Часть IV

Ходатайствуй нам скорое умягчение ожесточенных душ наших, испроси нам разумение, что есть воля Божия; и аще ничтоже благо сотворихом пред Богом, да положим начало благое.

Из молитвы прп.Герману, Аляскинскому чудотворцу³⁷¹

Едва ли не с первых дней в Сан-Франциско архиепископ Иоанн молился перед иконой преподобного Германа, прося святого создать и взять под свое имя и покровительство миссионерское Братство. Глеб вспоминает историю иконы: «Во время посещения Ново-Валаамского монастыря на Аляске я хотел увидеть образ преподобного Германа, написанный в иконописной традиции, с нимбом. Но поскольку такового я нигде не нашел, то попросил благословения отца Герасима самому написать подобный. Он благословил, пожелав при этом увидеть фотографию моей работы. Композиция иконы открылась мне во время молитвы у мощей преподобного Германа, а сама икона писалась в Бостоне на Светлой седмице следующего года. Отец Герасим одобрил образ, и я представил его на суд отца Адриана из Ново-Дивеева и отца Киприана, иконописца из Джорданвилля.

Так, не оставляя мечты о Братстве, проехал я с иконой через все Соединенные Штаты, к западному побережью, до самого Сан-Франциско, где только что был поставлен на новую кафедру архиепископ Иоанн. Я принес образ в его домовую церковь при сиротском Приюте святителя Тихона и, вручив владыке, попросил молитв. А он поместил его прямо на горнем месте в алтаре,³⁷² сказав, что будет молиться о Братстве, а когда оно создастся, передаст икону в наше помещение. Так икона сия стала свидетельницей многих литургий, совершенных архиепископом Иоанном.

Тогда же я вручил ему маленький черно-белый оттиск изображения преподобного Германа с написанным внизу тропарем. Позже я видел его в рамке на видном месте в кабинете владыки, где образ находится и по сей день. Мария Шахматова рассказывала мне, что владыка нередко молился перед ним».

В ту ночь, когда Евгений произнес слова: «Доверяю тебе», новое Братство наконец родилось и братия ощутили совершенно ясно, что свершилось это по молитвам архиепископа Иоанна. Перво-наперво братия испросили благословение у архиепископа Иоанна на труды. Услышав о книжной лавке, владыка смиренно указал им, что успех этого начинания будет зависеть не от его благословения, а скорее от собственных усилий братии и от воли Божией. В ответ на просьбу Глеба об архипастырском одобрении он сдержанно написал:

«Дорогой Глеб!

Намерение и начинание ваше, несомненно, хорошее и стоящее. Нужно приложить все ваши усилия. Прошу у Господа Его всесильной помощи. Если дело пойдет – Бог благословит.

С любовью,

† Архиепископ Иоанн.

28 августа 1963 года,³⁷³ день памяти преподобного Моисея Мурина и преподобного Иова Почаевского».

Братия отметили, что архиепископ Иоанн послал благословение в день памяти преподобного Иова – покровителя православной миссии печатного слова и преподобного Моисея Мурина (Черного), словно подвигал братию на работу с чернокожими американцами.

Один из «сирот» владыки в Приюте святителя Тихона Задонского (тот самый В.Т., который и познакомил ранее Глеба с Евгением) стал третьим основателем Братства. Четвертым явился Антоний, серб по национальности, студент Семинарии святителя Тихона Задонского в Пенсильвании.

Глеб известил отца Герасима, что Братство преподобного Германа создано. Для аляскинского пустынножителя это явилось великим утешением. Вспомним, что именно он первым вдохновил Глеба на создание Братства в честь преподобного Германа. 16 марта 1964 года он писал Глебу:

«Ты делаешь хорошее дело, организуя Братство преподобного Германа, Аляскинского чудотворца! Да поможет вам Бог! Но помните, диаволу не нравится такое, и он строит всяческие козни тем, кто прославляет богоизбранных праведников. Познал я это на себе, когда переехал на Аляску... Передаю привет всей братии. Да поможет вам Господь и Пречистая Матерь Его».³⁷⁴

Вместе с письмом отец Герасим прислал пожертвование – 25 долларов «на нужды Братства во имя старца Германа». Зная, что у отца Герасима почти никогда не водится денег, Глеб и Евгений были тронуты до глубины души. Евгений посоветовал открыть братский банковский счет, что и сделали. Символический акт: Братство преподобного Германа Аляскинского началось со «вдовьей лепты», принесенной преемником преподобного Германа на Еловом острове.³⁷⁵

Письмо со словами молитвенной поддержки пришло и от архимандрита Софрония (Сахарова), состоявшего с Глебом в переписке. Архимандрит Софроний тогда сам трудился над созданием монашеской общины в Англии. Будучи человеком святой жизни, отец Софроний впоследствии окажет неоценимое духовное влияние на Западную Европу, на возрастание ее в православной вере, а также немало постарается ради прославления в лике святых своего духовного отца, афонского старца Силуана. В письме отца Софрония от 11 февраля 1964г. читаем:

«Молю Бога благословить ваше начинание, основанное вами Братство. Подобные братства всегда играли благотворную роль в жизни Церкви, в поддержании веры в тяжелые времена. В начале русской эмиграции несколько братств образовались во Франции. Я стал членом одного из них и по сей день остаюсь таковым. Пусть Братство не только принесет вам добрых друзей, людей одного с вами духа, но и поможет во всем остальном. Так было и со мной, и со многими моими знакомыми. Итак, да благословит Господь ваше дело, да дарует вам силы для создания этого Братства и вдохновение на всю вашу жизнь...

Пожалуйста, примите от меня выражение преданной братской любви.

Архимандрит Софроний».

Уже с первых шагов стало ясно, что в работе Глеб и Евгений очень дополняют друг друга. У Глеба зарождались грандиозные планы, он красочно описывал их, Евгений же очень внимательно выслушивал, «мотал на ус», взвешивал своим аналитическим умом и поначалу ничего не говорил. Но затем выносил уже готовое суждение, предлагал план действий, поражая Глеба точностью, практичностью и предельной простотой.

Евгений не старался осуществить все замыслы Глеба, что было бы и невозможно чисто физически. Он определял ценность каждой идеи, придавал им законченную форму и структуру и отбраковывал те, что считал малопрактичными. Их поистине свел Промысл Божий, поскольку Евгений без Глеба вряд ли бы решился на какие-либо смелые начинания, а без Евгения планы Глеба так и остались бы идеями.

Сам Евгений хорошо это осознавал. В письме к крестному, Димитрию, он так говорит о будущей книжной лавке: «Вообще изначально это идея Глеба, и она должна сработать, если только нам удастся удержать его весьма живое воображение в рамках практической реальности!»³⁷⁶

Глеб вспоминает, как однажды, излагая некоторые из своих последних замыслов, он вдруг помрачнел, замолчал.

– Продолжай, – попросил Евгений.

– Что толку продолжать, – вздохнул Глеб, – все это – лишь мечты.

– Разве внешние преграды – помеха нашей мечте?

– Но как их преодолеть?

– Все просто, нужно лишь подумать, – заключил Евгений.

О самого начала братия решили, что их книжная лавка должна быть вне здания церкви. Глебу очень не нравилось, когда во время службы раздавался звон монет. Он вспоминал Христа, изгоняющего меновщиков из храма (в этом он был похож на своего духовного отца – отца Адриана, который даже пытался запретить сбор денег во время службы). Но православная книжная лавка в отдельном здании, исполнявшая бы миссионерские задачи, в то время представлялась чем-то утопическим. Насколько братия знали, в Америке пока не было ни одного специализированного «православного» магазина.

В сентябре 1963 года Евгений писал Глебу об идее книжной лавки:

«После некоторых раздумий я пришел к выводу, что твоя задумка вполне осуществима. И вот несколько предложений:

Первое – найти гараж или маленький магазинчик в районе Ричмонда… за 30 в месяц долларов, не дороже... Лучше с большим окном для витрины; если окна нет, прорубим сами. Поставим столы, книжные полки и, конечно, в углу икону преподобного Германа с лампадой, на стенах – виды Джорданаилля и пр. Также повесим доску объявлений, заведем самовар или, на худой конец, чайник в задней комнате. Затем завезем книги, иконы – из Джорданвилля и другую церковную утварь – из разных мест, за малую плату или в рассрочку... Каждый день в магазине будет кто-то дежурить в определенные часы, причем добровольно и безвозмездно, вся прибыль пойдет на расширение деятельности: будем закупать больше книг для продажи, особенно писаний святых отцов; издадим какой-либо бюллетень, если дело заладится« Для начала требуется немного денег (за аренду, мебель, краску и т.д.) и четыре-пять человек энтузиастов – это самое главное. Меня уже переполняет воодушевление, хочется приступить к делу».³⁷⁷

В другом письме Евгений сообщил, что уже ищет место для книжного магазина и скоро отправит книгоиздателям список-запрос необходимых книг и обсудит с ними возможность предоставления скидок. «Как видишь, нужда заставляет быть практичным... Наши радужные мечты воплотятся сейчас или никогда».

Тогда же Евгений приметил еще одно православное братство в Сан-Франциско и написал Глебу следующее:

«Познакомился, между прочим, с группой православных американцев, они тоже пытаются создать здесь братство. Не знаю, почему меня пригласили, но, во всяком случае, удалось посмотреть, какова жизнь других православных. И вот ответ: НИЧЕГО НЕТ! Они искренни и намерения их благие, но у них нет никакого духовного багажа. Этакое духовное младенчество – пробавляются “молоком”, а о “твердой пище” и не думают. Увидимся – расскажу... По существу, они нам не помеха, так как помышляют лишь о “межправославном” понимании и изучении православных традиций на самом начальном уровне; в остальном тяготеют к экуменизму, но не к миссионерству. Они заняты только собой, пытаясь “осмыслить” собственную религию, мы же собираемся принести миру богатство, коего мы недостойны, но цену которому знаем».³⁷⁸

Не прошло и нескольких недель, как Евгений нашел помещение, казавшееся идеальным для их целей. В квартале от собора, который в то время достраивался, стоял приметный домик на очень оживленной улице. Евгений так описывал Глебу: «Магазин включает в себя просторную комнату с высокими потолками, а также балкон, где будет наш отдел поставок, а впоследствии мы разместим там наш печатный станок (!). Я уверен – тебе понравится».³⁷⁹ Плата в месяц составляла 85 долларов, больше, чем рассчитывал Евгений, но, обсудив все с Глебом, они решили арендовать помещение.

12/25 января 1964 года, в праздник святителя Саввы Сербского, Евгений договорился с владельцем здания и в тот же день описал Глебу свои чувства о знамении Господня благодеяния: «Сегодня читал Евангелие, как всегда, главу в день, 10-я глава от Луки – та самая, что мы читали вместе, когда возвращались из Кармела почти два года тому. Тогда я открыл Евангелие наугад. Господь... послал их по два пред лицем Своим во всякий город и место, куда Сам хотел идти, и сказал им: жатвы много, а делателей мало; итак, молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою (Лк.10:1–2).

Я думаю, лучше места, чем вблизи собора, не сыскать, не преуспеем здесь – не преуспеем нигде. Само местоположение магазина дорогого стоит – такая реклама!»

На следующий день Евгений внес плату за месяц. «Назад пути нет, – писал он, – пора приниматься за работу».³⁸⁰

Глеба радовали воодушевленные письма брата и особенно фраза о том, что настала пора работать. «Я очень счастлив», – писал он Евгению.

В Свято-Троицком Джорданвилльском монастыре архиепископ Аверкий поначалу не разделял планов Братства, так как ему казалось, что Глеб нужен Церкви как священник, либо в миру, либо в монашестве, и в самом ближайшем будущем. Но когда Глеб попросил книги для магазина, архиепископ с готовностью согласился прислать, сказав, что расплатиться они могут с продажи. Это значительно снизило первоначальные расходы.

Получив ключи от магазина, братия перенесли туда икону преподобного Германа из Приюта святителя Тихона. Священник сиротского приюта отец Леонид Упшинский, с которым Евгений очень сблизился, зашел в алтарь и вынес икону. Передавая ее братии, сказал: «Она освящена молитвами архиепископа Иоанна». Воспевая тропарь преподобному Герману, братия прошествовали городскими кварталами и водрузили образ на видном месте в магазине.

Примерно в это время архиепископ Иоанн посоветовал Глебу поговорить с Петром Губиным – тот заведовал продажей книг в церкви, дабы между прихожанами и Братством не возникло соперничества. Губин от всего сердца приветствовал план братии и показал Глебу свой склад, состоящий из тысяч книг, некоторые из которых были выставлены для продажи в киоске у входа в собор. «Видишь, сколько у нас литературы, – заметил он, – и мы не можем продать. Прихожане просто не покупают книги». Глеб ответил, что отделенная от церкви миссионерская книжная лавка окажется удачливее, потому что ее смогут посещать не только прихожане, но и все любопытствующие.

Желая всячески помочь братии, Губин сказал, что церковь готова оплатить аренду магазина (восемьдесят пять долларов), таким образом превратив его в соборный киоск. Но, несмотря на явные материальные выгоды этого предложения, Евгений отказался. Он знал, что такой оборот дела свяжет их с церковными организациями, комитетами, собраниями и т.д. «Как мы сможем сохранить свободу действий? – писал он Глебу. – Если книжная лавка будет связана с собором, возникнут юридические осложнения, и все благие начинания, вероятно, пропадут втуне».³⁸¹

Оставалось условиться о названии магазина. Один из членов Братства пытался навязать Евгению и Глебу завлекающую вывеску. Евгений возразил: это слишком по-мирски – сидеть и сочинять название. «Лавка должна быть названа просто – “Православные христианские книги и иконы”». На том и порешили.

Православие – единственная истинная Церковь Христа, единственно чистое христианское учение. Это налагает на верующих обязательство рассказывать о Церкви прямодушно, не лукавя, с любовью, прежде всего – с любовью к Божией Истине.

Из «мирских проповедей» Евгения Роуза, 1965г.³⁸²

Пока готовилось открытие книжной лавки, Евгений занимался другими делами. Неутомимый миссионер, архиепископ Иоанн с помощью своего викарного епископа Нектария и местного духовенства открыл богословские курсы. Занятия проводились несколько раз в неделю в зале на первом этаже в Доме святителя Тихона. Почин имел большой успех – народу собиралось немало. Каждая лекция завершалась оживленным обсуждением. Архиепископ Иоанн читал литургику, епископ Нектарий – патристику, отец Спиридон и отец Леонид Упшинский рассказывали о Ветхом Завете, отец Николай Домбровский – о Новом Завете. Проходили лекции и по апологетике, истории Церкви, пастырскому богословию, церковному пению и даже по русской литературе. Евгений ходил на курсы три года. Поначалу его поражало, насколько плохо слушатели знают Библию. «Русские задают такие наивные вопросы, словно никогда и не заглядывают в Писание», – сказал он как-то Глебу.

«А они и впрямь не заглядывают, – ответил тот, – не приучены. Богослужения они проводят, сообразуясь с традициями, что, бесспорно, очень хорошо, а вот Писание обходят стороной». Этот пример еще более убедил Евгения в необходимости миссионерской работы как для тех, кто принадлежит Церкви, так и для тех, кто вне ее.

Архиепископ Иоанн, приметив усердие Евгения, начал подыскивать ему самостоятельную просветительскую работу. Однажды владыка предложил провести беседу в Доме святителя Тихона. Все прошло гладко, лишь под конец начинающему миссионеру выпало первое испытание: некто, подобно герою Достоевского, начал оправдывать вседозволенность. Сам Евгений писал Глебу об этом так: «Моя беседа вылилась в весьма оживленный спор между атеистом Вадимом и мной. Он полностью держался философии сверхчеловека, обвинял христианство в несостоятельности, так как оно утеряло влияние (по мирским меркам), да и сами христиане – далеко не святые. С некоторыми доводами можно отчасти согласиться, но в целом устами Вадима вещал диавол. Себе же я просто ужаснулся – сколь немощны и вялы мои слова! До чего же шатка и слаба наша вера! И сколько же должно пережить неудач и падений, прежде чем укрепимся в ней!»³⁸³

В ответном письме Глеб не замедлил подбодрить друга: «Да, мне знакомо чувство, когда сталкиваешься с антихристианской логикой мира сего, лежащего во зле (согласно апостолу Иоанну). Такие атеисты, как Вадим, помогают нам не расслабляться духовно. И не стоит их осуждать, ибо они не познали “рождение во Христе” и не могут следовать за Господом, как Он заповедал».

В 1963 году архиепископ Иоанн дал Евгению еще одну возможность проявить себя на миссионерском поприще – попросил писать статьи для епархиальной газеты «Православный благовестник», появившейся еще при архиепископе Тихоне. Ранее она выходила небольшим тиражом только на русском языке, но теперь архиепископ Иоанн решил включать в каждый выпуск хотя бы одну англоязычную статью, дабы печатное православное слово дошло и до тех, кто не знает русского языка. Владыка внимательно следил, чтобы ни один номер газеты не оставался без подборки для американцев, и порой справлялся по телефону поздно ночью или спозаранку, сдал ли Евгений свою работу. Он одобрял все написанное и не делал никаких исправлений.

Так с «Православного благовестника» начались авторские публикации Евгения. Впоследствии (уже посмертно) они вошли в сборник «Царствие Небесное». То были короткие, на одну-две страницы, обращения-проповеди на самые разные темы: о церковных праздниках, о житиях святых, об основа духовной жизни. Все они свидетельствовали о возрастании Евгения в православной вере, теперь он больше писал о «Царстве Божием», нежели о «царстве человеческом». Кое-где в «мирских проповедях» он касался философских вопросов и мыслей, изложенных в своей книге.

Годы спустя Евгений так отзывался о своих «мирских проповедях»: «Не знаю, читал ли их кто, но теперь, по прошествии времени, я вижу, что они, хоть и написаны “с чувством”, содержат много отвлеченного и умозрительного – сказался недостаток опыта, православного образования и православной жизни. Мне же они сослужили хорошую службу. Я смог разобраться в самых разнообразных вопросах Православия, быстрее развиться духовно. К этому меня подтолкнул владыка Иоанн».³⁸⁴

В свободное от книжной лавки и добывания хлеба насущного время Евгений предавался любимому занятию – собирал грибы. Он бежал из «бетонных джунглей», столь претивших ему, в зеленые районы Сан-Франциско, чтобы быть поближе к природе. Особенно ему нравился парк Президио. Его увлечение хорошо прослеживается в письмах. «Собирался завтра по грибы, – писал он Глебу, – да вот незадача, нужно идти работать (в гостиницу “Марк Хопкинс»,³⁸⁵ опять, наверное, все будут пьяны в стельку). Увы, придется отложить свой “поход” до субботы. Читаю книги о грибах. Оказывается, в наших краях много съедобных и их легко отличить».³⁸⁶ В другом письме читаем: «Привычных грибов окрест больше нет, но я нашел новые, еще вкуснее. Это – опята, что растут на пнях и на стволах. Здесь их предостаточно».³⁸⁷

Как и в прошлые годы, Евгению удавалось иногда выезжать за город. Он бродил в Муирском лесу и вокруг горы Тамалпаис, иногда забирался на саму гору. Он писал Глебу: «Хоть на день (завтра, например) убегу от всех и вся в лес».³⁸⁸ Во время этих походов он изучал местную флору и фауну, делал заметки в путеводителе по растительному миру тех мест.³⁸⁹

Однако редкие вылазки по грибы и походы в лес и горы, конечно, не утоляли его жажды общения с природой. Он с радостью навсегда покинул бы город, но миссионерских дел все прибывало, – очевидно, пока Господь определил ему жить в Сан-Франциско.

Если хотите увидеть живое чудо преподобного Германа Аляскинского, посетите лавку рядом с собором.

Свт. Иоанн (Максимович)

Перед открытием братия попросили архиепископа Иоанна освятить лавку. Тот назначил день, но, как вспоминает Глеб, «в указанный час на пороге вместо архиепископа Иоанна появилась нескладная фигура отца Спиридона: нечесаные космы, спадавшие на глаза, бурый от времени клобук, короткая ряса, огромные башмаки, походка Чарли Чаплина.

Сперва мы огорчились, что не приехал сам владыка освятить наши миссионерские начинания. Запинаясь и задыхаясь от волнения, отец Спиридон робко известил нас, что вместо владыки послали его, что ему, право, неловко и он просит извинить его. Очевидно, подумалось мне, он прочел на наших лицах нескрываемое разочарование. Но, повернувшись к Евгению, убедился в обратном: казалось, он безмерно счастлив видеть этого простодушного и искреннего человека. А уж смиреннее отца Спиридона во всем Сан-Франциско никого не найти.

Отец Спиридон отслужил молебен перед иконой преподобного Германа. Потом, поворотившись к нашему малочисленному Братству, произнес трогательное и возвышенное напутствие. Надо сказать, что он начисто лишен слуха, и тенорок его от избытка волнения то прерывался, то сходил почти на шепот. Так что речь получилась, мягко говоря, не совсем обычной. К волнению добавилась и его астма, чувствовалось, что каждое слово, искреннее и доброжелательное, дается ему с трудом, но исходит из любящего сердца. В точности речи его никто не запомнил, но впечатление у всех осталось незабываемое. Прекрасным, богатым русским языком поведал он о целях нашего Братства – лучше не скажешь. И никому более ни до, ни после него не удавалось раскрыть с такой точностью задачу нашей миссии. Получилось так, что он указал нам верный путь. Мы раньше не удосуживались четко обозначить цели, впервые это сделал отец Спиридон. Поразительно, как точно этот русский священник прозрел необходимость нести Православие англоязычному миру и всему вероотступнику-Западу».³⁹⁰

Наконец 27 марта 1964 года лавка «Православные книги и иконы» открылась. Евгений пропадал там с утра до вечера, частенько оставаясь ночевать (в задней комнате стояла койка). Всю душу вложил он в новое дело, посланное ему в ответ на отчаянную мольбу к Пресвятой Богородице.

Глеб не мог пока оставить работу в Монтерее (на его попечении была мать) и наезжал в лавку помогать лишь по выходным дням. Живя в разных городах, они с Евгением опасались, как бы в заложенном фундаменте Братства не появилась трещина. Дабы поддержать единство духа и цели, они условились молиться каждый день в полдень, где бы ни оказались. Эта обоюдная и одновременная молитва сыграла главнейшую роль и помогла Братству выжить в первые годы.

Сразу же они установили определенные порядки, которые помогли преодолеть обычные искушения христианина, возжелавшего плодотворной духовной жизни. Одним из них стало взаимное послушание, которому учил старец Паисий (Величковский): прежде всякого дела Евгений и Глеб должны испрашивать взаимное благословение. Прочей братии, помогавшей в лавке, такая практика казалась слишком утомительной. Кое-кто открыто воспротивился, дескать, все это глупости и пустая трата времени. Однако Евгений и Глеб убедились, сколь полезно это правило.

Не забыли и святые деньги, о которых уже упоминалось: деньги, получаемые от продажи богоугодных товаров (духовной литературы, икон и т.д.), шли на приобретение богоугодных же вещей. Пожертвования из неблагочестивых источников братия договорились не принимать.

Такое решение связывалось с еще одним правилом: оделять. «Все люди, – говорил Глеб, – делятся на две категории: на тех, кто потребляет, и на тех, кто оделяет. Христиане должны быть в числе последних».

Посему братия отказались от всяческих «поборов». Еще до открытия лавки некий русский поинтересовался у Глеба, не образует ли тот новую религиозную общину. Получив утвердительный ответ, он протянул: «A-а, ну понятно, значит, прибавится еще одна церковная кружка!» Глеб лишь молча стиснул зубы: «Боже упаси!» Поразмыслив, он согласился с упреком русского: «Конечно, все собирают пожертвования, будто это в порядке вещей. Но мы не будем!» В этом их решительно поддержал и архиепископ Иоанн. Братство само будет помогать Церкви, нежели забирать у нее. А уж Господь позаботится о труждающихся во имя Его.

Еще братия постановили молиться не за конкретных людей, дабы те пополняли Братство, а о том, чтоб Господь Сам посылал Своих избранников. Это помогло Братству не превратиться в закрытый «клуб», доступ куда определялся бы личными симпатиями.

Братия поняли, что либо потерпевшие крушения на духовном поприще не знали этих принципов, либо им не хватало решимости следовать им. Позже Глеб подметил: «Людям очень трудно служить Господу, отрекаясь от себя, от самопоклонения. В этом отношении Евгений был бесценным спутником, способным вынести все муки умирания самому себе. Так мы добровольно возложили друг на друга “бремя правил”, рушащих самость ветхого человека». Особенно болезненным для гордыни было правило взаимного послушания, зато оно стало особенно полезным для единения душ служащих Богу, а не себе

Об открытии лавки братия сообщили в местной русской газете, Евгений также составил краткое описание их магазинчика, а настоятельница женского монастыря матушка Ариадна напечатала его в виде брошюры. Вскорости они убедились на собственном опыте в правоте Петра Губина: местный православный люд читает мало духовной литературы. В основном посетители спрашивали русскую газету.

Такое положение издавна удручало отца Владимира из Джорданвилля, много трудов положившего, чтобы издать жития подвижников благочестия в нескольких томах. Глеб вместе с Еленой Юрьевной Концевич, дабы пробудить читательский интерес, писали обозрения житий, в том числе и для русской газеты. Архиепископ Иоанн позже благодарил Глеба за эту работу.

В отличие от книг, церковная утварь пользовалась большим спросом среди русских, и Евгений быстро смекнул, что надо запасать разные иконы, ладан, лампады, ризы, киоты. Он даже научился столярничать, чтобы самому делать киоты.

К тому времени Евгений уже так бегло говорил по-русски, что многие русские принимали его за своего соотечественника. Один знакомый Глеба и Евгения вспоминает, как тщетно пытался убедить зашедшую к ним в лавку местную русскую женщину, что Евгений на самом деле американец. «Если человек так хорошо говорит по-русски, значит он русский», – настаивала она.³⁹¹

Столкнулись братия и с предубеждением русских ко всему новому и необычному. В письме к Глебу Евгений рассказал забавный случай: «Сегодня утром пришла русская женщина и поделилась сплетнями, которые о нас распускают, дескать, мы – коммунисты и лавка полна советских книг. Или будто мы – советские дипломаты, брошенные на “идеологический фронт”. Или что мы – американские новообращенцы (!). Ну, и в том же духе. Но в конце концов она так расположилась к нам, что купила на 10 долларов пасхальных яиц, икон и открыток и лишь потом распознала, что я не русский».³⁹²

Как и в случае с этой покупательницей, подозрения в русской общине быстро рассеялись. Кроме того, сама внешность высокого, строго одетого, внимательного продавца внушала доверие. Глеб вспоминает, как русские дамы – и стар и млад – просто «таяли» перед Евгением, отчего тому делалось неловко.

Особенно привечали братию пожилые люди в русской общине. Они даже напечатали в одном из журналов благодарность двум молодым людям, которые, по их словам, пожертвовали своей мирской карьерой ради «нашего древнего христианства».

Как братия и рассчитывали, в лавку стали захаживать и молодые американцы – искатели духовного. Интересующихся Православием присылали и местные архиереи, и священники, и матушка Ариадна. А кто-то заходил и прямо «с улицы»». Евгений и на американцев производил большое, но несколько иное впечатление: человека, преданного делу, который взвешивает каждое свое слово. Поверяя ему свои сомнения и мысли, они чувствовали по его взгляду, что он не только внимает им, но и вычленяет философскую сущность сказанного. Один из молодых американцев, искателей истины, вспоминает: «Я ни у кого больше не видел таких огромных глаз. Проницательный взгляд, и в то же время теплый, успокаивающий».³⁹³ Отвечал он всегда по существу и без излишнего умствования. Современные американцы, чей «догматизм» часто наивен и поверхностен, привыкшие каждое суждение об истине «раскладывать по полочкам», встречали в Евгении простую, но твердую веру, глубокую и точную мысль. Такая встреча давала им много духовных сил.

Но истинную сокровищницу души Евгения распознали не американцы, а русские. Однажды, когда в магазине дежурил Глеб, вошла женщина и обратилась к нему по-русски: «У вас же здесь гений! Настоящий гений! И никто этого не замечает!»

В другой раз об Евгении спросил седовласый господин с супругой:

– Я слышал, здесь работает Евгений. Мне бы хотелось узнать, как ему живется. Я – его бывший учитель, Петр Будберг.

– Евгений много рассказывал о вас! – обрадовался Глеб.

– Счастлив ли он?

– По-моему, очень счастлив. Он занимается тем, во что верит всей душой

Профессор Будберг кивнул, жена его улыбнулась. Отказавшись от престижной карьеры в научном мире, Евгений обрел неизмеримо большее, то, чего жаждал и сам Будберг, – покой душе своей (ср.: Мф.11:29).

– Молодец, правильно сделал! – сказал в заключение добросердечный профессор.

Несколько месяцев спустя Евгений начал вести летопись Братства преподобного Германа. Одна из первых строк гласила: «Сегодня в лавку зашел студент-католик. Ему порекомендовали нас, дескать, здесь скорее можно разузнать о Православии. Несомненно, мы будем расти и мало-помалу превратимся в общепризнанный православный информационный центр, вероятность этого весьма велика».³⁹⁴

Евгения радовала всякая встреча с искателями истины. Обратимся опять к летописи:

«Пришел бородатый молодой человек, сказал, что только что принял католичество, но уже разочаровался, не найдя святости в Католической Церкви, и собирается податься в мормоны. Секты вроде мормонских или приверженцев “христианской науки” привлекают тех молодых людей, которые чувствуют отсутствие чего-то существенного как в католичестве, так и в протестантстве, от которых осталась лишь ничего не значащая форма – бледная тень христианства. Молодежь ничего не знает о святом Православии, потому и обращается к сектантству, якобы исполненному содержания.

Причем к сектантству тянутся самые серьезные и ищущие молодые люди. Ревностные экуменисты среди католиков и протестантов (да и среди православных), думаю, молодежи не интересны, они погрязли в модных “современных” течениях, кои суть верхоглядство, а не истинная духовность. Сектантство же не гонится за модой, и те, кто примыкает к той или иной секте, несомненно, хоть путаными, окольными путями, стремятся к духовности. И узнай они о Православии, обретут надежду.

Нашего юного посетителя, похоже, взволновало то немногое, что он услышал о Православии, может, это подтолкнет его к верному пути и он наконец найдет то, что тщетно искал в католичестве. Я дал ему брошюру о преподобном Серафиме Саровском. Господи, благослови посеянные семена и взрасти их Своею благодатью. У нас есть теперь возможность сеять больше».³⁹⁵

Работая в книжной лавке, братья помогли нескольким людям обратиться в Православие. Одним оказался их сверстник из Северной Каролины Лаврентий Кемпбелл. Евгений наставил его на путь Православия, стал для него крестным отцом. «Он ли не знамение для нас? – вопрошал Евгений в летописи. – Типичный современный человек, разочарованный скептик, далекий от Бога, прикоснувшись к Православию, претерпел духовное перерождение, попав из обмирщенности на почву христианства, церковной жизни. Конечно, ему еще расти и расти, и корни еще не крепки и не глубоки, однако он уже на верном пути. И нам подтверждение: мы не свернули со своей стези, не сбились на “новое христианство”, привязанное к мирской жизни, экуменизму, пустым идеям и ложной любви к ближнему, к которым якобы зовет Господь. Мы же выбрали исконный путь покаяния, подвига, благодати, воцерковления, со святой верой в чудеса. Только такая вера даже сегодня умягчает сердца нынешних людей, обращает их к Богу».³⁹⁶

Находились, однако, и те, кто не одобрял расположенности Евгения и Глеба к неправославным искателям духовного. Один православный христианин пенял братии на то, что они зарабатывают деньги на иконах, и не должно продавать освященную вещь язычникам.

Однажды в соборе после всенощной Глеб попросил архиепископа Иоанна разрешить этот вопрос. Владыка ответил: если братия чуют, что икона покупается для святотатства, то дозволять сие нельзя, в остальных же случая не возбраняется продавать ее даже «язычнику». «Икона, – сказал он, – несет весть о Боге, помогает душе встретиться с Ним. Каждой проданной иконой – верующему или атеисту – вы помогаете людям противостоять злу».

Братия нарочно повесили над входом икону Иисуса Христа, дабы каждому посетителю доставалось немного Божьей благодати.

У них был обычай: про себя молить Господа о благословении каждого входившего. На прощание же они осеняли его крестным знамением.

Книжная лавка не только помогала американцам знакомиться с древним христианством, не только удовлетворяла духовные запросы русских, но и сплачивала православных разных национальностей: греков, арабов, сербов, румын, болгар и многих других. После посещения лавки молодым греком, возлюбившим Православие, Евгений отметил в летописи: «Бог посылает нам людей. Что означает каждая встреча? Мы должны, по мере сил и старания, стать местом единения всех православных, верных Церкви, так чтобы получилось общее свидетельство истинного Православия, собрались бы воедино последние верные сыны всех православных народов.

Пока неясно, какую форму примет это единение. Только не “панортодоксия” – смесь разных учений и американизация православных народов. Это привело бы к смерти Православия. “Американская Церковь” тоже не подходит, ибо не одни американцы призваны засвидетельствовать православную истину. Может, вообще не нужно никакой “организации”. Главное, чтобы не рушилась связь последних верных сынов Православия на земле, чтобы в силе встретили мы грядущие битвы и искушения».³⁹⁷

Каждое слово надобно тщательно взвешивать, ибо на чаше весов – Истина.

Евгений Роуз, 1 октября 1964г.³⁹⁸

К сентябрю 1964 года братия поняли: приспело время печатать самим материалы по Православию. Евгений еще больше утвердился в своей решимости, когда однажды в пятницу в лавку заглянули два православных священника. Раньше они не приходили. Как отмечал Евгений в летописи: «Оба – современного толка, развязные, чудовищно невежественные (по крайней мере – один из них), равнодушные к книгам и духовной жизни. Один, похоже, даже не слыхивал о «Добротолюбии». Второй посоветовал прочитать: “Неплохая книжица”. Если таковы сегодняшние пастыри, на что же надеяться пастве?! Тем важнее, чтобы голос Православия услышали все жаждущие. Не беда, если поначалу голос этот будет слабым. Пора издавать собственный журнал».³⁹⁹

После некоторого поиска Евгений нашел ручной печатный станок за двести долларов (дороже было не по карману). Купил он его на праздник Рождества Богородицы. «Теперь, – гласила летопись, – наши праздные мечтания сменятся насущными заботами. Надобно, чтобы станок не простаивал зря. Мы немощны, но с Богом все возможно».⁴⁰⁰ А в письме к Глебу говорил: «Голова кругом идет. Работа застит все и вся. Чтобы с ней справиться, мы воистину должны быть братьями».⁴⁰¹

30 сентября Евгений сделал следующую запись: «Сегодня, не прошло и суток, как прибыл наш печатный станок, к нам в лавку “случайно” зашел архиепископ Иоанн. Он увидел станок и перво-наперво решил освятить его, что и сделал тотчас же. Таким образом, сегодня наш станок получил второе, духовное рождение».⁴⁰²

Название журнала подсказал братии владыка Иоанн. Глеб поначалу хотел назвать его «Паломником» в честь известнейшего русского дореволюционного журнала «Русский паломник» или в честь любимой книги – «Откровенные рассказы странника». Вместе с Евгением он отобрал пять вариантов названия и отослал архиепископу Иоанну, чтобы тот благословил, по его мнению, лучший. 30 сентября 1964 года⁴⁰³ владыка прислал ответ, предложив совсем иное:

«Дорогой Глеб!

Да благословит Вас Господь на втором году Братства во всех его начинаниях. Журнал Ваш неплохо бы назвать “Православным словом”. Прошу Божия благословения Вам и всей братии.

+ Архиепископ Иоанн».

Примерно через месяц появилось их первое печатное слово – одно из духовных наставлений преподобного Серафима Саровского. Все ближе подходили они к воплощению мечты о православном журнале, хотя по-прежнему денег на него не было и в помине. «Нам бумагу не на что купить, а мы замахнулись журнал печатать! Однако будем стараться, и по благословению Божию все приложится», – писал Евгений Глебу.⁴⁰⁴

Они не раз и подолгу спорили о тематике журнала, его объеме и формате. Они сходились в том, что цель – познакомить американцев с первоисточниками православной веры, но спорили по поводу стиля, способа изложения материала. Разногласия между ними так или иначе касались в основном лишь одного вопроса: нужно ли помещать иллюстрации, в том числе и на обложке. Глебу рисовался в воображении иллюстрированный журнал (причем всякий раз на обложке что-то новое), подобно тем замечательным российским дореволюционным изданиям, которые довелось видеть ему, но, увы, не Евгению, никогда не видевшему такие журналы. Евгений предлагал обычную, без «картинок», обложку с логотипом, как у всякого солидного научного журнала. Насмотревшись на современные православные богословские журналы, он ощущал в них тот же академический дух нашего времени, от которого сам в свое время отошел. Теперь он считал, что издание их братства должно иметь похожее внешнее оформление, но дышать иным духом, источать благоухание исконной православной традиции.

Спорили они долго и горячо, до тех пор, пока Глеб не показал Евгению бережно хранимые экземпляры старых иллюстрированных русских журналов. Увидев эти журналы, с репродукциями картин и фотографиями, отражающими красоту Святой Руси, Евгений понял, каким образом иллюстрации могут наглядно донести до читателя дух православного благочестия. После этого Евгений признал правоту Глеба и уступил. Для первых номеров он сам взялся напечатать иллюстрированные обложки.

Помимо прочего, иллюстрированное издание более доступно для восприятия молодых читателей, и в этом еще одно его преимущество. По разумению Евгения, журнал мог не только всколыхнуть молодых искателей духовного, но и указать, где и как потрудиться ради высокой идеи. В летописи он отмечал: «А что делать с молодыми православными? Это не менее важный вопрос. Сколькие теряют веру, отходят от Церкви! Виной тому всякие танцы, пикники, вечеринки. И оттого, что они предваряются короткой молитвой или душеспасительной беседой, собрания эти не становятся “религиозными’ или “христианскими” Все это суета, она быстро проходит, забывается и никому не помогает возрасти в христианстве».

«Чего хочет молодежь? Погоня за удовольствиями, право же, прельщает не многих (разве что с тоски, чтобы убежать от действительности). Не по душе им и разного рода назидания (хотя порой некоторые духовные советы и могли бы приносить пользу). Молодежь полна идеалов и готова служить им. В этом и ответ тому, кто хочет работать с молодыми, удержать их в Церкви: им нужно найти дело, полезное и неотрывно связанное с их идеалами.

Издание журнала – как раз такое дело. И у нас уже есть помощники, трое молодых русских: Петя, Алеша и Миша. А уж Господь укажет, что делать дальше».⁴⁰⁵

Один из юношей после уроков помогал Евгению с печатным станком. Спустя двадцать пять лет он вернулся и стал разыскивать Евгения, покуда не узнал, что тот умер. Почему так надолго запомнился ему Евгений? Он ответил, что больше не встречал в жизни столь глубоко верующего христианина.

Отец Спиридон 29 декабря отслужил молебен на начало нового дела. Евгений записал в летописи: «Сегодня отец Спиридон отслужил у нас в лавке молебен за успешное начало нашего журнала “Православное слово”. Он произнес короткую проповедь о необходимости нести слово истинной Христовой Церкви нашим современникам, да исполнится незыблемое пророчество Священного Писания... Говорил он и о важности проповеди на английском языке, самом распространенном в мире. Поистине на нас лежит огромная ответственность».⁴⁰⁶

Типографию братия устроили в тесной задней комнате. Три начальных номера отпечатали на маленьком ручном станке, который приобрел Евгений. Печатать приходилось по одной странице, так что журнальный разворот пропускали через станок четырежды! Набирали текст вручную, выкладывая каждую крохотную буковку – труд кропотливый и изнурительный – и поначалу тратили целый день на одну страницу. Евгений же нередко засиживался за полночь и засыпал прямо у станка. Глеб приезжал на выходные дни и тоже работал в полном смысле слова до упаду. А в воскресенье, так и не отдохнув, садился в автобус и ехал в Монтерей – поутру ждала работа.

14 марта 1965 года, в конце первой седмицы Великого поста, Евгений сделал в летописи следующую запись: «Сегодня, после службы праздника Торжества Православия в соборе по соседству (служба длилась до 3:30), отец Спиридон приехал отслужить благодарственный молебен по случаю выхода в свет первого номера нашего журнала. Как радостно провести целый день в молитве! Отец Спиридон опять произнес небольшую проповедь, подчеркнул важность нашей работы по распространению слова Божия. Вчера мы начали печатать второй номер. С этих пор богослужения в соборе должны проходить каждый день – для нас это большая помощь и утешение».

После третьего выпуска братия начали поиски электрического печатного станка и вскоре нашли подходящий. Вечером 28 июня Евгений записал: «Архиепископ Иоанн благословил этот важный шаг, поддержал и ободрил нас». Работа на электрическом станке экономила время, и все же процесс по-прежнему оставался весьма и весьма долгим, поскольку набирать текст опять-таки приходилось вручную, букву за буквой. «Выпуск этого журнала настолько сложное и трудоемкое дело, – сообщал Евгений в одном из писем, – что если нам удается его издавать, то лишь с Божией помощью».⁴⁰⁷

Ручной труд, немыслимый в наш век быстрых механизмов, придавал журналу некоторый лоск былых времен, когда почитались ремесла. Евгению пришлось досконально изучить все тонкости типографского дела стародавней поры. Помогал и художественный вкус Глеба. Журналы получались хотя и скромными по оформлению, но как две капли воды похожими на издания лет давно минувших. Читатель как бы прикасался к чему-то особенному и неповторимому, к плоду трудов, пронизанных любовью. Годы спустя, когда Братство окрепло и все издания печатались уже современным способом, журнал что-то потерял в благородстве и красоте.

Целиком посвятив себя выпуску «Православного слова», Евгений уже ни минуты не мог выкроить, чтобы продолжить работу над своей книгой «Царство человеческое и Царство Божие». Теперь «Православное слово» должно было дать современному человеку представление о Царстве Божием. Много позже Глеб говорил, что magnum opus Евгения нельзя считать незавершенной философской работой: вся она воплотилась в «Православном слове», более ста номеров которого вышли еще при жизни Евгения, ибо в них сосредоточилось несметное богатство православной литературы.

Хвалила журнал и Елена Юрьевна Концевич за, как она выражалась, «изложение Православия». И впрямь, материал тщательно подбирался и излагался в свете православной веры, в то же время доступным современному читателю языком. Братия терпеть не могли словесного «винегрета», бездумно и нерадиво подобранных разномастных материалов. Только разумным сочетанием старого и нового (в том числе и собственных статей), вдумчивыми комментариями и предисловиями, а также удачно подобранными иллюстрациями (что тоже немаловажно) добивались они успеха.

Братии хотелось уберечься от возможных ошибок, как-никак, люди они на издательском поприще новые и пока не ахти какие умелые. «Надеемся на владыку Иоанна, хотим, чтобы он стал нашим постоянным цензором», – писал Евгений в октябре 1964 года, через несколько дней после того, как журнал получил от архиепископа Иоанна название.⁴⁰⁸ Они попросили его критически просматривать каждый номер журнала. Братия также надеялись, что с участием владыки их миссионерская деятельность премного усилится. Получилось все, однако, совсем не так, как они предполагали.

Стоило Глебу рассказать владыке о содержании первого номера, тот, одобрив, незамедлительно приказал: «Печатать!»

В дальнейшем братия едва успевали показывать ему гранки, как сразу получали одобрение.

Глеба такое озадачило. Ведь журнал издается в епархии владыки Иоанна, так почему ж ему не проверять все материалы? Замешательство его усилилось после того, как к ним заявился один из читателей с претензией к статье Евгения в пятом номере. В рубрике «Православие в современном мире» он писал о речи папы Павла VI в ООН (о которой уже упоминалось). Негодуя, читатель вернул журнал со своими пометками на полях: в журнале, знакомящем с духовной сокровищницей Православия, вдруг появилась статья, в которой папа Римский сравнивается с антихристом! Да кто они такие, эти редакторы, «моськи», облаивающие духовное лицо, уважаемое во всем мире!

Братий очень огорчил такой отзыв, и они рассказали владыке Иоанну.

– Отчего же, владыка, вы не посмотрели статью загодя да не предупредили? – спросил Глеб. Евгений молча стоял рядом.

Внимательно прочитав статью, владыка пытливо посмотрел Глебу в глаза.

– Вы ведь учились в семинарии?

– Учился.

– И закончили полный курс?

– Закончил.

– И вас, кажется, учил архиепископ Аверкий?

– Да.

– Так разве он не говорил вам, что в минуты испытания каждый христианин сам отвечает за полноту всего христианства? Что каждый воцерковленный человек отвечает сегодня за всю Церковь? И что сегодня Церковь гонима врагами как внутренними, так и внешними?

– Говорил, – признался Глеб.

– Вот потому-то, – продолжал владыка, – я нарочно не стал просматривать каждый номер вашего журнала.

Архиепископ Иоанн хотел научить их ответственности за то, что они печатают. Случись им ошибиться, ответят пред Господом сами, не появится искушения свалить все на других. В наше время, учил владыка, чтобы сохранить христианство, всем работающим на ниве Православия следует самостоятельно трудиться во имя Христа. Не должен каждый их шаг контролироваться другими. Достойны похвалы те, кто не дожидается подробных указаний, а действует смело.

– Кроме всего прочего, – подвел итог владыка, – все вами написанное сообразуется с мнением архиепископа Аверкия. И я, знаете ли, с ним согласен.

Так развеялись сомнения братий. Евгений лишь улыбнулся «счастливому исходу», ведь, в конце-то концов, иного дух американца-первопроходца и не допускал. С того дня они с Глебом взяли на себя полную ответственность за печатное слово. Проверки владыкой всех материалов до публикации они более не просили, хотя часто обращались к нему с тем или другим конкретным вопросом, и он им с любовью отвечал. Когда дело касалось богословия, он отсылал их написать архиепископу Аверкию, с кем находился в полном единении душ.

Так, будучи их архипастырем, владыка Иоанн предоставил им определенную степень свободы, но в то же время дал понять, что оборотной стороной свободы является ответственность. Более того, что свобода эта должна всегда оставаться в границах послушания Матери-Церкви и ее Преданию – посредством совета не только с ним самим, но и с другими опытными подвижниками веры, которым сам он доверял.

Через несколько лет после кончины архиепископа Иоанна Евгений вспоминал в одном из писем, как этот любимый им святой архипастырь объяснял работникам Церкви принцип взаимосвязи свободы и ответственности. Евгений пишет:

«Одно дело – принципы, они не меняются. Но человеку свойственно привязывать к этим принципам определенные идеалистические предубеждения относительно конкретных лиц, и именно это может привести к крушению. Прежде всего это справедливо относительно епископов, вождей Церкви. В наши дни общего упадка в Церкви не следует ждать от них многого. Мы обязаны почитать, уважать и слушаться их, но при этом быть реалистами и сознавать, что (кроме некоторых редких случаев) они не могут быть нашими личными духовными руководителями, особенно для новообращенных. Один из выдающихся, редких примеров исключения из этого общего правила – владыка Иоанн, коему, убеждены, можно было доверить всего себя без остатка. Так вот, для него-то как раз делом принципа было НЕ принимать учеников, а, скорее, вдохновлять людей на самостоятельный труд внутри Церкви в условиях возрастания и взаимного совета в рамках православного Предания. Мы сами много раз обращались к нему за благословением на какое-либо дело, к примеру, на покупку нового печатного оборудования, и он всякий раз отвечал одно и то же: “Я ничего не смыслю в печатном деле. Сами решайте, что вам нужно; если сможете, покупайте, и Господь благословит ваши труды. Если дело ваше угодно Богу, оно расцветет; если же нет – Господь воздвигнет у вас на пути такие преграды, что невозможно будет и продолжать”».⁴⁰⁹

Много дал он им уроков самостоятельности и собственной ответственности. Так, например, всякий раз, когда он брал номер журнала, то платил за него.

– Владыка, вы же глава нашей епархии! Берите бесплатно столько журналов, сколько нужно, – предлагали братия.

– Нет, нет, – улыбался архиепископ Иоанн, доставая из маленького кошелька монеты. – Это – ваша работа, и я ее поддерживаю.

Отдай кровь, прими Дух.

Прп. Лонгин Египетский (IVв.)

Когда журнал только вышел в свет, Евгений опасался, что затраты не окупятся. В те годы американцев, приходящих в Православие, можно было по пальцам сосчитать, а рожденные в православной традиции либо читали религиозную литературу на других языках, либо вообще не читали. Спрос на журнал на английском языке, посвященный традиционной православной духовности, был весьма невелик. Братия обратились в Джорданвилльский монастырь с просьбой прислать адреса всех, кого заинтересует подобный журнал. Нелегкая работа выпала старым русским батюшкам, но они постарались как могли: собрали тридцать семь адресов.

Обсуждая планы, Евгений спросил Глеба:

– А кто будет нашими постоянными читателями?

На что Глеб ответил:

– Мы должны сами взрастить их.

Евгению понравилось. Что ж, вот и испытание силы и характера. И здесь начинать придется с нуля, самим, лишь уповая на помощь Божию. Он как- то заметил, что им придется стяжать «дух первопроходцев»:⁴¹⁰ раз в Америке пока нет массового обращения в Православие, значит, они своим журналом должны создать такое движение. Позднее Евгений вспоминал: «Начиная «Православное слово” (с двенадцатью-то подписчиками!), мы понимали, что с точки зрения бизнеса нам придется самим создавать для себя рынок. И это нам удалось. Теперь большинство наших подписчиков платит нам за то, что мы предоставляем им, как думаем, потребное».⁴¹¹

В самом начале им очень помог отец Константин, рассказал о выходе в свет их журнала в своем русскоязычном еженедельнике «Православная Русь». И продолжал сообщать о каждом новом выпуске вплоть до 20-го, непременно отмечая злободневность тематики и изящное оформление нового издания.

На первом году печаталось менее пятисот экземпляров каждого номера. В дальнейшем тираж возрос почти до трех тысяч, отчасти благодаря тому, что журнал сам помогал расширить рынок англоязычной православной литературы.

Мать Глеба, однако, поначалу не верила в успех дела. Друзьям она говорила шутливо: «Мой сын сам переводит, сам печатает, сам набирает, сам переплетает журнал, сам разрезает страницы, а затем сам же его и читает!»

Некий русский священник, отец Н.М., предрекал братии, что они не смогут прокормиться миссионерской работой с американцами. Несколько времени спустя заглянул в лавку, желая удостовериться в своей правоте.

– Ну как дела? – усмехнувшись, спросил он. – Небось, нелегко свести концы с концами?

Глеб сознался, что в этом отношении не все гладко.

Священник удовлетворенно потер руки.

– А что я вам говорил! По-моему и вышло! Я знал, что вы по миру пойдете! Затевать здесь такое просветительское дело немыслимо!

Когда священник ушел, Евгений постоял, посмотрел ему вслед, а затем ударил кулаком по столу:

– Скорее умру, но не отступлюсь!

В другой раз к братии заглянул сотрудник русской газеты, тоже священник, отец А.П. Снисходительно посмотрел на работу братьев, видимо, сравнивая их дедовские методы со своим хорошо оснащенным издательством. Вскоре в своей газете он напечатал статью о братии: «Воистину труд любви! Двое умных, образованных молодых людей, богословов, печатают журнал на станке XV века В нашем XX веке люди поворачивают вспять ко временам Гутенберга... Зачем?»

Прочитав, Глеб подумал: «Он представляет все так, будто мы нарочно прибегаем к допотопным методам, будто нам по карману современная техника. Он, вероятно, полагает, что мы непременно берем деньги от епархии. Но в том-то и дело – мы как раз этого и не хотим).»

Он подвел Евгения к иконному углу, велел перекреститься и прочитать статью. Просмотрев ее, Евгений решительно заявил: что бы там ни писали про них, он хочет подвижничества. Только подвиг оправдает их работу, только подвиг наполнит жизнь содержанием.

Сказав так, Евгений выразил великую истину. Их братство и вправду зиждилось на принципе совместного перенесения страданий во имя Бога. Было бы сущим лицемерием печатать на страницах журнала о святых, добровольно взявших на себя бремя страданий ради Царствия Божия, и самим – хоть в малом! – не вкусить этих страданий. Глеб и Евгений пришли к выводу, что без самопожертвования их печатное слово не будет иметь духовной силы.

Неудивительно, что диавол искушал братию отказаться от их подвига. Однажды, когда Евгений работал в лавке один (Глеб был в Монтерее), вошел человек и представился членом Общества православного образования. Общество, по его словам, высоко ценит просветительскую миссию журнала и хотело бы помочь братии пожертвованием в десять тысяч долларов. Взамен Общество хотело бы разместить рекламу на задней обложке «Православного слова».

В 1965 году десять тысяч были немалыми деньгами. Братия смогли бы не только решить все текущие финансовые вопросы, но и купить кой-какое современное типографское оборудование. В конце недели, когда приехал Глеб, Евгений радостно поведал ему новость и спросил его мнение. «Что-то здесь нечисто, – сказал тот, – как, говоришь, называется Общество?» Что могло быть безобиднее Общества православного образования? Но когда Глеб разобрался что к чему, выяснилось, что не так-то все и безобидно. Общество ставило своей целью популяризировать работы Апостоласа Макракиса, греческого писателя и проповедника († 1905), выступавшего с весьма странной доморощенной смесью разноречивых доктрин, которые в конце XIX века были осуждены Поместным Собором греческих епископов. Поклонники вознесли его превыше всех святых отцов прошлого, называя его работы «величайшими после Библии книгами». Вот их-то и хотел рекламировать в «Православном слове» недавний гость.

Братия поблагодарили Господа за то, что избавил их от искушения, написали вежливый отказ Обществу и продолжали по старинке, вручную набирать тексты.

Между тем газетная статья о «допотопных» печатных методах братии получила весьма забавное продолжение. Как-то раз к ним наведался русский, скупщик антиквариата. Прочитав, что братия работают на станке XV века, он возгорелся желанием посмотреть на такую музейную редкость. Велико же было его разочарование, когда взору его предстал дешевый простой станок, выпущенный в начале столетия.

Итак, Евгений и Глеб продолжали свой подвиг, а двое других братий избрали иные пути. В конце концов они, как и Евгений с Глебом, стали иеромонахами: Владимир – в Русской, а Антоний – в Сербской Церкви, то есть выполнили обет, данный на встрече Братства 12 сентября 1964 года, – «посвятить всю жизнь служению Святой Православной Апостольской Церкви».⁴¹²

И все же Евгению и Глебу грустно было видеть, как отходят от них былые друзья. Один покинул их внезапно, оставив лишь краткую записку. Узнав об этом, архиепископ Иоанн сказал лишь: «Значит, был нетвердым». А Евгений в летописи пришел к заключению, что «конечно же Братство должно было пройти суровые испытания».⁴¹³

Второй брат-основатель охладевал мало-помалу. «Мне кажется, ему просто неинтересно наше Братство, – писал Евгений Глебу, – а посему нам с тобой надо работать еще усерднее».⁴¹⁴

Христианин любит ближнего своего потому, что видит в нем образ Божий, призванный к совершенству и вечной жизни в Боге; такая любовь не человеческая, но Божественная, прозревающая в людях не только земную смертность, но и небесное бессмертие.

Евгений Роуз⁴¹⁵

Евгений теперь мог все свое время посвящать трудам во имя Божие, что приносило его душе радость и умиротворение. Глебу же, вынужденному разрываться между светской работой в Монтерее и трудом на благо Братства в Сан-Франциско, приходилось нелегко.

Евгений заметил в тот период: «[Глебу] необыкновенное удовольствие доставляет печатание, но, боюсь, в общем и целом он пока пребывает в возбужденном состоянии духа, и кончится это только тогда, когда он окончательно определится и твердо найдет свое место в жизни. Что касается меня, я все время настолько занят в лавке и с журналом, печатанием его (и подготовкой к публикации), что уже больше ни о чем не могу думать».⁴¹⁶

Один молодой православный американец, не раз бывавший в лавке, вспоминает: «Не скажу, чтобы я хорошо узнал душу Евгения. Он молчалив, погружен в себя, может, даже застенчив. Помню, никогда не заставал его в праздности. Все время он бывал чем-то занят, будь то дела книжной лавки, или участие в утренних и вечерних службах (Евгений ежедневно пел на клиросе в соборе неподалеку), или работа над “Православным словом”. Евгений не знал ни минуты отдыха».

Еще один постоянный посетитель, молодой человек по имени Энтони Арганда, американец мексиканского происхождения, под влиянием Глеба и Евгения принял Православие и стал помогать им в лавке. «Евгений являл собой воплощенное спокойствие и трезвость духа, – вспоминает Энтони. – Речь его всегда была обдуманной и взвешенной. Пока к нему не обратятся с вопросом, в разговор, как правило, не вступал. Отвечая же, обезоруживал всех своим энциклопедическим пониманием веры. В частной беседе за чашкой чая он мог долго и обстоятельно говорить на темы, касающиеся христианства, но о себе не говорил никогда».

Молчаливый, исполненный достоинства и серьезности во всем, что касалось работы, Евгений порой получал шутливые прозвища от Глеба то «холодной рыбы», то «бездушного американца». Подобное обвинение, хотя оно и высказывалось с юмором, коренится в характерном для славян представлении о своей особой по сравнению с неславянскими народами сердечной теплоте и глубине чувств. Не берем на себя смелость решать, верно ли это представление в целом, но в случае с Евгением оно явно не срабатывало. В годы становления Братства Глеб не раз и не два убедился, сколь велика душа его скромного друга и соработника.

Однажды Глеб, натура типично русская, «глубоко чувствующая», впал в полное и безнадежное разочарование. Была суббота, и он провел весь день с Евгением, набирая текст. Требовалась крайняя сосредоточенность: случись пропустить слово, нужно перебирать целый абзац, а это означало не один час дополнительной работы. И как назло, их все время отвлекали посетители. Наконец они взмолились, чтобы их оставили в покое. «Как же так: просим, чтоб никто в магазин не заходил, а на дверях табличка «Открыто”!» – вознегодовал про себя Глеб.

Когда же и впрямь приспело время закрывать лавку, терпение у него лопнуло.

– Ради чего должен я здесь надрываться! – воскликнул он. – В Монтерее работаю с утра до ночи, чтобы семью прокормить, а в выходные – здесь, точно купленный раб, спину гну! Ради чего я должен от всего в жизни отказаться?! Даже от толики счастья?! Даже девушек бросил для того, чтобы здесь батрачить. Хватит! Ухожу в город! Пора и мне развеяться.

Евгений невозмутимо выслушал друга. Вкусив «прелестей жизни» куда больше, чем Глеб, он познал им цену и отрекся от них, умерев для мира. Он видел, что друга «занесло» и тот сам не понимает, что говорит.

– Не глупи, – попытался урезонить он Глеба, – все это пустое, мирские утехи бессмысленны. Истинное счастье и радость как раз в нашем страдании.

Глеб резко повернулся и вышел, хлопнув дверью. Побродив по городу, он решил посмотреть новый авангардистский фильм, «потрясающий и высокохудожественный», по отзывам. Увы, кроме отвращения, он ничего не испытал и ругал себя последними словами за то, что допустил в душу подобную скверну.

Часов в одиннадцать вечера он вернулся к Евгению домой. Друг, скрючившись, лежал в углу под иконами и спал. Глеб сразу все понял: все это время Евгений молился за него, дабы он, Глеб, был избавлен от искушения, и так, простершись пред иконами, и заснул в полном изнеможении. Глеб поразился: сколько братской любви сокрыто в «бездушном американце».

От Евгения же получил Глеб и урок сострадания бедным и обездоленным, убедился в искренности автора «Царства человеческого и Царства Божиего», писавшего о христианском милосердии. «Множество раз я замечал, – вспоминает Глеб, – как на улице он специально подходит к бедному, нуждающемуся человеку, чтобы дать ему немного денег».

Один старый бродяга повадился заходить в лавку и выпрашивать мелочь. Евгений всякий раз, не колеблясь, давал ему четвертак. У Глеба же этот жалкий старик не вызывал ничего, кроме отвращения. Однажды, когда тот, получив «дань», ушел, Глеб попенял другу, дескать, этот нищий, зная слабинку Евгения, не отстанет от него никогда, а у Братства каждый грош на счету, едва сводим концы с концами; а бродяге деньги все равно не на пользу, наверняка пропьет! «И все же мы должны ему помогать! – возразил Евгений. – Не дадим мы – не будет и нам, Бог тоже может найти более достойных!»

Несколько дней спустя, когда Глеб работал один, старик появился опять. Увидев, что Евгения нет, и, видимо, чуя, что Глеб его терпеть не может, лишь вежливо поздоровался и вышел.

Тотчас у Глеба взыграла совесть. Снова «бездушный американец» преподал ему урок. Выхватив из кассы доллар, он выбежал на улицу, но бродяги и след простыл. Долго еще стоял Глеб на тротуаре с долларом в руках, а по щекам катились слезы.

Энтони Арганда, вышеупомянутый молодой помощник братии, вспоминает, что для Глеба Евгений был чем-то вроде якоря: «В самый первый раз, когда я их увидел, у меня создался такой образ: Глеб – это чайка, летающая с лапкой, привязанной за веревку к якорю, а якорь – Евгений».

Евгений и Глеб были оба серьезные люди, их объединяла преданность Православию. Но внешне они настолько не походили друг на друга, насколько можно себе представить. Глеб, в противоположность Евгению, был говорлив, вечно кипел искрометной энергией и мгновенно приходил в возбужденное состояние. Евгений же «заземлял» эту неуемную энергию, превращая ее в целенаправленный и полезный электрический ток. Он направлял воодушевление Глеба в нужное русло и следил, чтобы оно оттуда не выбивалось.

Временами Глеб раздражался, видя нежелание Евгения поддержать какую- либо его идею, и называл его «телегой, застрявшей в грязи». Но говорил он это в шутку, легко, так как понимал: для осуществления его замыслов Евгений просто необходим, иначе кто же будет заниматься их фильтровкой и организацией? В конечном итоге и он всякий раз отдавал должное мудрой предусмотрительности собрата.

При всем различии в их стиле и поведении, Евгений и Глеб прекрасно сработались, дополняя друг друга, подобно противоположным полюсам магнита. Оба осознавали и ценили преимущества такого союза, которому, судя по результатам, многое оказалось под силу.

Бог попустил «русскую» революцию, дабы Русская Церковь очистилась и дабы православная вера распространилась по всему свету... Церковь едина, но у каждого народа свое призвание в этом единстве.

Архиепископ Иоанн

В Сан-Франциско архиепископ Иоанн основал Русское православное иконописное общество, которое поддерживало традиционную русскую иконопись. Сам владыка и возглавил это Общество, передав впоследствии бразды правления отцу Спиридону. Евгений был казначеем.

Одной из главных своих задач Общество полагало помощь мастеру-иконописцу старообрядческой школы Пимену Максимовичу Софронову. Более полувека создавал он удивительные, пронизанные светом священные образы. Архиепископ Иоанн хотел, чтобы он выполнил роспись нового собора. В 1965 году Общество пригласило Софронова в Сан-Франциско преподавать иконопись, в 1966 году организовало выставку его работ при соборе, а Евгений с Глебом издали иллюстрированный каталог.

Сколь бы ни были непритязательны задачи Общества, не обошлось без конфликта. В ту пору в Сан-Франциско жил еще один иконописец, по имени Н.С.Задорожный. Он тоже мечтал расписать собор. Исповедовал он совсем иной стиль – современный, реалистический – и как мог рекламировал его в статьях для русской газеты. Он пользовался поддержкой одного из влиятельнейших священников в городе, которому претил традиционный «старообрядческий» стиль.

На защиту старой школы встали очень многие, в газете появилась острая статья, изобличающая новую реалистическую манеру как декадентскую. С этим мнением соглашались и Евгений с Глебом, ревнители «истинного и традиционного Православия». Однако и в этом случае архиепископ Иоанн преподал им замечательный урок. Сам он, хотя и ратовал за старый стиль и напечатал статью в его поддержку, все же смотрел глубже. Евгений вспоминал: «Один из самых ревностных почитателей старины в нашем Обществе хотел, чтобы владыка Иоанн издал указ по всей епархии о единообразии иконописи или хотя бы официально заявил о признании только традиционной школы. Вроде бы благие намерения. Однако архиепископ Иоанн сказал ему: “Можно молиться перед иконой старой, можно – и перед иконой современной. Главное, чтоб мы молились, а не гордились хорошими иконами».⁴¹⁷ В другой раз он заметил, что Матерь Божия плачет и творит чудеса через иконы самого различного письма».

Стараниями архиепископа Иоанна в конце 1964 года произошло важное событие в Русской Церкви: канонизация святого праведного отца Иоанна Кронштадтского. Церковь в Советском Союзе не могла причислить к лику святых чудотворца конца XIX – начала XX века, поскольку он был убежденным монархистом, выступал против всяких «социалистических» движений и даже предсказал революцию и ее кровавые последствия. Поэтому свидетельствовать о его истинном месте среди святых выпало Русской Зарубежной Церкви, и больше всех иерархов способствовал этому владыка Иоанн. Митрополит Анастасий, под влиянием письма сербского друга владыки Иоанна, святого иерарха Николая (Велимировича), собрал комиссию по канонизации под председательством архиепископа Иоанна. Он обращался к главам прочих Православных Церквей в свободном мире, дабы произвести совместную канонизацию, но те по различным причинам не смогли этого сделать. Это, однако, не остановило архиепископа Иоанна, и он продолжал приготовления, сочинял стихиры в честь нового, горячо любимого святого, дабы исполнить их в день канонизации.

Святой праведный Иоанн Кронштадтский, неутомимый проповедник и питатель угнетенных, изобильно творил чудеса. Архиепископ Иоанн имел немало общего с ним. И столь естественно, что один из величайших святых XX столетия трудился для прославления другого. Помог и Евгений, написав для «Православного благовестника» две статьи о святом праведном Иоанне Кронштадтском.

В ночь на воскресенье 1 ноября архиепископ Иоанн совершил торжественное богослужение – впервые со времен революции в России русский был причислен к лику святых. Это деяние Православной Церкви в «свободном» мире заронило надежду в сердца братьев-христиан в порабощенной России. К великой печали владыки Иоанна, на торжество собрались далеко не все. Тем же вечером состоялся бал-маскарад хэллоуин.

«После службы, – вспоминает Евгений, – владыка отправился туда, где вовсю веселились, нарядившись ведьмами, бесами, вурдалаками и прочей нечистью. Он вошел в зал – собравшиеся словно окаменели. Стихла музыка. В полной тишине владыка пристально оглядел оторопевшую публику, неторопливо обошел весь зал с посохом в руке. И впрямь слова были излишни: само появление владыки пробудило совесть каждого, что было видно по всеобщему замешательству. Так же молча владыка удалился. А на воскресной службе дал волю священному негодованию и пламенной ревности, призывая всех к благочестивой христианской жизни».⁴¹⁸

Евгений с Глебом присутствовали как на всенощном бдении, так и на воскресной службе и происшедшее сочли весьма показательным.

– Люди толкуют о русских церковных школах, призывают к какой-то деятельности, собирают пожертвования, а на то, что прославляется их святой, им наплевать, – заметил Глеб. – Неужто и впрямь вся их «деятельность» во имя Бога?

– Вот и нам урок: не сидеть сложа руки, – подхватил Евгений.

Чуть более недели спустя в Сан-Франциско произошло еще одно важное событие, и опять стараниями архиепископа Иоанна, – первая епископская хиротония в Православной Церкви Франции.

У владыки были давние (с 1957 года) связи с этой Церковью. В ту пору он жил во Франции и являлся экзархом Западной Европы. Тогда встретился он с одним из основателей Православной Церкви Франции отцом Евграфом Ковалевским, талантливым деятельным пастырем.

Родился тот в России в дворянской семье, в 1920 году перебравшейся во Францию. В юности сподобился видения галльской святой IV века Радегунды, и вся жизнь его переменилась после этого. Будучи рукоположен во священника в 1937 году, он посвятил себя восстановлению утерянного Францией православного наследия, прославлению ее древних святых, возвращению обычаев и традиций Церкви. Отец Евграф разыскал и возродил литургический чин, существовавший до подчинения Французской Церкви Римскому престолу, галлийский чин святителя Германа Парижского. Дабы приютить возраставшую православную общину в Париже, он восстановил старинный собор Священномученика Иринея Лионского и собственноручно написал для него иконы французских святых.

Отцу Евграфу стоило немалых трудов отыскать среди иерархов и духовенства восточных Церквей таких, кто хотя бы в малой степени интересовался и сочувствовал делу западного Православия. Афонский пустынножитель отец Никон (Карульский) первым указал на одного из немногих иерархов, способных понять французское Православие и помочь ему, – на архиепископа Иоанна.⁴¹⁹

В 1958 году икона святого Архистратига Божия Михаила в церкви Священномученика Иринея начала чудесным образом источать благовонное миро. Владыка Иоанн увидел в этом знамение, так как Архангел Михаил исстари считался небесным покровителем земли Французской. В 1959 году по просьбе Французской Православной Церкви владыка Иоанн принял ее под свое архипастырское покровительство и начал деятельно помогать возрождающемуся французскому Православию: ездил по приходам, освящал церкви, рукополагал священников, преподавал в Богословской школе святого Дионисия, служил галликанскую литургию в соборе Священномученика Иринея и других храмах. Возглавлял Литургическую комиссию, сверявшую православные источники древнего литургического чина галлов. «К этой задаче он отнесся чрезвычайно серьезно, анализируя и проверяя каждое слово, каждый термин, привнесенный из другого языка, – вспоминают единоверцы-французы. – Он любил литургию, не ограничивался теоретическим изучением текстов. Он считал что, лишь служа литургию и совершая Таинства, можно достойно их оценить. Сам он свободно владел французским и взялся проводить каждую службу, прежде чем одобрить ее или вернуть тексты в Комиссию для более глубокого изучения».⁴²⁰

Архиепископу Иоанну удалось убедить и собственного первоиерарха, митрополита Анастасия, в важности возрождения Западной Православной Церкви, но не на правах подопечной Восточной, а путем восстановления самостоятельных национальных Церквей, имеющих даже более древние корни, чем Русская Православная Церковь. Стремясь обеспечить Французской Церкви некоторый уровень автономии, он просил митрополита Анастасия не включать ее в состав существующей Западноевропейской епархии, а самому непосредственно возглавить ее. Митрополит дал свое согласие. В одном из указов архиепископ Иоанн писал:

«Вышеназванная Церковь является во всем независимой от Европейского Экзархата, возглавляемого мною. Управление и внутренняя жизнь обеих структур автономны, без какого-либо смешения, и объединяются общей верой и общим первоиерархом».⁴²¹

Несмотря на содействие митрополита Анастасия, других иерархов Русской Зарубежной Церкви убедить не удалось. Много сил и времени потратил владыка Иоанн, пытаясь убедить их, сколь ценен опыт возрождения Французской Церкви и как важно ее всемерно поддержать.

В 1962 году архиепископ Иоанн был назначен главой Сан-Францискской епархии, а Церковь во Франции так и не имела своего иерарха, некому было продолжать дело владыки Иоанна. Пришло время, как он и предвидел, выбрать епископа из местной паствы. Естественно, выбор пал на отца Евграфа, основателя возрожденной Церкви. 22 октября 1964 года митрополит Анастасий объявил, что «хиротонией отца Евграфа во епископа Русская Зарубежная Церковь не создает ни новую епархию, ни новую церковную область. Что означает: она имеет честь свидетельствовать о рождении новой Церкви и готова участвовать в становлении древней Православной Церкви Франции».

Однако сам митрополит Анастасий из-за преклонного возраста удалялся на покой, а другие иерархи отклонили просьбу архиепископа Иоанна, приглашавшего их участвовать в хиротонии (в Православии для совершения епископской хиротонии необходимо присутствие не менее двух епископов). В Сан-Франциско Евгений с Глебом наблюдали ропот даже среди былых сторонников владыки Иоанна: «Конечно, владыка – святой, но нельзя же заходить так далеко!» В церковных кругах отец Евграф прослыл эксцентричным, то есть ненадежным, человеком, а создание Французской Православной Церкви считалось делом весьма рискованным.

Архиепископ Иоанн решил рукоположить отца Евграфа в соборе Сан- Франциско, но, поскольку русские епископы отказались сослужить ему, он пригласил румынского иерарха, которого в 1954 году сам возвел в сан епископа, – Феофила (Ионеску). Тот с радостью согласился приехать в Калифорнию.

Приехав в Сан-Франциско, отец Евграф остановился неподалеку от собора. Евгений и Глеб навестили его. «Пришли мы за день-два до хиротонии, – вспоминает Глеб. – Говорил он с нами по-русски, и по речи угадывался человек образованный, дворянин».

Рукоположение началось 9 ноября 1964 года и длилось три дня. Евгений прислуживал в алтаре и читал по-французски Апостол.

В первый день отец Евграф был пострижен в монаха. Владыка Иоанн дал ему имя в честь святого праведного Иоанна Кронштадтского, только что причисленного к лику святых, а также имя недавно канонизированного греческого святого Нектария Пентапольского. Облачил его в рясу и клобук своего предшественника, архиепископа Тихона, также с любовью и сочувствием относившегося к французскому Православию.

Во второй день, на праздник святителя Мартина Турского, архиепископ Иоанн служил галликанскую литургию святителя Германа совместно с французским духовенством. Вечером совершил приготовительную службу к самой епископской хиротонии, которая состоялась на третий день.

На заключительной по рукоположении встрече Евгений и Глеб познакомились с духовенством и прихожанами из Франции. Евгений беседовал по-французски и с ними, и с новым епископом Иоанном-Нектарием. Эти беседы, с одной стороны, оставили у него хорошее впечатление, но с другой стороны, в душе появилась обеспокоенность будущим Французской Церкви. Выражая чувства многих, он впоследствии отмечал: «У нас с Глебом состоялось несколько интересных разговоров с французскими священниками. У нас создалось такое впечатление, что в случае, если они останутся без хорошего практического руководства, для них есть вероятность движения в опасном направлении. Новый епископ, кажется, прежде всего философ и интеллектуал, а потом уже все остальное, а некоторые его идеи мне вообще представляются странными. Намерения у них конечно же наилучшие, и менее интеллектуальные из них имеют истинно прекрасный дух. Нужно молиться, чтобы они обрели руководство на прямом пути Православия».⁴²²

Несмотря на эту озабоченность, вызванную хиротонией епископа Иоанна-Нектария, для церкви Сан-Франциско то были замечательные дни. Русские и не слыхивали о французском святом Германе, не говоря уж о составленном с его участием в стародавние времена чине. Воистину это был переворот: русская эмигрантская Церковь, знавшая лишь традиционные славянские службы, вдруг услышала нечто столь необычное и величественное, да еще исполненное на французском языке.

Однако те дни не могли длиться вечно. По отъезде из Сан-Франциско, оставшись без владыки Иоанна, епископ Иоанн-Нектарий почувствовал себя сиротой. Преемник владыки Иоанна в Западной Европе прислал ему уведомление о том, что состоявшееся рукоположение он не признает и отказывается от любых контактов с Французской Церковью. Аналогичные заявления поступили и от других местных церковных лидеров. Таким образом, Французская Церковь лишилась руководства и общения с прочей православной паствой, столь необходимого ей, как виделось Евгению, для сохранения истинного направления пути. Единственная реальная поддержка исходила от архиепископа Иоанна, но он жил далеко и, как оказалось, срок его земного странствования тогда уже подходил к концу. В одном наг последних писем блаженного владыки Иоанна епископу Иоанну-Нектарию есть такие слова: «Я вижу все трудности, как нынешние, так и грядущие. Чем они больше, тем значительнее успех. А любое начинание без трудностей обречено».

Почему архиепископ Иоанн так непреклонно отстаивал Французскую Православную Церковь, почему пошел почти против всех – включая Евгения, – кто считал, что путь этой Церкви полон опасностей? Лишь со временем открылось Евгению и Глебу то, что святой провидец с его апостольским и в то же время апокалиптическим видением постиг намного раньше. Евгений впоследствии напишет: «Для нас ключ ко всему – владыка Иоанн: он показал нам правильный подход... вдохновил и ободрил всех, везде разбросал семена, а собирать урожай будет Господь и работники Его виноградника, уже не он, а другие. Уйти нам или остаться и нести труды? Нам решать».⁴²³

В другом месте Евгений замечает, говоря о миссионерских трудах архиепископа Иоанна: это была «одна из наиважнейших сторон его святой, исполненной вдохновения жизни. Можно не соглашаться с ним в каких-то частностях, но сам подход его правилен, и мы не мыслим иного. Суть его в том, чтобы направлять и вдохновлять, но не настаивать и принуждать. Он никоим образом не оставлял новообращенных без руководства. Скорее, он точно знал, когда и как преподать это руководство, чтобы оно не сокрушило дух пасомого».⁴²⁴

Однажды, когда владыка в очередной раз посетил лавку, Евгений задал давно мучивший вопрос: «Евангелие проповедано уже почти всем народам. Значит ли, что наступает конец света, о котором говорится в Писании?» (см.: Мф.24:14).

«Нет, – ответил владыка, – Евангелие Христово должно быть проповедано на всех языках мира в православном контексте. Только затем наступит конец света».

Много лет спустя, перечитывая статьи и проповеди архиепископа Иоанна, Евгений и Глеб обнаружили там эту же мысль. «Переехав из Шанхая в Париж, – пишет Евгений, – владыка Иоанн вместо вежливого формального приветствия в храме своему новому словесному стаду, представшему перед ним впервые, преподнес людям настоящую духовную пищу: мысль о том, что значение русского рассеяния заключается в возможности проповедовать Евангелие по всей земле, ибо это должно предшествовать концу света; и не какой-либо вариант Евангелия, не “христианство” непонятного толка, а Православие».⁴²⁵

Кто-то из православных французов подметил: «Архиепископ Иоанн обладал исключительно редкой способностью – прозревать все вокруг во вселенском масштабе. Он знал, что западное Православие нужно восстанавливать, заново приобщаясь к забытому духовному наследию, и пользовался для этого любой, даже не сулящей успеха попыткой. Вселенское Православие вернулось на Запад, значит, нужно помочь ему духовно укорениться, дабы оно возросло и расцвело. В 1960 году, впервые служа литургию святителя Германа, он обратился к православным французам с такой проповедью:

“Воскресший Христос послал апостолов проповедовать всем народам. Церковь Христова основана не для одного народа или одной страны, все народы призваны к вере в Истинного Бога. Согласно преданию, воскрешенный на четвертый день Лазарь высадился во Франции, спасаясь от иудеев, искавших убить его. С сестрами Марфой и Марией он обосновался в Провансе и проповедовал там. Также странствовали по Франции Трофим Арльский и другие апостолы из числа семидесяти. Таким образом, еще с той давней поры православная вера была известна в Галлии, нынешней Франции.

К сей Православной Церкви принадлежат: святитель Мартин Турский, великий Иоанн Кассиан – основатель Марсельского аббатства, где долгие годы являл собою пример подвижничества, также и святитель Герман Парижский, святая Геновефа и множество других. Вот почему Православие – вера, не чуждая французскому народу. Это вера исконная, исповедуемая издревле, это – вера отцов.

Искренне, всем сердцем желаем, чтобы Православие во Франции восстановилось и укрепилось. Чтобы оно стало верой французов, а не только русских, сербов и греков. Да возродится Православная Франция и да пребудет с ней Божие благословение!”».⁴²⁶

Евгений и Глеб прознали, что не только о французском Православии радел владыка Иоанн. В бытность свою экзархом Западной Европы он сыграл решающую роль в устроении Православной Церкви Нидерландов.⁴²⁷ Там он служил Божественную литургию по-голландски, как и прежде в Шанхае – по-китайски.

В какой бы стране ни находился православный, считал архиепископ Иоанн, он должен молитвенно поминать национальных и местных святых. Везде, где ему довелось побывать: в Китае, Франции, Бельгии, Нидерландах, Италии, Сербии, Тунисе, – он разыскивал и изучал жития местных православных святых, посещал храмы, где хранились их мощи, проводил службы в их честь и просил тамошних священников следовать его примеру. Не счесть, сколько житий западных и восточных святых он познал и изучил.

Евгения, поскольку он занимался Востоком, особенно интересовали китайские святые и праведники: мученики Боксерского восстания (1901–1903), архиепископ Симон Пекинский, епископ Иона Маньчжурский,⁴²⁸ митрополит Мелетий Харбинский, иеросхимонах (схимник, имеющий сан священника) Игнатий Слепец и схимонах Михаил (тоже из Харбина). Готовя статьи о них в «Православном слове», исследуя их жизнь, он нередко обращался с вопросами к владыке Иоанну, который лично знал некоторых из этих праведников.⁴²⁹

С детства постигая жития святых, архиепископ Иоанн, несомненно, использовал их опыт как руководство на собственном пути к святости. Будучи миссионером, он взывал к каждому новому брату или сестре в Теле Христовом, к каждому праведнику, к каждому новому святому – ниспослать небесную помощь в просвещении новых земель. Став архиепископом Сан-Франциско, он не преминул обратиться к американским святым, в том числе к исконному американцу Петру Алеуту. В 1965 году на праздник Богоявления, благословляя журнал братии, он писал:

«Да благословит Господь проповедь “Православного слова”. Христос повелел ученикам: Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать всё, что Я повелел вам (Мф,28:19–20). Да послужит сия проповедь упрочению истинной православной веры и христианской жизни в Северной Америке, с помощью и по молитвам преподобного Германа Аляскинского, чья святость была явлена на сем континенте, и алеута Петра, принявшего мученичество в Сан-Франциско».⁴³⁰

Особенное расположение архиепископ Иоанн питал к преподобному Герману, небесному покровителю Американской православной миссии. В1962 году, когда Глеб преподнес ему икону, одно из первых изображений преподобного Германа с нимбом, владыка, не колеблясь, начал почитать ее и молиться перед ней, хотя официально преподобный Герман еще не был причислен к лику святых.

В 1964 году в день преставления преподобного Германа владыка Иоанн пришел в лавку совершить торжественную службу перед иконой с величанием преподобному: «Ублажаем тя, преподобный отче наш Германе, и чтим святую память твою, наставниче монахов и собеседниче Ангелов». Евгений записал в летописи: «Сегодня архиепископ Иоанн отслужил у нас в лавке панихиду. В проповеди, как и до того, после литургии в Свято-Тихоновском храме, он говорил о нашем братстве, поздравив нас с праздником нашего небесного покровителя отца Германа. По его настоянию в заключение панихиды прозвучало величание, предварив то, что вскоре станет свершившимся фактом: канонизацию отца Германа».⁴³¹

Тем же днем на следующий год он уже прилюдно провел поминальную службу, перенеся икону в собор для общего поклонения и повелев петь тропарь святому.⁴³² Тогда же выразил надежду для Америки в небесном заступничестве преподобного Германа. Он подчеркнул во время службы, что хотя тот и не канонизирован, однако творит чудеса: «Хотите увидеть живое чудо преподобного Германа Аляскинского – загляните в лавку по соседству, увидите бескорыстный труд, “труд по любви”, – отражение традиций Валаама».⁴³³

Евгения и Глеба удивило сравнение владыки их малого мирского Братства с Валаамом – громадной монастырской общиной, некогда слывшей по всей России центром паломничества. Оба, как и архиепископ Иоанн, понимали, что их лавка – лишь переходная ступень к чему-то иному.

В 1965 году на праздник Благовещения архиепископ Иоанн посвятил Евгения в чтецы – первый церковный чин, а отца Спиридона возвел в сан архимандрита. «Таким образом, – писал Евгений, – сделан еще один шаг на пути превращения нашего братства в монашескую общину».⁴³⁴ По этому поводу отец Спиридон впоследствии говаривал Евгению: «Мы с тобой связаны воедино владыкой Иоанном.⁴³⁵

Евгений окончил богословские курсы первым учеником, несмотря на то что все лекции читались по-русски. Стоило Евгению окончить курсы, как владыка Иоанн закрыл их и больше не возобновлял. Глеб и по сей день считает, что архиепископ Иоанн задумал эти курсы специально для Евгения, чтобы дать широкий богословский кругозор и образование страждущей душе молодого американца, которого он впервые увидел скромно стоявшим в дальнем углу собора. С самого начала курсов провидческое чутье владыки подсказало ему, как Евгений может употребить богословские познания и как впрямь употребит их.

31 октября 1965 года архиепископ Иоанн рассказал Евгению и Глебу, каким виделось ему миссионерское служение Братства в Америке. Вдобавок к их трудам владыка попросил братию к Рождеству подготовиться и к службам на английском языке в новом соборе. Планировалось служить литургию на английском языке в боковом приделе собора, освященном в честь недавно канонизированного святого Иоанна Кронштадтского. Отметив, что владыка заявил об этом накануне дня памяти этого святого пастыря, Евгений вопрошает в своей летописи: «Нет ли здесь чего нам для научения в связи с нашей миссией распространения Православия на английском?»

В декабре того же года архиепископ Иоанн зашел к братии в лавку и застал Евгения одного. Пытливо (по своему обыкновению) глядя на Евгения, владыка обратился к нему с предложением: Евгений станет иеромонахом и будет служить в новом соборе на английском языке.⁴³⁶ Евгений ответил, что действительно желает стать монахом и нести свет Православия своим соотечественникам, ищущим истинной веры, но при этом не хочет жить в миру. Он рассказал владыке об их с Глебом надежде поселиться подальше от города в уединенном монастыре, проникнутом духом миссионерства и занимающемся активной просветительской деятельностью. «Да, да, – кивнул владыка, – я даже верю, что в Калифорнии будет миссионерский монастырь».⁴³⁷

Братия часто слышали о провидческом даре архиепископа Иоанна и не сочли слова его попыткой выдать желаемое за действительность. Евгений горячо поддержал владыку, чего не скажешь о Глебе. Тот все еще надеялся, коль скоро Братству суждено стать монашеским, то обосноваться следует на Аляске, на Еловом острове, вместе с отцом Герасимом.

1 января 1966 года в соборе совершалась первая литургия на английском языке. Для членов Русской Зарубежной Церкви это стало еще одним из неслыханных новшеств, введенных владыкой Иоанном. Летопись Евгения гласит: «Архиепископ Иоанн служил вместе с отцами Спиридоном, Николаем, Иоанном и диаконом Николаем. Братия Глеб и Евгений являли собой хор и пели вполне прилично, если не сказать отменно».

В середине июня архиепископ Иоанн постановил служить литургию по-английски по воскресеньям один раз в две недели и попросил Глеба и Евгения по-прежнему петь у него. Первая литургия состоялась 19 июня, ее служил архимандрит Амвросий (Погодин). Сам владыка неважно знал английский, но был уверен, что полнота Православия должна быть доступной американцам на их родном языке.

Тогда же подоспела и другая ответственная работа – от духовных наследников Оптиной пустыни супругов Ивана Михайловича и Елены Юрьевны Концевичей. В июне 1965 года профессора Концевича мучила смертельная болезнь – рак. «Пока не допишете два тома вашей трилогии, вам нельзя умирать», – говорил ему Глеб. Уже написанную книгу «Стяжание Духа Святаго в путях Древней Руси» Иван Михайлович намеревался продолжить томом об учениках старца Паисия (Величковского) и заключить еще одним томом – об Оптиной пустыни. «Брат Глеб, – с грустью отвечал профессор, – они у меня даже вчерне не написаны. Так, разрозненные записки».

И все же Глеб отказывался верить: как может Бог попустить этому человеку умереть, когда миру так нужны его труды, пронизанные духом Оптиной пустыни. Как ни молился Глеб, профессору становилось все хуже, он исхудал. Уже на смертном одре он обратился к Глебу с просьбой: «Не оставьте жену. Помогите во всем, что она попросит. Уговорите ее продолжить мой труд».

После смерти мужа Елена Юрьевна сочла, что и ее жизнь окончена, замкнулась, приближаясь к отчаянию. Глеб понимал: нужно что-то делать. Нельзя допустить, чтобы прошли всуе дни этой литературно одаренной женщины, носительницы православного Предания, хорошо понимавшей, сколь важна святость в наш век невежества и лжи. Глеб приехал к ней домой в Беркли и велел собирать вещи. «Я отвезу вас к матери в Монтерей», – сказал он. Поселил он Елену Юрьевну к себе в спальню, стены которой убрал портретами Оптинских старцев. Сам же перебрался в гостиную. Усадил гостью за письменный стол, положил перед ней стопку бумаги и ручку и сказал: «Пишите!»

Так, при поддержке Глеба, Елена создала несколько поистине бесценных работ: жизнеописание преподобного Серафима Саровского, новомученицы игуменьи Софии (с коей была знакома еще в России), своего дяди Сергея Нилуса и многих других праведных мужей и жен, чьи имена и деяния могли бы кануть в лету. Ей и Глебу удалось даже завершить трилогию профессора Концевича, сведя материалы второго и третьего тома в одну книгу «Оптина пустынь и ее время».⁴³⁸ Елена Юрьевна скончалась девяноста шести лет от роду, пережив мужа на двадцать четыре года.

В Глебе она обрела сына; увы, своих детей у нее не было. Будучи натурой сильной, она не просто приняла этот дар Провидения, а решила, что Господь послал ей Глеба, дабы она воспитывала его в духе накопленных святоотеческих традиций, кои вошли в ее плоть и кровь. На деле ей, конечно, пришлось воспитывать и Евгения, так как все замечания и советы она относила к Братству, в частности, к издательской деятельности. В последующие годы, особенно после кончины архиепископа Иоанна, Евгений проникся уважением к мудрости и опыту наставницы и нередко просил Глеба узнать мнение Елены Юрьевны по какому-либо волновавшему вопросу. Сама же она, по словам Глеба, «боготворила» Евгения. Немногословностью, взвешенностью мысли, стремлением сохранить чистоту Православия Евгений напоминал ей мужа. Она прозрела в Евгении то же, что и владыка Иоанн, и радовалась, видя, как развивается его талант православного писателя.

Как и обычно, – писал Евгений в мае 1966 года, – владыка Иоанн дарит всем вдохновение. У него всегда найдется точный, верный совет».⁴³⁹

За те годы, что прошли с момента их знакомства, Евгений духовно становился все ближе владыке: между ними возникло молчаливое взаимопонимание. Это чувствовали и некоторые из прихожан собора. Одна из духовных дочерей владыки, русская женщина Валентина Харви, приехавшая из Шанхая, вспоминает: «В ноябре 1965 года в Сан-Франциско владыка крестил моего мужа Ричарда (он американец) с именем Ростислав. При этом присутствовал Евгений. Мой муж не понимает по-русски, и Евгению пришлось переводить для него, объяснять, что будет происходить во время службы. Тогда я видела Евгения впервые. Сразу было заметно, что владыка очень любит его. Он смотрел на Евгения с нежной любовью – совершенно особенной, будто говоря: “Это мой сын”. Этот его взгляд я помню еще по Шанхаю, где прошло мое детство. Так он смотрел на детей в своем приюте, считая каждого собственным чадом. Потом я слышала от других прихожан собора, что владыка на самом деле относился к Евгению с неподдельной любовью».

Со своей стороны, Евгений всю жизнь – и после кончины владыки – оставался его верным, преданным сыном.

Скажите людям: хоть я и умер, но я жив.

Архиепископ Иоанн в посмертном явлении Марии Шахматовой⁴⁴⁰

Архиепископ Иоанн пришел к братии 28 июня 1966 года с чудотворной иконой Курской Божией Матери, перед которой молился и получил исцеление преподобный Серафим Саровский. Благословив лавку и «типографию» иконой, владыка заговорил о святых разных стран. Евгений отметил в летописи: «Он пообещал дать нам список румынских канонизированных святых и учеников преподобного Паисия (Величковского). Также заметил, что еще во Франции он поименно записал западных святых (до раскола христианской Церкви) и подал список в Святейший Синод».⁴⁴¹

Владыка подробно рассказал братии о святом Альбане, британском первомученике (мученически скончался в 305 году). Достал из маленькой папки краткое его житие и открытку готического собора в городке Сент-Альбани близ Лондона, построенного на месте мученической кончины святого, где тот погребен. Владыка пристально посмотрел Глебу в глаза: понял ли тот, зачем все это рассказывалось? Подобно большинству святых Западной Европы, святого Альбана нет в православном календаре. Пока архиепископ Иоанн не удосужился отыскать и поименно записать их, восточноевропейские христиане и не помышляли вернуть память о забытых праведниках и молиться им.

Поведав братии о святом Альбане, владыка напомнил, что завтра совершается память преподобного Тихона Калужского. Глеб и Евгений понимали, сколь значим он для их Братства, ведь отец Герасим (с Елового острова) в России жил в монастыре преподобного Тихона. Владыка Иоанн сказал, что вечером отслужит в часовне святителя Тихона Задонского всенощное бдение, а наутро литургию. Испытующе взглянув на них и улыбнувшись, он добавил, что хотел бы видеть их оба раза на службе.

Хотя времени было в обрез, Евгений решил пойти на всенощную. Но нм он, ни Глеб на литургию утром не попали – запаздывали с выпуском очередного номера «Православного слова». Рабочая неделя была в разгаре, и дела полностью поглотили их.

Увы, больше им не суждено было привечать владыку у себя в лавке. Взяв с собой икону Курской Божией Матери, архиепископ Иоанн отправился в Сиэтл. По дороге заехал в маленький калифорнийский городок Рединг – повидать Валентину Харви, ее мужа и мать.

Через три дня он совершил в Сиэтле литургию. После службы три часа молился в алтаре, затем удалился в свою комнату в приходском доме подле церкви. Вскоре присутствовавшие услышали, что владыка упал. Вбежав в комнату, усадили его, и он тихо, без видимых страданий скончался.

Очевидно, он предвидел свою кончину за несколько месяцев. Еще в июне он сказал своей давней знакомой: «Скоро я умру, в конце июня... но не в Сан-Франциско. а в Сиэтле».⁴⁴² А накануне отъезда удивил одного прихожанина в конце богослужения: «В последний раз к моей руке прикладываешься».⁴⁴³

Евгений с Глебом узнали о кончине владыки через несколько часов. Сразу вспомнили, как хотел он их видеть на литургии в часовне во имя святителя Тихона. Они простить себе не могли, что лишились последнего напутствия.

Обратимся к летописи:

«Сегодня вечером, прямо перед началом всенощного бдения, нам сообщили о внезапной кончине в Сиэтле нашего возлюбленного владыки Иоанна. Братство скорбит о потере своего архипастыря и духовного наставника. Вот и кончилось становление нашего братства. Истинный праведник, архиепископ Иоанн был любящим наставником, опекавшим нас с первых нетвердых шагов. А теперь, несмотря на все наши немощи, дальше придется идти самостоятельно.

Да пребудет наш дорогой владыка, который теперь в Царствии Небесном, по-прежнему нашим наставником, а мы да будем верны его примеру истинно православной жизни и его духовным заветам...

Сейчас все говорят о «духовном наследии” владыки Иоанна. Какую лепту может внести наше Братство? Ясно, только делом, что видно и из наших стремлений, и из наставлений владыки. В последний раз навестив нас, он говорил только о святых: румынских, английских, французских, русских. Не значит ли это, что и мы, следуя примеру владыки, должны помнить святых Божиих, то есть знать их жития, постоянно читать их, питая подобным образом свою духовную жизнь, просвещать других устным и печатным словом об этих праведниках, молиться им».⁴⁴⁴

Несколько времени спустя, еще глубже постигнув заветы архиепископа Иоанна, Евгений писал Глебу: «Более всего нам следует научиться у владыки жить, во всем полагаясь на Господа, – так жил он сам. Он благословил нас и даже – дерзну сказать – радовался избранному нами пути служения Богу. Он, конечно, обладал провидческим даром. Мы можем во всем уповать только на Бога. Он призывает нас на большие дела, а времени у нас мало».

На следующий день после кончины архиепископа Иоанна братия с тяжелым сердцем прислуживали на второй англоязычной литургии. Архиепископ Иоанн успел лишь узаконить эти службы (два раза в месяц). Братия понимали: владыка желал бы, чтобы литургии для американцев продолжались.

Вечером в собор Сан-Франциско доставили тело архиепископа Иоанна, и началось четырехдневное бдение. Евгений так описывал то время: «После утренней и вечерней служб справлялась торжественная панихида, в перерывах и до полуночи епархиальный клир не переставая читал Евангелие. За полночь начиналось трогательное действо: служители и чтецы читали до самого утра Псалтирь. И после кончины владыку окружали молодые люди, которых он так любил, они отдавали ему последний долг». Был среди них и сам Евгений.

«Совершалось бдение над телом владыки, – писал Евгений, – и с первого же дня стало ясно, что это не обычное прощание с усопшим, и дело даже не в том, что он иерарх. Было ощущение, что мы присутствуем при совершении тайны, исполнении тайны святости. Присутствующие были совершенно убеждены в том, что хоронят святого.

Все эти дни все было пронизано необыкновенным духом любви. Мы словно осиротели, потеряв самого близкого, понимающего и любящего человека. Даже заклятые враги приходили просить прощения у того, кто и при жизни не держал на них зла».⁴⁴⁵ Друзья же казнили себя за то, что в час испытании не сумели защитить его. Прозрели: ведь это несправедливость, чинимая в его Церкви, сокрушила его, и они тоже чувствовали себя в чем-то виноватыми. И теперь безутешно рыдали, стоя в полумраке собора.

Четырехдневное бдение венчала погребальная служба, состоявшаяся 7 июля с участием пяти иерархов: епископов Нектария, Саввы, Леонтия, защищавших владыку в трудный час, архиепископа Аверкия из Джорданвилля и митрополита Филарета, новоизбранного первоиерарха Русской Зарубежной Церкви. Собор был переполнен – собралось почти две тысячи человек. Шесть часов шла служба, но народ не расходился. Евгений и Глеб в белых стихарях, держа рипиды, прислуживали в алтаре.

По наблюдениям Евгения, «присутствовавшие на долгой службе при погребении иерарха Церкви Христовой молились так горячо, с таким воодушевлением, какого, вероятно, в нашем столетии почти и не бывало. Его можно сравнить разве что с настроением, господствующим порой на богослужениях Страстной седмицы и Пасхи. Чувство и впрямь было схожее».⁴⁴⁶

«Проводившие службу епископы не могли сдержать рыданий. Слезы струились по щекам, блестели в свете бесчисленных свечей подле гроба. Удивительно, хотя все в соборе как один рыдали, храм наполняла тихая радость», – вспоминает Глеб. Евгений был потрясен до глубины души, увидев, что могучий бородач, епископ Леонтий, безутешно плачет как дитя. Позже он так сказал о смерти архиепископа Иоанна: «Покинул землю один из последних истинных апостолов. Кто же теперь займет его место?»

Завершилась погребальная служба прощанием с усопшим. Евгений, Глеб и другие прислужники едва сдерживали толпу, чтобы дать духовенству попрощаться первыми. Потом шанхайские духовные дети владыки Иоанна, сироты, которых он некогда спас и воспитал, обнесли гроб с его телом трижды вокруг собора. Словно тихий свет разлился среди людей. «То был венец тех скорбных и величественных дней, – писал Евгений, – шествие воистину торжественное. Казалось, мы присутствуем не на похоронах иерарха Церкви, а на открытии мощей новообретенного святого».⁴⁴⁷

Глеб последним прикоснулся к телу владыки, прежде чем крышка гроба опустилась навсегда. Он увидел залитое слезами лицо архиепископа Леонтия. Взгляды их встретились. Архиепископ светло улыбнулся и произнес: «Теперь у нас свой святой!»⁴⁴⁸

Мощи архиепископа Иоанна погребли в подклете под алтарем собора, которую спешно оборудовали в часовню. Верный ему епископ Нектарий выбрал место упокоения святителя, однако по законам не полагалось хоронить людей в пределах города. Пришлось обращаться к адвокату, Джеймсу О’Тара мл., тому самому, кто представлял интересы владыки на недавнем суде. Он подал прошение, и через четыре дня (случай беспрецедентный!) городские власти внесли поправку в закон: архиереев разрешалось хоронить в храмах. Так определилось место упокоения владыки Иоанна.

В ночь после похорон владыки епископ Нектарий благословил Глеба читать Псалтирь над гробом. Двери заперли. Лишь свеча освещала усыпальницу. А когда забрезжил рассвет, Глеб увидел в окне лица людей, молящихся владыке Иоанну, просящих у него небесного заступничества. Один за другим подходили они к окну и, открывая сердца отцу-покровителю, изливали все беды и скорби. Сколь ничтожна смерть перед лицом этой любви! Архиепископ Иоанн распял себя в этой жизни и победил. Да, люди и впредь будут приходить к нему за советом, и он по-прежнему будет помогать им. Величие души, безграничное сострадание не умирает вместе с телом!

Спустя несколько месяцев после кончины архиепископа Иоанна Евгений заметил, что «он уже прославлен в сердцах и молитвах тех, кто знал его. К его могилке каждый день стекаются паломники... Со времени погребения не прошло и дня, чтобы кто-нибудь из духовных чад усопшего не пришел “поговорить с владыкой”, почитать Псалтирь, постоянно лежащую открытой перед могилкой, попросить его о ходатайстве».⁴⁴⁹

Так началось посмертное прославление блаженного святителя Иоанна Шанхайского, чудотворца последних времен.

Удаляясь от мира, мы должны избирать для жительства места, лишенные случаев к утешению и тщеславию и смиренные.

Прп.Иоанн Лествичник⁴⁵⁰

После кончины архиепископа Иоанна епархию временно возглавил епископ Нектарий и сразу же взялся за дело: попросил Братство редактировать «Православный благовестник», чему Евгений и Глеб были только рады, оставив за игуменией Ариадной наборные и печатные работы.

Епископ Нектарий весьма постарался в деле увековечения памяти архиепископа Иоанна. Усыпальница владыки под алтарем собора почиталась как святыня XX века: ежедневно там читалась Псалтирь, по субботам и воскресеньям, а иной раз и в будние дни служилась литургия. Отец Спиридон исповедовал, а отец Митрофан совершал литургию.

Евгений и Глеб старались поддерживать живую память об архиепископе Иоанне, публикуя статьи о нем в своем «Православном слове». Именно Евгений записал prima vita (первое житие) блаженного Иоанна, на основе которого потом будут составляться все дальнейшие его жизнеописания.⁴⁵¹

В усыпальнице стали происходить чудеса. Евгений и Глеб беседовали с очевидцами, записывая их рассказы, дабы потом опубликовать. Показателен случай с русской медсестрой, внезапно ослепшей на один глаз. Врачи постановили, что глаз «омертвел» и его придется удалить, чтобы не воспалился и второй. Она истово помолилась в усыпальнице владыки Иоанна – и через несколько дней зрение восстановилось. О чуде быстро прознали. Братия попросили женщину зайти к ним в лавку и подробно обо всем рассказать.⁴⁵² Евгений записал рассказ медсестры – так началась «Летопись почитания блаженного Иоанна», пополнившаяся многими и многими страницами за прошедшие годы.

Вскоре после кончины владыки Иоанна Евгений вернулся в соборный храм, откуда ушел несколько лет тому назад по совету владыки. Теперь уступил настойчивым просьбам регента (хору не хватало теноров), чувствуя, что обязан помочь. Но стоило ему несколько раз спеть, как во сне явился архиепископ Иоанн и напомнил: «Твое место не на хорах, а на клиросе». Евгений признался Глебу, что на душе сразу полегчало. Ему и самому было неуютно высоко на хорах, в отдалении от молящихся. Там частенько велись праздные разговоры, а то и «пропускали по маленькой». Определив Евгению место на клиросе, архиепископ Иоанн, похоже, подготовлял его к монашеству (именно на клиросе читаются все монашеские чинопоследования).

Все чаще Евгений и Глеб подумывали о том, чтобы покинуть город, все чаще заводили об этом разговор. Когда-то, гуляя по океанскому побережью, они мечтали о жизни в пустыни, и мечты эти сплотили братьев. Сейчас же тяга к пустынножительству сделалась непреодолимой. Они понимали: пустынное монашество сохранило дух древнего катакомбного христианства, и только этот дух вот уже на протяжении веков задает тон всей Православной Церкви как в вероисповедании, так и в повседневной жизни. Не один год души братии насыщались житиями святых отшельников, как стародавних, так и современных, и теперь они жаждали и сами вступить на этот путь. Вспоминая ту жажду спустя сколько-то лет, Евгений писал: «Чувство, которое заставляло древних христиан бежать в пустыню египетскую... было простым христианским порывом – отказаться от всего ради Господа, оставить все, что есть в этом мире, уйти от его влияния, чтобы в тиши и уединении готовить душу к Царствию Небесному».⁴⁵³

Как уже говорилось, сначала Глеб предполагал, что Братство переберется в пустынь блаженного Германа – на Аляску, на Еловый остров. Таково, он знал, было бы желание человека, первым вдохновившего его на создание Братства, – архимандрита Герасима. Еще в 1954 году, когда отец Герасим впервые предложил создать Братство во имя блаженного Германа, он говорил о необходимости устроить скит на Еловом острове. В статье для «Русско-Американского православного вестника» отец Герасим писал:

«Скоро исполнится Сто двадцать лет со дня кончины старца Германа Аляскинского. Он был погребен на Еловом острове. Необходимо отреставрировать и покрасить там часовню. Нужна там и лампада. Пора возжечь негасимую лампаду на могиле нашего чудотворца. Хорошо бы основать там скит. Может быть, найдутся иноки, желающие переехать из шумного города в это пустынное место. Может, найдутся и добрые люди, которые пожелают организовать Общество или Братство во имя преподобного Германа Аляскинского и потрудиться ради этого богоносного старца, собрав средства для ремонта часовни и строительства домика для гостей... Хорошее это место и для скита, очень подходящее, пустынное. Можно было бы выстроить в лесу келейки и жить по одному. С Божией помощью всего можно достичь. На Аляске должен быть скит!.. Преподобный Герман ждет своих иноков. Он провидел, что они придут жить на этот Новый Валаам. И вот наступило время все это осуществить. Таково было его пророчество».⁴⁵⁴

Глеб думал о том, как в 1961 году, во время его поездки к отцу Герасиму, тот все повторял, что нужно держать «иноческую лампаду возжженной на Еловом острове». И теперь, когда Братство преподобного Германа стояло на распутье, выбирая, какой дорогой дальше идти, Глеб задумался, не пришло ли время исполнить пророчество блаженного Германа и давнюю мечту отца Герасима о маленькой монашеской общине на Новом Валааме.

В то же время Глеб видел, что у Евгения сердце лежит не к этому, по крайней мере, на обозримое будущее. Помня слова, сказанные ему архиепископом Иоанном, Евгений мечтал о миссионерском монастыре в Калифорнии. Он хотел нести своим соотечественникам весть о Православии, слово Божие, а на Еловом острове для такой работы не хватило бы средств. Не могло быть и речи о том, чтобы поехать туда до тех пор, пока Братство не создаст себе в Калифорнийской пустыни надежный фундамент для дальнейшей деятельности и не привлечет других людей, которые отправятся осваивать новые форпосты веры.

Представились братии и другие пути, помимо пустынножительства. Приехав на похороны владыки Иоанна, епископ Савва сделал очередное предложение. Евгений, повествуя о себе в третьем лице, отметил в летописи: «Епископ Савва Эдмонтонский предлагает брату Евгению такой путь: семинария в Джорданвилле, рукоположение, потом, возможно, сан епископа. Так, по его мнению, можно что-нибудь “организовать”, дабы по-настоящему начать миссионерство. Нашу лавку и журнал он полагает пустой тратой сил. Брат Глеб предвидел такой оборот, на днях он как раз говорил о попытках сбить нас с пути якобы ради большей “отдачи” и “организованности”».⁴⁵⁵

Иное предлагал епископ Нектарий: поступить в монашескую общину, которую он собирался основать в соседнем городке Аламеда, в доме-часовне в честь Курской иконы Божией Матери. Это предложение представлялось более заманчивым: как-никак, монашеская жизнь под водительством самого епископа Нектария, прямого духовного наследника Оптинских старцев. Но братия и на этот раз отказались. Во-первых, монастырь стоял посреди города; во-вторых, как говорил Евгений, «согласись мы – и наша миссия печатного слова отойдет на второй план, что мы считаем опасным»;⁴⁵⁶ и в-третьих, жить в монастыре, одновременно являющимся резиденцией епископа, – значит непременно быть вынужденными поддерживать достаточно тесную связь с миром. При всей их глубокой любви к епископу Нектарию, – они относились к нему как к отцу – связи с миром братия старались как могли избежать. «Нам по душе был не такой монастырь, какой ему бы хотелось», – писал Евгений.⁴⁵⁷

Итак, отвергнув готовые пути служения Церкви, Евгений задался вопросом: «А каков же наш путь, куда он ведет? Братия никогда словесно не выражали точной цели, скорее, шли по наитию, шаг за шагом, день за днем, уповая на Божие провидение и мягкое руководство владыки Иоанна. Трудами и молитвами (пусть малыми и слабыми) двигались мы вперед, а не “планируя” или “организовывая” что-либо. И до сих пор Бог благословлял наш путь. Ясно, что путь сей (как ни дерзновенно об этом говорить) ведет к образованию монастырского братства и скита⁴⁵⁸ и в дальнейшем – к созданию миссионерского центра.

Чтобы осилить такое, требуется духовная сила. Путь епископа Саввы предполагает, что такая сила исходит от единого лица – организатора, каким, к примеру, был покойный архиепископ Виталий,⁴⁵⁹ в одиночку создавший монашеско-миссионерское Братство в Чехословакии, которое печатало православную литературу. Мы же слабы, и если все начинание будет держаться на нас, оно наверняка провалится. Это вовсе не значит, что мы сомневаемся в Божией помощи, – она подается всем усердно просящим, а просто трезво оцениваем самих себя.

Но есть и другой путь стяжать духовную силу и крепость. По этому пути мы худо-бедно идем уже два с половиной года. Это путь Братства. Когда “двое или трое собраны вместе во имя Мое”, то любая задача по плечу, была бы твердая вера и взаимная любовь. Времена настали последние, старцев больше нет; только братия, работающие рука об руку, могут чего-то достичь в таком большом деле, как миссионерство. Согласно апостолу Иоанну, нас должны признавать христианами не по творимым чудесам (сей дар дан немногим), а по взаимной любви, которая должна быть в каждом. И именно этого от нас и ждут.

Мы на правильном пути, но он труден и будет еще труднее, когда присоединится новая братия. Владыка Виталий Джорданвилльский начинал с семи братий, потом их приросло до ста. Но это не самая трудная задача. Самое трудное – объединить первых двоих – мы уже сделали.

Следующая задача – найти землю и исполнить самую дерзновенную и опасную часть замысла – образовать скит. Да поможет нам Бог и наши небесные покровители, монах Герман Аляскинский и владыка Иоанн!»⁴⁶⁰

К концу 1966 года Евгений уже излагал на бумаге свои замыслы относительно скита: пустынная строгая жизнь, требующая духовной силы и выдержки, в которой почти не остается места собственным пристрастиям.

Насколько возможно, братия должны удалиться как от мира, так и от мирских помыслов.

17/30 августа Евгений записал:

«Следующий шаг нашего Братства – скит. Стоять он должен на тихоокеанском побережье – там жил и монах Герман, и первые русские, принесшие Православие через Калифорнию в Америку. Да и резкой перемены климата нам лучше избегать. Поэтому и землю надо искать либо в Северной Калифорнии, либо поблизости – между Форт Россом и Гарбервиллем. Самое подходящее место, да и цены тоже, – чуть восточнее Лейтонвилля, до Сан-Франциско менее двухсот миль.

С самого начала соблюдать два условия:

1. Независимость. Мы должны как можно более обособиться, памятуя, что вскорости нам предстоит стать полностью самодостаточными. Поэтому – никакой непосредственной связи с внешним миром, кроме дороги, да и та чем дальше, тем лучше. Отсюда следует – никакого водопровода (нужно будет найти свой источник и устроить водохранилище), никакой канализации (хватит с нас и выгребной ямы), никакого электричества от сети (только свой генератор), никакого телефона (вообще никогда!). Естественно, связывать с миром нас будет дорога: съездить в магазин, на почту да в нашу лавку в Сан-Франциско. Потом отпадет надобность и в этом связующем звене. Это не праздные мечты и не бегство, а единственно возможный и достижимый путь. Все остальное сулит огромную опасность.

2. Неприхотливость. У нас должно быть как можно меньше ‘‘удобств’’, нам надо учиться полагаться на себя и на Бога, а не на современную технику, жить в согласии с богозданной природой. Что означает: а) никакой горячей воды, либо (при необходимости) греть на плите; б) обычная дровяная печь или камин, может, плита, чтобы кипятить чай; в) никаких холодильников, только погреб в тенистом уголке; г) пользоваться водопроводом только для полива; д) свет от генератора – исключительно для типографских целей; е) отапливать скит хватит печи или камина, больные могут спать у отверстия печи или очага; ж) орудия труда только ручные. Думаю, с этим забот не будет, пока Братство не разрастется.

Разумеется, не следует бросаться в крайности. Если какое-либо из положений будет мешать жизни Братства или окажется непосильным, его надо отменить. Наш идеал – жить подобно первым западным переселенцам.

В каком-то смысле мы тоже “духовные переселенцы”, лишь в малом уступим мы цивилизации: заведем электродвижок (причем поставить его надобно поодаль от церкви и келий) да грузовик для необходимых перевозок и доставок (его тоже ставить подальше от зданий или за частоколом)».

Примечательно, Евгений столь точно и скрупулезно обрисовал жизнь скита, хотя никогда не жил в деревне. Братии удалось соблюсти все условия, даже в мелочах. Далее Евгений писал:

«20 августа / 2 сентября 1966 года

Практические вопросы, связанные со скитом, разрешимы. Молитвой и усердным трудом двоим-троим под силу воплотить нашу затею. Беда в другом: кто будет духовно руководить и управлять скитом.

Старцев нет, да и простого настоятеля-то не сыскать. Кроме владыки Иоанна, лишь иеромонах Владимир⁴⁶¹ понял и благословил наше Братство.

Будь он, по Божиему провидению, нашим настоятелем, мы бы не знали забот.

Без настоятеля же придется очень туго.

3/16 ноября 1966 года

В ближайшие полгода, Бог даст, будет у нас земля под скит. Чем ближе осуществление нашей мечты, тем больше на пути практических “заковык”.

Самая важная касается внешней стороны жизни скита – это устав и распорядок. Как только скит появится, отрядим одного из братии (по общему согласию) распределять послушания. Так и работа быстрее пойдет, и все будет по справедливости. Каждый час должен быть расписан по минутам: богослужения, подъем, трапеза, печатные работы, бытовые дела, поездки, сон, “досуг”.

Кто не успевает выполнить послушание в срок, должен закончить работу за счет “досуга” (задания всем будут раздаваться справедливо).

Пока жизнь в ските не устоится, возможны, конечно, всякие недоразумения.

Мы должны доверять решимости каждого брата. Мелочные придирки и проверка суть помехи и трата времени.

Пока же у нас в лавке царит расхлябанность, леность, пустословие, несобранность. Это неизбежно, ибо таков мир сей.

В скиту же сразу, даже по выходным дням, установим правила: например, за трапезой один из братии читает духовную литературу. Исключить пустословие (говорить только о работе), на разговоры отвести не более получаса в конце дня. Еще: подниматься с рассветом, а то и раньше».

И подводил своим планам итог: «Бог научит нас, покажет, осуществимо ли все это или несбыточно». Евгений не забывал благословения архиепископа Иоанна их Братству: «Если это угодно Богу, то дело пойдет».

Став христианином, я добровольно распял свою мысль, и все кресты, которые я несу, – лишь в радость. Ничего не утеряв, я обрел всё.

Евгений Роуз

В январе 1967 года Иконописное общество снова пригласило в Сан-Франциско Пимена Софронова, только что вернувшегося из паломничества в Святую Землю. По благословению епископа Нектария он написал фрески в усыпальнице высокочтимого им владыки Иоанна. Уезжая домой в Нью-Джерси, иконописец попросил братию выставить его работы в книжной лавке. Большие образа разместили по стенам и в витрине. Прохожие невольно останавливались, пораженные непостижимым Божественным светом, исходившим от ликов. Но более всего привлекала неописуемо красивая икона Пресвятой Богородицы, ее переливчатое облачение, написанное розовым и зеленым. Многие расспрашивали братию об иконах. О лавке заговорили, участились телефонные звонки – люди хотели больше узнать о Православии.

То был несомненный успех Братства после долгих лет борьбы. Исполнились мечты Глеба с той поры, когда он впервые приехал в Сан-Франциско и прознал о планах архиепископа Тихона строить новый собор. Теперь строительство собора о пяти куполах завершено. «Какой заряд вдохновения получаешь, глядя на этот великолепный храм! Я смотрю на него каждое утро по пути на работу и иногда вдруг внезапно натыкаюсь на него взглядом, находясь где-нибудь поблизости».⁴⁶² Рядом с собором теперь был православный миссионерский магазин, там привечали любого с широкой городской улицы. Евгений и Глеб предполагали, что, пожалуй, и во всей Америке не сыскать проповедников Православия, которые оказались бы настолько «на виду». Книжная лавка превратилась в миссионерский центр, где древние иконы и богодухновенные писания являли искателям истины непостижимую силу древнего незамутненного христианства. Как вспоминает один из посетителей лавки, «даже человеку, зашедшему в эту лавку по чистой случайности (как я тогда), сразу становилось ясно, что этот маленький магазинчик уже превратился в своего рода неформальный центр для единомышленников, мужчин и женщин, новообращенных американцев и русских, которые усердно стремятся выработать в себе более серьезное отношение к Православию как образу жизни».⁴⁶³

«В наш магазин, – пишет Глеб, – люди приходили, когда в соборе не было служб. Мы всецело участвовали в жизни собора. Мне, правда, удавалось вырываться из Монтерея лишь по выходным, я мог только мечтать, чтобы мама дала мне «вольную” и я бы переехал в Сан-Франциско⁴⁶⁴. Евгений ужасно уставал, все силы отдавал нашему подвигу: вручную набирал и печатал журнал, переводил и писал статьи, следил за работой магазина, где книг прибывало, посещал церковные службы, отвечал на бесконечные телефонные звонки. Кроме того, к нему приходило много людей, желавших узнать побольше о Православии. С его помощью они обращались к вере.

Евгений почти каждый день принимал участие в богослужениях в соборе. “Благословение и благодать Божия – так часто присутствовать на Божественной службе, – писал он. – В соборе я часто встаю на клирос, на место отца Митрофана. Это дает мне хорошую практику чтения и пения (часто в одиночку). И все же мне еще очень многое предстоит изучить в церковных службах”.⁴⁶⁵

Все лучше узнавая порядок и особенности служб, Евгений всем сердцем жаждал погрузиться в молитву по полному ежедневному кругу церковных богослужений, и это лишь усиливало в нем тягу к скитскому уединению.

Когда я приезжал вечером в пятницу, он доставал карту Калифорнии и вслух мечтал о клочке земли для пустыни... Я понимал: все это уже не за горами».

Записи, сделанные Евгением в то время, свидетельствуют, насколько серьезно он размышлял о следующем этапе существования Братства:

«Что будет необходимо Братству во имя прп.Германа, если брат Глеб получит свободу:

1. Система:

а) режим дня – подъем, трапеза, работа, молитва – все в установленное время;

б) разделение дел между двумя мастерскими, что позволит добиться максимальной концентрации усилий и эффективности в работе.

2. Независимость:

Братия не должны позволять их общности и единению перейти в дряблость и расслабленность. Во время работы им нужно, насколько это только возможно, соблюдать молчание. Каждый день братия должны иметь возможность работать в одиночку (в основном писать).

3. Целеустремленность и твердость в достижении цели:

Братия должны делать все возможное для достижения своей цели – трудовой монашеской жизни вдали от мира. Им должно следить за собой, чтобы не поддаваться мирским влияниям и не рассеиваться ими. Им нужно отказываться от всех приглашений к людям в гости, кроме самых необходимых и неизбежных, а также от светских развлечений. Лавка не должна быть местом, куда люди приходят провести время в приятной беседе».

Евгения беспокоил недостаток серьезности у некоторых помощников в книжной лавке. Он видел в этом зачатки будущих проблем, которые могли перерасти в большие неприятности после переезда в скит. Он писал Глебу в Монтерей:

«Вчера вечером брат Л. обратился ко мне с поучением: будто бы я недостаточно разговариваю, например, с такими людьми, как наш новый брат Е. Я это поучение выслушал, как обычно, молча, но, говоря по правде, я с ним не согласен. Если уж на то пошло, то я и так говорю слишком много.

Я не пытаюсь таким образом оправдаться; если же я не прав, прости.

Я тебе уже говорил на этой неделе, что более не считаю наш скит мечтой, это уже реальность. Для меня он настолько реален, что я уже вижу наш провал вскоре после начала дела – по многим причинам, но для начала расскажу об одной: мы в лавке слишком много разговариваем и мало делаем, и эти-то разговоры могут нас сгубить. За нас с тобой я не боюсь. Мы знаем, чего хотим, и когда получим свободу, будем прикладывать 100% усилий, чтобы этого добиться...

Может быть, в Братстве мне в основном придется следить за соблюдением серьезности, указывая на работу, которую предстоит сделать. Пока же Братство очень напоминает развеселую компанию, собравшуюся на пикник.

Но что будет, когда начнутся трудности, скорби и настоящая работа? Готовы ли мы к этому? Что можем мы сделать, чтобы к этому подготовиться?

Могу попытаться установить нормы выполнения работы. Но не думаю, чтобы какой бы то ни выло устав принес бы сейчас пользу. Нам нужно единодушие в серьезном отношении к предстоящему нам труду, иначе любая мелочь может сбить нас с намеченного курса. Что, к примеру, произойдет, если к нам четверым в скит приедет Р.? Если к тому времени духовных сил у нас не прибавится, между нами начнутся разделения. Достанет ли у нас сил и выполнять работу, и регулярно служить, и вставать чуть свет, и воздерживаться от ненужной болтовни, и соблюдать все каноны, и при всем том жить в гармонии?

Знаешь ли ты, за что мы беремся? За то, что нам не по зубам! И все же, имея серьезный устав, по благодати Божией, мы можем справиться. А поскольку никого другого все равно нет, мы с тобой должны быть ведущими. Если у нас хватит сил, это покроет хотя бы некоторые немощи наших братьев.

Брат, жизнь преходяща, нам предстоит умереть. Так будем же еще решительнее воплощать в жизнь то, о чем мечтаем.

Можешь сказать мне, правильно ли я мыслю или просто надуваюсь от ощущения собственной значимости...

Молись обо мне, твоем решительно настроенном, но грешном собрате.

Евгений».⁴⁶⁶

В письмах Глеба к Евгению в то время также чувствуется озабоченность предстоящей борьбой:

«Бог пока не дал нам настоящих помощников, и неизвестно, даст ли. Поэтому нам нужно не воздушные замки (скиты и монастыри) строить, а исходить из действительности и вершить свое дело.

Перед тем как пришло твое замечательное письмо, я открыл “Письма о. Макария Оптинского”⁴⁶⁷ и вот прочитал: “Не спеши облачаться в монашеское одеяние, пока оно не будет дано тебе, но скорее сам становись настоящим монахом в смирении... прямо сейчас, безо всякого монашеского одеяния...” Он даже завершает письмо словами: “Оставайся там, где ты есть, пока Бог не призовет тебя”».

Однажды Глеб выразил опасение, что Евгений – интеллигент, человек умственного труда – не сможет приспособиться к полной лишений жизни в пустыни, требующей хорошей физической закалки. Евгений ответил в письме: «Не беспокойся обо мне, “интеллигенте и мыслителе”. Став христианином, я добровольно распял свою мысль, и все кресты, которые я несу, – лишь в радость. Ничего не утеряв, я обрел всё».

К середине 1967 года в епархию Сан-Франциско и Западной Америки был назначен новый правящий архиерей – архиепископ Антоний (Медведев). (Не путать с другим архиепископом Антонием, о котором уже шла речь.) Этот во время суда был в Австралии и участия в травле архиепископа Иоанна не принимал. Однако же он всеми силами старался не задеть чувства своих собратий-иерархов, которые все еще плохо относились к владыке Иоанну.

Новый владыка должен был примирить два лагеря, образовавшиеся в связи со строительством собора и вследствие суда над архиепископом Иоанном и приходским советом. В какой-то мере мир был достигнут еще ранее, у гроба владыки, когда его недавние враги просили прощения. И все-таки обстановка еще во многом оставалась напряженной. Управление епархией тогда разделялось между Западно-Американской и Южно-Калифорнийской администрацией. В епархии к тому же были две русские кадетские группы и две русские скаутские группы.⁴⁶⁸ Стремясь привести фракцию противников архиепископа Иоанна в единство со всей церковной общиной, архиепископ Антоний чувствовал себя обязанным ограничивать влияние почитателей владыки Иоанна.

Он распустил основанное архиепископом Иоанном Братство мирян. Служить литургию в усыпальнице владыки Иоанна он позволил не чаще одного раза в год, в день его памяти. Запретил он и читать Псалтирь над гробом усопшего во время службы наверху в соборе, хотя только тогда усыпальница и бывала открыта для верующих. Позже архиепископ Антоний прекратил издание «Православного благовестника», заменив его своим журналом «Тропинка».⁴⁶⁹

Отец Спиридон в сложившихся обстоятельствах оставил свою важную должность в Сан-Франциско и стал вторым священником в соседнем городке Пало Альто, где сослужил молодому батюшке. Епископу Нектарию его положение не позволяло выступить против перемен, произведенных в Сан- Франциско. Он был теперь викарием нового владыки и отвечал всего за один город Западно-Американской епархии – Сиэтл в штате Вашингтон.

Архиепископ Антоний лично не имел ничего против усопшего владыки Иоанна и действовал отнюдь не из неприязни к нему. Напротив, он высоко ставил архиепископа Иоанна, хорошо отзывался о нем. И все же... все же Евгений напишет потом: «Члены Общества почитателей памяти архиепископа Иоанна нам говорят... что, как они замечают, владыка Антоний не предан памяти владыки Иоанна. Они чувствуют в нем чужака... Владыка Антоний не поощряет почитание владыки Иоанна, так как у него все еще много врагов. Значит, владыка Антоний смотрит на него как на «яблоко раздора» в своей епархии».⁴⁷⁰ Кто бы мог тогда подумать, что не пройдет и трех десятков лет, как тот же самый архиепископ Антоний сыграет одну из ведущих ролей в деле канонизации архиепископа Иоанна.

Новый владыка был расположен к Евгению и Глебу, видя в них некую ценность для своей епархии. Как-то раз он обратился к братии с щедрым предложением: разрешил им на законных основаниях превратить старый собор в епархиальную типографию и самим заведовать ею. «Какой это будет размах!» – сказал он Глебу. Глеб передал это предложение собрату, однако Евгений ответил, что в таких условиях не сможет нормально жить и работать.

Перемены в епархии Сан-Франциско вызвали у братии еще большее желание порвать с миром. И вот теперь-то, они чувствовали, пришло время действовать. Если они не хотят, чтобы Братство сошло с пути, начертанного архиепископом Иоанном, пора открыть в жизни новую страницу, «удалиться на лоно природы, в благоуханную пустынь», как говаривал Евгений.

В тот край, где нехожены тропы, я истово сердцем рвусь.

Там с Господом я пребуду, Создателя приобщусь.

В краю том не слышно мира, ни женского смеха, ни слез,

Там счастливо, как младенец, сподоблюсь невинных грез.

Я чаю рождения свыше. Пока же – покой принеси

Трава-мурава в изголовье и купол небесный в выси.

Джон Клер († 1864)⁴⁷¹

Все чаще Евгений напоминал Глебу: «Пора уезжать отсюда. Пора жить по-настоящему». Он начал подыскивать землю. Как и задумывалось изначально, братия принялись смотреть участки на побережье к северу от Сан-Франциско.

Однажды забрались на сотню миль к северу и оказались вблизи прибрежного городка Гарбервилль. Там меж холмов приметили они большой, красивый рубленый дом. Холод и туман мешали обозреть окрестности. У дома их встретила приятной наружности женщина средних лет, пригласила зайти, осмотреть жилье. Она спешила продать его и потому просила недорого. Дом был чистый, со вкусом обставлен и убран, хорошо подобраны цвета. Приятно пахло старым деревом и свежим кофе. Доносились звуки классической музыки. Хозяйка оказалась очень любезной и весьма культурной. Она рассказала гостям, как любит этот красивый и уютный дом, провела их по комнатам, угостила кофе. Попрощавшись, друзья снова окунулись в холодный туман.

– Здорово, правда?! – воскликнул Глеб. – Вот это жизнь! Это высшее общество!

– Ужасно! – покачал головой Евгений.

– Что ты хочешь сказать? – не понял Глеб.

– Там мирской дух – то, от чего мы бежим, – ответил Евгений. – Этот красивый дом для тех, кто хочет красивой шикарной жизни. Но нам-то нужно совсем другое.

Весной братия снова поехали к Гарбервиллю. На этот раз от автобусной остановки им пришлось идти несколько миль по проселочной дороге. Дошли до участка – большого луга на склоне холма, усыпанного ранними цветами, по которому бежали весенние ручейки. Однако, к их разочарованию, по соседству стоял частный дом.

Глеб вспоминает: «После пасхальной службы и ночи в автобусе мы очень устали. Я пошел прогуляться, а Евгений растянулся на траве и тотчас заснул Я засмотрелся на него; среди весенних ароматов и веселого журчания ручейка на солнечном лугу спал мой брат. Так и стоит перед глазами картина: человек, призванный Богом, словно мертвый среди оживающей природы, мертвый для мира сего, мертвый еще при жизни.

Когда Евгений проснулся, лицо у него было землисто-серое, усталое Я чутьем ощутил: долго ему не прожить. Вот почему он то и дело торопил меня, подталкивал к работе, дабы пробуждать людей от духовной спячки, помочь им осознать реальность его новооткрытой Истины, которая существует, живет, переполняет душу, делаясь такой осязаемой, доступной...

За этим путешествием последовало другое: Лаврентий повез нас к местечку Форт Росс. А потом еще – на этот раз в глубь штата. Денег почти не было, поэтому мы просто ездили и приценивались. Мы едва набирали восемьдесят пять долларов на аренду магазина, а ведь набегали и другие расходы.

Вскоре Евгения известили: продастся большой участок “в глубинке” недалеко от деревушки Платина (шестьдесят четыре жителя!). И мы решили съездить посмотреть. В воскресенье исполнилась годовщина упокоения архиепископа Иоанна. Мы причастились и долго и истово молились о грядущей поездке.

Назавтра, 3 июля 1967 года, Лаврентий повез нас на своей машине на север. Путь оказался неблизкий – лишь за полдень мы добрались до городка Рэд Блаф (Красный Утес). Там нас встретил агент фирмы, торгующей недвижимостью, и повез на своем джипе дальше на запад. Летнее солнце еще не клонилось к закату. Встретились ковбои, они гнали стадо по выжженной земле, и нам пришлось остановиться, переждать. Они сняли шляпы, приветливо помахали нам. Евгений светился неописуемым счастьем. На какую благодатную почву пали бы здесь семена Православия, среди этих простых людей, в стране ковбоев, думалось ему.

Ехали с час. Проселочная дорога вела в гору. Вскоре мы остановились и дальше пошли пешком. Дошли до поляны среди старых могучих дубов на северном склоне горы. Неподалеку виднелся недостроенный охотничий домик: была лишь железная крыша – ни стен, ни пола. Чуть к востоку отстоял флигель с каминной трубой, в традиционном стиле. И больше ничего. Достоинством и величием дышали эти края. День выдался теплый, и прогулка наша удалась. Агент фирмы повел нас по склону вверх, и неожиданно мы очутились на макушке очень красивой горы. К югу простиралось обрамленное скалами плато, и вид открывался столь чарующий и исполненный покоя, что мы слова не могли вымолвить.

“Мне здесь нравится”, – только и сказал Евгений тихо. Даже Лоренс, на которого всегда трудно угодить, умягчился душой и все придирки оставил при себе. Я подошел к агенту, который указывал на великолепную обзорную площадку, расписывая достоинства участка, и спросил: “Сколько придется платить в месяц, если мы сойдемся в задатке?” (За восемьдесят акров хозяин просил четырнадцать тысяч долларов, и горная вершина находилась прямо в центре участка. Это, собственно, была лишь половина продаваемой земли. Мы сказали, что стеснены в средствах, и нам решили предложить половину. Вторая половина занимала западный склон, и там была своя речушка.) “По сто долларов в месяц”, – ответил агент.

Я с глубокой грустью посмотрел на Евгения. Таких денег нам неоткуда ждать. Мы едва сводили концы с концами: кроме аренды лавки нужно было платить за жилье Евгения, да и мне за дом в Монтерее приходилось ежемесячно выкладывать немало. Сердце переполняла скорбь, ведь о таком месте мы и мечтали.

У Евгения на лице появилось странное выражение. Оно помрачнело и застыло, словно Евгений весь ушел в себя. Ясно, значит, он уже принял решение. Здесь он и хотел бы умереть! “Господи! – взмолился я. – Ради моего брата, дозволь нам здесь жить!”

Задаток был невелик: хозяин спешил продать землю. Там не было воды, да и само место – глухомань. К западу – национальный заповедник, к югу на сорок миль – ни городка, ни деревушки, ни даже фермы. Вся земля с той стороны принадлежала государству, в лесу водилось много всякой живности, случались и медведи. К северу и востоку землей владел некий У.Д.Сноу, так и оставивший ее в первозданном виде. Воздух был наполнен ароматами смолистой хвои, с запада дул свежий ветерок. Там, в шести милях отсюда, проходила дорога, упиравшаяся в ущелье Бигам. Лучше места не сыскать!

– Ну что ж хорошего, если нет воды? – усомнился я.

– Тем-то место и хорошо, – ответил Евгений.

Затем агент фирмы повел нас дальше на запад, мы спустились в ущелье. Здесь он показал нам родник, вода сбегала в деревянный короб, а когда он набирался полон, тонкой струйкой бежала дальше. Мы напились холодной, чистой как слеза воды. Перевалили еще за одну гору и оказались в другом ущелье. В теснине меж двумя склонами прилепился заброшенный домик с огромной кухонной плитой. Мы полюбопытствовали, как ее доставили в горы. “На мулах”, – последовал ответ.

Мы вернулись к джипу, перебрались через речушку и взобрались еще на одну гору посмотреть другой участок. Однако он ни в какое сравнение не шел с “нашим”, с той дубовой рощицей. Необыкновенно поэтичное место! Я клял себя за чрезмерную чувствительность.

У Красного Утеса мы распрощались с нашим провожатым, пересели в машину Лаврентия и покатили домой по раскаленной солнцем необъятной долине реки Сакраменто. Ее просторы были мне по душе. Что-то похожее на бескрайние русские степи, добела раскаленные солнцем: жухлая трава волнами колышется на ветру, справа – золото и пурпур заката. Было время вечерни, мы спели “Благослови, душе моя, Господа”, а солнце садилось все ниже и ниже, закатные тени густели. Я сидел сзади и видел, как на глаза Евгению навернулись слезы и медленно поползли по щекам. У нас с собой были необходимые богослужебные книги, и мы пели беспрерывно дотемна. Лаврентий довез нас до книжной лавки и отправился домой, еле живой от усталости. На прощанье сказал: “Решайте поскорее. А то надоело попусту взад-вперед кататься. Сегодня вполне подходящий участок смотрели”. Постояв у дверей магазина, мы, не сговариваясь, пошли к усыпальнице архиепископа Иоанна, у нас были свои ключи. Припав ко гробу, уже в полном изнеможении начали молиться. В мраморном склепе стояла полная тишина, лишь иногда что-то потрескивало.

Молились мы не о земле – мы ее уже нашли, – а о прозрении воли Божией. Молча мы благословили друг друга. Потом Евгений отправился домой, а я поднялся на балкон нашего магазина, где обычно коротал ночи.

Над дверью висела икона Спасителя. Не шелохнувшись, лишь чуть облокотившись на стеклянную дверь, я испросил Божие благословение. Я ощущал Его присутствие. Не сомневался в этом, ибо сколько чудес уже свершилось здесь. Но настала пора покинуть это место, пора “возрастать в духе”. Несомненно, я буду скучать по этим святым для меня стенам. За спиной на улице проносились машины, светились фонари, оживленно переговаривались прохожие – стоял субботний вечер. Я отчетливо слышал голоса, окно над дверью было открыто. Но звуки улицы меня уже не трогали. Да, пожалуй, и ничто мирское. Душа радовалась. Видно, чуяла скорые перемены. Сердцем я знал, что наша лавка – это некая таинственная вершина, на которую мы взошли. Теперь нас ждала очередная – в Платине. Она всю ночь виделась мне в золотистом свечении, с трепещущей на ветру листвой, я так люблю слушать ветер, могучий и порывистый... Так где ж я был?

Евгений той ночью занес в летопись следующее: “Здесь есть все для вдохновенья: лес, безлюдность (ни души на две мили окрест), горы, снег зимой. Но нет воды. Не это ли нам указ, чтоб брали землю, раз не хотим жить мудростью мира сего”.⁴⁷²

Рано утром в соборе служили литургию. Все, включая меня и Евгения, причастились. После службы епископ Нектарий почему-то пошел домой приготовить для нас завтрак, сказал, что принесет его в книжную лавку, где мы и потрапезничаем по-монастырски, с душеполезным чтением.

Я спустился в усыпальницу, встал на колени, положил голову на митру архиепископа Иоанна и застыл в молитве: “Господи, яви нам волю Свою!” И тут я услышал голос отца Митрофана (он был туговат на ухо и говорил очень громко). Вдвоем с Евгением они направлялись к усыпальнице. “Женя, – сказал он, – на последнем сходе прихожан мы решили: раз уж ты бываешь на всех службах, предложить тебе место псаломщика⁴⁷³ и платить по сто долларов в месяц. Согласен? Тебе ведь нужны деньги, мы в любом случае дадим... У тебя будет один выходной, в пятницу”.

Я ушам своим не поверил. Поднялся и увидел их обоих. Отец Митрофан слово в слово повторил сказанное (думал, что я не слышал) и отправился по своим делам. Его окружили люди.

– Что, по-твоему, все это значит? – спросил Евгений шепотом. – Может, Господь хочет, чтобы мы жили на той земле?

– И ты еще спрашиваешь?! Конечно! Видишь, как близок Бог! – радостно воскликнул я и собирался уже уходить. Он стиснул мою руку, заглянул в глаза.

– Это значит, что владыка Иоанн дарит нам эту пустынь! – и подтолкнул меня ко гробу, чтобы мы смогли поблагодарить нашего благословенного покровителя. Мы приложились к мантии, митре и посоху владыки. – Никому ни слова! – наказал Евгений. Я, разумеется, согласился.

– Хотелось бы еще раз посмотреть участок. Давай попросим Николаса Марра – он сейчас в Доме святителя Тихона – свозить нас туда, – предложил Евгений. – Что скажешь?

– Когда? Завтра? – только и спросил я.

Сказано – сделано. Поутру Николас повез нас в Платину, пообещав ничего никому не говорить. Добрались мы быстро, взобрались на гору и принялись горячо молиться. Прочли акафист Пресвятой Богородице, молитву архиепископу Иоанну, окропили все окрест святой водой. Утром место предстало совсем иным. Мы прикинули, что и где построить, и к вечеру вернулись домой.

Не прошло и месяца, как земля стала нашей».

Распахивайте у себя новину, ибо время взыскать Господа, чтобы Он, когда придет, дождем пролил на вас правду.

Ос.10:12

Поначалу Евгений и Глеб сообщили о покупке земли в Платине только помощникам Братства. Евгений особенно опасался, что, если их «тайна» сразу откроется всем, им с Глебом придется столкнуться с конфликтами, ведь захотеть принять участие в их начинании могут и люди разного с ними мироощущения. В письме Глебу от 7 августа 1967 года Евгений выражает свое беспокойство по этому поводу:

«Не хотелось бы сваливать на тебя свои страхи и опасения... Но рано или поздно люди о нашей тайне узнают (и в этом ничего страшного нет), – но что будет, если это случится до того, как мы будем готовы их принять?

Я, откровенно говоря, не доверяю никому, кроме тебя, и предпочел бы, чтобы вообще никто ничего не знал, а мы бы тем временем поехали и все там сами подготовили. Но мы позволили себе зависеть от других, и теперь уже три человека в курсе наших дел...

Одно скажу точно: не имеет значения, сколько человек будут знать о нашем начинании и искренне считать себя нашими братьями, единомышленниками и тому подобное, – принимать все решения должны только мы, и никто другой. И дело здесь не в гордости или своеволии. Если не будет лидера, все наше предприятие лопнет, а поскольку никого на эту роль у нас нет, придется нам с тобой совместно осуществлять все руководство. Братство (в котором была бы и еще братия) должно образоваться потом, позднее, на том фундаменте, который заложим мы с тобой. Если же мы уедем туда [в Платину], полагая, что любой, кто пожелает присоединиться к нам, тотчас становится нам братом и все решения надо принимать сообща, – тогда мы окажемся лицом в грязи, а дело наше развалится, так как каждый из братьев постарается добиться выполнения своих личных эгоистических желаний. Ты и я, с Божией помощью, обретем чувство выбора того, что больше всего будет способствовать благу Братства, и не станем угождать чьим-то личным амбициям.

Пока же никто не вступил в наше Братство в этом свойстве. Ни один человек из всех, что приходили к нам, не имеет ни малейшего представления о нашей цели, о том, что должно в итоге получиться...

Можно, конечно, принимать советы со стороны, но, повторяю, решения принимать будем только ты и я. Мы с тобой должны всем руководить, у нас должна быть вся власть и сила, ведь именно к этому Господь так долго нас готовил...

Прости, что пишу в таком возбужденном тоне. Надеюсь, ты поймешь всю важность этого вопроса.

Молись за меня. Твой брат во Христе,

Евгений».

Удалиться в пустынь Глебу не давали обязательства перед родными. Уже много лет на его попечении находились мать и больная сестра, и оставить их он не мог. Требование матери все еще стояло твердо: сын волен отправляться в «пустынь», но сперва должен купите ей дом с видом на океан и найти сестре высокого и богатого мужа.

Дом Глеб купил (за долгие годы работы удалось скопить немного денег), но с замужеством сестры дело обстояло не так просто. Однако и это вскоре разрешилось при чудесном содействии архиепископа Иоанна. Однажды в декабре 1966 года Глеб долго читал Псалтирь в усыпальнице. «Оглянувшись, увидел, что народ уже разошелся, – вспоминает он, – я оставался один на один с Блаженным. Сердце защемило, и я расплакался, припав к его гробу, накрытому мантией. И вдруг меня пронзила мысль: ведь он жив, предстоит перед Господом, слышит нас, так почему бы не попросить его о помощи в моих нуждах. И я начал горячо молиться о сестре – она очень хотела выйти замуж, но из-за долговременной болезни ей трудно было найти близкого человека. Тем временем богослужение наверху в церкви закончилось, пришли закрывать усыпальницу, и я ушел. То было воскресным вечером. А на следующий день сестра сказала, что познакомилась с молодым человеком и, похоже, они понравились друг другу. Вскоре они поженились, родился ребенок, и вот уже много лет они счастливо живут вместе. Самое примечательное то, что познакомились они в тот час, когда я взывал к блаженному Иоанну о помощи».

В 1967 году Глеб обрел долгожданную свободу благодаря одному русскому, Сергею Ходсону. «В последние дни перед кончиной его матери, Лидии, моя матушка много помогала их семье. Сергей прослышал, что я мечтаю оставить работу в школе и посвятить себя изданию журнала, – вспоминает Глеб, – он сказал, что хотел бы снять комнату в нашем доме. (Я купил его матери два года назад благодаря заступничеству Пресвятой Богородицы.) Моя матушка согласилась. Зная, что сердцем я, по ее шутливому выражению, “в книжном доме на балконе”,⁴⁷⁴ она позволила мне уйти с работы. И это было еще одной нечаянной радостью. Ведь теперь, сдавая комнату, она не знала нужды. А через год господин Ходсон умер, оставив нам немного денег, что тоже помогло. Я сходил в банк, переписал свою часть наследства на мать и сестру – в знак благодарности за свободу. И дом со всеми закладными перешел им. Я же был волен распоряжаться своей жизнью».

В 1967 году на Успение Глеб переехал в Сан-Франциско на улицу Клемент, в дом, который снимал Евгений. Они перевезли туда печатный станок, так как в книжной лавке набирать и печатать было трудно – то и дело приходилось отвлекаться. Теперь же они работали по очереди: один в лавке, другой дома, готовя журнал. Дома совершали и богослужения. С тех пор на протяжении оставшихся пятнадцати лет жизни Евгений ежедневно вычитывал полный круг суточных служб.

Далее Глеб пишет: «Конечно, мы полностью были поглощены переездом в Платину. Мы съездили туда еще раз в феврале. Идти пришлось по пояс в снегу – накануне была сильная метель. Лишь к ночи, промокнув до нитки, добрались до места. Тишина, первозданная чистота, ни души окрест. Право, ради этого стоило три часа кряду утопать в сугробах.

Мы решили не затевать строительства до весны. Евгений выучился водить машину, получил права. Мы купили грузовичок. В нашу лавку переехал Филипп Потовка (имя изменено) из Мичигана. Стали было прикидывать, что и где строить, но выяснилось, что ни Филипп, ни Лаврентий не горят желанием поддержать нас. Джон тоже лишь однажды посетил Платину, понял, что это не по нему.

Зато мы наслаждались. Мы враз полюбили Платину! И Господь являл нам суть и смысл этой затеи. А наш небесный покровитель, архиепископ Иоанн, помогал в минуты сомнений и слабости.

Мы решили, что сперва на неделю автобусом отправлюсь туда я. А на следующее воскресенье на машине приедет Евгений, отвезет меня к автобусной остановке, а сам останется в Платине, тоже на неделю. Я же буду подменять его в соборе, где он был псаломщиком. Поначалу Евгений боялся отпускать меня одного, однако сама мысль пришлась ему весьма по душе, ведь он любил природу.

2/15 мая, на свои именины, причастившись, я сел в автобус и доехал до Красного Утеса. Оттуда пришлось идти пешком – иначе до Платины не добраться. Прошел несколько миль, потом немного подвезла случайная машина, и снова – с чемоданом в руке – вперед, на своих двоих... Какой-то пожилой господин подвез прямо до места. Немного поболтав, мы расстались, и я остался совсем один. Вечерело. Признаться, мне было не просто страшно, а жутко, особенно когда налетел западный ветер, завыл в горах, заскрипели-застонали деревья, заухала сова, заскреблись-зашуршали мыши. Стен у нашего жилища не было, лишь угловые столбы да крыша с навесом для крыльца... Я начал молиться.

Да, я сразу понял: Платина – это то, что нужно. Место поистине благоуханное, воздух весь пропитан ароматом незнакомых цветов и земли.

Мало-помалу я начал сооружать стену с западной стороны. В первые дни я решил разведать окрестности, но осторожно: случись что со мной – помощи ждать неоткуда. Несколько раз я даже спускался к дороге, в лавку, справлялся, нет ли письма от Евгения.

Но вот настал знаменательный день. С него, я полагаю, и начинается наша жизнь в Платине. То был день памяти преподобного Иова Почаевского.⁴⁷⁵ Утро выдалось хмурыми мрачным, настроение еще мрачнее – я прикидывал, сколько предстоит сделать, чтобы окончательно переехать. А потом? Как жить дальше? Надо тащить сюда все наше типографское хозяйство. Появилась моя извечная неуверенность. Думал, а правильно ли мы поступили, приехав сюда? Но как-то не вязались эти мысли с красотой вокруг, с ней не хотелось разлучаться долго-долго, всю жизнь.

Всю неделю с утра до ночи пребывал я в страхе, слезно моля Господа вразумить меня, глупого. Малейший шорох в лесу, даже щебетанье птиц, приводил меня в трепет, воображение рисовало жуткие картины. Ночами же докучали мыши и – еще более – кошмарные сны. Но каждый новый день сулил начало новой жизни. Я наскоро обходил свои “владенья”, благословлял все вокруг, благодарил Господа, давшего нам эту пустынь. По ночам свирепствовал ветер, с треском и грохотом повалило несколько деревьев.

К середине знаменательного дня я уже вымотался и просил Господа лишь об одном: чтобы и сегодня промелькнуло так же быстро, как вчера, чтобы скорее лечь спать и забыться. Вот-вот приедет Евгений и вызволит меня. Вызволит откуда? Кто меня держит, если не я сам? Ведь зачем-то мы решили всю жизнь провести здесь? Неужто все наши замыслы – лишь несбыточные мечты, нечто вроде эксцентричных выходок, и уход от мира обречен на неудачу? Я устыдился своего малодушия и попытался забыться в работе. Но мысли, точно докучливые мухи, лезли со всех сторон, угрызая мое робкое сердце. Все валилось из рук, молитва не помогала, дела не отвлекали. Нет, страшило не одиночество, я мог прожить и один, хотя отшельником себя не считал. Мучило меня само житие в пустыни. Единственное утешение: ко мне частенько приходила лань и смотрела с превеликим любопытством.

Смеркаться стало рано, наползли тяжелые грозные тучи, меж деревьев заклубился туман, все вокруг предстало в еще более зловещем виде. В молитве я обратился ко кресту, и вдруг меня осенило – у нас же здесь нет креста! Тут же я принялся за работу, решив поставить большой крест при въезде. Получился он больше, чем я предполагал, едва хватило сил поднять. Кое-как, спотыкаясь, чуть не падая, потащил... Начался дождь. Только он и нарушал мертвую тишину. Таща на себе крест, который сам же соорудил и сам на себя взвалил, я думал: затрачено столько сил, но кому нужен мой труд?

Лопаты у меня не было, глубоко выкопать не удалось. Да, не рассчитал я, крест получился большим, а ямка мелка Что же делать? Собрав все силы, я поднял крест и поставил его – по крайней мерс увижу, сколько еще нужно копать. Все время не переставая я творил молитву Святому Кресту. Водрузив, я увидел с удивлением: крест стоит! Я не поверил глазам, отошел, пригляделся – стоит ровно, хотя ямка на ладонь глубиной, не больше. Я поразился: ведь это чудо! Знамение! Крест стоял, словно его держали Ангелы. Я отошел, земно поклонился трижды, приложился ко кресту, привалил к основанию попавшие под руку камни и в благоговении удалился, не зная, что и подумать. Несомненно, это было чудо!

Снова припустил дождь, и так всю ночь напролет. Выл ветер, и эхо разносилось по всему лесу.

Той же ночью мне приснился сон. Идет толпа людей, шеренгами человек по десять. Рядом со мной оказался владыка Иоанн, а по другую руку – мои друзья и знакомые. Все они умоляют меня попросить заступничества владыки. Я пообещал и, наклонившись к нему, хочу испросить благословения и ходатайства о близких, уже приложился к его деснице, но он вдруг берет меня за руку, глядит прямо в глаза и, в свою очередь, прикладывается к моей руке! Как ни был я смущен и ошеломлен, все же понял, что он благодарит меня за крест, воздвигнутый в этом диком краю. Я прославил Честной и Животворящий Крест Господень на этой некогда языческой, кишащей бесами земле. Да пребудет здесь вовеки Христос и да просветит народ сей!

А заглянув в календарь, увидел: сегодня праздник – Воспоминание о небесном знамении Честного и Животворящего Креста во граде Иерусалиме в 351 году, а также память преподобного Нила Сорского, пустынника Русского Севера. Я чувствовал, что все это очень и очень значительно. День выдался погожим. Ясное голубое небо, ласковое солнце. Я поспешил посмотреть, что ж сталось с крестом, небось опрокинул его ураганный ветер ночью. На удивление, он стоял, ровно и твердо. В тот день я ожидал Евгения, и мне очень хотелось, чтобы он воочию убедился – крест стоит вопреки всему!

Этим тихим теплым воскресным утром ждала меня в нашем пустынном уголке еще одна встреча. Помолившись и позавтракав, я пошел прогуляться. Сердце мое было исполнено радости и надежды: все у нас здесь образуется, и Господь благословит наше дело. Я дошел до “шепчущих сосен” (так теперь называется у нас это место), прославляя Бога славословиями и песнопениями духовными (ср.: Еф.5:19; Кол.3:16). На обратном пути, приметив большой валун, подобрал, взвалил на плечо – пригодится, укреплю им основание креста. Шел я неспешно, размышляя о преподобном Ниле Сорском, о том, как он выбрал совершенно уединенную жизнь.

Вдруг где-то совсем рядом справа зашуршала листва. Я подумал, что вспугнула лань и сейчас она пустится наутек. Но все было тихо. Даже не взглянув, я сказал вслух: “Ну что же ты не убегаешь, неужто не боишься?” И только тут посмотрел на склон. Посмотрел – и обмер: прямо передо мной, метрах в двух, стояла большая пума и в упор разглядывала меня. Я с трудом поверил своим глазам. Взгляды наши встретились, мы оба стояли не шелохнувшись. До чего ж красивое существо! В сотни раз лучше, чем на картинках или в зоопарке. Воистину царица зверей, властительница здешних мест, персонификация пустыни, где собирался жить и я. Красивая темно-серая с лиловатым оттенком шерсть, голубые глаза! Пума стояла на склоне холма, выше меня, ей достало бы и доли секунды, чтобы прыгнуть. Однако она не двигалась, я – тоже. И что делать – ума не приложу. Думаю: если прыгнет, брошу в нее камнем. А вообще-то я даже был готов принять смерть от такого красавца-зверя, он здесь хозяин, я – незваный гость. Я начал молиться, дабы Господь вразумил тварь Свою и позволил бы мне уйти. Шагнул вперед, глядя в спокойные глаза пумы. Очевидно, я вызывал у нее любопытство. Скорее всего, ей не доводилось видеть человека, хоть и созданного править зверями, но слабого и трусливого, боящегося малейшего шороха. Я прошептал пуме ласково: “Ну пропусти же меня, я боюсь тебя! Я не сделаю зла! Мне лучше здесь жить с тобой, чем с людьми, которые меня обижают”. Не знаю, почему мне пришли на ум эти слова. Я сделал еще шаг вперед, повернулся лицом к пуме и продолжал пятиться к дому. Пума не шелохнулась, лишь взглядом следила за мной. Я все пятился и пятился, тоже не сводя глаз со зверя. Потом ускорил шаг, повернулся и побежал. Пума все так же недвижно созерцала меня. Прибежав домой, я, весь дрожа, забрался в спальный мешок и возблагодарил Бога. Никогда не забыть мне красоты этой Божией твари: сколько благородства, спокойной уверенности, величия! Воистину прекрасны творения Господни! Страх сковал меня, Божией волей, вероятно, столкнулся я лицом к лицу со смертью, и каким же потрясением это для меня оказалось, и как близок был в ту минуту Господь. А ведь Он лишь немного приоткрыл мне, что такое настоящая пустынь.

Вечером приехали Евгений и Филипп, а я вернулся в Сан-Франциско. Через неделю Евгений возвратился и рассказал о своих впечатлениях.

Мы вышли из лавки и отправились на побережье, где располагались богатые особняки. Мы нередко находили там отдохновение после многолюдия в соборе. Вечерело. Небо окрасилось лучами заката. Едва я начал рассказывать ему про крест, как Евгений перебил меня. Когда он с братом Филиппом приехал в Платину, сразу обнаружилось, что тому не по плечу пустынная жизнь. Работать Филипп не любил, несколько раз на дню ездил в город за пивом и после таких “прогулок” был уже не в состоянии что-либо делать. Вскоре он уехал совсем. Евгений остался один. Он выбрал участок под печатную мастерскую, свалил несколько деревьев, соорудил бревенчатый фундамент, укрепил его бетонными опорами. Потом решил немного отдохнуть и помолиться. Вернувшись, хотел было взяться за работу, как в ужасе отпрыгнул: на том самом месте, где лежали бревна, оказалась огромная гремучая змея – видно, человек вторгся в ее владения. Евгений испугался и растерялся, ведь такая встреча не сулила ничего хорошего. Но затем подумал: змея эта – символ темных сил, которые всячески мешают братии. Он схватил лопату – догадался привезти ее из Сан-Франциско, – помолился святому великомученику и чудотворцу Георгию Победоносцу, поразившему змия, и одним махом расправился с гадиной. На этом месте выросла печатная мастерская, дабы нести всепобеждающее слово Божие англоязычному миру.

Тем же днем под вечер, окончательно вымотавшись, Евгений присел отдохнуть на складной стул. Дверь на крыльцо осталась приоткрытой. Вдруг он увидел на пороге архиепископа Иоанна в черном монашеском одеянии. Не понимая, сон это или явь, Евгений, нимало не удивившись, все же решил заговорить с владыкой, хотя отлично знал, что тот два года назад скончался. Евгений в те дни испытывал то же, что и я: ему стало казаться, что вся затея с переездом в пустынь совершенно безнадежна. И он поторопился задать архиепископу несколько вопросов:

1. Будете ли вы с нами? – Блаженный кивнул.

2. Будет ли Глеб со мной? – Опять согласный кивок.

3. Будем ли мы жить в пустыни? – И снова да.

4. Будет ли с нами кто-нибудь из настоящих помощников? – Владыка покачал головой.

И наконец:

5. Останемся ли мы в Платине навсегда? – Опять нет.

И видение исчезло. Но Евгений после этого исполнился уверенности и заключил, что оно было от Бога».

Задумчиво облокотясь на парапет набережной, Глеб спросил, как брат толкует это видение.

«В Платине нам придется так же трудно, как и в Сан-Франциско», – ответил Евгений.

Блажен тот муж, кто большего не чает,

Чем отчий дом.

Кого сей дух родной земли питает

Весь век потом.

Пусть проживу я тихо и безвестно,

Пусть неоплаканный уйду.

Могильный камень не укажет места,

Где я покой найду.

Александр Поуп. Ода об одиночестве

До конца своих дней отец Евгения поддерживал сына в стремлении к новой жизни. В 1967 году, выйдя из больницы после операции, он написал сыну: «Внимательно слежу за твоим развитием и радуюсь твоей деловой хватке и религиозному рвению. Твердо верю: все задуманное тобой сбудется. Твой путь в Православие надежен и прям». Не прошло и года, как 19 июля 1968 года он скоропостижно скончался.

В Кармеле добрейший Фрэнк всегда помогал соседям и братьям-прихожанам: кому ядовитый кустарник срубит, кому что из утвари починит. В день смерти он помогал соседу красить дом. За этим бескорыстным добрым делом его и настиг инфаркт. В последней записке сыну (на обороте письма Эстер) он завещал:

«ЖЕНЯ! ДЕРЖИСЬ НАМЕЧЕННОГО КУРСА.

Папа».

Эстер никак не могла смириться с тем, что не попрощалась с мужем, не сказала ему напоследок и слова. Евгений тотчас же прилетел к матери. Приехали и Эйлин с Франклином. Старший сын занялся финансовыми делами матери, но моральную поддержку в час скорби ей оказывал младший, «религиозный» сын. Присутствие Евгения очень помогло ей. И, как он признался в письме к Алисон, ему это было тоже очень важно. Прошлые раздоры забылись. Сейчас Эстер меньше всего думала о мирском преуспеянии, ей нужна была вера.

В начале 1968 года Евгений познакомился с человеком, которому суждено было стать бесценным помощником Братства. Это был Чарльз Андерсон, школьный учитель, отец семерых детей, живший примерно в ста сорока милях от Сан-Франциско.

Чарльз и его жена Сильвия, будучи истыми католиками, активно участвовали в католическом движении помощи бедным, начатом Питером Морином и Дороти Дей. 9 ноября 1967 года Сильвия родила в больнице Сан-Францидрр седьмого ребенка – мальчика. Чарльз, желая выразить благодарность Богу, отправился искать католический храм, в котором уже несколько раз бывал на службе. Он неплохо ориентировался в Сан-Франциско и хорошо знал, где расположен тот храм, но в тот день почему-то заблудился и «случайно» оказался в русской православной обители («малой обители» Владимирской иконы Божией Матери) на улице Фелл.⁴⁷⁶ Он зашел туда как раз в тот момент, когда зазвонили колокола, созывая всех на службу, и его пригласили в храм. Вечером того же дня он пошел купить жене в больницу все необходимое и «случайно» очутился возле русского православного собора на бульваре Герн. Войдя в книжную лавку, он впервые увидел Евгения, но по скромности не решился заговорить с ним.

Прошло чуть больше месяца. На семью внезапно свалилось ужасное испытание – их двухлетняя дочка Морин (ее назвали в честь Питера Морина) получила тяжелые ожоги пятидесяти процентов кожного покрова. Врачи считали, что у нее лишь половина шансов выжить. Измученные горем родители хотели пойти в церковь, но вместо католического храма Чарльз предложил: «А может, сходим в ту русскую церковку, где я был, когда родился малыш?»

Для Сильвии все увиденное в русском монастыре оказалось неожиданностью. В дальнейшем она вспоминала: «Службы на церковно-славянском мне были, конечно, непонятны, но они меня поразили – такого я не видела ни в наших, ни в русских, то есть византийских, католических храмах, а ведь и там служили на этом языке. Я смотрела на молящихся в монастырской часовне людей, слушала их пение и чувствовала, что они верят в то, что произносят. “А вот это – настоящее, – думала я почти против собственной воли. – Вот оно!”»

Малышка Морин пролежала в больнице два месяца и все-таки выкарабкалась. Но Чарльз и Сильвия, пережив столь сильные впечатления в русском монастыре в час тяжелейшей скорби и нужды, уже не смогли вернуться к прежней жизни. Они начали со всей серьезностью читать книги о Православной Церкви и засиживаться за обсуждением их глубоко за полночь. Помимо католических богослужений они теперь, как только появлялась возможность, посещали службы в «малой» русской обители. Потом стали ходить в русский собор.

А в начале 1968 года Чарльз вновь оказался в православной книжной лавке, на этот раз со всей своей семьей. Когда они вошли, Евгений работал. Ему помогал Энтони Арганда, о котором мы уже рассказывали. «Андерсоны очень живо всем интересовались, – вспоминает Энтони. – Задавали множество вопросов, а Евгений на все терпеливо отвечал. Ему они очень понравились, и с того дня он принял их под свое крыло. В основном к Православию тогда приходили интеллектуалы-одиночки, а тут целая семья, и такая огромная. Это было очень по душе Евгению. «Вот бы нам побольше таких людей”, – сказал он мне».

Всю жизнь Чарльз и Сильвия были преданными чадами Римско-католической Церкви, и теперь им трудно было покинуть ее и стать православными. Однако же после ряда явно промыслительных случаев они поняли, что Бог призывает их совершить этот шаг. 28 сентября 1968 года, после обучения основам веры с помощью Евгения и Глеба, Андерсоны были присоединены к Православной Церкви. Это торжественное событие происходило в «малой обители». Чарльз выбрал себе покровителем святого князя Владимира, назвавшись его именем, – так растрогал его рассказ об этом великом правителе, крестившем все свое царство. Вот как он сам об этом говорит: «Когда святой Владимир отправил послов искать для русского народа истинную веру, те возвратились со словами: “Мы обрели ее!” – ибо, стоя на православной службе, они были “на земле, как на небе”. И мы чувствовали то же». И теперь этот новый Владимир, исполнившись рвения поистине апостольского, желал в подражание своему небесному покровителю привести многих из своего народа к православной вере. Почин уже был сделан – он привел с собой свою семью, девять человек. И каждому из них Евгений стал крестным отцом.⁴⁷⁷

К лету 1969 года Евгений и Глеб твердо решили как можно скорее переезжать в Платину. «С Божьей помощью жилище наше готово, можно селиться, – писал Глеб, – в печатной же мастерской пока нет ни стен, ни крыши, однако мы решили не тянуть с переездом.

К тому времени местное духовенство уже уважало нас. Архиепископ Антоний даже приезжал навестить наш дом и мастерскую. Епископ Нектарий, которого архиепископ Иоанн просил не оставить нас своей заботой и который стал моим духовным отцом (стараниями отца Адриана), все еще мечтал открыть свой монастырь в Аламеде и надеялся, что мы присоединимся к нему. Отец Николай Домбровский из Аламеды частенько зазывал нас к себе на обед по воскресеньям, – видно, думал, что мы составим хорошую партию его дочерям Алле и Тамаре, очень славным девушкам. Впрочем, в душе все понимали, что сердца наши стремились “неотмирным” подвигом послужить Богу. На переезд требовались деньги, а их не было, хотя мы уже издали несколько книг, да и подшивка “Православного слова” за 1968 год была как никогда внушительной. Но Господь снова помог нам.

Однажды, вернувшись с ранней литургии, Евгений показал мне десять стодолларовых банкнот. Утром к нему подошла одна набожная русская по имени Елизавета (она всегда покупала у нас ладан, ее так и прозвали “ладанной дамой”) и сунула деньги, сказав, что они нам понадобятся и чтобы мы никому о них не говорили. Значит, Господь видел, что мы готовы к пустыни.⁴⁷⁸ И мы принялись упаковывать в ящики вещи.

Владимир Андерсон вызвался присматривать за книжной лавкой после нашего отъезда. “Чтобы лавка все-таки окончательно не закрылась, я приезжал и открывал ее по выходным”, – вспоминает он. Он жил в трех часах езды от Сан-Франциско, в будние дни учительствовал в местной школе, поэтому новые обязанности требовали от него значительных жертв. Каждую пятницу после окончания уроков в школе он садился в автобус до Сан-Франциско, а в воскресенье возвращался домой. Кроме того, он платил за аренду помещения лавки в основном из своего собственного учительского кошелька».

Хотя на переезд в пустынь братию к тому времени благословили и отец Адриан, и архиепископ Аверкий, и старец Никодим с Афона, они все же не решались сказать о переезде епископу Нектарию, боясь, что он огорчится. И верно: узнав в конце концов об их решении, он расстроился, попрекнул братию, дескать, они «плюнули ему в душу». Выслушав все доводы, он, конечно, понял их, но все же ему было очень тяжело расставаться с мечтой о монастыре в Аламеде, где главную роль он отводил Евгению и Глебу. «Жаль лишь, что пришлось так огорчить владыку Нектария», – сокрушался потом Евгений.⁴⁷⁹

Известили они и архиепископа Антония. Тот, по словам Евгения, «пока одобрял их решение».⁴⁸⁰

В августе 1969 года братия наняли большой грузовик и погрузили все свое оборудование. Глеб вспоминает: «Когда перетаскивали печатный станок, пришел отец Афанасий и посоветовал везти на катках. В первый раз я увидел, сколько любви у него во взгляде. Он глубоко почитал владыку Иоанна и чуял, что тот незримо присутствует с нами.

Переезжали мы долго. Наконец 14/27 августа, в канун праздника Успения Богородицы, мы, как думалось, в последний раз отправились в Платину на грузовике, намереваясь вернуться к вечерней службе и возвратить машину. Жара стояла неимоверная. Грузовик был огромен и неуклюж, не знаю, как Евгению удавалось так спокойно и сноровисто вести его. Чуть за полдень прибыли на место. Пришлось обрезать большие сучья и ветви, чтобы поставить грузовик у фундамента с настилом – полом нашей будущей печатной мастерской. Мы перекусили и принялись за работу. Управившись, мы буквально свалились с ног. Я заснул прямо на согретом солнцем настиле. И проспал не один час. Проснулся уже ночью. Вовсю светила луна, высыпали звезды. Ни звука, ни шороха – необыкновенная тишина. Ночь ласкала теплом. Несказанное блаженство снизошло на меня. “Наверное, вот так и в раю”, – подумалось мне. Ни ветерка, однако воздух восхитительно свеж. Чуть застили луну легкие, почти прозрачные, быстрые облачка. Я босиком прошелся по нашей священной земле. Как приятно ступать по ней. Евгений крепко спал в доме, и я решил его не будить. Сейчас все равно не поедем – опоздали и грузовик возвращать, и ко всенощной в Сан-Франциско. Впрочем, чем здесь не всенощное бдение? И я принялся петь псалмы, слезы сами собой покатились из глаз. Не ведал я тогда, что пройдет не так уж много лет, и в такую же ночь на Успение я лишусь своего брата и соработника».

Утром братия выбрали красивое место для наружной часовни, собрали и принесли книги и начали служить Успенскую заутреню. Вдруг из леса вышла лань и легла рядом, с любопытством оглядывая новых соседей, появившихся здесь с совсем иными целями, нежели их предшественники – охотники. Братия лишь изумленно переглянулись. Но самое удивительное ждало впереди: дошли до места на утрени, когда все в храме встают – на Песни Пресвятой Богородице перед 9-й песнью канона, – и лань встала! Кончилась песнь, и лань улеглась опять и не ушла до конца службы. «Как же близок Бог!» – подумалось братии.

Глеб пошел в дом, а Евгений остался еще помолиться в тиши и покое нового обиталища. Теплый ветерок бродил по высокой траве, шелестел в кронах деревьев неживыми листьями, и они, шурша, падали на землю.

Как выяснилось, горный кряж этот назывался Благородным – чем не подходящее место для человека с таким же именем (Евгений означает «благородный»)?

Глеб очень верно подметил отношение друга к этому месту: Евгений и впрямь считал, что здесь, подобно мертвому палому листу, он сможет умереть для мира. Душой он умер для мира давно, но лишь здесь он мог вкусить сладость этой смерти, оставаясь живым для того, что вечно. Как и смерть телесная, смерть для мира – тайна, и постичь ее могут лишь те, кто сам ее пережил. И Евгений навсегда останется тайной для тех, кто его знал. Но то, что непостижимо для людей, ведомо Господу, пред Которым предстал сейчас человек – Его творение, готовясь ко грядущему единению с Творцом. Евгений почитал себя недостойным избавления от мирской суеты, недостойным этой «земли обетованной». Насколько же тогда должен был он умалиться, думая об обещанной Богом вечной жизни! Осенний лес готовился к зимнему успению, чтобы восстать к жизни весной. И Евгений не мог сдержать слез благодарности Творцу: ведь Господь, как и в усыпающей природе, готовил его возрождение через смерть.

На том самом месте, где сидел тогда, обретет Евгений вечный покой. Здесь тело его ожидает всеобщего воскресения.