Глава 5. Церковная иерархия и виды ее служения

Иерархическое начало, не отрицающее, но осуществляющее всеобщее равенство при различии природном и духовном (1Кор. 12), свойственно всякому обществу, имеющему духовную основу и цель, и тем более оно присуще церковному обществу. Иерархична была Ветхозаветная Церковь, и начало новозаветной иерархии положено Самим Господом, призвавшим двенадцать апостолов и сделавшим их таинниками Его учения и свидетелями Его жизни. Каждый из апостолов был лично призван Господом к служению и чрез то принял звание апостольское, но при этом и вся двенадцатирица апостольская составляла некоторое замкнутое единство, апостольский собор, который после падения Иуды был восполнен избранием Матфия (Деян.1:15–26). Из общего числа апостолов Господь избирал трех или четырех (Петра, Иакова, Иоанна и иногда еще Андрея) для присутствия на горе Преображения или на месте моления в саду Гефсиманском. Из них Он чаще всего выделял двух: апостола Петра и «возлюбленного ученика» – апостола Иоанна. Конечно, таким выделением не отменяется равноапостольность, как в католической доктрине относительно апостола Петра, но вносится начало организованности в пределах взаимоотношений апостольского лика, иерархическое строение даже в апостольской иерархии. Строение апостольского лика, при равенстве всех его членов, можно уподобить вселенскому епископату, в котором наряду с обычными епископами есть и патриархи, а между последними выделяется несколько первенствующих или один первый – конечно, по чести, а не по сану. Господь не только отметил апостолов Своим избранием, но и особо освятил их Своей первосвященнической молитвой (Ин. 17) и ниспосланием им Святого Духа чрез дуновение, сообщив им власть разрешать грехи (Ин.20:22–23). Нарочитым же посвящением их явилось сошествие Святого Духа в виде огненных языков, которые почили по одному на каждом из них (Деян.2:3). Иными словами, апостольская иерархия установлена силою и волею

Христовой, но она не является – ни в лице отдельного первоиерарха, ни даже в своем Соборе – заместительницей Христа на земле. Иерархам принадлежит власть быть посредниками, служителями Христа, получившими от Него полномочия и принявшими дары Духа Святого для своего служения. Это служение состоит прежде всего в проповедании очевидцев слова, свидетелей (Деян.1:1–3) боговоплощения, в низведении благодати Духа Святого на новокрещаемых и в поставлении должностных лиц всех степеней. Одним словом, апостолы получили власть, организующую церковную жизнь, а вместе с тем они были и харизматиками, соединявшими в себе дары тайнодействия, пророчества и учительства. Наряду с двенадцатирицей существовали и еще апостолы, так сказать, меньшего звания: сюда относятся упоминаемые в Новом Завете семьдесят апостолов, а также и те, которые упоминаются в апостольских посланиях, помимо двенадцати. На первом месте стоит, конечно, сам апостол Павел, высшее апостольское достоинство которого, равное членам двенадцатирицы, свидетельствует им самим и признано другими апостолами, но сюда же относятся и те, которые вообще видели воскресшего Иисуса Христа (1Кор.15:5–8). Однако это апостольство, которое в «Учении двенадцати апостолов» (между 96 и 112 гг.) имеет уже значение преимущественно проповедников, переходящих с места на место, существенно отличается от первоапостольства, от двенадцатирицы, содержащей в себе полноту даров, а главное, облеченной своими полномочиями и посланной на свидетельство Самим Иисусом Христом. Однако эта двенадцатирица апостолов к концу I века отходит ко Господу. Прекращается ли в Церкви апостольское служение после кончины апостолов? В известном смысле – да, прекращается, осуществив свое призвание и предназначение, положив основание Новозаветной Церкви и проповедав Евангелие «в концы вселенной». Апостольские дары и полномочия суть личные дары, и их Господь Иисус Христос давал личным, поименным избранием. Притом апостольство есть особое соединение различных харизматических даров, которого (не фактически, но в силу установления) мы не имеем ни в каком из иерархических служений и полномочий, ведущих свое происхождение от апостольского преемства. И тем не менее апостольство не ушло из мира без преемства своего служения. Апостолы передали то, что они могли передать и что могло быть воспринято. Кроме личного апостольского достоинства, которое непередаваемо, они передали те дары, которые или присущи христианам лично, или же Церкви как обществу в целом. Они передали всем верующим благодатные дары Духа Святого, которые низводили через руковозложение, и тем соделали их родом избранным, царственным саященством, народом святым (1Пет.2:9), но преподание этих даров они определили через посредство ими установленной иерархии, сила которой заключается в прямом и непрерывном апостольском преемстве. Уже с конца I и начала II веков в творениях святых Игнатия Богоносца († 107), Иринея Лионского (ок. 130 – 202), Тертуллиана (ок. 160 – III в.), а позже, к III веку, епископа Киприана Карфагенского († 258) высказывается общая мысль, что Церковь собирается около епископа, епископ же существует преемством апостольского Рукоположения, которое есть Божественное установление. В отдельных случаях указываются примеры непрерывности этого апостольского преемства (кафедры Римская, Ефесская, Иерусалимская и др.). Исторически нельзя указать где, когда и как установлена апостолами иерархия в том виде, как она теперь существует, то есть трех степеней: епископство, пресвитерство, диаконство. Когда мы находим в древних текстах упоминание об иерархических званиях, то ясно, что в них или имеется в виду нечто иное, чем теперь, или же отсутствует та ясность различения и соотношения между тремя степенями священства, которая теперь нам присуща (Деян.20:17,28; Тит.1:5–7; 1Тим.3:2; 1Пет.5:1–5). Во всяком случае, если мы и встречаем у апостолов упоминание о епископах и пресвитерах, то в таком виде, что оно не может служить прямым доказательством существования степеней священства в нашем смысле.

Доказать для I века существование трехстепенной иерархии в нашем теперешнем смысле едва ли возможно, да и едва ли необходимо. Та картина, которую мы имеет в 12-ой главе 1 Послания апостола Павла к Коринфянам, скорее соответствует состоянию еще не оформленной церковной жизни, изобилующей вдохновениями и отличающейся всеобщим развитием духовных даров, причем, однако, харизматики находят естественное возглавление и руководство в апостолах. Не может быть также сомнения, что апостолы поставляли (хиротонисали) предстоятелей общин, которые назывались епископами, пресвитерами, просто предстоятелями, иногда «ангелами церквей» (Откровение) и диаконов. Бесспорно лишь наличие иерархии около апостолов и при апостолах, и нельзя допустить, чтобы ее возникновение явилось плодом только «естественного» развития общинной организации, а не было вместе с тем и исполнением прямой воли Господа. Но то же самое приходится думать и по поводу того факта, что к началу II века и в Малой Азии (послания святого Игнатия Богоносца), и в Риме (послание папы Климента, творения святого Иринея) оказывается налицо действующий епископат, то есть возглавление Поместных Церквей епископами как единственно бесспорными харизматиками, а около них собирается пресвитериум и диаконат. Догматическое выражение этого порядка дается еще неустойчиво и сбивчиво, иногда односторонне преувеличено (как у святого Игнатия Богоносца), но уже налицо и сам факт, и осознание этого факта. Этот переход от неупорядоченного, всеобщего харизматизма к замкнутому клиру с епископами во главе остается исторически неуловимым.

Иерархия возникает в Церкви с естественной необходимостью. Благодать Святого Духа, сообщаемая Церкви, не есть субъективное вдохновение того или иного лица, но есть объективный факт жизни Церкви, есть всегда непрерывно и неотъемлемо действующая сила Пятидесятницы. Апостольский лик явился иерархическим вместилищем и посредником для передачи огненных языков, этих благодатных даров Святого Духа, сообщаемых ими определенным, для всех бесспорным путем, то есть через правильное Рукоположение, чрез преемство иерархии, благодать которой действует не через действователя, хотя и не без него, но через само действие.

Новозаветная иерархия не является простым продолжением ветхозаветного священства, но вновь возникает от Великого Архиерея – не по чину Аарона, но по чину Мельхиседекову. Этим Первосвященником является Господь Иисус Христос, приносящий Отцу в жертву не кровь агнца, но Самого Себя, кровь Нового Завета, Сам Жертва и Жрец, «приносяй и приносимый». И Он есть Глава и Начало новозаветного Священства. Он рукоположил Своих апостолов еще до Вознесения, вдунув в них Духа Святого, со словами: приимите Духа Святого, причем рукоположение это получило свою полную силу лишь по Вознесении, при сошествии Святого Духа. Присутствие Самого Христа на земле, естественно, делало излишним и невозможным существование иерархии кроме Него, но столь же невозможно было и возникновение ее помимо Него и без Его повеления.

Для Церкви, которая живет единством Предания, это установление апостольского преемства иерархии имеет бесспорную очевидность.

Иерархия есть единственное харизматическое служение в Церкви, которое имеет непребывающее значение и наличием своим восполняет отсутствие индивидуально даруемого харизматизма, хотя его и не исключает.

Таков общий смысл исторического факта замены неупорядоченного харизматизма первенствующей Церкви в век апостольский преемственным регулярным харизматизмом апостольского Предания. Иерархию в Церкви нужно понимать именно как закономерный, регулярный харизматизм определенного назначения, служащий, в частности, для таинственного сообщения благодатных даров, для преемственности благодатной жизни. Вследствие урегулированности, выражаемой внешне в факте преемственности иерархии, она, не теряя своего харизматизма, становится учреждением и входит в жизнь Церкви, поскольку внедряется церковным правом.

В христианской Церкви иерархия прежде всего – это власть совершать тайнодействия, поскольку она является носительницей таинственной сверхчеловеческой и сверхприродной силы.

После Пятидесятницы верующие пребывали в учении апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах (Деян.2:42), и центральное значение Евхаристии в жизни Церкви свидетельствуется в разных памятниках письменности I и II веков. Естественно, что первыми совершителями Евхаристии являются апостолы, а также харизматики, предстоящие (и пророки), ими поставленные. Но в первый послеапостольский век совершение Таинства Тела и Крови становится делом епископов, а постепенно сюда присоединяются и другие Таинства, вошедшие в употребление в Церкви.

Итак, иерархия в виде епископов и зависящего от них клира возникает прежде всего как носитель тайнодействия благодаря реализации харизматизма. Последний, образуя основу таинственной, благодатной жизни Церкви, должен был получить для себя постоянных носителей. В современном богословии это назначение иерархии определяется как производное от первосвященнического служения Христова: Христос есть Великий Архиерей, возглавляющий небесные иерархии и все земное Священство. Но власть тайнодействия, сосредоточивающаяся в личности иерархов, естественно и неизбежно становится вообще организующим началом церковной власти и, в конечном счете, основанием «церковного права». Епископ как носитель полноты харизматической власти естественно и неизбежно становится средоточием, к которому тяготеет вся жизнь церковной общины, ибо она от него зависит в самом существенном отношении. Из этого становится понятной логика церковной мысли первых веков от святого Игнатия Богоносца до святого Киприана, епископа Карфагенского, согласно которой episcopum in ecclesia esse et ecclesiam in episcopo (епископ в Церкви и Церковь в епископе). Из общего харизматического основания в истории Церкви развивается дальнейшее каноническое право, определяющее права епископа в Церкви, а далее и взаимоотношение различных епископов. Епископ, по установившимся церковным правилам (Правило I Вселенского собора, I Апостольское правило), рукополагается или всеми епископами области, или, по крайней мере, двумя-тремя. По мере распространения Церкви естественно возникает вопрос о взаимоотношениях епископов разных Церквей в пределах одной страны или, что то же, в пределах национальной Церкви. Появляется различие между епископами на основании их канонических полномочий, возникает различие в авторитетности отдельных кафедр и в отношении канонических полномочий, которые в Римской Церкви сосредотачиваются всецело в папском примате. На протяжении веков эти взаимоотношения регулируются Вселенскими и Поместными Соборами, и в настоящее время их сложность отражает это многовековое развитие. Различие, однако, не изменяет того основного факта, что епископы харизматически совершенно равны, и между ними нет «сверхъепископа».

Для того, чтобы оценить по существу природу церковной, то есть епископской, власти, все время нужно иметь в виду ее особенности, проистекающие из природы церковного общения. Хотя часто говорится о «монархическом» епископстве, причем это определение порою и находит оправдание в личном властолюбии отдельных епископов, однако надо помнить, что церковная власть имеет иную природу, чем государственная; как власть духовная, она попросту несравнима со светской властью, так как простирается на душу человека. Но в силу этого духовного своего характера она есть прежде всего служение, по слову Господа: Цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются, а вы не так: но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий – как служащий (Лк.22:25–26). Епископ в осуществлении своей власти действует с Церковью, но не над Церковью, которая есть духовный организм любви: согласие с Церковью и единение с нею составляют самое условие бытия епископа. Это единение не может быть выражено в таких терминах государственного конституционного права, как, например, народоправство или ограниченная власть конституционного монарха, вследствие неприменимости здесь правовых категорий. Церковное право если и является правом, то во всяком случае правом особого рода. Епископская власть может быть и абсолютнее власти неограниченного монарха, но может и совершенно растворяться в единении с народом. Руководящей нормой является здесь Иерусалимская Церковь в ее отношении к апостолам как первоепископам. Несмотря на всю полноту своей сверхъепископской власти (поскольку они имели еще и личные апостольские полномочия, дарованные Самим Иисусом Христом), апостолы все существенные вопросы решают с народом, апостол Петр обращается ко всему Иерусалимскому братству: мужи братия! (Деян.1:16) для избрания двенадцатого апостола вместо отпавшего Иуды Искариота. И поставили двоих: Иосифа, называемого Варсавою, который прозван Иустом, и Матфия; и помолились и сказали: Ты, Господи, Сердцеведец всех, покажи из сих двоих одного, которого Ты избрал принять жребий сего служения и апостольства, от которого отпал Иуда, чтобы идти в свое место. И бросили жребий, и выпал жребий Матфию, и он сопричислен к одиннадцати апостолам (Деян.1:23–26). Во всех моментах этого избрания апостолы пребывают в единении с народом. То же самое и при избрании семи диаконов (Деян.6:2–6).

Образ Иерусалимского Апостольского Собора показывает норму епископской власти в церковном народе и с церковным народом. И если исторически нам известно, что Вселенские и многие Поместные Соборы обычно состояли преимущественно из епископов, то в этом не следует видеть новую каноническую норму, отменяющую Апостольский Собор и дающую власть епископскому сословию как таковому над церковным народом и без народа. Этот факт надо понимать не столько как проявление власти епископа над Церковью, сколько как представительство чрез епископов возглавляемых ими Церквей, с которыми они пребывают в единении. И при этом отсутствие (или присутствие с правом лишь совещательного голоса) на соборах «пресвитеров и братии», бывших на Иерусалимском Соборе, является скорее историческим фактом, нежели принципом. Впрочем, они присутствовали как в древности, так и в настоящее время, например, на Московском Всероссийском Соборе 1917–1918 годов и на Поместном Соборе Русской Православной Церкви 1971 года, которые состояли из епархиальных, то есть имеющих единение с паствой, епископов, а также священников и мирян и в этом своем составе точнее отображали каноническую норму Иерусалимского Апостольского Собора, нежели даже некоторые Соборы Вселенские. Трудность прибытия на Вселенские Соборы – по тогдашним средствам сообщения – достаточно объясняет их односторонне иерархический состав, если, впрочем, не считать, что народ церковный был представлен там императором или его чиновниками.

Мы не знаем в истории апостольских времен ни одного факта, когда апостолы поступали бы как единоличная власть над Церковью и без Церкви. Напротив, если мы видим проявление личной силы апостольской в чудотворении, то она не связана с их преимуществами как носителей церковной власти, но принадлежит им как дар апостольского служения. Поэтому и теперь церковному народу принадлежит своя доля участия в избрании епископов, в чем и выражается духовное единение клира и мирян: народ принимает участие даже в Рукоположении, совершаемом епископом, ибо в соответствующий момент провозглашает свое «аксиос». «Никто да не поставляется, – пишет святой Лев Великий, папа Римский († 461), – против воли и желания народа, чтобы народ, пережив принуждение, не возненавидел и не стал презирать нежелаемого епископа».

Для того, чтобы правильно понять иерархическое начало в Церкви, необходимо иметь в виду не только неотъемлемые преимущества иерархии, но и столь же неотъемлемые преимущества мирян. Миряне отнюдь не представляют собой лишь пассивный объект управления, с единственной обязанностью повиноваться иерархии, они не лишены харизм. Мирянство также можно рассматривать как некий священный сан, облекающий его носителей достоинством христианского звания: народ Божий, царственное священство. Эта идея, хотя она и утрируется в протестантизме вплоть до полного отрицания иерархии, не может и не должна быть умалена в своем значении. В качестве христиан, принявших Крещение и Дар Святого Духа через Миропомазание, которое можно рассматривать как род рукоположения в звание христианина, члена Церкви, миряне также являются харизматиками, хотя и в ограниченном смысле. В частности, даже и в области священнои тайнодействия они могут в случае нужды совершить Крещение, которое является действительным, через троекратное погружение в воду во Имя Отца и Сына и Святого Духа. На этом основании Крещение признается Православной Церковью действительным и в протестантских исповеданиях, утративших Священство и отвергающих иерархию.

Но помимо этого, ведь и всякая частная молитва, которая составляет право и обязанность каждого христианина, есть также священнодействие, в котором он является священнослужителем в храме своей души, а также для своих собратий в том случае, если молитва является не единоличной, а коллективной (как, например, общая семейная молитва, читаемая отцом или матерью). В таком смысле можно расценивать и общественное богослужение общин, отвергающих преемственность рукоположения и упразднивших Священство. Это – хотя и не тайнодействие, но все же общая молитва. Наконец, и при совершении священнослужителями Таинств, в частности даже Евхаристии, миряне имеют свою долю участия, которая внешне выражается в их ответах на молитвы и возглашения священника и диакона. Внутренне же она столь значительна, что священнослужитель, строго говоря, не должен совершать Таинства один, без народа. Иными словами, он совершает их вместе с народом, и миряне (пусть даже и отдаленные в пространстве) являются сосовершителями Таинства на своем месте.

В духовном организме Церкви все совершается в единстве любви, и ни один орган не может существовать вне зависимости от другого; нельзя только делать отсюда вывод, что на основании всеобщего христианского харизматизма не существует особых харизм, принадлежащих только иерархии.

Напротив, именно в силу этого харизматизма существует и иерархия, которая имеет свои степени, и есть грани, которые непереходимы для мирян. Сюда относится совершение Таинств и, прежде всего, Божественной Евхаристии. И хотя в Новом Завете мы не можем найти прямого установления нашего теперешнего трехстепенного священства в точности, то есть в том виде, как оно установилось в ближайшие послеапостольские времена, мы видим здесь повсеместно начало иерархизма прежде всего в апостольстве, затем – епископстве, пресвитерстве и диаконстве. С другой стороны, нигде мы не найдем такого беспорядочного харизматизма, в силу которого все и каждый совершал бы «преломление хлеба» и другие Таинства. Напротив, это явным образом составляет преимущество или самих апостолов, или, во всяком случае, нарочито поставленных лиц. Идея иерархического равенства, равносильная отрицанию принципа иерархии, нигде не выражена в Слове Божием и совершенно отсутствует в церковном Предании. Но последнее есть, во всяком случае, лучший свидетель об апостольском учении, передающем заповеди Христовы, нежели проблематические реконструкции современных историков, оторвавшихся от живого Предания.

Иерархия, ведущая свое происхождение прямо от Христа, Первосвященника по чину Мельхиседекову, чрез апостольское преемство, есть Сам Христос, тайнодействующий в Церкви Своей. Эта иерархия любима Им и полна любовью к Нему, она есть радость и утешение Церкви от Святого Духа, который низводится на рукоположенного, она есть средоточие церковной жизни, установленное Самим Богом, и через нее действует Сам Бог на земле. Лишить себя иерархии значит обеднить, опустошить церковную жизнь, значит, в известном смысле, изгнать апостолов и Самого Пославшего их из Церкви, и не может быть большего церковного бедствия и большего заблуждения, нежели то, вследствие которого в начале XVI века некоторые церковные общества, охватывающие целые народы, лишили себя Священства и поныне остаются без Таинств, без благодатных даров, в них подаваемых. Конечно, Дух дышит, где хочет, и мы не можем сказать, что они совсем лишены Святого Духа, которым возрождаются при Крещении. Но это есть величайшая церковная скорбь наших дней, и любовь наша к братьям протестантам и молитва наша должна быть о том, чтобы они вновь взыскали иерархии апостольского преемства.

Священство не поглощает собой харизматизма, принадлежащего христианскому народу. Но и для харизматика существенное значение имеет принятие благодатных даров в Таинствах чрез Священство. Господь посылает эти дары Своими собственными путями, Ему одному ведомыми, но это не противоречит наличию богоустановленных путей их преподания в Таинствах. После первого века христианства пророчествование как специальный дар исчезает (и, конечно, он не восетанавливается через одну претензию на него), но место пророков занимают духоносные мужи, которых Церковь прославляет как святых после смерти, а почитает уже и при жизни. Но и даже в тех, кто не удостаивается канонизации, проявляется сила христианского вдохновения и творчества, которая соответствует пророчествованию. Последнее, так или иначе, всегда живет в Церкви не вопреки ее иерархизму, но в союзе с ним, даже на него опираясь. И этот личный, а не иерархический харизматизм отличается от преемственно-иерархического в такой мере, что один отнюдь не предполагается другим, хотя и может совмещаться с ним. Так и Ветхий Завет знает священников, которые вместе с тем были пророками: Самуил, Иезекииль, Иеремия и другие. С другой стороны, не все святители и священники являются лично святыми и духоносными: имея силы подавать дары Духа Святого другим, они сами не приемлют Его силы вполне. Итак, нет противоположения между иерархизмом и профетизмом в Церкви, но прямая связь и обусловленность.

Служение Священства в качестве харизматического посредства не может быть лишь механическим или магическим, оно предполагает и духовное участие того, кто является этим живым посредником. Священник, посредствуя между Богом и человеком в Таинстве, низводя в нем Духа Святого, делает самого себя орудием этого низведения, он совлекается сам себя, жертвенно умирает по образу Первосвященника Христа. Но это жертвенное умирание есть самоотвергающаяся любовь, и служение иерархическое – это служение любви. Сила иерархизма – любовь. Связь иерархии с мирянами выражается не во властвовании, но во взаимной любви, со стороны иерархии попечительно-отеческой, со стороны паствы – признательно-сыновней. Пастырь добрый полагает жизнь свою за овец (Ин.10:11). И овцы слушаются голоса его, и он зовет своих овец по имени и выводит их. И когда выведет своих овец, идет перед ними; а овцы за ним идут, потому что знают голос его (Ин.10:3–4). С тайнодействием непосредственно связано и пастырство, то есть душепопечение, а из него вытекает и учительство. Иерархическое строение Церкви, имеющее основание в самом существе благодатной жизни и любви церковной, в соответствии с вновь возникающими нуждами развертывается в целую систему канонического законодательства, имеющего для себя основу в прямом повелении Господа (избравшего апостолов по Закону Божественному), но развивающегося в систему в церковной истории, по закону церковному. В настоящее время эта система определяется совокупностью постановлений, содержащихся в Правилах апостольских, Вселенских и Поместных Соборов, а в подробностях – в постановлениях Поместных Православных Церквей. Полномочия иерархии касаются священнодействия и молитвы, пастырства и учительства.

Священнодействие и тайнодействие составляют особенно важное и преимущественное служение Священства и, прежде всего, совершение Таинства Тела и Крови Христовых. Приближение к алтарю – это вхождение в сферу огня, который попаляет непосвященных, как некогда Озу, ведшего колесницу, на которой волы везли Ковчег Завета из дома его отца в Кириафиариме на Сион. Оза пал мертвым потому, что прикоснулся к святыне, когда волы наклонили Ковчег (2Цар.6:3–8). Священнодействующий для того, чтобы войти в святилище, должен облечься в священные одежды, чтобы быть благодаря этому как бы изъятым от мира. Служение священника в тайнодействии – это служение ангела, предстоящего престолу Божиему. И как священные предметы, например сосуды, уже не могут быть изъяты для обычного употребления, так и совершители Таинства через посвящение выделяются из числа людей. Они, хотя и сохраняют свои человеческие немощи и грехи, получают особую природу: священники становятся святы Богу, ибо через них совершается освящение. Эта святость – не их личная святость. Это – святость Церкви, которая через них святит Духом Святым чад своих, это – святость Христа, в Которого они облекаются, не только наравне со всеми христианами в Крещении, но и сугубо – в таинстве Священства. Только это позволяет преодолевать тот страх и трепет, который охватывает человека при приближении к святыне, без него невозможно само это приближение.

Полнота власти тайнодействия принадлежит только епископу. Пресвитер при своем Посвящении получает власть тайнодействовать не во всей полноте, притом и ее он осуществляет в каноническом единении с епископом, в котором и сосредотачивается харизматическая полнота. Диакон же получает силу лишь приближаться к святыне и служить при тайнодействии, но не совершать его. Этим распределением харизматической власти устанавливаются взаимоотношения клира, который, хотя находится в канонической зависимости от епископа, однако в пределах своих полномочий тайнодействует самостоятельно.

Пастырь Церкви Христовой, получая благодать Священства, становится духовным отцом вверенной ему епископом общины верующих. За богослужением он каждым своим возгласом свидетельствует, что Христос есть Сын Божий и все, что совершается в Таинствах Церкви, совершается Его властью и силой.

Святитель Иоанн Златоуст говорит: «Свидетельствовать невозможно, если сила Духа Святого не подкрепит духа свидетеля. Без ее содействия невозможно быть свидетелем. Свидетель – это свидетельствующий словом благодати. Всякий вестник Истины есть свидетель Божий».

По смыслу Священного Писания, духовный (греч. – «пневматикс») (1Кор.14:1, 37) – значит озаренный Святым Духом, проникающий в тайны Боговедения (1Кор.2:13–15) и нравственно просветленный (Гал.6:1–10). Отсюда духовный отец – это священник, носитель Божественной Истины, ο которой он свидетельствует своим служением. Вручая новопоставленному иерею частицу Святого Агнца после преложения хлеба и вина в Тело и Кровь Спасителя в таинстве Святой Евхаристии, архиерей напутствует его словами: «Прими залог сей и сохрани его цел и невредим до последнего твоего издыхания, о нем же имаши истязан быти во Второе и Страшное Пришествие Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа». Этим епископ указывает новопоставленному иерею, что Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира (Ин.1:29), в эту минуту, как некогда Предтече Иоанну, повелевает ему идти свидетельствовать о Нем среди людей.

Священник Павел Флоренский (1882–1943) в одной из своих работ отмечает, что в собственном и точном смысле слова свидетелем может быть лишь Само явившееся на земле Слово Божие, Иисус Христос, Который есть свидетель верный (Откр.1:5), как говорит о Нем святой тайнозритель Иоанн Богослов. Он – живое Свидетельство, живой Аминь тайнам Божиим, Который говорит о том, что знает и что видел в обителях Отца Небесного (Ин. 3, 11). Дело апостольства – быть свидетелями Единого Свидетеля, Его жизни, страданий, смерти, Воскресения (Лк.24:48; Деян.1:8). И апостолы стали свидетелями пред человечеством неотмирности Иисуса Христа, Сына Божия, пришедшего в мир «нас ради человек и нашего ради спасения». Апостолы осознают, что Иисус Христос действительно был среди них и свидетельствовал о Царстве Небесном. Они сознают себя свидетелями, и притом преднареченными, то есть Рукоположенными от Бога (Деян.14:14–17). Анания – первый из христиан, пришедший к ослепшему Савлу с наставлением о принятии Крещения, указывает новообращенному предстоящий ему подвиг: Бог отцов наших предьизбрал тебя, чтобы ты познал волю Его, увидел Праведника и услышал глас из уст Его, потому что ты будешь Ему свидетелем пред всеми людьми о том, что ты видел и слышал. Итак, что ты медлишь? Встань, крестись и омой грехи твои, призвав имя Господа Иисуса (Деян.22:14–16).

По преемству, ведущему свое начало от апостолов, епископы Церкви в таинстве Священства ставят новых свидетелей иереев, чтобы они, в свою очередь, через совершение всех Таинств (кроме Хиротонии), пасли словесное стадо Христово и увеличивали число свидетелей о Христе во все времена. Священник, совершая обязанности пастыря, пробуждает у верующих желание жизни во Христе, к которой он сам приобщился и которая прорастает в сердцах всех людей от действия благодати Божией. При этом и душа священника «живится» тем святым содержанием, которое дают Таинства; к тому же направлено и каждое его священнодействие.

Благодать Духа Святого, «всегда немощная врачующая и оскудевающая восполняющая», делает сердце пастыря не только восприимчивым к жизни мира, но и особенно чутким к явлениям воли Божией, всегда святой и спасительной. С этого момента его жизнь, как зажженная небесным огнем свеча, лучится тайнами Вечной Жизни, сияет светом любви Божией. При совершении Таинств священник говорит не свое, действует не от себя и не по своему почину. «Вступая в святое дело священнослужения, – говорит святой Дионисий Ареопагит (910), – мы сами становимся ближе к высшим нас существам (ангелам) через посильное уподобление их твердому и неизменному священному стоянию (в добре) и, таким образом, воззрев к блаженному и богоначальному свету Иисусову... и просветившись ведением таин, мы сможем сделаться посвященными в таинственное ведение и посвятителями, световидными, освятителями и совершителями».

Каждый раз в Таинствах священник испытывает на себе действие благодати Божией, которая, как святость и свет, изливается на него и через него свободно, спасительно, как бы живительной рекой, но, по выражению Антония, митрополита Сурожского, не «как по пустому желобу, не как через безжизненное стекло, а льется так, как льется, искрится, сияет и множится свет, когда он упадет на драгоценный камень, дойдет до его сердца и оттуда бьет ответным сиянием, озаряя, а порой и ослепляя красотой Небесного света». В этом сравнении показан образ подлинной святости, и в этом отношении священник действительно служитель Божий. Своей приобщенностью к сиянию благодати и любви Божией он открывает пастве путь к тайне Господней своим словом, призывающим человеческие души к чистой, святой жизни. Слова, произносимые священником при совершении Таинств Церкви, – это не внешняя форма, а отражение и выявление его внутренней жизни, которую он воспринял от Бога. Слова чинопоследований Таинств помогают священнику постепенно становиться все более одухотворенным.

Какое бы священнодействие священник ни совершал, он им не только свидетельствует об Истине Христовой, но и поручается за истинность явления жизни Божией человеку, принимающему Таинство. Крестное знамение, налагаемое на готовящегося к принятню таинства Крещения, помазание елеем оглашаемого и воды в купели, помазание новокрещенного человека святым Миром, помазание болящего елеем в таинстве Елеосвящения, осенение жениха и невесты знамением креста во время совершения таинства Брака, и многие, многие другие священнодействия Таинств – все это, со стороны священника, исповедание, «печать», поручительство в том, что сотворил Бог с ними (Деян.14:27). И люди через священнодействие пастыря видят в нем не только провозглашающего слова чинопоследования Таинств, но и служителя Божия, несущего им Жизнь Вечную. Именно поэтому «освящение паствы Таинствами» епископ Феофан Затворник (1815–1894) называет «сердцем пастырских трудов». Еще в XII веке Новгородский епископ Нифонт на вопросы Кирика по поводу участия священника и мирянина в таинстве Покаяния говорил: «Грешно священнику не принимать на исповедь. Человек хочет сказать пред тобою все, любя тебя, а к иному не пойдет или не исповедует всего стыдясь: в таком случае пусть ты будешь святой муж, начнешь творить чудеса и воскрешать мертвых, но если не примешь человека на исповедь, идти тебе в муку; если же примешь, но не управишь, тоже, а он будет без греха».

Изнесение святых Креста и Евангелия из алтаря к месту совершения таинств Крещения, Миропомазания, Покаяния, Брака, Елеосвящения, великого и малого освящения воды и в других случаях – положение их на аналой пред взором людей, участвующих в этих Таинствах, есть не что иное, как свидетельство священника о той жизни, за которую Сын Божий умер на Кресте и которую завещал нам: И Я завещаю вам, как завещал Мне Отец Мой, Царство, дa ядите и пиете за трапезою Моею в Царстве Моем (Лк.22:29, 30). Это Царство ожидает верующих, идущих по пути покаяния в грехах, через единство жизни во Христе, через единство взглядов, мыслей и веры.

Пастырь своей искренней сердечной молитвой должен «управить» верующих в Царство Христово. Поэтому иереи умоляет Бога поставить участника Таинства лицом к лицу перед Ним, Призываемым, увидеть нужду человека в Его любви и милости. Через свою молитву пастырь, по выражению священника Павла Флоренского, приводит «в соприкосновение пред Лицом Божиим и силой Имени Божия потребность человека и Божию деятельность... Пучина несозданного Божественного Света – всегда вокруг нас, всегда с нами; но энергия Божия содействует нам лишь тогда, когда мы открываемся такому действию, устранив средостение своей самости». И задача священника раскрыть душу пасомого для принятия этого потока благодати. Священнодействиями службы священник скрепляет это соприкосновение Божественного и человеческого и Новый Завет Бога и человека для того, чтобы человек начал жить не сам по себе, но стал ответственным носителем святыни Божией, обладателем благодати Духа Святого, тайнозрителем и участником Царства Божия, чадом Христовым, свидетельствующим своей жизнью о Христе Иисусе, Господе нашем.

Итак, пастырь живет в атмосфере благодатной жизни Таинств Церкви. В эту жизнь, освещенную Истиной Божией, он вводит верующих людей. Он помогает им духовно возрастать в мужественном и неизменном стоянии в добре и святости, каждый раз возжигая свечи их душ святым, благодатным огнем Таинств.

Продолжение тайноводственного вида пастырской деятельности составляет молитвенное посредничество. В идеале пастырь-молитвенник стоит как бы посредине между Богом и людьми. Силою благодатной любви одна рука его возложена на вверенную ему паству, другая по дару Священства дерзновенно воздета к Богу. Просящим его ходатайства пред Богом он испрашивает благодатную помощь или по своему разумению и порыву возносит молитву за всех своих прихожан и за каждого в отдельности. Кроме участия в общецерковных богослужениях и Таинствах, у отдельных прихожан могут возникать особые личные нужды. Для таких случаев пастырю дано право молитвенно ходатайствовать пред Господом о ниспослании верующему особой благодати в помощь и утешение его скорбей. Благодать Божия, посылаемая в ответ на искреннюю сердечную молитву пастыря вместе с его духовным чадом, должны быть венцом любой душепопечительной беседы, любого совета, ибо без нее бездейственны человеческие знания, опыт, мудрость, советы и наставления. Поэтому главная забота всякого пастыря должна быть направлена к созиданию и поддержанию в себе ровного, чистого, молитвенного настроения для безгрешного предстояния престолу Божию, когда в любой момент сердце готово возгореться пламенем молитвы о ближнем. Благодатное молитвенное посредничество следует ставить в пастырском самосознании рядом с тайноводственным и литургическим служением. «Цель пастыря, – говорит святой Григорий Богослов (ок. 329–389), – соделать людей богами и причастниками горнего блаженства», чему способствует в Церкви «важнейшее, таинственное и горе возводящее богослужение, которое у нас всего превосходнее и досточтимее». Не менее ярко выражает эту же мысль епископ Феофан Затворник: «Пастырское служение обнимает все, что совершается в Церкви: все чины церковные, молитвенные, освятительные, тайносовершительные. Это сердце пастырских трудов. Проповедь действует, конечно, но если не закрепить ее в сердце силой Божией, действие ее испортится, и душа опять пуста. Сеемое словом срастворяется с душой благодатью Таинств и далее развивается молитвенными чинами Церкви... Благодать созидает. Следовательно, дело служения в показанном смысле (то есть совершения Таинств и молитвы) должно занимать наибольшую часть попечений пастырских. Если пастырь ведет эту часть боголепно, то видит дивные плоды своего пастырства – невидимое таинственное пасение паствы».

Молитва – это постоянный порыв человеческого духа горе – к Богу, к блаженной вечности. Это неутолимая жажда освобождения от удушливой атмосферы, в которой дух человеческий, будучи связан не только плотью и кровью своего тленного тела, но и суетой окружающего мира, во зле лежащего, пребывает в плену, в темнице, чуждой ему по духу и природе стране. Молитва освобождает человека из плена, выводит его из темницы на свободу, возвращает его из страны чужой в родной, дорогой отчий дом.

«Только тот иерей есть настоящий пастырь Православной Церкви, добрый борец и победитель, который духом своим живет в мире горнем, а здесь является как бы гостем оттуда. Сила и средства, переносящие человека из одного мира в другой, есть молитва», – учат нас святые отцы.

Пастырь-молитвенник протоиерей Иоанн Сергиев (1829–1909) так говорил о своем опыте молитвы: «Я всегда поддерживаю в себе молитвенное настроение: благодарю, хвалю и прославляю Благодетеля Бога на всяком месте владычества Его. Молитва – это жизнь моей души, без молитвы я не могу быть. Для поддержания в себе постоянного молитвенного настроения и общения с благодатию Божией я стараюсь как можно чаще служить, по возможности ежедневно, и причащаться Святого Тела и Крови Христовых, каждый раз почерпая в этом святейшем источнике богатые и могучие силы для разнообразных пастырских трудов. При своих молитвенных обращениях к Богу я употребляю молитвы, положенные в Требнике. Эта книга представляет такое богатство, из которого человек может почерпнуть все нужное при своих многоразличных нуждах и молитвенных воздыханиях к Богу. Здесь Святая Церковь, как человеколюбивая мать, старательно собрала все, что необходимо нам в разных случаях жизни. Во время, свободное от богослужения и пастырской деятельности, я читаю Священное Писание Ветхого и Нового Завета, особенно Святое

Евангелие – это драгоценнейшее для нас благовестие о нашем спасении. При чтении я стараюсь вдумываться в каждый стих, в каждую фразу, даже в отдельные слова и выражения. Как дивно раскрыта в Писании душа человеческая, кажется нет ни одного душевного состояния, которое не нашло бы себе здесь отклика. При беглом же и недостаточно вдумчивом чтении Священного Писания это необъятное богатство его ускользает».

Постоянное богомыслие – важнейший залог благотворной деятельности священника и в мирской общественной жизни, и в личной, домашней. Ибо его поведение тогда будет руководствоваться не случайными соображениями человека, а непогрешимым Словом Божиим.

Молитвенное настроение пастыря – это важнейшее условие для возвышения его духовного авторитета среди паствы. Народ требует от своего пастыря прежде всего дара молитвенного. Когда в народе говорят о пастыре, то первый отзыв касается того, – хорошо или плохо служит он. Под хорошим служением разумеется здесь не музыкальный голос, не громкость и выразительность речи, а то, что в его возгласах и ектениях слышится дух искренней молитвы. Это нужно особенно сказать о русском православном народе. Многое, кажется, он простит пастырю, будь в нем только одно качество – молитвенность. Без этого качества никакая мягкость, задушевность в обращении не помогут. На все увещания такого пастыря будут смотреть как на бездушное разглагольствование.

Что же необходимо для приобретения молитвенного дара? – Смирение. Прежде всего, начинающему пастырю не следует смотреть на старших собратьев-священников и на народ свысока, как это бывает свойственно самоуверенной юности, и не считать своим призванием религиозное реформаторство. Скорее ему следует укрепиться в мысли, что в области молитвы он – невежда и что ему для успешного прохождения пастырского служения следует почитать себя хуже и малоопытнее всех; не жизнь возвышать до себя, но себя до уровня религиозной жизни лучших собратьев и прихожан. Среди духовенства и мирян нередко бытует мнение: зачем молиться, когда нет соответствующего духовного настроения? Очевидно эти люди не знают, что дар молитвенный не только дается, но и приобретается, что стяжание и возгревание молитвенного настроения – это плод борьбы, без которой христианин никогда не приобретет молитвенного дара, а если имел его раньше, то утратит.

Самопринуждение – вот второе средство к усвоению дара молитвы. Обыкновенно жалуются на сухость и рассеянность как на главное препятствие к молитве. Значит нужно преодолеть причины этих нежелательных свойств. Причины эти разного рода. Чаще всего – многозаботливое настроение, особенно когда оно соединяется с соглашением ума, признающего те или иные заботы главнейшими в жизни и взирающего на молитву как на дело второстепенное сравнительно с усовершенствованием себя в богословских и светских науках или с достижением цели земного благоустройства и счастья. Если в душе пастыря есть какой-либо суетный помысл, поглощающий его внимание и энергию, то к молитве такой человек бывает не способен. Ясно, что для борьбы с указанным препятствием к молитве, следует, с одной стороны, позаботиться об очищении своего сердца от ютящихся там страстей, а с другой – установиться в том убеждении, что возношение духа к Богу, молитва, есть главное в его жизни, а все прочес – второстепенное. Убедившись всем сердцем в жизненном значении этого подвига, нужно помнить, что пока христианин, обуреваемый чувственною или иною страстью, не возненавидит ее и не вступит с ней в борьбу, дара молитвы он не обретет.

Учители благочестия различают три степени молитвы: молитва воли, молитва ума и молитва сердца (или чувства).

Молитва воли. На этой ступени новоначальный, не имея в своем сердце молитвенного настроения, старается упражняться во внешне исправном исполнении молитвенного правила. В этом отношении он должен начинать с исполнения лежащего на каждом христианине долга прочитывать положенные молитвы утром и вечером и неуклонно участвовать в каждом воскресном богослужении, а также в богослужении двунадесятых праздников и Святой Пасхи. Невзирая на рассеянность и усталость следует, выстаивать их до конца. Здесь особенно и является потребность в самопринуждении. На священника церковный Устав налагает обязанность вычитывать накануне совершения им Божественной литургии еще особые каноны и акафист, а утром – правило к Причащению. Этих обязанностей пастырь отнюдь не должен уменьшать, извиняя себя многозанятостью и усталостью. Исправное исполнение правила – это лучшее врачующее средство против внутреннего охлаждения, рассеянности, духовной расслабленности. Чем более будет пастырь себе поблажать, сокращая положенные правила, тем более будет тяготиться их выполнением.

Говорят, что православное богослужение, если совершать его точно по Уставу, очень продолжительно, а молитвы на церковнославянском языке мало понятны прихожанам и неприложимы к современному настроению мирян. Отчасти это так. Но прежде всего сама Церковь сократила Устав до размеров общепринятой приходской службы. И лишь от мудрости и опытности пастыря зависит сохранять в своей службе все, что хранится в богослужебной практике лучших приходов и обителей; по крайней мере не сокращать стихир, ирмосов и, по возможности, Псалтири. Что же касается непонятности церковнославянского языка, то здесь пастырь может путем постепенного толкования и разъяснения отдельных малопонятных мест чинопоследований всенощного бдения и Божественной литургии в рамках огласительных проповедей довести до сознания молящихся всю непреходящую красоту, богословскую глубину и духовную возвышенность этих священных текстов. Со стороны еще невоцерковленных христиан раздаются также голоса, что продолжительное богослужение является лицемерным многословием, что Сам Господь заповедовал не многословить на молитве. На самом деле в словах Христовых против многословия заключается та мысль, что длительная молитва – не заслуга молящегося; те, кто смотрят на молитву как на показатель своего благочестия заблуждаются. Продолжительная молитва нужна не Богу, а нам самим рассеянным и закосневшим в духовной лени и мирской суете. Она согревает сердце людей и вызывает постепенное возникновение в них религиозной настроенности. Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение. Дух бодр; плоть же немощна наставлял Своих учеников Спаситель (Мф.26:41). Сам Он уходил в пустынные места и молился (Лк.5:16). Перед избранием двенадцати апостолов взошел Он на гору помолиться, и пробыл всю ночь в молитве к Богу (Лк.6:12). Апостол Павел также заповедал непрестанно молиться (1Фес.5:17) и, обращаясь к фессалоникийцам, говорил: Радуемся о вас пред Богом нашим, ночь и день всеусердно молясь о том, чтобы видеть лице ваше и дополнить, чего недоставало вере вашей. (1Фес.3:9–10). Корнилий сотник угодил Богу тем, что подавал милостыню и постоянно молился. Святые апостолы, поручив диаконам внешние дела церковной общины, так определили свое назначение: А мы постоянно пребудем в молитве и служении слова. И угодно было это предложение всему собранию (Деян.6:4–5).

Вторая ступень молитвы – молитва ума. На этой молитвенной ступени христианин достигает способности сосредоточивать свой ум, свое внимание на предметах молитвы. Внешним средством к тому, по мнению опытных в молитве старцев, служит вдумчивое неторопливое чтение молитв. Внутреннее средство к стяжанию этого подвига, изложенное отцами, собрано в Добротолюбии преосвященного Феофана Затворника.

Высшая степень молитвы – молитва чувства, когда молящийся живо чувствует и вполне переживает сам все, заключающееся в содержании молитвы, когда при славословии Бога сердце его возгорается радостью; при воспоминании Евангельских событий – сопереживанием страданий Иисуса Христа, скорбью о греховном ожесточении людей. Как же совершается переход к этой третьей ступени молитвы? Нужно, прежде всего, остерегаться искусственного напряжения своих чувств. Православные аскеты утверждают, что человеку дана непосредственная власть над действиями воли и над вниманием ума, но не над чувствами сердца, которую он получает разве только на высших степенях духовного восхождения. Здесь очень опасно впасть в самообольщение, принимая свои физические и психические ощущения за духовные восхищения. Самообман такого рода неминуемо ведет к духовному прельщению, укоренение которого подчиняет подвижника духу горделивого самомнения и власти врага.

Состояние прелести, являющееся плодом и иного рода уклонений от правильного прохождения подвига молитвы и вообще духовной жизни, познается по следующим своим проявлениям.

1) Подвижник находящийся в прелести, после усердной молитвы или восторженного чтения Слова Божия, или проповеди, или доброго дела, вместо ожидаемого покоя и внутреннего мира, чувствует непонятное беспокойство и неясные ему сомнения, или раздражение, или осуждение других, вообще – внутреннее расстройство, не сопровождающееся, однако, духом самоукорения и покаяния.

2) Не следует полагаться и на такие молитвенные и иного рода подвиги, личные и общественные (например, удлинение храмового богослужения), которые, удовлетворяя вкусу отдельных подвижников, причиняют одно только огорчение его ближним и возбуждают в них, а затем и в нем самом, озлобление и ссоры. Таково, например, слепое следование Уставу в совершенно неподготовленном приходе, резкие обличения в проповеди на первых же шагах пастырской деятельности молодого священника, призыв к неумеренному посту, производящий раздражение в домашней жизни верующего, и как следствие – семейные ссоры, особенно в семьях, где есть верующие и неверующие.

3) Не спасительна молитва, если подвижник услаждается не содержанием ее, а только продолжительностью, видя в ней доказательство силы своей воли и приписывая ее себе в заслугу перед Богом.

4) Апостол Павел учит нас: Будем внимательны друг к другу, поощряя к любви и добрым делам. Не будем оставлять собрания своего, как есть у некоторых обычай; но будем увещeвании друг друга, и тем более, чем более усматриваете приближение для оного (Евр.10:24–25). Потому не спасительна молитва и в том случае, когда молящийся, а особенно пастырь, отделяя себя от общества, вопреки словам апостола, и считая себя выше церковной нормы, горделиво измышляет собственные правила для келейной и даже церковной молитвы. Известно, что лукавый враг, когда обольщает ревностных послушников, то внушает им исполнение именно больших, но самочинных молитвенных правил вместо положенных старцем. Бывает, что человек проявляет чрезмерное усердие, именно к таким подвигам, не осознавая, что оно поддерживается не благочестием, а тонким помыслом гордыни.

Если избегать описанных искушений, то при усердном и внимательном прохождении молитвенного подвига в храме и доме своем пастырь будет награжден от Бога даром третьего, высшего рода молитвы. Иногда, впрочем, Господь будет испытывать его смирение и лишать его чувства молитвенного умиления, ибо оно дается по благодати Божией, а не по достоинствам человека. Но все же в таких испытаниях Господь не надолго оставит пастыря, но вскоре облегчит его подвиг, проявляя жалость не только к душе самого пастыря, но и ко всем его чадам духовным, молитвы и воздыхания которых приносит он к престолу Господню.

Пастырь – учитель молитвы

Истинный пастырь, пастырь добрый, должен быть не только молитвенником, но и учителем молитвы для других. Он должен уметь не только молитвенно ходатайствовать за своих духовных детей, но и учить их молиться самостоятельно, развивать в них навыки и любовь к молитве. Труд молитвенный, как и всякий другой, не может основываться только на даровании или на настроении данной минуты, он требует определенной подготовки и предполагает некоторую дисциплину. И подлинный пастырь, как, впрочем, и всякий подлинный христианин, должен быть готов ответить на просьбу, с которой некогда обратился к Спасителю один из учеников Его: научи нас молиться (Лк.11:1).

Православная Церковь обладает богатейшим молитвенным опытом, накопленным за долгие века ее бесчисленными подвижниками и святыми. Она хранит в своей памяти и осмысление этого опыта, являясь подлинной школой молитвы для каждого из верных ее чад. Однако не все умеют черпать из этого опыта, для многих он остается как бы запечатанным семью печатями. Кроме того, нельзя учиться молитве только по книгам, ибо опыт приступающего к молитве чаще всего бывает несоизмерим с опытом святых отцов, оставивших свои наставления. Задача пастыря заключается в данном случае в том, чтобы приспособить эту науку о молитве к духовному уровню своих прихожан, чтобы сделать ее доступной, разбить ее на ступени, по которым мог бы подняться любой желающий. И прежде всего пастырю следует напоминать своим прихожанам, что школа молитвы создана Церковью вовсе не для одних подвижников, не для одних монахов, имеющих к ней особое призвание, она существует для всех членов Церкви, ищущих своего спасения.

Уча других, пастырь учится и сам. Это значит, что вместе со всеми он становится в ряды начинающих, что он не ставит себя в положение учителя, который говорит лично от себя, но выступает от лица Церкви, которая и для него, как и для прочих, является матерью и наставницей в деле молитвы. И в начале своего учения о молитве Церковь прежде всего говорит об усилии, о труде. Церковь знает, что благодатные молитвенные состояния не даются сразу, что первым молитвенным опытом, с которым сталкивается новоначальный, может быть и опыт «молчания» или «отсутствия» Бога. Речь идет не об объективном отсутствии, поскольку Бог никогда не покидает нас, но об ощущении отсутствия, которое мы испытываем. Это свидетельствует о том, что мы можем оставаться закрытыми для Бога, даже становясь на молитву. Ибо открыть себя для Бога значит прежде всего открыть себя для суда Его, стать перед Ним не защищенным и не огражденным какими-то оправданиями. Первая «естественная» наша реакция, когда мы встречаемся с величием Господним, – это желание отступить перед ним, желание скрыться. Вспомним слова апостола Петра, когда после необыкновенного улова рыбы он впервые ощутил чудесную и страшную силу, исходящую от Иисуса: выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный (Лк.5:8). Но если Господь не уходит, если мы продолжаем предстоять Ему, если мы дерзаем о чем-то просить Его, то первая наша просьба должна быть мольбой об избавлении от грехов, должна быть молитвой покаяния.

Пастырю следует помнить: только покаяние, искреннее и вполне осознанное, делает нас доступными для Бога, делает в какой-то мере возможной и живую связь с Ним. О необходимости покаяния учат нас все святые отцы и учители молитвы. «Плачь же и ты о грехе своем, – говорит святой Иоанн Златоуст (ок. 347–407), – и плачь не просто, и не для вида только, но горько, как Петр. Из самой глубины изведи источники слез, чтобы умилосердясь над тобою, Господь простил тебе грех твой». «Да будет наша молитва проникнута чувством покаяния, да совокупится она с плачем, – и прелесть никогда не воздействует на нас», – пишет епископ Игнатий Брянчанинов (1807–1867). Покаяние можно считать своего рода «критерием подлинности» нашей молитвы, ибо оно свидетельствует, что мы действительно нуждаемся в Боге, в Его присутствии в нашей жизни, в Его участии в ней, а все это невозможно без нашего сокрушения о грехах и Его прощении. Нередко наша молитва становится горячей и интенсивной, когда мы

что-то хотим вымолить у Бога, скажем, здоровье близких или избавление от грозящей беды, но она тотчас охладевает, когда мы начинаем молиться о том, что нас не столь уж затрагивает. И тогда в скором времени нас настигает то чувство отсутствия Бога, которое означает, что мы сами до сих пор отсутствовали для Него. И потому молитву следует начинать с уверенности в том, что мы грешники и нуждаемся в спасении, что мы удалены от Бога, но не в состоянии без Него жить, и первое, что мы можем предложить Богу – это наше неутолимое стремление к Нему. И тогда Бог может открыться нам и принять нас, как Он принял мытаря, просившего только о милости, согласно евангельской притче о мытаре и фарисее.

Мытарь – образ человека ничего не имеющего, просящего только о незаслуженной им милости. Нечего и говорить, что перед Богом у нас нет никаких заслуг и никаких богатств; это кажущиеся заслуги и кажущиеся богатства часто создают преграду между Богом и нами и мешают нам молиться.

Пастырь, учащий молитве, должен неустанно напоминать своим ученикам, что место, где рождается молитва, это сердце наше. Святой Иоанн Златоуст говорит: «Найди дверь собственного сердца, и ты убедишься, что это и есть дверь Царствия Небесного». Каждый должен почувствовать всю важность, всю полноту и весь смысл той молитвы, которую он произносит, он должен произносить ее всем сердцем, и только тогда он сумеет найти путь к Богу, быть услышанным Им.

Три молитвенных пути нам открыто, и первый из них – это непосредственно изливающаяся из сердца, движимая внутренними силами души молитва. Всякий верующий человек в те или иные моменты жизни обращается к Богу со своими словами – словами радости, горя, боли, призывов о помощи, ликования, благодарения. Такой молитвой мы обычно молимся, находясь либо в отчаянии или страхе, либо в большой радости. Тогда нам не приходится искать слова для молитвы, они приходят сами. Овладев своим внутренним вниманием, научившись сосредоточенности, мы приобретем и чувство постоянной уверенности в том, что Бог всегда рядом с нами, в том, что Бог слышит нас. Но как известно всякому настоящему молитвеннику, такое состояние не приходит само собой, оно приобретается долгими трудами, которым непременно должно предшествовать ощущение, что мы не можем обойтись без Бога, что Бог нужен нам не только в кризисные моменты, но всегда, каждую минуту нашего существования. Слова сердечной молитвы должны быть прежде всего просты. «Вся ткань молитвы твоей да будет немногосложна, – говорит преподобный Иоанн Лествичник (VII в.), – ибо и мытарь и блудный сын одним словом умилостивили Бога... Если ты в каком-либо слове молитвы почувствуешь особенную сладость или умиление, то остановись на нем; ибо тогда и Ангел хранитель наш молится с нами».

Неустанно напоминая своим духовным детям о том, что молитва – это прежде всего усилие, труд, и только потом – дар или награда, пастырь может помочь им в то же время находить особые молитвенные возможности, скрывающиеся в душе каждого. Общение с верующими в момент исповеди или духовной беседы может подсказать ему, какой вид молитвы, какой молитвенный «устав» более всего подходит тому или иному человеку, а главное, поощрять его самого на такой поиск. Не следует пренебрегать этим особым молитвенным призванием, которое можно пробудить практически в каждом, научив его искать те слова, те молитвы, которые в какие-то моменты способны собрать в себе всю его душу. Ни у кого не следует отнимать ту молитвенную сладость, которую он способен ощутить, как не следует и переоценивать ее, полагая ее много выше размеренного молитвенного труда.

Церковь предлагает своим чадам богатейшее собрание молитв, сложенных подвижниками, вдохновленных Духом Святым. Наиболее известны среди них утреннее и вечернее правила, которые лучше всего запомнить наизусть. Эти правила не следует механически «вычитывать», ими нужно научиться молиться. Так епископ Феофан Затворник (1815–1894) дает следующие советы новоначальным, желающим приобрести настоящие навыки и усердие к молитве, пользуясь при этом «готовыми молитвами» из молитвослова:

1. Избери себе молитвенное правило – утреннее, дневное и вечернее.

2. Правило на первых порах должно быть небольшим, чтобы не отвратить того, кто еще не привык к молитвенному деланию.

3. Совершать это правило следует всегда со страхом и благоговением, со всем старанием и вниманием.

4. Здесь требуется стояние, поклоны, коленопреклонения, крестное знамение, чтение, иногда пение.

5. Чем чаще становишься на такую молитву, тем лучше; можно молиться покороче, но чаще.

6. Читая молитвы, указанные в молитвенниках, можно отдавать предпочтение какой-нибудь одной, чтобы, начав ее, тотчас загорался дух.

7. Правило молитвословия просто: став на молитву, со страхом и трепетом говори ее, как бы в уши Божии, сопровождая крестом, поклонами, падением ниц, соответственно движению духа.

8. Неизменно исполняя принятое правило, можно и увеличивать его по требованию сердца.

9. Чтение и пение вслух или шепотом или молча – все одно, ибо Господь близь. Но иногда лучше молиться одним способом, иногда другим, смотря по расположению духа.

10. Следует твердо помнить о конечной цели молитвы. Та молитва хороша, которая оканчивается припадением к Богу с чувством покорности Его воле, влекущей нас к спасению.

11. Есть три степени молитвы. Первая степень молитвы телесная, более в читании, стоянии, поклонах. Внимание отбегает, сердце не чувствует, охоты нет, здесь нужно терпение. Несмотря однако ж на то, положи пределы и твори молитву. Это делательная молитва. Вторая степень – молитва внимательная; ум привыкает собираться в час молитвы, и всю ее проговорит с сознанием, без расхищения. Внимание срастворяется со словом писанным и говорит как свое. Третья степень – молитва чувства; от внимания согревается сердце, и что там в мысли, то здесь становится чувством. Там – слово сокрушительное, а здесь – сокрушение; там прошение, а здесь – чувство нужды и потребность. Кто перешел к чувству, тот без слова молится, ибо Бог есть Бог сердца. Потому это и есть предел молитвенного воспитания – став на молитву, переходить от чувства к чувству.

12. Каких высоких степеней мы бы ни достигли, никогда не следует оставлять молитвенного правила, а творить его, начиная всегда с молитвы делательной. С нею должна быть и умная, а за ними придет и сердечная. Без этого растеряются и сии последние, и человек будет думать, что молится, а на деле этого не будет.

13. Когда молитвенное чувство станет непрерывным, тогда начинается молитва духовная, которая есть дар Духа Божия, молящегося за нас – последняя степень молитвы постигаемой. Но есть, говорят, еще и непостигаемая умом молитва, или заходящая за пределы сознания.

К этому необходимо добавить следующее. Недостаточно выучить какие-то молитвы наизусть – нужно вжиться в них и попытаться жить по ним. Можно остановиться на какой-то одной фразе и всеми силами постараться воплотить ее в жизнь, хотя бы на протяжении недолгого времени. Здесь речь идет об очень важном моменте, о котором никогда не должен забывать пастырь: о взаимосвязи молитвы и жизни. Великие учители молитвы всегда утверждали: какова жизнь, такова и молитва, а какова молитва, такова и жизнь.

Сладость молитвенных состояний чревата своими соблазнами. Она может вызвать опасное состояние духа, когда молитва становится для молящегося особым, «другим миром», обособленным от жизни. Всякий молитвенный подъем должен сопровождаться подвигом аскетическим и нравственным, усилием очистить душу от страстей и деятельной любовью к ближнему. Об этом говорится уже в знаменитом гимне любви у апостола Павла (1Кор.13:1–13).

Преподобный Иоанн Лествичник говорит: «Часто случается, что когда мы предстоим на молитве, приходят к нам братия; мы бываем в необходимости решиться на одно из двух: или оставить молитву, или отпустить брата без ответа и опечалить его. Но любовь больше молитвы, потому что молитва есть добродетель частная, а любовь есть добродетель всеобъемлющая».

Это означает: всякий порыв души к Богу должен служить и очищению, и преображению нашей жизни. А жизнь наша должна быть прежде всего исполнением заповедей или заповеди, той, которая в Евангелии называется наибольшей. Заповедь же наибольшая, по словам Иисуса Христа, такова: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всей душою твоею, и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки (Мф.22:37–40).

В жизни каждого православного христианина молитва должна быть слита воедино с любовью к Богу и любовью к ближнему. Не следует думать, что это три отдельных друг от друга подвига; как показывает нам опыт святых, это подвиг один. Молитвенное напряжение, сердечное внимание, достигаемое в молитве, воспламеняет в нас любовь к Богу, а любовь к Богу сама научает нас любить и ближнего. Но для того, чтобы молитва воспламеняла любовь, она должна быть внутренне связана с подвижнической бранью, а не обособляться во что-то самостоятельное, ценное само по себе. Но «подвижническая» или «невидимая» брань, связанная неразрывно с молитвой, составляет уже отдельную тему.

Помимо молитвы сердечной, движимой внутренними силами души (спонтанной), и молитвы келейной пастырь может порекомендовать своим духовным детям прибегать еще к одной краткой молитве, сделав ее постоянной спутницей жизни. В Православной Церкви чаще всего это бывает Иисусова молитва: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного». По мнению многих святых и аскетов, в этой молитве заключена сущность всего Евангелия. В Иисусовой молитве мы исповедуем Божественную природу Христа, мы утверждаем свою веру в Его Воплощение и ставим себя под державную власть Бога Воплощенного. Иисус Христос – Сын Божий, Слово Отчее, и потому, исповедуя свою веру в Него, мы исповедуем и веру в Отца и в Духа Святого, то есть в Святую Троицу, ибо мы исповедуем Иисуса Христа Господом только Утешителем, Духом Святым, посланным от Отца во Имя Сына (Ин.14:26). Становясь перед лицом Божиим, мы признаем себя грешниками и молим о милости и спасении, то есть обретаем то единственно возможное состояние, в котором мы дерзаем явиться перед Ним. О Иисусовой молитве учило и подвизалось в ней бесчисленное множество православных святых. Так святой Иоанн Златоуст говорит о ней: «Непрестанно пребудь с именем Господа Иисуса, да поглотит сердце Господа, и Господь сердце, и будут два сии воедино». И в другом месте: «Не отлучайте сердца своего от Бога, но пребывайте с Ним, и сердце свое храните всегда с памятованием Господа нашего Иисуса Христа, пока имя Господа вкоренится внутрь сердца, и оно ни о чем другом помышлять не станет, – да возвеличится Христос в вас».

Иисусова молитва требует неослабных трудов. Подвижники различают два молитвенных состояния: одно зависит от усердия и трудов молящегося, другое дается благодатью. Для этих трудов не нужны какие-то особые условия; Иисусовой молитвой можно молиться и дома, и по дороге на работу, и за любым занятием, не слишком отвлекающим наше внутреннее внимание. Но следует предупредить: не каждый пастырь может быть руководителем «умного делания», как называют непрестанное творение Иисусовой молитвы; не каждый, но лишь тот, кто сам имеет определенный навык к ней. Лучше отослать желающего научиться Иисусовой молитве к наставлениям святых отцов, нежели приниматься учить, не имея опыта в ней.

Есть и другие краткие молитвы, которые можно повторять про себя в течение дня. Такова, например, была молитва древних египетских подвижников: Боже, в помощь мою вонми; Господи, помощи ми потщися! (Пс.69:1). Или молитва: «Упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святой: Троица Святая, слава Тебе». Или: «Аз яко человек согреших, Ты же яко Бог щедр помилуй мя!», и другие. И здесь, как и во всех прочих случаях, молитва ни в коем случае не должна превращаться в какое-то магическое заклинание; критерием подлинности молитвы должно быть всегда покаяние, ощущение собственной немощи и упование на помощь Божию.

Исполнение молитвенных правил следует, по возможности, соединять с чтением Священного Писания, прежде всего Евангелия, лучше всего в тех отрывках, которые читаются в этот день в Православной Церкви. По желанию этот минимум можно и увеличивать, скажем, прочитывать каждый день по главе из Евангелия и по две главы из Посланий апостолов. Пастырю следует напоминать своим духовным детям: стараться не пропустить ни одного дня, не раскрыв Евангелия.

Но каким бы ни был индивидуальный молитвенный путь каждого, никогда не следует пренебрегать и установленной церковной молитвой. Увлекаясь Иисусовой молитвой, часто заменяют ею утреннее и вечернее правило, а иногда и церковные службы. Вставший на путь такой замены постепенно отходит от источника всех истинно молитвенных состояний – от Церкви. Обособляясь от молитвы общецерковной, молящийся замыкается в круг своих личных молитвенных переживаний, что чревато целым рядом опасных искушений: гордостью или прелестью. Сила церковной молитвы – не в силе переживаемых нами ощущений, и о ней ни в коем случае нельзя судить лишь по тому, что мы переживаем или не переживаем тогда, когда участвуем в ней. Молитвенное пребывание в Церкви Христовой через участке в совершаемых богослужениях по созданному этой Церковью чину, является для нас источником воды живой, который можно лишь восполнить особым молитвенным правилом, а не заменить. Нельзя безнаказанно для духовной жизни порывать живой молитвенной связи с Церковью, ссылаясь на свое особое молитвенное призвание. Школа молитвы начинается в Церкви и в Церкви же и заканчивается, ибо она ведет нас к приобретению тех духовных сокровищ, которые в лице ее святых давно приобретены и открыты, и которыми она стремится наделить каждого из верных ее чад. В этом смысле пастырь – учитель молитвы выступает всегда как сын и служитель Церкви, желающий поделиться ее щедрыми дарами со всяким, кто по милости Божией пожелает стяжать их.