1852 г.

Новый год благополучно встретил я под мирным кровом Знаменской обители вместе с любвеобильным настоятелем её, о. архимандритом Леонидом. Недолго оставался со мною под одним кровом мой добрый хозяин; вскоре после праздника крещения он отправился в свою пустынную Вифанию, куда призывали его ректорские обязанности. Я же, оставшись один, предался своим обычным занятиям – описанию достопримечательных предметов Патриаршей ризницы и греческих рукописей Синодальной библиотеки. В тоже время почти постоянно исполнял разные, важные и не важные, поручения, возлагаемые на меня и родными и посторонними лицами. Между тем не прерывались у меня и письменные сношения с друзьями и знакомыми. Так:

10-го января потупил я от наместника Чудова монастыря, архимандрита Иоанникия, краткую записку следующего содержания:

«Андрей Николаевич Муравьев желает знать – получили ли вы за рукопись деньги? – Так как я намерен ему писать скоро: то прошу вас сказать на вопрос ответ».

20-го ч. писал я в Иваново родным:

«Праздник встретил и проводил, слава Богу, благополучно и даже весело, пользуясь непрестанной беседой моего доброго хозяина, почтеннейшего о. архимандрита. – После праздника испытал одну неприятность, которая тем более поразила меня, чем внезапнее встретилась: это скоропостижная смерть одного из моих сослуживцев по церкви – иеромонаха Иринарха. Угар был причиною внезапной смерти несчастного. Теперь я озабочен приисканием на его место нового собрата; а там понадобится искать нового иеродиакона: беда, да и только!…

Прочие обстоятельства мои, благодарение Господу, благоприятны».

Обер-прокурор Св. Синода, граф Николай Александрович Протасов, вследствие требования статс-секретаря, графа Блудова, отношением от 14-го января, за № 252 просил высокопреосвящ. митрополита уведомить, находится ли в харатейной рукописи Кормчей книги, находящейся в Синодальной библиотеке под № 82 (по описи последующего времени № 132), список Русской Правды Ярослава, и не будет ли возможным уступить этот экземпляр Кормчей книги из Синод. библиотеки в отделение Мастерской и Оружейной палаты, учреждаемое для хранения грамот и других, достойных замечания, старинных бумаг. Вследствие сего, владыка 21-го ч. приказал мне, чрез своего письмоводителя Святославского, явиться к нему на Троицкое подворье, не объяснив причины вызова. Записка Святославского искала меня в Знаменском монастыре, а я был в это время, по своим обязанностям, в библиотеке, и когда посланный с запиской нашел меня здесь: я поспешил на Троицкое подворье, но приехал туда несколько позднее, чем ожидал меня митрополит. Владыка с некоторою строгостью спросил меня: почему поздно? – Но когда я объяснил причину, он, посмотревши на часы, сказал, что время обедать и милостиво пригласил меня к своей владычней трапезе. Не трудно вообразить, с каким изумлением принял я это святительское приглашение. Сели вдвоем за стол. Трапеза, для него, может быть, обычная, но для меня показалась, и по обилию снедей и по искусному их приготовлению, праздничною. Во время стола владыка милостиво со мною беседовать, но о чём была беседа, не помню. По окончании трапезы, мне приказано было ехать в кремль и привезти из Синодальной библиотеки означенную рукопись Кормчей книги. Приказание немедленно исполнено; рукопись была оставлена у митрополита, и мне велено было явиться за нею на другой день.

На вопрос графа Протасова относительно передачи древней рукописи из Синод. библиотеки в учреждаемое при Оружейной палате отделение митрополитом дан был ответ в отрицательном смысле.⁵

В тоже время назначена была, по Высочайшему повелению, к передаче в означенное отделение рукопись Синод. библиотеки (№ 703), под заглавием: «Книга о поставлении царей и великих князей на царство». Но так как, под № 703 заключались в одном и том же кожаном переплете две отдельные рукописи, из коих последняя озаглавлена: «Чин об избрании во епископы» и пр., – то я нашел нужным предложить высокопр. митрополиту следующий вопрос: «в случае передачи рукописи под № 703 в помянутое отделение Оружейной палаты, не должно ли сделать со второй рукописи точный список, для оставления в Синод. библиотеке, или же отделить первую рукопись, и передать по назначению, а вторую в подлиннике оставить в Синод. библиотеке?» – Вопрос этот владыкою предложен был на разрешение обер-прокурора графа Протасова, в письме к нему от 31-го янв. 1852 г.⁶ Ответ был получен в том смысле, чтобы вторую рукопись оставить в Синод. библиотеке в подлиннике.

21-го ч. писал мне из Владимира профессор семинарии Г.П. Быстрицкий:

«Имею честь приветствовать вас с новым годом. Как вы встретили нового посланника небес на грешную землю? Каково ваше здоровье? Как текут ваши дела? – Каково состояние вашей души? Давно уже, очень давно не получал от вас и о вас дорогих известий. Сколько уже прошло времени от последнего моего письма! я ждал ответа и не дождался, и не знаю, чему приписать ваше молчание.

Здесь во Владимире старое по-старому. Святки я провел здесь; было и скучно и весело, а больше скучно; редко был дома, – один на свободе, с своими старыми знакомыми, – с книгами, размышлениями и мечтами, или в гостях или гостей принимаешь, – так что, наконец, эта ненормальность в жизни, – особенно эти длинные вечера за полночь, очень наскучили.

Новостей по семинарии у нас довольно, но я думаю, вам они уже известны. Завтра мы провожаем о. ректора в Петербург. В воскресенье поздравляли его с ангелом, – и простились с ним, хоть еще и не совсем (потому что завтрашний день главные наставники должны собраться в классы и принять о. ректора, который приедет проститься с семинарией), – и поднесли ему образ Божией Матери. Еще он сам не знает, что его ожидает в Петербурге – чреда ли священнослужения и проповеди, или назначение в ректора Каз. академии. На основании некоторых данных, он питает, хоть слабую, надежду на это назначение; оно бы и лучше; его здоровье хило. Прощаясь с нами, он сказал, что это мож. быть прощание на вечность, – что, может быть, он положит кости в Петербургской почве, что его здоровье очень слабо».

25-го ч. писал я в Петербург А.Н. Муравьеву:

«Препровождая к вам список с соборного деяния 1654 г., с тем вместе прошу у вас извинения в медленном исполнении вашего поручения, а еще более в том, что до сих пор не уведомил вас о получении денег за прежний список. Дело замедлилось от того, что долгое время не было у меня под руками той рукописи, с которой нужно было списывать: она находилась в академии у А.В. Горского. Наконец, слава Богу, дело сделано и я очень рад, что, хоть поздно, однако ж, исполнил ваше требование.

Р. S. За написание списка, с бумагой и переплетом, заплачено 1 р. 50 к. сер».

4-го ч. февраля писал мне из Петербурга А.Н. Муравьев:

«Приношу вашему преподобию искреннюю благодарность за доставленную мне рукопись, и хотя она для меня весьма полезна, – это не та, о которой я просил. Мне желательно иметь собор, бывший при Никоне патриархе, об утверждении книжного исправления с патриархами восточными Макарием Антиохийским и Гавриилом Сербским (года не помню, кажется 1655 или 56).

Сделайте милость, пришлите мне в скором времени деяния сего собора и скажите опять, сколько вам буду должен, чтобы приобщить сумму к 1½ рубл. серебр. и вместе бы выслал.

Надеюсь на ваше снисходительное внимание».

В ответ на это писал я от 9-го числа:

«Посылая к вам последний список с рукописи, признаюсь я и сам сомневался, толи именно посылаю вам, что вам желательно было иметь: но другого соборного деяния, бывшего при патриархе Никоне, я не нашел в Синод. библиотеке. Нарочито пересматривал и теперь каталог рукописей, и не встречал того, что для вас требуется. Итак, извините меня, если на сей раз я откажусь исполнить вашу просьбу. Не случится ли вам самим встретить где-либо указание на номер рукописи, в которой, по вашему предположению, находится требуемое вами соборное деяние: потрудитесь тогда написать мне, и я не откажусь удовлетворить вашему желанию».

27-го числа писал мне из Вифании мой почтенный хозяин, отец архимандрит Леонид:

«Прежде всего, прошу вас быть снисходительным к этому письму, которое вероятно будет или коротко или бессвязно, или то и другое вместе. Если угодно, объясню и причину. У меня на ноге лежит пластырь нарывной мази под вытягивающим пластырем: ногу щиплет и рвет и весь организм в некотором раздражении. В таком случае и мысль спокойна быть не может. Впрочем, прошу не заключать из этого, что я принадлежу к новой школе исторической, где все нравственные действия хотят решительно обусловить местными физическими влияниями. Я готов в этом отношении держаться средины: дать свободный полет духу, уступив нечто и физическим влияниям. В общем, это повернее.

Признаюсь вам, очень жалко мне было, что пропустил приятный случай провесть с вами несколько дней; но это искупилось для меня тем спокойствием и добропорядочностью жития, какими пользовался я на 1-й неделе. Вы постоянный житель Москвы и к ней привыкли; для меня же она в тягость. Еду в Москву всегда с неохотою, в Москве обживаюсь, сдружаюсь с ней, а домой возвращаюсь с отягощением. Право, если бы можно, и на светлую неделю не приезжал бы.

Очень утешительно для меня впечатление, произведенное на вас статьей о Слепцове. Оно послужит мне ручательством, что имя моего друга будет иногда и вами произнесено на молитве, преимущественно литургийной. – Много с тех пор новых имен надобно мне присоединить к списку почивших… Но, извините, чувствую прилив крови к голове и после припишу или теперь же докончу при пожелании вам всех милостей из сокровищницы Господа И. Христа. Брата целую и вас обнимаю. Прощайте».

Февраля 29-го. Прошу вас передать брату при свидании, что письмо его я получил и весьма благодарен. Оно должно было поколебать несчастную уверенность некоторых из здешних, охотно принявших известие, будто покойный Гоголь был в белой горячке. Как видно, слух этот распущен теми достойными христианами, которым всё, что отзывается религиозностью, что носит печать христианства, представляется сумасшествием.

Здоровье мое, благодаря Бога, поправляется, но выходить боюсь: – погода здесь пресквернейшая».

5-го марта писал я в Петербург А.Н. Муравьеву:

«По требованию вашему, я сносился с А.В. Горским на счет предполагаемого вами соборного деяния о книжном исправлении: но и он отказался удовлетворить вашему желанию. Он пишет, что не знает никакого соборного деяния 1655 г. в Синод. библиотеке; даже по его мнению, едва ли и остался от сего собора какой-ниб. письменный акт. Спрашивал я и предместника моего о сей рукописи, но и он сделал отрицательный ответ.

Итак, при всей готовности моей к вашим услугам, я ничего не могу сделать на сей раз в удовлетворение вашего желания».

Ученик московской д. семинарии Н.Н. Световидов,⁷ сын умершего придворного священника, обращался ко мне с просьбою пригласить моего товарища по академии и друга, профессора Владим. семинарии Григория Петровича Быстрицкого, поступить на место его умершего родителя со взятием в замужество его сестры. Я написал об этом Быстрицкому, и вот какой получил от него ответ от 25-го числа:

«Я получил ваше письмо, – и позвольте принести вам мою сердечную благодарность за участие, которое принимаете в моей судьбе. Для меня оно чувствительно. Совет, или лучше, предложение ваше прекрасно, место, по указанным вами выгодам, для наставника Влад. семинарии, лестно. Что же мне отвечать на ваш призыв? – Но позвольте мне с вами быть откровенным, как с другом, сердцу которого я люблю передавать свои задушевные думы и мечты. Ваше письмо навело на меня большое раздумье. Я еще не думал выходить в настоящую пору на место, и мысль о женитьбе, естественно с вашим предложением пришедшая в голову, каким-то непонятным страхом обдала душу, – так я еще не сроднился с нею. Да всё это ничего; ко всему этому можно привыкнуть, тем более, что о монашестве я не думаю, а мои годы уже в поре. Дело в том, что еще многое нужно знать, чтобы решиться. Главное надобно получить удовлетворительные сведения об невесте, – об её семействе, – черта, которую вы приписываете девушке, одна из черт моего идеала, и это важная черта, по требуются и другие черты также очень важные, чтобы брак был счастлив. Хороша скромность при уме и положительно развитом религиозном чувстве.

Я приготовил проповеди к первому дню Пасхи, на место уехавшего в Петербург о. ректора, и на первых днях Пасхи я, если Бог продолжит здоровье, отправлюсь к вам. Я уже давно не видался с вами, желание видеть вас у меня уже давнее, только я не смел стеснить вас в чужих комнатах. Но теперь, как вы сами приглашаете меня, я воспользуюсь вашим приглашением. Что касается до того дела, будет ли оно иметь исход в мою пользу, или в пользу другого, я теперь чувствую себя довольно спокойным на счет этого. Будущим владеет Бог! Только ваше письмо произвело во мне самое сладкое ощущение истинно дружеским участием вашим в моем положении. За него я вторично благодарю вас».

На письмо это отвечал я 12-го апреля.

Так как мой добрый хозяин, о. архимандрит Леонид не рассудил приехал на светлую неделю в Москву, то я долгом почел поздравить его с праздником письменно, при чем выразил недоумение, не мое ли продолжительное пребывание в его настоятельских покоях заграждает ему путь во вверенную ему обитель. Но это неосторожное с моей стороны недоумение вызвало сильный упрек со стороны благороднейшего о. Леонида. Вот что писал он мне от 6-го апреля:

«Во истину воскресе! Многоуважаемый и сердечно любимый о. ризничий святейших патриархов и Св. Синода!

С особенным чувством принял я к сердцу христианское приветствие ваше. Признаюсь однако ж, что оно глубоко возмутило меня. По прочтении его внезапно посетила меня мысль, которою меня как варом обдало. Представилось мне, будто бы вы предполагаете, что не приезжал я на праздник Пасхи, а тоже и на сырную неделю, опасаясь, как вас стеснить, так и себе не найти простора. Желаю, чтобы я ошибался в этом, чтобы вовсе не было в вас подобной мысли; если, к сожалению, она посетила вас, то прошу и умоляю вас изгнать её без всякой пощады, и верить, сколько можете вы иметь доверия к искренности моих чувств к вам, что никогда, ни на минуту не посещала меня эта мысль, и что я приношу большую жертву, лишив себя случая к сближению с вами, что я желал бы не для вас, а для себя всяких замедлений в перестройке ваших келий, замедлений, которые доставили бы мне возможность провести с вами лето, как провел две-три недели зимы. Причин у меня много: одни вам известны, другие не стоят известности; но все вместе они стали стеною между моими Вифанскими кельями и Москвой. В ожидании личного свидания надеюсь видеть вашу благородную душу и ваше расположение ко мне в тех письмах, которыми вы, конечно, не оставите, время от времени, утешать меня. Желаю вам, чтобы вся ваша жизнь казалась вам светлою неделею, и была зарею света невечернего, которого всех нас да не лишит Светодавец.

Душевно преданный вам архим. Леонид».

9-го апреля писал я в Абакумово о. Михаилу Граменицкому:

«Извините Бога ради, что так поздно отвечаю на ваше письмо, полученное мною в самый праздник В. Христова. Не в оправдание, а в обличение своей лености скажу вам, что вместе с вашим еще три письма получил я из разных стран России, и, к стыду моему, до сих пор ни на одно из них не отвечал.

Что же сказать вам новенького в вознаграждение за столь продолжительное молчание? В моем положении особенного ничего нет: живу по-прежнему в Знаменском монастыре, светлый праздник встретил и проводил благополучно. На праздник пожаловал ко мне, по моему вызову, любезный гость Григорий Петр. Быстрицкий, с которым я и посылаю к вам сие послание. Но так как я не думаю, чтобы он мог к вам заехать и сообщить лично о главной цели настоящего своего путешествия в Москву: то я не излишним считаю, хотя вкратце, передать вам это. Видите ли, какого рода дело. В нашем придворном Верхоспасском соборе, в минувшую Четыредесятницу, скончался священник, оставив после себя дочь-невесту. Протоиерею этого собора предписано избрать на упразднившуюся вакансию непременно магистра. Но поскольку ни в Московской, ни в Вифанской семинариях не обрелось желающих: то мне и вздумалось порекомендовать это место Григорию Петровичу; написал к нему; он явился, затеял дело и судьба его почти уже решена: чрез неделю или две последует из Петербурга окончательное решение. Место по всем условиям очень выгодное; невеста понравилась жениху, а жених еще более невесте – чего же лучше? Дай Бог, чтобы дело это сделалось: со своей стороны я очень буду рад иметь близь себя такого человека, которого всегда от души любил и уважал. Кстати о местах: ваш родственник Петр Васильевич Приклонский⁸ поступил из семинарии к Григорию Неокесарийскому, что за Москвой рекой. Приход, говорят, довольно хорош.

Хотел бы я вам послать какую-ниб. новенькую книжку: но не знаю, какие именно книги для вас теперь более нужны. Московские Ведомости у вас, конечно, бывают под руками, и вы без сомнения видите, какие там публикуются новые книги. Напишите мне, что вам нужно будет, и я, при первой оказии, не замедлю вам выслать. Введения же в Богословие Макария до сих пор еще нет в продаже.

В течении полутора года я так много издержал денег на покупку книг, что теперь уже решился предписать себе в этом отношении строгое воздержание, впрочем, только до первого, разумеется, появления какой-ниб. интересной книги».

29-го ч. писал мне из Владимира Григ. П. Быстрицкий:

«Первее приношу мою искреннейшую благодарность за радушное дружеское гостеприимство. Потом осмеливаюсь спросить вас, в каком положении мое дело. Вот уже и третья неделя прошла, как послан обо мне отзыв протоиереем в Петербург, и ко мне не пала ни одна весть. Неужели доселе отзыв остается без ответа? Или какой-ниб. ответ уже последовал? И все-таки я остаюсь в неприятной неизвестности. Я предполагаю более, что из Петербурга еще ничего нет, потому что в другом случае вы или другие меня бы тотчас, как я надеюсь, известили.

Для меня решительно все равно, – придет отказ или утверждение. Но для меня тяжела эта неизвестность, потому что я теперь связан по рукам и по ногам; – от своих обычных занятий отстал; время проходит почти за даром, потому что было бы не благоразумно усидчиво заниматься, имея в виду такое, хоть вовсе и неожиданное для меня, решение судьбы. А когда бы я узнал, что дело покончено, и не в мою пользу, я, разумеется, перестал бы и думать, – и свободный, развязанный, начал бы опять обычный порядок моей жизни. Итак, я прошу вас – известите меня, во всяком случае – получен ли из Петербурга ответ на отзыв, или нет. Надобно сказать, что я не буду жалеть, если и другой займет мое место. Как всегда, так и теперь предаю себя водительству Промысла. Он знает, что для меня лучше. Если есть Его воля устроить меня на это место, – буду благодарить, если Ему не угодно, опять буду благодарить. А прислушиваясь к голосу сердца, – нахожу, что оно не в пользу этого места».

На письмо это дан был ответ мною 5-го мая, но в каком смысле, не помню. – Известно только, что начатое дело не состоялось в пользу моего друга.

10-го мая писал я родным в Иваново:

«На два письма ваши, полученные мною еще 2-го марта, до сих пор не было от меня ни одной строки в ответ! Ну, признаюсь, за такую леность и невнимательность к ближайшим родным стоит побранить и посердиться на меня, тем более, что минувший праздник Воскресения Христова прошел для нас – родных без взаимного христианского приветствия. За опущение последнего рода я чувствую даже упрек совести. – Но прошу вас, покройте мою вину пред вами своею родственною любовью. Впрочем, в извинение свое, скажу и то, что писать к вам давно имел я намерение: но то за тем, то за другим со дня на день, почта от почты откладывал, а между тем время шло всё своим чередом. Видно, не надобно откладывать до другого дня того, что можно сделать сегодня: иначе никогда ничего не сделаешь, как следует.

Что же скажу вам нового о себе после столь долгого молчания? Кажется, нечего сказать нового; у меня, слава Богу, все по-прежнему. Праздник Христов встретил и проводил в добром здоровье и в хорошем расположении духа. Живу до сих пор в Знаменском монастыре, и не знаю еще, скоро ли переселюсь в родной кремль: но, во всяком случае, в конце лета я буду уже там.

Как вы поживаете? – Странно: вот уже более, кажется, двух месяцев, как я никого не встречал здесь из Ивановских; и потому решительно никаких сведений не имею о вашем положении. Вот что значит удалиться из кремля: бывало, от посетителей приходилось не редко и скучать, а теперь и из знакомых никто почти не заглянет ко мне. Так всегда, с переменою обстоятельств, изменяется наше положение. Впрочем, настоящим своим положением я очень доволен: в тишине и уединении чувствуешь себя как-то лучше и свободнее. Приятно для меня особенно то, что я теперь беспрепятственно занимаюсь, сколько хочу, тем, что мне всегда более всего нравилось – чтением книг.

15-го ч. писал я в Абакумово свящ. М. Дим. Граменицкому:

«Крайне сожалею, что достолюбезнейшая супруга ваша Александра Васильевна, явившись ко мне, по вашему убеждению, с письмом лично, не застала меня дома. Утром, в те часы, я бываю обыкновенно в кремле, в своем древнехранилище, и копаюсь там в археологической пыли.

Просите вы выслать каких-ниб. книг. Нарочно ходил в книжные лавки, но для вас ничего порядочного не мог найти. Введение в богословие Макария, слышно, печатается в Петербурге: как скоро явится здесь в продаже, не умедлю выслать вам. А на сей раз, чтоб не пропустить даром такой прекрасной оказии, посылаю вам только что отпечатанное сочинение одного из бакалавров нашей академии.⁹ Сочинение, по предмету своему, очень интересное. Может быть, вы извлечете из него какую-ниб. пользу и для своих катехизических поучений, в составлении в преподавании коих сердечно желаю вам доброго успеха.

Мои занятия, в настоящее время, сосредоточены преимущественно на библиотеке, и в настоящую пору я занят исключительно разбором раскольнических книг, присылаемых отовсюду для хранения в нашей библиотеке. В куче этого раскольнического сору попадается кое-что и очень интересное. По поводу этих занятий в библиотеке, и дома я уже занимаюсь чтением книг, преимущественно касающихся русского раскола. Книжным занятиям моим, в настоящую пору, благоприятствует то, что я живу теперь несколько по-монашески, довольно уединенно: редко, редко кто заглянет ко мне в келью, – не то, что бывало в кремле. Ризница закрыта, а в библиотеку охотников не много; разве какой-ниб. страстный поклонник отечественной старины изредка нарушит там мои мирные занятия. За то, если уже бывают у меня, в настоящее время, посетители, то большею частью люди знаменитые. Так, наприм., сегодня изволил быть у меня в библиотеке высокопреосв. Григорий, архиеп. Казанский, не столько, впрочем, в качестве обыкновенного посетителя, сколько по своей надобности. Ему нужно было поискать в наших рукописях сведений о Казанской епархии: и для сего он пробыл у меня около 4-х часов. При этом он сделал мне некоторые поручения, – просил кое-что списать для него. Приятно оказывать услуги таким высоким особам.

В настоящее, довольно свободное для меня время, я замышляю кое-куда попутешествовать, а именно в новый Иерусалим, куда путешествовала и ваша Александра Васильевна, – и в другие некоторые обители Московские: по не знаю, получу ли на это разрешение от владыки.

Относительно Григория Петр. Быстрицкого я должен, к сожалению, сказать вам, что дело его не состоялось. При всех его неоспоримых достоинствах, не оказалось в нём одного – достаточного голоса, и это было единственною причиною к отказу ему со стороны Императорского духовенства. Для придворного священника требуется де непременно твердый и сильный голос. Впрочем, эта неудача более неприятна для меня, чем для Григория Петровича.

Прощайте, любезнейший друг мой. Будьте здоровы и благополучны. Семейству вашему – мое усерднейшее почитание».

26-го ч. писал мне из Вознесенского посада, что при селе Иванове, товарищ мой по академии, священник Феодор Михайлович Остроумов:

«Давно я получил ваше письмо – выражение искренних чувств нашего прежнего содружества. Благодарю вас от души за добрую память.

Слава Богу, что вам определена должность, по вашей степени и трудолюбию. Дай Бог преуспевать вам в деятельности полезной и благодарной!

И моя судьба устроена. Скажу вам прямо, как истинному моему доброжелателю, настоящее мое положение ничего более не заставляет меня желать. Насущным положительным благом я очень доволен. Мое звание определяет высший предмет моего внимания и деятельности, – это служение церковное и нивы сердец человеческих. Как я возделываю сии нивы, судит Бог, а сам я вижу добрую мзду вола молотяща; говорю это, как сын века сего, не равнодушного к положительным, земным интересам. О высших интересах не спрашивайте меня – жителя засельного. Они вам суждены. Живу я в покое и довольстве, более, нежели вдвое, имею выгод, на своей стороне против наставника семинарии. Приход мой не превышает 400 душ, но очень добр. Вижу к себе расположение строителей храма и прихожан. К тому же добрые родные окружают и наставляют меня. Вы их знаете. Своим причтом доволен. Но, ведь, нет состояния без неприятностей, и на мою долю они достаются, и от кого же? – От собратов моих по званию – священнослужителей села Иванова. Моё должно им принадлежать – вот их логика! Им одним суждено видеть в селе Иванове благая Иерусалимова. А старший из всех притязательнее и опаснее для меня. О. протоиерей со своими клевретами вступил в брань со мной, по делу о погребении при нашей церкви купца (Полушина), участвовавшего в сооружении нашего храма, но не принадлежащего к моему приходу, но не успел. Дело известно преосвященному. Беды от лжебратии. Мне дают уроки осторожности и терпения на деле, после нравственных академических лекций.

Желаю от души, чтобы исполнилось ваше желание – посетить родные места. Тогда, надеюсь, на пути будет и наша слобода, и мой дом осчастливится вашим драгоценным присутствием и благословением».

29-го ч. писал мне из Мурома брат моей тещи, соборный священник Василий Степанович Харизоменов:

«Зная доброту души нашей, я осмеливаюсь обратиться к вам с покорнейшею моею просьбою, и уверен, что вы не оставите без внимания оной.

Давно было желание, или лучше, обещание мое и жены моей, прилагаемый при сем образ Боголюбивыя Б. Матери украсить серебряною ризою; но этот обет и до сих пор не выполнен нами, а между тем совесть твердит об исполнении оного. К несчастию, наш Муром слишком беден мастерами серебряных дел, а потому и прошу вас покорнейше принять на себя труд, поручить, кому вы лучше заблагорассудите, сделать на сей образ ризу пробного серебра. Вероятно, вам многие из Московских серебряков известны по своей честности и опытности в работе. По совершении работы, прошу вас покорнейше уведомить меня, что будет стоить риза, а я деньги не премину выслать с 1-ю почтою.

Извините, любезнейший, что я до сих пор не имел счастья писать вам. Не подумайте, что чувство родное к вам погасло во мне; Бог свидетель, что это чувство сохранится в душе моей навсегда неизменным. Право, иногда черкнул бы и я к вам что-ниб., но при ваших многотрудных занятиях боюсь беспокоить вас перепиской; и я до сих пор ограничивался тем, что при переписке с вами родных и знакомых, во всяком случае, просил передавать вам и мою любовь и почтение к вам.

Что вам сказать о себе? Вы знали жизнь мою семейную, жизнь на службе? Она все та же и теперь, кроме забот о семействе: дети растут, растут с ними и заботы, но да будет воля Божия! Нам не устроить лучше того, как Ему угодно, а доселе благодарю Его и доволен Его милостью ко мне.

Не слыхали ли чего о преобразовании нашей семинарии, а также и училищ? – Давно были слухи о сем, а всё еще не верилось. Но вот недавно получено верное известие, будто о. ректор бывший Евфимий писал из Петербурга во Владимир, что уже утвержден штат на Владим. семинарию, а также и на училища, что он это не слышал, а видел своими глазами, и что всего больнее, священники не положены быть наставниками, разве, как он выражается, но особенному ходатайству. Приходит черный год на нас! Чтобы еще четыре годка повременить, и я бы тогда, может быть, не пожалел сойти с этой ступени. Сердце замирает: вы знаете наши доходы соборные, можно ли на них содержаться мне с семейством безбедно? – Но и тут да будет воля Божия!»

3-го июня писал мне из Владимира Г.П. Быстрицкий:

«Из вашего письма я получил сведения дополнительные к известиям от матушки бывшей моей невесты. Из её письма я только выводил предположение, что духовник кого-ниб. имеет в виду на место для меня закрытое. С получением вашего письма это предположение сделалось несомненным положением. Пусть будет, что будет! Больше ничего не могу желать, как счастья своей невесте, теперь уже несуществующей для меня. А здесь какой-то охотник до сплетней какой нелепый пустил слух, будто я выхожу на гражданскую службу в Москву, имея в виду взять эту невесту. Увы! что людям не приходит в голову! В настоящее время у меня одна дума – о науке, одна любовь – к литературным занятиям. Не шутя собираюсь после вакации начать писать Психологию.

Владыка наш теперь во Владимире не существует, а объезжает ведомство, возвратится 22-го или 23-го июня. И я очень рад, что у меня экзамен по Св. Писанию совершен будет в его отсутствие.

Здесь поговаривают, что предполагаемый штат в нашей семинарии откладывается еще на 2 года. Это для некоторых из наставников было бы очень полезно, потому что другие тянут уже последние годы, в надежде почить на лаврах, под тепленькой сенью пенсиона».

12-го ч. писал я в Петербург Синодальному члену, высокопреосвященному Григорию, архиепископу Казанскому:

«По желанию вашего высокопреосвященства, нижайше представляю при сем списки с двух рукописей Московской Синодальной библиотеки: 1) с рукописи святейшего Ермогена, патриарха Московского и всея России, о явлении Казанской иконы Пресв. Богородицы, и 2) с духовного завещания святителя Митрофана, епископа Воронежского.

Вашему высокопреосвященству угодно было приказать мне известить вас об издержках, имевших быть при списывании означенных рукописей: честь имею доложить вашему высокопреосвященству, что переписчикам мною заплачено 2 р. серебром.

За сим, поручая себя вашим святым молитвам и архипастырскому покровительству, имею честь быть»…

15-го ч. писал мне Абакумовский друг, о. Мих. Граменицкий:

«Имею честь при сем принести вам нижайшую мою благодарность за ваше письмо и книгу о прообразованиях, присланные вами с Ефимом Ивановичем? Книгу я уже прочел всю; точно, книга стоит внимания, – и по моей части для меня в случае очень полезна. Главное дело то, что я узнал из неё такие черты прообразовательные, кои прежде мне и на ум не приходили. Благодарю вас, друг мой, что вы своим ко мне расположением дополняете недостатки моего познания. Когда судьбе неугодно было, чтобы я вполне выслушал всю премудрость учебную, – я счастливым себя почитаю и за то, что вы изъявляете великодушно дружескую готовность снабжать меня средствами к усовершению моего познания. Живши в кругу деревенском, где и что я могу узнать и услышать хорошее и поучительное? Одна книга – мой здесь учитель и наставник. Признаюсь вам, друг мой, откровенно, живя здесь, я не нахожу лучшего для себя занятия, как уединенно сидеть с книжкою или что-ниб. тачать (т. е. сочинять). Конечно, таких счастливых часов достается мне не много: – то в приходе, то по делам житейским, то ездишь со становым по следствиям, так что иногда целую неделю не удастся и посмотреть на книгу, зато во всякое свободное от дел и должности время, не хвалясь открываюсь вам, не люблю сидеть на улице, не по моей также части заниматься пирушками и шумными беседами, – лучшим всего для себя считаю уединение. Пусть судят обо мне как знают!

В настоящее время наш архипастырь в путешествии по епархии, – сегодня (15-е ч.) должен был по расписанию служить в Муроме и ныне же выехать; 21-е число сего июня ожидают возвращения его во Владимир. В наши края не вздумает ли, как толкуют знатоки его тайн, в конце августа. Беседы мои гостят еще у него: верно нет времени заняться нашею мудростью.

От нового года еще наплел я бесед с десяток, только что еще не произносил, и думаю не произносить до осени потому, что в летнее время почти пуста бывает у нас церковь, а к осени народ соберется со сторон и расквитается с полевыми работами, – и храм наш бывает тесно набит молящимися; – а при большом числе слушателей, охотнее как-то говорить, – может быть, хоть из сотни слушающих найдутся двое или один с отверстым сердцем и вниманием к слову Божию.

Еще писать вам более нечего доколе.

Когда выйдет в печати Введение в богословие Макария, не оставьте купить и прислать мне, или еще не попадется ли какая книжка занимательная по вашему вкусу».

21-го числа писал мне из Владимира Гр. П. Быстрицкий:

«Воспользовавшись случаем, не могу не посвятить вам хоть несколько строк. Случай этот в лице наставника здешней гимназии – Петра Платоныча Малиновского, отправляющегося в Москву.

Что? – как идут ваши дела? Наши так подвигаются к концу. Будущность, и уже близкая, невольно страшит; мы со дня на день ждем штатов. Пал слух, что Учебное Правление уже порешило это дело, и свое решение переслало, между прочим, и в Московск. академию, для приведения в исполнение по семинариям, подведомственным ей. «Что-то будет, что-то будет!» Не получить бы паспорта на все 4 стороны. Sit, quod sit. А между тем я не только равнодушен, да и еще с каким-то странным чувством, похожими на радость, представляю себя уволенным из семинарии. Главное меня утешает то, что ведь не с пустыми же руками вышлют, а с жалованием, по крайней мере, половинным, впредь до будущих благ, – подобно тому, как поступают с гражданскими чиновниками, подвергающимися той же участи, по тем же обстоятельствам. А ведь не дурно, лежа, что говорится, на боку, получать оклад жалования, а я бы между тем не стал лежать на боку, нет, я бы воспользовался этой свободой, и занялся, усильно занялся, чтобы после из меня что-ниб. да вышло.

Завтра у меня экзамен по Св. Писанию, и увы! завтра ждем посетителя Карасевского, который уже, говорят, давно выехал из Костромы, и направился на Владимир. Боже сохрани, если да придет на мой экзамен; чувствую, что будет срезка, потому что ученики кое-как приготовили лекции. Авось Бог не пронесет ли как эту тучу!

В вакациальное время хотелось бы побывать в Москве, но по всей вероятности это желание останется без исполнения, – по финансовым расчетам, потому что непременно надо быть на родине; маменька моя очень не здорова. А сделать вояж в Москву, и из Москвы до Быстриц, станет не дешево.

Сказать ли вам, какой я удостоился чести – письма от Федора Александровича Голубинского, да еще просительного. Вот редкость, о которой я не мечтал. И обязан случаю. Если бы у меня не учился один ученик, и, к счастью моему, не сидел так низко, я, разумеется, не удостоился бы этой чести».

Того же 21-го ч. писал мне из Ставрополя на Кавказе о. Моисей:

«Письмо ваше от 16-го мая я получил, за которое и благодарю вас. Не отвечал я вам потому, что совершенно не о чем было писать к вам в столицу провинциалу.

Радуюсь, от души скажу вам, что не уважена просьба моего благодетеля – преосвященного Иеремии. Как можно сравнить Донской монастырь с Нижегородской епархией! Дай Бог здоровья нашему мудрому монарху. Благодарю Бога, преосвящ. Иеремия по-прежнему утешает своими письмами меня круглого сироту на Кавказе.

А что же, кто теперь в настоятели Донского монастыря поставлен?

О себе не буду ничего говорить, а скажет всё о мне податель письма сего генерал-маиор Лещенко Василий Давидович. Моя к вам усерднейшая просьба – поруководствовать его в кремле и в Москве, показав ему все замечательное; исполнением моей просьбы обяжете меня до чрезвычайности. Свою ризницу, библиотеку, Николаевский дворец, Грановитую палату, – покажите и всё-всё, что есть в ведении вашем замечательного. Вот вам и развлечение.

Если же вам некогда будет разъезжать с Василием Давидовичем по Москве, то покорнейше прошу вас съездить с генералом к его сиятельству князю Димитрию Николаевичу Урусову, живущему на Пречистенке, в приходе Троицы, что в Зубове, в собственном доме. Съездите к нему и передайте от меня ему глубочайшее почтение. Надеюсь, что недоконченное вами исправит Димитрий Николаевич – преблагочестивейший князь.

Надеясь на ваше ко мне расположение, я в полной уверенности остаюсь, что вы всё сделаете для Кавказских моих приятелей и земляков по Кавказу».

30-го ч. почтил меня своим письмом высокопреосвященный Григорий, архиепископ Казанский, в ответ на мое письмо от 12-го числа. Вот что изволил писать мне его высокопреосвященство:

«Преподобнейший отец!

Препровожденные вами ко мне списки с двух рукописей 1) святейшего Ермогена, патриарха Московского и всея России о явлении Казанской иконы Пресв. Богородицы и 2) с духовного завещания св. Митрофана, епископа Воронежского, мною с благодарностью получены.

Употребленные вами для переписчиков означенных рукописей два рубля серебром при сем прилагаю.

Испрашивая на вас Божие благословение, имею честь быть вашего преподобия усерднейший слуга»…

О получении денег я уведомил владыку 17-го июля.

10-го июля писал я в Абакумово своему другу о. Граменицкому:

«Спешу, не дожидаясь оказии, удовлетворить вашему давнему желанию: вот вам, наконец, и Введение в богословие знаменитого Макария: читайте, наслаждайтесь и назидайтесь им.

Письмо ваше от 15-го июня, и при нём бурак куриных произведений, я получил 20-го числа. За то и другое приношу усерднейшую благодарность: первое приятно, а последние оказались очень вкусны. Благодарность за первое принадлежит неоспоримо вам: а признательность за последние, без сомнения, должна относиться к Александре Васильевне.

Нового о себе скажу вам то, что, пользуясь свободным временем, я совершил нынешней весной 2 путешествия: в лавру и Новый Иерусалим. В лавре я был в последней половине мая: погода была чудеснейшая. Там пробыл я 8 суток: все видел и со всеми виделся; провел время приятнейшим образом; в академии и в Вифании приняли меня так, как я не мог и воображать: так были все ко мне внимательны и обязательны! А сверх всего этого, я удостоился там, паче всякого чаяния, получить награду. Мой приезд в лавру случился в один день с прибытием туда высокопр. митрополита: 25-го мая, в неделю Всех Святых, владыка, назначив меня с собою на служение в Троицком соборе, и во время службы заметив, что у меня нет при бедре духовного меча, распорядился тут же препоясать меня оным. Не столько важна, конечно, награда, сколько дорого внимание архипастыря.

Спустя недели три по возвращении из лавры, я отправлялся дня на три не более в Новый Иерусалим и Звенигород. Какое дивное здание – этого храма Воскресения! Памятник, вполне достойный великого Никона! Быть в Воскресенске я считал священною для себя обязанностью, как блюститель памятников патриарших. А обитель св. Саввы Звенигородского – что это за чудное место по своему местоположению и окрестностям! Признаюсь, побывши там, почти не хотелось возвращаться в Москву: так понравилась мне эта тихая, уединенная обитель.

Но увы! после таких отрадных путешествий, я снова погрузился в прежнюю суету: опять те же занятия, иногда довольно мелкие и пустые, – та же шумная и рассеянная жизнь, хотя, конечно, не в такой степени, как это было прежде, и скоро будет опять в кремле. Впрочем, переселение мое в кремль едва ли еще скоро будет, – разве к глубокой осени: работы наши идут что-то – очень медленно.

Что у вас? Думаю, еще не убрались с покосом. На беду православных поселян и бездельных Москвитян, погода-то стоит не совсем благоприятная: у первых остановились, конечно, работы, а у последних – гулянья. Что до меня, то я почти рад такой погоде: не пыльно ходить в кремль, и не душно сидеть в келье и заниматься делом.

Желаю вам благополучно окончить полевые работы, и скорее приняться за книжное дело»…

27-го ч. писал мне из Мурома родственник мой, соборный священник и учитель дух. училища В.С. Харизоменов:

«Душевно скорбел и скорблю что я за ваше расположение ко мне и добрую услугу, плачу вам, так сказать, неблагодарностью, оставаясь до сих пор должником пред вами. – Чем могу загладить вину мою пред вами? – Признание, говорят, половина исправления. Итак, скажу вам откровенно, что заставило меня изменить своему слову – выслать с первою почтою деньги за сделание ризы на образ? – За два дня до получения оного от вас я узнал, что наш преосвященнейший, который тогда был уже в Муроме, намерен наградить меня набедренником. Не имея в наличности денег более 25-ти р. серебр., кои были приготовлены на ризу образа, я по необходимости тогда приостановился отсылкой оных вам, и в 15-й день июня, во время служения архипастырем литургии в соборе, я действительно удостоен его милости и награжден набедренником. Вы знаете, сколько при таких случаях является поздравителей всякого рода – а денежек, приготовленных для отсылки вам, как не бывало. За тем наступили дни нашей ярмарки и я непременно решился было отослать вам должное после 25-го числа июня, но услыхавши от Прасковьи Абрамовны, что она вскоре собирается с семейством в дорогу и будет у вас в Москве, я решился воспользоваться сей оказией лучше всякой почты. И вот теперь лишь пришло время этой несчастной для меня развязки. Сердитесь, браните меня сколько вам угодно: ибо я вполне заслужил это; но все-таки позвольте принести вам мою благодарность за ваше одолжение и за то удовольствие, какое вы доставили мне, подарив меня таким бесценным подарком, которого я не ожидал. Риза на образе сделана так прекрасно, что, судя по искусству в работе и по доброте её, никто не верит, чтобы она так дешево оценена была вами; стократно благодарю вас за ваше внимание к моей просьбе; прошу вас передать мою благодарность и мастеру сей работы за его добросовестность. Благодарю вас и за благожелания, коими вы напутствуете меня, препровождая украшенный вами образ Божией Матери.

Что же касается до просьбы вашей – помолиться пред Муромскими чудотворцами и пред престолом Божиим: то скажу откровенно, что я обязанность сию почитал и буду всегда почитать для себя священною.

Муромское училищное начальство получило уже предписание из правления Владимирской семинарии, а с оным и правила о преобразовании здешнего училища; оно должно начаться после вакации, но об увольнении священников от должности учительской не пишут ни слова. Между тем, по новому штату при здешнем училище положено только 5 наставников, а теперь на лицо 8, след. 3-е лишних; на кого падет этот несчастный жребий, еще не известно. Думаю съездить во Владимир и попросить, кого следует, на всякий случай».

Из письма этого видно, как дорого, в былые времена, обходились священникам даже такие награды, как набедренник. – Ныне совсем не то…

27– го ч. писал мне из Вифании о. ректор Леонид: «Высокопреподобнейший и многолюбезнейший батюшка, отец ризничий их святейшества!

Скоро, как кажется, буду иметь удовольствие пожить с вами в доказательство, что в вас никакого стеснения для себя не находил, не нахожу, если только для вас стеснителен не буду. В Москву зовут обязанности и сердце, здесь удерживают обязанности и сердце. Что ж делать? Думаю покончить здешние обязанности и ехать к Московским. А что до людей с добрым, расположенным к ним сердцем, – их-то (простившись с родными) приеду искать в Знаменский монастырь: так велит опыт. А пока примите уверение в искренности моих чувств, в которых надеюсь не измениться».

30-го ч. писал мне из Абакумова о. Мих. Граменицкий:

«Приношу нижайшую благодарность за вашу заботливость в покупке Введения в богословие, и за искреннее писание ваше. Приятно читать в письме вашем милостивое внимание к вашей жизни великого архипастыря. Имею честь поздравить вас с сею милостью. Вы теперь совершенный воин Христов, – молю Господа Бога, – да укрепит ваше бдение на страже спасения, – да обращается данный вам меч духовный на посечение всех душетленных страстей и прилогов!

И я несколько воодушевлен в деле проповедания. Мои катехизические беседы сданы от владыки с его собственноручным подписом: «благодарю за тщательность. Продолжать с надеждою получить награду». Теперь писать мне будет несколько смелее.

Вот еще осмеливаюсь написать вам: у нас не давно пронесся слух, что вы назначены к нашей семинарии в инспектора. Правда ли это? Новость сию принесли к нам семинары из Владимира. Как бы я рад иметь вас к себе поближе: но не знаю, будет ли это по вашим мыслям.

Еще нового у нас ничего нет. Теперешнее время, – одним словом: суета, сами знаете, от книг давно отстал, да и перо редко попадает в руки, только разве для необходимой метрической записи; одно орудие в руках грабли, не дождаться, кажется, когда окончатся наши полевые занятия».

Под именем меча духовного, о котором упоминается в письме, разумеется, набедренник, полученный мною при особенных обстоятельствах, – о чём я сообщал своему другу в письме от 10-го июля. Вот эти обстоятельства. О награждении меня набедренником неоднократно напоминал митрополиту благорасположенный ко мне протопресвитер Успенского собора, Василий Иванович Заболотский-Платонов; но владыка, желая сам возложить на меня эту награду, не находил для сего удобного времени. Наконец в мае 1852 г. я приехал для богомолья в Троицкую лавру, куда и митрополит прибыл к храмовому празднику Св. Троицы. После праздника в неделю Всех Святых, митрополит служил в Троицком соборе и за литургией предположил наградить набедренником профессора Вифанской семинарии, священника Дим. Вас. Разумовского. На служение был назначен и я. Когда мы, пред малым входом, стояли посреди церкви, владыка, взглянул на меня и, вспомнив, что у меня нет набедренника, тотчас послал иеродиакона в алтарь сказать, чтоб приготовили другой набедренник и для меня, который и был возложен на меня при малом входе.

11-го августа писал я в Абакумово своему другу, о. Граменицкому:

«Удивляюсь, что вы до сих пор не получали еще Введения в богословие: оно послано было мною по почте вместе с письмом, 10-го июля. От Московского почтамта у меня хранится расписка в принятии этой книги для отправления в Покровск. По всей вероятности, книга гостит в Покровске: потрудитесь или сами при случае, или чрез кого-ниб. наведаться в Покровской почтовой конторе, получена ли там эта книга, или нет. Если окажется, что не получена: в таком случае я потребую объяснения у здешнего почтамта.

Что касается до пенязей, то их, по моему счету, остается еще рубля 4 слишком серебр. Когда этот запас финансовый истощится, тогда я дам вам знать.

Душевно радуюсь, что ваши труды по части проповедания слова Божия не оставлены без внимания архипастырем.

Молва о назначении меня инспектором Влад. семинарии едва ли сбыточна. Пока я не навлек на себя гнева высокопр. митрополита: думаю, что он не отринет меня; а без его соизволения, кажется, не возможно перемещение меня на какую бы то ни было другую должность. В Москве давно носится относительно меня другой слух, более вероятный: назначение меня ректором Заиконоспасских училищ, с оставлением, разумеется, при настоящей должности ризничего».

21-го ч. писал мне из Переславля Никитский архим. Нифонт:

«Принося чувствительную благодарность за ваше приятнейшее писание, спешу сказать вам о нашем торжестве:

16-го августа наш владыка отправлял всенощное бдение в селе Веськове, – 17-е число с 8-ми часов утра начался крестный ход из градского собора в село Веськово; в 10-ть без четверти началась литургия в селе, которую совершал владыка, о. Иеремия, Нифонт, местный благочинный и приходский священник; по заамвонной молитве владыка говорил речь, а по окончании литургии начался крестный ход к Ботику и Памятнику;¹⁰ дошедши до аллеи, пред которою окропляемы были святою водою триумфальные ворота, а от них к памятнику; в три ряда выстроен был Углицкий полк, который тотчас по окроплении встретил музыкою и в след за владыкою шел церемониальным маршем – до самого ботика; тут владыка окроплял ботик; за сим едва владыка вышел из здания, где хранится ботик, к памятнику, по сигналу мигом памятник открылся и раздались музыка и гул 12-ти орудий – до 101 выстрела и памятник от владыки окропляем был св. водою; затем провозглашено многолетие царств. фамилии и совершена панихида по государе Петре I-м. После сего крестный ход тем же путем возвратился в церковь села Веськова, а войско отдавало памятнику военную почесть при звуке музыки. За сим владыка, дойдя до дома, разоблачился, пил чай и закусывал; в 3 часа начался обед и кончился в 5; при провозглашении тостов гремели пушки и попеременно играла музыка: военная и нарочито выписанная из Москвы отличная труппа музыкантов. Вечером был фейерверк и танцы.

Владыке дворянство подарило посох в 100 рублей серебром, – черный с серебряно-вызолоченным верхом и яблоками и с надписью:

«Владимирское дворянство епископу Иустину августа 17-го 1852 года».

За сим прося св. молитв, нижайше кланяюсь. Нифонт.

Стечение народа было чрезвычайно велико, как черни, так и знати.

Если пожелаете, то пришлю рисунок этого памятника.¹¹

Со всех четырех сторон на нем золотые надписи: север – Петру Первому; юг – Влад. дворянство; восток – Указ Петра I-го до слова о кораблях. Запад – лестный отзыв Г. Имп. о Владимирск. дворянстве».

28– го числа писал мне из Абакумова о. Граменицкий:

«Августа 13-го наш диакон из Покрова с почты привез мне дорогую вашу посылку, – Введение в богословие. Не знаю как благодарить вас за вашу обо мне заботливость? Теперь читаю, и подлинно наслаждаюсь этою сладкою пищей словес Божиих.

23-го ч. сего августа мы ожидали к себе в село архипастыря, который в день коронации служил в Покрове; – но он проскакал нашею Липнею прямо ко Владимиру; а к нам завернули закусить одни певчие.

Наши работы полевые все окончены, – теперь забота о приготовлении к празднику пива, а там наступит и наш шумный и веселый в чувственном отношении праздник. Что же касается до меня, то почти будет равно, что и теперь: ибо не бывает у меня на праздниках почти никогда веселых гуляк».

6-го сентября писал мне из Владимира друг мой, профессор Быстрицкий:

«Вот я и опять во Владимире. Начинаю новый курс, знакомлюсь с молодыми воспитанниками, из которых некоторые настоящие птенцы – так малы, так юны, что не стыдно бы им сидеть в 3-м классе уездного училища.

5 недель вакациального времени я провел безвыходно в пог. Быстрицах, и признаюсь не скучал, пользуясь здоровым, и особенно у нас здоровым сельским воздухом, наслаждаясь природой, и приятной беседой с родными. Родитель мой весьма не здоров; сильная одышка, отнимающая сон, препятствующая ходить: не может войти в верхнюю комнату, чтобы не задохнуться. Бог весть, что будет с ним. Принимал кой-какие меры по предписанию врача, и не было пользы. Впрочем, службу и требы отправляет, хотя с большим трудом, сам, – да они еще более расстраивают его. Каково здоровье ваше? Жизнь в Москве в летние жары тягостна и нездорова. Вы же живете в центре города.

На родине я получил письмо от брата моей бывшей невесты. Пишет о новом женихе, заступившем мое место, и весьма не выгодно; видно из письма, что он им весьма не понравился. Они желают снова меня, и потому просили известить, не изменился ли я в расположении и в намерении – родниться с ними. И я вскоре отвечал на письмо своим письмом в лавру к брату невесты; здесь высказал, что я со своей стороны остаюсь в тех же чувствах, что я готов вступить в родство с их семейством, – и просил известить меня поскорее о дальнейшем ходе их дела с г. Корольковым. По доселе не получаю известия, и к моему неудовольствию, – потому что я не люблю беспокойной нерешительности. Так или иначе, только бы узнать поскорее, – притом эта неизвестность связывает меня. Я переменял помещение, занял более обширное (хоть в том же доме), и теперь для комнат нужно довольное число вещей приобресть. А если я проживу здесь не долго, к чему же мне эта мебель! В этих мыслях не решаюсь обзаводиться, а между тем нужда в этих принадлежностях ощутительна. Между прочим, и поэтому хочется узнать поскорее их мысли. Только мне не верится, чтобы место, в котором я получил уже решительный отказ, опять разыгралось в мою пользу.

Итак, по крайней мере, вы, любезнейший друг, уведомьте меня, чего мне ждать».

10-го ч. писал я в Абакумово священнику М.Д. Граменицкому:

«Честь имею приветствовать вас с праздником; желаю вам радостно его встретить и проводить благополучно. Хотел бы я прислать на праздник гостинец: но, к сожалению, нет в виду оказии, а послать чрез почту, как показал опыт, не совсем удобно. Вот какого рода дело: на днях поступил в продажу 4-й том Догматики Макария; я поспешил, разумеется, приобресть один экземпляр и на вашу долю: но как его доставить вам, – вот в чем вопрос? Потрудитесь уже сами представить мне случай к пересылке вам помянутой книги.

Я всё еще в Знаменском; но, кажется, уже скоро переселюсь в свой священный кремль. Есть надежда, что моя квартира, в текущем месяце, будет устроена совсем: в октябре, может быть, не буду ли уже я там. Прошу тогда жаловать ко мне на новоселье. Квартира за мной оставлена та же, какая была и прежде, хотя сначала было предположено поместить меня в другом месте. Патриаршая молельня, в которой вы провели ночь, устроена будет в лучшем виде: приезжайте, хотя еще раз побывать в ней, пока я нахожусь в настоящей должности».

18-го ч. писал мне из Московской Д. Академии Бакалавр Сергей Константинович Смирнов – мой бывший наставник по Русской гражданской истории и Греческому языку:

«Прошу вас покорнейше съездить к Погодину¹² и спросить его, напечатана ли статья его об открытии гробницы Пожарского, и если напечатана, то в каком журнале и нельзя ли мне прислать № журнала. Если не напечатана, то скоро ли будет напечатана. Мне это весьма нужно, ибо от этого зависит выход моих дополнений к биографии Пожарского. Потому покорнейше прошу прислать мне известия о сем предмете или лучше самую книгу с Иваном Сергеичем Хитровым,¹³ который доставит вам сие письмо. Сим премного обяжете».

На это письмо дан был мною ответ от 29-го числа.

1-го октября, в день моего ангела, имел я удовольствие получить от своего гостеприимного хозяина, о. архимандрита Леонида, следующее послание:

«Приятно мне, что могу в самый день вашего ангела поздравить вас, возлюбленнейший отче! Живо воспоминаю я и первые ваши именины – день пострижения вашего и прошлогодние.

В послании вашем спрашиваете моего мнения в прогулке на выставку. Скажу не обинуясь: и в церковь иду с предосуждением для себя, если хочу сделать во храме Божием выставку из себя, но и с выставки в манеже могу возвратиться без всякого предосуждения, если мое монашество ходило туда со мною. Мы монахи, но по положению своему, не пустынники; нам невозможно и даже не должно вовсе бегать от столкновений с миром; но должно соблюдать себя не оскверненными от мира. Урок наш труден; но кто знает, был ли бы другой легче для нас. Вот мое искреннее мнение, по вашему требованию высказанное: судите, не осуждайте. Христос посреди нас ныне и во веки.

Брата обнимаю от всей души и поздравляю с блистательным успехом выставки, которая так справедливо занимала его.

Простите и будьте уверены, что и заочно я усерднейший и преданнейший ваш гость».

Того же 1-го ч. писал мне поздравительное послание мой Абакумовский друг о. М. Граменицкий и к поздравлению присоединял следующее:

«Приношу чувствительнейшую благодарность за ваше писание и за труды в покупке IV-го тома Догматики,¹⁴ который и прошу вас покорнейше переслать с сим письмоподателем, – моим пономарем Силычем, который вздумал навестить брата своего и посмотреть белокаменную».

3-го ч. получено было мною письмо из Мурома от тещи П.С. Царевской. Она писала:

«Поздравляем вас с ангелом и с архипастырскою милостью и приношу вам усерднейшую благодарность за присланный мне чай и деньги 3 р. сер., а равным образом и за приглашение в Москву. Я давно имела сильное желание увидеть мать городов – Москву, в ней и вас. И теперь, по новому приглашению, когда вы будете совершенно свободны принять меня, я постараюсь выполнить желание.

Вы пишете, что нынешнее лето самое благоприятное для вас время к совершению путешествия, и когда кончатся ваши перестройки, тогда нельзя будет и подумать о выезде из Москвы. Как было бы приятно, если бы вы в это-то благоприятное время осчастливили своим приездом и нас! Бог весть, когда еще случится приехать сюда. Если останется сколько-ниб. свободного времени: не забудьте, усердно просим, и Мурома».

Ни в Муром, ни на родину я не располагался в то лето ехать, но пользуясь удобным и благоприятным временем, я путешествовал в июне месяце, в сопровождении брата о. Леонида, А.В. Краснопевкова¹⁵ и старосты Синодальной церкви, купца В.М. Клаповского, в Воскресенский (Новый Иерусалим) и Саввинский Звенигородский монастыри. Вид огромного и величественного храма в Воскресенском монастыре и превосходная местность Саввинской обители произвели на меня и на моих спутников глубокое и сильное впечатление.

11-го ч. писал я в Муром теще Пр. Степан. Царевской в ответ на её письмо от 3-го числа:

«Принося вам живейшую благодарность за ваше поздравление меня со днем ангела, спешу ответствовать вам тем же. Примите и вы от меня усерднейшее приветствие со днем вашего ангела. Господь Бог да подкрепит, в грядущем новом лете, ваши силы, ко благу и спокойствию сиротствующего вашего семейства.

Благодарю вас и за ваше радушное приглашение меня в Муром. Правда, нынешним летом я имел более, нежели во всякое другое время, свободы для отлучек: но предпринять путешествие на продолжительное время я никак не мог; поскольку некоторые обязанности, относящиеся к моей настоящей должности, никак не могут позволять, для исполнения своего, отлагательства на продолжительное время. Вот, например, вам совсем иное дело. Вы можете предпринимать путешествия во всякое время, куда, вам угодно, хотя, разумеется, не безусловно. Я очень был бы утешен, если бы вы, хоть раз, посетили меня. Квартира моя, наконец, скоро уже будет готова; если не в конце настоящего, то в начале будущего месяца, я переселюсь в свой родной кремль: полно мне скитаться по чужим кельям. Как ни просторно мое настоящее помещение, как ни ласков и приветлив мой достопочтеннейший хозяин; но, признаюсь, довольно уже наскучило житье в чужом углу, в отдалении от места служения. Какая тесная ни была бы своя келья: но все-таки чувствуешь в ней себя и свободнее и просторнее. Итак, скоро я буду иметь удовольствие возвратиться в свою келью: прошу вас покорнейше жаловать тогда ко мне на новоселье. Впрочем, я постараюсь предварительно уведомить вас, когда я уже совершенно готов буду принять вас.

Кроме этой, имеющей быть новости, особенного у меня и около меня ничего пока нет. Здоровье мое, слава Богу, довольно хорошо; только, по временам беспокоит зубная боль; впрочем, она не препятствует мне заниматься исполнением моих обязанностей».

31-го ч. писал мне из Иванова зять В.А. Левашев, сообщая мне, между прочим, прискорбное известие о скоропостижной смерти Горицкого священника Василия Васильевича Сапоровского, последовавшей 22-го числа.

1-го ноября писал мне из Владимира молодой философ-профессор Быстрицкий:

«Уже давно получил ваше письмо, дорогое для дружественного сердца, и доселе ни полуслова не перемолвил с вами: всё время прошло лишь в сборах; подходил и прошел своей чередой и день вашею ангела; а я имел невежественную глупость не послать вам сердечного привета. Лентяй!!… Что делать: – винюсь, и преклоняю повинную голову; подерите её за волосы хорошенько, чтобы она была впредь исправное. Не знаю, как благодарить вас за дорогую память о моих родителях! Продолжайте, прошу вас, вспоминать при своих молитвах пред престолом Господним, больного моего родителя. Положение его тяжко, крайне тяжко. Недели две назад я получил известие из дома горькое. Его уже соборовали св. елеем. Чувствуя приближение конца, он поспешил распорядиться местом. Согласно с нашим общим желанием, брат мой Александр Петрович, нарочно приезжал во Владимир, просил владыку, и получил указ о переведении его на родину. Что теперь делается с моим тятенькой, не знаю. Желалось бы, очень желалось бы видеть его живым и здоровым, еще хоть годков пять. Но Промысл не всегда делает по нашим хотениям. Брату моему на родине, надобно надеяться, будет лучше, выгоднее, и главное, спокойнее. Только он несчастлив; место его в Данилове закрывается, а следов. и дом, только что выстроенный им, пойдет в чужие руки, с большим ущербом для его кармана. Удивительная вещь! Преосвященный сам ходатайствовал пред Синодом, о двух штатах при Покров. церкви, и достиг желанного; а теперь моего брата закрыл, на каком основании, Бог весть.

Я думаю, вы слышали о смерти здешнего кафедрального протоиерея – Павла (фамилии его не знаю; да и была ли она; ведь он принадлежал еще к прошлому столетию, а тогда, кажется, обходились и без фамилий). На его место назначен ключарь, – а ключарем сделан Григорий Михайлович Чижев. А в недавнее время случилась и еще смерть, – близкая к кругу наставников семинарии, – и жалкая для всякого чувствительного сердца. Василий Федорыч Романовский похоронил свою жену и остался с кучею детей; девять человек, из коих несколько еще малолеток, остались сиротами. Что будет он делать с ними? При подобных случаях, право, отпадает самое желание жениться. Не лучше ли одиночество, чем этот плач осиротелых детей, – и тяжкое, не подручное дело воспитания их! Но голос сердца сильнее рассудка; грустные думы проходят скоро. Я теперь занят по преимуществу одним делом, хочу явиться со званием литератора пред тысячеустной публикой. Но это еще впереди; а между тем пред своими маленькими слушателями хочу развернуть свои психологические сведения. Логику покончил. Психологию начну по своему плану, – и с понедельника, с Богом, за дело».

8-го ч. писал я в Иваново зятю и сестре в ответ на их письмо от 31-го октября:

«Доброе дело вздумали вы, предпринявши устроить заблаговременно судьбу своей дщери. Да благословит Господь благим успехом ваше доброе начинание!

Просите вы в сем деле моего совета; но что могу сказать я вам издали? Вам самим дело это яснее. Впрочем, не откажусь, пожалуй, сказать вам несколько слов и со своей стороны. Но станем рассуждать вместе. Жениха вы одобряете: человек-де он молодой, собой хороший, и при том в стихаре. Прекрасно: это главное. Но вот в чём вопрос: таким ли он представляется невесте, каким вы его описываете? Прежде всего, надобно узнать её об этом мысли: ведь ей с ним жить, а не вам. – Потом, каково состояние здоровья невесты? Мне помнится, вы сами не так-то выгодно отзывались об её здоровье. Это очень важный пункт: надобно обратить внимание на него вам особенное. Еще: вышедши в деревню, Сашиньке нужно будет необходимо заниматься черными работами, для которых у неё, по крайней мере, на первый раз не достанет ни умения, ни сил. Вот, если вам угодно, мои мысли…

Впрочем, такими мыслями я отнюдь не хочу расстраивать вашего дела, и опять повторяю: вам самим дело это яснее. Но если где, то именно в делах брачных, прежде всего, надобно призывать на помощь Бога – Строителя судеб человеческих. Помолимся же купно поусерднее Господу Богу, и предадим Его благому и премудрому промышлению судьбу любезной Сашеньки.

Помочь вам в настоящем деле материальным образом готов я со всем усердием. Но так как в настоящую пору у меня нет наличных денег столько, сколько вам нужно: то я просил снабдить вас потребным количеством доброго знакомца моего Константина Дмитриевича Буркина. Он теперь еще здесь, в Москве; но 13-го вечером, или 14-го утром он будет в Иванове. Итак, когда дело ваше, при помощи Божией, окончательно устроится, обратитесь к нему от моего имени: он даст вам сто рублей серебр. Уплату этой суммы ему я принимаю на себя: но из ней половина, т. е. 50 р. с. пусть будет с моей стороны жертвой в пользу любезной племянницы моей Александры Васильевны; а другую половину вы будете уплачивать мне, по мере возможности.

Более сего на этот раз я не могу ничего сделать вам.

О себе скажу вам, что я до сегодняшнего дни, слава Богу, был здоров; но в нынешнюю ночь почувствовал головную боль, до того сильную, что должен был отказаться от служения. Не знаю, в следствие ли это простуды, или в следствие какого-ниб. напряжения. Живу пока еще в Знаменском; но на будущей неделе, кажется, уже переселюсь в кремль».

22-го ч. писал мне из Владимира профессор семинарии Быстрицкий:

«Вероятно, теперь вы уже перешли в свое помещение; с чем и поздравляю вас. Хотелось бы видеться с вами на святках, но кажется, не исполнится мое желание. Долг сыновний зовет на родину; родитель мой жив еще, но крайне хил здоровьем.

У нас доселе еще нет ректора! Прошел здесь слух, что Агафангел Костромской будет перемещен к нам. Но откуда этот слух, и верен ли, Бог весть.

Да, вот новость у нас во Владимире. С самого недавнего времени Богослужение, доселе через чур краткое, удлинилось до бесконечности. Прежде воскресная всенощная шла много-много час в Рождеств. монастыре; теперь идет часа два с половиной, и еще более. Удивительно, что за перемена. Даже чрез консисторию рассылается приказ по здешним церквам служить и не торопиться. В первый раз, (на 16-е ноября), пришедшие ко всенощной, были изумлены, и признаюсь, досталось непривыкшим ногам. Семинаристы наши как терпеливы, а и то бедный один упал в обморок.

С Николаем Ив. Флеринским, пред этим событием, мы как-то, рассуждая об антихристе, высказали, воспоминая изречения одного отца, что пред пришествием антихриста, псалмопение сократится. Припоминая эти слова после, мы порешили, что антихрист еще долго не придет».

Виновником перемены в Богослужении был, если не ошибаюсь, Владимирский губернатор Сампсонов – строгий ревнитель благочестия и церковных порядков, составлявший, в этом отношении, совершенную противоположность преосвященному Иустину.

В ноябре переселился я, наконец, из Знаменского монастыря в свою кремлевскую обитель и водворился в обновленных кельях святейшего патриарха Никона.

С новосельем поздравлял меня в числе прочих приятель, Абакумовский иерей о. Граменицкий. Он писал от 18-го числа декабря:

«Душевно благодарю вас за неизменную внимательность и вместе с сим прощу удостоить благосклонным принятием позднюю благодарность мою за IV том Догматики, который давно уже мною несколько раз прочитан с услаждением.

Много пользы и облегчения доставляют мне книги ученого архипастыря Макария, при составлении поучений к прихожанам, – особенно много нахожу здесь назидательных свидетельств отеческих: и все это доставили вы – ваше ко мне внимание и благоразумный выбор книги! Ни чем достойно не могу вас благодарить за оное. Да воздаст вам Господь Бог за доброту вашего сердца!

Имею честь поздравить вас с переселением на обновленную квартиру, дай Бог пожить вам в оной в удовольствии и счастии. Еще снова имею честь благодарить вас за радушное приглашение посмотреть ваше перестроенное жилище: вопреки моего сильного желания видеть как оное, так особенно вас, – скоро быть в Москве не надеюсь. Вам нельзя ли как вырваться из белокаменной хоть не надолго подышать нашим деревенским воздухом? Как приятно бы повидеть вас в своем доме, и дружески побеседовать о днях минувших! Но кажется, это одна мечта несбыточная.

Нынешнею осенью у меня по дому произошло небольшое неблагополучие. 17-го октября во время сушения на овине хлеба, от неосторожности старика-сушильщика, погиб овин и мер до 30 ржи, которая не была по обмолочении увезена в свое время. Но, благодарение Богу, что по причине тихой погоды не было возможности разгуляться пламени и пожрать стоящий подле овина в скирдах не молоченый хлеб и постепенно добраться до двора и дома. Не столько жалко погибшего, сколько того, что я в это время – (в субботу родительскую) служа утреню и увидев из алтаря пламя так испугался, что после сего несколько времени чувствовал себя нездоровым: теперь, слава Богу, – опять в вожделенном»…

24-го ч. прислал мне, приехавший из Вифании в Москву на праздник, мой странноприимец, о. архим. Леонид, записку следующего содержания:

«Вчера вежды мои так отяжелели сном, что увлекли за собою и уста, которые и не выполнили потому обязанности, возложенной на них моим искренним желанием – пригласить вас, если будете вы свободны, завтра откушать ко мне. Теперь же просил бы вас прислать мне «Фому Кемпийского» и тот № Ведомостей, в котором слово владыки: «иди и ты твори такожде»».

Само собою разумеется, что я не мог отказаться от чести разделить с моим высокопочтенным другом его праздничную трапезу. Но вот какой курьез случился с нами в первый день праздника. Так как у меня не было казенного экипажа, то о. Леонид пригласил меня ездить с собою для приветствий с праздником общих наших знакомых. Долго мы ездили по Москве; приезжаем, наконец, в монастырь: он требует, чтоб подавали обед, но ему отвечают, что обеда не приготовлено, так как не было приказания, да и повара нет на кухне – ушел со двора. Что делать? Оставалось ради праздника удовлетвориться сухоядением. К счастью, я вспомнил, что у меня на столе осталась приличная праздничная закуска, которую я предлагал, по обычаю, своим гостям после литургии в Синодальной церкви 12-ти апостолов, и которую должен был оставить на столе, спеша на молебен в Чудов монастырь. Таким образом, от Знаменских ворот мы сделали поворот и направились к кремлю, где и обрели чем утолить глад. Долго после этого мы с дружеским смехом вспоминали о званном Знаменском обеде».

После двухлетних, не беспрепятственных впрочем, занятий я составил, наконец, по воле преосвященнейшего митрополита, «Краткое описание замечательнейших предметов, хранящихся в Московской Синодальной (бывшей Патриаршей) ризнице и библиотеке». Рукопись, на 18-ти почтовых листах, представлена была мною на благоусмотрение его высокопреосвященства. Владыка внимательно прочитал мой первоначальный археологическо-библиографический труд и сделал на рукописи карандашом несколько поправок. Вот некоторые из них:

Написано у меня: «на серебряном плаще надпись».

Поправлено: «на серебряной дщице».

Написано: «Крест с серебряною рукояткой».

Поправлено: «с серебряным рукоятием».

Написано: «Внутри панагии – капля млека Пресв. Богородицы».

Слова эти зачеркнуты.

Написано: «По древнему обычаю, при таинственном освящении мира, в память общения нашей отечественной Церкви с восточною, прибавляется из алавастра в состав мира несколько капель (преждеосвященного мира)».

Слова: «в память общения… заменены словами: «в знамение непрерывности таинства в православной Церкви». –

Одобрив вообще выбор предметов, мною описанных, владыка заметил только, что описание довольно сухо; нужно бы его оживить. Это замечание побудило меня внимательнее заняться порученным мне делом. Я принялся снова за труд. О результатах этого труда речь будет впереди.