Глава 24. О вере и сомнении
Постепенно, в течение столетий исторического бытия христианства, складывалось представление о вере, которое не соответствует ее существу. Вера не мировоззрение; существует мировоззрение, которое соответствует вере, но самое существо веры – это не система понятий. Слово «вера» имеет первичное значение доверие, второе – верность. Содержание веры проявляется в том, что через доверие к Богу и верность Ему человек обретает способность что-то помыслить и сказать о Нем, но начинается это не с рациональных понятий, а с лица.
Авраам называется «отцом верующих», его вера была совершенным, неограниченным доверением к Богу, из которого рождалось общение с Ним, а из него вырастало знание о Боге. Вера Авраама зародилась не от того, что он сначала получил какое-то знание о Боге, какие-то сведения о Нем и в них уверовал, а от того, что он с самого начала богообщения туманно, но вместе с тем с неимоверной силой пережил встречу лицом к лицу с Живым Богом. Уже тогда он верил не во что-то, а в Кого-то, и в этом заключено существо веры.
Если мы верим в Бога Живого, то домыслы, направленные против веры, не могут ее поколебать. Если же наша вера заключается только в принятии разумом определенных богословских, полубогословских, а порою и просто суеверных положений, то они легко могут быть поколебимы, причем суеверие держится устойчивее богословских систем.
Первая встреча Авраама с Богом началась с того, что Господь позвал его по имени. И сказал Господь Авраму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего [и иди] в землю, которую Я укажу тебе (Быт. 12:1). Этот зов достиг нс только его ушей, но проник в его сердце, и он всем существом своим почувствовал, что с ним говорит Бог.
Здесь звучит тема доверия; Бог ничего ему не обещает, а лишь призывает его оставить все, что у него есть: родную землю, отчий дом, родных и близких. Что будет там, на новом месте, известно только в общих чертах: И Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое (Быт. 12:2). Авраам являет полное доверие Призвавшему его, ибо ощущает Его Личность; в такой мере можно довериться только призыву, исходящему от Личности, а не какому-либо умозрительному принципу: И пошел Аврам, как сказал ему Господь (Быт. 12:4).
Авраам идет, находит землю обетованную, и здесь, у дубравы Мамре, Господь обещает ему сына, который даст начало великому народу. И вот у старой, неплодной Сарры рождается сын Исаак. Мальчик подрастает, и Тот же Бог, Который ему обещал в лице этого сына наследие вечное, повелевает ему принести сына в жертву: Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе (Быт. 22:2). Колеблющийся маловер возроптал бы на Бога, обратился бы к Богу с доводами человеческого разума: «Господи, Ты Себе противоречишь – как же из Исаака умножится потомство мое, если я принесу его в жертву?» Это было бы разумно, но явило бы недоверие Богу. И Авраам не ставит этого вопроса, потому что вера его обращена не на то, что говорит Бог, а на Того, Кто говорит. Он предоставляет Богу знать, противоречат ли Его прежние обетования нынешнему повелению или нет и что Господь имеет в виду. Он доверялся Господу ранее, доверился и теперь: берет своего сына возлюбленного и ведет на заклание. На тревожный вопрос сына: Вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения? Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой (Быт. 22:7–8). Но когда простер Авраам руку свою, и взял нож, чтобы заколоть сына своего... Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: ...не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего; ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня (Быт. 22:10–12). Господь заменил Исаака животным; это – дело Божие; но дело Авраама было – совершенная вера, понятая как полное, всецелое и безграничное доверие, преодолевающее человеческие чувства: содрогание жалости, боль и ужас. Это доверие давало возможность если и не превозмочь, то оставить душу совершенно открытой для боли и для чуда.
В Евангелии Иисус Христос, вопрошая фарисеев о вере, говорит: Что вы думаете о Христе? Чей Он сын? (Мф. 22:42). Ранее Иисус спрашивал учеников Своих: за кого люди почитают Меня, Сына Человеческого? Они сказали: одни за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию или за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня. Симон Петр, отвечая, сказал: Ты – Христос, Сын Бога Живаго. Тогда Иисус сказал ему в omвem: блажен ты, Симон, сын Ионии, поэтому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах (Мф. 16:13–17).
Иисус вопрошает не о том, как люди относятся к его учению, обетованиям и пророчествам, а о том, как они относятся к Нему лично.
И, восходя в Иерусалим, Иисус дорогою отозвал двенадцать учеников одних, и сказал им: вот, мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть; и предадут Его язычникам на поругание и биение и распятие; и в третий день воскреснет. Тогда приступила к Нему мать сыновей Зеведеевых с сыновьями своими... и говорит Ему: скажи, чтобы сии два сына мои сели у Тебя один по правую сторону, а другой по левую в Царстве Твоем (Мф. 20:17–21). Во всем, что Христос говорил о восхождении Своем в Иерусалим, о грядущих страстях, мученической смерти и воскресении, женщина и ее сыновья услышали только то, что относилось к ним: Он воскреснет, победит и станет царем и тогда наступит их очередь торжествовать. Они совершенно пропустили страшное благовестие о страстях и смерти. Они искали своего, а мимо Христа и Его судьбы прошли, не поняв, какою ценою будет завоевана эта победа. Христос не отказывает им. Он подводит их к самому сердцу благовестия и говорит: не знаете, чего npocume. Можете ли пить чашу, которую Я буду пить, или креститься крещением, которым Я крещусь? (Мф. 20:22). По-гречески слово, которое в русском переводе читается «креститься», буквально значит «погружаться с головой». Другими словами, Иисус вопрошает: готовы ли вы остаться со мной, когда падет ночь и ужас окутает вас? Останетесь ли вы со Мной в Моей богооставленности, когда Я буду побежден, поруган, убит? Пройдете ли вы через все то, что составляет мой скорбный земной путь, пока Я не стану победителем. Ученики отвечают согласием, еще не представляя себе будущего. Своим согласием они утверждают, что готовы быть Его друзьями, что бы ни случилось, ибо истинный друг принимает судьбу другого, как свою. И тогда Христос говорит им: Чашу Мою будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься; но дать сесть у Меня по правую сторону и по левую – не от Меня зависит, но кому уготовано Отцем Моим (Мф. 20:23). Христос пообещал им лишь крестный путь и ничем более. Зачем беспокоиться о победном триумфе? Не будут забыты верные в день Страшного Суда, но нельзя рассчитывать на земную славу и почести.
Нет веры, основанной на мировоззрении, на доктрине. То, что человек считает христианство самым убедительным или наиболее соответствующим (или не соответствующим) новейшим данным науки, не представляет собой веры, пока нет встречи с Богом или пока нет личного отношения к Нему. Вероучение, догматика, Предание Церкви развивалось и расцветало в течение почти двух тысячелетий, и во времена апостолов представляло собой лишь устное предание, даже Евангелия еще не были записаны. Но вот мы читаем в книге Деяний святых апостолов о том, как апостол Филипп встретил евнуха, вельможу царицы Ефиопской, который приезжал в Иерусалим для поклонения, возвращался и, сидя на колеснице своей, читал пророка Исаию... А место из Писания, которое он читал, было сие: как овца, веден был Он на заклание, и, как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзает уст Своих. В уничижении Его суд Его совершился. Но род Его кто разъяснит? ибо вземлется от земли жизнь Его. Евнух же сказал Филиппу: прошу тебя сказать: о ком пророк говорит это? о себе ли, или о ком другом? Филипп отверз уста свои и, начав от сего Писания, благовествовал ему об Иисусе. Между тем, продолжая путь, они приехали к воде, и евнух сказал: вот вода; что препятствует мне креститься? Филипп же сказал ему: если веруешь от всего сердца, можно. Он сказал в ответ: верую, что Иисус Христос есть Сын Божий. И приказал остановить колесницу, и сошли оба в воду, Филипп и евнух; и крестил его (Деян. 8:27–28, 32–38). Все, что евнух узнал из благовестия, – это то, что Иисус Христос есть Тот Самый Праведник, который понес на Себе грех многих и за преступников сделался ходатаем (Ис. 53:12). Вся его вера была сосредоточена на личности Иисуса, о Котором, в сущности, он знал так мало по сравнению с тем, что может знать средний современный христианин. Но это была личная встреча; он узнал, нашел Христа, и поэтому можно было совершить его Крещение.
В 6-й главе Послания апостола Павла к Римлянам, которая относится именно к крещению, говорится: Все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились. Итак, мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни (Рим. 6:3–4). Следовательно, можно крестить человека, который в себе носит мертвость Иисуса Христа и Его вечную жизнь; и нельзя крестить того, кто лишь приобрел точку зрения на жизнь, где есть место для Бога, для Церкви, для Таинств. Вот почему в прошлом и в наше время Церковь принимала и принимает через таинство Крещения людей, обладающих весьма разным уровнем знаний о христианстве, его вероучительных формулах и в разной степени обладавших навыками благочестия. Первейшим признаком готовности принять Крещение была готовность умереть со Христом и востать с Ним к жизни вечной. Тот же, кто только имеет представление об этом и считает это достаточно убедит и достоверным или просто, будучи духовно ленив, не пытается обрести личный опыт богообщения, – тот еще не христианин.
Основываясь на этом, можно отличать веру от легковерия. Поколениями христиане в значительной мере живут легковерием, получая от предков «готовую» веру, не в смысле доверия и верности, а как определенную совокупность бытовых и церковных обрядов и религиозной фразеологии. Такая «вера», не основанная на личном опыте, может быть уподоблена богатому наследству, законно полученному от ушедших родителей, которое те заработали тяжелым трудом, потом и кровью и наконец передали потомкам. А наследники, легко приняв это богатство, хранят его в кладовых, не вынося на свет и даже толком не зная, что там сокрыто. И когда наступает бедствие, они бросают охваченные огнем сокровища, торопясь спасти свою жизнь. Вера, основанная на пережитом опыте, выстраданная и бережно сохраняемая в Церкви, выдержит любые испытания; вера, основанная лишь на национальной или семейной традиции, на умилении своими чувствами, на внешнем, показном благочестии, не устоит.
Здесь имеет смысл сделать два отступления.
Часто на Западе, особенно в протестантском мире, говорят о христианах как о «народе Божием». Этим высочайшим званием именуется народ, который имеет в руках Священное Писание Ветхого и Нового Завета, который знает это Писание и старается жить по нему. Можно ли сказать, что этим исчерпывается определение народа Божия? С православной точки зрения недостаточно иметь Священное Писание, изучать и знать его, недостаточно даже жить по нему. Если община, исполняющая эти два условия, не укоренена в Боге, не пронизана присутствием Святого Духа в той степени, в которой была пронизана Им община новозаветная, в которой Священное Писание родилось, было записано и из которой разошлось во все концы земли, то такая современная община, по-видимому, еще недостойна называться народом Божиим. В высшем смысле этого имени достоин лишь тот народ, укорененный в Церкви, который не просто получил Священное Писание по наследству, но может провозгласить, записать и сохранить глаголы жизни вечной.
Способна ли теперешняя православная община Духом Святым провозгласить истину о Боге, как благовествовали ее ветхозаветные пророки и христианские апостолы? Об этом в свое время писал афонский старец схимонах Силуан (Антонов; † 1938), утверждая, что Дух Святой так живет в среде верных, так наполняет Церковь, что если в результате какой-либо катастрофы Церковь лишилась бы Священного Писания, то Он может вновь провозгласить и восполнить те же слова. Не следует это понимать буквально, так, что верующий может Духом Святым воспроизвести дословно все написанное в четырех Евангелиях, в апостольских Посланиях и тем более в книгах Ветхого Завета. Но церковно верующий христианин должен быть способен из недр церковного сознания, из личного духовного опыта принести живое слово Благой Вести о Боге, лично ему известном, близким, родным, чтобы сделать их членами Тела Христова, храмами Святого Духа.
Второе, о чем следует задуматься, размышляя о вере, – что основное в православном христианском благовестии, в церковной жизни, а что является вторичным, не второстепенным в том смысле, что мы можем отбросить это как неважное, а именно вторичным, потому что оно производное от других, основных истин. Ответ на этот вопрос, который в муках рождался в течение тысячелетий во все периоды гонений и притеснений Церкви Христовой, таков: есть истины, за которые надо умирать, и есть вторичные истины, за которые нельзя, не рискуя принести вред Церкви, бороться с тем же упорством и бескомпромиссностью. В Церкви есть Предание Божие и предание человеческое, и если первое непререкаемо, то ради второго нельзя раздирать единство Церкви или идти на мученичество и смерть. Здесь уместно напомнить о расколе в Русской Церкви XVII в. или о разделении Западной Церкви в результате Реформации. Сейчас западные христиане разделились, распылились более чем на две тысячи вероисповеданий из-за совершенно незначительных, непринципиальных деталей, на которых сосредоточились их руководители, и ставят частную деталь в центр своего богословия и благовестия, тогда как центр богословия и благовестия – Один Господь наш Иисус Христос, Он Путь, Истина и Жизнь.
В нашей вере, церковной практике, в нашем церковном мышлении надо с осторожностью рассматривать и оценивать все то, что нельзя поставить рядом с Рождеством Спасителя, Нагорной проповедью, Тайной Вечерей, с кровавым потом Гефсиманской ночи, с Голгофой, смертью и славой Воскресения Иисуса Христа и его Вознесением, ибо все, что несопоставимо по духовной значимости с этими актами спасения, слишком мелко, чтобы относиться к незыблемым основам Церкви. Истины веры, ради которых следует жить и умирать, включаются в эти акты Божественного Промысла о мире и человеке, в новую жизнь, данную народу Божию Духом Святым.
Если один из аспектов веры – это доверие Личному Живому Богу, то она должна быть неизбежно основана на каком-то опыте богообщения. Где же кончается опыт и начинается вера Как они соотносятся между собой?
Святой Макарий Великий (301–391), рассуждая о религиозном опыте, об опыте созерцательном, говорит, что когда близость Божия, сознание Бога делается всепоглощающим, когда оно охватывает человека до глубины, он уже не может ни мыслить, ни чувствовать, ни определять своей судьбы или движения своей воли, – он всецело совпадает с этим опытом, целиком превращаясь в созерцание, теряет способность анализировать, в чем заключается этот опыт, не может следить и осознавать, что же с ним происходит. Это состояние Феофан Затворник (1815–1894) называл «блаженным пленом души», когда человек весь совпадает с этим опытом и живет только в Боге и Богом. Макарий Великий говорит, что если бы у Бога была забота только о человеке, который удостоился такого созерцательного состояния, оно бы не прекратилось никогда; но, как говорит великий боговидец, Бог имеет заботу также и о тех людях, что не дошли до этой духовной высоты. Он как бы отступает на шаг от Своего избранника, отчего опыт его слабеет и подвижник возвращается в себя.
Это состояние можно образно представить себе так: во время прилива море приближается к берегу и подымает на своих волнах челнок, лежащий на прибрежном песке, и пока не начался отлив, челнок колеблется на водах, а потом море начинает отходить и челнок опять остается на песке. Есть какой-то момент в духовном созерцании, когда опыт переживания Бога уже стал настолько прозрачным, что человек снова сознает себя, и вот в этот момент он переходит из опыта в область веры, как ее определяет апостол Павел: Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом (Ев. 11:1). Опыт уже перестал быть актуальным, это уже не видение, не созерцание, не состояние, но сознание, что это состояние только что было, что это созерцание еще трепещет в душе человека; уверенность его совершенна, хотя самое созерцание или предмет этого созерцания стал теперь невидим. Это область веры: мгновение, когда человек открывает, что ушло видение, а «уверенность в невидимом» осталась.
Такого рода опыт мы находим в Ветхом и Новом Завете, например в жизни апостола Павла – его встреча со Христом на пути в Дамаск, в бесчисленных эпизодах житий святых и случаях из христианской жизни. Иногда это созерцательное состояние настолько разительно, настолько глубоко, что человек как бы отрывается от земли, уже не сознает себя и ничего вокруг. Это созерцательное состояние может не доходить до такой напряженности; человек продолжает в какой-то степени сознавать себя и окружающую земную действительность, и все же он сознает Бога настолько сильно, настолько всеобъемлюще, что у него возникает непоколебимая уверенность в том, что он встретил Живого Бога, и никакие изощрения и доводы рассудка не убедят его в том, что никогда не было пережитого им откровения.
Ηο это бывает далеко не со всеми, такой опыт непосредственной встречи с Живым Богом дан немногим. Есть другой опыт, открывающий человеку богоприсутствие. Есть монашеское присловье, в котором говорится, что никто не может отречься от мира, если не увидит на лице хоть одного человека сияние вечной жизни. В книге Исход мы читаем: Когда сходил Моисей с горы Синая, и две скрижали откровения были в руке у Моисея при сошествии его с горы, то Моисей не знал, что лице его стало сиять лучами оттого, что Бог говорил с ним. И увидел Моисея Аарон и все сыны Израилевы, и вот, лице его сияет, и боялись подошпи к нему. И призвал их Моисей... После сего приблизились [к нему] все сыны Израилевы, и он заповедал им все, что говорил ему Господь на горе Синае. И когда Моисей перестал разговаривать с ними, то положи. На лице свое покрывало (Исх. 34:29–33). Хотя и в меньшей степени, но это случается и по сей день: встречается человек, на лице которого мы видим сияние боговидца. Это бывает на молитве, после Причащения Святых Таин, когда человек возвращается на свое место глубоко сосредоточенный и одновременно сияющий радостью богообщения.
Святой Симеон Новый Богослов († 1032) так рассказывает о своем опыте Причащения Святых Таин. Он вернулся в свою убогую келью, сел на дощатую кровать, глядя на свои руки, озираясь вокруг себя, и произнес: «Я нахожусь сейчас в убогой своей келье, сижу на убогой кровати своей и с ужасом взираю на свое тело, ибо Причащением Святых Таин Самое Божество Христово пронизывает вещество моего тела; эти руки, слабые, старческие, – это руки Божии, и это тело – Тело Христово».
Это состояние мы можем лицезреть, когда видим человека, который с чистотой сердца, совершенной открытостью и верой принял дары Святого Духа. Это бывает и с самим созерцающим и с присутствующими при этом: достаточно вспомнить рассказ Мотовилова о видении им сияющего лика преподобного Серафима Саровского (1759–1833), и слова самого старца о таком же сиянии, исходящем от его собеседника.
Есть еще один путь, которым окружающая нас действительность – материальная, плотная, как будто непроницаемая, – вдруг вступает в область веры. Бывают моменты, когда неожиданно человека касается благодать Божия, и он видит то, что его окружает, в свете Божием, видит до глубины, которой обычно не достигает его взгляд. Прежде всего это касается человеческой любви. Люди живут рядом – юноши и девушки. Среди них есть двое, которые раньше друг друга не замечали, жили бок о бок, встречались, работали, разговаривали, но не отмечали существование другого. И вдруг в какой-то день один из них или оба взглянут друг на друга и увидят по-новому. Это называется человеческой любовью, которая есть образ любви Божией. Человек, который ранее для тебя как бы не существовал, был просто одним из толпы, вдруг выделяется как единственный, как некто, имеющий громадное значение в твоей жизни, становится самым необходимым.
Можно привести еще один зрительный образ, поясняющий этот опыт. В западных храмах в окнах часто бывают витражи – картины, составленные из разноцветных стекол на темы из Священного Писания. Иногда вечером, когда солнце с противоположной стороны, на стене вырисовывается только серое пятно – ничего не видно. Но если прийти в другое время, когда солнце коснулось стекла и пронизало его своими лучами, окно сияет небывалой красотой оттого, что его коснулся потусторонний свет, выявилась вся его скрытая до времени сущность, виден образ евангельского повествования: Крещение Господне, Воскресение, Вознесение. В данном случае витражный образ явлен светом «потусторонним», который просто проник с «той стороны», извне, оставиіись в кругу вещественной жизни. Если говорить о человеке и Боге, Который есть Свет, то душа человеческая – это окно, явленное этим Светом и одновременно являющее этот Свет.
Здесь то же, что в человеческой любви – вдруг блеснул свет изнутри человека и явил его душу, и он стал для другого неповторимым, единственным. Святой Мефодий Патарский († 311) в одном из своих писаний говорит, что пока юноша не полюбит девушку, он окружен мужчинами и женщинами, когда он полюбит кого-нибудь, он видит возлюбленную и вокруг себя – людей, уже не мужчин и женщин, а просто людей, потому что она единственная, а остальные все как бы сглажены, они просто ее окружение.
Но постоянно бывает между людьми так – не только в любви одного человека к другому, но и при встрече друзей, – в какой-то день вдруг почему-то друг с другом можно говорить, как никогда не говаривалось – до такой глубины, с такой чуткостью, до такого взаимного понимания; и лицо у человека преобразилось, и голос стал иным, и весь он стал новым, преображенным. А на следующий день встретишь его – как будто обыкновенный, как будто потух этот свет, как будто солнце отошло немного, и сияющий витраж в окне снова стал серым, незаметным.
К этим явлениям можно подойти с двух позиций: веры и неверия. Подходя с верой, при виде тусклого окна, потухшего лица, при виде человека, который снова стал «как все», можно сказать в душе: это обман, я знаю, какой он на самом деле, он был явлен мне на одно мгновение в своей неповторимости и красоте... Человек неверующий пожмет плечами и скажет: как жаль, что я обманулся, думая, что этот человек какой-то особенный, на самом деле это было просто мое настроение... От самого человека зависит сохранить в себе уверенность в вещах невидимых или ради видимого отвергнуть то невидимое, которое так значительно. Бог по отношению к человеку так не поступает.
В Евангелии описана беседа Воскресшего Спасителя с апостолом Петром. Петр трижды отрекся от Него; при первой их встрече можно было ожидать, рассуждая по-человечески, что Христос укорит его, призовет его к покаянию. Но Христос спрашивает его: Симон Ионин! любишь ли ты Меня больше, нежели они? (Ин. 21:15). Здесь уместно напомнить, что раньше Христос, отпуская грехи женщине, помазавшей Ему ноги драгоценным миром, сказал: Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много; а кому мало прощается, тот мало любит (Лк. 7:47). Сознавал ли Петр, что ему должно проститься больше, чем кому-либо из других учеников? Способен ли он был ответить большей любовью на большее прощение, на большее сострадательное милосердие Божие? Петр говорит Ему: так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя (Ин. 21:15). В это мгновение встречи он не может заставить себя вспомнить все, что было несколькими днями раньше, в ночь, когда взяли Иисуса. Ему это кажется кошмарным сном, наваждением, а сейчас он переживает встречу с живым Учителем – о чем же говорить? И Христос снова спрашивает его о том же, в этот раз употребляя другое греческое слово, которое переводится русским «любить»: Любишь ли ты Меня? (как друг любит своего друга, а не общей, универсальной любовью). Петр вновь отвечает утвердительно. И в третий раз спрашивает его Господь: Любишь ли ты Меня? Петр опечалился, что в третий раз спросил его (Ин. 21:17). Петру становится ясно, что вся очевидность против него; факты доказывают, что он – предатель, изменник; как же он может говорить о любви? И тут Петр в духовном озарении отвечает: Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя. Иисус говорит ему: паси овец Моих (Ин. 21:17). Христос не требует доказательств любви, а смотрит в глубину сердца Своего ученика и видит там истинную любовь, и вверяет ему пастырские обязанности. Второй эпизод в этом же роде также содержится в Евангелии от Иоанна: Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди, сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии; а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь? Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его (Ин. 8:3–6). Они ожидали, что Он призовет их пренебречь законом, проявить снисхождение, жалость... Но Христос не делает этого. Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень... Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди. (Ин. 8:7–9). Тот, кто хочет применить закон, должен быть достоин этого закона, должен быть безгрешен; и не один из них в душе не мог назваться таким. Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи! Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши (Ин. 8:10–11).
Христос обращается не к прелюбодеице, взятой во грехе, а к той женщине, которая стояла перед смертным приговором согласно закону и обнаружила, что грех – это смерть. Он обращается к женщине, в глубине сердца которой родилась, несмотря на греховность, возможность новой жизни. Здесь Христос сквозь все кажущееся, очевидное, логичное обращается к сокровенному человеку, которого видит Бог, но не видят люди, ибо они судят по поступкам и словам, но не по глубинам сердца. И это тоже область веры, уверенность в том, что невидимое более реально, чем видимое. И тогда возникает вопрос о сомнении. Как отличить собственную мечту, фантазию от духовной реальности?
Вера христианина может подвергаться сомнениям. Слово «сомнение» означает «колебание между двумя разными мнениями об одном и том же предмете». Верующий обычно воспринимает сомнения как свидетельство кризиса его личной веры. То, что казалось безусловным, несомненным, начинает двоиться; человек впадает в уныние, доходит до отчаяния, ему кажется, что рушится все его мировосприятие, ему стыдно признаться в этом близким, духовнику, из-за этого он отходит от церковной жизни, перестает исповедоваться, причащаться Святых Таин и в результате действительно может отпасть от Церкви.
Это происходит вследствие ошибочной самооценки, неверного представления о природе сомнения. Во-первых, сомнение относится не к Самому Богу, а к человеческому представлению о Нем. Ведь само собой разумеется, что бытие Божие не меняется в зависимости от человеческих сомнений. Во-вторых, человек ошибочно полагает, что сомнение разрушает веру, в то время как оно является лишь признаком духовного роста, взросления души человека и отставания его разума в его способности оценить это новое состояние. Сомнение о Боге говорит лишь о том, что пора оставить детские примитивные представления о Боге и возыметь о Нем более зрелые, глубокие, истинные представления.
Для ученого сомнение является его рабочей средой, орудием его труда. Собрав и сопоставив все существующие разрозненные факты об изучаемом предмете или явлении, он пытается на их основе построить общее представление, теорию, объясняющую сущность этого явления и могущую предсказать его дальнейшее развитие. Настоящий ученый сразу же начинает подвергать сомнению свое собственное представление, свою теорию: нет ли логической ошибки в его построениях, нет ли искажения и подтасовки фактов в угоду стройности теории? Если он не находит всего этого, то начинает искать и собирать новые данные, которые бы противоречили его теории, потому что ему дорога не она, не его представление, а та реальность, которую он исследует. Потому он и ставит под сомнение свое представление, что ни на минуту не сомневается в той реальности, которая его окружает.
По тому же пути может пойти и верующий. Когда он начинает понимать, что те или другие его представления о Боге, о человеке, о мире не удовлетворяют его, то вместо того, чтобы предаваться отчаянию, ему следовало бы помыслить о том, что он как член Тела Церкви вырос в новую меру. Сомнение предполагает новые данные духовного опыта, новые ответы, новую глубину познания, готовую открыться перед ним. Это не значит, что верующий должен легкомысленно разрушать и колебать устои своей веры. Все, что человек может помыслить и сказать о Боге, в соответствии с Его откровением и опытом Церкви, может оказаться предельной истиной для земли, но оно не является всецелой истиной для Бога. Бог всегда больше всего того, что человек может помыслить и выразить. Истина, доступная человеку, – это выражение того, что есть, но это еще не сама Божественная реальность. Эта реальность непостижима и невыразима до конца. Она могла бы, даже и при несовпадении реальности и Истины, быть выражена адекватно чистым символом, который будет лишь обозначением Бога. Как бы человек ни выражал свое опытное знание о Боге, о человеке, о мироздании – оно остается только выражением. Даже Священное Писание – это Откровение в меру человека, а не в меру Бога. Это Откровение в том смысле, что в нем сказано лишь то, что человек может постичь о Боге, но не все то, что есть Бог. Оно является выражением только того, что до́лжно было передать человеческими словами о Боге.
Поэтому, как бы ни была священна, как бы ни была дорога нам та или иная истина, мы должны помнить, что это – обозначение, а не сама Божественная реальность. Только один раз Истина и реальность совершенно сочетались: в Богочеловечестве Иисуса Христа, Который сказал: Я есмь путь и истина и жизнь (Ин. 14:6). Он – Бог и одновременно откровение о Боге. Христос как Истина не является понятием, а живым существом. Истина во Христе личностна. Истина во Христе – это не нечто, а Некто. Поэтому Истина-Христос может совпадать с реальностью «Бог» как личное явление. Но попытки выразить Христа словесно возвращают нас на уровень обозначений. Бог превышает всякое человеческое восприятие, открывается невыразимым опытом в созерцательном молчании и в богословском утверждении за пределами всякого выражения и в зримых Таинствах, которые по учению Церкви суть дверь к познанию Бога, дверь, открывающая путь нашего приобщения Богу, общения с Ним.
Общение это всегда глубже, шире и значительнее всего того, что о нем можно сказать. Это область веры, то есть того, что не ограничивается положительными утверждениями и догматами, область, которую греческие отцы Церкви называли «апофатическим богословием». Когда сказаны все слова, отражающие общечеловеческий опыт богопознания, перед нами остается вся тайна Божия, и в эту тайну мы вступаем Таинствами, молитвой и созерцательным молчанием.