Письмо № 16. Н.С. Фуделю

29 III ^{1949, с. Большой Улуй 96}

Спасибо, дорогой мой, за письмо от 18 III.

Я еще не ответил тебе и на прошлое от 3 III. Но ты там пишешь об очень трудном вопросе, ответить на который у меня не хватит разума. О том, что лучше: писать ли хорошие романы или колоть для близких дрова. Все же думаю, что всякое дело хорошо, если оно хорошее. Значит, для меня второе сводится к тому, что значит «хороший роман». В понятие «хороший» я вкладываю определенные ценности.

Упрощенчества я тоже не люблю, т<о> е<сть> отнюдь не отрицаю того, что есть хорошие романы и что они могут быть написаны. Истина одна, но многие люди о ней догадываются. Сад, где благоухают цветы, один, но люди, проходящие за забором, иногда это благоухание слышат. И больше этого: иногда они слышат его больше и лучше, чем садовники, живущие в саду. Никто не должен брать монополию на обладание истиной в том смысле, чтобы отрицать ее понимание в другой сфере.

Но сад все же один и единственный и мне больше всего хочется сидеть у его забора, особенно ночью, и слушать, как цветут его цветы.

Я очень много когда-то читал, много видел разного. Поверь мне, что нет ничего более наполняющего разум и ожитворяющего, чем это ночное благоухание.

Ты пишешь про т<етю> Марусю. Я рад, что мое письмо у тебя. Ты отдашь его ей, когда будет нужно. Нам с ней не положено закрывать лицо от смерти. Когда умирал наш отец, знали не только все, но прежде всего он. С каждым из нас, детей, и с своей женой, нашей матерью, он простился и благословил накануне смерти ⁹⁷. И как иначе? Разве мы верим только для жизни?

Если она умрет – это будут мои ей последние слова и целование. Да будет путь ее легок – в жизни ли, в смерти ли.

Ты пишешь: почему у меня вроде крика отчаяния? Во-первых, никто из вас не знает, кто я. Испорченный, избалованный и слабый человек, для которого она была больше, чем мать. Во-вторых, мы с нею вместе пили из одного и того же источника, и не из бутылок, а прямо лицом погружаясь в воду.

Как же мне не писать ей то, что я писал? Разве для нас – здоровье, врачи, лекарства – не в руках Божиих? В-третьих, это не отчаяние. Но дело в том, что вера это ведь не какой-нибудь «медиумизм». Смерть для веры есть реальный враг, хоть временное, но отнятие любимого. Всякое удаление любимого, даже в другой город, есть скорбь, есть некое «поражение» жизни в ее борьбе со смертью.

Еще скажу про себя. Я знаю, что ты не поймешь превратно. Сейчас я оторван от всех вас и вроде как «вне вас». Но буду ли я «у места» с вами, когда я вернусь? Около нее же, в ее комнате, мне всегда был какой-то диванчик. Это, наверное, все та же избалованность и эгоизм, жалоба бродяги, что его лишают привычного угла. Я, впрочем, не о комнате говорю.

Ты пишешь, что поможешь Нине ⁹⁸, если будет нужно. Это очень хорошо. Она (Нина) больная и глупая, и мне ее особенно жалко.

О приезде мамы ко мне я не знаю, что сказать. Конечно, это было бы большое счастье, но дорога так дорога и трудна, что я чувствую какую-то недопустимость в этой поездке. Ведь это значит оторвать от дома массу денег, поставить под опасность огород, корову, да и здоровье Вареньки, уже не говоря о здоровье самой мамы, которой тоже уже 48, а не 38 лет.

Вот я и не знаю, что советовать. В смысле вещей, лекарств мне ничего не надо, да это можно послать и посылкой, а платить такую цену только за то, что бедная наша мама, и так уже замученная и усталая до предела, недели две проведет в чужом доме, с своим нескладным мужем – нужно ли это?

Ведь в Вологде было другое дело. Вечером сесть в поезд и рано утром уже пить чай у Алекс<андры> Андриановны (так, кажется, ее звали?) ⁹⁹.

Сейчас я мало читаю, да и нечего совсем. Прочел Б. Шоу, не знаю для чего. Ж. Кристофа ¹⁰⁰ я не помню, а здесь нет.

Я не умею давать людям, с которыми я живу. Что сможет от меня получить мама, если она поднимет на себя этот подвиг пути? Я боюсь, что она, будучи и сейчас уже усталой, устанет от этой дороги еще больше.

Зачем же мне огорчать ее жизнь даже и в этом? Я ей примерно это же, т<о> е<сть> о трудностях пути и деньгах, писал. Дорогой мой, целую тебя.

Спасибо за письма. Значит, Машенька и сморкается «слегка»? Дорогая моя и глупая девочка.

Твой п. А может быть, Глинковская вода ¹⁰¹ действительно вылечит?