О произвольных обетах

Обет есть добровольное обещание Богу какого-либо приношения или действия, в виде необходимой обязанности не заповеданного, но духу Господних заповедей не противного.

Обетные действия не редко можно примечать в жизни христиан, в простоте сердца верующих и верою живущих. Всегда памятуя свою зависимость от Бога и свое не достоинство пред Ним, они легко приходят к мысли, обещанием чистых даров и приношений или себя приготовить к умилостивлению Его, или по мере сил своих возблагодарить за получаемые от Него дары Его благости. Не оскудевает Церковь Христова и такими чадами своими, которые, горя духом в трудах ради Бога и своего спасения, налагают на себя по обету особенные подвиги, ни от кого не требуемые, а для многих неудобоносимые. Таким образом, служение Богу посредством добровольных обетов может выражаться и в самых высоких подвигах духовных, и в самых обыкновенных действиях христианского благочестия. Отказывается человек от мира и благ его, от супружества и утешений жизни семейной, от общества и всех в нем развлечений, изнуряет плоть свою мощением, подвергает свою душу страхованиям пустыни, порабощает свободную волю свою требованиям духовного наставника и им преподанного правила, и, окрылясь бдением и молитвою, вспомоществуемый благодатью, является во плоти ангелом. Такой подвиг и такое особенное устроение жизни суть плод обета, а не заповеди, сила которой простиралась бы на всех. С другой стороны, кому не случалось или в храме видеть, как иная вдовица приносит туда последние лепты и в чувстве благоговейного усердия, пред иконою возжигает свечу; или на пути встречать одинокого странника, из далеких пределов, без средств пропитания, только по вере в имя Христово, стремящегося к святому месту, чтобы там пролить молитвенные слезы? И сии благочестивые действия законом не предписаны, но Богу приносятся, как жертвы чистые, и часто обетные.

Сомнительным однако же для иных представляется существование обетов в жизни христианской. Обет есть действие произвольное; в нем предпринимает человек то, к чему никем не обязан. Но говорят: христианин ко всему доброму законом Божиим обязан. В обете предназначается или приносится какой-нибудь дар Богу. Но что человек имеет, чего бы не приял от Бога (1Кор. 4:7.)? И что он может обещать Богу, как свое? Много таких обетов, в которых обещаются приношения Богу под условием получения каких-либо благ или избавления от бедствий. Но человек имеет ли право предлагать условия Богу, тварь – Творцу? Не произойдет ли и здесь нечто подобное тому, как если бы стало предлагать условия брение скудельнику и здание создавшему (Рим.9:20–21.)? Наконец, данный обет нужно исполнить; это есть дело необходимости. Но может ли человек поручиться за себя, что он пребудет верен в исполнении обещанного? И согласно ли с духом христианской свободы подчинять себя такой необходимости?

Чтобы решить сии недоумения и раскрыть истинное учение о добровольных обетах, представляется достаточным рассмотреть в частности:

I. На чем основывается обыкновение приносить Богу обеты?

II. Какое значение имеют благочестивые обеты в духовной жизни христианина ?

III. Обязанность исполнять и хранить данные обеты¹.

Оснований сего благочестивого обычая надлежит искать в священном Писании и в истории Церкви Божией на земле. Прежде всего соберем указания на обеты в книгах нового завета; потом укажем обеты, употреблявшиеся в Церкви ветхозаветной и Моисеевы законы, относительно их постановленные; наконец раскроем, какие обеты были более употребительны в древней христианской Церкви.

Некоторые, почитая узы обетов стеснительными для христианской свободы, думали поддержать эту мысль уверением, будто в книгах нового завета совсем нет указаний на сей вид богопочтения. Мысль совершенно ложная. Еще задолго прежде в ветхом завете предсказано было, что чада Церкви новозаветной будут приносить Богу обеты. Так в видении на Египта Пророк Исаия изрек: и познан будет Господь Египтяном; и убедят Египтяне Господа в день той, и сотворят жертвы и дары, и обещают обеты Господеви и воздадят (Ис.19:21.). И по содержанию пророчества и по свидетельству учителей Церкви², слова сии относятся к чадам Церкви новозаветной.

Закон евангельский, как закон, данный всему роду человеческому, в целом своем составе имеет для всех вообще обязательную силу, и «в послушании евангелию потребуется отчет у всех людей, монахи ли они, или живущие в супружестве, ибо заповеди всем равно узаконены и не безопасны для нарушителей»³. Тем не менее, однако ж, в частных правилах евангелия можно примечать, что одни из них преподаны с выражением неизменной, на всех простирающейся, обязательности; другие напротив не обязывают всех решительно и безусловно. Иисус Христос иногда в уединенных беседах с учениками преподавал правила, простирающиеся на всех людей в мире, и Сам указывал, что говоря не многим, изрекает закон для всех. Так, беседуя с учениками на горе Елеонской между прочим о неизвестности второго пришествия Его, и требуя, чтобы они бдели и молились в ожидании конца, Он заключил: яже вам глаголю, всем глаголю (Марк.13:37.), и тем показал, что заповедь о бдении и молитве составляет общую для всех христиан обязанность. Иногда, напротив, при многочисленности слушателей, одобряя поступки достоподражаемые, не вменял их в обязанность всем, и преподавая наставления, оставлял на произвол слышавших следовать им или не следовать. Так похвалив усердие жены, возливавшей миро на Его ноги, Он не требовал, чтоб и другие делали тоже или подобное, а только внушил присутствовавшим, что ей препятствовать не должно (Ин.12:7.). Так и юноше, искавшему спасения, Он вменил в непременную обязанность соблюдение заповедей; а подвиг совершенной нестяжательности предложил ему, под условием его благого произвола: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим (Мф.19:21.). Равным образом преподавая Свое учение о браке и безбрачии, Иисус Христос внушал, что честный брак не должен быть расторгаем, и что безбрачие или «подвиг девства» есть жребий не многих. Желая, чтобы мы добровольно несли подвиг девства, Господь говорит: могий вместити да вместит (Мф.19:12.); Он не принуждает к девству, не возбраняет и брака»⁴. Вменив целомудрие в общую для всех христиан обязанность (Мф.5:28), Он «не поставил девства в необходимых предписаниях закона, чтобы ты с одной стороны познал, как велик подвиг, с другой не представлял его необходимым»⁵. Сие различие правил по их обязательной силе, весьма ясно раскрыл Апостол Павел в посланиях своих. Правила основные, к исполнению необходимые он называет повелениями, а руководительные указания свободных и особенных подвигов благочестия именует советами. Предлагая учение свое о безбрачии, говорит: о девах повеления Господня не имам (1Кор.7:25.), и через то внушает, что девство есть подвиг, избираемый добровольно и неподчиненный необходимости, какая налагается повелением или заповедью. Он изъясняет достоинство сего подвига тем, что жизнь безбрачная дает более удобства без развлечения служить Богу. На сем основании он дает совет и девицам посвящать себя девственной жизни, и вдовам не искать второго брака (ст. 34, 38. 40.), и называет их блаженнейшими, ежели так пребуду, по его совету: ибо он дает советы как получивший милость быть Господу верным (ст. 25.); мнюся бо, говорит, и аз Духа Божия имети (ст. 40.), сие же глаголю, да не сило вам наложу, т. е. не для того, чтобы связать чью либо совесть (ст. 35.). Подобным образом предлагая Коринфянам сделать пожертвование в пользу бедных иерусалимских собраний, Апостол пишет: не по повелению глаголю, а совет даю о сем (2Кор.8:8, 10 ); т. е. «я не принуждаю, не делаю насилия, не требую против воли»⁶. Напротив, когда он предписывал что либо необходимое к исполнению, тогда предписания сии сам называет повелениями. Весте, пишет он Солунянам, какова повеления дахом вам от Господа Иисуса (I Солун. 4:2.), и далее припоминает им такие нравственные требования, которые неотложно и, безусловно, должен соблюдать каждый христианин.

Такое различие заповедей, обязательных для каждого, и советов, предложенных произволению желающих, указывают в законе евангельском богомудрые, вселенские учители Церкви. «От всех нас, рассуждает св. Златоуст, требуется одно и тоже любомудрие. Христос, сказав: горе смеющимся (Лк.6:25.), не прибавил: монахам, но вообще положил это правилом для всех. Так поступал Он и во всех прочих, великих и дивных заповедях. Когда например говорит: блажени нищии духом, плачущии, кротцыи, алчущии и жаждущии правды, милостивии, чистии сердцем…. (Мф.5:3 и след.); Он не полагает тут имени ни мирянина, ни монаха. Когда говорит: приидите ко Мне все труждающиися и обремененнии, возмите иго Мое на себе (Мф.11:28, 29.); то беседует не к одним монашествующим, но ко всему человеческому роду. И когда повелевает идти тесным путем (Лк.13:24.); то простирает слово не к ним одним, но и ко всем людям. Когда же Он говорит не ко всем и не предписывает закона; то Сам же и объясняет нам это. Так, говоря о девстве, Он прибавил: могий вместити да вместит (Мф.19:12.); не сказал: всяк, не ввел этого в качестве заповеди. Так и Павел, коснувшись того же предмета, сказал: о девах же повеления Господня не имам (1Кор.7: 25.)"⁷. Сим различением заповедей и советов в евангельском законе воспользовался святой Григорий Богослов против Юлиана отступника. Когда этот нечестивый царь, замыслил отнять у христиан право пользоваться покровительством законов и в случае насильственного притеснения, отнятия имуществ, или другой какой обиды, не позволял им искать удовлетворения в суде, приводя то основание, что в законе евангельском предписано: не мстить, не судиться (Рим.12:10; 1Кор.6:1.), не иметь стяжаний, не считать ничего собственностью (Мф.10:9; Деян. 4:32.), отдавать с себя не только верхнюю одежду, но и рубашку; то великий Святитель, исполнившись истинной ревности по правде, обратил против отступника, извращавшего смысл заповедей Господних, такую речь: «ты, мудрейший из всех, ты, который принуждаешь христиан держаться на самой высоте добродетели, как не рассудишь того, что в нашем законе одно предписывается, как необходимое, так что несоблюдающие того подвергаются опасности, другое же требуется не необходимо, а предоставлено свободному произволению, так что соблюдающие оное получают честь и награду, а несоблюдающие не навлекают на себя никакой опасности? Почему ты хочешь предписывать законом то, что не всем свойственно, и считаешь достойными осуждения не соблюдающих сего»⁸?

Отсюда ясно видно, что не все правила закона евангельского преподаны с выражением на всех простирающейся обязательной силы; напротив, в них для целей высоких и богоугодных предлагаются и такие средства, принятие которых не вменяется в необходимую для каждого обязанность, и непринятие которых ни для кого не может быть законопреступно. Правила, обязывающие к непременному их исполнению, суть заповеди; наставления, предоставленные благому рассуждению желающих, суть советы, которые и надлежит почитать основанием произвольных христианских обетов. Сии обеты называются произвольными в отличие от других, необходимых, которых требует от нас долг, и без принятия и понесения которых нельзя достигнуть спасения. Только тот, кто крестится, спасен будет (Марк.16:16.). Но чтобы принять спасительное крещение, необходимо дать обеты правой веры во Христа и соблюдения заповедей. Во времена Августина были люди, которые, желая приступить ко крещению, изъявляли готовность исповедовать веру, но отказывались дать обещание соблюдать заповеди Христовы. Против них блаженный Августин написал книгу «о вере и делах», в которой доказывает, что для желающего быть христианином добрые дела необходимы, равно как и вера, и что крещению должно предшествовать обещание исправить жизнь и проводить ее по закону христианскому. Святой Иустин мученик, описавший священные действия крещения, говорил, что оно должно быть преподаваемо, и в христианской Церкви преподавалось только тем, которые с исповеданием веры соединяют обет жить по правилам христианского учения⁹. Вот обеты необходимые, которые от каждого христианина требуются, и о которых упоминает Апостол Петр в словах: ныне и нас спасает крещение, не плотское отложение скверны, но совести благи вопрошение у Бога (обещание Богу), воскресением Иисуса Христовым (1Пет.3:21.).

Правда, и сии обеты каждый принимает на себя свободно, ибо никто к христианской вере не принуждается и не приводится к ней насилием. Но надобно различать условия обетов христианских: без принятия и сохранения необходимых обетов спасение не возможно, их требует долг совести; без произнесения произвольных обойтись и спастись можно. Кто не хочет произнести обета веры во Христа, уже осужден есть, яко не верова во имя Единородного Сына Божия (Ин. 3:18.). А кто например проведет жизнь свою, не предприняв обета совершить путешествие ко святым местам; тот не подвергнется за сие ответу и осуждению.

Поскольку о высших духовных совершенствах говорится иногда в учении новозаветном, как о дарованиях Божиих, как, например, о девстве; то иные заключают, что сии совершенства не могут быть предметом произвольных обетов. Обет, говорят, – исполнить может только тот, кому дано: между тем нельзя узнать кому сие дано¹⁰. Дарованием от Бога называется призывание к подвигу, способность понести его, и даже самое избрание его. Бог сообщает человеку свои дары, и через природу и действием на него благодати, и Сам же вспомоществует ему, как скоро человек обнаруживает готовность пользоваться дарами свыше, избирать спасительное и лучшее, и утверждает его в сем избрании. Различны дарования Божии (1Кор.12:4), «И я согласен, говорит святой Григорий Богослов, что один в сравнении с другим, имеет более или менее способности; но одной способности недостаточно к совершенству, и разум должен возбудить способность, чтобы природа пришла в деятельность. Слово Божие учит, что нужна Божия помощь и для того, чтобы пожелать добра; тем паче самое избрание должного есть нечто Божественное, дар человеколюбия Божия. Но ужели ничего не значат, ни труд, ни слово, ни любомудрие, ни пост, ни бдение, ни возлежание на голой земле, ни источаемые потоки слез? Иные кажутся от природы расположенными к добру. Когда говорю: от природы, не унижаю тем произволения, но предполагаю то и другое, и наклонность к добру, и волю, которая приводит в действие естественную наклонность»¹¹. «Благодать, замечает святой Макарий Великий, не связывает воли принуждающею силою и не делает человека неизменным в добре, хотя бы он не хотел того. Напротив присущая в человеке Божия сила дает место свободе, чтобы обнаружилась воля человека»¹². Итак ясно, что в одной и той же душе могут совмещаться и Божие дарование, и собственное произволение. Если сие должно разуметь в отношении ко всем заповедям Господним: ежели повинуется им человек по собственной свободной воле, но исполнять их без помощи благодатной не может: то и в отношении к евангельским советам также должно рассуждать: принимать подвиги в них указываемые христианин может произвольно, по понести их, не имея дарования свыше, он не в состоянии. Труднее вопрос: кому дано их понести? Всякий может усомниться за себя, принадлежит ли он к числу могущих. Сие каждый может уяснять для себя, по мере внимания к наклонностям своим и наблюдения над собою. Кто непреодолимое чувствует в себе влечение к какому либо особенному подвигу или к совершению обетного дела; в ком, не смотря на внешние неблагоприятные обстоятельства, оно не угашается, а после чистой к Богу молитвы еще более воспламеняется; кто, помышляя об удобоисполнимости обета, не на свои силы возлагает надежду, но вверяется водительству и вспоможению Божию; в таком человеке, несомненно, есть призвание к подвигу, и он не должен колебаться в решимости принять на себя обет. «Когда слышишь: имже дано есть, присовокупляй (внушает святой Григорий Богослов): дано призываемым и имеющим к тому расположение».¹³ Святой Златоуст о сем же предмете так рассуждает: «если девство зависит от воли, то спросит кто либо: для чего Господь сказал: не вси вмещают словесе сего, по имже дано есть? Для того, чтобы ты с одной стороны познал, как велик подвиг, с другой не представлял его для себя необходимым. Ибо дано тем, которые хотят. А говорит Он, таким образом, для того, чтобы показать, сколь великую имеет нужду в Божественной помощи тот, кто вступает на этот подвиг, – помощи, которую без сомнения получит желающий. Если бы девство было только даянием свыше, и ни мало бы в этом не участвовали девственники; то напрасно бы он обещал им царство небесное?¹⁴

Итак, обычай давать добровольные обеты Богу имеет твердое основание в учении новозаветном. И между первыми членами Церкви Христовой были лица, принимавшие на себя произвольные обеты.

Из ответа пресвятой Девы Марии Архангелу Гавриилу, благовествовавшему ей воплощение от нее Сына Божия, можно извлечь подтверждение тому церковному преданно, что она была и пребыла Девою по обету. Како будет сие, говорит она, идеже мужа не знаю (Лк. 1:34.)? «По истине, замечает блаженный Августин она не сказала бы сего, если бы еще прежде не дала Богу обета пребыть Девою. Но так как это не согласно было с нравами Израильтян: то она и обручилась мужу праведному, который бы не только не нарушил сам того, что она уже посвятила Богу, но и охранял бы ее от других»¹⁵. «Если бы ради брака, – говорит святой Григорий Нисский, взята была она Иосифом, то каким образом к Ангелу, возвестившему ей о зачатии она обратилась бы с изумлением, как будто возвещающему нечто новое и необычайное, тогда как по закону природы она должна была надеяться быть матерью? Но поскольку посвященное Богу тело свое она решилась сохранить неприкосновенным как святой дар; то и говорит: «хотя ты и Ангел, и низшел с неба, и хотя выше человека то, что ты обещаешь, однако же не возможно мне познать мужа; а иначе каким образом буду я матерью, без участия мужа?».¹⁶

Что пример девства по обету, указуемый в лице Божией Матери не был единственным при начале христианства, о сем можно с вероятностью заключать из слов Христовых: и суть скопцы, иже исказите сами себе, царствия ради небеснаго (Мф.19:12.). «Кто это скопившие себя царствия ради небесного, – пишет святой Епифаний, как не славные Апостолы, и потом девы?».¹⁷ «Что яснее может быть, по замечанию блаженного Августина: Сам Христос сказал, что те, которые по благому произволению уклонились от супружества, сами сделали себя скопцами ради Царствия небесного».¹⁸ Были конечно из среды первого христианского общества лица, которые дали и не нарушимым сохранили сей обет, подражая девственникам из Апостолов.

Есть в книгах новозаветных следы и таких обетов, предметом которых были вещи и стяжания. Когда Христос Спаситель посетил дом Закхея мытаря; то приведенный в умиление любовью и снисхождением к нему Божественного Посетителя, он произнес такой обет: се пол имения моего, Господи, дам нищим, и аще кого чим обидех, возвращу четверицею (Лк.19:8.). Что Закхей обиженным обещается сделать вознаграждение не равное, а вчетверо большее, и что нищим определил половину своего достояния, а не меньше, – все это было плодом его благого произволения; закон определенно его к сему не обязывал. Блаженный Иероним видит в действии Закхея свободное усердие, и говорит: «принес обет и Закхей, когда половинную часть своего имущества роздал нищим».¹⁹ Та же черта свободного усердия открывается в действиях первых христиан, приносивших к ногам Апостолов цену своих поместьев и домов (Деян.4:34, 35.). Евсевий историк, восхваляя египетских подвижников за то, что они отрекались от имущества, не по принуждению, а по доброй воле, замечает, что они в сем случае поступали также, как и ученики апостольские, добровольно жертвовавшие цену своих стяжаний на пользу общую.²⁰ Также и блаженный Августин, упомянув о пожертвованиях первых христиан, замечает, что «от них и к последующим христианам перешло это усердие любви, чтобы посвящать что-нибудь обетом Богу».²¹ Что к сим пожертвованиям первенствующие христиане не только побуждали себя взаимною любовью, но и обязывали себя к ним добровольными обещаниями, сие отчасти видно из суда Апостола Петра над Ананиею и Сапфирою, дерзнувшими утаить то, что посвятили Богу. Апостол Петр, упрекая Ананию, говорит: почто сатана исполни сердце твое солгати Духу Святому? Проданное не в твоей ли власти бяше (Деян. 5, 3. 4.)? На сии слова святой Златоуст замечает, обращая речь к Анании: «Для чего ты это сделал? Ты хотел владеть? Так надлежало бы тебе владеть, как в начале, и не обещать. А теперь, когда ты уже обещал, ты совершил великое святотатство: ибо кто похищает чужое, тот конечно похищает из желания чужого; а тебе можно было удержать свое при себе. Зачем же ты, посвятив свое имущество, после опять взял его».²²

Из приведенных здесь указаний нового завета видно, что обеты добровольные, как действия благочестия, совершенно согласны с его духом. Они издревле были освящены употреблением в ветхозаветной Церкви, и были одобряемы в Божественном законе. Какие же были известны обеты в Церкви ветхозаветной и какие относительно их предписаны были постановления в Моисеевом законе?

Примеры благочестивых обетов открываются в глубочайшей древности. История Церкви патриархальной представляет весьма ясный и поучительный опыт. Патриарх Иаков, удаляясь в Месопотамию от гнева брата своего Исава, лег отдохнуть у кладезя клятвенного, и видит во сне видение лестницы, на верху которой стоявший Господь обещал Свое благословение Иакову, сохранение его во всех путях жизни и размножение его потомства. Ободренный видением и обетованием, Иаков произносит пред Богом такой обет: аще будет Господь Бог со мною, и сохранит мя на пути сем, в оньже аз иду, и даст ми хлеб ясти, и ризы облещися, и возвратит мя здрава в дом отца моего, и будет Господь мне в Бога: от всех, яже ми даси, десятину одесятствую Тебе (Быт.28:20–22). Сии слова не были выражением корыстного и дерзновенного договора с Богом: ибо обетование уже было дано, и конечно исполнилось бы, если бы Иаков и не обещал обетовавшему десятой части от стяжаний своих. Но преисполненное благодарности и любви к Богу благодеющему сердце его искало, в чем бы обнаружить сии чистые чувства пред Богом. Поскольку же одинокий путник не имел с собою ничего, кроме жезла: то как твердо уверен был в том, что благословит его Бог, по обетованию, обилием благ, так и благодарственную Ему жертву обещает принести, когда будет исполняться обетование сие. Святой Златоуст замечает, что «молитвенный обет Иакова выражал вполне его любомудрие. Видишь ли боголюбивую душу? Еще ничего он не получил, но уже обещает принесть Богу десятину от всего, что будет ему дано».²³ Что обет Иакова был приятен Богу, сие подтвердилось самым делом. Живя в Месопотамии у дяди своего Лавана, он действительно обогатился, и по времени возвратился в отечественную землю свою не только здравым и невредимым, но и с многочисленными рабами и стадами. Примечательно, что когда наступило время Иакову возвратиться в землю рождения своего (Быт.31:13). Сам Бог, явясь ему, чтобы воззвать его туда, напоминает ему и данное им обещание, и говорит: Аз есмь Бог, явивыйся тебе на месте, идеже помазал Ми еси столп, и обетовал Ми еси обет (ст. 13.).

Сим напоминанием, по изъяснению Златоуста, Господь требовал, чтоб Иаков исполнил свой обет. «Так как Иаков дал обет (о десятине) в то время, когда еще ничего совершенно не имел у себя, и странствовал как беглец; то Господь и говорит ему теперь: «когда Я явился тебе, ты даль Мне обет, сказав: от всех, яже Ми даси, десятину одесятствую тебе; таким намерением и обетом ты исповедал Мое всемогущество, и очами веры прозревал будущее свое благосостояние: и так ныне, когда должны совершиться изреченные Мною обетования, настало время и тебе исполнить свой обет».²⁴ Нет сомнения, что Иаков исполнил обещанное, и посвященную Богу десятину своего имения принес Ему, вероятно, посредством жертвоприношений.

Благочестивый пример Иакова не оставался без подражания, и обычай приносить Богу обеты с течением времени утверждался в народе еврейском. Так думать побуждает то обстоятельство, что в законодательстве Моисеевом не только они не были воспрещены, напротив ограждены были многими законами, направленными к тому, чтобы обеты были чисты и Богу угодны. Главный закон, указывавший на их важность, касался обязанности их исполнения: человек, иже обещает обет Господу или заклянется клятвою, или определит пределом о души своей; не осквернавит словесе своего; вся, елика изыдут из уст его, да сотворит (Числ.30:3. слич. Втор.23:21.). Впрочем, чтобы не стеснять ни чьей совести, Законодатель объявил обеты делом, совершенно произвольным, которое всякому можно было и не принимать на себя (Втор.23:22). А чтобы предупредить замешательства в гражданских и семейных отношениях Евреев, отдал лицам, поставленным руководить других, право отменять обеты людей, от них в зависимости находящихся, ежели исполнение обещанного усматривалось неудобным по каким либо причинам (Числ.30:4 и след).

Евреи, по силе закона Моисеева, могли посвящать Богу или себя самих, или другие лица, или животных разного рода, также различные вещи из своего имущества.

Лица, посвятившие себя Богу, или посвященные Ему другими, как на пример, дети своими родителями (Лев.27:5, 6.), обыкновенно становились собственностью святилища, и в нем должны были исправлять труды, по назначению священнослужителей. Иные на всю жизнь оставались в сих трудах по обету; а другие находили препятствия трудиться при скинии. Чтобы не сделалось плодом принуждения то, что должно быть делом произвола, закон допускал искуп, и сам назначил цену соразмерную с различным возрастом и полом лиц, принявших на себя обет (Лев.27:2 и след.). Блаженный Феодорит относительно сиих постановлений замечает: «Бог, зная, что иные из обещавшихся дать за себя цену Богу нарушают обещание, умаляя цену, повелел, чтобы цена за мужеский пол была пятьдесят драхм, а за женский тридцать, исключая юных и престарелых, за которых назначил иную цену. Убогих же предоставил оценке жрецов, чтобы они по мере сил назначали цену».²⁵ Такое попечение Божие, чтобы данные обеты ни в каком случае не остались без исполнения или вознаграждения, ясно показывает, что они были приносимы, как приятные Богу жертвы.

Чистые животные, которые обетом посвящаемы были Богу, не могли быть искупаемы: они принадлежали жертвеннику по своему качеству (Лев.27:9.). Не позволялось заменять их другими; а если бы кто отважился сделать это: в таком случае и то, что заменялось, и то, чем заменялось, – оба животных, по закону, объявляемы были священною принадлежностью жертвенника. Сим постановлением предотвращалось как легкомыслие в избрании обета; так небрежение в исполнении его. Первородные между чистыми животными совсем не могли быть предметом обета (Лев.27:26.). Причина сему та, что они по самому своему первородству, уже посвящаемы были Богу: следственно новое посвящение их было бы излишним, и не могло быть добровольным.

Животные нечистые, также дома и поля, обещанные Богу, могли быть искупаемы у святилища, но с присовокуплением пятой части к цене, которой они стоили, как бы в наказание за необдуманность в обете и несостоятельность в исполнении его (Лев.27:11–19.). Если же обещавший Богу вещи не хотел их искупить; то они поступали в пользу святилища и могли быть проданы. Только купивший поле, обреченное Господу, должен был, в год юбилейный, возвратить его святилищу, ежели у прежнего владельца его оно было наследственное; а ежели оно было им куплено, то в год юбилея переходило к тому, кто первоначально продал его (ст. 20–24.).

Из всех обетов в Церкви ветхозаветной более других примечателен обет назорейства, как потому, что подробно описан в законе, так и потому, что был в постоянном употреблении до времен новозаветных (Числ.6:2 и след). По требованию закона, назорей во все дни обета своего долженствовал быть свят Господу (ст. 8.). И действительно приносившие обет назорейства обязывались возвышаться над прочим своим образом жизни, посвящать самих себя единственно на служение Богу. Самое имя назорея, которое было принимаемо ими, указывало им на их назначение, потому что означало человека отделенного, посвященного. Для удобнейшего и непрестанного служения Господу, предписаны были назореям не легкие правила, воспрещавшие им все, что могло им препятствовать в несении их священного обета. Назорей обязывался воздерживаться от виноградного вина и вообще всякого опьяняющего напитка; не должен был употреблять уксуса, есть ни сырых, ни сушеных виноградных ягод (Числ.6:3, 4.). Другим правилом от назорея требовалось не стричь и не брить волос на голове своей, дондеже скончаются дние, елика обещал есть Господу (ст. 5.). Назорею это отличие от других служило постоянным напоминанием о Боге, Которому он посвятил себя, и во славу Которого принял на себя добровольный подвиг воздержания. Третьим правилом назорей обязан был блюсти себя от всего, что по закону Моисееву почиталось осквернявшим человека. Священники имели дозволение закона отдавать последний долг ближайшим своим по крови сродникам, хотя чрез то почитались по обряду нечистыми в течении семи дней. Но назорей, подобно великому первосвященнику, ни в каком случае не должен был осквернять себя прикосновением к умершим, даже родителям своим. Он не имел права войти в дом, где находилось мертвое тело. Если б умер при нем кто-нибудь; назорейство его осквернялось, не смотря на то, что такой случай мог быть совершенно непредвиденным: осквернившийся должен был обрить свою голову, очиститься в храме с обрядами, законом предписанными ; потом снова начать исполнение обета своего; а прежние дни, проведенные в подвигах назорейства до осквернения от мертвеца, уже не шли в число дней, Богу посвященных (ст. 9–12). Очевидно, что обет назорейства мог быть временным, хотя продолжительность его не была определена, а зависела от произвола лиц, принимавших его на себя. По исполнении времени обета, назорей должен был явиться в храм, принести жертву Богу, остричь свои волосы в преддверии святилища, и положить их на огонь, который возносил к Богу его благодарственную жертву. На трапезе, которая обыкновенно учреждалась из остатков этой жертвы, разрешенный от обета уже мог снова пить вино (ст. 17–20.). Но иные оставались в назорействе на всю свою жизнь. Пример сего обета, сохраненный до конца жизни, можно указать в Самуиле, который до зачатия своего обречен был на него своею благочестивою матерью, и божественная благодать вспомоществовала ему исполнить трудный обет свой. Св. Григорий Богослов, сравнивая христианских подвижников с древними назореям, говорит: «всецело стремлюсь я ко всецелому Богу, имея искренними спутниками многих других, которые, взирая на единую чистую жизнь,, принесли в дар Подателю всяческих Богу не власы и не имение, но первое из всего, принадлежащего нам, чистоту и бесплотность. Это сонмы новых назореев, исполненные и сияющие теми внутренними лепотами, какие чтут девственники до крови».²⁶

Нельзя обойти молчанием еще один, известный в истории Церкви ветхозаветной обет, которым еще в древние времена пользовались враги истинной веры, и на основании его хотели обвинить благочестивых въ жестокости и бесчеловечии.²⁷ Здесь разумеется обет судии израильского Иеффая, возбуждающий действительно некоторые затруднительные к решению вопросы. Обстоятельства сего обета таковы: Иеффай, выступив с своими соотечественниками против Аммонитян, обратился ко Господу с мольбою о помощи, и произнес пред Ним сии слова: аще преданием предаси сыны Аммони в руку мою, и будет исходяй, иже аще изыдет из врат дому моего во сретение мне, егда возвращуся с миром от сынов Аммоних и будет Господеви, и вознесу его во всесожжение (Суд.11:30, 31.). Помощь Божия благопоспешила, и победа над Аммонитянами была одержана. Но когда приблизился победитель к дому своему, ему вышла навстречу ликующая дочь его. Иеффай растерзал на себе одежду, дал и дочери два месяца для слез: но сотвори на ней обет свой, им же обещася (ст. 39.). Спрашивается: ужели он принес ее во всесожжение? Ужели эта обетная, но человекоубийственная жертва принята была Богом? Ужели никто не мог удержать руку и решимость Иеффая? Так думать препятствуют Божественные постановления о жертвах и обетах вообще, и благоприятные указания в священном Писании на судьбу его дочери, и на высокое достоинство его самого. Принесение в жертву людей было решительно воспрещено Самим Богом, когда Он изрек народу израильскому: внемли себе, да не взыщиши последовати им (язычникам), глаголя: якоже творяе язы́цы сии богом своим, сотворю и аз. Да не сотвориши Господу Богу твоему тако: мерзостна во Господеви, яже возненавиде, сотвориша богом своим, яко сыны своя, и дщери своя жгут огнее богом своим (Втор.12:30, 31,). Иеффай не мог себе позволить из сего безусловного закона изъятие, и решился произнести свой обет, зная постановления, в силу которых не только лица, Богу посвящаемые, но и животные могли быть искупаемы. Приспособительно к одному из сих постановлений он отвечал дочери своей: аз отверзох уста моя на тя ко Господу, и не могу вспять возвратити (Суд.11:35 слич. Втор.23:23.). Дочь Иеффая действительно сделалась Господнею, когда, оплакав свое девство, была посвящена на служение при скинии. Услышав от отца о неизменности обета, она испросила у него два месяца времени, чтобы оплакать свое девство, выражая тем уверенность Иудеев, что дочь Иеффая строгостью обета была лишена не жизни, а благ и надежд вожделенного супружества. Посему, конечно, в священном Писании сказано о ней: и сия не позна мужа (ст. 39.). Сие значит, что она на всю жизнь оставалась девою. Вероятно, что она определена была на служение при скинии. Примеры пребывания дев и вдов при ветхозаветном храме упоминаются и прежде, и после времени Иеффая. Так в 38 главе книги Исхода говорится о постницах, яже постишася у дверей скинии свидения. В последствии также сказано было об Анне, дочери Фануиловой, что она не отхождаше об церкве, постом и молитвами служащи день и нощь (Лк.2:37.), Если же пишется, что девы израильские ежегодно ходили оплакивать сверстницу свою (Суд.11:39.); то быть может причиною сему было ее отчуждение от брака. Сам Иеффай нигде в Писании не подвергается упреку. Напротив Апостол Павел вчиняет его в сонме тех мужей, иже верою победиша царствия, содеяша правду (Евр.11:32, 33.). Такое высокое свидетельство не могло бы относиться к Иеффаю, если бы он действительно не соблюл законной правды в произнесении обета, и показал жестокость в его исполнении.

В заключение должно заметить, что народ еврейский, еще не свободный от чувственных понятий о предметах духовных, не мог дойти до той высоты нравственного совершенства, на которую в последствии возвела христиан благодать Господа нашего Иисуса Христа. – Посему в ветхозаветной Церкви хотя и были примеры добровольного девства, хотя, по свидетельству блаженного Иеронима²⁸, «девственник был Илия, девственник Елиссей», однако высокий обет девства для чад ветхого завета не был ни общеизвестным, ни достожелаемым, и посему дочь Иеффая два месяца оплакивала девство свое с своими другинями (Суд. 11:38, 39.). «Как живописец, рассуждает святой Григорий Богослов, изображая на картине подобия вещей бездушных, сперва легкими и неясными чертами оттеняет образ, а потом выводит полное изображение разными красками: так и девство, достояние присносущного Христа, являлось прежде в малом числе людей, и, пока царствовал закон, оттеняемое слабыми красками, в немногих чертах просиявало сокровенным светом».²⁹ С пришествием в мир Сына Божия изменился и возвысился взгляд на жизнь и деятельность человека; и дух христианской свободы положил свою печать на произвольные обеты. Советы евангельские приняты и исполнены были многими ревнителями благочестия в древней христианской Церкви, оставившими прекрасные примеры христианам времен позднейших.

От времен апостольских в христианской Церкви делается известною жизнь подвижническая. Она состояла в подвигах молитвы, богомыслия, воздержания и удаления от мира, и соединялась с добровольным хранением души и тела в чистоте целомудрия. Посему первым действием избравших жизнь подвижническую, было принятие обета девства. «Девою, говорит святой Василий Великий, именуется добровольно посвятившая себя Господу, отрекшаяся от брака и предпочетшая жизнь во святыне».³⁰ Очевидно, что принимавшие обет девства были лица того и другого пола. Многие подвижники и девы частным образом давали пред Господом обет безбрачия, и хотя вели жизнь строгую, но не оставляли общества; только делали известными свои обеты пастырям Церкви, как это определительно известно о девах, которые, быв посвящены Богу, пользовались особенным покровительством и попечением о них местных епископов.³¹ В последствии девственницы и подвижники произносили обеты свои торжественно: это началось с учреждением иночества; тогда избиравшие подвиг девства принимали пострижение и стали жить в обителях, подчиняясь определенным правилам иноческого устава.

В древней Церкви весьма не редки были примеры произвольного девства. Евсевий приводит свидетельства других, прежде него живших писателей о том, что сын и дочери Николая, также две дочери Филиппа, этих двух из семи поставленных Апостолами диаконов, «состарились в девстве».³² Между коринфскими христианами было также не мало девственников, как это видно из послания святого Климента, епископа римского, писанного к Церкви коринфской после кончины Апостола Павла.³³ Другой муж апостольский, святой Игнатий Богоносец, в послании к Филадельфийцам, приветствует целое общество дев.³⁴ Число девственников в последующее время не уменьшалось, а умножалось, как подтверждают свидетельства многих церковных писателей. Святой Иустин мученик, чтобы показать высоту правил и советов, преподанных Иисусом Христом Своим последователям, между прочим писал: «весьма многие у нас, того и другого пола, сделавшись учениками Христовыми еще в детстве, и достигши теперь шестидесяти или семидесяти лет, пребывают в девстве».³⁵ Афинагор также свидетельствовал, что «между христианами много таких, которые до глубокой старости пребыли безбрачными, находя в сем состоянии более удобства угождать Богу».³⁶ Тертуллиан, убеждая жену свою не вступать во второй брак после его смерти, писал ей: «посмотри на сестер наших, которых имена у Господа; не взирая ни на красоту, ни на возраст они предпочитают святую чистоту супружеству, хотят лучше быть невестами Божиими, для Бога прекрасными, для Бога девами. Они приобрели себе на всегда благого Господа, и на земле уже, по безбрачию, причисляются к лику ангельскому Сколько таких, которые прямо после крещения посвящают плоть свою чистоте! Сколько таких, которые по взаимному согласию пресекают супружеские отношения, – произвольные скопцы ради царства небесного».³⁷ Киприан, епископ карфагенский, в книге об одежде девственниц, говорит об них: «оне суть цвет на древе Церкви, красота и благолепие благодати духовной, лучшая часть стада Христова. Радуется о них Церковь, и чем более возрастает многочисленный сонм девственниц, тем более умножается радость матери. К ним я говорю; их увещеваю, чтобы девы, которые посвятили себя Христу, и отказавшись от плотских похотей, по плоти и духу облекли себя Богу, надлежащим образом совершали дело свое». Что девам в земных нарядах и украшениях?³⁸ Вообще указания на многочисленные примеры жизни подвижнической и девственной у писателей первых трех веков христианства встречаются часто. Но сии свидетельства оставляют место вопросу: всегда ли эта чистая жизнь предваряема была произнесением священного обета, и девство было сохраняемо по обету? Нет надобности утверждать, что всеми девственниками был произнесен обет девства. Но когда святой Киприан замечает,³⁹ что у девы свои занятия и обеты: то нельзя не придти к заключению, что жизнь девственная многими христианами избираема была не по простому влечению, и тем менее по расчетам житейским, а по благочестивому обету. Святой Мефодий епископ патарский (III в.) написал книгу под названием: Пир десяти дев, которые рассуждали между собой о превосходстве девства перед брачною жизнью. Из некоторых подробностей их разговора видно, что они рассуждали о девстве как обете. В пятой речи дева Фаллуза говорит, что девство есть самый высокий обет: потому что в книге Чисел (6:1) из всех обетов только этот называется великим, и еще потому, что другие обеты большею частью касаются внешних благ человека, имущества или чего иного, а в девстве человек всецело предает себя Богу, посвящает ему душу и тело, и все течение своей жизни. Говоря о всецелом посвящении себя Господу, дева заключает: «Ежели чиста я и сердцем, все помышления его посвящаю Господу, не помышляю ни о чем суетном, не живет во мне гордость и гнев, помышляю о законе Господнем день и ночь: то истинно совершаю обет великий: еже очиститися чистотою».⁴⁰ Из некоторых церковных постановлений открывается, что девство избираемо было, как произвольный подвиг, как священный обет. В 51-м правиле апостольском осуждаются те священные лица и миряне, которые удаляются брака «не ради подвига воздержания, но по причине гнушения». Здесь очевидно различаются последователи лжесловесников, воспрещавших жениться (1Тим. 4:2), от тех безбрачных христиан, которые избирали не для всех вместимое девство ради подвига благочестия. Правда, что в этом правиле апостольском ясно указывается только то, что некоторые решались хранить девство из благоугождения Богу, но не упоминается, чтобы эта решимость утверждаема была обетом. Но это яснее выражено в постановлениях апостольских, где уже прямо упоминается обет девства и высокое значение его. Между сими постановлениями одно⁴¹ читается так: «о девстве повеления мы не получили, но предоставляем его свободе желающих. Об одном только напоминаем, чтобы не давали обета легкомысленно. Да будет дева чиста телом и душою, как храм Божий, как дом Христов, как обиталище Святого Духа. Давшему обет надлежит творить добрые дела, достойные обета, доказать, что обет сей есть истинный, дан по ревности к благочестию, а не в укоризну браку». Сии последние слова совершенно тоже выражают со стороны положительной, что в 51-м правиле апостольском выражено через воспрещение, чтобы удаляться от брака, «не ради подвига воздержания, а по гнушению». Итак, от времен апостольских имел силу обет девства. Но так как между девственниками по обету не все были верны ему: то на одном из древнейших поместных соборов определена была и епитимия за нарушение его. Собор анкирский, бывший в 314 году, постановил: «давшие обет девства и нарушившие обет да исполнят епитимию двоебрачных».⁴²

По учреждении иноческого чина, который своим происхождением обязан ревности высшего духовного совершенства, при пострижении были произносимы, сверх обета девственной жизни, и другие частные обещания. Симеон Солунский, описывая древний обряд пострижения, говорит: «Добровольно пришедший и посвящаемый в образ иноческий обещается соблюдать себя в девстве, целомудрии и воздержании, и терпеть до смерти всякую скорбь и тесноту ради царствия небесного, и оставаться в монастыре и подвижничестве до последнего издыхания. Когда он произнесет такие обеты пред Богом и людьми, то оглашается, как принесший Творцу добровольную жертву живую и словесную».⁴³ Хотя на обеты иноческие можно находить указания в наставлениях Пахомия Великого, и даже еще ранее в наставлениях Антония Великого встречаются свидетельства о существовании сих обетов: но полнейшее определение во всех своих частях получило иночество от святого Василия Великого. В Каппадокии, его отечестве, проводившие жизнь иноческую, составляли малые общины по городам и селениям.⁴⁴ Святой Василий составил из сих подвижников благоустроенное общество, и изложил для него пространные правила, которыми определил монашество в его внутреннем и внешнем значении. Сей устав добровольного подвижничества распространился всюду, принят на все времена в руководство жизни иноческой и был причиною, что за святым Василием утвердилось название «отца монашествующих». В сем уставе упоминаются и изъясняются все те обеты, которые произносятся издревле при пострижении. Желающий быть иноком должен иметь твердую решимость, чтобы не оставлять ни избранного состояния, ни обители, в которую пришел; ничего не делать без воли настоятеля, оказывать ему безусловное послушание, хранить нестяжательность, девство, воздержание не только в пище, но и в слове, не уклоняться даже и от низких служб в монастыре, и от всего, что кажется огорчительным и тягостным, при всяких неприятностях оставаться кротким и смиренномудрым.⁴⁵ Были впрочем и другие частные обеты, которые подвижники возлагали на себя, или по особенному к ним призванию, или ища большего совершенства и труда. По причине сих особенных подвигов различает Церковь и святых подвижников: она указывает нам святых молчальников, столпников, затворников, юродивых, и других. Хотя бы, входя в то или другое состояние, сии святые и не выражали при свидетелях своего обета; но нет сомнения, что они внутренне давали Богу обещание послужить ему добровольно избираемым подвигом. От того и зависело, что иные избирали особый подвиг на всю жизнь, а другие на определенное время, чтобы оставить его, когда окончится обетное время. Таких добровольных подвижников имеет в виду святой Григорий Богослов, когда говорит: «многие воздыхают под железными веригами ; иные, сколько знаю, употребляют в пищу пепел, и питие у них растворено горькими слезами; иные, осыпаемые зимними снегами, по сороку дней и ночей стоят как древа, воспрянув сердцем от земли и имея в мысли единого Бога. Иный замкнул себе уста, и на язык свой наложил узду, которую, впрочем, не всегда стягивает, ослабляет же ее для одних песнопений, чтобы уста его были одушевленными гуслями, в которые ударяет Дух. А кто освятил Христу главу свою, ради благочестивого обета блюдет ее от острижения. Другой же смежил свои очи, и к слуху приставил двери, чтобы не уязвило его откуда-нибудь неприметным образом жало смерти»⁴⁶. Из сего описания видно, что и духовные труды приносимы были, как добровольная жертва Богу, и печать обета полагалась даже на внешнем виде подвижника.

Кроме указанных здесь обетов, которые служили украшением древнего подвижничества и монашества, были, конечно, и еще многие, в каких могло выражаться благочестие всякого христианина, без различия пола и образа жизни. Более известны между ними те, которыми ознаменовывалось усердие к священным храмам и ко святым местам.

Созидание святых храмов и украшение их предпринимаемо было нередко вследствие обетов. Первый царь христианский, победив язычество вознес за сие благодарственную молитву к Богу и в ней изрек: «под Твоим руководством и начал я, и окончил дела спасения... Теперь я приступлю к возобновлению святейшего Твоего долга, разрушенного безумием нечестивейших властителей». В исполнение сего, благочестивый царь повелел возводить молитвенные дома и все нужное для постройки приготовлять на счет царских сокровищ.⁴⁷ Были также примеры того, что царственные лица делали пожертвования в храмы вследствие данных ими прежде благочестивых обетов. Так историк Сократ пишет о Феодосии великом: «царь Феодосий за полученные благодеяния исполни данные Богу благодарственные обеты, и сделал это, почтив Христа отличными дарами».⁴⁸ Блаженный Августин, упомянув, что в его время было много дающих обеты, говорит: «один приносит в храм ризу, другой елей или свечу для ночных светильников».⁴⁹ Впоследствии собор седьмой вселенский постановил, чтобы все пожертвованное монастырю по обещанию, или с поступлением в монашество, обращалось во всегдашнюю и неприкосновенную собственность церковную, как посвященное Богу. «А о вещах приносимых из собственности, с объявлением от приносящего, яко посвящаются Богу, мы определили, да пребудет по обещанию их».⁵⁰ Сии выражения в правиле показывают, что в Церкви греческой был обычай делать в обители обетные приношения; собор только утверждает и ограждает непреложность исполненных обетов.

Путешествие к святым местам также издревле сделалось предметом благочестивого обета. И в сем добром, но совершенно произвольном подвиге могли служить для христиан поощрением царственные примеры. «Святая царица Елена, – пишет историк Евсевий, – признав своим делом воздать Царю всех Богу долг благочестивого своего расположения, поспешила на восток, чтобы совершить должное поклонение стопам Спасителя, – и плод собственного благочестия оставила грядущему потомству».⁵¹ А историк Сократ тоже свидетельствует о царице Евдокии, и говорит о Феодосии великом: «супругу свою Евдокию послал он в Иерусалим, так как и она дала такой обет, если увидит дочь свою в супружестве. Евдокия на пути туда и оттуда почтила различными дарами церкви, и около Иерусалима, и все, находящиеся в городах восточных».⁵² Известно также об Александре, епископе каппадокийском, и других некоторых святителях, что они совершали путешествия ко святым местам в Иерусалим, чтобы видеть их и создать поклонение пострадавшему там Господу, и есть основание думать, что некоторые из сих путешествий были предприняты вследствие обета.⁵³

Когда святые места были очищены от нечистот языческих, и создан был великолепный храм Воскресения: число благочестивых поклонников стало умножаться: «все народы, пишет блаженный Иероним, стекаются ко святым местам и представляют зрелище различных добродетелей. Там голоса различны, а благочестие одно; там столько ликов воспевающих песни Господни, сколько различных племен. С целого мира стекаются сюда».⁵⁴ Иные за несколько прежде полгали на себя обет такого путешествия, или в благодарность за избавление от опасности, или по каким-либо другим побуждениям. Посему блаженный Иероним напоминает в письме к Рустику: «Когда разделяло вас (Рустика и Артемию) неистовство врагов и угрожавший плен; тогда ты клятвенно обещался последовать за шествующею ко святым местам, или тотчас же, или спустя не много времени, чтобы спасти душу, которую ты, казалось, уже погубил. Исполни же то, в чем ты дал обет пред лицем Господа. Не надежна жизнь человеческая; смотри, чтобы смерть не похитила тебя прежде, нежели ты выполнишь обет свой».⁵⁵ Итак в сем обете блаженный Иероним не только не находит ничего странного, а напротив представляет его столь высоким, что его непременно нужно выполнить, чтобы не потерпеть вреда в деле спасения.

И доныне исполняется православными христианами то, что в древности предрек священный псалмопевец: «Тебе хвала, Боже, в Сионе, и Тебе совершаются обеты в Иерусалиме» (Пс. 64:2.).

Жизнь духовная есть постепенное и деятельное приближение к Богу, направленное к вечному единению с Ним в жизни будущей. В основании нашего духа положено стремление к Богу, иногда не сознаваемое ясно, но никогда не заглушаемое совершенно. К чему бы человек ни привязывался на земле, как бы сильно ни порабощала его чувственность, какие бы мечтательные ни питал он желания и как бы ни был счастлив в их достижении: ничто земное и временное его вполне не удовлетворит. Сие внутреннее недовольство настоящим и земным служит несомненным признаком, что неизгладимо в душе человеческой стремление к вечному и небесному. Какой же путь к небесному и вечному? Путь деятельной любви к Богу. Стремление и любовь почти одно и тоже, ибо не стремимся к тому, чего не любим, но нельзя не стремиться к тому, что любим. Но любовь, доколе она только в сердце, в желании, есть внутреннее, тайное стремление, а когда она движет умом и волею человека, дает свое направление и внешним действиям его, тогда она есть любовь деятельная, которая и служит лествицею, возводящей христианина на небо и к Богу. Общий и обязательный закон сей любви тот, чтобы ничего не поставлять для себя выше Бога, ничего на земле и в мире не предпочитать Ему, ни к чему не прилепляться паче Его. Сие искание Бога и прилепление к Нему может иметь различные степени. «Чем более кто любит, говорит у Григория Богослова олицетворенная чистота, тем постояннее смотрит на Любимого. И я, возлюбив Христа, оставила здешнюю жизнь и не могу обращать взоров на иные предметы».⁵⁶ «Сильно желающие правды Божией возносятся благочестивыми помыслами над всем видимым и в радости живут с Ангелами превыше земли».⁵⁷

В жизни духовной обеты служат важным пособием к духовному совершенству.⁵⁸ Как действия благочестивые, они сами собою расширяют и возвышают поприще духовного усовершенствования. Так как при настоящем состоянии человека, для него невозможно усовершенствование, без внутренней борьбы его духа с плотью; то обеты вспомоществуют духу в сей борьбе возбуждая в нем мужество и поддерживая постоянство. Притом все чистые обеты, без исключения и тех, которые дает христианин но каким-либо внешним обстоятельствам и нуждам в жизни, имеют достоинство действий богоугодных, стяжающих человеку награду от Бога.

По понятию об обетах, как действиях или вообще приношениях Богу, предоставленных добровольному избранию самого человека, должно заключить, что тот пред Богом не грешит, кто произвольных обетов на себя не принимает. И в ветхом завете было сказано: аще сосхощеши не обещати, несть ти греха (Втор.23:22.); и Самим Спасителем утверждено: могий вместнти, да вместит (Мф.19:12.). С другой стороны нравственное совершенство христианина есть деятельная любовь к Богу, выражающаяся в исполнении Его заповедей: аще любите Мя говорит Божественный Закопоноложник, заповеди Моя соблюдите (Ин.11:15.). Широка заповедь Господня зело (Пс. 118:26.). Но не расширяется ли еще более круг деятельности христианина, когда он не только при всяком случае неопустительно исполняет заповеди евангельские, но простирает свое усердие и на то, что предложено в виде советов? Пост и молитва заповеданы законом евангельским, и для поста определила святая Церковь свои дни и времена, а молиться можно везде, и дома и в ближайшем храме. Но когда кто молясь и дома, предприемлет еще путь ко святому месту, и на все время своего путешествия налагает на себя пост: не ясно ли, что такой человек прилагает, ради Бога, труды к трудам. Блаженный Феодорит воспоминает о двух женах, Марине и Кире, которые, «созерцая красоту небесного Жениха, охотно переносили труд своего течения, и стремились достигнуть до последнего предела подвигов, где стоит Тот, Кого они любили. Пожелав однажды видеть священные места страданий Христовых, они поспешно пошли во Иерусалим, не принимая на пути никакой пищи; пришед в тот город, и совершив поклонение святыне, приняли пищу и опять обратный путь совершили в посте. В другой раз пожелав видеть гроб победоносной Феклы, в Исаврии, шли и туда и возвратились оттуда не вкушая пищи. Вот какою великою ревностью о благочестии, заключает Феодорит, исполнены были святые жены и как сильна была у них любовь к небесному Жениху».⁵⁹ Нельзя к сему не присовокупить, что сей же пример показывает, как к заповеданному и должному, можно прилагать нечто не необходимое, но для души весьма полезное. А каждый обет и привносит в жизнь человека духовную нечто новое, не предписываемое законом, или удерживает человека в том состоянии, из которого он не имел бы права выйти, не навлекая на себя вины. В том и другом случае душа благочестивая употребляет обеты, вместо крыльев, которыми расширяет в области благоделания свой полет к Богу. Преподобный авва Дорофей говорит, что подвижники, отрекшиеся от мира, «не только сохранили заповеди, но и принесли Богу дары. Заповеди Христовы даны всем, и все обязаны исполнять их; они, так сказать, дань, должная Царю. И кто говорящий: не дам дани Царю, избегнул бы наказания? Но есть в мире великие и знатные люди, которые не только дают дани Царю, но приносят ему и дары. Так и отцы не только сохранили заповеди, но и дары принесли Богу. Дары же сии суть: девство и нестяжание».⁶⁰

Но какие, говорят, дары может человек приносить Богу, когда все, что имеет, приял от Его руки? – Ежели принять в основание то, что человек не имеет ничего своего, но всякое даяние благо и всяк дар совершен свыше есть сходяй от Отца святов (Иак. 1:17.): то надобно было бы отменить и все виды благочестивого служения Богу. Ибо и в ветхом завете все, что приносимо было в жертву, подавалось от Бога; и в новом силы для благоугодного служения Ему подаются от Него же. Видим однако же, что чистые жертвы богопочтения всегда были приятны Богу. Он принял Авелевы дары, а жертву Каина отвергнул. Но потому ли, что один приносил Богу свое, а другой чужое? Нет, оба приносили Божие: но один приносил от чистосердечного усердия, основанного на вере, а другой от души омраченной завистью. Верою множайшую (лучшую) жертву Авель паче Каина принесе Богу, еюже свидетельствовал бысть быти праведник, свидетельствующу о дарех его Богу (Евр. 11:4.). Подобным образом и жертвы духовные приносятся потому, что они согласны с духом истинного богопоклонения. Апостол Петр пишет христианам: сами зиждитеся во храм духовен, святительство свято, возносити жертвы духовны, благоприятны Богови (1Пет.2:5.). Жертвы сии суть дела благие, и хотя они Самим же Богом уготованы прежде, да в них ходим (Ефес. 2:10.), но усердие к ним, ревность к их совершению должен возбуждать и поддерживать в себе сам человек. В круге сих дел богоугодных христианин, не оставляя необходимых, может простирать свою ревность на такие подвиги и труды, которые может избирать по чистому изволению сердца, а не по предписанию закона. Таланты от Бога, а труд от самого человека. Когда человек раскрывает их в деятельности, он их приумножает; а когда остается в праздности, то зарывает в землю свои таланты. Тоже или близкое к сему нужно разуметь и о произвольных обетах. Силы к их принятию и понесению даются от Бога: не вси вмещают словесе сего, но имже дано есть. Но употребление сил, дарованных от Бога, зависит от самого человека, от его постоянного усердия усовершаться в добре, благоугождать Богу. Святой Григорий Богослов, похваляя тех, иже исказиша сами себе царствия ради небеснаго, обращает к ним речь в лице одного из них: «не учила тебя матерь, не научил отец, ни священник, никто-либо другой из тех, кому поручено учить ; но ты сам, приведя в действие разум, свободною волей воспламенив искру добра, приобрел такой навык в добродетели, что для тебя стало почти уже невозможным устремляться к злу».⁶¹ Итак, направление, какое дает человек своим силам, зависит от него самого, и усилие преуспевать на поприще добра, не для всех доступном, принадлежит ему самому. Самые вещи, которые он, посвящая Богу, обращает в предмет обета, хотя даруются свыше, но составляют собственное его достояние, поступают в свободное его распоряжение. Блаженный Августин, изъясняя слова: Даяй молитву молящемуся (1Цар.2:7.), замечает: «никто не мог бы ничего правильно обещать Господу, если бы не получал от Него же, что можно обещать Ему».⁶² В сем отношении всеблагий Бог поступает с нами, как мудрый отец с своими детьми. Отец дает своим детям вещи в полное их распоряжение, чтобы видеть, какое сделают они употребление из полученных подарков, и можно ли не похвалить то дитя, которое обращает их не в пищу самоугодия и любостяжания, а независтно уделяет их лицам, его окружающим, старается из них сделать что-нибудь угодное своему отцу. Подобно сему и Отец небесный все на земле вверил человеку; но люди сами различное делают употребление из получаемых даров, и конечно преимущество пред другими имеет тот, кто честное достояние свое употребляет на пользу ближним, посвящает на служение Богу.

Впрочем, произвольные обеты не в том только отношении способствуют нравственному усовершенствованию христианина, что расширяют его богоугодную деятельность, побуждают приносить Богу в дар то, что могло бы быть и не принесено; но и в том, что они возвышают духовную деятельность христианина, требуя от него большого усилия в совершении добродетелей и подвигов, и сообщая им значение священное чрез обречение их Богу.

Каждый обет, каков бы он ни был, возлагает па человека обязанность совершить то, от исполнения чего он мог бы, не по ввергаясь ответственности, освободить себя. Есть обеты легкие: но и для их понесения нужна сила усердия, без которой на духовном поприще невозможно движение вперед. Но есть обеты трудные, для поднятия которых нужно напряженное усилие и постоянство. Блаженный Августин заметил: «чем сильнее любовь, тем большее она налагает и бремя».⁶³ «Ты, говорит у святого Григория Богослова девство супружеству, – ты питаешь в груди иную любовь, потому что сие легко; но мудрая любовь не то имеет в виду, что легко».⁶⁴ Таким образом происходит, что добродетель требует большого усилия и становится на высшую степень, когда делается предметом произвольного обета, нежели прежде, когда она была исполняема по силе общего для всех закона. Заповедано всем бескорыстие в приобретении благ земных, беспристрастие к стяжаниям, умеренность в употреблении их: но кто дает обет произвольной нищеты, – тот хочет быть выше всего этого, оставить всякую заботу о приобретении стяжаний, приносит Богу в жертву сильное влечение к ним, возвышается до совершенной нестяжательности. Подобным образом целомудрие есть общая всех обязанность, хотя и не малотрудные при строгих требованиях закона Христова (Мф.5:23.): но кто дал обет девства, тот должен быть выше плоти и естественных ее влечений. «Как могло девство, говорит святой Амвросий, быть порождением человеческой мысли, как мог измерить его человеческий дух, когда оно превышает законы природы? С неба принесено оно, чтобы и на земле подражать ему. С неба земные девственники заимствуют свой образ жизни: по тому что на небе нашли они Жениха себе».⁶⁵ Святой Златоуст, рассуждая о тех подвигах, которые составляют сущность труднейших обетов, замечает, что цель Законодателя, побуждающего к понесению их евангельскими советами, была та, чтобы «возвести души к совершенной добродетели. При настоящем порядке вещей с нами случилось нечто подобное тому, что бывает у птиц с их птенцами. Ибо когда вскормит их мать, то выгоняет из гнезда; если же заметит, что они от слабости падают и имеют еще нужду оставаться внутри гнезда, то позволяет побыть там еще много дней, не с тем, чтобы навсегда там они остались, но чтобы в последствии, как только у них окрепнут крылья и сила возрастет, могли они летать уже безопасно. Так и Господ наш искони устремлял нас к небу и указывал нам путь, туда ведущий, не потому, чтобы Он не знал, что мы не способны к такому парению, но потому что хотел показать нам, что грехопадение наше зависело не от Его воли, а от нас самих. Показав это, Он дозволил брак в сем мире, чтобы мы воспитывались в нем как птенцы в гнезде. Но когда у нас в течение многих лет выросли крылья добродетели, Он постепенно начал выводить нас из здешнего жилища, научая парить в горняя. От того иные, поистине любящие свет, с большою легкостью оставляют гнездо, возлетают на высоту и досязают небес, отрешаясь от всего земного, – от брака, от имений, от житейских забот, вообще от всего, что обыкновенно приковывает нас к земле».⁶⁶

Но для чего сии подвиги предварять произнесением обетов? Разве менее возможно вести строгую жизнь, и приносить Богу добровольные жертвы, без стеснения совести какими-либо обязательствами? – Без сомнения сие возможно: но обеты между прочим и чрез то способствуют духовному совершенству христианина, что утверждают его в решимости принести Богу добровольную жертву, исполнить то, что сердце благочестивое желало бы исполнить. Как с одной стороны обет есть выражение решимости посвятить что-либо Богу, ибо от избытка ее говорят уста обещающегося: готово сердце мое, Боже: Псал. 56:8.); так с другой память данного обещания есть сильное побуждение исполнять его.

А когда обет соединяется с священным обрядом; тогда Церковь сообщает освящение и приносящему,⁶⁷ и тому, что приносится Богу.

Итак, обеты, входя в состав истинного богопочитания, возвышают нравственные действия христианина. Кроме сей стороны положительной они содействуют христианскому совершенству отрицательно, удерживая возлюбившего благочестие на сем избранном пути и не допуская его совратиться на распутии.

Кто стремится к духовному совершенству, тот всемерно должен противодействовать растлению своей природы. Страсти стоят такою преградою на пути к духовному совершенству, что без противоборства им не возможно ожидать успехов на поприще благочестия. Между тем они весьма глубоко проникли растленное грехом естество наше. Для противодействия сим страшным врагам, кроющимся внутри нас, нужно восставать против самых первых влечений своей греховной природы, от которых страсти получают свою первоначальную силу, нужно подрывать основания, на которых они держатся. К сему именно направлены важнейшие из христианских обетов. Опытные врачи говорят, что противное врачуется противным. Подобно сему и в духовной, но также не безболезненной жизни предпринимаются некоторые особенные подвиги и труды, как действительные средства против пороков и страстей. Дает христианин обет девства и поста, восставая против влечений сластолюбия; обещается хранить совершенную нестяжательность, чтобы истребить в себе вожделение благ мира сего; добровольно избирает беспрекословное послушание духовному наставнику, чтобы низложить в себе все порывы самомнения; назначает себе полагать, в течение нескольких дней, обетное число поклонов пред Богом, чтобы победить в себе леность к молитве. «Цель наших обетов, говорит преподобный Моисей египетский, есть чистота сердца. Что отвлекает от нее, того должно удаляться как вредного и пагубного. Для сей цели мы оставляем родителей, родину, достоинства, богатство, мирские увеселения и все удовольствия; удаляемся мы в пустыню, совершаем бдения, пощения, труды, чтение и прочие добродетели, чтобы посредством них хранить сердце наше чистым от всех вредных страстей и достигнуть совершенства любви. Подвиги сии сами в себе не составляют совершенства, а только служат к совершенству».⁶⁸ Борьба с своею растленною природою, стремление очистить ее, возвысить, укрепить, – вот причина, почему каждый из подвижников истинных, как свидетельствует святой Григорий Богослов, «изнуряет сам себя воздержным вкушением пищи, наслаждаясь тем, что не знает наслаждения. Всякий старается очистить самого себя в храм Богу всенощными бдениями и псалмопениями, переселениями ума к великому Уму. Одни, наложив железные узы на грубую плоть, смирили ее дерзость; другие, заключившись во мрак, в тесные жилища, или в расщелины диких утесов, остановили вредоносность блуждающих чувств; иные, чтобы избежать зверского греха, отдали себя пустыням и дебрям, жилищам зверей, отказавшись от общежития с людьми. А иной привлекает к себе Божие милосердие вретищем, пеплом, слезами, возлежащем на голой земле, стоянием в продолжении многих дней и ночей, даже целых месяцев и лет. Ты услышишь о необыкновенной приправе пищи и пития, о пепле смешанном со слезами. А иных ревность привела к путям, никем еще дотоле не проложенным: они живут вовсе без хлеба и воды; что, кажется мне, препобеждает законы естества».⁶⁹

Правда, что все подобные подвиги, как горькие врачевства, сами в себе полезны для души, и христианин может предпринимать их, не обязывая себя никаким обетом. Но не должно забывать, что те же самые подвиги, когда обетом посвящены Богу, имеют большую обязательную силу для совести, и самое произнесение обетов останется для души навсегда сильным напоминанием о долге, принятом ею на себя и предостережением от поползновений к пороку. Для принявших на себя обеты крещения служит побуждением к добродетели самое вступление в состояние благодатное: молю вы, говорит Апостол Павел, достойно ходити звания, в неже звани бысте (Еф. 4:1). И Апостол Петр, называя христиан родом избранным, царским священием, языком святым, людьми обновления, на сих наименованиях основывает важную обязанность их возвещать в своей жизни добродетели Призвавшаго их из тьмы в чудный свет свой (2Пет. 2: 9.). Подобным образом надлежит судить и о значении произвольных обетов. Входит ли кто в сословие тех лиц, которых самая одежда есть отличительная принадлежность данного ими обета, или посвящает Богу какую либо вещь под условием успеха в добром и честном предприятии; произносит ли свои обещания торжественно при свидетельстве многих, или обещает Богу втайне посильную жертву: во всяком случае важность данных обещаний будет часто приходить на память христианину их давшему, и будет для него побуждением удаляться того, что может препятствовать их исполнению. Произнесенный обет служит стражем, охраняющим душу от поползновения к худому. Если б воля и стала колебаться на трудном пути добродетели, для укрепления ее довольно иногда одного воспоминания данных Богу обетов. Как непроходимое место позади сражающегося воина усугубляет его мужество, преграждая ему возможность отступления: так сила обета ободряет христианина в его борьбе духовной, напоминая ему, что никто возложивший руку на рало и зрящий вспять, не будет управлен в царствие Божие (Лк.9:62.). «Желающий быть свободным от мирских уз, – пишет святой Василий Великий, – избегает супружества, как оков: а избежав его посвящает жизнь свою Богу, и дает обет чистоты, чтобы не иметь уже и дозволения возвратиться к браку, но всеми силами бороться с природою и с сильнейшими ее стремлениями».⁷⁰ Отсюда впрочем не должно заключать, что узы обета стесняют свободу христианскую, и свободное шествование по пути добродетели превращают в принудительную необходимость оставаться в положении, принятом по обету. Свобода христианская не в том состоит, чтобы человек мог самовольно и прихотливо делать, что захочет, и чтобы имел он какое-нибудь право от добродетели переходить безнаказанно к делам порочным; но в том, что Христовыми заслугами и благодатью мы освободились от рабства греховного, и получили удобность идти неуклонно но царскому пути добра. Свобождшеся от греха, поработистеся правде,– говорит Апостол (Рим. 6, 18.) Произнесенный обет не имеет такой силы, которой упрямая воля не могла бы воспротивиться; он только служит живым напоминанием той решимости подвижника, которая некогда засвидетельствована пред Богом. Он напоминает те лучшие минуты, когда произнесший его глубже чувствовал сладость жизни богоугодной, когда в слезах умиления приступал работати Господеви, или в избытке любви сердечной посвящал на дела, Ему угодные, достояние свое. Ежели с таким напоминанием соединяется необходимость верно исполнять обещанное: то она вводится не влиянием превозмогающей силы внешней, а сознанием той силы обязательной, какую имеет всякая нравственная обязанность, и которой человек свободно подчиняет себя. «Вольною волею» возлагает на себя христианин иго произносимого обета, ища пользы и спасения своей душе. Блаженный Августин писал к одному, желавшему взять на себя это иго: «тебе не должно жалеть о твоем обете; напротив радуйся, что тебе нельзя будет дозволить того, что мог бы ты себе дозволить к своему ущербу. Блаженна та необходимость, которая побуждает к лучшему».⁷¹

«Но иные пали»... На сие замечание святой Григорий Богослов дает такой выразительный ответ: «прочь от меня ты, который берешь в пример немощных, а не совершенных! Немощные делают стыд себе, а совершенные – наша слава. Неужели, боясь града, не насаждать виноградной лозы, не возделывать земли? Море вводит ли в пристань всякого, кто отдается ему? Для чего мне брать примеры издалека? Сонмы Ангелов не увлеклись с падшим Денницею; Иуда стал убийцею Владыки; а прочие Апостолы его слава»⁷². «Падают не те, которые преклоняются долу, но которые несутся горе. У немногих истаевают крылья; полет же многих благоуспешен. Пал Денница, но небо населено Ангелами; предателем стал Иуда, но одиннадцать Апостолов соделались светилами».⁷³ Чтобы дать обет, не подвергая себя опасности не устоять в обещаваемом, нужна, прежде произнесения его, зрелая и строгая обуманность. Не скор буди усты твоими, предостерегает премудрый Соломон (Еккл. 5:1.). Когда возгорается в сердце усердие посвятить Богу какую либо вещь, или совершить какое либо угодное Ему, но предоставленное свободе нашей дело: то прежде принятия обета надобно спокойным взором рассмотреть и верные средства и вероятные препятствия к его исполнению. А кто располагается принести обет на всю жизнь, вступить в состояние, из которого возврата быть не должно; тому надлежит тщательно испытать себя, вникнуть глубже в свою душу, и по возможности определить, таится ли в ней призвание к избираемому подвигу, нет ли к сему препятствия в поработивших волю привычках, в самом образе жизни и в других внешних ее условиях, которые иногда для иных непреодолимы на столько, чтобы мог быть произнесен обет. «Прошу, – советует святой Василий Великий каждому, желающему принять пожизненный обет, – не делай сего без испытания, не воображай себе жизни легкой и спасения без борьбы, а лучше наперед упражняйся в предпочтении терпения в скорбях душевных и телесных, чтобы, ввергнув себя в неожиданные борьбы, и потом, не имея сил противостоять встретившимся испытаниям, опять со стыдом и посмеянием не устремиться к тому, от чего бежал»...⁷⁴ Опасность нарушения обетов предвидели богомудрые отцы Церкви, и в своих канонических постановлениях приняли против нее решительные меры. Для сего они во многих правилах своих определили время возраста человеческого, когда обеты начинают иметь полную свою силу для совести. Хотя не во всех правилах, сюда относящихся, указываются одни и те же лета; однако соборы и отцы, рассуждавшие о сем, имели в виду одни и те же основания, а именно: некоторую возмужалость возраста, зрелость разума, твердость намерения и его искренность, осмотрительность в принятии обязательств и отсутствие всяких сторонних к сему побуждений. Чтобы видеть сие, довольно привести здесь восемнадцатое правило святого Василия Великого и сороковое правило трулльского собора. «Обеты, говорит святитель, тогда признаем действительными, когда возраст достиг совершенного разума: ибо детские слова в сем деле не подобает почитати совершенно твердыми. Но имеющую власть над своими помышлениями, долго испытуемую а пребывшую твердою в намерении и с молением просящую о своем принятии подобает наконец принимать в чин дев, и обет таковые утверждали!» Подобно сему рассуждал собор трулльский, постановляя: «понеже прилеплятися Богу, чрез удаление от молвы житейские, весьма спасительно: то мы должны не без испытания безвременно принимать избирающих житие монашеское, но и в отношении к ним соблюдать преданное нам от отец постановление, и сего ради должно принимать обет жизни по Бозе, яко уже твердый и происходящий от ведения и рассуждения после полного раскрытия разума». Чтобы вернее узнавать искренность обещающихся и способность их понести обеты «святой константинопольский (двукратный) собор определил: никого не сподобляти монашеского образа, прежде, нежели трехлетнее время, предоставленное им для испытания, явит их способными и достойными такового жития, и сие повелел собор всемерно хранили, разве болезнь понудит сократити время испытания, или разве кто будет муж благоговейный, и в мирском одеянии провождающий жизнь монашескую».⁷⁵ Правилами, постановленными в таком духе, предотвращается по возможности опасность нарушения обетов; поскольку же никто совершенно не изъят от сей опасности, доколь человек ратоборствует под бременем слабой плоти: то каждому и советуется помнить данные Богу обещания. «Дважды ты, внушает иноку Тихон, святитель воронежский, обещался Христу работать верою и правдою, при крещении и пострижении. Где ж твои ныне обеты? Покажи. Самое одеяние твое и твои обеты поставятся пред тобою на страшном суде Христовом... Внимай сему, возлюбленне, и всегда поминай свои обеты, и по ним поступай и живи».⁷⁶ Притом, что бы кто не обещал Господу, всякий должен просить у Него же помощи к исполнению обещания. Самонадеянность многих погубила. Кто полагается только на свои силы, тот и в малом падает и погрешает: а кто приносит обет в надежде силы Божией к его совершению, тот получает помощь свыше, по мере своего усердия и смирения. По сему не должно смущать себя опасениями за свои немощи, так чтобы совсем не принимать на себя никаких обетов. «Когда слышишь: воздадите (Псал.75:12.); за чем не хочешь обещать? Или ты готов обещать, но не хочешь воздавать? Напротив делай и то, и другое. Одно да будет по твоему произволению; другое совершится при помощи Божией⁷⁷. Никто да не возмечтает воздать Богу своими силами то, что обещает. Кто тебе советует, чтоб ты обещал; Тот тебе поможет чтоб ты и воздал».⁷⁸

Хотя все доброе, что бы ни делал человек, не своими силами он совершает, но силою Божией благодати; однако по неизреченной благости Божией и в следствие крестных заслуг Христовых все дела благочестия, совершаемые христианином, вменяются ему, как бы он сам был их виновник. И ежели от всевидящего Ока не таится капля слезная, ниже капли часть некая, оросившая взор кающегося грешника; ежели и две лепты вдовицы приняты Господом, как великие сокровища, потому что принесены были они от ее полного сердечного усердия: то нет сомнения, что и всякое чистое приношение, к которому не был христианин обязан, но которое приносит он по силе обета, по чувству сыновней преданности Богу, будет принято безконечным Его милосердием, как благоуханная жертва духовная. В ветхом завете сказано, что обеты правоходящих приятны Богу (Притч.15:8.), и что жертва обета может приобрести человеку Божие благоволение (Лев. 22:29.). А дух благодатного закона нас утверждает в уверенности, что более оставляется тому, кто более любит (Лк.7:47.), и сторицею приемлет тот, кто приносит Господу жертвы самоотвержения (Марк. 10:30.). Преподобный Кассиан говорит: «тем, которые верно служат Богу и питают к Нему такую любовь, какая требуется нашими правилами, обещается бесконечная слава».⁷⁹ «Лучший обет, пишет блаженный Августин, когда ты принесешь в жертву самую душу свою. Сие ты можешь сделать при посредстве благих нравов, чистых помышлений, добрых дел. – Помыслим, как утешительно, когда Ангелы, которые суть стражи нашей жизни, принесут чистые обеты наши пред лице величия Божия. Если мы, принося что-либо человеку временному и смертному, надеемся от него великого воздаяния и помощи: то какое восприимем воздаяние от Бога, когда Ему посвятим что либо от благих наших нравов»?⁸⁰ Тайнозритель Инн видел сто сорок четыре тысячи поющих песнь нову пред престолом Божиим, и ему было сказано, что сии девственницы суть, сии последуют Агнцу, сии – первенцы Богу и Агнцу (Апок.11:1–4.). Жизнь безбрачная посвященная Богу, конечно, есть самая трудная; от того за нее и определяется столь высокая награда – ближайшее единение с пречистым Агнцем Христом; от того девственники и являются первенцами пред Богом. Они получают сугубый венец: ибо подвизались добрым подвигом и по закону, и по обету. Блаженный Августин, восхваляя девственниц, говорит: «девы юные, для которых малоценен земной брак, до той меры усвоили себе заповеди, что не оставили и совета, чтобы быть более угодными Богу, чтобы себя более украсить».⁸¹ Так надобно думать и о других богоугодных обетах: они не останутся без воздаяния там на небе, где и чаша студеной воды, поданная жаждущему путнику земному, не будет забыта пред очами праведного Мздовоздаятеля. «Высшая слава, говорит блаженный Августин, не всем даруется переходящим в вечную жизнь. Чтобы наследовать ее недостаточно только удаляться от грехов; но нужно нечто посвятить Богу, чего не обещать нет преступления; но обещать и исполнить дело похвальное».⁸²

При сем, однако, не должно думать, что дела, совершаемые по обету, суть дела сверхдолжные. Существование таких дел измыслили латинские богословы, которые утверждают, что святые угодники Божии сделали добрых дел гораздо более, нежели сколько приписывается положительными заповедями Божиими, или сколько необходимо человеку для его спасения.⁸³ На сей мысли основывают то предположение, будто грешнику, не могущему принести удовлетворение правде Божией за грехи свои, могут передать избыток заслуг своих те, которые действительно преизбыточествуют ими пред Богом. Но такое учение совершенно противно ясным словам священного Писания, где всем без исключения внушается: благодатию есте спасена чрез веру, и сие не от вас, Божий дар; не от дел, да никтоже похвалится (Ефес. 2: 9, 10.). Если спасаемся не чрез дела: то и нет со всем дел сверхдолжных. Если же только по снисхождению Божию добрые дела наши обращаются нам в заслугу: то надобно помнить, что дела сии сами в себе несовершенны, поколику и сами праведники, доколе на земле, не изъяты еще от немощей человеческой природы; что все успехи в подвигах жизни богоугодной приобретаются при помощи благодати Христовой, подающей и немощным крепость и силу; наконец, что в страну вечности кийждо свое бремя понесет (Гал. 6: 5.), и дела праведного пойдут в след за ним, где принесут ему тяготу вечныя славы (2Кор.4:17.). Притом, кто может положить в нравственности границы, которые указывали бы, где оканчиваются дела должные, и начинаются сверхдолжные? Советы евангельские для могущего понести их, для призываемого к ним имеют также свою обязательную силу, подобно как и положительные заповеди для каждого христианина.

Иногда христианин, побуждаясь скорбными своими обстоятельствами и какими либо нуждами, дает обещания Богу, с намерением исполнить обещаемое немедленно или тогда, когда обстоятельства изменятся к лучшему. Имеют ли и такие обеты нравственное достоинство? Не обличают ли они дерзновенное желание, со стороны человека, обещанием дара преклонить на милость Бога? –Все условные обеты имеют значение просительной или благодарственной молитвы. Как не возбранена никому неотступная к Богу молитва в нуждах житейских, напротив обещан ей успех (Лк.11:9); так и обетная жертва в сущности есть внешнее выражение пламенного сердечного желания получить просимое. «Обет, говорит святой Григорий Нисский, есть обещание чего либо, посвящаемого Богу по благочестию; а молитва есть прошение благ, смиренно приносимое Богу. Итак, поскольку нужно нам дерзновение, когда приступаем к Богу с мольбою к Нему о потребном для нас: то лучше предварить сие обетом, чтобы, исполнив от нас зависящее, и получив дерзновение, удостоились мы от Бога воздаяния».⁸⁴ В сем чаянии и ныне с молитвою просительною соединяются обеты. Желает ли кто испросить молитвою у Бога помощь в своих нуждах? Он сопровождает подвиг молитвенный трудом путешествия ко святым местам, чтобы сим новым трудом укрепить силу молитвы и засвидетельствовать пред Господом свое чистое усердие. Ищет ли грешник оставления своих грехов? Он налагает на себя обет, как епитимию; сие средство не только примиряет с оскорбленным правосудием Божиим грешную душу, но еще успокаивает ее тем, что открывает начало его исправления, и побуждает не отлагать подвига, на который прежде не могла она решиться. Иные полагают на себя обеты по чувству благодарности Богу: за благодеяния уже полученные или за избавление от угрожавших бедствий. Тогда благодарность христианина становится выше и чище; потому что не в чувстве души только таится она, или не словом только выражается, но свидетельствуется делами благочестия и благотворения. Это также служит свидетельством, что христианин не во дни только нужд и несчастий помнит Бога и обращается к Нему, но не забывает Его и во дни благополучия. Все такие обеты, содействуя благодатному общению человеческой души с Богом, имеют свою цену пред Ним. Ясным сему подтверждением служит то, что многие из них сопровождаемы были знаками Божия благоволения, или исполнением тех прошений, для подкрепления которых они были даны. Это указывает нам евангельская история в примере Закхея, который, вследствие своего обета, услышал от Господа сии вожделенные слова: днесь спасение дому сему бысть (Лк.19:9.). Примечательное в сем отношении событие последовало в житии святителя Алексия, митрополита московского. В одно из путешествии своих в Константинополь подвергся он жестокой буре, на Черном море. Среди опасности он дал обет устроить обитель в память того дня, в который достигнет пристанища. Судно вошло в пристань 16 августа, и святитель положил основать монастырь во имя Господа нашего Иисуса Христа, так как в тот день совершается празднование нерукотворенному Его образу. Памятником сего благочестивого обета доныне стоит в Москве монастырь Спасо-Андрониев.⁸⁵ Известен и другой подобный случай в нашем отечественном предании. Князь Глеб Васильевич, возвращаясь из своей Белоозерской отчины, застигнут бурею на озера Кубенском. Судно, на котором он плыл, начало заливаться волнами. В молитве о избавлении от належавшей опасности князь дал обет: «где и в какой день принесет судно ко брегу, на том месте соорудить храм в честь празднуемого в тот день святого». Пловцы пристали в 6-й день августа к острову, называемому Каменным, где и создан был князем храм во имя Преображения Господня, как памятник того, что Господь слышит и приемлет благочестивые обеты.⁸⁶ Столь важное обеты имеют значение не только в духовной, но и во внешней жизни христианина.

Возлагать на себя благочестивые обеты есть дело благого произволения; но исполнять данные обеты есть обязанность, предписываемая законом, как дело необходимое. Нет греха не давать обещаний, в законе не предписанных; но было бы законопреступно не исполнить их, когда они даны, или делать противное тому, что обещается Богу. «Что было позволительно кому либо, пока он не давал обета, то самое непозволительно, как скоро обещал он того не делать никогда. Произнесший обещание ни под каким условием не должен нарушать того, что без всякого условия обещал Богу». Так рассуждает блаженный Августин.⁸⁷

Обязанность хранить обеты основывается на том, что 1.) они даются Богу, и неисполнение их есть великий грех, уподобляемый святотатству; что 2.) небрежение об исполнении их бывает соблазном для лиц посторонних; и 3.) что нарушение обетов, сопровождаясь в душе нравственным нестроением, угрожает Божиим наказанием.

1.) Во всяком благоустроенном обществе верность данному слову справедливо почитается признаком души честной и благородной, как напротив забвение данных обещаний или прямое нарушение их поставляется в бесчестие давшему, но не исполнившему их. Обязанность исполнить обещание, утвержденное честным словом, имеет тем более важное значение, чем выше тот, кому оно дано. Посему нарушение клятвенных обещаний, даваемых властям предержащим, становится уже тяжким преступлением, вероломством, оскорблением священной особы Царя. Что же сказать о тех обещаниях, которые даются не высокому между людьми лицу, но Самому Царю царствующих? «Ежели по правильному суждению, говорит Кирилл александрийский, почитается весьма постыдным делом быть изобличенным в пороке лжи: то ужели не будет несравненно более постыдно обрекать обетом что-нибудь Богу, и оставлять лживым сие обещание»?⁸⁸ Чтобы понять, как страшно явиться лжецом пред Богом, довольно вспомнить упрек, сделанный Апостолом Петром вероломному Анании : почто исполни сатана сердце твое солгати Духу Святому? Не человеком солгал еси, но Богу (Деян. 5:3, 4.). Посему и святая Церковь, благословляя добровольно приносимые обеты, напоминает приносящему: «виждь, Кому обещаваешися». Через обеты свои христианин уповает более приблизиться к Богу, сохранить благодатное общение с Ним. Но кто их нарушает; тот колеблет сей священный союз, и тем оскорбляет величие Божие. «Если б ты был простой человек, – писал святой Златоуст к падшему Феодору, – никто не винил бы тебя в побеге из строя; а теперь ты уже не господин сам себе: потому что поступил на службу к столь великому Царю. Кто, сочетавшись небесному Жениху, оставляет Его; тот допускает преступление во столько крат большее, во сколько Бог выше человека».⁸⁹ Даже то обстоятельство, что человек налагает на себя обеты добровольно, делает его более виновным в случае их нарушения. Худой поступок становится более предосудительным, чем более человек имел средств уклониться от него, и чем менее встречал принудительных к нему влечений. Так и нарушение обета тем более предосудительно, когда человек мог предупредить самую возможность нарушить его, имев свободу не принимать его на себя. «Не исполняющий обещания данного не в следствие повеления, а по указанию в виде совета, – тем более умножает греховность лживого обета, чем менее имел необходимости дать его».⁹⁰ Посему конечно и в священном Писании за лучшее признается совсем не давать произвольных обетов, нежели нарушать их, и вообще неоднократно напоминается обязанность исполнять их. Аще обещавши обет Господеви Богу твоему, да не премедлиши воздати его, яко взыскал взыщет Господь Бог твой от тебе и будет на тебе грех. Исходящая из уст твоих сохрани, и сотвори, им же образом обещал еси Господеви Богу твоему дар егоже глаголал еси усты твоими (Втор. 23:21–23. слич. Числ. 30, 3.). Ты елико аще обещавши, отдаждь, Благо тебе, еже не обещаватися, нежели обещавшуся тебе, не отдати (Еккл. 5:3, 4.). Святой Златоуст молодой вдовице дает такой совет: «если ты намерена вступить во второй брак, то и не давай обета вдовства; потому что дать обет и не исполнить его гораздо хуже, чем вовсе не обещать».⁹¹ В житии преподобного Феодосия Печерского рассказывается случай, как сама Божия Матерь преподала внушение одному боярину об исполнении забытого им обета. Боярин этот, идя на брань, дал такое обещание: «ежели возвращусь домой здравым, то принесу пречистой Богородице в монастырь блаженного Феодосия две гривны злата и положу венец на ее икону». Возвратившись домой здравым, он забыл, что обещал. Спустя несколько дней, услышал он во сне грозный голос, зовущий его по имени, и проснулся. Пред ним стояла икона, на которую обещался он возложить венец, и от нее изшел такой глас: «Клименте! Почто не отдал ты, что обещался дать мне? Но вот я говорю тебе: поспеши исполнить обещание свое». Устрашенный видением Климент поспешил в обитель Печерскую с обещанными в храм дарами.⁹² Из предыдущего ясно видно, что все, обрекаемое обетом, посвящается Богу, а потому становится достоянием Божиим, предметом священным. Вещь, обещанная Богу, должна находиться там, куда она назначена, и откуда она уже не может быть взята даже тем лицом, которому прежде она принадлежала, и от которого Богу принесена. Посему в ветхом завете воспрещено было заменять обещанное не только хорошее чем либо недостаточным и худым, но и малоценное лучшим: не премениши добраго злымъ, ниже добрым злаго (Лев. 27:33.). И правила церковные воспрещают брать назад то, что обещано и пожертвовано в храм Божий.⁹³ Велик грех и не отдать обещанного Богу, и возвращать то, что принесено в жертву Ему, определено на употребление священное: не отдавая, но обращая на иное употребление вещи, посвященные Богу, человек похищает Божие достояние. Святые отцы и учители Церкви весьма верно грех нарушения священных обетов называют святотатством. Название сие можно приложить не только к удержанию вещей, посвященных Богу и обращенных на иное употребление, но и к нарушению обетов, в которых человек самого себя посвящает Богу. Блаженный Августин рассуждает; «кто присвояет себе часть из обещанного Богу; тот виновен и в святотатстве, и в обмане.⁹⁴ Ежели Богу неприятно было, когда (Анания и Сапфира) присвоили часть из денег, посвященных Ему обетом: то как Он гневается, когда обещают чистоту и не выполняют обета»?⁹⁵ Кто произнес обет, тому святой Василий Великий внушает «соблюдать себя для Бога, как одно из священных приношений, чтобы тело, посвященное Богу обетом, осквернив опять служением обыкновенной жизни, не подпасть суду за святотатство».⁹⁶ «Наблюдай за собою, поучает тот же святой отец новоначального инока, чтобы не делать тебе, ничего вопреки воле учителя. Ибо все, что делается без него, есть некоторое хищение и святотатство, ведущее к смерти, а не к пользе, хотя бы дело твое казалось тебе добрым».⁹⁷ «Посвятивший себя Богу и потом бежавший к другому роду жизни стал святотатцем; потому что сам себя похитил, и присвоил себе Божие приношение».⁹⁸

2.) Нарушение обетов, данных Богу, оскорбляя Его величие, может служить соблазном и в обществе христианском. Есть и могут быть обеты, которые произносятся при свидетелях, равно как не укрывается от постороннего взора и то, исполняются они, или нет. Назидательна жизнь христианина, верно хранящего произнесенные им обеты. «Бедный, посетив обители иноков, пойдет из монастыря с большим утешением в своей бедности. Если посетит их и богатый, то возвратится от них лучшим. Когда приходит к ним облеченный достоинством, исчезает его надменность. Ежели в ком возгорелось желание вести прекрасную жизнь; тот пусть идет к сим ангелам, и воспламенится еще более».⁹⁹ Подобно сему исполнение и других обетов, как добрых дел, благотворно может действовать на души открытые к добру. Как на иного человека, смотрят на путника, когда он возвратится домой из своего обетного путешествия к святому месту. Вести о трудностях пути, перенесенных благодушно, описание благоговейных чувствований и радостей, испытанных под сенью святыни, добрые советы и наставления, полученные от лиц, при ней живущих, – все сие служит источником умиления для слушающих, назидания для того места, куда возвращается путник. И чем выше в обществе лицо, тем более на прочих окружающих его действует исполненный обет его, как подвиг христианского благочестия. Совсем противное происходит, когда человек дает свои обеты торжественно, а исполняет их нерадиво, или совсем пренебрегает ими. Неприличное поведение давших обеты может способствовать упадку нравственности в других христианах, менее опытных и просвещенных. Впадая в грехи, они мечтают успокоить себя тем, что они и не давали обета строгой жизни; что, вероятно, очень трудно удержаться от различных грехов слабости, когда люди, обещавшиеся Богу удаляться их, допускают падения. А иные из христиан, строгие сами, не могут удержаться от греха осуждения тех, жизнь которых должна бы быть строгою по обету, но является слабою по их небрежности и невнимательности. По словам святого Василия Великого, неверный своим обетам «делается для многих соблазном, подавая всем повод заключать о невозможности жить о Христе, Он будет подлежать осуждению не только как оставивший свои ряды воин, но и как виновный в погибели развращенных им».¹⁰⁰

3.) Нарушение данных обетов сопровождается еще и в сей земной жизни великим для души вредом. Первое неприятное последствие сего греха есть беспокойство совести, которое обыкновенно тем болезненнее ощущается, чем хуже сделанный поступок. Стыдно человеку, когда он не соблюл своего честного слова; тягостно должнику, когда он не уплачивает долга заимодавцу; нет покоя корыстолюбивому, когда он преступными средствами присвояет себе чужое; но все сии чувствования, в сильнейшей степени, наполняют душу человека, пренебрегающего данным Богу обетом. Может случиться, что иной привыкнет к сим чувствованиям и совсем забудет данный Богу обет. Но это не лучше, а гораздо хуже! ибо сие служит верным признаком, что такой небрежный человек приучил себя легко и невнимательно смотреть на обязательства нравственные. Ежели он не соблюдает обещаний, данных Богу, если рассеянно забывает их, или дерзко их нарушая, легкомысленно думает о безнаказанности: то весьма сомнительно, чтобы попирающий свои обязанности к Богу, удержался в добрых отношениях к ближним, чтобы готов был исполнять их просьбы, внимателен к их правам. Вообще как соблюдение обетов способствует к духовному преуспеянию, так их нарушение препятствует ему. На сем поприще кто не идет вперед, тот совращается назад, или на распутия. Каждый малый грех и тем более каждый дерзкий поступок пролагает соблазнительную стезю к другим предосудительным делам. Поползнувшись однажды, душа с большим трудом должна противоборствовать соблазнам, с большим усилием остерегаться новых поползновений, напротив делается менее нерасположенною повторять то, в чем изменила Богу и своему обету. «Опустив без внимания данный обет, пишет блаженный Августин, ты уже не таков будешь, каким был прежде, ты станешь ниже. Ежели ты нарушишь верность Богу, во столько раз будешь несчастнее, во сколько будешь блаженнее, когда выполнишь обещание».¹⁰¹ Принесший обет был на высокой степени совершенства; но пренебрегший обет сошел с этой высоты и возвратился вспять.¹⁰² «Напрасен труд, – предостерегает святой Григорий Богослов, по совершении пути идти вдруг назад; не без опасности стрелок, если пущенная им стрела падает почти у ног его, а не долетает, куда должно, и не попадает в высокую цель. И тому, кто в дар Царю Христу принес девство, эту славную жертву, это бескровное заклание, вступит опять в супружество, не только есть потеря, но и величайшее падение, близкое к смерти, а сверх того и нескончаемый стыд».¹⁰³ Итак, нарушение обетов не только сопровождается нестроением для души, беспорядком в ее деятельности, но и угрожает нарушителю их наказаниями, на строгость которых надлежит здесь обратить внимание.

Святая Церковь всегда взирала строго на нарушение данных Богу обещаний. Поскольку же обеты тайные не всегда могли быть известны и доступны для открытого церковного суда; то их нарушение подлежит суду, изрекаемому духовным отцом на исповеди. Законы церковные имеют в виду те обеты, принесение которых освящается благословением церковным, и нарушение которых служит соблазном для христианского общества. Так за нарушение обета девства, чрез вступление в брак, в начале полагалась епитимия двоебрачных,¹⁰⁴ которая состояла в том, что лицо, обещавшееся пребыть в девстве, и посягшее в жизнь брачную, отлучаемо было на один год от причащения святых тайн.¹⁰⁵ Но вскоре святой Василий Великий писал: «о падших девах, обещавшихся Богу в чистоте жить, но потом впадших в плотские страсти, и обет свой нарушивших, отцы наши, кротко снисходя к немощам их, законоположили: принимать их в Церковь по прошествии года, установив это по примеру двоебрачных. Но дева есть невеста Христова: и как совокупляющегося с чужою женою называем прелюбодеем, так и поемшаго (в брак) деву, добровольно посвятившую себя Господу».¹⁰⁶ Сообразно с сим рассуждением он постановил такое правило: «дева, обещавшаяся Господу в чистоте жить, но обет свой нарушившая, подлежит осуждению прелюбодеицы». А виновные в сем грехе подвергались на пятнадцать лет отлучению от святого причащения.¹⁰⁷ Тоже полагалось «и для восприявших обет жития монашеского, но падших». Что за неисполненный обет угрожает небрежному суд Божий, сие можно заключить «из древней угрозы, изреченной в законе тому, кто медлит исполнить обещанное: яко взыскал взыщет Господь Бог твой от тебе (Втор. 23:22.). Святые отцы и учители Церкви не редко страхом Божия суда предостерегали от нарушения обетов». Никто из братьев не должен говорить: выйду из монастыря, ибо не одни обитающие здесь достигают небесного царства, и те, которые вне монастыря, приближаются же к Богу. На сие блаженный Августин дает такой ответ: «те не давали обета, а ты дал и обращаешься вспять. Что говорит Господь, когда угрожает днем суда? Поминайте, сказал Он, жену Лотову (Лк.17:32.). Быв освобождена из Содома, и изведена на дорогу, она озрелась назад, и где озрелась, там и осталась. Она превратилась в столп сланый, неверныя души память (Прем. Сол.10:7.), чтобы воспоминанием о ней вразумлялись люди».¹⁰⁸ Святой Инн Лествичник, описывая различную участь отходящих из сей жизни подвижников, слышал, как несоблюдшие своих обязательств взывали: «горе душе, не сохранившей обета неукоризненно! В этот (смертный) час, и в оный только узнает она, что ей уготовано».¹⁰⁹ «Если пришедши в обитель ради спасения, поучает святой Ефрем Сирин, ты делаешь противное и грешишь пред Господом, то какая польза носить на себе одно пустое имя, за которое ублажают тебя знающие, и говорят: блажен такой-то, потому что возненавидел мир сей и славу его; потому что пошел в отшельники и стал монахом. И вот живешь ты здесь не по-монашески. Какой же стыд обымет нас, когда ублажающие нас ныне предварят нас в царстве небесном? Какой страх и трепет нападет на нас, когда будем горько плакать, если те, которые ублажают нас ныне, кланяются нам и говорят: «помолитесь за нас грешных, рабы Христовы», если сии самые обретутся в упокоении, а мы за прегрешения свои будем в тесноте!»¹¹⁰

Из великой ответственности за нарушение обетов можно видеть, с какою осторожностью и обдуманностью они должны быть произносимы. Могут быть, однако же, случаи, которые представляют некоторые обеты в самом их начале недействительными, или в последствии пресекают обязательную их силу. Обеты, противные духу веры, если б кем и даны были, не должны быть исполняемы. Здесь скорее человек навлекает на себя укоризну за то, что их дал и хочет исполнять. Святой Василий Великий в своем правиле 28-м пишет: «надобно воздерживаться от нерассудительных зароков и обетов, и допускать употребление вещей неразнственных». Сим правилом осуждаются те мнительные христиане, которые, почитая некоторые роды пищи сами по себе чистые и безвредные нечистыми и оскверняющими, воздержание от них обращают в священный обет. Такой обет, без сомнения, никакой силы иметь не может. Равным образом, если б кто принял на себя обет, принадлежа к какой либо еретической секте; по переходе к вере православной он свободен от обязательств, в заблуждении ума им принятых на себя. В 20-м правиле святого Василия Великого читаем: «аще которыя из женскаго пола, бывши в ереси, дали обет девства, но потом избрали брак: о таковых мню, яко не подобает осуждати их. Посему оне могут со всеми приемлемы быти в Церковь, и получают в сем случае прощение». Были в древности еретические секты, которые не только допускали у себя обеты девства, но даже от последователей своих требовали воздержания от брака.¹¹¹ Такое воздержание теряло свою обязательную силу, когда обещавшийся соблюдать его обращался от ереси к Церкви православной: он имел право вступать в брак.

Всякий обет лишается своей обязательной силы, как скоро он приводит обещавшегося к необходимости, для исполнения его нарушать какую либо из непременных и безусловных нравственных обязанностей. В третьем правиле собора гангрского сказано: «аще кто учит раба, под предлогом благочестия, презирати господина, уклонятся от служения, и не с усердием и честию служити ему: да будет под клятвою». Если же церковному осуждению подвергался тот, кто понуждал других под предлогом благочестия уклоняться от подчинения властям и исполнения общественных обязанностей: то и самый предлог благочестия, и следственно всякий обет, в сущности своей благочестивый, должен быть признаваем недействительным, как скоро исполнение его начинает угрожать разрушением взаимных миролюбивых и законных отношений между членами христианского общества, и соединяется с нарушением прав и обязанностей общественных, которые Самим Богом утверждены и освящены (1Тим. 6:1–3; Тит.2:9.).

Во внешней жизни человека встречаются случаи, которые полагают препятствие к исполнению благочестивых и чистых обетов. Житейские обстоятельства лица, давшего обет, иногда так внезапно и решительно изменяются, что исполнение обещанного становится невозможным. Если бы кто например обещал на украшение храмов или на милостыню бедным часть имения, но лишился бы от пожара всего своего достояния, то несчастие, постигшее такого человека, уничтожило бы обязательную силу его обета, по крайней мере до того времени, пока обстоятельства его не изменятся к лучшему.

Зависимость дающих обет от лиц близких к ним может послужить извинительным предлогом к отмене обещаемого. По закону Моисееву обет девы или жены мог быть уничтожен словом отца или мужа (Числ. 30:6, 13, 14). Наоборот, и обет родителей, если б они решились посвятить детей своих на состояние иноческое, безбрачное, не может иметь силы, как скоро сами дети, пришедши в зрелый возраст, изъявят прямое свое несогласие принять на себя это иго. В правиле 18-м святой Василий Великий говорит: «многих родители прежде совершенного возраста приводят; таковых не должно легко принимати, доколе не узнаем собственного их расположения». Пример Самуила и Сампсона, посвященных Богу от чрева материнского, не может быть ныне принят родителями в основание их действий в отношении к своим детям, даже и потому, что обет назорейства мог быть временным, а обет иноческий есть пожизненный. Церковь Христова, полагая за нарушение сего обета строгие наказания, не признает действительными обеты родителей за их детей, без добровольного согласия самих детей.

Обеты, по обстоятельствам уважительным и в крайних случаях, должны быть отменяемы церковною властью, и епитимия, как за нарушение их, так и за неосмотрительное принесение их, может быть послабляема не иначе как пастырями, которым от Господа дано право вязать и решить. Собор халкидонский IV вселенский 16-м правилом положил: «деве, посвятившей себя Богу, равно и монашествующим не позволяется вступать в брак. Аще же обретутся творящии сие, да будут лишены общения церковнаго. Впрочем, определили мы местному епископу имети полную власть в оказании таковым человеколюбия». Хотя здесь собственно собор предоставляет епископам право облегчать епитимии за нарушение обетов; но для сего нужно определить и степень обязательной силы того или другого данного обета, что также принадлежит пастырям Церкви, как о сем можно заключать из 18 и 20 правил святого Василия Великого.

Менее неудобна отмена обетов временных, а не пожизненных, твердость которых ограждается у нас постановлениями церковными и даже гражданскими. Впрочем, так как неисполнение обета всегда сопровождается тяжким для души чувством, хотя бы нарушение его и не зависело от нее, и так как благоденствие и жизнь человека не во власти его: то в предупреждение всех непредвидимых случаев дана заповедь: аще обещаеши обет Богу, не умедли отдати его (Еккл. 5:3.).