Глава 23. Старчество как образ благодатного духовничества
Монастырское старчество – особое явление в жизни Церкви. Именно в нем ярче всего после первых времен христианства проявились те благодатные дарования, о которых апостол Павел писал: Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же духом; иному вера, тем же Духом; иному дары исцелений, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов... (1Кор. 12:8–10). Такие дарования не являлись в монашестве чем-то необычайным. Для инока, прошедшего школу аскетического подвижничества и умной молитвы, они были лишь свидетельством нормальной степени его духовного возраста.
Путем многотрудной духовной брани подвижник достигал способности различения духов. Чтобы склониться к доброму внушению и исполнить его, чтобы пресечь и сделать бессильным худой помысел, нужно открыть источник каждого побуждения и помысла. Но сделать это в состоянии только человек, достигший высшего духовного совершенства, внутреннее око которого очищено. По словам Макария Великого (301–391), «грех преображается в светлого ангела и уподобляется почти благодати». Чрезвычайные проявления этого дара в монашестве встречаются с первых его времен: так, преподобный Антоний Великий (ок. 260–356) и преподобный Евагрий Понтийский (IV–V вв.), известный писатель-подвижник, среди других благодатных дарований владели и даром различения духов и очищения помышлений.
С первых веков монашества идут и примеры обладания даром прозорливости, состоящим в способности проникать в нравственное состояние другого человека, читать в душах других людей. Пахомий Великий († 348) и Феодор Освященный († 368) узнавали грехи братии Духом Божием или по откровению от ангела. Преподобному Иоанну Египетскому (IV в.) открыто было поведение каждого монаха в соседних монастырях, и он писал отцам, что вот такие-то и такие-то предаются нерадению, не исполняют положенного правила, a другие преуспевают в вере и духовном возрастании.
Такие дарования, естественно, требовали себе применения не только для внутреннего иноческого делания, но также для духовного совершенствования других людей. Епископ Феофан Затворник (1815–1894) писал: «Достигающие через безмолвие бесстрастия и через то удостаивающиеся Богообщения и Боговселения, изводятся оттуда на служение ищущим спасения, просвещая, руководя, чудодействуя. И Антонию Великому, как Иоанну в пустыне, глас был в безмолвии, изведший его на труды руководства других по пути спасения, и всем известны плоды трудов его. То же было и со многими другими».
В то же время, новоначальный монах нуждался в руководстве старца-учителя, уже прошедшего школу духовного делания, умно-сердечной молитвы. Таким образом, благодатное старчество, органически связанное с иноческим внутренним подвигом, возникло уже на заре христианства одновременно с монашеством.
Первой заповедью ученика становилось полное смирение, послушание воле духовного отца как непосредственного проводника воли Божией. Сам термин «духовный отец» первоначально обозначал простого монастырского старца, обязательного наставника инока, самостоятельно поставленного в монастыре и свободно выбранного учеником, большею частью не имевшего священного сана. Он руководил учениками в каждом шаге их духовной жизни, а потому, принимая исповедь их помыслов, поощрял и наказывал. Из особенных свойств старца вытекает и его безграничная власть. Наложенная старцем епитимия признавалась не разрешимой никакой другой властью, кроме наложившей ее. Известен случай, когда старец в негодовании на нерадивого ученика запретил ему вкушать хлеба, пока тот не исполнит некоторого порученного ему дела. Когда же ученик отправился исполнить назначенное, старец умер. После его смерти ученик желал получить разрешение от наложенного на него запрета, но не нашлось никого в пустынной местности, кто бы рискнул взять это на себя. Наконец ученик обратился к самому Константинопольскому Патриарху Герману (715–730), который для рассмотрения этого дела собрал других архиереев. Но ни Патриарх, ни Собор не нашли возможным разрешить епитимию старца, о котором даже неизвестно, имел ли он степень священства.
Влияние старчества распространялось далеко за стены монастырей. Старцы духовно окормляли не только иноков, ко и мирян. Обладая даром прозорливости, они исцеляли от болезней душевных и телесных, предостерегали от опасностей, указывали путь жизни, открывая волю Божию. Таким образом, начало процесса оформления старчества в институт духовничества восходит к первым временам монашества. Во время гонений на иконопочитателей (IX в.) монастырские старцы были официально признаны Константинопольским Патриархом Никифором Исповедником (IX в.) как законные совершители таинства Покаяния наряду с епископами и пресвитерами. Мера эта была вызвана нуждами времени: Православию грозила опасность, и оно нашло опору в лице наиболее ревностных защитников иконопочитания – монахов. Эта мера пролагала путь к вытеснению белой иерархии из покаянной практики на всем православном Востоке.
При возникновении христианства на Руси духовенство, пришедшее из Греции и Болгарии, принесло с собой почти готовую дисциплину покаяния и институт духовничества. Особенностью Древней Русской Церкви стало то, что в силу огромного пространства территорий скоро перестал существовать отдельный класс духовников и право на совершение исповеди стал получать каждый белый священник при его поставлении, при этом духовник стал, таким образом, непременно и носителем пресвитерского сана.
По обычаю того времени каждый волен был выбирать себе духовника по своему желанию, но уже раз выбранного не имел права оставлять. Отношение к нему характеризовалось безусловным, беззаветным и беспрекословным повиновением, постоянством и верностью до конца жизни. Духовник же со своей стороны принимал на себя всю ответственность за своего духовного сына и грехи его брал на свою душу. Так, выслушав исповедь и прочитав молитвы над коленопреклоненным покаянным сыном, духовник подымает его с земли и возлагает его правую руку на свою шею со словами: «На моей вые согрешения твоя, чадо, и да не истяжет о сих Христос Бог, егда приидет во славе Своей на суд страшный».
Духовник «не точию свидетель есть» покаяния духовного сына пред Богом, но является как бы ответчиком за его грехи. Грех сына, сообщаемый духовнику на исповеди, становится их общим грехом. Будучи «поручником стада» своего, духовник становился вождем его, ведущим в горний Иерусалим; он должен был открыть ему Царство Божие и привести к престолу Божию, чтобы сказать: «Се аз и чада, яже ми еси дал».
Обязательным средством прощения грехов было молитвенное предстательство пред Богом за грешника со стороны лица, принявшего исповедь. В святоотеческих сочинениях говорится: «Грешник, будучи сам по себе недостаточен к уплате долгов своих, приносит малое, а молитвы святых (то есть старцев) многое... Но знак великого невежества, чтобы не сказать безумия, искать спасения молитвами святых тому, кто в сердце услаждается пагубными делами».
Монашество в России всегда пользовалось большим авторитетом: в монастырях спасались прославленные подвижники земли Русской, монастыри были очагами веры и патриотизма, несокрушимыми твердынями против нашествия врага, воспитателями народа. Появившись на Руси вместе с христианством (уже при Владимире Святом († 1015) «монастыреве на горах сташа»), первоначально монастыри возникали в городах или близ них, живя в постоянном общении с «миром» и удовлетворяя его духовные нужды. Однако с XIV века начинает меняться представление о сущности монашеского подвига, а вместе с этим и характер монастырей, и роль монастырского старчества. Среди русского монашества распространялось сознание необходимости сосредоточенного внутреннего делания, достижения бесстрастия через иноческий подвиг безмолвия. Ради этого подвижники уходили в пустынные глухие леса, основывали там уединенные обители. К ним приходили люди, желавшие делить с ними труды пустынножительства и «души своя спасти».
Преподобный Сергий Радонежский (ок. 1321–1391) встречал пришельцев суровым вопросом: «Хотите ли и можете ли терпеть труды места сего, голод и жажду и всякие недостатки?» Когда преподобному Сергию отвечали, что хотят и могут, он говорил пришельцам: «Знайте, что́ вам предстоит здесь, будьте готовы терпеть скорби, печали, всякую тугу и нужду, приготовьтесь не к покою и беспечалию, но к трудам, посту, всяким искушениям и подвигам духовным».
Тем не менее строгость жизни, слава подвигов привлекали к пустынным монастырям множество богомольцев, ищущих у старцев, по словам апостола, назидания, увещания и утешения (1Кор. 14:3). Вокруг монастырей постепенно разрастались крестьянские поселения, при этом монастырский храм был для крестьян центром молитвенной жизни, а старцы-монахи – духовными попечителями и наставниками.
Число пустынных монастырей постоянно росло, распространялось на северо-восток. Основатели их долго готовились к своему делу, проходя иноческое послушание обыкновенно в пустынном же монастыре, под руководством опытного старца, «изнуряя плоть свою по вся дни, бодрствуя и молясь по вся нощи», достигнув же определенного духовного возраста, уходили в пустыню, чтобы основать там новый монастырь. Так, словно свечи, возжигаемые одна от другой, монашеские обители несли свет Христов по Русской земле.
Необычайно высокий авторитет старчества подкреплялся и многими излияниями пророческих дарований. Хорошо известен эпизод из жития преподобного Зосимы († 1478), основателя Соловецкого монастыря, когда незадолго до падения Новгорода выгнанный со двора Марфы-посадницы (XV в.) старец сказал своим спутникам: «Придут дни, когда живущие в этом дворе не будут ступать по нему ногами своими, когда затворятся его ворота и не отворятся более и запустеет этот двор». Марфа-посадница после одумалась и устроила для преподобного Зосимы обед со знатными гостями, первыми новгородскими сановниками. Среди обеда Зосима взглянул на гостей и вдрѵт с изумлением опустил глаза в землю: взглянув в другой раз, опять сделал то же; взглянул в третий раз и опять, наклонившись, покачал головой и прослезился. С той минуты он не дотронулся до пищи. По выходе же из дома сказал ученику: «Взглянул я на бояр и вижу – некоторые без голов сидят». Это были те новгородские бояре, которых великий князь Московский Иван III (1440–1505) впоследствии велел казнить как главных своих противников.
Древнерусское душепопечительство обладало двумя характерными особенностями: во-первых, придание исключительной важности церковной молитве о душах людей, живых и умерших, о спасении души; во-вторых, обычай пострижения в старости или перед смертью. Эти формы благочестия не только свидетельствовали о высоком авторитете Церкви и монашества среди народа, но и способствовали укреплению монастырей, их материальному усилению. И вот в связи с этим на русской почве в своеобразной форме встал старый богословский вопрос о могуществе Церкви земной и Церкви Небесной. С одной стороны, Нил Сорский (ок. 1433–1508) – аскет и отшельник, подвижник духовного делания, прошедший суровую школу на Афоне; он и стоявите за него белозерские пустынники («нестяжатели») ратовали за строгое пустынножительство, чтобы монахи жили по пустынным скитам и кормились своим рукоделием. С другой стороны, Иосиф Волоцкий (1439–1515), также подвижник добродетельного жития и благодатных дарованнй, напротив, заботясь о религиозном просвещении народа, пекся о благосостоянии монастырей: «Аще у монастырей сел не будет, како честному и благоразумному человеку постричися, и аще не будет честных старцев, отколе взять на митрополию, или архиепископа, или епископа. А коли не будет честных старцев и благородных, то будет вере поколебание».
Русская Церковь косвенно подтвердила совместимость и необходимость обоих путей, причислив и Нила Сорского, и Иосифа Волоцкого к лику преподобных. Однако решение Собора 1503 года, закрепившего земли за монастырями и в тот момент усилившего позиции Церкви, со временем, к XVII веку, способствовало упадку дисциплины и разложению нравов во многих монастырях, а в результате и упадку старчества. И окончательный, казалось бы, удар монашеству нанесли Петровские реформы.
Но Господь поддерживает всех падающих и восставляет всех низверженных (Пс. 144:14). В середине XVIII столетия среди полного упадка и вымирания, когда монастыри закрывались, а монашествующие бродяжничали, когда высшие слои общества увлекались идеями, принесенными с Запада, а среди простонародья распространились всевозможные секты, один человек – архимандрит Паисий Величковский (1722–1794) дал толчок новому духовному возрождению.
Схиархимандрит Паисий, в миру Петр Иванович Величковский, сын священника, был родом из Полтавы. Совсем юношей он ушел из Киевской Академии, где учился; странствуя, посетил молдавские скиты и Афон. Здесь он начал собирать греческие и славянские рукописи и проверять переводы аскетических памятников. Полагая главной своей задачей возвращение русской религиозной мысли к живым источникам святоотеческого богословия и богомыслия, старец Паисий после возвращения в Молдавию занялся активной переводческой деятельностью. Жизнеописатель его повествует: «Како же писаше удивлятися подобает: немощен бо телом отнюдь бяше, и на всем правом боку бяху ему раны; на одре убо, идеже почиваше, окрест облагаше себя книгами: Библия греческая и словенская, грамматика греческая и словенская, книга из нея же перевод творяше, посреди же свещи; сам же аки малое отроча, седя согнувшеся всю нощь писаше, забывая и немощь тела, и тяжкие болезни и труд».
Нямецкий монастырь при старце Паисии стал очагом богословско-аскетического просвещения. Литературная деятельность органически сочеталась здесь с духовным деланием, умной молитвой. Многие богомольцы, ищущие спасения, и из монашествующих, и миряне, находили в обители старца Паисия величайшую духовную пользу, научаясь примером его высокой жизни и мудрыми наставлениями. Ученики старца растеклись по всей России, возобновляя и возглавляя монастыри, насаждая повсюду его учение и следуя его заветам. Так доброе семя, брошенное преподобным Нилом Сорским на ниву русского православия, взошло через три долгих века и принесло обильный плод.
Рассказы о двух учениках Паисия (Величковского) особенно поражают своим евангельским духом, и даже отблеск мученичества проглядывается в ликах праведных старцев. Настоятель Введенской пустыни отец Клеопа получил воспитание иноческое вместе со старцем Паисием на Афоне. Иноческий подвиг понимал он прежде всего как внутреннее, духовное делание, а не укрощение плоти цепями и веригами. К братии относился мягко, позволялось у него с белым хлебом на трапезу ходить – «брашно и питие не поставят нас пред Богом». К себе, однако, был строг, имел правило: полтораста поклонов поутру и полтораста поклонов после вечерни.
Один послушник заявил однажды, что было ему видение. Старец велел искусить его, пожурить немножко. Тот смутился, почел за оскорбление, пришел к отцу Клеопе жаловаться. «Как же ты говоришь, что удостоился видения, а не можешь терпеть. Следовательно, это прелесть. Под голову камень класть, поститься, на голой земле спать – это пустое, научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, сказал Господь, а не чудес и явлений каких-нибудь обещал».
Сам старец смирен был и скромен необычайно. Однажды, почти против воли своей будучи привезен к Потемкину, понравился тому; он захотел представить старца государыне, но тогда уж отец Клеопа поскорее убрался в пустынь. По дороге, когда он ехал туда, солдат жестоко избил его. Офицер, знакомый отцу Клеопе, увидев это, возмутился, хотел солдата наказать, но старец упросил его: «Не троньте. Бог приказал: „Клеопа, не тщеславься! Ездил в карете, был во дворце!“»
Тернист был жизненный путь другого ученика архимандрита Паисия – старца-схимонаха Феодора. С юных лет его тянуло к монашеству. Дважды он уходил в монастырь, но каждый раз мать возвращала его. Вернувшись в мир, он не избежал и падений, но не мог уже найти умиротворения своей совести и удовлетворения в миру. Оставив семью, он уходит на богомолье в Киев, а затем в Нямецкий монастырь к старцу Паисию. Тяжкими физическими подвигами и безропотным послушанием искупает он свои прошлые грехи. Затем, помогая старцу Паисию, обучается у него «искусству всех искусств» – умносердечной непрестанной молитве. Достиг он необыкновенною духовного совершенства. В его келью постоянно стекались братия, отягощенные бременем страстей, и от него получали исцеление и руководство в призывании «страшного имени Иисусова, которым христианин испепеляет сперва терние страстей, потом разжигает себя любовию к Богу и вступает в океан видений».
Во время болезни, в пророческом видении, старцу явлена была его дальнейшая жизнь, райское блаженство и те скорби, которые ему еще предстояли на земле. И правда, зависть и клевета не оставляли старца; спасаясь от гонений, он переходит из монастыря в монастырь, пока не поселяется в Валаамском скиту вместе с отцом Клеопой и учеником Леонидом (в будущем иеросхимонах Лев, первый великий оптинский старец). Вначале им хорошо жилось в этом уединенном, спокойном, свободном от молвы месте, но вскоре к ним потекли жаждущие духовного руководства, а вместе с этим и жалобы иерархов, что старцы «отнимают учеников». В 1816 году скончался отец Клеопа, через шесть лет – отец Феодор. За день до кончины он имел видение, видел себя в некой великолепной церкви, исполненной белоризцев, и из их среды услышал торжественный голос. «Феодор, настало время твоего отдохновения прийти к нам».
Но самой яркой фигурой вновь возрожденной подвижнической школы внутреннего делания был преподобный Серафим Саровский (1759–1833). Какими путями достигло до него это новое веяние? Ведь величавый Саров воплощал в себе всецело ту суровую школу аскетического внешнего делания, которая господствовала до Паисия (Величковского): уставной строгой службы и жестокой жизни, но без истинного понимания внутреннего делания. Конечно, сыграло для него роль и общение со старцем Назарием, учеником Паисия Величковского, и изучение творений отцов Церкви. Преподобный Серафим всецело проникся духом святоотеческого предания, и многие его наставления и советы берут начало оттуда. Но ясно одно: перед образом такой пророческой силы и райской просветленности умолкают все внешние мотивации, все реальные объяснения: здесь явственно ощутимо уже веяние Духа.
Великое дерзновение преподобного Серафима, его подвиг «стяжания Духа Святаго Божия» даже как бы заслоняют собой его величайшие аскетические подвиги, как, например, тысячедневное стояние на камне, невероятный пост и др. Возрожденная школа духовного делания не отрицает внешних подвигов, а лишь не переоценивает их: это не цель, а средство, для преподобного Серафима – средство борьбы против «духов злобы поднебесных».
Вот слова самого великого старца о подвижническом пути: «Путь деятельной жизни составляют: пост, воздержание, бдение, коленопреклонение, молитва и прочие телесные подвиги, составляющие тесный путь и прискорбный, который по слову Божию вводит в жизнь вечную (Мф. 7:14). Путь умосозерцательной жизни состоит в возношении ума ко Господу, в сердечном внимании, умной молитве и созерцании через таковые упражнения вещей духовных». И далее следует ценнейший аскетический совет: «Не должно оставлять деятельную жизнь и тогда, когда бы в ней человек имел преуспеяние и пришел бы в умозрительную: ибо она содействует умозрительной и ее возвышает».
Приведем рассказ архимандрита Антония, наместника Троице-Сергиевой Лавры, близкого к преподобному Серафиму. Этот рассказ не вошел в житие преподобного, но из него явственно вырисовывается светлый облик великого старца: кроткое милосердие и удивительная пророческая сила, врачевание душ страждущих и непреходящая радость о Господе.
В бытность свою еще строителем Высокогорской пустыни архимандрит Антоний попал к преподобному Серафиму одновременно с неким владимирским купцом. Старец, не нуждаясь ни в каких словах, сразу обратился к купцу с обличением его пороков, но делал это так кротко и ласково, с такой теплотой сердца, что оба его слушателя заливались слезами. В заключение велел купцу отговеться в Сарове, обнадеживая его, что при искреннем покаянии Господь не отымет от него Своей благодати и милости. После того как благодарный купец вышел с облегченной душою, архимандрит Антоний с удивлением вопрошал старца, как тот, не спросивши ни единого слова, все сказал, что тому потребно? На это преподобный Серафим сказал знаменательные слова: «Он шел ко мне, как и другие, как и ты шел, яко к рабу Божию. Я, грешный Серафим, так и думаю, что я грешный раб Божий: что мне повелевает Господь, то я и передаю требующему полезнаго. Первое помышление, являющееся в душе моей, я считаю указанием Божиим и говорю, не зная, что у моего собеседника на душе, а только верую, что так мне указывает воля Божия для его пользы. А бывают случаи, когда мне выскажут какое-либо обстоятельство и я, не поверив его воле Божией, подчиню своему разуму, думая, что это возможно, не прибегая к Богу, решив умом: в таких случаях всегда делаются ошибки».
В другой раз архимандрит Антоний отправился к преподобному Серафиму для совета по случаю сильно смущавших его мыслей о смерти. Он умолял старца открыть ему, искушение ли эти помыслы или же действительно знак приближающейся смерти, чтобы в этом случае посвятить остаток дней безмолвному вниманию. Но преподобный Серафим, выслушав его, с ангельскою улыбкой отвечал, что помыслы его неверны, а Промысел Божий вверяет ему лавру обширную. Надо же сказать, что в то время жив был предыдущий наместник Троице-Сергиевой Лавры, и не было и речи о его замещении. На удивление архимандрита Антония – как же это Высокогорской пустыни быть лаврою? – старец, не переменяя своих мыслей, стал просить его милостиво принимать из Сарова братию, когда кто придет в лавру, или он пришлет: не оставь сирот моих, когда дойдет до тебя время. Затем он советовал покоряться во всем воле Господней, быть прилежным к молитве, милостивым и снисходительным к братии. Наконец он благословил его крестом и сказал: «Теперь гряди во имя Господне. Время уж тебе: тебя ждут».
Через несколько месяцев предсказание святого старца исполнилось.
На фоне общего расцвета старчества в России XIX века особенно ярко выделяется старчество Козельской Введенской Оптиной пустыни (основана в середине XV в.). Многие благодатные дарования старцев – дары прозорливости, пророчества, исцелений и – что не менее важно непрерывная преемственная связь между оптинскими подвижниками создали всероссийскую славу Оптиной пустыни. На протяжении почти целого столетия сюда стекались жаждущие исцеления духовного и телесного, требующие помощи и совета, и «никтоже тощь и неутешен отыде».
С Оптиной пустынью связаны многие славные имена религиозных деятелей, философов, писателей. Здесь бывали H. В. Гоголь (1809–1852), Ф. М. Достоевский (1821–1881), Владимир Соловьев (1853–1909); последний порыв умирающего Л. Н. Толстого (1828–1910) был глубоко символичен – в Оптину, а для него это значило – в Церковь Христову.
Вот что писал известный русский мыслитель и публицист И. В. Кире́евский (1806–1856): «Существеннее всяких книг и всякого мышления найти святого православного старца, который бы мог быть твоим руководителем, которому ты бы мог сообщать каждую мысль свою и услышать о ней не его мнение, более или менее умное, но суждение святых отцов». Такое исключительное счастье сам И. В. Киреевский имел в лице оптинского старца Макария.
Оптина пустынь – один из древнейших русских монастырей. Однако тем расцветом и славою, которых она достигла в XIX столетии, она обязана двум братьям: архимандриту Моисею († 1862) и игумену Антонию († 1865; Путиловым). Архимандрит Моисей, прошедший школу подвижничества в Рославльских лесах, получавший духовные наставления от преподобного Серафима и достигший через «умное делание» высоких духовных дарований, тем не менее всегда по смирению своему старался отказываться от учительства и иерархических степеней. Архимандрит Моисей посвятил себя заботам хозяйственным: расширению и благоустройству монастыря и, главное, строительству знаменитого скита, ставшего в будущем местопребыванием святых оптинских старцев. Скитоначальником был поставлен игумен Антоний, человек удивительно кроткий, любвеобильный и обладавший редким даром сочувствия и утешения.
Ни архимандрит Моисей, ни игумен Антоний не брали на себя прямой обязанности душепопечения лиц монастырской братии. Но, будучи сами духоносными старцами, они понимали значение старчества и предоставили великим старцам, которых привлекли в Оптинский скит, самое широкое поле деятельности.
Первым из них был иеросхимонах Лев († 1841), до пострижения в схиму иеромонах Леонид. Преданный ученик старца Феодора, проведший с ним и с иеромонахом Клеопой долгие годы подвижничества, скитаний и гонений, он прибыл в Оптину пустынь в 1829 году уже на склоне лет. Иеромонах Леонид иногда производил впечатление резкого, даже грубоватого человека, но неоспоримое право на это ему давала та духовная высота, достигнув которой подвижник действует, повинуясь уже прямо воле Божией. Вместо долгих уговоров он иногда сразу выбивал у человека почву из-под ног и давал ему почувствовать его несостоятельность и неправоту; таким образом он как бы вскрывал гнойник, образовавшийся в огрубевшем сердце человека. В результате лились слезы покаяния.
Особо славился иеромонах Леонид своими исцелениями. толпы обездоленных стекались к нему, окружали его. Но и недоверие, и непонимание преследовали его всю жизнь. Один помещик, живший неподалеку от Оптиной пустыни, поехал к старцу, хвастаясь, что ему достаточно взглянуть на него, чтобы всего насквозь увидеть. Старец же при входе барина со свойственной ему нелицеприятностью заявил: «Эк, пришел, чтоб насквозь увидеть грешного Льва, а сам, шельма, 17 лет не был у исповеди и Святого Причащения». Барин затрясся, как лист, и после каялся и плакал, что действительно он грешник неверующий и точно 17 лет не исповедовался и не причащался.
Однако такими казусами дело не кончалось. На старца Леонида шли доносы, в которых он обвинялся в ереси, против него строились интриги. Однажды ему даже было запрещено принимать народ. Но подвижник не отказался от своего служения и над одром калеки, молящего его об исцелении, гордо исповедал свою решимость: «Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите, хоть на огонь меня поставьте, я буду все тот же Леонид! Я к себе никого не зову; кто ко мне приходит, тех гнать от себя не могу. Особенно в простонародье многие погибают от неразумия и нуждаются в духовной помощи. Как могу презреть их вопиющие духовные нужды?»
Только заступничество высших церковных властей спасло старца от дальнейших преследований.
Старец Леонид и учеников своих научил исцелять недуги приходящих, не гнушаясь ничем, но презирая один лишь грех. Под его руководством они отдавались всецело духовническому служению: выслушивали все, что открывали им возмущенные грехом души, принимали откровение помыслов, отвечали и на письменные вопрошания.
Еще при жизни иеромонаха Леонида подвиг старчествования разделял с ним иеромонах Макарий (в миру Михаил Николаевич Иванов; 1788–1860), затем он же до самой своей смерти единолично нес на себе обязанности духовного руководства.
Старец Макарий жил в келье у самых скитских врат, большая часть которой была отведена под приемную для посетителей. Для приема женщин устроена была особая келья за вратами скита. С самого раннего утра шел к нему народ. У старца был дар различения духов и большая сила смирения и любви, что делало его слово особенно властным. После беседы с ним люди обновлялись.
Один образованный человек долго подвергался припадкам беснования, проявлявшимся при приближении к священным предметам. Родные пытались лечить его, но безуспешно. Наконец один верующий приятель привел его в Оптину пустынь и из гостиницы послал потихоньку просить старца. Больной, не слыхавший никогда о нем, стал беспокоиться, закричал: «Макарий идет, Макарий идет!», – и едва старец вошел, с неистовым криком бросился на него и ударил по щеке. Подвижник тотчас же со смирением подставил другую. Долго после того в оцепенении лежал больной у ног старца, а потом, не помня о своем поступке, встал исцеленным.
Старец ежедневно принимал у монастырской и скитской братии исповедание помыслов; если кто-то долго не приходил, он сам шел к тому в келью и притом всегда вовремя, оставляя после себя успокоение и радость. Он же давал послушание – чтение святоотеческих книг, назначая их по мере духовного возраста каждого.
Со многими из своих духовных чад старец Макарий состоял в постоянной переписке: его эпистолярное наследие составило два больших тома. Это не только свидетельство отеческой заботы о вверенных ему душах, но целое духовное учение, вобравшее в себя и аскетику отцов Церкви, и взгляды оптинского монашества на современность.
Отцу Макарию принадлежит неоценимая заслуга в издании святоотеческой литературы. Еще в юности, проходя послушание в Площанской пустыни под началом ученика великого старца-архимандрита Паисия Величковского (1722–1794) Афанасия, он получил много переводов аскетических творений древних отцов монашества, сделанных архимандритом Паисием. При покровительстве и по благословению Филарета, митрополита Московского и Коломенского (1782–1867), при поддержке и помощи многих видных людей того времени Оптина пустынь стала центром издания святоотеческой литературы. Душой же и инициатором всего этого предприятия был иеросхимонах Макарий. Он готовил рукописи к печати, переводил некоторые места на русский язык, жертвуя для этого своим кратким отдыхом, но никогда не прерывая подвига своего старческого служения.
Большую помощь в переводах и подготовке святоотеческих книг к изданию оказывал его келейник и ученик иеросхимонах Амвросий (в миру Александр Михайлович Гренков; 1812–1891), в будущем великий оптинский старец. Своеобразен был путь его в монашество. Воспитывался Александр Гренков в строго патриархальной семье, окончил духовное училище, потом семинарию. Сначала служил домашним учителем, а потом поступил наставником в Липецкое духовное училище. Внезапно он тяжело заболел. Надежды на выздоровление почти не было, и он дал обет в случае благополучного исхода пойти в монастырь.
Хотя он и выздоровел, но целых четыре года в нем продолжалась внутренняя борьба. По природе жизнерадостный, веселый, он никак не мог решиться порвать с миром. Наконец, в порыве раскаяния, он решился бежать в Оптину пустынь, не испросив даже разрешения епархиального начальства. Это решение стало переломным в его жизни.
Старец Лев очень любил молодого послушника и перед к чиной сказал иеросхимонаху Макарию: «Вот человек больно ютится к нам, старцам... Вот я и передаю его тебе из полы в полу, владей им, как знаешь». Эти полы великих старцев стали для близкого к ним ученика подобием милоти Илииной, брошенной на Елисея. С самого начала иноческая жизнь иеросхимонаха Амвросия под окормлением мудрых учителей шла ровно, без особых преткновений, направляемая к бо́льшему и бо́льшему духовному совершенствованию. Еще при жизни старца Макария, с его благословения, некоторые из братии приходили к иеросхимонаху Амвросию для откровения помыслов. Иеросхимонах Макарий сближал своего ученика и со своими мирскими чадами; так он постепенно готовил себе достойного преемника.
Как сказано выше, в молодом возрасте иеросхимонах Амвросий тяжело болел, а вскоре после заступления на место блаженной памяти иеросхимонаха Макария испытал столь сильное ухудшение, что после того уже не мог покидать своей кельи. Трудно представить себе, как он, в полном изнеможении, мог ежедневно принимать массу людей, отвечать на десятки писем. На нем сбывались слова, открытые в видении апостолу Павлу Господом: Сила Моя свершается в немощи (2Кор. 12:9). Старец Амвросий был просветлен, пронизан Божественной благодатью. Сохранились воспоминания людей, которым посчастливилось видеть лицо старца чудесно преображенным, сияющим каким-то неземным светом. Совершенная близость к Богу давала ему необыкновенную прозорливость. Незнакомый человек мог прийти к нему и молчать, а он знал его жизнь и обстоятельства и зачем он сюда пришел. Он старался не выказывать этого знания, но иногда оно проявлялось наружу, и это всегда приводило старца в смущение. Также старался он прикрывать многочисленные свои исцеления. Посылал больных в пустынь преподобного Тихона Медынского, Калужского († 1492), где был источник, а до старца Амвросия в этой пустыни не было слышно об исцеленных; бывало, что исцелялись на пути туда и возвращались назад благодарить старца.
Вот рассказ монахини Казанской Амвросиевской Шамординской общины Агриппины. В горле у нее образовалась рана, и она не могла принимать пищу. Доктор объявил, что у нее неизлечимая горловая чахотка. Отправилась к иеросхимонаху Амвросию. Он велел ей полоскать горло водой из колодезя за скитом, а через три дня, благословив воду, велел ею растереться. После этого больная проспала целые сутки, а проснулась совершенно здоровой. Немедля она отправилась к старцу. Батюшка же, встретив ее, благословил и сказал, что исцелил ее святой Тихон Калужский.
С утра и до вечера к старцу приходили люди с самыми жгучими вопросами, которые он усваивал себе, которыми в минуты беседы жил. В это время иеросхимонах Амвросий вмещал в своем сердце всего человека – со всеми его привязанностями, желаниями, всем его миром, внешним и внутренним. Как истинно любящий отец, он пекся не только о спасении души, но и о земном благополучии своих чад, использовал свою необыкновенную прозорливость для помощи в их начинаниях. Мелочей для старца не существовало. Он знал, что все в жизни имеет свою цену и свои последствия, и поэтому не было вопроса, на который бы он не ответил с участием и желанием добра.
При старце Амвросии Оптина пустынь достигла своего расцвета. Слава о святом старце гремела по всей России, к нему устремлялись со всех концов ее. И ученики его: иеросхимонахи Анатолий и Иосиф, старец Варсонофий продолжали ту же традицию: недужных – исцеляли, отчаявшихся – утешали, недоумевающим – давали спасительный совет, маловерным – прояснение истины, слабодушным – подкрепление сил.
В последующие годы старчество местами процветает, достигая вершины своего развития, затем ослабевает, приходит в упадок и даже совсем забывается, чтобы потом снова возродиться, как произошло это во времена Паисия Величковского. Когда же истинное, благодатное старчество приходит в упадок, возникает соблазн лжестарчества. Люди, жаждущие найти себе духовную опору, выбирают духовное лицо, почему-либо им симпатичное, и предают себя ему совершенно. Хорошо, если духовник окажется опытным и честным, тогда он отстранит такое отношение. В противном же случае возникает зависимость, таящая в себе угрозу непоправимого вреда для души опекаемого.
Предавшие себя всецело водительству истинного старца испытывают особое чувство радости и свободы ο Господе. Старец – непосредственный проводник воли Божией, общение же с Богом всегда сопряжено с чувством духовной свободы, радости и неописуемого мира в душе. Напротив, лже-старец заслоняет собою Бога, ставя на место воли Божией свою волю, что всегда бывает связано с чувством рабства, угнетенности, уныния. Лже-старчество есть явление антихристианское, ведущее часто даже к духовной катастрофе и гибели.