несколько солдат тоже бросили ружья на землю и подошли ко Христу; среди них был коренастый солдатик, первый заметивший Иисуса:

― Мы тоже пойдём... с вами, ваше благородие...

― Димитрий Николаевич! – крикнул священник, молча наблюдавший всё происходившее. – Я батюшке вашему всё расскажу. Огорчите старика. Не по-божьему это. Против присяги пошли. Батюшка ваш, генерал⁹⁷, не перенесут такого срама.

― «Я пришёл разделить человека с отцом его, – сказал Христос, – и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку – домашние его!»

― Ври, ври! – выходил из себя священник, грозя ему кулаком, в котором был крепко зажат крест. – Я вот тебе покажу, сейчас к генералу поеду. Забыл, сектант поганый, что сказано: «Почитай отца твоего и мать твою». Штунда безбожная⁹⁸!

― «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня⁹⁹, – торжественно сказал Христос. – И кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня».

И Христос пошёл к городу. Офицер и несколько солдат пошли за Ним.

Оставшиеся, не зная, что делать, с недоумением смотрели им вслед.

― Вернитесь, Дмитрий Николаевич! – крикнул священник вслед уходившим.

Но офицер даже не оглянулся.

― Ушёл, – проворчал священник и прибавил, обращаясь к солдатам: – Этакий чудак. Отец генерал. Дом – полная чаша. Невеста, говорили, есть. Охота на рожон лезть. Ну куда теперь уйдёт? Придёт в город, там арестуют. Эх, молодость! Ни за что погиб человек.

Ну, братики, а вы берите ружья и марш в казармы. Будет вам по стакану водки за верность от командира.

Белые одежды Христа скрылись в утреннем тумане. Всходило солнце, и мягкие красноватые лучи его осенили землю теплом и радостью.

Христос со своими спутниками подошёл к городу как раз в том месте, где стояла белая новенькая церковь о. Иоанна Воздвиженского.

О. Иоанн был в это время в церкви и надевал облачение. Ему предстояло хоронить своего доброго друга Лазаря, совсем ещё молодого человека, скоропостижно скончавшегося.

О. Воздвиженский по натуре был человек мягкий и от души жалел бедного друга.

Конечно, бывали и у них ссоры, без этого нельзя, дело житейское.

Недавно ещё Лазарь посмеялся над о. Воздвиженским за его толщину при старосте Бардыгине, и очень это обидело о. Иоанна. Он даже не вытерпел и, выйдя провожать Лазаря в прихожую, сказал ему укоризненно:

― Нехорошо надсмехаться над природным свойством.

― Какое же это природное свойство, о. Иоанн, – засмеялся Лазарь, – разве вы родились на свет таким толстым! Просто это от пирогов с ливером.

О. Воздвиженский ничего не сказал на это и, не попрощавшись, ушёл в столовую.

После этого он два дня не был у Лазаря.

«Бедный Лазарь, – думал о. Воздвиженский, посматривая из алтаря на белый гроб, стоявший посреди церкви, – жить бы да жить. Семья хорошая, средства имеются. Вот кому есть нечего, живут, а люди с достатком умирают».

О. Воздвиженский вздохнул.

Церковь наполнялась народом. Сестра Лазаря, Марфа, не будучи в силах смотреть на гроб, вышла из церкви, отошла к ограде и рыдала, закрыв лицо своё руками.

Христос заметил её и подошёл к ней.

― Что с тобой? – тихо спросил Он, прикасаясь рукой к её плечу.

Марфа подняла на Него свои глаза и сказала, сразу заметно успокоившись:

― Умер брат мой Лазарь. Мы жили так дружно, он был добрый такой, ласковый, всегда помогал ближним. За что Бог наказал нас?

Снова слёзы хлынули из её глаз, и она горько плакала.

Христу стало жаль её¹⁰⁰, и слёзы потекли по Его щекам¹⁰¹.

И сказал Он Марфе:

― «Если будешь веровать, увидишь славу Божию¹⁰²». Пойдём в храм за Мной.

В голосе Христа была такая спокойная твёрдость, что Марфа, не понимая, что Он собирается делать, пошла покорно за Ним. Взошли и спутники Христа.

Трудно было пройти к гробу, но перед сестрой умершего все расступались.

Бардыгин сразу заметил Христа. Он подозвал к себе Трофимыча и, указывая глазами, сказал шёпотом:

― Опять этот сумасшедший жид пришёл. Ты бы того...

― Слушаю...

Трофимыч, деловито расталкивая молящихся, пошёл за Христом.

Но в это время свершилось нечто неслыханное: Христос остановился у гроба, поднял глаза Свои к небу и сказал громко на всю церковь, так что все услыхали Его слова:

― «Отче! благодарю Тебя¹⁰³, что Ты услышал меня. Я и знал, что Ты всегда услышишь меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего!»

Жутко стало всем от этих загадочных слов, от этого победного голоса.

Марфа упала на колени пред гробом и, рыдая, повторяла:

― Брат, брат!..

Трофимыч подошёл к Христу и хотел взять Его за руку. Но рука Трофимыча стала тяжёлая как свинец, и он не мог пошевельнуть ею.

А Христос голосом, подобным грому небесному, произнёс:

― Лазарь, встань¹⁰⁴!..

И всё затихло в церкви. В ужасе жались друг к другу богомольцы, боясь верить и в то же время предчувствуя, что должно свершиться что-то.

И вот среди общего безмолвия поднялся в своём гробу усопший...

Словно искра пробежала по толпе. Многие в паническом страхе бросились к выходу, давя друг друга, как дикие звери, увидавшие пожар.

― Осанна, осанна! – в исступлении выкрикивала больная юродивая. Неизъяснимый восторг охватил учеников Иисуса. Они громко славословили Христа, и слова сами лились из их уст.

Марфа, рыдая, обнимала Лазаря, который безмолвный, тихий, светлый, как дитя, гладил своею рукою по волосам её.

Бардыгин, совершенно смешавшись, зачем-то спешно прятал деньги в конторку.

Дети внесли в церковь свежие, молодые ветви берёзы¹⁰⁵ и бросали их под ноги Иисуса.

Храм расцвёл.

Восковые свечи потухли сами собой, но ещё никогда не было так светло в храме, никогда так ярко не сиял он. Где-то слышалось пение чистое, радостное, как могут петь только дети.

― Ангелы, ангелы поют! – кричала юродивая. – Осанна Сыну Давидову¹⁰⁶!

Церковь ликовала, рыдала, верила, надеялась. Церковь жила. Церковь стала необъятной, как мир, как вселенная¹⁰⁷, как сердце человеческое.

И вышел Лазарь из гроба, пал к ногам Иисуса и облобызал ноги Его.

Из алтаря в полном облачении показался о. Воздвиженский. Вид его был необычен; гневом пылало его лицо.

― Уходи, уходи отсюда! – задыхаясь, крикнул он Иисусу. – Лазарь – мой друг. Я рад, что он жив... Но нельзя в церкви делать этого. Никогда никто не воскрешал мёртвых... Это колдовство... Это выдумки медиумические... Симон Волхв¹⁰⁸ ты... колдун!.. Прочь отсюда!..

Христос не произнёс ни слова и пошёл к выходу; за Ним пошли почти все находившиеся в церкви.

У Бардыгина тряслись руки, и он никак не мог попасть в замок ключом, чтобы запереть конторку с деньгами. К нему подошёл взволнованный до последней степени о. Воздвиженский:

― Я этого так не оставлю... Сегодня же пойду к митрополиту. Это из рук вон. Вот повадился к нам в церковь! То деньги все по полу развалил; то, изволите видеть, мёртвых воскрешает!

― Беспорядок, больше ничего, – едва сдерживая своё волнение, произнёс Бардыгин. От испугу у него не попадал зуб на зуб. – Распустили народ. Вешают мало, вот они и шляются. А ты б того. – обратился он к стоявшему неподалёку околоточному¹⁰⁹, – узнал бы, что это за субъект.

В ограде между тем народ плотной стеной окружил Христа и с благоговением слушал Его слова.

Христос говорил:

― "Во всём¹¹⁰, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними.

Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы?

Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые...

Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь...

Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Господи!», войдёт в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного...»

― Виноват, виноват; позвольте, господа! – это околоточный пробирался ко Христу. – Во-первых, я попрошу вас без разрешения градоначальника не произносить публичных речей, – строго, но вполне корректно проговорил он, добравшись наконец до Христа, – иначе вы будете оштрафованы за устройство незаконного собрания до трёх тысяч рублей¹¹¹. А затем я бы попросил сообщить ваше имя, отчество и фамилию.

― Я – Иисус, из рода Давидова¹¹².

Околоточный вынул записную книжку и записал.

― Вы прописаны где-нибудь?

Христос молча отрицательно покачал головой.

― Но где-нибудь вы живёте?

― Лисицы имеют норы¹¹³, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову.

― Паспорт у вас есть?

Снова Христос молча покачал головой.

― Какого вы вероисповедания?

― Я – иудей...

― В таком случае вы здесь не имеете права жительства! – почти с радостью воскликнул околоточный. – Вы можете жить только в черте еврейской оседлости¹¹⁴. И вообще... вы мне кажетесь крайне подозрительны... Я должен вас препроводить в участок!

Толпа угрожающе заволновалась. Околоточного быстро оттеснили за ограду.

― Он – сын Божий! – кричала юродивая.

― Он воскресил Лазаря! – слышались голоса.

Из церкви вышел о. Воздвиженский и, взявши околоточного за рукав, отвёл в сторону.

― Оставь, брат, – сказал он, – хуже – скандал будет¹¹⁵. Пошумят и разойдутся. Приходи сегодня на пирог лучше. Потолкуем!..

Приятели пожали друг другу руки и разошлись.

Митрополит созвал¹¹⁶ экстренное собрание столичного духовенства¹¹⁷.

К девяти часам вечера громадная приёмная¹¹⁸ митрополита была переполнена.

Полукругом сидели викарные епископы, за ними архимандриты, а дальше протоиереи, священники, несколько диаконов. Сбоку поместились именитые церковные старосты¹¹⁹.

О. Воздвиженский, о. Никодим и Бардыгин сидели за особым столом в качестве докладчиков.

Ровно в девять часов отворилась дверь из внутренних покоев, и вышел митрополит.

Все встали при его появлении и в пояс поклонились владыке.

Анания¹²⁰ был сухой, высокий старик, с жёлтым нездоровым лицом¹²¹, круглыми, серыми пронизывающими глазами.

Быстро прошёл он к своему председательскому месту.

Затем все повернулись к иконе, где было изображено распятие Христа, и хором запели¹²²: «Днесь благодать Святаго Духа нас собра, и вси, вземше крест свой¹²³, глаголем: Приидите, приимите вси Духа премудрости, Духа разума, Духа страха Божия, явльшагося Христа».

Снова в пояс поклонились владыке и чинно сели на свои места.

– Досточтимые отцы и возлюбленные братья, – начал митрополит, когда полная тишина воцарилась в зале. Он отчеканивал каждое слово; голос его был металлически-резкий. – Я пригласил вас сюда ввиду чрезвычайного события. В городе появился зловредный еретик, по имени Иисус, смущающий умы народа! В наше лихолетье не новость появление и безбожных речей, и безбожных дел. Но в появившемся бунтовщике есть нечто особенное. И это-то именно и заставило меня обеспокоить вас.

Конечно, как большинство крамольников, он жид¹²⁴. Как все наши современные анархисты, коммунисты, социалисты и прочие предтечи врага Христова, он полон разрушительных замыслов. Учит он солдат не повиноваться присяге, нарушать долг христианский, учит сопротивляться законному начальству и не исполнять смертной казни, произнесённой законным царским судом. И многое другое.

Всё это не ново. «Вкрались некоторые люди¹²⁵, – говорит апостол, – издревле предназначенные к сему осуждению, нечестивые, обращающие благодать Бога нашего в повод к распутству и отвергающиеся единого Владыки Бога и Господа нашего Иисуса Христа».

Новое другое здесь. Народ волнуется не от слов его, но от дел. Силою князя бесовского человек этот творит соблазнительные для ума народного деяния, именуя их чудесами. Даже осмеливается вторгаться во святые храмы и воскрешать мёртвых. Сейчас о. Иоанн, о. Никодим, глубокоуважаемый Никанор Никифорович Бардыгин расскажут нам о виденном. И нам сообща предстоит решить со всей серьёзностью, что предпринять на защиту святынь православной церкви. Ибо здесь грозит беда и церкви, и государству.

«Если оставим его так¹²⁶, то все уверуют в него»; и придут англичане, японцы или жиды «и овладеют и местом нашим и народом».

Владыка смолк. Слушали его с напряжённым вниманием, и теперь сразу всё пришло в движение.

Слышались голоса:

― Вешают мало!..

― Это просто переодетый экспроприатор...

― Он, говорят, бежал из тюрьмы...

― Колдун какой-то!..

― Сослать на Валаам, и баста¹²⁷!

Мало-помалу стали стихать.

― Досточтимые отцы и возлюбленные братья, – снова сказал митрополит, – выслушаем очевидцев. О. Иоанн, слово принадлежит вам.

О. Воздвиженский поднялся со своего места, видимо крайне смущённый. Никогда ему не приходилось говорить пред такой большой и, главное, именитой аудиторией.

И в церкви своей, где, кроме Бардыгина, не было ни одного сколько-нибудь значительного человека, и то, когда он говорил проповеди, дрожали его руки. А тут сам высокопреосвященный, епископы, почти всё духовенство.

Несколько мгновений о. Воздвиженский не мог выговорить слова. Наконец мысленно произнёс: «Э, была не была, помилуй, Господи!» и начал:

― Ваши высокопреосвященства, досточтимые отцы и возлюбленные братья! Человек, о котором вы изволите спрашивать, о котором я должен, так сказать, дать показания очевидца и служителя храма, был у нас два раза. Первый раз – как раз у заутрени на Пасхе. Произвёл, конечно, беспорядок. Не к месту, и даже совсем где не подобает, возгласил «Воистину воскрес!». Но тут ничего особенного не произошло. Сторож его моментально вывел. На этом дело и кончилось.

Второй раз пришёл на похороны... Ну, и тут... действительно... сие произошло... я ничего объяснить здесь не могу. Человек я простой, ваше высокопреосвященство; а только что действительно говорит другу моему, это покойнику то есть: Лазарь, говорит, встань! Ну, и тут действительно.

О. Воздвиженский замялся, не зная, как выразиться. Сказать «Лазарь воскрес» ему представлялось неудобным.

― Ну, – нетерпеливо торопил его владыка...

― Лазарь... послушался... встал.

Ропот изумления и негодования прошёл по зале. Епископы крестились. Архимандриты покачивали головами. Священники вздыхали.

― Воистину последние времена, – шептал старичок протоиерей.

― Ну, и что же последовало затем? – спросил он.

― А затем я, ваше высокопреосвященство, велел ему удалиться. Он покорно без всяких сопротивлений ушёл.

― Больше вы ничего не можете сказать, о. Иоанн?

― Более того ничего-с.

― Слово вам принадлежит, Никанор Никифорович.

― Я, ваше высокопреосвященство, к сказанному о. Иоанном могу прибавить весьма немного. Как вышел этот самый субъект из церкви, я послал околоточного Судейкина навести справку, кто он и вообще насчёт благонадёжности¹²⁸.

Результаты, как и следовало полагать, оказались самые очевидные. Веры назвался жидовской, нигде не прописан, и ко всему – живёт без всякого паспорта. Вот всё, что я могу прибавить, ваше высокопреосвященство.

Он сел.

Все с видимым удовольствием слушали речь миллионера Бардыгина. Теперь хоть что-нибудь разъяснилось.

― Ну, понятно, беглый, – слышались удовлетворённые голоса, – ни паспорта, ни вида...

― Ну что за подлый народ эти жиды! Ведь отвели им место: живи! Нас не трогай, и мы тебя не будем трогать. Так нет, так и лезут, пархатые...

― Ну, теперь всё ясно, – говорил толстый архимандрит старичку епископу.

― Теперь слово за вами, о. Никодим, – сказал митрополит.

О. Никодим встал. Вид у него был испуганный, съёженный. Ни на кого не поднимая глаза, тихим, прерывающимся голосом и даже забыв сказать обычное обращение, он сказал следующее:

― Ко мне в церковь он пришёл утром. Разбросал деньги по полу. Кричал, что нельзя здесь торговать, что здесь дом Отца... Потом подполз к нему расслабленный. Он повернулся к нему: прощаю, говорит, тебе грехи! Кощунствуешь, говорю. Он ко мне: хорошо, говорит, я ему по-другому скажу. Возьми, говорит, постель и иди. И тот сейчас же, как словно здоровый, встал...

О. Никодим не прибавил больше ни слова и, бледный, взволнованный почти до обморока, сел на своё место.

В зале было тихо. Владыка что-то писал. Отцы задумались.

― Прошу высказаться, – резко прозвенел голос...

Встал толстый архимандрит.

― Я, ваше высокопреосвященство, человек простой. По-моему, на Валаам.

Сел.

Встал седой как лунь епископ Агафангел.

― Ваше высокопреосвященство! По-моему, дело опасное. Народ суеверен. Лжечудеса этого богохульника могут иметь страшные последствия для всего православного мира. Я предлагаю ходатайствовать перед администрацией о немедленном запрещении этому человеку как устной проповеди, так и литературной деятельности; если возможно, кроме того, по этапу отправить на место жительства.

Предложение Агафангела было встречено с большим сочувствием.

Но вдруг на задних рядах поднялся молодой дьякон.

― Ваше высокопреосвященство, – сказал он, – я хотел бы сказать вот что. Нельзя судить, не выслушав обвиняемого¹²⁹. Я верю всем свидетелям, конечно; но свидетели описывали факты. Нам важно знать, как их объясняет сам обвиняемый. Я предложил бы послать немедленно за ним. О. Никодим говорил, что он ночует у одного сторожа в его приходе. Времени на всё это потребуется полчаса¹³⁰.

Предложение приняли единогласно. Решено было отправить о. Никодима за Иисусом, а покуда сделать перерыв на полчаса.

В десять часов вернулся о. Никодим.

― Привёл, ваше высокопреосвященство, – доложил он.

С видимым любопытством стали рассаживаться отцы по своим местам.

Анания занял своё место и, обратившись к келейнику, сказал:

― Впустите его.

Взошёл Христос. Белые, чистые одежды Его были как снег среди чёрных ряс духовенства, среди чёрных монашеских клобуков. Ровным, неслышным шагом вышел он на средину комнаты и остановился перед Ананией.

Благоухание наполнило комнату, словно дыхание весенних полей.

― Отцы собрались здесь, – начал Анания.

― «Отцом себе не называйте никого¹³¹ на земле, – сказал Христос, – ибо один у вас Отец, Который на небесах!»

― Прошу вас не перебивать, – резко остановил Его Анания, – отцы собрались здесь, чтобы решить, как поступить с вами. Нам известно, что вы ходите по городу и сеете смуту; что вы врываетесь в православные храмы и производите там беспорядок. Мы хотели бы, чтобы вы нам дали свои разъяснения.

― На седалище Моём сели книжники и фарисеи¹³²... – тихо проговорил Христос.

― Я прошу вас отвечать на вопрос, – снова прервал Его Анания...

И вдруг, словно огнём, осветилось лицо Христа. В испуге отшатнулись от него епископы и протоиереи, Анания сгорбился и припал к столу.

Послышался голос Христа, голос гнева, безжалостный, как бич¹³³, справедливый, как может быть справедлива только одна любовь Божия¹³⁴:

― «Горе вам! книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам, ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете!

Горе вам! книжники и фарисеи, лицемеры, что поедаете домы вдов и лицемерно долго молитесь: за то примете тем большее осуждение!

Горе вам! книжники и фарисеи, лицемеры, что исполняете с точностью внешнее благочестие, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру.

Вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие!

Горе вам! книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды.

Горе вам! книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мёртвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония.

Горе вам! книжники и фарисеи, лицемеры, что строите гробницы пророков и украшаете памятники праведников, и говорите: если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитии крови пророков¹³⁵». Но если бы к вам пришёл пророк, вы избили бы и замучили ещё более жестоко, чем отцы ваши¹³⁶.

«Дополняйте же меру отцов ваших.

Вы – змеи! Вас породила ехидна! Как убежите вы от осуждения в геенну?

Вот поэтому Я пошлю к вам пророков, и мудрых, и праведных; и вы иных убьёте и распнёте, а иных будете бить даже в церквах ваших и гнать из города в город.

Да придёт на вас вся кровь праведная, пролитая на земле, от крови Авеля праведного до крови тех, которых вы убиваете в наши дни!»

И повернувшись к именитым старостам, Христос продолжал:

― «Горе вам, богатые¹³⁷! ибо вы уже получили своё утешение. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете».

И умолкнув, повернулся и быстро вышел вон.

Изумление и ужас сменились яростью, бешенством! Оскорбить всё собрание, на котором иным заслуженным архиереям было уже по восьмидесяти лет! Вместо оправдания наговорить кучу дерзостей, и перед кем: перед лицом всего столичного духовенства в присутствии самого митрополита! Это было слишком. Совещаться больше было не о чем. Все понимали, что теперь остаётся одно.

― Досточтимые отцы, возлюбленные братья, – прерывающимся голосом начал Анания. – Завтра я буду у генерал-губернатора, а теперь объявляю заседание закрытым.

Снова все поднялись, снова обратились к Распятию и стройно запели: «Днесь благодать Святаго Духа нас собра, и вси, вземше крест свой, глаголем: Приидите, приимите вси Духа премудрости, Духа разума, Духа страха Божия, явльшагося Христа»...

У Бардыгина был сын¹³⁸, нисколько на него не похожий. Худой, болезненный, задумчивый; он целыми днями сидел за книгами. Звали его Колей.

Отец не очень любил своего сына и часто с тревогой посматривал на него. «На кого только фабрику оставлю, как умру? – думал он. – Всё бы ему книги, всё бы философия разная».

Пробовал Бардыгин приучать его к «делу», но ничего не вышло. Тогда он решил вышибить из головы его дурь другим путём. «Только бы его от книг этих проклятых избавить, а там как по маслу пойдёт всё. Малый не дурак!»

Стал возить его в театры и в разные увеселительные места. Нет, ничего не выходит. Посоветовался с о. Иоанном.

― Женить надо, – с уверенностью сказал тот.

Стали искать ему невесту. Но когда нашли, Коля

сказал очень твёрдо, так что отец даже удивился, откуда у него такая прыть взялась, что, мол, жениться не хочу ни на этой невесте, ни на какой другой. Бардыгин тогда махнул рукой:

― Авось вырастет, поумнеет.

Этот самый Коля присутствовал на заседании у митрополита. Его взял с собой отец. Он слышал всё от первого до последнего слова и, когда Христос пошёл к выходу, никем не замеченный вышел с Ним.

Долго он шёл за Христом, не решаясь подойти к Нему.

Ночь тёмная, улицы пустые, жутко было. Христос в белой одежде своей не был похож на человека здешнего мира; потом, эти странные рассказы про чудеса.

Наконец он решился и робко окликнул Христа:

― Учитель благий!

Христос остановился и повернулся к нему. Лицо Христа было бледное, измученное, крупные капли слёз дрожали в Его глазах.

― Что сделать мне доброго, – нерешительно проговорил юноша, – чтобы иметь жизнь вечную?

― «Что ты называешь Меня благим¹³⁹? – ласково сказал Христос. – Никто не благ, как только один Бог. Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди».

― Какие?

― «Не убивай; не прелюбодействуй; не кради; не лжесвидетельствуй; почитай отца и мать; и: люби ближнего твоего, как самого себя».

― Всё это сохранил я от юности моей, – горячо ответил юноша. – Чего ещё недостаёт мне?

Христос пристально посмотрел ему в глаза. Коле показалось, что вся душа его осветилась от этого взгляда.

Лицо Христа стало строгим, и Он сказал:

― «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твоё и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною».

Тень печали прошла по лицу юноши. У него было столько планов! Он хотел по окончании ученья поехать за границу, объездить весь свет, всё увидать, всему научиться; а вернувшись, посвятить себя общественной деятельности.

Коля безмолвно стоял, поникнув головой.

Христос сделал движение продолжать свой путь дальше.

― Послушай, – остановил Его Коля, – неужели иначе нельзя¹⁴⁰? Неужели это необходимо?

― «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие», – отвечал Христос.

― Почему же о. Иоанн учит в церкви¹⁴¹, что это от Бога, что так и должно быть, чтобы одни были богатые, а другие бедные? Одним для спасенья души нужна нищета, другим, напротив, богатство, чтобы они могли творить дела милосердия.

― Разве ты не знаешь, что, когда ближний просит рубашку, нужно отдать ему и верхнюю одежду?

― Знаю.

― Разве ты не знаешь¹⁴², что нужно любить ближнего, как самого себя?

― Знаю, Учитель!

― Но, если ты будешь любить ближнего, как самого себя, можешь ли ты быть богат, когда есть нищие¹⁴³? И много ли останется от богатства твоего¹⁴⁴, если ты всякому будешь отдавать не только рубашку, но и верхнюю одежду?..

Коля не знал, что ответить, но и отказаться от всех своих грёз, от всего, о чём он мечтал с таким жаром, о чём долгие вечера разговаривали они с другом Мишей, не хватало духа.

И опустив голову, он пошёл прочь от Иисуса.

Молва о необычайном проповеднике в белых одеждах разнеслась далеко за пределы столицы.

Народ вереницей сопровождал Иисуса, и там, где останавливался Он и начинал учить, быстро собиралась громадная толпа народа. Покуда наряд полиции успевал явиться к месту сборища, Иисус уже учил в другом месте, и другая толпа с напряжённым вниманием слушала такие новые для неё слова.

Но далеко не все одинаково сочувствовали тому, что говорил Христос.

Случалось, что кто-нибудь из толпы резко прерывал Его, задавал вопросы с явным намерением обличить Христа или в сектантстве, или в политической неблагонадёжности. Но Христос, к радостному изумлению большинства, всегда несколькими словами, простыми и ясными, без труда разбивал козни врагов. Это приводило их буквально в ярость; и тогда они начинали грозить Ему тюрьмой и виселицей.

На другой день после заседания у митрополита Христос рано утром вышел на площадь. Его уже ждал народ, потому что Он часто приходил туда.

Христос чувствовал, что недолго Ему остаётся учить¹⁴⁵, и потому с какой-то особенной тихой лаской смотрел на окружавшую Его толпу. Это были по преимуществу простые люди: приказчики, дворники, прислуга. В отдалении стояло несколько священников, несколько дам, какой-то офицер в николаевской шинели¹⁴⁶.

Христос говорил:

– «Приидите, благословенные Отца Моего¹⁴⁷, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был наг, и вы одели Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне.

Кто любит Меня¹⁴⁸, тот соблюдёт слово Моё. Не любящий Меня не соблюдает слов Моих.

Верный в малом¹⁴⁹ и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом».

Вы должны¹⁵⁰ или последовать за мной, или не называться моими учениками, но открыто признать себя язычниками.

«Никакой слуга¹⁵¹ не может служить двум господам. Нельзя служить Богу и мамоне». Что высоким считается у людей – богатство, чины, роскошь, слава, – то мерзость пред Богом!

«Ибо всякий возвышающий¹⁵² сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится!

Приидите ко Мне¹⁵³ все труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас!»

В это время из толпы ко Христу подошёл высокий седой старик, сборщик на построение храма, в каком-то полумонашеском одеянии¹⁵⁴.

― Сладко поёшь, – насмешливо сказал он, – где-то сядешь? Откуда такой взялся?

― Я – Иисус из Назарета, – проговорил Христос.

― Ну, этого я там не знаю, а, только что, на улицах народ мутить нельзя. вот что. Про каких это ты тут двух господ толкуешь... Тоже, небось, понимаем вашего брата; небось, оба кармана прокламациями набиты. Недаром балахон-то надел.

― А ты не мешай ему! Дай послушать... – вмешался какой-то молодой парень.

― Много ты понимаешь, – презрительно бросил ему старик, – тут против Царя и церкви православной средь бела дня митинг устроили, а ты: «Дай послушать».

― Да что ты сам-то смыслишь! Ничего тут против Царя сказано не было. Говорят тебе: Богу, так Богу, а хочешь мамоне, валяй мамоне.

― А вот я сейчас тебе покажу!

И обратясь ко Христу, старик сказал:

― Ну-ка, любезный: позволительно ли Царю подати платить¹⁵⁵?

Он подмигнул толпе и остановился в ожидании.

Всех заинтересовал этот вопрос. С ожиданием следила толпа за бледным лицом Христа.

Христос поднял Свои задумчивые глаза и спросил:

― Есть у тебя какая-нибудь монета?

Старик недоумевающе уставился на Христа:

― Да ты что?! Экспроприатор, что ли?

― Давай, давай, уж он знает! – нетерпеливо понукали его со всех сторон.

Старик достал рубль:

― Вот, на! Рубль даю.

Христос не взял монету в руки¹⁵⁶, а только спросил:

― Кто изображён здесь?

― Ну что ты разыгрываешь-то, – с неудовольствием проворчал старик, – знаешь, кто: Государь Император.

― Так вот и отдавай Царю то, что ему принадлежит. Ну а Божье Царю отдавать нельзя.

Купец молча спрятал рубль и отошёл.

А по толпе пронёсся гул восторга¹⁵⁷. Но это был не легкомысленный восторг от внешней красоты¹⁵⁸ ответа Христа. Видно было, что простые сердца поняли, что хотел сказать Он, и поняли, сколько скорби, сколько жестокостей влечёт за собой проведение этого ответа в жизнь.

Христос поднялся, чтобы идти в другое место, ибо опасно было оставаться на одной площади слишком долго.

― Ты теперь куда пойдёшь, Учитель? – спросил Его один человек из толпы. – Мне бы хотелось после догнать Тебя.

― А ты для чего хочешь уйти? – спросил его, в свою очередь, Христос.

― Сегодня похороны моего отца.

― «Иди за Мною¹⁵⁹, – повелительно сказал Христос, – и предоставь мёртвым погребать своих мертвецов».

И человек из толпы, ни слова не говоря, пошёл за Иисусом.

― Ах ты, безбожник, – укоризненно говорила им вслед какая-то старуха, – ни жалости, ни стыда, а ещё на слово Божие ссылается...

Когда Христос прошёл несколько улиц, к Нему приблизился очень юный молодой человек, видимо взволнованный и опечаленный.

Христос узнал в нём одного из Своих учеников.

― Что с тобой? – спросил Христос.

― Учитель, – чуть не плача, проговорил юноша, – ты велел нам посещать заключённых в темницах¹⁶⁰. Я пошёл, но меня они не пустили, требовали пропуск, спрашивали, к кому и по какому делу. А когда я сказал, что хочу в темницу не к родственнику и не к знакомому, а потому, что Иисус велел посещать заключённых, они стали смеяться надо мной, а потом чуть не избили меня.

― Утешься¹⁶¹, – сказал ему Христос, – так поступали и с пророками, бывшими прежде вас...

Ровно в двенадцать часов карета митрополита остановилась у дома генерал-губернатора.

Анания, в праздничной шёлковой рясе, в белом клобуке, по парадной мраморной лестнице взошёл в приёмную.

Низко кланялись ему лакеи, низко кланялись какие-то генералы и штатские в приёмной. Анания привычным жестом благословлял их, но лицо его было озабоченно и строго.

Генерал-губернатор сейчас же принял владыку.

― Я к вам, ваше превосходительство¹⁶², – начал митрополит, усаживаясь в глубокое бархатное кресло, – по весьма важному делу.

― Чем могу служить вашему высокопреосвященству?

― Извините меня, ваше превосходительство; конечно, я не осмелился бы вторгаться в вашу, так сказать, гражданскую область, но есть нечто, что слишком соприкасается единовременно и с церковью, и, так сказать, с администрацией. Так вот, не изволили ли вы слышать, ваше превосходительство, о некоем человеке в странном одеянии, который расхаживает без паспорта по улицам столицы и учит народ не повиноваться Государю и Православной Церкви?

― Да, до меня доходило что-то такое, ваше высокопреосвященство, но нечто весьма туманное, так что я даже не мог понять, в чём дело, и полагал, что это или душевнобольной, или сектант.

― Вы отдали какое-нибудь распоряжение, ваше превосходительство?

― Да, я приказал наблюдать... и в случае чего донести мне.

― Ваше поручение, осмелюсь заметить, ваше превосходительство, – нервно передёргиваясь, проговорил владыка, – исполняется в высшей степени халатно.

― Вы меня тревожите, ваше высокопреосвященство.

― Это не сектант и не сумасшедший, это нечто похуже анархиста!

― Не может быть... Что же, и бомбы... и вообще...

― Он открыто призывает войска к возмущению, он врывается в зал заседания суда, он разгуливает, как ни в чём не бывало, по всем улицам, устраивает за городом массовки. И кроме того, творит срам и гнусность в православных храмах.

– То есть... что же, собственно, экспроприации... или... вообще.

― Лжечудеса, ваше превосходительство!

Генерал-губернатор несколько секунд с изумлением

смотрел на владыку.

― Чу-де-са!.. – раздельно проговорил он.

― Лжечудеса, ваше превосходительство.

Генерал-губернатор поёжился на своём кресле:

― Но, ваше высокопреосвященство... это уж касается, так сказать, духовной администрации.

― Я полагаю, ваше превосходительство, что здесь затронуты оба ведомства.

― Да, конечно, косвенно это касается и нас. Но, однако, какие же это чудеса творит этот негодяй?

― Воскрешает мёртвых¹⁶³.

Генерал-губернатор чуть не упал со своего кресла. На минуту он был в уверенности, что владыка спятил. «Впрочем, может быть, я сплю, – бормотал генерал, – я читал где-то, что бывает что-то в таком роде». И незаметно для владыки ущипнул себя за ногу: «Нет, ничего, чувствую... Странно...»

– Да-с, ваше превосходительство, осмеливается врываться в православные храмы и там воскрешать мёртвых!

― Изумительно, – проговорил генерал-губернатор, с трудом приходя в себя.

С минуту молча смотрели друг на друга два администратора. Вдруг генерал-губернатор просиял:

― Теперь я всё понимаю! Очень, очень вам благодарен, ваше высокопреосвященство. Это, безусловно, относится к министерству внутренних дел. Не говорите более ни слова. Я сейчас скажу по телефону, и всё будет сделано.

― Уж будьте так добры, ваше превосходительство.

― Можете быть покойны, ваше высокопреосвященство. Ещё раз очень, очень вам благодарен.

И он с чувством поцеловал руку, которая благословляла его.

О Христе говорил весь город. Рассказ о воскрешении Лазаря переходил из уст в уста. Многие не верили, но все интересовались.

Известный врач Рыбников¹⁶⁴ сделал очень научное предположение, что тут мы имеем дело со своеобразным видом гипноза, действующего на летаргию.

Другой учёный выразил предположение, что, скорей, мы здесь имеем дело с сомнамбулическим явлением.

Зоя призналась Нике, что вот уже три ночи не может заснуть, всё ей мерещится воскресший Лазарь.

Матушка Анна Петровна, жена о. Воздвиженского, на всякий случай велела окропить квартиру святой водой.

Появилось новое обязательное постановление, запрещающее хоронить усопших в открытых гробах.

Все чего-то ждали. Какое-то новое выражение появилось на всех лицах: что, мол, не слыхали ничего... такого?..

И вдруг по городу разнёсся слух. Слух самый обыкновенный, но как-то всех необычайно ошеломивший.

Проповедника в белой одежде арестовали!..

Конечно, это было так естественно, но всё же это так не гармонировало со всеобщими ожиданиями, в которых не все признавались, но которые все носили где-то глубоко в своей душе.

Чудо... воскрешает мёртвых... новый пророк...

И вдруг всё так просто, повседневно. Пришли полицейские и преспокойно посадили в кутузку чудотворца¹⁶⁵!

Все считали себя даже несколько как бы обиженными.

Нечего было и народ смущать¹⁶⁶, и подавать поводы к разным надеждам. И лучше бы лежал этот Лазарь, как подобает покойнику, в могиле, а то шум, разговоры, а из-за чего, спрашивается?

Немногие жалели Христа.

― Я сегодня назло ему не пошла в гимназию и встала в двенадцать часов дня, – сказала Зоя Нике.

― Испеки-ка, мать, пирог с вязигой¹⁶⁷ по этому случаю, – добродушно сказал о. Воздвиженский своей супруге.

― А нашего-то чудотворца забрали! – весело сказал один учёный другому учёному, встретившись с ним в университете.

Христа арестовали за городом, поздно вечером¹⁶⁸.

С немногими учениками Своими, по обыкновению, пошёл Он за город в любимую берёзовую рощу.

Когда стемнело, рощу окружили солдатами, и наряд полиции человек в двадцать явился арестовать Христа.

Ждали сопротивления, и потому все были вооружены с головы до ног.

― Как будто на разбойника¹⁶⁹, вышли вы на Меня в полном вооружении, – сказал им Христос. – Разве не каждый день учил Я открыто на улицах города?

Полицейские смутились от этих простых слов Христа, сказанных без всякого гнева: не такого преступника ждали они найти.

Словно агнец непорочный¹⁷⁰, шёл Христос в Своих белых одеждах, окружённый толпой вооружённых солдат и городовых.

А в это время митрополит Анания стоял у телефона и звонил к генерал-губернатору:

― Это вы, ваше превосходительство?

― Я, ваше высокопреосвященство!

– У меня к вам большая просьба, да я только не знаю, не явится ли это, так сказать, нарушением законов Империи?

― Помилуйте, ваше высокопреосвященство, всё, что в моей власти, я готов для вас сделать.

― Я всё насчёт того бунтовщика... Помните?..

― Ну разумеется. Он уже взят, ваше высокопреосвященство. И, представьте, без всякого сопротивления. Сейчас сообщил мне по телефону пристав. Не извольте больше беспокоиться. Можете спокойно предаваться служению Всевышнему.

― Нет, я не о том. Мне уже сообщили, что он взят. Я бы хотел иметь с ним свидание.

― Очень хорошо.

― Но, вы понимаете, ваше превосходительство, в моём сане неудобно посещать тюрьмы, особенно в такое лихолетье... это может возбудить толки.

― Ну разумеется, я понимаю, ваше высокопреосвященство. Сегодня же арестованный будет доставлен в ваши покои.

― Глубоко благодарен вам, ваше превосходительство.

― Помилуйте, ваше высокопреосвященство!

― Я призвал тебя, чтобы говорить с тобой как пастырь с заблудившейся овцой, – сказал Анания, когда келейник ввёл Иисуса в низкий, тёмный кабинет митрополита.

Христос молчал.

Круглые, острые глаза Анании внимательно всматривались в лицо Иисуса.

― Ты должен быть со мной откровенен. В моих руках твоя участь.

Христос по-прежнему не произносил ни слова и прямо смотрел в лицо Анании.

Владыке стало жутко, и он, чтобы скрыть своё смущение, сказал:

― Что же ты ничего не отвечаешь?

― Зачем ты звал меня? – спросил Христос.

― Я звал тебя для того, чтобы всё обошлось без суда, чтобы ты раскаялся во всех своих делах. Ты молод, ты мог их совершить по неопытности, по увлечению.

― В чём хочешь ты заставить раскаяться меня?

– Ты не признаёшь Церковь, – сурово сказал Анания.

― Какую?

― Церковь одна¹⁷¹. Святая православная Церковь.

― Да, Церковь одна, – сказал Христос, – единая Церковь Христова¹⁷².

― Ты играешь словами. Я не для шуток позвал тебя.

Анания нахмурился. Руки его быстро перебирали

чётки.

― Ты знаешь, что Христос оставил Евангелие, а не Церковь¹⁷³. Церковь строилась долгие века. Церковь – это сонмы святых, от мучеников первых веков до затворников наших.

― Да, – сказал Христос, – среди мучеников первых веков было много святых, были и среди затворников. Но почему ты говоришь о них? Они – Церковь Христова.

― Но тогда ты, значит, хочешь сказать, что ты не признаёшь всего того учения, которое создано веками, зиждется на предании отцов наших?

― Вы, оставив заповедь Божию, как фарисеи две тысячи лет назад, держитесь предания человеческого, омовения кружек и чаш, и делаете многое подобное этому¹⁷⁴.

Анания едва сдержался, чтобы не прогнать от себя узника. Но что-то властно притягивало его к Нему.

Анания снова пристально посмотрел на Христа.

Комната была почти тёмная, свет из-под абажура падал лишь на стол.

И лицо Христа, бледное, с глубокими, необычайным светом сиявшими глазами, словно в чёрной раме выступало из темноты.

Анания впервые заметил необычайное сходство узника с нерукотворённым образом Христа.

Страх и желчная ненависть сжали его сердце.

И вот, приподнимаясь со своего места и в упор глядя в глаза Иисуса, он тихо, но твёрдо спросил Его:

― Кто ты?

Христос молчал.

― Заклинаю тебя Богом живым¹⁷⁵, – возвысил голос владыка, – скажи мне, кто же ты, наконец?

― Христос воскресший.

Владыка отшатнулся от Иисуса и, прижимая чётки к груди своей, прошептал:

― Богохульствуешь...

Христос безмолвно смотрел на него из чёрной рамы как образ нерукотворённый.

― Постой, нас никто не слышит. Тебе не для чего лгать. Я слишком стар, чтобы поверить твоей сказке. Чем ты можешь подтвердить слова свои?

― Слова Мои и дела Мои¹⁷⁶ свидетельствуют обо Мне.

― Дела? Да, конечно, ты воскресил Лазаря. Но читал, что писали в газетах: это могла быть простая летаргия... Да и потом, я не видал этого¹⁷⁷.

― Послушай! – и Анания почти в упор подошёл к Иисусу. В глазах его вспыхивали огоньки. – Послушай. Сделай что-нибудь здесь... Хоть какое-нибудь знамение. Ну, пусть передвинется эта лампа. Понимаешь, я уверую в тебя сейчас же... Если можешь, ты должен это сделать. Должен для спасения людей. Ибо, если уверует митрополит, уверует и вся Церковь¹⁷⁸, если ты...

― «Род лукавый¹⁷⁹ и прелюбодейный ищет знамения, – гневно перебил его Христос, – и знамение не дастся ему».

― Ага... Я знал, что ты мне ответишь так, – почти крикнул владыка в лицо Христу, весь передёргиваясь от бешенства¹⁸⁰. – Ты бессилен это сделать с глазу на глаз, когда нет толпы. Для твоих фокусов нужна обстановка!.. Христос воскресший! Ну, посмотрим, воскреснешь ли ты¹⁸¹, когда тебя вздёрнут по приговору военного суда!

И вытянув руку, в которой дрожали чётки, митрополит проговорил:

― Ступай¹⁸²!

На улицах перед зданием суда, во дворе, по коридорам – всюду были усиленные наряды полиции.

По городу прошёл слух, что черносотенцы хотят захватить Христа и расправиться с ним самосудом.

Генерал-губернатор отдал распоряжение, в случае если Христа оправдают, немедленно арестовать Его в административном порядке.

Публику пускали в зал суда по билетам. Было много высокопоставленных дам, которые в лорнет с любопытством осматривали подсудимого.

Христос сидел на скамье подсудимых, погружённый в Свои думы. Два жандарма с шашками наголо стояли за ним.

В одиннадцать часов пристав громко произнёс:

― Прошу встать. Суд идёт!

Медленно взошёл председатель судебной палаты, предводитель дворянства в камергерском мундире и другие сословные представители. За ними с портфелем в руках и озабоченной физиономией взошёл прокурор¹⁸³, очень худой, высокий господин средних лет, лысый, в пенсне.

Начались обычные вопросы.

― Как ваше имя и фамилия?

― Иисус из рода Давидова.

― Откуда родом?

― Из Назарета.

― Как? – переспросил председатель.

― Из Назарета, – спокойно повторил Христос.

― Но вы русский подданный?

― Один Владыка мой и Отец, Господь Бог!..

― А!.. – не без иронии протянул председатель. – Вероисповедания?

― Я – иудей.

― Сколько вам лет?

― Тридцать три.

― Звание ваше?

― Сын плотника.

Затем председатель спросил Христа, признаёт ли Он себя виновным в том, что учил народ не убивать, не судить, слушаться Бога больше, чем Царя, хулил православную церковь и, наконец, творил ложные чудеса и сеял суеверие, говоря, что он Христос воскресший.

Христос выслушал всё молча и, не ответив ни слова, сел на Своё место.

Председатель пожал плечами и велел ввести свидетелей.

Взошло несколько человек, часто ходивших вместе с Иисусом. Кроме того, Бардыгин, о. Воздвиженский и о. Никодим.

― Свидетели, – обратился к ним председатель, – вам, за исключением священнослужителей, предстоит принять присягу. Помните, что вы должны показывать одну только правду, как перед Богом; за всякую ложь вы будете отвечать перед законом.

Свидетели подошли к аналою, около которого ждал их старичок-батюшка.

Вдруг в зале раздался голос Христа:

― «А я говорю вам¹⁸⁴, не клянитесь вовсе: ни небом, потому что оно Престол Божий; ни землёю, потому что она подножие ног Его... Но да будет слово ваше: «да, да»; «нет, нет»; а что сверх этого, то от лукавого».

― Господин подсудимый, – строго остановил Его председатель, – прошу вас говорить, только когда вас спрашивают.

Приняли присягу. Начались свидетельские показания.

Свидетели подтвердили всё сказанное в обвинительном акте.

Да, Христос действительно ходил по улицам и учил, что не надо убивать, судить, клясться; что Божие нужно отдавать Богу, а Царю Божие отдавать нельзя; воскресил Лазаря, силой ворвавшись в церковь.

Наконец слово было предоставлено прокурору.

Высокий, лысый человек встал и начал говорить. Говорил он красиво, убедительно, с искренним воодушевлением. Это был человек набожный и горячий патриот.

― Господа судьи и сословные представители! – говорил он. – Мне нечего доказывать вам виновность подсудимого. Она уже доказана единогласными свидетельскими показаниями. Я хочу лишь разъяснить суду всю важность настоящего дела, чтобы потребовать самого строгого наказания. Подсудимый, господа судьи, в своих преступлениях не останавливается ни пред чем. Не только он учит народ не убивать, когда этого убийства требует безопасность родины; не убивать, когда этого требует коронный суд¹⁸⁵; не только свершается кощунственное воскрешение мёртвого – он идёт дальше, рассчитывая на невежество масс: он выдаёт Себя за воскресшего Христа.

Господа! Мы все любим нашу великую Россию, и все хотим ей одного только блага; а если так, то нам должно строго карать всех, кто осмеливается потрясать её священные основы.

Христос учил быть покорным всякому человеческому начальству; Христос создал церковь православную; Христос через апостолов благословил смертную казнь, поразив Ананию и Сапфиру¹⁸⁶; Христос благословил христолюбивое воинство и праведный суд.

Разрушающий эти святые заветы¹⁸⁷ под прикрытием слова Божия – не только преступник, но и безбожник.

Господа, я требую для подсудимого высшей меры наказания.

Речь прокурора произвела глубокое впечатление. Председатель, чтобы скрыть слёзы умиления, стал сморкаться.

Несколько дам усиленно из флакончиков нюхали нашатырный спирт: они боялись, что им сделается дурно.

Но когда зал несколько успокоился, председатель обратился к обвиняемому:

– Слово принадлежит вам.

Все с любопытством обернулись к Иисусу. Что мог сказать этот загадочный человек, не боявшийся называть себя Христом и какой-то тёмной силой, почти колдовством, воскресивший Лазаря.

Но Христос не произнёс ни одного слова¹⁸⁸.

В зале было полное разочарование. Молодые помощники присяжных поверенных были уверены, что обвиняемый отделает прокурора.

Едва суд поднялся, чтобы удалиться для совещания, как грозные крики понеслись из коридора. В публике началась паника.

Оказалось, что разъярённая толпа, не будучи в силах дождаться конца судебного заседания, оттеснила полицию и ворвалась в суд¹⁸⁹.

Напрасно сторожа пытались остановить. В ярости бросились озверевшие люди в зал, почти смяли пристава, публику и завыли, увидав Христа:

― Вот он! Вот безбожник! Распять его! Пусть издохнет жид жидовскою смертью. Хочешь Христом называться – так на крест его!

В несколько минут сломана была решётка; несколько грубых рук схватили Иисуса, и разъярённая толпа почти на руках понесла Его к выходу.

У входа в суд, на дворе и на улице стояло несколько тысяч человек.

Дикими криками встретили они Христа. Казалось, все сейчас готовы были броситься на Него и растерзать Его в клочья.

― Слушайте, народ! Слушайте! – напрягая шею, кричал какой-то человек в поддёвке¹⁹⁰.

Когда несколько стихло, он, громко выкрикивая каждое слово, сказал:

― Обманщик-жид в наших руках. Он назвал себя Христом.

Буря негодования снова охватила толпу, снова яростные крики смешивались с площадною бранью, и десятки рук потянулись к Иисусу.

Ещё с большим трудом удалось успокоить толпу.

― Собаке собачья смерть! – снова стал выкрикивать тот же голос. – Пусть же он будет распят. Выведем его за город и повесим на крест, как подлую собаку...

Хохот, ругань, ликующие неистовые крики были ответом на это предложение.

― Распнём! Распнём его¹⁹¹! – гремела толпа.

Иисуса схватили и повлекли за собой.

Полиция даже не пыталась вмешиваться: жида бьют, значит, можно.

А народ со свистом, гамом и руганью вёл Христа за город. Какой-то шутник сделал из крапивы венок и надел его на голову Иисуса. Гул одобрения приветствовал эту шутку. Многие плевали Ему в лицо и говорили: «Радуйся, Христос воскресший!»

Какой-то господин в бобрах несколько раз с ожесточением ударил Христа по голове тростью¹⁹².

― Христос идёт! Христос идёт! – визжали мальчишки и дёргали Христа за одежду, бросали в Него грязью.

Недалеко от той площади, где чаще всего учил Иисус, навстречу толпе шёл крестный ход с хоругвями, с иконами, крестами, с целой вереницей духовенства.

Узнав, кого это ведут, многие отстали от крестного хода и пошли с толпой за город распинать Христа.

И чем дальше шла толпа, тем всё увеличивалась она, тем сильнее ярость опьяняла её. И они били Христа¹⁹³ по лицу и спрашивали: «Ну-ка, узнай, кто Тебя ударил?»

Пришли за город; откуда-то принесли досок, сделали крест и под вой неистового восторга начали приколачивать Христа ко кресту.

― Знай наших, жидорва! – в исступлении орал человек в поддёвке. – Вот тебе казнь православная. Мало вам Кишинёва, пархатые¹⁹⁴, сюда прилезли!..

― Распни! Распни его!.. – неистово неслось отовсюду.

Кровь лилась из рук и ног Иисуса, но измученное

лицо было светло и спокойно.

Подняли крест. Народ увидал распятого. На одно мгновение что-то, похожее на колебание, почувствовалось в толпе.

Но человек в поддёвке заорал:

― Ура! Да здравствует жидорва!..

И, как внезапная буря, ярость с удвоенной силой охватила народ.

Столб врыли в землю. Отошли от него и стали бросать в распятого чем ни попало.

― Ну-ка, воскресни, воскресни¹⁹⁵! – совсем опьянев, орала поддёвка.

И вдруг из чистого, голубого неба пронёсся грозный раскат грома¹⁹⁶.

Толпа стихла.

Новый удар, ещё грозней и ужаснее. И наступила тьма¹⁹⁷.

И был слышен чей-то голос с неба¹⁹⁸:

«Да, Он воскреснет¹⁹⁹. Но Он больше уж не придёт учить вас. Он придёт судить. Судить тиранов, жестоких поработителей народа, всех гонителей, обагривших землю святой человеческой кровью. Судить больших и малых инквизиторов, которые именем Его жгли, творили неслыханные злодейства, грабили, обманывали, казнили, мучили, пытали, гноили в тюрьмах.

Он скажет им, что напрасно думали они, что чаша гнева Господня не переполнится никогда. Нет, беззакония можно творить до срока. Через всю историю земли прошёл Иисус и на протяжении всей истории били Его, плевали в Его лицо, надевали на Него терновый венец, распинали Его на кресте.

Сколько раз приходил Он, сколько раз не узнавали Его и возводили на лобное место.

Больше Он не придёт учить.

Ждите Его страшного суда, все вы, пресыщенные богачи, оскверняющие жизнь похотью; земные владыки, превратившие свободных детей Божиих в рабов и подданных; пастыри, продавшие Церковь князю мира сего!

Ждите!²⁰⁰ Явится²⁰¹ знамя Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою!..»

Книга эта написана не великим апостолом. Автор её самый обыкновенный смертный, имевший наивную привычку с любовью читать Священное Писание и от природы не лишённый живого отношения к окружающему.

Она написана не по вдохновению свыше; а потому, согласно действующим законам страны, в которой она написана, была представлена в цензурный комитет.

На заседании цензурного комитета старший цензор, человек очень желчный и решительный, сказал:

― Ну, об этой книге не может быть двух мнений: книгу следует конфисковать, и как можно скорее! Книга более чем вредная.

― Но... собственно, – нерешительно заметил молодой цензор, – какие же статьи закона нарушены в ней? Ведь, кажется.

― Все статьи! – перебил его старший цензор. – Призыв к бунтовщическим деяниям, оскорбление суда, оскорбление Величества, хула на православную церковь. Это не Христос – это анархист... Это Бакунин!.. Это чорт знает что такое!.. За одно название в Сибирь мало... на виселицу мало.

Цензор выпил воды. Никто более не произнёс ни слова.

И цензурный комитет единогласно постановил: «Книгу Вал. Свенцицкого «Второе распятие Христа» конфисковать и возбудить против автора судебное преследование по возможности по всем статьям Уголовного уложения».

Молодой цензор внёс тогда новое предложение.

Ввиду того, что почти всё, что говорит Христос в этой книге, представляет из себя сплошной плагиат из другой книги, называемой Евангелием, то не сочтёт ли цензурный комитет нужным возбудить ходатайство пред соответствующим учреждением об изъятии Евангелия из продажи.

– Нет... это излишне, – подумав, сказал старший цензор, – к Евангелию... так сказать, привыкли... Нет, Евангелие ничего!..

Второе распятие Христа.

Москва, 1908. Типография О. Л. Сомовой (Б. Никитская, д. Шапошниковой). 84 стр. Ц. 10 к. 3000 экз. Подзаголовок: «Издание для народа».

Издание планировалось для Религиозно-общественной библиотеки в 1906, но осуществлено не было; значится в «Книжной летописи» за 17–24 апреля 1908. Действия властей весьма точно предсказаны автором в эпилоге; обзор составлен на основании следственных дел, хранящихся в ЦИАМ (Ф. 31, оп. 3, д. 928; Ф. 46, оп. 3, д. 156; Ф. 131, оп. 71, д. 2472; оп. 73, д. 88; Ф. 142, оп. 17, д.2325:2326).

10 марта 1908 Свенцицкий сделал заказ в типографии Сомовой на печать новой книги и около часа дня 9 апреля получил тираж. Один экземпляр, как полагалось по закону, был отправлен в МКДП. Экспертную оценку производил бывалый цензор статский советник Сергей Иванович Соколов. На основании его доклада МКДП 10 апреля распорядился наложить на издание арест и обратился к прокурору МСП в письме за № 1163: «Автор этой брошюры в целях поношения среди народа церкви православной, её преданий и догматов, а равно и её представителей, рисует в рассматриваемом произведении картину вторичного пришествия Спасителя на землю, заставляет Его говорить отрывочными местами из текста Евангелий в порицание как церкви православной и её установлений с представителями, так и против существующего у нас строя. (...) Находя в изложенном признаки преступлений, предусмотренных ст. 73, 74 и пп. 2 и 6 ст. 129 Угол. Улож., Московский Комитет по делам печати имеет честь покорнейше просить Ваше Превосходительство возбудить против автора и издателя этой брошюры судебное преследование по указанным выше статьям». Представление за № 1176 было отправлено и московскому градоначальнику генерал-майору А. А. Адрианову, который 11 апреля предложил издание «немедленно конфисковать в книжных магазинах и везде где будет обнаружено и доставить в мою Канцелярию». Явившийся в тот же день в типографию инспектор книгопечатания и книжной торговли 3-го участка Вл. Эренбург констатировал, что тираж полностью вывезен издателем. Чем занималось правосудие следующие 1,5 месяца, неизвестно, лишь 27 мая прокурор МСП поручил прокурору Московского окружного суда начать предварительное следствие по указанным статьям, а тот через два дня предложил приступить к производству судебному следователю по важнейшим делам Н. Н. Всесвятскому. 2 июня следствие было начато, но последний принял дело по своему производству 27 июня (забавный парадокс подтверждают документы разных ведомств). Не проявляла активности судебная власть и в дальнейшем: только 15 октября следователь привлёк Свенцицкого в качестве обвиняемого за «поношение православной церкви, кощунство и возбуждение к ниспровержению существующего в России общественного строя и ко вражде между отдельными классами населения», но найти его и вручить повестку не удалось. Розыск, продолженный через публикации в прессе, результатов не дал, и 30 октября 1909 следователь постановил «дело это направить установленным порядком для приостановления следствия». 6 ноября дело было передано прокурору МСП, товарищ прокурора Н. Я. Чемадуров не усмотрел в брошюре признаков преступления и 4 декабря полагал нужным прекратить уголовное преследование, но затем изменил позицию. 21 января 1910 МСП утвердила его предложение «отложить суждение о Свенцицком впредь до его явки или задержания», а 2 апреля 1911 определила уничтожить издание брошюры (вероятно, единственный экземпляр, что там хранился). 13 июня приговор был утверждён и приведён в исполнение. По амнистии политическим преступникам, объявленной манифестом Николая II по случаю 300-летия царствующего дома Романовых 21 февраля 1913, все преследования в отношении Свенцицкого были прекращены.

Особенность авторской пунктуации: при точном воспроизведении, слова в прямой речи Спасителя заключаются в кавычки. «Ибо мы не повреждаем слова Божия, как многие, но проповедуем искренно, как от Бога, пред Богом, во Христе» (2Кор. 2:17).