II. Война

Недавно совсем, при только что вступивших в должность консулах (один из которых Аристин³³⁰, а имени его сопровителя не знаю³³¹), мне доставили запечатанное письмо, подписанное именем твоей святой главы. Думаю, написано оно очень давно³³², ибо попало ко мне источенным червями, и большинство букв на нем стерты. Я не хотел бы, чтобы ты считал посылаемые мне письма чем-то вроде ежегодной дани, и чтобы мой возлюбленный Сириец был твоим единственным корреспондентом [в регионе], ибо новости, получаемые таким образом [раз в год], обычно оказываются потасканными и несвежими³³³. Действуй же подобно мне: ни один царский вестник, меняющий коней на казенных почтах³³⁴, не покидает город так, чтобы в его багаже не оказалось письма к твоему красноречию. Все ли они доставляют тебе письма или некоторые из них – многих благ тем добрым людям, которые передают тебе их. Если же кто-то из них не доставляет тебе сообщения от меня, то с твоей стороны будет более мудрым не удостаивать их доверия уже по этой причине. Но чтобы понапрасну не утомлять наших писцов, диктуя письма, которые не найдут адресата, я хочу знать [как обстоит дело с доставкой. Думаю], нам следует изменить его, доверяя отныне лишь Петру³³⁵. Именно Петр, полагаю, доставит тебе это письмо, получив его из святых рук нашей общей наставницы³³⁶: я шлю это письмо ей из Пентаполя, она же даст его кому пожелает, пожелает же она – и я это хорошо знаю – самому близкому своему человеку. Ибо мы не знаем, возлюбленнейший и удивительнейший, удастся ли нам вновь встретиться³³⁷. Ибо порочность стратегов³³⁸ позволила врагам без боя овладеть страной; жизнь сохранили лишь те, кто укрылся в крепостях, все оставшиеся на равнине зарезаны, как жертвенный скот³³⁹. Мы боимся, что в случае продолжения осады большая часть крепостей принуждена будет сдаться из-за нехватки воды³⁴⁰. Я не оправдывался в ответ на твои упреки о подарках, потому что не имел досуга, будучи всецело погружен в конструирование машины, которая позволила бы нам метать сколь возможно дальше тяжелые камни.

В то же время я позволяю тебе присылать дары мне – разве Синезий не должен уступать Олимпию? – но пусть это будут не драгоценные безделушки – я ведь и раньше порицал роскошь в столовой моего особняка – но воинская амуниция³⁴¹, луки, стрелы (с наконечниками, конечно же). Ладно луки: их я могу приобрести в другом месте или починить уже имеющиеся, – но вот стрелы достать действительно нелегко, особенно годные к бою. Те стрелы, которые поступают к нам из Египта, имеют утолщение на сучках и более тонкие промежутки между ними. Они похожи на возниц, которые спотыкаются и лишаются сил уже на старте. Ваши же стрелы достаточно длинны и имеют правильную округлую, равномерно-цилиндрическую форму – это очень важно для хорошего полета стрелы. Вот какие подарки я принимаю – еще и конские удила, если они удобны в использовании.

Что до итальянского коня³⁴², которого ты столь красноречиво хвалишь, то я с большой радостью взглянул бы на него, особенно если он, как ты обещаешь, даст нам хорошее потомство. Однако я нашел ниже твоего письма (после подписи) приписку, что он должен был остаться в Селевкии³⁴³, ибо владелец корабля, учитывая обстоятельства, отказался перевозить такой груз. Поскольку же, читая, я не разобрал ни стиля, ни почерка, ни даже букв с ясностью [– твоя ли это приписка], то считаю нужным сообщить тебе об этом, ибо было бы нелепо, чтобы конь такого достоинства оказался потерян и для тебя, и для меня.

Ты оказал услугу Кереалию³⁴⁵, приветствовав нас через него: пять дней мы не замечали, что он негодяй. Полисы³⁴⁶ ожидали добра от человека, которого удостоил знакомства сам Симпликий. Однако он довольно быстро опозорил, не говорю тебя – да никогда ты не станешь зависим от других! – но себя, власть, короче говоря, дело Ромеев³⁴⁷. Человек продажный, и продажный за малые деньги, не заботящийся о своей славе, противник войны, обременительный в мирное время, которым он наслаждался недолго, – этот вот человек за короткое время разорил и привел в смятение все [подчиненное ему по службе]. Отобрал у солдат все имущество, как если бы существовал закон о том, что оно принадлежит стратегам; взамен этого он освободил их от военной службы и построений, разрешив отлучаться, кто куда пожелает, чтобы себя обеспечить. Поступив таким образом с частями, находившимися в нашей провинции, и не имея возможности взыскать деньги с отрядов, находящихся за ее пределами, он решил ограбить соседние полисы, перемещая войска не в те места, где они были бы полезнее [государству], но в те, где ему было выгоднее, ибо города, отягченные постоем, платили золотом [с тем, чтобы избавиться от него].

Мацеты (Μακέται)³⁴⁸ очень быстро разобрались в происходящем, слух об этом дошел от полуварваров³⁴⁹ к варварам [пустыни].

Вдруг их явилось так много, как листьев древесных иль ранних

Вешних цветов³⁵⁰.

Увы юношам, которых мы потеряли! Увы урожаю – мы напрасно ждали его: посеянное нами враг предал огню! Большинство из нас, чье богатство состояло в стадах скота и верблюдов, табунах лошадей, – потеряли всё. Всё угнано. Прости, я понимаю, что пишу под влиянием страсти, но я пишу, будучи на стене осажденной крепости. Много раз в день я вижу зажженные сигнальные огни [других крепостей] и сам размахиваю факелами, подавая сигналы³⁵¹. Псовая охота, которая уводила нас далеко вглубь страны, которой мы предавались свободно и которую ты прежде нередко и сам у нас затевал, – погибла вся совершенно³⁵². Мы плачем, вспоминая «ту юность, те мысли, те чувства»³⁵³. Теперь же повсюду лишь топот копыт, враги овладели страной, а я – неся стражу между двух башен – борюсь со сном.

В остром копье у меня замешен мой хлеб. И в копье же

Из-под Исмара вино. Пью, опершись на копье³⁵⁴.

Не знаю, к кому более приложимы эти слова – к Архилоху или ко мне! Да умрет Кереалий дурной смертью³⁵⁵, если только его кончина не опередила уже моего проклятия! Он ведь вполне заслуженно мог оказаться жертвой давешней бури, ибо – увидев опасность, в которую вверг край, – он вообще перестал доверять земле, но погрузив золото на суда, оснащенные двумя парусами, качается на якоре в море³⁵⁶. Шлюпка доставляет нам его депеши, предписывающие делать то, что мы и так делаем: сидеть внутри крепостных стен, не выходить за рвы, чтобы ни в коем случае не столкнуться с неодолимым врагом, – в противном же случае он ответственности ни за что не несет. Учит о четырех ночных стражах – можно подумать, недосып подарит надежду! Впрочем, похоже, он знает толк в этом – как человек, привыкший к неудачам! И, однако, [несмотря на эту свою привычку,] он не пожелал стать причастным нашим несчастьям, его не увидишь у бойниц: он же не Синезий философ, он – стратег, и стратег наш расположился у весел.

Если ты действительно желаешь получить стихи, о которых просил, – лично я не вижу в них ничего хорошего, кроме разве что темы³⁵⁷, – помолись вместе с жителями Кирены о передышке в войне³⁵⁸, ибо нынешнее положение дел не позволяет извлечь книги из их сундучков.

Да ты шутишь, запрещая мне заниматься оружием. На нас нападают враги³⁶⁰, повсюду грабят, ежедневно убивают толпы людей, солдат нигде не видно, их просто нет. Неужели ты мне возразишь в том смысле, что частные лица не имеют права вооружаться, но лишь умирать, поскольку государство страшится наших усилий к спасению³⁶¹? Полно! Моя корысть в том, чтобы закон восторжествовал над этими злодеями, не в ином чем! Представь себе цену, которую я готов заплатить, чтобы увидеть, что [в Пентаполе] опять мир, суд в порядке, глашатай требует тишины... Да я готов умереть в тот миг, когда отечество вернется к своему прежнему [довоенному] состоянию!

Наглецы в мирное время, на войне оказываются трусами: во всем они мразь. Так что, кажется, нам есть за что благодарить войну, ибо она дает опытное и точное познание того, какая кровь у кого в сердце: многих из тех, кого подхватывает она хвастунами, возвращает она нам людьми куда более взвешенными. Думаю, ведь не увидим уже, как – сметая все на своем пути – шествует через агору нечестивец Иоанн, то прикладывая кулаком, то топча ногами кого-нибудь более скромного. Ибо вчера он нагляднейшим образом показал правоту пословицы (лучше сказать даже, не пословицы, а оракула, ибо это прямое пророчество). Ну, его все хорошо знают: «Нет ни единого волосатого, который не был бы... человеком порченным»³⁶³.

День за днем сообщали о прибытии врагов³⁶⁴; я считал, нам следовало выступить им навстречу, да и балагриты, ведомые своим командиром, уже выходили на вылазку³⁶⁵; теперь и мы, первыми заняв поле, стали ждать. Никто нигде не появился, и мы, договорившись собраться опять завтра, разошлись по своим домам. Во время этих событий нашего Иоанна Фригийца³⁶⁶ нигде не было (ну, во всяком случае, не наблюдалось), потихоньку он распространял о себе всякие слухи: то говорили, будто он сломал ногу, и ему ее отняли; то – что у него приступ астмы; то – что его постигло еще какое-то необыкновенное зло. Повсюду об этом говорили разные люди, пришедшие из разных мест, так что было неясно, в какую нору он забился и где скрывается. Свои повествования рассказчики обильно сдабривали стенаниями и слезами о так некстати постигшем Иоанна несчастье: «Как сейчас нам нужна его благородная отвага, как сейчас нужны его руки! Ах, чего бы он только ни сделал, не случись с ним этого!» Все они восклицали «О, демон!»³⁶⁷ и – ударив [себя в грудь] рукой³⁶⁸ – уходили. Это были его давнишние нахлебники, люди совершенно бесполезные, обросшие, как и он, волосами, никак не здоровые, презренные хищники коз и агнцев народных³⁶⁹, и, да, клянусь богами, также и женщин!³⁷⁰ Такими вот солдатами окружил он себя³⁷¹, с ними он даже и не старался быть мужем – это ведь тяжело, – он был с ними софистом, рассматривавшим, как прослыть мужественным перед действительно доблестными, мужественными людьми. Но, мне кажется, божество наилучшим способом расстроило его планы.

Пятый уже день мы с оружием в руках тщетно ждали врагов, которые тем временем разоряли нагорья. Тут и появляется Иоанн, всецело отказавшийся от мысли, что враги дерзнут пойти вглубь страны, – и сразу же становится рассадником всякой смуты. Никаких воспоминаний о немощи: он сам насмехается над теми, кто поверил слухам; он говорит, что прибыл издалека (откуда, неясно), куда его призывали соратники³⁷², а он, дескать, откликнувшись на призыв, уже спас призывавших его селян, ибо враги даже не напали, но испугались, узнав о присутствии в тех местах его, Иоанна. Установив в этом месте безопасность, он, по его словам, помчался к иным трудам, в другое проблемное место [т. е. к нам], ожидая там появления врагов в самом ближайшем будущем, если, конечно, его присутствие останется неизвестным врагу и имя не будет у всех на устах. И тут же от него начинает исходить всякая смута: желая изобразить из себя полководца, он выкрикивает команды: «Во фронт!» «Фаланга!», «Вытянуть фланги!», называя войсковые построения, смысла же их не понимая. Некоторые были убеждены этим в его значительности и восхваляли его, многие стремились у него поучиться.

День шел к концу – благоприятное время для нападения –мы уже почти что начали спускаться с возвышенности, и тут внезапно появляются четверо юношей, одетых по-деревенски, они кричат во все горло и бегут к нам. Не нужно было быть пророком, чтобы понять, что – боясь врага – они спешат укрыться под защитой нашего оружия. Прежде чем мы хорошо расслышали их крики, что враг уже здесь, мы увидели, что к нам приближаются верхом какие-то жалкие людишки под предводительством, как мне показалось, лишь голода: это были люди, охотнейшим образом шедшие на смерть ради того, чтобы завладеть нашим добром.

Когда враги увидели нас, а мы увидели их, – еще прежде, чем мы сошлись на расстояние выстрела, – они спешились, как они обычно делают, когда собираются сражаться. И мне показалось правильным последовать им в этом, ибо место было негодным для конного боя. Доблестный же наш Иоанн заявил, что не совершит преступления против конницы и вступит в бой на коне. И? Резко дернув узду, он делает поворот и обращается в бегство, мчится во весь опор, раня в кровь своего коня, погоняя его всеми доступными средствами – и криком команд, и ударами кнута. Поистине, [так хорошо шли, что] трудно было сказать, кто был больше достоин похвал: конь или всадник! По горам и по долам несся конь, через заросли и пустоши, лишенные всякой растительности, единым махом одолевал он рвы и перелетал через холмы, да и всадник держался на нем как влитой, ни единожды не соскользнув с седла. Прекрасное это было зрелище, мне кажется, не в последнюю очередь и для врагов, желавших чаще видеть подобное. Насколько это зависело от нас, они, конечно, ничего подобного и не увидели, хотя, признаться, мы и приуныли, потеряв надежду на нашего волосатика. Итак, мы встали в боевой порядок, чтобы, если придется, встретить удар, однако боя сами не начинали. Ибо как бы ни был каждый из нас храбр, после только что увиденного примера никто не верил соседу. В этих обстоятельствах не было ничего постыднее длинных волос, и те, кто носил их, казались предателями нашего дела. Однако и враг, похоже, переживал что-то подобное, ибо, построившись в боевой порядок, он ждал, готовясь отразить нашу атаку. Поскольку же ни одна из сторон не нападала, то сначала они, а затем и мы медленно стали двигаться в противоположных направлениях. Никто из нас не ускорял шаг, мы шли еле-еле, чтобы наше отступление не показалось бегством.

Потом, несмотря на текущие обстоятельства, мы стали расспрашивать, куда же делся наш Иоанн. И что же? Единым духом он долетел до Бомбайи, где подобно мышке полевке забился в каменную расселину. Бомбайа – это гора с пещерами, которую природа вкупе с искусством сделали мощной крепостью³⁷³. Она издавна пользовалась доброй славой, некоторые даже сравнивали ее с усыпальницами египетских царей³⁷⁴, выдолбленными в скалах. Теперь она считается лучшим из существующих укреплений, а потому именно там и расположился промыслительнейший и заботливейший из всех людей – Иоанн, если не сказать грубее – из всех трусливейший (а таково и есть имя этого дела), – именно это место почтил он доверием спасти себя. Входя в него, оказываешься в лабиринте столь трудно проходимом, что, поистине, одолеть его мог лишь Иоанн в своем бегстве!

То, что женщины кричат, бьют себя в грудь и рвут волосы при появлении врагов или при известии об их появлении, может показаться не столь важным. Однако Платон считает важным, что женщины «не пожелают умереть сами или претерпеть всяческие опасности ради детей, как это делают даже птицы, сражаясь за своих детенышей с любым из самых сильных зверей. Женщины же тотчас устремляются к святилищам, заполняют все храмы, окружают алтари, распространяя о человеческом роде славу как о самом по своей природе трусливом из всех существ»³⁷⁶.

Чего же ты голосишь [как баба], вскакиваешь по ночам в страхе, призываешь на помощь у городских ворот, крича, что варвары уже здесь – именно это-то мне о тебе и рассказывают – как мне прикажешь это сносить? Разве это не будет странным, если выяснится, что мой брат – трус? Что до меня, то я с первыми лучами солнца вскакиваю на коня, стараюсь проникнуть подальше и объехать побольше – смотрю, слушаю, стараюсь узнать все, что можно, об этих неуловимых. Они недостойны называться врагами, но – разбойниками, грабителями или еще каким-нибудь более презренным именем. Ибо они не способны выстоять в открытом бою, но нападают на запуганных [крестьян] и режут их, как жертвенный скот³⁷⁷, прежде чем ограбить. Ночами я вместе с юношами объезжаю [городской] холм, что позволяет спать женщинам, знающим, что их защитники бодрствуют. Мне сопутствуют солдаты изтагмы балагритов³⁷⁸. Прежде чем командование войсками не перешло к Кереалию³⁷⁹, они были конными лучниками, с началом же его власти кони были проданы, и они стали простыми лучниками; мне они отлично служат и пешими. А нужны мне лучники для охраны колодцев и реки, ибо внутри крепости воды нет. Иначе что мешало бы нам пировать под звуки флейт, пока не снимут осаду. Сейчас же нам нужно либо сражаться с врагом, либо умереть от жажды, а есть ли какая-нибудь более жалкая смерть? Так что, возможно, мы вынуждены быть мужественными необходимостью. Сохраняй мужество и ты, прикажи, чтобы тебе привели упряжку тех ненасытных коней, чью кормежку тебе вменили в качестве налога³⁸⁰. Конем небесполезно владеть всегда, а в нынешних обстоятельствах особенно: и вылазка, и разведка, и доставка срочных депеш дается куда быстрее и легче конному. Если же тебе нужны лучники, пошли за ними – и будут, ибо в бою я верю гребцам из Фикуса не больше, чем тем садовникам, что меня окружают. Я ищу не многих мужчин, но мужчин, достойных этого имени. Если таковые обретутся – да услышит меня Бог³⁸¹, – им я поверю. Если же придется умереть здесь, что ж – философия полезна тем, что позволяет понять: в необходимости покинуть мешок с костями нет ничего страшного³⁸². Хотя покинуть без жалости жену и ребенка... – за это я не могу поручиться. Как хотел бы я, чтобы философия возобладала и здесь! По не дай мне испытать этого, Господи, Спаситель мой и Освободитель!

Мы несчастны, имея столько поводов обмениваться дурными новостями. Баттий (Βαττίαν) захвачен, Апросилий (Ἀπροσύλεως)³⁸⁴ сожжен, пылает молотильный ток, земля опустошена, женщины уведены в плен, мужчины истреблены беспощадно. Раньше они хотя бы оставляли жизни детям, теперь же они знают, что их слишком мало, чтобы приставить многих людей к охране добычи и в то же время иметь достаточно людей для войны [и потому убивают детей]. И никто из нас не возмущается, все сидят по домам, ждут помощи от солдат – дрянных, как пористая древесина смоковницы! Дрянных, говорю, даже в мирное время с их алчностью и продовольственными деньгами – как если бы мы были должны предавать их правосудию, а не они отражать врага! Неужели мы не положим конец болтовне?! Неужели никогда не войдем в разум?! Неужели не соберем крестьян, надрывающихся на земле, в единый кулак, неужели не обрушимся на врага ради наших детей, наших жен, наших нив и, если хочешь, ради наших [никуда не годных] солдат?! А ведь хорошо будет сказать нашим воякам в мирное время: и кормим вас, и защищаем!

Я продиктовал письмо это, не сходя с коня, ибо создал [из окрестных крестьян] отряды и дал им командиров. И в Асусаманте (Ἀσουσάμαντι)³⁸⁵ мною собирается многочисленная ватага, ибо я бросил клич всем от Диоста (Διώσταις)³⁸⁶ до земли Клеопатры. Надеюсь, что когда я выдвинусь, – и станет известным, что вокруг меня собралась сила [здешнего] юношества, – к нам присоединится много больше людей, не призванных мною [прямо]. Да, они стекутся отовсюду: лучшие – чтобы участвовать в прекрасном деле, худшие – чтобы грабить награбленное.

Когда на наших глазах гибнут злодеи, возжелавшие чужого³⁸⁸, гибнут, стремясь не отдать своей добычи законным владельцам, когда люди встают на защиту наших земель, святилищ³⁸⁹, законов, имений – всего того, с чем мы сжились – неужели сейчас мы уклонимся от происходящего, неужели станем цепляться за свою жизнь? Поступающие так не считаются людьми. Потому мне должно выйти, как есть, против врага, нужно испытать его безграничную дерзость, нужно попробовать, что за люди позволяют себе смеяться над ромеями³⁹⁰. [Да, мы одни,] но, как говорится, «даже паршивый верблюд стоит множества ослов»³⁹¹.

Впрочем, я своими глазами вижу, что гибнут те, кто сильно желает жить, и остаются в живых отказавшиеся от жизни. А я один из таких, ибо буду сражаться, чтобы умереть, и хорошо знаю, что останусь в живых. Ведь я – лаконец³⁹², и мне известно письмо [написанное геронтами] Леониду: «Бейтесь как мертвецы, и вы не умрете»³⁹³.

Многих благ священникам Аксуминта (Ἀξουμιντῶν) – в то время как солдаты, сокрывшись в глубинах горных пещер, думали лишь о том, как бы не пролить своей крови, они призвали к оружию выходивших из храма селян и сразу же повели их на врагов; воззвав к Господу, [они бились, победили и] воздвигли трофей в Мирсинитиде (Μυρσινίτιδι)³⁹⁵. Дело происходило в ущелье – длинном, глубоком, заросшем лесом. Не встречая никакого вооруженного сопротивления, варвары³⁹⁶ дерзнули продвинуться на эту невыгодную позицию, где им и довелось встретиться с чернозадым³⁹⁷ Фаустом – диаконом [Аксуминтской] церкви. Он первым без оружия противостал тяжеловооруженному воину: схватив камень, он поразил противника в висок, не метнув его, но набросившись на противника, словно это был кулачный бой. Когда враг был повержен, Фауст вздел оружие [поверженного врага] и поразил многих нападавших на него. Каждый, кто в этом деле явил себя храбрецом, должен полагать виновником [и славной победы, и собственного мужества] Фауста – как его дела, так и [вдохновенные] слова, которые он говорил, невзирая на обстоятельства.

Что до меня, то я с величайшим удовольствием увенчал бы всех участников этого дела и велел глашатаю провозгласить их имена. Ибо они первыми совершили прекрасное деяние [в этой войне], первыми показали забитым людям, что их враги не корибанты, не демоны, окружающие Рею³⁹⁸, но подобные нам люди, которых можно ранить и убивать. Если мы будем мужественны в столкновении с ними, то не испытаем бесчестия быть вторыми. У нас есть возможность стать первыми, если мы не ограничимся засадой из пятнадцати человек, которая одержала победу в ущелье, но начнем правильную войну, подготавливая соединения, способные лицом к лицу встречать отряды противника.

У меня есть уже триста копий и столько же сабель; что до обоюдоострых мечей, то их и прежде было не больше десятка – у нас⁴⁰⁰ не делают по-настоящему длинного оружия из железа. Однако, я полагаю, и сабли поражают с надлежащей силой тела наших противников – поэтому мы ими и пользуемся. Если будет нужно, вооружимся и палицами, ибо у нас есть наилучшим образом подходящая для их изготовления дикая маслина. Некоторые из нас носят за поясами однолезвийные топоры: ими мы разобьем их щиты, благодаря чему получим возможность сразиться на равных, ибо оборонительного оружия у нас нет. Сражение произойдет по всей вероятности завтра, ибо их отряд сегодня столкнулся с нашими разведчиками и яростно их преследовал; поняв же, что наши слишком сильны, чтобы пленить их, они велели передать нам, что мы получим удовольствие от того, что у нас больше не будет нужды блуждать в поисках людей, обитающих в глубине обширных внутренних земель. Итак, враг объявил, что желает дождаться нас и узнать, что за люди дерзнули отойти на несколько дней пути [вглубь их земель] от границы⁴⁰¹, чтобы встретиться лицом к лицу с кочевниками, организованными в военном деле по нашим же принципам. Итак, завтра с Божьей помощью одолеем их, и, если будет нужда, одолеем еще раз (только бы мне сейчас своими словами беды не накликать!). Присмотри, позаботься о моих детках, ведь тебе как дяде подобает напомнить им о моей к ним благосклонности.

Позавчера, как только я получил из Кирены плохую весть, сразу же начал думать – как бы побыстрее переправить ее тебе в Теухейру⁴⁰³; но пришел кто-то из посланных и сообщил, что полководец уже занял возвышенности⁴⁰⁴. Значит, ты получил сведения раньше меня. Да воздаст тебе Бог благодарностью за твое усердие – и сейчас, и потом. Я же посылаю тебе это письмо – и чтобы похвалить твои действия в нынешних обстоятельствах, и чтобы осведомиться о положении дел у тебя: пусть бы все шло хорошо! Ибо, да, я забочусь, забочусь о Пентаполе⁴⁰⁵, и как бы могло быть иначе? Забочусь о нашем «матечестве»⁴⁰⁶, как сказали бы критяне⁴⁰⁷, но ничуть не меньше и о тебе и о твоей славе, ибо все люди желают, чтобы я радовался вместе с ними при каждом твоем успехе. Поскольку же обо мне, таким образом, судят в связи с тобой, – о, доблестный муж и полководец, – то справедливо и мне знать, как там ты. Иоанна же я призвал обратиться, как может, к добру и, в особенности, Богу благоволяще, не терять на войне духа. Дай ему руки брата⁴⁰⁸, он послужит ему вместо многих. Таково, мне кажется, лучшее решение, основанное на знании этих юношей и их взаимного уважения друг к другу. Если тебе это представляется не иначе, то пусть так оно и будет! Обними моих воюющих друзей. Пусть поскорее возвращается мой однокашник с хорошими известиями о войне: хотя он в высшей степени труслив⁴⁰⁹, однако и он раззадорился, поскольку твои солдаты выдвинулись вперед. Сбереги для Кирены пару⁴¹⁰ братьев, ибо они действительно будут сражаться за породившую и воспитавшую их землю.

Невозможно оказать большую пользу Пентаполю, нежели предпочесть уннигардов (Οὐννιγάρδας)⁴¹² – порядочных людей и храбрых мужей – как солдат, всем другим солдатам: не только так называемым гарнизонным⁴¹³, но и всем тем, кто когда-либо в качестве союзников оказывался у нас⁴¹⁴. Последние, даже несмотря на свое численное превосходство над врагами⁴¹⁵, никогда не сражались храбро; уннигарды же дважды или трижды дрались сорок против тысячи и – с Божьей помощью – одерживали большие и красивые победы. Когда варвары подходили так близко, что оказывались перед глазами, они уничтожали одних и отгоняли других; теперь они обходят возвышенности⁴¹⁶, охраняя от нападения врагов [внутренние части Пентаполя], подобно лаконским псам, выскакивающим за ограду с целью предупредить нападение дикого зверя на стадо.

Однако нам стыдно видеть, как эти доблестные люди, проливающие пот ради нас, плачут [по нашей вине]. Слушая их письмо к нам, не могу остаться равнодушным, настаиваю, чтобы ты не оставил без внимания их прошения. Они обращаются к тебе через нас, и к Царю⁴¹⁷ через тебя – с прошением, о котором, в случае их молчания, я бы просил сам: эти храбрые люди не хотят, чтобы их причисляли к гарнизонным частям. Ибо они окажутся бесполезны и себе и нам, если не будут получать царских даров, если окажутся лишенными коней, оружия и денежного довольствия, полагающихся частям действующей армии. Ты отличился, будучи с ними, так не пренебреги же зачислением своих соратников в менее достойный [нежели они заслуживают] войсковой чин: пусть они будут твердо уверены, что сохранят то [воинское] достоинство, которое было у них изначально.

Так оно и будет, если наш человеколюбивейший Царь узнает, благодаря твоему докладу, сколь полезны они были Пентаполю. Приложи к моему прошению и свою просьбу: пусть к этим сорока храбрецам будет прибавлено еще сто шестьдесят⁴¹⁸. Разве кто-нибудь станет отрицать, что двухсот уннигардов, чьи решимость и руки будут подобны качествам тех солдат, спокойный характер которых мы хвалим – а это отнюдь не малая похвала! – будет достаточно для Царя, чтобы с Божьей помощью под твоим руководством положить конец авзурийской войне⁴¹⁹? Зачем все это множество [фиктивных] призывных списков, ежегодное жалование находящимся [якобы] здесь на службе? Война требует многих рук, а не многих имен.

Да, ты заботишься, и заботишься о Пентаполе. И, конечно же, через общение в официальных письмах. Но несчастья наши масштабнее и многочисленнее, нежели то, чем пугали письма: тебе расскажет об этом наш человек – он послан добиться от вас военной помощи. Не дожидаясь его отъезда, но опередив его, враги всем скопом выплеснулись на нашу землю. Все гибнут, всё рушится. Сейчас, когда я пишу, полисы еще держатся; что будет завтра, знает Бог. Мы нуждаемся сейчас в твоих молитвах – в тех, говорю, молитвах, которые прямо тревожат Бога. Я же много раз и келейно, и публично молил Бога, но тщетно. Почему я говорю «тщетно»? Для меня молитвы оборачиваются противоположным. Такова тяжесть и множество моих грехов.