Письмо № 40. Н.С. Фуделю

24 VII [1950, с. Большой Улуй] ¹⁸⁸

Дорогой Коленька.

Отвечаю на твое письмо от 15 VII. Издали, конечно, трудно судить, но по всему тому, что ты пишешь, твое чувство к Лиде более всего в тебе отвечает тому, что требуется для брака. Я как-то витиевато объясняюсь, но это и предмет витиеватый и, может быть, вообще не для обсуждения. Но я, конечно, не обсуждаю. Одно ясно, что ты не легкомысленно подходишь к браку. Ведь что такое брак формально? Это неопределенно длительное, м<ожет> быть, очень длительное сожительство с другим человеком. В этой длительности и заключается опасность, подводная мель, для большинства людей. Покрасоваться собой часа два где-нибудь на пикнике – это одно дело, а прожить вместе 20 лет, в буднях и болезнях, это совсем другое дело. Недавно один мой знакомый и при этом человек весьма культурный, профессор и доктор наук, сказал мне серьезно, что он признает брак только по сватовству. В этом верно то, что перед вступлением в брак должен быть какой-то расчет, какое-то зрелое рассчитывание того, как с учетом характера и свойств «моих» и «ее» наиболее правильно построить жизнь и сможем ли «мы» ее вообще построить. Это все неясно, но я хочу сказать, что я не думаю, чтобы брак «по страсти» был бы в итоге счастлив, и если у тебя этой страсти мало, то в этом нет ничего страшного. Страшно, если мало любви, т<о> е<сть> если ее заряд только на «два часа», а не на 20 лет. Но вообще бояться ничего не надо, а благословясь и надеясь не на свои силы, а на помощь Божию, идти вперед по тому пути, который открывается.

Если цветы – это дар Божий нам, то тем более любовь. Если ее мало сейчас, то Господь может послать ее с избытком в будущем. Надо только искать ее! Если бы сухая земля не жаждала бы каждый вечер росы, то она бы и не спускалась к ней. Только тот не находит Бога, кто не ищет его. Если тебе сейчас (кажется), что бедно и пусто в душе и не может быть эта душа домом, где солнце и цветы, для души другой, то, может быть, она будет таким домом в будущем? Ведь не зря же она постучалась в этот дом. Поэтому ничего не надо бояться, т<о> е<сть> не надо смущаться ни от какой мысли, а идти вперед с ясным умом и с смиренным сердцем, призывая имя Божие. Бог вам поможет, если будете искать Его помощи.

Ты еще пишешь: «хочется иметь радость в этой жизни. Знаю, что она нужна и обязательна».

Я бы не хотел об этом писать, но, может быть, лучше писать, пока пишется. Полагаю я, что радости очень много в этой нашей жизни, но где она открывается? В чем она, какая она, что такое радость? Я, как болельщик футбола, когда-то испытывал радость от удачно вбитого гола. Я же совсем не хочу сказать, что ты имел в виду это. Я хочу сказать только вот что: вчера, 23 VII, было 27 лет нашей свадьбы ¹⁸⁹. Я очень волновался здесь, болел сердцем, чего-то ждал еще накануне. И утром мне принесли телеграмму от мамы: «вспоминаю целую все хорошо». 27 лет это очень много, даже без тех скорбей и трудов и болезней, которые были для нее в них. И поэтому я так обрадовался, получив эти слова. Значит, ей не страшно время, значит, не страшны страдания, разлука и труды, значит, сильнее всего любовь, значит, радость наша неизменна, значит, «все хорошо».

Радость, которая была у меня в сердце от этих слов (и есть), – для меня факт величайшей реальности, факт «научно достоверный» и живой, как теплое дыхание солнца. Я так обрадовался тому, что Радость живет в ее сердце! а не скорбь!

Вот и все, собственно, я не совсем знаю, зачем, т<о> е<сть> для чего я об этом вспомнил и что в этом есть для тебя. Ведь я же совсем не хочу пугать тебя разными скорбями. Я же совсем не хочу, чтобы ваша жизнь была бы хоть отчасти подобна нашей.

Может быть, только то, несколько несвоевременное перед свадьбой напоминание, что

«Смерть и Время царят на земле,

Ты владыками их не зови...» ¹⁹⁰

Или, может быть, то, чтобы и ты, и она знали, что через 27 лет может жить в сердце радость, освещающая темную ночь, радость великая и нетленная, как благовест ночью перед рассветом.

15 VII я послал на тебя маме заказное, и 22 VII ей же. Получила ли она? Одно мое письмо к тебе, видно, не дошло.

Правда, может быть, аспирантура лучше? Если научно-литературная работа, то не следует ли тебе познакомиться с моим учителем Сер<геем> Ник<олаевичем> ¹⁹¹? У него же громадные связи во всех издательствах и институтах. Я как-то писал тебе о нем.

Я сейчас еще почитал твое письмо и вижу, что ты, конечно, все очень правильно понимаешь. Но ведь я пишу не для учительства, а просто пересказываю какие-то свои боли или мысли.

Я помню, мой папа купил раз какой-то дорогой фарфоровый колпак для подсвечника. Привез его на дачу, водрузил, и тут же пошел со мной гулять по парку. Там по дорожкам мы ходили и много о чем-то говорили. Мне было лет 10–12, и папе было несомненно приятно, что я развит и умен. Пришли мы с прогулки, и я тут же поддел ногой мячик и расколотил (нечаянно) фарфоровый абажур! Папа огорчился и сказал: «вот говоришь ты хорошо, а делаешь плохо». 40 лет прошло с тех пор, а эта укоризна и сейчас еще мне звучит. Такой был жаркий летний день. Наверное, у всех у нас есть склонность «говорить хорошо» и тут же разбивать фарфоровые вещи. Не надо это! Так много горечи остается от этого.

Подлая Варенька забыла меня и не сообщает, получила ли она вторую бандероль (с Пушкиным). Напиши хоть ты! Дело в том, что здесь есть Бианки, Б<ичер->Стоу, Гончаров, вообще разные книги и я мог бы посылать.

Целую тебя крепко.

Разве слово «женьщина» пишется так? Я, право, не знаю.

Твой п.

Получила ли мама мой телеграфный ответ?