ЧАСТЬ II. Философия Эволюции

ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКТОРА: Эта глава была составлена из различных записей отца Серафима, найденных после его смерти. Каждый раздел представляет собой отдельное собрание записей. Мы выбрали и распределили эти записи так, чтобы они наилучшим образом послужили введением к последующим главам. С другими разнообразными записями отца Серафима можно познакомиться в Приложении Первом.

Нападки современной атеистической мысли на Христиан­ство нанесли такой ощутимый удар по нему, что многие из православных христиан заняли оборонительную позицию и чув­ствуют «ущербность» нашей православной мудрости и готовы охотно признать, что современное светское знание обнаружи­вает и истину, и мудрость, по поводу которой у Православия «нет своей точки зрения». Таким образом, они недооценивают неохватное богатство предания святых Отцов, предоставляю­щего нам христианскую мудрость не только по сугубо церков­ным и богословским предметам, но и в неизмеримо большем значении. Святоотеческая мудрость объемлет философию жиз­ни православных христиан в целом, включая их отношение к современным условиям жизненного комфорта, научному зна­нию и многому другому, чего не существовало в нынешней форме во время земной жизни святых Отцов прошлого.

Римско-католическая теология давно уже видит эталон мудрости в современных людях, результатом чего сейчас общепризнанным считается, что ответы на множество совре­менных вопросов следует искать лишь у «современных мудре­цов» – ученых и даже философов.

Православным христианам известна иная мудрость, и нужно быть очень осторожными в определении, насколько можно ве­рить этим «мудрецам».

Одна из областей всеобщего замешательства – это толкова­ние книги Бытия, особенно в свете «научной» теории эволю­ции. Не будет преувеличением сказать, что многие даже из пра­вославных христиан полагают, что современная наука во многом может помочь христианам «растолковать» текст Бытия. Здесь мы и исследуем это положение – не углубляясь в первую оче­редь в сущность теории эволюции, о которой, конечно, святые Отцы непосредственно не говорили, так как она является про­дуктом мысли «Просвещения» восемнадцатого и девятнадцато­го веков, и которая была неизвестна предшествующим столети­ям – но главным образом уясняя отношение святых Отцов к светскому знанию, с одной стороны, и их принципы понима­ния и толкования Бытия, с другой стороны (как непосредствен­но и само их толкование Бытия).

Никто не дерзнет сказать, что святые Отцы и православные христиане в целом выступают «против науки», то есть, противо­поставляют себя научному знанию, до тех пор пока оно являет­ся подлинным знанием природы. От Бога происходит как при­рода, так и откровение, поэтому не может быть противоречия между богословием и наукой, до тех пор пока и то, и другое истинно, оставаясь в области, принадлежащей им по своему ха­рактеру. Далее, те святые Отцы, которые писали толкования на книгу Бытия, без сомнения, пользовались научными знаниями о природе, известными в то время, насколько они были приме­нимы к предмету. Так, отец Михаил Помазанский⁸² в проник­новенной статье, сравнивающей Шестоднев свят. Василия с Бе­седами на Шесть Дней Творения св. прав. Иоанна Кронштадтского, отмечает, что «Шестоднев свят. Василия в определенной степени является энциклопедией знания естественных наук его време­ни и их положительных достижений», обнаруживая намерение показать величие Божие, как оно может быть ясно наблюдаемо в различных видах творений. Знание естественных наук, несом­ненно, является знанием, которое постоянно подлежит пере­смотру благодаря новым находкам в результате наблюдения и эксперимента, и следовательно можно найти ошибки даже в творениях свят. Василия и других святых Отцов, также как от­крываются ошибки в работах всякого, кто пишет о научных фактах. Эти ошибки ни в коем случае не принижают общего достоинства таких работ как Шестоднев, где научные факты всегда не более, чем иллюстративный материал для тех принци­пов, которые основываются не на знании природы, но исходят из Богооткровения. Что касается фактов природы, современные научные работы, конечно, превышают качество «научной» сто­роны Шестоднева и подобных работ святых Отцов, основыва­ясь на более точных наблюдениях. Это один и единственный аспект, в котором наука, можно сказать, превосходит или «со­вершенствует» творения святых Отцов; но эта сторона вопроса в работах святых Отцов выступает совершенно эпизодически на фоне богословского и нравственного учения.

Но разрешите нам тщательнейшим образом отделить дей­ствительный научный факт от чего-то вполне отличного от него, что при сегодняшних условиях, когда различные виды знаний зачастую не имеют должного отличия, выдается за «факт». О.Михаил Помазанский продолжает:

«Свят. Василий признает все научные факты естествен­ной науки. Но он не принимает философских концепций, или интерпретации этих фактов, которые были совре­менны ему: механистическая теория происхождения мира, учение о бесконечности и безначальности природного мира [и подобные]. Свят. Василий Великий знал, как воз­выситься над теориями, современными ему, относительно основных принципов мира, и его Шестоднев выделяется как блестящая и возвышенная система, которая открыва­ет смысл Бытия, и недосягаема последним (теориям), как птица, высоко парящая над тварями, способными лишь только пресмыкаться на земле».

Концепции и теории науки сегодняшнего дня (такие как «теория эволюции»), несомненно, принадлежат тому же порядку, что и часть «науки» современной свят. Василию, которую он не признавал, поскольку она ясно противопоставлялась христиан­скому откровению. Мы увидим из последующего, является ли теория эволюции исключением из того общего правила, что не­зависимые философские предположения нехристиан (у которых всегда имеется в распоряжении в большей или меньшей степе­ни видимость «научного факта») не имеют части в православном христианском мировоззрении, основа которого – Божественное откровение, истолкованное и переданное святыми Отцами.

Еще нечто следует упомянуть о различии самого характера и качества богословского и научного знания. Первое исходит от Божьего откровения и оценивается по своей верности этому откровению, и оно возводит душу к своему Источнику; в то время как научное знание следует из фактов физического мира, и у него нет другой цели, как быть верным этим фактам. Стоит только почитать толкования Бытия свят. Василием Великим, свят. Иоанном Златоустом, св. прав. Иоанном Кронштадтским или кем-либо из святых Отцов, чтобы убедиться, как эти святые Отцы постоянно используют доступное им знание, либо бого­словское знание Божиих деяний или просто научное знание Божиих творений, для того, чтобы устремить умственный взор читателя ввысь к своему Создателю, предлагают нравственное наставление или нечто подобное; но никогда не останавлива­ются, довольствуясь всего лишь абстрактным знанием вещей...⁸³

Позднее у нас будет еще возможность напомнить себе о различии светского и богословского знания. Теперь же будет достаточным уяснить, что светское знание ничего не может нам сказать о Божьем откровении, и оно не довольствуется таковым. Если и пытается оно исследовать откровение, то такие попытки сводятся к измерению Божественного человеческими рассуж­дениями. Но те, кто рассчитывает предоставить интерпретацию определенных частей Бытия с помощью эволюционной тео­рии, должны быть готовы найти ясное богословское свидетель­ство этой теории в Божьем откровении.

Русский философ Иван Васильевич Киреевский (1806 – 1856), ученик старца Макария Оптинского, писал:⁸⁴

«Науки в своей существенной части, то есть как зна­ние, принадлежат равным образом как к языческому, так и к христианскому миру и различаются только по их философской направленности. Католицизм не мог дать им этой философской направленности Христианства, сам не обладая таковой в чистом виде. Итак, мы видим, что науки как наследие язычества в изобилии расцвели в Европе, но пришли к атеизму как неизбежному послед­ствию их одностороннего развития...

Одна христианская философия способна дать наукам верное основание».

В России (в отличие от Запада), «все греческие святые Отцы, не исключая самых глубоких мыслителей, переводились и читались, и переписывались и изучались в тиши наших монастырей, в этих святых зачатках университетов, которых не суще­ствовало. Исаак Сирский, наиболее глубокий мыслитель из всех философских писателей, остается до нынешнего времени в переписях двенадцатых и тринадцатых веков. И эти монастыри находились в живой, непрекращающейся связи с народом».

Это составляет основание истинного просвещения.

Теперь наука далеко сбилась с пути, ее знание искажено, потому что нет Христианского основания; рассчитывая поло­жить основание в самой себе, она преткнулась о свои собствен­ные неосознанные предположения и нелепым образом приня­ла предрассудки «духа своего времени». Сегодняшняя наука пребывает в состоянии «ученого неведения», великое скопле­ние подробностей в контексте большой глупости. Современная наука существует на фоне философского варварства, в условиях заката знания. Только истинное Христианство может возро­дить в ней истинную философию.

Епископ Игнатий (Брянчанинов) (1807–1867)⁸⁵ учит, что для истинной философии сегодня необходимо знать как истинное Христианство, так и истинную науку; без этого не­возможно отличить материалистические фантазии от научной истины. Он пишет:

«Желательно, чтобы кто-либо из православных хрис­тиан, изучив положительные науки, изучил потом осно­вательно подвижничество Православной Церкви, и даро­вал человечеству истинную философию, основанную на точных знаниях, а не на произвольных гипотезах. Мудрец греческий Платон воспрещал упражнения в философии без предварительного изучения математики. Верный взгляд на дело! Без предварительного изучения математики с зиж­дущимися на ней другими науками и без деятельных и благодатных познаний в Христианстве невозможно в наше время изложение правильной философской системы. Многие, признающие себя сведущими в философии, но незнакомые с математикою и естественными науками, встречая в сочинениях материалистов произвольные мечты и гипотезы, никак не могут отличить их от знаний, составляющих собственность науки, никак не могут дать удовлетворительного отзыва и опровержения на самый нелепый бред какого-либо мечтателя, очень часто сами увлекаются этим бредом в заблуждение, признав его до­казанною истиною».⁸⁶

Православный христианин не является «противником на­уки». Но он ожидает от науки только такого знания, какое оно в состоянии дать по самой своей сущности – не богословия и не философии жизни. Хотя в наше время интеллектуальной запутанности, когда «наука» достигла такого престижа в массо­вом сознании, что стала синонимом знания, слишком часто по­лучается так, что ученые возлагают на себя обязанности учить тому, к чему сами пришли далеко не научным путем; такие ученые фактически выступают в роли богословов.

Современная наука считает, что «знание» превыше всего, и перед этим престижем Православные верующие застенчиво сту­шевываются, как бы извиняясь за верования в то, что выгладит «ненаучным», укрываясь под защитой благочестия или замыка­ясь в тайниках своего «религиозного чувства», куда научное общество и определило веру сегодня.

Но истинное Православное Христианство не таково. Оно не сковано ни одним течением современной мысли; его знание выше науки, и ему, конечно, не в чем извиняться перед низшей формой знания.

Мы знаем, что Бог сотворил мир «мерою и числом и весом» (Прем. 11, 21); но Бог не открыл человеку подробности устроения Своего мироздания, и те, кто заглядывают за завесу «тайны при­роды», находят только лишь бесконечно малую частицу тайны, которая происходит от бесконечной мудрости Божией. Совре­менная наука доказала, что падшее человечество не в состоянии использовать во благо даже и то знание, которое оно получило.

Но современная наука – это не только знание. Она отделила себя от Богооткровения и потому предоставила себя в распоряжение еретическим, нехристианским и антихристианс­ким теориям и философиям. Таковые часто входят в противо­речия с откровением, потому как вступают в область, доступную только богословию. Так обстоит дело и с учением о первоздан­ном человеке. Бог не открыл многих подробностей первоздан­ного состояния Своего творения, хотя того, что имеется, вполне достаточно для того, чтобы составить мнение о философско-религиозных спекуляциях эволюционистов. Православное уче­ние о сотворении мира не было известно на Западе; римско-католическое учение от него существенно отличается.

Существует много путаницы вокруг эволюции. Можно ус­лышать, что «православные христиане не оспаривают эволю­цию», или в ходу такая фраза: «Направляемая Богом эволюция». Распространено довольно примитивное понимание эволюции: полагают, что это «научный факт», сравнимый с гелиоцентриз­мом. И тех, кто выступает против эволюции, сравнивают с рим­ско-католической церковью, обвинявшей Галилея; да и сами православные христиане опасаются, что их посчитают «наивны­ми», либо боятся отстать от интеллектуальных течений или моды сегодняшнего времени.

Но вся система взглядов эволюции намного сложнее, чем просто «научный факт» или даже «гипотеза». Это по существу является догматом – вера, включающая многие сферы мышле­ния, а не только лишь научные знания; так что вполне логично обоснованно говорить об этом не менее, чем как о последова­тельном догмате. Мы увидим, что это целый определенный подход к реальности, со своими определенными философскими и бого­словскими предпосылками и умозаключениями. В богословии, особенно, эволюция предлагает осознанную альтернативу Пра­вославному Христианству по ряду ключевых догматов.

Недопонимание эволюции со стороны части православных христиан кроется в недостаточных философских знаниях:

1. У них отсутствует критический подход к научным «наход­кам» (хотя в полном согласии с духом нашего времени, такой подход проявляется в полной мере по отношению к Писанию), и обнаруживается непонимание характера научных «данных», которые предположительно поддерживают теорию эволюции, отсутствие ясности в понимании различия между фактом и философией. Они совершенно ненужным образом благоговеют перед сообщениями научных «экспертов», вместо того чтобы потрудиться самим исследовать проблему.

2. Они не понимают философского «духа времени», который породил эволюцию, и поэтому наивно соглашаются с «науч­ным фактом» эволюции, хотя отвергая философию эволюции в ее законченной форме, такой как у Тейяра де Шардена. Они не понимают, что тут одно целое; без философии никогда не по­явился бы на свет сам «факт» эволюции.

3. Они не понимают философии святых Отцов – их взгляд на природу в целом и определенные вопросы, такие как приро­да отдельных творений.

«Отцы не говорили ничего об эволюции,» – это использу­ется многими православными в оправдание тому, что каждый верит так, как того пожелает, или в то, что «наука» говорит по этому поводу.

Но наше отношение к Отцам должно быть более серьезным и более глубоким. Быть верными Отцам не означает всего лишь быть готовыми цитировать их или чувствовать «свободу» ду­мать так, как заблагорассудится, если цитат не имеется по како­му-то вопросу. Скорее это означает разделять их мысли, кото­рые суть мысли Церкви Христовой, иметь цельную философию жизни, являющуюся частью нашей жизни в Церкви в согласии с мыслью Отцов.

И у Отцов была философия, в действительности, богословие, которое касалось вопроса эволюции, которое абсолютно ясно говорит о том, как православному христианину следует отно­ситься к этому вопросу. «Эволюция» не является «ересью», не более чем буддизм является «ересью»; но она включает, подразумевает и исходит от такого множества заблуждений и ложных предпосылок, что это совершенно не совместимо с Пра­вославным Христианством. Многие православные верующие глу­боко не задумывались над этим вопросом, и по своей беспечно­сти считают, что «возможно» согласиться и с эволюцией. В продолжение этого изучения мы будем стремиться прояснить этот вопрос, познакомить православных христиан со смыслом православного богословия и философии святых Отцов, кото­рые имели очень ясный взгляд на все главные вопросы, постав­ленные перед христианами эволюцией.

ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКТОРА: Эта глава была записана с маг­нитофонной записи лекции о. Серафима на «Православном курсе выживания» летом 1975 года. Названия разделов главы и некото­рые дополнения к тексту были внесены из его письменного плана этого курса. Дополнения были также выбраны из предыдущих лек­ций того же курса, которые пополняют эту дискуссию необходи­мой предысторией.

Теперь мы подходим к ключевому понятию, которое чрез­вычайно важно для понимания как религиозного, так и светс­кого мировоззрения современного человека. Эта идея чрезвы­чайно сложна, и здесь мы можем провести только краткий обзор проблем, заключающихся в этом вопросе.

Происхождение видов Чарльза Дарвина издано в 1859 году, мгновенно было принято многими людьми и вскоре стало очень популярно. Т. Гексли и Герберт Спенсер в Англии вместе Эрн­стом Геккелем в Германии (автором Загадки вселенной, 1899) и другие популяризировали идеи Дарвина, сделали эволюцию центром своей философии. Она, казалось, объясняла все. Конеч­но, люди, подобные Ницше, подхватили и использовали ее в своих так называемых духовных пророчествах. Итак, представи­тели главенствующей школы западной мысли – которую все дальше и дальше уносил рационализм – приняли эволюцию. Вплоть до сегодняшнего дня, можно сказать, эволюция является основной догмой «передовых» мыслителей, тех кто идет в ногу со временем.

С самого начала, однако, она оспаривалась многими людьми. Еще во время Дарвина был известен католический мыслитель Джордж Джаксон Миварт («О происхождении разновидно­стей», 1871), который верил в эволюцию, но не в Дарвиновскую идею естественного отбора, что доводило Дарвина до отчаяния, потому как последний обнаружил, что его идея не может быть доказана. Особенно за период последних десяти – тридцати лет вышло в свет много объективных критических работ об эволю­ции. Как показывают эти работы, большинство книг, поддержи­вающих эволюцию, исходят из посылок и допущений, вытека­ющих из натуралистического мировоззрения.

В настоящее время существует даже общество в Сан-Диего, называемое Институтом Исследования Сотворения Мира, ко­торое выпустило несколько хороших книг. Они сами верую­щие люди, но их книги рассматривают эволюцию вполне отстраненно, совсем не с религиозной точки зрения. По их мнению есть две модели понимания вселенной: одна из которых эволюционная, другая – модель сотворения мира. Они занимаются фактическими данными истории земли, например – геологическими пластами и так далее – и пытаются понять, какой модели они принадлежат. Они пришли к выводу, что тре­буется меньшее количество согласований фактических данных, если следовать модели сотворения мира – если это Бог, Кто сотворил все в начале, и если возраст земли не миллиарды лет, а всего лишь несколько тысяч. С другой стороны, эволюцион­ная модель нуждается в целом ряде корректировок. В этом отношении она сравнима с моделью вселенной Птолемея (по сравнению с моделью Коперника).⁸⁷ Подобно Птолемеевой модели, эволюционная модель оказывается громоздкой и не­складной.

Некоторые члены этого института посещают различные уни­верситеты. За последние год или два они провели несколько публичных обсуждений перед аудиторией в тысячи слушателей в университетах Теннеси, Техасе и др. Интерес был довольно высоким. Те, кто выступал в защиту эволюции, не в состоянии были представить разумные доказательства в ее поддержку и, фактически, по нескольким вопросам оказались несведущими в последних открытиях палеонтологии.

Умудренные опытом и очень знающие люди стоят на сторо­не как одной, так и другой точки зрения. Здесь мы даже не будем обсуждать вопрос атеистической эволюции, потому что это философия безумцев,⁸⁸ людей, которые способны поверить, как говорил Гексли, в то, что если посадить вместе группу обезьян за печатные машинки, то в конце концов они напишут вам Британскую энциклопедию, если предоставить им достаточно времени – когда не миллионы, то миллиарды лет, согласно за­кону вероятности. Некто проделал вычисления по теории вероятности в отношении теории эволюции и пришел к результату, что такое в реальности просто не могло произойти. Действительно, тот, кто верит ей, может поверить в любую нелепость.

Более серьезное разногласие между теистической эволюцией – считающей, что Бог сотворил мир, который затем эволюци­онировал – и христианской точкой зрения. Здесь нужно от­метить, что точка зрения фундаменталистов неверна во мно­гих моментах, потому что фундаменталисты не знают, как толковать Писание. Они говорят, например, что книга Бытия должна пониматься «буквально», что является невозможным. Святые Отцы говорят нам о том, что является буквальным, а что нет.

Первое недопонимание, которое сразу же следует устранить еще до начала обсуждения этого вопроса, и которое запутывает многих, – это ясность различия между эволюцией и появлени­ем разновидностей. Возникновение разновидности – это про­цесс, с помощью которого люди получают различные гибриды гороха, различные породы котов и т.д. За пятьдесят лет экспери­ментирования, например, получена новая кошачья порода: сочетание сиамского и персидского, называемая гималайским котом, который имеет длинную шерсть, как у персидского, с окрасом сиамского. Сначала это произошло ненамеренно, но кот не мог воспроизвести свое потомство в чистом виде; и только после многих лет опытов получили новую породу, кото­рая воспроизводит свое потомство. Подобно этому существуют различные породы собак, различные разновидности растений, и даже сами «расы» человеческие отличаются большим разнооб­разием: пигмеи, готтентоты, китайцы, скандинавы – все различ­ные типы человеческие, которые происходят от одного предка. Поэтому вопрос о разновидности не должно смешивать с эволюцией.⁸⁹

Без сомнения, существует много разновидностей одного вида творения, но эти разновидности никогда не производят ничего нового; а производят всего лишь различные разновидности собаки или кота, или боба, или человека. Фактически, это скорее доказательство против эволюции, чем в ее защиту, потому как никому никогда не удавалось получить новый вид творения. Различные «виды» – этот термин сам по себе довольно произ­волен – в подавляющем большинстве случаев не способны к воспроизведению потомства; и, в тех немногих случаях, когда такая способность проявляется, потомство опять же не способ­но к воспроизведению. Поэтому свят. Амвросий Медиоланский и говорит: «Это пример тебе, о человек, прекратить вмешивать­ся в пути Господни. Бог определил каждой твари отличаться от другой».

Во время эпохи Просвещения взгляд на мир был вполне стабильным. Как раз перед началом этого периода англиканс­кий архиепископ Ашер Армага провел летоисчисление по гене­алогиям Ветхого Завета и пришел к выводу, что мир был сотворен в 4004 году до Р.Х.⁹⁰ Ньютон верил в это, и просвещенное ми­ровоззрение благосклонно принимало идею, что Бог сотворил мир в шесть дней, а затем оставил его развиваться своим есте­ственным образом, и что все виды были такими же, как мы их видим сегодня. Ученые того времени были согласны с этим.

К концу эпохи Просвещения, однако, революционный пыл начинал разгораться, а веками устоявшееся мировоззрение на­чинало крушиться, и уже некоторые из ученых выступают с более радикальными теориями. В конце восемнадцатого столе­тия Эразм Дарвин, дед Чарльза Дарвина, уже выдвигает гипоте­зу, что все живое происходит от первичной единой нити – что точно отвечает смыслу сегодняшней теории эволюции.⁹¹ Не об одном отдельном виде или роде твари идет речь в его теории, но предполагается, что все различные виды созданий развились из первичного сгустка или нити путем трансмутации. «Будет ли слишком дерзко,» – вопрошает он, – «представить, что за гро­мадный период времени с тех пор, как начала существование земля, возможно миллионы лет до начала истории человечества – будет ли слишком дерзко представить себе, что все тепло­кровные животные развились от одной нити?»

Такое новое объяснение Эразма Дарвина было устремлени­ем духа Просвещения к открытому рационализму и упроще­нию. Насколько глубже проникал в сознание рационализм, настолько проще (как он полагал) было объяснить происхож­дение жизни из единой живой нити, чем допускать более «усложненное» объяснение о том, что Бог привел к жизни сра­зу все виды созданий.⁹²

Вскоре после этого одним естествоиспытателем, де Ламарком (автором «Философии зоологии», 1809), была предложена определенная эволюционная теория, идея которой состояла в том, что необходимым изменениям для эволюционирования од­ного вида в другой, служили приобретенные признаки, переда­ющиеся по наследству. Это так и не было доказано и фактичес­ки было опровергнуто. Почему и идея эволюции не возобладала в то время.

Однако, в этот же период начала девятнадцатого века одним крупным геологом был дан большой толчок идее эволюции. Это был Чарльз Лайель, который в 1830 году выступил с теори­ей униформизма, то есть, все, что мы видим на земле сегодня, не является следствием катастроф – внезапного всемирного пото­па или чего-то подобного – но скорее объясняется тем фактом, что процессы, действующие сегодня, были в действии во все века, от начала этого мира, насколько мы вообще можем иссле­довать прошлое. Поэтому, если мы посмотрим на Великий ка­ньон, то увидим, что река разъедала каньон, и мы можем про­считать – принимая в расчет скорость течения воды, ее текущий объем, качество почвы и так далее – сколько понадобилось времени на образование каньона. Лайель считал, что если мы предположим, что такие процессы происходили всегда и с по­стоянной и неизменной скоростью – что очень рационально и поддается вычислению – мы можем прийти к униформенному объяснению всего существующего. В своей книге «Принципы Геологии» Лайель писал:

«Ни одна из причин с древнейших времен, к которым мы можем мысленно обратиться назад, вплоть до настоя­щего времени, никогда не действовала, кроме как тех, дей­ствующих сейчас, и они никогда не действовали с другой силой энергии, какую они проявляют сейчас».

Конечно, доказательства этому нет; это всего лишь гипотеза.⁹³ Эта идея, вместе с идеей, которая тогда завоевывала все боль­ше симпатий – о том, что один вид эволюционировал в другой, – привела к еще одной идее. Так, объединив эти две идеи, воз­никает мысль, что скорее всего возраст мира вовсе не несколько тысяч лет, как ясно говорят христиане, но гораздо больше – многие тысячи или миллионы лет, или даже больше. Так и воз­никла идея о все большем и большем возрасте земли. Но опять же такая вера (в то, что мир должен быть очень древним) была всего лишь предположением; это не было доказано.

Эта идея уже проникала в умы людей, когда в 1859 году была опубликована книга Чарльза Дарвина, предлагающая идею ес­тественного отбора. Идея Дарвина противопоставлялась идее Ламарка, который говорил, что жираф эволюционировал пото­му, что его предшественник с короткой шеей вытягивал ее, что­бы достать более высоко растущие листья, а у его потомства шея была уже на несколько сантиметров длиннее, которое, в свою очередь, вытягивало шею еще более, и постепенно жираф стал таким, каким мы знаем его сегодня. Это противоречит всем на­учным законам, потому что такое не происходит в природе. Приобретенные признаки не наследуются. Например, когда ра­быням-китаянкам забинтовывали ноги, дочери у них всегда рождались с нормальными ногами.

Идея же Дарвина заключалась в том, что, возможно, суще­ствовала пара жирафов с более длинными шеями; они обособ­лялись, потому что все остальные представители вида вымирали вследствие неблагоприятных условий окружающей среды или стихийных бедствий, болезней и т.д.; а у их потомства были уже более длинные шеи вследствие происшедшего изменения; что ученые сегодня называют «мутацией». Такое могло произойти и случайно в начале, но как только пара жирафов с изменени­ями дала потомство, процесс репродуцирования изменений продолжался столетиями.

Конечно, это только предположение, потому как не существу­ет свидетельств, что нечто подобное происходило. Но это вреза­лось в сознание людей, которые были, как щепа, готовые к вос­пламенению, и вот появилась искра. Идея казалась такой целесообразной, что идея эволюции возобладала над умами – а не потому что была доказана.

Между прочим, предположения Дарвина почти целиком были основаны на его наблюдениях разновидности, а не эволюции. Во время своего путешествия по островам Галапагос Дарвин был удивлен, обнаружив существование тринадцати разновиднос­тей одного вида вьюрка, и причиной этому факту посчитал су­ществование одной первичной разновидности, которая изме­нялась в соответствии с окружающей средой обитания. Это не процесс эволюции, но появление разновидностей. Откуда он форсировал вывод, что если идет накопление подобных малых изменений, в итоге возникает совершенно новый вид. Пробле­ма попытки научной доказуемости состоит в том, что никто никогда не наблюдал этих больших изменений; наблюдались изменения только в рамках одного отдельного вида.⁹⁴

Давайте посмотрим на так называемые доказательства эво­люции, чтобы понять, что они из себя представляют. Мы не будем пытаться их опровергнуть, но всего лишь посмотрим на качество используемых доказательств; чтобы понять, что убеж­дает людей поверить в эволюцию.

1. Общеизвестный учебник зоологии, которым пользовались еще двадцать лет назад, Общая зоология, составленный Трейси И. Сторер, перечисляет ряд доказательств. Первое доказательство в этой книге названо «сравнительной морфологией, то есть срав­нение строения тела. У людей есть руки, у птиц крылья, у рыб плавники – книга иллюстрирует убедительную диаграмму, ко­торая изображает их очень похожими друг на друга. У птиц имеются когти, у нас пальцы – и книга показывает, как одно могло развиться в другое.⁹⁵ Все создания показаны как имею­щие очень сходное строение, а различия в структуре системати­зировано в соответствии с различиями фенотипа и генотипа. Это, конечно же, не доказательство. Хотя все очень логично для того, кто верит в эволюцию.

С другой стороны, научные креационисты говорят, что если вы верите, что Бог сотворил вселенную, всепронизывающий план творения должен был быть заложен Им в основе всего существу­ющего; поэтому все творения должны быть в основе своей по­хожи. Если вы верите, что Бог сотворил все создания, эти диаг­раммы убеждают вас в том, что, да, Бог сотворил их по плану. Если вы верите, что одно создание эволюционировало в другое, посмот­рев на эту диаграмму, вы скажите, да, одно эволюционировало в другое. Но здесь совсем отсутствует доказательство как за, так и против эволюции. В действительности же, люди принимают теорию эволюции на основе чего-то другого, а затем рассматри­вают эти диаграммы, которые их в этом еще более убеждают.

2. Во-вторых, существует «сравнительная физиология В книге «Общая зоология» утверждается: «Тканевая и флюидальная струк­тура организмов обнаруживает множество основных сходных черт в физиологических и химических свойствах, которые па­раллельны морфологическим особенностям». Например, «из гемоглобина в крови позвоночных могут быть по­лучены оксигемоглобиновые кристаллы; их кристалли­ческая структура ... соответствует классификации позво­ночных, основанной на строении тела. Каждый из видов отличается от другого, но по генотипу все имеют общие черты. Далее, все птицы имеют нечто схожее, но отличают­ся от млекопитающих или рептилий по кристаллической структуре, полученной из их крови».

Здесь можно сказать все тоже самое, что мы уже сказали о морфологии. Если вы верите в сотворение мира, то вы скажите, что Бог сотворил создания похожими со сходной структурой крови, и вопросов здесь быть не может. Если вы верите в эволю­цию, вы скажите, что одно эволюционировало в другое.

Система датирования выработана из результата анализа осаж­дения крови. Ученые заметили, что эти результаты имеют общие характеристики в каждом отдельном виде, что у них есть нечто общее в рамках одного генотипа, что они отличаются у разных генотипов: у птиц и обезьян, например. На основе этого они проводят определенные вычисления и определяют, сколько лет разделяют различных живых существ по эволюционной шкале развития. Как это часто случается, их вычисления не принимают ничего другого в расчет. Если принять за основу такой расчет, другие системы датирования должны быть подвержены изме­нению; так что все это остается очень противоречивым. В дей­ствительности это ничего не доказывает, потому что это можно принять и как доказательство эволюции, и как доказательство Божиего сотворения мира.

3. Существует третий аргумент, названный «сравнительной эмбриологией В учебниках типа Общей зоологии использованы иллюстрации, показывающие, что зародыши рыбы, саламандры, черепахи, курицы, свиньи, человека и т.д. выглядят все очень похо­жими на друг друга и сообщается, что постепенно развиваются различным путем. Можно увидеть, что у эмбриона человека име­ются так называемые «жабровые прорези». Таким образом, это якобы говорит о его предке.⁹⁶ Эрнст Геккель в своей «теории рекапитуляции» и «биогенетическом законе» утверждает, что «отдельный организм в своем развитии (онтогенезе) имеет тен­денцию к повторению стадий, через которые прошли его пред­шественники (филогенез)». Сегодня эта теория больше не прини­мается эволюционистами. Ученые пришли к выводу, что «жабро­вые прорези» вовсе не являются жабровыми прорезями, а часть процесса созревания того, что развивается в шейной области человека. Таким образом, это доказательство было окончательно отвергнуто. Но опять же ими используется аргумент, что схожесть признаков означает доказательство, что, конечно же, не верно.

4. Еще одно доказательство, которое когда-то звучало убеди­тельнее, чем сегодня, – это наличие «рудиментарных» органов. Эволюционисты заявляют, что определенные органы, такие как аппендикс у человека, не выполняют никакой функции, и по­этому, остались в организме от предшествующей его стадии эволюции, когда в организме обезьяны или других человечес­ких предков эти органы использовались. Но обнаруживается, что все больше и больше из этих «рудиментарных» органов имеет определенное назначение; аппендикс, например, оказы­вается выполняет определенную железистую функцию, так что этот аргумент также теряет силу.⁹⁷ Только из того, что нам неизвестно о функции какого-либо органа, вовсе не следует вывод, что это остаточное явление некоей низшей формы жизни.

5. Затем следуют аргументы из палеонтологии, изучающей окаменелости. Конечно, первое кажущаяся убедительным доказа­тельство следует из изучения геологических пластов, например, Великого каньона, где наблюдаются разнообразные пласты; чем ниже пласт, тем, кажется, более примитивны там остатки живых существ. Ученые датируют пласты по находящихся в них остат­кам.

Эти пласты были обнаружены в девятнадцатом веке, и на­чалось определение их возраста; и теперь имеется в опреде­ленном смысле разработанная система, по которой ученые оп­ределяют, какие из пластов более древние, а какие более молодые.⁹⁸ Однако сама система датирования требует доказа­тельства, так как часто пласты залегают «вверх дном», и их об­разование противоречит эволюционной модели,⁹⁹ поэтому ученым приходиться приспосабливать свою систему к факти­ческому свидетельству получаемых данных. Также как и Пто­лемееву систему нужно было приспосабливать к фактической реальности (для этого были выдуманы эпициклы, так как не наблюдалось регулярности в движении планет относительно земли); так и эволюционисты, обнаружив, что согласно их те­ории геологические пласты залегают «вверх дном», вынужде­ны приспосабливать свою систему к фактическим научным данным. Они определяют возраст пластов согласно найденным в них окаменелостям. Но откуда им известно, что окаменелос­ти, находящиеся в этих пластах, располагаются в правильном порядке. Им это становится известно, когда кое-где они нахо­дят окаменелости, располагающиеся в «правильном» порядке согласно эволюционной модели, тогда-то они и разрабатыва­ют свою систему. И вполне естественно, если взглянуть на та­кую систему повнимательнее, то оказывается, что она сама нуж­дается в доказательствах. Таким образом, возникает необходимость веры в то, что такая система соответствует фак­тической реальности.

Здесь обнаруживается ряд недостатков. С одной стороны, ока­менелости живых организмов появляются совершенно внезап­но в каждом из пластов, переходные типы, которые должны были быть по эволюционной теории развития, отсутствуют. С другой стороны, по мере продолжения исследований, в пластах обнару­живаются такие животные, которые совсем не должны были бы там находиться. Так, например, в пластах докембрийского пери­ода обнаруживают головоногих животных [Tribrachidia] и дру­гие виды высокоразвитых животных, которые не должны были там находиться, потому как они эволюционировали примерно «сотни миллионов лет» позднее. Таким образом, либо нужно менять эволюционную историю таких организмов, либо счи­тать это все исключениями.

В целом, нет доказательств, что эти пласты были сформиро­ваны за миллионы лет.¹⁰⁰ Креационисты, которые говорят о ре­альности Ноева потопа, утверждают, что в равной степени воз­можно, что потоп был причиной такого образования. Более простейшие водяные животные, обитавшие на морском дне, дол­жны были в большинстве случаев погибнуть первыми, за ними должны были последовать рыбы и другие организмы, жившие вблизи поверхности океана. Более развитые животные, включая человека, должны были перебираться на землю, на все более высокие ее участки, расположенные над уровнем моря, спасаясь от прибывания воды. Немного останков человека могло быть найдено в пластах, потому как человек пытался бы искать спасения в лодках или других средствах, чтобы спасти свою жизнь от надвигающегося потопа.¹⁰¹

Более того, требуются совершенно исключительные условия для образования и сохранения окаменелостей. Живой организм должен умереть внезапно в определенной вязкой среде, увяз­нуть в грязи или иле для того, чтобы образовалась и сохрани­лась окаменелость.¹⁰² Вся идея постепенности в этих явлениях все больше и больше ставится под сомнение. Сейчас уже есть доказательство, что нефть и уголь и подобные им ископаемые могли образоваться за чрезвычайно короткое время – за счи­танные дни или недели.¹⁰³ Относительно окаменелостей все боль­ше и больше мнений склоняется в пользу их образования в результате катастрофы.

В области палеонтологии самым важным аргументом про­тив эволюции служит тот факт, что так и не было найдено то, что могло быть названо промежуточным видом. Уже Дарвин был фактически чрезвычайно взволнован этим фактом. Он писал: «Количество промежуточных разновидностей, которые прежде существовали, [должно быть] поистине громад­ным. Почему же тогда в каждой геологической формации и в каждом геологическом пласте не присутствует множе­ство таких переходных звеньев? Геология же, можно с уверенностью сказать, не открывает такой хорошо орга­низованной последовательной цепи; и это является по­жалуй самым очевидным и серьезным возражением, ко­торое может быть выдвинуто против теории. Я думаю, что объяснение этому кроется в чрезвычайном несовершен­стве геологических находок».

Сегодня ученые говорят, что найдено чрезвычайно много ока­менелостей: различных видов окаменелостей имеется больше, чем живых видов. Но так и не найдены более двух видов, кото­рые могли бы быть рассматриваемы как предположительно переходные виды. Вам скажут: а как же птеродактиль? Пресмы­кающееся с крыльями, и скажут, что таким образом пресмыка­ющееся стало птицей. Но почему же нельзя сказать, что это про­сто пресмыкающееся с крыльями?¹⁰⁴

Существуют определенные окаменелости, которые называ­ют «индексированными», так как когда их находят в отложени­ях определенного пласта, они определяют относительный воз­раст этого пласта по нахождению в его отложениях животного, которое, как думают, вымерло в этот период. Рыба,¹⁰⁵ которую нашли плавающей в океане, считалась вымершей семьдесят мил­лионов лет назад.¹⁰⁶ Так как она считалась индексированной окаменелостью, это поставило всю систему в тупик; а возраст всего пласта, который определялся по вымершей рыбе, оказался совсем неверным.¹⁰⁷

Почему определенные виды «эволюционируют», а другие ос­таются такими же, как они и были? Найдено много видов в отложениях «древних» пластов, которые ничем не отличаются от современных существующих ныне видов. У эволюционистов по этому поводу имеется следующее объяснение: существуют виды «низкого происхождения», которые по определенным причинам не развиваются ни во что, застывают в своем разви­тии, и существуют виды более прогрессивные, которые облада­ют энергией для продолжения своего дальнейшего развития. Но это опять же вера, а не доказательство. Различие в видах окаменелостей, которые сохранились в отложениях, также от­четливо выражено, как и ныне существующих видов.

6. Затем следуют доказательства, которые можно отнести к разряду «очевидной» принадлежности к семейству. В большин­стве учебников в разделах по эволюции художественными сред­ствами передается ход эволюции лошади и слона. Изрядная доля субъективности подключена к методам доказательства, когда, например, неандерталец художниками изображается сутулящим­ся, с длинными руками, чтобы побольше напоминал обезьяну. Это не является научным доказательством, но работой вообра­жения, основанной на чьей-то философской идее. Совсем нема­ло научных данных в находках ископаемых, которые либо сви­детельствуют против эволюции, либо показывают, что нет доказательств ни за, ни против; и при этом существуют доволь­но важные факты, которые эволюция не в состоянии объяснить.

В тех нескольких «ясных» линиях видового наследования – лошади, свиньи и т.д. – видно присутствие либо изменений разновидностей в пределах вида (какими, очевидно, и являются изменения размеров лошади), либо, когда они выходят за рамки одного вида (включающие различные виды организмов), всего лишь предполагают (но не в состоянии доказать это), что один организм связан с другим путем прямого наследования.¹⁰⁸ Если теория эволюции верна, то эти линии видового родства послу­жили бы целесообразным объяснением, но они не в коем случае не являются доказательством эволюции.

7. Заключительным так называемым доказательством эволю­ции будут мутации. Между прочим, если все остальные доказа­тельства не являются настоящими доказательствами, то един­ственным доказательством будут мутации, по утверждению серьезных ученых.

Некоторые из эволюционистов, такие как, например, Феодосий Добжанский, заявляют: «Я доказал эволюцию, так как по­лучил новый вид в лаборатории». За тридцать лет работы с пло­довой мушкой, которые размножаются очень быстро, можно получить столько поколений ее потомства, сколько даст чело­век за несколько сот тысяч лет. Добжанский проводил экспери­менты на плодовых мушках, радиоактивно облучая их, и, в кон­це концов, получил двух, в которых произошли изменения, и которые больше не скрещивались с остальными плодовыми мушками. Это и есть его определение видового отличия – что они более не скрещиваются; поэтому он и заявил, «Путем эво­люции я получил новый вид».

Прежде всего, это было проделано в чрезвычайно искусст­венных условиях – под воздействием радиации; и это нужно подтвердить новой теорией радиоактивного космического из­лучения, чтобы доказать реальность такого процесса. Во-вторых, это всего лишь плодовая мушка. Имеет ли она крылья или не имеет, пурпурного цвета или желтого – она так или иначе ос­талась плодовой мушкой; это просто другая ее разновидность. Так что он ничего не доказал.¹⁰⁹

Далее, мутации на девяносто девять процентов вредоносны и ведут к потерям, а не к приобретениям. Все опыты, в том числе и эволюционистов, над которыми они трудились в течении многих десятилетий, доказали свою безуспешность в проявле­нии каких-либо реальных изменений для перехода одного вида в другой, даже среди самых примитивных видов, которые вос­производятся каждые десять дней. Все, что бы ни было продела­но, свидетельствует в пользу «неизменности» видов.¹¹⁰

В заключение нужно сказать, что нет решающего научного доказательства в пользу эволюции; и таким же образом нет решающего доказательства в опровержение эволюции, ибо, как бы это не казалось совсем не логично или не правдоподобно в соответствии с научными данными, все-таки нет доказательства тому, что за миллиард или триллион лет обезьяна не могла бы произойти от амебы. Кто знает? Если не задуматься хотя бы на секунду о том, что говорят святые Отцы, можно было бы поду­мать, что это правда, особенно, если существует Бог. Если вы предположите, что это произошло «случайно», у вас вообще не останется ни одного довода в пользу такого мнения.¹¹¹ Чтобы поверить, что все произошло случайно, для этого требуется вера гораздо большая, чем вера в Бога. В любом случае, свидетельства, которые мы рассмотрели, не лишены смысла для вас, какой бы философией вы не руководствовались. Философия сотворения мира в меньшей степени нуждается в приспособлении к фак­тическим данным, и таким образом она более соответствует упрощенным предположениям современной науки.

8. Система радиометрического датирования была использо­вана как своего рода «доказательство эволюции»: радиоугле­родный, калий-аргонный методы, урановый распад,¹¹² и т.д. Все они были открыты в текущем столетии, некоторые совсем не­давно. Эволюционисты считают, что эти системы доказывают, что возраст мира действительно огромен. В одном из учебников сказано, что эти системы произвели революцию в определении возраста, так как ранее был доступен только относительный, теперь же известен абсолютный возраст земли. Можно провес­ти исследование каменной породы по калий-аргонному методу и установить, что ее возраст два миллиарда лет; плюс-минус десять процентов.

Но факт говорит о том, что громадный возраст земли был уже предположительно «известен» ученым задолго до того, как эти системы были разработаны. С самого своего зарождения системы датирования основывались на недоказанных унифор-митарных предположениях Чарльза Лайеля о том, что возраст мира насчитывает многие миллионы, если не миллиарды лет. Как пишет в своей книге Рост доисторического масштаба вре­мени Вильям Б.Н. Берри:

«Эволюция поэтому является самой основой шкалы геологического времени, хотя и эта шкала была сконстру­ирована до того, как Дарвин и Уоллес представили на рассмотрение ученому миру свои системы естественного отбора».

Все зависит от вашей философии. Системы радиометрического датирования «работают» только тогда, когда вам уже известно, что возраст мира «миллионы лет».¹¹³

Поэтому они совсем не являются революционными в определении возраста; они про­сто подходят для уже принятой системы взглядов. Если бы эти новые системы датирования определили бы, что возраст мира всего пять тысяч лет, а не три миллиарда, ученые так легко бы эти системы не приняли.¹¹⁴

Стратиграфическая колонка и приблизительный возраст всех геологических пластов, содержащих органические остатки, были также разработаны в соответствии с эволюционной теорией задолго до того, как впервые стало известно о радиометричес­ком датировании.¹¹⁵ Любая объективная научная книга по дан­ному предмету подтвердит, что определение абсолютного коли­чества лет различных пластов возможно только исходя из положений теории эволюции.

«Индексные окаменелости» используются как основные ука­затели в определении возраста геологических пластов, а возраст индексных окаменелостей определяется исходя из предполо­жений эволюционной теории по отношению к ним.¹¹⁶ Как указывает Американский журнал науки:

«Единственно возможная хронометрическая шкала, применяемая в геологической истории для стратиграфи­ческой классификации каменных пород и для датиро­вания геологических событий, в точности основана на данных об окаменелостях. Благодаря факту необратимо­сти эволюции такие данные предоставляют точную хро­нологическую шкалу для измерения относительного воз­раста каменных пород и его корреляции в мировом масштабе».¹¹⁷

Поэтому это еще один аргумент из разряда рассуждений по кругу. Теория эволюции не доказывается «миллионами лет», так как миллионы лет вытекают из теории эволюции. И если тео­рия эволюции не верна, то отпадает и необходимость в милли­онах лет.

Во-вторых, в системах радиометрического датирования есть несколько основных положений, которые должны соблюдаться. Для систем, которые прослеживают радиоактивный распад ра­диоактивных минералов до «новообразованных» элементов, необходимо: 1). чтобы соблюдался абсолютный униформизм – скорость распада должна быть неизменной на протяжении всего процесса, 2). чтобы не происходило загрязнения из внешних источников – что несомненно происходило, по при­знанию ученых, 3). чтобы материал, возраст которого опреде­ляется, был изолирован, погружен на глубину, куда не было до­ступа органическому материалу извне, и наконец, 4). чтобы ни одного из новообразованных элементов не существовало в при­роде, за исключением «материнского» элемента. Все эти условия являются предположениями, так как они не доказаны.

Эволюционист Вильям Б.Н. Берри пишет о таких не­доказанных предположениях униформизма, на которых осно­вываются системы радиометрического датирования, также как впрочем и все аспекты эволюционистской геологии и палеон­тологии:

«Интерпретация всех явлений, относящихся к прошед­шей истории земли, зависит от принципа униформизма в природных процессах на протяжении всего времени их действия. Все, начиная от объяснения жизни раковин, со­хранившихся в каменных породах как остатки когда-то живших организмов, до установления геологического воз­раста, с помощью использования скорости распада ра­диоактивных изотопов, таких как калий-40 и радиоугле­род-14, зависит от этого принципа. Так, например, радиоуглеродный метод зависит от него в смысле пред­положения, что космическое излучение сохраняло одина­ковую интенсивность по крайней мере за последние 35 000 лет (период времени, при котором этот метод оказы­вается наиболее эффективным), и что скорость распада радиоуглерода всегда была такой же, как и сейчас. Очевид­но, что без принципа униформизма в природных про­цессах, о методе определения возраста, основанном на распаде радиоуглерода, не могло быть и речи».

Многие, даже среди не эволюционистов, признают, что ра­диоуглеродный метод является наиболее надежным из всех си­стем датирования; даже научные креационисты признают, что он обладает достаточной ретроспективной точностью на пери­од примерно 3 000 лет назад, «хотя и с определенной долей рассеянности и неопределенности».¹¹⁸ Он был испытан на опре­деленных частицах, возраст которых был уже установлен, и ре­зультаты во многих случаях оказалось не так далеки друг от друга. Но все, что выходит за рамки 2 000 или 3 000 лет назад, оказывается чрезвычайно сомнительным. Даже приверженцы этой системы признают, что так как период полураспада угле­рода –14 равен приблизительно 5 600 годам, он не может гаран­тировать точность в определении возраста свыше 25 500 или, максимум, 35 000 лет. Другие методы, такие как калий-аргонный, уранового распада и другие, претендуют на измерение возраста для периодов полураспада в 1,3 и 4,5 миллиарда лет соответ­ственно; и поэтому для определения возраста древних камен­ных пород, используются эти методы.

Радиоактивный углерод –14 применим только по отноше­нию к органическому веществу; калий-аргоновый и урановый используется на горных породах.¹¹⁹ Все что верно по отноше­нию к одному методу, должно быть верно и по отношению к другому: должен быть соблюден принцип униформизма на протяжении миллиардов лет, и исключена всякая возможность проникновения органических материалов извне. В случае ка-лийаргонного метода, например, необходимо предположить, что в течение всего процесса распада калия до аргона-40, существо­вал только лишь калий-40;¹²⁰ причем все это принимается на веру. Если провести попытку измерения чего-либо «более мо­лодого», скажем, с возрастом всего лишь в миллион лет, исполь­зуя эту систему с периодом полураспада более, чем в миллиард лет, можно сравнить с измерением чего-либо, длиной в один миллиметр с помощью сажени землемера: не очень-то аккурат­ное измерение, даже при том условии, что оно имеет характер ученого исследования. Были известны многочисленные случаи, когда этот метод применялся к каменным породам недавней формации, в результате же получали возраст в миллионы или миллиарды лет.¹²¹ Поэтому вся эта система геохронометрии очень сомнительна. В своем принципе она требует существования мил­лиардов лет истории земли.¹²²

Были использованы и другие виды экспериментов в различ­ное время, так например, скорость выброса натрия и других хи­мических элементов в океан. Измеряется количество элементов, присутствующих на данный момент в океане, измеряется прибли­зительно сколько их попадает в воду ежегодно, и из этого делает­ся предположение о возрасте океана; причем возраст океана пред­полагается равным возрасту мира. Такое проводилось с натрием и обнаружилось, что возраст мира равен 100 миллионам лет. Но было установлено, что различные результаты получаются в зависимости оттого, какой именно элемент используется: свинец показывает возраст в 2 000 лет, другие элементы – 8 000 лет, неко­торые показывают возраст всего лишь в 100 лет, а некоторые – 50 миллионов – абсолютно противоречивые данные.

Существуют и другие эксперименты. Например, был прове­ден эксперимент, основанный на скорости поступления гелия-4 в атмосферу из солнечной короны, показавший, что возраст атмосферы земли не более, чем несколько тысяч лет.

Поэтому-то эти эксперименты очень неточны; а некоторые из них подвергают очень большому сомнению предположение о том, что возраст мира мог бы быть равным 5 миллиардам лет.

Выясняется, что все зависит от вашей веры. Некоторые уче­ные полагают, что возраст земли огромен, потому что эволюция без этого немыслима. Если верить в эволюцию, то ничего друго­го не остается, как верить в то, что земля очень древнего образо­вания, так как очевидно, что эволюция не происходит в малых масштабах времени. Но что касается науки, то нет вообще ни одного научного доказательства, утверждающего, что возраст земли равен 5 миллиардам лет или 7 500 годам – обе версии равны. Все зависит, из каких предположений вы исходите.

Итак эволюция фактически не является научной проблемой; это вопрос философии. Мы должны осознать, что теория эволюции принимается определенным кругом ученых, философов и други­ми людьми, потому что они были подготовлены к этой идее. Давай­те рассмотрим теперь ее философских предшественников в ходе отхода западного общества от традиционного Христианства.¹²³

Как мы видели, идея эволюции начала зарождаться в конце восемнадцатого века, в период заката эпохи Просвещения и начала Революционной эры – современного нам времени. Для Просвещения была характерна устойчивость мировоззрения, но эта устойчивость не могла длиться долго; она должна была ус­тупить место эволюционному мировоззрению. Позднее мы рас­смотрим, почему так произошло.

В одной из классических работ по эпохе Просвещения, Ев­ропейский ум, Пол Хазард утверждает:

«[В этот период] в Европе происходило столкновение устоев морали. Временной интервал между периодом Воз­рождения, прямым потомком которого и являлся рассмат­риваемый период времени, и Французской революцией, для которой в этот период выковывалось оружие, состав­ляет эпоху, равной которой в историческом значении нет».

Возрождение было классическим веком для современной Ев­ропы. В период времени между эпохой Возрождения и совре­менностью произошла первая серьезная попытка создания гар­монического синтеза новых сил, дремавших в недрах Средних веков и выпущенных на поверхность Возрождением и Рефор­мацией,¹²⁴ оставляя место для определенной христианской ду­ховной основы.

Первым аспектом этой новой классической эры, этой новой гармонии, было господство научного мировоззрения, которое было облачено в форму мировой машины Исаака Ньютона.¹²⁵ Век Ньютона в ранний период Просвещения стал временем, каза­лось бы, согласия науки и рациональной религиозности отно­сительно царившего в мире порядка, когда искусства расцвели так, как они никогда больше на Западе не расцветали.

До сего времени Запад уже испытал на себе последствия интеллектуального брожения и даже хаоса, длившихся на протяжении нескольких веков, вследствие распада римского католического синтеза средневековья, когда проявились новые силы, приведшие к жарким спорам и кровавым войнам. Религи­озные войны, которые велись ради всевозможных практических целей, завершились Тридцатилетней войной в 1648 году, опус­тошившей Германию. Против усложненности и коррупции ка­толицизма восстал протестантизм; произошло возрождение древней языческой мысли и искусства; новый гуманизм от­крыл естественного человека, который отбросил мысль о Боге еще далее на задний план; и, что было еще более значимым для будущего, наука, вытеснив богословие, стала эталоном знания, а изучение науки и ее законов оказалось наиважнейшим интел­лектуальным занятием.

К семнадцатому и началу восемнадцатого века, однако, было достигнуто определенное равновесие, и в западной мысли во­царилась гармония. Новые идеи не вытеснили христианства, которое, в конце концов, скорее, приспособилось к новому духу времени, а трудности и противоречия современных натуралис­тических и рационалистических идей еще себя не проявили. В наиболее просвещенной части Западной Европы, Англии, Фран­ции и Германии, казалось, наступил золотой век, особенно по сравнению с периодом религиозных войн, разрушавших эти страны вплоть до середины семнадцатого столетия. Человек эры Просвещения верил в Бога, существование Которого могло быть рационально продемонстрировано, был терпим к верованиям других и был убежден, что все в мире могло быть объяснено современной наукой, за самыми последним достижениями ко­торой он жадно следил. Мир, казалось, был гигантской маши­ной, находящейся в постоянном движении, каждый момент которого мог быть описан математически. Существовала одна великая гармоничная вселенная, управляемая как единая мате­матическая система. Классическая работа, выражающая такие идеи, принципы математика Ньютона была встречена всеобщим при­знанием при ее появлении в 1687 году, тем самым свидетель­ствуя, что образованный мир к тому времени уже достаточно созрел для просвещения «новым евангелием».

В новом синтезе Просвещения «природа», как основная идея заменила Бога, хотя Бог и не был отброшен до самого окончания этого периода. Век системы Ньютона был также веком религии Разума. Религия теперь была подчинена тем же нормам, что и наука, то есть критериям разума и была направлена на изучение внешнего мира. Таким образом, продолжался процесс, который начался схоластицизмом вскоре после разделения церквей, ког­да разум был выше, чем вера и традиция. Просвещение было временем, когда люди мечтали о религии разумности.

Что касалось религии, то наиболее типичным течением во­семнадцатого столетия, пожалуй, являлся деизм. Идея его состо­ит в том, что Бог существует, но Он как бы обезличивается; то есть, Он создает мир, а затем отступает на задний план. Сам Ньютон считал, что Он не в состоянии с точностью все просчи­тать, например, скажем, траектории движения комет; его идея заключалась в том, что вселенная подобна гигантским часам, созданных Богом, которые Он затем оставляет идти своим хо­дом, но должен, время от времени, выходить на передний план и вносить корректировки, заводить часы снова. Позднее астроно­мы заявили, что это не соответствует истине – все-таки воз­можна всеобщая теория, которая объясняет все, включая все от­клонения в движениях, необходимость Бога при которой подразумевается только в самом начале. Бог при этом стано­вится чем-то отдаленно неопределенным. На чудеса и проро­чества смотрят уже с большим недоверием, и многие, писавшие об этом, начинают утверждать, что они являлись просто суеве­рием. Причем французы в этом отличаются еще большей ради­кальностью, чем англичане.

Всматриваясь в мировоззрение Просвещения, можно уви­деть, какой гармоничной идеей, она, казалось, пронизана: при­рода, управляющая всем, тайны которой открываются челове­ком, Бог – все еще на небе (хотя уже не играет большой роли), и научное знание, значение которого возрастает по всему миру.

Так мы подходим ко второму, главному, аспекту Просвеще­ния – вере в человеческий прогресс. В своей книге «Как делает­ся американский ум» Дж.Х. Рандалл, мл. пишет:

«Великие апостолы Просвещения надеялись претво­рить идеал человеческого общества чрез распространение разума и науки среди отдельных людей. И оттуда они черпали надежду в наступлении истинного тысячелетия. С началом [восемнадцатого] столетия и далее посредством распространения образования гимн прогрессу зазвучал еще громче. Локк, Гельвеций и Бентам заложили основу для этой благородной мечты; представители всех школ, исклю­чая только лишь тех, цепляющихся за ... христианский догмат о первородном грехе, верили со всей пылкостью их натур в совершенствование человеческого рода. По край­ней мере у человечества в руках теперь были ключи к своей собственной судьбе: будущее могло стать чуть ли не таким, каким желалось. Отказываясь от глупых ошибок прошло­го и возвращаясь к рациональному возделыванию челове­ческой природы, человек продвигался к своему благопо­лучию, на пути к которому едва ли оставались какие-либо препятствия, которых нельзя было бы преодолеть.

Для нас трудно понять, насколько недавно родилась эта вера в человеческий прогресс. Античный мир, каза­лось, не имел подобного понятия; греки и римляне обра­щали свои взоры скорее назад, к Золотому веку, с оконча­нием которого человек вырождался. Средние века не могли взлелеять такой мысли. Умы Возрождения, которые в об­щем достигли так многого, не могли и представить себе, что человек мог бы снова подняться до уровня славной античности; все их мысли были прикованы к прошлому. Только с ростом науки в семнадцатом столетии могли люди решиться на взращивание таких самонадеянных амбиций... Все ученые, начиная с Декарта, относились с пренебрежением к древним и были убеждены в победе веры в прогресс».

Почему же мировоззрение Просвещения разрушилось? А его философия сегодня кажется безнадежно наивной, с его зо­лотым веком искусства, которое невозможно возродить.

Есть несколько причин, и все они переплетаются друг с дру­гом. Наиболее фундаментальная причина – это ключевая пози­ция самого рационализма, на котором основывалось все мировоззрение Просвещения. Святые Отцы говорят, что чело­веческий разум подвергся тлению в результате грехопадения человека; поэтому он должен быть подчинен вере и богооткро­вению и таким образом поднят на более высокий уровень. Насколько разум возвышается над верой и преданием, настоль­ко само его критическое положение ведет его по пути к само­разрушению. Вера в человеческий разум, которая сначала про­извела схоластицизм, явилась затем и причиной реформации, поскольку разум сам по себе склонен к критике религии. Реформация явилась результатом критического отношения к средневековому католицизму, а затем критика самого протес­тантизма дала начало философии атеистов-агностиков девят­надцатого века. В итоге разум, занимавший ключевое положе­ние, фактически пришел к самоубийству. Как только разум становится критерием истины, все оказывается в подчинении ему до тех пор, пока он сам себя не разрушит. Трудно здесь что-нибудь этому противопоставить.

Рационализм со времен средних веков последовательно сужал область знания, так как критически относился к любому преда­нию о духовном мире и отвергал саму его реальность – кроме внешнего мира для него ничего не существовало. Вместе с англий­ским философом Дейвидом Юмом во второй части восемнад­цатого столетия автономный разум в итоге дошел до своей кри­тической точки, до которой он только мог дойти: он разрушил все конкретное знание, даже о самом внешнем мире. Юм объя­вил, что нельзя постичь разумом абсолютную истину; единствен­ное, что мы знаем – это то, что мы познаем опытом. Он писал: «Разум – это субъективная способность, у которой нет необходимости соотноситься с «фактами», которые мы стремимся познать. Он ограничивается прослежива­нием взаимоотношений наших идей, которые сами уже дважды удалены от «реальности». И наши чувства в рав­ной степени субъективны, так как никогда не могут по­знать «вещи в себе», но только лишь ее образ, который не содержит в себе элемента необходимости и определенно­сти – «все-таки возможна противоположность любой реальной действительности"».

Такое положение фактически является лейтмотивом всех на­ших современных мыслителей последних двухсот лет: отчаяние невозможности ничего познать, что подтачивает самые основы бытия. Вера в рациональную философию, тщательное обдумыва­ние основ всего сущего разбиваются в прах, как только вы наты­каетесь на Юма и других ему подобных мыслителей, и более того – внезапно распадается весь мир. Так что вполне справедливо высказался о нем один исследователь философии Просвещения: «Читать диалоги Юма после прочитывания с сочув­ственным пониманием искренних деистов и оптимис­тичных философов начала восемнадцатого века – все равно что испытывать легкий холодок, чувство прибли­жающейся опасности. Как будто бы в самый полдень Просвещения, в час сиесты, когда все вокруг, казалось, пребывало в покое и безопасности, внезапно становится ясно, как коротким, резким толчком проваливается вниз фундамент, легкое отдаленное потряхивание пробегает под твердой почвой здравого смысла».

(Что, конечно же, позднее породило великие землетрясения нашего времени.)

Экспериментальный идеал в науке развивался таким же об­разом, что и разум, разрушая стабильность мировоззрения Про­свещения. Имеющий свое основание в рационализме, этот иде­ал никогда не удовлетворяется достигнутым; он никогда не останавливается, находясь в постоянном ожидании проверки своих результатов и в постоянном поиске новых. Поэтому-то научные идеи постоянно меняются, и поэтому идея возможно­сти научного синтеза во времена Ньютона была отброшена.

В конечном результате идея прогресса помогла положить конец старому синтезу. В период Возрождения, как мы видели, на древних смотрели, как на истинный критерий. Мысль заклю­чалась в том, что если бы мы только могли вернуться к тому времени, удалиться от мрачного периода средних веков и его суеверий, все стало бы на свои места. Затем, когда научное мыш­ление стало доминирующим, возникло научное мировоззрение. Люди увидели, что все, живущие сегодня, обладают научным знанием в большем объеме, чем кто-либо из живущих в антич­ное время. Тогда наука со своими экспериментами в первый раз решительно выдвинулась вперед и т.д.

Сама идея прогресса состоит в том, что настоящее строится на прошлом, что будущие поколения будут жить лучше, чем мы, и что человек всегда будет двигаться вперед – очевидно унич­тожавшая мысль о реальности существования одного постоян­ного критерия. Как и в субъективизме Юма, все становится от­носительным. Для судьбы будущего поколения остается лишь одно требование к критерию – совершенствовать сегодняш­ний критерий. Некоторое время спустя люди начали понимать, что это философия постоянного изменения, постоянного дви­жения. Тогда душе стало грустно. Она почувствовала, что нет больше мира, некуда больше укрыться. К концу восемнадцатого века идея прогресса дала рождение «эволюционному» миро­воззрению, которое значительно отличалось от устойчивого ми­ровоззрения Ньютона, и которое выдвинулось на передний план в девятнадцатом столетии.

И, таким образом, восемнадцатое столетие началось с боль­шого оптимизма, но большинство людей не осознавали, что к концу этого же столетия самые передовые его философы разру­шат всякую возможность любого действительного знания о внешнем мире и любого постоянного критерия истины. Для того, чтобы подобные глубинные идеи достигли сознания лю­дей, всегда требуется время, но когда это случается, они произво­дят разрушительные результаты.

Эти разрушительные результаты проявились во Французской революции 1789 года, которая оказалась революционным при­менением рационалистических идей к изменяющемуся обществу и всему внешнему порядку жизни. Конец восемнадцатого сто­летия принес с собой крушение Старого Порядка – крушение века стабильности, когда человеческие учреждения, искусство и культура основывались хотя бы на том, что оставалось от Хри­стианства и христианского чувства. Взрыв Французской револю­ции совпал с гибелью христианской цивилизации. До 1789 года все еще правил «Старый Режим»; после этого уже наступает век Революции – современное нам время.

Ввиду всего этого теория эволюции может пониматься фи­лософски. Она направлена на поиск научного закона для оправ­дания современного Революционного наступления. Теория эволюции впервые была предложена дедом Чарльза Дарвина Эразмом в 1794 – только пять лет спустя после Французской революции.¹²⁶

Дж.Х. Рандалл, мл. сам являлся эволюционистом, достаточно осведомленным для того, чтобы признать, что теория эволюции является верой, а не доказанным фактом:

«В настоящее время биологи признают, что мы, прямо говоря, ничего не знаем о причинах появления новых видов; нам снова приходиться полагаться на научную веру в то, что они появляются в результате химических изме­нений в эмбриональной плазме».¹²⁷

Эволюционисты должны снизойти до этой веры, потому что, как они говорят, «ничего иное не мыслимо» – этим «иным» и является то, что Бог сотворил мир 7 000 или 8 000 лет назад.

Рандалл продолжает свои наблюдения, рассуждая о результа­тах, которые принесла эволюция для мира:

«Несмотря на эти трудности, концепция эволюции ос­новательно проникла в верования людей сегодня. Вели­кие основные явления и концепции, которые означали так много для восемнадцатого столетия, Природа, Разум и Полезность по большей мере уступили место новым, лучше выражающим основные интеллектуальные идеи Развива­ющегося Мира. Многие социальные факторы в совокуп­ности влияют на популяризацию идеи развития и ее не­посредственных следствий...

Вероятно, основной акцент, произведенный Эволю­цией в умах людей, падает на подробный причинный анализ особых процессов изменения. Вместо поисков от­крытия конца или цели мирового процесса в целом, или того, чтобы выделить конечную причину или основу все­го существующего – фундаментальная задача предшеству­ющей науки и философии – люди просто перешли к исследованию того, что есть процесс и того, что он произ­водит в своих составляющих. Они отвергли созерцание неподвижной и статичной структуры Истины, и вместо этого взяли на себя задачу исследования всех мелких ис­тин, которые открываются в ходе эксперимента. Не той Истины, Которая является источником всех истин, воз­вышая человеческую душу над всем человеческим опы­том до сферы бесконечного, но терпеливый, безустальный и бесконечный поиск безграничного в конечных истинах нашего опыта – это является целью сегодняш­него дня всех научных и философских усилий».

Рандалл отмечает, как смена человеческих учреждений – раз­личных учений о морали и т.д. – укрепляет всеобщую веру в эволюцию:

«Концепция человека как организма действующего и реагирующего на сложную окружающую среду, сейчас является основной.¹²⁸ Все идеи и учреждения сегодня прежде всего рассматриваются как социальные продукты, функционирующие в социальных группах и ведущие свое начало от необходимости выполнения своего рода адап­тационной роли между природой человека и его окружа­ющей средой. Все области интересов человека затронуты этой общей тенденцией социологизации и психологиза­ции; пример религии и богословия будет достаточной иллюстрацией. В то время как восемнадцатое столетие рассматривало религию и богословие дедуктивно, как демонстрирующих определенный набор утверждений, сей­час люди считают религию прежде всего социальным продуктом, образом жизни, берущим свое начало от соци­альной организации религиозного опыта людей, а богосло­вие как рационализацию определенных основополагаю­щих чувств и опыта человеческой природы. Мы больше не доказываем существование Бога, мы рассуждаем о «значе­нии Бога для человеческого опыта»; мы больше не демон­стрируем будущей жизни, мы исследуем, какие последствия оказывает вера в бессмертие на человеческое поведение».

Мы очень ясно понимаем, что это следующая вслед за Юмом стадия, который санкционировал разрушение всех основ. Нет больше веры в старые идеи. Это следующая стадия, ничего об­щего не имеющая с «научным открытием» эволюции – она просто являет то, что является актуальным на сегодняшний день. И поскольку разум продолжает свое наступление, эта стадия закончится его самоубийством. Рандалл продолжает:

«Эволюция в целом произвела новую шкалу ценнос­тей. Где для восемнадцатого столетия идеал состоял в ра­циональном, естественном, даже в примитивном и дев­ственном, для нас желаемое скорее идентифицируется в том, что находится на острие процесса развития, а наши­ми одобрительными терминами являются: «современный», «сегодняшний», «передовой», «прогрессивный». Также как и в эпоху Просвещения, мы стремимся распознать то, что мы одобряем в Природе, но для нас это не рациональный порядок природы, но кульминация эволюционного процесса, который мы принимаем за рычаг в нашем су­ществовании. В восемнадцатое столетие не могли и при­думать ничего худшего, чем назвать человека «неестествен­ным энтузиастом»; мы же предпочитаем обзывать его «дряхлым, устаревшим ископаемым». Тот век верил в те­орию, если ее находили рациональной, полезной и есте­ственной; мы же отдаем приоритет «самому последнему развитию». Мы скорее будем модернистами и прогрессивистами, чем отдадим предпочтение здравому разуму. Ве­роятно, это еще вопрос, приобрели ли мы столько, сколь­ко потеряли с принятием нашей новой шкалы ценностей...

Идея эволюции, как она в конечном счете становится понимаемой, укрепила гуманистическое и натуралисти­ческое отношение».

Теперь мы должны ознакомится с тем, что Православие говорит о вопросе эволюции, раз она затрагивает философию и богословие.

В соответствии с теорией эволюции человек вышел из со­стояния дикости, и поэтому книги изображают кроманьонца, неандертальца и т.д. очень дикими на вид, готовыми стукнуть кого-то по голове и добыть себе мяса. Очевидно, что это чье-то воображение, не основанное ни на формах найденных ископа­емых, ни на чем-либо другом.

Если предположить, что человек поднялся из состояния ди­кости, то вся прошедшая история и объясняется в контексте таких условий. По православному взгляду, человек пал, лишив себя райского состояния. В эволюционной философии нет ме­ста сверхъестественному состоянию Адама. Те же, кто желает сохранить взгляды Христианства и эволюционизма, вынужде­ны придумывать искусственный рай для обезьяноподобных созданий. Вполне очевидно, что эти две различные системы не­возможно совместить.

В итоге люди, которые допускают такое (включая многих католиков в последние десятилетия), убеждаются, что они запутались, и тогда признают, что эволюция должно быть верна, а Христианство оказывается для них мифом. Они начинают объяснять, что грехопадение человека – это всего лишь паде­ние из состояния космической незрелости: когда обезьянопо­добные существа из состояния наивности эволюционировали в человеческие существа, в их сознании возник комплекс вины – это и есть грехопадение. Более того, они пришли к следующему выводу: первоначально существовала не одна лишь пара чело­веческих существ, но множество. Это называется полигенезисом – идея которого заключается в том, что человек происходит от многих различных пар.

Как только проводится идея, что книга Бытия и сотворение человека должны подлежать рационалистической проверке – на основе натуралистической философии современных мысли­телей – тогда Христианство должно быть отложено в сторону. Натуралистическая философия находится в области относитель­ных истин. В святоотеческом учении, с другой стороны, истина получена в откровении и предлагается нам богодухновенными мужами.

В писаниях святых Отцов присутствует очень много мате­риала об эволюции, хотя на первый взгляд этого не скажешь. Если продумать, что эволюция означает в философском и бого­словском смысле, а затем поискать ответы на этот вопрос у святых Отцов, то может быть найдено достаточное количество материала. Сейчас мы не можем здесь рассмотреть всего в под­робности, однако остановимся на нескольких пунктах, чтобы дать характеристику эволюции по святоотеческому учению.

Первое, что нам следует отметить согласно святым Отцам, что сотворение мира совершенно отличается от того мира, ко­торый перед нами сегодня; там действовал совершенно иной принцип. Это противоречит мышлению современных «христи­анских эволюционистов». Один из таких эволюционистов, гре­ческий «богослов» Панагиотис Тремпелас пишет, что «более чудесно и божественно и более гармонично с обычным поряд­ком Божиим, который мы ежедневно имеем возможность наблюдать в природе, оказывается сотворение разнообразных форм эволюционными способами».

(Мы отметим здесь, что очень часто «богословы» отстают от своего времени. Как бы извиняясь за использование научных догматов, они преподносят такие выводы, от которых сами уче­ные давно уже отказались, как от принципиально устаревших, потому что ученые знакомы с современной профессиональной литературой. «Богословы» часто побаиваются выглядеть старо­модными или сказать что-нибудь такое, что идет вразрез с на­учным мнением. Так, часто они могут совсем неосознанно ув­лечься эволюционной идеей, совсем не продумав всего предмета тщательным образом, не руководствуясь хорошо слаженной фи­лософией, и не будучи в курсе научных данных и научных про­блем.)

Мысль, которую Панагиотис Тремпелас проводит, состоит в следующем: сотворение мира должно соответствовать тому по­рядку и тем способам, которые используются Богом во все вре­мена, – мысль эта не имеет в себе ничего святоотеческого, пото­му как сотворение мира – это уникальный момент, когда сам мир был сотворен и приведен к бытию. Все святые Отцы, кото­рые писали об этом, говорят, что эти первые шесть дней творе­ния совершенно отличались от всего того, что когда-либо про­исходило в истории мира.

Даже блаженный Августин говорит, что сотворение мира – это таинство. Он говорит, что мы действительно не можем су­дить об этом, потому что это так отличается от всего того, что нам известно из нашего опыта: это недоступно для нашего понимания. Мы не можем проектировать законы природы се­годняшнего дня на отдаленное прошлое и делать выводы о понимании сотворения мира. Творение – это нечто совершен­но отличное от всего; это начало всего сущего, но совсем не таким образом, как все существует сегодня.

Некоторые довольно наивные «богословы» пытаются уве­рить, что шесть дней творения могут быть неопределенно про­должительными по времени периодами, таким образом, они могут соответствовать различным геологическим пластам. Это, конечно, нонсенс, потому что не существует шести легко отличающихся друг от друга пластов, или пяти, или четырех, или вообще чего-либо подобного. Существует много-много пластов, и они совсем не соответствуют шести дням творения. Так что это очень неудачная попытка приспособленчества.

Между прочим – пусть это утверждение покажется даже излишне фундаменталистским – святые Отцы определенно ут­верждают, что эти дни длились по двадцать четыре часа каждый. Преп. Ефрем Сирин даже разделяет их на две части – по две­надцать часов. Свят. Василий Великий говорит о том, что в книге Бытия Первый День не назван «первым днем», но «день один», потому что продолжительность этого одного дня Бог исполь­зует для единицы измерения всего остального творения; то есть, этот Первый День, который, как он утверждает, длился двадцать четыре часа, и есть точно такой же день, который повторяется на протяжении всего остального творения.

Если поглубже задуматься об этом, то тут нет ничего особо трудного для понимания, так как сотворение мира Богом есть нечто, совершенно выходящее за рамки нашего сегодняшнего знания. Приспособление дней к эпохам не имеет никакого смыс­ла; между ними нет соответствия. Поэтому, зачем нужен день, который длится тысячу или миллион лет?¹²⁹

Святые Отцы единодушны в том, что деяния Божии мгновенны. Свят. Василий Великий, свят. Амвросий Медиоланский, преп. Ефрем и многие другие уверяют в том, что когда Бог сотворяет, Он произносит слово, и оно становится явью, приходит к бы­тию быстрее, чем мысль.

Много есть высказываний по этому поводу у святых Отцов, но мы не будем приводить их здесь сейчас. Ни один из них не говорит, что творение длилось долго. Есть шесть дней творения, и в толковании святых Отцов нет и намека на то, что это могло быть долгим процессом. Идея о том, что человек произошел от чего-либо более низшего, совершенно чужда любому из святых Отцов. Напротив, они говорят, что более низшие создания были созданы первыми, чтобы приготовить окружение для высшего создания, которым является человек, который должен владыче­ствовать над всем, созданным до того, как он сам был сотворен. Свят. Григорий Богослов говорит, что человек был сотворен Бо­гом на шестой день и вступил на только что сотворенную землю.

Целое святоотеческое учение говорит о состоянии мира и об Адаме до грехопадения. Для Адама существовала возможность бессмертия. Как говорит блаженный Августин, он был сотворен так, что его тело могло быть либо смертным, либо бессмертным, и, согрешив, он избрал смерть для своего тела.

Все творение Божие до грехопадения Адама пребывало в другом состоянии. Об этом святые Отцы нам не говорят много­го; это действительно превосходит наше понимание. Но неко­торые из святых Отцов наиболее созерцательной жизни, такие как св. Григорий Синайский, предлагают нам описание райско­го состояния. Св. Григорий говорит, что рай существует сейчас в том же состоянии, как он был и в то время, но что он стал невидимым для нас. Он помещен между тлением и нетлением, так что когда дерево падает в раю, оно не сгнивает, что мы на­блюдаем вокруг нас, но превращается в самое сладкое благово­ние. Это намек, который говорит о том, что рай превосходит наше обычное понимание, и что какой-то иной закон суще­ствует там.

Нам известно о людях, которые побывали в раю, например, преп. Евфросин повар, который принес три яблока оттуда. Эти три яблока сохранялись какое-то время; затем монахи раздели­ли их и съели, и они были очень сладкими. Повествование гово­рит о том, что они ели их, как хлеб небесный, что говорит о присутствии материи и одновременно о чем-то совершенно отличном от материи. Сегодня делают предположения о мате­рии и антиматерии, о том, что является источником или корнем материи – ничего более определенного сказать никто не может. Так почему же должно вызывать удивление утверждение о су­ществовании материи иного вида?¹³⁰

Нам также известно, что будет иное тело, духовное тело. Наше воскресшее тело будет из материи иного вида, отличное от того, что нам известно сейчас. Св. Григорий Синайский говорит, что оно будет напоминать наше обычное тело, только без влаги и тяжести. Что это означает, мы сказать не можем, подобно тому, как трудно сказать что-либо об ангеле человеку, который ни­когда его не видел.

Нам не нужно делать предположений о том, какого вида эта материя, потому что это будет открыто нам в свое время, в бу­дущей жизни. Для нас достаточно знать, что рай и состояние всего творения до грехопадения Адама, совершенно отличалось от того, что нам известно сейчас.

Закон природы, действующий сегодня – это закон природы, данный Богом, когда Адам согрешил; то есть, когда Он сказал: «Проклята земля в делех твоих» (Быт. 3, 17), и: «В болезнех родиши чада» (Быт. 3, 16). Адам принес смерть в этот мир, так что очень возможно, что ни одно создание не умерло до грехопаде­ния. До грехопадения Ева была девой. Бог сотворил мужчину и женщину, зная что человек согрешит и ему будет нужен такой способ продолжения рода.

Состояние творения до грехопадения Адама – это великое та­инство, куда нам нет необходимости пытаться заглянуть, потому что для нас непознаваемо, «каким образом» происходило сотво­рение мира. Мы знаем, что мир был сотворен в шесть дней, и святые Отцы говорят, что каждый из этих дней был по двадцать четыре часа. Здесь нет ничего удивительного – деяния Божий мгновенны: Бог хочет, и сотворяется так, произносит слово, и оно становится явью. Если мы верим в Бога Всемогущего, то здесь нет никакой трудности. Но как было при сотворении, сколько ро­дов твари было сотворено – например, были ли сотворены все породы кошек, которые нам известны, либо только пять основ­ных – нам не дано знать этого, и это не важно для нас¹³¹

Пополнение теории эволюции идеей о Боге, к чему некото­рые христиане-эволюционисты прибегают, не приносит ника­кой пользы. Хотя это помогает разрешить один вопрос: откуда все существующее впервые появилось. Вместо крахмалоподобного космического желе тогда появляется Бог. Теперь все стано­вится более ясным, картина миротворения проясняется. Если представить себе крахмалоподобное желе где-нибудь в космосе, все очень мистифицируется, усугубляя трудности понимания. Для материалиста это имеет смысл, хотя только исходя из осно­вы его предубеждений.

Но кроме этой интерпретации – вопроса о том, откуда все появляется первоначально – никакой особой помощи для идеи эволюции от присутствия в ней Бога не наблюдается. Трудно­сти теории остаются неразрешимыми, независимо от того, стоит ли позади всего Бог или нет.

Современная философия эволюции и православное учение отличаются в понимании не только прошедшего, но и будущего человека. Если творение состоит в эволюционировании единой великой ткани, которое превращается путем мутаций в новые виды, тогда нам остается ожидать появление в будущем эволюции «сверхчеловека» – что мы вскоре и рассмотрим.¹³² Если же творение состоит из отличных друг от друга тварей, тогда мы мо­жем ожидать чего-то иного. Тогда мы не ожидаем, что твари будут изменяться или подниматься от низшей формы к более высшей.

У святых Отцов имеется вполне определенное учение по по­воду способности к превращению «родов» тварного мира. (Свя­тые Отцы пользуются словом «роды» так, как и сказано в книге Бытия; «виды» – это очень произвольное понятие, с помощью которого мы не можем проводить разграничения.) Вкратце процитируем некоторых святых Отцов по этому поводу.

Свят. Григорий Нисский приводит слова своей сестры Макрины, сказанные ею на смертном одре, против идей о предсуществовании и переселении душ, которые распространялись Оригеном. По слову Свят. Григория, она говорит следующее:

«Те, которые утверждают, что душа переселяется в при­роды, отличные друг от друга, кажется мне, забывают все природные отличия, смешивают и путают во всевозмож­ных отношениях словесное, бессловесное, чувственное и нечувственное. И если это так, то все переходит друг в друга без отличительного естественного порядка, сохра­няющего все от взаимопроникновения. Говорить, что одна и та же душа в зависимости от особенности окружения тела, является словесной и умной душой, и что затем она пещерствует вместе с гадами или гнездится вместе с пти­цами, или становится скотом тягловым или плотоядным, или плавает в глубине, или опускается до нечувственного так, что пускает корни и становится совершенным дере­вом, производящем почки на ветвях, и из этих почек по­является цветок или терние, или плод съедобный или ядовитый – говорить так, все равно, что делать всех тва­рей равными, полагая, что одна единственная природа пронизывает все создания, что существует связь между ними, которая смешивает и безнадежно путает все грани­цы, которые разделяют одну тварь от другой».

Это очень ясно указывает, что святые Отцы верили в упоря­доченную организацию отдельных, отличных друг от друга тво­рений. Не существует, как выразился бы Эразм Дарвин, единой ткани, пронизывающей все создания. Но, скорее, «природа» тварей «различна».

Одна из основных работ православного вероучения – это «Источник знания» преп. Иоанна Дамаскина. Это творение восьмого столетия разделяется на три части. Первая часть названа «О фило­софии»; вторая – «Против ересей», которая в точности разъясняет, во что верили еретики, и почему мы не верим этому; и третья часть – «Точное изложение православной веры», одна из норматив­ных догматических работ православного богословия. Часть сво­его творения, которая называется «О философии», преп. Иоанн на­чинает главами, которые исследуют такие вопросы, как «что такое знание?», «что такое философия?», «что такое существующее?», «что такое вещество?», «что такое случайность?», «что такое вид?», «что такое род?», «что такое отличия?», «что такое свойства, дей­ствия?». Вся философия, им представленная здесь, основана на мысли, что реальность совершенно отчетливо разделяется на различные творения, каждое из которых обладает своей сущно­стью, своей собственной природой, и ни одно из них не смеши­вается с другим. Преп. Иоанн Дамаскин предлагал эту часть для прочтения, для понимания его философии до того, как читатель приступит к ознакомлению с его книгой православного бого­словия, Точное изложение православной веры.

В ряде основных работ православных Отцов рассматрива­ются различные роды тварей. Среди них работы под названием Шестоднев, Hexaemeron по-гречески, что означает «шесть дней»: толкования на шесть дней творения. Один из них принадлежит свят. Василию Великому на Востоке, другой – свят. Амвросию Медиоланскому на Западе, есть также и другие, менее значи­тельные. Толкования на книгу Бытия написаны свят. Иоанном Златоустом и преп. Ефремом Сириным, и много написано на этот предмет и в различных творениях многих других святых Отцов. Святой Отец нашего времени святой праведный Иоанн Кронштадтский также написал Шестоднев.

Эти книги несут в себе много живительной силы, потому как совсем не ограничиваются лишь абстрактным знанием; они полны практической мудрости. Святые Отцы из любви к природе и великолепия Божиего творения черпают многочис­ленные примеры для нашей жизни. Во многих небольших отступлениях нам искусным образом показывается, как нам следует походить на голубку в любви к своему избраннику, как нам следует подражать более мудрым и избегать поведения более глупых животных и т.д. В нашем собственном монасты­ре белки могут послужить таким примером. Они такие нена­сытные! Нам не следует быть такими, но скорее стоит подра­жать кротости оленей. И таких примеров великое множество вокруг нас.

В своих беседах на Шестоднев свят. Василий Великий при­водит Божие речение из книги Бытия: «Да прорастит земля». «Краткое сие повеление, – говорит свят. Василий, – тотчас ста­ло великою природою и художественным словом, быстрее на­шей мысли производя бесчисленные свойства растений». И в другом месте о Божием повелении: «Да прорастит земля былие травное» (Быт. 1, 11), свят. Василий говорит: «По сему глаголу сгустились кустарники; выбежали из земли все деревья ... все мелкие дерева сделались вдруг ветвистыми и густыми ... все в одно мгновение времени пришло в бытие».

В девятой беседе на Шестоднев по поводу определенной последовательности творения, когда одно следует за другим, он цитирует книгу Бытия: «Да изведет земля душу живу по роду, четвероногая и гады, и звери земли по роду» (Быт. 1, 24). Свят. Василий так говорит об этом:

«Представь глагол Божий протекающий всю тварь, не­когда начавшийся, до ныне действенный и готовый дей­ствовать до конца, пока не скончается мир. Как шар, при­веденный кем-нибудь в движение и встретивший покатость, и по своему устройству и по удобству места стремится к низу, и не прежде останавливается, разве ког­да примет его на себя и плоскость; так и природа существ, подвигнутая одним повелением, равномерно проходит и рождающуюся и разрушающуюся тварь, сохраняя после­довательность родов посредством уподобления, пока не достигнет самого конца; ибо коня делает она приемни­ком коню, льва – льву, орла – орлу, и каждое животное, сохраняемое в следующих одно за другим преемствах, продолжает до скончания вселенной. Никакое время не повреждает и не истребляет свойств в животных. Напротив того, природа их, как недавно созданная, протекает вместе со временем».

Это не научное утверждение, но философское. Таким вот образом Бог и сотворил все: каждая тварь со своим семенем, со своей природой, передаваемые своему потомству. Где возникает исключение, там проявляется уродство; но основа природы ве­щей остается неизменной, при которой каждая тварь сохраняет свое определенное отличие от другой. А если мы не понимаем всего разнообразия Божия творения, то, конечно, не Бог в этом виноват, а мы сами.

У свят. Амвросия есть ряд похожих высказываний. По духу его Шестоднев очень близок к Шестодневу свят. Василия.

У нас есть и другие цитаты из святых Отцов, которые откры­вают очень любопытный факт: в древние времена они вели борьбу с чем-то родственным современной теории эволюции. Это была еретическая идея о том, что душа человека была созда­на позднее, после того, как было создано тело. Эта же идея пред­лагаются сегодня «христианами-эволюционистами», хотя, ко­нечно, древняя ересь отличается от современной теории. Те, кто проповедовал в своих лжеучениях древнюю ересь, основывали свое мнение на неверном истолковании следующего места из книги Бытия (Быт. 2, 7): «И созда Бог человека, персть (взем) от земли, и вдуну в лице его дыхание жизни, и бысть человек в душу живу». Даже сегодня «христиане-эволюционисты» хва­таются за этот стих, чтобы заявить: «Это означает, что человек был в начале чем-то иным, а затем только он становится чело­веком».

В древние времена эта ложная идея (о том, что душа была сотворена позднее, чем тело) существовала параллельно другой, противоположной и в равной степени ложной идее о предсуществовании душ. Святые Отцы, в опровержение обеих теорий, ясно утверждали, что душа и тело человека были сотворены одновременно. Так преп. Иоанн Дамаскин пишет:

«Тело и душа сотворены в одно время; а не так, как пустословил Ориген, что одна прежде, а другая после».

Свят. Григорий Нисский вдается в большие подробности, опровергая обе ереси. Сначала он описывает идею Оригена о предсуществовании душ, то есть, что души «пали» в наш мир: «Ведь некоторые из писавших прежде нас, а именно те, кем было написано слово о началах, утверждают, что души предсуществуют наподобие какого-то народа в своем соб­ственном государстве, и там же предлежат образцы поро­ка и добродетели. И душа, пребывающая в добре, остается не испытавшей связывания с телом, а если она уклонится от причастия добра, то погубит себя в здешнюю жизнь и тогда окажется в теле».

Затем свят. Григорий говорит о другой ереси, которая близка идее современных «христиан-эволюционистов»:

«А другие, держась Моисеева порядка устроения чело­века, говорят, что душа вторая по времени после тела. По­скольку сперва Бог, «персть (взем) от земли» (Быт. 2, 7), создал человека, а потом уже одушевил его вдуновением. И этим словом они доказывают большую ценность тела, чем души, которая была присоединена к созданному рань­ше. Они говорят, что душа появилась ради тела, чтобы не быть созданию бездыханным и неподвижным. А все то, что появилось ради чего-либо, всегда менее ценно, чем то, ради чего оно появилось».

Очевидно, что эта теория, хотя и находясь под воздействием иной умственной атмосферы, очень близка идее современных эволюционистов, что материя первична, а душа вторична. Свят. Григорий Нисский опровергает это так:

«И не утверждать также, будто человек был предвари­тельно создан Словом, как будто статуя из брения, и для этого-то изваяния появилась душа (ведь тогда умная при­рода окажется менее ценной, чем статуя из брения). Так как человек, состоящий из души и тела, един, нужно пред­полагать одно общее начало его состава, так чтобы он не оказался ни старше, ни младше самого себя, когда теле­сное первенствовало бы в нем, а остальное последовало бы. Но мы утверждаем, что, согласно изложенному чуть выше, предведательной Божией силой была приведена в бытие вся человеческая полнота, чему свидетельствует и пророчество, говорящее, что Бог «сведый вся прежде бытия их» (Дан. 13, 42). При сотворении каждой части не по­явилось одно раньше другого – ни душа раньше тела, ни наоборот, – чтобы человек не пришел в разногласие с самим собой, разделяемый временным различием. Ведь, по апостольскому наставлению, природа наша умопостигается двоякой: человека видимого и сокровенного (1Пет. 3, 4). Тогда если одно предсуществовало, а другое появи­лось после, то обличится известное несовершенство силы Создавшего, недостаточной для мгновенного создания всего, но разделяющей дело и занимающейся отдельно каждой из половин».

Конечно, идея эволюции целиком основывается на неверии в Бога Всемогущего, способного сотворить весь мир Словом Своим. Тогда пытаются Ему помочь, замещая Его природой, ко­торая сама совершает творение.

Святые Отцы также говорят о том, что означает то, что Адам был создан из праха земного. Некоторые обращают ваше вни­мание на то, что свят. Афанасий Великий говорит в своем тво­рении: «Первосозданный был сотворен, как и все, из праха зем­ного, и рука, создавшая Адама тогда, сотворяет всегда так же и всех тех, кто следует за ним», и говорят: «Это означает, что Адам мог происходить от какого-то иного создания. Не нужно по­нимать так, как будто он буквально был создан из праха зем­ного. Эту часть книги Бытия не нужно понимать буквально». Но так получилось, что именно об этом вопросе с большой подробностью говорят многие святые Отцы. Они по разному выражают свою мысль, но абсолютно ясно утверждают, что Адам и Каин – это два разных человека. Каин рожден от че­ловека, в то время как у Адама отца нет. Адам был создан из праха земного буквально рукой Христа. Учение многих Отцов говорит об этом: свят. Кирилла Иерусалимского, преп. Иоанна Дамаскина и других.

Когда мы подходим к вопросу о том, что должно пониматься буквально в книге Бытия, а что понимается образно или при­нимается как аллегория, тогда святые Отцы предлагают нам очень ясное учение. В определенных местах своих толкований свят. Иоанн Златоуст даже специально указывает, что является образ­ным, а что буквальным. Он говорит, что те, которые пытаются представить все как аллегорию, пытаются разорить нашу веру.

По большей части истина в книге Бытия познается на двух уровнях: буквально, а также – во многом для нашей духовной пользы – духовно. В действительности существует три или че­тыре уровня значения; но для нас достаточно знать, что суще­ствует много более глубоких значений Святого Писания, и что буквальный смысл исчезает очень редко. Только лишь в исклю­чительных случаях значение становится целиком образным.

В целом мы можем характеризовать эволюцию по ее фило­софскому аспекту как натуралистическую «ересь»,¹³³ которая ближе всего к идее, противоположной древней ереси о предсуществовании душ. Идея о «предсуществовании душ» состоит в том, что существует единая природа души, пронизывающая все творение, в то время как эволюционная идея состоит в том, что единое строительное вещество пронизывает все творение. Обе эти идеи разрушают отличную друг от друга природу отдельных творений.

Идея эволюции была ересью, которой не хватало в древнос­ти. Православие – это золотая середина между двумя крайними заблуждениями, как-то: между уничтожением Арием Божествен­ной Природы и уничтожением человеческой природы монофизитами. Эволюция как еще одна ересь как таковая не про­явилась в древности. Эта ересь «ждала своего часа» до наступления нашего времени, когда и показала себя.

Мы увидим намного яснее философскую сторону эволюци­онизма, когда рассмотрим некоторых представителей так назы­ваемого христианского эволюционизма.

ПРИМЕЧАНИЕ РЕДАКТОРА: Эта глава была отобрана из материалов трех источников: 1)текст лекции, записанной на магнитофонную ленту, которую отец Серафим читал в 1975 году во время «Курса православного выживания» (продолжение лекции предыдущей главы); 2) записи отца Серафима во время работы вместе с А.Е., учителем государственной школы, над неокончен­ной главой; и 3) различные записи отца Серафима о Тейяре де Шардене. В результате составилось необыкновенно обширное ис­следование о «христианском эволюционизме» – особенно о Тейяре де Шардене, которого отец Серафим назвал «великим современ­ным «пророком эволюционизма».

Существуют такие формы эволюционной философии, самая примечательная из которых относится к марксистской,¹³⁴ кото­рые громко заявляют о себе, как о всеобъемлющей философии жизни, вытесняя «опровергнутую» философию Христианства. Аргументы таких атеистов-эволюционистов по меньшей мере наивны и по большей части противоречат сами себе, и у нас нет необходимости оспаривать их; сейчас даже многие из совре­менных атеистов осознают, что веру в Бога нельзя ни «дока­зать», ни «опровергнуть», но можно либо принять, либо отвер­гнуть, причем на основании, совершенно удаленном от научного доказательства.

Очевидно, что в самом эволюционном взгляде на мир нет ничего, что требовало бы обязательности атеистической пози­ции, и действительно, для здравомыслящего человеческого рас­судка эволюционная теория, оказывается, имеет намного боль­ше смысла, если в ней присутствует хоть какая-нибудь вера Бога, Который приводит весь процесс в движение, руководит им и т.д. Философия жизни, появившейся в результате «случайной» игры атомов, которые в свою очередь сами пришли к существо­ванию опять же в результате «случайности», приемлема только лишь для наиболее ограниченных и упорствующих умов.

Поэтому отношение православных христиан к эволюции ни в коей мере не является просто непризнанием открытой антирелигиозной или антихристианской философии; все са­мые искушенные эволюционисты «религиозны» в определен­ном смысле, а среди многих «христианских эволюционистов» некоторые даже обладают репутацией «православных богосло­вов». Здесь мы как раз и рассмотрим взгляды этих «христианс­ких эволюционистов», которые либо объявляют себя право­славными христианами, либо, по крайней мере, относительно эволюционных взглядов которых у православных христиан имеется много положительных отзывов. Таким образом, мы сможем рассмотреть эволюционную философию в ее лучших проявлениях, «приведенной в соответствие» ко взглядам право­славного богословия; и в итоге мы приблизимся к пониманию совместимости эволюционной философии с Православным Христианством. Мы не станем здесь подвергать взгляды этих «христианских эволюционистов» скрупулезной критике, но, скорее, попытаемся понять, какие вопросы поднимаются в этой связи для Православной веры.

В заключительном нашем разделе, посвященном православ­ному святоотеческому вероучению о сотворении мира, мы рас­смотрим все эти вопросы подробно. В православной прессе за последние несколько лет появлялись статьи, и небольшие и достаточно объемные, по проблемам эволюции. Официальный печатный орган греческого экзархата газета Православный обо­зреватель поместила несколько статей, удивляющих своим от­ходом от православных взглядов. Одна из них, под названием «Эволюция – ересь?», цитирует «хорошо-известного право­славного богослова Панагиотиса Тремпеласа»:

«Более чудесно и божественно и более гармонично с обычным порядком Божиим, который мы ежедневно ви­дим выраженным в природе, оказывается сотворение раз­нообразных форм эволюционными способами, Сам Бог при этом остается первоверховной Причиной, по отно­шению к причинам второстепенным и непосредствен­ным, которым обязано развитие разнообразия видов».

Такова точка зрения всех «христианских эволюционистов», и это поднимает следующий чрезвычайно важный вопрос: воз­можно ли «обычным порядком Божиим, который мы ежеднев­но видим выраженным в природе» получить знания о сотворе­нии мира Богом; вопрос этот не в коей мере не является простым, каким он на первый взгляд мог бы показаться! И еще один, не менее важный вопрос поднимается в связи с такой позицией: что тогда Бог сотворил в начале (эволюция по своему определе­нию является процессом, протекающим во времени, следователь­но у него должно быть начало)? Сотворил ли Он только лишь «космический сгусток энергии», к которому прибегают фило­софы-атеисты в поисках происхождения эволюционного про­цесса? Или нам следует придерживаться абсолютного агности­цизма в вопросах о «начале», как нам велят многие из философов-атеистов?

Статья завершается таким образом:

«Поскольку христиане признают творческую силу Бо­жию в процессе эволюции, то причисление эволюции к ереси было бы самоуверенным и опрометчивым шагом».

Такой вывод обнажает довольно отчетливо упрощенный под­ход ко всему вопросу философии эволюции, превалирующий в мировоззрении «христианских эволюционистов», которые не вдумались серьезным и критическим образом в спектр всех реальных проблем, которые ставит эта философия перед Пра­вославной верой. Вся суть этой статьи, которая, пожалуй, отра­жает взгляды многих православных клириков в Америке (т.е. тех, кто воспитывался в «эволюционной» атмосфере, не прида­вая этому большого значения), заключается в следующем: как только теория эволюции дополняется «Богом», она становится приемлемой для православных христиан; мы против только в том случае, если это атеистическая эволюция. Но, конечно же, это очень наивный ответ на довольно сложный вопрос! Что же представляет из себя сама философия эволюции? Совместима ли она с богословскими и философскими взглядами православ­ного христианства, даже будучи дополненной «Богом»? Все са­мые величайшие еретики в истории тоже верили в «Бога»: во­истину, «и беси веруют, и трепещут» (Иак. 2, 19). От православного христианина требуется более строгий образ мышления для того, чтобы познать, что такое эволюция.

Статья в газете греческого экзархата говорит еще и о том, что эволюция не может быть ересью, потому что многие из христи­ан веруют в нее. Кроме Тремпеласа, она цитирует еще двух пред­ставителей «христианского эволюционизма»: Пьера Ле Конта дю Нуи и Тейяра де Шардена. Давайте кратко остановимся на Ле Конте дю Нуи и рассмотрим его взгляды.

Пьер Ле Конт дю Нуи родился в Париже в 1883 году и умер в Нью-Йорке в 1947 году. Широко известный и уважаемый ученый, математик и физиолог, он написал несколько книг, по­священных философии науки. В известной работе Человеческая судьба он приходит к определенным выводам относительно эволюции. Становится ясно, что его едва ли можно назвать хри­стианином, так как он верит в то, что человек создал своего собственного «Бога», который фактически был «устрашающей фикцией». Но он был очень снисходителен к Христианству: он считал, что Христианство было неправильно понято и непра­вильно истолковано, но что оно благотворно влияло на массы и являлось полезным инструментом для продолжающейся эво­люции человека в морально-этическом плане. «Христианство не владеет объективной, абсолютной истиной. Христос – не Бог, а совершенный человек. Христианские традиции, однако, определенным образом помогают образовывать народ по пути дальнейшего продвижения эволюции». Он говорит:

«Мы находимся в начале трансформаций, которые за­вершатся явлением высшей расы ... Эволюция продолжа­ется в наше время, не в плоскости физиологии или анато­мии, но на духовном и моральном уровне. Мы стоим в преддверии новой фазы эволюции».

Достаточно трудно найти научные доказательства физичес­кой эволюции, но доказательства духовной эволюции найти просто невозможно. Не смотря ни на что, он верит в ее суще­ствование. Он говорит:

«Наши выводы совпадают с выводами, выраженны­ми во второй главе книги Бытия, в том только случае, если эта глава интерпретируется по-новому и рассмат­ривается, как высоко символичное выражение истины, которая интуитивно постигалась либо составителем главы, либо мудрецами, которые передали ее содержание со­ставителю».

Конечно же, книга Бытия не была написана с помощью че­ловеческой интуиции. Как раз напротив, святые Отцы утверж­дают, что Моисей услышал от Бога все, что в ней написано. Свят. Иоанн Златоуст говорит, что книга Бытия – это пророчество о прошлом; то есть, Моисей видел возвышенную картину того, каким был мир в начале.

Преп. Исаак Сирин описывает, как такое ведение возможно: как душа святого может быть вознесена до видения начала все­го сущего. Описывая, как такая душа приходит в восторг при мысли о будущем веке нетления, проп. Исаак Сирин пишет: «И от этого она возвышается в своем уме до самого сложения (создания) мира, когда не было ни твари, ни неба, ни земли, ни ангелов, ничего из того, что было приведено к бытию, и как Бог, единственно по Своей благой воле, сразу же привел все из небытия к бытию, и все предстало перед Ним в совершенстве».

Мсье Ле Конт дю Нуи продолжает:

«Позвольте нам попытаться ... проанализировать свя­щенный текст, несмотря на то, что он глубоко символичен и представляет из себя тайнопись научной истины».

Это необычайно великодушный подход – как будто бы бед­няжка Моисей изо всех сил старался представить научную кар­тину всего существовавшего, а получившиеся в итоге образы – это все, что ему удалось достичь. Ле Конт дю Нуи поясняет:

«Всемогущество Божие проявляется в том факте, что человек, происходящий от морских червей, сегодня спо­собен дать рождение высшему существу, желая стать его прародителем. Христос предоставляет нам доказательство, что это не неосуществимая мечта, но доступный идеал».

То есть, Христос является неким суперменом, а это и есть идеал, в направлении которого эволюционирует человек.

Ле Конт дю Нуи дает нам новый «критерий добра и зла», который, по его мнению, «абсолютен по отношению к Человеку»:

«Добро есть то, что содействует продвижению по пути эволюции ... Зло есть то, что противостоит эволюции ... Уважение человеческой личности основывается на при­знании человеческого достоинства как работника эволю­ции, как соработника Божия... Единственной целью чело­века должно быть достижение человеческого достоинства во всех его смыслах».

В продолжении он говорит, что есть «мыслящие люди» во всех религиях, и поэтому во всех религиях присутствует «еди­ное вдохновение», «духовное родство», «первоначальная иден­тичность». Он говорит:

«Единство религий должно быть обнаруживаемо в том, что божественно, а именно, универсально, в человеке... Независимо от нашей религии, мы все напоминаем лю­дей в долине, у подножия горы, которые пытаются взоб­раться на заснеженную вершину, возвышающуюся на все­ми другими. У нас у всех взгляд прикован к одной и той же цели... К сожалению, мы отличаемся друг от друга, так­же как и дороги, которыми мы следуем... Когда-нибудь, при условии, что восхождение по-прежнему будет про­должаться, все встретятся на вершине горы ... дорога же к ней не имеет большого значения».

Конечно же, вершина горы не является ни спасением души, ни Царством Небесным, но означает наступление хилиастической Новой Эры.

Нетрудно заметить, что взгляды Ле Конта дю Нуи совсем не православные и даже не отдаленно христианские, но деистичес­кие. Однако для нас будет не бесполезным познакомиться с этими взглядами, потому что за оболочкой религиозного релятивизма, который не может быть принят ни одним православным хри­стианином, скрываются эволюционные взгляды, которые совсем не чужды современным «христианским эволюционистам», в том числе и многим православным, и они открывают такие философ­ские и религиозные взгляды, на которые любому думающему православному христианину следует быть готовым дать ответ. Давайте выделим здесь две группы таких вопросов.

1. Как следствие всеобщности эволюции, которая принима­ется всеми эволюционистами (все в мире эволюционирует, ничего не исключается из этого природного процесса), ему ви­дится будущее человеческой эволюции в явлении «сверхчело­века» или «высшей расы». А также он говорит о будущем чело­веческой эволюции на уровне «морали и духовности». Может ли православный христианин согласиться с подобной верой? Если нет, то какими доводами он располагает, исключающими человека из этого всеобщего природного процесса?

2. Книга Бытия, по его мнению, должна «интерпретироваться по-новому», символично. А именно, грехопадение Адама не являлось историческим событием, а просто «символом рожде­ния человеческого самосознания». Может ли православный хри­стианин согласиться с этим? Как Православное Христианство понимает книгу Бытия?

Позвольте нам снова говорить о взглядах православных хри­стиан. В другой статье греческого архиепископата Православный обозреватель (6 февраля 1974) отец Антоний Костюрос отвеча­ет на вопрос, заданный одним из читателей: «Если Адам и Ева были первыми людьми, откуда же у их сына Каина появилась жена? Проливает ли Церковь какой-либо свет на этот вопрос?» О. Антоний говорит:

«Происхождение человека слишком отдалено от нас во времени, чтобы отдельный человек либо группа лиц могли знать об этом. [Для чего же тогда написана книга Бытия? – о.С] Наука все еще находится в поисках ответа. Слово Адам означает земля. Слово Ева – жизнь. В общем, и только в общем смысле, наша традиционные богословы говорят, что все мы происходим от одного мужчины и одной женщины... Есть и другие, которые считают, что человечество зарождалось в человеческих поселениях, в скоплениях людей то там, то здесь... Ни у одного из бого­словов нет определенного ответа по вопросу происхож­дения человека и его развития... Заря человеческой исто­рии покрыта тайной».

По взглядам отца Антония, именно наука пытается найти ответ на этот вопрос. Очевидно, что православное толкование книги Бытия довольно символично и образно; и нам так точно и неизвестно, существовал ли такой человек «Адам» или нет. Такие вот взгляды преподносятся официальной газетой гречес­кого архиепископата.

А что же говорит православное богословие об Адаме и первосозданном человеке? О чем же говорит православный празд­ник в память Адама и других святых праотцев? А как же быть тем, у которых Адам является святым небесным покровителем?

Безразлично ли православному христианину, что Церковь, если верны взгляды «христианских эволюционистов», могла на про­тяжении всех веков заблуждаться в своем учении по этому пред­мету, и что это учение теперь может быть пересмотрено, если «наука» выступит, наконец-то, с ответом на вопрос о проис­хождении человека? Будет ли преувеличением сказать, что для православного христианина сугубо важно приобщиться к очень ясному взгляду учения Церкви о происхождении человека, также как быть хорошо сведущим в понимании ограниченности научных исследований данного вопроса?

Позднее, отвечая на другой вопрос читателя, отец Антоний сообщает следующее:

«Возможно существовало много Адамов и Ев, появ­лявшихся одновременно в различных районах земли, ко­торые затем встретились. Как был создан человек, и как человек производил потомство в начале, покрыто тайной. Не позволяйте никому учить вас чему-либо иному. Наша Церковь предоставляет вам возможность размышлять о указанном вами предмете и приходить к вашим собствен­ным предположениям по этому поводу».

Ответ на вопрос «Откуда у Каина жена?» на самом деле очень прост: у Адама и Евы было много детей, о которых не упомина­ется в книге Бытия. Повествование книги Бытия проходит только по основной канве истории.

Отец Антоний Костюрос упоминает о возможности «зарож­дения человечества в скоплениях людей». Это относит нас к эволюционной теории «полигенезиса». Видный иезуит – «богослов» Карл Ранер (он до недавнего времени был еще довольно «консервативен» в своих взглядах на эволюцию)¹³⁵ исследовал этот вопрос и «примирил» эволюционный взгляд с христиан­ским догматом так, что это, без сомнения, послужит примером для подражания для греческого архиепископата в будущем. (Пра­вославные модернисты, как правило, всегда на шаг отстают от римских католиков в процессе внесения «дополнений» во взгля­ды Церкви.) В статье, озаглавленной «Первородный грех, по­лигенезис и свобода» (резюмированной в Богословском дайд­жесте, весна 1973) Ранер ставит два вопроса:

1. Как эволюция совместима с догматом о сверхъесте­ственных способностях Адама?

2. Можем ли мы серьезно рассматривать первого чело­века, который должен был эволюционировать, способ­ным на совершение первородного греха?

Он отвечает:

«Ученые предпочитают размышлять о гоминизации [т.е., создании человека], как о процессе, охватывавшим многих индивидуумов – скорее «популяцию» – чем толь­ко отдельную пару».

(В действительности же некоторые ученые согласны с этим, а некоторые нет.) Он говорит, что существовала первая опоз­наваемая группа людей («первый человек»), которая совершила первое грехопадение:

«Благословение могло быть дано первой группе лю­дей, и по отвержению от него этой группой по свободно­му и взаимному выбору, было утрачено для всего после­дующего человечества».

Затем Ранер ставит вопрос:

«Каким образом в первом человеке или же группе, та­кими как палеонтология их нам открывает, могла быть достигнута степень развития необходимой свободы, что­бы появилась возможность такого фатального выбора, как первородный грех? Как мы можем надъестественные или сверхъестественные райские условия «Адама» (индиви­дуума либо группы) пытаться привести в соответствие с тем, что нам известно о происхождении мира из биоло­гии, антропологии, культуры

И сам же отвечает на свой вопрос таким образом:

«Не легко точно установить, где и когда земное созда­ние становится духом и поэтому свободным... Мы можем спокойным образом считаться с фактом, что первород­ный грех был действительно совершен, но во время, кото­рое мы не в состоянии точнее определить. Это произош­ло «где-то» в течение довольно продолжительного периода времени, когда многие индивидуумы могли уже существо­вать и могли «одновременно» совершить влекущее за собой вину действие...»

Иначе говоря, все становится чрезвычайно туманно. И впол­не очевидно, что следующее поколение мыслителей вообще по­ложит конец подобной двусмысленности.

Недавно вышедшая книга другого иезуита наглядно подво­дит итоги в вопросе об отношении «просвещенного христиа­нина» к Адаму и раю. Стефан Трустер – голландский иезуит, который в своей книге Эволюция и догмат о первородном грехе, откровенно заявляет: «Те, кто относится серьезно к научному догмату об эволюции, не могут больше согласиться с традици­онной трактовкой». Так что нам следует найти «соответствую­щую нашему времени интерпретацию».

«Апологеты эволюционного догмата, – говорит он, –

представляют человечество как реальность, которая на протяжении истории только очень постепенно созревала до степени самоосознания. Ее ранние стадии возникно­вения должны рассматриваться как неуклюжие переход­ные формы, располагающиеся на одном, чрезвычайно примитивном уровне человеческого существования. Та­кие примитивные промежуточные формы человеческой жизни должны быть все еще тесно связанными с их дои­сторическим животным состоянием... Но в подобной эво­люционной теории нет места «райскому» существованию доисторического человека. Размещение чрезвычайно одарен­ного духовного человека на положении исключительного избранника у самых истоков человеческой жизни на зем­ле оказывается в совершенном противоречии с совре­менной научной мыслью по этому предмету».

Это, конечно же, так. И Трустер продолжает:

«Современная точка зрения, однако, совершенно уст­раняет возможность объяснения возникновения зла в мире за счет совершенного первым человеком греха. Как, в кон­це концов, такое примитивное человеческое существо могло оказаться способным отказаться от Божественного плана спасения; как такое примитивное существо смогло нарушить завет с Богом?»

Поэтому для Трустера грехопадение Адама не является исто­рическим событием, он «объясняет» существование зла, обозна­чая его новым термином: «феномен космической незрелости». Адам – это не один человек, но «совокупность людей». А книга Бытия – это

«идеализированный образ ... мир без греха; автор [книги Бытия] достаточно хорошо знает, что она не отвечает ре­альности... Собственно говоря, он и не намеревался ска­зать, что первозданное благословенное состояние Адама и Евы во всей своей чистоте было когда-то действительной реальностью в истории человечества».

Разумеется, если верить в эволюцию, нет смысла говорить о рае, пытаться соединить эти два совершенно разных понятия двух разных образов мышления – все равно что обманывать себя.

Идея эволюции привела таких «богословов», как Трустер, к решительным выводам; можно ли верить в эволюцию и не де­лать таких выводов?

В прошлом римские католики испытывали некоторые труд­ности в знаниях о начале жизни человека, при условии согласия со взглядами эволюции. Различные теории допускаются в зависимости от того, что позволено думать. Мне не известно, что разрешено сейчас, но когда-то не дозволялось верить в то, что человеческая душа могла эволюционировать из материи. Но все должны были верить, что человеку давалась душа в определен­ный момент. В этот момент он становился человеком, и поэтому на него больше не распространялись законы эволюции.¹³⁶ Это просто удивительно, как опять эти «эпициклы» приспособили теорию к требованиям веры.

Или вы верите в эволюцию – в этом случае человек пред­ставляет собой очень примитивное создание, которое происхо­дит от животного, и учебники по эволюции скажут вам, что человек по-прежнему остается дикарем внутри себя, а все кар­тинки наглядно продемонстрируют вам, как он эволюциони­ровал от обезьяноподобного существа – или вы верите в то, что человек происходит от создания, намного превосходящего то, чем мы сами сегодня являемся, кто в определенном смысле был совершенным человеком и не был подвержен тлению. Святые Отцы говорят нам даже и о том, что Адам не извергал из себя фекалии. Плоды древа жизни предназначались ему в пищу, но он не ел так, как мы едим сейчас.

В «Беседах с Мотовиловым», преп. Серафима Саровского целый раздел посвящен состоянию Адама: о том, как он не был подвержен ни ранам, ни боли. Он был совершенно не­чувствительным к действиям стихий, он не мог потонуть в воде и т.д.

Интересно, что даже в средние века, Фома Аквинский ставил точно такие же вопросы, пытаясь их разрешить: каково было состояние Адама, извергал ли он фекалии, как могло быть так, что ему нельзя было причинить никакого вреда? Он составил подробные объяснения. Прежде всего, он говорит о том, что Адам извергал фекалии, так как нельзя поверить в то, что он состоял из другого вещества, чем мы сегодня. Во-вторых, он был свободен от всякого вреда и не мог утонуть не потому, что это было невозможно, а потому что Бог устроил так, что он никогда не претыкался на своем пути, никогда вода не поднималась на­столько, чтобы подвергать опасности его жизнь и т.д. Иначе говоря, Бог устроил мир так идеально, что Адам передвигался очень внимательно, и ничто не могло причинить ему никакого вреда.

Но Православие считает, что наша природа была создана бес­смертной. Авва Дорофей говорит об этом в первых главах своих бесед, где он предлагает нам образ Адама, первозданного челове­ка, воодушевляя нас на то, к чему мы должны стремиться вер­нуться. Нам предназначалось жить вечно в своем теле, и так мы были созданы в начале. Только после грехопадения мы утрати­ли эту природу и это блаженное состояние, при котором Адам был уподоблен Богу.

Согласно православному взгляду, бессмертное состояние че­ловека в раю было его природой. Теперь наша природа измене­на. Тогда у нас была возможность бессмертия; теперь наша при­рода изменена до состояния смертности, то есть, смертности по плоти.

Католики же учат противоположному: что состояние чело­века в раю было сверхъестественным состоянием, что человек был точно таким, каким мы знаем его сейчас – смертным чело­веком – но Бог одарил его дополнительной способностью, дал ему особое благословение. Когда он согрешил, он просто отпал от этого благословения, которым был дополнительно награж­ден; соответственно, его природа изменена не была.

Но по православному взгляду, сама природа наша подверг­лась изменению и смерти при падении. Христос – новый Адам; и в Нем восстановлена наша прежняя природа.

Некоторые Отцы, такие как преп. Симеон Новый Богослов, подробно останавливались на этом вопросе: почему мы тогда сразу же не стали бессмертными, когда Христос умер и воскрес? Как говорит преп. Симеон, потому, чтобы не было насилия в нашем спасении: мы все еще должны достигнуть нашего спасе­ния. И вся тварь ожидает, чтобы мы достигли нашего спасения, тогда она также восстановится до состояния, в котором она пребывала до грехопадения – а, в действительности, даже до состояния высшего.

Все это является тайной Божией и выходит за пределы на­шего понимания, но все-таки нам достаточно известно об этом от святых Отцов. У преп. Симеона есть подробное высказыва­ние о состоянии человека до грехопадения. Все творение, го­ворит он, было нетленным, как и человек, и только по грехо­падении тварь начала умирать. Когда явится новый мир, «новое небо и новая земля» (см.: Апок. 21, 1), тогда «кротцыи (...) наследят землю» (Мф. 5, 5). Что это за земля? Это та же зем­ля, которую вы видите вокруг себя, только она сгорит и будет восстановлена так, что вся тварь станет бессмертной. К этому и стремится все творение, поэтому и стенает вся тварь. Когда св. ап. Павел говорит, что «суете тварь повинуся» (Рим. 8, 20), это означает, что она стала подвержена тлению по вине грехо­падения человека.

Но позвольте вернуться к «православным христианским эво­люционистам», чьи идеи вполне согласуются с современной римской католической мыслью по предмету эволюции, и кото­рые поднимают и другие дополнительные вопросы и значения эволюционной теории, в которых православному христианину следует хорошо разбираться.

Феодосий Добжанский – русский православный ученый, который часто цитируется другими «христианскими эволюци­онистами». Хорошо известный генетик, он в настоящее время является профессором генетики в Калифорнийском универси­тете в Дейвисе. Я думаю, что он все еще занят плодовой мушкой, продолжая ставить эксперименты на ней, чтобы доказать теорию эволюции.¹³⁷ Он родился в России в год канонизации преп. Феодосия Черниговского (1900) в ответ на молитву своих роди­телей; и поэтому он и был назван Феодосием. Но, увы, стал вероотступником. Он приехал в Америку в двадцатых годах, и с тех пор стал американцем.¹³⁸

Его имя находилось под строгим запретом в советской Рос­сии, хотя советские ученые и знали о нем. Однажды неожиданно был показан фильм на одном научном собрании, в котором он был снят, раздались громкие одобрительные возгласы; но впос­ледствии фильм был изъят. О его существовании вообще не упоминалось, так как он покинул Россию. Хотя по своим взгля­дам он был скорее коммунистом.

Хотя он и был крещен в Православии, но когда его жена скончалась, он кремировал ее тело, а затем развеял ее пепел в горах Сьерры.¹³⁹ Насколько известно, он никогда не посещает церкви и, казалось бы, находится вне религии. Несмотря на это, за христианско-эволюционные взгляды ему была присвоена почетная степень доктора богословия Свято-Владимирской пра­вославной семинарией в Нью-Йорке в 1972 году. В то же время он выступает с обращением ко второй международной бого­словской конференции православного богословского общества в Америке, на которой присутствуют все признанные «богосло­вы» от самых различных православных обществ. Его идеи об эволюции, на основе которых он и многие официальные пред­ставители Православия в Америке определяют принадлежность к «православной» точке зрения по этому вопросу, опубликованы в двух православных периодических изданиях: Свято-Влади­мирский богословский ежеквартальный журнал и Забота.

В статье «Эволюция: особый способ Божьего творения» (За­бота, весна 1973), которая неоднократно печаталась и краткое содержание которой помещалось без каких-либо комментари­ев во многих православных периодических изданиях в Амери­ке, Добжанский обвиняет в «богохульстве» всякого, кто не со­гласен с теорией эволюции. Так, в своей статье он говорит: «Естественный отбор – это слепой творческий про­цесс... Естественный отбор не работает по заранее предопределенному плану».

Добжанский, отмечая необыкновенное разнообразие жизни на земле, называет его «капризным и вычурным». Он говорит: «Что за бессмысленность действия в том, чтобы про­извести множество видов ex nihilo [из ничего], а затем позволить большинству из них вымереть! ... Какой же смысл существования на земле двух или трех миллионов видов? ... Может быть, в этом проявляется веселое распо­ложение духа Творца? Творец ... таким образом шутит?»

Нет, рассуждает Добжанский:

«Органическое разнообразие становится, однако, ра­зумным и понятным, если живой мир был создан Твор­цом не в результате беспричинного каприза, но эволю­ции, подталкиваемой естественным отбором. Совсем неверно рассматривать сотворение мира и эволюцию как две взаимоисключающие альтернативы».

Здесь, фактически, имеется в виду, что не имеет значения, есть ли Бог или нет. По его мнению Бог создал два или три милли­она видов с помощью естественного отбора. Неужели в этом больше смысла, чем в том, что Он сотворил всех первородных тварей сразу?

Согласно взглядам Добжанского, не существует никакого пла­на; всем руководит слепой процесс. У православного христиа­нина, таким образом, возникает вопрос: Если Бог полагает начало процессу эволюции, каким образом его окончание не в Его власти? Как же быть с Божиим промыслом, без которого «и волос с головы вашей не пропадет» (Лк. 21, 18)?

Таким образом, «эволюционно-христианская» философия обнажает лживость самого вопроса, на который эволюционис­ты пытаются дать ответ. Творческие деяния Божий не являются достаточными для объяснения разнообразия всей видимой твари; требуется лучшее объяснение, основанное на ясно выраженных нехристианских представлениях, что Бог не имеет власти над своим творением, и что Его промысл не существует.¹⁴⁰ «Бог» такой эволюционной философии явно принадлежит филосо­фии деизма, а взгляды «христианского эволюциониста» нераз­личимы от взглядов «полухристианина» (или нехристианина) Ле Конта дю Нуи.

Во взглядах Добжанского преобладают христианско-либеральные идеи о том, что книга Бытия символична, что осозна­ние человеком своего бытия является причиной трагичной бес­смысленности, царящей в мире сегодня, и что единственным выходом из этого тупика для человека – это осознание того, что он может стать работником фабрики творения мира, так как участие в этом предприятии соделывает смертного человека частью бессмертного Божьего проекта. И он заключает:

«Самая галантная, и в еще большей степени успешная попытка такого служения – участия в бессмертном Бо­жьем проекте – принадлежит Тейяру де Шардену».

В завершении мы рассмотрим взгляды эволюциониста, ко­торого можно назвать великим «пророком» эволюции нашего времени – Тейяра де Шардена. Он действительно является «хри­стианским эволюционистом» столетия, глубоко почитаемым православными, а некоторыми «православными богословами» (как мы убедимся в дальнейшем) объявляется равным святым Отцам Православной Церкви.

Пьер Тейяр де Шарден (1881–1955) был членом француз­ского ордена иезуитов, священником, «богословом» и палеон­тологом, который присутствовал при открытии многих вели­ких находок остатков ископаемого «человека» в XX столетии. Вместе с двумя другими сотрудниками он принял участие в «открытии» (что впоследствии оказалось подделкой) пилтдаунского человека.¹⁴¹ Он обнаружил зуб, который был признан окрашенным. Неизвестно, принимал ли участие он в этой под­делке или нет. Один из участников был обвинен в фальсифика­ции пилтдаунского человека; свидетелей же заставили умалчи­вать о каком-либо участии Тейяра де Шардена. Но уже из ранних записей установлено, что именно он обнаружил зуб.¹⁴²

Тейяр присутствовал при новых открытиях яванского чело­века, которые каким-то образом оказались в шкафу под замком где-то в Голландии, где они и скрывались от каких-либо даль­нейших исследований. Он присутствовал при многих открыти­ях пекинского человека, хотя и не с самого начала. Он также присутствовал и при исчезновении ископаемых останков пе­кинского человека.¹⁴³ Так что у нас нет больше останков пе­кинского человека; остались всего лишь зарисовки и копии.

Но прежде всего, Тейяр, главным образом, отвечал за научную интерпретацию фактов всех этих находок. И, как он сам говорил: «Это было большой удачей, необычной в научной ка­рьере, оказаться на месте в тот момент, когда ... увидели свет кардинальные находки в истории ископаемых ос­танков человека!»

Все это вместе взятое он умело использовал для доказатель­ства эволюции человека. Мы не станем рассматривать сейчас эти доказательства, но отметим, что все они очень не тверды. Один автор-эволюционист Ф. Кларк Хаулл (автор работы Пер­вый человек) заметил, что:

«Одна из основных трудностей заключается в том, что действительно важные для науки находки ископаемых человеческого черепа обнаруживаются исключительно редко: все, что было найдено на сегодняшний день, могло быть уложено в одном большом гробе. Все же остальные находки должны быть отнесены к чему-то другому».

И нам по-прежнему неизвестно о соотношении этих раз­личных находок друг к другу.

Тейяр де Шарден был одновременно и ученым, и «мисти­ком». Удивительно не то, что в нем сливается и одно, и другое (в конце концов, он был иезуитом), но то, что он одинаково уважаем и богословами – римскими католическими богосло­вами и фактически многими так называемыми православны­ми богословами, – и учеными. Вступление к его книге Фено­мен человека написано Юлианом Хаксли, внуком знаменитого современника и сторонника Дарвина, Т.Х. Хаксли. Эволюцио­нист Юлиан Хаксли является абсолютным атеистом. Он не мо­жет полностью согласиться со стремлением Тейяра примирить католицизм с эволюционизмом, но в принципе он согласен с его философией.

Это относит нас к предмету, который мы обсуждали ранее:¹⁴⁴ ожидание человеком слияния религии и науки. Ученые на западе в средние века, в период Возрождения, когда зарождалась совре­менная наука, были все мистически ориентированы. Тогда цар­ствовала философия Пифагора. Джордано Бруно (1548–1600), считающийся предтечей современной науки и философии, был пантеистом-мистиком. Он верил в то, что весь мир – это Бог, что Бог – это душа мира, и что «Природа – это Бог во всем сущем». Его философия соединяла религию и науку в единое пантеистическое видение.

В девятнадцатом веке пророк социализма Сэн-Симон гово­рил, что приходит время, когда не только социальный порядок станет религиозным учреждением, но наука и религия объеди­нятся, и наука больше не будет атеистической. Такого мыслите­ля, который бы объединил науку и религию, и мог ожидать Сен-Симон.

В девятнадцатом веке американский философ Ральф Уолдо Эмерсон также говорил нечто подобное. Так как он был свиде­телем условий, при которых вера человека была отделена от знания вследствие современного просвещения, он призывал к реставрации единства в человеке и говорил о том, как мы мо­жем снова соединить веру и знание. Он пишет об этом в своем эссе «О природе»:

«Причина того, что миру не хватает единения, и он лежит разбитым в обломках, заключается в том, что чело­век разъединен сам в себе. Он не может быть натуралис­том до тех пор, пока не удовлетворит все требования духа. Любовь в равной степени есть и требование, и перцеп­ция.... Глубокое взывает к глубокому, но в реальной жиз­ни такого единения не происходит. Есть целомудренные мужи, которые поклоняются Богу согласно преданию своих отцов, но их чувство долга не распространено еще на все их способности. [То есть, у них есть чувство долга по от­ношению к своей религии, но они не преследуют целей науки и философии должным образом.] Есть и терпели­вые натуралисты, но они замораживают предмет исследо­вания в лучах холодного света своего понимания. [То есть, они отделяют философию от религии.] ... Но когда вер­ный мыслитель, решившийся отделить каждый предмет от личных отношений и рассмотреть его в свете мысли, в то же время, сможет разжечь в науке огонь самых святых чувств, тогда Бог снова проявляется в своем творении».

Тейяр де Шарден и является пророком, который обещает реализовать эти ожидания, который открывает, что противоре­чия между наукой и религией снова исчезают.¹⁴⁵

Феодосий Добжанский в своих статьях в Свято-Владимирс­ком богословском ежеквартальном журнале и Заботе приходит к выводу, что Тейяр де Шарден пытается показать это в своих книгах. Тейяр, как он пишет, описывает три стадии, пользуясь при этом своей собственной терминологией, через которое прошло эволюционное развитие:

«Прежде всего, космогенез – эволюция неодушевлен­ной природы; во-вторых, биогенез – биологическая эво­люция; и, в-третьих, ноогенез – развитие человеческой мысли».

Тейяр также говорит и о «сферах: «биосфера» – сфера жиз­ни; и «ноосфера» – сфера мысли. Он говорит о том, что весь земной шар в данный момент опутан паутиной мысли, которую он называет «ноосферой».

«До сих пор, – продолжает Добжанский, – Тейяр твердо опирался на факты, которые можно продемон­стрировать. Теперь, чтобы закончить свое богословие природы, он допускает возможность пророчества, основанной на религиоз­ной вере. Он говорит об «убеждении, в строгом смысле, недости­гаемом для науки, о том, что вселенная приобретает направле­ние, которое – при наличии у нас веры – должно привести к некоему необратимому совершенству».

Добжанский одобрительно относится к следующему опре­делению эволюции Тейяра де Шардена:

«Является ли эволюция теорией, системой или гипо­тезой? Она есть нечто большее – всеобщий постулат, которому все теории, все гипотезы, все системы обязаны своим началом, и которому они должны поклоняться и соответствовать, тогда только они будут мыслимыми и истинными. Эволюция есть свет, освещающий все факты, траектория, которой должен следовать ход мысли. Вот что такое эволюция».¹⁴⁶

То есть, эволюция становится, по мысли Тейяра, своего рода универсальным откровением для человечества, которое прини­мается многими и многими людьми, независимо от того, кто они, христиане ли, атеисты или кто-либо еще. И все, включая религию, должно пониматься эволюционно.

В работах Тейяра де Шардена так много жаргона своего соб­ственного изобретения, что очень легко согласиться, либо не согласиться с ним, не отдавая себе даже полного отчета в пони­мании всего хода его мысли. Прежде всего, необходимо понять то, что вдохновляло его мысль, так как именно это и породило мировоззрение, пленившее фантазии современных интеллекту­алов, как «христиан», так и атеистов, несмотря на трудности его языка.

Вдохновением же для Тейяра де Шардена и для его последователей послужило некое всеединство реальности, соединяющее Бога и мир, духовное и принадлежащее миру, в единый гармоничный и всеобъемлющий процесс, который не только интеллектуально постигаем современным интеллектом, но и может быть прочувствован чувствительной душой, тесно соприкасающейся с духом современной жизни; тогда следующая ступень такого процесса предчувствуется «современным человеком», поэтому Тейяра де Шардена и называют «пророком» даже совсем неверующие люди: он очень «мистически» предрекает будущее, как раз на которое и рассчитывает сегодня каж­дый думающий человек¹⁴⁷ (кроме, разумеется, осознанных пра­вославных христиан).

У этой всеединой мысли Тейяра де Шардена две стороны: светская (с помощью которой он привлекает и удерживает даже таких абсолютных атеистов, как Юлиан Хаксли), и духовная (с помощью которой он привлекает «христиан» и приобщает к «религии» неверующих).

Собственные высказывания Тейяра де Шардена не оставля­ют никаких сомнений, что прежде и превыше всего он был страстно влюблен в этот мир, в эту землю:

«Мир (с его ценностью, его непогрешимостью и его благом), когда все сказано и сделано, есть первое, после­днее и единственное, во что я верю.

Теперь земля, конечно же, может сжать меня в своих гигантских объятиях. Она может наполнить меня своей жизнью или снова обратить меня в ее прах. Она может украситься для меня всякими чарами, всяким ужасом, вся­кой тайной. Она может одурманить меня своим ароматом осязаемости и нераздельности».

Такая его вера, конечно, оставляет православных христиан далеко вне. Он верил в то, как это точно воспроизводит один из его биографов, что «спасение больше не нужно искать в «устра­нении от мира», но в активном «участии» его возведения». Он сознательно оставлял «старые» формы христианской духовно­сти в пользу новых, светских. Он презирал «все эти прекраснодушные сказания о святых и муче­никах! Какой же нормальный ребенок захотел бы прове­сти вечность в окружении таких зануд?»

Он считал, что «всем нам в большей или меньшей степени не хватает в данный момент нового определения святости». И писал: «Современный мир – это мир эволюции; и, исходя из этого, статические концепции духовной жизни должны быть продуманы по-новому, а классическое учение Хри­ста должно быть заново истолковано».

Такие мысли являются отражением свержения старой Нью­тоновской вселенной. Тейяр желает причислить Христианство к той же категории, так как оно также связано с классическим статичным образом мышления. Теперь же у нас новый образ мышления; и поэтому, подобно новой физике, должно появиться новое Христианство.

Но философия Тейяра – это не просто секуляризация Хри­стианства; ее наиболее мощный и имеющий решающее влия­ние аспект состоит в одухотворении (спиритуализации) мира и светской деятельности. Тейяр не только лишь был влюблен в мир и его «современный прогресс» и научное развитие; его отличительной чертой было предание всему определенной «ре­лигиозной» значимости. Он писал:

«Так это действительно истинно, Господи? Содействуя распространению науки и свободы, я могу повысить плот­ность божественной атмосферы, как саму по себе, так и исключительно для себя: атмосферу, в которую желает погрузиться все мое существо? Прильнув теснее к земле, тем самым я становлюсь ближе к Тебе...

Пусть энергии мира, украшенные нами, преклонятся перед нами и возьмут на себя иго нашей власти.

Пусть род человеческий, возросший для более полно­го сознания и великой силы, начнет объединяться в бога­тые и счастливые организмы, в которых жизнь будет на­правлена для лучшего использования и принесет в сто раз больше плода».

Для него «Бог» может быть найден только в мире:

«Я не использую образы, когда говорю, именно через длину и ширину, и глубину мира в движении человеку открывается опыт и видение его бога».

В полном согласии со временем светским, хотя оно и являет­ся временем «поиска», он заявляет, что: «прошло то время, когда Бог мог просто навязывать нам Свою власть как Господин и Хозяин Своего владе­ния. Отныне мир будет преклоняться только перед орга­ническим центром своей эволюции».

Для него «эволюция» не является идеей, разрушительной для религии, но религиозной идеей самой по себе:

«Христианство и эволюция не являются двумя непри­миримыми способами восприятия мира, но двумя разны­ми перспективами, предназначенными для соответствия и дополнения друг друга».

Он горячо верил и учил о том, что «эволюция своим появле­нием влила, так сказать, новую кровь в перспективы и стремле­ния Христианства». «Эволюция», по учению Тейяра, действи­тельно расчищает дорогу для нового откровения Божия:

«Земля ... может бросить меня на колени в ожидании того, что созревает в ее груди ... Она стала для меня, кроме самой себя, телом того, кто есть и кто придет».

Эволюция по Тейяру – это процесс, который включает в себя «построение космического тела Христа, в котором все су­щее соединяется с Богом».

Верный сын римской католической церкви, Тейяр выражает свое миросозерцание единения Бога и мира в духе латинской теологии, предлагая для католической мысли «новое развитие» в своей удивительной идее о «Пресуществлении» земли¹⁴⁸:

«Как человечество ассимилирует материальный мир, и как Дух Святой [т.е. римско-католический Святой Дух] ассимилирует наше человечество, так и евхаристическая трансформация идет далее и завершает пресуществление хлеба на алтаре. Шаг за шагом она непреодолимо овладе­вает вселенной... Причастные виды формируются мировой всеобщностью, а продолжительность мирового творения означает время, необходимое для его посвящения».

В этом процессе эволюции «Тело Христово» обретает фор­му в мире – это не есть Христос Православия, но «Христос универсума» или «Сверх-Христос», что Тейяр определяет как «синтез Христа и вселенной». Этот «эволюционирующий Хри­стос» провозгласит единство всех религий:

«Все религии сходятся в одной точке – во вселенском Христе, кто исчерпывающим образом удовлетворяет их чаяния: это, на мой взгляд, единственно возможное обра­щение мира, единственно мыслимая форма религии бу­дущего».

Христианство для него не является единственно верной ис­тиной, но всего лишь «эмерджентным филюмом эволюции», подверженным изменению и трансформации, как и все в этом «эволюционирующем» мире. Как и римские папы в наше вре­мя, Тейяр не стремится к «обращению» всего мира, но предла­гает папский Ватикан в качестве некоего мистического центра религиозного поиска человека, надвероисповедального Дель­фийского оракула. Один из его почитателей резюмирует такую точку зрения:

«Если христианству ... действительно суждено стать ре­лигией будущего, то существует только один путь, по ко­торому оно может надеяться подняться до сегодняшних великих направлений мыли человечества и ассимилиро­вать их; этот путь проходит по оси, живой и органичес­кой, его католичности, центр которого находится в Риме».¹⁴⁹

В то время как вселенная «эволюционирует» в «тело Хрис­тово», сам человек достигает высшей точки своего человеческо­го развития в «сверхчеловечестве». Тейяр пишет:

«Опыт обязывает наш разум допускать существование чего-то более великого, чем то, что представляет из себя человек на сегодняшний день, находящийся в стадии со­зревания на земле».

Как Ле Конт дю Нуи, так и фактически все мыслители, придерживающиеся «религиозных» взглядов на эволюцию, Тейяр отождествляет эволюционирующее «сверхчеловечество» с Хри­стом, и обратно, рассматривает Христа нераздельно от «сверхче­ловечества»:

«Чтобы иметь возможность продолжать молиться, как и прежде, теперь мы должны сказать себе, когда мы смотрим на Сына Человеческого (не «Apparuit humanitas но) «Apparuit Superhumanitas» (явление «сверхчело­вечества»)».

Здесь мысль Тейяра становится «мистической», и он ясно не объявляет, сохраняется ли человеческая личность в «сверхчело­вечестве», или она просто растворяется во вселенском «Сверх­Христе».

По выражению его биографа:

«Человечество достигнет точки развития, в которой оно совсем отделится от земли и соединится с Омегой... «Фе­номен, по внешнему признаку напоминающий, пожалуй, смерть (пишет Тейяр), но в действительности же является просто метаморфозой и вступлением в сферу высшего синтеза».

«Высший синтез», вершина эволюционно-духовного про­цесса, является тем, что Тейяр назвал «точкой Омега»:

«Наступит день, говорит нам Евангелие, когда напря­жение между человечеством и Богом, постепенно нарас­тающее, достигнет границ, предписанных возможностя­ми этого мира. И тогда придет конец. Тогда присутствие Христа, негласно накапливавшееся во всем существую­щем, внезапно станет видимым – как вспышка света от горизонта до горизонта. В недрах сил, скрепляющих саму вселенную, будут выработаны духовные атомы мира, ко­торые овладеют либо внутри, либо вне Христа (но все­гда под влиянием Христа) счастьем или болью, угото­ванные для них живой структурой плеромы [полнота, преизбыток]».

Эта «точка Омега» не есть цель, лежащая за пределами этого мира, но только завершение «движения вселенной к ее эволю­ционной цели»; за «вершину эволюции принимается ... вос­кресший Христос парусии». Всем людям, по мнению Тейяра, следует желать достижения этой цели, так как «аккумуляция желаний должна привести к прорыву плеромы для нас». И сно­ва он утверждает:

«Содействие всеобщей космической эволюции – это единственное сознательное действие нашей воли, кото­рое адекватно может выразить нашу преданность эволю­ционному и вселенскому Христу».

Однако явление парусии неизбежно, независимо от воли человека, так как она является кульминацией природного процесса:

«Уникальным событием этого мира будет физическое воплощение верных во Христе, тех, которые от Бога. Вы­полнение этой главной задачи носит характер неизбеж­ности и слаженности природного процесса эволюции».

Несомненно, что он совершенно оторвался от всех идей Хри­стианства, известных до него. Христианство перестает быть лич­ным спасением души и становится мировой эволюцией чело­вечества по законам природных процессов в направлении точки Омега.

Христианам не следует бояться естественного процесса эво­люции который, как уверяет Тейяр, только неуклонно прибли­жает их к Богу:

«Будучи на мгновение напуганным эволюцией, сейчас христианин осознает, что она предлагает ему ни что иное, как чудесное средство все большего единения с Богом, все больше отдавая ему самого себя. В плюралистическом и статическом мире природы вселенское владычество Хри­ста все еще могло восприниматься как внешняя и прихо­дящая извне сила. В духовно направленном мире эта энер­гия «Христова» приобретает черты неизбежности и интенсивности совсем другого порядка».

Следует уделить внимание еще некоторым из взглядов Тей­яра де Шардена. Интересно, что его поиски государственного устройства выводят нас за пределы коммунистического тупика. В годы Второй мировой войны он писал, что коммунизм, фа­шизм и демократия – все они ведут борьбу друг с другом, и что мы должны выйти за пределы этого:

«Великим делом для современного человечества будет выход за известные пределы, преодолевая некий порог со­знания более высокого порядка. Люди, которых воодушев­ляет это убеждение, составят однородную категорию, не­зависимо от того, христиане ли они или нет.

Великим событием, приближения которого мы ожи­даем, будет открытие синтезирующего акта поклонения, в котором объединены и обоюдно возвышены, страстное желание завоевания мира и страстное желание единения с Богом; акт поклонения, несущий жизнь, первый в своем роде, соответствующий новой эре Земли».

Можно убедиться, что хилиазм у Тейяра звучит очень на­стойчиво: он проповедует пришествие Новой Эры:

«В коммунизме, какие бы не были его корни, вера во вселенский человеческий организм достигла состояния удивительной возвышенности... С другой стороны, в его чрезмерном восхищении материальными силами Вселен­ной, он методично исключил для себя будущие возмож­ности духовного перерождения Вселенной».

Иначе говоря, ответ будет найден, если коммунизм допол­нить духовностью.¹⁵¹ Тейяр продолжает:

«Мы должны объединиться. Нет больше политических фронтов, кроме одного великого крестового похода за че­ловеческое развитие... Демократ, коммунист и фашист долж­ны выбросить за борт уклонения и ограничения своих систем и с полной силой преследовать цели позитивных ус­тремлений, которыми подпитывается их энтузиазм, а затем, вполне естественно, новый дух разорвет оковы, которыми он все еще окован; эти три течения сольются в концепцию одной общей цели; а именно, приближение духовного бу­дущего Мира... Человеческая функция заключается в том, чтобы строить и управлять всей Землей... Впереди у нас осознание того, что величайший предмет познания, пресле­дуемый наукой, есть ничто иное, как открытие Бога».

Таким вот образом мистицизм оказывается в центре науки. Наука в наши дни утрачивает свою ориентацию; ее границы размыты, она постулирует положение, которое утверждает, что вся вселенная состоит из антиматерии, что ставит ученых в ту­пик.¹⁵² Все оканчивается мистицизмом. Тейяр пишет:

«Одно поистине естественное и действительное челове­ческое Единство – это Дух Земли... Все завоевывающая страсть начинает проявлять себя, которая отметет или преобразует то, что до этого являлось незрелостью земли.... Призыв к великому Союзу [т.е. вселенское единство чело­вечества], становление которого является единственным делом, осуществляемым сейчас в природе... – Неужели все, на основе этой гипотезы, по которой (в соответствии с открытиями психоанализа) Любовь является простейшей и универсальной психической энергией, вокруг нас не проясняется...? Чувство Земли – это непреодолимое на­пряжение сил, которое наступит в нужный момент, чтобы объединить их [все человечество] в единой страсти.

Век наций прошел. Задача, стоящая перед нами, если мы только не погибнем, в том, чтобы стряхнуть с себя прах древних суеверий и выстроить Землю...

Великое столкновение, в результате которого мы по­явимся, консолидирует в мире необходимость веры. Дос­тигнув более высокой ступени самообладания, Дух Земли будет испытывать нарастающую жизненную необходи­мость обоготворения; из недр вселенской эволюции под­нимается Бог в нашем сознании более великим и более необходимым, чем когда-либо...

В какой же другой момент в Ноосфере более настой­чивым образом возникает необходимость обрести Веру и Надежду, чтобы придать смысл и одушевить гигантский организм, который мы строим?»

Тем самым он имеет в виду, что вся современная революция утратила саму себя. Когда она пытается построить новый рай, она разрушает все; поэтому она нуждается в пополнении рели­гиозным значением, что Тейяр и обеспечивает. Все, что суще­ствует в современной жизни, является благом. При условии до­полнения одной идеей о том, что все движется по направлению к новому духовному царству. Далее Тейяр говорит:

«Эволюция Мира в направлении духа в нас становит­ся осознанной... Мы еще не в состоянии полностью по­нять, куда она нас приведет, но было бы абсурдным со­мневаться в том, что она приведет нас к концу, имеющему высшую ценность».

При этом он претендует на роль пророка, хотя он совсем не уверен, куда все движется.

«Всеобщий принцип нашего единства не может обна­руживаться единственно в созерцании той же Истины или в единственном желании, которое Нечто способно пробудить, но единственно в притягательной силе, кото­рое Некто излучает».

«Поэтому, несмотря на все видимые невозможные слу­чаи, мы неминуемо приближаемся к новой эре, в которой Мир отбросит свои цепи и отдаст себя, наконец, на волю сил его внутренних свойств...

Обладая двухтысячелетним багажом мистического опы­та [римского католицизма], связь, которую мы можем ус­тановить при помощи личного Фокуса Вселенной, по­зволила приобрести нам так много явно выраженного богатства, насколько эта связь позволяет, при двухтысяче­летием опыте науки в природных сферах Мира. Рассмат­риваемое как «филюм» любви, Христианство такое жи­вое, что в этот самый момент мы можем наблюдать, как оно подвергается необыкновенной мутации, возвышая себя до более устойчивого состояния осознания своей универсальной ценности.

Неужели мы не на пути дальнейшего преобразования, всеобщности, реализации Бога в самом сердце Ноосферы [умственного мира], прохождения кругов [т.е., всех сфер] к их общему Центру, первого, наконец, появления «Теосферы» [т.е., когда человек и мир становятся Богом]?»

Это стремление очень глубоко в современном человеке – это и есть то, что он желает. Все современные философские хилиастические, социалистические системы оканчиваются тем, что Бог оказывается «выброшенным», Христианство выброше­но, а мир оказывается обожествленным. Мир является телом Божьим, а человек желает быть богом. Теперь, когда человек прощается с Богом, Бог «умирает», а на смену рождается сверх­человек. Тейяр выражает желание современного человека, кото­рое описано Достоевским в «Великом инквизиторе». Он пыта­ется соединить духовную сторону с научной в условиях Нового Порядка, который будет политическим порядком. Он является пророком антихриста.¹⁵³

И, таким образом, современный рационализм в наше время угасает. Разум приходит к сомнению, даже отрицанию самого себя.¹⁵⁴ Наука находится в тупике, она не знает, что такое материя, что ей дано знать, а что не дано. Релятивизм проникает во все сферы. Некоторых такое сомнение и релятивизм приведут к философии абсурда.¹⁵⁵

Получается так, что, пройдя через все эти эксперименты богоотступничества, человек не в состоянии ничего для себя выработать. Он попробовал все, и каждый раз он был уверен, что наконец-то нашел ответ. Когда ему удавалось найти нечто но­вое, со временем оно оказывалось также отброшенным. Гряду­щее поколение отбрасывало все предыдущее. Теперь человек стал уже сомневаться в реальности существования мира и в том, что он сам есть такое. Многие оканчивают жизнь самоубий­ством. Многие занимаются разрушением. Что же остается чело­веку? Ничего не остается, как ждать нового откровения. И со­временный человек и находится в таком состоянии: не имея ни системы ценностей, ни веры – ничего другого не остается, как принять то, что приходит под видом этого нового откровения.

Эволюционная философия Тейяра де Шардена, строго гово­ря, является продуктом смешения современной философии и римского католицизма. Насколько бы чужд не казался тейяр­дизм некоторым аспектам ультрамонтанского римского като­лицизма вчерашнего дня, не может быть сомнений в том, что он находится в глубокой связи и гармонии с ярко выраженными глубинными «духовными» течениями отступившего от истин­ной веры Рима. Так, Рим присваивает статус «мира иного» явле­ниям мира сего, проповедует хилиастический конец мира, или, по современному выражению Ватикана, «санктификацию мира».

В среде римского католицизма тейярдизм оказывается новым «откровением», таким же оправданным и «традиционным», ка­ким было несколько столетий назад откровение «Священного Сердца Иисуса», которое и вдохновило Тейяра на одно из его «мистических» медитаций в монологе о Боге:

«Два столетия назад твоя церковь [римская католичес­кая] впервые почувствовала особенную силу твоего серд­ца... Но теперь [мы начинаем] осознавать, что главной целью в этом явлении для нас твоего сердца, было возможнос­тью для нашей любви избежать ограничений слишком узкого, слишком точного, слишком ограниченного твоего образа, который мы сами для себя создали. Что я различаю в твоей груди, является просто огненной печью; и чем больше приковывается мой взгляд к ее пыланию, тем боль­ше кажется мне, что все вокруг в очертаниях твоего тела расплавляется и безгранично растекается, до тех пор пока в твоих чертах я не начинаю различать образ мира, погру­женного в пламя».

«Откровение Священного Сердца», каким оно здесь пред­ставлено, всего лишь оказывается подготовительным этапом к еще более универсальному откровению «эволюции» в наше время. Даже «реакционер» папа Пий IX в девятнадцатом столе­тии вовсе не предал анафеме эволюционные взгляды Джорджа Джаксона Миварта, но удостоил их автора почетной степени доктора философии, после того как они были опубликованы (1876).

В тейярдизме римский католицизм опустился до самых глу­бин бесчестия в отношении истинного учения Церкви Христо­вой. То, что названо в этой философии «Христом» является в точности тем, что Православная Церковь называет антихрис­том: пришествие лжехриста, который обещает человечеству «ду­ховное» царство мира сего. В этой философии понятие и чув­ство мира иного, что как раз и отличает христиан от других людей, абсолютно утрачены.

Как мы убедились, Тейяр так глубоко созвучен и современ­ным взглядам, и римскому католицизму, что и то, и другое у него сливается (конвергирует) в новое мировоззрение. Он справед­ливо считал, что если эволюция верна, она не будет всего лишь одной самостоятельной мыслью, но глубоко затронет всю сис­тему мышления. Он не занимался «примирением» эволюции с отдельными положениями христианских догматов и предания, потому что видел, что не было никакой возможности для такого примирения. Эволюция – это «новое откровение» человеку и наиважнейшая составная часть мировоззрения «Третьей Эры Святого Духа», которая наступает для последнего поколения человечества.¹⁵⁶ В свете эволюции все должно измениться – не только «статическое мировоззрение» Священного Писания и святых Отцов, но и все отношение к жизни, Богу и Церкви.

Обыкновенный православный верующий, который, ничего не подозревая, может согласиться с идеей «эволюции», потому что она, насколько он слышал, представляет «научную точку зрения», без сомнения, будет сбит с толку тейяровской идеей «эволюции» и будет удивлен, что общего она может иметь с «научными фактами», с которыми «все сегодня согласны». При­шло время, наверное, наконец, дать ответы на вопросы, подня­тые «христианским эволюционизмом», относительно эволю­ции и Христианской веры. Не каждый, кто верит в какую-либо форму эволюции, может согласиться с псевдомистицизмом Тей­яра де Шардена; но этот богохульный «мистицизм» всего лишь наиболее логичное следствие взглядов, все значения которых еще просто не реализованы теми, кто согласен с идеей эволю­ции в «какой-либо форме». Оставаясь неизвестными для мно­гих православных христиан, святые Отцы Православной Церк­ви оставили ясное учение о природе мира, Божием творении и первозданном человеке, которое отвечает на все вопросы, считающимися такими трудными для «богословов» – модернистов Православия, не знающих православного учения Отцов.

Чудовищное учение об «Омеге» Тейяра стало возможно толь­ко по той причине, что в начале эволюционная философия ис­казила учение об «Альфе» – то есть православный догмат о сотворении мира и человека. Православное богословие в наше время настолько попало под влияние этой современной фи­лософии, что многие из «православных богословов» больше не в состоянии учить православному догмату о сотворении мира. Идеи, выраженные официальным органом греческого архиепис­копата Америки, «консервативным» богословом Панагиотисом Тремпелосом (если он был верно процитирован), Феодосием Добжанским и Свято-Владимирской семинарией, которая при­своила ему почетную докторскую степень, периодическими изданиями Американской митрополии [Американская Право­славная Церковь] и «Постоянной конференцией каноничес­ких православных епископов» в Америке – так далеки от Пра­вославия, что остается только удивляться «капитуляцией пред Западом», пленившим умы православных христиан, которые, в конце концов, достаточно свободны в своем выборе, для того чтобы читать творения святых Отцов и делать свои собствен­ные выводы.

Но мы не шокированы таким распространением неведения. До того как подойти к самому учению святых Отцов, позвольте нам вкратце познакомиться со взглядами «православных бого­словов», которые считают даже такое учение Тейяра де Шардена «православным», тем самым обнажая не только свое абсолют­ное неведение в православном учении, но еще более свое плене­ние учением совершенно и вопиющим образом чуждым Свя­тому Православию.

Оказалось, что тейярдизм произвел глубокое впечатление на русских православных «либералов» после перевода и публика­ции (что само себе примечательно) Феномена человека в 1965 году в Москве – первой книги «христианского мыслителя» (если не считать пропагандистского тома Хьюлетта Джонсона, этого «красного декана Кентерберийского собора») опубли­кованной в СССР.¹⁵⁷ После этой публикации отец Иоанн Мейендорфф, Американской митрополии, написал:

«Христоцентричное понимание человека и мира, ко­торые согласно Тейяру, пребывают в состоянии постоян­ного изменения, направляясь к «Точке Омега», то есть высшей точке бытия и эволюции, которая автором иден­тифицируется с Самим Богом, соединяет Тейяра с глубо­кой интуицией православных Отцов Церкви».

Еще конкретнее пишет редактор (вероятнее всего, Никита Струве) православного периодического издания Вестник Рус­ского студенческого христианского движения¹⁵⁸ в Париже: «Сле­дует отметить, что главной характерной особенностью тейярдизма совсем не является согласие с эволюционной идеей – это уже перестало быть новшеством в течение уже продолжи­тельного времени среди богословов и религиозных филосо­фов. Душой учения французского мыслителя является новый подход к проблеме мира и творения». В своем учении об этом Тейяр «только лишь облекает в термины современного языка учение апостола Павла о природе, которая не исключается из общего плана Спасения». Размышляя о «Мессе Мира», Тейяр погружается в осознание того, что она «была бы для него по­добна космической литургии, которая неотступно совершает­ся в мире. В этом заключено самое сердце смысла, который Тейяр возвещает миру, восстанавливающего в нас забытое бес­смертное христианское понимание вселенной и Божественного Воплощения. Все это для Тейяра ясно освещается смыслом эво­люции как продвижением всего космоса по направлению к Царству Божьему и позволяет ему преодолеть негативное отношение к миру, которое глубоко укоренилось среди христиан».

Главная «православная» статья Вестника, посвященная тейярдизму вышла из-под пера польского православного священ­ника отца Георгия Клингера и называется «О. Тейяр де Шарден и православная традиция». Этот автор приходит к мнению, что мысль Тейяра «так часто обнажает черты, присущие подходу лучших традиций православия», а затем он переходит к воспро­изведению этих «лучших традиций православия», которые ока­зываются: ересью монтанистов третьего столетия («эволюцио­низм восточной мысли подтверждается исследованием монтанизма, в котором три Ипостаси Святой Троицы соотно­сились с тремя сменяющими друг друга эпохами человеческой истории»); итальянским монахом двенадцатого века Иоахимом Флорским с его пророчеством о пришествии «Третьей Эры Святого Духа», вытесняющим эры Ветхого и Нового Заветов; и вся «модернистско-парижская» школа Булгакова, Бердяева и их «либеральных» последователей. (Он все же цитирует несколь­ких истинных Отцов; но ни одна из этих цитат не содержит ничего поддерживающего идею эволюции.) В самом деле, ник­то не сомневается, что эти источники с эволюционной филосо­фией соединяет родственная связь, также как и в том факте, что все харизматическое-экуменическое «новое христианство» на­шего времени определенно выросло на почве эволюционного догмата – но все это ничего общего с православием и святыми Отцами Церкви не имеет! Отец Георгий Клингер так далек от Православия, что он, вслед за Тейяром де Шарденом, без колеба­ний погружается в омут головокружительных видений «косми­ческого» или же «сверх-Христа»:

«О. Тейяр много говорит о космической роли Христа, о Божественном мире, но очень мало о Церкви. В этом он также «смыкается» с тенденциями, родственными ему в православном богословии... У о. Тейяра Церковь отожде­ствляется с действием Христа во вселенной».

И опять же:

«Согласно о. Тейяру, приобщаясь Святым Тайнам, мир, освящаясь, преображается в Тело Христово... Такие мыс­ли, вероятно, являются самыми глубокими из сказанных в последнее время по поводу основного таинства Христи­анства».

Достаточно уже сказано для того, чтобы показать, насколько далеки блуждания «православных» последователей Тейяра де Шардена от здравого православного догмата, и в каком непро­ходимом неведении об истинном учении святых Отцов Право­славной Церкви они пребывают, несмотря на всю свою слово­охотливость в упоминании о них. Незнание святоотеческого наследия в наши дни столь поразительно, что практически вся­кое высказывание любого «богослова» может быть отнесено к «святым Отцам» и не вызвать при этом никаких замечаний. Особенно по отношению к эволюции позволяется приводить чрезвычайно туманные высказывания, которые, казалось бы, служат «святоотеческим» оправданием вере в это современное учение. «Греческие Отцы обладали космическим видением,» – что уже оказывается достаточным, чтобы говорить о их родстве с Тейяром де Шарденом! «Отцы не понимали книгу Бытия буквально,» – что оказывается равнозначным возможности толкования ее под эволюционным углом зрения! «Эволюцион­ное толкование вытекает из самого контекста книги Бытия,» – это мнение современных мудрецов, не знакомых с учением Отцов! «Беседы на Шестоднев свят. Василия созвучны эволю­ционному учению».¹⁵⁹ Таких примеров искаженного мышления более чем предостаточно.

Мы познакомились с достаточным количеством примеров нежизнеспособных спекуляций современных мыслителей; те­перь позволим святым Отцам высказаться по всем вопросам, связанным с учением и философией эволюции. Что есть об­ласть знания, а что есть область богословия? Как православно­му христианину следует понимать смысл книги Бытия? Кто был первый человек, когда он жил, каково было его происхож­дение и природа? Каким был первосотворенный мир? Кто спо­собен видеть мир таким, каким он был «в начала»? Мы будем искать ответы на такие вопросы не у одного или двух только Отцов, и не у Отцов, учение или авторство работ которых при­знано сомнительным, не отделяя цитаты от контекста, чтобы не способствовать предвзятости мнений. Но мы будем обращаться к Отцам, обладающим бесспорным авторитетом в Православ­ной Церкви, желая найти святоотеческую «точку зрения» по этому вопросу. Исследуем толкования на книгу Бытия свят. Иоанна Златоуста и преп. Ефрема Сирина, толкования на Шесть Дней Творения свят. Василия Великого и свят. Амвросия Медиоланского, катехизические работы свят. Кирилла Иерусалимс­кого, свят. Григория Нисского, преп. Иоанна Дамаскина, беседы об Адаме и первосотворенном мире преп. Симеона Нового Богослова и св. Григория Синайского, богословские труды преп. Макария Великого, свят. Григория Богослова, преп. Исаака Си­рина, преп. аввы Дорофея, свят. Григория Паламы и других От­цов, также как и некоторые песнопения Божественных служб Православной Церкви. Мы убеждаемся, что здесь много «ново­го» для православных христиан. Мы также убедимся, что речь здесь идет не о множестве «подробностей», которые могут счи­таться труднодоступными для понимания, но о точном и цель­ном учении, которое нам необходимо знать. Убедимся, что здесь присутствуют ответы на наиболее настоятельные вопросы, по­ставленные перед нами эволюционным учением. Мы найдем здесь боговдохновенный святоотеческий догмат о сотворении мира, природе Адама и о конечной стадии всего тварного мира – так, что для нас становится совершенно безвкусной и беспо­лезной «точка Омега» Тейяра де Шардена, также как и все пус­тые теории тех, кто не знаком с истинным знанием о начале и конце творения, которое Бог дает в откровении своему избран­ному народу, православным христианам.