Обзор русских журналов: Статьи по истории Русской Церкви

О «хождении» Трифона Коробейникова. – Церковно-учительское дело в Московской Руси. – Государственное значение русских патриархов. – Из Воспоминаний протоиерея Базарова: о духовной цензуре в царствование импер. Николая I, о духовной учености в России. – Церковно-общественные вопросы в эпоху Александра И. – Перечень других статей.

Наши журналы как светские, так особенно духовные всегда много отводили места для вопросов по истории отечественной церкви. Не мало встречается статей по разным отделам этой науки и в вышедших книжках нынешнего года, статей разнообразных по содержанию. Мы не считаем нужным передавать содержание каждой статьи отдельно, потому что пришлось бы в этом случае нередко повторять читателю «старую старинку на новый лад». Остановимся только на тех, которые интересны более или менее новизной предметов или оригинальностью решений взятых вопросов.

Небольшая статья М. В. Рубцова «К вопросу о «хождении» Трифона Коробейникова в святую землю в 1582 году» (Журнал Министерства Народного Просвещения, апрель) посвящена специальному вопросу об отношении этого памятника паломничьей письменности к Хождению Василия Познякова. Сочинение Коробейникова, как известно, одно из распространеннейших среди памятников древнерусской паломничьей письменности. Рядом с ним можно поставить только Паломник игумена Даниила. И вот со времени открытие Хождение Василия Познякова, путешествовавшего на восток раньше Коробейникова (в 1558 г.), авторство последнего подверглось сомнению. Его высказал Забелин, открывший Хождение Познякова, развил и обосновал Лопарев. Автором Хождение Трифона Коробейникова оба они признали Василия Познякова. Г. Рубцов признает, что литературное имя отнято у Коробейникова незаконно, что напротив сомнительна подлинность Хождение Познякова, что оно есть неискусная переделка первого и притом может быть не принадлежащая Познякову. Автор разбирает те затруднения, какие указывает Лопарев для признания Хождение Коробейникова подлинным, и не признает их достаточно решительными и твердыми, затем указывает на трудности, связанные с признанием этой неподлинности и наконец приводит доводы против самостоятельности Хождение Познякова. Статью нельзя признать окончательно решающей вопрос. Для его решения раньше всего следует изучить тексты того и другого памятника, а этого пока не сделано. Весьма распространенное Хождение Коробейникова сохранилось более чем в двухстах списках, а при последнем издании в Православном Палестинском Сборнике их принято в расчет всего 112. Между тем в списках, не принятых в расчет при издании, встречаются важные варианты для решения вопроса об отношении двух Хождений. С другой стороны рукописей Хождение Познякова всего три и при том неисправных. Таким образом заявлять решительное суждение по данному вопросу пока преждевременно. Но разбираемая статья может послужить побуждением к его обстоятельному и детальному переисследованию.

В актовой речи профессора Н. К. Никольского «Исторические особенности в постановке церковно-учительного дела в Московской Руси и их значение для современной гомилетики» (Христианское Чтение, февраль) затрагивается в высшей степени сложный и важный вопрос церковно-исторического и церковно-практического характера, ставится он очень широко и решается по-новому. Нужно только пожалеть, что автор слишком сжато высказывает свои мысли, принужденный может быть к тому рамками актовой речи; он приводит свои выводы, которые являются видимо плодом обширного и основательного изучение древних рукописей церковно-учительного характера и старинных библиотек, но не вдается в подробности и не приводит доказательств. Между тем как первые очень любопытны, а вторые положительно необходимы во всяком новом вопросе. – Мы приведем ряд наблюдений проф. Никольского по вопросу о постановке церковно-учительного дела в Московской Руси (т. е. в XV-XVII вв.), не касаясь практического значение вопроса в приложении к современной гомилетике, тем более, что сам автор на этот счет дает только несколько беглых замечаний.

Вопрос формулируется так: «при наличности каких церковно-учительных средств – в народном быту Московской Руси, укоренились, крепли и возрастали начала религиозного строя?» Устная литургийная проповедь была неизвестна до пол. XVII в. Обычно объясняют это невежеством и нравственным упадком тогдашнего русского духовенства. Но автор с этим не согласен во-первых потому; что духовенство Московской Руси было не только грамотно, но в некоторой части своей даже книжно, а во-вторых он находит более естественную причину отсутствие живой литургийной проповеди, – именно в том, что не существовало полномочий на таковое учительство: главные нормы, на которых строилась тогда церковная жизнь – кормчая книга и Типикон не представляли кому-либо неограниченного права составлять новые (для каждого случая) поучение и произносить их за церковными службами. В древнейшее время церковная импровизации еще имела место, хотя и редко, но в столетия, более близкие к эпохе преобразований, народное сознание соединяло с храмом слишком возвышенное представление, которое не допускало сюда спешных и заурядных произведений человеческой мысли: храм во время богослужение – земное небо, и все человеческое исключалось отсюда. «Было бы смелым в настоящее время предлагать в церкви импровизированные молитвы. Точно также в старину не могло быть и речи о. повсеместном обычае устной проповеди за богослужением».

Богослужебную проповедь в московское время заменяли уставные или соборные чтения, состоявшие из творений знаменитых отцов и учителей церкви, из житий святых и других назидательных сочинений. Распадались они на три отдела: житийный (четь-минеи), похвальный (торжественники и нравоучительный (златоустники) и были шире типа современной проповеди со стороны дидактических памятников, входивших в состав этих чтений.

Обычай соборных чтений, введенный в киевских монастырях XI века, играл самую выдающуюся учительную роль в последующее время. Содержание уставных чтений легло, по мнению автора, в основу идеальных понятий древнерусского человека. Потребности этих чтений оказали самое заметное влияние на литературу, так что огромное большинство памятников возникло, как материал для таких чтений: они представляют учительный отдел древнерусской письменности. А назидательный элемент сообразно с этой потребностью проникает в жития, которые читались в церкви, и даже в летописи. – «В истории церковного устава и назначенных им чтений следует искать разгадку и основного направление древнерусской литературы и последовательности в ее развитии и частных интересов ее и стилистических вкусов писателей, живших до пол. XVII в. включительно». И история богатой переводной письменности на Руси стоит в связи с потребностями уставных чтений. Это подтверждается статистическими данными о наших рукописях до XIV в. включительно. Из них 29% падает на долю четиих – церковных, 67% на долю богослужебных и только 3% на долю келейных¹. Известные факты из истории библии в древней Руси подтверждают мысль автора: книги Св. Писание распространялись только в зависимости от богослужебных потребностей. К концу XV в. по наблюдению проф. Никольского главные северные монастыри уже переполнились списками уставных чтений, но и после того они переписывались охотнее, чем рукописи, не имевшие церковного назначения. И так продолжалось до пол. XVII в. «Доступные нашему изучению древнерусские библиотеки, говорит исследователь, были не хранилищами памятников науки и литературы, но хранилищами богослужебного и церковно-учительного материала».

Вся наша книжность расширялась применительно к учительной задаче уставных чтений, расширялся и круг этих последних, обмениваясь между прочим материалами и с келейными рукописями. В пользу такого обогащение новыми памятниками свидетельствует история Прологов и Четь Миней, где были сосредоточены чтение месяцесловные, история Торжественников (избранные чтение на праздники) Златоустников постных и проч. В до-Макарьевскую эпоху на некоторые дни и праздники уже полагалось до 15–20 чтений, а в течение всего дневного богослужение прочитывалось иногда до 100 листов большого формата. А во время Макария количество таких чтений приумножилось. В грандиозный сборник митр. Макария «Четии-Минеи», т. е. в книгу уставных чтений, распределенных по месяцеслову, вошло большинство литературных памятников, обращавшихся в новгородских библиотечных рукописях до 40-х годов XVI в. Предприятие проникнуто было мыслью, что четие книжность должна совпадать с уставными «божественными» чтениями.

Чтение происходили в церкви, на трапезе и в кельях. В церкви чтение предписывались уставами за утренним богослужением и своим содержанием они так тесно примыкали к священным песнопениям и службам или применялись к церковным памятям, что составляли как бы дополнительную и неразрывную часть самого богослужебного чина. Чтение учительных книг во время трапезования составляло в общежительных монастырях как бы часть общественного богослужения. Трапезница устраивалась нередко как церковь, братский обед происходил здесь вслед за литургией и совершался по определенному чинопоследованию. Наконец чтение книг по кельям подчинено было монастырскому уставу. Братия имела право брать для чтения книги только из монастырской библиотеки и по неволе читала те же книги, которые прочитывались в церкви и за трапезой.

Итак, преобладающим просветительным средством в Московские века было богослужебное и учительное содержание соборной книги. Уставные чтение заправляли духовным воспитанием народа. «Существовало самое тесное внутреннее единство между церковно-богослужебною жизнью и ее просветительными средствами. Церковность была последствием этого единения».

Не для того, чтобы поправлять автора, а только для справки мы приведем к объяснению характера церковного учительства в древней Руси несколько строк из рукописного курса А. В. Горскаго. «Правило апостольское (58), которым возлагалась обязанность учить на епископов и пресвитеров, находили нужным неоднократно повторять на соборах, напр. Трульском и последнем вселенском и повторяли только по отношению к епископам. И греческие толкователи XI и XII веков этим правилам нигде не дают такого значения, чтобы они распространялись и на пресвитеров. Толкователь Вальсамон говорит, что в старину и священники обязывались учить, а ныне нет... Ежели же в Греции эта обязанность проповедовать осталась за одними епископами, то нет никакой причины думать, чтобы это иначе было у нас. Но в Греции это ослабление древних правил вознаграждалось множеством епископов, у нас и этого не было». Покойный ученый видел недочеты в постановке учительного дела в древней Руси. II действительно, в нем были недостатки, не отмеченные автором. Не был строго разобран материал для церковного и домашнего чтения и на ряду с действительными отеческими писаниями помещались в учительных сборниках писание апокрифические, только затемнявшие сознание народа. Потом: является вопрос, широко ли пользовались отмеченными учительными средствами в тогдашней Руси? Едва ли очень широко. Полные библиотеки были в лучших монастырях, а в приходах вероятно отсутствовали даже самые нужные из учительных книг. Приходские священники, как известно мало отличались от крестьян и редко исправляли церковные службы (Посошков). И учили ли они на них своих пасомых?! Простому народу было недоступно церковное наставление. II результатом этого было поразительное религиозное невежество народа, особенно ярко отмеченное в эпоху возникновение раскола.

В очерке Г. М-ва «Государственное значение всероссийских патриархов» (Вера и Разум, февраль кн. I и II, апрель кн. I) на основании главным образом существующих исследований выясняются исторические и национальные основы обширной государственной деятельности русских патриархов, ее характер и главнейшие проявление в администрации и законодательстве Московского государства. Указав на гражданское и государственное значение русской церкви с древнейших времен, автор отмечает, что ее государственное значение достигает своего апогея в лице патриархов и причина этого не в личностях патриархов, а в постепенно сложившихся национальных представлениях русского народа о патриаршем сане и власти, а также в исключительных исторических обстоятельствах, сблизивших патриархов с народом.

Представление о патриархе и его власти русский народ получил из Византии и представление это было самое высокое: цареградский вселенский патриарх – «общий учитель и отец, свыше от Бога поставленный для всех повсюду находящихся христиан»; он «судие вселенной, имеющий права Бога». Вековое подчинение константинопольскому патриарху укрепило подобный взгляд в народе и когда патриаршество было установлено в Москве, народ перенес и на своего патриарха сложившиеся представление о прерогативах патриаршей власти и воспитанное к ней уважение. Власть Московского патриарха была не выше той, какой пользовался Московский митрополит, но духовный авторитет его возвысился и национальное значение стало важнее. Духовный представитель третьего Рима, патриарх стал дорог народу, потому что его сан служил преумножению славы Московского государства.

Заслуги церкви в смутное время особенно сблизили ее с народом, подняли ее значение, а вместе с тем и государственное положение русского патриарха, который явился в это тяжелое время охранителем, опорой православия, центром народного патриотического движения, связующим распавшиеся врозь части государства. В безгосударное время патриарх стал для народа начальным человеком и высшим судией. Эта мысль свое осуществление получает при первом царе дома Романовых и при патриархе, – его отце. Филарет принял с титулом патриарха и титул «Великого государя» и был государем на самом деле: «всякими царскими делами и ратными владел». При нем возник вопрос о сравнительной высоте власти патриаршей и царской и разрешен самим государем в таком смысле «что каков он государь, таков и отец его государь». Обе власти равны.

В лице патриарха народ наш видел идеал пастыря, носителя заветных народных идеалов каковы правда и святость, видел значит охранителя справедливости и порядку, обличителя беззакония, а с другой стороны представлял патриарха средоточием всего православия, всех своих православных идей и стремлений. Величие патриарха особенно проявлялось во время богослужения, которое он совершал с необыкновенной торжественностью. В это время патриарх был выше царя, который целовал патриаршую руку. В некоторых церемониях, каково шествие на осляти, когда царь водил коня, на котором восседал патриарх, особенно наглядно выражалась эта мысль о том, что церковное положение патриарха выше, чем царя. Но возвышая патриарха, народ не унижал тем царя; он различал хотя и нестрого границы между царской и патриаршей властью. Так в представлении народа царь и патриарх являлись как бы нераздельной двоицей. Между ними не было спора из-за преобладания: царь почитал патриарха, как духовного отца; патриарх, призываемый государем на совещание, вовсе не старался овладеть государственными делами.

Взаимные отношение власти царской и патриаршей нельзя подвести под известные формулы государственного права, выработанные на западе: это не был папоцезаризм ни цезарепапизм. Здесь были чисто патриархальные отношения, основанные на нравственных началах: на взаимном уважении, на воспитанном веками доверии и общности интересов церкви и государства. Сферы государственной и церковной жизни не были разграничены. И это создавало единство и крепость их союзу, при котором церковь получала возможность оказывать свое влияние на управление и законодательство страны. Значение патриархов не связывалось только с личными способностями некоторых из них; в существенном оно было равно высоко, потому что связано было с их саном. Даже о менее даровитых патриархах известно, что они занимали первое место при паре, даже в Уложении власть и авторитет патриарха не были нисколько унижены.

Автор подробно останавливается на времени патриаршества Никона, когда, по его словам, «государственное значение русской церкви достигает необыкновенного величия». Никон подобно Филарету имел титул Великого государя и не номинально; иностранцы называют его «всемогущим». Некоторые ученые видят в Никоне русского папу. Автор не согласен с этим и обстоятельно обосновывает положение, что «Никон повторил только те канонические и частные воззрение на отношение государственной и церковной власти, которые существовали до него в греко-восточной и русской церкви и с которыми он старался сообразоваться в своей церковной и государственной деятельности». Но в этих воззрениях нет ни малейшего посягательства на самостоятельность гражданской власти; церковь стремилась только замкнуться в известных сферах своей компетенции от вмешательства государственной власти и отстоять за собою право высшого религиозно-нравственного руководства над мирянами.

Но повсюду, где церковная и гражданская власти не соединены в одном лице, происходит между ними борьба. Была она и у нас, велась в продолжение XVI и XVII стол, а во время патриаршества Никона достигла высшего напряжения. Так как она велась в защиту прав церкви, а кончилась не в пользу патриарха, то едва-ли точно выражается автор, говоря, что «государственное значение русской церкви достигает небывалого величие в патриаршество Никона». Вернее назвать это время временем возвышение патриаршей власти благодаря выдающейся личности Никона, но степень государственного значение церкви было унижено Уложением, оставившим в силе авторитет патриарха. Борьба, продолжает автор, шла на почве экономической и юридической. Московские государи свободно распоряжались митрополичьим престолом в эпоху пред учреждением патриаршества, а теперь обнаруживают стремление отнять судебные и экономические вотчинно-владельческие привилегии церкви. Церковь заботится о том, чтобы отстоять свою самостоятельность и те привилегии, которые ранее были дарованы ей государством: неподсудность духовных лиц гражданскому суду  и неприкосновенность церковных имений. В 1649 году Уложением царя Алексея духовенство подчинено было светскому суду и его постепенное обогащение было ограничено в пользу государства. Церковь не могла примириться с этим и на этой то почве и вырос Никон. Происходя из народа и будучи греком по убеждениям, Никон осуществлял народное представление о патриаршей власти и не привнес ни одной своей мысли в ее каноническую норму. Представление о высоте этой власти сложилось у него до вступления на патриарший престол, а во всей полноте оно высказано им позднее в «Возражении или разорении». Здесь он говорит о превосходстве «священства» над «царством», но это теоретическое представление, основанное на священном писании и святых отцах; говорит о почитании, внимании и послушании священству от царства, но разумеет под этим чисто нравственное руководство церкви. На практике Никон является защитником самостоятельности обеих властей с определенным кругом деятельности и страстно вооружается против вмешательства в дела церкви, борется против мысли, что царь есть глава церкви, против права его судить архиереев и управлять церковью, наконец против Уложение и монастырского приказа. Никон решительно заявил, что церковь есть вполне самостоятельное и независимое учреждение и что всякое вмешательство в церковную жизнь со стороны светской власти, всякая попытка подчинить себе церковь есть незаконное посягательство, нарушение правды Божией. Но стремясь защитить права церкви, патр. Никон вовсе не пытается отрицать самостоятельность мирской власти и проникнуть вмешательством своим в сферу дел гражданских. II не только в воззрениях знаменитого патриарха, но и в его деятельности нельзя видеть проявлений папоцезаризма. Имея титул Великого Государя к по доверию царя управляя всем государством, Никон не считал ни того, ни другого прерогативами патриаршей власти, не обнаруживал притязаний на власть государственную. Лучшее доказательство этого автор усматривает в великом уважении и любви, которыми пользовался этот патриарх в народе. Борьба его с царем по вопросу о взаимоотношении между двумя властями окончилась торжеством воззрений Никона. Правда первоначально против его мыслей высказались греческие иерархи, признав, что царская власть выше духовной, – царь наместник Божий на земле и патриарх должен ему повиноваться наравне с другими подданными. Но на соборе 1667 года русские архиереи добились иного решение этого вопроса, каковым решением предоставляются одинаковые права царю и патриарху – первому в делах гражданских, второму в церковных. Церковь была признана самостоятельным и независимым учреждением, имеющим своего главу, свои законы, суд и управление и всякое вмешательство в ее дела признано делом беззаконным. По требованию собора уничтожены были монастырский приказ и светские архиерейские чиновники. Итак, патр. Никон не стремился стать русским папой, не ратовал за совершенное отделение церкви от государства, а только за ее самостоятельность в духовных делах, не домогался он преобладание над царем, а говорил только о духовной власти патриарха. Страстный характер борьбы и падение Никона объясняются его личными качествами.

С падением Никона однако не пало значение русского патриарха. Теории о превосходстве его власти над царской проповедуется по-прежнему. По-прежнему патриарх является помощником государственной власти. Общество относилось к нему с прежним уважением и доверием; народ искал у патриарха защиты от неправды или от строгости закона. Само правительство нуждалось в его помощи при столкновениях с народом и боярами. Власть Московского государя после смутного времени возведена была на высоту деятельностью патр. Филарета, а теперь патр. Иоаким спасает московское единодержавие от боярской попытки разделить московское государство на области и в них поставить вечных наместников из великородных бояр. Духовенство помогает государству в финансовых затруднениях. По всему этому церковь как прежде действует в делах мирских и не теряет своего государственного значения. Единение между церковью и государством нарушенное тяжбою с Никоном, скоро восстановилось. Оно становится по мнению автора даже теснее и выражается в деятельности русской церкви главным образом в области

законодательства. Вообще заслуги патриаршей церкви велики и влияние ее обширно.

Таково содержание очерка г. Г. М-ва. Нам кажется, к нему следует нечто добавить, именно добавить начало и конец, которых здесь не достает, а после этого и вся истории патриаршества представится несколько в ином свете. Дело в том, что с государственным значением патриархов связана самая судьба патриаршества – его учреждение и отмена, им определяются и главные моменты истории, чего автор видимо не предполагает. Он справедливо замечает в одном месте, что власть Московского митрополита в эпоху Грозного, т. е. накануне учреждение патриаршества, была сильно унижена светской властью: избрание и удаление митрополитов производится государем. Между тем в пору унижение духовной власти при сыне Ивана IV представитель русской церкви возводится на высшую степень церковно-административного положение – становится патриархом. Как это объяснить? Несомненно, возвышение русского первосвятителя не было следствием внутреннего роста его церковно-административного значения. Учреждение у нас патриаршества было делом государства и нужно было ему: патриаршество явилось так сказать для государственного представительства русской церкви. Это очень ясно из слов патр. Иеремии – «во всей подсолнечной один благочестивый царь... здесь подобает быть вселенскому патриарху». Вот почему переименование московского митрополита в патриарха не дало ему на первых порах новых государственных прав и значения. Но обстоятельства сложились в пользу развитие этого значение и прав В смутное время, когда шатались самые основы русского государства, церковь была прочна и спасла его от гибели. Эта заслуга возвышает церковь, а патр. Филарет пользуется положением дела в интересах патриаршей власти. Но государство развивалось: все возвышеннее становились понятие о власти царя, все больше росли материальные потребности России. Так как на нужды государства не хватало у него собственных средств то приходилось обижать церковь, – возникает давно известная, но не осуществленная попытка воспользоваться церковными вотчинами. В правление слабого патр. Иосифа попытка эта осуществляется в Уложении царя Алексея. Преемник Иосифа является борцом за права церкви. Благодаря личному влиянию и талантам Никон поднял патриаршую власть на небывалую высоту и напрасно автор отвергает то, что в это время патриаршая власть посягала на царскую, напрасно опускает известные слова Неронова, обращенные к патриарху: «государевы царевы власти уже не слыхать, всем от тебя страх», – и факт, что на соборе 1666 г. патриарха Никона обвиняли в превышении власти и среди обвинителей был сам царь. В доказательство отсутствие у Никона притязаний на государственную власть автор ссылается на его популярность в народе. Но это плохое доказательство и по существу и в данном случае. Известно, что едва ли кто из наших церковных деятелей возбуждал к себе такую страстную ненависть, как патр. Никон в известной части русского народа. В борьбе за церковные права и собственное положение Никон пал: государство оказалось сильнее церкви, в которой наступило тогда свое смутное время. Значение патриаршей власти тогда было сильно поколеблено, что напрасно отвергает автор. Свящ. П. Смирнов в своем исследовании о патр. Иоакиме (на это исследование, кстати сказать, нет ссылок в разбираемой статье) справедливо рассуждает: «значение первосвятителя Московского с этого времени (с падение Никона) сильно поколебалось. Веками утвердившийся за ним авторитет теперь более и более утрачивал свою силу, свою неприкосновенность в общественном мнении» (стр. 17). С этого времени патриаршество клонится к упадку. Автор старается доказать прежнее значение церковной власти в администрации, в законодательстве, но опускает из внимания, что именно в это время государственные деятели постепенно эмансипировались от опеки патриаршей власти, что и понятно. Патриаршество было необходимым завершительным моментом древне – русской церковной истории. В период, когда религиозное сознание народа стояло на обрядовой точке зрения, патриарх в своей богослужебной и даже житейской обстановке был высшим выразителем такого направление и несомненно Никон с его реформой церковного обряда является высшим представителем этого векового религиозного сознание русского народа.

В патриаршестве осуществлялась высшая инстанции церковно-административной власти, какую могла передать Византия своей преемнице Руси. И опять Никон с его эллинофильством и воззрением на патриаршую власть является выразительным представителем русского патриаршества. Но в конце XVII в. в жизни России начинался новый период: она поворачивает от Византии к европейскому Западу, начала, завешенные Византией, стали стеснительны, русского патриарха начали приравнивать к римскому папе и бояться его значения. А с другой стороны и последним патриархам не нравятся новизны, идущие с запада; в вопросе о реформе, которая подготовлялась с необходимостью, они были готовы стать на стороне противников. Патриаршество, созданное в свое время государством и для государства, стало для него тормозом и потому было уничтожено и опять царской властью. У нашего же автора нет никаких объяснений для этого. Вскоре после смерти патр. Адриана снова был восстановлен монастырский приказ с еще более важными полномочиями. Очень странно, что автор совершенно опустил из вида рассуждение Духовного Регламента об опасности для русского самодержца от власти патриарха. Справедливо ли было это опасение или нет, чем оно вызвано и что за собой скрывает, – на всех подобных вопросах автору во всяком случае следовало подробно остановиться.

Напрасно автор мало придает значение личностям патриархов. Истории борьбы с государственной властью, или даже истории внутреннего развитие власти́ патриархов получает яркое освещение при изучении личности того или другого из них. При Филарете патриаршая власть поднялась благодаря родству его с царем и личному характеру патриарха. Едва ли бы Уложение возникло в этом виде, если бы на месте Иосифа был патр. Никон и едва ли бы борьба так обострилась, если бы преемником Иосифа был не Никон, а другой Иосиф. Наконец, чтобы отчетливее была мысль автора, ему не следовало бы безразлично употреблять понятие не однозначащие – значение русского патриарха и значение русской патриаршей церкви. А то читатель без труда замечает, что там, где автору не хватает данных для доказательства значение патриархов, он спокойно заменяет их данными о значении русской церкви и затемняет свой вопрос даже для себя.

В Русской Старине (с февраля) печатаются Воспоминание протоиерея Иоанна Иоанновича Базарова. Главный интерес их автобиографический. Но в Воспоминаниях сообщаются факты пока из времени царствование Николая I, и начала царствование Александра II очень характерные для той эпохи. Вот эпизод из истории русской духовной цензуры в пятидесятых годах прошлого века. Доктор Барт, протестантский пастор, издал на немецком языке краткую библейскую историю, вполне христианского характера, написанную в противовес рационалистическим учебникам, которую автор Воспоминаний перевел на русский язык. «Первый из цензоров, к которому попала в руки эта книжка, был протоиерей Окунев. Он возвратил мне рукопись с пометкой: «печатать не дозволяется.» Оказалось, что слог книжки не довольно церковен. «Например, говорил цензор, вы употребляете слово «дурной». Это напоминает – дурь, дурака, а это неприлично в книжке, где рассказываются событие библейские. Да и самое название, которое вы выставили «Рассказы из библейской истории» тоже не прилично. Рассказы – россказни – как-то профанно. А главное скажу вам откровенно: у нас теперь такая строгость в цензуре, а мне остается дослужить только год до пенсии по цензурному ведомству, что я теперь не пропускаю ничего в печать, опасаясь, чтобы высшая цензура не придралась к чему-нибудь и не дала мне отставки, через что я лишился бы своей пенсии». Через год книжка с измененным заглавием снова была представлена в цензуру и снова забракована. Стыдясь пред Бартом за отечественную цензуру, Базаров, тогда священник, снова исправляет книжку, придумывает новое название, весь текст заимствует дословно из русского перевода библии. Рукопись поступила в цензуру профессора Петербургской академии Карпова. Он разрешил ее к печати, но весь текст исправил по-своему. Тогда Базаров напечатал книжку за границей не обращая внимание на цензорские исправление и поехал в Россию для личного объяснение с Карповым. Последнего он убедил, что слог книжки принадлежит переводу библии, одобренному св. Синодом и библейская история была разрешена и стала быстро раскупаться. Но цензурная история книжки еще не кончилась на том. Желая получить одобрение Св. Синода, переводчик должен был опять испытать тяжесть и придирчивость духовной цензуры. Профессор Чельцов, которому на этот раз пришлось давать отзыв о библейской истории «набросился со всею напускною ревностью на защиту православие против произведений рационализма. По его мнению, все немцы заражены рационализмом, и «из Назарета может ли быть что-либо доброе?» Не зная, что немецкая история библейская направлена против рационализма, Чельцов ищет его следов в переделке этой истории православным священником, оспаривает место о засохшей смоковнице, изложенное по евангелию. Между цензором и автором поднимается спор, который разрешает А. В. Горский, а потом митр. Филарет. Книжка была одобрена учебным комитетом при Св. Синоде.

Из сороковых годов протоиерей Базаров вспоминает известную историю с переводом библии Павским. Он был студентом академии, когда без ведома протоиерея Иавского студенты отлитографировали перевод и сумели обмануть академическую цензуру. Текст перевода достал один студент при помощи дочери Павскаго. Собрали подписку на издание во всех академиях. Обманывали же начальство тем, что вкладывали по нескольку страниц перевода литографировавшийся для студентов лекции. По выходе в свет русская библия стала дорого покупаться. Сам автор Воспоминаний продал один экземпляр ее за 50 рублей. Когда разыскали виновников предприятия, отобрали и подписной лист и таким образом нашли все издание до последнего экземпляра. Павскаго, как известно подвергли испытанию в чистоте православие и лишили должности законоучителя наследника за неправославный перевод библии, а готовили даже более суровое наказание: лишить священного сана и послать в монастырь на покаяние, всех приобретших библию подвергнуть дисциплинарному наказанию, а зачинщиков студентов всех высечь. Соображение протопресвитера Бажанова смягчили это наказание.

В начале царствование Александра II после севастопольского погрома у князя Горчакова возникла мысль завоевать России прочное положение на востоке путем церковного влияние в Иерусалиме. Составлена была программа деятельности для новой духовной миссии, не много смахивающая на иезуитизм, но прикрытая пользой православие в колыбели христианства. Начальник миссии должен был совмещать с высшим духовным саном и дипломатический характер. Кн. Горчаков имел в виду назначить на эту должность вдового протоиерея Базарова с принятием епископского сана. Но он отказался, потому что не хотел принимать пред посвящением монашеского пострижение и по соображениям любопытным – не чувствуя призвание к монашеству, он не считал согласным с совестью склониться на убеждение людей, которые ему говорили, чтобы принял обеты только для формы без строгого их исполнения, а потом он не находил ни в канонических ни в церковно-исторических данных оснований, чтобы епископский сан поставлен был в необходимую зависимость от монашеского звания. Очевидно в вопросе о монашестве епископов, поднятом у нас в то время, автор Воспоминаний совершенно расходился с Иоанном (Соколовым), впоследствии епископом Смоленским, и стоял ближе к взгляду А. В. Горскаго. Он предоставил князю Горчакову хлопотать о своем посвящении в епископы без принятия монашества, но усилие князя не привели ни к чему. Кн. Горчаков обратился с предложением занять пост начальника миссии к протоиерею Рождественскому. Но тот довольно скептически относился к самому проекту, рассуждая, что мы еще далеко не доросли для того, чтобы брать на себя роль просветителей на востоке. Свои взгляды на этот счет протоиерей Рождественский высказал в крайне интересном письме к Базарову из которого мы приведем наиболее характерные места, имеющие даже современный интерес.

Рождественский сомневается в успехе широко задуманной миссии во-первых потому, что «наши планы передадут на суд тех, кому ведать надлежит это по регламенту и вот наши думы, чистые и бескорыстные перешли в канцелярию¹». А канцелярщина разумеется исказит самый проект. Но если бы паче чаяние проект нашел свое осуществление в своем настоящем виде, польза была бы сомнительная: «время ли теперь домогаться сомнительного влияние на востоке, когда у нас, как говорится, своя изба горит, когда мы доселе миллионы своих крестьян не умели научить молитве Господней? От греков нельзя ожидать ни сочувствие русскому делу на православном востоке, ни даже особой заботливости в охранении прав православной церкви. Между тем успехи католичества и протестантства быстро растут на востоке. К тому же и на русских деятелей надежда плохая. Деньги на дело миссии были готовы, но они могли разойтись непроизводительно. «Русский человек размашист и при случае кармана не жалеет, но на беду он и на руку нечист и экономию слишком мало разумеет. Останавливаясь на начальнике миссии Преосвященном Кирилле, прот. Рождественский укапывает на его не подготовительность. «Пусть выберут меня или другого кого, выйдет может быть еще хуже, потому что растили нас в одном огороде и поливали водою из одного болота».

Сомневался протоиерей Рождественский в успехе борьбы с иезуитами и на научной почве путем серьезной богословской журналистики. «Цветы нашей учености, пишет он, созревают единственно в академических теплицах и оттуда волею судеб разносятся в виде бледных лепестков по всему пространству России, чтобы распространять свое благоухание в образах наставников академий и семинарий, законоучителей светских заведений и приходских священников». Но ни те, ни другие, ни третьи не служили духовной науке. Наставники духовных заведений «со школьной скамьи поднявшись на кафедру, обыкновенно начинают ученые подвиги свои компиляцию академических уроков по тому предмету, какой жребием указан им и постепенным забвением всех остальных предметов. На первых же шагах они сталкиваются с разными житейскими неудобствами, которые года чрез два, часто меньше и редко больше, воспламеняют в них неутолимое желание пожить на хлебах у какого-нибудь кладбищенского отца, под условием законного брака с его дочкою. Затем является понятное охлаждение к ученым занятиям, (к которым и никогда не было пробуждено особенной горячности). Они начинают посещать свои аудитории для одной формы, а главным делом считают – присматривать местечко или в приходе, или в департаменте. И хорошо делают» ... Поступающие в законоучители бывают завалены уроками в заведениях и частными, а когда явятся досуги и привычка, их заставляют исполнять поручения, отвлекающие от науки. «Говорить ли о приходских священниках, которым кроме обычных вечерень, утрень, обеден, панихид и проч. приходится иногда совершать по 10 крестин в день и исповедовать по 500 грешников? Их ученость испаряется по мере того, как притупляется язык от ежедневного чтение по известным книжицам и едва достигает на то, чтобы написать две проповеди в год для кафедрального собора». Ученость не только не нужна, но и не совсем удобна для карьеры священника. «Я не упомянул об ученых – монашествующих, которые и от мира отрекаются по-видимому не столько для спасения души, сколько для просвещения себя и других». Вспомнив о немногих светилах русской богословской науки среди пастырей русской церкви, автор письма продолжает. «Что же делает большинство ученых монахов? спросите вы. Живет и деятельно стремится горе, к почестям высшего звания, имея в виду покой на мягком седалище, – устрояемом среди церкви».

Обильным материалом для серьезного богословского журнала Базаров считал курсовые, по-современному, кандидатские, сочинение студентов, без пользы лежащие в академических архивах, но Рождественский был о них очень низкого мнения. «Признаюсь и я долго считал их сокровищем, пока не сделался присяжным их оценщиком. Теперь думаю иначе и готов бы предложить проект, чтобы академические архивы подобно всяким другим подвергать время от времени, огненному очищению. Вот доказательства. Вы знаете, что из студентов внимательно занимаются курсовыми сочинениями только те, которые имеют претензию на степень магистра, прочие уверены, что их во всяком случае выпустят кандидатами и потому пишут кое-что и кое-как. Таким образом сокровища наши сокращаются по крайней мере на половину. Теперь если взять магистерские рассуждение за все курсы, – между ними вы найдете опять может быть половину таких, которые писаны на одни и те же темы и по одним источникам. Значит и тут окажется мало нового, но много лишнего. Из остальных затем отделите половину таких, в которых нет ни малейшей самостоятельности взгляда на предмет, а только старательно собраны выписки, из печатных книг, находящихся в академических библиотеках. Согласитесь, что и это находка не важная особенно для нынешней мужающей литературы нашей. Много ли же останется трудов самостоятельных, зрелых заслуживающих общего внимания? ... Только три из них на моей памяти оказались капитальным приобретением для науки, это: Рассуждение Руднева «О ересях и расколах в России», не помню, чье сочинение «О св. Димитрии Ростовском» и исследование Кудрявцева «О единстве рода человеческого»². При таком состоянии нашей учености можно ли вступать в полемику с иезуитами? Не думаю».

На общее состояние нашей церкви оба протоиерея смотрели довольно безнадежно. «Мысль, что при совершенных преобразованиях, которые начаты в России, церковь наша может пасть, частью от своей отсталости, частью от усиление расколов, вследствие свободы исповедания, – эта мысль страшна по вероятности ее осуществление и не раз уже приходила мне в голову в последнее трехлетие. На основании ее то созревает во мне убеждение, что все частные меры, какие можно придумать ко благу нашей церкви, не принесут существенной пользы, пока не будет сделано радикальное преобразование духовной администрации, пока в наше сословие не будут введены свежие элементы».

Из следующей статьи увидим, как сильна была в то время потребность в духовной реформе.

Статья г. Папкова «Церковно-Общественные вопросы в эпоху Александра II (1855–1870)» (Русский Вестник, январь, февраль, март) имеет весь интерес современности, потому что те же церковно-общественные вопросы стоят нерешенными и в наши дни. Царствование Александра II началось при сильном движении к улучшению административного и общественного строя. Движение коснулось и нашего церковного строя, в котором царили застой и рутина, который неотложно требовал своего преобразования. Заговорили передовые люди о религиозной нетерпимости, о мертвенности, в которой пребывает наша церковь, о духовной цензуре, «о лжи церковной» и здесь стали искать причин усиливавшегося в обществе равнодушие к интересам религии, отсутствие религиозного направление в литературе, причин наступающего упадка религиозного чувства и высших нравственных интересов даже в народе. Так говорили и писали лучшие люди того времени, не враги, а друзья церкви. У людей, стоящих ближе к церкви, у лиц высшей иерархии сознание нужды реформы было едва ли не сильнее; по крайней мере им ближе были известны нестроение церковной русской жизни сверху до низу и во всех сторонах. Сочувственно отнеслись к мысли о реформе митр. Филарет, Арсений (Москвин) митр. Киевский, Иннокентий тогда епископ Камчатский, впоследствии митрополит Московский, Вятский епископ Агафангел (Соловьев) и Енисейский Никодим (Казанцев). Митр. Филарет должен был высказываться по поводу записок А. Н. Муравьева, касавшихся преобразование русской церкви, и высказывался крайне осторожно, что Муравьев объяснил так: «30-летнее трудное поприще минувшего царствование (Николаевского) сделало митрополита слишком осторожным». Но записки Муравьева очень широко и многосторонне описывают русскую церковную жизнь, представляя «мрачную картину внутреннего неустройства православной церкви». Наши священники составителю записи представлялись людьми совершенно неопытными в отправлении богослужения, равнодушными к совершению таинств и смотрящими на свой сан не как на цель своей жизни, а как на средство к существованию. Отчасти объясняется это воспитанием: они выходят из училища без теплой веры и без разумения высоты ожидающего их звания. Останавливаясь на вопросе о материальном положении низшего духовенства, Муравьев указывает скудость его средств, но не сочувствует мерам, которые принимались против этого: он против закрытие церквей и сокращение приютов; он не одобряет и проекта о жалованье духовенству от правительства, потому что это нарушило бы патриархальные отношение между прихожанами и пастырем; отмечает злоупотребление консисторий и благочинных, облагающих церкви оброком в свою пользу, особенно то, что свечные доходы идут исключительно на нужды духовно-учебные. В епархиальном управлении свои недостатки. Архиереев слишком мало сравнительно с обширностью епархий, перемещение их из одной епархии в другую вредно отражается на отношениях их к пастве, содержание их бедно, нет между ними общений, благодетельных для правильного хода церковных дел. Епископы одиноки в своих епархиях. И следствие этого таково: «вместо того, чтобы проникать деятельно в нужды церковные, они облекаются как бронею в консисторские формы и становятся недоступными кроме как для своих присных или для нескольких почетных лиц в губернии». Муравьев рекомендует против этого архиерейские съезды, особенно полезные для молодых, неопытных епископов. В заключении говорит об общем равнодушии к расколу и о бессилии церкви в борьбе с ним. Митр. Филарет, разбирая записку, предостерегает автора – «обличайте, но не преувеличивайте», но соглашается с некоторыми ее частностями. «Записка говорит, пишет Филарет, что церковь бессильна противодействовать расколу. Горькое слово; но в нем есть правда». Для искоренения церковных беспорядков и реформы всего строя, митр. Филарет, соглашался с мыслью о созвании поместного русского собора. В двух других записках А. Н. Муравьев останавливается исключительно на высшем церковном управлении России – на власти обер-прокурора Св. Синода. Власть прокурора троякая: предначертательная, совещательная и исполнительная. Движение синодальным протоколам дают два слова, написанные обер-прокурором «читал» и «исполнить», они решают дела церковные и самые важные и самые обыкновенные. «Какой патриарх, спрашивает автор записки, пользовался столь неограниченною властью?» Обращаясь к времени графа Протасова, он рассказывает историю того, как при Св. Синоде образовалось полное министерство только с гораздо большими правами и преимуществами, чем другие. Отсюда светская власть проникает все церковное управление: ей подчинены духовные академии и семинарии, в руках обер-прокурора находятся капиталы церковные, он управляет синодальной канцелярией. Особенное нарушение церковного начала усматривается в «консультации» при обер-прокуроре, состоящей из юрисконсульта и директоров разных управлений и канцелярий, которая пересматривает дела, идущие на доклад государю и представляет обер-прокурору мнение, следует ли еще о том докладывать, т. е. рассуждает, право или неправо судили члены Синода. Записка отмечает чрезмерное увеличение светских чиновников, на содержание которых непроизводительно тратятся суммы свечного «сбора, похищаемые у убогих церквей». Чрез секретарей консисторий власть обер-прокурора проникает в епархиальное управление в ущерб архиерейской власти. Самое тяжкое, однако нарушение иерархических прав обнаруживается в перемещении архиереев с кафедры на кафедру мимо Св. Синода: это право перешло из-под иерархического влияние на произвол обер-прокурора и окончательно подчинило ему епархиальных архиереев. Такой порядок дела опасен и для внутреннего, и для внешнего положение церкви, он вредит и отношению раскола к церкви и отношению со стороны православного востока. Во второй записке излагается проект восстановление прежнего порядка в церковном управлении, т. е. порядка времени Петра. Любопытно отметить, как отнесся к этим запискам митр. Филарет: он отмечает трудность почти неосуществимость церковной реформы. «Несчастие нашего времени то, писал он Иннокентию, что количество погрешностей и неосторожностей, накопленное не одним уже веком, едва ли не превышает силы и средства исправления». И другие иерархи видели нужду в реформе и понимали ее трудность. Один отмечает, что «ныне архиереи в городах нужны почти для торжественного служение в известные дни, не более», другой описывает «подневольное положение архиереев, их подобострастие и лишнюю покорность светской власти», третий (Агафангел) составляет проект о преобразовании Синода.

В 1858 г. в Лейпциге вышла книга священника Беллюстина под заглавием «Описание сельского духовенства в России», где в ярких красках выставлены были недостатки в быте русского духовенства в системе его образования, воспитание и управления. Преобразование последнего он считал необходимым. Книга написана была горячо и затрагивала важнейшие вопросы церковной жизни. Она вызвала сначала задорную полемику у нас и за границей, полемика потом уступила место трезвому обсуждению общественных вопросов особенно в духовной журналистике. В академических и частных изданиях появляются многочисленные статьи о нуждах церковной жизни. В нашем академическом журнале «Прибавление к творениям св. отец» в 1862 году была напечатана интересная статья Н. П. Гилярова-Платонова, выясняющая причины печального состояние духовенства – «о первоначальном народном обучении» – причины, сделавшие духовенство «сословием запуганным, но вместе жадным и завистливым, униженным, но притязательным, ленивым и равнодушным к своему высшему призванию, а вследствие того и не весьма безукоризненным в образе жизни». С этой статьей вышла история. На нее обратил внимание государь и отметил следующее место: «православное духовенство есть сословие намеренно униженное, на которое сама государственная власть смотрит с презрением». Митр. Филарету, читавшему и допустившему статью к печати, пришлось давать свое мнение о приведенных словах, и он пришел к заключению, что «статья не подлежит обвинению в несправедливости или неблагонамеренности, а только в неосторожности и неблаговидности выражений». Обсуждение нужд духовенства в печати вызвало между прочим сочувствие к нему, сочувствие перешло в дело: открываются сначала в столице общество вспоможение беднейшим православным церквам и монастырям в России; оно оказывало материальную помощь беднейшему духовенству и содействовало просвещению, строило дома для заштатных священнослужителей.

Этот общественный интерес к вопросам церковной жизни не прошел для неё бесследно. Автор не говорит пока, какое значение он имел для высших сфер церковного управления, но отмечает некоторые отрадные явление в жизни православного русского прихода, – описывает пробуждение мысли о важном общественном значении православного прихода и братства, с древней организацией которых познакомил тогда общество священник Флеров своей книгой «О православных церковных братствах» (1857 года), – излагает историю возрождение православного прихода в духе древнерусской его организации именно в устройстве приходского быта областей Амурской и Приморской (в 1859 г.), а также в округах пахотных солдат Новгородской губернии и в округах южных бывших военных поселений (в 1862 г.). Приход, как административно, – территориальная единица, не был забыт в эпоху освобождение крестьян в редакционных комиссиях. Искусственно создавая для крестьян административную и полицейско-судебную единицу – «волость», редакционные комиссии приняли за положительное правило сохранить сколько возможно существующее разделение на приходы, образуя, где это можно, из каждого прихода отдельную волость, малочисленные приходы соединять в одну волость по два или по три и только в крайнем случае допускать дробление прихода по разным волостям. Этими мерами деятели по крестьянской реформе старались сохранить наши приходы в их исторически созданной целости для того, чтобы со временем из этой ячейки могла быть создана настоящая древнерусская, жизненная общественная единица.

Без участия правительства, а только благодаря частному почину учреждаются православные братства. Здесь автор обстоятельно описывает замечательную деятельность петербургского священника Александра Гумилевского. Он сумел чрез журнал «Дух христианина» заинтересовать в этом деле общество, привлечь членов и средства и учредить два братства, в организации которых были восстановлены многие трогательные обряды и обычаи древних братств: примирительный братский суд, стояние братчиков известные моменты богослужение с возожженными свечами, обеды для бедных и нищих в праздничные и воскресные дни, а также поминальные. За братскими обедами, которым о. Гумилевский придавал главное значение в организации, прислуживали сестры братства по примеру древних христианских диаконис. Эти сестры приняли на себя служение бедным прихода. Они обучали детей, ходили за больными, посещали бедных на квартирах, а также арестантское отделение для утешение содержавшихся там женщин. Ревностный учредитель составил даже песни для детей, призреваемых в приюте братства: братскую и нищенскую песни. В Москве учреждению братств содействовало «Православное Обозрение». Первое братство или попечительный совет о бедных было устроено трудами священников Сперанского и Ключарева (ныне архиеп. харьковского Амвросия). Главное же движение в пользу восстановление древних братств обнаружилось в Киевской епархии и принадлежит киевскому митрополиту Арсению. Но кроме духовенства участие в этом деле принимали и светские лица, то возбуждая интерес к этой чисто православной форме церковного быта научным исследованием ее истории, как проф. Коялович, то сочувствием, выражавшимся в материальной жертве и вступлении в члены братства, как напр. И. С. Аксаков, то наконец инициативой в восстановлении древних братств на их прежней родине в западнорусском крае или в учреждении новых, как великая княгиня Елена Павловна, графини Протасова и Блудова.

Подождем продолжение этого интересного очерка.

Из других журнальных статей по истории русской церкви отметим следующие. В Русском Архиве даются новые мелкие материалы: О месте погребение Арсения Мацеевича (№ 1), А. Титова, Архим. Варлаам Высоцкий (из архивных дел XVIII в.) (№ 3), К жизнеописанию митр. Платона (№ 6), Синод Сенату о гибели Московского архиепископа Амвросия в 1771 г. (Там же). В других журналах помещены: Г. Ольховского, К вопросу о первоначальном православии Польши, (Краткий истор. очерк, Странник, май); А. Л. Завьялова, К вопросу об имуществах церковных. Речь пред защитой диссертации (Христ. Чтение, январь), свящ. А. Л. Иванова, Император Александр I Благословенный в его отношении к духовенству и духовному просвещению. (Вера и Церковь кн. 3); А. П. Лопухина, Иннокентий, архиепископ Херсонский (Странник, январь). В Трудах Киевской Академии идет ряд статей, начатых в прошлом году: Киевский митрополит Иерофей Малицкий (1796–1799 г.г.) Л. Белгородского (февраль и апрель); Преосв. Кирилл Наумов, еписк. Мелитопольский, свящ. Ф. Титова (март); Кн. А. Н. Голицын и его церковно-государственная деятельность, свящ. Н. Стеллецкого (апрель). Кроме того, вся январская книжка Христианского Чтение посвящена Истории разных богословских наук в истекшем XIX веке.