Часть VII

Ушло дитя любви... Нет, не мертва она,

В небесной школе дочка пребывает.

Там наша тщетная забота не нужна,

Там Сам Христос малютку наставляет.

Генри Уордсворт Лонгфелло⁹³⁶

Среди тех, кого взяли на попечение супруги Андерсоны, была и многодетная незамужняя женщина, с весьма неустойчивой психикой. Назовем ее Джулией. От трех отцов прижила она троих сыновей. Обратившись в Православие, она прожила у Андерсонов больше года (пришла она к ним в 1971 году). Средний сын, красивый паренек-мулат (выберем ему имя Феофил), очень сдружился с ровесницей, дочкой Андерсонов, очаровательной белокурой девочкой Маргаритой. В 1970 году она впервые попала в скит преподобного Германа. До нее монастырскими вратами не проходила ни одна особа женского пола.

В 1972 году девочка тяжело заболела. У нее начались непонятные приступы. Доктора поставили редкий диагноз: доусоновский энцефалит. Сказали, что надежды на выздоровление нет и что Мэгги может прожить от полутора месяцев до двух лет, но неизбежно умрет. Мэгги таяла на глазах. Владимир не мог уже больше ездить по выходным в Сан-Франциско работать в книжной лавке. Так после трех лет самоотверженного труда ему пришлось закрыть лавку. Однако его издательство в Уиллитсе продолжало работать, выпуская столь нужную людям бесценную православную литературу. Его издательство и сейчас выпускает множество самых разных православных книг.

В то время, когда болела Мэгги, старший сын Владимира и Сильвии Томас (крестник отца Серафима) попросил родителей отпустить его пожить в скиту у отца Серафима и отца Германа. Мальчику тогда было всего двенадцать лет. Вспоминая потом, почему ему захотелось в Платину, он рассказывал: «Это было приключение – как поход. Но в основном мне хотелось туда, потому что я чувствовал, что там есть любовь».⁹³⁷

Родители с радостью исполнили просьбу сына. «Это было лучшее место, куда мы могли отправить погостить наших сыновей, просто идеальное, – говорит Владимир. – Пусть там отсутствовал водопровод и центральное отопление, а в школу зимой приходилось добираться три километра по снежной целине, но это был рай на земле».⁹³⁸

В скиту мальчик оказался очень полезен по хозяйству отцам. Каждый день он спускался к подножию горы, чтобы ехать в школу на «сборном» автобусе. Эта государственная начальная школа располагалась километрах в полутора по ту сторону от городка Платина. В ней была всего одна классная комната. Отец Серафим ходил на школьные родительские собрания. «Это твой отец?» – спрашивали ребята, во все глаза глядя на монаха с длиннющей бородой. «Нет, – отвечал мальчик. – Это мой крестный».

В августе 1972 года, в праздник Успения Пресвятой Богородицы, Владимир и Сильвия приехали в скит с остальными детьми. Мэгги тоже привезли с собой. «Болезнь у Мэгги тогда зашла уже достаточно далеко, – вспоминает Сильвия. – Вирус разрушил большую часть мозга. Когда мы, уезжая из скита, спускались с горы и оказались у трудного, опасного поворота, наша девятилетняя дочка Сесилия (она на год старше Мэгги) сказала: «Мэгги, помолись!” Мэгги произнесла “Я люблю Тебя, Боже!” Это были ее последние в жизни слова, потом она уже не могла говорить».⁹³⁹

В ноябре 1972 года, четыре месяца спустя после приезда Томми, отцы получили печальное известие о том, что Мэгги умирает. На следующий день рано утром отцы и Томас поехали к Андерсонам в Сан-Франциско. По пути они остановились у бензоколонки, и отец Серафим позвонил в обитель настоятельницы Ариадны, где жили в то время Андерсоны. Повесив трубку, отец Серафим принялся объяснять Томасу, как души невинных детей вроде Мэгги восхищаются Богом сразу на небеса. Мальчик смекнул, куда клонит его крестный отец.

– Она умерла? – спросил он.

– Нет, она вознеслась на Небо.

Томас не хотел плакать, но отец Серафим обнял его и сказал: «Поплачь». Отец Серафим сам не смог сдержать слез. Заплакали и отец Герман с Томми.

Отправились к Андерсонам. Сильвия обратилась к ним с просьбой, подсказанной Томасом: попросила разрешения похоронить дочь в монастыре. Ее бы утешала мысль, что всегда можно приехать в этот тихий уголок и побыть с дочкой. Отцы согласились и незамедлительно получили благословение от архиепископа Антония и разрешение от местных властей.

Отпевание усопшей проходило в «малой обители» на улице Фелл в Сан-Франциско, где некогда Владимир непосредственно познакомился с Православием. Вокруг гроба собрались монахини. Маргарита лежала в белом платьице, лицо ее запечатлело невинность и покой, многие русские монахини плакали. «Она словно ангел», – говорили они. Шестеро детей Владимира со свечами стояли подле гроба, слушая молитву по почившей сестре. К стоявшим подле гроба отцу Герману и отцу Серафиму подошел верный друг Маргариты, Феофил.

– Можно я буду жить у вас? – спросил мальчик.

– А почему вдруг? – спросил отец Герман.

– Хочу жить в лесу, а не в городе. Мама согласна, теперь дело за вами.

– Ты же знаешь, у нас сейчас Томас гостит. Вот он уедет, тогда милости просим, – сказал отец Герман.

– Честно?

– Честно!

После отпевания гроб поставили на монастырский грузовик и повезли в Платину в сопровождении сыновей Владимира – Томми и Базила. На протяжении всего долгого пятичасового пути мальчики пели «Христос воскресе из мертвых...» и другие церковные песнопения, дабы поднять дух и поддерживать память о рае. Приехав в монастырь раньше других, они поставили гроб посреди церкви. Подъехали Андерсоны. Отец Герман сказал: «Нам нужно денно и нощно бдеть возле усопшей. Пусть все по очереди читают над ней Псалтирь».

Меж тем Сильвия выбрала место на склоне горы, чуть выше скита. Сменяя друг друга, вырыли могилу. «Отец Серафим больше всех работал», – вспоминает Томас. Вечером в скит заглянула Валентина Харви со своей восьмилетней дочкой Александрой. Она была незнакома с Андерсонами и, конечно, не подозревала, что у них умерла дочь. Поэтому была поражена, войдя в церковь и увидев гроб, вокруг которого стояли дети со свечами. Не случайно в тот день заглянула она в скит. Так совпало, что много лет спустя ее дочь выйдет замуж за сына Владимира, Базила.

Мэгги в ту ночь не оставили в одиночестве. Отцы и все Андерсоны попеременно читали Псалтирь. Утром гроб вынесли. Впереди процессии шел один из сыновей Андерсонов с крестом, свитым матерью из роз. Отцы Серафим и Герман не могли оторвать взгляда от поднимающихся в гору. Нежные детские лица, озаренные мерцающими огоньками свечей, тихий покойный лес, вызолоченный поздней осенью. Неподалеку улеглась лань с детенышем. Они тихо наблюдали за шествием и похоронами. Когда усопшую предали земле, отец Герман обратился к семье: «Вы счастливые люди, что дочь ваша и сестра упокоилась здесь, в свободном краю. Вас не преследуют, как в Советском Союзе, за то, что соблюдаете православный обычай и хороните дочь подобающе, за то, что приходите молиться сюда. Счастливы вы и потому, что та, которая недавно жила среди вас, сейчас на Небе молится о вас. Одной нашей предстоятельницей пред Богом прибавилось, и мы вверяем ее Господу».

Исполненные этого светлого чувства, присутствующие долее не скорбели, а радовались – радовались, зная, что Христос Своей крестной жертвой попрал смерть, в рай возносятся усопшие, а их тела ожидают всеобщего воскресения. «Скорбь в тот день, казалось, растворилась радостью, – скажет вскоре отец Серафим. – Все время было ощущение Пасхи. Дети светились радостью! Сколь неисследимы для нас пути Господни и как Он милосерд!»⁹⁴⁰

Стоя у могилы со слезами радости на глазах, Сильвия сказала отцам: «Сегодня – самый счастливый день в моей жизни». Плод чрева ее пребывал сейчас на Небесах в молитвах о ней, оставшейся на земле.

Едва Андерсоны распрощались с отцами и отбыли, пошел дождь – еще один знак благодати. А отцы размышляли над Божиим Провидением: первая девочка, переступившая порог их монастыря, обрела там вечный покой.

Ту зиму Томас провел в скиту. С ним там произошло примечательное событие: он получил исцеление по молитвам отца Серафима. Вот как он об этом рассказывает: «У меня всегда были проблемы со слухом. Иногда к нам в школу приезжал передвижной медпункт, врачи проверяли у школьников слух. Мне ни разу не удалось пройти тест, и ребята меня за это дразнили. Мне это, конечно, не нравилось, и я стал хитрить. Когда из специального устройства раздавался особый звук, те, кто его услышал, должны были поднять руки, а чтобы не видеть, как другие дети поднимают руки, нужно было лечь на парту лицом вниз. Так вот, я стал подглядывать за другими ребятами и поднимать руки вслед за ними.

Зимой 1972 года у меня были сильные ушные боли. Однажды ночью я проснулся от сильной стреляющей боли в ухе. Плакал, не мог спать. Отец Серафим взял масло, смешанное с миром от мощей святителя Николая, помолился и помазал мне ухо. Боль стала утихать, и я уснул. Так у меня прошли боли в ушах и вообще уши стали здоровыми. После этого и слух у меня значительно улучшился. С тех пор с ушами у меня проблем нет, и слух теперь отличный».

В апреле 1973 года Томас уехал, а в 1974 году вернулся в скит и пробыл весь учебный год. Он учился уже в девятом классе и посещал школу в городке Хэйфорк, до которого был час пути. По утрам он вместе с отцами съедал кусочек освященного хлеба (антидор) со святой водой, спускался с горы к дороге и там садился в школьный автобус. В дни церковных праздников Томас оставался в скиту, а отец Серафим писал ему в школу записки, объясняя причину его отсутствия.

Впоследствии Томас говорил о своей жизни в скиту: «Я чувствовал, что отцам я небезразличен. За то время, что я там пробыл, я стал сильнее.

Отцы исключили из своей жизни все ненужное, в том числе развлечения, поэтому у них всегда хватало времени на меня. Когда я хотел о чем-нибудь поговорить, они всегда находили для этого время. Я записывал вопросы, и когда мы с отцом Серафимом работали на автоматическом печатном станке, задавал их ему. Я его о чем угодно мог спросить, и он, казалось, знал ответ на любой вопрос.

В то же время отец Серафим знал, как опасно считать, что все знаешь. У него было глубокое смирение. Он никогда не состязался ни с кем в уме и знаниях. Когда была возможность, он не показывал, сколько всего знает, стараясь, чтобы говорил в основном его собеседник».

В школе задали прочесть «Дэвида Копперфилда». Томасу чтение это казалось скучным, поэтому по воскресеньям отец Серафим брал его с собой на прогулку и они по очереди читали эту книгу.

Отец Герман, в свою очередь, поощрял интерес Томаса к искусству, старался развивать его талант и даже устроил в скиту выставку его работ. «Это было очень трогательно, – вспоминает Томас. – Отец Герман так носился с этой выставкой, помогал мне грамотно разместить работы и под каждой повесить табличку. Было устроено целое торжество с музыкой и угощением. Присутствовали только мы трое». Томас говорит, что отец Герман также научил его работать на печатном станке.

Оглядываясь на то время, что провел с отцом Серафимом, Томас говорит, что научился у него бесценным качествам, которые потом всю жизнь старался сберечь в себе. «От отца Серафима я перенял собранность и честность. Он научил меня быть хорошим даже тогда, когда никто не видит. Другими словами, если тебе по ошибке вместо десятидолларовой бумажки дали двадцатидолларовую – не молчи, скажи, не делай вид, что ничего не заметил».

В 1974 году отец Герман попросил отца Серафима написать заметку о стяжании благочестия в детстве, и отец Серафим решил посвятить эту заметку добродетели честности. «Душа проникается благоуханием подлинного православного благочестия наиболее полно в детстве, когда человек только формируется и еще не закостенел в ложном понимании жизни, не погрузился в атмосферу фальши, столь характерную для нынешней жизни как по ту, так и по эту сторону железного занавеса. Ничто так не помогает уловить и удержать это благоухание, как правдивость, ведь Бог есть Истина, а отец лжи – сатана. Ложь, нечестность, обман уродуют душу ребенка, и он теряет это благоухание.

Ребенок, которого приучают к правдивости, может на всю жизнь сохранить драгоценный аромат Православия и, принеся духовный плод, стяжать вечное спасение».⁹⁴¹

Еще Томас вспоминает, что научился у отца Серафима «безусловной вере»: «Когда отец Серафим натыкался на препятствие, он говорил: “То, что мы делаем, верно, хорошо, раз диаволу это не нравится и он пытается нас достать”. Например, однажды в скит приехали архиепископ Антоний и епископ Нектарий, отслужили литургию, и тот день был исполнен благодати Божией. Но когда они собрались уезжать, обнаружилось, что на заправке, где они в последний раз заливали в бак своей машины бензин, им по ошибке бак закрыли крышкой от чужой машины. Теперь эту крышку нужно было осторожно снять при помощи имеющихся инструментов, так, чтобы не возникла искра и не случился взрыв. На это ушла масса усилий и несколько часов времени. “Вот видишь, – сказал мне отец Серафим, – сегодня произошло доброе, хорошее событие, и от этого теперь диавол зол”. Он всегда искал во всем лучшую сторону».

Но вот окончился учебный год (это было в 1975 году), настала пора уезжать, Томас прощался с отцами со слезами на глазах. «Сохрани его Господь истинным христианином!» – пометил отец Серафим в своей летописи.⁹⁴² Впоследствии Томас поступил в семинарию, завел семью и навсегда остался другом платинских отцов. Интересный факт: Томас, повзрослев, все эти годы зарабатывал на жизнь себе и своей семье сначала книгопечатанием, а потом живописью: именно теми двумя профессиями, которым начал учиться в скиту.

Когда срок пребывания Томаса в скиту стал подходить к концу, приехал старший сын Джулии, тринадцатилетний Мэтью (имя изменено), и прожил у отцов три месяца. Но кто поистине обрел там второй дом, так это тринадцатилетний Феофил. Отцы чувствовали, что его привела к ним Мэгги, ведь именно на ее похоронах мальчик попросился жить в скиту. Ее маленький друг был трудный ребенок, ему выпало немало испытаний в жизни. Отца он не знал и, будучи единственным темнокожим ребенком в семье, чувствовал себя неуютно. Мать его не была темнокожей, и с такой неуравновешенной психикой, как у нее, детство Феофила превратилось в сплошное мучение – не мудрено, что он так захотел жить в скиту.

В июне 1975 года отец Серафим забрал мальчика из Сан-Франциско и с той поры заменил ему отца. Как и братья, мальчик не отличался кротким нравом, и отец Серафим выражал свои опасения отцу Герману, не слишком ли поздно они взяли мальчика. Конечно, за личиной дерзости и бунтарства они прозревали в нем любящее сердце.

Как было уговорено с его матерью, через год мальчик должен был вернуться в Сан-Франциско. По дороге он стал плакать, просить разрешения пожить в скиту подольше. Отец Серафим сообщил об этом его матери, и она не стала возражать.

И с той поры у отцов появился незаменимый помощник по хозяйству. Сил он не жалел: спозаранку растапливал печь, готовил пищу, колол дрова, помогал в типографии. Отец Серафим находил время, чтобы заниматься его образованием, от истории до мировой литературы. Из любви к звездам купил телескоп и начал учить Феофила и других ребят астрономии. За несколько лет он даже научил Феофила читать по церковно-славянски и переводить на английский церковные службы.

Исстари на Руси сироты считались Божьими детьми, под Его покровительством и водительством. Попав в скит по Провидению Божию, Феофил нашел столь необходимую детскому сердцу любовь. Да и у отца Серафима потеплело на сердце – обязывала забота о Божием дитяти. Конечно, из-за своего приемыша отец Серафим пролил немало слез и провел не одну ночь без сна. Возможно, мальчик не заметил и не оценил этого, но Бог видел всё: это помогло спасению отца Серафима. Больше любви открывалось в его сердце – тяжелее приходилось и страдать, и само сердце его обретало все больше сил страдать за других.

В дальнейшем немало трудных детей подолгу живало в скиту, набираясь пользы от простой, естественной и покойной монастырской жизни. В 1978 году по договоренности с родителями и учителями в скит приехал русский паренек Сергей, у него не клеилась жизнь ни в школе, ни дома. Отец Серафим и ему помог не отстать от школы. Много позже отец мальчика прислал письмо:

«Не знаю, как и благодарить Вас, отец Серафим. Вы так много делаете для Сергея. Он счастлив, душа его умирилась, он полюбил работу. Из несчастного ребенка он превратился в цветущего юношу. Спасибо Вам и отцу Герману».

Когда рядом дети, сердце умягчается. Возможно, кто-то скажет: не монашеское это дело – воспитывать детей. Однако и у самого преподобного Германа были крестные сыновья, мальчики-полукровки от матерей-алеуток и отцов – русских торговцев мехами на Аляске. Дети оставались у него, жили в отшельническом покое и тишине, напитываясь христианской любовью и благочестием. Платинские отцы, не задаваясь такой целью, невольно следовали по стопам своего небесного покровителя. Наблюдая много лет, они пришли к выводу, что детям легче приспособить себя к жизни в скиту, нежели взрослым, уже отравленным «удобной» жизнью и мирскими благами. Отец Серафим любил детей за их простоту, прямодушие и чистоту. О своих монастырских приемышах он сказал однажды: «Они – наше утешение».

Первое и главное в монашеской жизни – доверие, которое приходит с опытом.

Отец Серафим (Роуз)⁹⁴³

Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов.

Гал.6:2

Примечательно, что отец Серафим и отец Герман, последовав в монашестве примеру взаимного послушания преподобного Паисия и его сотаинника Виссариона, прожили уединенно вдвоем четыре года; потом к ним присоединились новые братия. Ровно столько же прошло времени, прежде чем к преподобному Паисию и Виссариону стали примыкать люди. В житии преподобного Паисия говорится:

«Но не долго наслаждахуся таковаго, тихаго, сладкаго по Бозе, душе же утешного и безмолвного жития, точию четыре лета, и мала более... И друзии бо братия, приходящим от мира во иночество, видяще таковое наше любовное с братом сожительство, ревностию возревноваша к таковому же житию себе прилучити».⁹⁴⁴

В 1973 году накатила первая волна желавших избрать монашескую стезю. Вначале был крестный сын отца Серафима Лаврентий. Сами братия никоим образом не пытались привлечь людей, дабы те делили их судьбу. «Прежде всего потому, что жизнь в единодушии и единомыслии, которую мы ведем в условиях материальной скудости и необустроенности, по плечу лишь людям свободным, жаждущим этого»,⁹⁴⁵ – объяснял отец Серафим. Однако такие нашлись, и отцы приняли это как Божие провидение. Получив известие о скором приезде очередного страждущего, отец Серафим записал: «Дел здесь хватит больше чем на четверых. Хорошо, что Господь посылает нам помощников. Но каждая пара рук – это еще и душа, безмерно глубокая, и мы молим Господа, чтобы не направить ко злу посылаемых нам, а чтобы Его силой укрепить узы любви и братства». С расширением Братства отец Серафим все более уповал на отца Германа.

«Это тот человек, который сможет привести к единству душ и мыслей, ибо сами мы, бедные американцы, этого не достигнем, поскольку пока еще наша православная вера не окрепла».⁹⁴⁶ Однажды в отсутствие отца Германа он сказал братии: «Нам надобно ценить отца Германа. Он прозорлив».

Благодаря прозорливости отца Германа отцам удалось положить крепкое начало, и теперь терпением и упорством отца Серафима дело пошло на лад, как и с книжной лавкой в Сан-Франциско. Алексей Янг рассказывал, как у отцов все хорошо выходило вдвоем, причем это касалось не только жизни их монашеской общины, но и мирян, поддерживавших духовную связь со скитом: «Отцы составляли отличную команду, прекрасно уравновешивая и дополняя друг друга. Отец Герман вдохновлял нас своей энергией и воодушевлением, побуждал к действию, а отец Серафим показывал нам, шаг за шагом, как воплотить в жизнь идеи отца Германа».⁹⁴⁷

У Томаса Андерсона тоже сохранились воспоминания, подчас забавные, об этом плодотворном союзе двух единомышленников: «Отец Серафим и отец Герман вместе горы сворачивали. Ни разу я не видел, чтобы они спорили или ссорились. Отец Герман был генератором идей, а отец Серафим просчитывал, как их можно осуществить. Например, когда мы закладывали фундамент нового строения, отец Герман уже оживленно говорил о том, в какой цвет мы это строение покрасим, как будем вешать над дверью двуглавого орла и тому подобное. Отец же Серафим напоминал: «Сейчас нам снова нужны бревна”».

Энергичный отец Герман стал главой общины, – на Пасху 1975 года архиепископ Антоний прислал отцам письмо, в котором официально назначил его скитоначальником,⁹⁴⁸ а тихий отец Серафим был ее духовным водителем, он предпочитал разговаривать с глазу на глаз. Каждый вечер он задерживался после службы, чтобы выслушать все «наболевшее» у каждого брата. И этот обычай они позаимствовали у преподобного Паисия (Величковского) – святой отец не расставался с ним и тогда, когда возглавил монастырь. Он установил исповедание помыслов, дабы на корню пресекать дурные наклонности, пока их не разжег диавол. В житии преподобного Паисия говорится:

«Исповедание помыслов от всех, паче же от новоначальных, на всяк вечер да бывает к духовным отцам. Яко исповедание есть основание истиннаго покаяния, и грехов прощение, и надежда спасения душе, с печалию о гресех истинно кающейся. Аще же случилось бы между братьями некое смущение, то отнюдь в той же день да будет истинное примирение, по писанию: солнце да не зайдет во гневе вашем (Еф.4:26)».⁹⁴⁹

Как уже говорилось, правильный подход к «откровению помыслов» способствует единодушию, столь необходимому в монашестве. Но если в общине изначально нет единодушия и четкой общей цели, при откровении помыслов результат может быть обратным – братия могут заразить друг друга греховными помыслами. Епископ Нектарий, повидавший на своем веку и то и другое, предостерегал отцов от неосторожного «исповедания помыслов», и они приступали к нему со страхом Божиим и трепетом. Отец Серафим давал всем исповедующимся простой, бесхитростный совет: «Замечай свои немощи. Смотри за собой в оба! Познавай себя!»

Один молодой человек, приехавший в монастырь в 1975 году, так вспоминал наставления отца Серафима: «В феврале я крестился в Лос-Анджелесе и, как все новообращенные, желал получить от Православия самое наилучшее. И обрести это я собирался в монашестве. В начале лета я приехал в монастырь преподобного Германа. Настоятелем отцу Серафиму было назначено ежевечерне после службы выслушивать мои помыслы. Признаюсь, первые дни я побаивался его. Казалось, он видит меня насквозь, читает самые сокровенные мысли. Впрочем, он относился ко мне заботливо и сострадательно. Протестантство не подготовило меня к исповеди, а жаль, иначе бы мои беседы с отцом Серафимом были бы плодотворнее. Мы спокойно и сдержанно беседовали, в основном о жизни души. Конечно, отец Серафим дал мне очень много, заложил основу веры, дабы выстояла она во дни испытаний, ожидавших меня».

В 1973 году в празднование церковного Нового года (1/14 сентября) отец Серафим написал обнадеживающие строки: «Новый год. Братия живут в согласии, монастырская жизнь в глуши их воодушевляет... Подобная жизнь в единодушии, построенная на полной откровенности и послушании, в этом веке утеряна на Руси, и лишь чудом, Божией милостью мы начинаем возрождать ее, храня “дух мирен”... На прошлой неделе нас посетил архимандрит Спиридон, дважды совершил литургию, напитав братию духовной радостью и силой».⁹⁵⁰

Желавшие испытать себя на монашеском поприще начинали как трудники и лишь после некоторого обговоренного испытательного срока получали подрясник и скуфью послушника. Послушничество обычно длится три года, и после учебы, исполнения послушаний и иных испытаний можно принять постриг. Как и в прочих монастырях, в скиту преподобного Германа послушникам полагалось как можно меньше разговаривать друг с другом и с гостями-мирянами. Главное внимание концентрировалось на внутреннем сосредоточении, а не на внешнем. Отец Серафим отмечал: «Патрологии и житиям святых отводилось особое место в образовании ума и сердца. В трапезной всегда читаются духовные наставления, у каждого брата – определенное ему индивидуально духовное чтение».⁹⁵¹

Случалось, что в обители жило одновременно до четырнадцати человек, каждый со своими заботами и запросами. Перед отцом Германом и отцом Серафимом встала задача растолковать последующему поколению жизнь, столь отличную от мирской. Раз новые братия выбрали стезю служения Господу, отцам необходимо было донести до них святоотеческое учение о самоотречении. Отец Серафим и отец Герман хотели напитать их души «твердой» духовной пищей, но понимали: учить «от себя» нельзя. Как говорил преподобный Паисий: «Кто имеет братию под своим водительством, не должен наставлять и поучать по своему разумению и проницательности, но в согласии с истинным и верным пониманием Божественного Писания по учению святых отцов... и водительством наставников монашеской жизни».⁹⁵²

Ради этого отец Серафим принялся выборочно переводить на английский язык тексты из основных святоотеческих работ. Одной из таких оказалось «Руководство к духовной жизни, в ответах на вопрошение учеников» пустынников VI века отцов Варсонофия и Иоанна. Он выбрал цитаты для каждого в отдельности брата, жившего тогда в обители (они были опубликованы Братством прп.Германа в 1990г. под названием «Руководство к духовной жизни»). Он обнаружил, что святые отцы прошлого задавались теми же вопросами, что и сегодняшние ревнители христианства, а их ответы прямо-таки рассекали укоренившиеся домыслы и заблуждения. Старцы показали природу греха: ханжества, холодной расчетливости, осуждения, лени, плотских мечтаний, отсутствия внутреннего бодрствования. И указали практические пути их искоренения и обретения добродетели.

В румынском монастыре Драгомирна преподобный Паисий по вечерам собирал братию в трапезной и читал им свои переводы из святых отцов. Отец Серафим сейчас делал то же самое. Обращаясь к работе преподобных Варсонофия и Иоанна, он замедлял чтение, дабы донести до слушателей каждое слово.

Отец Герман был безмерно рад: какое ценное и основательное наставление молодым! Он сказал брату Лаврентию: «Поистине исторический момент: древних отцов-пустынников – из VI века! – теперь знают еще в одной стране. Впервые переведен их труд на английский! Теперь наши братия смогут вырасти духовными великанами».

Однако в последующие месяцы братия один за другим покидали монастырь. На очередное чтение к отцу Серафиму пришло в трапезную лишь трое.

– Что-то духовные семена святых не взошли, – посетовал отец Герман. – И почему бы?

– Почва скудна, – ответил отец Серафим.

Отец Серафим прилагал евангельскую притчу о сеятеле к Америке, к месту каменистому и скудному (ср.: Мк.4:5–6). В отличие от Старого Света, здесь нет прочных корней, нет «глубины земной». Мудрое слово люди принимают с радостью, но без глубокого осознания, поэтому оно и иссякает быстро в душе, и когда приходит время понести скорби и лишения ради богоданной мудрости, чахлые всходы святоотечества в душах людей не выдерживают, опаляются солнцем и увядают.

Отец Серафим был убежден, что бороться с американским верхоглядством можно, насаждая постоянство и приверженность своему делу, потому он неоднократно повторял и монахам, и мирянам, сколь важно каждодневное богослужение, каждодневная молитва и каждодневное чтение священных книг. «Истинно, важнейшей добродетелью в наше время является долготерпение. Без него мы пропадем», – писал он.⁹⁵³

Сколько еще людей пройдет через них с отцом Германом в поисках монашеского призвания! Отец Серафим как духовный наставник набирался опыта, выделял главные качества души, определяющие успех или неудачу подвизающихся. В статье о монашестве в древней Галлии он писал: «Тогда, как и сегодня, интерес к монашеству зиждился в основном на праздной мечтательности, оторванной от повседневной борьбы, смирения, необходимых, чтобы выковать истинную евангельскую духовность». Он отмечал, что монашествующие отцы как Восточной, так и Западной Церкви «указывали на необходимость простой работы, видя соотношение готовности работать с истинным стремлением к стяжанию духовных навыков... Рвение к работе – мерило духовного преуспевания... Соблюдение этого принципа и придает некоторую “обыденность” и даже “грубоватость” жизни настоящего православного монастыря в наши дни. Попавший в такие “экстремальные” условия послушник сразу обнаружит, сколь велика его тяга к праздности и покою». Суровых испытаний в послушничестве аввы Дорофея (VI век, Египет) и более близкого, почти современника, Оптинского старца Иосифа ни один из нынешних легковесных искателей монашества не выдержал бы. По словам отца Серафима, «они часто покидают монастырь под предлогом “недостаточной духовности”, не понимая, что лишают себя духовной пристани, что в праздных скитаниях “идеального монастыря” не найти. Лень – не самый страшный грех искателей монашества. Но без любви к труду они никогда не смогут вступить на путь монашеского борения, не поймут простейших истин духовной борьбы».⁹⁵⁴

Чрезмерное подвижническое усердие запрещалось в монастыре, дабы послушники не впали в прелесть, превознося свои силы, но и простая монастырская дисциплина, отсутствие «удобств» служило хорошей проверкой силы духа послушников. Отец Серафим понимал, как трудно молодым людям отрешиться от привычной жизни своих сверстников в миру, типичных современных американцев, и встать на подлинно монашеский путь борения. Он писал: «Несмотря на то что цель монашества – неотмирность, оно существует в мире сем и, разумеется, отражает современную нам жизнь. Избалованные, самодовольные и себялюбивые юноши (а в основном приходят такие) тащат за собой весь мирской “багаж” отношения к жизни, привычки, что, в свою очередь, влияет на жизнь монастыря. Конечно, ополчаясь на них, можно свести на нет их влияние, но стоит дать послабление – и любой самый строгий монастырь незаметно, мало-помалу подпадет влиянию мира.

Истинное православное монашество по своей природе враждебно современному принципу “удобности” Монах постоянно в работе, он не дает себе поблажек, а жертвует собой, предает себя сердцем и душой горнему. В этом и состоит главное отличие от мирской жизни, основанной на принципах хилиазма (призыв облегчить, обустроить земное бытие человека). Сознательное предание себя борьбе с этими принципами и обычаями современной “комфортной” жизни встречается ныне редко, да и не всегда это безопасно. Поэтому неудивительно, что сегодняшнее монашество слабо, – оно отражает общую слабость Православия в современной жизни».⁹⁵⁵

Всех приезжавших отцы привечали с любовью и заботой, и как же огорчительно было для них, когда их воспитанники отрывались от истоков монашеской жизни, едва прикоснувшись! Многие поначалу были преисполнены самых серьезных намерений и успевали добиться немалого в скиту. Но «хоть дух и бодр, плоть немощна» (ср.: Мф.26:41). Один из послушников, соблазнившийся былой «хорошей» жизнью, покинул монастырь, никого не предупредив, оставив подрясник во дворе. Потом вернулся, покаялся... и снова убежал. Так повторялось не раз и не два. Отец Серафим жалел юношу. В летописи он отметил: «Сколь хрупка у молодых любовь к Православию и решимость не отступать!»⁹⁵⁶ И далее: «Сохрани наши послушники страх Божий в сердцах своих, решись они служить Богу, невзирая ни на что, – отошли бы все тяготы и искушения, и ничто бы не мешало им спасать свои души».⁹⁵⁷

Хотя отец Серафим всячески избегал роли «богоносного старца» в отношениях с молодыми послушниками, он знал, что нужно воспитать у них доверительное отношение и открытость в общении с духовным отцом. «Будущему монаху важно научиться не доверять собственным суждениям, – писал он, далее цитируя постановления киновитянам преподобного Кассиана Римлянина. – “...Если хотим последовать евангельской заповеди и быть подражателями апостола и всей первенствующей Церкви или отцов, которые в наши времена последовали добродетелям и совершенству их, то не должны мы полагаться на свои мнения, обещая себе евангельское совершенство от этого холодного и жалкого состояния, но, последуя стопам их, должны стараться не обманывать самих себя; и так будем исполнять монастырское благочиние и постановления, чтобы нам отречься от этого мира”».⁹⁵⁸

Этот монашеский принцип был испытан веками. И у себя в монастыре отец Серафим находил ему достаточно подтверждений. Отошедшим от этого правила было уже не суждено вернуться на монашескую стезю.

Показателен пример одного молодого человека, которого отцы привели к Православию. Посетив почти все православные монастыри в Америке, он приехал в Платину, вознамерившись провести там целый год. Через неделю он переменил свое решение и задумал поехать на Гавайи. Его усовестили, и он согласился задержаться еще немного, но сказал: «Я не отступлю от своего решения, на душе у меня покой». Отец Серафим увидел в этом «наглядный пример слепоты и глухоты ко всему, кроме собственного “мнения”, которое неизвестно откуда залетает в голову».⁹⁵⁹ Брат этот немало помог в типографии, но прошел месяц, и он отправился куда и замышлял. В тот день дождь лил как из ведра. Юноша подошел к отцам и сказал: «Все работаете? Ну-ну, это дело хорошее. А я хочу от жизни наслаждений». Вскоре он прислал письмо: «мнение» его о жизни на Гавайях оказалось ошибочным, никому он там был не нужен, заботы, докучавшие в монастыре, не оставили его и в миру. Отец Серафим вынужден был признать, что «можно подвести лошадь к воде, но заставить пить нельзя». Однако его заботило, что станет с душой его духовного чада. Оставалось только желать, чтобы Господь ниспослал ему «благотворные страдания».⁹⁶⁰ После принятия Православия брат этот был чист душой, полон идеалов. После «загула» в миру духовно переменился, что запечатлелось и в его облике. Отцы, приехавшие его встречать на конечную автобусную остановку, не узнали бывшего брата.

Описал отец Серафим и другой случай. Один из братии весьма преуспел на пути к монашеству. На Преображение после всенощной, после проникновенной проповеди отца Серафима на вершине горы, он едва сумел спуститься – слезы радости застили глаза. «Да сохранит Господь в нем это доброе чувство, да не остынет сердце его», – записал отец Серафим.⁹⁶¹ Не прошло и двух месяцев, как брат этот захандрил. Он пенял отцам, что те поют стихиры неканонизированному святому (блаженному игумену Назарию Валаамскому), был очень возбужден на богослужениях, которые раньше приводили дух в радость. Несколькими днями позже он и вовсе покинул монастырь. «Вот наглядный пример того, как стремление стать “мудрее мудрецов”, самонадеянная критика приводят к утрате благодати Божией, – писал отец Серафим. – Охладев духом, сей брат очень скоро увидел огромную разницу во взглядах своих и Братства и вернулся в мир. Кто там будет духовно наставлять его? Господи, научи нас вести брань с нашими сокрытыми страстями и пребывать в страхе!»⁹⁶²

Но и в миру отошедшие братия не преуспели в духовности, как убедились отцы. Один из «блудных сынов» напомнил отцу Серафиму евангельскую бесплодную смоковницу. «Господи! Сподоби нас принести плоды, а не терять зеленые листья!» – записал отец Серафим в летописи.⁹⁶³

Он понимал, что упование на собственное мнение – результат глухоты и слепоты к воле Божией. Достаточно смиренно размыслить над обстоятельствами жизни, и сразу увидится воля свыше, нужно только вооружить глаза верой. Например, проскитавшись две недели, один из братии вернулся в монастырь, голодный и холодный. Отец Серафим подметил: «Накануне его ухода мы читали Евангелие: Никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия (Лк.9:62). А накануне возвращения – притчу о блудном сыне».⁹⁶⁴

Святоотеческое правило – не обольщаться собственным мнением – полезно не только монахам. Однажды, когда за трапезой сидело девятнадцать человек (православных священников и мирян), отец Серафим заметил, «сколь различны их духовная направленность и заботы. И сколь безрадостна судьба тех, кто уповает на свои силы. Только те, кто не думает о своей “умудренности”, а мнение свое полагает недостаточным, могут надеяться на духовный расцвет».⁹⁶⁵

Отец Серафим придавал огромное значение единению душ, и как трудно ему было принимать тех, кого это вообще не трогало. Сам он не жалел себя в работе, и до чего ж не нравилось ему наблюдать праздность и суесловие братии, ждущих, что кто-то придет и распорядится, что им делать дальше. Еще хуже того, когда они вдруг затевали мелочные – даже и не по монашеским меркам – споры. Однажды, услышав, как «старший» брат громогласно выговаривает Феофилу за то, что тот, чистя зубы, «истратил много талой воды», отец Серафим сказал, что подобные стычки «порождают разрушительный дух». О том же говорил авва Дорофей, наставлявший земляков – монахов-египтян:

«Каждый из нас оставил что имел; имевший великое и имевший что-нибудь, и тот оставил, что имел, каждый по силе своей. И приходя в монастырь, маловажными вещами исполняем пристрастие наше (в нашем случае – талая вода). Однако мы не должны так делать; но как мы отреклись от мира и вещей его, так должны отречься и от самого пристрастия к вещам и знать, в чем состоит сие отречение, и зачем мы пришли в монастырь, и что значит одеяние, в которое мы облеклись; должны сообразоваться с ним и подвизаться подобно отцам нашим».⁹⁶⁶

Чтобы добиться единодушия в монастыре, нужно, чтобы братия видели перспективу общего дела, верили в общую цель и четко ее представляли, радовались возможности работать ради нее на любом поприще. Противоположность этому – «своекоштное» монашество, неправильное по форме объединение людей без общей цели, где всякий делает, что ему вздумается, живут этакими старыми девами и холостяками. Об одном из искавших такого прибежища отец Серафим писал с болью сердца: «Он просто ищет теплый уголок, где бы ему не мешали, где он мог бы жить своей жизнью... Послушание для него – чисто внешнее, и только в необходимых рамках, дабы не пошатнуть свое маленькое благополучие, не прикипая сердцем к делам Братства... Сейчас уже очевидно, что его цели расходятся с нашими, но он пока держится за нас душевной привязанностью. Нам претит мысль отсылать его прочь, чтобы искал себе истинных единомышленников (хотя, очевидно, он их не найдет), но не хочется и тащить такой “балласт”, требуя от него того, что он должен исполнять добровольно. Его выходки порой донельзя опустошают меня и отца Германа, ибо он ставит под сомнение всю нашу жизнь, толком не поняв и не оценив ее. Да, эта жизнь трудна, требует великого борения, невероятной душевной чуткости и напряжения, – и именно поэтому ее легко порушить».⁹⁶⁷

За десять лет через Братство прошло более пятидесяти человек. Духовное руководство, забота о насущных потребностях людей, не говоря уже о запросах их душ, требовали от отцов огромных сил. Отцы пришли к заключению, что «чем больше людей, тем меньше толку». По очереди ломался то один, то другой старый грузовик, и требовалось их чинить. Отец Серафим однажды даже сказал, что «диавол нападает, во-первых, посредством машин, а во-вторых, через послушников».

Терпеть у себя «своекоштных» монахов – тяжкий крест, но еще тяжелее видеть, как лишают себя богоданных возможностей подлинные искатели монашества, которым не хватило упорства. «Братия, конечно, нам помогают, но пока нет ни одного “единодушного” с нами, – делился с кем-то из знакомых в письме отец Серафим, – и даже объяснить им, что это такое, невероятно трудно – душа у американцев тяжелая, дремучая, и чтобы проникнуться Православием, ей нужно много лет».⁹⁶⁸

И все же не напрасно несли отцы этот тяжкий крест. «Мы убедились на опыте, – писал отец Серафим, – что всякий, пришедший к нам с добрым сердцем и живой верой в преподобного Германа и архиепископа Иоанна, все же получил некое духовное утешение – по вере своей».⁹⁶⁹

Кое-кто из братии раскрылся характером, развил свою личность. Был среди братии один, которого поначалу сочли полоумным. Монашеское окружение преобразило его. Очевидно, суетный, пестрый, наэлектризованный мир, завораживающее влияние телевидения были губительны для его простодушной натуры. Оказавшись вне мира сего, этот брат уверился в своих силах, стал хорошим, совершенно нормальным человеком. Подметили отцы перемены и в его облике. Раньше паренек был вечно насуплен, глядел исподлобья. Теперь же чело разгладилось, лицо стало светлым, открытым, в голубых глазах появилась улыбка.

Несомненно, Господь затронул его душу. Однажды этот брат, белый как полотно, прибежал к отцу Герману и рассказал следующее. Он работал на большой тяжелой машине перед монастырем, как вдруг явственно услышал голос: «Отойди!» Без раздумий он послушался, и в тот же миг тяжелый механизм сорвался с подпорок и рухнул наземь. Не отойди брат в сторону, его бы смяло в лепешку, искалечив, а то и лишив жизни. Он сказал, что познал теперь, кто такой Ангел Хранитель.

У отца Германа и отца Серафима забот, как говорится, был полон рот, хотя поначалу они и не помышляли «основать монастырь». Всякого человека они привечали как дар Господень, хотя порой, судя чисто по-человечески, люди эти были «совсем не подарок». Всякого, кто возжелал встать на стезю монашества, они принимали, следуя завету преподобного Паисия: «Не отвергну никого из приходящих ко мне». Они также держались правила – никого не выгонять, разве что поведение того или иного брата становилось буйным и угрожало другим. Коль скоро Господь посылал им брата, не их дело решать, сколько ему пробыть в монастыре. Они жили и трудились с уверенностью: если брат не приживется, он сам это поймет и уйдет. Отцы старались каждому дать в духовном плане как можно больше, какие бы тяготы, невзгоды и внутренние страдания ни сулило это им самим. По словам преподобного Паисия: «Новый брат – новая молитва».

Вдали от шума и суеты мира, в тихих монашеских убежищах, в пустынных местностях, наводящих на мысль о вечности, тысячелетие жены Святой Руси трудились ради своего спасения, стремясь прежде всего приобрести смиренномудрие... Они старались быть невидимыми, незаметными, скрытыми в тихих кельях за монастырскими стенами, расположенными за отдаленными реками и озерами, в забытых скитах, спрятанных в зеленых чащах, в тени плакучих ив и березовых рощ, которые одни только и слышали их тихую молитву и нежное пение и видели их созерцающими свадебную горницу их Божественного Жениха, Христа.

О.Герман (Подмошенский). Житие св.Дорофеи Кашинской⁹⁷⁰

Отец Герман вспоминает: «Порой отец Серафим бывал столь отрешенным, безмолвным, что казалось, он никогда не выйдет из этого состояния. Природу он ценил как источник непостижимого соприкосновения с Богом и, пребывая в ней, погружался в пучины собственного внутреннего мира. Как утешительно видеть, сколь глубоко радовался он, созерцая пустынь. Я нередко задумывался: неужто более нет молодых американцев, чувствующих столь же глубоко, способных разделить его радость?»

Со времени знакомства с отцом Адрианом отец Герман (в ту пору просто двадцатилетний юноша Глеб) начал общаться с американцами, недавно принявшими Православие. Отец Адриан познакомил его с тремя своими подопечными – они жили в деревеньке близ Ново-Дивеевского монастыря. Прощаясь тогда с Глебом, отец Адриан настоятельно просил его не только помогать новообращенным в переводах с русского на английский, но и, заражаясь свежестью их восприятия, огнем их столь недавно обретенной веры, учиться Православию. Их новый взгляд чрезвычайно полезен тем, для кого Православие сделалось «прописной истиной». «Кто знает, доколе Господь будет попускать нечестивость, расползающуюся по Америке. Времени терять нельзя, нужно передавать людям опыт православной жизни, а это непросто – из-за различия культур. Как-то привьется побег Православия на новой ветви?» – говорил отец Адриан.

Дружбу с теми новообращенными отец Герман пронес через всю жизнь. Особенно сблизилась с Братством уже упоминавшаяся Нина Секо – она также всем сердцем чаяла православной жизни, о которой рассказывал отец Адриан. В результате многолетней переписки с платинскими отцами она тоже начала тянуться к монашеству.

В 1973 году Нина приехала в Сан-Франциско с восточного побережья. Зная о ее монашеских устремлениях, люди посоветовали обратиться в русский монастырь, но, будучи американкой, она боялась, что не приживется там. Отец Серафим подбодрил ее в письме, указав: «Храните в тайне свое чаяние монашества, живите в согласии со всеми, помогайте страждущим (но упаси Вас Бог навязывать помощь!), молите Бога и нашего предстоятеля владыку Иоанна указать Вам скорейший исход из мирской суеты. Не нужно сейчас стараться все “обустроить”. Достаточно иметь в сердце горячее желание пустыни, в чем мы постараемся помочь».⁹⁷¹

Позже Нина посетовала в письме, что удручена жизнью в миру. Отец Серафим написал в ответ:

«Дорогая сестра во Христе Нина!

Приветствую Вас о Господе!

По тону Вашего письма чувствую, что Вы нуждаетесь в назидании. Вряд ли смогу дать его Вам, однако, как и все американцы-православные, я замахиваюсь на бо́льшее. Попробую написать Вам несколько строк.

Вы правы, положение в Сан-Франциско (в церковной жизни) малорадостное, и не пытайтесь приспособиться или сделать вид. Не мудрено, что Вас это огорчает, однако именно в такие минуты и проверяется добродетельность. Нельзя предаваться унынию, разувериваться из-за своей «неопытности». Спросите себя: а может, все не так уж безнадежно? Вы не случайно оказались там, хотя, возможно, и не в соответствии с Вашими планами. Может, Вам в глубине души и собственные чаяния уже начинают казаться безумством? Когда такое случается со мной, я задаюсь вопросом: “А есть ли у меня выбор? Не большее ли безумство жизнь всего остального мира?” Так что держитесь и благодарите Бога, что Он испытывает Вашу веру.

Чтобы Вас не поглотил мелочный церковный мирок, СОЗДАЙТЕ МИР СОБСТВЕННЫЙ, ВНУТРЕННИЙ. Он, по сути, и есть подлинный церковный мир подвижников и пустынников, всех тех “чудаков”, которые не дают угаснуть искре в нашей душе. Сегодня, когда пустынь уже нечто несвойственное Церкви, голоса пустынников особенно важны. Значит ли это, что мы должны уподобиться им? Нет, просто мы любим их и хотим, чтобы хоть в малом жизнь наша напоминала их, если, конечно, Господь смилуется о нас, а не погубит во грехах наших, самости и нашем мраке кромешном».⁹⁷²

Отец Серафим и отец Герман знали, что в дореволюционной России монахинь было в три раза больше, чем монахов. Для американок православное общежительное монашество у них на родине, по сути, только-только зарождалось и негде было следовать пустынническому идеалу. Леса на севере России помнят немало великих святых пустынниц. Платинские отцы рассудили: а почему бы американкам не иметь свою пустынь? Тогда они еще не знали, что осуществлять это выпадет им.

В феврале 1975 года Нина приехала в Платину и сказала отцам, что все больше подумывает обосноваться на лоне природы, в тишине. Она нашла подругу-единомышленницу, студентку-вокалистку Барбару Мак-Карти. Отец Серафим отмечал: «Обе стремятся к отшельничеству, к жизни неприхотливой. Сколько же им предстоит претерпеть поначалу: расстаться с упованием на собственные силы, непрестанно бороться, вырабатывать смирение и доверие».⁹⁷³

Барбара пришла к Православию в 1968 году, и ее увлек идеал монашеского пустынножительства, после того как в одном из первых номеров «Православного слова» она прочитала о затерянных скитах в Канаде. В 1972 году она оставила занятия вокалом и отправилась в паломничество по этим скитам. В 1974 году поехала в греческий монастырь на острове Хиос, где пробыла более года.

5 июля 1975 года Барбара и Нина приехали в Платину в первый раз. «Поездив по монастырям, Барбара все еще ищет себе тихое пристанище для монашеских трудов, – записал отец Серафим. – Наш скит она полюбила всей душой».⁹⁷⁴ Отец Герман вспоминает, как в первый же приезд в скит она с какой-то особенной убежденностью сказала ему: «Мне нравится пустынь. Здесь хорошо. Я хочу пустынь».

Не прошло и двух недель, как Барбара вернулась в скит по своей воле. Полпути от Рединга она шла пешком, ночевала в лесу, промокла там насквозь. Ее появление удивило отцов, но еще больше удивился молодой человек, прибывший в скит за пять дней до того. Отец Серафим описывает в своем роде комичную ситуацию: «К нам из Джорданвилля на месяц приехал трудник – захотел поработать здесь летом. И надо же так случиться, что несколько месяцев назад именно он делал предложение Барбаре! Он решил, что это ему видение! Но Барбара-то, кажется, решительно настроена на монашество».⁹⁷⁵

Три дня она провела в домике для гостей неподалеку от монастыря, напитываясь духовными советами аввы Дорофея и немного работая. «Она хочет удалиться в пустынь», – отметил в летописи отец Серафим.⁹⁷⁶ Отцы побаивались, как бы она, увлекшись, не потеряла трезвение православной жизни, и как могли остужали ее излишнее рвение. Из скита она уехала с намерением обосноваться с Ниной в Этне и зажить тихой полумонашеской жизнью.

В Этне Нина жила недалеко от Янгов, а Барбара – на золотом прииске, принадлежавшем тетке Сюзанны Янг. Когда женщины в следующий раз приехали в Платину, отец Серафим рассказал им о «православной жизни, проводимой в страхе Божием и трепете и вместе с тем в покое, трудах и молитве, и чтобы находилось время и для миссионерской работы, и чтобы было единомыслие с теми, кто примкнет впоследствии».⁹⁷⁷

В октябре Барбара тяжело заболела, и ей пришлось вернуться домой, в штат Огайо. Заехав в Платину, она, как пишет отец Серафим, «из-за болезни почти не находила сил говорить и уехала в слезах, явно растроганная. Отец Герман особенно постарался поддержать ее, дать ей заряд вдохновения. Кажется, за то время, что она пробыла в Калифорнии, ей многое удалось узнать и многому научиться. В Этне, в общине, все ее очень любят».⁹⁷⁸

Однако следующим летом она вернулась! Ее намерения не изменились, а, наоборот, окрепли. С неделю она жила в монастырском доме для гостей и, казалось, была весьма довольна своим послушанием: ей назначили рыть яму для фундамента еще одного домика на другом склоне горы – место, где суждено было появиться скиту св.пророка Илии. Она исправно посещала и службы, и трапезы, а во время работы любовалась горами и ущельем.⁹⁷⁹

О помощи Братства Барбаре осуществить мечту отец Серафим писал: «Что это – наша “забава” или начало ее новой жизни? Одному Богу известно. Похоже, такова наша участь: делать что-то из ряда вон выходящее, чтобы не погасла искорка духовного борения, чтобы не потерять из виду главной цели. И тем немногим, кто нас “разгадал”, мы просто обязаны помочь».⁹⁸⁰

Где-то еще он писал: «Барбара чувствует себя хорошо. Сейчас пишет письмо матери. С “церковно-политической” точки зрения, ее пребывание с нами “чревато опасными последствиями”, и если кто из “официальных кругов” спросит, дадим такой ответ: мы стараемся привить ей вкус к пустыни и в то же время сдерживаем ее порыв уйти в отшельницы. Отец Герман разрешает ей отсутствовать не более трех дней кряду, чтобы она не пропадала из виду. Один Бог знает, к чему приведет ее столь страстное желание пустыни, мы не хотим это желание ни тушить, ни загонять в узкие рамки “готовых советов”. Покамест этим летом мы одни, и молодых душ, гораздых к соблазну, поблизости нет. Примеры из русской истории XX века показывают: тех, кто радеет о таких “сумасбродах”, самих потом начинают преследовать, впрочем, нам это хорошо известно».⁹⁸¹

Епископ Нектарий с любовью благословил Барбару, велел ей крепиться: «Уповай на Бога, и путь твой будет светел».⁹⁸²

«Духовность сестры Барбары коренилась в ее тонкой артистической натуре, – пишет отец Герман. – Как и отец Серафим, она чувствовала близость к природе. Она не расставалась со своей любимой книгой “Пятьдесят духовных поучений” преподобного Макария Великого, из которой явствует, что высокая цель всегда сочетается с трезвым, практическим ее воплощением. Святоотеческая литература и любовь к музыке помогли Барбаре увидеть в суровой природе Платины красоту Божия творения, которой она сама причастна. Но мало только лелеять это чувство в собственной душе, хотелось поделиться им с другими: так певец всем существом своим впитывает величие музыки, получает вдохновение свыше и несет его слушателям. Редкие свободные от молитвы минуты она посвящала переводу святоотеческих сочинений с греческого, переписывала русские тексты о монашеском пустынножительстве для “Православного слова”, иногда даже сама набирала их в типографии, когда мы с отцом Серафимом бывали перегружены работой».

Но при первой же возможности исчезала в своей сокровенной пустыни. Порой она молилась всю ночь напролет, и с рассветом ветер и эхо доносили до отцов ее голос.

«Припоминаю такой случай, – пишет отец Герман. – Церковная смута отразилась в ту пору и на Братстве (это было в 1976г. – смуту затеяла «сверхправильная группировка»). На душе было неспокойно, напряженность и неопределенность нависли тучей, и Барбара была в курсе наших дел. Однажды она попала мне под горячую руку, и, поведав о наших невзгодах, я попросил ее некоторое время не приходить. Она послушалась и ушла в лес. Только тогда до меня дошло: возможно, она голодна и пришла за провизией. Я написал записку с извинением, захватил кое-что из снеди и отнес в лощину. Там на дереве висел короб, где оставляли пищу для Барбары.

Смеркалось. Я спустился по склону, выискивая взглядом обусловленное дерево, и никак не мог найти. Вдруг из-за горы донеслось чудесное пение. Голос ее парил по всей лощине и уносился к подножию хребта. А над ее вершиной зажглась первая вечерняя звезда и проклюнулся серп месяца. И мне подумалось: “До чего же благодарна эта душа за нашу жизнь, даже обделенная хлебом насущным!” Никто из новой братии не выказывал такой любви к пустыни, так серьезно не руководствовался в жизни учением святых отцов.

Опустилась ночь. Мелодичные византийские песнопения пробуждали сокрушение в душе. “Как поделиться мне с ней той малой толикой Афона, что сокрыта в сердце?” – думал я, слушая греческие напевы.

Несколькими годами позже мечта моя исполнилась. Мой афонский духовный наставник, схимонах Никодим, благословил монашескую мантию для этой американки, отдавшей себя и свой чудный голос Создателю».

О Боже, расшири в нас чувство товарищества со всеми живыми существами, с нашими меньшими братьями, которым Ты дал эту землю как общий дом с нами. Да уразумеем, что они живут не для нас только, но для себя самих и для Тебя, что они наслаждаются радостью жизни также, как и мы, и служат Тебе на своем месте лучше, чем мы на своем.

Святитель Василий Великий

Однажды утром, вскоре после переезда отцов в Платину, округа огласилась громким кукареканьем.

Отцы вскочили, бросились в трапезную и... увидели на столе петуха! Они терялись в догадках: откуда он взялся, как проник в трапезную? Петух же продолжал кукарекать.

Тут из-за дверей раздался смех. Оказалось, что их друг, диакон Николай, по пути увидал красавца-петуха и решил купить в подарок отцам. Приехал он ночью и поместил петуха в трапезную.

В лучах рассвета петух предстал во всей красе: оперение блестело и переливалось на солнце золотом, пурпуром, синим и ярко-зеленым. «Никогда ничего подобного не видел, – признавался отец Герман, – будто из иного мира к нам залетел».

Петуху явно нравилось на новом месте. Он быстро освоился и уже по- хозяйски разгуливал по двору. Он стал «третьим братом» в скиту, и его послушанием было будить братию по утрам на молитву. Он приучил их доверять ему больше, чем будильнику. Петух, пробуждающий к молитве, – образ евангельский, он напоминает о предательстве и покаянии апостола Петра. Неспроста на Руси петухов называют «Петя».

В семье отца Серафима, когда он был ребенком, держали кур, и он построил новому гостю курятник, а к зиме съездил в город и купил четыре белоснежных курицы, с тем чтобы в скиту не переводились свежие яйца. Курятник помещался рядом с кухней, и куры были всегда на виду. Сколь точен был их распорядок дня: они забирались на насест не раньше захода солнца, а просыпались точно с рассветом. Отец Серафим также заметил, что у кур разные характеры, разная походка, они по-разному ищут пищу, кудахчут. Одну из них, самую «говорливую», он прозвал Певуньей, другую, бойкую и задиристую, Драчуньей, а ее всегдашнюю жертву – Золушкой. Даже имея куриные мозги, можно остаться «личностью»! Была у отца Серафима любимица, которую он кликал по-русски – Румянец. Она не отходила от него ни на шаг.

Прожив в Платине не один год, отцы не заводили ни собак, ни кошек, в строгости своей полагая, что скит – неподходящее место для домашних тварей. Но в один прекрасный день Нина Секо привезла подарок. Она попросила отца Германа закрыть глаза и подставить руки. Открыв глаза, он увидел у себя в руках серого котенка. Отец Герман хотел было отказаться, но практичная Нина спросила, не докучают ли отцам мыши. «Ну что ж, – обратился отец Герман к котенку, – поймаешь за час мышь – останешься, не поймаешь – придется распрощаться».

Новый гость деловито устремился под дом. Не прошло и пятнадцати минут, как перед Ниной и отцом Германом появился котенок с мышью в зубах. Добычу свою он сложил у ног отца Германа. Что ж, послушание выполнено – котенок остался. А вскоре появились и другие.

Давно уже подметили отцы, что окрест водятся гремучие змеи. Порой отец Герман находил смертоносную гадину даже в своей келье прямо в клобуке или на кровати. Однако появились кошки, и змей стало меньше. Отцы смекнули: раньше змей привлекало обилие мышей; поубавилось мышей, значит, змеям поживиться нечем. Таким образом, из нежелательных в монастыре «домашних тварей» кошки превратились в тружениц, блюстительниц чистоты и безопасности.

Поскольку не подобает давать какому-либо животному имя святого, отцы присваивали кошкам название того или иного места, связанного с жизнью святых. Так, кошка, приблудившаяся в день поминовения преподобного Германа Аляскинского, получила кличку Аляска; объявившаяся на праздник великомученика Феодора Тирона звалась Тирой и т.п. Грустноглазая дымчатая кошка, подобранная в день прославления иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость», соответственно, была и прозвана Печальной.

Постоянной спутницей отца Серафима сделалась Тира. Пестрая мелкая кошечка стала воистину матриархом кошачьего клана, никто не смел ей перечить. Даже в келье отца Серафима она вела себя по-царски. Удобно устраивалась у него на коленях, когда он, к примеру, печатал какую-нибудь статью, и он боялся пошевелиться или встать, чтобы не потревожить гостью. Как-то, зайдя в одну из рабочих комнат, он увидел, что Тира принесла котят прямо среди бумаг на его редакторском столе!

Но собак отец Серафим любил куда больше. Конечно, ни одна из них не могла заменить ему любимого четвероногого друга детских лет Дитто, но в один прекрасный день на монастырский двор забежал большой рыжий с черным воротником пес, похожий на немецкую овчарку. Он быстро подружился с отцами. «А что, может, оставим его?» – с сомнением спросил отец Серафим. Но у собаки был ошейник, значит, и хозяин, поэтому отцы повесили объявление в магазине в Платине. Вскоре хозяин и впрямь объявился. Приехал на грузовике, чтобы забрать своего Мерфи. Пес виновато припал к земле, с ужасом глядя на хозяина, – видно, не сладко ему жилось, не видел он ничего, кроме брани и побоев. Отцу Серафиму было жаль расставаться с псом.

Но несколько дней спустя Мерфи снова объявился! И снова приехал грозный хозяин. «Живо в машину! – скомандовал он и ударил пса. – Если снова к вам прибежит, оставляйте у себя!» – сказал он напоследок.

Ждать долго не пришлось. Через пятнадцать минут Мерфи вернулся. Отец Серафим втайне ликовал. «Мирское» собачье имя поменяли, отныне пса звали Свир, ибо впервые он появился на праздник преподобного Александра Свирского. Более благородного существа отцы, по собственному признанию, не знавали. В глазах у него светились доброта и смирение. Всем- то он хорош: и проводит, и поиграет, и приласкается, и защитит. Он отвадил от монастыря медведей и пум, хотя лаял очень редко и никогда – без причины. Известны случаи, когда он помогал заблудившимся братьям найти дорогу к монастырю.

Отец Серафим редко ласкал Свира. Пес и хозяин прекрасно понимали друг друга и без слов. Тому достаточно было пристально взглянуть в преданные собачьи глаза – так он некогда смотрел в глаза Дитто. ,

В произведениях древневизантийского искусства часто можно встретить изображение павлина, ставшего уже в первые века христианства символом Воскресения. Рисунок на павлиньих хвостах издревле воспринимался как образ многоочитого Херувима. По примеру некоторых византийских монастырей платинские отцы держали у себя этих великолепных птиц. Один из паломников подарил скиту двух павлинов, и вскоре они дали потомство. Павлины разгуливали по двору и лесу, отыскивая корм. По весне у них отрастали на хвостах дивные переливающиеся перья – творение Божественной десницы, образ красоты, искусства Создателя.

Окрестные олени сделались почти ручными. В монастыре они чувствовали себя в безопасности: охотники там не угрожали. В одном из писем отец Серафим заметил: «В разгаре лето, охотничий сезон, и олени держатся поближе к нам. Сейчас я сижу во дворе, а подле меня – пятеро оленей, вот трое пьют из нашего “родника́».⁹⁸³

Афося родилась в монастыре прп Германа в день памяти прп.Афанасия Афонского. На глазах у отцов из крошечной малютки выросла красивая лань. В июне 1972 года отец Серафим писал: «Два дня тому назад наша недавняя малютка родила двух оленят – и прямо против церкви! Не прошло и полдня, как мать их нам “показала”, причем они уже, хотя и не твердо, держались на ногах. Любопытно: малютка не устроила им никакого “гнезда”. Поводила их по двору, потом они заснули – кто где, сама же она легла поодаль. Три дня не уходили они со двора – значит, доверяют нам. Случайно раз увидели олененка под “деревом святого Герасима”, где висит икона, – очень трогательное зрелище».⁹⁸⁴

Из всех оленей отец Серафим выделял одного – светлого (отчего и получил прозвище Белан) крупного самца, отличавшегося величественной красотой. Грудь у него поросла пушистой белой шерстью. Горделиво, по-царски шествовал он по лесу, признавая в монахах друзей. Подходил совсем близко, позволял себя гладить, ел с рук.

Однажды, когда охотничий сезон был в разгаре, на дороге к монастырю показался джип. Белан разгуливал по монастырскому подворью и, ничего не подозревая, пошел на шум. Один из братии бросился вдогонку, крича на ходу: «Стой, Белан! Назад!» Джип остановился. Сидевшие в нем, конечно, увидели оленя и, конечно же, услышали крики. Белан, однако, не остановился, миновал церковь, и не успел отойти трех метров, как грянул выстрел. Красавец-олень упал замертво. Подоспел отец Герман. «Что вы делаете?! – закричал он, указывая на знак “Охота запрещена”, – здесь частные владения!»

Но охотников, которые были явно навеселе, это не вразумило. Один из них нацелил еще дымящееся ружье на отца Германа. «Что-что ты сказал?!» – угрожающе вопросил он. Отец Герман не стал вступать в бессмысленные препирательства и ушел. Вскоре охотники убрались восвояси.

Отец Серафим, узнав о нелепом и жестоком убийстве Белана, был потрясен. Войдя в церковь, он горько заплакал.

При напряженной работе в скиту отцы получали от животных отдохновение и облегчение от трудов. Порой к отцам в типографию забредала кошка, самостоятельно открыв дверь, или вдруг семья малиновок вила гнездо прямо под окном – и разом спадали оковы мирских забот перед неоспоримым чудом Божия творения, напоминая, что и человек – частичка этого творения. Какое зверью дело до сломанных грузовиков, печатных прессов, наборных машин, их не волнуют никакие заботы, столь обременявшие отцов.

Отец Герман говорит: «Жизнь у нас простая, близкая к природе, и у животных в ней свое место. В современной обмирщенной обстановке, напротив, они лишены естественной среды, живой силы, им неуютно в рукотворном людском мире. Вглядитесь в глаза зверушек: они не просто милые пушистые игрушки, а существа, которых надобно принимать всерьез, у них свое мироощущение. Они, кажется, вот-вот обратятся к нам: “Войдите же в мир Божий! Вы принадлежите вечности!”»

В минуту покоя, вспоминает отец Герман, у их с отцом Серафимом ног собирались «братья меньшие»: Свир приветливо помахивал хвостом и преданно смотрел в глаза, рядом тихо пристраивалась Киса, кошка с красивыми белыми лапками.

– Как ты думаешь, – спросил отца Серафима в одну из таких минут отец Герман, – в чем смысл всех этих животных?

– Чтобы напомнить нам о рае, – ответил отец Серафим.

Нужно изучать церковную службу и церковный устав, так как красота христианского богослужения и глубина выше ангельской, это связь земли с Небом. Это хор Ангелов и людей, стремящихся к соединению своих сердец с Богом и воли своей с волей Божией.

Старец Захария (Троице-Сергиева лавра, Россия; скончался в 1936г.)⁹⁸⁵

Попав впервые в Свято-Германовский скит, епископ Нектарий оглядел все с благоговением, с благодарностью перекрестился и сказал: «Это чудо!»

В России на глазах епископа Нектария безбожники-бандиты, захватившие власть, поразившие всю страну как чума, закрыли Оптину пустынь. В 1960-х и 1970-х годах в Сан-Франциско на его глазах поднялся «прилив стихий вероотступничества», как называл такое явление святитель Игнатий (Брянчанинов). И посреди всей этой мирской суеты существовал монастырь Преподобного Германа, затерянный в лесной глуши, никому не известный, с двумя молодыми монахами, один из которых к тому же был новообращенным американцем. Не мудрено, что Платина показалась епископу Нектарию чудом. Он говорил отцу Герману и отцу Серафиму, что «в Платине живет дух Оптиной пустыни».

В то же время он предостерегал отцов от самомнения и гордыни. В1975 году, когда они приехали к нему в Сан-Франциско, он сказал: «Не думайте, что все достигнуто вашим трудом и заслугами. Это – дар Божий».⁹⁸⁶ Его родной брат, профессор Иван Концевич, любил говорить, что в Оптиной монахи «перед Богом на цыпочках ходят». Там шутки или подтрунивание братии никогда не перерастали в злословие или насмешку. Они воздерживались от осуждения, празднословия, от всего, что могло бы нарушить их внутренний покой богоприсутствия. Епископ Нектарий подчеркивал: «Монахи хранили благодать Божию как бесценное сокровище». В проповеди отцам епископ Нектарий не удержался от слез при словах: «Храните как зеницу ока уединение свое и единодушие. И да не зайдет солнце во гневе вашем».⁹⁸⁷

В 1974 году епископ Нектарий, возвращаясь из Сиэтла в Сан-Франциско, по пути заехал в скит на Преполовение. «Как обычно, – записал отец Серафим, – он утешил братию. Дал совет: не поддаваться трудностям, разномыслию и прочим напастям, каждый день проживать, уповая на Бога, не беспокоясь о дне завтрашнем. Радуйтесь и «работайте Господеви”, в одиночку ли, вдесятером ли. Господь определил вас в нужное место».⁹⁸⁸

Даже мать отца Германа, ранее противившаяся устремлениям сына, поняла, что он выбрал верный путь. Приехав как-то повидаться с ним, она сказала: «Я чувствую, ты здесь живешь в благодати Божией».

Когда в декабре 1973 года отец Герман вернулся из поездки в Джорданвилль и рассказал о ней, отец Серафим понял, как много Господь дал их Братству. В день памяти преподобного Германа отец Герман прочитал там лекцию перед двумястами молодыми людьми – так начались традиционные Свято-Германовские паломничества в Джорданвилльском монастыре. «Сколько душ он воспламенил тогда, сколько заронил семян истинной духовности, – размышлял об этом в летописи отец Серафим. – Молодежь томима духовным голодом и жаждой истинного, пламенного Православия. Православие наносное отомрет. Мало кто из иерархов понимает это! Многие в Церкви поглядывают на наше Братство с великой надеждой на будущее. Но положение наше как ни у кого свободно – вот что по-настоящему обнадеживает, несмотря на всякие препятствия. Нам так много нужно успеть, напечатать столько книг на русском и на английском, причем каждой поддержать искру вдохновения и задать верный тон».⁹⁸⁹

Отец Серафим также порадовался, что собрат привез ободряющие вести от иерархов с восточного побережья. Он писал: «Архиепископ Аверкий благословляет все наши дела, поощряет нас, и митрополит Филарет подчеркивает, что мы выбрали правильный путь. Благословляет нас и архиепископ Андрей.⁹⁹⁰ А следует из этого вот что: не стоит огорчаться из-за неразумения церковных властей, из-за Синода, которой мыслит категориями «организованности” и «церковной политики”. Нужно смело идти по пути, на который нас благословил архиепископ Иоанн».⁹⁹¹

В день памяти святого Евгения Александрийского, 12/25 февраля 1975 года, отец Серафим сделал в летописи следующую запись: «“Мирские” именины отца Серафима (13-летие пребывания в Православии). Отец Герман произнес в храме важную проповедь. Упомянув святителя Алексия, строителя московского,⁹⁹² он сказал, что мы также должны строить, а не разрушать православное здание как своих душ, так и нашего общежития. Это значит, что нам нельзя унывать, нельзя чрезмерно мудрствовать, когда отец Герман растолковывает нам законы духовной жизни, равно нельзя и бездумно относиться к собственной духовной жизни или принимать все дарованное нам как должное. Случайностей в жизни нет – все происходит по Божию Промыслу или попускается ради нашего спасения, отражая наше внутреннее состояние и потребности. Сколько ж надо трудиться в страхе Божием, чтобы сознательно обустроить этот уголок Православия в Америке, не для нашего личного довольства, а во благо американского Православия».⁹⁹³

Создавая уголок Православия в Америке, отцы пытались преобразовать и свой быт, чтобы все, что их окружало, говорило душе о святой жизни во Христе. Желая полнее ощутить связь со Святой Русью и ее Божиими угодниками, отцы дали название своим жилищам в честь крупнейших русских монастырей. Так, келья отца Германа на вершине горы называлась «Валаам», а келья отца Серафима, выстроенная им собственноручно в 1975 году, – «Оптина». Последующие строения были названы в честь Саровского и Глинского монастырей.

В 1974 году прошел слух, что скит посетит сам первоиерарх Русской Зарубежной Церкви митрополит Филарет. «Он ужаснется нашей обстановке! – сокрушался отец Герман. – У нас даже приличной комнаты для владыки не найдется». Тогда юный Томас Андерсон предложил построить новый дом, «достойный царя». Отцу Серафиму мысль понравилась.

Но митрополит так и не пожаловал. А замысел Томаса воплотился в лучшем, чем предполагалось, виде: решили построить часовню в память о погибших мученической смертью царе Николае II и его семье. 4/17 июля, в день поминовения царственных мучеников, отцы окропили святой водой место для будущей часовни. Отец Серафим, как и во всех монастырских стройках, взял на себя составление проекта и плотницкие работы. Остальные во главе с отцом Германом помогали. К ноябрю часовня была готова, стены ее украсили фотографиями царя и его семьи – фотографии были подарены семьей Макушинских, о которой речь пойдет ниже. Для человека стороннего все это было непонятно, отец Серафим осознавал это, но тем не менее записал: «Закончили раму для царского портрета, покрасили стены в синий цвет – и все готово для торжеств. Конечно, не многих воодушевят эти “торжества в глухомани”, да и сама мысль поставить среди леса царскую часовню. Но мы и впредь должны оставаться “чокнутыми” в глазах мира, дабы не утерять рвение и принести плоды».⁹⁹⁴

Расчистили братия место окрест и для будущих «скитов». Каждый носил имя какого-либо святого и пока представлял собой расчищенную поляну или просеку, где можно было бы проводить богослужения. Кое- где вырыли даже котлованы для фундаментов грядущих часовен или келий. Каждый скит помечался иконой на дереве, деревянным крестом или аналоем. В дальнейшем отцы принесли в некоторые из скитов алтарные столики.

Ближайшим «скитом» была та самая наружная часовня, в которой отцы провели свою первую в Платине службу, а владыка Антоний – первую Божественную литургию. Располагалась она на холме, в нескольких десятках метров выше храма. Отцы посвятили ее Сретению Господню – любимому празднику отца Германа. Надеялись, что со временем удастся построить там часовню, ведь у отца Германа на Еловом острове была часовня именно в честь праздника Сретения Господня. 2/15 февраля 1975 года, в праздник Сретения, отец Серафим записал: «Был крестный ход вокруг монастыря. Остановились у наружной часовни (место, где будет стоять Сретенская часовня) послушать проповедь отца Германа о значении этого праздника для православной Америки и для нас. Да, Православие пришло в Америку в лице преподобного Германа, а дикие горы Северной Калифорнии просветились светом Православия от служения на этом самом месте Божественной литургии».

Подальше от монастыря располагались «скиты» святого пророка Илии, святого Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, святого Иоанна Богослова, преподобного Харитона, исповедника Палестинского, преподобного Серафима Саровского, старца Зосимы Сибирского, преподобного Тихона Калужского. Последний жил анахоретом в дупле, и братия в его честь также выделили «Тихоново дерево». Еще два скита были названы в честь великих кельтских монастырей – Линдисфарна и Ионы.

Поименовали и окрестные горы и холмы. Ту гору, на которой стоит монастырь, – она самая высокая в округе, – назвали горой Преподобного Германа, в честь самой высокой горы на Еловом острове. Вершина с милю на запад от монастыря получила имя преподобного Паисия (Величковского), в обиходе же прозывалась Паисиевой горбушкой. Еще одной присвоили имя Афона. Гора на юге, доселе именовавшаяся в миру Черной, была наречена в честь Покрова Пресвятой Богородицы. На Покров в 1974 году отец Серафим записал: «Пятеро братий и один паломник взошли на Черную гору. Открывшийся вид всколыхнул душу. Наш спутник – из молодых хиппи, и, видимо, Православие еще не коснулось его души. Мы так и назвали гору – Покровской, а другую гору, с луговиной на вершине (около 2000 метров высотой), – в честь преподобного Романа Сладкопевца и преподобного Иоанна Кукузела – сегодня день их памяти».⁹⁹⁵

К каждому скиту в день памяти святого совершался крестный ход с хоругвями. Отцы старались выполнить завет отца Спиридона: «Пусть будет больше крестных ходов, ибо они освящают все вокруг».⁹⁹⁶ Вот как некоторые из них описываются в летописи отца Серафима:

«10/23 июля 1974 года. Праздник Коневской иконы Божией Матери и преподобного Антония Киево-Печерского. После утренней службы пошли крестным ходом на кладбище, где на весь день оставили ныне чтимую икону. Каждый из братии нашел в тот день время прийти на кладбище помолиться. Лучи солнца, отражаясь от иконы, золотят лес, чудесным образом освящая все вокруг этим дивным отсветом. В этот день мы поминаем и создательницу этой иконы, рабу Божию Татьяну,⁹⁹⁷ упокоившуюся год назад».

«28 июля /10 августа 1974 года. Память святого Люпуса Троянского.

С нами крестным ходом идут и паломники. Вместе мы устанавливаем крест в Линдисфарне, там будет совершаться память западных святых. Во вторник славим святого Германа Оксерского. Отслужили вечерню, прошли крестным ходом к Линдисфарну».

«19 марта /1 апреля 1975 года. На закате устроили крестный ход в Линдисфарн, выкопали котлован под фундамент часовни святого Ионы. Иной раз думается: мы сумасшедшие! Однако наши мечты здесь, на горе, небезосновательны, нужно только двигаться вперед и вперед, как бы противны наши действия ни были мирским “здравому смыслу” и “мудрованию”. Мы лишь сеятели, Господь знает, что мы пожнем».

«19 июля /1 августа 1976 года. Память преподобного Серафима Саровского. Крестный ход в Линдисфарн. Там отцу Серафиму вручают икону преподобного Мартина Турского и землю из монастыря в Линдисфарне (привезенные Алексеем Янгом из Англии). Потом начали читать акафист в скиту святого Илии Пророка, но помешал ливень – пришлось дочитывать в церкви. А в канун дня Илии Пророка рокотал гром, сверкали молнии и дождь лил как из ведра».

«20 июля / 2 августа 1976 года. Илия Пророк. Крестный ход к скиту святого. Молились о дожде: чтоб миновала опасность пожара и чтоб воды всегда было в достатке. Утром светило солнце... Днем же загрохотало, сыпал дождь с градом – все склоны гор побелели. Четыре дня кряду потом шел дождь – это ли не ответ Илии Пророка на наши молитвы...»

«23 октября / 5 ноября 1976 года. Канун упокоения старца Зосимы (Верховского) Сибирского. При лунном свете совершили крестный ход по “зосимовой дороге” до западных пределов монастыря, помолились об упокоении старца и о том, чтобы удалось купить земли к западу, если, конечно, на то воля Божия».⁹⁹⁸

И все же основные события происходили не в «скитах», а в монастырском храме. В этом простом, странноватом на вид строеньице хранились иконы, бывшие свидетелями святых молитв архиепископа Иоанна. Иконы эти работы Пимена Софронова были некогда заказаны архиепископом Иоанном для нового собора в Сан-Франциско. Он молился перед ними ежедневно, но после его смерти иконостас заменили на новый. Стены расписал фресками мастер иконописи архимандрит Киприан. А иконы Пимена Софронова архиепископ Антоний подарил в благословение от собора монастырю Преподобного Германа. В иконостасе собора это были главные иконы (Спасителя, Матери Божией и святого Иоанна Предтечи). Еще одну икону из собора– «Христос с хлебом и вином» для Святой Евхаристии – отцы повесили на видное место за престолом монастырского храма. Достались им и царские врата из собора, также ценимые владыкой Иоанном. Эти царские врата были слишком большие и не подходили к иконостасу монастырского храма. В 1988г. братия отстроили более просторный храм, и царские врата владыки Иоанна заняли наконец свое место в иконостасе. Братство бережно хранило все эти священные и дорогие для него предметы как память о своем иерархе-основателе.

В круге ежегодных служб в скиту выделялись службы на праздники Господские и Богородичные. Отмечались они в бедности, простоте и великой радости. События земного бытия Христа и Его Матери каждый год заново переживались, они не уходили в историю, они были запечатлены в вечности.

В праздник Крещения Господня отцы и братия обходили пустынь, окропляя все вокруг святой водой, освящая «сам воздух». Это продолжалось всю последующую неделю. Описывая Крещение в 1976 году, отец Серафим писал: «Радостный праздник с крестным ходом к местному “Иордану” – сосуду с водой на пне посреди нашего необустроенного источника. Освятили там воду. И восемь дней подряд до отдания праздника⁹⁹⁹ совершали крестные ходы. Каждый пил из “источника”. 7 января (по церковному календарю) – крестный ход вокруг “Валаама” и до будущего скита святого Иоанна Предтечи (к востоку от “Оптиной” за ущельем), место для него только что подготовили отец Герман и брат Феофил.¹⁰⁰⁰ 10 января, в праздник преподобного Павла Обнорского,¹⁰⁰¹ мы прошли крестным ходом вокруг всей нашей горы, а также “Афона”, горы Преподобного Германа, скитов “Валаама”, святого Ионы, “Оптиной”, кропя всюду святой водой. В воскресенье 12 января – крестный ход к скиту святого Илии Пророка с мощами преподобного Феодосия Великого, общих житий начальника († 529). Благодарим Господа за дарованную нам свободу, за возможность бороться, работать и видеть плоды своей работы (мы столько успели напечатать за последнюю неделю: два номера журнала и брошюра об архиепископе Андрее вышли почти одновременно)».

В канун Преображения – праздника в честь явления Господня на горе Фавор – монастырская братия собралась на вершине горы Преподобного Германа. Место это называлось у них Преображенским скитом. Поставили аналой и отслужили всенощную перед воздвигнутым там крестом. После службы, сидя под звездным небом, братия слушали отца Серафима: он делился размышлениями о преображенном Царствии Небесном, к которому надобно себя готовить. В 1974 году отец Серафим так описывал праздник Преображения: «Несмотря на сильный ветер и холод, настроение у всех приподнятое. После службы все расселись на большом валуне и принялись слушать о преображении человека и мира в грядущие времена, о двух противоположных измерениях: о пространстве, столь бесконечном, манящем и пугающем, и о времени, столь кратком, призывающем нас убояться собственной нерадивости в приготовлении души ко спасению за нашу мимолетную жизнь». Слова эти, сказанные под бескрайним небом, среди бесконечных лесистых горных кряжей, проникли глубоко в сердца слушателей, пробудив тоску по Создателю.

Рождество в заснеженном лесу – всегда счастливая пора. Западное Рождество ныне сопровождается ужасной коммерческой и рекламной шумихой, и хорошо, что оно отстоит от православного почти на две недели, – шумиха к тому времени уже стихает, не достигая затерянного в лесах скита. Можно полностью сосредоточиться на духовном содержании праздника, всю ночь напролет распевая древние стихиры о Рождестве Христовом. Не забыли в монастыре и старинных обычаев: подносить друг другу подарки, украшать елку (даже церковь бывает убрана еловыми лапами), к чему так привычна душа западного человека. По разумению отцов, особенно важно это для детей. У Феофила и его брата Матвея в жизни не было ни елки, ни рождественских подарков – мать возражала против всего этого. В 1974 году отец Серафим написал: «Рождество Христово прошло в мире и покое в обществе трех братий и паломника Матфея. Позади неделя предпраздничных хлопот. Отец Серафим и Матфей отправились в лес и, утопая в снегу, выбрали ель и нанесли еловых лап. Срубал дерево собственноручно Матфей (впервые в жизни у него елка на Рождество!). Сам праздник мы провели в Царской часовне. Всем приготовили подарки, а потом отец Серафим рассказал о старце Макарии Оптинском... Вечером – праздничный ужин, чтение вслух “Рождества в Англии” Вашингтона Ирвинга. Сколь же блекло и по-язычески справляют там праздник, разве сравнить его с православным Рождеством!»¹⁰⁰²

На следующий год выбирать елку в лесу отправились отец Герман и Феофил. Раздав подарки, братия включили магнитофон и стали слушать ораторию Гайдна «Сотворение мира». Отец Серафим отметил у себя в записях: «Весьма воодушевляет. Да, тем годом отец Герман положил немало труда, чтобы создать праздничную обстановку для каждого».¹⁰⁰³

В современном мире к таким праздникам, как Рождество, начинают готовиться загодя. Разворачивается широчайшая рекламная кампания, суета достигает предела. Но минула праздничная дата – и ничего, кроме объедков, обрывков оберточной бумаги, не остается. В Православии празднуют целую неделю, торжества идут и в церкви, и вне ее. А Пасху празднуют еще дольше.

Пасха – «праздников Праздник» – самая светлая и радостная пора, и готовятся к ней все шесть недель Великого поста. Братия стремятся очистить сердца от всякой скверны. Службы постом долгие, по восемь-девять часов в день, много покаянных молитв, чтений из святых отцов, даже вне церковных служб стараются не расставаться с душеполезной литературой (каждому брату во время Великого поста вменяется в послушание прочитать ту или иную книгу). Братия постится в соответствии с предписаниями Церкви. Вся обстановка располагает к покаянию, внутреннему трезвению и сосредоточенности. В церкви читаются в основном книги монашеского толка: «Лавсаик», «Лествица», «Изречения святых отцов». По традиции на богослужениях читают выдержки из творений преподобного Ефрема Сирина, но, так как на английский эта книга не была переведена, отцам пришлось заменить ее книгой «Пятьдесят духовных поучений» преподобного Макария Великого, а в более поздние годы – книгой «Беседы» святого Григория Великого. В индивидуальном порядке братия читали «Невидимую брань», «О постановлениях киновитян» преподобного Иоанна Кассиана, «Устав» преподобного Пахомия Великого, «Северную Фиваиду». Отец Серафим, как уже говорилось, Великим постом всякий раз перечитывал «Исповедь» блаженного Августина в дополнение к иным книгам.

Те, кто, подобно отцу Серафиму, видел в тяготах Великого поста не «наказание», а благословенную возможность очиститься душой, стяжали сладостное, Богом посланное сокрушение сердца. В 1975 году после первой, самой строгой, недели Великого поста, когда почти совсем не принимают пищи, отцу Серафиму довелось дважды за один и тот же день забираться три километра в гору. Дойдя во второй раз до места назначения в одиночестве и кромешной тьме, он заметил, что чувствует «изнеможение и глубокую радость».¹⁰⁰⁴ Тело его пребывало в слабости, зато дух воспарил. Сила Моя совершается в немощи (2Кор.12:9)!

В Страстную седмицу перед Пасхой братия, следуя обычаю Оптинских старцев, проводили особый обряд на заутрени. Царские врата медленно открывались, за ними представало многоцветное сиянье лампад, выставленных перед святым престолом, и братия исполняли протяжное и мелодичное старинное песнопение «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь; просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя». Еще ребенком, будучи в Оптиной пустыни, епископ Нектарий присутствовал при этом трогательном и редком обряде. Он научил этому и братию, тем связав их еще более крепкими узами со святым монастырем.

После 1970 года, когда архиепископ Антоний повелел, чтобы братия приехали на Пасху в Сан-Франциско, они всегда встречали этот светлый праздник у себя в лесном скиту. Окруженные Божией природой, монахи могли без помех извне предаваться праздничной радости. Словно знаменуя Воскресение Господне, к Пасхе распускались первые цветы, и отцы убирали церковь сотнями ярких соцветий.

С теплым чувством вспоминали они свою первую Пасху в скиту в 1971 году. Поскольку ни епископ, ни священник не приезжали на этот праздник к ним служить литургию, отцам пришлось самим за несколько дней до торжеств отправиться в Сакраменто – причащаться Святых Таин.

Всякий раз, оказавшись там, отец Серафим навещал бывшего алтарника и хориста святого праведного Иоанна Кронштадтского, ныне уже престарелого иподиакона Алексея Макушинского. Отец Серафим подробно расспрашивал о святом праведном Иоанне: каков он был на вид, как служил в алтаре, и боялся пропустить хоть одно слово живого свидетеля и современника о великом святом Руси. Отец Серафим словно лично общался с ним в такие минуты.

Вместе с женой Зинаидой Алексей принадлежал к церковному подполью в России. Алексей был учеником новомучеников отца Измаила Рождественского и его брата отца Михаила. Сколько порассказали платинским отцам супруги Макушинские об этих братьях-исповедниках, побудив их составить жизнеописание новомучеников и опубликовать его в «Православном слове». Сидя в доме Макушинских перед самой Пасхой 1971 года, отец Герман разглядывал фотографии отцов Измаила и Михаила – их потом присовокупят к жизнеописанию. Отец Герман попросил: «Мы справляем Пасху у себя в лесу, нельзя ли нам позаимствовать эти портреты, дабы мы могли разделить пасхальную радость с этими святыми людьми?» Макушинские с радостью согласились.

Пасху в тот год отец Герман описывает так: «Всю ночь напролет молились мы в холодной церкви и закончили службу. Лицо у отца Серафима было зеленовато-серым от поста и недосыпа. Но как радовалась его душа! Встречали мы праздник лишь вдвоем. Сели за праздничную трапезу. Отцы Измаил и Михаил, их светлые лики, также были рядом с нами. Памятуя о Святой Руси, стонущей сейчас под игом коммунистического рабства, мы помолились братьям-исповедникам и почувствовали: они сейчас с нами и тоже приобщаются пасхальной радости.

Мы разрезали куличи – их испек сам отец Серафим. Он, конечно, мастер на все руки, но, скажем прямо, в пекарском искусстве не преуспел. Каждый год пек куличи – и каждый год одно и то же: они подгорали снаружи, а внутри не пропекались. Но разве это важно! С нами Бог, святые, мученики, наша пустынь...

Отобедав, я пошел прогуляться и увидел, как из-под снега тянется к свету первоцвет. В ту минуту счастливее меня не было никого на свете!»

В последующие годы отцы встречали праздник с новой братией, отчего торжественности прибывало. Отец Серафим написал о Пасхе 1975 года следующее: «Целую неделю шли длинные службы, и вот наконец шестеро братий собрались на всенощную в пасхальную ночь перед Христовым Воскресением. А поутру четверо взрослых братий пошли смотреть, как “играет” солнце (только отец Серафим подоспел вовремя и увидел это), радостно поднимались на гору, не убоявшись колючего ветра и заснеженных склонов (температура тогда была около нуля). Весь день не смолкал колокольный звон, и все пребывали в праздничном настроении. Потеплело. Прояснилось. Такая погода держалась почти всю Светлую седмицу, и после утренней службы мы всякий раз совершали крестные ходы к вершине горы, к скитам преподобного Серафима Саровского, Илии Пророка, Линдисфарну, новому роднику и вокруг монастырского подворья».

Духовное бдение, соблюдаемое Великим постом с особой строгостью, продолжалось и на Пасху. Не уследив, легко впасть – после вкушения такой радости – в состояние подавленное, мрачное. Отец Серафим спросил одного юного новообращенного после первой Пасхи, встреченной им в пустыни:

– Понравился тебе праздник?

– Ну, еще бы! Замечательно! – восторженно ответил тот.

– Так сбереги это чувство, – сказал отец Серафим, вторя епископу Нектарию. – Не расплескай по каплям благодать Божию! Сохрани ее вот здесь, – и отец Серафим приложил руку к сердцу юноши.

Первая неделя Пасхи – Светлая седмица – самая радостная. В 1975 году по ее завершении, в воскресенье Фоминой седмицы, отец Серафим записал: «Как и в прошлом году, день выдался отменный, небо очистилось, хотя вчера шел дождь. Ярко зеленеют проклюнувшиеся на дубах листочки – поздняя в этом году весна, равно и поздняя Пасха. После службы братия пошли крестным ходом на Преображенскую гору, там читали из Евангелия, отец Герман произнес проповедь, предостерег новообращенных от обычных в начале пути ошибок, рассказал, какие плоды должны принести православные. Затем мы продолжили крестный ход к скиту преподобного Харитона, где и позавтракали, а брат Фома (Томас Андерсон) читал из Евангелия, подаренного ему на именины. Потом прозвучали пасхальные поздравления. Далее взрослые братия... спустились с хоругвями к монастырю, в сопровождении игруньи-кошки. Один из паломников пошел к «Валааму” послушать магнитофонные записи священных песнопений. Отец Герман остался на горе с детьми (Фомой и Матфеем) на «пикник”: рисовали, слушали музыку, проповеди. Трогательно было видеть, как все трое внимали голосу любимого владыки Иоанна с магнитофонной ленты.¹⁰⁰⁵ С Божией помощью такие праздники принесли достойные плоды! Вдохновенное было время!»

Кульминация богослужений из Триоди Цветной наступает на пятидесятый день по Воскресении Христовом, в праздник Троицы и Духов день. Как на Рождество и в Пасху, церковь убиралась ветвями деревьев. Поскольку день этот знаменует собой исполнение иудейского праздника седмиц, в который совершалось приношение первого снопа, стены украшались дубовыми ветвями, а пол посыпался травой. Читались коленопреклоненные молитвы, призывающие благодать Святого Духа.

В монастыре появился обычай потчевать на праздники своими, «местными» яствами. В дни памяти преподобного Германа (15/28 ноября и 12/25 декабря) монахи пекли особое печенье-крендельки (таким преподобный Герман оделял сирот) и гороховый пирог – известно, что старец выращивал горох на Еловом острове, а пославший его в Америку праведный митрополит Гавриил любил потчевать гостей в Великий пост гороховым пирогом. Готовил его обычно келейник митрополита и друг преподобного Германа, старец Феофан. Иногда платинские отцы даже баловали себя семгой с Аляски в день памяти преподобного Германа. На праздник Сорока Севастийских мучеников (9/22 марта) в России издавна принято было печь «жаворонков» – олицетворение весны, ее первых вестников. В Платине же гонцами весны были не жаворонки, а ящерицы! Так что в тот день вдобавок к «жаворонкам» отец Серафим пек и «ящериц», что безмерно нравилось детям.

Наконец, годовщина упокоения первого Оптинского старца Леонида (11/24 октября) издавна отмечалась в самой Оптиной пустыни блинами, даже если выпадал постный день. Последний Оптинский старец Нектарий сообщает, что, умирая, старец Леонид завещал в монастыре поминать его «утешением» для братии (то есть чем-то вкусным), поэтому в этот день и пекли блины.¹⁰⁰⁶ Обычай этот после закрытия Оптиной пресекся, пока, к великой радости епископа Нектария, его не возродили в Платине. Так, в 1974 году отец Серафим записал: «Провели два дня памяти Оптинских старцев (накануне – память старца Амвросия), празднуя духовно. На ужин поели блинов, как полагается по оптинской традиции в день поминовения старца Леонида. Отец Герман вдохновенно рассказал всем о первом Оптинском старце. Да хранит Господь яркий поминальный огонь духовности в наших сердцах!»¹⁰⁰⁷

Праздник Благовещения (известие, принесенное святым Архангелом Гавриилом Деве Марии о том, что Она зачнет во чреве) 25 марта / 7 апреля 1975 года отец Серафим описал так: «Пятеро братий пели в холодной церкви – служба была прекрасной и согревающей душу, она включала в себя и нашу будничную службу Великого поста, и поклонение Кресту. Конечно, немалого борения стоит оставаться православными, соблюдать посты, подолгу петь в церкви – зато какая награда ожидает нас!»

Изредка отцы получали знамения Божественного благоволения: духовные утешения, помогавшие преодолевать тяготы, например, блаженное отдохновение после трудов в конце дня. Когда заботы и невзгоды, казалось, вот-вот сокрушат, когда вроде не оставалось сил, вдруг в душе вспыхивал радостный огонек: он возгорался не от каких-то внешних обстоятельств, а от духовной сути самой жизни, подвига братии, от Божией благодати, явленной в церковных службах.

Их отец Серафим очень любил, ведь только в них он приобщался жизни совсем в другом измерении, без которого все земное существование оказалось бы бессмыслицей. Для него церковные службы являлись ступеньками в вечность.

У людей, всю жизнь исповедующих Православие, со временем появляется чувство обыденности: посещение церкви становится привычным долгом, во многом утерявшим смысл, – этаким испытанием на выносливость. С отцом Серафимом ничего подобного не случалось. Он не любил терять попусту время и ни на одной службе не пребывал в праздности, из каждой минуты богослужения извлекал пользу. Отец Герман вспоминает: «Отец Серафим – натура очень чуткая, и он всегда знает, чего хочет. Поэтому каждая церковная служба обогащала его».

А приходил он в церковь уже в пять утра, заставляя себя подняться с кровати и выйти на мороз во тьму (зимой светает много позже). Он твердо стоял на том, что каждый день до́лжно совершать полный круг богослужений. Порой он сокращал лишь чтение Псалтири, но ни одной службы не пропускал. В первые годы, когда отцы жили в скиту одни, они неукоснительно следовали этому правилу, даже если приходилось весь день пребывать в городе. Тогда службу проводили прямо в машине по дороге: отец Серафим сидел за рулем, а отец Герман читал стихиры. Эта традиция – богослужение в пути – продолжалась и когда Братство пополнилось новыми людьми. Один из них, немало поездивший с отцом Серафимом, вспоминает: «В основном мы читали молитвы с “Трисвятого” по “Отче наш”, молитвы Пресвятой Троице, разные тропари (особенно святым угодникам). Завершали мы обычно прославлением Богородицы. На обратном пути непременно пели тропарь преподобному Герману, когда подъезжали к скиту. Отец Серафим знал все эти тексты наизусть, и пели мы их не только путешествуя, но и при всяком удобном случае.

Когда отцу Серафиму нужно было ехать по делам куда-нибудь в Сан-Франциско, он брал с собой богослужебные книги и, если сам не вел машину, вычитывал и пел всю положенную службу. Еще он брал с собой в машину жития святых на русском и вслух переводил для братии жития чествуемых в тот день святых».¹⁰⁰⁸

Один из братии вспоминает, что в дороге каждый сидящий в машине по очереди вслух читал Иисусову молитву, отсчитывая по четкам.

Отец Серафим следил за тем, чтобы в ежедневных трудах и заботах каждый брат не лишался полного круга богослужений. Когда кто-либо по занятости пропускал службу, отец Серафим потом повторял ее отдельно для этого брата.

Напевы церковных богослужений входили в жизнь отца Серафима неотъемлемой частью. Святые отцы учили, что пение – самая близкая душе форма общения: именно пением полнится душа, входящая в рай. И конечно, наиболее духовны церковные песнопения. «Самая утонченная классическая музыка подводит душу к молитве, – говорил отец Герман братии, – а музыка церковная – это музыка молитвы как таковой». Поэтому в монашестве отец Серафим более не стремился слушать классическую музыку, хотя некогда она оказала на него решающее воздействие – привела к Богу. В первые годы в скиту он вообще не слушал классики. Позже, когда появились молодые братия, для них заводили записи классических произведений, дабы души молодого поколения, изуродованные грубыми современными ритмами, могли приобщиться к высокой музыке.

Многих новообращенных американцев привлекают византийские духовные песнопения, их минорные звучания исполнены таинственности для западного слуха. Отцу Серафиму более по душе были простые русские церковные песнопения. Но своего мнения он не навязывал и полагал бессмысленным спорить, «что лучше, русская или греческая церковная музыка». Величие русского церковного пения (и особенно древнего знаменного распева) затрагивало самые сокровенные струны его души. Мелодии вкупе с литургической поэтикой, слушаемые им многие годы, водой в плоть и кровь, всеми фибрами души он был настроен на эту музыку. Он, совсем как русские, бывало, плакал, слушая некоторые песнопения, особенно покаянные молитвы Великого поста.¹⁰⁰⁹

Вне богослужений в церкви отец Серафим хранил память Божию, непрестанно творя Иисусову молитву, работал ли, прогуливался или отдыхал. То же настоятельно рекомендовалось и братии. С начала существования скита отцы Серафим и Герман установили строгое монашеское правило: входить в комнату с Иисусовой молитвой. В старину таким образом монахи остерегали себя от козней бесов, являвшихся в кельи пустынников нежданно-негаданно.

Уже говорилось, что отец Серафим и отец Герман, следуя традиции епископа Нектария и Оптинских старцев, исполняли оптинское правило пятисотницы. Отец Серафим обычно совершал это правило по ночам, перед иконами в красном углу своей кельи (келья о.Серафима была построена в 1975г.), голубой свет лампадки тихо озарял икону Владимирской Божией Матери. В келье у него был пень, который, как он отмечал в своей летописи, служил ему «напоминанием о пне преподобного Серафима, для совершения Иисусовой молитвы».¹⁰¹⁰ В такие минуты он открывал сердце перед Господом нашим Иисусом Христом, перед Пресвятой Богородицей – к Ней он питал особую любовь. Одним небожителям известно, сколько слез пролил он, сколько земных поклонов положил перед святыми образами в тиши своего лесного пристанища.

Как бы ни были ему дороги минуты молитвенного уединения, они никогда не заменяли молитв церковных – о монахах и братии. Архиепископ Аверкий подчеркивал: «Святые отцы называют уединенную молитву каждого отдельного верующего “дыханием духа”, общие же молитвы, совершаемые всем собранием верующих, – дыханием всего церковного организма, всего Тела Христова». Платинские отцы следили за тем, чтобы каждый живший в монастыре читал и пел на клиросе, – не подобало стоять обособленно в углу. Однажды, когда братия на клиросе славили Господа, отец Герман подошел к одному, нарочито вставшему в стороне, и пригласил присоединиться к братии.

– Не отвлекайте меня, я молюсь! – с раздражением бросил тот.

Отец Герман взглянул и сказал:

– Признайся: когда я подошел к тебе, ты не молился, ты вершил свой суд, верно?

Брат признал правоту отца Германа. Урок пошел ему на пользу, и он присоединился к братии на клиросе.

Как ни любил отец Серафим богослужения, как ни изучил Типикон, он никогда не стремился к «буквоедству», «слепому уставничеству». Он повидал на своем веку многих, увлеченных соблюдением «буквы закона» настолько, что они забывали молиться, или того хуже – теряли душевный покой и равновесие, видя, как кто-то «делает все неправильно». Отец Герман шутливо называл таких людей «жевателями Типикона».

О Типиконе отец Серафим написал несколько статей для «Православного слова». Он отмечал: «Нужно четко представлять, что имели в виду святые отцы, вдохновленные Святым Духом, когда составляли богослужения, – это делалось ради блага верующих, ради нашего блага. Внешняя сторона: исторический аспект, различие русской и греческой школ и пр. – должны остаться на втором плане. Выучив все эти премудрости, можно стать “знатоком” Типикона, но это сегодня не самое главное. Богослужение должно стать духовной пищей верующих, насыщающей их к вечной жизни. Все остальное – вторично! В православном христианском мире сегодня отчаянное положение, и “слепое уставничество” – непозволительная роскошь. Куда лучше, познав, насколько возможно, высокие требования, выдвигаемые Церковью, и признав свое окаянство и несовершенство и укоряя себя за это, тем не менее молиться и петь во славу Господа, с посильной любовью и жаром сердца».¹⁰¹¹

Слова отца Серафима нашли живой отклик и одобрение читателей. Сами же отцы извлекли столько пользы для духа ежедневными молитвами, что хотели и других подвигнуть к подобной духовной жизни, насколько позволяют силы и обстоятельства. И неважно, в миру или в монастыре. В статьях о Типиконе отец Серафим пытался обосновать необходимость более частых богослужений. «В дореволюционной России, – писал он, – ежедневно служились не только вечерня и утреня, но и повечерие, полунощница и часы. Очевидно, это норма Православия, которой надобно следовать и сегодня. Литургии по воскресным и праздничным дням и службы накануне – это минимум, черта, за которой о православном благочестии уже не приходится говорить. И эти дни надо проводить подобающе. Сохранились еще приходы и семьи, в которых днем по воскресеньям поют акафисты, но традиция бывшей боголюбивой России – собираться семьями на воскресенье или праздник и петь псалмы или иные религиозные произведения – забыта, утонула в водовороте современных страстей. А много ли сегодня христиан, предпочитающих всенощную накануне праздника (или вечерню) светским развлечениям?..

Поняв, сколь далеки мы от идеальной (то есть нормальной) православной жизни в быту и в храме, не стоит предаваться унынию; напротив, мы должны с удвоенным желанием познавать и искать этот идеал, насколько позволяют нам условия нынешней весьма рассеянной жизни. Прежде всего нужно помнить, что идеал этот достижим и от нас не требуются сверхчеловеческие усилия или необычайно высокое “духовное стояние”, без чего будто бы нельзя приступать к молитве во славу Божию...

Для мирян, погрязших в делах житейских, такое представляется почти невозможным. Насколько же важно для них тогда извлечь максимум пользы для себя из радостного и всевдохновляющего труда, который Церковь предлагает страждущим душам, – ежедневного цикла богослужений. Даже малое, но регулярное участие в нем “выделит” православного среди других людей – ему откроется особый дар думать и чувствовать, что по сути и есть жизнь Христовой Церкви на земле».¹⁰¹²

Отец Серафим писал все это, исходя из собственного опыта, – он создал уголок Православия в Америке. Почему бы не множиться таким уголкам там, где сойдутся несколько православных, истинно любящих Бога и желающих служить Ему с преданностью и постоянством?

Для Церкви и религии монастыри что университеты, лицеи или клиники для науки. В нами дни основать один традиционный монастырь куда полезнее, нежели открыть два университета или сотню гимназий.

Константин Леонтьев

В обществе, где чтили и соблюдали православные традиции, монастыри всегда были большим подспорьем в духовной жизни мирян. Совершая паломничества в монастыри, православные получали заряд духовных сил, в монастырях им давали закваску «неотмирности» для повседневной сугубо мирской жизни.

И вот старинная традиция православных – паломничество – пришла и в Америку. В первые годы Братства отцы рассказывали о нем на страницах «Православного слова» в серии статей «По святым местам Америки». Отец Герман даже составил карту для паломников.¹⁰¹³ Он подчеркивал: «Сегодняшний американский паломник не шагает тысячи миль по бескрайней стране, как в былые времена, – с посохом и сумой, в которой Библия, “Добротолюбие” да сухари, чтобы с голоду не помереть. А в сердце – образ сияющих белизной монастырей, созданных в напоминание о святых обителях небесного града Иерусалима. Современный паломник путешествует в удобной машине с мягкими сиденьями, истинному подвигу просто не находится места в жизни, а он необходим настоящему паломнику. Увы, такова сегодняшняя действительность. Так что же делать нынешним американцам? В сердце подлинного богоискателя никогда не угасает мечта найти небесное пристанище для души. Современный американский паломник должен обрести равноценную замену подвижническому странничеству предков. Именно этой цели служат монастыри сегодня, дабы хоть в малой степени вернуть утерянные традиции».

В летописи отца Серафима немало сведений о паломниках, особенно молодых, посетивших монастырь Преподобного Германа. Многие пришли, потому что просто не знали, на что употребить свою жизнь. Они так же, как некогда и сам отец Серафим, пытались отыскать ее смысл. Каким-то неизвестным отцам образом их монастырь попал во всемирный каталог как духовная община, где люди живут по принципу «назад к природе». Благодаря этому посетили монастырь и многие неправославные. Не прочитай они каталога, и не знали бы о существовании Платины.

С теми, кто истинно искал Бога, отец Серафим, изменяя своим привычкам, подолгу беседовал, приглашая прогуляться, – так и мешать никто не будет, и можно полюбоваться природой. Он водил их по нижнему гребню кряжа, где стояли большие русские кресты и откуда открывалось безбрежье гор и холмов. Один молодой человек, которому посчастливилось побывать на такой прогулке, вспоминает: «С отцом Серафимом в эти минуты можно было говорить почти обо всем. Он столько знал в разных областях и самое жизнь. Но всякий раз он сводил разговор к духовности». Нередко отец Серафим беседовал с паломниками, с каждым в отдельности, усадив их на бревно под сенью раскидистых дубов, что росли подле монастыря.

Жизнь многих людей в корне изменилась после поездки в монастырь. В феврале 1976 года отец Серафим записал: «Из Берлингейма (Калифорния) на выходные дни приехал юный паломник. Пробыл до понедельника, на богослужения откликнулся всем сердцем, по душе ему пришлись и наши тишина и покой (в те февральские дни выпало много снега). Помогал нам рассылать свежий номер “Православного слова”. Два года как в Православии, с девятнадцати лет, осенью хочет поступить в Джорданвилльскую семинарию. Вернувшись домой, написал нам: «От всей души благодарю вас за доброту и помощь... Выбор свой (поступить в семинарию) я сделал у вас в скиту. Я молился преподобному Герману, и вот из семинарии пришел положительный ответ на мой запрос. Знаю, что недостоин такого призвания, но да поможет мне Бог исполнить Его святую волю». Отец Герман научил его вести дневник, показал, как делать записи о своей духовной жизни. В следующем письме юноша сообщал: “Я понял, что в сердце может быть насажден покой, когда Господь изымет тебя из мира и определит в угодное Ему место. Сколько радости я стяжал у вас в монастыре, прозрел, увидел, что так называемые заботы жизни мирской делают с душой –сдавливают ее, не давая ей приблизиться к Богу. Вернувшись домой, увидел, сколь пагубен мир сей... Да не оставит вас Господь Своим благословением! Надеюсь, что вы умножите помощь православным последних времен, возвещая им истинное православное слово!”»¹⁰¹⁴ Позже этот юноша стал иеромонахом.

Платинские отцы и их скит помогали также и монашествующим укреплять дух и надежду, особенно тем, кто по тем или иным причинам жил в миру. Один – монах из Сан-Диего, инвалид от рождения (у него бездействовали руки). Тихая и смиренная душа эта несла свой крест безропотно и терпеливо. На третий день в монастыре ему показали только что построенную келью в лесу. Там, записал отец Серафим, «укрепились наши узы дружбы и единодушия, и монах стал нашим братом, хотя и продолжал жить в миру».¹⁰¹⁵

Порой скит навещали целыми семьями, как водилось встарь в православных странах. На протяжении всей истории, когда семьи обосновывались вблизи монастырей, это порождало множество забот и волнений: понятно было желание мирян вкушать плоды монашеской покойной жизни и не отказываться от семейных утех жизни мирской. Часто это смущало и самих монахов, их тоже вдруг тянуло вкусить «сладостей мирских», что, по сути, означало смерть монашества, исход из обители, которая прекращала существование.

К счастью, у платинских отцов такой заботы не возникало. Тому способствовала строгость их жизни. И здоровое, плодотворное общение братии с семьями паломников продолжалось. В 1974 году в день памяти преподобного Германа за трапезой один из гостей встал и сказал от лица своей семьи и от лица всех присутствовавших паломников, что они все «живут мечтой о следующей встрече с отцами и дорожат каждой минутой, проведенной в скиту».¹⁰¹⁶

Те же чувства питали к скиту и Андерсоны. Когда они приехали в Платину в третью годовщину кончины своей дочки Маргариты, отец Серафим отметил в дневнике: «Им так не хочется уезжать, вот до чего крепки наши узы».¹⁰¹⁷

Были среди паломников и те, в которых угасла искорка духовности. О двух молодых православных, приехавших в скит на несколько часов из Сакраменто, отец Серафим написал следующее: «Вот типичный пример “потерянности” нынешнего поколения. Просто “числиться православными” мало, люди привыкают к вере, перестают ценить дарованное им свыше. Паренек помладше хотел было задержаться у нас на несколько дней, но убоялся. Может, недолгое знакомство с нашим скитом поможет им вернуться к истинной вере. Отец Серафим побеседовал с ними, они вместе пропели канон молебный ко Пресвятой Богородице».¹⁰¹⁸

Другой паломник пребывал в подобном же состоянии, но по иным причинам. Он недавно приобщился Православия, прежде увлекался восточными религиями и даже провел несколько месяцев на горе Шаста.¹⁰¹⁹ Потом полтора года пробыл в Бостонском монастыре и, наконец, женился. Как отмечал отец Серафим в летописи, «изначально человек этот приехал в Калифорнию, чтобы вновь посетить Шасту, навестить приятелей по увлечению оккультизмом, но, увы, никого не нашел. Ему хотелось “осесть” в каком-нибудь городке, но он понимает, что это – несбыточная мечта, а не трезвая мысль. Он, похоже, совсем “выдохся”: полностью подчинившись “старцу”, потерял себя. Наши “провинциальные” православные семьи в Калифорнии куда благополучнее духом».¹⁰²⁰

Таков пример неправильного наставничества в Православии. Нагляден также пример монаха-католика, безропотно принявшего все новые веяния Второго Ватиканского Собора. Был он добр и щедр – истинный христианин, однако отец Серафим подметил, что «нет огонька в истомленной душе, будто кто-то сказал: “Все, война окончена! Ты побежден!”»¹⁰²¹

Отцы как могли старались возжечь потухшую искорку в душах. Но они не насиловали волю людей, не пытались наполнить новым вином старые мехи (Лк.5:37). К примеру, один из монастырских послушников так и уехал, вроде бы не проявив ни к чему интереса. Отец Серафим написал: «Мы и не старались воспламенить его душу, по опыту знали, что человек должен сам, без давления извне, сделать выбор, тогда польза будет несомненная».¹⁰²²

Отец Серафим с безграничным терпением относился к страждущим духом, ищущим истину в простоте сердца. Однако очень не любил терять время с теми, кто лишь «заигрывает» с Православием, кто хочет лишь попробовать на вкус что-то «новенькое» для себя в христианстве. Мы уже убедились, что более всего отцу Серафиму тошно становилось от людей неглубоких, «нахватавшихся вершков», но мнивших себя умнее мудрецов. Такие в Православии долго не задерживаются.

29 августа 1975 года скит посетили трое англиканских монахов. Годом раньше они арендовали дом и устроили монастырь. Отец Серафим писал: «Устав у них только определяется: это смесь англиканского и бенедиктинского монашеских правил, к тому же вольно истолкованных».

Прознав, что корни гостей в «кельтском христианстве» (их предки из Англии), отцы с упоением стали рассказывать им о святом Гутберте и прочих западных святых, но скоро поняли, что ни об этих Божиих угодниках, ни – тем более! – о восточных святых гости ничего не знают.

Назавтра, в субботу, 17/30 августа, отец Серафим повел их в гору, к скиту Илии Пророка, по дороге завязалась беседа. Но гости любознательности не проявили, вопросов почти не задавали, без особой радости воспринимали слова о том, что в Православии – ответ на их поиск, ищите и обрящете. Очевидно, им хотелось «своего христианства», равно и «своего монашества», чтобы душе было «удобно», как они сами выразились.

В трапезной они не прикоснулись к еде отцов, не стали пить их воду, даже пользоваться их ножами и вилками. Достали принесенные с собой пластмассовые коробочки со снедью. В церкви стояли особняком, бубня свои молитвы в противовес идущему богослужению.

К вечеру они объявили, что им придется уезжать ранее намеченного срока, чтобы причаститься в англиканском монастыре завтра поутру... Стало ясно, что «удобной» жизни в Православии они не увидели, – слишком много оно требует от человека, «ошеломляет», как признались они сами. В субботу утром они не пришли в церковь, а провели свою службу в доме для гостей. Потом уехали: в белых сутанах (которые они сменяют либо на черные, либо на серые), с бритыми головами, наперсными крестами, в сандалиях на босу ногу – очевидные чужаки в Православии, решившие пойти «своим путем». Отец Серафим напутствовал их так: «Только, пожалуйста, не смешивайте Православие с иными учениями. Либо изучайте его, либо не трогайте вообще, ничего не заимствуя: ни икон, ни Иисусовой молитвы, ничего».

Через неделю братия получили письмо-отповедь от одного из этих монахов: их обвинили в гордыне, насмешничестве, в самомнении и пр. Особенно задело гостей то, что братия почитают святым царя!¹⁰²³

Не послушав совета отца Серафима, они-таки «взяли на вооружение» Иисусову молитву (которая, очевидно, не мешала им «удобно» жить) и даже написали о ней статью.

Некоторые из паломников принадлежали к так называемым «неканоническим юрисдикциям», находившимся вне канонического общения с Православной Церковью. Если отцы видели, что их гости оказывались в таком «гонимом» положении из-за собственного упрямства, они, конечно, мало чем могли помочь. Но если участь гонимых зависела от обстоятельств, отцы давали все, что было в их силах.

Некоторых паломников так запутали их собственные наставники, что, слушая их рассказы, отцы скорбели всем сердцем. Один из них, священник «неканонической юрисдикции», остался с приходом лишь в пять человек. «И он не знает, что делать, – писал отец Серафим, – то ли, оставаясь священником, занять высокооплачиваемую должность в сфере социального обеспечения, то ли стать монахом, то ли еще что. Он изголодался по общению, по хорошему разговору с теми, кто испытал нечто подобное. И мыслями, и духом он чувствовал себя одиноким. В Бостоне и Джорданвилле он уже побывал. С “Православным словом” познакомился в 1970 году в нашей книжной лавке, его тогда привлек портрет царя Николая II на обложке – теперь такой же висит у него на стене, и батюшка чтит царя Николая как мученика. Дух Платины его, похоже, растрогал, однако одному Богу известно, что ждет его в будущем. На меня он произвел благоприятное впечатление – он истинный, честный американец, чуждый фальши; в душе его может укорениться Православие. Но лишь Богу известно, осуществится ли это».¹⁰²⁴

Еще один священник «неканонической юрисдикции», посетивший скит, попросил отцов выяснить, как он мог бы быть принят в лоно канонической Православной Церкви. Отец Серафим несколько раз разговаривал с ним о весьма серьезных вопросах. Спустя какое-то время отец Серафим написал в Джорданвилль епископу Лавру, рассказал всю историю этого священника и спросил, нельзя ли для него что-нибудь сделать. «Сами мы, – писал он, – очень бы желали видеть его членом нашей Церкви... так как он, кажется, “нормальный американец” (в отличие от некоторых наших новообращенных) и сможет передать Православие иноверным людям, которым и в голову не пришло бы пойти в “русскую” Церковь»¹⁰²⁵. Со временем этот человек стал священником Русской Зарубежной Церкви и плодотворно трудился над публикацией православных книг и журналов на английском языке.

Если человек принадлежал к «неканонической» церкви, но смиренно искал истинный путь, отец Серафим обычно возлагал на него большие надежды, чем на тех, чья принадлежность канонически безупречна, а сердце исполнено самодовольства в связи с правильно выбранной юрисдикцией. Об одном паломнике, поступавшем в семинарию, он написал: «После лет, проведенных в Американской Митрополии, обретя ее образ мышления, он стал ревностным слугой... Синоду (т.е. Русской Зарубежной Церкви), мы же видим в нем лишь самомнение, он совершенно не чувствует пульса жизни нашей Церкви сегодня».¹⁰²⁶

Помимо искателей духовности забредали в скит и те, кто пытался найти просто нормальную жизнь: наркоманы, бывшие преступники, люди психически неуравновешенные, с бурной юностью, потерявшие себя в этом мире, не умеющие к нему приспособиться. Всемирный каталог подсказал и им путь к монастырю; впрочем, много было гостей и из православных семей, прихожан православных церквей.

Не здоровые имеют нужду во враче, но больные (Мф.9:12). Господь проводил много времени, наставляя изгнанных и отверженных, а мир платил Ему непониманием. Так и платинские отцы много сил и времени отдавали, чтобы вдохнуть силы и надежду изгоям общества. В начале монастырской жизни отец Серафим предвидел, что к ним потянутся больные духом и телом, во многом из-за того, что нездорово само наше время, и из-за того, что вера исцеляет. Потому увечные и толкутся у храмов. Отец Серафим даже подумывал: а не в этом ли особое призвание Братства преподобного Германа? Он отмечал, что не случайно храм возле книжной лавки носил имя иконы Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих Радосте». Он также проводил сравнение меж трудами Братства и его основателя – блаженного Иоанна: тот тоже привлекал и врачевал души многих неблагополучных людей, зачастую их направляли к нему другие иерархи Церкви. Но отец Серафим понимал, сколь опасно Братству общаться с таким «контингентом», и поэтому решил не привлекать их как-то особо. «Но уж если пришли, мы обязаны им помочь всемерно. Кто знает, может, наше Братство – не своими силами, конечно, ибо мы в этом талантов особых не имеем – сделается последним прибежищем для тех, кто не нашел его в таких более «нормальных” обителях, как монастырь Святой Троицы в Джорданвилле.

Да, мы не наделены ни талантом врачевания, ни знаниями психологии или духовным прозрением. Все, что мы можем дать, – это наш труд на винограднике Божием, а также истину Православия тем, кто готов ее принять. Работа, молитва до изнеможения не позволят диаволу свободно вторгнуться в нашу душу, и ему придется прибегать к средствам более грубым (пожар или стихийное бедствие, которое порушит все нами созданное) и прямолинейным, с чем так же прямо можно и бороться».¹⁰²⁷

Подвиг помощи бедствующим редко вознаграждаем, а иногда – когда встречаешь нрав свирепый – и опасен. Но долгие годы, проведенные отцом Серафимом в одиночестве и страдании, обострили его чуткость к тем, кто натерпелся в жизни. Ведь он сам познал, что значит быть если не изгоем, то чужаком в обществе.

Все приходящие к нему в скорби чувствовали: он найдет для них время. И отец Серафим жертвовал отдыхом, драгоценным уединением, засиживался в церкви после вечерних служб с какой-нибудь заблудшей душой при скудном свете свечей.

Однажды погостить неделю-другую к ним приехал из другого монастыря новообращенный человек, по словам отца Серафима, «душа неспокойная и помраченная», с глубокой раной в сердце, но с личиной холодной непроницаемости. Послушания он выполнял как робот, иной раз вскрикивая, оттого что «бесы бьют».¹⁰²⁸

– Что будем с ним делать? – недоумевал отец Герман.

– Я займусь им, – ответил отец Серафим.

Отец Серафим пытался «разговорить» гостя, но лицо того словно окаменело, жесты были однообразными, как у механической куклы, ответы односложными. Через два дня удалось добиться от него живого человеческого отклика: он улыбнулся. Но потом вдруг сбежал, оставив чемодан и несколько книг. Напрасно ждали его отцы: беглец так и не вернулся. «Один Бог знает, сможем ли мы помогать таким, – с тяжелым сердцем писал отец Серафим. – Но если подобные ему будут приезжать, мы должны попытаться сделать все».¹⁰²⁹

Иные приезжали в Платину после встречи с отцами в миру – тем изредка приходилось отлучаться из монастыря. Вот характерный пример. Как-то весной 1974 года молодой бородач по имени Гэри сидел в публичной библиотеке города Рединга. Было ему двадцать три года, он возвращался из Мехико в Вашингтон – из очередного скитания в поисках смысла жизни, на что потратил пять лет. Все его пожитки – рюкзак, оставленный на автобусной станции, да пакет с бананами (кто-то из жалости сунул ему в магазине). Денег у него почти не осталось. Он понуро подпер голову руками, облокотившись на стол: видно, ни одна из прочитанных философских и религиозных книг не дала ответов на его вопросы.

Минут через десять он увидел длинноволосого и долгобородого человека в поношенной черной рясе – тот прошел к стеллажам и начал просматривать книги. На вид он был еще беднее, чем Гэри. Тогда Гэри подошел, протянул ему пакет с бананами: «Для вашей общины, или, может, вы ее по-другому как называете».

Отец Серафим поблагодарил, отобрал книги и вышел из библиотеки. Уже на улице его бегом нагнал Гэри. Мог ли он знать, что человек в черной рясе четыре дня назад отпраздновал Пасху и радость Воскресения Господня все еще пребывала на нем?

Отец Серафим вспоминал: «Поговорив с ним несколько минут, я убедился в его искренности. Ночевать ему было негде, и я пригласил его к нам, пусть поживет несколько дней, наберется азов Православия. Он сразу согласился и прожил у нас до воскресенья, посещал все службы, читал, работал, с открытым ртом слушал все, что мы рассказывали о Православии. О нем он слышал только вскользь – прочитав кое-какие переводы Достоевского. До этого он пребывал в отчаянии и был буквально потрясен, найдя людей, которые все еще верят в Бога, верят искренне. Пасхальные песнопения тронули его сердце, и он попросил разрешения подпевать «Христос воскресе из мертвых”. Он уехал от нас, до конца не осознав, какой переворот произошел у него в душе, но мы-то видели – лучик света коснулся его сердца».¹⁰³⁰

Прощаясь с отцом Серафимом на автобусной станции, Гэри заплакал. «Не знаю, что со мною будет, – сказал он, – но вы заронили надежду, и я так вам благодарен, что вы навели мост меж моей душой и Иисусом Христом».

Днями позже отец Серафим продолжил записи о Гэри: «Почему-то у меня к нему доброе, хорошее чувство, такие «обыкновенные” американцы тянутся к Православию, сами того не сознавая...¹⁰³¹ Да благословит его Бог. Как я сказал Гэри, за пакет подаренных бананов он может стяжать Царство Божие!

Невольно вспоминаю слова Спасителя о Нафанаиле: Вот подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства (Ин.1:47). Таков же и истинный американец: честный, прямодушный, простой, который принимает святое Православие естественно. И жатва на этой почве только-только начинается. Несомненно, «православных американцев” будет не много, но, воистину, именно лучшие сыны Америки жаждут услышать добрую весть Православия...¹⁰³²

Встречая таких “сторонних” людей, как Гэри, кого Православие ошеломляет, начинаешь еще более ценить те сокровища, которыми мы, недостойные, обладаем и которыми нам нужно щедро делиться».¹⁰³³

Но в том-то и заключается главное отличие православного мышления, что оно ищет не отдельные понятия устроить сообразно требованиям веры, но самый разум поднять выше своего обыкновенного уровня, стремится самый источник разумения, самый способ мышления возвысить до сочувственного согласия с верою.

Иван Киреевский¹⁰³⁴

Летом 1972 года отцы, дабы преподать своим паломникам основы Православия, устроили трехнедельные курсы под названием «Ново-Валаамская богословская академия», в честь Нового Валаама – поселения преподобного Германа на Аляске. Первыми студентами стали четверо молодых новообращенных. Отец Герман произнес вступительное слово о том, как избежать «шараханий», столь типичных для только что обретших Православие, и получать Православие во всей его полноте.¹⁰³⁵

Далее в течение трех недель отец Герман вел занятия по пастырскому богословию, по литературе – «очень наглядно»,¹⁰³⁶ по отзыву отца Серафима, который, в свою очередь, прочитал лекции о развитии западной философской мысли начиная с великого откола Запада и до наших дней. По просьбе общины в Этне все лекции были записаны на магнитофонную ленту, всего получилось семнадцать часов записей. К каждой лекции или беседе отец Серафим составлял подробные тезисы, привлекая огромный исторический и философский материал и собственные исследования из работы «Царство человеческое и Царство Божие». Теперь этот плод созрел: к ранним исследованиям добавился опыт православной жизни. Отец Серафим сейчас лучше, чем ранее, мог изложить свои знания так, чтобы они практически помогали современным людям. Курс своих лекций он назвал «курсом выживания», поскольку считал: чтобы выстоять в нынешнем мире и не утерять Православия, нужно понимать, что такое апостасия, и осознавать, почему современный мир таков как есть. Для того чтобы уцелеть самому, нужно в принципе знать стратегию врага. Отец Серафим называл свои лекции также «курсы православной самообороны».

Один из его студентов вспоминает, как вскоре после крещения попал на лекции: «Каждый день послушники и паломники собирались в Царской часовне; затаив дыхание, боясь пропустить хоть слово, слушали отца Серафима. Говорил он не сухо и не цветисто, а просто, доступно каждому, неторопливо, обдумывая каждое слово. Нам также предписывалось изучать и светские источники. Мы ездили в библиотеку округа Шаста и брали немало книг».

Во вступлении к лекциям отец Серафим указывал: «Наше время вообще опасно, а для вступающих в Православие – вдвойне, так как очень легко впасть, грубо говоря, в “духовное обезьянство”, то есть внешне во всем подражать православным, даже гордиться своей “сверхправильной” позицией, а в душе оставаться неизменным, не возрастая в вере, а принадлежа в основном миру сему, который зиждется на антихристианстве. А коль скоро люди эти не возрастают в вере, то и не видят, в каком глубоком конфликте пребывает истинное Православие с миром сим, за который они цепляются. Но уж если серьезно принимать Православие, то до конца, без оговорок; оно должно объять все сферы нашей жизни, оказывая влияние и на наши поступки, и на наше миросозерцание, и на метод оценки всего и вся в мире сем. В противном случае Православие становится лишь еще одной сектой, отличной от других (например, от мормонов) только внешними атрибутами. Взглянув на все эти секты, убеждаешься, что они все на одном и том же уровне, им недостает глубины и различие их – только в вероучениях. Если Православие такая же секта, то оно не истинно. Но именно потому, что Православие есть Истина, оно способно в корне изменить человека. Впрочем, чтобы дойти до такого всеобъемлющего понимания Православия, нужно постоянно назидать себя вглубь и вширь, приумножая свое образование.

Предлагаемые лекции осветят наиболее важные философские течения. Мы поговорим о самых значительных фигурах западной мысли, кто помог сформировать современное мышление. Не знай мы всего этого, при всей нашей православности можем угодить в беду, ибо каждый из нас погружен в водоворот философских течений, формировавшихся восемь-девять веков, и, не зная их истории, не распознать, как они влияют на тебя, какое из них истинное, а какое ложное. Следует подходить к ним очень и очень непредвзято, ибо даже в простом “православном фундаментализме”, приверженец коего твердит: “Вот во что я верю, а все остальное – зло”, сокрыта большая опасность: неосуществимо – жить в мире и не соприкасаться с ним, ведь ваши дети ходят в школу, вы читаете газеты, общаетесь с людьми, у которых разные убеждения и вера, даже у некоторых наших единоверцев, возможно, нет четкого представления, во что они верят. И если не иметь правильного представления о происходящем в мире, незаметно для вас в ваше Православие будет привнесен вкус разных новомодных идей. Вы по воскресеньям будете ходить в церковь, а в будни жить по совсем другим меркам, что может быть гибельным...

Чтобы избежать этого, последуем совету святителя “"Василия Великого и начнем выбирать из мира крупицы мудрости, там, где она есть, глупость же отметать, твердо зная, почему это глупость».

Стараясь привить своим ученикам православное понимание современной западной цивилизации, отец Серафим опирался на работы своего предшественника, также изучавшего этот вопрос, русского философа XIX века Ивана Киреевского.¹⁰³⁷ «Будучи взращен как мыслитель на Западе, – писал отец Серафим, – проучившись в Германии у самых передовых философов, Гегеля и Шеллинга, Киреевский конечно же “насквозь пропитался” западным духом, а затем искренне, всей душой приобщился Православия. И сразу заметил, что совмещать одно с другим не удастся. Он задался целью понять, почему взгляды эти так разнятся и каков ответ должна дать душа, поставленная перед выбором». Киреевский был не просто мыслитель, он также нес живое православное Предание, непосредственно связанное с духовным наследием преподобного Паисия (Величковского). Сам он являлся близким учеником старца Макария Оптинского, а его жена получала духовные наставления от преподобного Серафима Саровского. Вместе со старцем Макарием он подготовил для публикации множество томов святоотеческих сочинений. По наблюдению отца Серафима, его святоотеческая философия проистекала «не просто из чтения (и публикации) трудов святых отцов. Он творчески воспринимал эти тексты, применяя их к условиям современной ему жизни. Эту «философию цельности” [Иван] Концевич считает главным в духовном наследии Киреевского, сетуя на то, что она до сих пор не оценена по достоинству».¹⁰³⁸

Обширно цитируя работы Киреевского, отец Серафим проследил развитие современного вероотступничества: с великого откола (схизмы) Рима до современной философии Запада, включая особую характеристику западного склада ума, в котором внешний, неглубокий рационализм берет верх над внутренним постижением сути вещей. Когда Рим принадлежал ко Вселенской Церкви, эту его культурную особенность, эту опору на логические силлогизмы, удавалось сдерживать. Но когда Рим отпал от Православия, логика окончательно возобладала, что повлекло за собой целую систему заблуждений и ошибок, не позволявшую усмотреть те истины, которые не вмещаются в ее тесные рамки.

Киреевский писал:

«С этой точки зрения для нас становится понятным, почему западные богословы, со всею рассудочною добросовестностью, могли не видеть единства Церкви иначе, как на наружном единстве епископства; почему наружным делам человека могли они приписывать существенное достоинство; почему, при внутренней готовности души и при недостатке этих наружных дел, не понимали они для нее другого средства спасения, кроме определенного срока чистилища; почему, наконец, могли они приписывать некоторым людям даже избыток достоинства наружных дел и вменять этот избыток недостатку других, тоже за какие-нибудь наружные действия, совершенные для внешней пользы Церкви (система индульгенций и принцип «избытка деяний святых” Римской Церкви)».

Отец Серафим высказал такое предположение: на протяжении всей истории диавол использовал разные умозрительные теории и модели, а также разную культурную ментальность, чтобы сформировать апостасию. Так случилось, что римская ментальность была одной из тех, которые работали... «Однажды оторвавшись от Православия и обретя «свободу” развиваться по собственным принципам, римская ментальность стала источником целой новой философии, которая в наше время способна поглотить весь мир».

Огромные изменения произошли в Средневековье – эпоху, как считал отец Серафим, порожденную исключительно в западноевропейских условиях. Ни христианские страны Востока (Византия или Россия), ни Индия, ни Китай такой эпохи не знали. Древняя цивилизация там, управляемая исконно собственными системами идей и мировоззрений, сменилась современной – господством идей Запада.

Средневековая схоластика «разложила по полочкам» все христианское учение, подчинив его логике. Отец Серафим отмечал, что «логичность стала главным мерилом истинности, живые источники веры – вторичным. Под влиянием таких взглядов западный человек утерял и живую связь с Истиной. Христианство низведено до логической системы, на чисто человеческий уровень... По сути, это – попытка человека своим разумом создать нечто лучшее, чем христианство. Таково, например, Ансельмово доказательство бытия Божия. Ансельм явно “мудрее” святых отцов древности».

Киреевский писал: «Римская Церковь... отпала от истины только потому, что хотела ввести в веру новые догматы, неизвестные церковному Преданию и порожденные случайным выводом логики западных народов. Отсюда произошло то первое раздвоение, заложенное в основу западного вероучения, из которого развилась сперва схоластическая философия внутри веры, потом реформация в вере и наконец философия вне веры. Первые рационалисты были схоластики». «XIX век завершил процесс “развития”, начатый в IX веке», – подытожил отец Серафим.

Этого основного тезиса и придерживался отец Серафим в своих лекциях. От Средних веков он перешел к эпохе Возрождения, когда мерой всему ставился человек, а «научный метод» пришел на смену методу схоластическому. Потом наступила пора Просвещения, пора безудержной (и безосновательной) веры в беспредельные возможности человеческого разума. Но в конце концов и рационализм заходит в тупик, развенчанный Юмом и Кантом, они подвергли уничтожающей критике «чистый разум» – сам по себе он существовать не может. Всякая «истина» субъективна. Так, на протяжении веков западный человек ниспровергал Бога, ставя на Его место новое божество – человеческий разум, и в результате остался ни с чем, наедине с собой. Никаких абсолютных мерок более не существует: все относительно. Отсюда – расцвет экзистенциализма и нигилизма, они-то и сформировали нынешнюю эпоху, «постпросвещенческую», которую отец Серафим назвал «эпохой революций».

Уделял он внимание и другим вопросам в своих лекциях. Когда в Средние века христианство стали низводить до чисто внешних ритуалов, до человеческого уровня, естественно, и Царствие Божие виделось как «рай на земле», то есть как трактует его хилиазм. Спустя чуть более столетия после великого откола Запада настоятель католического монастыря Иоаким Флорентийский начал проповедовать грядущую «третью эпоху Святого Духа» на земле. Его взгляды и послужили богословским фундаментом раннего францисканства. Во времена протестантской Реформации хилиазм проявил себя в фанатических сектах, возвещавших о «тысячелетнем Царствии Бога на земле», таких, как анабаптисты из немецкого города Мюнстер: они основывали коммуны, упраздняли частную собственность, насаждали свои взгляды силой, уничтожая непокорных, и затем выставляли тела убитых на всеобщее обозрение. Мюнстерские анабаптисты величали свое поселение «Новым Иерусалимом» и утверждали, что живут в «третьей эпохе, в эпохе торжества святых».

В век Просвещения упования хилиастов разошлись с упованием на Бога. Так идея управления Божиего сменилась идеей социалистической. Отец Серафим подробно рассказывал на лекциях о хилиастах XVIII века, пророках утопического социализма: о Роберте Оуэне (мечтавшем об упорядоченном, дисциплинированном и высокоморальном обществе, где будет упразднена семья), о Шарле Фурье (призывавшем к свободному развитию человеческой натуры через безудержное удовлетворение страстей, что, по его мнению, и приведет к созданию рая на земле, где люди будут жить до ста сорока четырех лет), о графе Сен-Симоне (взяв за идеал принципы масонства, он грезил будущим, где религиозные и национальные препоны будут уничтожены).

В XIX веке хилиазм проявился в коммунистических идеях Маркса и Энгельса. Они полагали свое учение научным, по сути же оно было совершенной утопией. В XX веке снова заговорили о «тысячелетнем Царстве Божием на земле», снова подняли голову мюнстерские анабаптисты: сначала в лице Ленина, потом – Гитлера, он даже провозгласил «тысячелетнее господство Рейха».

Другое важное направление в истории вероотступничества – поиски всемирной, вселенской монархии. Отец Серафим писал: «В XIII веке такие упования возлагались на папу Римского – ему должна принадлежать вся земля в мире, поскольку он здесь «наместник Христа”. И он уже якобы должен распределить землю меж собственниками. Эта точка зрения достигла своего высшего выражения на праздновании 1300 года в Риме, когда папа Бонифаций VIII воссел на трон императора Константина, надел корону, взял скипетр, меч и воскликнул: “Я – кесарь, я – император!” То была не просто эксцентричная выходка, а выражение исподволь вызревавших взглядов, поиск вселенского монарха, коим будет антихрист».

Мы живем в «эпоху революций», и, естественно, ей отец Серафим уделил больше времени, чем всем остальным. Целую лекцию он посвятил Французской революции, обнажив ее корни в философии Вольтера и Руссо, в масонстве и иллюминатстве. В другой лекции он подробно рассказал о том, как отнеслись к разрушению старого порядка исторические личности консервативного толка: на Западе – Жозеф де Местр, Донозо Кортес, в России – Николай I, Александр III, Константин Победоносцев, Федор Достоевский. В следующей беседе он коснулся работ философов-революционеров Михаила Бакунина, Пьера-Жозефа Прудона и революционных движений XX века.

Заключительные лекции, равно и финальную часть «Царства человеческого и Царства Божия», он посвятил анализу «новой религии». Коснулся новых философских учений, отпочковавшихся от неосубъективизма, после того как идол эпохи Просвещения – разум – оказался несостоятелен и все философские системы зашли в тупик. Рассказал и о религиозной философии эволюционизма, о ее «христианских» глашатаях.¹⁰³⁹ Наконец, он указал иные проявления нигилизма и хилиазма (отец Серафим назвал их главной заботой сегодняшнего дня): упадок искусства и архитектуры, их нисхождение от гуманизма к субгуманизму; увеличение числа «явлений поднебесного мира», хилиастические «предсказания» Тейяра де Шардена, Николая Федорова, Николая Бердяева, Генри Миллера.

Конечно, по короткому общему обзору лекций нельзя полностью оценить тщательнейший, подробнейший сравнительный анализ идей, учений, исторических событий, политических деятелей – всю ту огромную работу, которую проделал отец Серафим. Мы даже не назвали всех тем его лекций, таких как «Деградация искусства», «Жития святых», «Понятие святости в Средние века», «Возрождение язычества, астрологии, алхимии, колдовства и суеверия», «Понятие “личной славы” и становление его в эпоху Возрождения», «Зарождение современной науки», «О мистицизме и его “всплеске” во времена Просвещения», «Идея вселенской машины Ньютона и Декарта».

Курс отца Серафима по глубине и охвату материала годился для любого университета, и более того – давал то, что не в состоянии дать ни один университет. Отец Серафим говорил своим слушателям: «В нынешних университетах немало людей ученых, этаких “ходячих энциклопедий”, однако все знания разрозненны, они не сводятся воедино. Мы многого не знаем. В таком случае важнее не торопиться, не хватать крупицы знаний на лету, лишь бы что-то схватить. Всякому знанию до́лжно задать направление...

Сегодня в светском образовании этот принцип забыт: в университете на разных факультетах вам дадут обрывки знаний из разных областей. А сама мысль, что надобно свести все знания к одной первопричине, кажется устаревшей, едва ли не средневековой, этаким атавизмом. Вот и растят университеты “узких” специалистов, которые не понимают ни цели, ни взаимосвязи всего сущего в мире. Некоторые, ныне, увы, уже ушедшие от нас преподаватели Джорданвилльской семинарии, личности истинно великие, помнили об этом краеугольном принципе. И нам следует научиться у них, как составлять свое мировоззрение, как подчинить все наши знания одной, главной цели. Цель эта – Православие, что, по сути, есть путь ко спасению души».

Такой взгляд на обучение в современном университете для православного христианина – вопрос жизни и смерти. К примеру, студент, не обладающий православным взглядом на историю, будет в растерянности, когда профессора скажут ему, что в современном экологическом кризисе виновата «христианская цивилизация». И невдомек ему будет, что не христианство, а именно отход от него Запада и повлек сегодняшние природные катаклизмы (а отход от этого начался с безграничной веры в логику и разум и закончился «механистическим» мировоззрением Декарта). Отец Серафим пояснял: «Современная наука (со времен Возрождения) есть плод экспериментов алхимиков, астрологов и чародеев. Новый научный мир – это мир Фауста, мир колдовства, и современная нам наука сохраняет этот дух. В результате открыта необузданная энергия атома, чему порадовались бы алхимики времен Возрождения: они мечтали о такой энергии. Цель современной науки – возобладать над природой. Декарт, сформулировавший “механистическую” теорию, говорил, что человек должен стать хозяином, повелителем природы. Вот какая религия подменяет ныне христианство».

В конце «летнего семестра» отец Серафим отметил: «Четверо учащихся Богословской академии Нового Валаама провели проповеди в скиту на заданные темы из Евангелия. Занятия окончены, сегодня днем “выпускные испытания”, затем исполнение увертюры “1812 год” П.И.Чайковского. Занятия наши, несомненно, пошли на пользу. Теперь полученные знания нужно применить в жизни».¹⁰⁴⁰

В письме к Алексею Янгу (он прислал отцу Серафиму для ознакомления свою статью об Иване Киреевском для журнала «Никодим») отец Серафим более подробно рассказал о том, какой отклик вызвали его лекции:

«Прилагаю статью о Киреевском. Прочитал. Отлично! То, что сейчас нужно! Вчера мы читали ее перед слушателями нашей летней Богословской академии Нового Валаама. Она пришлась как нельзя кстати, подытожив несколько моих лекций об основных течениях западной философской мысли от Франциска Ассизского до Тейяра. Между прочим, о последнем они знают по нашей статье о “христианском эволюционизме” и отнеслись к нему – все как один – с крайней неприязнью, считая его главным виновником западного вероотступничества. Самый большой отклик, пожалуй, получила наша беседа о консервативных течениях XIX века, мы касались таких личностей, как Николай I, Достоевский, Константин Победоносцев. Студенты узнали много нового, особенно Кристофер: наши лекции заменяют ему образование в колледже и весьма воодушевляют его. Да и я, читая курс, привел свои мысли в порядок».¹⁰⁴¹

В 1977 году Ново-Валаамская богословская академия снова привечала студентов, и с тех пор каждое лето занятия там стали традицией. Желающих все прибывало, но сам курс лекций сократился почти вдвое. Громкое имя «академия», «выпускной акт», красиво оформленные «дипломы» – все это придумал отец Герман, но, конечно, не помышлял всерьез о статусе учебного заведения. Однако еще при жизни отца Серафима не менее десяти выпускников академии (в большинстве новообращенные) были рукоположены во священство без какого-либо формального документа об их богословском образовании. Даже архиепископ Антоний, весьма щепетильный в вопросах формальных (все священники его епархии должны были документально подтвердить свои богословские знания), благосклонно относился к дипломам академии.

В конце каждого «семестра» отцы подчеркивали, что дипломы, полученные студентами, никоим образом не означают завершения православного образования, а, наоборот, свидетельствуют о начале. Всю жизнь будут они утверждаться в преподанных истинах, понесут их дальше в своей христианской деятельности. Многие паломники, понятия не имевшие о Православии, посетив монастырь, уходили в мир с твердым намерением приносить плоды на готовой ниве миссионерства.

После кончины отца Серафима академия выпустила сотни слушателей, из них более сорока теперь православные священнослужители. И скольких еще людей приобщит к себе Летняя школа, начатая в далеком ныне 1975 году. Вскорости выйдут в свет лекции и магнитофонные записи бесед отца Серафима, его «Курс православного выживания». Те, кому посчастливилось прочитать рукопись, не остались равнодушными.

Возможно, и сам отец Серафим не предполагал, сколь важным окажется его начинание. Если сослаться на мнение прочитавших рукопись готовящегося к изданию курса, эти летние занятия, изначально призванные «помочь собраться с мыслями» четверым студентам колледжа, – одно из самых больших достижений отца Серафима.

Кто останавливается на своей только праведности и думает сам себя избавить, тот трудится напрасно и вотще Ибо всякое самомнение о праведности своей в последний день сделается явным, якоже порт нечистыя, как говорит пророк Исаия: бысть вся правда наша, якоже порт нечистыя (Ис.64:6).

Прп.Макарий Великий¹⁰⁴²

Диавол не трогает тех, кто уже погиб. Он охотится за теми, чья дума жива, кто близок к Богу. У них он старается отнять веру в Бога и заразить думу самоуверенностью, рассудочностью, критическим отношением и логичностью. А потому не должно доверять собственным мыслям и логике. Живи просто, слишком не задумываясь, как дитя со своим отцом. Вера без излишней рассудочности чудеса творит. Логика же препятствует действию благодати Божией, не дает совершиться чуду. Имей долготерпение и не доверяй чрезмерно логике.

Старец Паисий Афонский († 1994)

В прошлых главах мы коснулись такого губительного для монашества явления, как самонадеянность. Тесно связано с ним и другое, прозванное отцом Серафимом «духовным самомнением». Попав в эту ловушку, человек убежден, что действует исходя из «духовных принципов», а на самом деле он лишь следует собственной воле, ублажая и лелея собственное «я». Постепенно он костенеет в собственных взглядах и мнениях. «Сплетается паутина мыслей, – поясняет отец Серафим, – не имеющих истинной связи с действительностью... Обычно диавол цепляет нас на крючок с помощью какой-то одной незначительной мысли, зная, что именно она вызовет у нас эмоциональный отклик. И этой «приманки” бывает достаточно, чтобы уже мы сами начали плести паутину, которая опутает нас по рукам и ногам».¹⁰⁴³

Отец Серафим неоднократно обращался к этой проблеме в своих работах и письмах, говорил об этом с братией в скиту. Так, в 1973 году он написал одному из братий, живших некогда в скиту. Отец Серафим чувствовал, что брат этот попал в сеть самомнения. Вот эти строки: «Сам по себе ты всю жизнь будешь лишь стараться сберечь свою душу под предлогом собственного понимания церковных “принципов” и прочего в этом роде. Но мы знаем, что желающий сохранить свою душу потеряет ее. И только если ты решишься потерять душу за Христа, с полной преданностью вверившись Ему, ты обретешь и спасешь ее (см.: Мф.16:25; Мк.8:35; Лк.17:33)».¹⁰⁴⁴

В 1975 году отец Серафим так отзывался об одном из вождей «сверхправильной» группировки, опасаясь, что он попался на ту же приманку: «Верный признак того, что о.N., каковы бы ни были приводимые им внешние доводы, совершает в этом вопросе духовную ошибку: он ужасно огорчил одного иерарха (владыка Аверкий прислал нам письмо, полное уныния, и если о.N. в свое оправдание скажет, что владыка Аверкий его “не так понял”, все равно в этом вина о.N. – он толком не донес до него, так, чтобы он понял). Он очень, очень расстроил и еще по меньшей мере двоих. Но от него ни слова сожаления, ничего, кроме сознания собственной “правоты”. Впереди этого человека ждет духовная катастрофа. Во многом, что касается чувств и душевной восприимчивости, он сбился с православного пути. Раньше я считал, что он все это понимает».¹⁰⁴⁵

В 1977 году, на день святого Патрика, отец Серафим поведал собравшимся в трапезной паломникам и братии, как может человек сойти с пути спасения, впав в «духовное самомнение». Начал он с рассказа из жизни Братства на заре его существования: «Жил в Сан-Франциско человек, возгоревшийся Иисусовой молитвой. По утрам он повторял ее раз за разом, все больше и больше, и дошел до пяти тысяч раз. Чувствовал себя распрекрасно и вдохновлялся своим подвигом: среди мирской суеты, прямо со сна, не поев и не попив, он пять тысяч раз твердил Иисусову молитву, стоя на балконе. Однажды во время моления кто-то начал возиться прямо под балконом, тем самым отвлекая молящегося. И кончилось тем, что тот, не завершив последней тысячи, стал швырять вниз на голову суетливца тарелки! Что можно сказать о человеке, якобы поглощенном духовностью, Иисусовой молитвой, если – не прерывая ее! – он начинает бросаться тарелками? Только то, что он не укротил страсти в душе, пребывая в заблуждении, дескать, я лучше всех знаю, что и как подходит моей “духовности”. Он полагался на свое суждение, а не на трезвение души или духовные знания. И при первой же возможности страсти возобладали! В этом случае куда полезнее сделать что-нибудь простое, нежели пять тысяч раз повторять Иисусову молитву».¹⁰⁴⁶

В 1982 году, незадолго до смерти, отец Серафим вновь обратился к этой теме: сколь опасно для нашей жизни подменять волю Божию своим мнением. Была Великая Среда, в этот день Православная Церковь напоминает верующим о предательстве Иуды. Отец Серафим говорил в проповеди о самомнении Иуды, сокрытом под маской благочестия, – именно, это и повлекло предание Бога Живого на распятие. Прочитав отрывок из двадцать шестой главы Евангелия от Матфея, отец Серафим продолжал:

«Когда Господь ожидал уготованные Ему страдания, как мы только что прочитали в Евангелии, приступила к Нему женщина с сосудом мира драгоценного и, по вдохновению свыше, возливала Ему на голову. Показательно и удивительно трогательно, как простые люди принимали Иисуса, как выражали Ему свою любовь незадолго до Его страданий. А Иуда – один из двенадцати бывших с Ним учеников, – глядя на такое “расточительство”, уже замышлял свой план. Ведь он отвечал за казну двенадцати, и “напрасная трата” дорогого мира переполнила чашу его терпения. Логика его мысли проста: “Я думал, Христос воистину велик. А Он позволяет пустые траты, делает многое неправильно, Сам мнит Себя “великим”... и тому подобные мыслишки, нашептываемые диаволом. Ведь диавол хитро использовал страсть Иуды (к деньгам) и заставил того предать Христа. Иуда не хотел предавать – он всего лишь хотел денег. Он дал волю своей страсти, не распяв ее.

Всякий из нас может оказаться в таком положении. Нужно всматриваться в потайные уголки сердца нашего и спрашивать себя: “Какую из моих страстей попытается использовать диавол, дабы я тоже предал Христа?” И если мы с высокомерием взираем на Иуду: дескать, вот какой мерзавец, мы бы так ни за что не поступили, – то мы глубоко не правы. Как и у Иуды, сердца наши полнятся страстями. Рассмотрим же их: нас легко уловить за любовь к “порядку и аккуратности”, “правильности”, “красоте”. Оказавшись у диавола на крючке, мы начинаем мыслить логически – опять же под диктовку наших страстей! А находя самые “разумные” оправдания, мы можем предать Христа. Лишь присмотревшись к себе, осознав, что мы полнимся страстями, поймем, что каждый из нас – вероятный Иуда! Чтобы такого не произошло, когда мы боремся и, боримые страстями, начинаем мыслить логически, тем самым вставая на путь предательства, обязательно нужно найти в себе силы остановиться и взмолиться: “Господи, помилуй мя грешного! Что же это я такое делаю?” Простая женщина, услышав зов Божий, помазала Христа благовонным миром, приготовив тело Его к погребению. И мы должны поступать по ее примеру. Нельзя всю жизнь рассматривать сквозь призму собственных страстей, переиначивая ее по собственным меркам – будь то жажда тишины и покоя, или порядка, в котором “все на своем месте”, или, напротив, стремление к шумным развлечениям. Такой подход к жизни – это гибель. В жизни все нужно принимать как ниспосланное Божиим Промыслом, как лекарство, способное пробудить нас от дурманящего сна – от страстей – и привести нас к Богу. Испросим же у Господа, что угодное Ему можем мы сделать. Услышим Его зов и уподобимся той простой женщине – где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет, в память ее (Мк,14:9), – а ведь сделала-то она нечто очень несложное: просто возлила миро на главу Его. Уподобимся же ей – будем четко внимать знамениям Господним. А они повсюду: в природе, в наших ближних, в каких-то “случайных совпадениях”. Почти каждый день в нашей жизни происходит нечто такое, что указывает нам на волю Божию. Нам только нужно внимать этому.

Мы должны обнаруживать в себе страсти и стараться обуздывать их, пока в наших душах не начался тот же процесс, что в душе Иуды. Ведь начинал он с малого – с заботы о “правильном” расходовании денег, и это привело его к падению. И из такого малого вырастает предательство Господа нашего. Вооружимся трезвением, не станем потворствовать страстям, кишащим внутри и вокруг нас, а попытаемся узреть волю Божию, как нам пробудиться от опьянения и последовать путем страстей Христовых и тем самым спасти свои души. Аминь».¹⁰⁴⁷