Глава восьмая. Тщетная попытка о. о. Булгакова и Флоренского обосновать свое учение о Софии на иконографических данных

Ясно отсюда, что такою же тщетною попыткою для обоснования своего учения должно быть признано и обращение о. о. Булгакова и Флоренского к иконографии, ибо она есть плод учения как богооткровенного, так н святоотеческого. В данном случае ими указываются три главных типа софийных икон: Новгородская, Ярославская и Киевская.

Первая, по их мнению, свидетельствует о предвечной Софии. Будучи храмовою иконою в новгородском соборе, она современна его построению – 1045–1052 г. По древнему преданию эта икона признается копией с Цареградской из Иустиниановского храма и почитается чудотворной. Здесь центральною личностью является крылатый Ангел с лицом, одеждою и крылами огненного цвета. Ангел изображается в царском венце с водруженным наверху крестом, в царском далматике восседает на четвероножном с подушкою огненного цвета золотом престоле, подпертом семью столпами. В правой руке Его жезл с лучезарным крестом наверху, а в левой, при персях – свиток. Около Ангела и престола – голубое в кругу звездное поле с лучами по краям. Над Его главою в малом огненном кругу изображен Спаситель в червленом хитоне с голубой, от времени позеленевшею, хламидою на раменах, благословляющий обеими распростертыми руками. Около Его главы золотое окружение (нимб) с надписью: «Премудрость Божия». Выше этого изображения опять голубое звездное небо и здесь на золотом престоле – лежащее Евангелие, пред которым шесть Ангелов (по три с каждой стороны) преклоняют колена. На правой стороне от сидящего на престоле Ангела стоит Божия Матерь, а с левой стороны стоить Иоанн Предтеча³²⁵.

По толкованию прот. Булгакова под видом Ангела на сей иконе изображается Божественная София, как «ангел твари, идеальная душа мира». «Heсомненно, – говорит он, – что это не есть просто ангел, как один из представителей ангельского мира (последние в той же иконе помещены сверху). Об этом исключительном его значении свидетельствует не только его огнезрачность, но и все атрибуты, начиная от золотого престола... Это изображение… само не имеет своей собственной ипостаси, но лишь способность ипостасироваться, становиться природой и содержанием всякой ипостаси, а потому оно и может быть изображено лишь в свете этого ипостасирования, как живое и личное существо. Одним словом, изображение огненного ангела означает: не ипостась, а ипостасность, или Божественную Софию»³²⁶.

He все означенные слова о. Булгакова можно понять, чтобы уяснить себе: что это за существо, которое изображается на Новгородской иконе под видом Ангела. Последний называется пр. Булгаковым живым и личным существом. Значит, это есть личность – ипостась. Но тут же о. Булгаков заявляет, что изображенный Ангел не ипостась, а ипостасность. А в своей книге «Свет невечерний» прот. Булгаков, как видели мы, не только Божественную Софию называет ипостасью, но даже четвертою ипостасью³²⁷. Впрочем, из приведенных его слов ясно одно, что изображенный Ангел выше Ангелов и ангельской природы, ибо является существом исключительным, о чем свидетельствуют его огнезрачность, золотой престол, на котором он восседает, и другие изображенные на иконе признаки его царственного достоинства.

Более подробное толкование, но в том же смысле изображению Ангела в Новгородской иконе дает нам о. Флоренский. Он также смотрит на этого Ангела, как на Божественную Софию. По его мнению, «крылья Софии – явное указание на какую то особенную близость ее к горнему миру. Огнезрачность крыльев – духоносность. Кадуцей (а не жезл с крестом...) указание... на таинственную власть над душами. Свернутый свиток, прижимаемый к органу высшего ведения – к сердцу – указание на ведение недоведомых тайн. Царское убранство и престол – указание на царственное могущество...

«Окружающие Софию небесные сферы, исполненные звезд, – указание на космическую власть Софии, на ее правление над всею вселенною, на ее космократию…

Далее явное различение личностей Спасителя, Софии, Божией Матери. София под Иисусом Христом, т.е. на месте подчиненном, и Божия Матерь – пред Софией, т.е. опять таки в положении подчиненности. И так, Спаситель, София и Божия Матерь – в последовательном иерархическом подчинении»³²⁸.

Таково толкование Новгородской Софийной иконы прот. Булгаковым и о. Флоренским, которое они представляют в качестве иконографических данных в пользу своего учения о предвечной Божественной Софии.

Но мы должны сказать, что между этим толкованием и изображенным Ангелом на Софийной Новгородской иконе не может быть ничего общего. Никогда русскою Церковью Ангел на софийных иконах не истолковывался в смысле их учения о Софии, ибо под этим Ангелом мыслился верующими людьми Сам Господь наш Иисус Христос в соответствии с Богооткровенным учением о Спасителе, как об Ангеле Великого Совета, с одной стороны³²⁹ и как о Премудрости Божией, с другой³³⁰. Такого толкования наши предки держались, несмотря на то, что в древности по поводу Новгородской Софийной иконы были очень большие споры.

Как и все православные люди, они не могли не знать пророчества Исаии, в котором Христос назывался «Ангелом Великого Совета»³³¹. Такое наименование Христа, несомненно, послужило основанием еще для древней византийской иконописи изображать Сына Божия под видом Ангела. Однако, по свидетельству проф. Флоровского, такое изображение Христа не могло получить в Византии широкого развития в силу того, что ветхозаветные символические образы не соответствовали основному направлению византийской иконописи со времени иконоборства, когда евангельское изображение Христа в человеческом виде стало преобладающим. В этом отношении, конечно, имело значение 82-ое правило VI-го Трулльского собора, которое требовало изображать Христа в Его человеческом облике³³². «На некоторых честных иконах, – говорится в сем правиле, – изображается, перстом Предтечевым показуемый агнец, который принят в образ благодати, чрез закон показуя нам истинного агнца Христа Бога нашего. Почитая древние образы и сени, преданные Церкви, как знамения и предначертания истины, мы предпочитаем благодать и истину, приемля оную, яко исполнение закона. Сего ради, дабы и искусством живописания очам всех представляемо было совершенное, повелеваем отныне образ агнца, вземлющего грехи мира, Христа Бога нашего, на иконах представляти по человеческому естеству, вместо ветхого агнца: да чрез то созерцая смирение Бога Слова, приводимся к воспоминанию жития Его во плоти, Его страдания и спасительной смерти, и сим образом совершившегося искупления мира»³³³.

По этой причине у нас на Руси изображения Христа под видом Ангела встретили возражения. Многие смотрели у нас в древности на такую композицию икон, как на новшество, которое не соответствовало церковному преданию. Протесты по сему поводу нашли себе выражение в следующих словах диака Висковатого: «и аз увидел, что иконы по человеческому образу Христа Бога нашего сняли, а которых письма есми не видал, те поставили, вельми ужасся есми и убоялся льсти и всякого злокознства…» «Возражения Висковатого против новых икон, – говорит проф. Флоровский, – определялись не только его „консерватизмом“ или костным пристрастием к „древним образцам“... Его беспокоил самый замысел новой иконописи. Он видел в ней некое отступление в Ветхий Завет, возвращение к „образам“ и „сеням“. Он исходил из Трулльского правила: „воображать по плотскому смотрению“ и напоминал: „не подобает почитати образ паче истины“. Поэтому его не успокаивал ответ, что Христа пишут в Ангельском образе „по Исаину пророчеству“... Ибо пророчества исполнились в Евангелии, и нужно писать Христа по Евангельской истине, – а не по пророческим предварениям, „да не умалится слава плотского образования Господа нашего Иисуса Христа“…». Очень характерно, что хотя Новгородская икона Св. Софии становится одной из самых распространенных в XVII в., споры о ней не прекращаются. Против нее резко возражал уже в конце XVII в. известный справщик, чудовский инок Евфимий, и по тем же основаниям, что были у Висковатого. Он требует историзма, возражает против «вымышленных подобий"… «но приличнее мнится святую Софию, рекше Мудрость, Воплощеннаго Христа Бога, якоже и пишется муж совершен, яков бе»... (Вопросы и ответы инока Евфимия, изданы Филимоновым в «Вестнике общества древнерусского искусства т. I»)³³⁴.

Возражения и споры по поводу Новгородской иконы Св. Софии были вызваны не только тем, что изображение ее Ангела явилось новшеством, не соответствующим 82 правилу VI Трулльского Собора, но тем еще обстоятельством, что в этом изображении видели влияние латинского запада, где в особенности в XV в. было очень распространенным изображение Христа, распятого на кресте, в виде белого Серафима. Проф. Флоровский свидетельствует, что «Новгородская икона Св. Софии принадлежит к числу тех новых символических композиций, которые становятся обычными в русской иконописи с средины XVI в. Икона становится слишком литературной, начинает изображать не столько лики, сколько идеи. Икона становится слишком часто своеобразной иллюстрацией к литературным текстам, иногда библейским, иногда житийным и апокрифическим. В этом новом литературном символизме очень сильны западные мотивы; прямое влияние западных (немецких и фламандских) гравюр, – говорит проф. Флоровский, – не подлежит спору – в XVII в. целые церкви расписывают по известной библии Пискатора... Из комбинации текстов и возникали, по большей части, русские символические иконы XVI в. Сюда же, – по его словам, – относятся и иконы Премудрости»³³⁵.

Во всяком случае протесты против новых икон и в частности – против софийной Новгородской по тем мотивам, что в них видели наши предки западное влияние, были. И проф. Флоровский указывает нам, что против таких икон возражали: Максим Грек, Зиновий Отенский, инок Евфимий и тот же диак Висковатый, видевший в одной из них «латинское мудрование»³³⁶.

В особенности большие недоумения и споры возникли по поводу Новгородской Софийной иконы тогда, когда Архиепископ Геннадий, вступивший на архиепископскую Новгородскую кафедру в 1484 г., установил особое храмовое празднование в Софийском Соборе на день праздника Успения Божией Матери, 15 августа. На храмовой иконе Ангел был центральным изображением. А храмовой праздник начал совершаться на Успениев день. Естественно было отсюда возникнуть недоумениям: в честь кого была освящена Софийная церковь в Новгороде, не во имя ли Пречистой Божией Матери, и что же надо разуметь под Софией Премудростию Божией? Эти недоумения и споры отпечатлены были в повести или сказании: «Что есть София, Премудрость Божия».

На это сказание, как и на другое, непосредственно связанное с ним: «Которые ради вины причтен бысть праздник Успения Святыя Богородицы в двунадесять Владычних праздников»³³⁷ ссылается в этой статье о почитании Софии, Премудрости Божией в Византии и на Руси и проф. Флоровский, указывая кратко существенные мысли этих сказаний. Так как первый из обозначенных документов является для нас в высшей степени интересным, поскольку говорит нам: как наши предки в связи с волнениями, вызванными Новгородскою Софийною иконою, смотрели на Софию, Премудрость Божию, то мы, хотя и не полностью, передадим его содержание, как оно было изложено в редком сборнике XVI в., хранившемся до большевизма в Патриаршей библиотеке за №140, в гл. 14-й.

«Слышах прящихса, – читаем мы здесь, – не единаго, ни дву, но многих и глаголющих, что есть София, Премудрость Божия, и в чие имя сия церковь поставлена, и в которых похвалу освятися?

Иногда же и ко мне ходяще от любопрящихся и с докучением многим мене пытающе: скажи нам, что слыхал еси о сем: овии убо глаголют, яко освятися сия церковь во имя Пречистыя Богородицы, овии же глаголют, яко несть зде имени в Руси ведомо, ниже мудрости сия мощно толку ведати.

Аз же потщахся со всею тихостию сие им отвещевати... но с воздыханием от среды сердца возстенах забвению нашему и неведению родитель наших; понеже неведением погрузишася; яко таковое великое дело, а не ведати Премудрость Божию составную³³⁸ Господа нашего Иисуса Христа забвением покрывати.

Несть бо вам доволен, братие, от себе, что написати, или помыслити... Сия убо реку вам не от своего разума, но от священных источник.

Воззрех к ветхим сокровищам и видех тамо слова Царя Давида... яко возвеличишася дела Твоя Господи, вся премудростию сотворил еси. Которою же иною премудростию разве безначальным Словом, сиречь Сыном Своим, якоже инде рече: Словесем Господним небеса утвердишася и Духом уст Его вся сила их. Рецем же к Царю Соломону и рцем: что ты еще о царю, поведаеши рцы нам, и отвеша нам: „Премудрость созда себе храм и утверди столп седьм“... Яви нам еще, о царю, от слов своих, имя ея; он же, яко в зерцале, показуя нам высокие догматы и присносущие ея к Богу и Отцу изъявляя, яко от лица ея глаголя: содетельницу отец прежде век премудрость ражает мя... преже небо не бысть, преже земли не основатися, преже морю не совершитися и песком не оградитися, преже денницы и звездам не сияти ниже всяческая еже создашася, тогда сожительница и советница во всем бых Ему, сиречь Богу и Отцу, и пред лицем Его радостию светле веселися и во всем Ему содруженица бех.

Еще ли, братие, хощете, имемся... и тецем тщательно ко апостолом, да возвестят нам истину...

Поведайте нам, святии апостоли... просветите наше сомнение, что есть Софей, Премудрость Божия? Павел же высокий в богословии, небесных чинов созиратель, неизреченных самовидец... отвеща нам: жидове, рече, знамения просят, еллины же премудрости ищут, мы же проповедуем Христа распята, Божию Силу и Божию Премудрость; аще ли, рече, Софеи взыскуете, рекше премудрость ищете, многая содержатся богословия о ней в моих посланиях. Множайшим бо языком проповедах и явленно сказах им имя Премудрости, рекше, Единородного Сына Божия, Господа нашего Иисуса Христа с плотским приятием, в нем же живет всеисполнение Божества телесне.

Писано к Колосаям: и в Нем всяко сокровище премудрости и разума сокровены. И ко Евреям пиша: сияние славы Отча и образ состава его нарекох, понеже носит всяческая глаголом силы своея.

Сего ради и в священных службах предах Сам часто возглашати Павел диаконом... вонмем, премудрость.

Которой же ли иной премудрости поклонятися и внимати повелел вам, разве Господу нашему Иисусу Христу, сия убо от Павловых словес нам о премудрости Божией указание... еще идем, братие, к Иоанну Дамаскину, нарочитому в Богословии...

В стихах его негде воспевается: о Пасха, велиа о священная Христе, о мудрость, рекше Софея, Слово Божие и Сила...

Посмотрим же неленостно в книги Иоанна многострадальнаго, иже от дел и от учения Златоглаголив наречен быв.

Егда убо беседуя к народу евангельския словеса... показуя наветы, озлобления, наругание... оклеветание, оболгание чудесем от богоборных иудей Господу нашему Иисусу Христу, и показующа Его к ним милосердие... любовь, ответы премудрые... во всех сих словесех премудрость Божию нарицая, и егда заграждая уста духоборцу Македонию, ибо рече: Христос Божия Сила и Божия Премудрость...

He токмо един он, но и вси богословцы умыслиша ипостась Сына: Софей, рекше премудрость, логос, сиречь Слово, Силу Божию и сим подобное».

В конце сего сказания приводится рассказ о видении Ангела сыну одного из мастеров при построении Юстиниановского храма Св. Софии в Константинополе с повелением, чтобы сей храм был посвящен во имя Божественной Премудрости, Господа Иисуса Христа. «Царь же (Юстиниан, – говорится здесь, – услышав о сем видении) вельми возрадовался, яко ангелом сказанное храму имя, и освяти его в славу и похвалу Премудрости, Единородному Сыну Божию. He токмо же храм постави, но и богословную вкратце и дивную похвалу воспеша ему, ежа на литургиях всегда воспевается: Единородный Сыне, Слово Божие безсмертен сый…»³³⁹.

Вне всякого сомнения нашим предкам было хорошо известно и задолго до появления означенного сказания, что Константинопольский храм Софии есть храм Слова «иже есть Премудрость, Присносущное Слово», как заявлял Антоний Новгородский, бывший в Константинополе в начале ХIII в. «По древним русским месяцесловам, мы знали, – говорит проф. Флоровский, – что долгое время в Софийских храмах по византийскому правилу праздновалась годовщина освящения: в Новгороде – 5-го августа, в Киеве – 4-го ноября (см. месяцеслов при Мстиславовом Евангелии). В древнейших русских памятниках мы не раз встречаемся с традиционным объяснением: Премудрость есть Христос»³⁴⁰. Что такое догматическое учение было искони присуще нашим предкам, об этом свидетельствует и автор настоящего сказания, когда с сердечною скорбию отмечает в нем, что нельзя покрывать забвением такого великого дела, как ведения, что Премудрость есть Господь наш Иисус Христос.

Поэтому факт обращения к автору сего сказания за разъяснением: что такое София, Премудрость Божия, нельзя истолковывать в том смысле, что предкам нашим не известно было учение православной Церкви об Иисусе Христе, как Премудрости Божией. Они обратились к автору данного сказания в виду смущения по поводу Новгородской Софийной иконы и установления храмового празднования в Софийном Новгородском соборе 15 августа, в целях получить духовное успокоение и утверждение в своем веровании, что Премудрость есть именно Иисус Христос. Это верование никогда не оставляло их. Об этом свидетельствует «Сказание о образе Софии, Премудрости Божией», т.е. сказание об иконе Софийного Новгородского собора, которое появилось в ту же эпоху споров по поводу этой иконы. Здесь мы находим такие слова: «Премудрость бо Сын и Слово Божие»³⁴¹.

Однако, как же смотрели наши предки на Ангела, изображенного на Новгородской Софийной иконе, если под Премудростию Божией они разумели только Иисуса Христа? Мы видели выше, что Висковатый протестовал против изображения Иисуса Христа в виде Ангела. Значит под Ангелом на сей иконе наши предки разумели самого Господа Иисуса Христа. Отсюда понятно, почему в Житиях Святых, составленных Архиепископом Черниговским Филаретом под 15 числом августа месяца в описании Новгородской Софийной иконы Ангел ее называется Господом Вседержителем³⁴². Точно также и в вышеуказанной книге «Богоматерь», касательно означенной иконы говорится: «на этой иконе изображен Господь Вседержитель в царской одежде, с огненными крыльями на огненном престоле, утверждающемся на семи столпах»³⁴³.

Правда, над этим Ангелом есть уже изображение Иисуса Христа. Выходит, что в Новгородской Софийной иконе отпечатлены два изображения Христа. Ho по свидетельству проф. Флоровскаго, «подобная диттография нередка в символических композициях... В данном случае удвоение образа могло означать двойство природ во Христе (так объясняли его впоследствии братья Лихуды)³⁴⁴.

Но мы не можем не остановить особенного своего внимания на истолковании в Новгородской Софийной иконе Ангела, какое дается в «Сказании о образе Софии, Премудрости Божией». Тот же проф. Флоровский говорит: «По-видимому, оно было составлено в объяснение вновь написанной иконы – всего скорее в Новгороде. Это есть именно „толкование“ иконы. Икона Софии объясняется, как образ девства… „Сказание“ видит в Ангеле символ девства, – „яко житие девственное со Ангелы равно есть“... „Лице огненное являет, яко девство сподобляется Богу вместилище быти: огнь бо есть Бог.“»³⁴⁵.

Имея в виду это «Сказание», Никольский в своей статье «Икона Св. Софии, Премудрости Божией» заявляет, что у Буслаева приводятся два толкования изображенного на Софийной Новгородской иконе Ангела. «Ф. Буслаев, – говорит он, – в своем сочинении «Исторические очерки русской народной словесности и искусства» приводит двоякое толкование этого символического изображения, находящегося в наших, так называемых «иконописных подлинниках». В сборном подлиннике графа Строганова Премудрость прямо называется Сыном и Словом Божиим, а вместе с сим Св. София толкуется Пречистою Девою Богородицею, и все подробности объяснения согласуются с этим последним толкованием. „Церковь Божия“, говорится в этом подлиннике, «София Пречистая Дева Богородица, то есть девственных душа и неизглаголанная девства чистота, смиренной мудрости истина, имеет над главою Христа. Толк! Премудрость бо Сын и Слово Божие. А что простерты небеса превыспрь Господа – толкование: преклонив Небеса, снизшел на землю и вселился в Деву чистую. Любящие девство подобятся Пресвятой Богородице... Имеет же девство лице девичье, огненно…».

Что Буслаев говорит о двух толкованиях Софии, это ясно. Премудрость есть Сын Божий и Слово Божие, это первое толкование; и что Премудростию называется Пречистая Дева Богородица в смысле неизглаголанной девственной чистоты – второе толкование. Только в первом из них не говорится прямо, что под Ангелом Новгородской иконы разумеется Божественная Премудрость, Сын Божий. Но несомненно сия мысль имеется в виду у Буслаева, когда он говорит о первом толковании. Во втором же толковании Софии у Буслаева совершенно ясно, что здесь идет речь об Ангеле Новгородской иконы, как символе девства. Совершенно ясно также и то, что, по свидетельству Буслаева, центром «Сказания» является не первое, но это последнее толкование Ангела – в смысле символа девства. Что под Ангелом здесь не разумеется Сама Пресвятая Дева Мария, а только девство, об этом свидетельствуют слова «Сказания»: «имеет же девство лицо девичье, огненно…». Значит, Ангел сей иконы есть девство. Девичьим ликом своим Ангел говорил нашим предкам о девстве и чистоте Той, Которая является идеалом этой чистоты. И самое «Сказание», по мысли Буслаева, имело своею целью, на основании изображенного Ангела, внушить верующим всю важность девственной жизни, которая так высоко превозносилась в древней России.

Отсюда понятны слова Буслаева, приводимые тем же Никольским: «Вот какая стройная, – говорит Буслаев, – прекрасная поэма о девственном житии, вознесенном до апотеозы, сложилась на основании древнейшего символического изображения Премудрости Божией. Икона Св. Софии получила такое значение согласно идеям и чаяниям монашествующих подвижников, имевших такое высокое значение в просвещении древней Руси. Целомудренное девство вознесено было до Премудрости, и в символическом Ангеле виделся благочестивым подвижникам девственный лик Самой Девы Марии»³⁴⁶.

Итак «Сказание» говорит нам, что наши предки под Ангелом Новгородской Софийной иконы разумели Божественную Премудрость Господа нашего Иисуса Христа и символ девства. Но и как символ девства, Ангел настоящей иконы в конце концов говорил нашим предкам все о той же Премудрости Божией, ибо своим девичьим и огненосным лицом побуждал их стремиться к девственной чистоте для восприятия в себя Божественной Премудрости, Самого Бога, о Котором Ап. Павел в послании к Евреям сказал: Бог наш огнь, поядаяй есть.³⁴⁷

Вот почему Никольский в заключение своего очерка «Икона св. Софии, Премудрости Божией», говорит: «Из приведенных описаний трех главнейших древних изображений Св. Софии (Цареградской, Киевской и Новгородской) ясно видно, что под этим таинственным наименованием (Софии) Св. Церковь издревле разумела „Иисуса Христа, Божию силу и Премудрость“».

Проф. Флоровский предполагает, что на «Сказании о образе Софии, Премудрости Божией» отпечатлелось западное влияние. Он ставит в связь эту апофеозу девства у нас с аскетико-эротическим движением, которое особенно сильно проявилось в немецкой мистике XIV в., и в частности с именем известного мистика Сузо. «Сузо называл себя обычно, – говорит проф. Флоровский, – „служителем Вечной Премудрости“... основал „братство Премудрости“... Премудрость для Сузо есть Христос, Сын Божий, но созерцает он Премудрость под женским образом, как Возлюбленную... Для Сузо символы видениями... то казалось ему, что видит он перед собою Прекрасную Деву, то это был благородный юноша... Сузо зарисовал свои видения... Он изображает Премудрость в дорогих одеждах И в венце, в руках держава, на груди сияют звезды... Иногда в виде Ангела... Образ Премудрости у Сузо двоится. Это и Христос, и Богоматерь. Мистика Премудрости соединяется у него с культом имени Иисусова. Он вырезает у себя на груди это священное имя… Кстати заметить, и Сузо видел Христа в образе распятого Серафима… Особенно торжественно празднует он день Успения... Образ Премудрости становится для Сузо символом чистоты и девства... Книги Сузо были в XV в. любимым чтением в немецких и фламандских монастырях; их читали даже больше, чем книгу „О подражании Христу“. И не было бы удивительно, если бы о его видениях узнали псковские иконописцы. Новгород и Псков были в постоянных и тесных связях с западом. Это не были только торговые связи. Иначе было бы непонятно, как мог оказаться в Новгороде в конце XV в., при Геннадии, доминиканский монах Вениамин (,,родом славянин, а верою латынянин“) в роли главного справщика библейских книг. Библейский текст в Новгороде в это время правят по Вульгате. В то же время и несколько позже здесь появляется ряд переводов с латинского (и с немецкого), – и сделаны они были „в дому архиепископии“ и ,,по владычному повелению“»³⁴⁸.

Мы не будем спорить, действительно ли под влиянием запада появилось у нас на Руси «сказание о образе Софии, Премудрости Божией». Мы на основании вышесказанного только отметим, что и на западе под видом Ангела и во всех изображениях Премудрости не мыслилась та предвечная Coфия, о которой учат о. о. Булгаков и Флоренский. Тем более такого учения никогда не выражала иконография нашей Русской православной Церкви и в частности Новгородская Софийная икона.

Если даже допустить, что на этом «Сказании» отразились те или иные влияния, не соответствующие строгим требованиям церковного сознания, то толкование по настоящему сказанию иконописного Ангела нашими предками не может быть несоответствующим учению Церкви о Премудрости Божией. Несмотря ни на какие влияния и споры, бывшие в древней Руси вокруг Новгородской, Софийной иконы, наши предки истолковывали ее, как Софийную, не отступая от указанного церковного учения, ибо Ангел сей иконы был для них или Христос, Премудрость Божия, или символ девства, которое в своем апотеозе возвышалось ими до Премудрости Божией. В последнем случае под этим символом не подразумевалось нашими предками живое существо, но он говорил им лишь о необходимости быть подобными Пресвятой Деве Марии по девственной жизни, чтобы сделаться вместилищем Божественной_Премудрости, Господа нашего Иисуса Христа.

Мысль, что под Ангелом Новгородской, Софийной иконы надо разуметь предвечную Софию, которая не есть Бог и не есть тварь, и которой поклоняется Сама Пречистая Божия Матерь, никак уже не могла придти в голову нашим предкам при созерцании означенного иконописного Ангела уже потому одному, что она не только не коренится в учении Св. Церкви, т.е. в Свящ. Писании и в святоотеческих творениях, но даже противна сему учению. И как могла вещать эту мысль нашим предкам настоящая икона, когда она, как и вообще православная иконография при свете святоотеческого учения должна отображать в себе, как в зеркале, только то, что соответствует Божественному Откровению?! Увы! Эта мысль принадлежит только прот. Булгакову и священнику Флоренскому и не может она иметь за собой никаких иконографических данных.

Впрочем надо отдать им должное. О. Булгаков в своем объяснении Новгородской Софийной иконы находит, что это дело является весьма не легким. «Самое трудное для истолкования, – говорит он, – и вместе и характерное, здесь есть изображение огненного ангела, сидящего на престоле в центре иконы»³⁴⁹.

В трудности истолкования другой Софийной иконы Ярославской XVI-XVIII в., написанной на стене в Ярославской церкви Св. Иоанна Златоуста, признается и священник Флоренский. Подробно композиция этой иконы описывается им в его книге «Столп и утверждение истины». Приведем слова о. Флоренского касательно содержания означенной стенописи в сокращенном виде: «Под шестистолпным киворием, или сенью находится престол, за которым в качестве седьмого столпа изображено Распятие. Пред престолом стоит в царском долматике и короне царь Соломон, – если судить по читаемой им книге, в которой написано: ,,Премудрость созда себе дом и утверди столпов седьмь, закла своя жертвенная и раствори в чаше своей вино, и уготова свою трапезу“ (Притч. 9:1); а, может быть, – говорит о. Флоренский, – просто священнослужитель, ибо это место из Притчей – тема всей композиции»... на столпах кивория, а также и на кресте, находятся по две надписи, которые состоят в перечислении таинств и вселенских соборов Православной Церкви. «Весь киворий утвержден на возвышающемся основании, и на трех ступенях последнего написано: Ветхий и Новый Завет. Божественная Церковь. Основание мученическая кровь, апостольская проповедь… Вверху над колонною написано: „Глава Церкви Христос“, а на архитраве – „И утверди столпов седьмь“. Выше над покровом кивория – восседающая на престоле с двойною мутакою Божия Матерь с молитвенно воздетыми руками и окруженная сонмом дориносящих Ангелов. Над головою Ея представлен Дух Святый, от Которого исходит на Божию Матерь семь лучей – семь благодатных даров, как видно из надписей, это суть: Премудрость, разум, совет, крепость, ведение, благочестие, страх Божий. Еще выше – Бог Отец в облаках, с воздетыми руками, восседающий на престоле… На полях иконы десять групп святых в облаках: пустынножителей, мучеников, мучениц, преподобных, праведных с Иоакимом и Анною во главе, исповедников, святителей, царей и князей, пророков с Иоанном Предтечей во главе и апостолов, возглавляемых Ап. Павлом. Под этими ликами святых внизу расположения шести групп обыкновенных людей (не святых) с надписью: „Собрани вси язы́цы“. Они находятся уже не в облаках, а на земле и преклоняют колена пред колоннадою. Общий вид композиции очевиден. Это Церковь в ея целом, со всеми своими духовными силами и основами. Хотя вся композиция, – заявляет священник Флоренский, – носит название: Премудрость созда себе дом и утверди столпов седьмь, но весьма затруднительно было бы точно установить, к какому из изображенных Лиц относится имя Премудрости: к Богу ли Отцу, к Духу ли, к Богоматери, или к Распятому Христу»³⁵⁰.

Если бы прот. Булгаков и свящ. Флоренский держались учения Церкви о Премудрости Божией, то само собою разумеется, дело по истолкованию Софийных икон было бы для них менее затруднительным.

Во всяком случае, это признание говорит о том, что софийная иконография не является для них самих ясным и положительным доказательством их учения о Софии.

Кроме того, таковым своим признанием они сами сводят все дело со ссылками на иконографию к своему собственному толкованию этой иконографии, и только. Но их толкование Новгородской Софийной иконы, как видели мы, во-первых – совсем расходится с толкованием этой иконы глубоко верующими и преданными Церкви нашими предками; и во-вторых – совершенно противоречит учению Свящ. Писания и св. отцов Церкви о Премудрости Божией. Выходит, что их субъективное, ошибочное, не церковное и даже противоцерковное толкование русской иконографии и в частности Новгородской Софийной иконы – дело одно, а сама русская иконография в лице означенной иконы – дело совсем другое, так как их учение о предвечной Софии не имеет ничего общего с этой иконой.

При таком положении дела ссылка о. о. Булгакова и Флоренского на иконографию, как и на св. отцов Церкви не имеет под собою ровно никакой почвы.

Но вернемся к определениям ими Предвечной Софии.