Нитрийские монастыри в Ливии

Много ярких звёзд на небе: но не много между ними таких великолепных созвездий, каковы Орион, или Крест.

Много драгоценных камней в недрах земли: но мало между ними таких, как гора света.

Много благовонных цветов на горах и в долинах, на полях и в садах: но краше всех их розы и лилии.

Много званных в царство небесное: но в числе их не много таких избранных, как апостолы, вселенские учители, преподобные и богоносные отцы.

Узнал я избранников Божиих, спасавшихся в юдолях Синая. Теперь иду в нитрийскую пустыню, где древле подвизались облагодатствованные мужи, дабы в сердце своем запечатлеть правое учение их и поревновать святому житию их.

Боже, дивный во святых Твоих, благослови странствие мое!

В четыре часа по полудни я выехал из Каира, вверившись руководству переводчика моего Ибрагима. Он повёл малочисленный поезд мой по насыпной дороге, ведущей в летнюю усадьбу египетского паши, Шубру. Огромные, развесистые сикоморы приосеняли эту дорогу так, что ни одна струя света не проникала туда. Многие из них были накрыты сетками, дабы птицы не клевали созревающих на них плодов, по виду похожих на малыя груши. Приятно было ехать под прохладною тению этих величественных дерев. Кто насадил их, тот угодил своим ближним.

В Шубре пашийский садовник, православный христианин, упросил меня посетить дом его. Я благословил всё семейство его, и поехал в Альюб, где предположено было ночевать. На пути к этому селению нет ничего замечательного, кроме древнего каменного моста над каналом близ деревни Митнаме, украшенного выпуклыми изображениями львов. Все окрестные нивы уже дали обильную жатву пшеницы. Черноземная поверхность их от сильного жара запеклась и растрескалась, так что некоторые расселины были шире ступни и глубже локтя. Видно, нильская вода, разливаясь здесь посредством искусственных каналов, не глубоко увлажает недра земли, и потому выветривается вскоре после жатвы. Не будь ежелетнего разлива Нила, – весь Египет обратился бы в мумию. А что такое Египет? Это – пахотная долина, извивающаяся между песчаниковыми горами и орошаемая рекою.

В Альюб мы приехали по закате солнца и расположились ночевать подле фабрики, в которой выделывают хлопчатую бумагу. Крепкий северный ветер потрясал мою кущу; но она не падала, держась пятью подлогами своими. Так житейские бури иногда угрожают расстройством доброму делу, уже совершенному и вознагражденному душевным утешением; но это дело пе погибнет, если оно укреплено пятью крепкими опорами: я разумею преданность Богу, правду, благоразумие, бескорыстие и общеполезность.

* * *

Пред рассветом ветер утих. Четыре альюбца, охранявшие нас ночью, пошли домой, весело посмотрев на денежный подарок мой и пожелав нам счастливого пути. А мы отправились в верхнюю Шубру в сорок минут пятого часа.

С дороги, пролегавшей вдоль правого берега Нила, видны были три большие пирамиды.

Я еду и любуюсь этими громадными зданиями. Любуясь ими, припоминаю слова Плиния: pyramides radios solis representant – пирамиды представляют собою лучи солнца; припоминаю и мнение древних египтян о пирамидальном излиянии света из солнца, как это доказывает иероглиф их, представляющий это излияние.

Припомнив же то и другое, разгадываю значение пирамид, и заключаю, что эти храмы бога-солнца, служившие усыпальницами для фараонов, означали четыре страны света.

После такого заключения еду веселее, и припоминаю сказание египетских жрецов Иродоту (за 450 л. до Р. X.) о том, что во время, протекшее между царствованиями фараонов Менеса и Сетоса, солнце четыре раза переменяло места свои: дважды восходило там, где западает, и дважды западало там, где восходит¹; но, не смотря на то, в Египте тогда не было никаких перемен, ни болезней, ни смертности. Это сказание изумляет меня. Ни история астрономии, ни летописи древнейших народов восточных не подтверждают его мне. Не смею уличить Иродота в ошибке, потому что жрецы разговаривали с ним о счёте времени, а не о каком-либо мозголовном предмете; следовательно, что и как они сказали ему, то так и записал он; да и самые выражения их, отзывающиеся словоупотреблением местной астрономической школы, ручаются за точность передачи разговора. – Еду, и никого, не видя и ничего не слыша недоумеваю. Недоумение моё запутывается вопросами. Ужели в самом деле было то, что жрецы поведали Иродоту? Ужели север дважды был югом, и запад востоком? Ужели наша Россия дважды была жаркою страною? Ужели пирамиды построены для означения нынешнего востока и запада солнца? Не скрывается ли в сказании жрецов воспоминание о стоянии сего светила в день битвы Иисуса Навина с хананеями, и о возвращении его на десять степеней во дни иудейского царя Езекии? Но какое сходство между этими чрезвычайными явлениями и двукратным восходом солнца на западной стороне неба? Как признать тождество событий, о которых говорят не одинаково и которые не совпадают по времени? Почему при двукратном перемещении стран света не выпадал в Египте снег? Почему не замерзал там Нил? Почему не произошло там никакой перемены? Последние три вопроса заставили меня подумать. Я углубился в смысл сказания жрецов и, подумав, составил следующее умозаключение. «При двукратном перемещении стран света должны бы произойти необычайные перевороты на земном шаре. А их не было, по замечанию египетских жрецов. Следовательно, и солнце не восходило там, где западает. А ежели этого не было, то сказание жрецов должно быть понимаемо в переносном смысле». Как же? Новая задача представилась мне. Решить её помог мне древний латинский писатель Помпоний Мела. Он сказал, что с тех пор, как существуют египтяне, звёзды четыре раза переменяли течение своё². Признав некоторое сходство между свидетельством его и вышеизложенным сказанием Иродота, и припомнив, что египетские жрецы считали время так называемыми сотическими циклами, т. е. круговыми поворотами небесного светила, из которых каждый состоял из 1461 солнечного года, и что таких поворотов, начиная от первого человека (Мен-Менес) до Фараона Сетоса (1322 г. до Р. X.), было четыре³, я заключил, что под четыре-кратным перемещением солнца жрецы разумели не что иное, как четыре поворота его, считая в каждом из них 1461 год.

Для большего уяснения словоупотребления их представляю здесь образчик сказанных поворотов солнца, по вычислению египетскому.

Такое уяснение астрономического иносказания египетских жрецов казалось мне удовлетворительным. От Менеса до Сетоса, в течение 5064 годов солнце четыре раза переменяло места свои, т. е. совершало четыре круговращения: дважды восходило на западе, т. с. дважды начинало новый цикл на конечном пределе своём в небе, и дважды западало на востоке, т. е. дважды оканчивало цикл свой на поточном пределе своём в небе⁴. Решение сей труднейшей задачи было мне слаще апельсинного сока, которым я прохлаждался. Оно вызвало любимую мысль мою, что первобытные люди были не дикари, а мудрецы в своём роде. Их астрономические познания, добытые в самое раннее время и завещанные потомству вместе с многими изобретениями, доказывают присутствие в них сильного ума и сильнейшего стремления к беспредельному небу и к вечному свету. А что значит это стремление? Оно значит, что человек сотворен Отцом светов с умом светлым, с любовию к свету истины и с надеждою жить вечно в светлом небе.

Это небо отражалось в египетской водотечи, к которой у Шубры мы подъехали в восемь с половиною часов. Переводчик мой тотчас нанял большое перевозное судно для переправы нас через Нил. Долго погонщики наших верблюдов мучились с этими животными, не привыкшими к зыбкому пути, понуждая их криками и ударами войти в судно, и не одолевая водобоязни их. Наконец они хрипливым звуком х-х заставили их поджать ноги, и веревками связав им согнутые колена, втащили их туда ползком без вьюков. Переправа судна под парусом, при слабом ветре, продолжалась десять минут. На плоский берег верблюды вышли вольно. Их нагрузили. Поезд мой потянулся к деревне Бир-Самс, стоящей на левом берегу Нила, и прибыл туда в полдень.

Было жарко. Надлежало дать роздых вьючным животным и пешим погонщикам их, и переждать зной дня. Мы уселись вокруг одного тенистого дерева и подкрепили свои силы насущным хлебом и плодами.

Вдали от нас уединённо молилась какая-то женщина. Сначала она стояла неподвижно, как статуя, потом сделала несколько поясных поклонов, наконец стала на колени и многократно приникала челом к сырой земле.

Она молилась, а я писал: «Женщина не законодательствует, не управляет общественными делами, не носит меча, не правит рулём, не владеет зодческим отвесом, не занимается науками. Но она верует в Бога, любит Его, надеется на Него, покорствует воле Его, молится Ему, и исполняет заповеди Его. Близ заключенного рая женщина первая произнесла слово Бог, когда, родив сына сказала: стяжах человека Богом. Близ отворенного рая Дева-матерь первая возвеличила Господа и духом радовалась о Боге Спасителе своем. А Спаситель женщине открыл сущность истинного богопочтения, сказав: Дух есть Бог, и иже кланяется Ему, духом и истиною достоит кланятися. Вероисповедание Евы, боговеличание Марии, откровение о Боге самарянке суть непререкаемые свидетельства человечности, высокого достоинства и близости к Богу женского пола. Женщина есть живой образ и живое подобие Бога. Ей наравне с нами даются дары благодати. Она, как и мы, способна проявлять духовные плоды: любовь, радость, мир, долготерпение, веру, кротость, милосердие, воздержание. Моисей, Исаия, Иеремия и прочие пророки, по вдохновению свыше, предсказывали будущее: а Девора и Анна мать Самуила, по тому же вдохновению, изрекали вещания сердца, уповающего на Бога и обрадованного чудесами и милостями Его. Соломония мать Маккавеев, Варвара, Екатерина, Александра и прочие мученицы умирали за веру с тою же дивною твёрдостию духа, с какою принимали мученические венцы Иоанн Предтеча, архидиакон Стефан, Георгий, Димитрий и прочие страстотерпцы. Не один Иоаким был праведен: праведна была и супруга его Анна. В святцах и в книгах жизни вечной написаны имена преподобных и святых мужей и вместе жен. Супруга богатого египтянина Амона, прожив с ним осмьнадцать лет, как сестра с братом, по доброй воле своей отпустила его в нитрийскую пустыню, где он первый спасался, а сама в своём доме учредила общину благочестивых девиц. Её целомудрие послужило началом святого подвижничества нитрийских отшельников. – Многие жёны были орудиями провидения Божия при распространении веры христианской. Мироносицы первые возвестили апостолам воскресение Христа. Святые девы и жёны, Фёкла, Нина, Елена мать царя Константина, причислены к лику апостолов. Фотина самарянка и пять сестёр её обратили ко Христу дочь императора Нерона, Домнину, и сто рабынь её. Сарацинская княгиня Муавия, при заключении мира с римлянами, испросила у них епископа преподобного Моисея, и с помощию его крестила многих единоплеменников своих на пределах Палестины и Синая⁵. Св. Мелания (старшая) в Риме обратила в христианство супруга племянницы своей Авиты, Аппрониана Светлейшего, и невестку свою Альбину, супругу своего сына. Преподобная Мелания (младшая) обратила ко Христу (439 года) дядю своего Волузиана, умнейшего и знаменитейшего мужа, которого не мог отклонить от язычества ученый Августин. Клотильда склонила французского короля Кловиса к вере во Христа. Крещение чехов началось с царицы их Домбровки. Наша Русь имела свою равноапостольную Елену – христолюбивую Ольгу. В Китае Кандида, внучка знатного мандарина Сиу и ученица иезуита Матфея Рикчи, обратила ко Христу мужа своего, и построила тридцать церквей в родной области. На Ливане последний полузависимый от Турции правитель, лишенный власти англичанами в 1840 году, эмир Бешир, из магометанского владетельного дома Шааб, обращен был в христианство супругою его. Любя эмира всем сердцем и опасаясь, как бы другие жены не овладели им, она приняла римское вероисповедание, и его склонила к тому же. Бешир крестился со всеми детьми и домочадцами своими, и был верным супругом благочестивой и многоболезненной княгини. – В сонме христианских дев и жён многие были любомудренны. В Александрии Ипатия преподавала философию Платона и в числе слушателей своих видела епископов. В Палестине царица Евдоксия, супруга Феодосия II, перевела стихами восемь первых книг св. Писания, пророчества Захарии и Даниила, и написала житие св. Киприана и св. Иустины (Phot. с. 173). В Риме благородная Проба Фалкония, которую хвалили Иероним и Августин и благодарил Иоанн Златоустый, написала книгу о предметах божественных. В Греции монахиня Кассия сочинила канон на великую субботу, а царевна Анна Комнина начертала историю самодержавного родителя своего Алексия. В Испании Изабелла де-Розера проповедовала в барселонской церкви и обращала евреев в христианство, а Изабелла де-Кордова имела степень доктора богословия, Алоизия же Толедская писала сочинения на языках латинском, еврейском, арабском и сирийском. В Италии Аргелата и Тротула славились знанием медицины, первая в болонском университете, вторая в Салерно. В Китае Кандида перевела на родной язык свой сто тридцать духовных сочинений христианских писателей. – Женщины возвышались до полёта выспренних умов. А добродетели их остались в памяти всех поколений. И я помню их. Но в настоящие минуты в душе моей возникают лишь некоторые дивные образы женственные. Я вижу христианских жён и девиц древнего Рима решившихся исполнить насмешливый указ кесаря Деция, повелевавший им ходить везде с открытым лицом. Они открылись... но для одного Христа! Вижу тех двух жён, кои признавались св. Макарию египетскому, что они, будучи не родные, пятнадцать лет жили в одном доме со своими мужьями, и не сказали одна другой ни одного непристойного слова, никогда не спорили, и постоянно были единодушны и мирны. Какие светлые образцы христианской любви, кротости и благопристойности! Вижу египетскую монахиню Сарру, которая была так смиренна, что при первой мысли об уважении к ней многих братий и сестёр умственно начинала ходить от дома до дома и всем исповедовать грехи свои. Таким смирением искуплено доверие к змию, говорившему жене: ты будешь богиня. Вижу венгерскую царицу Елисавету, невредимо выпившую воду того прокаженного, которому она усердно служила, дабы доказать ему, что он не отчужден от общества людей. Земная ли эта любовь к ближнему? – Вижу в сирийском городе Алеппо православную христианку, жену Иоанна Ильяса, и малолетнюю дочь её, кои вмешивались в толпу женщин, ходивших смотреть на заключенного униатами в церковном дворе митрополита своего Софрония (1749 г.) и обреченного ими голодной смерти, и украдкой из пазух своих бросали ему чрез оконце хлеб, смоченный водою. Их учил тот, Кто назвал себя хлебом, сшедшим с неба.... В людях есть любовь, даже страсть ко всему божественному. Она обнаруживается, между прочим, в построении великолепнейших храмов Богу и в украшении их всем, что только есть драгоценного на земле и в недрах её. Эту страсть имеют и женщины. В синайской пустыне они усердно жертвовали золотые и серебряные вещи свои на сооружение и украшение скинии свидетельства. В Иерусалиме они благоговейно украшали и украшают всеми драгоценностями ясли Христа, Голгофу, и живоносный гроб Его. А в нерукотворенных храмах, в душах наших, матери первые возжигают светильник веры; и они же умеют внушить нам страх Божий, приучить нас к молитве, к целомудрию и приличию, к справедливости и чести, развить в нас любовь к ближним, уважение к старшим, милосердие к нищим, сострадание к несчастным, и укоренить в сердцах наших благоговение к духовенству, любовь к отечеству, послушание власти. Высоко достоинство женщины! Благотворны действия её в доме, в городе и в церкви! Какой же почёт и какие права приличны ей? На этот вопрос пусть отвечают законодатель, судия, воин, писатель, купец, ремесленник, земледелец, словом – всякий, положив руку на сердце, образовавшееся подле сердца его матери.

Когда настало время отъезда из Бир-Самса, я развернул карту Египта и по ней распознал, что мы переправились чрез дамиатский рукав Нила, а не чрез розетский, и едем в город Дамиатту, а не в обители нитрийские. Во мне возникло огорчение, да такое, что с языка сорвалось несколько упреков Ибрагиму, как плохому проводнику. Он кротко извинился в ошибке своей. Кротость его вразумила меня; и я внутренно пристыдил себя за вспыльчивость, вспомнив, как в подобном случае поступил нитрийский пустынножитель Иоанн Колову, т. е. малорослый. Однажды ночью он с несколькими пустынниками отправился куда-то не близко. Один из них, вызвавшийся провожать его, сбился с дороги, и утомил бы собратий, если бы они продолжали блуждать по безграничной пустыне. Спутники осторожно открыли Иоанну опасность. Но он сказал им: «не подавайте и вида проводнику, что вы заметили ошибку его, дабы он не смутился и не опечалился: только скажите ему, что мы намерены провести остаток ночи на том месте, где теперь находимся». Сказано и сделано. Утром они отправились оттуда и попали на свою дорогу. А проводник их и не догадался, что ошибка его была замечена. Вот как любовь не раздражается, а терпит всё, но любовь благодатная, которую апостол Павел назвал плодом духовным.

В два часа пополудни мы отправились из Вир-Самса и поехали поперек нильской дельты в самом верховье её, прямо па запад. Местный араб вёл нас по черноземной равнине к селению Грес. Эта равнина, после жатвы, вся растрескалась от жара. Вдали от нас направо мелькали финиковые рощи и среди их деревни. На поверхности земли видна была зыбь светлого марева. Солнце, склоняясь к западу, палило нас, как жаркое пламя. Я изнемог, и едва-едва доехал до Греса. Минула первая четверть седьмого часа, когда подле этой деревни на крутояром берегу Нила арабы поставили мою палатку под высоким сикомором. Подул крепкий северный ветер. Нил взволновался. Я уснул.

* * *

Утром в Гресе был торг. Арабы продавали п покупали глиняные горшки и кувшины. В пёстрой толпе их видны были женщины.

В пять часов подали перевоз. Когда я спустился к берегу Нила, ко мне подошла коптянка с грудным младенцем, и кланяясь просила меня оказать ей милость – переправить на другую сторону реки. «Любое место занимай на барке», сказал я ей радушно, и тайно возблагодарил Бога, сподобившего меня начать воскресный день добрым делом, хотя и малым.

Противоположный Гресу берег Нила – низок. Высокая барка наша не подошла к самому рубежу его. Посему арабы перенесли меня туда на своих плечах, а верблюдов потолкали в воду. Один из них упал боком и повредил свою лядвию. – Простой народ, без попечения о нём правительства, везде не думает об удобствах своей жизни. Кажется, нужды и потери должны бы научить его улучшать напр., пути сообщений; но в нём нет потребного к тому единства смысла и воли. Благополучен он, когда правительство заботится о нуждах его; наоборот –– несчастен, когда у него слаба эта, объединяющая всё, разумная сила.

Рейс, т. е. хозяин барки, проводил поезд мой мимо прибрежного селения, Уардан, до деревни Дрис, отстоящей от него верст на пять. Тут я застал игумена Макарьевского монастыря, о. Михаила. Он присматривал за уборкою хлеба, недавно сжатого с нанимаемых им тут нив. Благообразное лице его весьма похоже на облик поверженной на землю статуи Фараона Сезостриса, которую я видел в финиковой роще на месте Мемфиса. Те же большие, миндальнообразные и привлекательные глаза, тот же длинный и правильный нос с легкою выпуклостию переносья, те же полные губы, миловидно сложенные и нежно сгущенные у самой средины лукообразного рта, то же яйцеобразное лицо с соразмерным подбородком, тот же высокий и гибкий стан представляли мне в этом молодом игумене живой отпечаток древнего благообразного рода египтян. Я любовался осанкою его, которой придавалось приятнейшее выражение смышленностию его, добротою, степенностию, смирением и тем целомудрием, какое удерживается в лучших священниках по причине всегдашней близости их к Богу. Узнав моё желание побывать в нитрийских монастырях, он тотчас озаботился приисканием надежных проводников и приготовлением нам съестных припасов. А приготовляли их копты. В Дрисе их мало, только пятнадцать семейств.

Пока о. Михаил хлопотал, я, отдыхая в палатке, перелистывал жития пустынных отцов⁶, желая знать: кто и кто путешествовал в нитрийскую пустыню. Память моя обогащалась поучительными сведениями.

40 минут 11 часа. Когда приготовлено было все нужное нам в пути по безлюдной пустыне, я простился с игуменом и пошел позади поезда своего, который проводники повели к буйной деревне, Бени-Саламе, где надлежало взять новых охранителей. Надежда на Бога, без воли которого не падает и волос с головы нашей, поддерживала меня несмелого. Это внутреннее чувство равносильно крепительному лекарству. Будь одно оно в путнике, – с ним он бодренно пройдет и те места, где пресмыкаются лишь ядовитые змеи. Минул час в пути. Поезд мой остановился на краю сказанной деревни. Она расположена на крутояром песчаном холме у заводи Нила. Нет в ней ни одной финиковой пальмы и никакой зелени. Местность её наводит на душу тоску. Молва о буйстве жителей ея оправдалась. Они не Бени-Саламе, т. е. не сыны мира, а исчадия коварства и вражды. Их шейх не давал мне проводников и принуждал меня ночевать в деревне, отговариваясь отсутствием людей и нестерпимым зноем в пустыне. Напрасно я упрашивал его, обещая подарок; напрасно переводчик мой показывал ему буюрулди каирского паши. Он плюнул на этот приказ и пошел домой. Мне не хотелось ни ночевать в жилище варваров, ни возвращаться в Дрис; и я поручил Ибрагиму устранить затруднение, во что бы то ни стало. Он поговорил шейху о золоте; и за золото вдруг явились проводники, готовые терпеть и жар, и холод, и всякую непогоду, и сам шейх стал учтив, любезен и готов на все услуги. Когда я изъявил ему свое удовольствие за сговорчивость его, он, улыбнувшись сказал мне: «у вас есть два приказа; один написан на бумаге, а другой на золоте; того и в руках держать мы не умеем, а этот как ни повернём, без всякой ошибки прочитаем, во сколько ценятся труды наши».

В полдень пять бедуинов с тремя ружьями без кремней и фитилей, полунагие, сухоребрые, босые, пошли вперед. Мы поехали за ними. Наши ослы и верблюды вязли в глубоком песке близь бенисаламского холма. За этою зыбучею местностию скоро открылась безграничная, песчаная пустыня ливийская. В начале она постепенно, потом едва приметно, возвышается над уровнем принильского поля, а наконец расстилается, как немного взволнованная равнина. Вся поверхность её усеяна разноцветными камешками. От того идти по ней не трудно. Ноги не вязнут в крупном и плотно сжатом песке. Но тут нет ничего отрадного для зрения: не видать ни травы, ни дерев, ни кустарников, ни птиц, ни зверей, ни гадов, ни насекомых; лишь кое-где в малых ложбинах торчат иссохшие былья и кочки. Значит, дождь иногда орошает эту вечно-жаждущую пустыню. Поднебие её – как бы оловянное. А небосклон, не обозначаемый ни холмами, ни буграми, передвигается незаметно. От того пустыня кажется безбрежным морем песчаным; и вероятно, она некогда была дном океана. Тут ощутительно движение времени, но незаметна убыль пространства. Тут чувствуешь себя иначе, нежели в нильской долине. Там душа развлекается разнообразием видов и живёт как бы чужою жизнию: а здесь сосредоточивается в себе самой и видит только свои мысли, – одни, как яркие лучи, другие как зияющие молнии и зарницы, иные, как падающую росу, некоторые, как льющиеся слёзы.

День был знойный. Чем далее подвигались мы вглубь пустыни, тем более томились от жажды по причине крайней сухости воздуха. Я часто пил воду, благодаря Творца, подавшего нам сие живительное благо. Не помню, в какой степени тепло было во мне чувство благодарения Ему за это благо у Невы и Дуная, у Волги и Оронта, у Иордана и Нила; но в нитрийской пустыне оно было пламенно. Вода тут ничем не заменима. Напротив, она, носимая всюду, заменяет путнику и освежающий ветерок, и прохладную тень, коих нельзя водить за собою.

В три часа по полудни я пешком пошел за поездом своим и, подозвав к себе Ивана, велел ему нести малый мех с нильскою водою. Он прицепил его к палке и перевесил за плечо.

Идём и разговариваем.

«Какая страшная пустыня!» – сказал Иван. Несравненно хуже иорданской! Там у Мёртвого моря есть трава, цветы и дерева. А здесь один песок. Не отсюда ли дорога в ад?

– Нет, Иван. Дорога туда лежит прямо из питейного, или позорного дома, от картёжного стола, и оттуда, где буйным делает человека гордость, или ненависть, или кровавое мщение, или уныние и отчаяние, или Иудино предательство. А здешним путём многие грешники уходили из мира, дабы там, в дальней пустыне, жить для одного Бога.

– Как называется эта пустыня?

– Нитрийская, потому что в ней прежде добывали и теперь добывают нитр, по-нашему – нашатырь. Мы увидим место зарождения его.

– Какие святые там жили?

– Их было очень много. Знаменитые же из них были: два Макария, Памва, Моисей Мурин, Арсений, Пимен.

– Когда они жили?

– Спустя 300, 400 и 500 лет после рождества Христова.

– Ужели и теперь находятся там монастыри?

– До сих пор уцелели четыре. В них живут коптские монахи.

– Вы видели этих монахов в верхнем Египте. Зачем же поехали сюда, в такую пустошь, где с голоду умрет и смерть?

– Есть сердечная потребность к тому. Я желаю узнать в пустыне: какие души далеки от царствия Божия, какие близки к нему, какие праведны, преподобны и богоносны, какие строги к себе самим, и какие слабы, какие ни теплы, ни холодны; каким искушениям они подвергаются, и как избегать их. Кроме этого, я желаю знать, как жития святых поясняют св. Писание.

– Да разве это не написано в книгах? – возразил Иван.

– Написано, да разбросано. Я ещё не видал такой книги, в которой бы всё это изложено было вполне.

– Не можете вы описать всё это дома?

– Всему есть своё время и своё место. Дома много хлопот по службе и много срочных занятий в другом роде. А во время путешествия только и дела, что думай о спасении души. – Вы одни любите пустыни.

– Их любят и другие.

– Ужели кто-нибудь кроме вас ездил сюда?

– Из русских ты первый идешь здесь подле меня. А прежде нас многие предпринимали сюда путешествие из самых дальних стран. Налей мне воды в стаканчик; я промочу горло и расскажу тебе, кто и кто бывал здесь.

Ранее 325 года по Р. X.

Напротив возвышенности, по которой мы идём и сойдём к нашатырному озеру, находится нитрийская гора. Там ранее 325 года по рождестве Христовом поселился подвижник Амон. К нему собралось много учеников. Когда молва о подвигах и чудесах его достигла до святого Антония великого; тогда этот богоугодный старец пожелал видеть его и ходил к нему из той пустыни, которую я указывал тебе с синайской горы. Амон, встретив его, сказал ему: «поскольку молитвами твоими увеличилось число братий моих, и некоторые из них желают построить кельи вдали (от обители моей), дабы жить в них безмолвно; то в каком расстоянии отсюда прикажешь ставить их»? Святый гость отвечал ему: «пообедаем в девятом часу (в 3-м по полудни) и потом походим по пустыне и приищем приличного места». После обеда они отправились и ходили по пустыне до заката солнца. Когда оно скрылось, оба старца остановились, и св. Антоний сказал Амону: «помолимся на этом месте и поставим крест; здесь быть кельям». А место это отстояло от Амонова монастыря вёрст на 7 (σημέια δεκαδύο). Св. Антоний признавал такое расстояние ни большим, ни малым, дабы келлиоты и монастырские братья могли посещать друг друга после обеда, когда пожелают того. (Ecclesiæ Graecæ momumenta t. 1. Cotelerii. 1677. Lutetiæ).

– Благоразумно распоряжение его, – сказал Иван.

– И очень благоразумно! Расстояние келий и церквей определено старческими силами. Докуда может дойти старик без утомления, там быть церкви и жилищу.

– Да такое расстояние по силам и детям!

– Справедливо. Ведь и дети, как голуби, любят церковь; так и для них надобно строить её не далеко оттуда, где живут их отцы и матери. Однако речь моя впереди. Не перебивай меня.

* * *

367–390 год.

В одно время с Амоном в нитрийской пустыне спасался авва Памва. О великих достоинствах и духовных подвигах его наслышалась знатная и богатая госпожа в Риме, по имени Мелания (старшая), и когда приехала в Александрию, упросила местного священника Исидора проводить её в ту пустыню, дабы видеть там Памву и поручить себя молитвам его. Она застала его за работою. Авва плёл корзину, Мелания предложила ему разные серебренные сосуды и просила его разделить с нею богатство, которое дал ей Бог. Святый отшельник, не сводя глаз со своей работы, отвечал ей: «Бог да вознаградит тебя» и, обратившись к ученику своему Оригену, сказал ему: поди и раздай это серебро беднейшим монастырям в Ливии. Между тем Мелания стояла пред Памвою, ожидая благословения его и благодарности за такое богатое приношение. Но отшельник молчал. Тогда она не утерпела и сказала ему: «отец мой! Я не должна скрыть от тебя, что в этих сосудах триста фунтов серебра». Но Памва, не посмотрев ни на неё, ни на короб, в котором лежало серебро, отвечал ей: «дочь моя! Тот, Кому ты отдала эту драгоценность, не нуждается в том, чтобы ты сказала Ему, сколько в ней весу, потому что сам Он, взвешивая горы и холмы на своих божественных весах, не может не знать веса серебра твоего. Если бы ты подарила его мне, то имела бы право объявить тяжесть его; но так как ты приносишь его Богу, Который не презрел двух лепт бедной вдовицы и даже предпочел их вкладам богачей, то бесполезно и объявлять это». – Мелания возблагодарила Бога за то, что Он указал ей такого мудрого старца.

– Славное наставление дал он этой госпоже! – сказал Иван.

– И за триста фунтов серебра заплатил ей исцелением души её от тщеславия.

* * *

374 год.

Близ нитрийской горы, по благословению св. Антония, настроены были малые кельи отдельно и неблизко одна от другой. Туда ездил знатный римлянин и историк Руфин. Он видел там св. Макария александрийского, беседовал с ним, и написал много назидательных сказаний о нём. Но из многого я поведаю тебе нечто. – Один слепец пожелал, чтобы отвели его к этому Макарию. С большим трудом он пришёл к кельям, и не застал там желанного. Горько ему было слышать, что праведника нет дома. Он залился горючими слезами, но укрепившись верою, упросил вожаков своих положить его у стены, подле которой спал Макарий. Его положили тут. Слепец отколупал от неё немножко глины, смочил её водою и приложил к глазам своим, потом промыл ихъ тою же водою, – прозрел и возвратился в дом свой, славя Бога. Благодарность побудила его в другой раз сходить к св. Макарию уже со всем семейством, к которому он принадлежал. Бог сподобил его увидеть сего чудотворца. (Rufin. Hist. Eccl. L. 11, с. 4).

* * *

386 год.

Слава о подвигах и чудесах нитрийских пустынников воспламенила в знатной госпоже, Павле, желание видеть их. Она отправилась из Рима и посетила многих из них, и между ними Макария, Арсения, Серапиона и великого Арсиса, который не лишал св. Таин молодых людей, когда они впадали в какой-либо тяжкий, но не смертный, грех, а старых лишал. Ибо он думал и говорил, что молодые, лишаемые причастия, привыкают жить без этой душевной пищи, а старым бывает тяжело и страшно, когда не допускают их вкусить источника бессмертного (Ibid. t. 11, р. 141).

– Знать старики, в те поры, имели великую веру и страх Божий, когда причащались часто.

– И в наше время найдется много таких верующих и боящихся Бога. Дух Святый везде и всегда есть, и всех исполняет.

– А кто грешит тяжко?

– Тот, кто обижает ближнего словом, или делом, лжет, клевещет на других, ворует, соблазняет невинных и проч.

– Какие грехи смертные?

– Гордость, ненависть, чревобесие (т. е. обжорство и пьянство), блуд, убийство, уныние, отчаяние, приводящее к самоубийству, и наконец богохульство.

– Раcскажите, кто ещё приезжал в здешнюю пустыню?

* * *

Между 385 и 412 год.

Неоднократно приезжал александрийский патриарх Феофил: сперва – по надобности греческого царя Феодосия великого. Этот царь пред войною с сильными врагами, угрожавшими всей западной империи его, уповая на помощь Божию, просил сего патриарха прислать к нему в Царьград, как можно скорее, скитского пустынника Сенульфа который прославился святостию своей жизни и даром чудотворений. Феофил немедленно отправился в Скит, который находился недалеко от Александрии, и объявив авве волю государя, внушал ему, как необходимо поспешить исполнением её, тогда как империя находится в опасности, и участь её зависит от него. Благочестивый пустынник в чувстве глубочайшего смирения сказал патриарху, что он не достоин получить от Бога то, чего надеется от него император. Феофил настоятельно упрашивал его ехать в Царьград. Авва, не зная, как уклониться от настойчивости его, попросил святителя подождать немного, и обратившись к востоку, повесил клобук свой на посох, поднял его вверх и начал молиться: «Господи Боже мой, Боже сил, даруй сему одеянию и сему жезлу силу сделать то, чего ожидают от меня»! Потом он сказал Феофилу: «пошли это наглавие и этот посох к императору, и напиши ему, чтобы он на брани против врагов надел на свою голову первое и держал бы в руке второй, и чтобы таким образом шел впереди своего воинства. Я уповаю, что Господь поможет ему одолеть варваров без пролития крови». Царь Феодосий поступил так, как заповедал Сенульф, и рассеял врагов. В память победы его в Александрии воздвигнута была статуя его в монашеском клобуке с посохом. – (Ibidem t. III, р. 293. Бароний № 53 год 388-й).

В другой раз Феофил ездил в Скит по желанию своему. Когда скитники узнали о приближении его, собрались все вместе, чтобы принять его достойным образом. Между ними находился и Памва, тот самый, который не посмотрел на серебро Мелании. Собратия просили его сказать патриарху что-нибудь в назидание. (Знать, патриарх любил слушать святых старцев). Но Памва отвечал им: «если молчание моё не назидает его, то речи мои бесполезны». Патриарх побывал у скитников, помолился с ними и уехал в Александрию, получив великое назидание от богоугодного жития их (Coteler. t. 1, р. 463).

– Почему Памва не хотел сказать что-нибудь патриарху? – спросил Иван.

– Потому что меньший от большего благословляется, а не больший от меньшего. Понимаешь? Смиренный Памва уважал высокий сан патриарший, да и знал, что для Феофила назидательнее богоубедительные молитвы и святое житие старцев, чем слова их, и потому молчал.

Этот архиепископ ездил и на нитрийскую гору, до которой нам уже не так далеко. Тамошний главный авва встретил его благоговейно. Владыка спросил этого пустынника: «отче, что лучшее нашел ты здесь на поприще своём»? Старец отвечал ему: «непрестанное обвинение и порицание себя самого». Тогда Феофил сказал: «прямым путём, идёшь ты к Богу» (Coteler. t. 1, р. 462).

Один военный сановник и несколько других особ упросили этого архиепископа съездить вместе с ними в Скит к св. Арсению, который сперва был воспитателем и наставником двух сынов благоверного царя Феодосия, потом ушел из Константинополя в нитрийский Скит, и не желал видеть людей, дабы они не отвлекали его от покаяния и молитвы. Прибыв к нему, Феофил просил его сказать что-либо в назидание. Арсений помолчал несколько минут, а потом проговорил: «если я скажу вам что-либо, то исполните вы это»? Все отвечали: «готовы исполнить». Тогда он сказал: «итак, когда вы узнаете местопребывание Арсения, не ходите туда в другой раз». После тогo Феофил не осмеливался беспокоить его в уединении. Но так как один взгляд на сего угодника Божия назидал его много; то он решился ещё раз повидать его, однако предварительно послал человека узнать, примет ли он его. Арсений, уважая сан архиерейский, сказал посланному, что он примет патриарха, но после будет обязан принимать уже и других: а частые посещения принудят его покинуть место убежища его, и искать другого, безвестного, где никто не развлекал бы его. Когда посланный передал Феофилу эти слова, тогда сей патриарх решился лучше не видать святого отшельника, чем лишать его кельи, в которой он жил весь в Боге (Ibid. t. III, р. 243).

– Я не понимаю, – сказал Иван, – почему Арсений убегал от людей, которых мог он назидать словом и примером своим. Не нарушал ли он заповедь о любви к ближнему?

– Не нарушал. Ибо он отслужил людям в миру. А кто отслужил им там, тому уже позволительно не видеть их на службе Богу. Притом на этой службе праведники непрестанно видят души собратий своих пред лицем Отца небесного и молятся о спасении их. Что же лучше? – видеть ли ближнего лицем к лицу и сказать ему несколько слов, кои забываются, или видеть его в Боге, и молитвою низводить на него благословение Божие?

– Последнее лучше.

– Умно ты отвечаешь, Иван. Но налей мне воды в стаканчик. Здесь больно жарко. Вся пустыня раскалилась. Я промочу горло, и расскажу тебе, кто и кто ещё путешествовал в нитрийскую пустыню.

* * *

Ранее 390 г.

Там в Скиту спасался Авва Моисей Мурин. О святости и благодатной силе поучений его наслышался областный правитель пожелал видеть его. Кто-то предуведомил сего авву о приезде именитого сановника; и он в ту же минуту вышел из своей кельи и побежал к озеру мариютскому, чтобы укрыться там от нежданного гостя, но на дороге встретился с ним. Правитель, не зная его, обратился к нему с вопросом: где стоит келья аввы Моисея? Пустынник отвечал ему: «охота вам искать его! Ведь он полоумный, да и еретик». Такой ответ удивил сановника. Однако он пошел в скитскую церковь и пересказал братиям невыгодный отзыв встречного отшельника о Моисее. Эти огорчились тем, что кто-то обнес авву, которого мудрость и святость всем внушали величайшее уважение, однако спросили правителя: да каков по виду тот, кто отозвался вам так худо об этом авве? «Это – черный, как уголь, старик высокого роста в ветхом рубище», отвечал правитель. По этим признакам они догадались, что-то был авва Моисей Мурин, и сказали ему: да так говорил вам тот самый, которого вы ищете, потому что хотел уклониться от посещения вашего. Правитель возвратился в дом свой, наученный смирением его, нелицеприятием и приверженностью к одному Богу (Ibidem, t. III, р. 43. Rufini verba Seniorum. § 119).

– Почему одни пустынники принимали посетителей, а другие убегали от них? спросил Иван.

– По действию одной и той же благодати Божией, которая одним подвижникам давала много любви для привлечения грешников к Богу словом и примером, а другим сообщала много правды для отвлечения христиан от непомерного уважения к святым и для напоминания им, что поклонения достоин один Бог.

– Скажите мне это проще.

– Памва, Пимен и другие святые подвижники в нитрийской пустыне с любовию принимали посетителей для того, чтобы своими поучениями и праведным житием собратий воспламенить в них любовь к Богу; а Моисей Мурин, Арсений и другие, в той же пустыне, справедливо убегали от посетителей для того, чтобы напомнить им, что спасение их зависит от Бога, а не от людей. Понял ли?

– Понял.

– Повтори же мне: почему одни подвижники принимали приходящих к ним?

– Потому что желали привлечь их к Богу.

– А почему другие не принимали их?

– Потому что желали отвлечь их от непомерного уважения к людям и приблизить их к Богу же.

– Хорошо! Ты понятливостию своею заохочиваешь меня продолжать моё сказание. Слушай!

* * *

390 г.

В 390 году прибыл в нитрийскую пустыню некто Палладий, в последствии епископ еленопольский в Вифинии. Три года он жил там под руководством святого Макария александрийского, и описал подвиги и чудеса его. Однажды он, пришедши к сему богоносному мужу, застал у двери его кельи священника ближнего местечка, у которого лице и голова были обезображены болезнию, называемою рак, так что во всём черепе его были диры. Этот священник пришел затем, чтобы получить исцеление. Но Макарий не хотел даже и говорить с ним. Палладий просил авву сжалиться над страдальцем, или по крайней мере дать ему какой-либо ответ. Авва же открыл Палладию, что он недостоин исцеления, и что Бог наказал его страшною болезнию за тяжкий грех. «Впрочем, если ты хочешь, – примолвил Макарий, – чтобы он исцелился, то уговори его не священнодействовать до конца жизни». – Что бы это значило? – спросил Палладий. Авва отвечал: «Бог наказал его именно за то, что он совершал святыя тайны в нечистоте души и тела; однако если он, страшась гнева Его, воздержится от прежнего греха, то исцелится». Палладий передал эти слова святого старца злополучному священнику; и он дал обет, что во все остальные годы своей жизни уже не будет священнодействовать. Тогда св. Макарий позвал его к себе и спросил: веришь ли ты, что есть Бог, от которого ни что не скрыто? – Верю, отец мой, – отвечал священник. – Итак, если ты веришь, – говорил святый, – и сознаешь всю важность греха твоего, и исповедуешь, что правосудный Бог за него покарал тебя, то исправься. – Тогда священник исповедал грех свой, обещался не делать его, и никогда не служить литургии, а доживать век свой мирянином. Св. Макарий, прозрев в нём твердое намерение исправиться, возложил свои руки на голову его и помолился о нём Богу. Через несколько дней недуг его исчез; на голове выросли волосы; и он возвратился в дом свой, славя Бога и благоговея пред угодником Его.

– Страшно и утешительно слышать это, – сказал Иван.

– Да! Страшно впасть в руки Бога живого. Но Он милостив ко всем кающимся.

– А совершались ли святые тайны, когда служил этот порочный священник?

– Совершались, по вере христолюбивого народа. В вере его много силы. Я объясню тебе это сравнением. Вообрази себе дремучий лес, давно насажденный Богом. Он состоит из разных дерев, больших и малых, старых и молодых, и все они впивают в себя влагу из земли и теплоту из воздуха, растут роскошно и стоят крепко. Но однажды ветер занёс в него злокачественное семя, из которого выросло ядовитое растение на самом лучшем месте. Ведь и это растение впивает в себя общую всем деревам влагу и теплоту; но та и другая превращается в яд только в нём, а не в прочих деревах. Это растение не портит всей земли под лесом, не заражает всего воздуха над ним и среди его, не мешает другим деревам всасывать жизнь из сосцов природы. Так и порочный священник, один среди христолюбивой общины, не препятствует ей получать благодать Св. Духа чрез таинства, потому что сама она верою и любовию дружно принимает в себя эту благодать, присущую всем везде. Верующей и любящей Господа общине таинства, совершенные недостойным священником, служат во спасение, а ему самому в осуждение.

– Да ведь не община совершает таинства, а священник?

– Конечно, священник, но не один. Все наши литургии, все службы, все молитвы написаны и совершаются так, что священник и христиане единодушно участвуют в совершении их. Например: священник говорит им: мир всем, а они отвечают: и духови твоему, он возглашает: горе имеим сердца, а они поют: имамы ко Господу; он благодарим Господа, а эти – достойно и праведно есть покланятися Отцу и Сыну и Св. Духу. Священник и христиане вместе призывают Святаго Духа в себя и на дары, когда поется песнь: Тебе поем ........ и молимтися, Боже наш. Таким образом недостоинство одного члена общины, кто бы он ни был в ней, не препятствует совершению таинства, коль скоро в прочих есть вера, страх Божий и любовь.

– А когда вся община не верует?

– Ну, тогда и благодати не получает, подобно тому, как засохший лес не всасывает в себя ни теплоты, ни влаги.

Но такой общины не найдешь нигде. Во всей кафолической церкви много грешников, а неверующих мало.

– Когда крестит младенца нетрезвый священник, да и родители и восприемники его не веруют: тогда крещаемый получает ли святую благодать?

– Получает.

– Как же?

– Иван! Смотри на кисть моей руки, и вообрази, что четыре пальца её иссохли, а мизинец цел; потом скажи мне: втекает ли в него кровь из тела моего?

– Втекает; иначе иссох бы и он.

– Так и в душу младенца вселяется благодать Божия по вере той общины, среди которой живут нечестивые родители и восприемники его. Вера и молитвы всех вообще христиан подобны разливу солнечного света. Как этот свет живит и озаряет всё; так и общая вера и общая молитва всего христоименитого народа и пречестных священников его, просящих Бога воспитать младенцев и наставить юных, действуют на младенческие души, внедряя в них благодать Божию.

– Община не может ли сама совершать таинства, когда священник у ней не благонравен?

– Не может. Ибо священство учредил сам Господь Иисус Христос. Кто же посмеет отменить учреждение Его?

– Хорошо, как бы все священники были благочестивы!

– Что и говорить об этом! У нас другие речи впереди. Но дай мне воды. Меня мучит жажда.

* * *

Когда Палладий жил у св. Макария, тогда в Скит приехали знатные и богатые родители с дочерью своею – девицею, которая давно была расслаблена, и положили её на земле у порога кельи сего святого мужа. Макарий, увидев её тут, почувствовал величайшее сострадание к ней, умилился смирением и верою как её, так и давших ей жизнь, и в течение двадцати дней мазал её благословенным елеем, молясь о ней Богу. Девица исцелилась, и пешком возвратилась в свой дом. (Ibidem, t. II. р. 174. 227. 228).

Ранее 391 г.

В одно время с Макарием в скитской пустыне подвизался преподобный авва Ор. Видеть его пожелал граф Лонгин, и когда приехал в Скит, упросил одного старца проводить его в келью аввы. Этот старец, зная не расположенность Ора принимать знатных посетителей, почел за нужное предупредить его, и расхвалил ему графа, как набожного и нищелюбивого христианина. Но преподобный пустынник сказал ему: «я знаю, что он человек хороший, однако прошу тебя остановить его, чтобы он не переходил за эту лощину (φάραγγα)». Граф не видал Opa. (Ibidem t. II. р. 158).

К сему авве ходил преподобный Сисой, спасавшийся на горе св. Антония Великого, и пробыл у него несколько дней, поучаясь смирению его и послушанию ученика его Афра. Однажды некто принёс им малую рыбу. Афр, как только начал потрошить её, услышал кличь наставника своего, и в ту же минуту оставил нож в рыбе и побежал к старцу. Сисой, заметив это, спросил его: как ты достиг такой быстроты в послушании? Афр отвечал ему: «тебя занимает моё послушание; но лучше присмотрись ты к послушанию старца моего. Пойдём к нему. Он будет обедать». Пошел Сисой, и что же видел и слышал? Афр подал авве Ору рыбу, нарочно приготовив её худо, дабы гость был свидетелем кротости и терпения его. Авва ел её, не показывая отвращения. Послушник спросил его: отец мой, вкусна ли эта рыба? – Вкусна, – отвечал он чистосердечно. Потом Афр подал ему другое кушанье, приготовленное лучше, и сказал: отец мой, я худо приготовил это. Ор отведал и проговорил: да, это не очень вкусно. – Таким образом наставник кротко подчинялся ученику своему. После сего Афр сказал Сисою: «теперь ты видел, кто здесь лучше повинуется, я, или сей достопочтенный старец. (Ibidem, t. II, р. 160).

– Но зачем Афр обманывал его?

– Иван, ты не так говоришь! Он не обманывал, а испытывал старца. Обманывать грешно, а испытывать ради назидания себя и других, или ради дознания правды, позволительно. Положим, напр., что тебе не хочется ехать со мною, и ты говоришь, что тёмная вода подступает к глазам твоим. Я и верю, и не верю тебе и, желая узнать правду, спустя несколько часов говорю тебе: Иван, Иван! мне кажется, там вдали ползёт толстый змей! А ты, не опомнясь, отвечаешь: какой змей! там лежит большой сучок. И я вижу сучок этот, и узнаю, что зрение у тебя остро; но обманываю ли тебя представлением змея? Нет, не обманываю, а только пытаю правду.

* * *

Ранее 404 г.

Нитрийские пустынники, как магниты, привлекали к себе твердых в вере христиан.

Из Вифлеемского монастыря приходили к ним благочестивые и любознательные монахи, Кассиан и Герман, чтобы поучиться у них богоугодному житию. Семь лет они провели в, египетских монастырях и в нитрийской пустыне, и, видели здесь учительных старцев – Моисея, Пафнутия, Даниила, Серапиона, Феодора, Серена, Исаака и Феону. От этих двух путешественников мы знаем, кто и как здесь жил и чему учил. Послушай, как в одно воскресение угостил их авва Серен.

Когда они после обедни пошли в келью его и сели за стол, – он вместо соленоватой воды, которую пил ежедневно, вливая в неё одну каплю деревянного масла, поставил воду болотную, потому что лучшей не было, и против обычая своего влил в неё несколько капель елея, дабы гости не подумали, что он великий постник; сверх того предложил три соленые маслины и корзинку с поджаренным горохом и с плодами. Гости взяли только по пяти горошин, по две сливы и по одной смокве, потому что в пустыне почиталось преступлением есть больше. Вот какой обед был у аввы Серена! Кассиан назвал его роскошным (t. II. р. 433).

Сей Вифлеемский инок во время пребывания своего в нитрийском скиту был свидетелем вразумления пустынника Серапиона. Этот простосердечный авва жил свято, но вместе с многими неучеными собратиями, недавно переставшими кланяться идолам, представлял себе Бога в виде человека, и когда молился ему, воображал его с головою, руками и ногами. В сем заблуждении утверждали его худо понятые слова священного Писания: сотворим человека по образу и по подобию нашему. Из сих слов он заключал, что каков человек, таков и Бог, и что у Него кроме души есть тело. Духовный отец его Пафнутий долго вразумлял его; но все объяснения его были тщетны. Серапион думал, что учение духовника его о Боге, как существе бестелесном, духовном и беспредельном, есть учение новое, противное древнему преданию и общему смыслу людей. Между тем в скит прибыл из Каппадокии учёнейший диакон Фотин, дабы соутешиться верою и праведным житием пустынников. Пафнутий упросил его поговорить в собрании всех скитников о том, как все церкви на востоке разумеют и изъясняют слова: сотворим человека по образу и по подобию нашему. Фотин, не обинуясь, исповедал, что все восточные епископы сознают Бога, как существо духовное и ничем не ограниченное, и учат, что по образу и подобию Его сотворена только душа человека, и подтвердил все это многими свидетельствами св. Писания. Он говорил так ясно, просто и убедительно, что добрый старец Серапион сознал своё заблуждение, раскаялся в нём, и принял истину, которую исповедовали все христиане. А Кассиан сердечно обрадовался тому, что Бог не попустил святому старцу, служившему образцом добродетели в пустыне, умереть в заблуждении и озарил его светом истины (t. II; р. 423).

* * *

Кроме Кассиана из Вифлеема ходил в нитрийскую пустыню блаженный Иероним, муж весьма ученый и знаменитый. Он описал устав, т. е. правила жития тамошних монахов.

– Скажите мне хотя одно правило.

– «В воскресные дни пустынники занимались только молитвою и чтением св. Писания». – Слышишь, как они святили эти дни!

– Слышу и признаюсь, что никогда не читаю евангелия.

– Читай слово Божие. Оно пища души. Читай и жития святых. Они зеркала души. Посмотришь в них и увидишь, как темна душа твоя и как светлы души праведных, и чем оне просвещали себя. Но речь моя впереди.

* * *

405 год.

Около 405 года в Египет приезжал Постумиан, родом галл, и посетил там многие монастыри. В кратком описании путешествия его⁷ помещено сказание о чудотворении одного нитрийского отшельника.

«Вера Христова, говорит Постумиан, свидетельница мне в том, что я ничего не выдумываю, а передаю то, что слышал от достоверных мужей. В пустыне многие монахи живут без палаток. Их называют отшельниками. Они питаются кореньями трав, переходят с места на место и опять там, где застигнет их ночь. Одного из таких скитальцев пошли искать два монаха из Нитрии, наслышавшись о святости его; ибо он сначала жил в монастыре их и был любим ими. Семь месяцев они искали его в пустынях, и наконец нашли недалеко от Мемфиса. Хотя он избегал встречи с людьми, но от этих знаемых монахов не скрылся, и провёл с ними трое суток. В четвёртый день они пошли в свой монастырь. Отшельник провожал их недалеко. На дороге внезапно явилась большая львица и, подбежав к нему, разными телодвижениями начала выражать ему печаль свою и манить его за собою, куда ей нужно. Отшельник и спутники его пошли за нею. А она то бежит впереди, то останавливается, поджидая старцев, и так даёт им чувствовать, чтобы они. следовали за нею. Наконец эта самка подвела их к пещере, и оттуда вынесла пять слепых львёнков и положила их у ног отшельника. Св. старец понял ея материнское желание, призвал имя Божие, потер рукою глаза львёнков; и они увидели свет. Таким образом оба нитрийские монаха за долгий поиск сего чудного отшельника вознаграждены были тем, что видели веру его и славу Христову».

– Велика сила веры!

– Чудодейственно имя Христа Бога!

– Приятно слышать такие сказания.

– Припоминаю, что ещё знаю.

* * *

Ранее 450 год.

В нитрийском скиту спасался авва Пимен. Его духовная мудрость и святое житие назидали многих. Однажды приехал к нему египетский купец, христианин набожный и добродетельный, чтобы послушать поучений его. Туда же и за тем же пришли некоторые монахи из разных монастырей. Но Пимен, который по смирению своему любил лучше внимать наставлениям других старцев, нежели говорить свои, хотя евангельская любовь побуждала его часто проповедовать в скитской церкви, просил этого купца сказать что-нибудь в назидание гостей. Купец долго отговаривался, извиняясь, что он пришел в скит учиться, а не учить. Но авва не переставал упрашивать его. Гость повиновался ему и сказал: «я мирянин; занимаюсь торговлею; покупаю товары дешево, а продаю дорого; не умею рассуждать с вами по руководству св. Писания, которого и не читал, но скажу вам притчу. Один человек, пламенно желая видеть государя своего, просил одного из друзей своих проводить его в царские чертоги. Этот сказал ему: я провожу тебя только до половины улицы, и довел его туда. Тут встретился с ним второй друг, и выслушав просьбу его, объявил ему, что он доведёт его только до царского чертога. Когда они пришли в чертог, тогда второй друг возвратился назад, а тот человек нашел тут третьего друга своего, и поведал ему, что он желает представиться государю. Этот друг сказал ему: хорошо! Я введу тебя в чертог и представлю царю, с которым ты поговоришь. Притча копчена». – Все пустынники просили купца изъяснить её; и он сказал им: первый друг есть покаяние, вводящее нас на путь спасения, вторый – целомудрие, приближающее нас к Богу, а третий – милостыня, помогающая нам предстать пред лицо верховного Судии с упованием на милосердие Его. – Пустынники очень довольны были как притчею, так и объяснением ея, и разошлись по кельям со сладким брашном для души (t III, 165).

– От всякого благочестивого христианина можно научиться чему-нибудь доброму.

– Справедливо. Не велика луна, а светит большой земле. Господь малое отроче представил апостолам в образец смирения, кротости, простоты, покорности, веры и любви. Св. Макарий египетский, однажды подслушав следующие слова отрока, сказанные им матери: я ненавижу этого богача, который любит меня, и люблю этого бедняка, который ненавидит меня, – обратил их в назидательный урок для себя и для братий, сказав: «мы поступаем подобно этому отроку; не любим любящего нас богатейшего Бога, а ненавидящего нас беднейшего диавола любим».

* * *

Около 612 года.

Последний из древних путешественников, которые видели преподобных отцов нитрийских, был Иоанн Мосх, монах из палестинского монастыря св. Феодосия Киновиарха. Из книги его, называемой Луг Духовный (глава 112), видно, что ещё в его время, в самом начале седьмого столетия, в нитрийском скиту жили строгие подвижники. Один из них, авва Иоанн рассказывал ему, что когда он, будучи ещё молод, жил в скиту, тогда у одного старца разболелась печень, и для него искали уксусу в четырех лаврах скита, в коих считалось 3500 монахов, но не нашли ни одной капли. Такова была произвольная нищета этих пустынников!

Продолжительный разговор утомил меня. Я сел на осла и велел арабам погонять верблюдов, дабы засветло поспеть в монастырь св. Макария, до которого было ещё далеко.

20 минут 5-го часа. Еду. В передней дали показалось неподвижное синее облако, широкою недлинною полосою протянутое от запада к востоку. Но то было не облако, а нитрийская гора, повитая синевой. Темя ея так ровно, как будто срезано по шнуру. Сквозь густо-синий отсвет не видать было ни отрогов, ни постепенных повышений и понижений ея. Такая цветность была приятна для глаз, утомленных однообразием песчаной пустыни и кучками камней, кои бедуины расставили по дороге для обозначения прямизны ея.

Еду и, любуясь синевой горы этой, думаю:

«Там жили небесные человеки и земные ангелы. Уста их непрестанно славословили Бога. Пустыня днём и ночью оглашалась их псалмопениями. Они сознавали в себе скорее бытие души, нежели тела. А ея греховные помыслы и страсти, равно как и средства к очищению их, были известны им лучше, нежели как знали их философы. Мало дождей пролилось на ту жаждущую пустыню, но за то обильно оросили её слезы. И какие слёзы, Боже мой! То были перлы, достойные зрения ангелов. Вера и молитва тамошних угодников Божиих извлекла из лона Божества струи жизни для мертвых, искры света для слепых, и новые силы для недужных. Эти угодники говорили умам и сердцам о вечном спасении. А добродетели их были осуществленные псалтирь и евангелие. Почти каждый из них был живой стих из этих двух богодухновенных книг. Преподобный Аммон не видал своего ложа, как Христос не имел, где подклонить главы своей. Преподобный Иоанн Малорослый кротостью своею, отвечавшею на все обиды молчанием, напоминал всем слова Господа: научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем. Святый Памва в течение двадцати лет учился исполнять заданный ему старцем его первый урок – рек: сохраню пути моя, еже не согрешати ми языком моим (Пс.38:1) – и умирая поведал братиям, что он никогда не раскаивался ни в одном слове своём. Не даром приходили к ним христиане из многих стран. Они учились у них жить и умирать для Бога. Та гора была место соборное. Лишь одни предки наши не посещали ея; но я, один, за всю Русь оттопчу хотя малый край ея. – Пятнадцать веков пронеслось над нею с той поры, когда там поселился пустынник Аммон. Она – таже и теперь. Но уже нет на ней святых. Однако они опять явятся тут в тот единственный день, когда воскреснут все мертвые. Какой лучезарный сонм тогда будет восхищен там на облака для сретения Судии живых и мёртвых»!

Еду. Солнце впереди меня закатывается. Вся пустыня озарена прощальным светом его. Нигде нет черных теней, кроме тех, кои струятся от нас. Оне весьма длинны.

45 мин. 6 часа. Небесное светило погрузилось как бы в землю; и на самом месте заката его показалась золотистая заря. Скоро исчезла и она. Её заменило бледнорадужное сияние, и узким венцом легло на далёкие окраины темнеющей пустыни. Я запел: Свете тихий святыя славы и проч.

Вскоре по закате солнца поезд мой начал спускаться с пустынной выси в долину Эн-Наср, соединенную с нашатырным озером. Прямо против нас вдали стоял монастырь св. Макария. В сумраке он казался как большое черное пятно на бело желтоватой покатости земли. Посмотрев на него, я перекрестился и пешком пошел под гору. Скат ея – не длинен и не крут. Стало быть, эн-насрская долина лежит очень высоко над уровнем Нила. Правая окраина ея подернута глубоким песком.

Ровно в семь часов бедуины остановились в ней подле колодца с соленоватою водою, и уговорили меня провести тут ночь, извиняясь усталостию и поздним временем, в которое трудно попасть в запертый монастырь. Переводчик мой с помощию их поставил мою палатку на влажном песке, и изготовил мне ужин. Луна осветила долину и монастырь св. Макария. Я прочитал пятидесятый псалом, и сладко заснул на рубеже священной пустыни.

Отец небесный, который не спит и не дремлет, содержа всё могуществом своим, сохранил меня и спутников моих от всякой напасти. Продолжительный сон укрепил наши силы, и мы поехали (в 20 м. 6 часа) в прямом направлении к монастырю св. Макария, поперёк долины Эн-Наср. Эта долина, или, точнее сказать, глубоковатая ложбина между двумя каменистыми возвышенностями, подёрнута песком, утыкана зелёными кочками, и по местам весьма влажна. Ширина ея соответствует нашим трём верстам, а излучистого протяжения ея к северу, где она соединяется с нашатырным озером, не охватил мой взор. Не знаю, от чего и как образуется тут нашатырь в большой дали от Средиземного моря и на значительном возвышении над уровнем его и египетской водотечи, от которой до Эн-Насра мы проехали верст пятьдесят, долго поднимаясь выше и выше... Какие потаенные насосы из недр земли вытягивают соль на поверхность этой долины? Какие средоземные жилы, и чрез какие скважины доводят туда соленую влагу? Бог весть. Появление воды у чела гор, или на темени их, или в высоких долинах их – великая тайна для меня.

С дороги ясно виден был монастырь св. Макария на противоположной, мало приподнятой, окраине Эн-Насра, как большой двор, огороженный с четырех сторон весьма высокими каменными стенами без башен. Из-за стен его не видать было ни келий, ни церквей, ни пальм. Смотря на него и на окрестную безжизненную пустыню, я хорошо понял, что такое пустынник. Это самоотверженный ратоборец с духами злобы и со страстями в самом отдаленном от мирских селений месте, где нет и тени чего-нибудь живого. В той каменной расселине, где стоит лавра Саввы Освященного, ещё гнездятся голуби, летают скворцы, живут шакалы, и порой шумно течет поток кедронский. А в нитрийской пустыне нет ничего, кроме камней, песку и мертвой воды. Здесь разлука пустынника с миром – гробовая, самоотвержение его – неизмеримое, долготерпение его – сверхъестественное!.. Здесь он – нуль, но с райскими единицами, под которыми я разумею дары и утешения благодати. Здесь отшельничество доказывает, что человек есть дух, предназначенный жить вечно в сонме духов бесплотных.

Чем ближе я подходил к цели путешествия моего, тем более сокрушался, сравнивая самоотвержение своё с совершенным самоотречением нитрийских отцов и погружением их в Боге. Внутренний голос говорил мне: «они не двоились между Богом и миром, за то и Бог не растешет их полма (т. е. по полам); а ты? а тебя»? На эти два вопроса отвечали две слезы мои.

Ровно в шесть часов поезд мой остановился не у ворот, а у малого отверстия в нижней части высокой стены монастырской. Я перекрестился и возблагодарил Бога, безопасно приведшего меня на место духовных подвигов св. Макария и преподобных собратий его. Погонщики тотчас развьючили верблюдов, поджали им колени, и в этом положении потянули за повод каждого из них в узкое и низкое отверстие стены. Эти животные охотно ползли туда на коленях, нагнувши свои головы. Я, смотря на эту невидаль, вспомнил слова Христовы: удобее вельбуду проити сквозь иглины уши, неже богату в царствие Божие внити, и согласился с теми толковниками, которые под этими ушами разумели маленькую дверь в ограде. Толкование их верно! А в сказанном сравнении Иисуса Христа нет никакого преувеличения; ибо Он заимствовал его из опыта: но нет и безотрадного понятия о невозможности вечного спасения людей богатых.

Пока арабы делали своё дело, пока я переодевался в шерстяную черную рясу, которую купил в Иерусалиме, – монахи, чрез то же отверстие, вышли и приветствовали меня с благополучным приездом. Старшему из них я вручил письмо коптского патриарха Петра, и, высказав цель своего путешествия, просил у него приюта на несколько дней. «Монастырь ваш», – сказал он по обычной на востоке учтивости. Тоже повторили, и прочие монахи и повели меня за собою. Я, согнувшись в дугу, прошел сквозь отверстие в толстой ограде, и последовал за ними. Они попарно шли в главную церковь, и как только приблизились к ней, запели какой-то священный стих. А на соседней колокольне раздался благовест. Монахи несколько минут простояли безмолвно у самого входа в церковь, настраивая себя к молитве, и вошли туда. Начался обряд принятия поклонников. Мне дали в руки крест и возожжённый трехсвечник (трикирий), оба медные, и повели меня в алтарь, а оттуда, после троекратного обхождения святой трапезы с целованием углов ея, провели подле стен всей церкви, и посадили на кресло против иконостаса, немного левее царских врат. Я сижу тут благоговейно. Предо мною полукругом выстроились двенадцать монахов, в сандалиях на босу ногу, в черных рясах и тюрбанах на голове, наискось ребристо обвитых тонкими складками черного платка, а направо от них стали певцы, держа в руках медные тарелки, колокольчик и стальной треугольник. Началось пение под нестройные звуки этих металлических вещиц. Я сижу благоговейно и слушаю певцов. Спустя несколько минут первый из двенадцати монахов подошел ко мне с ладанницею и кадилом, попросил меня вложить в него фимиам, поцеловал мою руку и покадил меня девять раз. После него тоже делали второй, третий и все прочие монахи. А я сижу благоговейно, и – то посматриваю на постные и желтые лица отшельников, то прислушиваюсь к пению их, то припоминаю наши и греческие напевы, и думаю о влиянии местностей на строй их и о выражении христианских понятий и чувствований звуками. Греческое пение иногда напоминает быстрое течение горного потока, дробимого малыми камнями в русле, и инде катящегося с подскоком; таково пение псалма: благослови, душе моя, Господа и славословия великого. Иногда оно выражает постепенное возвышение гор, заоблачные вершины их и крутизны со стремнинами; таково пение херувимских и причастнов: тут нижние плавные тоны соответствуют равнинам, средние и верхние – уступам гор, а высочайшие и вдруг обрывающиеся вниз – горным вершинам и пропастям. Таким пением выражается всемогущество Бога, создавшего Олимп, Парнас, Афон, Пинд, Тавр, Ливан и текущие с них реки. Наше хоровое пение, с урчащею октавою и протяжением одного голоса в конце песнопений, напоминает шум наших лесов, гул наших громов, необъятное пространство родимой земли, и выражает беспредельность Божества, милостиво подающего нам всякий хлеб и все прочие блага. У греков весь хор старцев и детей тянет один ключевой тон, а тенор поёт кудряво, возвышая и понижая голос полутонами, третями и даже четвертками тонов. По умозрению их, ключ, то есть, главный нижний тон знаменует одно неизменное естество Лиц Святой Троицы, а кудрявые звуки тенора выражают разные действия благодати сих Лиц, наипаче в душах. У нас то же самое знаменует общая тема напева, и тоже выражает гармония разных голосов. – Что касается до коптского пения, то оно, почти однотонное, или похожее на ломанную линию и унылое, напоминает тихое течение извилистого Нила и однообразие окрестных пустынь, и выражает покаяние грешника и милосердие Спасителя.

По окончании обряда я перешел в малую церковь св. Харона, и в западной части ея, отделенной от средины стенкою, в которой устроена дверь, поставил свою походную кровать, стол и стул, оба складные, и прочия вещи. Добрые пустынники сами указали мне это место, как удобное для спокойного пребывания в монастыре их на короткое время. Этим не нарушалась пристойность. Ибо звание и сан мой давали мне доступ в самый алтарь, где совершаются божественные Тайны.

Достиг я цели путешествия своего. Благодарение Богу!

Теперь откладываю в сторону путническое перо своё, и беру другое, очиненное для начертания истории тех стран, кои суждено мне видеть.

Нитрийская пустыня имеет свою историю. Жившие там святые отцы словами и делами своими, верою и чудесами своими, кои записаны очевидцами, назидали христиан всех веков, начиная с четвертого до нашего. Посему и нам нужно знать их. Мы содержим веру кафолическую, то есть, одну и ту же во все времена и во всех местах, куда только проникала она, и потому обязаны знать, какие, когда сияли светильники веры и образцы богоугодной жизни. Кроме сего это знание, спасительное для души, может давать верное направление нашей священной живописи и обогащать её изображениями потрясающих, или умиляющих душу событии, каковы например: беседа Памвы с Меланиею о Боге, взвешивающем горы и холмы, встреча римлянки с великим Арсением, у которого ресницы выжжены были слезами покаяния. Что касается до преемников нитрийского пустынножительства, коптов, то и их судьба заслуживает наше внимание. Ибо они, сколько я мог заметить, очень близки к нам по вере, богослужению и чиноположению, и в своё время могут воссоединиться с православною Церковию. А всякому соединению должно предшествовать знание тех сторон, коими соприкасаются надломленные ветви одной маслины Христовой, т. е. Церкви, с главным стволом ея. Эти побуждения заставляют меня начертать историю нитрийского пустынножительства и описать настоящей состояние тамошних монастырей. Указание связи прошедшего с настоящим есть непременный долг путешественника-писателя.

* * *

* * *

Нитрийская пустыня граничит, к северу, с мареотским озером, что близ Александрии, к востоку, с розетским рукавом Нила, на западе не имеет никакой резкой грани и соединяется с песчаною Ливией, а на юге опоясывается горным кряжем и отпрысками его, подле которых пролегает караванная дорога на запад. В средоточии сей пустыни, ближе к южной границе ея, находятся: 1) долина ель-натрун с нашатырными озерами, которую копты называют Уади Хабиб, и 2) безводная река Бахр бела-ма (древнейшее русло Нила).

У южного берега мареотского озера расположен был Скит, а в восьмидесяти милях от него, южнее, жили пустынники в келиях, построенных в россыпь; в пяти же милях от этих келий, на юге, в самой долине Натрун, находились общежительные монастыри, из которых четыре целы и теперь⁸.

Обозначив границы и внутренность нитрийской пустыни, и показав местность монастырей ея, келий и скита, приступаю к начертанию истории тамошнего пустынножительства от начала появления его до наших дней. Не любопытство, а увлечение высокими образцами жития святого и богоугодного, побуждает меня приняться за это дело.

План этой истории очень прост. Сперва я рассказываю общие, крупные события в нитрийской пустыне, потом описываю жития тамошних избранных подвижников и излагаю их устав и учение, а наконец показываю их влияние, на вселенскую церковь.

* * *

Нитрийскую пустыню населило евангелие. В этой божественной книге, написанной для всех людей всякого звания, возраста и пола, кроме заповедей, предложены следующие советы Господа, Который один ведает сердца человеческие: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим: и имети имаши сокровище на небеси, и гряди вслед мене (Мф.19:21). И всяк, иже оставит дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села, имене моего ради, сторицею приимет и живот вечный наследит (19:29). Эти советы дали особенное направление житию некоторых верующих, отторгнув их от всех сует, забот, удовольствий, почестей земных, и даже от обычных сношений с людьми, и приблизив к одному Богу, тогда как другие собратия их, среди житейских попечений, старались освящать себя верным соблюдением одних заповедей евангельских.

Исполнители советов Господа очень рано появились в христианском обществе под именем аскетов – подвижников, анахоретов – отшельников, и еримитов – пустынников. В сонме их первыми стоят: Фекла, Зинаида и Филонилла, обращенные ко Христу апостолом Павлом, и св. Телесфор. Фекла, Богом спасенная от мучений некоего тирана, уединенно жила на одной горе в Селевкии⁹, а Зинаида и Филонилла поселились в одной пещере близ города Димитриады, в верхнем Египте. Св. Телесфор был отшельником прежде, нежели возвели его на кафедру апостола Петра в Риме. – Во втором веке св. Параскева римлянка, по смерти своих родителей, раздала бедным всё своё имение и посвятила себя Богу. Св. Наркисс, иерусалимский епископ, быв оклеветан, оставил свою кафедру и удалился в пустыню. Преподобный Фронтон, гражданин александрийский, с 70 подвижниками спасался в Нитрии. Св. Евгения девица, крещенная илиопольским епископом Еленем в Египте, учредила общину благочестивых дев и наконец сподобилась венца мученицы. – В третьем веке к сонму аскетов принадлежали: св. Никон, замученный вместе с 199 сподвижниками, св. Феодор мученик, пострадавший при императоре Александре Севере, св. Моисей, первый насельник раифской пустыни на Синае, св. Пансоф александрийский, который по смерти отца своего двадцать седмь лет жил в пустыне и скончался исповедником веры Христовой, св. Абиб диакон, пострадавший за Христа в одно время с Пансофом¹⁰, преподобный Палемон, облекший в иноческую одежду Пахомия, первого учредителя общежития монахов. Нескольких аскетов в Фиваиде видел св. Антоний великий, прежде нежели ушел в арабайскую пустыню близ Чермного моря. Посещая их, он наблюдал, – кто из них, в какой добродетели и как, усовершился, дабы самому достигнуть тех же совершенств.

* * *

Но все эти аскеты, и в числе их египетские, жили близ городов и деревень, и не уклонялись в далекие пустыни, находящиеся по ту и другую сторону нильских высот. Число их было не велико. Уже в четвертом веке весьма многие христиане, по примеру св. Антония Великого, начали спасаться в отдаленных пустынях Ливии и Аравии, прилегающей к морям Средиземному и Чермному. Тогда на нитрийской горе и близ южного берега мареотского озера водворилось множество пустынников. На одной горе этой, по современному свидетельству Палладия, жило 600 отшельников и 5000 разных подвижников¹¹. Св. Макарий египетский вскоре после никейского собора (325 г.) учредил скит у помянутого озера. А на нитрийской горе тогда же возникли многие монастыри, и особо от них келии в россыпь, и приняли устав от преподобного Аммона и св. Макария александрийского. Этот Аммон и оба эти Макария были три солнца, около которых воссияли многочисленные звёзды.

* * *

Два александрийские первосвятителя, Александр и преемник его св. Афанасий Великий (320–374 г.), поддерживали нитрийско-скитское пустынножительство всеми зависящими от них мерами; и оно во дни их служило твердым оплотом православия против ариан. Эти еретики сколько ни усиливались сокрушить сей оплот, но не уничтожили его, а только произвели кратковременное расстройство в пустынных обителях. Рассказываю, как это было.

В царствование римского императора Валента, жаркого защитника ариан, и во время святительства Афанасия Великого, префект Египта сослал нитрийских пустынников, Исидора, Писсимия, Аделфия, Пафнутия, Памву, Аммония и других (всех 126), в Диокесарийский округ Палестины за то, что они в Александрии пред всеми исповедовали Господа Иисуса Христа Сына Божия, не сотворенного, а рожденного от Отца прежде всех веков, и единосущного с Ним, и своим примером, как досточтимые подвижники, удерживали многих христиан в православии. За ними последовала туда блаженная Мелания старшая, и всех их содержала своим иждивением; когда же туземцам воспрещено было иметь сношение с ними, она сама в одежде служанки вечером доставляла им всё нужное. Узнал об этом местный судья, и, надеясь поживиться от нея, приказал посадить её в темницу, не ведая, кто она. Но Мелания, позвав его к себе, сказала ему: «прежде я была дочь знатного родом отца и жена именитого на земле мужа, а теперь я – раба Христова. Не презирай убогой одежды моей. Захочу я, – и выйду из тюрьмы твоей! и ты не можешь ни устрашить меня, ни покорыстоваться добром моим. А дабы ты по неведению не сделал какого-либо преступления, я открыла тебе, с кем ты имеешь дело. Ибо для таких гордецов, как ты, надобно держать наготове порыв души, как пса, или ястреба, и нападать на них в час их превозношения». Судья, получив такой подарок, извинился пред знаменитою римлянкою, и низко кланяясь, дозволил ей служить святым изгнанникам¹². Сильную защиту послал им Господь в лице этой рабы своей! По изволению Его они возвращены были в нитрийскую пустыню.

По смерти св. Афанасия (373 г.) кафолические христиане возвели на его кафедру ревнителя православия, именем Петра. Но ариане, пользуясь благоволением императора Валента, изгнали его из Александрии, и провозгласили архипастырем единомышленника своего, Луция. Этот еретик начал терзать православных александрийцев со всею ревностию, какая обыкновенно воспламеняется в отступниках от кафолической церкви во время торжества их. Клир, монахи, девицы, посвятившие себя Богу, именитые граждане, все сделались жертвою жестокости его. Ариане некоторых из них строгали железными гребнями, иных отдавали зверям на съедение, других сжигали, священных дев убивали, детей бросали псам, а родителям запрещали погребать их. Префект Египта Палладий, идолопоклонник, по наущению Луция, запретил православным даже оплакивать растерзанных на улицах детей своих. Слёзы невольно текли при виде этих неповинных жертв арианского изуверства. Но они подмечены были исполнителями воли префекта у двадцати трёх христиан; и он за сердоболие наказал их, сперва заключением в темницу, потом плетьми, и наконец ссылкой в фенонские рудники, в Палестине, и в каменоломни, на острове Мраморного моря Приконисе. Большую часть этих ссылочных составляли монахи.

Архиепископ Луций, зная величайшее отвращение нитрийских пустынников от Ариевой ереси, и видя увлечение православных христиан примером этих преподобных мужей, обратил на них всю ярость свою, и решился или принудить их к отречению от никейского вероисповедания, дабы шатание их в вере подействовало на народ, смотревший на них, как на вождей своих, или истребить их всех в случае несогласия. Для этой нового рода войны он выпросил у префекта 3000 конных и пеших воинов, как будто надлежало сражаться с вооруженными варварами, и в сопровождении их отправился из Александрии в нитрийскую пустыню, велев воинам грабить и убивать рабов Божиих. Все они прибыли туда и нашли, как говорит историк Сократ, бедных монахов, которые только и делали, что молились Богу, исцеляли больных и изгоняли бесов; нашли святых, не только не способных отразить силу силою, но ещё готовых скорее пролить кровь свою, нежели изменить вере; нашли полуприкрытых рубищами отшельников, которые даже и руками своими не отвращали наносимых им ударов, и умирали как агнцы, произнося слова Спасителя: друже, почто пришел ecu семо? Такая кротость их должна была бы смягчить Луция и сторонников его: но благочестие праведников ненавистно грешникам. Эти ариане, как свидетельствуют Иероним и Ороз, погубили целые сонмы пустынников. «Казалось, – говорил Сократ, – возобновились все те страдания ветхозаветных праведников, которые исчислил св. апостол Павел». Ибо многие из пустынников потерпели осмеяние, обнажение, бичевание и узы; некоторые были побиты камнями, иные усечены мечем; многие блуждали по пустыням в милотях¹³ и козьих кожах, лишенные всякой помощи, прискорбные, удрученные всякими напастями, тогда как весь мир был недостоин их. Так страдали они за веру. Но Провидение Божие обратило страдания их к спасению прочих христиан, которые назидались их терпением и твердостию в вере кафолической.

В начале сего гонения блаженная Мелания старшая три дня питала пять тысяч пустынников, укрывавшихся от ярости еретиков. А Луций, после всех жестокостей утомленный непоколебимостью исповедников православной веры, присоветовал начальнику военного отряда отправить в ссылку обоих Макариев, Памву, Вендора и Ираклида, которых все прочие монахи почитали своими наставниками.

Эти святые старцы, которых Руфин называет вождями воинства Господня, вооруженные не копьями и стрелами, а верою и благочестием, находились в своих кельях, и в молитвенном расположении духа ожидали воинов Луция, слышав, что они скоро придут умертвить их. В это время к ним приведен был один расслабленный. Они помазали его елеем, и именем того единосущного Отцу Сына Божия, которого гнал Луций, повелели ему встать с одра; и он встал и возвратился в дом свой.

Сие чудотворение доказывало, что истина – на их стороне. Но ожесточенный Луций не вразумился им. Он велел тайно ночью схватить помянутых старцев и отправить на один остров Нила, где все жители покланялись идолам, – предполагая, что они не найдут там никаких способов к продолжению монашеского жития.

Но Бог, хранящий, угодников своих, возвеличил истинную веру их и постыдил противников ея. Блаженные изгнанники, пристав к острову и исцелив бесноватую дочь тамошнего главного жреца, крестили туземцев, и на месте разрушенного ими капища построили церковь во имя Спаса.

Весть об этом чудном обращении островитян в христианство скоро достигла до Александрии. Тогда Луций смягчился, и прислушавшись к гласному мнению сторонников своих, говоривших, что он, ратуя со служителями Бога, ратует с Ним самим, велел возвратить блаженных изгнанников в нитрийскую пустыню. (Socrati Hist, eccles. L. IV, с. 24).

* * *

– 395 год. – Между тем законный александрийский архиепископ Петр пребывал в Риме. В 378 году он возвратился в Александрию, но вскоре (по изгнании Луция) умер. На кафедру его возведен был православный святитель Тимофей, а преемником его был Феофил (385– 413 г). Во дни его новое нечаянное бедствие постигло нитрийских пустынников. В Скит их вторглись кочевые жители Ливии, Мазики, в 395 году. «Это племя», по-современному свидетельству Кассиана, «было самое варварское, самое кровожадное. Оно находило особенное удовольствие в зверском истреблении людей. Не жажда корысти, свойственная другим варварским племенам, понуждала его проливать кровь человеческую, а естественная наклонность делать зло». Вторгшись в Скит, Мазики умертвили многих монахов. Св. Арсений, только что прибывший туда в пустыню, успел спастись от ярости их с несколькими Сподвижниками. Он ушел в Трою, что близ Мемфиса, а оттуда в Канон. Варвары, ограбив жилища отшельников, возвратились в свои кочевья. А в разоренном Скиту поселились новые подвижники подле прежних, которых спас Господь. (Uies des peres des deserts d’ Orient. T. III, – 1824).

– 385–413 г. – Во время святительства Феофила между нитрийскими пустынниками славились так называемые великорослые (μακpὸι) братья родные, Диоскор, Евсевий, Евфимий и Аммоний. Их ученость и святое житие известны были этому патриарху; и он призвал их в Александрию, и первого посвятил в епископа в город Ермуполь, а прочих принудил вступить в клир и заняться церковными делами. Они усердно исполняли все поручения его: но когда опыт показал им, что сей первосвятитель слишком занят житейскими попечениями, тогда опасение запятнания совести понудило их уйти от него в прежнюю пустыню. Феофил огорчился бегством их. К большому увеличению досады его, у них укрылся пресвитер его Исидор, по следующему случаю.

403–4 годы. – Исидор, сперва скитский подвижник в Нитрии, потом пресвитер александрийский, рукоположенный св. Афанасием великим, был попечителем странных и бедных. Одна благочестивая вдова тайно дала ему тысячу золотых монет, чтобы он купил одежды для самых бедных в городе женщин, и упросила его не говорить об этом патриарху Феофилу, боясь, как бы его блаженство не истратил приношений ея на покупку камней для затейливых построек своих. Исидор в точности исполнил желание и просьбу ея. Но патриарх узнал об этом от соглядатаев своих, которые уведомляли его обо всем, что делалось в городе, и позвав его к себе, ласково выпытывал у него тайну. Маститый старец не затаил ея пред ним. Феофил, разгневанный поступком его, спустя два месяца позвал его к себе, и в присутствии священников сказал ему: «осмьнадцать лет назад, мне подан был донос на «тебя (а он сам сочинил его); разные занятия помешали мне рассмотреть его; я забыл о нём, но недавно, роясь в бумагах своих, заметил его. Вот он. Читай и отвечай». А в доносе было прописано самое гнусное преступление. Исидор спросил патриарха: «если ты действительно получил сей донос и забыл его; то почему доносчик не напомнил тебе о нём, и почему так долго не требовал суда твоего»? – Он уехал отсюда морем, – отвечал Феофил. – «Но ужели он не возвратился по истечении двух, или трёх лет? – возразил Исидор и примолвил: ежели он здесь, то пригласи его сюда». Патриарх, смущенный таким оборотом дела, отложил его до другого дня, между тем лестными обещаниями и подкупом склонил одного юношу сказаться обвинителем Исидора. Подговоренный юноша принёс деньги матери своей; но она, опасаясь, как бы это дело не обнаружилось, и как бы ни потребовали ея в суд, пошла к Исидору, и открыла ему худую затею, показав пятнадцать золотых монет, данных сыну ея сестрою патриарха. Благоговейный старец заперся в своём доме, а юноша, боясь гнева Феофила и кары законов, укрылся в церкви. Однако патриарх, под рукою, осудил Исидора и запретил ему священнослужение, будто за гнусный порок, о котором говорить не позволяет стыдливость. Осужденный, опасаясь за жизнь свою, ушел в нитрийский Скит, и там поселился в той самой келье, в которой провёл лета своей юности.

Феофил известил ближних епископов о бегстве его, и безотчетно приказал им изгнать из Нитрии всех тех монахов, которые приняли бы беглеца. Воля его была исполнена. Однако изгнанники пришли в Александрию, и просили патриарха объявить вину их. Тогда он, изменившись в лице и посмотрев на них косо и гневно, подошел к Аммонию, ударил его по лицу так сильно, что у него потекла кровь из носа, и сказал: «еретик, проклинай Оригена»! Этот старец был один из четырех великорослых братьев. Поруганные таким образом пустынники ушли в свои кельи, и продолжали свои обычные занятия, утешаясь невинностью своею. А Феофил, подозревая, что они держатся еретических мнений Оригена о скончании царства Христова, об уничтожении воскресших тел, как не нужных для очищенных душ, и о раскаянии и помиловании злых духов, созвал ближних епископов судить их заочно, и за оригеновщину отлучил от церкви наставников их, Диоскора, Евсевия и Аммония, не посмев обвинить в том многих пустынников. Потом он вызвал из нитрийских обителей пять монахов, родом не египтян, и рукоположив одного из них в епископа, другого в пресвитера, а трёх в диаконы, уговорил их подписать сочиненные им самим доносы на трёх великорослых братьев, и представил их префекту при собственном прошении о вооруженном изгнании их из Египта. Префект уважил просьбу его и вручил ему желанный приказ, а для исполнения дал малый отряд воинов. Патриарх, в пылу ревности по вере православной, ночью отправился в Нитрию с несколькими прислужниками своими под военным прикрытием, дабы схватить Исидора и тех монахов, которые приняли его радушно. Там он сперва нашел епископа Диоскора, и приказал отвести его в Ермуполь; потом дозволил слугам своим расхитить рухлядь монахов, и отправился искать трёх великорослых братьев, Аммония, Евсевия и Евфимия, но не нашел их, потому что они опущены были в колодец, прикрытый рогожею. Люди его запалили их кельи. Пожар истребил в них свитки св. Писания, многия книги и запасные дары. После сего Феофил возвратился в Александрию, а три помянутые брата ушли в Иерусалим. За ними последовали в Палестину священники и диаконы нитрийских монастырей и триста монахов. – Кроме их многие пустынники разошлись в разные места. Из числа пришедших в Палестину, восемьдесят монахов с Диоскором и Исидором поселились близ города Скифополя, потому что местность его изобиловала пальмами, в коих они имели нужду для своих рукоделий. Феофил, узнав о водворении их там, писал к палестинским епископам, чтобы они не принимали к себе нитрийских изгнанников и нигде не давали бы им убежища. Посему они принуждены были часто переменять места, и наконец отправились в Константинополь, и там представились св. Иоанну Златоусту (403 г.).

Иоанн, видя у ног своих пятьдесят старцев, украшенных светолепными сединами и истощенных постом и бдениями, заплакал и спросил их: кто вас гонит? Они отвечали: «папа Феофил. Но если и ты боишься его, как боятся другие епископы; то нам остаётся подать жалобу на него императору (Аркадию). А если тебе дорога честь церкви; то убеди его, чтобы он позволил нам жить в Египте, ибо мы не погрешили ни против закона Божия, ни против него». Святитель Христов, полагая, что не трудно смягчить Феофила, решился писать к нему; но до получения ответа его присоветовал им никому не говорить о причине приезда их в столицу, и поместил их при церкви, называемой Анастасия. Благочестивые женщины и с ними св. Олимпиада доставляли им пропитание; да и сами они поддерживали себя трудами рук своих. В то время, когда злополучие привело их в Константинополь, проживали тут клирики Феофила, посланные им с подарками к тем сановникам, которые назначались для управления Египтом, и которых благосклонность нужна была сему патриарху. Иоанн Златоустый позвал к себе этих клириков и спросил: знаете ли вы монахов, изгнанных из нитрийской пустыни? Они отвечали ему искренно: «мы знаем этих страдальцев; и ты, владыка, можешь призреть их, но не принимай их в церковное общение, дабы не огорчить нашего архипастыря». – Владыка, по совету их, не допустил братьев к причастию св. тайн, но позволил им молиться в церквах, а сам, как сын, как брат, письмом просил Феофила помиловать их. Но сей патриарх не внял просьбе его, и отправил в Константинополь пять нитрийских монахов (одного епископа, одного пресвитера и трёх диаконов) с письменным обвинением изгнанников в неправой вере их. Обвинение его подействовало так, что многие пальцами указывали на злополучных старцев, как на колдунов.

Эти старцы гласно прокляли всякое учение, противное православной вере, и подали Иоанну Златоусту челобитную, в которой исчислены были все притеснения и недуховные дела Феофила. Святитель Христов увещевал их сам, и чрез епископов, не начинать тяжбы, которая могла иметь вредные последствия, а Феофила известил письмом о ходе его дела, выразив, что скорбь принудила старцев обвинить его письменно, и что он не в силах удержать их от жалобы на него императору. Это известие раздражило александрийского владыку так, что он изгнал епископа Диоскора из кафедральной церкви его¹⁴, и отвечал Златоустому: «я полагаю, что ты знаешь правило никейского собора, запрещающее епископу чинить суд и расправу вне области его: но если оно неизвестно тебе, то осведомься о нём и не принимай просьбы на меня. Ибо ежели я должен быть судим, то – египтянами, а не тобою, в расстоянии семидесяти пяти дней пути». Златоуст приберёг это письмо на всякий случай, и старался склонить к миру как изгнанников, так и монахов, посланных Феофилом для обвинения их. Но первые были слишком огорчены гонением своего архипастыря, и потому не хотели и думать о мире, а вторые отзывались, что они не уполномочены мириться. Тогда Иоанн Златоустый перестал думать об их деле.

А Феофил обратился к кипрскому архиепископу Епифанию, не терпевшему учения Оригена, и письмом просил его созвать всех подвластных ему епископов, и соборно осудить Оригена, а Иоанну Златоустому отправить синодальное послание с приглашением его к тому же осуждению. Между прочим, он писал: «я узнал, что порицатели истинной веры, Аммоний, Евсевий и Евфимий, отправились в Константинополь, дабы там вовлечь в свое заблуждение, кого можно, и собою увеличить число тех, которые уже давно последуют Оригену. Итак, объяви это дело всем епископам Исаврии, Памфилии и соседних областей, сообщи им письмо мое, если заблагорассудишь, а в Константинополь пошли способного мужа и кого-нибудь из клириков твоих как я послал некоторых авв нитрийских, чтобы они живым голосом поведали всему миру о том, что делается». Епифаний созвал своих епископов и соборно запретил чтение книг Оригена, а Иоанна Златоустого письмом просил сделать то же самое.

По просьбе Епифания, блаженный Иероним перевел на латинский язык письмо Феофила, для сообщения дела западным епископам, и к переводу присоединил своё рассуждение, в котором, между прочим, выхвалял ревность Феофила по вере. Да и сам патриарх этот писал к римскому папе Анастасию о необходимости осуждения еретических мнений Оригена. Таким образом дело великорослых братьев приняло размеры обширные. Малая искра произвела большой пожар.

Эти братья и прочие монахи египетские, которые проживали в Константинополе, замечая осторожность Иоанна Златоустого и не надеясь на скорое решение дела своего, подали императору прошение о том, чтобы донос на них пяти клириков Феофила был рассмотрен и обсужден префектами, и чтобы сам архипастырь их вызван был на суд под председательством Иоанна Златоустого. Император уважил прошение их, и послал в Александрию сановника Елапия с приказанием привести Феофила; а префекты рассмотрели донос и заключили, что он голословен, и что доносчики должны быть казнены смертию, как клеветники. Такой приговор устрашил клириков Феофила; и они сложили всю вину на своего владыку, признавшись, что он продиктовал им обвинение великорослых братьев и принудил подписать оное. Однако их посадили в тюрьму до прибытия Феофила. Тут некоторые из них умерли, не дождавшись медленного приезда его. А оставшиеся в живых, по прибытии его, сосланы были на остров Приконис, как уличенные в клевете. Смертный приговор им отменен был не без подкупа.

Между тем Феофил не дремал. По настоянию его, Епифаний морем приехал в Константинополь, вскоре после кипрского собора, и привёз с собою деяния оного: а в них заключалось осуждение книг Оригена, но не лица его. Вышедши на берег, он остановился сперва в предместии Евдомон, при церкви св. Иоанна, где отслужил литургию и рукоположил одного диакона, потом переехал в столицу. Иоанн Златоустый послал весь клир свой на встречу ему, и приглашал его поместиться в церковном доме: но он не принял приглашения его и даже не хотел видеться с ним. Так сильно было предубеждение его против сего первосвятителя! Ревность по вере православной и желание предупредить распространение заблуждений Оригена побуждали Епифания действовать без промедления. Вскоре он созвал всех епископов, какие тогда проживали в Константинополе, показал им деяния своего собора, и некоторых из них убедил подписать их. Но большая часть не согласилась с ним, поставляя ему на вид, что те, которые отвергают сочинения Оригена, отвергают вместе и те истины, кои изложены в них весьма ясно и убедительно. Златоустый действовал в духе миролюбия. Он постоянно изъявлял отменное уважение к Епифанию, и приглашал его в церковные собрания и в дом свой. Но тот ни на что не соглашался, если не осудят Оригена и не изгонят из Константинополя великорослых братьев, Диоскора, Евсевия, Евфимия и Аммония. А Златоустый опасался обвинить невинных, и твердил, что никогда не должно торопиться осуждать кого бы то ни было без точного исследования дела. Тогда противники его внушили Епифанию новую мысль. По случаю праздника в церкви святых апостолов, они уговорили его явиться народу и торжественно осудить книги Оригена, последователей его – великорослых братьев, и Иоанна Златоустого, как защитника их. Епифаний уже подходил к этой церкви; но его остановил диакон Серапион, посланный Златоустым, которому на кануне открыли замысл, и объяснил ему, что намерение его не только не право и не выгодно для него, но даже может произвести народное восстание и подвергнуть его опасности, как виновника беспорядков. Это предостережение остановило кипрского архиепископа.

В бытность его в Константинополе разболелся сын императора, Феодосий. Государыня, опасаясь за него, послала к Епифанию вестника, с просьбою помолиться о нём. Этот святитель сказал ей: «Бог продлит жизнь твоего сына, если ты отдалишь от себя Диоскора и единомысленных с ним еретиков». Но она отвечала ему: «если Богу угодно взять дитя моё, то да будет воля Его. Ибо Господь даёт и лишает. А если б ты мог воскрешать мертвых, то архидиакон твой (Хрисиион) не лежал бы в могиле. Дивный ответ царицы, взволнованной предложением искупить немощь отрока страданиями старцев! По совету ея Аммоний и прочие монахи египетские явились к Епифанию. Он спросил их: кто вы? Аммоний отвечал за всех: «отец мой! «мы – великорослые братья. Но я желал бы знать: видал ли «ты когда-нибудь наших учеников, или наши сочинения»? – Архиепископ отвечал отрицательно. – Тогда нитрийский пустынник возразил: «как же ты считаешь нас еретиками, не имея ни малейшего доказательства на то»? – По слухам, сказал Епифаний. – «А мы, – продолжал Аммоний, – поступили наоборот. Мы видали учеников твоих и читали сочинения твои; когда же многие обвиняли тебя в ереси, тогда мы защищали тебя, как нашего отца. Посему ты не должен, по одним слухам, ни осуждать нас, не выслушав наших оправданий, ни раздражать тех, которые отзываются о тебе очень хорошо. – После сего Епифаний говорил с ними ласковее и отпустил их.

Вскоре после сего он уехал из Константинополя, потому ли, что раскаялся в настоящем деле, или потому, что получил откровение о смерти своей. Говорят, что он, пред отъездом своим прощаясь с епископами, сказал им: «оставляю вам столицу, дворец и лицемерие; а я удаляюсь отсюда. Мне надобно спешить, спешить!» Смерть застигла его на море.

Наконец Феофил приехал в Константинополь. Хотя его звали одного, но с ним прибыло много епископов египетских и индийских. Когда корабль его стал в пристани, – египетские судовщики, привезшие в столицу пшеничное зерно, приветствовали своего владыку шумными рукоплесканиями. Вышедши на берег, он прошел близ одной церкви, не помолившись в ней, как надлежало бы сделать это по обычаю¹⁵, и поместился в одном из загородных домов императора, называемом Плакидин дом. Иоанн Златоустый просил спутников его остановиться у него в покоях; но они отказались. А Феофил не хотел ни видеть его, ни молиться с ним, и не подавал ни малейшего знака духовного общения. Так он поступал в течение трёх недель, хотя Златоустый нередко приглашал его к литургии и к свиданию, и просил по крайней мере открыть причину такой войны, какую он объявил ему с начала своего приезда, к величайшему соблазну народа. Но Феофил не отвечал ему.

Между тем великорослые братья побуждали Златоустого начать суд, да и император приказывал, ему видеться с Феофилом и рассмотреть донос нитрийских монахов, в котором они обвиняли его в разных противозаконных поступках. Но святитель Христов затруднялся судить александрийского патриарха, частию по уважению к нему, а более потому, что церковные правила воспрещают судить епископа вне епархии его, и потому что на эти правила опирался сам Феофил в своих письмах, хранимых Златоустым.

Что же делал этот патриарх? Он изыскивал все средства к тому, чтобы изгнать Иоанна из Константинополя. Ему помогали многие противники праведного архипастыря, – епископы и местные клирики, не терпевшие строгого порядка, два придворные сановника и три знатные боярыни, Марса вдова Промота, Кастрикия вдова Сатурниша (оба они были консулы) и Евграфия, которой муж не поименован летописцами. Эти старухи не любили Иоанна Златоустого за то, что он уговаривал их не рядиться подобно молодым женам, не румяниться и не носить накладных волос. Феофил искусно пользовался всеми слабостями человеческого сердца, не щадил золота, делал пиршества, льстил честолюбию клириков, обещал им высокий сан и хлебные должности. Покровительства его искали два местные диакона, отлученные от церкви Златоустым за смертные грехи. Им обещано было возведение в прежний сан; и эти преступники сочинили ложный донос на своего архипастыря и подали его Феофилу. Сей патриарх и все сторонники его собрались в дом Евграфии, и после долгих рассуждений о том, как начать суд над Иоанном, решили созвать собор епископов, подать донос императору и склонить его, чтобы он понудил Златоустого явиться в собор их. Это решение было приведено в исполнение. Деньги устранили некоторые затруднения тем скорее, что сама императрица Евдоксия не благоволила к своему златоустому архипастырю.

Местом для собора избрано было предместие города Халкидона, называемое Дрис (Дуб), потому что тамошний епископ Кирин, родом египтянин, не расположен был к Иоанну Златоустому. Пока делались приготовления к собору, пресвитер Исидор и епископ Диоскор скончались в 403 году. Второй погребен был в константинопольской церкви св. Мокия. Женщины чтили память его так, что клялись именем и молитвами его. Аммоний же опасно занемог в Дрисе, и пред смертию своею предсказал, что в церкви Христовой будет великое разделение, но продлится недолго; ибо виновники оного будут постыждены. Его похоронили в ближнем монастыре. Феофил, оплакивая кончину его, говорил, что во всем Египте не было такого ученого и святого монаха, хотя он и причинил смуты. Прочие нитрийские монахи и великорослые братья дождались окончания своего дела.

На собор в Дрис явились тридцать шесть епископов египетских и девять из других областей. Главные между ними, кроме Феофила, были: Акакий веррийский, Антиох птолемаидский, Севериан гавальский, Кирин халкидонский и Павел ираклийский. Последний председательствовал в соборе. Сперва они вызвали из Константинополя архидиакона Иоанна, который написал двадцать девять обвинений против Иоанна Златоустого, одно другого несправедливее; потом отправили в столицу двух очень молодых епископов ливийских, Диоскора и Павла, звать Златоустого на суд соборный. Сей первосвятитель соглашался предстать пред судьями, если устранят из собора противников его. «Подключите, говорил он, из числа судей моих Феофила, Акакия, Севериана и Антиоха; и я предстану не только пред вами, но и пред собором всего мира. Но знайте, что ежели вы тысячу раз придете звать меня, всегда услышите один и тот же ответ».

Они ушли. Явился нотарий императора, и именем его приказывал Иоанну явиться в собор по требованию александрийского патриарха. Но и этому сановнику дан был тот же ответ. Потом приходили к Златоустому два подчиненные ему пресвитера, один после другого, и именем Феофила приглашали его к оправданию в дрисском соборе. Но и они слышали тот же самый ответ.

Таким образом Иоанн Златоустый четыре раза призываем был к суду и давал четыре одинаковые ответа. Между тем собор в Дрисе, рассмотрев разные доносы на него, присудил низложить его, и послал к императору письмо, в котором выражено было, что так как Иоанн, обвиненный в нескольких проступках, не явился на суд, чувствуя себя виновным, то и низложен по законам; а поскольку в доносах на него значится обвинение в оскорблении царского Величества, что не подлежит рассмотрению собора, то да будет повелено изгнать и наказать его за это преступление. (Судии подразумевали проповедь Златоустого, в которой он будто бы назвал царицу Евдоксию Иезавелью). Император, согласно с определением собора, повелел изгнать Златоустого из города. В ту же ночь посадили его на судно и переправили на азиатский берег. Он доехал до местечка Пренета в Вифинии. Но эта ссылка продолжалась один день. В следующую ночь случилось такое сильное землетрясение, что поколебался царский дворец. Испуганная государыня упросила супруга своего возвратить святого епископа, а сама написала ему письмо следующего содержания: «святый отец! Не думай, что мне известно было то, что сделали с тобою. Я неповинна в крови твоей. Заговор против тебя составили злые и развратные люди. Бог – свидетель слёз моих, кои приношу я в жертву Ему, помня, что мои дети крещены тобою». Утром она послала придворных сановников просить его, чтобы он возвратился в столицу, как можно скорее, и тем предупредил мятеж. Ибо все, даже и недовольные Златоустым, пожалели о нём и гласно говорили, что он оклеветан. Посланные долго искали его в окрестностях столицы, потому что никто не знал места ссылки его, и наконец нашли. Когда он прибыл в кафедральную церковь, – тотчас произнёс (известное) слово, в котором сравнил свою паству с Саррою, а Феофила с Фараоном, намеревавшимся похитить ее.

Весть о возвращении Иоанна из ссылки скоро дошла до Дриса, где продолжались соборные заседания. Как внезапный гром, она устрашила Феофила и всех сторонников его. Предвидя опасность, он решился уехать в Александрию; но пред отъездом позвал в собор оставшихся в живых двух великорослых братьев, Евсевия и Евфимия, и уговорил их просить у него прощения, дав слово не делать им никакого зла и забыть прошедшее. Эти добрые монахи, смущенные присутствием многих епископов и привыкшие винить себя даже и тогда, когда кто-нибудь клеветал на них, пали к ногам его и просили прощения. Он примирился с ними и принял их в церковное общение. А об еретических мнениях Оригена, будто бы усвоенных ими, не было и помину в соборе.

Так кончилась тяжба великорослых братьев нитрийских! Они возвратились в свою возлюбленную пустыню, а Феофил со своими епископами уехал в Александрию в начале зимы. (Sulp. Sever. Dialog. I. Hicronym. Epist. – Pallad. Vita Chrysost. – Socrat. LVI. – Sozomen. VIII. c. 12. 13.

Pallad. Dialog, c. 50. – Nicepbori Callist. Hist. eccl. L. XIII.– Hist. eccl. par. 1’ Abbe Fleury T. 11. Paris. 1840).

Кто из этих действовавших лиц был прав, и кто виноват? Великорослые братья не держались ли еретических мнений Оригена в начале, и не отреклись ли от них в последствии, в бытность свою в Константинополе? Посему жестокость Феофила не извиняется ли ревностию его по вере православной? С другой стороны, если помянутые братья отвергали ереси Оригена, то не говорили ли вместе с многими епископами, что не должно запрещать чтения книг его, потому что в них содержатся многие истины, тогда как Феофил и Епифаний требовали противного? Почему Иоанн Златоустый покровительствовал нитрийским пустынникам, просившим защиты его? Не потому ли, что был уверен в их православии? Не начал ли Феофил преследовать их по одному подозрению, когда огласилось, что в Нитрии находятся аспиды¹⁶, т. е. оригенисты? Не было ли ему трудно удостовериться, кто там православный, и кто верует неправо? И не трудность ли проникнуть в глубь души и совести понудила его начать исследование ереси с ученейших пустынников, каковы были великорослые братья? – Не легко развязывать узлы, сплетенные весьма хитро и очень давно. Трудно произносить суд над лицами, жившими в отдаленное от нас время, когда ближайшие к ним, или современные писатели показали только ход их действий, но не открыли их задушевных верований, тайных побуждений и неизбежного участия страстей и сильных характеров в общественных делах. Но ежели при чтении истории, не осветившей глубины душ тех мужей, которые произвели мировое событие, позволительно рассуждать о них по таким данным, кои представляются уму ясно и осязательно; то я выражаю своё мнение о великорослых братьях и о сопернике их александрийском патриархе, сопоставив следующие данные:

1) Св. Иоанн Златоустый, совершенно чуждый еретических мнений Оригена и выказавший осторожность и прямодушие в деле великорослых братьев, покровительствовал им в годину несчастия и дозволял им молиться в церквах православных. Значит, он признавал их правыми.

2) В Константинополе они гласно произнесли не отречение от ересей Оригена, а проклятие на них. Стало быть, они были чужды их.

3) Феофил со своими епископами запрещал чтение книг Оригена. А великорослые братья, наперекор ему, отстаивали свободу слова, и надеясь на силу истин, уясненных в этих книгах, не желали запрета их, дабы с искоренением плевел не исторглась и пшеница. В этом перекоре – вся завязка дела! Очевидный свидетель сему – путешественник Постумиан, бывший в Александрии в начале разгара этого дела. Свидетельство его весьма важно. Привожу его. – «В седьмой день мы благополучно прибыли в Александрию. Тут епископы препирались с монахами за Оригена. Первые в частых собраниях своих постановили, чтобы никто не читал и не держал у себя книг сего искуснейшего изъяснителя св. Писания, указывая в них некоторые места, где выражены неправильные мнения. Вторые не смели защищать сии мнения, но говорили, что они умышленно внесены в книги Оригена еретиками, и что ради такого подлога не должно осуждать всего прочего, потому что читатели легко могут отличить истину от лжи. Епископы с горячностию настаивали на своём, и пользуясь данною им властию, осуждали доброе с худым и даже самое лице Оригена, говоря, что книги одобренные церковию достаточны для назидания народа, и что надлежит запретить чтение книг, кои могут сбить с толку малоученых христиан. После жарких прений вспыхнул мятеж. Епископы, будучи не в силах потушить его, прибегли к вооруженному посредству префекта для восстановления благочиния в церкви, и тем подали несчастный пример гонения. Префект устрашил монахов и рассеял их. Они разошлись в разные страны. Но везде прибиты были объявления, коими запрещалось давать им приют. В этом деле особенно поразило меня то, что Иероним, муж кафолический и весьма сведущий в законе Божием, сначала защищал Оригена, а теперь первый осуждает как сочинения, так и лице его. Я не смею судить поверхностно кого бы то ни было, но слышал, что даже ученейшие мужи разно мыслят об этом предмете. Встречаются ли ложные мнения в книгах Оригена, как я думаю, или ереси, как думают другие, но казни, употребленные епископами, не могли искоренить их, напротив распространили их весьма далеко. Итак, Александрия была обеспокоена этою смутою, когда я прибыл в сей город (401 год.). Тамошний епископ (Феофил), сверх чаяния моего, принял меня весьма ласково и удерживал у себя. Но мне не хотелось останавливаться в таком месте, где наши братья только-что потерпели гонение, возмущающее душу. Хотя они и должны были повиноваться епископам, как мне кажется; но и епископам не надлежало, ради такого прения, преследовать столь великое множество христиан, исповедующих имя Господа»¹⁷ – Из сего свидетельства ясно видно, что александрийские и нитрийские монахи, по крайней мере великорослые братья и ученики их, защищали верные мнения Оригена, а ложные, вкравшиеся в книги его, приписывали не ему, а подделывателям книг, еретикам, и настаивали, чтобы превосходные во многих отношениях сочинения сего писателя не были запрещаемы.

4) Их мнение восторжествовало. Когда Епифаний в Константинополе предложил епископам подписать деяния кипрского собора, осудившего книги Оригена и воспретившего чтение их; тогда большинство голосов оказалось не на его стороне. Напротив, многие епископы, согласно с мнением Феотима, архипастыря задунайских скифов, отвергая ереси Оригена, признавали сочинения его полезными для церкви в том смысле, что в них уяснены весьма многие истины. Да и сам Феофил на дрисском соборе не только не предлагал епископам осудить книги Оригена, но даже и не упомянул о них, а в последствии дозволял читать их; и когда его упрекали в этом, тогда он в оправдание своё говорил, что книги Оригена подобны лугу, на котором он собирает цветы, миновав тернии (Socrat. VI, с. 17). Значит, как его, так и Епифания вразумило большинство мнений в пользу книг Оригена.

5) Вразумленный таким образом Феофил сознал правоту великорослых братьев, примирился с ними и принял их в церковное общение. А это оправдывает их. Сопоставив все эти данные, произношу своё мнение о великорослых братьях и о сопернике их александрийском патриархе:

«Они были правы. А Феофил своею горячею ревностию по вере открыл правоту их».

415 год. – Феофил скончался в 15 день октября 412 года. На кафедру его возведен был Кирилл, который в юности своей пять лет провёл в нитрийской пустыне под руководством Серапиона.

В третий год святительства его в Александрии случилось печальное происшествие, в котором принимали участие многие нитрийские пустынники, забыв, что святость состоит не в одной горячности веры и не в одном непорочном житии, но и в мире с ближними, кто бы они ни были. Рассказываю это происшествие.

«В один день градоначальник Орест делал свои распоряжения в театре. К нему подошли некоторые христиане, чтобы лучше расслушать приказания его, и между ними некто Иеракс, городской учитель и жаркий поборник епископа Кирилла. Его заметили евреи, и тотчас закричали, что он пришел в театр для того, чтобы произвесть мятеж. Орест, давно завидовавший обширной власти епископов, подумал, что Кирилл подослал Иеракса подслушать распоряжения его, и приказал хлеснуть его плетью при всех в театре. Кирилл, узнав об этом, призвал к себе старшин еврейских и погрозил им расправою, если они не перестанут враждовать на христиан. Но евреи ещё более раздражились угрозою его и стакнулись напасть на христиан в одну ночь. Взяв в свои руки венки из пальмовых листьев, как отличительный знак участников заговора, они начали бегать по всем частям города, крича: горит александрийская церковь¹⁸. Когда христиане сбежались к ней; тогда евреи напали на них и умертвили весьма многих. Днём весь город узнал виновников сего кровопролития. По распоряжению патриарха Кирилла все евреи за это высланы были из Александрии, где их предки поселились ещё при Александре македонском. Орест не одобрил сего распоряжения и крайне сожалел, что город вдруг лишился великого множества промышленных жителей. Он уведомил об этом императора. Но и Кирилл писал к Его Величеству о преступлениях евреев.

Этот архипастырь, по желанию народа, уговаривал Ореста кончить дело миром, но тщетно. Весть об этих происшествиях разнеслась в нитрийской пустыне. Тогда те монахи, которые держали сторону Феофила в деле великорослых братьев, пришли в Александрию в числе пяти сот. Узнав о выезде Ореста из дому, они окружили колесницу его, и называя его идолопоклонником, не верным, наговорили ему много грубостей. Сей градоначальник, подозревая, что Кирилл ловит его в свои сети, громко говорил: «я христианин; меня крестил в Константинополе епископ Аттик.» Но монахи не слушали его, а один из них, именем Аммоний, ударил его камнем в голову так, что из неё полилась кровь. Стража его, устрашенная посыпавшимся градом камней, разбежалась. Однако народ защитил своего начальника, а монахов обратил в бегство. Аммоний был схвачен, и после суда казнён смертию. Но Кирилл взял тело его и выставил в церкви; дал ему новое имя – Фавмасий (т. е. дивный), и намеревался провозгласить его мучеником. Однако благоразумнейшие христиане не одобрили сего намерения; да и сам Кирилл скоро это дело предал забвению. (Socrat. VII, с. 13, 14. Hist. Eccl. par Fleury. T. II, 1840).

* * *

Около 434 года мазики во второй раз ограбили и разорили нитрийский Скит. Тогда св. Арсений, уходя оттуда и проливая слёзы, сказал замечательные слова: «непомерное многолюдство погубило Рим, а непомерное множество монахов погубило Скит». В самом деле, многие христиане приходили туда жить не по внутреннему призванию к монашеству, а потому что не верно знали себя самих, скучали миром и суетами его, не умели сладить с житейскими превратностями, и обманывались вспышками своей набожности, принимая их за неугасимый пламень благочестия. Они приводили с собою детей своих, или принимали чужих, и ради их, не забывая и себя, вводили в Скит разные удобства жизни, снабжали свои кельи излишнею рухлядью, носили богатые одежды, и ели и пили досыта. Их роскошь привлекла беднейших и голодных мазиков, которые, по праву сильного, напомнили им о монашеской нестяжательности.

* * *

После этой тяжкой беды явилось в Нитрии иное, величайшее, бедствие; я разумею –

Оно началось с 451 года, когда александрийский патриарх Диоскор, преемник св. Кирилла, не согласился с отцами четвёртого вселенского собора, в Халкидоне, исповедовать во Христе два естества, божеское и человеческое, соединенные в одном лице, признавая такое исповедание близким к ереси Нестория, сопоставлявшего оба эти естества во Христе одно подле другого, как океан подле суши, и предпочитая согласно с св. Афанасием Великим и Кириллом александрийским исповедовать едино естество Слова воплощенное. Сторонниками Диоскора и ближайших преемников его сделались почти все нитрийские и фиваидские монахи, заподозрившие халкидонский собор в несторианщине, а их примеру последовали туземные христиане-копты, так что с 451 года по 641, в который магометане навсегда овладели Египтом; совершилось полное отщепенство этих христиан и оных монахов от кафолической церкви. В сей 190-летний круг времени нитрийская пустыня служила убежищем двенадцати коптским патриархам, не принимавшим определений халкидонского собора, и пристанищем разных еретиков. Однако там находились и православные аввы.

Один из них, именем Иаков младший, вместе с отцом своим плотским и духовным, подвизался в келиотной пустыне, где были две церкви, одна для православных, в которой он причащался св. Таин, а другая для отщепенцев (ἀποσχιστῶν). А так как он имел благодать смирения; то его любили все, и православные, и отщепенцы. Но первые говорили ему: смотри, авва Иаков, как бы ни обольстили тебя отщепенцы, и как бы ни увлекли тебя в общение с собою. А вторые твердили ему: знай, авва Иаков, что ты, сообщаясь с двуестественниками¹⁹, погубишь душу твою; ибо они – неторианцы, оболгавшие истину. Сей авва, будучи прост, смущался такими речами, и в недоумении стал просить Бога о вразумлении, запершись в одной келье, построенной вне лавры для безмолвников, и надев на себя похоронные одежды свои, как готовящийся к смерти. Ибо египетские монахи по обычаю берегли до смерти тот хитон и тот куколь, в кои облеклись при пострижении в святое монашество, и надевали их только в воскресные дни для причащения св. Таин, и потом опять свивали, дабы в них похоронила их братия. Пребывая таким образом в оной келье, авва Иаков молился и постился сорок дней, так что под конец упал на пол и лежал на нём неподвижно. В эти дни, как говорил он, довелось ему вытерпеть много искушений от бесов, наипаче в помыслах. Когда же скончалась такая четыредесятница его, – он увидел вошедшего к нему в келью радостного отрока, который спросил его: авва Иаков, что ты делаешь тут? Сей авва, вдруг озаренный и окрепший от одного видения сего отрока, отвечал ему: владыка, ты знаешь, что у меня па уме; одни говорят мне: не оставляй церкви (православных), а другие говорят мне: вводят тебя в заблуждение двуестественники; и вот я, недоумевая и не зная, что делать, стал в тупик. Ответил ему Господь: хорошо там, где ты. А с этим словом авва в миг очутился у дверей св. церкви православных монахов, принявших вероисповедание халкидонского собора. (Eccles. Grace, monumenta Т. I, а Cotelerio. Lutetiae Parisiorum 1677, pag. 702–3).

Это событие, как можно заключать из самого сказания о нём, совершилось тогда, когда нитрийские монахи ещё жарко спорили о лице Богочеловека, и разделившись на два сонма, привлекали колеблющихся и простодушных отшельников в свои удельные церкви, и когда так называемый Енотикон царя Зенона, т. е. указ о единении разномыслящих, сдерживал православных и отщепенцев в пределах веротерпимости, так что по силе его они могли иметь свои отдельные церкви и свои особые, богослужебные собрания. А Зенон царствовал с 476 года по 491-й. В эти годы, как я рассчитываю, жил и авва Иаков, о котором была речь.

Любопытны такие подробности. Но, к сожалению, их очень мало в доступной мне, дальнейшей истории нитрийского пустынножительства. Впрочем и то, что известно, я передаю из вторых рук, именно из истории александрийских патриархов иаковитских, извлеченной из творений многих арабских писателей и напечатанной в Париже в 1713 году, передаю, предварив читателя, что страницы (paginae) этой печатной истории будут указываемы в настоящем сочинении моем без повторения ея латинского заглавия: Historia patriarcharum Alexandrinorum Jacobitarum a D. Marco usque ad finem saeculi XIII. Parisiis. 1713. – Omnia collecta ex autoribus arabicis, Severo episcopo Aschmoniae, Michaele episcopo Taneos, Ephraem filio Zarace, Abulbircat, turn ex editis Eutychio, Elmacino, Abulfaragio, Chronico Orientali diversisque historiae Muhamedanae scriptoribus arabicis et persicis.

* * *

518–535 год. – По смерти греческих государей, Зенона († 491) и преемника его Анастасия († 518 г.), воцарился Иустин Фракиянин, ревнитель кафолического православия. Он в самом начале своего царствования отрешил и в разные места сослал тех епископов, которые чуждались халкидонского собора. В числе их самые рьяные были – Север патриарх антиохийский и Иулиан галикарнасский. Оба они, явившись в Александрию, укрывались в разных монастырях, пользуясь покровительством коптского патриарха Тимофея, но вскоре поссорились между собою по причине догматического разномыслия Иулиан написал книжицу, в которой подновил заблуждения еретиков, Евтихия, Аполлинария и Евдоксия, допускавших только призрачное вочеловечение и страдание Сына Божия, и списки с этой книжицы своей разослал по всем египетским монастырям, скитам и келиям. Нитрийские монахи, особенно в монастыре св. Макария, с жадностию читали это сочинение его и увлекались им, за исключением седми старцев, отвергавших оное, как еретическое. Но иулианисты напали на них с яростию, и двух из них убили до смерти, а сами в кельях оного монастыря совершали богослужение особо. Правда, Север, как прежний сподвижник и начальник всех нитрийских отшельников, успел вразумить многих из них и отвлечь от Иулиана своими письмами, в которых опровергнул учение сего еретика, и обозвал его отвратительным драконом (pagin. 132 squ.); но иулианисты (они же и фантазисты), как увидим, держались в нитрийской пустыне до 705 года, непрестанно препираясъ с северианами.

* * *

535–567 год. – По смерти патриарха Тимофея, в 535 году, александрийский клир избрал на его место монаха Феодосия, из числа ревностных сторонников вышеупомянутого Севера. Он был рукоположен. Но монахи и люд александрийский не приняли его, и, подстрекаемые Иулианом Галикарнасским и каким-то богатым священником Феодором, поставили себе патриархом архидиакона александрийской церкви, именем Гаиана. Тогда Александрия сделалась позорищем кровавых схваток рьяных сторонников обоих этих патриархов, так что женщины камнями бросали в воинов Нарсеса, которому император Иустиниан приказал изгнать Гаиана. Нарсес зажег город. Гаиан скрылся. А Феодосий водворился в Александрии, но патриаршую кафедру занимал только 16 месяцев, среди непрерывных смут и драк севериан и иулианистов, и потом сослан был в Фиваиду, где и прожил до 567 года, распространяя и утверждая своё вероисповедание антихалкидонское. Сторонников сего Феодосия и оного Гаиана и Иулиана было очень много в нитрийской пустыне. Иулианисты отняли там церкви у своих соперников. Но некто Дорофей, богатый житель селения Саки, у которого укрывался Север, и который доставлял все нужное пустынникам, отвергавшим заблуждения Иулиана, отправился к правителю Египта, Аристомаху, и испросил у него дозволение построить новые церкви для этих пустынников (pag. 136–142). Что касается до православных насельников Нитрии, которые, без сомнения, находились там в сие время, особенно в Ските, где Иоанн Мосх видел «их даже в 612 году²⁰; то судьба их не известна мне.

551–569 г. В то время, когда коптский патриарх Феодосий проживал в фиваидских монастырях, в Александрии святительствовали православные архиепископы, сперва Павел, по нём Зоил, и после него Аполлинарий. Сей последний был самый лютый гонитель тех египетских христиан, которые не принимали вероучения халкидонского собора. Из числа их во всём Египте умерщвлено было им 200,000. А прочие разбежались в разные стороны, клирики же укрывались в монастырях, преимущественно нитрийских, и в обители св. Макария, в которую перенесена была и кафедра коптских первосвятителей, как это засвидетельствовал Евтихий, православный патриарх александрийский (pag. 134).

570–641 г. Лютость Аполлинария († 509 г.), неблагоразумный указ греческого царя Фоки, 606 года, отнявший у природных египтян право занимать государственные и административные должности, жестокие преследования их в 609 году по случаю убиения православного патриарха Феодосия Скрибона, старинная, племенная, нерасположенность египтян к грекам, усиленная догматическим разномыслием с 451 года, – всё это подготовило полный разрыв Египта с греческим царством, который и совершился в 640–1 году, когда аравитяне – магометане, под предводительством Омарова полководца Амру, овладели Египтом и столицею его Александриею, и овладели легко, потому что всё туземное народонаселение коптское с радостию передалось им, как своим избавителям от ненавистного ига греков, которые в числе 300,000 оставили тогда царство Птолемеев, и разошлись по разным странам (Pag. 163).

С этой поры Египет перестал быть страною историческою, а нитрийская пустыня перестала быть сборным местом для подвижников из всех областей христианских и уступила своё первенство многоплеменному Афону. С этой же поры прекратилось там благодатное подвижничество вместе с благотворным влиянием его на мир христианский; закрылась и преподобная история его, и только на обломке ея читаются

(с 641 года по 1845-й)

641–660 год. – В 641 году столица Египта Александрия, после четырнадцатимесячной осады, сдалась арабскому полководцу Амру. Он немедленно учредил новое, и на первый раз лучшее греческого, управление во всём Египте; упрочил сельское хозяйство точными правилами, так что коптские землепашцы нашли у магометанских землевладельцев более милости и правды, чем у греков, а что всего важнее, веру коптов признал терпимою, и лично почтил патриарха их Вениамина, который с 630 года проживал в нитрийской пустыне, где число монахов было уже не велико с 593 года. (Pag. 161 squ).

Этот патриарх незадолго до смерти свой († 660) построил новую церковь св. Макария у подошвы нитрийской горы, потому что многие слабые от старости монахи, жившие в келиях вдали от первоначального Макарьевского монастыря, построенного на вершине оной горы, затруднялись всходить туда. Когда постройка сей церкви была кончена, тогда Вениамин отправился освятить её. Тут встретили его сонмы монахов, юные с пальмовыми ветвями, а старые с кадильницами. (Так встретили и меня). С ним прибыл, кроме многих священников, никиусский епископ Василий, славившийся тогда своею учёностью. Освятив церковь, Вениамин написал для тамошних монахов несколько правил. – Никакой священник да не входит в алтарь сей церкви без облачения иерейского. – Никакой священник, или диакон, да не причащается в нём, не облекшись в свои ризы. – Никому не позволяется разговаривать в сей церкви. – Никто не должен садиться в ней даже для чтения священных книг. – Никакой священник, или монах, не назначенный служить в алтаре, да не входит в оный. (Pag. 165–6).

* * *

689–701 год. По смерти Вениамина и преемников его, Агафона, Иоанна Семнудея и Исаака, коптскою церковию управлял патриарх Симон с 689 года по 704-й. Во дни его всеми монастырями в Египте заведовал никиусский епископ Иоанн, потому что был очень сведущ в церковных правилах. Тогда было там великое множество монахов, так что келии строились ежедневно, а зажиточные миряне снабжали их всем необходимым для жизни. Случился же такой грех, что некоторые нитрийские монахи тайно привели к себе женщину. Но когда тайна эта обнаружилась, тогда все пустынники ужаснулись и взволновались. Главный виновник сего беззакония был уличен и предан суду помянутого епископа Иоанна. А он приказал высечь его так больно, что злополучный умер в десятый день. Тогда коптские епископы, собравшись у патриарха Симона, лишили его сана за такую жестокость, и сослали в монастырь. На его место рукоположен был Мина, монах из монастыря св. Макария. (Pag. 182).

Патриарх Симон, заболев опасно в день Пятидесятницы (701 год.) и чувствуя приближение смерти, посылал ученика своего в нитрийские монастыри просить благословения у тамошних монахов. Так он уважал их! (Pag. 185).

* * *

704–726 год. – Преемником Симона был Александр, целомудренный с детства монах, из нитрийского монастыря Ель-Зеяге. Он в Нитрии застал многих последователей Гаиана, о котором я говорил выше (под 555 год.), и всех этих отщепенцев воссоединил со своею церковию. (Pagin. 189. 195).

Во дни сего патриарха Египтом управляли наместники халифов Валида и Солимана, Корах и Асама, один другого суровее и жесточе. Асама обложил податью всех монахов, и велел им носить железную перчатку на правой руке, с вырезанною надписью их имён и монастырей, и года эры магометанской. В 714–16 году он разъярился на них ещё более, и тех, которые не имели оной перчатки, калечил, ослеплял, засекал розгами, убивал. Тогда-то многим пустынникам в Нитрии являлись в видениях апостолы, ангелы и сам Господь Христос, и сообщали им откровения утешительные. (Pag. 197. 200).

* * *

Около 818 года кочевые арабы опустошили и сожгли все нитрийские монастыри и церкви, а монахов, даже старых, увели в плен, так что осталось их мало. Такое несчастие поразило патриарха их Марка так сильно, что он заболел лихорадкой (819 г.) и скоро скончался. (Pag. 256–17).

820 год. – Преемник его Иаков, в первый после рукоположения его великий пост, по обычаю предшественников своих, отправился в монастырь св. Макария, дабы провесть там всю Четыредесятницу в посте и молитве. Туда с гор и из пещер собрались к нему беднейшие монахи, какие уцелели от арабского погрома; и он, сколько мог, пособил им, раздав милостыню нуждающимся в первых потребностях жизни. (Pag. 268).

837–850 год. – Великое попечение о нитрийских монастырях имел преемник Иакова, именем Юсаб (Иосиф). При нём в Нитрию опять собралось великое множество монахов, между которыми, если верить коптским историкам, были чудотворцы, врачевавшие болезни и изгонявшие бесов молитвою и крестным знамением, и предвидевшие будущие события. (Pag. 291).

859–881 год. – Замечательное происшествие совершилось в Нитрии при патриархе Санутие. Там в монастыре св. Макария, в день Пасхи, несколько фиваидских епископов, в присутствии всех иноков, поклонились сему патриарху в ноги от лица тех фиваидских христиан, которые послали их к нему просить у него прощения за подозрение его в не правоверии, будто он Богу приписывает крестную смерть, и благодарить его за то, что он своими посланиями вразумил и научил их веровать право, так: «Единородный Сын Божий воплотился от Духа Святаго и Марии Девы, приняв совершенное тело, без греха, тело одаренное душею, и соединив оное с собою без изменения, смешения, или разделения, так что стало одно естество, одно лице, одна ипостась, и пострадал за нас телом, умер и воскрес из мертвых по Писаниям, вознесся на небо и сел одесную Отца. Когда же мы говорим, что Бог пострадал за нас и умер; то верою разумеваем, что Он пострадал за нас телом, потому что сам Он не подвержен страданию», и проч. (Pag. 305–6).

* * *

881–899 год. – После Санутия патриаршествовал Хайл (Михаил), известный корыстолюбием своим. Он, посетив нитрийские монастыри, обложил податью те седалища в церквах, в которых монахи сидели во время богослужения, и за каждое седалище получал златицу, доколе жил. (Pag. 325).

* * *

976–980 год. – Спустя сто лет по кончине сего Хайла, был у коптов благочестивый патриарх Ефрем, родом из Сирии. Силою веры и молитв его, и бывших при нём нитрийских монахов, двигалась гора у города Каира, в доказательство верности обетования Господня о передвижении гор силою веры; а этого доказательства требовал от него правитель Египта, Муазз, по внушению евреев. (Pag. 369).

* * *

980–1003 год. – Во время патриаршества Филофея, преемника Ефрему, сделался христианином могометанин Ваза, сын Реджи, судейского советника в Каире, и скрывшись в Нитрии, принял там монашеский постриг. Его назвали Павлом. Два года он провёл в этой пустыне, и своею набожностию и основательным знанием христианской веры так понравился собратиям, что они возвели его в сан пресвитера. Когда же узнал об этом отец его и подкупил кочевавших в Нитрии арабов, чтобы они убили его; тогда пустынные отцы тайно препроводили его в Ел-Рифский уезд нижнего Египта, где он и скончался спустя два года, быв экономом тамошней церкви св. Феодора. Он написал несколько сочинений на арабском языке. Из них известны ученым в Европе: 1) Изъяснение веры еретикам = Ехрlісаtiо fidei contra haereticos, 2) Избранное из толковников = Selecta ex interpretibus doctrina, и 3) Житие его, написанное им самим. (Pagin 374–379).

* * *

1003–1032 год. – После Филофея коптскою церковию управлял Захария. Он много страдал от египетского султана Ел-Хакема, сумасшедшего, который объявил себя богом, и отпраздновал свою божественность зажжением и разграблением своей столицы (Каира). Хакем принуждал сего патриарха принять магометанскую веру, и долго томил его в темнице, но наконец, по совету некоего аравитянина Мокраба, выпустил его оттуда. Захария, опасаясь, как бы не повторилось темничное заключение его, ушел в Нитрию, и там безопасно прожил девять лет, до смерти оного султана (1021 г.), а безопасно потому, что исполнители безумного приказания Хакема – разрушить все нитрийские монастыри, не отважились сделать это, боясь окрестных бедуинов. (Pag. 392).

Захария скончался в 1032 году. При последовавших за ним патриархах, Санутие, Христодуле, Кирилле, Михаиле, Макарии, Гаврииле, Михаиле, Иоанне, Марке и Иоанне, с 1032 года по 1215-й, не случилось в Нитрии ничего особенно важного. Но монастыри там существовали.

* * *

1226–1228 год. – В эти монастыри в 1226 году, когда у коптов не было патриарха (с 1216 по 1235 г.), послан был египетским султаном Аделем эмир Ибн-Сируйин для разведания: действительно ли укрываются там многие миряне под личиною монашескою, в избежание взноса податей, как об этом донёс один пустынник, сделавшийся магометанином. Этот эмир, прибыв туда, без всякого судопроизводства сек и мучил монахов, пока они не взнесли ему 400 златиц в число требуемых им 600 золотых, обещавшись доплатить остальные 200 в непродолжительном времени. Но когда он возвратился в Каир и представил эти деньги султану, и когда нитрийские пустынники пожаловались ему на него; тогда Адель, по редкому великодушию, приказал возвратить им все златицы их; и они, положив их на блюдо, ходили по всему Каиру возожженными свечами, и, благодарные, превозносили похвалами добродушного Аделя.

Этот султан в 1228 году посетил нитрийские монастыри. Монахи приняли его радушно и угостили, как могли. Но и он не остался у них в долгу, и подарил им пятьсот мер пшеницы, триста мер ячменя, сто мер бобов и столько же гороха. Кроме сего удалил сборщика податей и всяких взысков, который по давнему обычаю жил там в главном монастыре, и пожаловал грамоту, по силе которой все монахи освобождались от подати, а имущество, какое оставалось по смерти их, поступало в монастыри, но не в султанскую казну. Такие милости Аделя воодушевили пустынников; и они осмелились сказать ему, что у них давно нет патриарха, и что в монастыре св. Макария вместо 80 пресвитеров осталось только четыре, потому что некому рукоположить их. Тогда султан объявил им, что он признаёт патриархом, кого бы ни избрали они. Пустынники сказали ему, что у них нет столько денег, сколько требуется при поставлении каждого нового патриарха. Но и это затруднение Адель обещал устранить, лишь бы единодушно было избрание архипастыря. Однако не воспользовались копты этою милостию султана, и уже при его преемнике Камеле поставили патриархом некоего пресвитера Давида, переименовав его в Кирилла, в 1235 году. (Pag. 573–576).

Здесь прекращается история коптских патриархов, из которой я заимствовал все вышеизложенные сведения о нитрийской пустыне. Более не светит мне этот светоч. Но у меня есть другие искры, при мерцании которых можно видеть кое-что былое в сей пустыне.

* * *

В 1235 году был в мареотском ските близ Александрии и на нитрийской горе первый архиепископ сербский св. Савва Неманичь. «Там он изряднейшие мужи обрет, солнцу подобии, добродетельми сияющи, от нихже словом и житием многу пользу прием, душою возграждашеся, всех же, елико мощно, подаровав, молитву же от них и благословение прием, и яко многу корысть обрет, благодаря Бога радовашеся, понеже таковых святых видети достиже»²¹ – Можно думать, что в сонме этих богоугодных пустынников были и православные.

1308 год. – В начале четырнадцатого века Никифор Каллист, в своей церковной истории упомянув о дивных подвигах св. Арсения великого, спасавшегося в мареотском ските, примолвил, что иноческое житие его даже доныне прославляется в этом ските, в Риме и Константинополе²². Значит, во время сего историка помянутый скит существовал, и были в нём иноки, которые ублажали память великого Арсения.

* * *

В 1568 году в Нитрию ходил какой-то франк Ведой, и в тамошнем монастыре, называемом Амбаписой, на стене главной церкви начертил своё имя и год так: franc Vedoa 1568. – Это я видел, и записал в своей путевой книжице.

* * *

В 1571 году, или немного позже, 97-й патриарх коптов Гавриил выселил несколько нитрийских монахов в обитель св. Антония великого, которая с 1500 года стояла в запустении 70 лет²³. Он вместе с клириками своими, игуменом Иоанном, архидиаконом Барсумою, и монахами – пресвитерами монастыря св. Макария, Иосифом и Абделмессием, в 1593 году сносился с римским папою Климентом VIII, затевая унию коптов²⁴. Но нитрийские монахи прибили его так, что он умер от их побоев²⁵.

* * *

В 1663–4 году о четырех нитрийских монастырях, существующих поныне, упомянул известный ориенталист Иоанн-Михаил Ванслебий, который тогда в Египте собирал рукописи на языках – абиссинском, коптском, сирском и арабском, для царской библиотеки в Париже, и потом в 1671 году издал своё сочинение о тогдашнем состоянии Египта на италианском языке. В шестой и седьмой главах этого сочинения он, перечислив все монастыри и церкви коптов во всём Египте, и поименовав нитрийские обители – св. Макария, Амба-Пшоя, сирианскую и греческую, сказал, что в древние времена, кроме этих четырех обителей, находилось триста монастырей в так называемой пустыне Макария (она же и нитрийская)²⁶. О мареотском ските и о келиях, стоявших в россыпь между этим скитом и помянутыми обителями, у него нет ни слова. Значит, их уже не было во дни Ванслебия. Когда же они запустели, и почему? Точного ответа на сей вопрос дать я не могу, не имея под руками исторических свидетельств; но предполагаю, что оный скит и оные келии запустели вскоре после завоевания Египта турками в 1517 году, и предполагаю это, зная из истории коптских патриархов, что в конце девятого века существовала келья, называемая Зекар-ел-Факара (Pag. 373), а в 1146 году – келья Деншир (Pag. 514), и приняв в соображение жалобу александрийского игумена Иоанна римскому папе Клименту VIII в 1593 году: «если святый отец желает властности знать о нашем состоянии и состоянии коптских христиан, то я скажу, что они находятся в крайней нищете, и что они вследствие жестокого взыскания невыносимых податей терпят много: заключение в темницы, бичевания, унижение, тяжкий арест в цепях и узах и другие подобные несчастия, так что если бы не помощь Господа Иисуса Христа, нас укрепляющего, то многие из них отреклись бы от веры христианской»²⁷. В таком бедственном состоянии копты, подвластные жестоким туркам, не могли поддерживать ни мареотского скита, ни нитрийских келий; и у них остались только четыре вышеупомянутые монастыря, которые знал Ванслебий.

* * *

В 1787 году ездил в Нитрию, – кто бы, вы думали? – генеральный консул России, и в тамошнем монастыре Амба-Пшой на стене главной церкви начертил своё имя по-русски и по-французски: 1787 барон Тонус. Thonus consul general de Russie. Итак, не я, первый, топтал нитрийский песок!

Но мне первому из русских довелось написать краткую историю нитрийского пустынножительства. Этот труд мой тяжелее самой поездки в Нитрию. Он кончен. Кладу на нём печать с надписью: «в церкви спасешься, а в расколе погибнешь», и с веселием духовным начинаю повествовать о святых угодниках Божиих, спасавшихся в Нитрии, келиях и ските, в лучшие времена православнокафолической церкви.

Христианские писатели четвёртого и пятого веков, Руфин, Евагрий, Палладий, Кассиан, жили в Нитрии, видели тамошних подвижников, беседовали с ними, а самой местности этой не описали подробно и даже не сказали, была ли какая-нибудь мирская селитва у нашатырного озера до построения тут монастырей, и кому принадлежало это озеро, лицу ли частному, или императору, который владел всем Египтом, как своим удельным имением. Читая сочинения их узнаёшь только вот что. Эта местность в их время называлась нитрийскою горою (ὄρος τῆς Νιτρίας); кто отправлялся туда из Александрии, тот, по выражению их, восходил на неё ἀνέβαινε)²⁸; южная часть ея отстояла от мареотского озера на полтора дня пути (Lavs. с. 7); на этой горе было семь водоёмов, коими пользовались пустынники; в тамошнее озеро человек мог погружаться всем телом, как погружался родной сын аввы Кариона, Захария, до самого носа своего (μέχρι τοῦ ρινός ἀντοῦ), и пробыв в нём более часа, вышел из него как прокаженный (Coteler. р. 518). Лишь один Созомен в церковной истории своей, писанной в правление царя Феодосия младшего (408–450 г.), упомянул, что в его время на рубеже Нитрии находилась слобода (κώμη τίς ἐστίν ὄμορος 1. VI, с. 31), в которой складывали добытый в озере нашатырь. Но и он точно не определил этой местности, потому что не был там. Я не видал тут никакого селения, ни развалин сказанной слободы; и потому полагаю, что она находилась у северной оконечности нитрийской долины по дороге к Александрии.

Какой же первый подвижник поселился в Нитрии и построил тут келью, или монастырь?

В первой половине второго века христианского в Александрии жил истинный раб Божий Фронтон. Ежедневно преуспевая в страхе Божием и не любя городской жизни, он пожелал водвориться в пустыне и сказал сподвижникам своим (их было 70): «что общее между нами и преступным миром, от дел которого всячески надобно отрекаться, дабы наследовать жизнь небесную? Пойдем в пустыню и будем усовершаться там в добродетелях». Все, слушавшие его, согласились последовать за ним, и ушли в пустыню, взяв с собою немного овощных семян и обоюдоострые лопатки для копания земли. В описании жития сего праведника не поименована эта пустыня, но в кратчайшем предисловии к нему названа Нитриею. Долго жили там эти отшельники, и, соскучив, начали роптать, говоря «для чего это отец наш Фронтон пожелал, чтобы мы водворились в пустыне? Ужели те, которые живут в городах, не близки к Богу? Ужели одни пустынники имеют доступ к Нему? Какой человек может питаться ангельским хлебом? Вот, мы умираем здесь с голоду; бдения нам не по силам; чрезвычайные посты изнуряют нас, и наши колени ослабевают, так что мы и стоять не можем». Но св. Фронтон, имевший великое упование на Бога, уверил их, что Бог, питающий птиц небесных, не оставит их без помощи. Уверение его оправдалось. Одному богатому христианину во сне явился ангел и повелел ему на верблюдах отправить к пустынникам съестные припасы: это и было исполнено им. А случилось это в 13 год царствования римского кесаря Антонина (150-й по Р. X.). С сей поры св. Фронтон ежегодно получал подобные приношения от разных благочестивых христиан. Он скончался в 174 году. (Patrolog. Curs, compl. Т. LXXIII. Parisiis. 1849).

Из жития его, написанного неизвестно кем, по чьему-то преданию²⁹, видно, что он со своею братией жил в монастыре, которого низкие ворота были весьма узки, и что верблюды, нагруженные припасами, пришли туда прямою дорогою в четвертый день в третьем часу по полудни. Этим временем определяется расстояние сего монастыря от Александрии. С грузом, посланным туда сухим путём, надлежало обогнуть мареотское озеро, да от сего озера до Нитрии идти полтора дня, как это видно из путешествия Палладия. Следовательно, монастырь св. Фронтона находился где-нибудь вблизи нитрийской слободы, в которой складывали нашатырь, и при торной дороге, ведущей к ней. Верблюды, посланные христианином без проводника, по чутью дошли до него, как до первого людского селения, и остановились у ворот его.

Дальнейшая судьба Фронтонова монастыря неизвестна. В сказаниях нитрийских пустынников IV века, кои записаны современниками их, Руфином, Евагрием, Палладием и Кассианом, нет и помину ни о нём, ни о самом Фронтоне.

Не известно также и то, в какой именно пустыне жили александрийские подвижники, Пансоф и Абиб, – в нитрийской, или в прилежащей к какой-либо окраине мареотского озера.

Палладий в кратком описании жития преподобного Амона нитрийского упомянул, что в то время, когда этот подвижник ушёл в глубь пустыни на нитрийской горе (in interiore montis Nitriae), там число монастырей было не велико.

А в описании жития св. Пахомия великого, составленном кем-то по сказаниям первых учеников его, замечено, что «преподобный Амон был основатель сожительства нитрийских братий» (Vita 8. Расh. с. 1). Сократ в своей церковной истории (L. IV, с. 23) поведал, что «весьма многие поревновали житию Амона, и потому нитрийская гора и скит наполнились множеством монахов». Тоже повторил, и историк Созомен (L. I. с. 14) и назвал Амона законоположительным начальником (θεσπέσιος ἀρχηγός) тамошних монастырей.

Основываясь на свидетельствах всех этих писателей, почти современных Амону, я признаю сего подвижника первым учредителем правильного пустынножительства в Нитрии и споспешником Антонию и Пахомию в усилении монашеского жития в Египте. Первому подобает первое и воспоминание.

* * *

Амон, египтянин, произошел от благородных и богатых родителей (283 г.). На 22 году от рождения он лишился их и вознамерился вести одинокую жизнь подвижника, по горячности благочестия, проявившегося в нём ещё в детстве, как о сем поведал св. Афанасий великий. Но родственники его и особенно дядя, как опекун, уговаривали его вступить в брачный союз с одною девицею. Однако он после венчания, наедине, показал ей все трудности и неудобства семейной жизни, превознес девство пред супружеством, и прочитав те места в посланиях апостола Павла, где восхваляется девство, открыл ей свое намерение вести жизнь целомудренную. Новобрачная супруга, которая никогда не читала св. Писания и ничего подобного не слыхала, увлеклась внушениями его, но не захотела расстаться с ним. Итак, оба они решились жить вместе, как живут брат и сестра, скрывая чистоту свою от родных и соседей.

Амон ежедневно, с утра до вечера, трудился в своём саду, воспитывая бальзамовые деревья, а после трудов ужинал вместе с супругою своею, и потом, один, большую часть ночи проводил в молитве и псалмопении. Целомудренная помощница его трудилась и молилась не с меньшим жаром. Так провели они 18 лет, быв соединены святою дружбою гораздо теснее, нежели как соединило бы их что-либо другое, и приобрели неоцененные блага, – независимость от мирских сует и душевный мир, который Бог подаёт всем, служащим Ему верно.

Чем святее жена, тем чище и обширнее воззрение ея на богоугодную жизнь мужа; и она в своё время самоотверженно дарит его отечеству, или церкви, или самому Христу Богу. Так поступила супруга Амона. Постоянно назидаемая искренним благочестием его, она часто думала, что если она долго будет удерживать такое сокровище, каков праведный супруг ея, то этим нарушит высший долг свой содействовать прославлению Христа и назиданию ближних; думала так, и первая предложила Амону оставить её по совету евангельскому, сказав ему: «справедливость требует, чтобы другие видели те примеры добродетели и слышали те душеспасительные наставления, коими до сей поры пользовалась я одна».

Чем святее муж, тем согласнее живет с праведною женою, и, уважая священнейшие права и обязанности ея, предоставляет ей свободу в тереме ея на время поста и молитвы (1Кор.7:5), а за рубеж дома, к границам рая уходит тогда, когда Бог, по молитве его, внушитъ ей добрую волю отпустить его на службу Христу. Таков был Амон. Он непрестанно просил Господа воспламенить в сожительнице его те чувствования, кои она открыла ему. Ея великодушие, самоотвержение и искренность обрадовали его. Он возблагодарил Бога за исполнение любимого желания своего жить в пустыне, и, предоставив ей дом свой, ушел на нитрийскую гору.

В истории Сократа упомянуто, что Амон построил там каливу, т. е. избушку; но самая местность под нею не означена никакою приметою, да и расстояние ея от нашатырного озера не определено. А Созомен хотя и указал местопребывание сего подвижника, на юге от мареотского озера, между скитом и нитрийскою горою³⁰, но такое указание слишком общо. Пространство между этими двумя местностями – велико. Где же тут стояла калива Амона? Не далеко от скита? Ближе к нитрийской долине? В средине между ними? На первом от скита возвышении нитрийской горы? Вопросов много, а ответ должен быть один. Принимая в соображение замечание Кассиана, что выбранное Амоном место под келию отстояло от скита на 80 миль, а от нитрийских монастырей на 5 миль, и припоминая, что келлиоты после обеда ходили к Амону и возвращались назад до захождения солнца, я полагаю, что сей подвижник жил близ нашатырного озера, у которого в его же время построены были четыре общежительные монастыря, существующие поныне. Развалин первой обители его надобно искать на северо-западной стороне нитрийской выси, прилегающей к этому озеру.

Там Амон недолго оставался в безвестности. Весьма многие, как сказал Сократ, поревновали святому житию его; и потому нитрийская гора и скит наполнились множеством монахов. Для желающих безмолвия и высшего совершенства он, по благословению св. Антония, избрал удобное место под келии, кои при нём же выстроены были в россыпь в расстоянии 5 миль от его каливы, и всем ученикам своим дал устав монашеского жития.

Св. Амон был великий постник. Он не вкушал елея, не пил вина, и питался одними сухарями и водою в малом количестве; да и те вкушал чрез два, иногда чрез три и четыре дня. Триединый Бог (1Кор.12:4–11), подающий христианам различные дарования и действия (ἐνεργήματα), уделил ему слово премудрости, дар исцеления болезней и действия сил. Слово его внушало пустынникам страх Божий, искреннее смирение, сокрушение сердца, воздыхание и слёзы покаяния, неослабное терпение в дни испытаний, охотное крестоношение, радость в злостраданиях, труд, молитву, строгое молчание, внутреннее благоговение, непрестанное помышление о вездеприсутствии Бога, и всегдашнюю преданность святой и премудрой воле Его³¹. Амон по дару благодати исцелил одного малолетка, укушенного бешенною собакою и сделавшегося бешенным до такой степени, что надлежало держать его в цепях. Это исцеление замечательно. Когда родители привели к нему своего недужного, и умоляли его о помощи; тогда сей раб Божий сказал им: «почему вы приходите смущать меня? Ваша мольба выше моих сил. Исцеление отрока зависит от вас самих. Возвратите вола вдовице, и тотчас получите благодать, которой просите». Прозорливость святого старца, сверхъестественно узнавшего тайное прегрешение их, произвела великий трепет. Они покаялись и возвратили вдовице отнятое у ней животное, и по молитве Амона получили то, чего желали пламенно. В сем угоднике Божием проявилось одно из тех действий сил, кои всемогущий Бог дарует, кому хочет. Однажды Амону надлежало переплыть водотечь Ликус (один из рукавов Нила). Он велел ученику своему Феодору отойти дальше, дабы при раздевании не смутилась стыдливость их. Феодор уклонился, а старец задумался, давно не видав наготы своей, и в минуты стыдливой задумчивости вдруг очутился на другой стороне водотечи. Сила Божия перенесла его туда так, что он не приметил того. О сем чуде поведал св. Афанасий великий.

Слава о духовных подвигах и благодатных дарах Амона достигла до св. Антония великого. Одинаковое крестное труженичество сблизило обоих этих старцев. Амон часто посещал Антония, но и этот, один раз, приходил к нему в пустыню, и вместе с ним выбрал место под келии, где отшельники желали приближаться к Богу в совершенном безмолвии.

Не долговременна была жизнь св. Амона. Сорок лет он провёл в мире и 22 года в пустыне, там и здесь – как чистый девственник, великий постник и премудрый наставник братий. В нём была особенная чудодейственная сила благодати Божией. В тот самый час, когда он скончался, св. Антоний видел душу его, восходящую на небо. Это видение поведано св. Афанасием великим. Передаю оное. «Антоний, сидя на горе своей, нехотя взглянул на небо, и увидел кого-то возносящегося в воздушном пространстве и множество ангелов, грядущих в сретение ему с великою радостию. В изумлении он изрек славословие этому святому сонму, и просил Бога открыть ему: что бы это значило. Тотчас некий голос сказал ему: ты «видишь душу Амона, пустынножителя нитрийского. Те, которые тогда стояли подле него, заметили изумление и радость его, и пожелали знать причину обнаружившегося в нём восторга. Видящий сказал им: Амон почил в мире. А они записали день и час видения его. Спустя тридцать дней после сего, к Антонию пришли нитрийские монахи. Ученики его расспросили их о времени кончины св. Амона, и узнали, что он преставился точно в тот самый час, в который Антоний видел душу его, восходящую на небо».

Это обстоятельство доказывает, что св. Амон скончался ранее 356 года, в который последовало успение Антония великого. Но когда именно? Основываясь на мнении Созомена, полагавшего, что Амон известен был до первого никейского собора, я с Тиллемонтом отношу кончину его к 345 году. (Tillem. mem. eccl. t. 7).

* * *

В одно время с Амоном и после него в Нитрии спасался Пиор, родом египтянин. Он в юных летах ушёл из родительского дома к св. Антонию, чтобы у него жить для одного Бога, которому дал обет совершенного отречения от мира и даже от лицезрения родителей своих. Сей обет есть тайна души его, послушной совету Господа: иже оставит отца, или матер имене моего ради, сторицею приимет и живот вечный наследит. Успехи Пиора в иноческом житии, под руководством Антония, были так быстры, что он в короткое время сделался способным жить уединенно в пустыне. Стремление к соединению с Богом в безмолвии открыто было им сему отцу духовному и удостоено благословения его. Антоний, провидя в нём крепость внутреннего человека, сказал ему: «ступай, Пиор, живи где хочешь, и когда Бог велит и окажется надобность, приходи ко мне».

Он водворился в Нитрии. Тогда ему было 25 лет от роду. Житие его – поучительно. Три особенные добродетели составляли основание духовного совершенства его: самоотвержение, терпение и снисхождение к согрешающим.

Вот опыты самоотвержения его.

Однажды он вместе с другими пустынниками в поте лица работал на поле одного земледельца. Когда пришло время расплаты, часть его была удержана небогатым поселянином. Пиор безропотно возвратился в свою обитель, а в следующее лето опять работал на том же поле с прежним усердием, и опять, не был награжден за труд. Поселянин ещё раз отослать его ни с чем, и тоже сделал в четвертое лето. Но трудолюбивый и смиренный Пиор не только не гневался и не роптал на него, но даже не сказал ему ни одного слова. Наконец поселянин этот, скудный деньгами, но незлобивый, получил возможность возблагодарить Пиора, поискал его в разных монастырях, и встретившись с ним, пал к ногам его, прося прощения за удержание уплаты, и предложил ему деньги. Но самоотверженный пустынник велел ему отнести их в нитрийскую церковь и отдать пресвитеру. Таким образом соблюдена была иноческая нестяжательность и успокоена совесть должника.

Когда умерли отец и мать Пиора, тогда друзья покойных пришли к нему и уговаривали его сходить к родным и утешить их в печали. Но он не изменил своего обета. Прошло 50 лет после того, как им оставлен был родительский дом. Сестра его овдовела, и случайно узнав, что он ещё жив, захотела видеть его и послала за ним двух сынов своих. Они долго искали родного старца, нашли, и, поведав ему желание матери своей видеться с ним, умоляли его не отказывать ей в этой милости; но не могли убедить его и возвратились домой в великом горе. Тогда сестра его затосковала так, что соседи ея опасались, как бы она не лишилась ума. Но женщина чем больше страдает, тем больше сил почерпает в вере, или в любви, или в надежде своей. Сознавая справедливую и сильную власть свою в доме, она в случае крайней нужды находит себе опору в подобной власти, установленной Богом в городе и в церкви. Когда истощены все собственные средства ея к осуществлению законных желаний и прав, тогда ей остается еще алтарь Господень; и тут она ищет себе утешения, и нередко получает вожделенное благо. У алтаря подана была помощь и горюющей сестре Пиора. Желая и надеясь видеть святого брата своего, она обратилась с просьбою к епископу (Драконтию ермупольскому), и со слезами просила его дать ей письма к настоятелям монастырей, находящихся в епархии его, дабы они убедили Пиора утешить её свиданием. Епископ исполнил просьбу ея. Письма были разосланы.

В это время св. Антоний дал знать Пиору, что есть надобность поговорить с ним об одном деле. Пиор пришел к нему. Старец спросил его: почему ты не был у меня так давно? Он отвечал: ты велел мне приходить только в случае особенной надобности, а такой надобности до сей поры у меня не было. Тогда Антоний велел ему идти к сестре и утешить её свиданием. Вероятно, он объявил ему и предписание епископа.

Пиор повиновался. Взяв с собою одного пустынника, он отправился к сестре своей, и когда увидел дом ея, послал спутника предуведомить её о прибытии своём. Эта добрая женщина, услышав такую весть, обрадовалась и побежала встречать брата. Но как только Пиор увидел, что она отворяет ворота, закрыл глаза свои и сказал ей: «Сестра! Я брат твой Пиор, смотри на меня, сколько хочешь». Она припомнила черты лица его и в величайшей радости возблагодарила Бога, пославшего ей такое утешение, а родного гостя просила войти в дом. Но Пиор только помолился у ворот его, и ушел в пустыню. Поступив таким образом, он не только сдержал обет свой, но и дал пример отшельникам (как говорит Руфин), чтобы они не просились к родным всякий раз, когда захотят.

Припоминая свидание Пиора и сестры его, я услаждаюсь гармонией добродетелей в этих двух душах христианских. В Пиоре непоколебимое самоотвержение согласовалось с разумным послушанием духовной власти, а братняя любовь к сестре подчинялась превышающему эту любовь долгу строго соблюдать монашеские уставы в пример другим. В сестре его родственная любовь сочетавалась с благодарением Богу, приведшему к ней желанного, и с безмолвным благоговением к строгим правилам отшельника. Она была довольна и тем, что посмотрела на святаго брата своего, как на бриллиант из рая. А Пиор своему отречению от мира поставил пределом порог мирского дома. Эти две христианские души служат нам образцами исполнения высшего долга без нарушения менее высоких обязанностей родственных. И видимая природа представляет нам подобный образец. Когда солнцу надобно светить другому полушарию земли, тогда на нашем небосклоне оно оставляет золотистую зарю. Так и мы, когда долг зовёт нас служить науке, или блюсти закон, или защищать отечество, или охранять церковь, или руководить других к вечному спасению, – и мы пусть исполняем высший долг свой с чистейшею любовию к нему, а родным и друзьям нашим пусть посылаем тогда молитвенные благожелания, воспоминания, обрадования и сердечные поклоны. Возвышенным душам, кои во Христе не имеют ни мужеского, ни женского пола, и кои знают, какой долг выше и какая любовь святые, довольно и этих светозарных отблесков душ наших. Но обратимся к Пиору.

Место, куда он удалился после свидания с сестрою, было самое безотрадное в пустыне, пролегающей между Скитом и Нитриею. Там сей муж, отверзшийся от себя самого и от мира, исполнял правила монашеского жития с новым рвением, как бы ничего не сделав до сего времени. Он выкопал колодезь, наперед решившись довольствоваться такою водою, какую пошлёт ему Провидение. Вода оказалась солёна и горька так, что никто не мог пить её, и потому все, посещавшие его, приносили воду с собою. Но он пил её тридцать лет, до конца своей жизни. Когда пустынники говорили ему, что такое неудобство нестерпимо, и советовали ему переменить место, – он отвечал им: «братия мои! если мы будем избегать горечи воздержания и искать утешений мира, то по смерти не сподобимся сладчайших благ и нескончаемых утех рая».

Воздержание Пиора было чрезвычайное. Он ежедневно вкушал только шесть унцов хлеба и пять маслин, да и те прохаживаясь. «Когда некто спросил его: почему он так делает?» –старец сказал ему: мне не хочется маловажному делу придавать большую важность. А другому на тот же вопрос отвечал, что он поступает так для того, чтобы не услаждаться вкусом.

Пиор был строг к себе самому, но снисходителен к другим, даже к тем, которые грешили тяжко. Вот доказательство снисхождения его. Однажды в скитском собрании, где находился и он, пустынники, после обедни, беседуя о разных предметах, начали говорить о поведении многих отсутствующих собратий, и поименовали одного из них, согрешившего явно. Пиор молчал несколько минут, но как только услышал, что к рассуждению примешалось злоречие, противное братолюбию, вышел из собрания, и наполнив мешок песком, взвалил его на спину свою, а в маленькую корзину положил одну горсть песку, и, держа её в руках, опять вошел в собрание. Скитники, озадаченные таким появлением старца, спросили его, чтобы это значило, и он дал им вот какой урок. «Этот большой мешок с песком означает, что у меня бесчисленное множество грехов, и потому я скрыл их от себя, не желая сокрушаться и плакать о них. А эта корзинка с горстью песку означает грех брата моего, который я осуждаю под тем предлогом, что будто скорблю о нём. Однако лучше было бы мне видеть собственные мои грехи, дабы знать их, оплакивать, и просить у Бога прощения». – Выслушав такой урок, скитники перестали осуждать ближних своих, и признались, что Пиор указал им истинный путь спасения.

Вера сего облагодатствованного мужа, как духовная сила, в сочетании с всемогуществом Божиим, действовала на вещественность так же повелительно и благотворно, как действует на недужное тело верное знание врача, с помощью силы электричества, или магнетизма. О таком воздействии Пиора свидетельствовал Палладию преподобный Моисей Ливиянин. Привожу очевидное свидетельство его. Он говорил Палладию: «когда я, юный, жил в своём монастыре; тогда мне вместе с братиями довелось копать колодец в двадцать шагов ширины. Всех нас было восемьдесят. Три дня мы трудились в поте лица, и дорылись до водоносной жилы. Она показалась нам скудною; и мы, по неблагоразумию, стали копать глубже целым аршином, и нашли каменистую сушь. Это опечалило нас. Старцы, скорбя, то решались оставить работу, то хотели продолжать её, и вдруг увидели, что к ним поспешно идёт св. старец Пиор, прикрытый овечьею кожею. Подошедши к ним, он, после приветствия, уличил их в маловерии, и тотчас спустился в колодец; потом три раза заступом ударил в землю и вознёс к Богу молитву: «Боже мой, Боже патриархов! не оставь тщетным труд рабов твоих, но подай им потребную воду». После этой молитвы его, вдруг, вода исторглась из земли и обрызгала всех нас. Тогда Пиор ещё раз помолился и, не склонясь на просьбу нашу разделить с нами пищу, ушел в свою келью».

Палладий повествование свое об этом святом муже заключил следующими словами: «вот каковы были духовные совершенства Пиора, которого можно назвать столпом терпения необычайного, удивительного! После долговременных страданий на земле от горечи воды, он вкушает теперь в небе сладость вечного источника утех». Тот же писатель поведал, что многие пустынники, желая подражать терпению его, жили в его келье, но ни один из них не мог провести там и года.

Палладий, прибывший в Нитрию в 390 году, не застал Пиора в живых. Он скончался незадолго до прибытия его, а жил сто лет (Tillemont. t. VIII, р. 864).

* * *

Авва Ор сначала жил в Скиту, где пользовался великим уважением всех братий, а потом ушел в Нитрию, по той же причине, по которой ученик его Сисой удалился на гору св. Антония. Поскольку Скит часто посещали миряне, то оба они избрали эти места, удаленные от людских селений, для того чтобы там с полною свободою упражняться в подвигах благочестия.

Пустынники, знавшие авву Ора, единодушно свидетельствовали, что он никогда не лгал, не клялся, никого не злословил и не говорил бесполезно. У него не было ни малейшей охоты выведывать новости. Ибо он понимал, что пустое любопытство отвлекает ум от горних созерцаний и заставляет тратить время в суетных разговорах.

Занимаясь рукоделием, или другим каким-либо трудом, авва Ор творил внутреннюю молитву, или питал ум свой святыми размышлениями. Однажды он с аввою Феодором строил новую келью для какого-то пустынника. Во время работы, вдруг, оба они сказали друг другу: что бы мы сделали, если бы Вышний позвал нас к себе в эту минуту? Эта внезапная мысль потрясла их так, что они заплакали, и, прекратив работу, ушли в келью и тут стали сокрушаться о грехах своих.

Оба эти старца были покорны воле Бога так, что воздавали Ему благодарение за все, что бы ни случилось с ними.

Главное совершенство аввы Ора было искреннее смирение. Эту добродетель он называл славою и венцом пустынника, и говорил, что «когда кого искушает гордость, или тщеславие, тому сейчас надлежит судиться с самим собою и испытывать: 1) исполнены ли им все заповеди; 2) не бесполезный ли он раб; и 3) не величайший ли грешник. Ежели кто и после этого испытания всё ещё помышляет, что он совершеннее других; тому надлежит умертвить сей помысл, потому что он может разрушить и то добро, какое сделано было прежде».

Вот другое поучение его о смирении: «Остерегайся предпочитать себя брату твоему и помышлять, что ты трезвеннее его умом и бесстрастнее. Напротив, с помощию благодати Иисуса Христа, думай, что он лучше тебя, и люби его искренно, дабы не одолела тебя гордость и не погубила плода прежних подвигов твоих. Помни наставление апостола, (1Кор.10:12): мняйся стояти, да блюдется, да не падет. Эта благоразумная предосторожность, как соль, предохранит тебя от порчи духовной, и ты будешь премудр о Господе».

Авва Ор предостерегал сподвижников от людской похвалы, как от опасной сети для души, и внушал, что кого унижают, того поощряют надеяться на милосердие Господа. «Мы, – говорил он, – теряем много, когда нас хвалят и уважают более, нежели сколько мы заслуживаем. Напротив, когда не обращают на нас внимания, тогда мы вправе надеяться, что нас почтит Бог». Сей авва советовал избегать всякого почета, и при встречах с многими людьми прикрывать свои совершенства, даже юродством. Понятна сила этого совета. У каждого человека бывают вспышки самолюбия. Предупредить, или погасить их можно или добровольным со-уравнением себя с неблестящими личностями других людей, или простосердечием, или произвольною нищетою духа. Самолюбие наше – грозная туча! Смирение же отвод громовой!

По смирению авва Ор никогда не винил собратий, причинявших ему скорбь или обиду; напротив обвинял себя самого и грехи свои, и говорил другим: «если вы желаете утишить волнения сердца своего, произведенныя легкомыслием, или неправдами других, то помышляйте, что, ведь, и обидчики видят в вас пятна и винят вас так же, как вы вините их самих».

Столь смиренному мужу нестерпимо было злословие. Он называл его смертию души, и для искоренения сего греха советовал смиренно просить прощения у того, о ком говорено было язвительно, и обещать ему, что впредь злому духу не будет дано своеволие.

Достойна подражания совестливость аввы Opa. Однажды он послал ученика своего Павла купить несколько пальмовых ветвей, кои нужны были ему для плетения кошниц³². Этот послушник спрашивал их у многих продавцов. Но все они были раскуплены. Наконец он нашел их у одного садовника; но и тот объявил ему, что за них дан задаток, однако примолвил, что так как задатчик давно не приходит за ними, то можно взять их. Павел купил все ветви, какие только были у садовника, и, возвратясь к Ору, рассказал ему, как состоялась эта покупка. Сей авва, как только выслушал его, всплеснул руками и сказал: Ор, не будет работать в нынешнем году! Потом велел Павлу тотчас вынести покупку из кельи и возвратить садовнику. – Такой поступок его объясняет часть обширного смысла изречения апостольского: любы не ищет своих-си. (1Кор.13:5). Кто истинно любит ближнего, тот не предпочитает своих выгод правам и пользам его, опасаясь распри, гнева, неудовольствия его, и боясь взять чужой грех на душу свою. В случае столкновения одинаковых с ним потребностей он терпит нужду, поджидая благоприятных обстоятельств, или приобретает необходимое для себя в отдаленных местах, но не перехватывает собственности соседов, хотя бы и говорили ему, что она ещё не совершенно упрочена за ними, когда нет на то их согласия. Ибо всякое чужое право, – приобретено ли оно, или только ещё обусловлено и оглашено, – равно священно. Конченное слово о нём, – это моё, или твоё, – служит вместо печати, которую снять лично, или чрез других, может только тот, кто положил её. В слове – весь человек. Переменить слово, значит изменить ближнему. А в любви – полное самоотвержение человека. Любы не ищет своих-си. Кто любит законы, тот не ищет себе подарков под Сводом законов. Кто любит царя, тот не ищет в нём своих слабостей, дабы льстить им и обольщаться надеждами на щедроты его. Кто любит супругу, тот не ищет себе не-жены. Кто любит сирот, тот, будучи опекуном их, не ищет себе поживы от наследства их. Словом, кто любит ближнего, как любил авва Ор, тот не вносит в свой дом чужого добра.

Золото очищается огнем: праведник усовершается тяжким испытанием. Так усовершался в смирении и в страхе Божием авва Ор. В течении восемнадцати месяцев он страдал тяжкою болезнию, и переносил её терпеливо, видя в ней справедливое прещение Божие за грехи, спасительное напоминание о смерти и близости к страшному суду, благоприятный повод к выявлению покорности воле Божией и к обнаружению кротости пред лицем утешающих собратий, и благодатный вызов к уподоблению страдавшему на кресте Спасителю человеков. В это время преподобный Сисой приходил к нему с горы св. Антония и, живя у него в келье, удивлялся быстроте послушания ученика его Афра и простосердечной подчиненности его самого этому ученику.³³

Действительно, в обоих их две воли согласовались так, как согласны были две воли в Богочеловеке. Чего желал Ор, того хотел Афр. Что одобрял или не одобрял Афр, то признавал добрым, или недобрым Ор. Оба они делом оправдали свою веру в единство двух волей в пребожественном Иисусе. Урок – всем, пребывающим в общежитии, мужьям и женам, братьям и сестрам, властям и подчиненным! – Когда Сисой просил больного Ора дать ему наставление, – страждущий авва говорил ему: «что мне сказать тебе? Подражай тому, что ты видишь здесь и признаешь наилучшим. Бог помогает всякому, кто напрягает свои последния силы». В другой раз тот же преподобный пожелал слышать какое-нибудь наставление сего аввы; этот спросил его: «веришь ли ты мне? – Верю, отвечал Сисой. – Итак иди и делай то, что я делаю, как ты видел. – Но какому бы лучшему делу твоему подражать мне? спросил Сисой. – Ты видишь и знаешь, – отвечал Ор, – что я почитаю себя хуже всех людей».

Сей угодник Божий скончался в 391 году. Память его празднуется в 7 день месяца августа.

* * *

В сонме первых подвижников нитрийских был св. Памва. Те, которые описывали жития их, ублажали этого совсельника их, как друга Божия и сообщника ангелов, как премудрого наставника и чудотворца.

Неизвестно ни время, ни место рождения его. А из мира он ушел в нитрийскую пустыню в самых юных летах, и здесь обратился к одному старцу с просьбою научить его нескольким псалмам наизусть, потому что ещё не умел ни читать, ни писать. Старец задал ему первый урок, прочитав следующие слова 38 псалма: «рех, сохраню пути моя, еже не согрешати ми языком моим». Памва был поражен этими словами так сильно, что решился сообразовать с ними всё житие свое, и сказал учителю: «довольно с меня и этого урока; когда выучу его, тогда опять приду к тебе». – Минуло шесть месяцев; тот старец случайно встретил Памву, и спросил его: почему ты не бывал у меня так давно? – Потому, что я ещё не выучил урока твоего, – отвечал он. Впоследствии один из друзей его пожелал знать, наконец, выучен ли им заданный урок, – и Памва поведал ему, что он едва-едва затвердил его в течение девятнадцати лет.

Мы часто слышим чтения из св. Писания в церквах. Хорошо было бы, если б каждый из нас, подобно св. Памве, решился осуществить в жизни любой стих этого Писания, напр.: иной не ходил бы на совет нечестивых и не сидел бы на седалище губителей, а сообразовал бы волю свою с законом Господним; другой не согрешал бы языком своим; иной начал бы учиться премудрости с страха Божия; кто-нибудь старался бы быть младенцем на злое; а из жен и дев одна не осуждала бы ближних своих, дабы не быть судимою Богом, другая плакала бы о грехах своих, или раздавала бы милостыню, дабы получить блаженство небесное, иная почитала бы украшением своим не плетение волос и не дорогие наряды, а потаенного в сердце человека, т. е. Христа целомудренного, верного, кроткого, смиренного, и проч., и проч. Таким образом все мы были бы живые слова Бога живого. Но, увы, многие из нас суть не что иное, как деревянный переплет св. Писания!

Памва, выучив первый урок свой, отправился к св. Антонию, и под руководством его сделал такие успехи в духовной жизни, что сей великий патриарх монахов говорил о нём: «Дух Святый обитает в сердце его». Достойно внимания наставление Антония этому ученику: «не полагайся на праведность свою, живи так, чтобы никогда не раскаиваться в делах своих, и воздерживай язык свой и позыв к пище и питию».

Памва не остался у сего мудрейшего наставника иноков, и возвратился в Нитрию. Здесь он, по смирению своему, три года просил Бога ничем не прославлять его между людьми: а смирение он признавал основою всех добродетелей. Но Бог, возносящий смиренных, привёл его в эту пустыню для назидания братии, и потому обратил к нему сердца всех их, так что они слушали наставления его с великим благоговением и с совершенным доверием, как бы беседовал с ними сам Бог. Когда кто-нибудь из них искушаем был тщеславием, тотчас смирялся, вспомнив, что он не таков, как Памва. Благотворному действию сего аввы на души много способствовало во первых то, что лице его иногда казалось величественно, как лице царя, сидящего на престоле, иногда сияло, и блеском своим иных поражало, иных умиляло; во вторых то, что он, по смирению своему, поучал приходящих не вдруг, а после молитвы, как бы после совета с Богом, и был прозорлив, осмотрителен и точен в ответах своих более, нежели другие святые подвижники.

Когда его спрашивали о священном Писании, или о каком-либо духовном предмете, то обыкновенно слышали от него один искренний ответ: «не знаю, что надобно сказать; помолюсь и размыслю».

Однажды два пустынника пришли к нему посоветоваться о спасении своем. Первый говорил ему: «Отец мой! я обыкновенно пощусь двое суток и потом съедаю два хлебца; думаешь ли ты, что я спасусь так»? – Второй же сказал: «а я, отец мой, ежедневно зарабатываю несколько копеек, и из них удерживаю для себя столько, сколько нужно для пропитания моего, а остальное отдаю бедным; итак, спасусь ли я»? – Памва, по обыкновению своему, в тот час не дал им никакого ответа. Четыре дня они ждали решения своих вопросов, и в пятый вознамерились пойти домой, но открыли свою скорбь местным клирикам. Эти сказали им в утешение: «не сетуйте, братия; наш старец отвечает на данные ему предложения уже тогда, когда вопросит о них Бога. Итак, потерпите не много. Бог вознаградит вас». В самом деле, когда они пришли к Памве проститься и поручили себя молитвам его, он, посмотрев на них и склонясь к земле, перстом написал на песке ответ им, в свое имя: «Памва постится два дня сряду, и потом съедает два хлебца; посему монах ли он? Нет. – Памва ежедневно зарабатывает несколько копеек, и ими кормится сам, и питает бедных; посему монах ли он? Нет. То и другое хорошо; но ты спасешься, ежели не будешь делать того, что противно любви». Пустынники, читая сей ответ, поняли, какой урок дан им, и ушли домой весьма довольные наставлением богомудрого старца.

А что противно любви? – Гордость, ненависть, зависть, осуждение, злословие, клевета, лжесвидетельство и проч. Питай ты в себе эти грехи, и постись, или корми нищих хоть сто лет сряду: не спасёшься. Спасение души подобно выращению яблони. Когда посадишь это дерево и будешь поливать и беречь его, – оно вырастет и даст свой плод. А когда зажжешь его огнём, – оно сгорит, или засохнет. Так и душа расцветёт и созреет для рая, когда в ней есть любовь к Богу и ближним. Но она погибнет, когда кто непрестанно будет поддерживать в ней пламя тех грехов, кои противны любви.

Припоминаю суждение Памвы об одинаковом блаженстве в раю двух пустынников, Паисия и Исаии, которые избрали разные подвиги. Они были родные братья. Когда отец их, торговавший в Испании, скончался, – им досталось всё движимое и недвижимое имение его и несколько рабов. Они продали это наследство и отправились в Египет с тем, чтобы там сделаться монахами. Один из них роздал все свои деньги монастырям, церквам и заключенным в тюрьмах, и, питаясь трудами рук своих, служил Богу постом и молитвою. А другой построил монастырь, и вместе с братиею своею принимал странников, покоил старцев и ухаживал за больными, а в субботние и воскресные дни готовил три и четыре стола для нищих³⁴. Наконец, оба они умерли. Соседние пустынники не сомневались в небесном блаженстве этих братьев, зная богоугодное житие их, но разно думали о степенях сего блаженства, потому что одни почитали более совершенным того, который, по совету Господа, роздал всё своё имение, и дни и ночи проводил в молитве, а другие отдавали преимущество тому, который с любовию и великим терпением заботился о дряхлых, больных и бедных. Желая покончить это благочестивое прение, они пришли к св. Памве и выразили ему свои различные мнения и доводы, в подтверждение их. Св. старец, выслушав их речи до конца, сказал: «оба брата равно блаженны у Бога, потому что один подражал гостеприимству Авраама, а другой – строгому житию пророка Илии». Такое суждение не удовлетворило пустынников. Они не постигали, как два брата могут иметь равную награду в вечности, тогда как подвиги их были различны; не постигали этого, и, поклонившись Памве до лица земли, просили его разрешить им недоумение. Благодатный старец отвечал им: «повторяю вам, что оба брата равны пред Богом, и объясняю это. Если бы первый, раздав всё свое имение и питаясь трудами рук своих, не усовершился духовно, то, ведь, не был бы равен второму; так же и этот не сравнялся бы с первым, если бы не усовершился в служении ближним, по примеру Господа, пришедшего послужить другим, а не принять служение их (Матф.20). Однако, он не выше первого, хотя и много потрудился; а не выше потому, что труды его сопровождались покоем и некоторым довольством. Но подождите терпеливо, пока Бог откроет мне истину; и я сообщу вам откровение Его, когда вы придете ко мне в другой раз». – Они ушли. А св. Памва молил Господа явить ему славу двух благочестивых братьев. Минуло несколько дней. Пустынники опять пришли к нему, и он сказал им: «говорю вам истину пред лицем Бога, а Он знает её. В раю я видел обоих братьев в одинаковой славе». – Выражаю сущность суждения Памвы. Первый брат совершенно исполнил совет Господа: «если хочешь быть совершен, то иди и продай имение твоё и раздай оное нищим, и последуй Мне». Второй совершенно подражал Господу, пришедшему послужить другим, а не принимать от них услуги. В обоих равны послушание Господу и крепость воли: равна и награда обоим. Второй, любвеобильный, был бы совершеннее и блаженнее первого – самоотверженного, если бы не имел никакой земной отрады. Итак, по рассуждению Памвы, вечное спасение состоит в зрелости внутреннего человека, постоянно послушного и подражающего Господу.

Памва был неученый человек, но учил премудрости духовной жизни, потому что имел в себе то помазание от Святаго, которое учит всему (1Иоан.2:20), т. е. благодать Духа Святаго, просвещающую души. Наставляемый этим внутренним, непогрешимым учителем, он твердо верил в действительность обетовании Господа и в присутствие божественных сил в возрожденной душе, умел различать разные степени благоделания, и мерилом благочестия признавал не внешнюю уставную праведность, а сердечную любовь к Богу и ближнему. Послушаем ещё, как он наставлял других.

Один пустынник спрашивал его: отец мой, почему злые духи препятствуют мне делать добро ближним? Святый авва отвечал ему: «не говори так, и не вини Бога во лжи. Говори лучше: я сам не хочу быть милосердым. Ведь, Бог сказал: даю вам власть наступати на змию, и на скорпию, и на всю силу вражию (Лук.10:19). Почему же ты не попираешь этих злых духов»? – Верно слово святаго старца! Бог не лжет, когда говорит нам, что силою Его мы крепче диавола; и нам, получившим благодать Его, стыдно извиняться во грехах лишь наваждением бесовским: лучше бы с сокрушением сердечным признаваться, что мы сами не хотим пользоваться данною нам властию над духами злобы. Возрождение души нашей в крещении и дарование ей божественных сил – не одни пустые слова! Действенность этих сил засвидетельствована святым житием весьма многих праведных мужей и жен.

Другой пустынник предложил Памве вопрос: хорошо ли хвалить других? Этот мудрый старец отвечал ему: «хорошо, но лучше молчать». – Объясняю ответ его. Хорошо мы делаем, когда хвалим ближнего умеючи, т. е. когда хвалу относим не к нему, а к Богу, который дал ему разум, или доброту, или кротость, или другие дары: в противном случае гораздо лучше бы нам молчать, дабы наша хвала без воспоминания о Боге, от которого исходит всякое совершенство, не была вменена нам в грех.

Однажды четыре пустынника в кожаных милотях из мареотского скита пришли к Памве посоветоваться о своем образе жизни. Один из них много постился; другой отказывал себе в удобствах жизни; третий любил помогать ближним, чем мог; а четвертый двадцать два года исполнял разные послушания под руководством своего старца. Выслушав их, он отдал предпочтение последнему. «Что делают первые, – говорил он, – то делают по своему произволу: а тот, кто живёт в послушании, отрекается от своей воли; и я уверяю вас, – примолвил он, – что те, которые до конца своей жизни пребывают в послушании, равночестны с исповедниками имени Христова». Как исповедник сам себя и весь живот свой предает Христу Богу, так и послушный, кто бы он ни был, – пастырь, или кормилица, монах, или чертежница (фрейлина), воин, или сестра милосердия, слуга, или воспитательница детей, – служа ближним с полным отречением от своей воли и от милой всякому независимости, в лице их служит Христу-Богу, который послушлив был до смерти. Таким образом оба они равны пред сим Богом. – Имеяй уши слышати, да слышит и да разумеет, что христианское послушание выше поста, воздержания от роскоши и даже вспоможения бедным, которое не всякий может делать.

Но Памва высоко ценил и милосердие. Когда Феодор Фермейский просил у него назидания, – он, прозревая в нём недостаток сей добродетели, сказал ему: «иди и будь милосерд ко всем».

Памва чему учил других, то исполнял сам. Отличительные добродетели его были: строгое воздержание, благоговейное молчание, неутомимое трудолюбие, благость, равнодушие к ценным вещам и исповедничество веры. Он был молчалив не потому только, что твердо помнил свой первый урок о воздержании языка, но и потому, что исполнен был страха Божия и с благоговением помышлял о смерти и о последнем суде, на котором потребуется отчёт за всякое праздное слово. Молчание располагало его к благоговению пред Богом, а это благоговение усугубляло его молчание. Посему вид его был суров; и никто никогда не видал, чтобы он смеялся. Однажды бесы решились искусить его смехом, и что же сделали? Прицепили пёрышко к концу палки, и так понесли его, сгибаясь и кряхтя, как будто на плечах их лежала огромная тяжесть. Памва при виде сего забавного зрелища улыбнулся. Тогда бесы начали прыгать и плясать, укоряя его за усмешку, как будто одержали над ним величайшую победу. Но святый сказал им: «я не усмехнулся, а посмеялся над вашим бессилием, видя, как вы, столь многие, тащите одно перышко».

Вот опыт добродушия сего аввы. Однажды он послал ученика своего нанять верблюда для отвоза рукоделий своих на рынок. Ученик, исполнив своё дело, на обратном пути встретил одного пустынника, который сказал ему: «если бы я знал, что ты послан был за верблюдом, то попросил бы тебя привести другого верблюда для меня». Посланный поведал это Памве. Сей авва, предпочитая нужду собрата собственной надобности, тотчас послал к нему ученика своего сказать, что сам он не торопится продавать свои рукоделия и просит его располагать нанятым верблюдом. Пустынник принял предложение его; но, когда в последствии времени узнал, что Памва, не смотра на великую нужду свою, поступил так по долгу братской любви, заплакал крепко и сказал ученику его: «любовь твоя похитила заслугу, которую я имел бы, если б был терпеливее».

Св. Памва между пустынниками отличался совершенною нестяжательностию и невниманием к ценным вещам. Историк Сократ поведал, что когда некто принёс ему несколько золотых монет для раздачи бедным и просил его сосчитать их, то он сказал, что важно не пожертвование, а намерение, с каким одно даётся. Подобное наставление слышала от него и Мелания, предложившая ему 300 фунтов серебра. Памва советовал монахам носить самое бедное одеяние, которое, быв оставлено на три дня вне кельи, не было бы взято никаким прохожим, и сам прикрывал себя рубищем. По смерти его, авва Исаак, видя, что некоторые братья одеваются лучше других, говорил им: «наши отцы, и особенно авва Памва, ходили в ветхих рубищах, а вы тщеславитесь своими хорошими одеждами». – Такие уроки не для мирян! Им пример Христос, носивший драгоценный хитон! А монахам образец – тот же Христос, но в препряде и в терновом венце!

Ни богатство, ни довольство мирских людей не было осуждаемо св. Памвою; но любостяжание монаха он почитал величайшим преступлением, и потому вместе с аввами Макарием и Исидором произнёс страшный суд над отшельником, у которого по смерти нашлись деньги. Вот как рассказывают об этом Иероним и Руфин. Один брат в Нитрии, не столько скупый, сколько бережливый, не помня, что Иисус Христос продан был за 30 сребреников, скопил сто червонцев от выручки за пряжу свою, и скончался, никому не раздав их. Об этом узнали все пустынники, жившие в разных келиях, и в числе 5000 собрались и начали рассуждать: как надлежит употребить монашеские деньги. Одни советовали раздать их бедным, другие предлагали отослать их к родственникам усопшего, а некоторые желали внести их в церковь. Но Макарий, Памва, Исидор и другие старцы, которые почитаемы были как отцы монахов, велели похоронить покойника с деньгами его, произнесши над ним страшное определение: «да погибнет с тобою серебро твоё»! Сие определение внушило всем инокам в Египте такой страх, что они с той поры боялись оставить и один червонец по смерти своей. Столь благотворное действие доказало справедливость и святость такого суда. Но этот суд – не для мирян! Им сказано иное слово: «аще богатство течет, не прилагайте (только) к нему сердца своего». А монаху изречено другое слово: «да погибнет с тобою серебро твое»!

Св. Памва был исповедник православной веры. Его призывал в Александрию св. Афанасий великий для засвидетельствования правоты учения о Сыне Божием, как о Боге собезначальном, совечном и единосущном Богу Отцу, – учения, оспариваемого в то время арианами. Когда этот знаменитый подвижник с несколькими пустынниками явился к своему архипастырю, то застал у него многих христиан. Некоторые из них не почтили его обычным приветствием. Но Афанасий сказал им: «встаньте и просите благословения у этих старцев; ибо уста их, непрестанно славословящия Бога, святы». Памва пред всеми воздал славу Иисусу Христу, как совершенному Богу.

В бытность свою в Александрии, однажды он увидел лицедейку, одетую весьма пышно, и начал плакать. Его спросили: почему ты плачешь? – «Потому что жалею о погибели этой женщины и скорблю о том, что не угождаю Богу так, как она угождает развратным людям», – отвечал авва.

Дважды ссылали его ариане за твердое исповедание божественности Иисуса Христа: сперва в палестинский город Диокесарию, потом на остров Нила, где жили одни язычники³⁵, которые и были крещены им. Но последние годы жизни он провел в Нитрии.

Блаженна была кончина сего угодника Божия. Он плёл корзину, и, сделав её, позвал к себе Меланию и сказал ей: «возьми эту корзину из рук моих на память; ибо мне нечего более оставить тебе». Пред ним безмолвно стояли – ученик его Ориген, Амон и другие братья. Святый старец поведал им о себе, что он с первой поры водворения своего в пустыне всегда кормился трудами рук своих и никому никогда не был в тягость, и не раскаивался ни в одном слове своем, но несмотря на то ещё и не начинал служить Богу, к которому отходит, и, сказав это, предал Ему дух свой безболезненно. Блаженная Мелания похоронила его на свой счет, а корзину, которую он подарил ей, благоговейно берегла до последней минуты своей жизни.

Неизвестен год кончины св. Памвы. Но надобно полагать, что он умер ранее 390 года, в который Палладий прибыл в Нитрию и не застал его в живых, – либо в 386, либо в один из следующих годов. Ибо он видел в скиту александрийского патриарха Феофила³⁶, а этот святитель избран был в 385 лето Господне.

Между учениками св. Памвы знаменитые были великорослые братья, Аммон, Диоскор, Евсевий и Евфимий. О бедствиях их я уже говорил пространно. Здесь замечаю только, что все они скончались в самом начале пятого столетия.

Вместе с ними бедствовали два нитрийские подвижника, именем Иераксы. Первый долго жил у св. Антония великого, потом поселился в Нитрии. Ему было девяносто лет от роду, когда известная горячность александрийского патриарха Феофила понудила его искать убежища у св. Иоанна Златоустого. Второй Иеракс сперва провёл четыре года в уединении на порфиритской горе в Египте, потом водворился в Нитрии, и отсюда, по прошествии двадцати пяти лет, удалился в Константинополь вместе с великорослыми братьями, когда же утихла застигшая их гроза, возвратился в ту же Нитрию, где и умер после 408 года³⁷. Он никогда не говорил о делах мирских и не терпел, чтобы другие говорили ему о них. Один пустынник просил у него совета, как жить; и он сказал ему: «пребывай в своей келье, будь доволен необходимым, и не злословь ближнего твоего; так ты освятишься». Знать, пустынник этот был непостоянен, прихотлив и злоречив. Каковы были немощи его, таково и врачевство было предложено ему. Однажды бесы сказали Иераксу: ты ещё проживешь пятьдесят лет; итак, сможешь ли понести столь долго труды пустынной жизни? Он прогнал их, ответив: «увы! я готов был и двести лет каяться в этой пустыне, а вы предсказываете, что поприще моё кончится скоро». Святая жажда покаяния, утоляемая надеждою на оправдание Христово, превозмогала в нём нетерпеливость немощной плоти, удручаемой суровостию пустыни.

В Нитрии жил благодетельный христианин, именем Аполлон, который хотя и не был монах, но своими делами любви и милосердия заменял исполнение монашеских обязанностей. В миру он занимался торговлею, а в пустыне всё своё богатство иждивал на маститых старцев и больных собратий, будучи сам весьма стар, и не имея сил ни работать, ни переписывать книги. По распоряжению его, из Александрии доставляемо было им всё, что могло утешать их; да и сам он ежедневно, с раннего утра до трех часов по полудни, ходил от кельи до кельи, узнавал, кто чем болен и в чём нуждается, и носил, кому сушеный виноград, кому гранаты, кому другие сласти, и делал это до конца своей жизни. Такая благотворительность бедным и беспомощным пустынникам продолжаема была и по смерти его одним братолюбцем, которому он, умирая, вручил остальное достояние своё для снабдения их всем нужным. Неизвестно, когда жил и скончался этот праведный старец и каким пустынникам помогал – современникам ли Амона и Памвы, или преемникам их.

В пятом и шестом веках в Нитрии жили монахи. Но тогда никто не описал подвигов их, или потому, что эти пустынники только подражали житию первых св. старцев, каковы были Памва, Ор, Пиор и Амон, или потому, что они отделились от кафолической церкви, не приняв вероисповедания халкидонского, вселенского собора (451 г.). Я думаю, что сие отщепенство было причиною молчания о них. Блаженный Иоанн Мосх, в начале седьмого столетия, ходил из Александрии в нитрийскую пустыню, и беседовал с тамошними скитниками и келлиотами, содержавшими православную веру, но не был в соседних с келиями монастырях, построенных у нитрийского озера. Уклонение его от них может быть объяснено только нерасположенностию его иметь общение с иноками, не принявшими халкидонского вероисповедания. А что в этих монастырях во дни Мосха и после не терпимо было сие вероисповедание: это видно из жития коптского патриарха Вениамина, который в царствование Ираклия (около 627 г.) убежал в нитрийский монастырь св. Макария, после того как брата его Бока сожгли в Александрии за упорство в монофизитстве, и там оставался у единомысленных с ним монахов до завоевания Египта Омаром (641 г.).

Итак, православные подвижники в самой Нитрии процветали только во время, протекшее между первым Никейским и четвертым халкидонским собором (325–451 год.). Их сменили так называемые монофизиты – копты. Православие долее держалось в соседней с Нитриею келлиотной пустыне. Какие же избранные подвижники спасались тут о Господе? История передала нам имена, учение и жития их. Излагаю ея назидательные сказания о них.