1844 год

Января 1, Суббота. – Я служил обедню в Феодоровском монастыре. Обед у епитропов.

Января 2, Воскресенье, – День потерян.

Января 3, Понедельник. – Приготовления к поездке на Иордан.

Января 4, Вторник, – Выезд на Иордан с французами. Большой караван. – Ночлег в мечети пророка Моисея.

Января 6, Середа, – Выезд в 5 часов утра с фонарем. Гора Искушения. Елисеевы воды. Иерихон. Иордан. Неудовольствие на болгар. Тревога напрасная. Мертвое море. Монастырь Св. Саввы. Приезд в 7 часов.

Января 6, Четверг. – Обозрение монастыря и библиотеки; выезд в 11½ часов. Ночью дождь.

Января 7, Пятница. – Веден дневник от 28-го декабря. Сильный, холодный ветер дует. Но день ясен.

Заметки.

1) Не лучше ли, чтобы здешние архиереи, исключая двух епитропов, жили в их епархиях?

2) В патриархии устроить семинарию и обучать в ней молодых монахов.

3) Этих монахов набирать из славян, арабов и греков для поддержания равновесия православия и для духовных утешений единоплеменников их.

4) Уменьшить число монашествующего духовенства, как в патриархии здешней, так и в патриархии цареградской.

5) Увеличить число монахов в палестинских монастырях.

6) Обратить внимание на улучшение сельского духовенства палестинского.

7) Устроить народные училища при митрополиях.

8) Обратить внимание на поправку и починку сельских церквей.

9) Патриархия богата, все прочее бедно.

10) Казна Гроба Господня пусть будет единая и нераздельная, но расходы пусть поступают и на сельское духовенство и церкви.

11) Сосчитать число сельских церквей и соразмерить с ними явные подаяния России .?. ? Тайных подаяний довольно для казны Гроба.

12) Уменьшить число сельского духовенства. Больно видеть в крошечной деревне Пастырей двух священников беднейших и оборванных. Для этой деревни достаточно и одного попа.

13) До распространения просвещения в народе не уменьшать числа церквей сельских и не присоединять их к другим ближним.

14) Учредить в Иерусалиме русскую миссию

a) для видимого единения церквей иерусалимской, и антиохийской, и российской, и для взаимных известий;

b) для наблюдения за расходами денег, высылаемых из России;

c) для наблюдения за русскими поклонниками;

d) для снабжения всех сельских церквей Сирии и Палестины иконами. При миссии должны быть иконописцы и школа иконописания;

е) для принятия и отсылки подаяний из России в назначенные места. Ибо теперь этого не делают.

f) для наблюдения, где, в каких деревнях, арабы обращены в магометанство из христиан и где они помнят прежнее христианство, где имеют почитание к святым нашим и пр., дабы при будущем торжестве православия начать с этих деревень миссионерство и обращение в христианскую веру.

h) для подания полезных советов при устройстве школ народных, и семинарии, и академии в самой патриархии.

15) Русскую миссию устроить на горе Елеонской или, по крайней мере, в монастыре Св. Креста, или Илии пророка.

16) Для покупки горы Елеонской и для постройки монастыря на месте Вознесения Господня собрать добровольные подаяния в России. Их будет много.

17) Обратить бдительное внимание на поклонников русских, которые приходят в Иерусалим по два, по три раза. Они ведут торг., живут крайне безумно, особенно из духовного звания.

NB. Суеверие болгар насчет Иордана. Вода идет вспять, дерева покланяются. Слышен шум., бывают явления. Епитропы пользуются этим суеверием.

В 1½ ч. пополудни игумен Феодоровского монастыря прислан был ко мне от епитропов с жалобой, что русские поклонники обоего пола не слушаются их, своевольничают: так сегодня согласились идти в Горнюю с бабенками, без позволения игумена и епитропов, одни без проводника. – Я просил чрез игумена епитропов, чтобы они соблюдали написанные правила во всей строгости и наказали главных бунтовщиков в пример другим, как можно строже. ΝΒ. Вечером игумен сказал, что епитропы не хотят наказывать. Опасаются потерь……

ΝΒ. В Горнюю ходят для свободного блужения (блудодеяния), которое совершается русскими даже в отхожих местах, пристроенных к храму, когда они запираются вместе.

1) Не отпускать из России вместе поклонников и поклонниц, дабы они не знакомились дорогою.

2) Отмечать поведение их в монастырях здешних и особым донесением извещать св. синод.

3) Ответственность за духовных возложить на архиереев, а за мирских – на местных начальников, гражданских и военных.

4) Для примера высылать буйных в Россию в кандалах и содержать их в монастырях, как арестантов, смотря по преступлениям их.

5) Отбирать деньги на границе и пересылать их в Царь-Град, для уплаты за корабли.

6) Постановить правилом не хоронить скоро русских по смерти, а выжидать трое суток.

7) Учредить благочинного монаха из русских и духовника.

8) Архиереям и местным гражданским властям иметь наблюдение за поклонниками, когда они собирают деньги на Гроб Господень. Ибо случается, что они не отдают их.

9) Лучше бы прекратить подобные сборы, а объявить желающим жертвовать, чтобы они тайно посылали богатые и бедные даяния архиереям, а сии – в Иерусалим²⁶².

О поклонниках.

Петро-аравийского Мелетия обвиняют в корыстолюбии. Как духовник русских и болгар, он, пользуясь их простотою и рабских послушанием, выманивает у них деньги под предлогом внести их в общую казну Гроба, а между тем сам пользуется ими. Как же прочие узнают эти проделки его? А вот как: болгары или русские поклонники, зная преднамереваемые пожертвования друг друга, говорят на исповеди другим духовникам, что такой-то и такой-то столько-то принес для Гроба или столько-то отдал петро-аравийскому епискому для Гроба. Казна же Гроба ничего не получает, стало быть есть воровство.

Русские поклонники любят крестить детей здешних арабок. Кумовство есть предлог к блудодеянию. Арабки крестят своих детей по три, по несколько раз. Духовенство здешнее терпит это из корыстолюбия. Сегодня игумен Феодоровского монастыря крестил двух ребят, восприемником был русский, с.-петербургский мещанин.

Января 8, Суббота. – Ночью шел дождь. День пасмурен. Небо покрыто облаками. Все утро занимался я перепиской черновых копий с моих писем. О. Григорию поручил переписать правила о поклонниках, составленные консулом Базили и здешними епитропами. Сего же дня займусь составлением вопросов, по коим я должен узнавать положение и ход дел церкви палестинской.

Аминь.

Января 9, Воскресенье. – Около полудня посетил меня греко-англичанин, который ехал вместе со мною от Бейрута до Яффы. Из уважения ко мне он пришел известить меня, что ни французский здешний консул, ни те французы, с которыми я ездил на Иордан, не понимают, каким образом без приглашения их я решился присоединиться к ним и даже потащить за собою огромный караван, состоявший весь из православных. «Консул, хотевший ехать с французами, отложил поездку нарочно, лишь бы не ехать с вами», – присовокупил англичанин. На все эти сплетни отвечал я, что мой диакон, встретившись однажды с французским графом Шуленбургом, предложил ему взять меня и его с собою на Иордан, и граф согласился; но не удовлетворившись этим согласием, быть может, вынужденным одной учтивостью, я просил нашего агента Марабути сходить к французскому консулу и у него самого испросить согласие на принятие меня в их общество. Консул не только изъявил согласие г-ну Марабути, но даже дал слово уведомить меня о дне выезда, каковое уведомление и получил я накануне выезда от г. Марабути, после неоднократной отсрочки отъезда французами. Равным образом Марабути объявлял о моем желании ехать на Иордан вместе с французами здешнему реверендиту, и сей, перед самым выездом, прислал ко мне какого-то своего духовника-сановника, родом славянина, приветствовать меня и вместе объявить, что все готово к выезду. Вот как шло дело. А что касается до тех людей, которые очутились в поезде, то я и сам не знаю, кто им дал позволение ехать. Ибо эти люди большей частью болгары, молдаване, валахи и греки, совершенно не известные мне. При том же я заплатил проводникам за себя и за своих 160 пиастров им же. Начальник проводников остался доволен мною.

Англичанин очень рад был слышать от меня сущую правду и дал мне слово разведать: был ли наш агент у французского консула, или нет.

– Я догадываюсь, почему консул не хотел ехать со мною, – сказал я собеседнику; он налгал на меня здешнему паше, будто я назначен от России консулом сюда, и потому ему стыдно было видеть меня.

– Правда ваша, отвечал англичанин. Этот консул распускал разные слухи о вас, и между прочим и то, что вы привезли сюда огромную сумму.

Очевидно, что французский консул умен задним умом. Изъявив согласие на поезд мой вместе с его соотчичами, он увидел свою ошибку, увидел, что он принимает в свое общество человека, на которого сам же наклеветал паше и которого между тем берет на свою ответственность, и потому не решился ехать, да еще начал сваливать вину на меня, будто я очутился подле них незваным, непрошенным прохожим. И в самом деле, консул поступил неполитично. Оклеветать человека и потом принимать на свою ответственность значит противоречить себе самому, опровергать себя самого. А мне выгодно было ехать с французами по распоряжению их консула в том отношении, что я опровергал его навет на меня тем, что просил у него же позволения ехать на Иордан, как простой пилигрим. Будучи сам консулом, мог ли я обращаться к нему с просьбой?

Вот нечаянно сыгранная комедия! Французы не знают, как я очутился между ними, а я не понимаю, как все прочие поклонники очутились вместе с нами. Либо Марабути отпустил их, либо здешние наместники патриарха. А греко-англичанину нужда большая вступаться в это дело, защищать меня пред графиней Шуленбург, идти ко мне и начинать разговор со мною тем, что он знаком был с Милорадовичем, с Михаилом Павловичем и пр., что он любит истину и пр. Сущая комедия!

О. Григорий слышал от игумена Феодоровской обители нашей, что прежний паша иерусалимский, высланный отсюда по делу о флаге французского консульства, назначен сераскиром Сирии и Палестины и приведет с собою 80000 войска для введения порядка между арабами. Ему предписано ласкать шейхов и принимать их на службу.

Недели две тому назад в иерусалимской патриархии введено общежитие. Это не нововведение, а восполнение древнего устава, не приведенного в исполнение.

Января 10, Понедельник. – Вечером посетил о. Григория здешний архимандрит Никифор и потом меня. Ему говорил: а) что здешний синод получил от патриарха благодарность за устройство общежития в патриархии; b) что в Царь-Граде ждут с величайшим нетерпением ответа из России об имениях церковных в Молдавии и Валахии; с) этот же отец просил о. Григория узнать мое мнение насчет присоединения униатов Птолемаидской епархии, на что я отвечал о. иеродиакону, что хорошо они сделают, если присоединят их, не теряя времени, – но с должной осмотрительностью.

Посетив меня, о. Никифор говорил, что сюда прислан из Птолемаиды униатский диакон, ищущий присоединения, и что из Бейрута два воссоединенных священника, коих я видел у митрополита Вениамина, хотят приехать сюда жить. По его же словам, дело о присоединении униатов будто представлено послу Титову.

Я предлагал архимандриту Никифору свои мнения следующие:

1) разослать здешних архиереев по их епархиям, кроме двух наместников, и

2) давать ход к высшим степеням церковным природным арабам, напр., игумену Афанасию, который управлял Белемеидским монастырем, а теперь живет в патриархии на жаловании и посылается в разные места проповедовать Слово Божие.

При этом случае завязался спор о патриархе Германе, который под проклятием завещал не производить арабов в епископы и патриархи. Никифор говорил, что проклятия такого не было, и что бывали архиереи из арабов, напр., предшественник нынешнего птолемаидского архиерея Прокопия, и обещал представить мне письменные доказательства на то.

В прошлую ночь и во весь нынешний день шел дождь с ветром большим. Сыро. Холодно. Господи, помилуй.

Игумен Саввинского монастыря уверял, что прекрасная новая дорога к монастырю устроена Анфимом на собственный его счет. Он издержал более 30000 пиастров.

А о. Григорий уверял меня, что этот Анфим имеет в банке, в Англии, до 4 миллионов пиастров.

Так вот где дно той бочки, которую у нас в России называют бездонною.

Архимандрит Никифор говорил сегодня о. Григорию, что патриарх надеется на милость царя русского и оставит за патриархией все доходы, получаемые из Молдавии и Валахии.

Января 11, Вторник. – День ясен. Ночь тиха. Небо усеяно звездами.

Сегодня прочитал я у Страбона статью о Сирии и не нашел ничего любопытного.

Больше занимательности и удовольствия нашел я в чтении каталога константинопольских патриархов.

Вечером принесли мне из патриархии Летопись Досифея и сочинения патриарха Хрисанфа.

Диакон, принесший эти книги, хвалил прежних патриархов и ругал наповал нынешнего патриарха и всех его архиереев. «Прежние, говорил он, – рассуждали, сочиняли книги, молились, постились, а нынешние только едят и пьют сладко. Деньги – вот их философия!»

Января 12, Середа. – Первый певчий здешней патриархии, – иеродиакон, посетил о. Григория. В его келье и я случился на этот раз. Говорили о разных предметах, напр., о родине сего иеродиакона, об Анатолии, о том, что анатолийские христиане в тысячу раз усерднее здешних, и их церкви гораздо лучше Вифлеемской и даже не хуже иерусалимской – главной. Отсюда разговор неприметно склонился к положению палестинской церкви. Я говорил, что было бы лучше, если бы архиереи жили в <сво>их епархиях. Иеродиакон отвечал, что их пребывание в епархиях будет сопряжено с большими издержками, напр., они должны будут платить подати за попов и за мирян. Позавчера попы из Газы приходили и просили фелоней, епитрахилей.

– Да, ведь, платит же патриархия подати за иных поселян? – возразил я. –

– Правда ваша. Назад тому несколько дней православные жители деревни Пецаллы приходили в патриархию и требовали 5000 пиастров в уплату податей недоимок, коих считается на них 10000 пиастров; ибо новый паша настоятельно требует с них уплаты недоимки. Патриархия сначала отказала им, но после принуждена была дать просимую сумму, ибо православные угрожали им своим обращением в протестантство, в надежде получить эту сумму от епископа Александра.

– А отчего они грозили протестантами, а не католиками? Разве протестанты уже снюхались с ними?

– А как же и Протестанты проповедовали было в Пецалле, где живут одни православные, и успели (года за два тому назад) обратить в свою веру семейств 15 посредством денег. Но здешний синод, узнав об этом, писал к патриарху в Царь-Град и просил его исходатайствовать у султана запрещение протестантам проповедовать новую веру в православных деревнях. Запрещение исходатайствовано; упомянутые семейства возвращены в лоно нашей церкви. Но жители Пецаллы, как опыт доказывает, узнали, что есть еще люди, кроме папистов, которые имеют свою особенную веру и дают деньги тому, кто примет ее.

– Очень жаль, что вкралось такое ужасное зло. Арабы, получая оттуда или отсюда деньги, привыкают к лености, рискуют верою и отягощают патриархию. Но, ведь, и конца не будет подобному злоупотреблению?

– Не будет, отвечал иеродиакон, если Россия не запретит папистам и протестантам проповедовать и соблазнять православных.

– Помощь России нужна, сказал я; да и здесь надобно подумать о средствах к прекращению сего зла (Под этим средством я разумел училища). Колебание в вере или отступничество от веры происходит от незнания оной. Надобно учить детей благочестию и православной вере.

– Да, наши архиереи думают завести школы, да средств нет, и учителей латинского, французского и итальянского языков трудно найти.

Мне смешно стало. Я замолчал на минуту и подумал: вот люди! из одной крайности бросаются в другую. Диких ребятишек Пецаллы, или Вифлеема, или Иерусалима выучить хотят разным языкам, как будто готовят их в министры в Париж или в секретари турецкого посольства в Рим. Потом я сказал: «Средств нет и Была бы ревность к спасению душ, а средства найдутся. Вот антиохийский патриарх, – довольно беден, однако-же, завел училища в Дамаске, в Триполи, в Бейруте. Я видел эти училища. Хвалю и славлю патриарха Мефодия», и пр. и пр.

Января 13, Четверг. – Пары, сгустившиеся и приставшие к горе на восточной стороне Мертвого моря. Это испарения от горячих ключей. По закате солнца я смотрю в трубу. Хребты гор, окрашенные в синий цвет. Без трубы видна была обыкновенная синева.

Января 13, Четверг. – В 9 часов привели мне оседланную лошадь, и я поехал осмотреть Иосафатову долину от самого начала её, и восточную стену Иерусалима. – Осмотрел, простудился и теперь кашляю и страдаю от насморка.

В этот день навестил меня грузинский архимандрит монастыря Св. Креста. Я дал ему слово быть у него в субботу.

Января 14, Пятница. – Насморк и кашель сильно мучают меня. На дворе холодно и ветрено.

Оказалось известным, что кто-то из албанцев, или в одежде албанца, вошел вечером в дом одного копта к его красивой жене и убил её мужа, распоров ему ножом живот. Вероятно, это убийство случилось уже после греховного наслаждения. Вероятно, копт застал у жены незваного гостя. По этому случаю паша отдал приказ запирать все ворота тотчас по захождении солнца, а в монастыри дал знать, что если убийца будет найден в каком-либо из них, то монастырь будет разорен. Видно подозрение пало на какого-либо поклонника. Да и в самом деле, этот убийца должен быть болгарин, ехавший с нами из Бейрута и известный в караване под смешным прозвищем una nikokirilo; ибо сегодня отправили его тайно в Яффу за то будто бы, что он объявил здешним, что не может жить более без жены. Подозрение сильно падает на него. Убийца скрылся и уедет в Болгарию. Вот и концы в воду!

NB. Вечером занимался составлением каталога иерусалимских епископов и патриархов.

Января 15, Суббота. – Во всю ночь дул ужасный горный ветер, стучался в двери моей кельи и свистел в мои окна. Прислушиваясь к его кружениям, взрыву и гулу, похожему на отдаленный гром, я пугался и воображал, что непременно будет землетрясение. Воображение лишило меня сна. Я оделся в разные платья для того, чтобы при первом подземном ударе бежать. Но куда бежать? В тесных улицах города скорее погибнешь, нежели в доме. Но устыдившись своего малодушия, я опять разделся и лег в постель. Это было далеко за полночь, – около 2 часов.

Горный ветер резок, силен, порывист и походит на шум сильно взволнованного моря и также на протяжный и непрерывный гул отдаленного грома. Этот гул происходит, без сомнения, от встречи, от сшибки волн ветра, кружимого, рассекаемого горами и домами, и опять увлекаемого новыми приливами волн его упругих. В первый раз в жизни ветер напугал меня. Неприятно было прислушиваться к трескучему шуму. Казалось, земля дрожала, основания гор колебались. Казалось, из Мертвого моря выйдут горы, а Иерусалим провалится в бездну, и на месте его будет Мертвое море. Но Бог сбережет Гроб Христа, – подумал я, и мне стало легче, и я заснул с мыслью о том, что Иерусалим еще будет попираем языки, дóндеже скончаются времена язык.

Пробудился я в 9 часов. Голова не болит, но насморк и кашель продолжаются. На дворе холодно, ветрено и сыро после дождя.

Пробило 10 часов ночи. Ветер утих, дождь перестал. Кашель прекратился, насморк ослабел.

Один из поклонников, уроженец острова Крит, рассказывал, что в его отчизне один священник за хорошую плату согласился отпеть и похоронить любимую собаку одного богатого турка по христианскому обряду. Преступление сделано. Архиерей, узнав об этом, призвал попа и хотел его расстричь. Но турка, умоленный попом, выручил его из беды. Когда архиерей послал за брадобреем, чтобы снять усы и бороду с попа, в тот час турка явился к владыке и, осторожно положив на свою голову серебряную тарелочку с червонцами, стал кланяться архиерею и просить помилования попу. Архиерей, схватив тарелочку с деньгами с головы турка, и положив ее под подушку, так что бедный поп не заметил этого, пригласил турка сесть на диван и начал говорить ему, что он бранит священника за то, что он не пригласил его к похоронам собаки. Поп, услышав это, удивился нечаянному обороту речи архиерея и, молчаливо выслушав новое увещание и наставление ничего не делать без благословения архиерейского, сказал, что он готов вперед слушать его преосвященство и что он пригласит его на сорокоуст, и, поклонившись владыке в ноги, с радостью возвратился домой, славя Бога, и хваля милость владыки, и удивляясь своей непонятливости. «Какой я дурак! – говорил он сам себе, владыка бранил меня за то, что я не пригласил его к похоронам, а мне слышалось, как будто он грозил мне проклятием за то, что я решился отпевать собаку, как душу христианскую, да еще собаку турка».

Января 16, Воскресенье. – День ясен, но холоден. »Θεωρίαν τε Ἰωνᾶ "Καρδίαν δὲ μυλονᾶ», <т. е.> «По виду Иона, «А по сердцу мельник».

Эту греческую пословицу можно приложить ко многим греческим архиереям. По внешнему виду, они смиренны, просты, как пророки; но по сердцу хитры, лукавы и корыстны, как мельники.

Вскоре по захождении солнца, стоя на верхней террасе Феодоровского монастыря, я любовался Елеоном (горою) и за-Иорданскими горами. Вдруг заметил я у подошвы их, за восточной стороной Мертвого моря, как бы две горящие свечи. Любопытство заставило меня побежать за зрительной трубой. Побежал, прибежал, навел трубу и увидел разложенный огонь и большой дым, который по направлению ветра стлался прямо на юг, вдоль по окраинам гор. Огонь красный виден был с двух сторон, а в средине что-то горело, т. е. вероятно дерева; обжигаемые арабами на уголья. Я рад этому случаю. Суеверие уверяет, что над Мертвым морем бывает виден дым и курение, и что море курится, как ад, а на деле арабы добывают уголья подле этого моря. Долго я смотрел на огонь; мне хотелось увидеть фигуры арабов. Напрасно.

Января 17, Понедельник. – Я слушал вечерню в патриаршей церкви во имя Константина и Елены. Диаконы кадили, нося на левой руке серебряные ковчежцы и поддерживая их парчевыми полотенцами²⁶³. После вечерни архимандрит освящал коливо, и потом, по выходе из церкви, все архиереи и монахи сели на террасе, на приготовленных скамьях, и кушали коливо, благословенный хлеб, и пили по рюмочке сладкого вина. Таково было предпразднество именин патриарха Афанасия. ΝΒ. Выходили 7 диаконов и 21 поп.

Января 18, Вторник. – После обедни в общей зале опять было собрание архиереев, и монахов, и священников. Γλυκί, νερό, ‛ρακύ.²⁶⁴ Потом служащий архимандрит с братией принес икону Св. Афанасия; пропели тропарь святого и возгласили многолетие патриарху – имениннику и архиепископу лидскому Кириллу, потому что и он именинник.

Перед обедом, за час, я посетил лидского архиерея и застал у него петро-аравийского митрополита. От него узнал я следующее:

а) протестантский епископ Александр, по приезде в Иерусалим, не получил просимого приюта в католическом монастыре;

b) епитропы православные дали ему квартиру, по его просьбе, в Архангельском монастыре, где был тогда игуменом нынешний архимандрит Иоиль, живущий в патриархии, который и знаком хорошо с епископом;

c) Александр сначала раздавал книги: Служебник англиканской церкви и Евангелия на арабском языке, но теперь не раздает;

d) доктор его миссии, под предлогом искания здорового места в Палестине для жительства на лето, поселился в одной православной деревне (Джифне) и, пожив там несколько дней, пригласил туда и епископа своего. Здесь они стали привлекать на свою сторону православных ласками, обещаниями защиты и деньгами, и даже дали 5000 пиастров в уплату податей. Но здешние архиереи, узнав об их происках, не только прекратили в начале их прозелитизм, но и выслали их посредством турецкого правительства, подкупив и подучив турок сказать паше, что они не отвечают за англичан, если в деревне, где они живут, произойдет возмущение со стороны православных.

Петро-аравийский митрополит говорил также, что армяне во время правления Ибрагима-паши завладели Елеонскою горою и начали строить на ней монастырь. Но наши, соединившись с католиками, по низвержении Ибрагима, выгнали их оттуда чрез султана и монастырь разорили. Однако-же, армяне владеют частью Елеонской горы, купленной ими у турок. Это место их, усаженное маслинами, огорожено.

Православные купили гору Галилею и владеют ею. ΝΒ. Ежели армяне могли купить всю Елеонскую гору, то ужели Россия не в состоянии завладеть этим св. поклонением?

Жители Бетжалы недавно хотели сделаться не протестантами, а католиками. Певчий диакон соврал.

Здесь хотят завести свою типографию.

Монах Анфим говорил о. иеродиакону Григорию, что некоторые сановники греческого королевства убеждали здешних епитропов обратиться к греческому королю Офону и просить его покровительства во всех делах. Здешний синод согласился было написать прошение к Офону, но Анфим, как секретарь синода, не захотел этого, вразумил членов синода и расстроил дело. «Отступаетесь вы от России, говорил он, предаетесь королю католическому? Разве католиками хотите вы сделаться? Доколе я зрю на Елеоне стопу Спасителя, возносившегося на небо лицом обращенным на север (в самом деле стопа обращена на север), дотоле не напишу и не подпишу подобного прошения».

Монах Анфим уверял иеродиакона, что патриарх ровно ничего не высылает сюда из Царь-Града. Все доходы там пропадают. Он обещался показать документы в оправдание своих слов.

Но петро-аравийский митрополит говорил сегодня, что патриарх высылает сюда часть денег.

Кто врет?

По словам Анфима, против патриархии выстроен дом будто бы не для консула, а для другого лица, которого пошлет Россия сюда. (Мне кажется, это ложь или, лучше, хитрость узнать от иеродиакона: не проговорится ли он о назначении сюда русской миссии? Не знает ли де он чего-нибудь об этом предмете?)

Сегодня, после вечерни посетили меня: Вифлеемский митрополит Дионисий и газский архиепископ. Говорили о распространении православия в Америке.

Января 19, Середа. – Замечаю, что вчера не приглашены были к обеду епитропов архиереи, живущие в патриархии. Патриарх – именинник, Кирилл лидский – именинник, – и архиереи сидят по домам своим, тогда как архимандриты и переводчик приглашены к обеду??. Это значит а) что архиереи живут не согласно, b) и что епитропы боятся звать других обедать, дабы не обратился этот зов в правило.

Митрополит петро-аравийский объявил тост за здоровье патриарха тихо, без участия сердечного, из одной холодной учтивости. Никто из обедавших не промолвил слова. И это доказывает, что патриарха здесь не любят.

Сегодня в 10 часов утра я посетил женский Екатерининский монастырь.

В 12 часу дня один албанец магометанской веры убил на улице, в виду народа, албанца православной веры за то, что он просил у того долгу 18 пиастров. В 2½ часа пополудни пронесли тело убитого на кладбище с пением, мимо Феодоровского монастыря.

Января 20, Четверг. – В женском монастыре Св. Евфимия праздновали сегодня память сего святого. Петро-аравийский митрополит Мелетий служил литургию с протосингелом и одним арабским здешним священником. Проповедник монах Дионисий, присланный сюда патриархом Афанасием и содержащийся на жалованьи, говорил проповедь с архиерейского трона довольно хорошо, живо и назидательно. Содержанием его проповеди была жизнь Св. Евфимия.

После обедни в келье игуменьи собрались все здешние архиереи, кроме лидского, севастийского и неаполийского, и прочее духовенство. По обычаю, подано было варенье, потом ликер и, наконец, кофе. По окроплении розовою водою все разошлись по домам. По дороге я зашел в католический монастырь и осмотрел в нем церковь и все здание, но в келлии меня не вводили. Монастырь устроен хорошо. Церковь изрядная. Есть в ней хорошие картины. Особенно мне понравилась картина явления Господа Марии Магдалине. Господь на облаке, несущемся по земле; Мария хочет обнять его ноги.

Весь день проведен мною в выписке нужных сведений из книги патриарха Досифея о патриархах иерусалимских.

Известия вечерние суть следующие:

1) Из Газы получено известие от христиан, что тамошние турки жгут их домы. Гонимые просят защиты и помощи.

2) Архимандрит Никифор, служивший сегодня переводчиком для лидского архиепископа Кирилла в разговоре с еврейским хахам-баши, передал о. Григорию в келлии Анфима то, что этот хахам-баши сообщил, именно: «здесь получено известие еврейским обществом, что родственник Ротшильда, Монфиори, едет в Иерусалим для поддержания еврейского здешнего общества против англиканского епископа Александра и будет здесь строить синагогу, больницу для евреев и училища. На расходы Ротшильд ассигнует 1000 золотых лир и Монфиори 1000 золотых флоринов

3) Англиканской миссией обращены уже 10 еврейских семей; но все они были бедные и бесчестные, по мнению самих же евреев.

4) Монах Анфим уверял, что отпечаток другой правой стопы Спасителя вознесшегося, по наущению православных, унесен был православными работниками из Омаровой мечети при починке оной и теперь хранится в монастыре Св. Феклы. Работники, нашедши этот камень со св. отпечатком, выбросили его вместе с мусором за ограду и потом унесли его в патриархию, откуда он и поступил в монастырь Феклы. Это содержится в тайне между православными.

5) Монах Анфим, который служит вместо кормила для здешнего синода, говорил о. Григорию, что ежели евреи будут иметь свою защиту в Ротшильде и Монфиори, то крайне нужно было бы и им иметь здесь защитника со стороны России (В это время какой-то диакон моргал, мигал одним глазом о. Григорию и тем дал знать, что не надобно верить Анфиму). Впрочем, прибавил Анфим, назначение сюда духовной русской миссии едва ли было бы полезно. Ибо если случится какая-либо размолвка между греческим и русским духовенством, то от этого произойдет соблазн в народе, пожалуй, враги или чернь будут говорить, что или русские, или греки – еретики, не согласны между собою во мнениях и правилах. Притом в случае какого-либо переворота политического, напр. в случае войны России с Турцией, падет подозрение и даже гонение на духовенство Гроба Господня. «Нас убьют, а храм сожгут, говорил Анфим, за то только, что русские будут жить вместе с нами».

Вышеупомянутый диакон, когда посетил его о. Григорий, сказал ему, что здешние синодалы давно уже хлопочут о том, чтобы не было здесь русской миссии; ибо они боятся: а) что все славяне православные будут ходить в русскую церковь и смотреть на русских, как на образец. Тут есть опасение лишения доходов и влияния на славян, b) боятся открытия злоупотреблений, с) боятся, что патриарх будет возвращен к своему месту, d) боятся, что Россия мало-помалу положит свои лапы на Палестину.

6) Монах Анфим также проговорился, что Россия непрестанно шлет сюда приказы за приказами беречь православных. Это хорошо, говорил Анфим, да дорого стоит нам; между тем денег у нас мало.

ΝΒ. Когда собрались все архиереи и почетные духовные лица в келлии игуменьи, то я ожидал их разговоров. Но все хранили принужденное молчание. Кажется, мое присутствие было причиной этого принуждения, а может быть, и их неловкость, по которой они не находились, чем начать разговор. Я вывел их из этого состояния, спросив об имени и сане проповедника. Тогда Вифлеемский митрополит сказал, что это – иеромонах Дионисий, и прибавил, что голова у него полна, да голос слаб. Все равнодушно подтвердили его отзыв и замолчали. Я понял причину этого равнодушия: это ненависть к ученым, с прибавкой досады на нынешнего проповедника за то, что он раза два в проповеди говорил обличительным тоном о патриархах, архиереях, архимандритах, игуменах, иеромонахах. Мою догадку подтвердил сегодня вечером и игумен Феодоровского монастыря, сказав, что архиереи очень не довольны проповедником, что он касался их перед народом, собравшимся из разных стран света. Не удержаться ему здесь, прибавил простодушный игумен.

Молчание опять прервано было мною вопросом: «признают ли здесь епископа Митрофана святым?» – «Признают, отвечали митрополит петро-аравийский и монах Анфим, но не празднуют». – «Не удивляюсь, продолжал я, верно не было канонического известия вам от нашего св. синода о прославлении святителя Митрофана, так как и мы не получаем от патриархов о канонизации ими местных святых, напр. новомученика Георгия в Птолемаиде, – как будто нет духовного общения между российской и палестинской церковью». – «Между вами и нами пропасть (χάος) утвердися», – сказал шутливо Анфим. – «Всякая церковь имеет своих местных святых», сказал митрополит Мелетий. – Я замолчал, потому что находил ответ его полуистинным. Всякий местный святой должен быть, так сказать, общим святым по православному догмату о общении святых. Притом святой человек есть не что иное, как дело благодати Божией и олицетворение добродетели. А благодать и добродетель – всеобщая, и знать обнаружение их в людях всем нужно и полезно, в утешение и ободрение на трудном поприще духовного подвижничества. – Не худо было бы пересказать это владыкам здешним; но я побоялся быть учителем их на этот раз, не будучи с ними знаком коротко, и потому промолчал. Но чтобы выпутаться из молчаливого положения, я опять спросил: «ходят ли здесь в церквах с блюдом для сбора подаяний?» – «Ходят», ответили мне. – «Но почему же сегодня не ходили?» – спросил я. – «Ходили, да только не в церкви, а вне оной», отвечали мне. – Тут я рассказал им, что в одной церкви в Сирии подходили ко мне в разные приемы с 5 блюдами. Я положил на три блюда по одному червонцу турецкому (20 пиастров каждый); потом по неимению денег в кармане занял у о. Григория левов 5 для 4 блюда, но для 5-го блюда не стало денег и у него.

Января 21, Пятница. – Когда я пришел взнести деньги на поминовение моих родителей и родственников, то между прочим говорил монах Анфим о новом известии касательно назначения особого христианского правителя Иерусалима по согласию России, Англии и Австрии. Я отвечал ему, что это было предполагаемо вскоре по низвержении египетского паши Али, но не состоялось потому, что предвидимы были споры между православными, латинами, и тайные утеснения той или другой религии, смотря по тому, какой будет назначен представитель. – «Так старые вести выдают за новые», сказал Анфим. – «Да, старый кафтан перешивают на новый лад. Христианского правителя не дали, а прислали к вам пашу, дабы все три вероисповедания уравнивались пред турецкой властью».

– Для нас назначение паши гораздо хуже, возразил Анфим, потому, что паши часто переменяются (теперь уже четвертый), и нам нужно ходить с подарками к каждому новому паше; кроме того иерусалимский паша не имеет большой власти, сам он зависит от бейрутского. Какое же утешение для нас в назначении особого пашалыка палестинского?

– Если так, то вы право судите. При прежнем управлении удобнее было вам ладить с мусселимом, менее подарков требовалось, а дела-то поважнее все-таки поступали или к дамасскому, или к бейрутскому пашам.

– Почему бы, кажется, не дать нам христианского правителя?

– Нет воли Божией на это, дабы исполнилось пророчество Спасителя. Иерусалим будет попираем языки, дóндеже скончаются времена язык²⁶⁵.

Тогда стал болтать, что по изъяснению какого- то монаха (темного и неизвестного миру) времена язык уже кончились. На это длинное объяснение я отвечал молчанием.

Утром²⁶⁶ внесено мною в казну Гроба Господня 500 пиастров в присутствии архиереев Мелетия и Кирилла, архимандрита Никифора и монаха Анфима. – Имена умерших и живых записаны вместе в огромной книге. А деньги записаны в особой черновой тетради, наряду с подобными записями взносов от разных поклонников. Окинув беглым взглядом эту тетрадь в руках архимандрита Никифора, я заметил, что есть взносы по 6000 и по 19000 пиастров, по 1200 пиастров; нет менее 200 пиастров.

Петро-аравийский архиерей Мелетий вызвался показать мне книгу, в которой записаны их долги и уплата оных. Предложил этот вызов и монаху Анфиму, и Кириллу, но они приняли его холодно, и потом таки не показали книги, промолвив сквозь зубы при уходе моем, что они покажут ее в другое время.

После обеда я выехал вместе с преосвященным Дионисием в Вифлеем и здесь узнал от него следующее:

а) Он был епитропом только один год и сменен (по его просьбе) потому, что выгонял из патриархии молодых кокон, которые жили при геронтиссах; ибо Стурдза писал к нему, что и в России огласилось блудное житие монахов патриаршего монастыря. Равным образом он навлек на себя недоброжелательство всех прочих архиереев за то, что хотел учредить общину и общую трапезу.

b) Армянин, ударивший преосвященного Дионисия в закрытые природою части, остался без наказания, несмотря на то, что преосвященный жаловался Решид-паше. Паша был подкуплен армянами.

bb) Не слышно о соблазнительном поведении армянского духовенства.

c) При мне преосвященный Дионисий получил и прочитал письмо, полученное им из Саввинского монастыря. Иеромонах уведомлял его, что сегодня крещены были там два жителя Вифлеемские, которые были католиками. Они – значительные люди в здешнем селении. – Одного из них я видел в деревне; – молодой мужчина, красивый.

d) Сегодня вечером приходили к преосвященному Дионисию Вифлеемскому здешние жители вифлеемиты просить 3000 пиастров в уплату податей. По старому обычаю, митрополия дает им эту сумму; латины платят за своих столько же. Армяне не хотят платить этой суммы. Но преосвященный Дионисий сказал вифлеемитам, что он тогда даст требуемую сумму, когда армяне первые внесут ее. Армяне хотя не хотя должны давать, ибо они имеют здесь на вифлеемской земле монастырь, огороды и сады.

e) Армянский католикос, со времени его подданства России, пишет к палестинским армянам, чтобы они не вступали в ссоры с греками и жили бы мирно с ними.

f) В Газе турки озлобились против христиан, которых не более 6-ти домов, и стали преследовать их. Причиной такого гонения была старая месть за то, что Ибрагим более миловал христиан, а поводом послужило празднование свадьбы в доме одного зажиточного христианина православного. Он растворил окна внутрь своего двора; турки заметили это, услышали лики празднующих, и из зависти в благосостоянию и довольству христиан разогнали пирующих и разбили двери и прочую утварь. Это было в прошлом году.

g) Вечером о. Григорий рассказывал, что архиереи иерусалимские очень не довольны были тем, что их не пригласили к обеду в день именин патриарха Афанасия. Они ожидали приглашения, и в час обеда, видя тщету своих ожиданий, отправили гефсиманского архимандрита к епитропам с вопросом, будут ли архиереи обедать вместе с ними, и получили ответ: кийждо да пребывает в том звании, в неже призван. Это значило: пусть всякий обедает в общей трапезе, которая недавно установлена. Этот ответ обидел архиереев, тем более, что епитропы сами нарушают общину, не обедая вместе, и потому, что предо мною выказалось их уничижение и вместе общее недружелюбие их. Это слышал о. Григорий от вифлеемского архиерея, который рассказывал все это игумену Св. пророка Илии Иоакиму тихонько без меня при о. Григории.

h) Преосвященный Дионисий просил, что если что будет выслано в Вифлеем для церкви, то – прямо на имя здешнего архиерея и с надписью на даре: в Вифлеем. Из патриархии, видно, ничего или малое поступает на другие епархии.

i) Протестантский епископ Александр бывал не раз у преосвященного Дионисия, подарил ему Евхологий англиканской церкви, но преосвященный Дионисий, прочитав его и нашедши ереси, бросил оный в печь. Александр однажды обедал у него с женою и детьми. После обеда просил Дионисия поговорить о религии, но этот разговор был отклонен. Преосвященный Дионисий сказал ему: «Теперь, после обеда как будто не время говорить о таком высоком и священном предмете, как религия; не лучше ли избрать другое время, когда и тело и душа легче и трезвеннее». Александр замолчал. Жена его, увидев на столе каменную солоницу, спросила преосвященного Дионисия: «Не из камня ли св. пещеры сделана эта солоница?» – «А вам хотелось бы иметь подобную вещь из этого камня?» – спросил ее преосвященный. – «С величайшим удовольствием», отвечала она. – «Знайте, сударыня, продолжал митрополит, по нашему грешно отламывать камень из св. пещеры, и еще грешнее делать из него солоницы. Эта солонка сделана монахом Саввинского монастыря из тамошнего местного камня. Угодно вам иметь? Можете купить, сколько надобно». – «Нет, из Саввинского монастыря рукоделия мне не надобно, отвечала архиерейша. Я желала бы иметь что-нибудь отсюда, из св. пещеры».

k) Однажды в св. пещере митрополит вифлеемский читал Евангелие для протестантского епископа и его семейства только в одной епитрахили.

l) Прозелитизм протестантов начался-было в православной деревне Джифне, но остановлен. Дом перекуплен. ΝΒ. Кокона в монастыре пророка Илии скрыта, но как на грех она оставила в приемной комнате свою шубку и прибор для шитья.

22 Января, Суббота. – Прекрасное, теплое утро обрадовало нас, предвещая и день хороший, и поездку приятную к прудам Соломоновым и в монастырь Св. Георгия. Преосвященный митрополит, я и о. Григорий утром, часов в 10, выехали из Вифлеема в сопровождении одного турка с ружьем, двух арабов: Ханны и Ибрагима, зятя его. Нашу свиту составляли митрополичий диакон и один послушник, турка с ружьем и арабы, служащие в доме митрополита, – Ханна, сын его Ибрагим и малолетняя сестра его с жареным баранчиком на голове. Ради этого Ханны чуть было не лишились мы жизни, как это расскажу я ниже.

Спустившись на конях по крутоярому погорью к водоему, из которого вифлеемитянки черпают воду и носят ее домой в кувшинах на головах или в малых мехах на спине, мы поднялись и поехали вдоль водопровода, ниже разрушенного Ибрагимом-пашой квартала Вифлеема, в котором жили турки. В 1834 году эти несчастные подверглись страшной опале египетского тирана за их возмущение против него. Он разорил их дома до основания, виноградники и масличия вырубил с корнями, а жителей переселил. Но по возвращении Палестины Турции, они опять возвратились на свои пепелища и теперь живут до 40 семей в развалинах своих, и насаждают вновь свои сады. Вот время! Магометане восстают против магометан; приближается конец их; луна, побледнев, уже темнеет; Коран ветшает; меч османлисов от ржавчины готов разлететься на куски. Лишь только мы выехали за Вифлеем, представилась взорам древняя Евфрафа (Бет-жала=Пецалла). Окруженная со всех сторон густыми масличными садами, она стояла на голом склоне горы, как будто сосуд на подносе, убранном зеленью и цветами. Любуясь этой картиной, я вспомнил пророчество Михея и понял, почему пророк говорил: И ты Вифлееме доме Евфрафов и пр²⁶⁷. Вифлеем и Евфрафа, две соседние деревни, составляли одно нераздельное имение Давида и его потомков. Оставив за собою эту весь, мы опять наехали на водопровод, и по местам я видел, как вода текла медленно внутрь трубы, а видел потому, что эта труба пробита арабами для пойла скота и их самих. На повороте водопровода на юг вода тоненькой струею вытекала из него в бок по крутояру в горный овраг. Жаль было этой напрасной траты воды. Но эта проточина не мешала общему направлению воды. Здесь настиг нас игумен Иоаким, давший нам слово разделить с нами время; при нем был вооруженный пеший проводник-турка, Осман, мужчина-богатырь, у которого брови имели вид размашистой ижицы

. – На каменистой покатости горы, наклоняющей коня и всадника и ведущей в юдоль Ефамскую (ныне Артас), попались нам навстречу две девочки с кувшинами молока на головах. Мы купили один за два лева. Однако-же, продавица не оставила свою подругу, а может быть и сестру, и пошла с нею в Вифлеем. И арабочки знают сладость дружбы или родства; видно, и им дорога кажется короче, когда они идут вдвоем. Спустившись в самую долину, я увидел струящийся по зелени ручеек, чистый как кристалл. Тут же паслись черные козочки и белые кудрявые овечки, – радость и богатство жалких жителей Ефама. Этот ручеек недавно напоил разведенные в долине огороды; и в них зеленели разные овощные травы, а большей частью чеснок, который тут называют скорда. Услышав это слово, я удивился, каким образом из Аравии оно могло зайти в Рязанскую губернию или наоборот – отсюда – туда. Минув огороды, разделенные каменными стенками на участки, мы подъехали к источнику, вытекающему из горы, и слезли с лошадей. Все прочие пошли прохладиться под тенью развесистого, сеннолиственного лимонного дерева, на котором впрочем не было плодов, и приготовлять обед, а я с Османом остался у источника, потому что нашел тут предметы, достойные археологического любопытства. Источник вытекает из горы объемистой прядью в 5 вершков глубины между двумя каменными стенками. Течение его медленно, как будто он скупится или, лучше, бережет себя для пользы всего живущего на горах и в юдолях Ефама, Вифлеема и Иерусалима. Я слезал в него и повыше вытока на 11 шагов и, держась промежду стенок, вымерял глубину его ливня, утолил свою жажду его чистою, тонкою и вкусною водою и умыл свое горячее лицо. Там, где источник вытекает в сады, стоят остатки древнего зодчества, именно: большие тесаные четвероугольные камни, кладеные один на другой. Это остатки древнейшего водопровода. Заглянув под эти камни вдоль русла, я заметил, что вода идет промежду искусственно высеченных в натуральной скале стенок. Отсюда каменный хороший водопровод идет кверху; но в боку его должно быть отверстие и потому ныне вода течет с правого боку. В это время подошел ко мне араб, житель Артаса, с обычным топориком за поясом, и я через Османа спросил его можно ли по руслу сего потока дойти до начала его под сводами канала? Он отвечал мне утвердительно и прибавил, что он сам ходил там, что водопровод идет сверху, что он дошел там вверху до большого водоема и в темноте побоялся идти далее; наконец любопытный араб прибавил, что во время землетрясения вода показывается красною. Верю простолюдину. Его рассказ возродил во мне любопытство, и я дал себе слово побывать еще раз и своим опытом дознать ход и начало этого водопроводного источника. Если не ошибаюсь, он частью служит для напоения садов, частью протекает в водопровод, сообщающийся с прудами Соломоновыми. Меня кликнули обедать. Разные закуски, водка, вино, жареный баранчик стояли на развернутом ковре, и подстрекали аппетит. Мы уселись рядком, кружком, и давай убирать все, чем Бог благословил. Тень лимонного дерева защищала нас от жара солнечного; подле самого ковра струился рукавчик тихого ручейка; вдали, на вержение плевка, собрались ефамские дети обоего пола грязные, возгривые, черные, и их отцы и матери, и смотрели на нас глазами голодных. По обычаю, жаркое было посыпано свежими лимонными листьями. «Такой обычай в Аравии, говорил преосвященный, что если кушают под лимоном, то срывают с него листья и охорашивают ими кушанья». – «Хорош обычай, сказал я; и в арабском быту есть кое что доброе». Разговор был мелочный. Мне что-то стало грустно, как будто я предчувствовал грозу, которая чуть было не разразилась над нашими головами в долине Евфравской, недалеко от кладбища. Я пил одно молоко, а прочие – вино. Покамест они тешились пустыми речами и крепкими винами, я обозревал местоположение Артаса и его разваленные домишки, и угадывал, что это должен быть древний Ефам.

Артас был построен на склоне горы, по правую и левую сторону малой лощины, из-под которой течет источник. На самом верху горы видна небольшая каменная стена или, лучше, загорода. Выше деревни виден на горе водопровод. Домы, теперь развалившиеся, были не малы, как это показывают их основания и некоторые арки (своды). Они спускались с чела горы к источнику, где еще есть остаток древней четвероугольной башни (мечеть), также на правой руке от водопровода стена, низменная толстая, кладенная из больших четвероугольных камней, обделка скалы каменоломни и пр.; ибо скалы обсечены, обтесаны.

Местоположение нынешнего Артаса совершенно тождественно с древним Ефамом, который Соломон украсил садами и водоемами, а Ровоам укрепил вместе с Вифлеемом и Фекоей, и от которого, по сказанию раввинов, проведена была вода в Иерусалим.

В час пополудни мы опять сели на коней и поехали к прудам Соломоновым, а один из проводников наших Ибрагим с девочкой пошел назад в Вифлеем. Обогнув гору за огородами, мы скоро прибыли к желанному месту и спешились внизу, подле водопровода там, где он получает двойную воду: одну справа, из-под горы, другую слева, из Хевронского водопровода (а третью прямо из пруда нижнего), так что обе эти пряди воды встречаются одна с другою в небольшом продолговатом водоеме, устроенном в скалистом камне, от которого водоема был отвален боковой камень. Всунув голову в этот водоемец, я долго наблюдал за течением воды. Ливень Хевронского водопровода мерно струится из круглого искусственного отверстия и падает в водоемчик, не уменьшаясь и не увеличиваясь, а из горного отверстия вода течет небольшой струей в водоем, спускаясь по камню. Но вот что замечательно! Порой эта вода струится тихо, а порой вырывается оттуда с некоторым усилием, как будто кто-то задерживал ее и потом выпустил. Эта перемена ровного и порывистого течения воды часто совершается и едва ли не в определенное время. К сожалению, я не соразмерил ее с часами. Когда я всунул голову, то влево, вдали вправо, заметил свет в желобе. Этот свет происходил из отверстия под водопроводом, выходящим прямо из прудов Соломоновых в 12 шагах от входа в погреб, ведущий к прудам. Вода та и другая одного вкуса и одной степени холода. Таким образом, здесь оказалось, что весь водопровод, проведенный в Иерусалим, получает воду а) из Хеврона, b) из горного ключа вышеупомянутого, с) из Соломоновых прудов. Все эти воды, соединяясь вместе, образуют водопровод, напояющий Вифлеем и Святой Град.

Соломоновы пруды привлекали все мое любопытство. Остановившись пред самым нижним прудом, у наружной подошвы его, я окинул его изумленным взором. Как раз напротив меня кидалась в глаза небольшая дверь, – высота оной 5 четвертей, ширина 3 четверти с половиной, – ведущая в подземелье (коридор) и устроенная в углублении между двумя каменными стенами в откосе, по которому, как бы лестницы, 9 проступков до соединения, а всех проступков 15; по обветшавшим ступеням их, поросшим травою, можно войти снизу к самой верхней стене пруда. С трудом я влез в эту дверь и очутился в небольшом, нешироком, но и не узком, невысоком, но и не низком коридоре каменном, и потихоньку, осторожно стал спускаться ниже и ниже по полу, устроенному в виде продолговатых уступов. Коридор не длинен. В конце его заметен верх другой двери или, лучше, свод; вероятно через это отверстие был ход в самый пруд или в какой-либо внутренний канал для чистки земли. Теперь невозможно ни пройти, ни пролезть туда ползком. Обозревая внимательно это место, я услышал в левой стороне от входа шум от падающих капель; крупные капли одна за другою размеренно упадали куда-то в глубь, а ныне вода текла обильной струей; по причине темноты я ощупал стену и почувствовал, что тут есть или ход, или яма, или отверстие, и побоялся сделать туда движение. Думать надобно, что вода каплями не просачивается, а выходит из прудов²⁶⁸ для соразмерности с объемом водопровода, проведенного в Иерусалим. Выйдя из этого коридора, я взобрался по обветшалой широкой лестнице к лицевой стенке нижнего пруда, сложеной из квадратных тесаных камней, и увидел пруд. Перейдя на правую сторону его, я вперил все внимание в устройство его. На этот раз он был пуст без воды. Это не что иное, как огромный водоем, высеченный в скале²⁶⁹, и весь обложенный сверху камнями и оштукатуренный внизу черепками. По двум передним углам устроены две каменные лестницы, ведущие вниз для чистки пруда; по бокам также иссечены из скалы в нижних частях уступы инде 4, а инде 3 (вероятно для той же цели). Углы передней части прямые, и сзади также прямые, но внизу есть полукруг во всю ширину нижней части пруда, и в правой стороне той же части есть две диры для стока воды; от правого же угла, – я стоял у лица, – этой же задней части проведен каменный желоб для стока воды из второго верхнего пруда. Из ней вода стекала чрез внутренний желобок. Эта полуциркульная часть внизу занесена землей, принесенной сюда вместе с водой. В ней есть три уступа направо и налево с 4-мя пилястрами или быками на левой стороне для поддержания стены. В самом полу пруда заметны два неровныхуглубления (образованные также наносной землей). 7 апреля последние два углубления были полны воды. В самом низу передней стены устроен из камня крытый ход, имеющий сообщение с вышеупомянутым коридором. Черноватый отстой воды у самых краев передней левой и правой стены доказывает, что по временам этот пруд почти до самого верха наполнен был водою; да и митрополит Вифлеемский и игумен Ильинского монастыря уверяли меня, что они видели своими глазами все три пруда полные воды (На правой стене не видно было этого отстоя, потому что от сильного печения полуденного солнца он испарялся и изглаживался). Шагах в 40 от начала левой стены есть желоб на верху горы, откуда вода дождевая падает по стене в 4-угольный бассейн, а из оного в пруд. Пространство между первым и вторым прудом довольно немало; но оно неровно: тут образовалось неправильное возвышение влево к горе, вероятно, от наносной земли, на которой пашут и сеют. В этом пространстве справа есть желоб, проведенный к двум окнам первого пруда.

Второй передний пруд короче первого, но шире, а позади уже себя. Он устроен так же, как и первый, но не в прямой линии с ним, а подается направо в бок. К первому от верхнего пруда, из правого угла, течет вода по каменной ветхой лестнице из двух мест. В нем было довольно воды, может быть, на сажень с лишним, а 7 апреля – и очень много воды. Выходит из него вода так же, как и из первого, у правого бока, но без желоба. Стена (в 2 яруса) пруда сверху в 6 четвертей толщины.

Самый верхний пруд немного короче и уже второго. В нем довольно воды (7 апреля 1844 г. был полон воды; она лилась через край, а внутри волновалась). Из отверстия в правом углу лилась каскадом вода из главного источника, находящегося подле крепости, построенной близ сего 3-го пруда. Долго я любовался этим каскадом или, лучше, толстым ливнем воды, низвергающимся в пруд, как бы растопленный чистейший хрусталь. На этом ливне от падения его непрестанно образовывались толстые соски, так что если бы он замерз в одно мгновение, то зритель увидел бы толстый круглый лед в виде конской полудуги с сосульками. Этот ливень проходил сюда через желоб из главного источника.

На правой стороне верховья прудов стоит небольшая каменная крепость с высокими зубчатыми стенами сарацинской постройки. Она почти квадратна и по углам имеет башни, коих всего 4.

Откуда собирается вода для наполнения всех трех прудов? В дождливое время вода накапливается и образует большое временное озеро в поле, выше крепости и недалеко от Георгиевского монастыря²⁷⁰. Постоянный приток выходит, как я сказал выше, из горного самородного, родника, находящегося около крепости. Он вытекает подле крепостной стены, под дорогой, и недалеко от правого угла верхнего пруда вливается в маленький круглый водоем не слишком глубокий, который на этот раз был открыт. На дне его много камешков. Мне кажется, что он был гораздо глубже, но теперь забросан камешками и песком, увлекаемым из родника. Из этого водоемца часть её проходит через подземную покатую трубу в самый угол верхнего пруда, и может быть не выше 2 аршин от земли падает каскадом, о котором упомянуто мною выше; а другая часть протекает направо от первой в какой-то подземный погреб. Я сходил в этот погреб по ступеням и заметил, что вода поворачивает назад и льется в засоренное подземное отверстие. Этот погреб, мне кажется, есть не что иное, как остаток башни древней, в котором скрыт был водопровод и теперь сообщающийся криволинейно с верхним прудом (в котором водопроводе вода поворачивается и течет мимо всех 3-х прудов по правой их стороне, под гору, где и впадает в Хевронский водопровод). Древние крайне берегли воду и свои водопроводы скрывали тщательно от неприятелей. Посему думать надобно, что на месте горнего родника и при царях иудейских была крепость, скрывавшая родник и водопроводы, сообщавшиеся с прудами. Ныне водоемец вышеупомянутый раскрыт, и из него вода проведена в пруд прямо под дорогой. Но я полагаю, что в древности он был закрыт, входил в состав крепости или, по крайней мере, крепкой башни; и вода из него проходила глубоким подземным каналом через упомянутый мною погреб (так что желоб поддорожный, по моему мнению, есть новейшая проделка. Ибо к чему воду поворачивать в погреб, когда можно прямо провести ее под дорогой? Но так как неприятель мог раскопать пространство дороги между верхним прудом и крепостью и достать воду, посему под башней устроен был крытый и потаенный, и, может быть, извилистый канал). Этот канал, по моему мнению, имеет скрытое подземное сообщение с самим водопроводом; из него-то струится та вода, которая встречается с Хевронским водопроводом, и попеременно, то ровно, то порывисто падает в вышеописанный мною водоемец. Такое сообщение горнего потока с самым водопроводом нужно для того, чтобы вода не уменьшалась в нем и тогда, когда бы нужно было чистить пруды, и следовательно закрыть один рукав этого горнего источника, протекающий прямо в верхний пруд.

Вода горная имеет начало выше крепости, в 100 саженях, по глазомеру; веди прямую линию на северо-запад от башни, – есть отверстие тут в 100 саж²⁷¹.

Все три пруда устроены так, что низменная часть или дно верхнего равняется поверхности среднего, а пол этого находится на одной линии с верхними краями нижнего пруда. Такое устройство сделано, очевидно, для того, чтобы вода переливалась из одного бассейна в другой не через край, а через дно, подобно тому, как она выливается. чрез кран из бочки, и дабы таким образом не портила стен прудов и не изрыла пространства между ними, по которому проведены желоба от одного к другому.

Эти пруды устроены в межгорной лощине один выше другого. Самый нижний, по необходимости, вытесан частью и из скалы, и средний так же, а верхний должен быть весь искусственный.

По правой стороне их, во всю длину их, есть искусственный желобок, по которому вода струится вниз. Он сделан (или для отвода воды в то время, когда наполнены пруды, или всего вероятнее) для провода её в самый водопровод по причине засоренности каналов, сообщающихся с прудами и через них с водопроводом Хевронским.

Стены прудов внутри выштукатурены белой известью, но по местам она отвалилась.

Не напрасно предание усвояет эти огромнейшие водоемы Соломону. Они носят на себе печать глубочайшей древности. Они могли быть построены только в самую лучшую эпоху Еврейского царства, и эту эпоху составляет век Соломона.

В 4-х-угольной крепости не заметно было ни солдат, ни простолюдинов. В ней-то заперся в последний раз Ибрагим-паша и потерпел сильное поражение от феллахов (а теперь посылается туда стража для охранения спокойствия в окрестностях и самих прудов, и водопровода), в ней никого нет, кроме баб и пчел.

Подул свежий ветер, и мы около 3 часов пополудни сели на коней и потянулись сперва на горку, а потом по напольной дорожке к Георгиевскому монастырю, который представился взору тотчас, как мы взобрались на возвышение от крепости. Дорога к обители идет среди камней, коих очень много налево от дороги. Нагорное поле, по которому мы проезжали, все обработано и покрыто частью нивами, а большей частью виноградными садами. Вправо и вдали от дороги виднелось синее дождевое озерко. Скоро мы прибыли в уединенную обитель.

Игумен, простой непосвященный монах, встретил нас у ворот и через небольшой двор, весь заваленный тесаными камнями и известью, ввел нас в церковь, освященную во имя великомученика Георгия. Церковь с куполом – невелика, квадратна, убога, но чистенька. Низменный иконостас в ней устроен из местного белого камня. У правой стены в большом каменном киоте, обставленном с боков двумя безголовыми и безногими колоннами, поставлены две большие иконы великомученика Георгия, на которых копье во всю длину его обложено жестью <или> каким-то металлом, почерневшим от времени. Приложившись к иконам, я положил на блюдо 40 пиастров турецких, а митрополит тотчас приказал игумену спрятать их. Потом мы все вошли в алтарь. Лучшим украшением оного служила прекрасная икона святителя Митрофана, оставленная здесь навеки русской поклонницей г-жей Бекетовой. Жаль, что икона не имеет рам. Она писана на холсте и прибита к стене за престолом гвоздями. У правой стены алтаря, в нише, показывали мне диковинный плитовый камень, разбившийся на несколько мелких частей. Митрополит и игумен рассказывали мне чудо об этом камне. За несколько десятков лет один священник служил обедню в здешней церкви, и во время последнего выхода с дарами, при произношении слов: Со страхом Божиим и верою приступите, пролил св. Кровь Господню на камень, который, обыкновенно, полагается в самых царских дверях вроде малого амвона. Вдруг священник пал мертв, а камень разбился на мелкие части. И я видел красноватость в самых разломах камня. Народ благочестиво лобызает его, и так как многие стали отламывать от него частицы, то его скрыли в алтаре. По неимению иеромонаха, священник из Евфрафы иногда приходит служить здесь обедню. Из церкви мы зашли на несколько минуть в келлию правителя монастыря, где он угощал нас сухим виноградом монастырским и кофеем. Он говорит по-русски изрядно, потому что бывал в России, а родом из болгар. Хотя он и говорит по-гречески, но едва ли умеет читать, и молитвенники его, часть Четь-минеи и Платонов катехизис на славянском языке лежат на полке под караулом длинного ружья. Он жаловался, что турки его бьют. Сердечный! Быть может, и сам ты виноват бываешь! Впрочем, как видно, он порядочный эконом; наверху устроил две новые комнаты в прошедшем году, но еще не отделал их внутри; приготовил материалы для укрепления монастырской стены со стороны деревни каменным упором, но епитроп Кирилл не дает ему позволения начать работу из опасения, как бы не узнали турки, что без их позволения починивается монастырь, и как бы не разорили монастыря. Мне кажется, что эта обитель, по разделу, досталась в удел преосвященному лидскому. Она содержится виноградниками, кои обрабатываются за половину турками, живущими подле самого монастыря в бедной лачужной деревушке. Каменные лестницы внутри монастыря о<б>ставлены железными перилами. Это уже и роскошь. Монастырь должен быть очень древен. Одна стена его, кажется, восточная, давным давно подперта каменными упорами; ибо они уже обросли мохом и травою, что бывает редко в жарких странах.

Простившись с сердечным игуменом, мы поехали в Евф<р>афу по окраине долины Биттир. Эта приятная долина, с обеих сторон, образована природою так, что отвесные стены её постепенно возвышаются вверх в виде отдельных полукруглых огромных амвонов с каменными уступами. Любуясь этими амвонами, я указал на них митрополиту Дионисию, и сказал: «если бы там построить огромный и великолепный монастырь, то эти уступы служили бы натуральными лестницами к нему; и какое великолепное было бы зрелище, если бы довелось смотреть на собравшийся здесь народ, восходящий и нисходящий». – «Не бывать этому, святый архимандрит, сказал мне митрополит, воздыхая. Нам суждено жить в развалинах. Вот, посмотрите, перед вами направо, у дороги, обветшалый источник Св. Киприана, который мы называем здесь агиазмою». Я стал смотреть. – «Здесь не было воды, сказал мне молодой диакон митрополита; но, по молитве Св. Киприана, она явилась в утоление жаждущих». – Какой это Киприан? хотел я спросить доброго владыку; но проглотил вопрос, боясь пристыдить неведение его. Здесь все мы спешились и отведали агиазмы. Вода – хороша, чиста, вкусна, холодна. Она тихо и тонко вытекает из горы сквозь отверстие, сделанное в огромнейших камнях тесаных, служивших, вероятно, основой или башни, или часовни, или церкви. Вода струится в огромное каменное корыто. Видно и другое отверстие на другом конце этой агиазмы; но через него не текла вода и, вероятно, давно уже не течет, ибо оно подобно засохшему горлу мертвого человека. Может быть, тут был небольшой скит, но разорен до основания; и арабы пощадили только одну воду, просачивающуюся сквозь основу башни.

Оставив этот таинственный источник, имеющий впрочем свою историю, мы стали поспешать в Евфрафу и взбираться на голую каменистую гору, по которой дорожка извивалась неприметно между торчащими каменьями. Тут начались наши беды, злобы настоящего вечера. День проведен был нами так приятно, но вечером чуть все мы не лишились жизни совершенно неповинно. Жизнь путешественника на востоке подвержена непрерывным опасностям. Везде беды: беды в реках, беды от разбойников, беды от сродник, беды от язык, беды во градех, беды в пустыни, беды в мори, беды во лжебратии (2Кор.11:26). Реки утаскивают с собою не только человеков, но даже огромные камни в дождливое время; разбойники рыщут, как волки, по горам и юдолям и сторожат неосторожных; сродники мстят друг другу за кровь, и горе тому, кто попадется в их кровавый бой; язык на язык, племя на племя дышет войною и убийством; в городах скука, вонь, нечистота, теснота, зараза; в пустыне жар, зной, безводье, страх от зверей, ужас от людей; море – гроб для пловцов и утлых здешних чолн; а сколько лжебратий, проклинающих и преследующих друг друга! Латины, армяне, лютеране, да и свои – все суть ложные братья. Из числа сих бед постигла было нас вторая беда, – беда от сродник. Но я поведу рассказ не с конца, а с начала. Путешественнику надо записывать происшествие, как оно было, в постепенной его последовательности.

Взбираясь первый на каменистую гору, я повторял про себя стихи Ламартина²⁷²:

«Fatigué de gravir ces monts croissants sans cesse Mais songeant au plaisir, que j’aurais vers le soir ’A frapper à sa porte, à monter, à m’asseoir Au coin de son foyer tout flamboyant d’érable ’Avoir sa blanche nappe étandue sur la table Couverte par ses mains de légumes et de fruits ’A nous rassemlés, causant bien avant dans la nuit» etc²⁷³.

Между тем сопутники мои и все провожатые остались далеконько позади, и я услышал между ними шум. Поворотив и остановив лошадь свою, я увидел, что все они столпились около молодой лошади, на которой ехал диакон митрополичий. Владыка бранил крепко этого диакона за то, что он отстал далеко и заставил себя ожидать. Полагая, что это обычный выговор шалуну, я пришпорил своего белого коня и поехал вперед потихоньку в той надежде, что меня догонят скоро. Мне не хотелось дожидаться их на высоте, потому что свежий ветер проницал до моего тела и знобил мою спину. Мне нужно было движение. Ничего худого не подозревая, я подвигался вперед за парою верблюдов, на которых арабы везли хворост в Евфрафу. Навстречу попадались поселяне и поселянки, и я по-арабски приветствовал их: мисикум булхаер²⁷⁴. Они отвечали мне теми же словами, прикладывая руку к челу. Мне было весело. Ясная и спокойная душа моя любовалась обработкой соседних гор в виде террас и вечно зелеными масличиями, приосеняющими покатости их и лощины. Полагая, что спутники проедут, по условию, прямо в сельскую церковь, я, не дожидаясь их, въехал в село. Тут один мальчишка взялся проводить меня в церковь, а вслед за ним и за мной множество мальчиков шли и кричали: хаджи! хаджи! – Слезши с коня у ворот, ведущих в ограду церковную, я увидел множество арабов, которые выходили из церкви от вечерни. Они окружили меня. Поприветствовав их по обычаю, я сказал им, указывая на себя: – «Хаджи папа Москов», – и, делая крестное знамение, указывал им на церковь их, давая разуметь им, что я хочу помолиться в их храме. Многие из них приняли мое благословение, и я сказал им, что владыка Вифлеемский будет сюда скоро. В церкви я нашел одного старого священника и кандиловжигателя. Приложившись к св. иконам и к престолу, я обратился с вопросами к священнику, разумевшему греческий язык, и узнал от него, что церковь освящена во имя Св. Николая, что все иконы местные писаны в Иерусалиме мирским диаконом Михаилом, и что при церкви есть сельское училище, в котором он занимается преподаванием арабского и греческого языков. Я обозрел его с ног до головы; босые ноги его были крайне черны, а голова укрыта была замасленным тюрбаном, какой обыкновенно носят арабские мирские попы. «Хорош учитель» – подумал я, и вынул из кармана турецкий червонец и, отдавая его священнику, просил его отслужить обедню о здравии моем и моих сродников. Пока он записывал по складам мое мудреное для него имя арабскими буквами, я обратил внимание на икону Спасителя, повешенную на столбе у правого клироса. Икона написана отменно хорошо. Спаситель держит в руках разгнутое Евангелие, и я прочитал славянские слова: «Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и аз упокою вы». Мне хотелось узнать, кто из русских оставил здесь эту прекрасную икону, но священник не знал этого. Я приподнял икону, но на задней доске не было никакой надписи. Вот тайный дар благочестия евангельского! – подумал я, перекрестился, и пошел в училище; комната училищная состроена на счет казны Гроба Господня, Тут застал я несколько халахульчиков, и один из них довольно хорошо прочел мне по-гречески наизусть и скрестив руки на груди: Отче наш и Верую во единого. Я дал ему пиастр, и он благодарил меня земным поклоном и детской радостью, выразившейся в его хорошеньких глазах и на устах. Только что я хотел расспросить священника кое о чем, и только что услышал первый ответ его на первый вопрос, как услышал за собою в безоконном окне грубый голос: «Владыка ожидает тебя на кладбище». Я оборотился и увидел араба, который сказал мне эти слова по-гречески. Простившись со священником и с детьми, я побрел из села, а этот араб повел за узду мою лошадь. – Спускаясь с покатости, на которой построена Ев<ф>рафа, я увидел преосвященного, сидящего на могиле, и в некотором расстоянии от него о. Григория и игумена. Лошади их паслись на траве. Подойдя к ним, я заметил, что лица их сумрачны и что все они сердиты. Но ни одного проводника не было при них.

– Что вы наделали? – закричал о. Григорий.

– Мы думали, что вы убиты, – сказал митрополит.

– Все люди разосланы искать вас, прибавил игумен.

– Владыка святый! – сказал мой добрый Григорий. Слава Богу, он жив, явился, пошлите же этого араба, который привел его лошадь, созвать проводников. Потом, когда я спросил его: да что такое с вами сделалось? За что вы сердитесь на меня? Объясните мне, в чем дело, – он начал говорить мне.

– Помилуйте, батюшка, что вы наделали; уехали вперед одни без проводника, оставили нас; преосвященный сердится на вас, игумен удивляется вашей отваге; все мы думали, что вы без вести пропали.

– Напрасно вы думали, сказал я. Видно, вы долго возились там с диаконом, что я успел потихоньку доехать до Бетжалы. Что вы там делали и почему не проехали в церковь? Тут вы застали бы меня живого и целого.

– Окаянный вертушка, диакон три раза напоил сегодня лошадь холодной водой да не вовремя, а лошадь-то молодая; вот она и заболела и не могла следовать за нами от источника Св. Киприана. Диакон спешился с неё, отстал от нас, а митрополит думал, что он пьян; вот и ну бранить его! Ан на деле оказалось, что лошадь его занемогла; ну, просто вам скажу, нейдет она, валится; мужики поднимут ее, бьют, тащат за узду, за хвост, а она ни с места. Митрополиту жаль было бросить ее; то он бранил диакона за несмотрение за скотинкою, то жалел о лошади и решился дать ей немного отдохнуть. Между тем вы скрылись за горою. Мы сначала подумали, что вы где-нибудь недалеко от нас любуетесь местоположением или поверяете карту; но когда мы спросили спустившихся с горы арабов: не видали ли они вас, – и когда они сказали: нет, тогда вот и затревожились мы. В испуге за вас я сказал преосвященному: оставьте, бросьте лошадь или поручите ее старику Ханне; пусть он возится с нею, как хочет; может быть она очнется немного, тогда он доведет ее до деревни и там переночует вместе с нею. Бросьте все; архимандрита нет; боюсь, как бы он не заблудился, как бы не ограбили, как бы не убили его. И владыка испугался за вас, оставил Ханну при лошади и приказал ему довести ее как-нибудь до Евфрафы и там поставить на ночь в доме священника. Сами мы стали взбираться на гору, а людей разослали по сторонам искать вас. Ни слуху, ни духу! Когда мы доехали до перекрестка, где две дороги идут в разные стороны, то я поехал одною, взяв с собой вооруженного турка, а митрополит – другою с прочими людьми, условившись предварительно съехаться на деревенском кладбище и давать знать друг другу выстрелами в том случае, если кто из нас найдет пропавшего. Я еду, ищу вас, прислушиваюсь; ни одного выстрела! Ну, заболела же голова и душа моя. Наконец, мы съехались на кладбище, а люди разбрелись для поисков. Вскоре по прибытии сюда видим, вы спускаетесь с горы. Слава Богу! – закричали мы, он жив.

– Да почему-ж вы не заехали в деревню? Я ждал вас в церкви, ждал вас в училище.

– Да мы думали, что вы не попали в деревню. Теперь скажите: как же вы узнали, что мы здесь на кладбище?

– Какой-то феллах сказал мне, что владыка меня ожидает на кладбище, стало быть, вы послали его ко мне.

– Нет, батюшка, ни я, ни владыка, мы не посылали никакого феллаха за вами; видно, в деревне узнали, что мы вас ищем, и потому феллах дал вам знать, чтобы вы шли к владыке.

После сего объяснения я извинился перед митрополитом в невинной отлучке своей, и он послал феллаха кликнуть наших проводников. Скоро они явились, и мы сели на коней и поехали в Вифлеем прямою дорогою. Солнце скрылось за горами.

Лишь только мы спустились в лощину, покрытую масличными садами, нас встретило несколько вооруженных евфрафитов. Пока они, по обычаю, приветствовали нашего проводника Османа, касаясь рукой к руке, мы оставили их за собою. Не сделали мы и пяти шагов вперед, как Осман подбежал к митрополиту и сказал ему, что эти люди – убийцы и что они требуют крови старика Ханны, потому и вышли к нам навстречу, полагая найти его между нами. Эта весть ужаснула всех нас. «Старика Ханну хотят убить», – сказал мне митрополит и поворотил к убийцам. Вслед за ним поехал игумен и прочие. Я и о. Григорий остались на месте, как оглушенные громом. «Видно, эти разбойники мстят Ханне или за кровь, или за что-нибудь другое», сказал я о. иеродиакону. – «За кровь, батюшка, за кровь! беда. я боюсь», – отвечал он. – «Чего бояться? Какое им дело до нас». – Между тем убийцы кричали и потрясали оружиями своими; видно было, что увещевание митрополита нисколько не действовало на их разъяренные души. Митрополит стал подзывать нас мановением руки; подъезжая к толпе, я заметил, что лицо преосвященного было бледно, как полотно, и расслушал слова: βασιλικοὶ ᾶνθρωποι = царские люди. Тотчас я догадался, что опасность немаловажна, коль скоро митрополит вынужден был защищаться именем русским. Я подъехал к буйным и закричал во все горло: «Москов! Москов!"Убийцы посмотрели на меня холодно и начали пуще и пуще кричать, требуя старика под нож. Дело было плохо. – Митрополит, не зная, добрел ли Ханна с больной лошадью до деревни, и опасаясь, как бы убийцы не догадались, что он отстал от нас за деревнею, и как бы не побежали туда искать его, заблагорассудил воротиться в деревню и спасти христианскую душу во что бы то ни стало, и увлек нас за собою. Окруженные толпою убийц, при яростных криках, при стуке оружий, мы въехали в деревню с правой стороны, вкось от кладбища, и остановились недалеко от церкви, на площадке, не слезая с лошадей. Настали минуты грозные. Преосвященный, как добрый пастырь, увещевал разбойников, но голос его терялся среди общего смятения и крика. Мужики, бабы, ребятишки сбегались на площадку. О. Григорий трусил и непрестанно завывал: «нас убьют». Сколько мог, я утешал и ободрял его. Между тем мы узнали от мальчика, сына здешнего священника, что Ханна пришел с лошадью в дом его отца и там скрывается, чуя свою опасность. Опытный митрополит, зная, что арабы никогда не убивают в домах даже смертельных врагов своих, немного успокоился и сказал нам: «поедем домой». Я предлагал ему отправить гонца в Иерусалим к паше и провести ночь в деревне, или в церкви, или в доме другого священника. – «Гонца убьют, поедем домой, отвечал он, Ханна в безопасности».

Мы поехали. А убийцы с оружиями и дубинами во всю прыть побежали вперед на вифлеемскую дорогу. Спускаясь с площадки по крутой тропинке, мы заметили, что и с другой стороны деревни по кладбищу бежали вооруженные люди на ту же дорогу. Митрополит оробел и сказал нам: «поедем в монастырь пророка Илии». Заметив робость его и я струсил; признаться, сердце встрепенулось болезненно. Ужасно было погибнуть от руки убийц. Наши провожатые турки увлекали нас к Вифлеему; владыка колебался в выборе дорог, остановившись на своем белом коне, как раз на перекрестке дорог вифлеемской и иерусалимской; я упрашивал его возвратиться в деревню; о. Григорий жалостно кричал: «Нас убьют! Господи, прости моя согрешения!» – Видя, что не будет толку от нерешительности, я машинально стал спускаться по Иерусалимской дороге и увлек за собою и спутников. Они еще колебались, следуя за мною; но я закричал турку: «Осман! гайда, вперед, к пророку Илии!» – и в молчании стал молиться; кратка была моя молитва: Господи, помилуй!

Спустились в лощину, густо усаженную масличными деревами. Наступила ночь. Было темно. Вдали послышались выстрелы, мы сбились с дороги, поднимаясь на гору; провожатые, направив нас на прямой путь, сами забегали вперед и то направо, то налево зорко высматривали убийц. Тогда ужас овладел мною. Я стал опять молиться и по молитве ободрился. Страшны были минуты этого поезда. Но Бог помиловал нас. Кое-как мы добрались до гроба Рахили и тут, увидев себя на большой дороге в безопасности, немножко успокоились. Полная луна выплыла из-за облаков и светила прямо над Вифлеемом. Я вперил очи в небо и молился за Ханну. Мне жаль было старика; он такой добрый, веселый и седой.

Игумен пророка Илии, проводив нас почти до ворот Вифлеема, простился с нами и поехал с Османом в свой монастырь, дав нам честное слово поехать с нами завтра на гору Иродион и к развалинам монастыря аввы Харитона.

За ужином преосвященный Дионисий объяснил мне причину кровавой ненависти убийц к Ханне и к его семейству, рассказав следующую историю:

«Вот уже более шести месяцев жители Вифлеема и Ев<ф>рафы враждуют между собою за одну красавицу. Она родилась в Ев<ф>рафе от бедных родителей и в детстве лишилась их. Как круглую сироту, взял ее на воспитание нынешний епитроп патриарха, преосвященный Кирилл, архиепископ лидский; и она жила в патриархии, в его келлиях, под надзором его герондиссы. Когда исполнилось ей 14 лет, тогда архиепископ отдал ее за мужа, – зажиточного поселянина Евфрафы. Красавица собою, воспитанная по здешнему быту (она умеет говорить и по-гречески), она нашла в своем муже человека, вовсе не способного к исполнению супружеской обязанности. Скучая его неспособностью, она убежала из дому его, прибегла к прежнему своему благодетелю, осталась в его келлиях и просила его развести ее с мужем. Герондисса преосвященного нашла ее девицею; и он выхлопотал для неё в турецком суде право на развод, приискал для неё другого мужа, именно, родного брата старика Ханны, жителя Вифлеемского, и просил меня обвенчать их. Я предложил своим священникам совершить таинство брака: но ни один из них не захотел венчать их. Тогда я выпросил у Кирилла письменное позволение на брак; но не смотря на это мои священники все-таки отказались от венчания. В это время разведенная перешла жить в мой дом, и умоляла меня или обвенчать ее, или отпустить к туркам для принятия их веры, ибо дело её длилось около 2½ лет. Тогда я сам надел епитрахиль и соединил ее союзом брачным с сыном Ханны. Когда узнал об этом прежний муж её и рассказал своим родным, вдруг запылали сердца их мщением к Кириллу, ко мне и ко всему семейству Ханны. Они поклялись истребить это семейство. А так как и Ханна, и прежний муж имеют большое родство, то кровавая вражда возникла между обоими племенами. Стало слышно, что братья обиженного мужа похвалялись лишить жизни и меня самого, а в Вифлеем присылали записки с объявлением: не жить более ни Ханне, ни сынам его, ни родным. Эти записки оскорбили всех жителей Вифлеема, как христиан, так и магометан. Закипела вражда между двумя деревнями. Назад тому месяцев 6 евфрафиты обидели на дороге одного нашего жителя, вовсе непричастного к делу, и, опасаясь мщения противников своих, приготовились к войне и подняли в своей деревне бранное знамя. Вифлеемцы, оскорбленные обидою, тотчас собрались со своими женами и дружно ополчились подле гроба Рахили: туда же пришли и евфрафиты со своими наперсницами. По заведенному порядку, женщины вступили в бой между собою, бросая друг в друга камни с криком: лю, лю, лю, лю, лю! А мужчины из-за них перестреливались, остерегаясь, как можно, убить какую-либо женщину; ибо это считается бесчестным, да и привело бы к кровавой схватке. Около 3 часов продолжалась перестрелка, единственная в своем роде; и вероятно пролилась бы кровь, если бы не прекратил эту войну слуга Ильинского монастыря, знакомый нам турка Осман. Услышав перестрелку и догадавшись, что идет дело за обиду и за бабу, Осман поскакал во всю прыть на место боя и закричал: «Что вы тут делаете? Паша едет из Иерусалима с солдатами, вон он там за горою. Горе вам!» Как только услышали это оба ополчения, и – давай Бог ноги! – разбежались все по деревням. А Осман воротился домой, задыхаясь от смеху, что он умел обмануть дураков и прекратить их бой. Впоследствии он получил выговор от обманутых; но он извинялся перед ними братскою любовью к ним. После этой печальной и вместе смешной сцены утихли было враги. Но к несчастью, сегодня неожиданно снова возгорелось пламя, тлевшее под пеплом. Я полагал, что в течение полугода месть забыта, и потому взял с собою Ханну, полагал тем более, что прежний муж красавицы и родные его стали уже требовать примирения с условием, чтобы им уплачено было 1000 с лишним пиастров. Враги и местники, увидев меня на кладбище и зная, что я никогда и никуда не выезжаю без Ханны, задумали убить его на моих глазах, и, воспользовавшись моим ожиданием вас, обежали по садам и расположились на дороге. Ваша нечаянная отлучка и наши поиски дали им время обдумать убийство и избрать для того верное место вдали от деревни, в глубине лощины, между деревами. Но Провидение Божие спасло нас и Ханну. Надобно было лошади заболеть, надобно было всем нам рассеяться на время; надобно было, чтобы я обратил собою внимание убийц, сидя на кладбище, и тем вызвал их в лощину, а между тем Ханна уже укрылся в доме священника. Велика милость Господня к нам!»

– А что было бы, если бы Ханну убили на глазах наших? – спросил я.

– Наши турки непременно начали бы стрелять; завязался бы бой, и.

– И были бы в опасности и мы? – подхватил я с живостью. Преосвященный замолчал и тем как бы давал знать, что и жизнь наша кончилась бы вечным молчанием на кладбище Евфрафы.

– Я боялся не столько убийц, продолжал преосвященный, сколько наших проводников. Они – турки, и рады поколотить христиан. Если бы мы во второй раз поехали из деревни прямо к Вифлеему, то опять столкнулись бы с убийцами, завязался бы спор, а там и Бог знает что; вот почему я решился избрать другую дорогу.

– Почему же варвары не погнались за нами?

– Вероятно, кто-нибудь дал им знать, что Ханна находится в их деревне, и потому они возвратились домой, оставив нас в покое.

– Останется ли в живых старик, и как можно спасти его?

– Для арабов дом есть святое, неприкосновенное место. Пока Ханна в доме, опасности нет. А завтра мы выручим его. Тотчас по приезде я приглашал к себе шейхов наших, и мы в общем совете решили поехать за Ханной завтра рано утром, и я сам поеду, ибо сегодня поздно. Весь Вифлеем возмутился было и решился выручить старика ночью, но я уговорил старейшин, предвидя кровопролитие и вечную вражду.

После ужина мы уселись рядком на диване, и только что успели вымыть руки, по обычаю, как доложили преосвященному, что народ мятется в Вифлееме и вызывает из монастыря сына Ханны, Ибрагима, на совет. Преосвященный изумился и возопил: «Боже мой! Вразуми слепотствующих», – потом приказал позвать Ибрагима. Он вошел, поклонился владыке до лица земли и принял его благословение. Я смотрел на него с вниманием; – в его гордой осанке и в благородном лице выражалось мужество и вместе борьба мести с покорностью воле митрополита. Преосвященный успокоил его насчет отца его и приказал ему объявить собравшимся у монастыря жителям, чтобы они разошлись по домам, а с него взял честное слово, что он не пойдет с ними теперь выручать Ханну. – Долго Ибрагим не являлся назад. Преосвященный встревожился и начал проговаривать: «если Ибрагим ушел, – быть беде,. прольется кровь. Пожалуйста, побудьте со мною. Подождем конца». Мне крайне было жаль видеть душевное страдание преосвященного. Наконец, Ибрагим явился и объявил, что народ спокойно разошелся по домам. – Разошлись и мы по кельям своим.

Долго я не мог спать. Голова моя работала; рассудок переверял рассказ преосвященного и находил, что он не совсем верен. – Вифлеемские священники не хотели венчать брака, не смотря на приказания своего митрополита и наместника патриаршего Кирилла; мщение евфрафитов самим архиереям; желание помириться на деньгах; вмешательство во все это дело архиепископа лидского, свидетельствование красавицы одною герондиссою этого же архиепископа; его усердные хлопоты, и известность об его женолюбии, – все эти обстоятельства, вместе взятые, ясно доказывают, что красавица была наложницей архиерея, и что первый муж нашел ее виновной и, вероятно, тиранил ее; та убежала и так далее. Если это правда, то проклятие неба падет на главу лидского архиепископа. Будет наказан муж кровей и льсти! – Какие ужасные следствия влечет за собою грех его! Две деревни бьются насмерть, и за что? – за девицу, обольщенную архиепископом. Ужасно. Бросаю перо.

1844 года. Января 27 и 28 писано.

Января 23, Воскресенье. – После обедни, часов в 8 утра, митрополит навестил меня в моей келье и рассказал, как выручен был старик Ханна.

– После утрени <говорил он>, я взял с собою двух шейхов и 13 вооруженных Вифлеемитян. Все мы остановились в самой глуби долины, недалеко от того места, где вчера встретили нас варвары, и по кратком совещании решили не ездить самим за Ханною, дабы выдержать тон повелителей, а не просителей, а послать гонца до 3-х раз и требовать, чтобы сами старшины деревни привели к нам Ханну; в случае отказа после третьего посольства дать знать в Вифлеем, и уже идти деревне на деревню войною. Гонец наш отправился, и старшины с первого раза привели к нам Ханну цела и невредима и даже сказали, что они еще вчера высылали старика домой, опасаясь, как бы не узнал об этом происшествии паша и не наслал солдат. Таким образом, при помощи Божией дело кончилось благополучно.

– Стало быть не вся деревня принимает участие в этом деле? – спросил я.

– Конечно, не вся; и потому-то, когда увидели вчера, что мы поехали по Иерусалимской дороге, испугались нашей жалобы паше и его опалы, и упрашивали Ханну идти домой вчера же; но он остался при лошади.

– Благодарение Богу! Жизнь Ханны спасена. Но, владыка святый, этим не кончится кровавая вражда.

Один тяжелый вздох был ответом его. Я не хотел тревожить смятенной души его и замолчал. Преосвященный, спросив меня, намерен ли я ехать сегодня на Иродион и к развалинам аввы Харитона, и получив ответ утвердительный, пошел отдать приказания насчет нашей поездки. Вскоре после него явился ко мне старик Ханна. Я обрадовался ему и смотрел на него с умилением, как будто он воскрес из мертвых. Лицо его потемнело более вчерашнего; он страдал душевно, хотя и не сознавался мне в трепете своем перед ножевой опасностью. Таковы все арабы, – непомерно хвастливы и горды. После Ханны явился ко мне сын его Ибрагим и умолял меня войти в несчастное положение их семейства и упросить наместников патриарших, чтобы они заплатили врагам 1000 пиастров, а остальное они добавят сами. Движимый состраданием и предвидением нескончаемой брани, я горько жалел о своей бедности, по которой я не мог один помочь им, и дал ему слово ходатайствовать пред св. отцами. Он очень доволен был мною и с жаром целовал мою руку. «Сжальтесь над нами, говорил он; я имею жену; она еще молода и прекрасна (в самом деле она хороша; я сам видел ее); у меня есть малолетние дети; я их так горячо люблю; успокойте нас, осчастливьте нас. Бог вас наградит за такое доброе дело». – Я тронут был до глубины души просьбой мужа и отца, и снова повторил свое обещание говорить с наместниками. Ибрагим удалился.

В 9 часов мы сели на коней, и только-что спустились в долину Тамаритскую, как нагнали нас западные облака и оросили дождем. Не предвидя вёдра, мы возвратились, и хорошо сделали, ибо весь день был сумрачен и порой дождлив.

После обеда я пошел в церковь и занялся измерением и описанием оной. Так как я еще не успел составить полного очерка оной, то и откладываю описание до другого времени, когда кончены будут мной все заметки об этой древнейшей церкви в мире христианском.

После ужина было слово в добрый час. Преосвященный митрополит искренно, и порой призывая Бога во свидетели, отвечал на все мои вопросы; и я узнал от него следующее:

a) Все архиереи были крайне недовольны тем, что они не приглашены были к обеду в день именин патриарха Афанасия. «Если бы я знал это, – прибавил преосвященный Дионисий, – то я уехал бы домой утром после кофе, сказавшись нездоровым».

b) Одни епитропы, монах Анфим и архимандрит Никифор заведывают делами синода и казною Гроба Господня; все прочие члены синода знают об этом столько же, сколько знают мои послушники, что находится в этой шкатулке, подле которой вы сидите.

c) Все архиереи получают из патриархии одну пищу и по одной рясе в год. Они живут подаяниями поклонников, исповедуя их, служа им обедни и панихиды; кроме сего каждому архиерею предоставлен какой-либо монастырь, в котором останавливаются поклонники, и все доходы этого монастыря поступают уже в его распоряжение безотчетное.

d) Если бы патриарху угодно было разослать их по епархиям, то они с радостью поехали бы отсюда. Но для этого нужно много денег: надобно устроить архиерейские дома, школы, церкви и снабдить их ризницей и утварью (я очень рад был этому известию; ибо думал, что архиереи не захотят выехать отсюда).

e) Патриарх высылает часть денег из Константинополя, так напр. вифлеемская церковь устроена на эти деньги. Но значительная часть доходов, собираемых в Молдавии и Валахии, и прочих сумм гибнет в бездонной бочке.

f) Оказалось, что митрополит Вифлеемский не знает, что из России деньги высылаются не к патриарху, а прямо сюда в патриархию через бейрутское консульство. Это известие его изумило. Стало быть и он не все знает.

g) Патриарх и здешние наместники, боясь потери имений в княжествах Молдавии и Валахии и не желая делиться с константинопольским патриархом на семинарию, сделали теперь некоторые распоряжения, требующие значительных расходов, напр.: наняли двух проповедников, взяли учителей в обе патриархии для обучения монахов еллинской языческой мудрости; послали учителей в Яффу и в Иерусалим для обучения детей арабской и греческой грамоте; написали предположения устроить в Иерусалиме больницу, и приискать учителей языков: латинского, французского и итальянского. Но все это сделано и делается для виду, лишь бы не лишиться права владеть имениями, и иметь благовидный предлог отказать в денежном пособии константинопольскому патриарху. – «Вот де мы имеем свои школы, своих учителей, своих проповедников; так пусть извинят нас, что мы не даем денег на училища константинопольской патриархии».

h) Преосвященный митрополит Вифлеемский устранен от наместничества и выслан на епархию, по его собственной просьбе, за то, что он вооружался против 14-летних кокон, живущих в патриархии и наполняющих гаремы архиереев.

i) Известие об учреждении российской миссии в Иерусалиме уже давно тревожит патриарха и синод его. Молва об этом носилась здесь еще тогда, когда жив был Мострас, управлявший делами в Палестине. Патриарх и синод не только не желают, но даже боятся русской миссии, как черт ладана, по следующем причинам:

1) Надобно расстаться с 14-летними коконами и обратить патриархию из гарема в монастырь.

2) Опасаются соединения болгар с русскими и лишения доходов. Болгары будут предпочтительно ходить в русскую церковь. «Мы лишимся доходов и влияния на болгар и прочих единоверцев, исключая греков».

3) В случае войны России с Турцией русская духовная миссия подвергает здешнюю патриархию опасности жизни, а храм – разорению или передаче его в руки латинов или армян.

Я опроверг все эти возражения, представив на вид митрополиту, что русская духовная миссия на первый раз будет смотреть сквозь пальцы на кокон и на разные злоупотребления, доколе они не прекратятся сами собою постепенно, вследствие разлития истинного просвещения в здешнем духовенстве; что она не отняла бы никаких доходов у здешнего духовенства, не вступаясь ни в исповедь, ни в исправление треб; что в случае войны России с Турцией опасность от миссии, учрежденной с согласия султана, такова же, какова опасность и от бейрутского консульства нашего. Были и прежде войны, но ни храм, ни здешнее духовенство не подвергались опасностям. – А наша миссия в Иерусалиме была бы очень полезна словом и делом, т. е. ходатайствуя перед местным начальством за народ православный, служа образцом и примером духовной жизни, давая истинное направление школам народным и пр.

Преосвященный митрополит согласился на все мои представления и сказал: «что касается до меня, то я первый подписал бы: «быть русской духовной миссии в Иерусалиме».

24 Января, Понедельник. – Утро было ясное и теплое. Я решился сделать предположенную поездку, но уговорил митрополита остаться дома. – «Владыка святый! – говорил я ему, я человек свободный, а вы – пастырь овец. Я могу ехать куда глаза глядят, или куда ветер понесет, а вам не должно отлучаться от стада Христова. Да притом вспомните Евфрафу, Ханну, вифлеемитян; может быть сегодня потребуют у вас утешения или совета».

– Ну, я остаюсь дома. А вы поезжайте. Я пошлю с вами своих послушников! Ханну, турку Ахмеда, да надобно договорить и взять в проводники одного тамаритянина, потому что вам придется быть в участке этого племени полукочевого, полуоседлого, и известного разбоями и непокорностью турецкой власти.

– Владыко святый! Вы хотите послать со мною Ханну? Помилуйте, посылайте, кого угодно, только не этого старика. Я трепещу за его жизнь.

– Не бойтесь. Дорога идет в другую сторону; никто не погонится за ним, потому что никто не узнает об его поездке. А он нужен для вас, как человек знающий окрестности.

Я повиновался владыке.

В 10 часов без четверти мы отправились в путь, под прикрытием двух длинных ружей, из коих одно висело на старой спине Ахмеда, а другое на раме тамаритянина тонкого, высокого, мужественного, одетого в одну длинную белую рубашку, стянутую на чреслах широким кожаным поясом с пороховницею. Почти прямая дорога пролегала от Вифлеема к желанным развалинам по правой стороне долины. Вблизи от этой веси, верховья её обделаны были в виде террас, на которых когда-то зеленели виноградники, истребленные солдатами Ибрагима; а низменности её были вспаханы и засеяны ячменем. Нам попадались навстречу феллахи и их жены, которые шли в Вифлеем для продажи козочек и ягнят. У женщин лица закрыты были странным образом: рот и подбородок спрятаны в какой-то вязаный мешочек, ниспускающийся под синий сарафан, а от чела до этого мешочка, вдоль носа, протягивался медный или серебряный тонкий цилиндрик, прикрепленный к голове. Глаза и ягоды щек выказывались, а нос и рот потели под этим убором, придающим лицу самый неприятный и даже страшный вид. Мужчины и женщины весьма черны и не хороши собою. Но попавшиеся нам навстречу две девицы тамаритянки с кувшинами молока не имели этого убора; желто-черные лица их были открыты. Девицы шли одни-одинехоньки. В Аравии почитается бесчестием обидеть женщину или девицу в дороге; и это общее мнение развязывает им ноги. По дороге нет ничего любопытного. Гора Иродион постоянно оставалась влево, и то скрывалась от взоров, то вновь появлялась. «Не хитри, голубушка, говорил я ей, не скроешься, не уйдешь от меня; дойдет и до тебя череда, потопчут твое темя русские стопы».

Минул час езды, оканчивался другой. Из долины мы поднялись на довольно ровную площадку. Она покрыта была густою зеленою травою широколиственною. По обеим сторонам тропинки видны были места, где тамариты разбивали свои пустынные палатки. По причине холодов, они спустились теперь к Мертвому морю и там в ущельях и горах кочуют со своими богатыми стадами. Не длинна эта площадка. Скоро мы спустились по ней к остаткам какого-то здания. «Здесь был монастырь аввы Харитона», закричали проводники; и мы, ровно в 12 часов без четверти, спешились подле цистерны, на фундаменте этого здания. Я обрадовался развалинам.

Приземистое, почти квадратное здание, на поверхности которого мы остановились с лошадьми и мулами, с трех сторон сложено из весьма больших тесанных камней, коих величина в углах еще значительнее. Четвертая сторона слита с горою, так что я не видел никакой кладки камней. С приезда стена (мало возвышается над землею, и она) кладена ровно без уступов; но в стене, противоположной с горою, я заметил три уступа небольшие; к этой стене привалено много земли или, может быть, много каменьев, свалившихся сверху; в левом углу её есть полукруглое большое отверстие; я влез чрез оное и очутился в длинной узковатой комнате с каменным сводом и таковыми же стенами: под ногами моими была неровная земля. Комната имеет направление к горе. Осматривая отверстие её, я заметил изнутри комнаты остатки косяков или, точнее сказать, высеков, доказывающих, что тут была дверь и над дверью окно. Никак я не мог понять значения этой комнаты. Может статься, это была сторожка, в которой жил привратник монастырский, потому что все здание построено на рубеже монастыря при начале лощинки, ведущей в глубокую дебрь. В этой комнате есть два отверстия под сводом, одно на правой стене, другое в левом углу задней стены. Вероятно, это были трубы. Эти отверстия заложены теперь мусором; в одном из них я достал рукою курительную трубку и бросил, боясь чумы. Сторона, противоположная въездной, устроена так же в виде уступов, коих я насчитал также три. Думать надобно, что тут была башня. Нынешняя гладкая, ровная поверхность её имеет 23 шага в длину от востока к западу, кроме стенок, а в ширину 20 шагов от края её до горы. На поверхности её, по диагональной линии, есть два горла двух цистерн, ископанных или устроенных подле углов башни. Одна из них была без воды, и я вымерял ее. По измерении оказалось в ней 10½ аршин глубины. Бока её оштукатурены. Вторая цистерна, примыкающая к горе и устроенная в углу со приезда к башне, имела довольно много воды, как это доказывал шум брошенного мною камня. Эта цистерна получает воду из полукруглого небольшого бассейна (ямы), примыкающего к наружной стене, через косвенное отверстие в этой же стене. А в самый бассейн собирается вода, вероятно, дождевая потому что я не заметил никакого водопровода. (Впрочем, признаться сказать, я и не обратил зоркого внимания на то, есть ли следы водопровода или нет). Другая цистерна получала воду или с крыш, или из первой цистерны через внутреннюю трубу, теперь завалившуюся или засорившуюся. На горе, против башни, видны фундаменты домов и далее по огибу горы.

Осмотрев эту развалину, я побрел от неё направо, огибая овал горы. По всей этой горе, начиная от цистерн, видны развалины келлий. По нижней тропинке дойдем до коридора со сводом, который с левой стороны покоится на скале: это – цистерна; ибо вверху видна глиняная труба. За огибом горы представились взорам моим в разных местах остатки двух стен от двух башен (одна ниже, другая выше), часть арки, покоящейся на церковном столпе, к которому прислонена колонна белого камня, развалины келлий и пещеры в горе. От верхней башни до огиба горы идет поверху стена и за огибом по тому же верху идет стена и оканчивается там, где построены внизу цистерны. Остаток нижней башни, вероятно, принадлежал к церкви. Недалеко от верхней башни, если идти по стене, наткнешься на глубокую цистерну; она была с водою; подле неё другая, малая цистерна для сокрытия деревянного масла. По низу, до огиба горы, есть цистерны для деревянного масла. Местоположение сего монастыря чрезвычайно сходно с Саввинским: здесь, как и там, одна и та же поразительная дикость места, одинаково образование стен и глуби обнаженной юдоли с безводным руслом; келлии и церкви идут с горы вниз. Стало быть, одинаков был вкус у Харитона и Саввы, и одинаково стремление у иноков к местам диким, обнаженным, напоминающим наготу духовную и призывающим к постоянному покаянию. Перешедши за противоположный первому огиб горы, направо от оного, и поравнявшись с глубокой вади-Хурейтун (Харитон), идущей к Мертвому морю, я долго любовался диким величием природы. Огромнейшие каменные слои лежали один над другим в горизонтальном положении; выемы гор переплетались между собою, образуя между собой узкое русло для дождевых потоков. Налево выставлялась половина вершины Иродиона, направо взор ограничивался каменным огромным утесом. Под ним сидели все мои спутники и прохлаждались тенью и водою, слывущей здесь под названием агиазмы Харитона. И я подошел к ним.

– Какая величественная картина! – сказал мне о. Григорий.

– Весь этот дикий утес, – отговорился я, – поражающий нас своей огромностью и смелым навесом, есть настоящий храм природы. Здесь когда-то сходились такие же иноки, как и мы, прохлаждаться и беседовать (или безмолвствовать), между собою о Боге, рае и аде. Эти горы, выброшенные вулканами из глубины земли, своими массами и той силою, которая подымала их выше и выше, пробуждали в них идею о Предвечном и Всемогущем; это чистое голубое небо манило их в обители райские, а эта пропасть обгорелая, безводная, темная пугала их душу, напоминая об огне и мраке вечном.

– Тяжелый крест несли древние иноки, проговорил мой собеседник.

– Я понимаю тебя, отче; да, житие в такой дикой пустыне по строгим правилам покаяния, подвижничество без всяких земных отрад, непрестанное умерщвление плоти и укрощение духа, составляют тяжелый крест. Но поверь, отче, и ныне есть люди, способные к подобному самоотвержению. Дары благодати Божией не оскудели.

– Вы правы. Обезыночились эти пустыни, зато узрели подвижников острова Соловецкие, Валаам и другие дебри и пустыни русские.

– Иноческие обители подобны многочисленным светилам на небе. Если одни угасают, то другие воссиявают.

– Да разве звезды погасают, батюшка? Что вы говорите?

– Все не вечно и на земле и на небе, о. Григорий. Листы на древе опадают, люди умирают, хотя целое человечество – бессмертно. Что-ж мудреного, если и звезды потухают.

Разговаривая с о. архидиаконом, я утолял свою жажду чистейшей водою, почерпнутой из маленького водоема, выдолбленного в каменной площадке и теперь немного засоренного набросанными в него камешками. В этот водоем стекала вода по утесу, капля по капле падая с высоты его. Подле верхней расселины небольшое место обросло травою; здешние арабы верят в целебную силу её, собирают ее и дают ее страждущим лихорадкою. И нам захотелось иметь эту траву; но как достать ее? Она растет так высоко. Охота и нужда тароваты на выдумки. С нами были молодые послушники митрополита; они встали друг другу на плечи и нарвали нам целительной травки. Храню ее для памяти и для нужды, как и небольшой остов красивой черепахи, найденный мной подле агиазмы.

Отдохнув и прохладившись под утесом, я решился осмотреть дивную и огромнейшую натуральную пещеру в соседней с агиазмой горе. О. Григорий не захотел лезть туда и с туркою Ахмедом пошел сторожить вещи. По следам тамаритянина все мы кое-как добрались до пещеры, то бочком, то ползком, по огромным камням, отвалившимся от горы и заслонившим собою тропинку. Подле самого входа в пещеру стоят несколько наклоненные ниже тропинки два камня, оторванные от скалы. По ним можно узнать начало пещеры.

Покамест добывали огонь и зажигали свечи, я вырезывал в скале свое имя в крайнем отверстии, из которого видна вода Харитона, идущая к Мертвому морю. По увековечивании имени любопытство мое согнулось, полезло и пролезло чрез небольшое темное отверстие и очутилось в большой комнате со сводами остроугольными, отсюда через другое, малое отверстие – в весьма обширной и высокой комнате. Воздух был в пещере тепел и приятен; под ногами везде была тонкая пыль, на которой изображались следы наши. Я изумился гладкой обделке стен в виде пирамид и фестонов; казалось, они обработаны были руками человеческими. Отсюда ходы ведут в бесчисленные отделения пещеры, так что она есть самый замысловатый лабиринт. По уверению арабов, в два часа не обходить ее: так глубоко, широко и далеко она простирается со своими отделениями. Я не взял с собою шнура, и потому побоялся пуститься прогуливаться в этом подземелье. Трудно угадать назначение подобных пещер. Ужели природа устроила их только для удовлетворения любопытства человека? В этой пещере ни люди, ни животные не могут жить по причине её темноты и неудобства входов и выходов из неё. Стало быть образование её есть игра природы? Звук в этих подземельях не раздается, даром что они высоки. Но долина Курейтон чисто и громко отражает эхо человеческого голоса, даже с переливами его. Басистые звуки мои повторялись, как нельзя лучше в горах, как будто другой Порфирий передразнивал меня, подражал мне.

По обозрении пещеры я был очень доволен собою. Еще никогда в жизни моей не видал я ничего подобного, как эта пещера. Несмотря на её мрак, она нарисовалась в моем воображении. В сих-то подземельях, может быть, иноки оплакивали грехи свои и грехи всего мира, молились, постились и успокаивались сном вечным. Я не видал костей и потому говорю может быть.

В два часа с четвертью пополудни мы поднялись, как стая перелетных птиц. На обратном пути мы встретили большое стадо черных коз, пасущихся на горе, вправо от травополного оазиса, на котором маленький пастух лелеял трех крошечных козочек, только что родившихся на свет. Как хороши эти козочки! Я взял одну из них на руки, покачал и поцеловал, поздравляя ее с рождением. – «Не угодно ли вам свежего молока козьего? – спросил меня добрый о. Григорий. Пастух тотчас надоит и подаст вам». – Подозвали пастуха, дали ему чашку, и он тотчас принес мне самого чистого и вкусного молока; я выпил его, как нектар, и поблагодарил доильца серебром. Пастух еще молодой юноша, одетый в белую длинную рубаху без штанов, был статный, высокий и красивый молодец из племени тамаритян. Шагая на лошади, я любовался Вифлеемом, который вдали рисовался прямо предо мною на своих двух возвышениях. Вечную и вселенскую славу имеет эта весь.

Спустившись в первую долину, улегшуюся поперек дороги, мы направо от дороги, остановились подле горного ключа, замкнутого в каменном кладезе, и, утолив жажду сладкой чистейшей и легчайшей водою, поехали прямо к горе Иродион. И утром, и теперь я заметил, что она имеет вид женской дойки; сходство так поразительно верно, что оно само собою возбуждает понятие о груди женской. Скоро мы приблизились к подошве горы, со всех сторон возделанной сохою между множеством камней, разбросанных там и сям, и свидетельствующих о существовании здесь города. Сперва я остановился у развалин подле самой дороги, около подошвы горы. Видны большие тесаные камни. Проводники говорили мне, будто отсюда есть потаенный ход на самый верх горы. Жалею теперь, что я не обратил внимания на эти развалины, в надежде обозреть их по сходе с горы, ибо эта надежда не удалась по причине усталости и позднего времени. Направо от этих развалин в поле, видел бывший древле пруд, почти четвероугольный, в средине которого устроена цистерна, так что горло её и теперь высоко стоит над поверхностью пруда. Мне кажется, что если тут был фонтан, то вода в эту цистерну сбегала с крыш зданий, построенных на самом темени горы. Цистерна эта представляется островком в центре пруда. За ним рядом видна четвероугольная правильная площадка, теперь запаханная. Не известно, что тут было во время Ирода и его потомков злополучных. Окинув зорким взглядом эта диковины, я пустился на гору на лошади. Проводники говорили мне, что никто еще не въезжал на самый верх, и что лошадь не пойдет туда. Я не поверил им, потому что мне не хотелось лезть на всю гору пешком. По запаханным террасам, выделанным из горы, я взобрался на лошади к самому сосцу огромнейшей дойки, и здесь спешившись, уже пеший кое-как влез на самый верх по узенькой тропинке, которая издали казалась белою ленточкою. Но о. Григорий на муле вскарабкался по этой тропинке на самое темя, и тем доказал изумленным арабам, что смелый и вместе ленивый может взобраться на осле и на самый верх горы. Все наши лошади и ослы так же введены были на самую вершину.

Темя горы образовано в виде глубокой чаши. Очевидно, что тут был некогда кратер горевшего вулкана. К внутренним краям этой чаши пристроены были четыре полукруглые башни на четыре страны света из весьма больших тесаных камней. Одна из этих башен восточная лучше и более других уцелела в своей нижней части, под которою есть еще и погреб или цистерна. А кругом всего кратера, на пространстве 750 футов, по самой окраине его, была стена, из тех же камней кладенная. Вся эта крепость имела вид совершенно круглый.

С темени этой горы по всем направлениям представляются взору разнообразные отдаленные и близкие предметы. Отсюда видны веси: Вифлеем, деревня Пастырей, Тамарь, монастырь пророка Илии, Елеон, Абу-Дис подле Вифании, вулканические холмы долины Иорданской, за-Иорданские горы, Мертвое море, развалины обители Харитона и Фекоа, родины пророка Амоса. С помощью зрительной трубы я рассмотрел стены Керака и какую-то башню, отстоящую от него на север. Я полагал, что отсюда можно видеть оба конца Мертвого моря, – северный и южный; но я ошибся. Видна только часть сего моря; прочие закрываются горами.

На этой горе Ирод Великий построил город с крепостью и назвал его своим именем.

Арабы именуют эту гору ел-Фуреидис (испорченное имя Ἡρώδης, а не) раек, вероятно, по причине её прекрасной воды и плодовитости в древние времена.

Обратный путь в Вифлеем – через деревню Тамарь. Не доезжая до неё – масличный сад, принадлежащий мечети. Деревня пуста. Тамаритяне, – очерк их. Из Тамари мы направлялись левее, – видна была деревня Пастырей. Въезд в ту долину, по которой поехали из Вифлеема, подле тех же виноградников опустошенных. Девки-тамаритянки вышеупомянутые пели песни во все горло. Благополучный приезд в Вифлеем. Преосвященный митрополит видел, с башни своей, как мы спускались с горы Иродион.

Вечером он читал отрывки из своего дневника: а) о Суворове, посетившем Вифлеем в прошлом году. Чудо, т. е. движение лампад у яслей и на месте рождения Спасителя, во время молитвы Суворова. На память об этом чуде, виденном самим митрополитом и многими другими, князь взял от него письменное свидетельство; b) о мне. Записано только, что я послан сюда синодом; после краткой записи поставлено несколько точек; с) о ссоре с армянами по случаю починки вифлеемского храма. Латины уверяли бейрутского или дамасского пашу, что будто на ключе одной двери этого храма есть их печать. Ключ потребован, освидетельствован, и ложь открылась. Ссоры его с армянами за кандила в базилике и за дверь наружную. Митрополит своими руками прибил армянина и очень радовался этому.

Января 25, Вторник. – В первый раз в жизни видел ростки растения акриды, коим питался Иоанн Предтеча. Одна арабка продавала его на вифлеемском рынке для салата. Я сохранил для памяти одну веточку. Это растение водится более в окрестностях Саввинского монастыря.

С митрополитом нарочно ходил я смотреть, как вифлеемские жители работают четки и образа из перламутра. Инструменты из Парижа – разного рода. Чистка раковин. Из толстого корня их делаются крупные четки. От порошка разбитого фаянса или фарфора делается глянец на перламутре.

Ход работы четок: выделка небольших палочек из перламутра, резка на малые части, просверление, округление, осветление и, наконец, низание. Иконы на цельных раковинах вырезываются без предварительных рисунков по воображению. При мне производились работы того и другого рода.

После вечерни выезд в монастырь пророка Илии. Ночлег в сей обители. За ужином и после ужина пустой разговор, напр. митрополит Вифлеемский говорил, что арваниты суть арабы, а игумен тупоумный не понимал, как арабы могли попасть в Албанию; или с поклонников мало денег сбирается, или игумен дает знать митрополиту, сколько числом поклонников придет в Вифлеем, и этот, смотря по числу, готовит для них кельи и кушанье.

Января 26, Середа. – Пробудившись часов в 8 утра, я вышел на кровлю храма подышать свежим утренним воздухом, и потом по ошибке попал в другую соседнюю келью. Это была рабочая комната герондиссы игумена; и она еще спала крепким сном на диване. Я испугался, и ну бежать в свою спальню. Судя по хорошей уборке женской комнаты, я полагал, что герондисса не из простых; и после узнал я, что она взята игуменом из Константинополя.

Получив благословение митрополита и поговорив немножко с ним и с игуменом о сне, о пробуждении, о поездке, я побежал за ворота монастыря, чтобы скопировать греческую надпись, вчера замеченную мною у самых ворот на левой стене, высоко от земли. Несколько раз видел эту надпись о. игумен, но он полагал, что она <на>писана по-арабски: так велика его грамотность и любопытство к истории своего монастыря. Πατριαρχοῦντος δἐ τοῦ παναγιωτάτου καὶ μακαριωτάτου πατρὀς καὶ πατριάρχου Ἱεροσο λύμων κυρίου Παῖσίου, ἐκ τῆς περι φήμου Πελοποννησου, ἐκ χώρας Δήμητρος, ἐτελειώθη ὁ ἃγιος οἷκος μετεκαινίσθη ἐκ βάθρων κ’ ίερὰ δίο κελλία όποῦ εἷναι .. βήμα τος ἀριστερὰ δι’ ἐξόδων αὐτοῦ ˏαχμζˊ (=1647)²⁷⁵.

Надпись показывает, что монастырь с фундамента перестроен патриархом Паисием, на иждивение его, в 1647 году.

В то время, когда я снимал надпись, митрополит хотел осмотреть вновь отделанную игуменом комнату, и долго стоял у дверей её, ожидая, пока игумен отыщет ключ от двери. Ключ не нашелся, потому что в комнате заперты были четыре или пять спящих дев, родных дочерей герондиссы игумена, да еще новорожденный ребенок. Игумен крайне боялся, как бы я не вошел в эту комнату вслед за митрополитом и не увидел чудо чудное, диво дивное, – голубок игуменских, наперсниц здешних архиереев: вот почему ключ не нашелся в кармане игуменском.

После чаю митрополит отправился восвояси, а я поехал в Иерусалим в сопровождении турка Османа, который служит в сем монастыре уже 13 лет и потому очень хорошо знает кое-что сокровенное. Дорогою он рассказал следующую историю про игумена и спящих дев его.

Игумен Иоаким родился в Нихоре, босфорской деревне. Так как родной брат его шил хорошие шубы для патриарха Афанасия и для всех его челядинцев, то он и поместил брата своего в патриархии, и потом, когда камилавка покрыла его голову, выпросил у патриарха игуменство в здешнем монастыре. Патриарх, снисходя к просьбе великого шубника, против прежнего обычая своего предписал года два тому назад здешнему синоду взять в здешнюю патриархию прежнего игумена, а нового ввести в монастырь, тогда как по заведенному порядку патриарх только утверждал того, кого здешний синод изберет в игумены. Надобно было повиноваться воле патриарха. Прежнего игумена сделали экономом в патриархии, а новому дали в управление Ильинский монастырь, впрочем с тем условием, что вино, масло и прочие вещи, приобретенные до него, не будут принадлежать ему, а старому правителю, пока он продаст их. Условие принято беспрекословно. Новый игумен, по священному обычаю восточных отцов, привез с собою из Нихор хорошую кокону с дочерьми, впрочем и с мужем её. Не долго этот муж видел свою жену. Под предлогом сумасшествия его удалили св. отцы и епископы в Саввинский монастырь, где он и помер от горя, бедности, наготы и голода. В этом мужеубийстве принимал деятельное участие и наместник патриарха, архиепископ лидский Кирилл, потому что он прельстился одною из дочерей нихоритянки. Эта девушка живет теперь в патриархии в объятиях лидского, а посредником между ним, девушкою, её матерью и игуменом Иоакимом был преосвященный неаполийский. Недавно прислан в монастырь новорожденный ребенок, – законный плод архиепископского вожделения.

Выслушав эту историю, я ужаснулся. Сколько преступлений, вопиющих на небо, учинено! Архиереи прикрывают блудодеяние игумена, вместе с ним убивают злополучного мужа, сводничают, блядуют, наделяют поселян своими наложницами; их коконы командуют иеродиаконами и прочими, бьют их по щекам своими башмаками, заставляют их выносить урину и пр., и только те иеродиаконы или послушники имеют ход в иерархию, которые терпеливо переносят женские прихоти. Вот быт здешней патриархии! Это не патриархия, а харем, бордель, скопище убийц. Отвратительно, ужасно. А русское правительство так ласкает этих злодеев. Оно не знает их: это правда. Но истина и правда заставляют меня обнаружить все мерзости здешние. Я секира, и лежу при корени гнилого дерева.

27 Января, Четверг. – Почти весь день занимался я описанием всего виденного и слышанного мною в течение прошлых шести дней.

За полчаса перед обедом вошел в мою келью о. Григорий и доложил мне, что игумен нашего Феодоровского монастыря прислан ко мне из патриархии с предложением следующим: «Так как здешний синод намерен купить у одного православного араба дом соседний с Феодоровским монастырем и соединить его в одно целое, то он желает знать мнение об этом о. архимандрита Порфирия, одобрит ли он эту покупку или нет. Каково будет его мнение, так и поступит синод, который, впрочем, крайне желает сделать покупку для увеличения Феодоровского монастыря, и дабы не попался продаваемый дом в руки католиков». Я изумился, услышав такое предложение, и послал о. Григория к члену синода монаху Анфиму сказать ему, что я прибыл в Иерусалим на поклонение Гробу Господню, и что я не могу, и не должен вмешиваться в дела синода. Пусть он делает, что ему угодно.

О. Григорий, возвратившись из патриархии, сказал мне, что такое предложение было только со стороны архимандрита Никифора и петро-аравийского митрополита, и что Анфим знать не знает об этом. Старый секретарь сей рассердился как лев, и приказал позвать игумена Феодоровского монастыря и выбить его палками, не смотря на то, что он духовник его. Но о. Григорий умолил Анфима, и бедный игумен спасся от напрасных побоев.

Само собою разумеется, что предложение мне о покупке дома было род испытания меня, – не вмешаюсь ли я в дела синодальные. Нашли простяка! Безумные безумное и делают.

Весь день страдал я от кашля и насморка. Было холодно и пасмурно. Сегодня получены письма из России и от посланника Титова.

28 Января, Пятница. – Холодно. Дождь шел ночью и днем до обеда. Я вел свой дневник. Известия настоящего дня: а) агиотафиты имеют подворья во всей Европе и Азии (есть подворье в Италии). Анфим обещался доставить список их; b) В патриархии говорят, что «арабы не любят греков и требуют с них податей за то, что все Св. места и, следовательно, доходы с них им принадлежат, а не грекам пришельцам, и за то, что они охраняют их». В мнении арабов есть часть правды. с) В здешней патриархии нет ни одного араба из духовных, да и жить не может там ни один араб. Арабский игумен Афанасий живет в городском доме, принадлежащем патриархии, не смотря на то, что он оставлен здесь, как проповедник для арабов.

29 Января, Суббота. – И сегодня дописывал запоздалый дневник свой. Nil novi!²⁷⁶

30 Января, Воскресенье. – Служил обедню в Екатерининском русском монастыре. Получены рукописи при письмах антиохийского патриарха и его епитропа архимандрита Агафангела.

31 Января, Понедельник. – «Назад тому лет пять, один молодой и зажиточный болгарин пышно и шумно праздновал свою свадьбу в Базарджике. Пламенно любил он свою молодицу, и она дышала и жила чистой и крепкой любовью к нему. Но лишь только она произвела на свет плод любви, к величайшей горести мужа лишилась рассудка и осталась безумной надолго. Тогда в Базарджике проявилась римская духовная миссия. Один из миссионеров, знавший врачебное искусство, взялся вылечить несчастную и вновь осчастливить сердечного мужа, – но с условием, чтобы они приняли латинскую веру. Покорный сын церкви православной, болгарин колебался между любовью к церкви и привязанностью к злополучной жене, и потому отправился к своему епископу принять совет его. Епископ, под вечным проклятием, запрещал ему принимать веру латинскую и посоветовал ему съездить в Иерусалим на богомолье вместе с женою. Слово его было сказано и выслушано в добрый час. Болгарин присоединился к прочим богомольцам, и при их общем любвеобильном присмотре за женой, скованной цепями, с горем пополам, после долгого бурного плавания, прибыл в Св. Град. У Гроба Господня в одно мгновение безумная получила рассудок, и (до Пасхи постоянно) со дня на день полнела, хорошела и была весела. После Пасхи чета облагодатствованная отправилась на родину. Но во время плавания по морям исцеленная опять лишилась рассудка, и пришла в горшее состояние. Опять тяжелые и крепкие вервия легли по её рукам и ногам. По прибытии в Базарджик, несчастный муж поведал епископу чудесное исцеление и новое горшее искушение. «Я вижу, – сказал ему епископ, – что Провидение призывает тебя и жену твою на жительство в Иерусалим. Продай дом и все имение твое и переселись во Св. Град; уповаю на милость Господню, жена твоя опять исцелеет». Еще слово в добрый час! Болгарин исполнил весь совет святителя, и Господь дал ему по сердцу его новое чудесное исцеление жены его при Гробе Господнем. В одно мгновение она оздоровела, поумнела, и тут же у Гроба Господня выговаривала мужу своему, что она не понимает причины, по которой он заковал ее в цепи. «Заметил ли ты неверность мою, или я холодна к тебе, или бесплодна, или зла? Бог знает всю силу моей любви к тебе и верности. Что же значат эти цепи?» – Муж, видя ее, обливался слезами. Это были слезы благодарности к Богу и любви к исцеленной. И эти слезы служили прекрасным ответом ей на напрасный, впрочем, невинный упрек её. Скоро объяснили ей несчастное положение её. После Пасхи муж её вторично хотел возвратиться на родину, но лишь только выехали они за ворота Иерусалимские, вдруг она лишилась рассудка. Тогда муж её вполне понял призвание Божие и решился остаться в Св. Граде на постоянное жительство после третьего мгновенного исцеления у Гроба Господня. Но где и как жить и чем пропитывать себя, жену и дитя? Наместники патриарха, жестокие, безбожные, не хотели дать ему безвозмездного приюта в одном из пустопорожних своих домов, а он прожил все свое состояние в дорогах и от богатых вкладов в патриархию, и даже высылали его вон из Иерусалима. Он умолял их не отринуть его; соглашался на самые низкие и черные работы в патриархии, лишь бы дали ему пристанище на первый раз, до первой возможности жить независимо. Черные злодеи, отказали ему в просьбе. Тогда он прибег к помощи христиан иерусалимских; они собрали ему небольшую сумму, и он нанял в одном из домов патриархии крошечный уголок за 200 пиастров в год, и держит в нем кофейню, а жена его, цветущая, здоровая, умная, расторопная, помогает ему шитьем и мытьем белья. Но в списках здешнего синода они считаются до сих пор хаджиями и ежегодно взносят за себя, и за сына, и за крестного отца его обычную сумму, сверх платы за квартиру. Она никогда не выходит за ворота городские и даже боится приближаться к ним.

Таинственны испытания Господни, велика благодать Божия и поучительна любовь этого мужа. Эта любовь есть точно дар благодати, сообщаемой в таинстве брака. Теперь я сильнее верю в силу этого таинства.

Все это происшествие рассказала сегодня сама болгарка на турецком языке о. Григорию. А он поведал мне, а я поведал этой книжке для памяти.

Февраля 1, Вторник. Сегодня после обеда я нарочно ходил видеть эту женщину. Она высока ростом, смугла, но черты лица её правильны и хороши; здорова и весела. Несчастья сделали ее чрезвычайно доброй. Она приняла к себе одного мальчика лет 6-ти, который с месяц назад тому лишился своего отца болгарина, приехавшего сюда на богомолье; он умер от кровотечения из горла. Мальчик нашел в ней попечительную мать, и она будет ухаживать за сиротой до Пасхи, после которой земляки возьмут его и отвезут к матери. Я видел и этого мальчика. Он бел, как молоко; лицо его крайне женственно; это девочка, а не мальчик. Невинный, он говорил мне по-болгарски, что какой-то лекарь дал отцу его пить зелье из пузыречка, и что от этого лекарства потекла у него кровь из носа и из уст. «Отец мой, – продолжал малютка, – закрыл глаза, и я думал, что он заснул, и я заснул подле него; поутру он не встает: вот я бужу его, он не встает; раскрываю ему очи, а он и не смотрит, и не говорит ничего. Тогда вошли в келью хаджии наши и сказали, что отец мой умер: а я указал им на пузыречек».

Сегодня небо было так чисто, воздух так покоен и прозрачен, что я через зрительную трубу видел весьма ясно стены Керака с террасы Феодоровского монастыря. Мне помогало солнце, западающее и отражавшееся на этих стенах огненным, красноватым отливом. Я заметил три уступа в западной стене; северная, казалось, сбегала с горы. На север от сего города видны развалины.

После обеда я обозревал армянский монастырь.

Февраля 2, Середа. По распоряжению здешнего синода, в какой-либо праздник не бывает обедни во всех монастырях, где живут поклонники, а служится она там, где есть праздник, и туда приглашаются все поклонники или, лучше, идут поневоле. Эта система принята, очевидно, для уравнения доходов, получаемых архиереями с монастырей, разделенных между ними.

В два часа пополудни пришел в Феодоровский монастырь один священник из Беджалы (Евфрафы) с двумя бабами искать между русскими крестных отцов для их детей. Мы спросили его: «зачем христиане беджальские хотели убить Ханну?» Он отвечал, что «хотели они убить и вифлеемского митрополита, но помиловали его ради вас, московских гостей. Митрополит должен праздновать этот день», прибавил старый поп. – «А за что они хотели убить митрополита?» – «А, дело прошлое, дело прошлое», – говорил старик. – «Да скажи, пожалуйста!» – настаивал я. – «Ну сами судите, как отпустить живым того, который отнял бабу из объятий мужа?» – «Отче, а правду ли говорят, что прежний муж этой красавицы не способен к деторождению?» – «Ха, ха, ха, не способен, ха, ха, ха. Ну, судите сами, стал ли бы платить за нее 1300 пиастров неспособный? Стал ли бы докучать нам, попам, неспособный: обвенчайте меня скорее?» – «А, дело прошлое, дело прошлое. Нечего говорить много. Прощайте!» Заметно было, что священник боялся быть откровенным и разговорчивым ради страха иерусалимска.

Некоторых русских поклонников, по желанию и просьбам их, постригают в монашество в Афонской и Синайской горах. В Феодоровском монастыре ныне находятся трое таких постриженцев; все они женатые молодые люди и имеют детей.

Иерусалимский паша опасается нападения за-иорданских арабов. Они озлоблены за то, что их ограбили по эту сторону Иордана газские арабы, тогда как паша (смененный по делу с французским консулом) уверил их в безопасности. Эти арабы христиане и приходили сюда на поклонение Св. местам, и также для продажи разных продуктов. Исполнив св. долг, продав свои вещи и накупив новых в Иерусалиме, они отправились домой и были ограблены на дороге. За это, по обычаю своему, они вооруженной силой хотят отнять свои вещи. Посему иерусалимский паша нынешний, сведав об их беспокойном движении, сегодня поставил за городом лагерем албанцев.

Другие говорят, что за-иорданские арабы взбунтовались за то, что много их товарищей содержатся в цепях в Иерусалиме.

Февраля 3, Четверг. – 3 дерева масличные, окладенные большими камнями. – Фиговое дерево у конюшни. Двор в виде параллелограмма. Направо стена разорена, но она была толста. – Двор в длину 50 шагов от двери. – Почти прямо против входа представляется взору арка, через нее вход в комнату со сводом, длинную. – Налево остатки нижнего этажа. Огромнейшие камни на фундаменте, выдвинутом наружу; на двор два окна узкие П, и дверь, ведущая в столовую, в которой видны 3 арки. Правая стена этой столовой высечена из скалы, а прочие стены искусственные; наверху этой столовой был верхний этаж жилой. Прямо на восток был вверху храм, – виден алтарь. От входа на дверь сейчас была лестница в виде террас, ведущая в храм. Минув эту лестницу, показывают сени, где Елизавета встретила Марию; из этих сеней есть узкая каменная лестница, ведущая наверх в храм. Эта лестница устроена в толстейшей стене, служащей и для храма и для столовой. Крыльцо устроено в виде трех террас, первая невелика, вторая больше, третья мала; с этой малой террасы вела дверь в комнаты, устроенные за церковью.

Деревня Сатав. – Уад-ел-Ханну. Уад-Мое = долина. Грот Предтечи. Источник. Яма. Ямка. Водоемы. Вода сверху. Над гротом келлии. – Центр – вода наверху, – направо от него, скалистые камни и над ними кладеная из желтых камней стена, над которой посажены дерева. – Над самою водою, которая показывается из высеченного гротика, искусственная комната с полуовальным окном. – Направо от гротика – следы большой комнаты, от которой остались только две стены; стены, смотревшей вглубь долины, нет, да и той, которая была около гротика с водою. В сию большую комнату – ход через другую со сводом островерхим; от дороги она первая, а из этой комнаты ход через узкие двери каменные в комнатку, висящую над гротом и смотрящую вглубь долины.

Февраля 4, Пятница. – Источник Св. Филиппа. Подле него бассейн с 6 ступенями, высеченными из той же скалы, из которой выделан и бассейн, но левая сторона (идя от самого источника) обложена камнем. – Здесь крестился евнух. – Ступени иссечены в самом конце бассейна; недалеко от них вода вытекает в долину через малое отверстие, проделанное в скале, внизу, в уровень с полом, который покрыт теперь илом наносным. Бассейн был несколько глубже. Вода течет в него из самого источника подле террасы, на которой посеян теперь хлеб, а прежде были фиговые деревья; теперь они порублены. – Не доезжая до источника, есть развалины, вероятно, церкви. Наверху стоят две небольшие тонкие колонны: одна из красноватого камня, другая из белого; подле первой лежит капитель круглая; немного поодаль от неё другая капитель, четвероугольная с пилястры, и подле сей базис колонны порфирокаменной. – Колонна ионического или дорического ордена. – На капителях высечены в камнях листья какого-то растения. Колонны чисты, а капители обросли мхом немного. – Лишь только сойдешь с террасы, где торчат две колонны, сойдешь к дороге, тотчас увидишь лежащую колонну по окраине дороги, как пушка лежит она. – На колоннах нет надписей. – Колонны далеконько находятся от источника. – А подле него, со стороны от дороги, сохраняются следы развалин в виде параллелограмма. Если стать задом к источнику, то направо представится древняя стена, кладенная из больших и малых четвероугольных камней; в дальнем углу этой стены есть остаток свода или, лучше, первое наклонение оного; подле него второе наклонение. – Это развалины церкви; – алтарь был обращен к востоку. А восток будет, если станет задом к источнику и будешь смотреть назад, по дороге к монастырю Св. Креста. – Ход был в церковь от источника или, точнее, источник, вероятно, находился в базилике; ибо и за ним еще видны остатки стены, идущей до пруда. – Приблизившись из церкви по террасе верхней к верховью полуротонды источника, отмеряй прямо по стенке 6 шагов и увидишь отверстие в стенке, в котором и видно, как вода струится в самый источник. – Идя по верхней террасе от самого верховья полуротонды, идя прямо к горе скалистой, найдешь в 22 или 23 шагах отверстие, заложенное камнями. Я бросил туда камешки, и они тотчас падали в воду. Тут должно быть начало источника или по крайней мере водопровода, который должен иметь сообщение и с вышеупомянутым отверстием. Мне кажется, что этот водопровод описывает полукруглую линию. – Подле сего отверстия есть остатки кладенной стены.

Источник устроен в виде высокой полуротонды. От площадки, с которой вода стекает, до верха 8 рядов камней. – С лица высечены две пилястры или, лучше, составлены из 6 отдельных камней, так что 1-й служит базисом, а 6-й капителью. На капителях – листы. – В самом центре или в углублении полуротонды небольшое окно, устроенное из камней; вид окна следующий.

Средина окна заложена камнем. – Вода стекает теперь по камням, кое-как наваленным; а прежде она стекала в каменные корыта, утвержденные на скалистом камне. Около источника на земле-скалы. – Наверху полуротонды был карниз и, может быть, крыша сводом, но теперь нет. – На левой стороне от течения воды, шагах в 5 от течения, стоит огромнейший отрубок камня, круглый, 1¾ арш. вышиною и толщиною в окружности²⁷⁷. – В средине ямка глубоконькая. – По двум бокам этого столчика высечены впадины в четверть ширины. Это машина для выжатия масла.

За источником деревня Валедже. Баттир. – Источник Св. Филиппа отстоит от монастыря Св. Креста 1½ часа, а источник Малки – час от монастыря, при деревне Малки.

Февраля 5, Суббота. – С половины вчерашнего дня подул порывистый горный ветер и ночью нанес дождевые облака, кои пролили студеную воду на горячую землю. Ветер бушевал во весь день, но дождь промежутками то прыскал, то лился, то уступал место излиянию лучей солнца. Было холодно.

Утром и днем я выписывал историю храма Воскресения из сочинения патриарха Хрисанфа.

Вечером получил письма: одно от митрополита вифлеемского, а прочие из Бейрута, Константинополя и из России. Приятный день!

Февраля 6, Воскресенье. – Минуло далеко заполночь, а я не мог уснуть. Сердце болело. И сегодня утром не мог идти в церковь, ну, так и ноет сердце, болит, как будто нарывает. Тяжкая болезнь!

Тяжело мне здесь в Иерусалиме. Сердце болит, рассудок непрерывно сердится на беспорядки человеческого общества, утешения нет ни от людей, ни от природы; родные, друзья, знакомые – вдали; моя роза цветет без меня, а что ждет меня в будущем? – Тяжело мне.

Афонские монахи за деньги постригают в монашество наших русских дураков. Бездельники – эти монахи, – отродье идола Афоса!

В 3 часа пополудни началась вечерня в церкви Иакова, брата Господня. Ее совершал петро-аравийский митрополит. Иеромонах Дионисий целый час говорил проповедь о покаянии. Главное достоинство его проповедования – народность, общепонятность и простота. Весь народ слушал его с великим вниманием. В церкви было безмолвие неба, что редко бывает на востоке.

Февраля 7, Понедельник. – Сегодня – чистый понедельник. Ночью шел дождь, у меня болит правое ухо, и болит не на шутку. Идет дождь. Холодно. Голодно. Тяжело. – К вечеру прояснилось небо.

За вечерней я вспомнил, что болгарские монахи, которые приводят с собою известное число поклонников, получают десятую часть с пожертвований от патриархии здешней.

Февраля 8, Вторник. – Сегодня утром я начал приготовлять краткий отчет о Палестинской церкви для отсылки в св. синод. Господи благослови! Не много радости будет для синода. А после обеда отдумал писать и посылать отчет. Незрелый плод и для меня не годится, тем более для синода. – Пошлю к Сербиновичу какое-нибудь краткое известие.

Февраля 9, Середа. – День ясен, но не тепел. – Известия настоящего дня из кельи монаха Анфима суть следующие:

а) Архиепископ фаворский Иерофей писал сюда, что Базили назначен генеральным консулом Сирии и Палестины, с прибавкою десяти тысяч жалованья к прежнему, – вследствие ходатайства прусского принца Альберта перед Императрицею и Её представления Государю Императору. Базили принимал и сопровождал Альберта по Палестине.

b) Светский учитель грек, присланный из Константинополя для обучения монахов, оказался нечисто проповедующим, отметающим посты и прочие церковные обряды. По настоянию Анфима, он удален от должности. Училище заперто. Жалованья получал этот бес по 1000 пиастров в месяц. В контракте, с ним заключенном, сказано было, что по неудовольствию той или другой стороны он может уволиться или быть уволен. Учителишка переругал всех архиереев, и особенно Анфима. Он провалится после Пасхи вместе с поклонниками.

c) На место его будет определен проповедник иеромонах Дионисий.

Февраля 10, Четверг. – Сегодня утром обозревал вновь отстраивающуюся больницу при англиканской миссии; видел дом английского консула, основание церкви и молитвенный дом англичан. Подле сего дома срывается огромная куча земли; тут место прикуплено к ряду. Место – важное, против внутренних ворот крепостных на площади. – Видел также дом, где теперь живет епископ англиканский; он недалеко от церкви, – подле крепости же. Епископ в отлучке. Он в Бейруте. Его ожидают сюда на днях. Один новообращенный жид говорил, что при епископе находится 6 миссионеров; – обращено до 60 человек жидов. А монах Анфим говорил, что протестанты имеют училище, в которое ходят мальчики и девочки жидовские и даже турецкие.

Посетил монастырь Св. Георгия. Это не монастырь, а нужник.

Посетил монастырь латинский Спасителя. Церковь хороша и украшена многими хорошими картинами. Замечательна картина Божией Матери Абиссинской. Она изображена негритянкою и младенец так же. Она сидит у скалы. Внизу латинские попы поют и читают.

После обеда, в два часа пополудни, присланный папой реверендим Св. Гроба, патер Херубино, встречен был торжественно францисканцами в св. храме. Все отцы в белых нарамниках выстроились в три линии SHAPE \* MERGEFORMAT

около камня миропомазания тела Господня; шесть из них держали серебряные подсвечники с зажженными свечами, трое держали простые тонкие свечи без подсвечников, один патер нес на серебряном блюде небольшой крест, осыпанный разноцветными каменьями, а другой держал большой латинский крыж. Тут пропели они краткую литанию, и реверендим приложился к камню; после сего один священник в полном облачении покадил его, а реверендим окропил всех святой водой из какой-то позлащенной палочки с шариком на конце. Потом вся процессия двинулась в часовню Гроба Господня и остановилась пред оною. Реверендим со старшими вошел внутрь часовни и прикладывался к Гробу, а прочие патеры, стоя вне чинно по двум сторонам кувуклии, продолжали литанию и после коленопреклонения все с реверендимом пошли в католический придел, где заиграл орган и выигрывал какую-то малороссийскую песню. Отсюда процессия обходила все святые поклонения. Реверендим высокого роста, черноват, бледен, пожилой, имеет большую черную бороду; он одет был во францисканскую шинель с золотою кистью на спине, а на груди видна была цепочка креста. Консулы сопровождали его, а процессию открывали три консульские лакея с серебряными булавами; один из них имел при себе пару пистолетов.

Во храме встретил я грамматика Неофита, и он между прочим говорил, а) что латины хотели бы починить купол храма Гроба вместе с греками, но сии не хотят их допустить; b) ризница, по обстоятельствам прошлым, не открываема была 13 лет, и потому ризы сгнили; с) теперь все три исповедания живут мирно до поры.

Встретив на дороге игумена Саввинского монастыря, я узнал от него, что дорога к обители преграждена разбойниками-арабами, которые требуют от обители 16 т. (или 26 т.) пиастров подати в уплату собственных податей.

Сегодня я видел Ханну-дружка. Он сказывал, что паша иерусалимский послал своих военных людей (человек 10) для охранения Вифлеема.

Февраля 11, Пятница. – Ясно и тепло. – Арабы осаждают Саввинский монастырь потому, что им не дают подати, издревле установленной, но прекращенной Ибрагимом-пашою. Этот паша заставил их работать и освободил все монастыри от частных взносов за арабов. По низвержении Ибрагима арабы вспомнили старину и требуют дани. Им не дают, за это они осаждают обитель и не пускают поклонников. Призвать к защите солдат правительства – значит истребить монастырь, ибо солдаты разгонят арабов, – это правда, но после что будет? Лишь только они возвратятся в Иерусалим, арабы разорят до основания обитель и монахов побьют. Однако-же сегодня игумен Саввинского монастыря поехал туда с поклонниками и навьючил много мулов мукою и другими съестными припасами. Есть надежда успокоить бунтовщиков; вероятно, им обещана будет плата требуемой суммы. Арабы уже не требуют, чтобы монастырь кормил их жен и детей, но просят только, чтобы взносима была за них часть подати.

Февраля 12, Суббота. – Сегодня я посетил Анфима. От него узнал, что училище заперто. От лидского не узнал ничего особенного. Весь разговор был о Ибрагиме-паше, которого лидский хвалил до безумия. Архиепископ севастийский говорил, что матерний язык его есть турецкий, и что он украл греческий язык, и потому говорит им плохо. Архимандрит Иоиль открыл мне, что епископ Александр действительно покушался обратить православных в протестанство в деревне Джифне, что один английский поп Вильгельм рассорился с ним за это и за то, что заметил, что епископ Александр еще придерживается иудейства, что Николайсон от пресвитерианизма перешел к епископальной церкви, что протестантов мало в Иерусалиме и что их не будет много от того, что они не уважают Гроба Господня. Иоиль обещался познакомить меня с Александром.

Архиепископ газский говорил, что турки в Газе разорили два дома христианские. Это была месть их за то, что покойный откупщик Газы, – турка, покровительствовал христианам. Но сын этого турка посадил бунтовщиков в темницу.

По словам²⁷⁸ архиепископа газского, в прошедшем году на свадьбе в Газе один христианин, под хмельком, произносил некоторые слова из Корана в шутку. Тут на свадьбе были и турки. Подслушав его, они подумали, что он захотел потурчиться, и донесли о том своему начальству. Христианин убежал, но турки преследовали его брата, между прочим и за то, что и он, оправдывая своего брата, произносил те-же слова из Корана. Турки хотели и его потурчить. По ходатайству нашего агента в Яффе, Марабути, оба брата спасены, и спокойствие в Газе восстановлено.

Февраля 13, Воскресенье. – Сегодня в храме Воскресения служили обедню три архиерея и множество разных священников и иеромонахов. После обедни все они с иконами и свечами в руках обошли три раза часовню Гроба и потом однажды весь храм внутри. В этом и состояло празднество православия. Анафематствовать здесь нельзя. Такую же процессию учинили и армяне после греков, а после армян – латины.

Я сегодня обедал у петро-аравийского митрополита. Он говорил, что каждый год собирается побывать в своей епархии в Кераке, да трудно. Христиане просят его построить церковь. Служа в доме, – шутка ли, – надобно хлопотать с ними о постройке храма. Такие речи обличали глупца и безбожника. Какие хорошие христиане арабы! Их не жалуют греческие архиереи; у них нет церкви: а все-таки они сохраняют веру по преданию.

Агент Марабути говорил за обедом, что англиканская миссия строит не собственный дом для больницы, а отстраивает дом турка, нанятый по контракту на 10 лет. To же разумей и о всех домах прочих консулов.

Февраля 14, Понедельник. – Ночью, часа в 4 пополуночи, блистала молния, гремел гром и от той поры идет дождь прерывчатый. Небо все закрыто облаками.

После обеда посетил меня агент наш Марабути и между прочим говорил, что он приехал сюда из Яффы и привез с собою письмо от посланника Титова к армянскому патриарху Захарии на армянском языке, – в котором посланник уведомляет его, что Государь Император изволил пожаловать ему панагию, осыпанную бриллиантами, таки как он избран был от армянского народа вторым кандидатом на патриарший эчмиадзинский престол. Патриарх, по получении письма, был рад монаршей милости.

Эта панагия будет прислана тайно, дабы не подвергнуть патриарха подозрению и гонению турецкого правительства. ΝΒ. Государь отменно ласкает армян. Он хочет, чтобы они соединились с православной церковью.

От Марабути я слышал, что греки домогаются сделать новый купол в церкви Гроба Господня.

По его словам, светского учителя богословия удалили потому-де, что нашли неприличным, чтобы мирянин преподавал богословие, и потому, что он ленив.

О моем назначении в Иерусалим было печатано во французских газетах.

Сегодня я писал и переписывал разные письма. Трудно побеждать похоть плотскую, но можно. Надобно рассердить рассудок тогда, когда возникает похотение, и потом приняться за работу, которая отвлекает внимание от женской прелести и усмиряет вожделение. В подобном случае великую силу имеет также и простая молитва: Господи помилуй!

Февраля 16, Вторник. – Утром приготовлял я письмо к Сербиновичу.

В час пополудни я, о. Григорий и Марабути – мы посетили здешнего армянского патриарха Захарию. Он ожидал нас в приемной комнате, потому что предварен был Марабути, и принял нас отменно ласково. Сперва он поздравил меня с приездом, потом я начал говорить:

«Ваше высокостепенство! Лет 10 назад тому я имел удовольствие познакомиться в Кишиневе с нынешним патриархом эчмиадзинским Нарсессом, и в особе его полюбил армянское духовенство и весь армянский народ; вот почему я пожелал видеть и ваше высокостепенство».

– Любовь ко всем ближним, отвечал патриарх, есть верный признак истинного христианства. Кто согрет этою любовию, тот есть истинный ученик Иисуса Христа. «О сем познают, яко ученицы мои есте, да аще любите друг друга», сказал Спаситель²⁷⁹.

– Аминь, сказал я.

– Если бы все любили друг друга, по заповеди Христовой, то был бы незыблемый мир на земле и и в церкви Христовой. Эта церковь есть виноград, в котором насаждены Богом разные леторасли, и древа, и цветы. Несмотря на эту разность, вертоград все один и тот же.

– О, если бы все имели такие чувствования, как ваше высокостепенство! сказал я, но подумал сам про себя: хорошо было бы, если бы армянская церковь паки привилась к величественному древу восточного православия.

– Да благословит Бог русского Царя и все его царство. Он любит армянский народ и заботится о его благе.

Я возвел очи свои к небу и потом сказал патриарху: «дела Царя нашего доказывают его любовь к вашим родичам».

Тогда патриарх объявил, что он получил из России официальное уведомление о ходе выбора Нарсесса в патриархи.

– Патриарх Нарсесс, продолжал я разговор, – известен в России, как человек умный и благочестивый. И имя вашего высокостепенства известно в России.

– Я не имею никаких достоинств, отвечал маститый старец.

– Смирение не заботится о своей славе, но Бог возносит смиряющихся и прославляет их, сказал я тоном учителя истины.

– Бог творит, елика хощет.

Разговор наш прерван был угощением. Нам всем подносили розолии, варенья и кофе. Во время этого угощения говорили без связи о разных предметах. Припоминаю не все слышанное, а нечто заслуживающее внимания. Патриарх говорил, что он намерен открыть преподавание русского языка в армянской школе в Ремли. Он был посвящен в Эчмиадзине. Да и все епископы их, по древнему уставу, должны посвящаться непременно в этом месте. Изменение сего устава бывает только во время войны Турции с Персией или Россией. Тогда в случае надобности патриарх киликийский рукополагает епископов.

При прощании патриарх просил меня навещать его, как можно чаще, и примолвил, что он с отменным удовольствием пошел бы навестить меня, но, по обычаю, он не может выйти из монастыря.

Я раскланялся с ним и остался весьма доволен его приемом.

Весь разговор веден был на турецком языке. Переводчиком моим был о. Григорий.

Февраля 16, Середа. – Утром переписывал я письма. – После обеда любовался картиною. Вечером описал свидание свое с патриархом армянским. ΝΒ. Оказалось, что монах Анфим выгнал учителя грека несправедливо.

Монах Анфим боится ученых. Они не будут ему кланяться, достигнув архиерейского сана.

Февраля 17, Четверг. – В 7½ часов утра я поехал в Вифлеем для свидания с митрополитом Дионисием вследствие его письма, в котором он изъявлял желание видеться со мною и побеседовать секретно.

Беседовали мы. Оказалось, что митрополит Дионисий, подавая патриарху ежегодно отчеты в приходе и расходе денег, собираемых от поклонников, и выставляя расходы, превышающие приходы (около 16000 пиастр.), просил патриарха дополнять ему дефицит прихода из общей казны Гроба Господня. Патриарх и преемник его Иерофей сначала обещались ему уважить его просьбу, но взаимно просили его, чтобы он не вымогал денег у поклонников, исправлял свою должность по примеру российских иерархов, и содержал монастырь и св. поклонение в должной чистоте и в порядке. Наконец, в начале нынешнего года, получил отказ от патриарха, без сомнения, по настоянию здешнего синода, который увеличил его доходы, как надобно догадываться. Этот отказ взбесил митрополита, и он, как сам признавался, в пылу гнева хотел убежать из Вифлеема, куда бы ни пришлось. «Мне казалось невыносимо получить отказ в законной просьбе и притом без всякого утешения и ободрения нравственного, – говорил митрополит. Я решился сообщить вам свое горе и просить совета у вас. Других друзей у меня нет. Пусть Россия через вас знает несправедливости и злость патриарха и его наместников. Пусть знает Государь и св. синод, что я оставил епархию, потому что не мог перенести несправедливого гонения своих собратий. Прошу у вас совета. Скажите, что Бог положит вам по сердцу».

После сего он показал свои записи приходов и расходов, и прочитал письма патриарха и Иерофея и свои ответы на эти письма, исполненные горячих жалоб с примесью сарказмов и угроз бежать.

Я упрашивал его остаться на пастве и советовал ему еще раз и еще раз просить патриарха, подобно вдовице евангельской, которая, после неотступной постоянной просьбы, получила, наконец, желаемое, но просить в духе кротости и сыновнего терпеливого послушания, без вставки угроз. «Ваши угрозы не подействовали, говорил я ему; на ваши угрозы будут отвечать вам: подавайте в отставку. И так попробуйте снова писать к патриарху и только просить у него дополнения недостающей суммы, как милости. Между тем я напишу в Петербург о том: не согласятся ли там выделять для св. Вифлеема какую либо часть из сумм, ежегодно высылаемых сюда из России».

Митрополит обрадовался моему совету, и, казалось мне, ожидал от меня такого утешения.

Тогда я спросил его: «сколько бы тысяч пиастров нужно было отделить для Вифлеема и для училища»?

– Сорок или 50 тысяч пиастров. Я доволен был бы этою дачею, лишь бы не сбирать мне парички.

– А что же вы будете делать с доходами от поклонников?

– Я устрою сундук за печатью патриархии и моею. Пусть поклонники кладут в него свои парички в присутствии протосингелла патриаршего, и пусть патриархия берет эти деньги, когда и куда угодно.

– Это было бы очень хорошо.

Встревоженный и горячий митрополит много и долго говорил о своем положении в одних и тех же выражениях. Я с участием и терпением слушал его жалобы.

Решено было: он будет просить патриарха снова, а я буду писать к графу Протасову об отделении части суммы на Вифлеем (δὲν ἔγραψα)²⁸⁰.

В 2 часа, после обеда, я выехал из Вифлеема, и благополучно прибыл домой. День был ясный, тихий, теплый. Поле Рефаимов было подернуто весеннею зеленью.

Февраля 18, Пятница. – Сегодня я посетил перед полуднем о. Неофита и о. архимандрита гефсиманского.

От них я узнал следующее:

a) В священники большей частью поступают дети священников, а иногда и поселяне или горожане, если только общины выбирают их. Патриархия не может уничтожить их выбора.

b) В иных местах принимаются в священники и из других селений дети священников, но не иначе, как по заручному одобрению.

c) Если у священника много детей мужеского пола, то один бывает попом, а прочие ремесленниками или землепашцами.

d) В патриархии послушники и диаконы получают только пищу и одежду и никаких денег. В награду за такое терпение они производятся в иеромонахи и делаются игуменами монастырей.

e) Одни иеромонахи и архимандриты разделяют доходы между собою, доходы от треб.

f) Архиереи совершают заказные требы и обедни поочередно, один после другого, и не иначе, как с позволения епитропов. Поклонник просит сих нарядить на служение архиерея, и они наряжают того, кому следует череда. Архиерею за обедню платится не менее 20 пиастров.

g) Мирские священники и диаконы в Иерусалиме имеют кружки и разделяют доходы поровну.

h) Патриархия имеет везде метохи. Таксилдар обходит города и деревни, напр. в Сирии, поет молебны, панихиды, обедни, и за то собирает деньги и вещи. Без этого обхождения он не получит ни парички, разве соберет доходы с имений, виноградников, маслин.

i) Архимандрит гефсиманский говорил, что он не слыхал, чтобы в Италии, т. е. в Неаполе и Венеции, были метохи святогробские.

k) При нашествии Наполеона в Палестину, патриархия, латины и армяне заперты были в монастырях их и церквах. Подкупленное правительство турецкое держало их взаперти, дабы спасти от ярости черни мусульманской. В эту эпоху один старый святой мусульманский пророчествовал, что Наполеон не коснется Иерусалима, и что одни черные шапки со временем появятся на Елеоне и завладеют потом Иерусалимом: под этими шапками он разумел русских.

Вечером о. Григорий передал мне рассказ одного австрийского молдаван<ин>а о митрополите ясском Вениамине.

. Первый и старинный дом боярский; – Разново – его фамилия. Сын покойного старика Разнова, воспитанный во Франции и долго живший в Италии, принял католическую веру и возвратился в Яссы. Митрополит Вениамин уговаривал его бросить латинство, но тщетно. Запечатание домовой церкви этого католика. Его злоба на митрополита за это. Католик Разново хочет жениться по любви на православной молдаванке из первой и богатой фамилии. Митрополит не благословляет брака. Господарь уговаривает святителя, родители невесты упрашивают его обвенчать невесту. Митрополит не хочет и даже выезжает в монастырь Формозу, не отказываясь от престола, но поручив управление церковью одному из своих архиереев. По случаю перенесения костей одного бояра в монастырь Формозу, сын покойного, и потом господарь, и наш русский консул упрашивают его возвратиться в Яссы и совершить обычную церемонию. Митрополит упорствует и даже выговаривает господарю и консулу, что они не помогают ему управлять церковью, а напротив подкапывают древние основания церкви. Народ волнуется и со своими духовниками выходит в горы упрашивать митрополита, чтобы он возвратился. Он не слушается. Быть всеобщему бунту.

Австрийский молдаван<ин> часто бывает в Яссах, потому что он закупает в Молдавии скот. Он говорил, что из Австрии нет поклонников: не пускают. Дают билет или паспорт не более, как на 3 месяца. А он сам, как купец, имеет годовой паспорт для торга в Молдавии, да и правительство его не знает, что он ездит в Иерусалим, полагая, что он торгует в Молдавии.

Замечательно, что в патриархии нет ни игуменов, ни архимандритов из молдаван. Может статься, нет и иеромонахов. Не знаю, не понимаю, как молдаване и валахи исповедуются здесь. To же разумей и о сербах и болгарах.

ΝΒ. Грамматик храма Неофит рассказывал, что когда Али-паша египетский усмирял вехабитов, разграбивших знаменитый храм в Мекке, то в войсках его было более 300 христиан, впрочем, тайно, без его ведома. В Мекке турки заметили в храме, что некоторые солдаты не умеют молиться, а иные вовсе не молятся. По розыску оказалось, что их св. место осквернено христианами. Тотчас решено было или потурчить их, или расстрелять. Из числа их 160 человек были расстреляны, а прочие потурчились, но, возвратившись назад, опять сделались христианами.

Февраля 19, Суббота. – Ветер порывистый и холодный.

Утром я посетил неаполийского архиерея и просил его дать мне рекомендательное письмо в Неаполь. «К кому я дам письмо? – говорил владыка смеясь. Там нет никого из христиан. А, забыл, извините, забыл, есть там добрая и небедная христианка Ангелина, которой муж торгует в Назарете. Вот я напишу к ней». Потом немножко поговорили мы о дороге и о св. поклонениях в Неаполисе и Севастии.

От неаполийского владыки побрел я по коридорам патриархии к рулю синода, монаху Анфиму. Он говорил о Максиме и о хлопотах его касательно греческой камилавки; ничего нового не сообщил против того, что мне писал патриарх антиохийский. Также передал газетное известие о том, что англичане успели купить новое место в Галате, подле моря, для дома английского посланника. Тут я завел речь об английской миссии в Иерусалиме и спросил его: действительно ли прикуплено миссией одно место против самых ворот крепости, и он отвечал утвердительно, присовокупив, что все покупки миссии суть хитрые сделки с турецкими подданными. Хитрость состоит в том, будто домы или места нанимаются у настоящих хозяев; ибо, вследствие султанских указов, никакой европеец, хоть будь министр, не может приобрести для себя покупкой ни дома, ни пустопорожнего места (Это известие сообщил мне и Марабути в неделю православия, и сегодня подтвердил оное, сознавшись, впрочем, что пустопорожнее место прикуплено миссией).

Не помню, как и с какого повода я спросил Анфима: почему архиереи живут в патриархии? Не полезнее-ли было бы жить им в епархиях? На этот вопрос он отвечал гневно, сердито, – что архиереям нельзя жить в епархиях; христиан нет, домов нет, церквей нет; опасно, скудно. – «Да ведь живут же на епархиях своих Прокопий птолемаидский и Дионисий вифлеемский? Почему же не могли бы жить и другие?» Тут Анфим вышел из себя, и давай бранить и ругать вифлеемского. В эти минуты он обратился в кипяток и с сих пор я прозвал его кипятком. Он бормотал, что вифлеемский беспокойный человек, переменил уже две епархии; имеет третью жену (т. е. церковь), а все не доволен, получает доходы от поклонников, а все не доволен. – «Я, кричал в бешенстве Анфим, я бранил его в синоде, как собаку. Я сделаю его простым монахом» и пр. и пр. Я сидел, как неподвижная холодная скала. Мне любо было смотреть на этого монаха, который в запальчивости то сдвигался с дивана на пол, то подымался на диван с помощью своего толстого костыля, которым он бьет всех монахов и, быть может, замахивается и на архиереев. Вот всемогущий святогробец! Будучи рясофором, возводить и низводит митрополитов, архиепископов и епископов. Не даром игумен нашего Феодоровского монастыря поет молебен Богоматери, когда ему надобно идти к Анфиму, духовному чаду своему, святить келью в первый день месяца. Бедный игумен! Не раз достается ему отведать сладости жезла и палицы Анфима.

Сердитого старца скоро позвали в синод. Я простился с ним дружелюбно.

После обеда один иеродиакон, бывший подказначеем, говорил, что каждый архиерей получает не более 6000 пиастров ежегодного дохода от поклонников и от треб, и что этих денег едва достаточно на герондиссу, мальчика-диакона и прочие мелочи домашние. Все они живут собственными капиталами, нажитыми в таксидах праведно и неправедно; ибо каждый таксилдар получает половину того, что привезет в патриархию, и получает уже по договору или, точнее сказать, по древнему обычаю; а сколько утаит?

Вот чем объясняется беспечная жизнь здешних архиереев.

По мнению иеродиакона, они не захотят променять настоящего покоя на беспокойства и опасности в епархиях. Если бы патриарх решился дать им на епархиях безбедное жалованье и устроил дома и церкви, то, может статься, они пошли бы на епархии свои не без удовольствия.

В 2 или 3 часа пополудни наши поклонники обоего пола отправились в Назарет, кто пеший, кто конный.

Февраля 20, Воскресенье. – Удивительно холодно на дворе. Нельзя показать носа из кельи. Холодный сильный ветер бушует, как монах Анфим.

Буду продолжать вчерашнее занятие, т. е. составление каталога патриархов иерусалимских по Досифею. А что-то будет пред вечернею? о. о. Все это записано в 10 часов утра. Ничего не было. а. а . а .

Февраля 21, Понедельник. – Во всю ночь и весь день шел дождь. Холодно. Ветрено. По причине дурной погоды и особенно от размолвки с арабами-извозчиками за одну лошадь, вместо которой подставлена была другая худшая, я не выехал сегодня в Назарет. Жалею. День потерян напрасно.

О, дал бы Бог утро ясное и теплое! Горю желанием видеть Назарет, Фавор, Кану, озеро Тивериадское и пр. и пр. Вера и наука влекут меня на эти места, освященные стопами Спасителя. Господи Иисусе! Молю тя: даждь ми по сердцу моему!

Ночь. Часовая стрелка показывает половину 10 часа. Ужасно холодно; ноги цепенеют. Дождь льет, ветер шумит; надежда дрожит, желания плачут, рассудок говорит: все к лучшему!

Что-то делает теперь моя сестрица? Быть может, она плачет, иль смеется, иль помнит, иль не помнит своего брата. Люди! Милая моя сестрица! Между женщинами она то же, что роза между цветами.

Я – странник на земле. Колыбели своей не помню; отеческий кров давно я покинул, и никогда не возвращусь под этот кров: это невозможно. Шесть лет я слышал шум вод Балтийских; почти десять годов мылся я водами моря Черного; потом два года пил воду из Дуная и плавал по морю Адриатическому и по восточным его заливам. Отсюда я опять очутился у берегов Балтики, но не надолго. Судьба, т. е. суд Божий увлек меня в Царь-Град, в Сирию, в Палестину. Теперь я в Иерусалиме, а где я буду в месяце апреле и в мае? Не суждено ли мне видеть халдеев, армян и обитателей Малой Азии? Буду ли я в Молдавии и Валахии? Увижу ли папу в Риме? Короля в Париже? Королеву в Лондоне? Не знаю, в какой книжке будут записаны ответы на эти вопросы.

А для чего я странствую так долго? Может быть, для того, чтобы подобно пчеле принести прекрасный мед в родной улей. Я пчелка Божия, а Россия – мой улей.

22 Февраля, Вторник. В течение всей ночи лил ливмя дождь. Пробило 9 часов утра; выглянуло солнце из-за облаков, бегущих с запада на восток. «Доколе не утихнет ветер, дотоле не перестанет и дождь, говорят здешние жители. У нас ветер есть настоящий барометр. Он всегда приносит нам дожди».

В 15 минут 12-го часа пал град с дождем величиною с глаз рыбы, напр. щуки большой или судака.

Дождь то перестанет, то опять польет. Лишь только успел дописать слово польет, перестал дождь.

23 Февраля, Середа. – К ночи затих ветер. Полная луна ярко светила на голубом небе. По безветрию судил я, что будет хорошая погода. Суждение оказалось верно. Прекрасное утро предвещало хороший день, и вот в 12 часов я выехал из Иерусалима с добрым и любезным о. Григорием, с.-петербургским мещанином Семеном²⁸¹ и одним слепцом Григорием²⁸², государственным крестьянином Пермской губернии. При нас было двое слуг, Иван да Михаил, и четыре вооруженных проводника. Каждый из нас, выезжая из Яффских ворот, творил святую молитву и осенял себя крестным знамением. Дорога опасна, а жизнь каждому мила. Между опасностью и любовью к жизни религия становилась как ангел-помощник и утешитель.

Дорога к Неаполису от Иерусалима до самой Рамаллы была грязна и камениста. Первая деревня Сафат, малая, недалеко от Иерусалима, осталась влево в близком расстоянии от дороги. По проезде сей деревни, налево, представляются взору путника деревни: неби-Самуил (древняя Массифа) на возвышении горы, несколько похожей на Елеон тройственною выпуклостью, из коих на средней видны здания с высоким минаретом, и внизу бет-Ханина – большая деревня. Это последнее селение скоро скрылось из виду; но неби-Самуил, как пророк Самуил не оставлял своего народа вниманием, не покидал нас. Лишь только взглянешь налево или оглянешься назад, как тут и видна эта деревня. Далее, в 3 или в 2½ часах пути, направо, на вершине горы, стоят развалины Рамы (никто в них не живет. Запустение, – вот судьба строгого пророка Самуила, который родился в этой Раме). Я смотрел в зрительную трубу на эти развалины: ничего особенного не являют они из себя. Была тут деревня, похожая на другие, и более ничего. Против Рамы, по левой стороне дороги, видны развалины не малые. Я заметил и насчитал шесть уцелевших покоев в виде арок SHAPE \* MERGEFORMAT

. Один назаретский житель, шедший с нами пеший, говорил, что тут был хан. Верно постройка этих аркадных покоев доказывает, что под этими арками стояли на ночлегах кони, мески и ослы. Хан, вероятно, был четвероугольный. Дверей, ведущих под своды, никогда не было. Так везде строятся ханы. Впрочем, судя по объему развалин, надобно полагать, что тут была и деревня. Но какая? Мимоездом я заметил тут и цистерну. Как трудно, за давностью лет и по причине векового невежества туземцев, как трудно угадать, где была Массифа и где Рама? Оставшееся имя ер-Рама отстаивает древнюю Раму, а почему Массифа переименована в неби-Самуил? Может быть потому, что тут часто бывал, живал пророк Самуил и судил народ.

Приближаясь к деревне Рамалле, мы отшатнулись на северо-запад, оставив вправо деревню ел-Бире, – древний Веероф.

В 4 часа прибыли в Рамаллу; остановились в училище приходском.

Церковь рамаллская на северо-восточной стороне деревни²⁸³.

Попы требовали или просили подаяния на церковь.

Деревня Рамалла разделена на две партии. Одна держится стороны шейха деревни ел-Бире, который собирает с жителей Рамаллы ежегодной дани 2000 левов, да в каждую пятницу по батману табаку, а другая желает свободы от этого тирана. Поговаривают, что первая партия выжжет домы второй, и сия последняя убежит. Чего ж зевает патриархия? Ох! Эта патриархия – мерзость! В рамаллской церкви нет пола, грязно, темно, не чисто, нет св. облачений, а в патриархии отделали комнаты для будущего самодержавного секретаря, архимандрита Никифора, великолепно и употребили на отделку 18000 пиастров.

Два священника получают из патриархии по 60 пиастров в месяц за учение мальчиков. Дом для школы нанимается по 20 пиастров в месяц из казны Гроба Господня.

Местоположение Рамаллы очень хорошо. Она построена на равнинно-холмистой выси гор. С террасы училищного дома видно море, и на север многие деревни.

На одной рамаллской женщине я заметил множество монет турецких крупных серебряных на голове. Не лучше ли было бы употребить хоть одну из этих монет на украшение храма? Но арабы не дураки. Они берегут деньги для себя, а от греков требуют дани за то, что они неправильно владеют Св. местами.

ΝΒ. Издержано 17 червонцев турецких: они даны кираджиям. ΝΒ. В деревне Рамалле, в одном высоком доме, имеющем вид 4-угольной башни, помещаются 10 солдат от иерусалимского паши. Видно, здесь неспокойно. Воспоминание о старых дьячках в России и о способе, каким они, бывало, учили читать и петь: Аз колет глаз, Буки букашки, Веди таракашки, Глагол кочерёжки, Добро колченожки, Есть просит есть и пр.

Скок поскок на чужой мосток. – Это припев, по которому ученик мог петь правильно: Бог Господь и явися нам и пр.

Преподобная мати лисица, стратотерпцы зайцы, мученики волки, пустынножители медведи в берлогах живущие, лапки сосущие, молите спастися душам нашим.

На подобие этой стихиры поется Господи воззвах и пр. на первый глас.

24 Февраля, Четверг. – Перед выездом из Рамаллы я дал 3-м священникам червонец, сказав, что они получили от меня два червонца в Иерусалиме. Они были недовольны, требовали денег и материи для фелони и стихаря. Досадно было смотреть на этих шолыганов-подлецов, которые оставили церковь свою в жалком положении! – Выехали в 7 часов утра и потянулись по дороге к Бире. Я отстал от каравана и с двумя проводниками поехал сперва к источнику, а потом в деревню. Когда мы спускались к источнику, то деревня оставалась влево, на склоне горы. Источник вытекает с двух сторон обильною, шибкою и толстою ливнею в каменные корыта из средины здания, похожего на деревянную мечеть. Это здание построено на старом основании. Камни в нижних стенах тесаны, четверогранные, большие. Вода из сего источника стекает вниз в пруд. Но в древности был тут не один пруд, а два или три. Первый недалеко от источника, – большой, обложенный камнями тесанными, завален землею, поросшею зеленью. Внизу я заметил другой пруд, – меньший, полный воды, но не подъезжал к нему, боясь замедлить и отстать от поезда. От источника мы поднялись на гору и через деревню проехали к развалинам церкви древней. Видны еще три углубления полуциркульные для 3-х престолов. Толстые стены выложены четверогранными камнями весьма искусно и по местам украшенными полуколоннами. Крыши в свода в церкви нет. В алтаре и в стенах есть узкие окна. Я влез с трудом в церковь через боковые двери полузавалившиеся. Не знаю, отделялся <ли> главный престол от боковых колоннами; ибо я не заметил внутри церкви никаких колонн или капителей. Земля, где был пол, ровна и покрыта богатой зеленью. Никто не знает, во имя чье построена была церковь. Но она очень древняя.

Примкнув к каравану на время, я опять оставил его, желая посетить развалины Вефиля. Видел их. Внизу огромный 4-угольный пруд, в котором западная стена обвалилась и заросла травою. В нем нет воды. За прудом, ниже в долине, есть вода текучая. На месте Вефиля – развалины. Трудно судить о них. Мы проехали к ним через поле, склоняющееся к пруду. Поле не велико, но приятно. Оно покрыто было зеленой хлебной травою. Видно еще алтарное полукружие. Судя по развалинам, надобно полагать, что храм тут был древле большой, а потом устроен был маленький, да и тот разрушился. На восток от Вефиля, вблизи, видны были развалины: верно, это – Луза. Направо от вефильского храма пониже, я видел колонну небольшую, но надписи на ней нет. Я объехал кругом церквицу. Она построена на старом основании. Камни очень велики и снаружи тесаны так же, как и камни восточной стены Иерусалима.

Миновав две деревни Эбруд, мы стали спускаться круто в долину промежду садов фиговых. Спустились. Долина осенена масличиями роскошными; под тенью их мы проехали до эн-Харамиэ, т. е. до источника разбойников. Вода просачивается из огромнейшей каменной скалы и течет в искусственную четвероугольную, продолговатую широкую, но неглубокую цистерну. В этой цистерне, в стене каждой, выдолблены по две ниши в виде арок, разделяющихся как бы пилястрою. Цистерна имела свод, но он обрушился. В ней две женщины из деревни Сельвад мыли рубахи и колотили их деревянными вальками, напевая песни. Обе они были в белых рубашках, коих рукава закидывались на голову. – Здесь мы слезли с коней, отдохнули и напились воды. Во время отдыха я наблюдал. За цистерною видны остатки какого-то четвероугольного большого здания, кладенного из больших камней, а в углах эти камни очень велики. Полагаю, что это остаток филистимского быта. Филистимы были народ бойкий, богатый, художный. Ужели не осталось следов их быта? Они обожали воду и потому любили устроять и украшать фонтаны. От эн-Харамиэ мы ехали в глуби долины между садами фиговыми до самого Синджила. Горы или, лучше, высокие стены долины обработаны в виде террас. Кое-где замечал я феллахов, пашущих каменистую землю между деревами на высотах. – Деревня Синджил осталась немного влево. Спустившись к луже, где черные женщины и девицы мыли белье, я расспросил их о Силоме и, отстав от каравана, поехал на деревню Турмус. Деревня построена в долине широкой и красивой, она осталась вправо. В сопровождении одного местного феллаха я переехал гору, спустился с неё в долину и опять взобрался на гору и прибыл к Силому. Небольшое четвероугольное здание; в нем 3 колонны, с 3 большими капителями коринфского ордена, торчали в земле кое-как отдельно. С северной стороны здание подперто толстым быком из небольших камней, складенным Δ, и часть западной стены подперта таким же быком, так что с сих сторон здание кажется небольшой пирамидой. Оно было обширнее в древности. Есть около него много отвалившихся камней. Я заметил и часть алтаря за четвероугольником, с окном в южной стороне алтаря. Подле этого здания растет одинокое дерево. Близ него видны развалины деревни Силом. – Отбита часть капители. Колонны и капители сработаны из местного белого камня. Это здание стоит под вершиною горы, на склоне, и этой вершиной защищалось от северо-восточного ветра. Вид отсюда в долины очень приятен. Вот деревня Турмус! Направо – долина и море видно! Налево деревня Турмус и роскошная обширная долина, как-бы поле. Везде кругом красивые пригорки Самарии вдали! – Точно! Здесь был Силом! В этих широких и приятных долинах были народные собрания!!

Караван нас дожидался у хана Левона. От Силома мы поехали по долине, между кустарниками, к западу. Караван нас заметил и потянулся по дороге на север. Хан стоит в приятной долине, под горами. Отсюда дорога очень весела по широкой или, точнее, более и более расширяющейся к северу долине ел-Мукна. Направо и налево деревни. Поля засеяны и покрыты зеленеющим хлебом. Феллахи, их жены и дети рассеяны группами в хлебе. Они выбирали с полей былие травное, волчцы и терния. Навстречу попадалось много феллахов. Все без оружия. Белый цвет предпочитается синему. Цвет лица темен, но не черен. Девушки довольно белы. Но все сухи, худощавы. – Восточная часть горы Гаризин камениста и очень крута. – Как мило поле Иосифово! Беленькая могила его! – Мила долина Сихемская. Чем ближе к Набулусу, тем приятнее долина. Источник чистейшей воды на повороте горы к городу вытекает из горы и течет в поле Иосифово. Здесь мы умылись, утолили жажду свою и коней. За источником начинается роща масличная. Очень приятна эта роща. Широкая дорога идет посреди её под тенью древних масличий. Под этими деревами хлебная трава зеленехонька, густехонька и высокохонька.

Наконец, в 4½ часа мы в Неаполисе. Город хорошо обстроен. Посреди его текут горные чистые источники. – Мы остановились на ночлеге у доброликой Ангелины, по письму неаполийского епископа.

Февраля 25, Пятница. – Прогулка. – Церковь православная во имя Св. Димитрия бедна, мала, но опрятна. При ней училище. Халихульчики громко читают. При церкви два священника. Их приход 100 душ православных. В сопровождении их и старосты мы пошли в самаритянскую синагогу. Старый раввин. Синагога бедна. Две рукописи еврейские. – Недалеко от синагоги церковь Предтечи на месте плача Иаковлева о Иосифе. Церковь стариная без колонн, длинная, узковатая, со сводами крестообразными. Говорили мне, что всякому, кто побывает в церкви, захочется плакать. А мне что-то было весело. Пред входом в церковь – большая четвероугольная цистерна, но без сомнения, крещальня. Эта церковь в саду. В ней мечеть. Недалеко от этой церкви течет так называемый Медовый источник из-под одного здания; резко течет. Вода не холодна и очень легка, прозрачна, чиста и приятна. Турки благоговеют к этому месту. Отсюда пошли мы в гору, по течению источника, к самому началу его, которое называется Главою вод. Шли все вверх по широконькой дороге, а больше по двум открытым водопроводам, искусственно устроенным в виде желобов… В них воды на ¾ аршина глубины. Один водопровод широк, другой узок и мелок. Вверху из двух гор

вытекает вода слева и справа чрез водопроводы, устроенные из огромнейших камней. Снизу доверху все место в садах. Абрикосы цветут, вишни также, миндальные дерева уже отцвели; на них завязались уже орехи. Очень красиво это место! Оно есть выем или, лучше, углубление в горе, как будто тут она имеет два рога. – От Главы вод по северной стороне Гаризина мы подымались на восток к развалинам самаритянского храма. Труден всход, каменист. Отдыхи. Жарко. – Развалины храма и селения Тукар; не древний ли Сихар? – Снимка плана. – Огромнейшие камни. Прекрасный вид на восток. Горы за-Иорданские. Море Средиземное. – Аермон, снегом покрытый. – Поле Иосифово. Деревни. – Спустились по крутоярой восточной стороне Гаризина к колодцу Иаковлеву. Утомление. При колодце была церковь. Развалины её. Колонны гранитные 4-ре; – есть еще остатки двух колонн за валом. Колодец завален камнями. Шесть арабов отвалили их, но последнего, замыкающего шейку кладезя, не могли вытащить. – Пошли домой. Размышление: где был Сихар? Наверху.

После обеда учтивость здешнего мусселима Мустафы-бея. Осмотр здешней главной мечети, бывшей христианской церкви во имя Предтечи. С меня сняли сапоги и пронесли их по мечети. Я вошел в нее боковыми дверьми, коих всех три, против главного места в мечети. Она очень длинна и колоннадою разделяется на три узкие длинные отделения. Направо от алтаря мусульманского есть колонны беломраморные коринфского ордена, очень хорошие и высокие, но они обкладены четвероугольными каменными столбами Эта мечеть есть длинный сарай побеленный. Пол устлан египетскими циновками. В мечети темно. В нее ведут главные ворота с востока. Эти ворота – полуовальный огиб с колоннами легкими и прекрасными. Порталь высок и очень хорош. Он доказывает, что он построен, вероятно, с храмом в средние века крестоносцами. Архитектура порталя западная. От этого порталя внутри есть как бы небольшая прихожая, отделенная от открытого двора остатками гранитных 6-ти колонн. За прихожей открытый двор без крыши с бассейном воды. На левой стороне, подле бассейна, есть тонкие разнохарактерные колонны небольшие.

Рынок хорош. Дома я.

Февраля 26, Суббота. – Вчера с вечера предположено было выехать из Набулуса рано утром. Но ночью заболел о. Григорий гемороидальными припадками. За болезнью его отложена была поездка, да и сам я рад был отдохнуть. После обеда я пошел гулять за город; меня сопровождал Семен Максимыч. Подле турецкого кладбища, которое с вершины Гаризина казалось каменной мостовою, мы решились пойти к колодцу Иаковлеву и, во что бы то ни стало, отвалить камни и спуститься в него. Для сего я приказал патриаршему кавасу Апостолию сбегать в город, взять Михаила и Ивана и запастись длинною веревкой и свечами, а мы, в сопровождении турка, взятого из Иерусалима, пошли потихоньку к колодцу. День был ясный и жаркий. По главной дороге, окаймленной старыми масличиями, мы тихонько добрели до источника эн-Дафна, вытекающего из горы, и сели на камнях в ожидании наших людей. Этот источник вытекает из-под первого огромного отдела Гаризин<ской> горы и выливается тихо из искусственного водопровода, обкладенного большими камнями и сокрытого под землею. Вода отменно приятна, сладка, чиста, тонка, легка, но не холодна. Она течет по камешкам в ложе, шириною не больше 4 или 5 четвертей, и, через искусственный каменный желобок, вливается в четвероугольный бассейн, обсаженный лимонными, вишневыми и другими деревами, а из бассейна протекает по садам и теряется в жирной почве Иосифова поля; а когда-то вода этого источника проведена была по большому каменному желобу, устроенному вдоль дороги, к мельнице, близ самого колодца Иаковлева. Этот желоб теперь пуст, потому что мельница не в действии, хотя здание её стоит цело. Этот источник не имеет никакого сообщения с колодцем Иакова, иначе он наполнил бы его водою до верха и через верх. Поджидая людей, я обошел кругом вышеупомянутый малый бассейн и, зацепляясь за дерева, разорвал левый рукав своей шубы. Этот бассейн был глубже, а теперь на четверть аршина заплыл наносною землею. Он полон до краев; в нем плавает маленькая рыба, та же самая, которая в устье потока. В этом источнике женщины и девицы из ближних деревень обмывали свои кувшины молочные на обратном пути из Набулуса по продаже молока. Девицы не так черны, как женщины. Черты лица их правильны и даже приятны; но, к сожалению, татуирование лица портит их вид. Здесь белый цвет предпочитается синему в одеянии. Мужчины и женщины все одеты в белые рубашки. – Люди наши пришли к источнику, и мы отправились к колодцу, который находится в близком расстоянии от него, при повороте дороги в Набулус, около первого угла Гаризинской горы. Лишь только мы начали отваливать небольшие камни, стали подходить к нам арабы с соседнего поля, где они занимались работой, и другие арабы мимоходящие с ружьями. Их собралось человек 10. Одно любопытство привело их сюда. Подходя к нам, они приветствовали нас и бросали свои ружья на землю. Долго мы бились, вытаскивая камень, завязший в самом горле колодца. Наконец арабы, работавшие на поле, за 3½ пиастра обещались вытащить камень и с помощью деревянных рычагов вытащили. Радость наша была велика. Горло колодца окладено большими нетесаными камнями; оставлена одна небольшая дыра, скозь которую с трудом может пролезть нетолстый человек. Полагаю, что эти нетесаные камни навалены по разорении храма, в котором находился колодец. Сперва слез туда слуга хозяйки, Семен Максимыч, потом мой Иван; и когда они зажгли там свечи, слез и я. Через узкое отверстие я спустился на кучу камней, покрытых глинистой землей, которая на этот раз была довольно влажна, так что я весь вымарался. Эта куча покатиста к самому отверстию колодца, так что если бы я поскользнулся на ней, то мог бы упасть прямо в колодец. Утвердившись кое-как на островершии этой кучи, я сполз с неё к правой стене свода, устроенного над колодцем, и потом стал на ноги подле людей. Сперва я с огнем наклонился в дыру на коленях. По осмотрении оказалось, что колодец иссечен из натуральной скалы круглой и оштукатурен весьма хорошо. Глубины в нем 12 сажен (8 сажен до воды и 4 сажени воды). Семен Максимыч привязал большой камень к веревке и таким образом вымерил глубину колодца. Потом я осмотрел все место. Над отверстием колодца устроена была из камней довольно немалая комната со сводом, четвероугольная, оштукатуренная. Восточная стена лучше других уцелела; она кверху полукруглая и имеет следующий вид

; линия поперечная означает выступ и, следовательно, углубление над самою аркою; этот выступ попорчен; только левый угол его сохранился; судя по этому углу, нельзя думать, чтобы тут был престол; ибо выступ узок: нельзя на нем священнодействовать. Однако-же, он служил же для чего нибудь? Судя по обвалу этой стены, я полагаю, что выступ имел вид выема, в средине вдавшегося в комнату, и на этом-то обвалившемся выеме совершалось богослужение. Прочие стены обвалились и засорили всю комнату. В западной стене, в обоих углах, есть отверстия. Пролезши чрез них, очутишься в двух комнатах или коридорах, в которых можно свободно ходить. Эти коридоры имеют двери, но обрушившееся за ними здание церкви не позволяет отворить их. Стало быть, из церкви был двойной ход к самому отверстию колодца. Быть может, одним коридором входили сюда, а другим выходили, дабы столпившийся народ не заградил сам себе выхода, разместившись по обоим коридорам. Из одного коридора Семен Максимыч вынес несколько камней; и я взял один камешек для памяти, – Самое внутреннее горло колодца было не в таком виде, в каком оно теперь находится. Какой-то большой бело-желтый камень, служивший, кажется, вместо двери, накось уткнулся в горло колодца и заслонил его собою немало. – Вылезши оттуда, я очень рад был, что удалось мне исследовать хорошенько место, освященное Спасителем человеческого рода. Потом я обошел кругом все место, где древле стояла церковь. Еще хорошо виден северо-восточный угол её. Судя по этому углу, полагаю, что колодец находился под алтарем; и в него входили из предалтарной церкви по ступеням, ведущим в вышеупомянутые два коридора. Там, где были эти ступени, и теперь заметны два углубления, в которых торчат 4 гранитные колонны. Нельзя теперь судить точно об обширности церкви, потому что самые развалины заросли землею и образовали холмик. За левой стороной холмика есть еще остаток гранитной колонны, и около северо-восточного угла есть кусок такой же колонны. Вот единственные остатки храма, который должен быть невелик, но богат, и строен царскою рукою; ибо гранитные колонны поставить около Сихема мог только царь. – Лишь только отошли мы от колодца, арабы опять заметали камнями наружное отверстие.

Мы побрели к месту вечного покоя костей Иосифа, вынесенных из Египта израильтянами, по завещанию его, и похороненных на его поле. Это место обнесено четвероугольным низменным зданием без крыши. Сперва входишь в небольшой непокрытый двор, в котором нет ничего; потом в четвероугольную побеленную внутри и снаружи комнату без крыши, в которой есть возвышенная каменная могила в вкусе магометанском, овальная, с отверстием внизу SHAPE \* MERGEFORMAT

. Около этой могилы на столбиках и в самой могиле, в отверстии, есть какие-то сосуды, вроде чашечек; они почернели крайне от горящего в них масла. В стене, прямо против входа в комнату, есть еврейская надпись, – я не мог прочесть её. Этим местом владеют теперь евреи, и они-то приходят сюда на поклонение и возжигают масло и ладан, оставляя на стенах свои имена.

Отсюда перешли мы на правую сторону долины и по окраине горы побрели к горным пещерам. Здесь Семен начал тужить, что он не взял воды из колодца и забыл сказать кавасу, чтобы он принес посуду. И мне жаль было, что я был в колодце, а воды и не отведал. Мы решились завтра заехать сюда утром и достать воды, и побрели к горным могилам. Заметив на высоте в дикой обнаженной скале отверстия, я взобрался туда и действительно нашел тут древнейшие погребальные пещеры. Из скалы высечена небольшая площадь; в северной стене есть два отверстия, ведущие в фамильные могилы. Одна из этих пещер невелика, и в ней так же, как и в прочих, в полу высечены ложи для мертвецов. Вторая пещера гораздо больше, и из неё есть ход, вероятно, в другие пещеры, но по нечистоте и по причине узкости этого хода, заваленного мусором, я не решился лезть туда. На правой стороне площади есть третья пещера, а на левой ничего нет. Эти пещеры походят формой на Сайданайские. Чьи эти могилы? Еврейские или языческие? Не знаю. За левой стеной площади из скалы высечен маленький водоем в роде глубокого корыта под навесом, иссеченным из той же скалы,

; к этому водоему ведут три ступени, выделанные из той же скалы. В стенке, повыше корыта, проверчены две малые дыры; в них я совал свой палец указательный и на ощупь оказалось, что они заплыли влажной грязью. Стало быть, через эти дыры вода стекала в корыто (желоб) сверху скалы по расселинам. Устроение сего водоема доказывает, что погребальные пещеры были еврейские. Где жиды погребали своих мертвецов, там же и омывались. Подле водоема я нашел цвет, растущий из-под камня, следующего образования:

из чаши круглой выходит длинный пестик черный, как бархат, похожий на детородный уд, с волосами в самой чашке, которая с одной стороны отбрасывает от себя большой лист, постепенно суживающийся книзу, и цветом похожий на самый лучший и яркий бархат пунцовый. Я взял и храню пестик еще неразвернувшийся. Принесши этот цвет домой, я спросил хозяйку, как его зовут. Но она отвечала мне, что ей стыдно сказать название цветка. Я догадался, что арабы называют его именем детородного уда, и мне самому стало стыдно, что я спросил женщину о таком названии, которое не произносится.

Ночью я страдал менее, нежели в прошлую ночь.

Набулус построен при подошве горы, окаймляющей левую сторону долины и тянущейся далеко на запад, и именно между третьим и четвертым откосами (выпуклостями) сей горы, похожими на бастионы, – в приятнейшей и плодоносной долине, орошаемой горными потоками, из которых один течет на восток (эн-Дафна), а другой, обильнейший – на запад. Сей последний поток протекает через город и, орошая ближние сады, стремится к морю, и на пути приводит в движение несколько мельниц, направо и налево от дороги в Севастии устроенных. Вся долина обработана и покрыта садами, в которых гораздо больше масличий, чем других дерев. Эта долина с обеих сторон окаймлена высокими горами (Гаризин и Гевал); на правой стороне они менее обработаны и потому кажутся дикими. Домы в Набулусе все каменные с плоскими крышами, очень высоки и изрядной архитектуры. Главный промысел жителей составляет выделка мыла.

Февраля 27, Воскресенье. – В 8 час. утра мы пустились в дорогу в сопровождении набулусского аги и двух его слуг. Этот ага рисовался пред нами на прекрасной арабской лошади, оцениваемой в 7000 пиастров; он одет был в красное платье и белые шаровары. Кривая сабля дамасская висела сбоку, а на другом болтался карабин, отделанный со вкусом; на голове его была огромная белая чалма, завитая по-дамасски. Седая окладистая борода придавала ему вид важный.

Дорога пролегала по правой окраине долины и горы между садами. Поток, вытекающий из города, разделялся по садам и мельницам, падая каскадами по местам в садах и мельницах. Весьма приятно было ехать по такой дороге. Вдали, на западе, виднелось Средиземное море, синее море; налево от дороги, на возвышенностях, красовались хорошенькие деревни: Рафидия, в которой живут православные христиане, бет-Уцим, бет-Иба. Особенно красива бет-Иба, расположенная на покатом холме и окруженная долинами, усеянными хлебом. Женщины работали в полях своих, вырывая плевелы. На этих полях представилось мне невиданное мне зрелище. Два раза я заметил, что женщины в длинных белых рубахах медленно переходили по полю, неся на голове какие-то закрытые носилки. – «Что это значит? спросил я каваса. Не гробы ли несут они на кладбища?» – «Не гробы, а зыбки с ребенками носят они на поля, дабы порой, когда надобно, лелеять и баюкать их», отвечал кавас. Чудны здешние женщины, подумал я. Бедняжки, они носят все тяжести на своих головах, как будто выи их железные. С какой осторожностью несли они зыбки с горки под горку и на горку; материнское чувство сильно, дает силу телу, и вместе осторожно. – От деревни бет-Иба дорога начала повышаться и заворачиваться с запада на север. Около Севастии пригорки Самарии выше прочих братий своих. С вершины соседней с Севастией горы представилось очаровательное зрелище. Древняя гора Сомрон, на которой красовалась столица царей израильских, стояла отдельно в виде довольно правильного овала, постепенно суживающегося к верху, но отнюдь не островерхого, а равнинно-верхого. Кругом её высились горы и глубились ровные чистые, покрытые богатой зеленью долины. По этим долинам можно объехать Сомрон кругом. Местоположение древней Самарии весьма красиво: хвалю вкус и выбор того царя израильского, который решился купить эту гору и основать на ней столицу. – Спустившись по крутояру на дно долины, мы подъехали к источнику, который вытекает из горы недалеко от дороги; не переезжая его, я подскакал к истоку; тут севастийские бабы мыли белье подле какого-то развалившегося здания. Поток проведен по желобу в мельнице и мы проехали под арками сего желоба на самое дно лощины, и отсюда, по восточному склону горы, склону крутоярому, между обломками древних зданий, подъехали к прекрасным развалинам древнего храма Иоанна Предтечи. Спешась перед входом церковным или, лучше, перед рвом, прилегающим к сему входу, мы через агу своего стали просить начальника деревушки, занимающей место Самарии, – Севастии, чтобы он дал нам позволение войти в храм и поклониться гробам Иоанна Предтечи и пророков Елисея и Авдия. Сначала он коврятался; ага подал ему письмо набулусского мусселима, а Апостоли предложил и буюрди иерусалимского паши. Наконец, потребован был и фирман. Но все эти требования были пустые церемонии и напрасная проволочка времени. Дело состояло в бакшише. Подарок обещан был, и турецкое золото отворило нам двери храма. За дверьми все мы скинули сапоги, по настойчивому требованию арабов. Взорам представился двор, который некогда составлял почти средину огромной церкви. В этом дворе теперь стоит малая капелла дурной турецкой работы. Мы вошли в нее через обыкновенную дверь. Стены её обделаны мрамором; на них некогда высечены были в мраморе кресты в кругах SHAPE \* MERGEFORMAT

, но ныне перпендикулярная линия крестов изглажена турками, которые не любят крестов и которые в кругах могли видеть подобие полной луны. Сквозь некоторые дыры в полу видно было то место, где стоят гробы пророков. Думаю, что в христианское время был тут род кувуклии или часовни, наподобие часовни Гроба Господня. Но теперь мусульманами обезображено это место; они кое-как повершили его и остенили, оставив внутри обделанные мрамором стены, которые обделаны мрамором не выше груди или шеи человека среднего роста. Почти напротив этой капеллы, на левой стороне двора, есть узкий сход в подземелье к священным гробам. Мы сошли туда по 22 ступеням и очутились в темном подземелье, весьма слабо освещенном 4 окнами косыми, устроенными в стенах, под сводами. Посреди лежит небольшой четвероугольный мраморный камень. Место могил закладено стеною от пола до потолка; в этой стене оставлены только три круглые дыры. Зажегши свечи, я смотрел сквозь эти дыры и ничего более не видел, как только три отделенные друг от друга могилы, узкие, продолговатые, выкладенные камнем тесаным и вывершенные сводами из того же камня. Все три гроба похожи. Они пусты; лишь несколько черепков или обломков камней валяется на полах. Смотря вверх по стене, я заметил еще ряд отверстий и над ним, повыше, другой ряд отверстий вроде окон малых. Грустно было стоять в этом подземелье. Ирод, Иродиада, Иоанн, порок, добродетель, вечная казнь, вечное блаженство, слабость чувственности, сила истины – все эти образы и понятия толпились в душе моей, сменяя друг друга. Выйдя оттуда, я вздохнул на свежем воздухе, обратив взор свой на небо. Я вопросил небо, и страшен был для меня самого вопрос мой: Востани Господи! вскую спиши? Алкоран вытеснил Евангелие; долго ли святым бедствовать и быть позором ангелов и человеков?.. Потом я обратил печальный взор на развалины церкви, некогда величественной. Средина оной была перегорожена кучей камней, которая скрывала от взора прекрасный алтарь.

Выйдя из храма, я обошел его кругом. Перед входом в него устроен глубокий ров четвероугольный, весь выкладенный камнями тесанными. В нем выкопана цистерна. В этот ров есть сход по каменной полуобвалившейся лестнице, устроенной в северо-западном углу рва. Подле сего рва, по линии, устроен другой ров, гораздо обширнее его, из огромных камней и отделен от него стеною с воротцами, и в нем есть цистерна, а сходят в него по каменной лестнице в юго-западном углу рва. Трудно угадать назначение сих рвов. Мне кажется, что храм с трех сторон окружен был подобными рвами для укрепления весьма глубокого фундамента церкви. Выйдя из сего второго рва, я пошел около южной стены храма. Она сохранилась довольно хорошо; к ней пристроены в размеренных местах ребра или, по нашему, быки, но прямые, а не откосные. Подле этой стены складены из обвалившихся камней грязные хижины жителей Севастии, а инде эти жители поместились в древних погребах. На значительном расстоянии от южной стены храма была построена другая параллельная стена, но от неё остался только один кусок, впрочем, весьма высокий. Полагаю, что в этом пространстве, между двумя стенами, были жилые комнаты; – под ними были погреба со сводами. Добравшись по развалинам до наружной южной стены алтаря, я влез через окно, и очутился на широком карнизе алтаря. Алтарь сохранился довольно хорошо. Он устроен из прекрасных местных квадратных камней полукружием с прекраснейшим полусводом, который, к сожалению, начал трескаться в самом верху. Этот верх полусвода кладен из тех же камней полукруглыми рядами, так что снизу эти ряды – больше, кверху становятся меньше, меньше, и в центре симметрически и приятно округляются. Во всем полукружии алтаря поставлены были 12 тонких колонн, по две рядом с краев и по одной между окнами. Этих колонн нет; они увезены куда-нибудь и с базисами, но их капители коринфского ордена стоят на местах. Видно, они прикреплены к верхнему карнизу алтаря, да и самые колонны скреплялись железом с капителями; ибо в них заметны дыры в ширину толстого железного болта. Не могу сказать, мраморные ли эти колонны, или выделаны из другого белого камня; ибо за высотою я не мог рассмотреть их; да при том они почернели немного от времени. Некоторые окна между колоннами заложены. Под карнизом, где я стоял, полукруглая стена весьма гладка и складена чрезвычайно хорошо; на левой стороне вогнутости еще приметны слабые следы церковной живописи или, точнее сказать, что-то вроде краски на куске штукатурки (Был ли оштукатурен храм внутри и снаружи? Кажется, нет; может быть, только нижняя часть алтаря покрыта была штукатуркою; ибо в теске и кладке камней заметно большое щегольство). Смотря из алтаря во внутрь храма, обезображенного мусульманскими пристройками, я рассмотрел его расположение. Предалтарная часть до колоннад была чистая площадка; по правую и левую сторону были колоннады со сводами коринфского ордена. Колоннада на правой стороне храма (считая от дверей) лучше уцелела, но левая колоннада вся разрушена и заменена мусульманскими сводами топорной работы. Обе колоннады устроены были из того же камня, как и вся церковь. Может быть, на этих колоннадах были хоры или отделения для женского пола; ибо, судя по исполинской высоте алтаря, надобно полагать, что и церковь была весьма высока. Вылезши с трудом из другого противоположного окна на северную сторону алтаря, я увидел отвал от стены и огромную кучу камней, заросших травою. Тут, вероятно, была колокольня. Крайне жалел я, что любопытство заставило меня пролезть в это окно, ибо с развалин колокольни не было схода на землю; тут было очень высоко: а лезть назад было страшно. Я боялся упасть с высокого карниза алтарного, который подле этого окна выбился. Но поддерживаемый за руки проводниками, кое-как со страхом и надеждой пополам, я добрался до прежнего окна. Помню, что ноги не раз подкашивались подо мною. Став твердой ногой на развалины за-алтарные, я отдохнул. Тут пристали ко мне четыре араба и просили благословения: это были здешние христиане. «Вы дали бакшиш туркам, говорили они, дайте и нам христианам, мы крайне бедны». – Я дал им червонец турецкий, упросив их разделить его пополам на два семейства, кои находятся в Севастии и к коим они принадлежат, как члены. Они очень рады были видеть московского архимандрита и далеко провожали меня кругом развалин древней Севастии. Церкви у них нет; они ходят к обедне в ближнюю христианскую деревню, – бет-Имран, которая виднелась отсюда на северо-востоке от Севастии. Обойдя вторично южную сторону храма и миновав западную, я взглянул на северную стену с северо-западного конца её. По местам она подперта контрфорсами прямыми, а на самом конце её, северо-западном, построена из огромных камней четвероугольная башня толстая, которая концом своим выдается из линии стены храмовой, в которой есть вход в церковь. Была ли на юго-западном конце храма подобная башня, не знаю; ибо там все – развалины. Алтарь храма обращен на восток; снаружи он украшен колоннами из белого камня, от времени весьма пожелтевшего. Церковь основана на самом восточном краю горы Сомрон, краю крутояром. Полюбились мне эти развалины, и я их не забуду. они запечатлелись в моей памяти.

По осмотре храма я купил несколько хороших и дурных древних монет Севастии за дешевую цену, и потом поехал кругом древнего города по южной стороне его. Боже мой! Никогда и нигде я не видывал такого множества колонн, как здесь. Смею сказать, что все пространство дороги направо и налево усеяно торчащими и лежащими цельными колоннами из местного камня. Чем далее подвигался я на запад по южной окраине горы, тем чаще попадались колонны, уже стоящие в два ряда. В первом ряду от дороги я насчитал 37 стоящих колонн, кроме лежащих, а во втором параллельном – 20, кроме лежащих. Все эти колонны монолиты; ни карнизов, ни базисов нет; те и другие в земле; некоторые колонны лишились боков, а другие, – чудо! – расколоты совершенно пополам, и одна половина торчит в земле, а другая лежит подле, и увезена, или отброшена Бог знает куда. Верхи иных колонн побелели от дождей. Ящерицы ползали по ним смело сверху вниз и вверх, а порой останавливались на мгновение и бросали на нас испытующий взгляд. Ирод великий! Нет, Ирод великолепный! Думал ли ты, что гипербореец будет сетовать, видя твои дорогие колонны? Думал ли ты, что ящерицы будут ползать там, где ты прогуливался со своими саддукеями и любовался своими затеями? – Цари! Цари земные! И вы не вечны, и ваши труды не вечны! – На юго-западном конце Севастии сохранились остатки ворот, или точнее сказать, двух основ башен, складенных из огромных тесаных камней, между которыми есть пустое пространство. Гора здесь крутояра. На западной и северной стороне Севастии редко попадаются развалины и колонны; только внизу, в глуби, почти на половине северной окраины горы, видны торчащие в земле колонны, как грибы. Кажется, тут был пруд или сад; ибо место выровнено и имеет вид четвероугольной площади. Я объехал кругом высокого холма, как бы вала, который, кажется, с северной стороны присыпан к натуральной вершине Сомрона для уравнения и распространения места. Этот вал не равен в высоте: инде он выше, а инде ниже. Я не был на самой высоте вала и не знаю, что там находится. Жалею; несколько минут нужно было для въезда на вал и для осмотра верховья его. Но я не въехал туда, торопился. Жалею. Локоть не далеко, да не укусишь. А уж не быть мне более в Севастии! Весь этот вал, особенно с северной стороны покрыт зеленью. Да и вся гора Сомрон, на которой красовалась великолепная Севастия, обделана террасами, кои теперь поросли травою и нивами. Спускаясь вниз, я замечал остатки стен в террасах, и полагаю, что Самария – Севастия, была весьма крепко укреплена стенами, может быть, тройными, и башнями.

Переехав северную долину, засеянную хлебом, выросшим на пол-аршина, мы стали взбираться на гору. Труден и каменист всход. С вершины этой горы представилось взору прекрасное ровное поле, усаженное масличными деревами и обставленное понижающимися разновидными пригорками Самарии. На этом поле, на холмах и под холмами разбросаны деревни. Живописное место! Большая часть деревень осталась слева от дороги. Мы проехали только мимо Пентекомии и Жебы (Гава). Между этими деревнями, на поле, под масличиями, отдыхали и сторожили проезжих добрые люди. Оседланные лошади щипали траву у ног их; оружие было разложено на коврах; они курили трубки и, молча, исподлобья смотрели на поезд наш. От них-то предостерегал один удалец и просил с нас 4 червонца. Но мы не дали ему и 4 паричек, и хорошо сделали, потому что поезд наш имел довольно грозный вид. Слепой Григорий поднял на плечо свою огромную толстую палку, и она казалась издали большим ружьем. Я вооружился крестным знамением и упованием на Бога. Мы проехали благополучно по долине и выбрались на широкую равнину, меньшую сестру равнины Эздрелонской. Вся она покрыта была густою сочною травою и зеленеющими нивами. По местам, при дороге, паслись стада черных коз с длинными ушами и дойных коров. Дорога пролегала по левой стороне этого поля, ближе к пригоркам Самарийским, а направо, вдали, рисовались низенькие, очень малые холмы в разных направлениях. Почва здесь весьма жирна и цветом походит на ржаной хорошо пропеченный хлеб. Нам попадались навстречу крестьяне. Головной убор их здесь, как и во всей Галилее, несколько отличен от убора прочих арабов. Красную шапочку с синей кистью они носят набок, небрежно, как будто она сваливается: так носят свои колпаки итальянские (венецианские) матросы и лодочники. Недолго радовала взоры эта равнина; проехав мимо деревни Санур, которая, как гнездо, свита на высоком холме, мы стали приближаться к ущелью, ведущему в деревню Кубатие. По рассказу проводников, санурцы до Ибрагима-паши разбойнически владели всей равниной и брали дань с проезжающих. Но Ибрагим успел смирить их. За деревней Кубатие есть небольшое ровное поле, усаженное масличиями. Отсюда дорога до Джини, древней Гинеи, тянется по извилистой лощине, обставленной буграми. Густая сочная трава закрывала конную тропинку; по окраинам бугров торчали кустарники. В одном месте русский путник бросил при дороге свои изношенные лапти. Сердечный пошел босой в Назарет.

В 6½ часов пополудни мы прибыли в Джини. Тут встретила нас толпа русских поклонников обоего пола. Все мы обрадовались друг другу. Им отведен был ночлег в какой-то конюшне, а мы едва-едва могли занять один дом. Все жители этой деревни мусульмане. Они дерутся с соседними деревнями. Хозяйка наша, увидев наши оружия, усердно просила пороху для своего сына. Разумеется, ей отказано было в просьбе.

Февраля 28, Понедельник. – Джини. Ночь проведена довольно хорошо в душной и грязной комнате. Сон освежил и укрепил меня.

В 8½ часов мы выехали из деревни в сопровождении двух курдов, которые служат у здешнего мусселима на жалованье.

Небо покрыто было туманными облаками, которые, переносясь с запада на восток, цеплялись за вершины Малого Аэрмона и гор Гелвуйских. Под сенью этих облаков не жарко было ехать по милой Эздрелонской равнине. Эта равнина, чуть-чуть взволнованная, вся покрыта богатыми пажитями и нивами; но ни диких, ни садовых дерев нигде не видно, даже около деревень. Вся она обставлена горами, как стенами. По обеим сторонам Джини на восток и запад прямолинейно тянутся горы и составляют естественную границу Галилеи. Куда не обратишь взор, везде ему мечутся приятные виды: на северо-западе синел величественный Кармил; Гелвуйские горы торчали подле Иезраеля и за ним красовался Малый Аэрмон; на востоке туманились за-Иорданские горы. Там и сям мелькали деревни Араме, Джелеме, Сужделе, ел-Барид, Силе, ел-Мукебиле. Эти деревни не то, что деревни Иудеи, напр. Вифлеем, Евф<р>афа, Горняя. Сии последние в сравнении с ними суть города. Галилейские деревни гораздо беднее и хуже постройкой, несмотря на то, что почва земли в Галилее гораздо плодороднее. Причина – недостаток камня. Видно, жители равнин гораздо более угнетены, чем жители гор. Подъезжая к древней столице царей израильских, – к Иезраелю, я вспомнил Ахава, Иезавель, Илию, Елисея, Саула. Горы Гелвуйские около Иезраеля довольно высоки, и из равнины внезапно выросли гигантами толстолобыми. На темени их, как гнездо орлиное, виднеется деревня Вецар. Дорогой я рассказывал своим спутникам о Сауле и Ионафане и о дружбе его к Давиду, и о том, как Давид оплакал поражение и смерть Саула и Ионафана на горах Гелвуйских.

Иезраель, ныне Зерин, есть бедная арабская деревушка, состоящая из нескольких хижин. Она построена на холме приземистом, который казался опухолью Эздрелонской равнины. Нет в ней никаких остатков древностей, кроме нескольких цистерн на восточном склоне, по которому я спустился к источникам Иезраельским. Эти цистерны и куча камней доказывают, что Иезраель некогда был обширен; и немудрено. Столицы всегда и везде бывают не малы. Не удивительно, что Иезраель брошен царями израильскими и променян на гору Сомрон; ибо холм Иезраельский приземист и открыт со всех сторон. В такие бурные времена, в какие существовало царство Израильское, столица не могла держаться на открытом поле, хотя бы ее окружили десятерными стенами. Отдаленность воды, прекращение сообщений со всех сторон могли предать ее скоро в руки неприятелей. От Иезраеля, около получаса езды на восток, при подошве крутоярых гор Гелвуйских, вытекает из-под скалы дресвяного цвета, которая прилипла к горе, как нарост, – вытекает тихо из-под грота с правой стороны источник эн-Джалуд, и при самом истечении образует широконькое озерко, в нем есть мелкая рыба. Я подъезжал на коне по воде под самый навес грота и заметил, что вода вытекает с правой стороны из скалы неприметно. Грунт озерка наполнен мелкими и крупными камнями черного цвета. Вода отменно прозрачна, чиста, тонка и вкусна, но не холодна. Этот поток протекает на восток и впадает в Иордан. Недалеко от истока устроена мельница. Утолив жажду водою, мы поехали вдоль по широкому полю, засеянному хлебом, к другому источнику; вправо от нас величался Аэрмон. На сем-то поле у источников Иезраеля, ополчались филистимы против Саула. Другой источник едва-едва струился из-под камней, и потому носит имя Мертвого потока. Отсюда мы поднялись на северный склон Иезраеля и в виду Аэрмона расположились вкусить хлеба и вина. Перед нами стоял Аэрмон: и он и мы смотрели друг на друга. Как хороша эта гора! Она внезапно и отдельно возникает из поля, как Фавор, и отдельно стоит, как палатка, в какой обыкновенно устрояется у нас военный храм. На самой маковке есть какое-то здание. Вершина её имеет вид конуса почти правильного. Гребень её казался очень остр. Одиннадцать склонов, казались, как 11-ть складок палатки, спущенных к земле. Вся гора покрыта зеленью, но дерев нет. На ней то преобразился Господь наш Иисус Христос. Предание ошибочно назначило для сего гору Фавор, – на Фаворе не мог преобразиться Спаситель; ибо там тогда была крепость, которая впоследствии была подновлена и укреплена Иосифом Флавием во время войны Иудеи с римлянами. При том Аэрмон выше Фавора, и за него зацепляются облака, а за Фавор едва ли!

Отдохнув подле Иезраеля, мы сели на коней, и лишь только миновали Аэрмон, как вдруг представилась взору гора Фавор, как полумесяц, выплывающий из-за моря. Я удивился, нашедши вид её совсем непохожим на описания её в виде сахарной головы, вершина которой отбита. Нет ни малейшего сходства с сахарною головою. Она похожа на полумесяц или на венец около головы Спасителя.

За час езды до Назарета мы расположились еще раз отдохнуть в виду Фавора и Аэрмона. Восхищенный видом этих гор, я повторял и напевал стих: Фавор и Ермон о имени Твоем возрадуются²⁸⁴. Отсюда заметно было, что Фавор покрыт лесом. Дерева казались черненькими узорами или мушками на канве пепельного цвета. Любуясь горою сей, я припоминал события, случившиеся в виду Фавора: от Деворры и Барака до Наполеона сколько событий! Сколько крови пролито тут! – На севере взор ограничивался пригорками Назарета, между которыми я угадывал гору Низвержения. Она казалась похожей на треугольник. Судя по вышине её и обрубости, я полагал, что с неё назаряне хотели свергнуть Иисуса; ан на опыте оказалось противное: гора Низвержения противоположна ей и стоит с нею рядом.

Въезд на гору по дороге к Назарету очень дурен, – идет по самой окраине горы и по камням.

Лишь только взобрались мы повыше, Назарет мелькнул: душа встрепенула от восторга. Я запел гимн церкви: «С небесных кругов слетел Гавриил» и пр.

В 4 часа пополудни мы покоились в доме здешнего христианина православного.

29 Февраля, Вторник. – Пребывание в Назарете. Счастливый приезд мой. Оказалось, что лишь только я переступил за порог дома, молодая хозяйка родила сына после продолжительных трудов. Поэтому она захотела сильно, чтобы я крестил его или был крестным отцом. – Посещение святынь.

1 Марта, Середа. – Пребывание в Назарете. Болезнь о. Григория. Лекарь монах францисканский. Служение обедни в православной церкви. – Птолемаидский архиерей Прокопий поклялся не бывать в Назарете. – Говорят, что ему не дали по обычаю 500 пиастров, не послали за ним лошади и пышного конвоя. Прокопий боится показать нос за ворота Акры. Должна быть другая причина. Почему скрывалась у него дочь здешнего христианина в мужском платье? Что это значит? Посещение горы Низвержения.

Описание Назарета отлагаю до возвращения в сей Св. град²⁸⁵.

В Табарии писан дневник.

2 Марта, Четверг. – Вчера ввечеру объявил я своим спутникам, что я намерен ехать к озеру Тивериадскому и к истокам Иордана. «На пути мы увидим, говорил я им, Кану Галилейскую, Магдалу, Капернаум, Вифсаиду, где Господь насытил 5000, мост Иакова на Иордане, Кесарию Филиппову, где апостолы исповедали Его Сыном Бога живого, и на обратном пути увидим место жительства святых праведных Богоотец Иоакима и Анны». Святая вера одушевляла всех, и они с радостью лобызали мою десницу в надежде увидеть столько св. поклонений.

В 8 часов утра мы оставили Назарет. Помолившись у источника Пресвятой Девы и наполнив свои водоносы вкусной водою, мы потянулись на гору. С темени оной представилось восхитительное зрелище: вдали снежный Аэрмон впивался в небо; горы Неффалимовы подпирали небеса, а за Иорданьем отрасли Аэрмона казались синими вычурными облаками, остановившимися в воздухе; вблизи, направо, виднелась живописная деревня Сефурия, древний Се<п>форис, местопребывание Иоакима и Анны, у ног – деревня Рени. Спустившись под гору и подъезжая к сей деревне, я послал вперед вьючного мула и кираджиев, а сам с проводниками и спутниками заехал в деревню из любопытства видеть православную церковь. Боковая единственная дверь её была отперта, и подле неё, внутри церкви, на полу, сидело несколько мальчиков (кажется не более 12 или 15): они учились под сенью церкви арабской грамоте по церковным книгам. Их учил поселянин. При входе в церковь все они встали. Священника не было. Я помолился пред местными иконами и пред престолом, и потом обозрел всю церковь. После землетрясения она возобновлена, но не оштукатурена; пол в ней земляной, нечистый, грязный; вместо иконостаса служит каменная стенка с полками, на которых стоят малые ветхие иконы. Церковь не мала, но крайне бедна и не чиста. Здесь, как и везде, сосуды никогда не чистятся и не обмываются; ризы и прочие облачения на престоле ветхи. Церковь во имя Св. Георгия. Между тем поселяне собрались толпою в церковь и, узнав, что я московский архимандрит, почтительно приняли все мое благословение. В этом селении православных до 500 душ. Недалеко от Рени, по дороге в Кану, на правой стороне дороги, есть обделанный камнем источник. Подле него женщины мыли белье. Я спросил у них название источника. «Источник Рени», отвечали они.

Переехав холмистый околоток между Рени и Каной и спустившись с горы в юдоль в виду сей последней деревни, я желал найти и видеть ту смоковницу, под которой Иисус Христос видел Нафанаила, и под которой отдыхал еще Бурхардт. Но смоковница более не существовала.

Я старался разгадать, что делал Нафанаил под смоковницей; и вот один из сопутников Семен <Максимович> начал говорить: «так здесь, батюшка, под смоковницей брошен был матерью Нафанаил, когда он был еще ребенком, и здесь таким образом спасся от гонения Ирода!» – «Здесь!» отвечал я и, замолчав, внутренне обрадовался новому для меня понятию, изъяснившему непонятное место в Евангелии Иоанна²⁸⁶. Думаю, что такое предание о Нафанаиле сохранено и записано в Четь-Минеи. Тут я дал обещание прочитать критически Четь-Минеи по возвращении в Россию. Это предание довольно хорошо поясняет темное место в Евангелии. Иоанн во многих местах своего Евангелия изображает Иисуса всеведущим, знающим прошедшее и будущее. Что-ж мудреного, если он представил в доказательство всеведения Его и видение Нафанаила младенца под смоковницею брошенного? Конечно, Иисус был тогда такой же младенец, как и Нафанаил, но, как всеведущий Бог, Он видел его под тенью древа. Смоковницы в Палестине растут очень роскошно, и, как я видел своими глазами, спускают свои многочисленные ветви долу до самой земли; – под сими-то ветвями, в траве, мог укрыться Нафанаил. Не знаю, есть ли другое какое изъяснение сего видения Иисусова? Удивительно, что никто из наставников не пояснил мне сего видения.

Подле самой дороги к Кане, налево, есть источник. Он обделан был когда-то хорошими тесаными камнями. «Вот источник, из которого почерпали воду, претворенную Спасителем в вино», – сказал мне ехавший с нами иеромонах из Молдавии, – «а сейчас увидим и самое место чудодействия Христова!» Молча и веруя, озрел я источник и поднялся по склону в деревню. Православная церковь, построенная в пределах древней огромной разрушенной церкви, мала, низка, убога и крайне не чиста. Четыре или шесть малых икон, коих лики почти изгладились от времени, стояли на полке, выделанной в каменном иконостасе или, лучше, в перегородке. В тесном алтаре крайне не чисто. Сор, воск, пролитое масло, пыль – все это металось в изумленные очи с престола, покрытого тряпицами. Душа моя плакала при виде такого убогого и грязного святилища. Рассудок мой сердился на старого попа, который успел принять от нас гроши на церковь, но не умеет содержать ее в опрятности. Он показал нам большой лист бумаги, на котором иерусалимским арх<имандритом> Иоилем было написано по-гречески, что здесь находится истинная Кана Галилейская. Весь этот лист исписан был подписями имен путешественников европейских. Вероятно, каждый из них что-нибудь жертвовал в церковь: а она так скудна, убога! Что бы это значило? Верно, поп виноват; берет гроши в свой карман. У левой стены церкви, почти в средине оной, стоит каменный водонос, будто один из тех водоносов, в коем вместо воды оказалось вино. Он будет вышиною с 1 аршин и ¾; довольно толст, но углубление в нем мало и неправильно, с протоком для воды. Весь этот водонос безобразен. Мне кажется, что это была маслодельня, а не водонос. По своей форме он не пригоден к очищению, по обряду иудейскому. Надобно полагать, что водоносы были большие кувшины, какие и теперь употребляются в здешнем околодке и в Назарете. Нынешнего водоноса, какой я видел, нельзя было носить ни на голове, ни на спине: так он велик, тяжел и неудобен. Узнав, что здешняя церковь освящена во имя великомученика Георгия, я вышел из оной с растерзанным сердцем. Оно болело оттого, что загрязнена была святыня великая. Кроме того, душу мою тяготило сомнение: мне мерещилось, что не здесь истинная Кана Галилейская, а за три часа пути отсюда на северо-запад, где в углу широкой долины ел-Боттауф есть другая Кана, которая на карте моей отмечена была: Кана-ел-Джелил, т. е. Кана Галилейская. Я до поры затаил в душе это мучительное сомнение и дал себе слово разрешить оное, каким бы то ни было образом. Направо от церкви по куче камней, заросших густою травою, я добрел до развалин древнего храма, построенного на месте дома Нафанаилова, в котором был и брак. Есть куски каменной стены и одна белокаменная колонна торчит в земле. Вот единственные показатели древнего строения, заваленного мусором, заросшего быльем и обстроенного хижинами! «Боже мой! – подумал я, для чего попустил Ты агарянам разорить и уничтожить столько святынь? Ужели не любезны Тебе места пребывания Сына Твоего Единородного! Но, Бог живет в нерукотворных храмах!. а! понимаю, почему Он попускает разорение храмов рукотворных. А для веры и ведения и развалины драгоценны так же, как и великолепные храмы, в которых непрерывно совершается богослужение». – Так размышлял я, стоя на развалинах храма канского. Между тем собрались зеваки из деревни. Через переводчика я спросил их: «знают ли они другую Кану?» Они отвечали утвердительно и рукою показывали за горы. – «А которая из этих Кан называется Кана-ел-Джелил?» – спросил я. – «Здешняя, а та за горами зовется просто Кана», отвечали все единодушно. На дороге, недалеко от Каны, нам попался на встречу один старый араб-магометанин. Я предложил и ему тот-же вопрос: и он отвечал так же, как и те. Но несмотря на это, я решился на обратном пути из Тивериады заехать в другую Кану и обозреть её развалины, полагая найти в ней остатки храма.

Оставив за собою Кану и унесши в душе порожденное в ней сомнение, мы скоро очутились в прекрасной долине ел-Боттауф, разделяемой на две половины полосою невысокой, недлинной горы. Вся долина обработана, почва её плодоносна; это не чернозем, а краснозем: я хочу сказать, что почва цветом походит на пропеченный свежий хлеб ржаной. Мы ехали подле гор Назаретских. Гора, разделяющая вышеупомянутую долину, оставалась влево. Лишь только мы поравнялись с деревней Туран, лежащей на склоне противоположной нам горы, молдаванский старец объявил нам, что здесь, по преданию, апостолы, проходя со Спасителем сквозь засеянные поля, в субботу рвали колосья и ели зерна²⁸⁷. Я очень доволен был этим напоминанием. Очень могло статься, что это событие могло произойти на этом поле. Благословенное поле! И ты освящено стопами Спасителя человеческого рода. Доселе растут на поле колосья и напоминают путникам о нарушителях субботы еврейской.

Историческая деревня Лубие осталась вправо от дороги. Я не заехал в нее. Недалеко от горы Кырн-Гиттин, т. е. рога Гиттина, мы заехали на то место, на котором, по здешнему преданию, Иисус Христос насытил семь тысяч народа семью хлебами²⁸⁸. Это место находится влево от поля называемого Ардел-Хамма, которого один конец приподнят к небу; тут есть самородные камни большие черного цвета. С этого места вправо видны часть Тивериадского моря, вся долина Гиттинская и горы Неффалимовы с поднебесным их городом Сафадом. На этих-то камнях сидел чудный Спаситель и окрест его народ, так любивший его. На одном месте мы, по молитве, вкусили хлеба и соли и на память взяли по отломку камней; я заметил надпись имени какого-то поклонника греческими буквами. Отсюда спустились мы к Тивериаде. ΝΒ. К месту чудесного насыщения мы подъехали через засеянное поле, несколько уклонившись от бойкой дороги на север.

В Табарии мы остановились в доме одного еврея, которого, не знаю почему, называют консулом русским. Его не было дома: он уехал в Сафад. Нас приняла его жена молодая и кроткая, как агница. Спустя минут 5 или 6 по прибытии, я пошел к морю и выкупался в нем. Вода была довольно холодна.

Марта 3, Пятница. Весь день посвящен был обозрению развалин Тивериады и наслаждению видами прекрасного озера, богатого столькими святыми воспоминаниями²⁸⁹.

<Развалины Табарии представляются в настоящее время в таком виде:>

1) Бани – 6 ключей; на 5-м старая, на 6-м новая баня. Баня построена Ибрагимом-пашею, по случаю болезни его одалиски Захри-ханым, – госпожа. – 8 колонн в круге, – стена южная за ключами; кусок её от берега и равнолинейный ей кусок виден у горы.

2) Два обрубка колонн в воде; третий большой торчит в земле, у берега. За колоннами сими остатки трех покоев у самой воды, и далее остаток стены у самой воды (Не холодные ли это бани?). Эта стена от воды идет прямо к горе; ибо в верховье заметен остаток её, уравнивающийся по линии с куском стены у самой воды. Здесь конец бань, которые были отделены от Табарии особыми стенами. Пространство, занимаемое банями, велико.

3) Стена тивериадская южная примыкала к каменным скалам, кои очень дики, а в озере остаток 1-й башни большой, полукруглой

; в самом окружии есть углубления в виде параллелограмма. Это – водоем запасный (?). От этой башни к северу идет стена прямо – около 35 конных шагов; – далее прерывается стена так, что не видно даже и фундамента. Едва-ли она была. Лишь башня высовывается в море; – густо кладена.

4) Вторая башня с прилежашими к ней зданиями (комнатами) четвероугольна.

5) Три большие куска разорванные; 3-й кусок к Табарии больше других. – Кладка наружной стены из больших тесанных камней не всей стены, а только фундамента. В связи с ними третья башня четвероугольная густо кладена. От неё идет на юг здание в виде параллелограмма. Основания передней и задней стен уцелели.

6) Идя от этой башни к горе, наткнешься на лежащие гранитные колонны; их 15-ть и один огромный базис или капитель. На северной стороне бывшего здесь здания есть малая четвероугольная цистерна (погреб), кладенная из местных камней и оштукатуренная; с двух сторон в ней были пилястры, по 4 на каждой стороне, тесно друг подле друга на 10 вершков. Это – не цистерна.

7) Остаток двух стенок (I I) башни в воде; против них холм; далее вал – далеко к северу; потом остаток здания далеко от берега.

8) У берега столб белый каменный, лежащий, – границы колен Неффалимова и Завулонова; далее остаток стены подле дороги.

9) За акрополисом, по дороге к Магдале, по обеим сторонам её, древнейшее кладбище с древнейшими памятниками, складенными по извести из местного черноватого камня. Эти памятники имеют вид овальный SHAPE \* MERGEFORMAT

. Туземцы считают их остатками древнего еврейского кладбища.

Тивериада построена была на месте какого то кладбища. Стало быть тут было и жилье. Какое-же? Кеннерет или Капернаум? Теперь не знаю, а после пороюсь в книгах старых, авось узнаю что-нибудь и сумею ответить на заданный вопрос.

Нынешняя Табария построена при самом береге озера и отсюда распространяется по долине и по возвышенности, на которой стоит акрополис, т. е. крепость хилая. Она окружена тремя стенами, унизанными башнями. Но и стены, и башни развалились до половины, так что по обвалам люди выходят и входят, куда им угодно. В город ведут одни ворота с дороги Назаретской. Боковые стены, северная и южная, выдаются в озеро и оканчиваются круглыми башнями. А все пространство между ними, по берегу, открыто и в известном недальнем расстоянии от воды застроено домами. Полагаю, что тут не было стены. Вода служила натуральной защитой города, а с боковых башен могли стрелять в суда и не допускать их до берега. Судя по развалинам, видно, что когда-то были домы в Табарии, а теперь торчат хижины. На многих из них построены из смазанных глиною прутьев еврейские кущи, в которых они празднуют свой праздник Почтения сеней. Эти кущи придают городу вид смешной: как будто во всем городе построены не домы, а голубятни. Само собою разумеется, что в городе не чисто. Где только живут жиды, там вечное зловоние и нечистота. Это – народ, попятившийся назад, и потому вонючий и грязный. Арабы соседние и землетрясение потрудились разрушить стены и домы Табарии. Здесь живет много евреев, управляемых испанским и амстердамским векилями. Они живут милостыней, высылаемой сюда из Европы богатыми кагалами; ибо торговли здесь нет. Покупать земли и имения им запрещено. Впрочем еврей, у которого мы останавливались, не беден. Хозяйка нам подавала богатые серебряные подсвечники отличной работы в старом вкусе, высокие, массивные, и большой молочник серебряный очень хорошей работы. В комнате есть европейская мебель.

Ровное прибрежье, на котором построена была Тивериада, с юга, возвышается к северу, и за городом подымается довольно высоко и обрывисто над берегом, и опять понижается у Ирбида. Весь этот спуск с севера на юг плодоносен, покрыт сочной густою травою и огородными растениями, и нивами, распаханными среди развалин. Этот спуск закрывает Табарию, когда приближаешься к ней по дороге из Капернаума и Магдалы.

Коренные жители Табарии арабы и арабки очень черны. У многих женщин и девиц в одной из ноздрей проверчена дырочка для ношения кольца. Эта дырочка закрывается какой-то маленькой звездочкой красной, позолоченной. Она налепляется на дырочку.

Озеро Тивериадское кругом обставлено высокими и довольно крутоярыми горами, покрытыми зеленой травой без кустарников. Горы эти на восточной стороне озера перемежаются долинами. На западной стороне они уклоняются далеко от воды и образуют собою прекрасную равнину Геннисаретскую. Эта равнина в разных направлениях орошается сладкими источниками, впадающими в озеро. Когда я проезжал по ней подле моря, то источники стремились в него довольно шибко. Я полагаю, что в древние времена, когда воды стояли выше на земном шаре, озеро было шире и затопляло нынешнее поле Геннисаретское. Это поле образовалось постепенно от наносного ила и пр. При береге, на равнине этой, растут разного рода кустарники и в большом количестве леандра, которая еще, впрочем, не цвела, но красовалась роскошной зеленью. Подле хана Мениэ берег скалист. Скала торчит над самым морем. Наш проводник, житель Табарии, говорил, что тут с этой скалы попадали в море свиньи. Но он ошибся. Эта сцена происходила на другой стороне озера. За ханом Мениэ, по дороге к Капернауму и Иордану, горы покатисты; берега имеют заводи, как бы заливы полукруглые. Северный конец озера весь состоит из большой равнины травянистой. Там Вифсаидская пустыня. Около Табарии, ниже её и выше её, берега озера усеяны камешками разноцветными маленькими и большинькими, попадаются камни около и ниже бань совершенно стекловидные, прозрачные, зеленые как ярь или купорос; камней белого и серого цвета более других; также есть маленькие ракушки винтообразные. Берег равнины Геннисаретской и далее к северу усеян крупным песком, похожим на морской; берег при впадении Иордана, по обеим сторонам его, состоит из черноватой земли грязной.

Озеро у берегов глубоко. В нем бесчисленное множество разной рыбы.

У берегов Табарии до Магдалы торчат в воде большие оторвавшиеся от гор камни черные.

На озеро прилетает множество птиц, питающихся рыбой, как-то: баб, рыбаков черных, которые ныряют до дна и просушиваются на солнце, подняв кверху свои крылья и оставаясь неподвижно в сем положении, уток длинношеих с хохлом на головке, цаплей и пр.

Жители Табарии не занимаются рыбным промыслом. Есть одна только небольшая парусная лодка, с помощью которой ловится рыба, да и та почти утлая. А было время, когда множество лодок и челнов реяли по Галилейскому озеру, и когда много рыбарей ввергали свои мрежи и починивали их на берегу. Последние рыбари галилейские сделались ловцами человеков и вскоре после них не стало на озере ловцов рыбы.

Вечером я нанял за 10 левов лодку и покатался по озеру, подле берегов. Рыбаки хотели распустить парус и западным ветром отплыть на другую сторону (Гадаринскую). Но я побоялся; ибо с гор дул неровный, порывистый ветер, хотя и несильный. Маловерие Петрово овладело душою моею. Я боялся утонуть. Рыбаки покатили меня на веслах.

Канун шабаша евреи праздновали здесь довольно шумно. Слышны были их песнопения. Здесь они пользуются полной свободой богослужения.

Марта 4, Суббота. Желая посетить Кесарию Филиппову и видеть истоки Иордана, я посылал вчера своего каваса к здешнему мусселиму за проводниками. Но он, прочитав буюрди иерусалимского паши, где прописано было, что я следую только до Назарета и обратно в Иерусалим, не только не дал мне проводников, но даже прибавил, что я не имел права прибыть и в Табарию. Мой драгоман ссылался на фирман; но мусселим говорил, что он полагается на буюрди паши более, чем на фирман, потому что в сем последнем не обозначен мой маршрут. Кроме сего, мусселим напугал нас разбоями. Сам он из Бейрута вез казну в сопровождении 40 конников вооруженных. Нужно было повиноваться. Я отложил поездку до Бании, но, не смотря на мусселима, решился поехать до Капернаума и далее, до впадения Иордана в Тивериадское море.

Взяв частно проводника, который очень хорошо знает все окрестности, мы отправились в путь в 8 часов утра. Дорога от Табарии до Магдалы шла по горному возвышению. Лишь в одном месте это возвышение прерывается узковатой долиной, по которой течет полугорячий, полухолодный поток ел-Фурие. По прибрежью этой долинки стоят остатки двух круглых башен, кои проводник назвал мельницами. Но я думаю, что тут было укрепление, защищающее Табарию с этой стороны, где по долине от Гиттина можно проникнуть в Табарию. Уже в развалинах сего укрепления могли быть устроены мельницы. Из этой долины мы опять поднялись и проехав по окраине горы Магдалинской, опять опустились к Магдале. На полуобнаженных скалах витали орлы парами; по приближении нашем они взвились над нашими головами и долго кружились в воздухе величаво, плавно, царственно и потом сели на свои места. Люблю я величавый полет орла; спасибо тем, которые избрали эту птицу символом выспреннего Иоанна.

Μеждел есть малая и чрезвычайно бедная деревушка. Хижины в ней убоги так же, как и черные жители их. У самой дороги стоит куча, обросшая быльем, сквозь которое проглядывают камни: развалины ли это церкви или дома, – не знаю. Но эта деревушка драгоценна по священным воспоминаниям: здесь бывал Спаситель, здесь родилась Мария Магдалина, знаменитая грешница и покаянница.

У Магдалы начинается прекрасное поле Геннисаретское, с одной стороны омываемое озером, с другой обставленное вычурными горами. В настоящий раз все оно покрыто было густою сочною травой, а по обеим сторонам береговой дороги развившиеся кустарники разных родов придавали ему вид сада, недавно разбитого на английский манер. Быстрые потоки, ел-Бариде, Мудавара и другие неизвестные струились по полю и сливали свои струи с водами озера. Я насчитал до пяти ручьев. При взгляде на это ровное поле я полагал, что оно некогда было ложем Тивериадского озера, и что это озеро здесь обмелело и пересохло от наплыва камней и глины, увлекаемых горными потоками. И ныне заметно, что озеро с этой стороны может еще более обмелеть, ибо при свете солнца заметна была далеко от берега подводная желтизна или мутность, доказывающая мелководье. Полевые потоки приносят с собою глину, траву, и теперь запружают, заземленяют берег озера. Впрочем еще века нужны для того, чтобы сузить его гораздо более. На роскошной пажити этого поля паслись лошади конников тивериадского мусселима. Их зеленые палатки, по местам расставленные, придавали полю вид военного стана. От Магдалы до хана Миниэ мы ехали целый час по этому полю.

Не выпуская из рук карты Робинсона, я зорко смотрел на то место, которое у него на карте отмечено, как место Капернаума. Тут нет никаких следов развалин, кроме одного незначительного бугорка, заросшего травою промежду камней. Ужели не осталось ни малейших следов Капернаума, о котором Спаситель говорил, что он вознесся до небес?²⁹⁰ Ужели там не было никакой церкви в воспоминание постоянного пребывания Господа в сей деревне? Не знаю почему, я не соглашался внутренно с Робинсоном и надеялся видеть следы Капернаума выше, – в развалинах, известных здесь под именем Телл-Хум. В этом имени слышалась по крайней мере половина названия Капернаума, да и мой проводник никак не хотел согласиться с Робинсоном и подле хана Миниэ признать место проклятой Господом деревни.

Обозрев развалины хана Миниэ, похожего на все турецкие ханы, мы поднялись на скалу по древней, глубоко высеченной в ней тропине. Скала торчит над морем утесисто, крутояро и дико. При подошве её, с въездной стороны, течет источник Тин, заглушенный камышом. За скалою, в недальнем расстоянии, мы наехали на старые мельницы, приводимые в движение быстрым, шумным и немалым горячеводным потоком эн-Табига. За этими мельницами, на возвышении, влево от дороги, торчит круглая башня, из которой течет теплая вода: это баня целебная. Отсюда по склону холмов, окаймляющих озеро, мы доехали до Телл-Хума среди посевов и пажитей. На вершинах расставлены были чернонорстные скинии скотопитателей. «Вот Капернаум!» – сказал нам проводник с полной уверенностью в истине. – Спешившись (т.е. сделавшись пешим) подле массивных развалин я побрел по грудам камней к берегу мимо финикового дерева, широко вырастающего из старого корня. Спутники мои усердно срезывали зеленые его ветви в память своего пребывания в городе Христовом, а я умыл горячее лицо свое и утолил жажду свою озерною водою, не раз напоявшей жаждущего Богочеловека. У ног моих застучали тихие волны, зыблемые южным ветром. Задумчиво смотрел я вдоль священного озера. Воспоминанием я перенесся в то время, когда на этом берегу жил Спаситель человеческого рода. Воспоминания……..²⁹¹ Теперь безлюдно это озеро, а тогда реяли по водам его челны рыбарей и жителей Магдалы, Капернаума, Харазина, Вифсаиды, Гадары, Геразы, Тивериады, Тарихеи. С этого берега довольно ясно виден берег противоположный. Весь берег усыпан большими черными (местными) камнями. Море отмыло от них известь, и потому они кажутся теперь не остатками зданий, но случайными навалами, как это бывает иногда при берегах.?? В нескольких шагах от берега стоит остаток здания, построенного из огромнейших тесаных камней. Этот остаток не велик, но замечателен по огромности камней, и особенно угловых. Вероятно, тут была церковь, построенная усердием древних христианских царей. Так как все место около сего здания обросло густой и высокой травой в покрыто развалинами, то никак нельзя было исследовать и узнать, что это за здание было. Думать надобно, что это церковь. Эти развалины убедили меня в том, что на сем месте некогда величался Капернаум. Ни эта весь, ни Харазин и Вифсаида не удержались верно потому, что христиане боялись жить в местах, проклятых Господом. Кроме вышеупомянутого здания нет ничего замечательного в Капернауме: на месте домов лежат кучи камней черных, обросших высокой травой. Грустно было смотреть на развалины города, в котором жил Спаситель, и если бы Он не проклял Капернаума, то я дерзнул бы вопросить Небо: почему Оно не сохранило такого св. места в утешение всех любящих Господа? Капернаум, низведенный до ада, есть безмолвный проповедник всеведения Иисусова и страшного суда Божия за неверие. Тир и Сидон еще существуют, но Капернаум давно погребен под собственными развалинами. Проречение Господа грозное верно исполнилось над ним.

Оставив Капернаум, мы потянулись вверх к Иордану. Целый час прошел в пути. Мы расположились у самого берега реки, гораздо выше от впадения её в озеро, потому что топкость поля не позволяла нам приблизиться к месту впадения. Здесь Иордан весьма быстр и глубок; вода течет уловами; берега пологи и редко где осенены кустарниками; большей частью они открыты. Иордан извивается свободно по полю. У самых берегов вдруг становится глубоко. Ширина реки здесь не более 7 или 8 сажен. Мой Иван раза три плавал по ней вдоль и поперек, и не мог достать дна по причине значительной глубины и сильного течения. Здесь на мягкой траве мы напились чаю и отобедали. За Иорданом, на возвышении виднелась деревня Телл: тут красовалась некогда Вифсаида-Юлия, и на заречье Господь насытил 5 тысяч пятью хлебами²⁹². По двухчасовом отдыхе мы поехали в Табарию по той же дороге. Погода нам благоприятствовала: было ни жарко, ни холодно. На дороге, недалеко от Магдалы, мы объехали одного пешего араба, который одет был так забавно, что при взгляде на него нельзя было не хохотать: на нем не было ни рубахи, ни исподницы; один распашной камзол, прикрывающий одну спину и чрево, болтался на нем, и оттого все прочие части тела были видны. Арабы терпеть не могут штанов. Ежели они не шли в армию Ибрагима-паши, или бегали из оной, то между прочим потому, что их одевали в штаны. Если бы паша решился устроить бесштанные арабские полки, то ему удалось бы иметь терпеливых и хороших солдат.

Марта 5, Воскресенье. – Желая посетить место битвы крестоносцев с полчищами Саладина под Гиттином и видеть другую Кану, дабы узнать, которая из них есть истинная Кана Галилейская, я поехал дорогой, ведущей в эти деревни. – По долине Гиттинской, увлаженной кровью ратоборцев за Св. Гроб, скоро достиг я до знаменитой деревни. Она стоит под горой, которую арабы называют рогами Гиттина по двум островершиям её, а франкские монахи – горою блаженств, потому что будто здесь Господь изрек девять блаженств. Деревня не велика и не значительна по постройке, но славна несчастной битвой крестоносцев. Здесь совершилось неисповедимое торжество Корана над Евангелием; здесь снова усилился глагол Божий: Иерусалим будет попираем языки²⁹³. Оставив Гиттин, мы перебрались чрез соседние горы, поросшие густою травою, и остановились на последнем склоне, под которым стелется ел-Боттауф, в ожидании отставших людей, моего Ивана и извозчика, которые искали потерянных пальм капернаумских. Около часа мы ожидали их. Нечаянная потеря дала нечаянную находку. На равнинной вершине склона находились развалины, и именно лежащие двусторонние колонны из местного камня. Одна из этих колонн еще стоит на своем месте и у подножия её лежит её голова, т. е. капитель. Колонны не высоки и не щегольской работы. Я назвал их двуличневыми потому, что они, соединяясь спинами с одним камнем цельным, смотрят своими округлениями на две стороны. Вероятно тут был храм, но не известно, в воспоминание какого события построен он. Один из феллахов, которые занимались тут исторжением былий с нивы, на вопрос мой отвечал мне только, что это место называется Муламед, что значит святое место. Не здесь ли Господь провещавал блаженства? Или какое-нибудь чудо сотворил он? Спустившись со склона, мы повернули направо и поехали к Кане, все по правой стороне долины, подле самых гор. Феллахи работали повсюду: кто пахал, кто очищал ниву от былий. Левая сторона этой долины по местам была покрыта водою дождевою; стало быть она туда покатиста. Обширная долина сия весьма плодоносна; почва её жирна, цвету ржаного хлеба, она кругом обставлена холмами. Все посевы выбежали высоко и густо; между травами цвели разнообразные цветы. По окраинам горы, разделяющей долину на две половины, виднелись из-за масличий деревни, из которых одна носит название Рюммане. Вероятно, это древний Раммон, в котором слышен был плач по Сауле (?). Названия других двух деревень забыты мною. По правой стороне долины не было других деревень, кроме Каны и Меиды в самом конце долины. Подъехав к Кане, расположенной на высокой покатости горы, я обрадовался, что мне привелось узнать истину. Поспешно я взъехал на возвышение, – и что же представилось взорам моим! – Пустые развалившиеся деревенские домы, обросшие густою травою. Ни малейшего следа древней церкви, ни одной колонны, ни одной капители нет. Ужели благочестие не воздвигнуло бы здесь церкви, если-бы здесь совершено было первое чудо в Галилее? – Теперь я убежден, что та есть истинная Кана Галилейская, которая находится на прямом пути от Назарета к морю Тивериадскому. Сию Кану называют туземцы просто Каною, а ту с прибавкою – Галилейская. Здесь нет и следов древнего храма, а там видны развалины. Кроме сей второй Каны есть еще и третья, недалеко от Тира; по имени сей-то третьей Каны называется кананейской та женщина, которой веру Господь ставил в образец апостолам, и которая говорила: «и пси едят от крупиц, падающих от трапезы господей своих»²⁹⁴.

Из Каны поезд наш потянулся к деревне Сефурии, древней Диоцезарии или Сепфорису. Мы проехали долину во всю ширину её по прямому направлению к этой деревне. Она построена на склоне живописного возвышения, на самом темени которого одиноко стоит небольшое здание, называемое кастро, т.е. крепостцою. С той стороны, с которой мы подъехали к деревне, домов не видно; и здесь как под горою на поле, так и горы окрест усажены разными деревами, дикими и садовыми, которые развились, и во всем весеннем наряде радовали путника своей зеленью и цветами. Лишь только мы взобрались в деревню по северной стороне возвышения, на самом краю деревни представились взору развалины храма, который был некогда хорош и леп, а ныне обращен в скотское стойло. Спешившись, я долго смотрел печальным взором на остатки церкви, построенной на месте жилища Иоакима и Анны и посвященной, статься может, их имени. Уцелел один славный алтарь с двумя равнолинейными приделами его. Алтарь, как и в прочих замеченных мною храмах развалившихся, устроен в виде полукруга, с вогнутым полукруглым сводом; так же построены и соседние два алтаря. В левой стене, там, где начинался иконостас, стоит небольшая и нетолстая гранитная колонна, – других подобных колонн я не видал; может быть, они завалены землею. Левый алтарь придела весь уцелел; кажется, он пристроен был после, потому что в нем камни свежее, да и кладка и величина их не похожи на камни в других двух алтарях. Думаю, что католики, которые и ныне посягают на завладение сими развалинами, устроили тут малую капеллу. Камень, из которого построен был весь храм, очень ноздреват; время изъело его. Цвет его желтоватый. В правом алтаре помещается какое-то турецкое жилье, или мечеть беднейшая; оно было заперто, и сквозь дверь, хоть и дырявую, нельзя было хорошо разглядеть, что там находится. Церковь была не мала. Но стены её не уцелели; даже и развалин нет. Верно, камни употреблены на постройку домов. Церковь алтарной частью прислонена к горе, а прочими сторонами она открыто стояла. Судя по значительной высоте алтаря, полагаю, что церковь была весьма высока. Архитектурой своей она походит на вирофскую, на севастийскую, на лидскую; следовательно, строена в одну эпоху с ними и по одному вкусу. Между тем как я обозревал развалины, подле спутников моих собралась толпа мусульман, и они выгоняли их с места и из деревни. – «Это место свято, говорили они, здесь мы имеем мечеть свою. Ступайте, убирайтесь, пока вас не прогнали насильно». Спутники мои спорили с ними, кричали, но я заставил их молчать, приказал садиться на лошадей и выезжать из деревни. Открылось, что мусульмане приняли нас за католиков и полагали, что мы приехали осматривать развалины, дабы впоследствии завладеть ими, и потому прогоняли нас неучтиво и борзо. Но когда узнали, что я из Московии, тогда сделались посмирнее, и один из них подавал мне лошадь и держал стремени для равновесия, когда я садился верхом. Все мои спутники осыпали их ругательствами, величая их варварами, разбойниками и пр. Но я вступился за них: «Это не варвары, а люди, которые дорожат и развалинами, как наследием своих отцов. Если католики посягали отнять у них это наследие, ужели они не в праве защищать его? По ошибке они приняли нас за своих неприятелей. А всякая ошибка невольная извинительна. Напрасно вы вините их, черните их. Молчите!» – Все замолчали. Слепой Григорий запел церковный гимн: Иоаким и Анна и пр. и чистый приятный голос раздавался среди масличного сада, расположенного по обеим сторонам дороги. Статься может, в этом саду Анна молила Бога даровать ей чадо, и здесь видела гнездо горлицы, которое внушило ей трогательную молитву ко Господу. – Выехав из деревни, направо от дороги я заметил большое количество воды. Не знаю, лужа ли это, или натуральный источник. Протока я не приметил. Кажется, это сборная дождевая вода.

Вечерело. По горам мы благополучно добрались до Назарета. Я крайне утомился от продолжительной езды; ибо сидел на коне не менее 12 часов.

6 Марта, Понедельник. – Болезненно было пробуждение мое. Все кости мои болели. Я ходил по комнате, как сляченный, как расслабленный. Нельзя было и думать о поездке на Фавор. Мне нужен был покой. Благоразумие заставляло меня укрепить силы отдыхом, а недостаток времени и желание поскорее кончить трудное путешествие торопили меня на Фавор, в Наин, в Эндор и в окрестные православные деревни. Лежа с картой Палестины на рогожке в уголку большой продувной комнаты, я строил и разрушал разные планы путешествия; наконец, избрал следующий план: сегодня обозреть ближайшие деревни Яфу, Меджедел и Магул; завтра посетить только Фавор, и послезавтра – съездить в православную деревню Уламу, и оттуда через Эндор и Наин проехать прямо в Каифу. План был хорош; я выгадал себе лишний денек, задумав из Уламы двинуться прямо в Каифу, а не возвратиться в Назарет. Спутники мои одобрили мой план и решились разделить со мною трудность целодневного путешествия в Каифу, лишь бы не провести лишней ночи в Назарете.

После обеда, часа в два, мы отправились налегке сперва в деревню Яфу, отстоящую от Назерета на полчаса пути в юго-западном направлении. Меня влекло желание видеть родину Зеведеев и вместе знать, в каком состоянии находится здешняя сельская церковь. Это село немалое построено на двух противоположных покатостях одной и той-же горы, имеющей тут вид европейского седла. Низменность между покатостями не застроена и составляет род улицы, разделяющей село на две половины. Домы походят на землянки. Переехав из одной половины деревни в другую, мы остановились на маленькой площадке подле самой церкви. Покамест назаретский проводник ходил за попом и ключом, я рассматривал село и внешний вид церкви. Церковь – низка и походит на обыкновенной дом (впрочем, имеет с лица фронтон SHAPE \* MERGEFORMAT

в виде треугольника). Перед входом в нее стоял один ветхий и подслеповатый старик. «Вот потомок Зеведеев, сказал я спутникам своим, полюбуйтесь им!» И подлинно он не иначе назвал себя перед нами, как потомком Зеведеев и пророка Илии. Проводник наш привел какого-то епитропа церкви с ключем. Попа не было дома. Отперли церковь. Нас поразила не столько необыкновенная скудость её, сколько нечистота. Пола нет, земляной пол – грязный, изрыт яминками, в углах лежал хлам; среди церкви врыт в землю кусок желтой колонны, и на ней поставлена полуразбитая капитель, и это сделано, как говорил староста, для обозначения места, около которого ходит поп с великим выходом. Иконостас каменный; на полках стоят какие-то ветхие иконы, малые, полинялые, безобразные. Царских дверей нет; вместо завесы висит нечистая тряпица; престол кое-как сделан из камней в виде стула SHAPE \* MERGEFORMAT

; и на нем столько навозу, пыли, сору, воску и пролитого масла с лежавших черепков, что я изумился и заплакал. На жертвеннике та же неопрятность. Сосуды – оловянные крайне нечисты. Когда я вынул губку из потира и понюхал, то меня обдал несносный запах. Не знаю, как поп причащается из сего сосуда. Церковь посвящена имени великомученика Георгия. Положив перед иконой денежную милостыню, я вышел из храма с растерзанным сердцем и праведным гневом на пастырей. «Оле, пастыри Израилевы!» прорекал я перед спутниками своими. ΝΒ. Церковь не оштукатурена внутри, покрыта по сухим палочкам землей, заросшей травой.

– «Ежели в других селах церкви еще хуже этой, то я выплачу свои очи», сказал я своим спутникам, и поехал в Меджедел.

Это село отстоит от Яфы на юго-запад, на полчаса пути. Местоположение его ниже Яфского. Оно окружено масличными деревами. Но домы, как и в Яфе, убогие мазанки. Каковы домы, такова и церковь, стоящая почти на краю села. Это убогая и крайне неопрятная хижина, покрытая землей. Вместо дверей вставлена калитка, кое-как сколоченная из сучьев и драничек и запирающаяся засовом. Сквозь дверь видно внутрь церкви. Попа не было дома; вместо его явилась попадья еще нестарая, и, отодвинув засов калитки, растворила нам эту дверь, которая чуть-чуть не упала, а таки повисла на бок на одной нижней пяте своей. Грустное зрелище представилось очам: горшая бедность и горшая неопрятность, нежели в Яфе. Церковь была не метена со времени постройки её. Солома валялась на полу. В Яфе престол, по крайней мере, смазан глиною белою, а здесь складен, как попало, из нетесаных камней, ничем не связанных: того и гляди, что они развалятся. А что на престоле и жертвеннике? Нечего и говорить. Ужасно, страшно! Господь возгремит гневом своим на беспечных епитропов патриарха и на самого его. Христос убежал от них. Церковь посвящена имени Св. Георгия. Подав милостыню попадье и попросив ее сказать мужу, чтобы он отслужил обедню о здравии нашем, мы вышли из храма. Попадья просила нас к себе на кофе. Но мы отказались. Впрочем, после я пожалел, что не заглянул в дом священника, дабы сравнить его с церковью.

Из Меджедела мы отправились в соседнюю деревню Магул, построенную на одном из первых холмов, окаймляющих здесь Эздрелонскую равнину. Издали заметно было на холме какое-то массивное небольшое здание, над которым при одном угле торчало вверх что-то вроде длинной трубы: так показывалась угловая полуцелевшая пилястра с приделанной к ней полуколонной. Поднявшись на этот холм, мы остановились около сего здания. Это была церковь. Священник не заставил нас долго дожидаться. С длинным черным чубуком, и трубкою, и с деревянным ключом тотчас он явился и отпер деревянную, ветхую, дурную дверцу, замкнутую деревянной щеколдою. Внутренность церкви достойна оплакивания. Ни иконостаса, ни икон вовсе нет; на престоле, устроенном в нише стенной, – мерзость запустения, – лежат бутылки, черепки; в добавок в пустых толщах стены лежит солома и ячмень. Судя по грязному полу, думаю, что поп заводит иногда свою лошадь или корову в церковь свою. Я не мог смотреть на этого попа, который казался мне хуже Иуды Предателя. Рассудок мой остервенился на наместников патриарха, и я в глубине души произнес им: анафема. Подлинно эти наместники стоят отлучения от церкви и лишения архиерейского сана за крайне нерадение о пастве, за эгоизм, корыстолюбие и безверие. Есть ли в них вера во Христа, когда они допустили храмы Божии до такого попрания и поругания? лидский архиепископ Кирилл живет в келлиях, расписанных и разукрашенных розами, а церкви Божии находятся в жалком положении. На что это походит? Что это значит? Не обвиняю я попа: он держит церковь, как держал ее отец его. Он темен душою так же, как и лицом. Ему не дали света; ему не сообщили понятий о Боге и церкви; ему не привили с детства страха Божия. Что ж мудреного, если он курит табак в храме и вводит туда животных? От скота нельзя ожидать благоговения человечного к святыне. Но иерусалимские архиереи, привыкшие к благолепию церковному, окруженные богатством! Не простится им грех их ни в сей век, ни в будущий. Горе вам, лицемеры Горе, горе! Виноград Божий отнимется от вас и предастся иным делателям..

Здание, в котором помещается церковь, весьма замечательно по необыкновенной, вычурной, особ<ен>ной архитектуре своей. Оно почти квадратно: не велико и не высоко. Оно складено из огромных камней; стены его весьма толсты. Одна северная стена его уцелела с наружной стороны; все прочие обвалились снаружи, однако-же так, что только наружная отделка их гладкими камнями обвалилась, а самая стена уцелела. На северной стене стоят еще по углам пилястры с приделанными

к ним полуколоннами и четыре полуколонны, все соединяющиеся с самой стеной. Думаю, что подобная уборка была на всех четырех стенах, но по времени отвалилась. Здание было древле выше против нынешнего и, вероятно, завершено было камнями не в роде террасы, а в роде пирамиды. Вход в него был с восточной стороны там, где ныне устроен престол, и потому этот вход завален кое-как отвалившимися от здания камнями. Внутри, против входа прежнего, вся западная стена не имеет никаких ни украшений, ни углублений; но в толстых стенах северной и южной устроены по два широкие, и глубокие, и высокие углубления, так что они приходятся друг против друга: одно из этих углублений ныне пробито насквозь, и через него входят в церковь с юга. С первого взгляда на внутренность сего здания и на устройство его я заключил, что это была древняя фамильная гробница или усыпальница. Очевидно, что в боковых углублениях клали мертвецов; и эти углубления, без сомнения, закладывались каменными дверьми, коих теперь нет, но есть следы рамок для них, вытесненных в стене. В сих-то стенных углублениях лежали солома и ячмень попа. Под ними, верно, находятся еще иссеченные ложи для трупов. Потолок здания устроен сводом. Я лазил на верх сей единственной в своем роде гробницы. По уцелевшему куску кладеных камней видно, что здание было выше нынешнего. А судя по некоторому сходству архитектуры гробницы сей с гробницей Захарии в долине Иосафатовой, я думаю, что крыша была вывершена в виде пирамиды. Там, где был вход древний, стоит еще базис колонны: стало быть и на этой стороне были колонны, а может быть и на всех четырех сторонах. Полуколонны были не цельные, а составные из штучных камней, и потому они развалились и растасканы. На южной стороне здание утверждено как-будто на искусственной каменной площадке. Тут заметен обрыв под гору, несмотря на кучу камней, туда свалившихся от стены и с вершины здания. Поп говорил, что в здании была надпись, но увезена франками. Жаль! Чья эта гробница? Чьи кости покоились в ней? Не знаю. Поп говорил только, что это здание построено эллинами, и что, по преданию, тут скрывались разбойники. Да ослепнет тот, кто взял надпись отсюда! ΝΒ. Я думаю, что стены в настоящем их виде были толщиною около 5 или 4½ аршин.

Осмотрев сие редкое здание, мы отправились в Назарет. Сперва мы ехали по приятной долине, украшенной кустарниками, а потом взобрались на горы, и с западной стороны въехали в Назарет уже вечером, – часов в 5½ пополудни.

ΝΒ. Деревня Магул не есть-ли древняя Авел-Маула, – родина, помнится, Елисея пророка? И не здесь ли было фамильное кладбище Ависаги, которая грела своим роскошным и нежным телом холодное старое тело царя Давида?

7 Марта, Вторник. – Не знаю почему, с каким-то особенным удовольствием я собирался на Фавор и решился целый день провести на этой священной горе, под сенью палатки, которую приказал взять туда. Ударило 8 часов утра, и я выехал из Назарета мимо фонтана, из которого девушки назаретские наполняли свои водоносы водою. Дорога пролегала сперва по выси назаретских гор, впрочем, недалеко от их краев, потом мы спустились в лощину, сбегающую в равнину Эздрелонскую подле горы значительной высоты. Доселе на Назаретских возвышениях встречалась только трава и кое-какие кустарники; а когда стали подниматься из лощины в долину, то взорам представилась целая роща дубовая. Большие дерева только что распустили свои свежие листья. Эта роща в большей меньшей густоте простиралась до самой подошвы Фавора. Дубы не походят на наши листьями, ибо здешние листья мягче, меньше и круглее; но в самом дереве, в толщине его, в коре его есть сходство с дубами нашими. Эти дубы не высоки, но полны жизни, многоветвисты и толсты стволами. Проводники уверяли меня, что в окрестностях Фавора водятся дикие свиньи. Верю. Есть чем питаться им: много желудей растет для них.

Желая посетить деревню Дебурие, в которой есть развалины храма во имя 9-ти апостолов, остававшихся под горою во время Преображения Господня, мы взяли направление к этой деревне. Она мала и незначительна, – стоит при подошве Фавора, на склоне скалистом. Развалины церкви еще видны снаружи, но внутренность осмотреть нельзя было, потому что там помещена деревенская мечеть. Нынешняя деревня Дебурие, должно быть, есть древний Давраф, принадлежавший колену Иссахарову, но отданный левитам; вероятно, эту деревню разумели Евсевий и Иероним²⁹⁵ под именем Дабиры у горы Фавора, в околотке Диоцезарии. Вероятно также, что это – Дабаритта Иосифа Флавия²⁹⁶ в большой равнине.

Из Дебуры мы потянулись вдоль подошвы Фавора, где я заметил, что наплывы каменные сверху вниз простирались промежуточно, как толстые корни огромнейшего дерева. Всход или въезд на гору нимало не затруднителен. Он идет зигзагами по горной тропинке, проложенной с давних времен. В скалистых камнях, лежащих на дороге, высечены были искони ступени для пешеходов и лошадей. Чем выше поднимались мы, обращаясь лицом, то на запад, то на восток, то на север, тем гуще становились кустарники; инде нужно было наклоняться под их ветвями, инде – раздвигать их руками. Все мы взъехали на лошадях на самую вершину горы и остановились на самой средине, которую составляет ровная площадь, засеянная хлебом при восточном конце и покрытая травою далее. Проводники стали живо разбивать и водружать палатку, а мы стали молиться. По прочтении молитв: Царю небесный и пр. мы трижды огласили Фавор умилительным гимном «На горе преобразился еси, Христе Боже, показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху; да воссияет и нам грешным свет Твой присносущный, молитвами Богородицы: светодавче, слава Тебе». Лучезарное солнце в это время ярко светило сквозь чистое голубое небо; умный взор мой всматривался в бездны вечности и зрел Христа в светоносном прославленном теле. Сладкое видение мое в безмолвии прекращено было вопросами спутников моих. Они просили меня рассказать им подробно о Преображении Господа и пояснить причины и цель оного. Все мы чинно уселись под палаткой.

«На Фаворе, начал я проповедовать им, на сей священной горе, где Господь наш Иисус Христос преславно преобразился пред учениками своими, мы не можем избрать другой более приличной беседы, как о дивном событии, здесь совершившемся. Внемлите тому, что дух евангельский будет говорить устами моими» и пр. и пр.

После проповеди я встал и пошел осматривать остатки стены крепостной, начиная от развалин греческого монастыря. Эта стена идет вокруг всей вершины Фавора, по самым окраинам её. Основания её, кладенные из больших толстых камней римской сечки, доказывают, что крепость была построена или перестроена римлянами. Эти основы стены инде выше, инде ниже; большая часть камней лежат безобразными кучами по обеим сторонам её. По местам заметны своды, фундаменты башен и жилищ, глубокие цистерны. Весьма трудно отдать подробный отчет или точное указание: что именно где было. Да я и не мастер разбирать крепостные здания. Как очевидец, я должен сказать только, что я видел двои ворота сарацинской архитектуры, построенные в виде островерхого свода на природных скалах. Одни из этих ворот доселе сохранили название: Баб-ел-Хава, т. е. ворота ветра. Один молодой бедуин, сопровождавший меня, так точно называл мне эти ворота. Отправясь от этих ворот по юго-восточной окраине горы, я заметил глубокий ров, тянущийся вдоль всей этой стороны. Думаю, что тут была и каменоломня; и этот ров образовался по вытесании камней. Отдохнув несколько минут под острозавершенным сводом вторых ворот, не сохранивших своего названия, я спустился в ров, заросший травою, и по нему достиг каменной гряды, служившей вместо натурального моста, ведущего ныне к развалинам франкского монастыря, почти на самом конце юго-востоко-восточной стороны горы. Направо за этой каменной грядой, между кустарниками, заметно, что скала высечена прямо отвесно; видно, и отсюда брали камни для построек. В этом месте, под франкским монастырем, есть пещера, в которую заходят русские поклонники, полагая, что в ней жил Мельхиседек и приносил жертву Всевышнему, и что он из неё вышел навстречу Аврааму, возвращавшемуся после победы над 5-ю царями. Но на этот раз я не знал, что тут есть пещера: о существовании её сказывал мне на другой день в Назарете один старый молдавский иеромонах, который часто ходит туда из Назарета с своим послушником и проводит в ней целые седмицы, завалив вход камнями и запасшись огнем и явствами. Сей же иеромонах говорил мне, что он слыхал от арабов, что в этой пещере делали монету, когда цари управляли Палестиной. Верю преданию сему. Удобно было чеканить монету в пещере и притом в крепости. Чрезвычайно жалею, что мне не удалось осмотреть этой пещеры. Пусть кто-либо другой взглянет на нее оком археолога и опишет ее. Цистерна с водою около франкского монастыря. Она имеет два отделения. Восточные окраины горы, на которых построены были монастыри греческий и латинский, возвышеннее прочих окраин её. Каждое вероисповедание усвояет своему монастырю местность, где Спаситель преобразился. Не утверждаю и не отрицаю ни того, ни другого предания. Для христианина довольно верить, что на возвышении Фавора преобразился Господь, и молить Его о просвещении души и о вечном спасении. Да и событие происходило не на одном аршине земли, а на всей горе. Свет издали был виден; голос раздавался далеко; облако осенило всю гору; глас с небесе слышан был по всей горе. И так вся вершина горы священна. Ежели где, то здесь должно умолкнуть невежественное соперничество греков и латынян.

По обозрении крепостных развалин я отдохнул в палатке и за скромным обедом рассказал своим спутникам историю горы Фаворской от времени Деворы и Варака до султана Бибарса, который разорил все здания на Фаворе в 1263 году, так что доселе они остаются в развалинах.

В час пополудни я опять побрел по окраинам горы, желая насладиться восхитительными видами, представляющимися с вершины Фавора. Сперва я остановился на развалине греческого монастыря и вперил взор свой в отдаленный Аэрмон. Он вершиною своею впивался в небо и, казалось, подпирал его своей белоснежной главой, и пр. и пр.²⁹⁷

Развалины греческого монастыря не представляют ничего особенного ни в местности, ни в постройке. Есть еще следы церкви и келлий, перегороженных узкими коридорами. В стенах доселе видны водопроводные черепичные трубки. На этих развалинах я вспомнил о величии и богатстве России; но, к сожалению, правительство, увлекаемое разными наитиями духа времени, не думает о св. поклонениях. Как бы хорошо воздвигнуть русские обители на Елеоне и Фаворе? Но с немецким, холодным ко всему священному, правительством нашим не сладить!. Синод наш есть собрание голов, слишком ограниченных, и сердец, охлажденных ледяным влиянием лютеранства. Синод наш видит не далее своего носа; он не думает о вселенскости православия. Это муравейник, который прилежно работает для себя и в своем лесу.

На обратном пути с Фавора в Назарет проводник обратил мое внимание на один камень и холм, обделанный террасообразно, на левой стороне от дороги, в долине, между двумя первыми возвышениями, сквозь кои виднеется Малый Аэрмон (За этими возвышениями, спустя несколько пространства дороги к Назарету, следуют другие два возвышения, между коими виднеется тот же Аэрмон, а из дальнейших окраин Назаретских холмов эта гора уже не видна). Камень лежит почти у самой дороги и, по уверению проводника, имеет вид двух горбов верблюда, хотя я не заметил большего сходства с этими горбами: этому камню будто поклонялись в древности жители Тира, построенного на ближнем холме. Холм не велик и загроможден кучей развалин, поросших густой травой. Я видел только цистерну и небольшой кусок колонны. Что это за Тир? Не древняя ли Тирса? Не отсюда ли жители перешли на гору и основали Назарет?²⁹⁸

Назарет построен частью под гребнем горы, при подошве трех её выпуклостей, частью на скате оной. Он спускается сверху вниз или, если хотите, идет снизу вверх. Гора эта имеет здесь вид венца, какой обыкновенно рисуется на старых иконах; в верховья венца и стоит Назарет; латинский монастырь и хан суть крайние здания; за ними начинается уже долины. По одной долине доходят до горы Низвержения, по окраине другой стелется дорога к Эздрелонской равнине. Эти долины, засеянные хлебом, испещренные цветами и кое-где деревами ближе к Назарету, и окаймленные возвышениями, придают Назарету вид весьма приятный.

Назарет постройкой домов превосходит все деревни галилейские и приближается к Вифлеему. Домы все каменные, высокие, с плоскими крышами каменными, в каждом доме непременно устроены по фасадам два большие окна, разделенные одним тонким столбцем. Назарет еще отстраивается после разорений. Домы мусселима и шейха, – православного христианина, у которого я остановился, даже очень изрядны и просторны. В моей квартире три чистых и больших комнаты с потолками деревянными, выкрашенными разноцветными красками, и с деревянными затворами в окнах вместо оконниц. Жители Назарета одеваются опрятнее и богаче жителей других городов. Все девицы и женщины, кроме рубахи, носят разноцветные туники с разрезанными полами и распашною грудью; а на голове род шапочки, повитой сзади длинным шелковым узким покровом, который, будучи передернут через пояс на спине, спускается почти до самых пят. А спереди, по обеим сторонам лица, около ушей, от верха головы до подбородка, все они носят большие монеты серебряные, чисто начисто вычищенные и весьма плотно одна к другой принизанные, так что этот убор кажется несколько похожим на металлические белые поддержки кивера наших кавалеристов, или как бы на два обруча, окаймляющие лицо. Эти обводы вверху шапочки торчат, как два подрезанных рога. Девицы на лбу подрезывают свои волосы, и они спускаются из за платка до самых бровей и закрывают чело. А замужние носят волосы по нашему, или скрывают их под шапочкой. Лучший головной убор весь бывает украшен червонцами малыми и большими. Не только руки, но и ноги у детей даже грудных, равно как и у возрастных, у девиц и женщин закованы в серебряные браслеты, у детей эти браслеты с бубенчиками и они никогда не снимаются. Странно было видеть эти цепи на ногах женщин и девиц; но крошечные дети в этих браслетках, с висящими на них бубенчиками, казались мохноногими голубками. Вся скуфеечка на детях обыкновенно бывает обвешана червонцами или пиастрами, смотря по состоянию. Какое множество монеты портится для головных уборов женского пола в Палестине! Иной старухе нечего есть, просит милостыни, а голова её вся убрана монетами. Вот глупость! Девушки-коптянки носят сверх платья длинные синие покрывала или, лучше, простыни с головы до ног, и при встречи с мужчинами закрывают свои лица, оставляя впрочем свои черные глазки. Все девушки с огромными кувшинами ходят за водою на источник Пресвятой Девы и, надобно сказать, очень ловко носят эти кувшины на головах своих, не придерживая своими руками, и держа их на тряпичном кружке немножко набок. Я едва обеими руками мог приподнять от земли эти кувшины. Можно сказать, что у назаретянок головы и выи – железные. В уборе мужчин нет ничего отличного от убора прочих палестинских арабов. Но и здесь, как во всей Галилее, красная шапочка с кистью закидывается назад головы. – Жители Назарета занимаются тканием полотен и крашением их синей краской.

Город Назарет не велик, но приятен сердцу по многим св. воспоминаниям и св. поклонениям.

1) За городом, на восток, из горы вытекает ключ сладкой воды. На самом месте истока его, по преданию греческой церкви, явился Деве Марии архангел Гавриил и благовествовал рождение Спасителя мира. Этот источник ныне находится внутри большой и прекрасной церкви православной, в боковом особом приделе, под малым престолом. Вход в этот придел прямо из средины церкви; в него сходят по нескольким ступеням; пол в нем и стены выкладены разноцветным мрамором. Но иконостас довольно плох, и престол с сенью деревянной кое-как устроен. На другой день приезда в Назарет я поклонялся Пресвятой Деве и пил воду из источника: ее доставали серебряным маленьким ведерцем, устроенным святогробским архимандритом Иоилем, в память его пребывания в Назарете и выздоровления после тяжкой болезни. В углу алтаря, у самого входа в него, есть узкий сход к самому источнику; один из спутников моих слазил туда и видел там небольшую канавку, проделанную в камне натуральном, по которой вода стекает к городскому фонтану. От близости воды очень сыро в этом приделе, а потому нельзя здесь держать икон хорошей живописи. На третий день приезда, 1-го марта я отслужил обедню в этом приделе. К обедне собралось немало православных жителей.

Нет никакого сомнения в том, что Пресвятая Дева Мария часто бывала у сего источника и носила из него воду, ибо нынешний городской фонтан устроен после. Посему для христианина священно это место. Тут бывала Пресвятая Владычица, водою из него утоляла свою жажду: довольно этого, чтобы идти сюда молиться и учиться смирению и девственности души и тела. Но чтобы здесь происходило явление и Благовещение архангела, это не вероятно. В Евангелии не сказано, чтобы архангел явился Деве у источника; напротив из слов: вшед к ней ангел видно, что посланник Божий вошел к Деве, стало быть вошел в дом, в горницу. Такого дома или горницы не могло быть на самом источнике, ибо этот источник есть единственный вододай для всего Назарета; стало быть всегда он был общим для всех, и мог ли Иосиф иметь дом там, куда со всего города девы стекались за водою? – Весь храм назаретский построен в виде креста, высок, светел и чисто содержится здешними христианами. Кругом его есть каменная чистая площадка, обнесенная каменною высокою оградой. Христиане усердно желают построить около церкви училище и дом странноприимный для поклонников. Из писем наместников патриарха к птолемаидскому архиепископу Прокопию узнал я, что они заботятся о постройке и учреждении здесь училища. Посему, когда здешние старейшины изъявляли предо мною желание видеть детей своих воспитанными в православном родном училище, я утешал их и говорил им, что в иерусалимской патриархии думают помочь им. В собеседовании оказалось, что дети их ходят в латинское училище, о чем они жалеют и сокрушаются.

2) Латинские монахи живут здесь в благоустроенном монастыре Благовещения. Этот монастырь довольно обширен. Он построен на том месте, где жила Пресвятая Дева и где она получила дивное благовестие с неба. На самом месте дивного события построена великолепная церковь. Лишь только войдешь в нее, прямо взору представится та священная пещера, в которой архангел благовестил Смиренной о воплощении в ней Сына Божия. Эта пещера была внутри дома и вероятно составляла нижний этаж оного, где Богоматерь занималась рукоделием и богомыслием. Замечательно, что и ныне назаретянки работают в нижних частях дома, а в верхней комнате только покоятся ночью. Замечательно также, что и ныне в некоторых домах есть пещеры или, лучше, дома пристроенные к пещерам. Я видел мимоходом один такой дом в верхней части города. Не мудрено же, что и дом Иосифа пристроен был к натуральной пещере, где была рабочая и кухня. – В пещеру сходят 17-ю ступенями мраморными. Пол в ней и стены выкладены мрамором. На том месте, где Пресвятая слушала благовестие, устроен прекрасный открытый алтарь, и под ним мраморной звездой означено место стояния Богоматери, а на мраморной стенке читаются слова: Hic Verbum саго factum est²⁹⁹. Здесь-тο душа в безмолвии верою и любовью приобщается великой тайне воплощения. Здесь уста мои грешные лобызали след приосенения Девы силою свыше. Здесь я чувствовал в душе радость, тогда как печаль приклоняла чело мое ко гробу. Я радовался тому, что Бог так возлюбил мир, что и Сына Своего Единородного дал есть и пр. – На левой стороне грота висит из потолка гранитная толстая колонна, которой низ отшиблен и брошен не известно где. Простой народ с благоговением лобызает край её, полагая, что будто архангел перешиб эту колонну своим крылом. В уровень под этой колонной поставлен на полу круглый столб совсем из другородного камня и меньше объемом против колонны. По местному преданию, эта колонна перешиблена была мусульманами в надежде найти в ней сокрытое сокровище. За этой колонной в задней (не боковой) стене есть дверцы; когда католический монах отпер их, то я, к удивлению, увидел там еще две гранитные колонны того же цвета и той же работы, стоящие тесно одна подле другой. И так в этой стороне грота, при входе в него, поставлены были 3 колонны, очевидно, для укрепления натурального свода грота и утвержденного на нем алтаря (если только был алтарь над пещерой во время византийских царей). Висящая колонна однако-же водружена была поодаль от первых двух колонн, очевидно, с целью. Что-же за цель? – Без сомнения, этой колонной обозначено место явления архангела. Эта висячая колонна, должно быть, утверждена вверху свода, и потому она не падает, не смотря на огромную тяжесть. Стояли ли на противоположной стороне грота при входе подобные колонны для симметрии, не знаю. Теперь не заметно никаких следов их. Думать надобно, что их никогда не было. – За алтарем, в углу стены, есть дверь малая; через нее входят по узкой лестнице в другие малые отделения пещеры, кои называли латины спальней и кухней Пресвятой Марии. Очевидно, что по этой скрытой лестнице было сообщение верхнего жилья с пещерой. – Над самой пещерой устроен прекрасный алтарь католический, и потому он очень высок. К нему всходят по двум лестницам, устроенным по обеим сторонам грота, так что вход в грот как бы обхвачен этими лестницами. Лестницы оперилены решетками, искусно сделанными из железа. Самый алтарь не великолепен; за ним есть хор для монахов и в центре хора, по нашему как бы на горнем месте, стоит большая картина Благовещения высокой работы. – По обеим сторонам главного алтаря, во всю длину церкви, есть два придела; запрестольная картина в правом приделе напоминает семейный быт Иоакима³⁰⁰ и Анны. Богоматерь учится читать, и Анна изъясняет ей Писание. В левом приделе запрестольная икона изображает сомнение Иосифа и вразумление его свыше. Все стены церкви были обвешены богатыми штофными завесами по случаю приезда в монастырь католического епископа из Бейрута. Церковь высока, светла и довольно богата.

3) Недалеко от монастыря показывают синагогу, в которой учил назарян Иисус Христос, и из которой они изгнали Его, также – лавку Иосифа, в которой он занимался плотничеством. В синагоге, обращенной в храм, ныне служат униаты. Тут нет ничего замечательного; церковь эта мала, и бедна, и мрачна. – В лавке Иосифа устроена католиками также церковь. На запрестольной иконе представлен Иисус, помогающий Иосифу в древоделии. Это здание древне. В нем нет ничего мечущегося в глаза. У входа в церковь вместо порога служит прекрасная колонна белого паросского мрамора. Заметно, что католики не слишком радят о сих двух церквах. Вход в них не прямо с улицы, а с малого двора, обнесенного стеною.

4) В западном краю города устроена католиками небольшая церковь над тем натуральным камнем, на котором Христос, но преданию, разделял трапезу с учениками своими. В эту церковь ходят также со двора остененного. Престол в ней очень беден. Среди церкви высится скалистый круглый камень, имеющий в окружности 18 шагов и в высоту до 1½ аршина. Поверхность этого камня довольно ровна, на ней есть три ямки; вероятно в них становятся свечи. Камень цветом весь беловат. В соседстве с сим храмом находится церковь маронитская. Любопытство завлекло меня в оную; в первый раз в жизни я был в храме маронитском и узнал, что в нем ничего нет особенного, отличного от обыкновенного храма латинского.

5) На полчаса пути от Назарета отстоит гора Низвержения. К этой горе дорога из Назарета идет сперва по узкой возделанной долине, обставленной хребтами двух гор: горы Низвержения и противоположной ей горы, потом суживается и круто спускается к Эздрелонской равнине. Здесь долина переходит в ущелье дикое, каменистое. С трудом я добрел по камням до места св. поклонения. Здесь гора или, точнее, скала высока, отвесна и страшна; в ней иссечен довольно высокий, но неглубокий и невеликий грот, который служит алтарем для латинских монахов, которые иногда приходят сюда питать мессу свою. В этом гроте, по преданию, пропал из виду евреев Иисус Христос; стало быть, по преданию, Он низвергнут был со скалы, но чудодейственно спасся и скрылся. Это предание не согласно со Св. Писанием, где сказано, что Спасителя повели было на верх горы, но Он, прошед посреде их, скрылся³⁰¹. Из сих слов видно, что назаряне не могли Его низринуть. Стоустое предание, переходя в народ, всегда более или менее портится. Спаситель только доведен был до верха горы: посему она справедливо заслуживает права быть местом поклонения; но надобно кланяться не внизу, а на темени горы, откуда и скрылся Господь незримо для свирепых евреев. На вершине оной древле стоял Назарет; но не известно, когда и почему перенесен отсюда далее за полчаса пути на нынешнее место: это я говорю на основании слов евангелиста Луки³⁰². Назаряне выгнали Господа из нынешнего города и повели на верх горы, на которой был построен древле Назарет. На самой вершине сей горы я не был, к сожалению, и потому не знаю, есть ли там какие-нибудь следы развалин древнего города. Эта гора гораздо ниже противолежащей: вероятно она уравнена была, когда созидали на ней город. Следы развалин могли и не остаться, потому что жители (напр. после землетрясения) могли совсем покинуть это опасное место и переселиться далее в горы и унести с собою все камни. Не трудно перенести с места на место такие деревни, какие находятся в Галилее, и особенно в недальнем расстоянии. Но обратимся к обычному месту поклонения. Не доходя до грота, направо от дороги, в скале выкопана глубокая цистерна в виде Назаретского водоноса и оштукатурена; воды в ней не было и, приметно, никогда не бывает. Но за гротом, очень близко, есть другая цистерна, которая была полна воды, вероятно, дождевой. Я не отведал этой воды потому, что нечем было почерпнуть ее, да она вся покрыта была мелкотравчатой зеленью, какая обыкновенно заводится в стоячих прудах. Спускаясь тут ниже, под гору, я заметил остатки откосных стен, которые служили контрофорсом и вместе фундаментом какого-то здания. Очевидно, тут было жилье или церковь. До постройки зданий гора была почти совершенно отвесна и обрывиста, более чем противоположная, которая закончена вверху несколько конусно. Осматривая дикую лощину, я заметил и в ней остатки стен и углублений, иссеченных в камнях; думаю, что тут труд человеческий удерживал воду, бежавшую сверху. По обозрении сего места я чуть-чуть дотащился до дому от жажды, которой нечем было утолить: я весь изнемог. В Палестине, едешь куда, или идешь хоть на час или на полчаса, бери с собою воду.

ΝΒ. Во все время пребывания моего в Назарете, в каждый вечер посещал меня здешний житель (абу-Назир, который был епитропом церкви, но сменен, вероятно, по подозрениям за сообщение с американскими миссионерами в Бейруте. Это замечательный человек)³⁰³. До поездки в Назарет я думал, что абу-Назир есть униатский поп; но накануне поездки на Фавор, вечером узнал я от ежедневного скучного посетителя, что он сам и есть абу-Назир. Тогда я обратил на него внимание, и оказалось, что он имеет нужду поговорить со мною тайно. Это сделало его еще более интересным, и я дал ему слово посетить его в доме. В этот вечер я прочитал ему и перевел все, что Робинсон напечатал о нем. Мой абу-Назир был в восторге, а его восторг служил доказательством его шаткого православия. Я распрашивал его, как содержатся здешние сельские священники, и узнал от него, что они возделывают землю и сады, и тем живут, а денежные доходы их чрезвычайно малы, напр., за венчание поп берет 20 пиастр., и из них 15 отсылает птолемаидскому архиерею, а себе оставляет только 5. От него же узнал я, что ему хотелось бы отдать свою дочь в монастырь в Иерусалим, но, к несчастью, греческие архиереи не принимают арабок в женские монастыри, и отсылают их в Сайданайский монастырь в Сирии. Разумеется, они нейдут туда, да и не примут их там, потому что этот монастырь один одинешенек во всей Сирии. Абу-Назир уверял меня, что последняя дочь его очень хорошо говорит по ново-гречески и учит детей этому языку, что она в мужском платье читала псалмы в иерусалимской патриархии; что сын его учит турецкому языку, который он отменно хорошо знает, потому что был писарем у мусселима в деревне Джини. Мы с о. Григорием обрадовались, что можем поговорить с абу-Назиром без посторонних переводчиков, и по выходе его я составлял план именно дать почувствовать Назиру, чтобы он осторожен был в обращении с иноверными, что это навлечет на него общее негодование и что он не найдет от русских чаемого покровительства, о котором, как я догадывался, он хотел говорить со мною тайно. Мне также хотелось узнать: не продает ли он книжонок арабских, печатаемых и рассылаемых американскими миссионерами из Бейрута, также где училась знаменитая ученостью дочь его, – диво между безграмотными девушками Назарета! И зачем она жила у птолемаидского епископа Прокопия в мужском платье? Надеялся многое и другое узнать по ходу разговора.

По возвращении с Фавора, как я ни утомлен был трудной поездкой, таки решился посетить Назира в начале темной ночи. О. Григорий и кавас сопровождали меня. Скоро мы дошли до желанного дома, и только что постучались в калитку, нам отворила ее дочь Назира и непрестанно приветствовала нас по гречески: καλῶς ὀρίσατε – добро пожаловали! – до тех пор, пока мы спустились по (кладенным камням) узкой каменной лестнице в глубокий двор. Я дернул за полу о. Григория и сказал ему: отошлем назад каваса, он не нужен будет нам, ибо дочь Назира говорит по-гречески. Но (кавас, не знаю, как остался и) мы не успели отослать его, и он вошел с нами в дом. Абу-Назир встретил нас со всей радостью и почтительностью. У него были гости, – друзы с Ливана, человека четыре, и ужинали. При входе нашем сделалась общая суматоха в доме: друзы покинули ужин, встали и перешли на другое место в огромной избе; один из них, не знаю как, второпях пролил яурт, т. е. кислое молоко, другой уронил светец с деревянным маслом; мы остались впотьмах; покамест подавали нам огонь, дочь Назира непрестанно кричала: καλῶς ὀρίσατε, а ребенок в зыбке плакал и выражал свое страдание общим наречием, свойственным всем зыбочным младенцам. Наконец, с появлением света восстановился порядок. Я просил о. Григория извиниться перед хозяином, что, может быть, мы помешали ему и его гостям, и что мы пойдем домой, и что если угодно ему видеть нас, то он пожаловал бы ко мне с дочерью или с сыном завтра рано утром. Мой иеродиакон со всей быстротой начал пересказывать дочери Назира мою волю. Но что же? Она стояла, выпучив глаза, и ровно ничего не поняла. Оказалось, что отец её хвастун, и что она тщеславная девчонка, – принимается говорить по-гречески, а аза в глаза не знает. Тогда наш кавас передал мое извинение хозяину на арабском языке. Но Назир удержал нас; тотчас снесли сверху циновки и шелковые подушки, и все мы уселись на полу. Так как нельзя было говорить с хозяином откровенно в присутствии друзов, то разговор шел пустой о том, о сем и ни о чем. И тут оказалось, что сын очень плохо разумеет по-турецки. Между тем друзы, увидев, что мы не звери, а такие же люди, как и они, опять присуседились к ужину и доедали остатки оного. Во время их ужина хозяин под предлогом осмотра его нового дома отозвал нас в верхние комнаты, кои суть не что иное, как высокие полати с прозорами в избу. За нами пошел сын его и дочь его. Меня и о. Григория усадили на постланной на полу постели, в которой, мимоходом сказать, прогуливалось величайшее множество блох. Девушка уселась у ног моих и начала изъяснять просьбу отца на греческом языке. Боже ты мой! Если бы нашелся какой грек, который мог бы понять ее, то я назвал бы всесведущим: так дурно она говорила и так непонятно, что едва-едва о. Григорий и я, оба вместе, с трудом, после нескольких вопросов и повторений с нашей стороны, мы поняли, в чем состоит дело. Оказалось, что отец её был несколько лет епитропом назаретской церкви и что его сменили; в замен абу-Назир просит меня походатайствовать у посланника нашего в Константинополе или, если можно, у самого Государя, чтобы его, абу-Назира, сделали русским консулом в Назарете и чтобы дали ему право принимать в его доме всех русских поклонников, и таким образом снабдили бы его грамотами, фирманами, указами. Желая отвязаться от беспокойного назаретянина, я обещался говорить о нем и министрам, и царям, и Богу. В восхищении он поцеловал меня три раза в губы, но не просто, а по-арабски. Сперва он ухмыляясь, подставил одну руку свою под мою бороду, потом легонько дернул за кончики волос, и наконец поцеловал мои алые губы. Такой способ милования вдруг напомнил мне древнейших греков времен Троянских; они точь в точь подставляли свои руки под бороды тех, которых они просили о чем-либо³⁰⁴. Наконец мы расстались.

Арабы весьма тщеславны и легкомысленны. Кроме примера абу-Назира, представлю я и другой. Брат хозяина, у которого я жил в доме в Назарете, желал иметь меня крестным отцом новорожденного сына его. Я объявил ему, что при мне нет денег столько, чтобы я мог одарить его, жену и крестника. «Не надобны мне деньги, – говорил он, – я желаю одного: иметь крестным отцом такого знатного человека, как вы. Большое счастье доставите вы своему крестнику, если возьмете его в Москву и воспитаете его, когда он немного подрастет». Я поверил арабу и даже дал ему слово взять его сына на воспитание, мечтая не на шутку приготовить для Аравии философа, богослова, законодателя, завоевателя, и Бог знает кого. Но что-ж вышло на деле? Съездил я в Тивериаду, возвратился в Назарет: араб и не думал звать меня в крестного отца. Съездил я на Фавор, возвратился в его дом; а он и не являлся мне на глаза. Я поехал из Назарета в Иерусалим, а он не пришел и проститься со мною. Тогда я понял, что он желал иметь крестным отцом не меня, а мое золото, которое раздавал я, как он видел, правою и левою рукою. Не хороша кровь арабская! Деньги для араба – не полбога, а бог. Скажи арабу: Здравствуй! – а он тотчас скажет: бакшиш! И это неоднократно случалось; особенно дети, как только приласкаешь их, они тотчас потребуют бакшиша.

Марта 8, Середа. В 6 часов утра весь поезд мой оставил Назарет и спустился под гору, на поле. Здесь половина его, именно вьючные мулы и кираджии, в сопровождении одного вооруженного турка, отделились от нас и поехали направо до деревни Джебаты, где им и приказано было дождаться нас, а мы поехали скорым шагом налево к Наину и Эндору. Сперва мы шагали вдоль Назаретских гор, но не долго; оставив за собою гору Низвержения, мы почти под прямым углом поворотили к Наину. Фавор оставался у нас в левой руке во всю дорогу; сперва нам видна была западная часть его, а потом открылась и южная. На западной стороне Фавора мало дерев, а на южной еще менее (Помнится, и совсем нет!). Рассказ о. Григория о подслеповатом монахе афонском, который не хотел лечиться, рассказ о лекаре одном, который вставил одному человеку козий глаз, и когда спросил его: видит ли он? – «Вижу отвечал пациент, да мне представляется все один лес» . По дороге до самого Наина нигде мы не переехали никакого ручья, и теперь я не понимаю, как Кисон берет свое начало у подошвы Фавора, подле деревни Дабури, и куда он течет; если бы он стремился к Аэрмону и проходил подле Наина, то нам надлежало бы переехать его или по пути в Наин, или на обратном пути из Эндора; но ни так, ни сяк я не видал Кисона. Ужели этот поток огибает южную сторону Фавора, и из-за Аэрмона, с южной стороны его, проходит по Эздрелонской равнине? Не понимаю. – Но как бы то ни было, по засеянным полям и травистым лугам мы доехали до Наина. Это бедная деревня арабская, состоящая из нескольких хижин. Она построена на подошвенной отлогости Аэрмона, именно под третьей выпуклостью сей горы, считая ее от востока. Напрасно очи искали величественных остатков храма на том месте, где Господь воскресил наинского юношу. Арабов мусульман нечего было и спрашивать об этом: они не знают тем более, что едва-ли давно и поселились они здесь; ибо было время, когда Наин был совершенно пуст, и, следовательно, прервалась в нем цепь словесного или, лучше, домашнего предания. На другом конце деревни, при выезде из оной к Эндору, – налево от дороги, есть порядочная кучка развалин. Но она заросла травою, и лишь по некоторым кускам уцелевшей кладки из немалых тесанных камней можно было догадываться, что тут некогда был храм христианский и что, следовательно, на этом месте последовало чудесное событие. Здесь вдовице возвращен Спасителем единственный сын её. – Это небесная эстетика! Любовь земной матери к сыну тронула любовь Отца небесного, и из лона любви Его единородного Сына излился луч жизни, коснулся сердца и главы юноши, и юноша воскрес. Угадайте, перестали ли течь слезы вдовицы, когда она узрела сына своего сидящего на одре, или они залились слезами благодарности к Спасителю? Я думаю, что вдовица перестала плакать на мгновение: когда сын её ожил, изумление прекратило её слезы. Но когда она обняла сына своего и когда пала к стопам Чудотворца, тогда опять должны были политься из очей её слезы, правое око её источало слезы благодарности, левое – слезы материнской нежности. Милосердие Господа ко вдовице перешло в закон жизни христиан. Не сжалься Господь над вдовицею, не было бы в мире и домов призрения для убогих и страждущих вдов. Нравственная жизнь Господа никогда не прекращалась на земле. Он с нами живет; Он и в темницах, Он и в больницах, и в заточениях, и в горьких работах, везде Он есть: и в доме вдовьем в Петрополе, и в женском старушнем отделении дома призрения в Одессе.

Бросив печальный взгляд на жалкие остатки храма, я повел свою дружину к Эндору. Не более получаса мы ехали от Наина до сей деревни, переправляясь на восток по холмам и подле них. Недалеко от Эндора есть подле дороги, направо, цистерна в горе. Деревня была обширнее. Эндор – малая деревушка, населенная весьма черными арабами, как и Наин, прилеплена к каменной скале, по местам изрытой водою. В этой скале довольно пещер. На восточном конце деревни лежат, как попало, огромные камни, оторванные от скал. В этом-то месте мы поднялись на гору вслед за эндорцем, который взялся показать нам дивный источник. Лишь только мы взъехали на гору, увидели небольшое каменное здание; тут сидели арабы. Это или хан, или мечеть. Отсюда мы подымались немного выше и выше в направлении к западу. Взъезд был довольно затруднителен, и почти перед самым источником мы слезли с коней. (Вообразите себе большой высокий грот, сделанный природою в виде m в каменной скале белого цвета). Проводник между обвалившихся камней, как сквозь ущелье, провел нас к источнику с восточной стороны. Вдруг представился взорам большой, широкий, высокий и довольно далеко в гору простирающийся грот или каменный навес; под ним-то вода вытекает из-под задних стен, и там образует озерко чистой воды; уже из этого озерка по искусственному небольшому, руслу вытекает вода из грота и мелкою струею стекает с горы в деревню, и не знаю, где теряется. Я пил воду: она вкусна и прохладна. Этот источник арабы называют именем деревни. Дик этот грот, из-под которого выходит вода. Судя по изрытым соседним скалам, к коим пристроена деревня, и судя по каменным обвалам, надобно полагать, что в древние времена этот источник был обильнее, и, может быть, в дождливые годы бурно стремился вниз и прорывал скалы. Не здесь ли, подле грота, жила эндорская волшебница? По крайней мере, в этой деревне было место её жительства. Сохранилось название деревни; и близость её к горам Гелвуйским, на которых пал Саул, говорит в защиту мнения, что нынешний Эндор есть тот самый Аэндор, в котором волшебница показывала Саулу тень Самуила. Не удивительно, что она избрала это место для своего ремесла: оно так дико. Воображаю, что эта волшебница была также черна, как и нынешние жители деревни. Она была, вероятно, не еврейка, потому что евреям закон строго запрещал колдовство под смертной казнью. Какая еврейка могла избрать ремесло, угрожающее ей смертью? И волшебница скрывала свое ремесло. Я думаю, что она была ханаанка или египтянка, и что подле источника священного у неё был оракул, с которым тайно советовались суеверные евреи. Надобно полагать, что искусство её было не мало; вероятно, она употребляла те же средства, какими пользовался, напр. Калиостро, при мнимом вызывании душ людей умерших. Строгое приложение закона Моисеева к подобным фиглярам истребило всякое волшебство во Израиле; по той же причине св. писатели не описали нам и фокуса аэндорской колдуньи. Что такое колдовство, и именно вызывание душ умерших? – Есть ли оно одурачение человека суеверного или действительное средство к общению душ? Я думаю, что не душа человека умершего вызывается, а душа живого сообщается на мгновение с духовным миром, и свойственным ей взглядом узнает того, кого ей надобно. Искусство волхвования при сем случае состоит только в приготовлении человека к собственному души его ведению, и в умении разъединять на время душу от тела посредством каких-нибудь курений, оцепевающих на мгновение в человеческом теле жизнь его растительную и животную. Не даром же народы имели своих магов, не даром верили в вызывание духов и в заклинание их. Как могло кому придти в голову: дай-ка я вызову из ада душу моего друга? Скорее некоторые люди, занимавшиеся исследованием трав, могли придти к подобному результату совершенно случайно: напр. при курении, при питии известного зелья душа отделялась от тела, и видела то, чего не могла видеть в обыкновенном состоянии тела. После первого случайного опыта, естественно, могли быть и повторяемы эти опыты; и вот жрецы не для обмана, но в удостоверение бессмертия человеческих душ и стали иерофантами показывать души. Их ошибка состояла только в том, что они верили в могущество своих заклинаний и средств, а дело состояло в расстройстве духовной и телесной жизни того человека, для которого и при котором совершались заклинания. Может статься, и жрецы понимали свое ремесло, как я понимаю его, да только не открывали тайны профанам. И так я верю, что душа может видеть душу при известных условиях или состояниях нашего тела. Но не верю, чтобы человек помощью слов, и формул, и курений, и зеркал мог вызвать душу из рая или ада.

Из Эндора мне хотелось заехать в христианскую православную деревню Уламу и осмотреть её церковь. Но немалое расстояние и опасение не попасть в Каифу в свое время заставили меня отложить поездку туда, и вот мы поворотили своих пегасов, спустились из Эндора на Эздрелонское поле, и марш-марш к Жебате, где дожидалась нас половина каравана. День был жаркий. На ¾ часа остановились мы для отдыха подле развалившегося хана Мецраа. Тут было много воды. Не здесь-ли полно вытекает и Кисон? Отдохнули; со времени выезда нашего из Назарета прошло 7 часов. Ударил час за полдень. Надлежало торопиться в Каифу, и вот мы пришпорили своих плохих коней и не в продолжительном времени присоединились к нашему каравану у Джебаты. Эта деревня лежит на первом склоне холмов, окаймляющих Эздрелонскую равнину. Вероятно, она есть та Гавафа, о которой упоминают Евсевий и Иероним, помещая ее у пределов Диоцезарии (Сепфориса), подле великой равнины Легио или Эздрелона (Onomast. Art. Gabathon: «Et alia villa Gabatha in finibus Diocaesareaee juxta grandem campum Legionis³⁰⁵»)³⁰⁶. Эта деревня нигде в Св. Писании не упоминается. Я не заезжал в нее; она осталась влево: издали видны были какие-то стены, верно, развалившегося хана.

От Джебаты мы проехали в северо-западном направлении на деревню Семуниэ. Эта деревня очень мала и ничтожна. Две или три пары избушек торчат среди поля и напоминают древний Симониас Иосифа Флавия, который помещал его на холмистом околотке, на север от Эздрелонского поля. Здесь римляне покушались напасть ночью на Иосифа Флавия и взять его в плен. (Joseph, vita § 24 Reland. Palaest, p. 1017). Подле деревни есть два источника; один вытекает из горы близ деревни, и тут колыбель его обделана камнями. Воды не много, но она сладка, вкусна и чиста. Подле сего источника мы еще раз дали роздых утомленным своим пегасам и пообедали, чем Бог послал. Другой источник вытекает из горы гораздо выше упомянутого. Вероятно, летом он пересыхает, а при нас он струился тихонько и впадал в первый источник; воды того и другого теряются в поле за деревней. Роскошный хлеб на поле обличал плодородную почву. Чтобы арабам развести здесь плодовитый сад? Но феллахи так угнетены здесь и так не уверены в своей собственности, что им и охоты не приходит заводиться надлежащим хозяйством. Европейцы обвиняют их в лености: они не справедливы к ним. Надлежало бы обвинять правительство, которое не только не поощряет сельской экономии, напротив разоряет деревни: то войска, проходя грабят их, то молодых людей всех заберут в солдаты без всякого разбору и на веки. Можно ли же феллахам радеть о полях при таком гадком правительстве? Поселяне нигде не ленятся и не разбойничают; я разумею массу, а не частные лица. Правительство делает их или хорошими, или дурными. Напр. кто виноват, что морлаки в Далмации не имеют рубах и разбойничают? Фердинанд, император Австрии. Вместо того, чтобы посылать огромнейшую сумму на Гамбург погоревший, лучше бы он сделал, если бы половину оной раздал морлакам на рубашки или купил бы им полотна. На невнимательность правительства австрийского к славянам они отвечают ружейными выстрелами.

От Семуниэ дорога поворотилась прямо на запад. Проехав небольшую деревню Джебу, населенную чернейшими арабами и обсаженную густо-на-густо растением, называемым тысячелетники, мы спустились в поле, покрытое густой травой и, проехав его, стали подыматься на возвышение, усаженное прекрасными дикими деревами. Вся холмистая часть правого берега Кисона покрыта лесом, разумеется, недремучим, редким, впрочем, весьма хорошим. Многие высокие кустарники цвели роскошно; особенно один кустарник цветом и видом походит на жасмин. В этом лесу кочевали цыгане. Переехав лесистый хребет, мы спустились в лощину и потом скоро выехали на ровное поле, откуда вдали видно было море и вся Акрская равнина. Это поле было топко. Копыта конские глубоко вязли в грязи и воде. Наконец, описав кривую линию по этому полю, подле ел-Гарти, в котором я не приметил ни одного живого существа (не помню: деревня это или хан; кажется, хан), мы переехали чрез Кисон не по мосту, мосту, по калинову чисту, а просто по воде. Кисон здесь узок: все русло будет не более 2½ сажен ширины. Вода в реке чиста, но не глубока. Кони замочили свои ноги немного выше колена. Вода текла весьма тихо, лучше сказать, как будто стояла. Берега Кисона пологи и обросли осокорью, камышом, и редко где низменным кустарником. Эта река змеится по ровному полю и инде образует заводи, в которых кочует бесчисленное множество квакушек, которые квакают точно так же, как и их сестрицы в волынских лесах и в Радзивилове, где они надоели мне в проезд мой из России в Австрию в 1841 году, в мае месяце. Так вот знаменитый Кисон, обагренный кровью воинов Сисары, лжепророков Иезавели, крестоносцев, турок и солдат Наполеона! Я отведал воды кисонской: она показалась мне тепловатою, но вкусною.

По переезде чрез Кисон дорога до самой Каифы пролегает подле самого Кармила; инде мы касались самой подошвы священной горы, большей частью ехали не далее 20 и 30 сажен от неё. Судя по глазомеру, Кармил ровной линией вытягивался к морю. Сначала я долго любовался им, пока вечерний сумрак не покрыл его своим темным покровом. Он бросил свою длинную тень почти на всю равнину: лишь противоположные горы синие и поле у подошвы их освещало солнце; но и то не надолго. Как неожиданно и быстро скрывается солнце в горах и за горами!!. Видишь, как тени быстро мимо идут. Много выпуклостей он имеет, и между ними в лощинах, более или менее широких, растут дерева, которые снизу казались, как кудри, украшающие чело Кармила. Чем далее к морю стелется гора, тем реже и ниже становятся дерева. Почти на средине горы, недалеко от первой деревни, вдруг Кармил отступает от дороги и стелется полукружием, впрочем, так, что в обоих краях дуги стоят два высокие, толстые и круглые холма, как две башни, между коими есть ход в полукружие. Из-за этих холмов виден один лишь верх полукружия; и оно представляет из себя приятное зрелище. Тонкие гребни сего полуциркуля, раздельные, казались, как венцы, из-под которых горные кудри ниспадали на плеча Кармила: это – дерева. Вечерний сумрак, как тончайшая дымка, покрывал эти кудри и этот сумрак соткан был из чудного слияния теней и света солнца, которого последние лучи догорали на вершине Кармила. Величествен и прекрасен Кармил в этом месте! Это – Божья гора. Я думал, что на этом месте сошел огнь с неба на жертву Илии; но я ошибся. Дивная жертва принесена была грозным пророком на самой последней, юго-восточной вершине Кармила, как увидим ниже. Миновав это место, мы въехали в масличный сад, и потом наткнулись на деревню. Солнце совсем скрылось под горизонт; стало темненько. За масличиями, около Кармила, цыгане разбили свой табор; в деревне все суетились: пастухи пригоняли скот, женщины и девушки носили на головах кувшины с водою, арабы, зевая, курили свои трубки, в цыганских шатрах курился дым, и крик детей смешивался с пением ослят и блеянием черных коз. Вечерний сумрак встревожил нас; опасаясь цыган, мы пришпорили своих усталых коней, и поехали поскорее. Сравнявшись со второй деревней, сквозь мрак я еще видел большое стадо черных коз, попарно сходивших с покатистого каменного наплыва выше деревни, но близ оной. Издали это стадо казалось стаей черных птиц, покрывших густо скалу. Наконец, сделалось очень темно, а до Каифы оставалось около получаса пути. Впотьмах вдруг мы въехали в воду не мелкую, но и не глубокую, подле самой горы, и среди камней, спотыкаясь, спасаясь, сжав сердце, проехали кое-как по ней. В темноте нельзя было разобрать, что это за вода, озерко или болото, или просто лужа. В действительности, как после я узнал, это было озерко, вытекающее из-под горы и очень небольшое, но впотьмах оно показалось довольно длинным. Миновав это место, мы почти ощупью или, точнее сказать, чутьем доехали до Каифы и уже часов в 8½ или, может быть, и в 9 слезли с коней у дверей дома, занимаемого нашим агентом Аверино. Его не было дома. Он уехал в Бейрут. Но его брат принял нас и упокоил с полным радушием славянина. Дай Бог ему доброго здоровья и успеха в торговых делах!

Марта 9, Четверг. – Недолго пробыл я в Каифе. Сердце мое горело желанием отдохнуть на Кармиле и видеть школу пророков и место, где огнь сошел с неба на жертву Илии. Утром, покамест вьючили мула и приготовляли лошадей, я ходил помолиться в здешнюю православную церковь. Она кругом обнесена каменной высокой оградой, за которой около всей церкви есть просторная, камнем выстланная площадка. Церковь, посвященная пророку Илии, не велика, но и не мала; она недавно выстроена усердием и иждивением здешнего православного общества. По расспросу, оказалось, что иерусалимская патриархия не дала ни парички на устройство сего храма. Он светел и содержится в отменной чистоте. Среди церкви висит хорошенькая хрустальная люстра. Подле неё вчерне состроены из камня кельи для священника, для училища и для поклонников, едущих из Бейрута в Иерусалим. Но ни дверей, ни окон, ни полов еще нет. Христиане здешние не богаты и не в состоянии вскорости отделать недоконченное. Я возрадовался духом при виде хорошенького храма, который после назаретского есть самый лучший храм во всей Палестине, и подал небольшой вклад. Жаль, что старого священника не было в городе, – я похвалил бы в глаза его и его паству.

По обозрении церкви я выехал из Каифы со всеми спутниками своими, и через полчаса мы были уже на вершине Кармила. По личной рекомендации брата нашего агента, нас приняли в монастырь и отвели для меня и о. Григория очень хорошую комнату в гостинной половине обители, первую от общей залы, где стояла вся нужная мебель и две железные кровати с полотняной сенью или палатками, а для людей и спутников отвели людскую комнату в коридоре, примыкающем к гостиной, зале – тоже, с готовыми постелями. Здесь я нашел отличный готовый стол с вином. Монах гостинник, патер Анжело, который есть вместе и доктор и аптекарь монастыря, полюбил нас и иногда потчевал ликёром после обеда.

День еще с утра был пасмурный. Но после обеда, так часов в 12, с запада набежали тучи и пролились на землю обильным и сильным дождем. Посему во весь день я не выходил из кельи, отдыхал, писал свой дневник (настоящий дневник пишу в Иерусалиме), расхаживал по общей зале, заложив руки за спину, и переносился мыслью туда, где меня любят, т. е. в доме моей матери, родных, друзей. В одном саду я оставил свою любимую розу, которую, бывало, поливал, миловал, целовал. «Ненаглядная роза! Милая роза! Не увяла ли ты без меня? Иль, может быть, цветешь не так роскошно, как в те годы, когда я каждый день любовался твоею величавою и нежною красотою? Ах! да не коснется тебя никакой тлетворный ветер; пусть мимо тебя пронесется вихрь бурный; да освежают тебя росы земные и росы небесные. Не теряй ты своей свежести и красоты, сбереги их для моих очей, для моей души. Вот еще время и еще полвремени и я увижу тебя. Ах! Это видение будет райское наслаждение». Так я лепетал, смотря в небольшой огород монастырский, где посажены только молодые кипарисы. Воображение мое переобразовало его в мой сад.

После ужина патер Анжело предложил мне записать свое имя в книге, в которой все пилигримы оставили свои имена. Перелистывая книгу, от нечего делать, я нашел в ней множество имен иностранных и ни одного русского. Пилигримы по большей части писали только, что они остались отменно довольны гостеприимством кармелитов. Немногие писали и стихи. Один поп католический исписал целую страницу на французском языке: в поэтической прозе он выразил свое обращение к горе Кармильской и исторические воспоминания о ней. Тут я узнал, каким образом Пресвятая Дева прозрела на Кармиле свою будущую судьбу. Она духовными очами внезапно видела легкое облако, которое, однако-же, обещало проливной благодатный дождь. Вот самые слова её, как их выразил француз на своем языке: «Je ne vois rien, si non une nuée legère qui devait donner une grande et féconde pluie»³⁰⁷. Облако есть сама Пречистая Дева, а дождь есть Иисус Христос и спасение мира им. Как прилично это видение девственной Избраннице Неба! Чистая душа Её могла избрать лишь чистейший символ для выражения сильного предчувствия её. В символе её заметно и смирение, и девственная чистота. Легкое облачко прольет вечное и всеобщее благословение. Не представилась ей судьба её в виде румяной блестящей зари или радуги; нет, смиренная душа её избрала символом облачко чистое, легкое. Мне нравится это предание кармелитов.

Марта 10, Пятница. – Монастырь кармелитов есть не что иное, как огромный трехэтажный дом – ровный четвероугольник. Самую средину дома занимает главная церковь, посвященная имени Богоматери. Вход в нее через небольшие сени прямо со двора. Вышина её с куполом немного превышает все здание. Бросаю на бумагу несколько заметок об этой церкви. Над дверью её, снаружи, на мраморной доске высечена и прочернена следующая надпись:

† I Μ I GREGORIUS. XVI. Р. О. М. ECCLESIAM. НАNС ORDINIS. CARMELITICI. CAPUT BASILICAE. МINORIS TITULO. JURIBUSQUE DITAVIT LIT. DATIS. IN FORMA. BREVIS. V КAL. DEC. A. D. CIO. IOCCC. XXXIX.³⁰⁸

Эта надпись говорит, что нынешний папа Григорий XVI снабдил эту церковь титулом и правами, снабдил грамотой от V календ, декабря 1839 года. – Лишь только войдешь в храм, другая латинская же надпись на полу, почти у самого порога церковного, мечется в глаза:

QUOD HEIC IN TEMPLO CERNITUR EXTRUCTUM DЕ NOVO ARGILО DАРЕDОN IUSTINIANI FRATRES EORUMQUE SODALES PARTENOPEI CIVES POST LACRIMABILEM EVERSIONEM IN CULTUM NITOREMQUE LOCI DEIPARAE VIRGINI DE MONTE CARMILO DEVOTI ANIMI SIGNUM POSUERE ANNO A REPARATA SALUTE MDCCCXXXVII.³⁰⁹

Церковь имеет вид круга; она освещена из купола, который выше крыши дома. Пол в ней весь устлан мраморными плитами в виде круга с лучами, так что каждая штука сложена пополам из белого и синего мрамора. Работа сия чиста и нежна. Направо и налево церкви, в нишах, есть два малые алтаря с посредственными картинами запрестольными, которых смысла я не мог угадать, а спросить монахов не хотелось, потому что картины не стоят внимания. Главный алтарь, посвященный Божией Матери, устроен над той пещерой, в которой скрывался человек Божий Илия от гонения Иезавели, и потому он возвышен; несколько ступеней с правой и левой стороны ведут к этому алтарю. Сия пещера иссечена в белокаменной скале со сводом. Сия пещера зрится прямо против входа в церковь. Пять ступеней от уровня пола ведут в нее, и при входе она поддерживается 4-мя тонкими колоннами, иссеченными из местного простого белого камня. В пещере устроен престол очень обыкновенный; но деревянная статуя Илии очень хороша, выразительна. Пророк, одетый сверху козьей кожею (милотию), представлен в то мгновение, когда он думал, что погибла истинная вера в народе Божием, и он просил себе смерти. Вся эта фигура обвешена разными привесками. Пред престолом, на правой стороне, есть небольшое отверстие, заложенное подъемным камнем: там-то, по преданию, и скрылся пророк. Я смотрел в отверстие: там довольно узко и низко место. Вся пещера в длину 7 шагов и столько же в ширину, а в высоту 3 аршина. Над этой пещерой устроен главный алтарь церкви, посвященный Божией Матери, и потому восходят к нему по двум лестницам справа и слева, в коих по 11-ти ступеней. Вместо запрестольной картины поставлена статуя Богоматери, довольно изрядная; но я не люблю статуй в церквах: они производят во мне отвращение, напоминая времена идолопоклонства. По обеим сторонам киота, в котором поставлена статуя, в небольших ковчежцах, за стеклами, хранятся мощи. Пред алтарем весь пол очень искусно сработан из узорчатых кафлей. На правой стене алтаря повешена очень хорошая картина работы маркиза Пасторе. Из надписи на ней видно, что она прислана сюда в подарок комитетом Св. Земли и Сирии. Итак, во Франции есть комитет – а что делает Россия?........... ³¹⁰

..................

Католики имеют свои журналы............

Чем объяснить это? Единоверие греков, владеющих главными поклонениями, недостаточно для объяснения сего нравственного явления. И грузины суть единоверцы с греками, однако-же имели свои монастыри. До Петра Великого Россия была слаба; после Петра, который замышлял перенести в Россию весь Гроб и Голгофу со скалами,

Век Екатерины был век военного шума и столичного .; в этот век и в царствование Павла и Александра.............

по всем церквам для сбора денег .......... ;

а ежегодно высылается к патриарху иерусалимскому до 50 тыс. ассигнационных <рублей>, кои пропадают в бездонной бочке сего патриарха ...... ;

не было никаких особенных статей касательно Палестины. Наши .…..Бога ..всеобъемлющих целей. Да погибнет ..огня и меча ..! Записывая эти строки, я чувствую в себе ревность Илиину. – За главным алтарем нет ничего замечательного; на голых стенах полукружия висят три гипсовые отдельные изображения сцен жертвоприношения Илии и жрецов Ваала. Первая сцена представляет жертву идольскую, вторая жертву Илии, третья заклание жрецов. Работа очень выразительна; каждая фигура, а их много, имеет свое особенное выражение. Пророк на всех 3-х сценах представлен спокойным и величавым. В правой стене алтаря есть дверь, ведущая в темный придел Илии пророка, где есть и маленькая деревянная статуя его очень выразительная. Пророк избивает жрецов Ваала: под ногою его лежит жрец, умоляющий. Над входом в церковь устроены хоры, где поставлен и орган, впрочем старый и довольно плохой. При мне монахи починивали и настраивали его. Монастырские кельи расположены кругом этой церкви; ход в них через пространные и светлые коридоры. Внизу, направо от церкви, есть аптека. Патер Анжело заведует ею. Из разных трав Кармильской горы он составил эссенцию под названием Specifico del monte Carmilo. Эссенция имеет вид красный и довольно спиртозна, когда разотрешь ее на ладони. Патер Анжело лечит не только монахов и странников, но и в Каифе и в окрестных деревнях. «Все арабы, малые и старые, знают меня в околотке, и нередко я посещаю их убогие хижины и при помощи Божией возвращаю здравие недужным», – говорил мне Анжело, когда я осматривал аптеку. Замечательный человек – патер Анжело! Тонкий, сухощавый, белокурый монах, – он приехал сюда из Рима, и с величайшим терпением, смирением, кротостью и любовью ко всем, какой бы веры они ни были, он служит гостинником, принимает, угощает, провожает гостей посетителей обители, смотрит за аптекой, лечит, кто его попросит. Это добродетельный человек. Навсегда сохраню я приятное и назидательное воспоминание о нем. Он, как друг, как брат, заботился о упокоении меня. Когда приехал в монастырь французский консул и не хотел видеть меня, запирал меня в моей комнате и не хотел, чтобы я проходил в его присутствии через общую залу, то патер Анжело открыл мне ход через другие гостинничные комнаты и уговаривал меня тихо, ласково, чтобы я равнодушно перенес такое стеснение. «И нам надоел этот консул своими взыскательными требованиями и капризами, – говорил искренно добрый кармелит. Потерпите, ради Бога: в воскресенье он уедет в Иерусалим ровно в полночь». Я отвечал ему на просьбу его совершенным послушанием и исполнением оной. Какой нехороший человек этот консул! Один проезжий поп католический говорил мне в Кармелитском монастыре, что консул родом корсиканец, служил пажем при Наполеоне, и был с ним в кампании 1812 года, два раза ранен русскими, и в третий раз бит нагайкою казацкою. Так вот почему он не хотел видеть и меня; он думал, что и у меня под рясою есть нагайка. Ну жаль-же, что казаки мало били его и мало проучили его. Впрочем, может статься, что казак и одним ударом вышиб у него весь ум из головы. Недаром же он так глуп и зол.

Кармелитский монастырь построен почти на самом конце горы монахом Жан-Баптистом. Любопытна простая история этого замечательного человека.

Вот она. Кармелитский монах Жан-Баптист, родом из Фраскати, потомок древней фамилии Кассини, – чистая кровь римская, – в 1819 году жил в Риме и отсюда послан был в Св. Землю в качестве архитектора с тем, чтобы он придумал средства к восстановлению разрушенного монастыря Кармелитского, который до времени крестовых походов был обитаем монахами греческими, а с сего времени – латинскими. После урока, понесенного Бонапартом под стенами Сен-Жан-Дакра, турки завладели этим монастырем, убили всех раненых французов, рассеяли монахов, разрушили ворота и окна, и покинули св. убежище необитаемым. От монастыря ничего более не оставалось, кроме стен поврежденных, а из числа братства оставался только один монах, который проживал в Каифе, когда Жан-Баптист получил повеление от своего главного ордена отправиться на Кармил и узнать, в каком состоянии неверные оставили святой жертвенник Божий, и какие можно принять средства к восстановлению его.

Время для этого св. дела было выбрано неблагоприятное. Тогда в Акре был правителем известный Абдалла-паша, питавший глубокую ненависть к христианам. Он написал к султану, что монастырь Кармильский, как место крепкое, может служить убежищем врагов его, и испрашивал позволения разрушить его; позволение легко дано было. Абдалла взорвал на воздух обитель, и посланный из Рима видел, как взлетели на воздух последние остатки здания, которое он починить прибыл издалека. С сих пор вся обработанная земля в окрестностях Кармила сделалась дикою: тигры и рыси, изгнанные соседством человека, вновь явились по удалении его; и арабы, и шакалы, – эти дети пустыни, приходили ставить палатки и рыть норы среди развалин дома Божия. И там, где прежде было гостеприимство, как на Сен-Бернарде, путешественники погибали от ножа бедуинов или от зубов диких зверей. Это было в 1821 г. Нечего было делать на Кармиле, и брат Жан-Баптист возвратился в Рим.

Впрочем, он не отказался от своего проекта. В 1826 году он отправился в Царь-Град и, благодаря кредиту Франции и настояниям посланника, получил от султана Махмуда фирман, которым дозволялось ему построить монастырь; тогда он прибыл в Каифу и нашел последнего монаха уже умершим.

Тогда он один одинешенек взошел на священную тору, сел на обломке византийской колонны, с бумагою и карандашом в руках, и тут как зодчий, избранный для обновления дома Господня, начертал план нового монастыря более великолепного, чем все те, какие когда-либо существовали; потом составил смету; смета восходила до 350000 франков; наконец чудный архитектор, который строил обитель мыслью, пошел в первый попавшийся дом просить куска хлеба для ужина.

На другой день он начал заниматься приисканием 350000 франков, так нужных для выполнения святого дела. Первая забота его была о том, чтобы доставить доход братству, которое еще не существовало; он заметил в 5-ти часах расстояния от Кармила и в 3-х от Назарета две водяные мельницы, брошенные или от войны, или по тому, что вода, приводившая их в движение, была отведена в сторону. Он искал эту воду так прилежно, что недалеко оттуда нашел источник, который посредством водопровода он и провел до мельниц. По окончании сей работы, уверенный в возможности двигать мельницы, он занялся приобретением их.

Эти мельницы принадлежали одной друзской фамилии, состоящей из 20-ти лиц. Это семейство не хотело расстаться с куском земли, завещанным ему предками, даром что он ничего не приносил: оно боялось сделать нечестивое дело. Брат Жан-Баптист предложил ему отдать в наймы этот кусок, и глава семейства согласился на это условие. Доход мельниц должен был разделяться на три части: одна часть владельцам и две наемщикам; ибо наемщиков должно быть два: один привносил свою индустрию и это был брат Жан-Баптист; но надлежало, чтобы другой дал деньги на издержки для обновления мельниц и для постройки водопровода. Брат Жан-Баптист нашел одного друга своего турка, с которым он познакомился в первое путешествие свое, попросил у него 9000 франков для трудного предприятия, и турок привел его к своей сокровищнице; ибо турки, не имея ни ремесла, ни лихвы (доходов), и поныне, как в Тысяче и одной ночи, имеют бочки золота и серебра. Брат Жан-Баптист взял оттуда сумму, в которой он нуждался, в уплату оной представил третью часть доходов с мельниц, и благодаря этому первому займу, архитектор мог положить основание своего огромного предприятия.

Знаете ли вы что-нибудь великое гораздо проще этого христианина, который идет просить денег у турка для постройки дома Божия, и что-либо простое гораздо величнее этого турка, который ссужает христианина деньгами.

Но это не удивительно; ибо возобновление Кармильской обители было дело в пользу не одной религии, но и человечества. Кармил есть священная гостинница, куда принимаются поклонники всех вероисповеданий, несчастные всех стран, и где прибывшему довольно сказать: брат, я голоден и утомлен, чтобы найти пищу и ложе.

Вскоре брат Жан-Баптист отправился за первым сбором, предоставив одному умному неофиту заботу об устройстве водопровода и о починке мельниц. Перед отъездом он писал, что те, которые хотели бы присоединиться к супериору кармелитов восточных, приезжали бы, потому что обитель в короткое время будет готова для принятия их. С тех пор он прошел по берегам Малой Азии, по островам Архипелага и улицам Константинополя, прося всюду милостыни во имя Господа, и, спустя 6 месяцев, возвратился с 20000 франков, коих достаточно было для первых издержек на главное здание. Наконец, в праздник Corpus Domini, ровно 7 лет спустя после того, как Абдалла-паша подорвал стены древней обители, он положил в основание первый камень новой обители. Но под конец года эта первая сумма истощилась. Тогда брат Жан-Баптист отправился в Грецию и Италию, и, собрав значительную сумму, он пришел на Кармил в другой раз, чтобы усилить жизнь в памятнике, который продолжал вырастать, и который в эту эпоху был уже довольно отстроен, чтобы дать гостеприимство путникам. Ламартин, Тайлор, Шампартен и Даузац жили там во время путешествия в Палестине. Таким образом, не утомляясь, брат Жан-Баптист, ныне 60-ти летний старец, совершил свое дело: одиннадцать раз он отправлялся с Кармила и одиннадцать раз возвращался. В течение шестилетних поездок он обошел все полушарие: он ходил в Иерусалим, в Дамаск, в Бейрут, Тир, Сидон, Яффу, Розетту, Александрию, Каир, Раму, Триполи, что в Сирии, на гору Ливанскую, в Смирну, Мальту, Афины, Константинополь, Тунис, Триполи, что в Африке, в Сиракузы, Гергент, Палерму, Тарент, в Алжир, Тунис, Гибралтар; он проник даже до Марокко. Он прошел всю Италию, всю Корсику, всю Сардинию, всю Испанию, часть Англии, наконец Францию. Во всех сих странах и городах брат Жан-Баптист собрал 230000 фр.

Я видел этого брата в прошлый проезд через Кармил: ныне он уехал в Рим. В наше время неверия в этом человеке есть сердце, которое бьется верою в Бога и любовью к ближним. ΝΒ. Это известие занято мною из французского журнала La Presse, n° du 31 mai 1837, где оно помещено было известным писателем Александром Дюма.

NB. При мне отделывались шкафы для библиотеки.

На самой закраине горы стоит большой дом, построенный Абдаллой-пашею, для приема странников. Но ныне этим домом владеют кармелиты, вероятно, по договору с пашей акрским. Кругом Кармелитского монастыря есть низменная каменная ограда.

Осмотрев здания монастырские, я спустился под гору по тропинке, проложенной в западной крутой окраине оной, нетерпеливо желая видеть большую пещеру, которую называют школой Пророков. Желание мое исполнилось. Пещера или, лучше, большая высокая четвероугольная комната шириною в 12 полных шагов, длиною в 10, высечена из горы, так что все стены её и потолок довольно ровны и гладки. Я воображал, что найду здесь природный, неправильный, темный, дикий грот, а нашел правильную комнату. В стенах оной нет никаких углублений или мест для алтарей; только в левой стене высечен грот со сводом длиною в 6 шагов, шириною в 5 и высотою в 3½ аршина. В этом-то гроте, по преданию, пророки Илия и Елисей сидели и поучали своих отроков вечным истинам. Не оспариваю предания, но думаю, что вся эта пещера и с гротом гораздо древнее времени Илии и Елисея. По археологическому чутью, я отношу начало её к тому времени, когда туземцы обожали гору Кармил и, вероятно, приносили в этой пещере свои жертвы или, по крайней мере, курения. Еврейские пророки никогда не жили в пещерах и не выделывали их. Около этой пещеры есть запустелые здания: они незначительны и незанимательны. Не знаю, кому они принадлежали и принадлежат; кажется, тут жили турки; ибо есть памятники турецкие на могилах.

Вход в пещеру означен молодой пальмой. Она походит более на могилу, чем на жилище или на школу. Она очень хороша в своих пропорциях. Свет проникает в нее через одно отверстие, которое служит вместе и входом; этого света недостаточно для освещения всех частей её. В праздники пасхальные латины, греки, турки и армяне ходят сюда в процессиях и зажигают лампы, свечи; тогда только можно схватить все подробности этой пещеры. Стены соединены между собою плотно в углах, и в них не заметно ни малейшего следа влажности: на потолке нет ни сталактитов, ни окаменений, ни казистой грубости. Вечером, при закате солнца, последние лучи его проникают в пещеру и, по рассказу очевидцев, производят эффект очаровательный.

В некотором расстоянии от школы Пророков есть пещера Хоривская, в которой Илия жил 40 дней, спасаясь и укрываясь от Иезавели. Но я не посетил её, потому что после узнал о существовании оной. Равным образом уже в Иерусалиме узнал я, что подле школы Пророков есть малый источник, коего вода имеет свойство окаменять или, лучше, покрывать известью предметы, кои остаются в оной несколько времени, напр. плоды, ветви древесные, гнезда птичьи, виноградные кисти. На обратном пути в Бейрут надобно осмотреть эти две редкости. Не забудь же их, Порфирий: ты любопытен. Девиз твой – любовь к религии и науке.

На окраине поморья, недалеко от Каифы, против монастыря, разведен большой сад фруктовый добрыми кармелитами.

Марта 11, Суббота. – Рано утром я отправился со своими спутниками на то место, где по молитве Илии сошел огнь на его жертву. Проводить к этому месту по вершинам горы Кармильской взялся один молодец лет 14-ти или 15-ти, прислужник монастырский. Расстояние от Кармильской обители до места жертвоприношения измеряют 4-мя часами ходьбы. Но мы ехали часов пять, потому что проводник наш не раз, не два, сбивался с тропинок, проложенных по вершине Кармила, и едва-ли бы довел нас до желанного места, если бы не попался нам навстречу один араб, который довел нас до деревни Сефикие, откуда наш проводник взял в провожатые своего родственника. Тропинка от самого монастыря извивалась и часто перекрещивалась другими тропинками сначала среди низких кустарников и травы душистой, цветистой, потом среди дубравы и леса. Обращая внимание на образование, положение и плодородие горы, я заметил, что она состоит из непрерывной цепи возвышений, разделяющихся лощинами и долинами, кои к морю гораздо положе и продолговатее, а к Акрской долине – круче и круче. Но нигде Кармил, от конца до головы его, не перерезывается поперек долиною. Чем далее едешь от монастыря, тем выше становится гора, и тем богаче и разнообразнее становится жизнь растительная. Сначала я не видел ни высоких дерев, ни даже порядочных кустарников: по дороге и на всем пространстве, какое обнимает глаз, росли только трава и низенькие кустарники, между коими множество растет крупного шалфею, ригана и каких-то кусточков, на которых цветы очень походят на шиповник: но на этих кусточках нет шипов, и они не походят на лозняк; листы на них мелки и сухощавы, бледно-зелены. Чем далее подвигались мы к изголовью горы, переезжая то на приморскую сторону, то на другую сторону, откуда видно Акрское поле, тем роскошнее становилась растительная жизнь. Жаль, что я не знаю названий кустарников и дерев; скажу только, что я видел множество родов их: акации желто-цветные, акации розового цвета, кои издали и вблизи представляли приятнейшее для глаз зрелище, сандальное дерево, сосны, дубы и многие другие дерева, коих названий я вовсе не знаю. С одного дерева мы срывали ветки с несколькими шишками оливкового цвета; эти шишки с комочками и очень легки, потому что пусты внутри, не малы, величиною с малую грушу: мы прозвали их фараоновыми сливами, желая потрунить над слепым Григорием, который забирал все палочки с Кармила, когда уверяли его для забавы невинной, что подобные палки носили пророки. Бедный, он возил их по целым дням и потом бросал, когда я отвечал ему на вопрос его, что над ним шутили, когда велели взять такую или другую вещь. Никаких диких зверей не видали мы на горе, кроме диких коз серых. Но надобно думать, что они водятся там. По всей дороге от монастыря до конца горы мы встретили только одну друзскую деревню Эсфие, построенную на возвышенности. Она отстоит от обители часах в 3-х пути. Покамест наш проводник ходил туда к родным, чтобы взять кого-нибудь из них в проводники, мы отдохнули под тенью большого развесистого фигового дерева. Тут патриарший кавас Апостоли рассказал нам, что христиане в этой деревне расселились от двух братьев, переселившихся или, лучше, убежавших сюда из Вифлеема от страха смерти за общение с турками, грабившими монастырь. Они были православные, но кармелиты успели сделать их униатами. И поныне жив третий брат их младший; я видел его в Вифлееме; сердешный, он скорбит всякий раз, когда вспомнит, что дети его братьев согрешили тяжко перед Богом, перед Вифлеемской Божией Матерью и перед Предвечным Младенцем, что отступились от веры своих отцов и прадедов и приняли ересь латинскую. Мы не заезжали в деревню (в которой живут пополам униаты и друзы), и мимо её спустились в глубокую долину в сопровождении одного молодца, который где-то достал двухствольное ружье и гордился им, как дорогим сокровищем. Вся эта глубокая долина покрыта была старыми масличными деревами. Нигде в Палестине я не видывал таких прекрасных масличий и так густо насаженных, как здесь. Это не сад, не роща, а лес масличный. Сверху он казался дремучим, непроходимым. Выехав из этого леса, мы поворотили направо и через засеяния пробрались на дорогу, ведущую к св. месту. Подымаясь туда все выше и выше, мы ехали, можно сказать без преувеличения, прекрасным садом: все дерева и кустарники цвели роскошно; лавровые деревья здесь такие большие, зеленые, роскошные; они цвели, цветочки на них вроде желтого пушка и весьма сладки оттого, что покрыты медовыми частицами. С жадностью я впивал в себя бальзамический воздух, напоенный душистыми испарениями цветов и цветущих кустарников, и особенно лавров. Наконец, взобрались мы на желанное место, спешились и поклонились дивному Богу Израилеву на том месте, где Он послушал Своего пророка огнем. Описываю это место в подробности.

Место, где огнь с небеси спал на жертву пророка Илии и поял ее, есть самая последняя вершина Кармила или, лучше, самая первая, потому что здесь голова сей горы, а туловище протягается к морю. За этой вершиной нет уже подобной высоты, а видны к юго-западу небольшие пригорки, отделяющие Эздрелонскую равнину от приморской части Палестины. Подле неё рядом есть другая круглая высота, и между ними обеими лощина, по которой древнейшая деланная дорога ведет вниз, на Эздрелонское поле. Обе эти высоты или темена горы суть не что иное, как поднятые могуществом Божиим из бездн земли скалы белого известняка. они – круты, дики, не приступны, если смотреть на них снизу. На маковке первой скалы, где происходило св. жертвоприношение, есть дерева и трава, но по окраинам её видны каменистые наплывы в дикой форме. Тут на краю обозначено место св. поклонения малой каменной низкой оградой четвероугольной, покрытой сухими ветвями; к одной стене прилеплен безобразный и грязный каменный престол, на котором иногда служат кармелиты. Мне жаль было видеть такое св. поклонение в столь жалком положении. Видно, нельзя тут устроить церковь. О, как бы я возрадовался духом, если бы тут мне можно было устроить небольшую обитель русскую! Боже Илии! подвигни сердце русского царя, великого помазанника Твоего и вложи в оное огненное желание построить обители на Кармиле, на Фаворе, на Елеоне и возобновить обители на Иордане и Мертвом море! Место жертвоприношения ровно и пространно. Тут могло помещаться очень много людей.

Нет никакого сомнения в том, что предание верно указывает место дивной жертвы человека Божия. Соображая местность с Св. Писанием, убеждаешься в целости и ценности предания. В 3-й книге Царств, гл. XVIII, <ст. 19 и след.>, мы читаем: «Ныне посли, – так говорил Илия царю Ахааву, и собери ко мне всего Израиля на гору Кармилскую, и пророки студные Вааловы 450 и пророков дубравных 400, ядущих трапезу Иезавелину. И посла Ахаав во весь Израиль, и приведе все пророки на гору Кармильскую» и пр. Отсюда видно, что жертвоприношение было предположено и совершено не на поле, а на горе Кармильской. Жрецы языческие любили жреть богам своим на высотах и в дубравах; без сомнения, по этой причине Илия сделал снисхождение пророкам Ваала и позвал их на чудесное состязание на гору. Место, которое ныне указывается преданием, очень хорошо поясняет сказание библейское. Так как предположено было принести жертву в виду всего Израиля, то лучшего места нельзя было избрать, ибо с высоты оного видна вся равнина Эздрелонская, и народ, стоя на этой равнине, мог удобно видеть дым жертвенный или огнь, спадающий с неба. Лишь только сойдешь с самой вершины горы, междудолиньем скоро придешь на высоту же, но очень ровную, с которой также хорошо видна величественная вершина Илиина; и здесь народ удобно мог помещаться и зреть на состязание человека Божия с людьми диавола, да и на самой вершине много помещения. Кроме сего, здесь, у подошвы Кармила, извивается Кисон, и по удобной дороге, ведущей здесь на гору и под гору, можно было удобно принести воды из реки; также недалеко было и вести жрецов на заклание. В других местах Кармила нет такого полного удобства для жертвоприношения. Отсюда видно хорошо и море; следовательно, отрок Илиин мог сбегать 7 раз, чтобы посмотреть, не видно ли облака на западном небосклоне: и вот в 7-й раз он увидал тифон, который всасывал в себя воду морскую, и вслед за ним пролился дождь. В самом низу, под горою, близ Кисона, стоят два отдельные холма, которые, по виду, кажутся совершенно искусственными. Думаю, что это курганы, наметанные над трупами жрецов Ваала, ибо подобные холмы не могли быть укреплениями по реке Кисону. Кому и для чего строить тут укрепления? Ныне на этих холмах есть развалины. Крестоносцы воспользовались этими курганами и построили на них сторожевые башни, дабы запереть вход в Акрскую долину или выход из оной в Эздрелонскую равнину. Развалины на них носят название ныне Каира, – Кулат-ел-Кире.

Спускаясь сверху по старинной дороге, я долго любовался скалою, которая, по правую сторону дороги, низилась к равнине стеною. Вся она покрыта была деревьями разного рода, кои издали казались, как кудри. Это милый ландшафт.

По дороге из Назарета в Каифу можно заехать на место чудного жертвоприношения, и отсюда опять спуститься вниз, и подле самой подошвы Кармила направить путь свой к желанному ночлегу. Заезд на Кармильскую гору немного составит разницы во времени. От Назарета до Каифы считают 6 часов; если прибавить 3 или 4 часа поездки на гору, то в целый день не более 10-ти часов будет издержано, но зато поклонник увидит место святое, едва ли кем из русских посещенное. Да и иностранцы редко посещают это место.

Назад мы приехали в Кармелитский монастырь тотчас по закате солнца; следовательно, были в дороге и в отдыхе около 12 часов. На обратном пути я заметил, что вода, через которую мы проезжали подле Кармила, среди камней, есть небольшое озерко, вытекающее из-под горы и развивающееся на пологом месте. Вода в нем чиста. Также заметил я, что около Каифы довольно много садов фруктовых и финиковых дерев.

Марта 12, Воскресенье. – В час пополудни я отправился с одним священником католическим и Семеном Максимычем вслед за двумя проводниками осмотреть одни развалины в горах и два источника Божией Матери. От самого монастыря мы постепенно спускались по отлогим боковым возвышениям Кармила в приморской его стороне. Тропинка извивалась или, лучше, огибала неглубокие лощины, но ходить по ней было очень легко, потому что уклонение вниз было слишком незаметно. Спустившись на засеянное поле, мы пошли полевою дорогой и, спустя час, прибыли к узкой лощине, между двумя высокими холмами, которых уже выше нет близко на этой стороне. По левой стороне сей лощины мы скоро поднялись к первому источнику и остановились отдыхать подле него. Он вытекает из двух внутренних полостей скалы белой, как снег, именно в этой скале высечен небольшой гротец, и под ним почти в средине углубление (теперь засорившееся, но уступающее давлению палки); вода выходит либо из под стен гротца, и выходить неприметно и слишком тихо, потому что в озерке, наполняющем дно гротца, неприметно ни течение, ни возмущение воды, не слышно и капания. Почти в уровень с вершиною гротца, на той окраине его, которая смотрит в лощину, есть отверстие, из которого вода каскадцем падает на уравненную под ним скалу и через желоб протекает вместе с сестрою своею в небольшой четвероугольный, но довольно глубокий пруд, высеченный так же из скалы, со ступенями гораздо ниже источника. Очевидно, что этот пруд служил водопоем для скота, а может быть запрудью для мельницы, которая могла быть ниже; ибо, спускаясь от этого пруда по лощине, я заметил остатки тесаных камней, кои могли быть желобом для стока воды к мельнице. При нас один пастух привел большое стадо длинноухих черных коз для водопоя в самом источнике, потому что прудок пуст. Козы, напившись, спускались попарно по обеим сторонам лощины; это напомнило мне место в книги Песни Песней: зубы твои подобно рядам козиц, попарно спускающимся с гор Галаадских³¹¹. Желоб заткнут травою и мусором для удержания воды под гротцем; лишь понемногу просачивается из него вода и падает в прудок, а отсюда через отверстие у дна вытекает в лощину, где в нижнем конце оной насажены маслины, а в старые годы, когда здесь был монастырь, был и сад. Замечательно, что как в воде, так и в стенках гротца, выше воды и по всей скале от низу далеко вверх множество торчит черных продолговатых кремней, снаружи как бы одетых белою известью, плотно приставшею к ним. Эти кремни в воде покрыты по взвести зеленою краской. Значит, здешняя вода имеет свойство известнять предметы, долго и часто орошаемые ею. Вода впрочем чиста, вкусна и хороша для питья. Я отколол несколько таких кремней и сохраняю их для памяти: они имеют вид обрубленных пальцев человеческих. – Отдохнув и полюбовавшись этим источником, который проводник наш называл источником Панагии (т. е. Богородицы), мы пошли не без труда выше к развалинам по левой же окраине лощины. Вся эта окраина белехонька от наросшей извести и усеяна обеленными черными кремнями, тогда как противоположная окраина лощины не представляет сего явления. В центральной глубине лощины есть древнее ложе или русло, по которому и ныне тихонько струится вода из другого источника; но мне кажется, что это русло выбито силою воды, которая или в древние времена, или ныне порой сильно стремится сверху на низ. Кажется также, что по местам это русло выдолблено глубже для удержания воды. Не знаю, далеко ли она идет вверх: я не ходил далее развалин здания и далее источника. Направо от этого русла, выше развалин, в стене скалы выдоблен глубоковатый водоем в виде ящика. В этот водоем сверху его каплет вода и, вероятно, тончайшею жилою протекает где-нибудь незаметно для глаз. Он полон чистейшей, прозрачнейшей воды, которая выливается через край маленькою струйкою и стекает по траве в упомянутое русло. Необыкновенно пленителен этот источник прозрачностью воды и некоторой таинственностью, ибо он вытекает, но не уменьшается, всегда полон, а по капле накопляется постоянно, он неподвижен и не возмущаем, а полон воды чистой и свежей. Это настоящий источник Богоматери земной и вместе небесной, раздающей благодать и никогда не оскудевающей, вечной. Безвестен этот источник, безвестна жизнь Богоматери; не возмущаем он, спокойно её сердце смирением и преданностью воле Божией. Чист он, чисто сердце её. Близ этого источника, за руслом, видны большие развалины; все они заросли кустарниками и травою так густо, что нельзя было рассмотреть их плана и угадать их назначения. Видно только, что здание было прислонено к горе, нарочно отесанной; есть остаток одного окна, полузаваленного землей, и коридор со сводом каменным, ведущий вниз; вероятно, тут была лестница, ведущая или в церковь, или в погреб. Здание не показывает в себе глубокой древности, ибо камни довольно малы и обделка их очень обыкновенна. Мне сдается, что это здание построено было крестоносцами, и что тут был замок какого-нибудь барона с домашней церковью. Впрочем, не лучше ли думать, что тут был монастырь, посвященный имени Богоматери?

Обозрев развалины, мы возвратились домой тем же путем. Дорогою я говорил католическому попу, что в Париже есть общество священников, которые просят присоединения их и паствы их к восточной православной церкви. «Я даже читал письма некоторых из них», промолвил я. Мой поп ужасно разгневался на свою братию: назвал их глупцами, сумасшедшими, антихристами, и в азарте так скоро шел, что я не мог следовать за ним и оставил его одного ругать парижских попов на свободе.

Марта 13, Понедельник. – В 11-ть часов дня я оставил гостеприимную обитель, всунув однако в руку отца Анжело 300 пиастров. На дворе было ветрено и холодно. Море не шумело, а гремело, не волновалось, а горами воздымалось. На этот раз мы ехали не по самому берегу моря, а по бойкой дороге гораздо далее от него, так что оно порой вовсе скрывалось от нас за песочными буграми, а перед Атлитом и вовсе закрылось. По дороге нет ничего замечательного; влево у Кармила видны были деревни Тире и другие. Приближаясь к Атлиту (Castellum реregrinorum³¹²), я заметил в соседних холмах древнюю каменоломню³¹³.

Марта 27³¹⁴, Понедельник. В 10 часов дня под дождем я пошел в патриархию поздравить всех архиереев с праздником Пасхи. Газского и неаполийского не видел я: один обедал, другой спал после обеда. У петро-аравийского, севастийского, и филадельфийского потерял по несколько минут в обыкновенных разговорах; но лидский архиепископ Кирилл задержал меня более получаса. Он сказал мне, что местные жители требуют опять от патриархии 300000 пиастров подати по древнему обычаю, уничтоженному Ибрагимом-пашой, и что теперь идут переговоры об этом предмете и с нынешним пашой иерусалимским. Прежние паши уклонялись от вмешательства в это дело, а нынешний объявил истцам, что он не может требовать от патриархии денег, но дал им совет, сперва просить патриархию, – не согласится ли она вносить прежние подати, потом в случае отказа послать ходатая по этому делу в Константинополь. Магометане приступили с просьбой к наместникам патриарха и получили отказ. Хитрый паша советовал архиереям удовлетворить сильного и злейшего бунтовщика Абогоша, но патриархия отказала и ему в денежном удовлетворении, боясь как бы и другие, узнав об удовлетворении одного, силой не потребовали и своих денег. – «На днях меня требовал к себе паша для объяснений по сему делу – прибавил преосвященный, – но я не пошел, ответив ему через посланного, что я не имею теперь времени. А прежде я говорил ему, что он прислан сюда на защиту раиев, а не для разграбления их достояний». – Такой тон обращения его с пашой удивил меня, тем более, что в начале разговора со мною пришел к нему секретарь синода, архимандрит Никифор, и доложил ему, что чиновник паши требует его преосвященство к паше, а архиепископ велел сказать ему, что он не пойдет теперь, – не здоров. Весьма интересно было мне узнать это дело обстоятельнее и я спросил владыку: «по какому праву местные магометане требуют от патриархии такой огромной суммы?»

– До властвования Ибрагима-паши в Палестине, – отвечал архиепископ, – патриархия ежегодно раздавала 300000 пиастров дамасскому паше, мусульманскому архиерею, разным чинам турецким и некоторым арабским домам (от 60 до 70 домов) на жалованье, на подарки сукном, сахаром, свечами, кофе и пр. В число этой же суммы входили и пошлинные деньги (кафор – осквернение святыни) с поклонников. Видите, в старые годы арабы взыскивали за всякого богомольца по несколько пиастров (за пребывание в Яффе по 17 п., в Рамли по 26 п., в Абогоше и вообще в 6 местах) и это они делали таким образом: когда приближалось время собранию поклонников, они не зевали: расставляли в известных местах арабов, которые считали их подушно и взимали с них подати. Но когда оказалось, что иностранные поклонники, как-то: немцы, французы и пр. не давали пошлины, тогда хитрые арабы только считали число пришедших поклонников и потом по раскладке требовали денег с патриархии. Она платила одному чиновнику, который уже и разделял деньги в Яффе, Рамли и пр. Кроме упомянутых расходов были и другие, напр. когда поклонников нужно было отправлять на Иордан, тогда патриархия вызывала за-Иорданских шейхов в залог, что поклонники ничего не потерпят от тамошних арабов и, кроме того, что поила и кормила их, давала им подарки. Все эти местные правила и подати уничтожены были Ибрагим-пашой, который (дай ему Бог доброго здоровья) был очень благосклонен к христианам.

– Любопытно знать, владыка святый, каким образом он сделал это?

– Когда он сделался полным властелином Сирии и Палестины, то, находясь в Акре, он потребовал от иерусалимских магометан верной росписи денег, кои кто получил от патриархии и в каком количестве, дав им знать, что он подтвердит эту роспись, лишь бы она была справедлива (Думать надобно, что греки тайно просили Ибрагима освободить патриархию от тягостного налога, или ему обещали давать деньги). Мусульмане обрадованы были этим требованием Ибрагима и в общем совете решили представить ему роспись с преувеличением поборов, в той надежде, что он утвердит ее без дальних справок. Но, опасаясь, как бы греки не открыли паше истины, решились склонить их на то, чтобы они, в случае вопроса паши, сказали, что роспись верна, даром что есть прибавки денег против прежних поборов. Мусульмане поставили на вид грекам, что, статься может, Ибрагим представит им новые обильнейшие источники доходов. Но греки не согласились и мусульмане подали Ибрагиму законную роспись. Прибыв в Иерусалим, паша потребовал к себе по одиночке те лица, коих имена означены были в росписи. Явился, первый, мусульманский архиерей. «По какому праву, на каком основании, – опросил его Ибрагим, получаешь ты 35 тысяч пиастров от греческих монастырей». – «Я послан сюда из Стамбула шех-исламом, – отвечал кади, – с правом получать эту сумму от патриархии. Если угодно вашему высочеству отнять ее, то я возвращусь в Стамбул, ибо мне нечем будет содержаться». Тогда паша, опасаясь разгневать духовенство, утвердил право кади и он доселе получает ежегодно от нас 35 тысяч. Потом, когда явились другие и представляли в основание своих прав кто древность рода, кто свое шейхство и пр., тогда он объявил им всем, что их права незаконны и что если кто из них осмелится требовать денег из греческого монастыря и шевелиться, того он со всем родом сотрет с лица земли. Гром прогремел и магометане утихли. С тех пор патриархия и все наши монастыри свободны от взносов налогов. Но теперь опять мусульмане зашевелились и требуют восстановления прежних прав.

– Какой конец этого дела предвидите вы?

– Не предвижу ничего доброго. Кажется, придется нам платить.

После сего владыка начал превозносить Ибрагима и его управление. «Один араб, из главных разбойников, – рассказывал он, – не мог видеть лица христианина; горе тому чье лицо он увидел бы. Ибрагим, узнав об этой его странности, приказал посадить его на осла, в раздранном рубище и возить по улицам Иерусалима (Хеврона?) и потом сослал на галеры в Александрию.

Марта 28, Вторник. В 11-м часу дня я посетил армянского патриарха в монастыре его. Старец принял меня отменно ласково. Видно было, что он занят был делами: около него лежало много разных книг, бумаг и свертков. После обычных расспросов о здоровье он сказал, что если я на днях поеду в Россию чрез Эрзерум и Тифлис, то он прикажет своим армянам хранить меня и, если можно, нести на руках. «Наших поедет туда до 300», – прибавил он. Я глубоко тронут был такою лаской патриарха и благодарил его, но вместе объявил ему, что я еще пробуду в Палестине месяца два. «Если я поеду через Армению, то буду просить вас, ваше высокостепенство, рекомендовать меня известным соотечественникам вашим в Армении», – промолвил я. – Он обещал исполнить мою просьбу.

– «До страстной седмицы, – продолжал я, – в течении 23 дней, я совершал путешествие по северной Палестине; был в Неаполисе, Назарете, в Кане Галилейской, на море Тивериадском и в других местах; пять дней прожил на Кармильской горе в католическом монастыре. Незабвенно для меня гостеприимство кармелитов. Жалею только одного, что к моему удовольствию примешано несколько горечи, – здешний французский консул, который съехался со мною на Кармиле. Он ненавидит русских. По словам одного католического попа, он два раза ранен русскими в 1812-м году, когда он ходил с Наполеоном в Россию. Что же он делал со мною? Запирал меня в отведенной мне комнате и не хотел видить меня сидящего или проходящего через общую для всех гостей залу. Когда он был в этой зале и курил табак, то добрый монах Анжело упрашивал меня, в случае нужды, выходить куда угодно, через другие гостинные комнаты, лишь бы не сталкиваться с консулом, который надоел, как собака, и добрым кармелитам. Кстати рассказать вам и то, что сделали со мною и с русскими в страстную пятницу. Я желал прочесть по обряду нашей церкви 12 страстных Евангелий на самой Голгофе и потому, еще накануне, просил у наместников патриарха позволения. Они отвечали, что они поговорят об этом с католиками, потому что, по заведенному порядку, в вечер пятницы одни католики имеют свободу и право священнодействовать на Голгофе. В самую пятницу обещали мне вход на Голгофу в 6 часов дня; приблизился и обещанный срок и я получил отказ, впрочем, неполный; ибо по настоянию наместников наш консул Марабути пошел просить генерал-супериора католического о позволении мне послужить на Голгофе. Супериор дал ему слово ответить через полчаса, и наконец, я получил известие лично от нашего консула, что меня не допускают в храм». – Все это я рассказал патриарху, с намерением узнать его образ мыслей о католиках и греках, и достиг своей цели, как нельзя лучше.

– Не может быть, – возразил мне патриарх, чтобы так поступили с вами католики; они не имели никакого права на это. Я думаю, что это была проделка греков.

– А почему вы думаете так?

– Мне известно, что года за два греки ни за что не позволяли русским отдельно служить над Гробом и на Голгофе. Не мудрено, что они не хотели и вас впустить на Голгофу, а свалили вину на католиков. Служили ли вы когда нибудь особо у Гроба и у подножия Креста?

Я солгал, сказав, что служил. Между тем лидский архиерей отклонил меня от служения у Гроба в самый день Пасхи. Посему блеснула мне мысль, что греки боятся допускать меня к главным поклонениям, боясь, как бы Россия не сказала: коли архимандрит служил на Голгофе, стало быть Голгофа принадлежит русским. О, мелочные люди! Впрочем я не обнаружил перед патриархом своей гадательной мысли, и сказал только:

– Ваше высокостепенство! я имею верное доказательство, что не греки, а католики виноваты в этом случае.

– Не верьте, греки виноваты.

– Нет; я имею письмо от генерал-супериора на итальянском языке, в котором мне отказано в праве быть во храме и на Голгофе (Я не хотел говорить ему о письме, но вынужден был объявить, чтобы оправдать греков).

– Стало быть, католики не пустили вас в силу какого-либо договора с греками, по которому в пятницу они одни банятся в храме. И мы имеем подобные условия с ними; вот следующую неделю ми проводим одни в храме и греки не мешаются с нами и не мешают нам.

– Я молчал бы, если бы супериор отвечал, что мне нельзя быть в храме в силу договора, но он написал, что мне нельзя войти в храм потому, что их епископ находится там; ради пребывания его в храме отказали даже многим католикам высшего ранга.

– Это довольно забавно, сказал патриарх, смеясь. Потом, продолжая разговор, сказал, что греки никогда их не пускают на Голгофу, которая древле принадлежала армянам, но потом, по обстоятельствам, перешла к грузинам и от них к грекам; – на что у нас и документы законные.

– Не знаю, почему бы грекам противны были ваши молитвы на Голгофе. По нашему, это священное место есть место для молитвы и покаяния и исправления всех христиан, какого бы не были они вероисповедания.

– Вы правы, подхватил патриарх. Вот и мы имеем разницу в вероисповедании и богослужении с коптами, сирианами, однако-же не чуждаемся их и дозволяем им участвовать в нашем богослужении.

– Вы правы, ваше высокостепенство. Я помню, что вы сказали мне в первое посещение мое, что братская любовь есть истинный признак того, что мы ученики Христовы.

– Верно слово и всякого приятия достойно. Но мы, армяне, много терпим здесь. В прошлом году ужасную обиду сделал нам – кто-же? Русский консул Базили.

Услышав это, я остолбенел от изумления.

– Как, русский консул Базили обидел вас, армянский народ?

– Да, отвечал патриарх. Ужели не слышали об этом?

– По чести, ничего не слыхал. Расскажите Бога ради. Любопытно – жалко.

– Да, он был причиною, что греки переранили 47 человек из наших около часовни Гроба Господня, и кроме того Базили приходил ко мне и настоятельно требовал, чтобы я выдал ему сначала 500, а потом 80 человек, и он бы заключил их в тюрьму. Я не выдал ему и он через пашу требовал. Паша сказал мне, что Россия сильна, что армянская нация слаба: надобно уступить требованию консула и хоть для виду посадить в тюрьму человек шесть. И в самом деле посажены были 6 человек и с ними один поп армянский. Между тем, тайно, и паша признавал виновниками греков, по тому даже, что ни один из них не ранен был армянами.

Под конец этой речи вошли в залу два армянских монаха: один епископ, старик седой, а другой помоложе, духовный сановник, вероятно, из второстепенных.

– Как же это случилось? – спросил я. С чего началось дело и как тут виноват консул?

– Около часовни стояло много армян, которые прибыли сюда из глубины Армении, с примесью фанатизма, и много островских греков тоже фанатиков. На беду случись, что упал, Бог знает как и отчего, подсвечник и упал на греков с наших хор. Сделалась от того крамола и первый бросился бить армян албанец вашего консула; его примеру последовали греки и переранили наших.

– Ах! Как жаль, как жаль, – кричал я не лицемерно.

– Но ныне, слава Богу, – продолжал патриарх, – праздники прошли без приключений. Я своим неоднократно твердил, чтобы они стояли в церкви мирно, тихо; и ваш консул Марабути уверил меня, что прошлогодняя трагедия не повторится. Из его слов я заключил, что верно из константинопольской миссии приказано консулу быть смирным самому и всем его единоверцам.

После минутного общего молчания я спросил патриарха все ли в монастыре его монашествующие здоровы и получил ответ утвердительный. Потом я спросил его, знаком ли он с английским епископом Александром. – «Он ходит ко мне, отвечал патриарх, – но я не бываю у него. Когда у него родился сын, то я послал поздравить его и сказать ему, чтобы он прислал к нам в монастырь новорожденного для крещения; ибо у них нет сего таинства: они только кропят младенца кое-как». Это показывает, что патриарх знаком с Александром довольно коротко. Наконец, после других незначительных вопросов и ответов, я встал и раскланялся с патриархом. Провожая меня, он просил меня обедать, когда мне угодно. Но я просил его назначить мне день и час. Решено было обедать в следующий четверг, в 4 часа пополудни. – «Пригласите с собою, кого вам угодно, из русских», – промолвил патриарх. «Посмотрю!» – отвечал я и вышел.

Меня проводил за ворота монастырские один из вошедших монахов и тихонько промолвил, чтобы я не брал с собою консула Марабути, потому что при нем беседа не может идти свободною. Я обещал сделать угодное патриарху.

Нынешний визит мой к патриарху армянскому сколько приятен был мне самому, столько и интересен по разговору. Думаю, что патриарх к будущему обеду приготовится, что говорить со мною; да и я не дам промаху: составлю ряд вопросов, дабы управлять разговором.

Марта 29, Середа. Минуло 6½ часов утра и я выехал с о. Григорием в Вифлеем для поздравления митрополита Дионисия. Было весьма холодно; с запада дул ветер и наносил с собою резкий холод, так что у меня озябли руки в шерстяных перчатках и ноги в двоих сапогах, из коих верхние были валяные. Давно стоит здесь холодная погода и вместе дождливая. По обеим сторонам дороги богатая зелень на нивах радовала очи; по голубому небу неслись разорванные белейшие облачка, как куски хлопчатой бумаги, несомой ветром; инде эти облака казались уже тончайшей белой кисеей, вытканной из этой бумаги, а за Иорданом, на жгучих и голых горах, они покоились, как кучи снега, надутые ветром в разных формах. Люблю я смотреть на небо во время путешествия, потому что оно отрывает взоры от земли, – от этого поля слез, бед и согрешений, и заставляет прозревать сквозь себя чаемые небесные утехи, и даже и по тому, что оно восхищает созерцателя разнообразными вычурными, фантастическими видами, кои непрестанно сменяются как фигуры в калейдоскопе. Чего не увидишь иногда на небе? Вот белые головки херувимов и серафимов с белыми крылышками, впрочем, обращенные личиками к Богу, а не к нам грешным; вот дракон летит по поднебесью, освещенный красным лучом западающего солнца; там лицо человека, здесь лицо тельчее смотрят друг на друга; и всего не пересчитаешь. То зевая окрест себя направо, налево, прямо и назад, то любуясь небесной панорамой, я нечувствительно доехал через полтора часа к Вифлеему. Подъезжая к сей векославной веси, я любовался её красивым местоположением и ближайшими окрестностями. Потеряю несколько минут вечерних на описание сего местоположения.

Вифлеем с его огромным монастырем построен на одной из высоких гор Иудеи, так впрочем, что он стоит несколько выше монастыря. Эта гора с южной стороны круче, нежели с северной; по пути от Иерусалима она имеет вид дуги SHAPE \* MERGEFORMAT

; в средине этой дуги глубится долина, покрытая масличиями; подъезжая к веси, лишь только сравняешься взором с этой долиной, тут и Вифлеем начинается, так что перпендикуляр долины совпадает с углом первого дома. В глуби долины и по бокам её видно много сторожевых башенок, которые придают ей особый вид. За долиной красуется поле, на котором пастыри и ангелы словословили рождение Спасителя, и вдали все горы, да горы. Около восточной и северной стороны горы проходит древний водопровод и выбегает на дорогу. Вся гора с северной стороны обработана в виде террас, а на них растут масличные <деревья> и больше смоковницы. Эти последние деревья только что начали распускать свои листья, хотя плоды уже показались на них величиною с маслину. Я крайне удивился столь позднему развитию смоковниц; ибо за 24 дня назад я видел по дороге к Капернауму гораздо более развившиеся смоковницы. Какую разность составляет местность в приложении одинакового закона растительной жизни: на горах она позднее и туже развивается, а в долинах – ранее и быстрее. Когда эти смоковницы оденутся в полный наряд, тогда гора Вифлеемская сделается еще красивее, а Вифлеем можно назвать тогда садовой беседкой; нет, нет – колыбелью младенца, поставленной среди тенистого сада. Домы в Вифлееме довольно высоки и от дороги стелются по горе; когда взглянешь на них, то кажется, будто один погоняет другой, или один смотрит из-за плеч другого, головою выше, Дорога через окраину веси ведет прямо к монастырской церкви и потом обогнув западную сторону стены, стелется по южной к малым железным воротам монастырским. По сей-то задней дороге и мы прибыли, куда нам надлежало прибыть.

Преосвященный митрополит с радостью принял нас. По святому обычаю, мы похристосовались, облобызались, раскланялись, уселись: митрополит в уголку, мы одесную и ошуюю его на низких диванах. Пошли речи о здоровье и нездоровье, о погоде и невзгоде, о путешествии к святым местам, о капризе католиков, по которому они не пустили русских служить на Голгофе в великую пятницу. Митрополит винил в этом более наших архиереев, чем католиков. Потом беседа наша скоро прервана была приходом и уходом разных поклонников, которые являлись к митрополиту на поклон. Кстати записать здесь, как они являются на поклон. Греки, болгары, сербы, молдаво-влахи, грузины, арабы и их жены, дети, тетушки, бабушки, монахини, иные в шароварах, другие без них, в одних рубахах, в чалмах, в красных фесах, словом в разнообразных одеждах; вошедши в комнату архиерея, сперва оставляют свои папучи у порога, потом снимают (мужчины) свои шапки, подходят к архиерею и – бух ему в ноги! – целуют его руку и опять бух в ноги! В эту минуту владыка осматривает поклонника с ног до головы и особенно старается прозреть в его мошну. После поклонов он надевает свою шапку, а архиерей берет в руки огромный помянник и записывает имена живых и умерших вместе, разумеется, родственников поклонника и его крестного отца. По запасании имен, тотчас вынимает деньги и дает их в руки архиерею, целуя его руку. В это время часто начинается брань. Владыка сердится на поклонника за две вещи: или за то, что он мало дал, напр. за 6 имен два пиастра, или за то, что дурные деньги дал. Я был свидетелем всех этих сцен. Поклонники непрестанно приходили и уходили; и я решился пойдти в Св. Пещеру и потом осмотреть армянский монастырь. Да, забыл я заметить, что деньги, собираемые Вифлеемским архиереем, употребляются на содержание церкви, на служащих при нем, на собственные его издержки и пр. Не завидна, или лучше, сказать жалка участь этого архиерея; надобно ему протягивать руку и собирать милостыню, чтобы жить, иначе он умрет с голоду. Конечно патриархия могла дать ему приличное жалованье, а для сбора паричек приставить какого-нибудь простого монаха, но патриархия здесь бездушна и без головы: это вонючий труп, одетый впрочем в парчевое платье, унизанное жемчугом и драгоценными каменьями; вместо сердца в этом трупе находится кусок золота, запятнанный кровью девиц и несчастных мужей. А что делается с помянником? – Лежит он на сундуке и, может статься, когда нибудь, раза три в году, вносится в церковь, где полуграмотный прислужник читает его при проскомидии, коверкая имена, как попало. Само собою разумеется, что всех помянуть нельзя, ибо книга толста и вся исписана; на это еще давно Василием В<еликим> выдумана уловка: сам Боже помяни тех, которых мы не помянули. Память Божия есть лучший помянник. О, если бы народы хорошо понимали эту истину, то не стали бы давать паричек попам, которые бездушно поминают живых и мертвых, и то не надолго.…³¹⁵

..................

..................

..................

Помолившись в Св. Пещере, я вышел из храма в деревню и побрел осмотреть древний колодезь, находящийся недалеко от монастыря, подле водопровода, проходящего через Вифлеем. На небольшой площадке обнесенной с двух сторон стенами со сводами, стоят рядом два колодезные горла, окладенные камнем; я посмотрел в них и увидел воду прозрачную. Она натекла из водопровода и засрила там, потому что сообщение с водопроводом теперь завалилось. Итак, не из этого колодца Давид просил воды, когда осаждал Вифлеем! Думаю, что этот источник находился с северной стороны Вифлеема, откуда удобнее войскам осаждать эту весь. К сожалению, никто не знает места. Предание прервано, потому что люди, кои поумнее других, все пришельцы и при том недавние.

Армянское отделение в Вифлеемском монастыре очень обыкновенно. Много комнат для поклонников. Церковь в нем мала и бедна: только личина подпрестолия украшена четырехугольной большою навесою, шитой золотом по красному бархату; шитье богатое, густое и очень дорогое. Игумен, настоятель, просил нас к себе из церкви и угостил, по обычаю, сладостями, водкой и кофеем. Разговор на молдавском языке был очень обыкновенен.

По возвращении в комнату митрополита я застал его в углу, где он обыкновенно сидит и собирает милостыню. Тут разговор, естественно, зашел об армянах, которых терпеть не может владыка, потому что один из них ударил его в детородную часть. Помнится, он говорил, что католики суть псы, тайно угрызающие, а армяне и лают и угрызают; не более 35-ти лет они явились на поприще состязания с греками, и хочется завладеть и Голгофой или, по крайней мере, получить право священнодействовать на ней. При этом случае я объявил ему, что говорил мне вчера армянский патриарх. – «Не верьте, – о. архимандрит, не верьте документам армян, они мошенники, выдумывают, подделывают документы, кладут их под навоз или в сырые места, чтобы они постарели, пожелтели и поизмялись. Но и эта хитрость мало помогает им, потому что если в Порте нет подобных документов, то не утвердят их поддельных ни за что в свете». – «А слыхали-ли, знаете-ли вы, владыко св<ятый>, – спросил я, – что армяне хотят отгородить свою половину в здешнем храме и таким образом прекратить вам вход туда?» – «Не слыхал, не знаю. Но это невозможно. Им позволено служить в нашем храме в роде милости». – «Но если они у Порты выхлопочут право отгородиться от вас на подобие католиков?» – «Это дело другое», – отвечал холодно владыка.

После обеда мой о. Григорий пошел отдохнуть в другую комнату, а я остался один с митрополитом и между прочим вырвал у него следующие признания, произнесенные с клятвою:

а) В кассе Св. Гроба теперь не более 250 т. пиастров капиталу;

b) Кроме них сохраняется в кассе до 500 т. пиастров, принадлежащих богатым свято-гробцам, коих список с показанием их капиталов обещался показать мне владыка в другое время. По смерти каждого из них капитал обращается в пользу казны Гроба, или разделяется по св. поклонениям, по завещанию умершего.

c) Проценты (по 5 на 100) выдаются этим свято- гробцам ежегодно из сумм, собираемых от поклонников. От мирских не принимаются деньги в казну и не выдаются им и проценты.

d) В 1841 году митрополит был епитропом, но не слыхал, чтобы из России высылались деньги прямо в Иерусалим. Не известно митрополиту, чтобы было особенное употребление нашей суммы.

e) Высылаются ежегодно деньги в Дамаск на вспоможение антиохийскому патриарху.

с) Русская богатая милостыня пропадает в Константинополе.

f) Храм в Назарете выстроен усердием тамошних христиан и наипаче ревностью тамошнего священника арабского, который собирал деньги по всей Палестине.

f) Из Москвы какая-то Ольга прислала вифлеемскому 4000 или 20000 п.; он ей в подарок – перламутровую табакерку.

f) Известно здесь намерение константинопольской патриархии подчинить себе всецело иерусалимский патриарший престол с капиталами. По случаю разговора об этом предмете, я внушил митрополиту, что подобное подчинение очень опасно. Митрополит заметил мне, что Россия противится этому подчинению.

Я старался было узнать от митрополита: в чем состояла дурная экономия здешней патриархии, в которой сознаются сами греки в своей печатной книге: Προσκυνητάριον³¹⁶. Но владыка не объяснил мне и старался замять этот разговор. Я не беспокоил его (и вспомнил, что он в это время был кассиром и, стало быть, понагрел ручки).

Митрополит объявил, что патриарх Афанасий предписал здешнему синоду позаботиться избрать архиерея и послать его для визитации всех церквей, подведомственных иерусалимскому престолу, и это делать ежегодно. Визитатору назначаются 10 т. пиастров на разъезды (и на снабжение церквей бедненькой утварью и ризами??). Это новость! Вифлеемскому сильно хотелось бы попользоваться этими 10 т. Правду говорил о нем один афонский монах, что и он такой же янычар, как и все прочие иерусалимские архиереи и что он μία ῥίζα καὶ ἕνας καρπός³¹⁷. Ему ли исправить недостатки сельских церквей и духовенства, когда у него под носом, в деревне Пастырей, церковь хуже конюшни!

Во время питья чаю митрополит прочитал два черновые письма: одно к патриарху, другое к преемнику его, а<рхиепископу> фаворскому, в ответ на их письма. Это не письма, а пасквили. Сущность их состоит в том, что митрополит укоряет его блаженство и его преосвященство за то, что они не сдержали своего слова: назначили его в Вифлеем с тем, чтобы содержать это св. поклонение прилично, величаво, и обещались пополнять недостатки доходов в самом Вифлееме избытками из казны Гроба Господня, но изменили честное слово; когда митрополит представил им приходы и расходы за прошлый год и дефицит, в 16 т. состоящий, то они приказали выдать ему только 10 т., да и написали еще, чтобы он впредь довольствовался доходами Вифлеема. За это-то и сердится на них митрополит и ругает их в своих письмах и угрожает уйти в Саввинский монастырь, но не подавая отставки. Помню, что в письме к патриарху он упомянул и о мне, что я говорил ему, что едва достаточно 20 т. рублей на содержание монастыря и св. поклонения. С какой стати ему мешать чужого человека в домашней ссоре? Но дураки всегда так поступают. В заключении писем он просил обещанного пособия, вычислив нужды монастыря, кои состоят в расходах его церкви, на жалованье служащим при нем попам, диаконам, псалтам, сестре, кухаркам, послушникам, на починки монастыря, на угощение богомольцев. Митрополит, по моему мнению, прав; но зачем он иронизирует и бранится? Я заметил ему, что жестоко его слово, что старый патриарх не переварит его в своем дряхлом желудке. Но митрополит сердито, гневно отвечал мне, что он пошлет письма без всякой перемены: «ни одного слова не выпущу», кричал он и руки его тряслись, как у Иуды. Я замолчал.

Вскоре я собрался домой и распростился с ними дружески. На дороге узнал я, что христиане из Керака посажены в тюрьму в Иерусалиме за неплатеж податей. Бедные, затем ли вы приходили сюда на Пасху? ΝΒ. Митрополит говорил об игумене Ильинского монастыря, что он не слишком кланяется иерусалимским владыкам и потому не является на праздники и процессии. Это объясняю я тем, что он позволяет им в своем монастыре плотские наслаждения и доставляет им красавиц.

Марта 30, Четверг. – Большую часть прошлой ночи провел я неспокойно. В левой полости живота совершалось какое-то неприятное биение и вместе тошное замирание; а сон был не сон, а бред. Я предузнал по этим припадкам, что будет дурная погода. В самом деле нынешний день – несносный день! Чрезвычайно холодно; ветер бушует и порой как гром гремит, так сильны и звучны его горные порывы; идет переменный дождь с мелким градом или, точнее, снежною крупою; нельзя носу показать из дверей. Ноги зябнут в теплых сапогах и теплых валенцах; тело зябнет в шубах. Ну, Палестина, далась ты мне знать! Оканчивается март, а холодно так, как в Соловецком монастыре.

Сегодня я должен обедать у здешнего армянского патриарха Захарии. Не знаю, как я пойду туда: и холодно, и грязно, и ветрено и мокро. Да делать нечего; надобно идти; любопытно, интересно. Чудное дело! Мне довелось обедать у двоих армянских патриархов: у Нарсесса я обедал в Кишиневе в 1833 году; у Захарии буду обедать сегодня.

1½ часа пополудни. То солнце проглянет, то туча нагрянет, то дождик льет ливмя, то град засыпает землю. Эта краткая заметка сделана после домашней закуски порядочной, похожей на обед.

2 часа. Дождь, хлад, град, дух бурен. Господи помилуй! В уголках террас монастырских снежная крупа лежит кучами и не тает, даром что дождь на нее падает. Крупинки величиною в крупный жемчуг.

В 4 часа пополудни патриарх прислал за мной и о. Григорием одного армянина. Под дождем и градом, закутанные в арабские охобни, мы отправились в армянский монастырь. ΝΒ. Программа разговора …….. а) Карантин в Яффе строен и армянами подле карантина греков. Издержано 600 т. пиастров. Теперь живут в нем солдаты турецкие. Турки требуют от них денег для починок (Это действительное притеснение). b) Турки через пашу требуют и от армян прежних податей, уничтоженных Ибрагим-пашой. Главный требователь есть разбойник Абогош в деревне Абогош, у которого живет турка, сосланный из Иерусалима по делу о флаге французском и подущает его к восстановлению прежнего права. Но тайный поджигатель есть французский консул, показывающий свою ревность к турецкому правительству. – «Когда прийдет ко мне этот консул, сказал патриарх, то я в глаза скажу ему, что он поджигает Абогоша к восстанию против христиан». с) Когда этот консул прибыл в Иерусалим, то явился и к армянскому патриарху Захарии и объявил ему, что он прислан сюда французским королем для защиты христиан и что, если его высокостепенству нужна будет помощь в чем-либо, то он готов к услугам. Патриарх отвечал ему, что если он прибыл сюда защищать всех христиан, следовательно и армян, то он будет молиться за него Богу; но если он будет защищать только католиков, то пусть извинит, – он не будет молиться о нем Богу и не будет иметь нужды в его помощи. d) (Я говорил «Может ли французский консул быть защитником христианства, когда король его, при восшествии на трон, торжественно, во услышание всего народа, объявил, что католическая вера не есть господствующая вера государства, что все веры терпимы в нем, т. е. что Французское государство не имеет никакой веры?» Патриарх отвечал, что это было в начале его царствования, но что впоследствии он одумался и вследствие настояний папы начал покровительствовать папистам. – «Не он, а набожная его королева, – промолвил я. Людовик-Филипп обожает одни деньги». Патриарх улыбнулся и сказал, что в Багдад послал французский король консула, а попов для распространения там католицизма. е) Позвали к обеду. ΝΒ. По прочтении молитвы подали водку в маленькой чайной чашке на блюдечке. После водки подали кислое молоко, потом жареного баранчика, потом слоеные пирожки с говядиной, потом соус, потом жаркое и наконец пастраму, балык и сыр; а вино было кипрское красное и иерусалимское белое.

К обеду собрались несколько армян, вероятно почетных: один из Ахалциха, следовательно русский подданный. Обедал один епископ армянский, бывший в России и знакомый покойному экзарху Гавриилу в Кишиневе. Патриарх посадил меня рядом с собой. Я отговаривался от такого почетного места, но он принудил меня, сказав, что не достанет места гостям, если я не сяду подле него; и это был учтивый обман; ибо достало бы места всем, если бы я сел и по правую руку его.

До обеда разговор был связнее: во время обеда он подобился проливному дождю. Сколько упомню, представлю этот разговор, как он веден был.

1) За обедом я предложил патриарху несколько вопросов; не помещаю их здесь, потому что из ответов его видны будут и вопросы мои. А ответы его суть следующие.

а) В Турецкой империи находится до 10 армяно-григорианских епископов и много монастырей, но почти все они разрушены; да и в уцелевших по-два, по-три монаха. В Российской империи есть 4 армянских монастыря. В иерусалимском армянском монастыре всех на всех и с людьми 100; но монашествующих не более 35. Есть 5 епископов.

b) Эчмиадзинский патриарх Нарсесс избран католикосом всех армян с согласия и здешнего духовенства. Без его согласия выбор не мог состояться.

c) В Иерусалиме, в смежности с монастырем Св. Иакова, есть женский армянский монастырь. «Молодых монахинь мы не держим, – говорил патриарх, – а все старушек».

d) В Эчмиадзинском монастыре хранится копие, которым прободен был Спаситель и часть Животворящего дерева, выпрошенная вдовицей у персидского царя Сапора, пленившего крест; когда сей царь, проживший в её доме несколько дней недалеко от Эчмиадзина и довольный гостеприимством её, предложил ей просить награды, то она просила кусочек Животворящего дерева.

e) Покойный патриарх Иоаннес родился недалеко от Эчмиадзина и воспитывался в эчмиадзинском училище.

NB. Во время разговора об избрании эчмиадзинского патриарха Нарсесса предложен был мною тост за его здоровье. Сидевший за столом епископ сказал, что и патриарх Захария избран вторым кандидатом на этот престол. – «Знаем, знаем, – отвечал я, кланяясь и улыбаясь, – и желаем, чтобы в случае смерти Нарсесса (но да продлит Бог драгоценные дни его) его высокостепенство достойно занял эчмиадзинскую кафедру».

– Я не имею тех дарований и тех познаний, какие нужны эчмиадзинскому патриарху, – сказал высокостепенный старец. Я не знаю законов, обычаев и языка русского.

– Не нужны нам знания; нам нужна добрая и святая душа, – сказал я. Нам нужен патриарх, который любил бы царя русского, Россию и армянский народ.

– Но по нашему закону, прибавил патриарх, я должен и умереть там, где я был избран в патриархи.

– Итак, Иерусалим есть гроб ваш? Мы не знаем такого закона.

Потом Патриарх предложил тост за здоровье Государя Императора. Я встал со стула и выпил вино. Привстали и патриарх и архиерей. Тогда разговор, естественно, зашел о Государе. Патриарх желал ему благоденствия и долгоденствия.

– Весь армянский народ, говорил он, счастлив под сенью скипетра русского царя. Сначала армяне были бедны, а теперь, слава Богу, живут покойно и богаты.

– Государь наш есть отец всех племен, населяющих Россию, и покровитель всех вероисповеданий. Мы имеем царей добрых и мудрых; но Николай! Он есть посланник Божий.

– Он поклоняется кресту со смирением и крест укрепляет и возносит его паче всех царей земных (Я тронут был до глубины души этими неожиданными словами патриарха). Не скроюсь перед всеми, продолжал патриарх, побаиваются его и англичане. Не так давно рекомендован был мне из Египта один знатный и богатый англичанин, и по рекомендации он остановился в нашем монастыре. Однажды среди разговора я спросил его: «почему англичане не уничтожат Турецкой империи и почему не спешат освободить христиан от варварского ига?» – «Нельзя, отвечал лорд. Прежде нежели выплывет флот наш из портов наших, русские будут в Константинополе».

– Правду сказал лорд, – подхватил я, совершенную правду. Покойный император Александр говорил, что Босфор есть ворота его дома, а Николай положил в свой карман ключ от этих ворот.

– А сын его отопрет ворота? – закричали все гости. После общего выражения одного и того же удовольствия все мы замолчали. Тогда вдруг запел какой-то пасхальный гимн один молодой и красивый монах, стоявший у конца стола. Звучный, приятный и мягкий тенор его взвивался, понижался, кудрявился, дробился; в первый раз я слышал такое хорошее пение армянское; оно ничем не отличается от греческого. К большому удовольствию моему, монах не в нос пел. Мы слушали его с вниманием и молча.

По пропетии гимна разговор наш опять склонился к предметам религиозным. Патриарх говорил, что Господь принес на землю одну веру, но люди раздробили ее на разные верования. «Все эти разности, – промолвил один из молодых армян, – сидевший по левую сторону стола, – все ереси произошли от ученых». – «Точнее выразитесь: от малоученых – сказал я ему. Если бы постановления халкидонского собора переведены были на армянский язык с греческого знатоком обоих языков, а не полуграмотным греком, то армянская церковь была бы и поныне единая и нераздельная с великой церковью православной. Впрочем, что рассудок или страсти разъединили, то должна соединить любовь», – прибавил я, не желая показаться ученым в глазах общества, которое не знало имени армянского историка Моисея.

– К сожалению, любви-то, о которой вы говорите, и не достает. Турки смеются над нами, когда мы, т. е. греки, армяне и католики ссоримся между собою и прибегаем к суду магометанскому. Они не могут понять, как мы, имея одного Христа, враждуем друг против друга, гоним и преследуем себя взаимно.

Тут встали мы из-за стола и перешли в залу. Патриарх продолжал разговор.

– Я давно здесь живу и помню, что прежде греки обращались с нами дружелюбнее, а ныне – из рук вон! Они и мы чуждаемся друг друга и не посещаем друг друга. Прежний игумен вифлеемский очень ласков был к нам и мы отвечали ему тою же лаской; он бывал у нас, мы у него. А нынешний митрополит Дионисий непрестанно ссорится с нами; ни одного дня не проходит без неудовольствий. Он очень горяч.

– Пора думать, сказал я, что Св. Пещера, Голгофа и Гроб Господень суть достояние всех христиан, все они, какой бы веры не были, имеют право изливать там свои молитвы.

– Вы судите совершенно справедливо, – отвечал патриарх. Любовь нам нужна, любовь. Что вера без любви, без добрых дел? Любовь спасает.

– А в церкви папской деньги спасают, – подхватил тот же молодой армянин, который не любит ученых. Вообразите, в Дамаске латинские попы продают места в царствии небесном за 500, за 300 и за 200 пиастров. – Все засмеялись и начали шутить.

– Дешевы места в раю, – сказал я. В старые годы казначеи папы дороже продавали царствие небесное.

– Богатым папистам, сказал армянский архиерей, приволье и в этой жизни, и по смерти. Одни бедные будут в аду.

– Да еще папы, – прибавил о. Григорий.

– Я, начал говорить патриарх, я твержу своим и в церкви, и дома, что не у папы в руках ключи царствия небесного, а у каждого христианина. Безгрешность, непогрешимость, господство вселенское, первенство папы – суть выдумки, мечты. Первозванный апостол есть не Петр, а Андрей, и он привел Петра к Иисусу (Ин.1:40–42).

– Не Петр, а Андрей апостол проповедовал Евангелие и в России и на горах Киевских. О нем сохранила предание наша церковь.

Промолвили еще несколько слов после кофе, и потом я начал прощаться с патриархом. «Вы имеете вечное место в душе моей» говорил я ему. – «Я уверен, что вы сказали это не в тоне политики.» – «Политику знают люди шпажные, отвечал я ему, – а мы и вы – люди Божие и люди народные». С сими словами я раскланялся с патриархом. ΝΒ. Весь разговор веден был на турецком языке. О. Григорий был переводчиком. В то время, когда он передавал мои слова патриарху и выслушивал его речь, я повторял про себя все сказанное им, вот почему я сохранил разговор и записал его слово в слово. При том и память у меня счастливая….

Марта 31, Пятница. – Западный, холоднейший сильный ветер продолжается и порой частенько наносит дождь. Вчерашняя снежная крупа оставалась на террасе монастырской до полудня и потом растаяла от проглядывавшего солнца.

Сегодня утром получено письмо от посланника Титова.

Вечером посетил меня агент наш Марабути. По его уверению, Базили еще не приехал в Бейрут. Он подтвердил то, что я слышал на пути из Вифлеема в Иерусалим, что христиан из Керака сажают здесь в тюрьму за неплатеж податей. Также он подтвердил и жалобу лидского архиерея касательно требования 300000 пиастров с прибавкой, что сам паша советует патриархии платиться с разбойниками, и что если она не заплатит, то он выдаст деньги из своих сумм. Так как Марабути жил в Яффе еще до властвования Ибрагим-паши в Палестине, то он уверял, что в Яффе, в Рамли, в Абогоше и в других местах брали пошлины с поклонников. Абогош считал только число их и соразмерно с оным патриархия взносила ему деньги. Кроме сего, каждый поклонник (до Ибрагима) должен был взносить 25 левов за право ходить в храм и потому каждый из них подавал в воротах храма туркам маленький билет, а турки, накопив все билеты, вносили их в монастыри: греческий, латинский и армянский и эти монастыри по числу билетцов, ими же самими выданных поклонникам, давали деньги туркам по 25 пиастров за каждого.

Я предлагал Марабути сказать от моего имени совет здешним наместникам, чтобы они устроили в храме Воскресения и около часовни Гроба подвижной и складной помост, возвышенный над народом, и чтобы духовенство совершало процессии по этому помосту и раздавало благодатный огонь. Но он, похвалив эту меру, сказал, что можно было бы сделать при христианском правительстве, а теперь лучше оставить по прежнему. Ответ его ужасно не понравился мне, но я промолчал. Можно ли ожидать добра и порядка в Иерусалиме, когда агент российского правительства (впрочем природный грек, заодно торгующий с архиереями здешними) предпочитает старый беспорядок всякому новому порядку?

В нашем Феодоровском монастыре жил вместе с поклонниками один старый греческий священник-духовник, белый, как лунь. Нередко я видал его и слыхал его приветствие: καλ’ ἠμέρας, γέροντα!³¹⁸ Сидя на креслах в храме, он исповедовал всех приходивших к нему не здесь, а на его родине, и епитрахилью заработал себе порядочные денежки. Под старость ему захотелось помолиться у Гроба Господня и, если возможно, остаться жить в здешней патриархии, и за благословением патриарха опять зарабатывать гроши епитрахилью. Он объявил свое желание, но с него запросили 16000 пиастров за то только, чтобы он жил, пил и ел в патриархии до смерти. Если же он захочет надевать епитрахиль, то должен внести в казну Гроба 32000 пиастров. Скупой старик не согласился и вот завтра едет домой.

Апреля 1, Суббота. Дождь и ветер утихли. Но холодно.

Апреля 2, Воскресенье. День ясный, но холодный. Сегодня я правил должность дьячка и пропел всю обедню в Феодоровском монастыре. В прошлом феврале месяце в моих глазах заваливали невольники и совсем завалили искусственный небольшой пруд или водоем, недалеко от Яффских ворот, внутри города. Поклонники называют его тем водоемом, в котором мылась жена Урия, – Вирсавия, которую видел Давид с террасы своего дома. На днях (до Пасхи) арабы срубили сухое дерево, на котором, по преданию, удавился Иуда. Оно находилось за Гефсиманией, по дороге на Елеон.

Апреля 3, Понедельник. Утром русские поклонники выехали из Иерусалима. Я проводил их взором и благожеланиями сердца. Да благословит Господь их путь и да возвратит их всех в отечество здравыми, невредимыми и беспорочными. Некоторые из них провождали здесь жизнь по истине строгую и праведную; молитва была их пищей и отрадой. А многие жили здесь беспутно и блудно. Да простит им Господь согрешение их, если они покаются. Я не сужу их: есть Судяй на небе! Замечу только, что наши отставные солдаты суть самые лучшие христиане. Они и крайне терпеливы и благочестивы, и трезвы, и постники. Военная служба, выпрямляя тело, выпрямляет и душу. Сегодня стало теплее, но не жарко. ΝΒ. Позвать в Вифлееме попа Илию, да того старика, от которого разделилась деревня Сефикия, в Кармильской горе.

Апреля 4, Вторник. Сегодня тепло. Вечер прохладен. В 4 часа после обеда посетил я монаха Анфима и в келье его узнал от него следующее:

а) Когда Саладин завоевал Иерусалим, тогда отдал старую патриархию для жительства семейству, известному и поныне под названием алемидов, которого главный начальник называется накыпи, что значит вождь, трибуна, судия священных людей.

b) Последняя война России с Турцией не имела особенно вредного влияния на патриарха и иноков; только ни один поклонник не приходил в эти годы в Иерусалим и потому патриархия лишилась своих доходов обычных.

c) Нынешний консул французский вчера предложил здешнему синоду служить литургию о здравии и спасении французского короля Филиппа, в какой-то день его (Анфим не знает: в день ли рождения или в день воцарения). Синод согласился – было на его предложение, дабы жить в мире с этой нацией, но окончательному договору об этом предмете помешало нечаянное прибытие сардинского консула.

d) Французский консул рассорился с реверендимом и хочет выгнать, и выгонит его из Палестины.

e) Подано предложение синода патриарху, чтобы он ходатайствовал пред Портою о невзимании податей с патриархии по прежнему.

f) Анфим показывал записи сумм, ежегодно высылаемых из России в Иерусалим, за 1841 и 1842 годы. О употреблении сих сумм вопросить его я не дерзнул.

g) Анфим предлагал мне, чтобы Россия купила огромное, почти пустопорожнее, место за домом Гефсиманского архимандрита, известное под названием Носокомион Евдокии царицы. Но я молчал и ничего не сказал ему. По его мнению, надобно заплатить за это место 500 тысяч пиастров.

h) Здешнее духовенство, по словам Анфима, может прекратить странный обычай арабов беситься около Гроба Господня и во храме в великую пятницу и субботу. Бывали и примеры укрощения их с помощью турецкой власти и русского консула.

i) На совет мой о временном устроении подвижного и складного моста с перилами в храме для праздничных церемоний и для раздачи св. огня, Анфим отвечал, что это было бы очень хорошо, но католики не позволят нам сделать этого. Я опровергал это. Видно, что греки сами не податливы на улучшения.

Апреля 5, Середа. Голова болит и худо можется.

Апреля 6, Четверг. Утро пасмурно. Агент Марабути приходил прощаться со мною; он возвращается в Яффу. Между прочим, он говорил, что шейхи палестинские согласились между собою и под присягой поклялись не давать солдат султану. Вечером я посетил архимандрита Никифора. Монах Анфим навязался к нам. Между прочим, он проговорился, что они впускают хаджиев в храм и в великую пятницу.

Апреля 7, Пятница. Утром я поехал в Вифлеем с тем намерением, чтобы отсюда сделать три поездки: одну в Эфам и на пруды Соломоновы, другую к развалинам аввы Харитона и в соседнюю пещеру, третью к развалинам монастыря Феодосия Киновиарха. Прибыв в Вифлеем через полтора часа по выезде из Иерусалима, я выпросил у владыки проводника Ибрагима и тотчас отправился в Эфам (Ортас). На этот раз избрана была прямая дорога. Сперва мы спустились мимо цистерны вглубь долины, находящейся за Вифлеемом, и потом мимо виноградных садов, поднялись на противоположные горы. Виноградники здесь растут и обрабатываются не так, как в Одессе. Они имеют толстый и высокий ствол, от верха которого пускаются молодые леторосли, кои уже начали развивать свои почки. Зимою эти стволы пригибаются к земле, а весною поднимаются и поддерживаются палками. Думаю, что когда разрастутся виноградники, то дают высокую раскидистую зелень. Нива под виноградники возделана в виде террас от горной местности, и каждая терраса имеет свою каменную низменную ограду для удержания дождевой воды и вместе земли, которую вода унесла бы без сей ограды, ибо это земля наносная; на моих глазах один вифлеемитянин наносил землю в террасу мешком из-под соседних камней, где жена его копала заступом. Трудно здесь обрабатывание винограда. Надобно разбить огромные камни, потом из них устроить террасы, потом наносить землю и так далее. В каждом участке виноградном есть сторожевая круглая башня. При взгляде на эти виноградники, я вспоминал места из Св. Писания, в коих описывается мимоходом возделывание винограда³¹⁹. Ничто не переменяется на востоке. Не затруднительна дорога по горам, но довольно труден съезд с последнего хребта в долину Эфамскую. Она зеленела в глуби своей, тогда как бока её совершенно голы и дики; камни, как ребра скелета, торчат и поражают взор своей уродливостью, или огромностью, или диковинным положением. Чем ближе подъезжаешь к Эфаму, тем приятнее становится долина: вот огороды, вот нивки с хлебом, вот сады, где фиги, лимоны, груши, гранаты уже отцвели и покрыты завязавшимися плодами. Но самый Эфам – куча развалин. Бедные феллахи живут под сводами и в земляных частях обрушенных домов. Лишь только я подъехал к источнику, вытекающему из-под горы, поражен был зрелищем совершенно для меня новым. Несколько молодых и сильных феллахов, совершенно нагих, но покрывших свои нижние части точно так, как на иконах изображают Спасителя или Севастиана мученика, мыли живых овец у самого горла источника, держа их за ноги вверх брюшком и затопив их в воде кроме головки. Овцы с удивительным смирением повинуются им: верно они привыкли к подобным операциям. Все овцы были белорунные, но головы их рыжие; и это поясняло мне хитрую сделку Иакова с Лаваном³²⁰. Арабы так заняты были своим хозяйственным делом, что едва обратили внимание свое на нас и мы проехали влево от источника и остановились под тенью трех дерев: граната, груши и фиги. Подкрепив свои силы, чем Бог послал, я пошел к источнику и решился исследовать его течение и начало и вместе искусственный водопровод его. Покамест мой Иван приготовлял свечи, я спрыгнул в одной рубашке в водопровод через отверстие, повыше горла на 11 шагов, подле больших плит, закрывающих верх его. Пройдя несколько шагов, я побоялся идти далее один без света и воротился назад. В это время два феллаха успели раздеться совсем и приготовлены были свечи. Я пустил их вперед, сам пошел за ними, а Иван за мною со свечей в руках. Сперва я шел (впрочем недолго) согнувшись и заметил, что тут водопровод высечен из скалы; свод его узок, мокр и заложен тесанными плитовыми камнями, наискось от правой руки к левой; теска камней и их неправильное положение доказывают, что они от землетрясения упали и что в начале они держались выше, в уровень с искусственным потолком, который я встретил выше. Скоро очутился я в высоком коридоре, в котором правая стена есть натуральная скала обсеченная, а левая – кладена из немалых тесаных камней; потолок в нем кладен из цельных белых плит в пазы стен; этот потолок не широк, потому что отверстие вверху узко и он был сух. Из этого коридора через тесное и низкое отверстие под обтесанными камнями, ползком по воде, проходишь в небольшой другой коридор, выше первого, как бы в широкую трубу; здесь я скинул дамасскую попону свою и рубаху и положил их на стенку. Не длинен этот коридорец и вход из него под островатыми камнями далее, к началу источника, крайне узок и низок; надлежало растянуться так, что вода касалась живота. До сих пор под ноги попадались камушки, впрочем не острые, но далее почуял я глину, по которой мягко было ползти в узком русле источника. Проползши чрез, под островатым камнем, я уже не мог не только встать, но и согнуться: надлежало ползти в растяжку; от сего камня источник поворачивает немного вправо; стены и потолок натуральные тут крайне низки; направо и налево есть низкие гротцы; по обеим сторонам русла, на стенках, лежит множество глины, густо растворенной и как бы приготовленной для работы. На левой стороне глины лежали две кости животные: верно кто-нибудь из любопытных европейцев бывали здесь и закусывали. Наконец, подползли мы к большому и высокому гроту, где можно было стоять. Здесь вода вытекает незаметно из-под скалы; направо я заметил часть кладеной стенки, упирающейся под свод; налево есть большая заводь под гротом: она наполнена была водою не смотря на то, что отгорожена рядом тесаных камней, положенными вдоль главного узкого русла. Это доказывает, что вода уменьшается здесь, и потому, чтобы она не просачивалась в стороны, дано ей прямое направление по углубленному в скале узкому руслу. Налево, за вытоком воды, есть какая-то дыра в скале. Тут много глины. В этом гроте нас напугала летучая мышь; при свете она встревожилась и давай описывать круги. Иван, следя со свечею за полетом её, накапал горячий воск на мою спину. Обозрев, что нужно, мы выползли и вышли оттуда назад.

Сообщаю здесь главные замечания свои об этом источнике. Он вытекает из-под грота, образованного самою природою в скале, каковых гротов немало в Палестине; дабы вода не просачивалась в сторону и не расходилась по заводям в баках, для сего искусством высечено для неё в скале русло, в котором теперь воды было ниже колена на четверть, и для сего же около заводей устроены стенки в уровень с руслом. Не могу сказать, откуда накопилась здесь глина, которой по руслу и на стенках его очень много; сия-то глина, во время землетрясения или полноводья, увлекается вместе с водою и придает ей вид красноватый; ибо люди наши, дожидавшиеся нас у выхода, заметили, что вода сделалась красноватою спустя несколько времени после нашего ухода в водопровод: это значило, что мы возмутили глину своими руками и ногами. Под гротом, где вытекает вода из скалы, бывает озерко. Стенки русла высечены не прямо, а откосно. От вытока источника до того места, где под камнями проползаешь в коридор, или, как я сказал выше, в трубу, вода протекает малозаметными изгибами под низкой скалой натуральной, но от трубы идет уже искусственный высокий водопровод, в котором правая сторона высечена из скалы, а левая кладена из камней тесаных. Напрасно говорили арабы, что вода течет сверху и издалека, и что в верховье весьма глубоко, – в рост человеческий. Оказалось, что русло везде равно и ежели есть повышения и понижения, то нечувствительно; вода течет везде равно, ни глубже, ни мельче, и протяжение водотока не слишком велико. Я не измерял его, но судя по времени и по трудности хода, полагаю, что вода вытекает не издалека. В водопроводе тепло и потому вода не холодна, впрочем и не тепла. Воздух там чист: можно свободно дышать. Об этом источнике у местных арабов есть своя присказка. Они говорят, что по временам ездит тут нечистый дух на верблюде и запрещает воде вытекать. Это значит, что вода уменьшается в засухи. Не знаю, что за верблюд у нечистого духа; он должен быть крайне мал. Но таково арабское воображение, что оно увеличивает в миллион раз больше всякий мало-мальский непонятный или неисследованный ими предмет. Когда я собирался лезть в водопровод, то арабы говорили мне, что инде и ползком трудно пролезть. Но этот опыт не вразумит восточных детей: они подумают, что нечистый дух разгневался на меня дерзновенного, решившегося посетить его жилище, и потому понизил и стеснил водопровод, а сам обратился в летучую мышь.

Направо от водопровода, почти во всю длину его, торчат обтесанные натуральные скалы и на них видны остатки зданий. Думаю, что и над самым водопроводом, повыше устья его, была башня, из которой был ход в него для починок. Вода из него разделялась и ныне разделяется по садам, огородам и нивам. Здесь-то были сады Соломоновы запечатаные, т. е. окруженные горами впереплетными; здесь он прохаживался со своими женами и наложницами, а ныне пасутся там верблюды, овцы и козы и живут полудикари.

В Эфаме, кроме водопровода, нет замечательных развалин; да и нельзя ожидать здесь чего-либо величавого, потому что тут был сад. На скале, около водопровода, были домы. В одном из них высечена скамейка во всю длину её.

Из Эфама я отправился по окраине горы, вдоль водопровода, к прудам Соломоновым. Приехал, слез с рыжего коня своего на том месте, где Хевронский водопровод соединяется с водою, проведенной из прудов. Взглянув в центр соединения, я повел взором вдоль по руслу, прямо протягающемуся к прудам, и заметил, что вдали свет проникает в русло. Пойдя прямо по закрытой поверхности русла, я, в 12 шагах от входа в подземный коридор, наткнулся на отверстие, из которого падал свет в желоб, проведенный прямо от прудов, в котором текла свежая вода. И так в здешнем месте, в водопроводе, соединяются три воды: а) хевронская, в) из прудов и с) из горного ключа, текущего навстречу хевронской воде.

Удостоверившись в сем соединении вод, я сошел в темный коридор, ведущий к подошве нижнего пруда, через небольшое четвероугольное отверстие, которого высота не более 5 четвертей, и ширина 3½ четвертей. Этот коридор устроен под каменной широкой лестницей, ведущей к верховью нижнего пруда. Длиною он в 16 шагов, шириной в 5 четвертей и выше роста человеческого. Весь он оштукатурен. Он ведет любопытного ниже и ниже по продолговатым ступеням в большой высокий покой со сводом, складенный весь из тесаных камней. Прямо против коридора, внизу этого покоя, есть полукруглое низкое отверстие и через него вытекает вода из нижнего пруда и разделяется по искусственным руслам направо и налево. Вправо (если станешь спиной к прудам) вода бежит в какой-то глубокий канал, скрытый под стеной: слышно падение воды в глубину. Налево она проходит в тот желоб, в котором я заметил свет. Думаю, что и с правой стороны она поворачивает за коридором в этот же желоб, а здесь, в покое, разделена вода по двум руслам, дабы дать ей более свободы и дабы иметь возможность чистить ход в самый пруд, не прекращая течение воды в одном из этих русел, тогда когда другой чистится.

Лестница, ведущая к верховью пруда, устроена из тесаных сырых камней в виде быка, подпирающего стену пруда. Там, где есть ход под него в подземелье, она разделяется на два отдела, кои после 9-ти приступков на каждом соединяются и отсюда до верховья пруда я насчитал более 6 приступков, устроенных во всю ширину лестницы. На этот раз я обратил внимание на левую сторону пруда, по за-стене его верхней. Тут, шагах в 40 от угла левой стены, есть желоб, проведенный перпендикулярно к прудам с самого верха ближней горы для стока дождевой воды. Эта вода через отверстие в верховье стены падает по самой стене в малый четвероугольный бассейн и из него уже в пруд.

Нижние части 1-го пруда вытесаны из скалы, а ровные стены кладены из камней в полсажени толщины, обложены черепичками и уж по черепицам оштукатурены. Вода стекала в него из среднего пруда, по желобу, проведенному в пустом пространстве между сими прудами к двум окнам нижнего пруда, а из окон она лилась по желобу на дно. ΝΒ. Немалое пространство между нижним и средним прудами теперь завалено землей. На правой стороне есть желоб, проведенный к двум окнам нижнего пруда, зримым в правом углу его. Но сей желоб должен быть позже устроен, может быть сарацинами, а в начале, у лицевой стены среднего пруда, должно быть, была такая же лестница, как у нижнего, и под лестницей – канал, сквозь который вода проходила прямо на пол нижнего пруда, теперь заплывший наносной землей; ибо в нижнем пруде, в первом отделении, в первой части полуциркульной, видно и поныне отверстие, соответствующее полу среднего пруда. Да и у лицевой стены сего последнего пруда я заметил отверстие, которое было коридором. В среднем пруде было довольно много воды. Весь нижний ярус его покрыт был оною. А из верхнего пруда вода лилась чрез правую стену.

Назад мы приехали по водопроводу, не отступая от него ни на шаг; только под Вифлеемом мы взяли выше, а водопровод очутился ниже нас на целую глубокую террасу. Вода не доходит даже до Вифлеема и вифлеемитянки далеко ходят за нею со своими мехами и достают ее через дыру, пробитую в водопроводе. Как жаль, что невежественное правительство турецкое разрушает все полезное и не поддерживает такого водопровода, который мог бы напоить Вифлеем, Иерусалим и, если нужно, и другие города.

Думать надобно, что этот водопровод древнее времен Давида, да и пруды едва ли не хананеями или филистимлянами построены; ибо когда Давид завоевал Иерусалим и поселился в нем, то ведь он и жители пили же какую-нибудь воду, но не сказано в Библии, чтобы он устроил водопровод. ΝΒ. За ужином митрополит Вифлеемский выказал себя в зеркале. Припомнив, что одна русская, именно Боголюбова, назвала его интересантом, он отрыгнул гнилое слово и на тайного советника Стурдзу, сказав, что он был причиною того, что его лишили наместничества. Стурдза прислал сюда, в патриархию, грозное, обличительное письмо. Преосвященный Дионисий, вследствие сего письма, желая исправить зло, а именно, выгнать кокон, коих завелось до 18, навлек на себя общую ненависть и удален был из патриархии. Итак Вифлеемский исправлял зло не потому, что оно зло, а потому что во время его епитропства прислано было обличительное письмо. Он жалеет о своей власти и этим жалением доказывает, что лучше бы ему терпеть зло, лишь бы насладиться властью и деньгами. Μία ρίζα καὶ ἕνας καρπός!!³²¹

Апреля 8, Суббота. Не потерян был нынешний день; ибо хотя я не видел ничего нового, но п<р>оверил и дополнил старые свои замечания о монастыре Харитона, о пещере и постройках при подошве Иродиона. Одно не удалось мне, именно подробный осмотр всех извилин пещеры, потому что в ней было душно и не хотелось лезть или ползать по пыли и задыхаться. У самого входа в пещеру торчат огромнейшие камни, когда-то отвалившиеся от горы, и потому крайне трудно, но не опасно влазить туда. Войдя в отверстие, тотчас очутишься в узком и довольно низком коридорце; согнувшись, пройдешь по нему направо в огромнейшую залу, совершенно темную. По освещении оной увидишь, что она разделяется на две половины направо через высокий и широкий вход, образованный природой в виде огромного треугольника, войдешь в первое отделение её, из которого никуда нет выхода; налево образовано природой другое огромное отделение. В первом отделе пол ровен, а во втором торчат, кажется, два большие камня; весь пол там и здесь покрыт толсто какой-то мягкой пылью вроде глины желтоватой; по этой пыли ходишь, как по мягкому ковру. Вместо потолков служат натуральные вычурные своды в виде острых конусов и в виде церковных куполов. На левой стороне второго отдела есть множество малых пещер, переплетающихся между собою странным образом, а прямо есть узкий и низкий ход в другую огромнейшую залу, которой пол стоит ниже первой, но которая, по уверению слазившего туда араба, гораздо больше и выше первой. Мы приготовили было длинную веревку, чтобы по ней выходить весь внутренний лабиринт, но я оставил дальнейшее обозрение пещеры; ибо надлежало ползти по топкой пыли и следовательно раздеваться до рубахи. Мне не хотелось сбрасывать одежды и валяться в пыли и потому я возвратился назад. Конечно, я приехал сюда с тем намерением, чтобы вполне удовлетворить своему любопытству: но есть всему предел. В пещере было душно: свечи горели очень тускло, дыхание становилось мое тяжело; к тому же не хотелось раздеваться. Вот по этим причинам и лопнуло мое намерение, как дождевой пузырь.

По моему мнению, эта пещера образовалась естественною силою во время горения подземного вулкана. Когда кипит вода, то на поверхности образуются пустые пузыри, одни других больше. Если бы застыли нечаянно эти пузыри, то они составили бы род пещер. Точно так, виденная мною пещера, со всеми её извилинами и отделами, есть ничто иное, как сложность остывших пузырей, кои образовались из того материала, какой выплывал из недр вулкана. А пыль в пещере есть остаток остывших паров с примесью земли. Я не геогноз и потому не ручаюсь за верность сего мнения.

Возвратившись из пещеры, я снова осмотрел развалины обители Харитона и теперь лучше понял их расположение. Подъезжая к сей обители, постепенно спускаешься в узкую лощину, которая разделяет гору на две отрасли и вдруг обрывается в глубочайшую долину. На левой стороне этой лощины у обрыва её, равно как и на левом склоне и огибе горы, окаймляющей долину, построен был монастырь Харитона, а за правым огибом её и за вышеупомянутой пещерой находится агиазма сего аввы. От дороги, лощина замыкалась башней, которой ныне стоит один фундамент с двумя цистернами в нем; от этой башни шли здания на двух крайних линиях: прямо от неё шла стена на север, к челу горы, и тут поворачивалась под прямым углом на восток, и, обогнув восточный угол горы, тянулась на север и примыкала к огромной башне, которой стены и доселе торчат; другая линия шла по лощине, заходила за угол горы и там ниспадала вместе с главными зданиями вглубь дебри; – короче сказать, одна крайняя линия шла по верху, другая по низу. Идя по верхней линии или стене, за углом горы, к северной башне, я наткнулся на глубокую цистерну, полную воды; рядом с нею я заметил углубление, высеченное из скалы в виде круглого кувшина. На вопрос мой: что это такое, – отвечал мне сопровождавший меня шейх тамаритян, что это малая цистерна для хранения деревянного масла. Ответ его показался удовлетворительным столько-же, сколько и неожиданным. За северной башней не было никаких зданий. Тут был конец монастыря. От неё стена спускалась прямо вниз, в дебрь. По нижней линии около лощины видны ряды развалин с малыми цистернами для хранения деревянного масла, из которых в одной еще виден крест на стенке; тут же, повыше, подле угла горы, сохранилась какая-то продолговатая комната со сводом, который с левой стороны покоится на скале; вверху, в стене, видна глиняная водопроводная труба. Была-ли тут цистерна или амбар, через стены которого вода проходила в нижнюю цистерну, – этого не знаю. Поднявшись немного выше за угол горы, я увидел кусок высокой стены и недалеко от неё, внизу, часть арки, покоящейся на церковном столпе, к которому прислонена колонна из белого камня. Очевидно тут была церковь и следовательно центр монастыря. Эта церковь с келлиями наполняла все пространство между верхней и нижней линиями. Не знаю, как глубоко в дебрь сходили здания монастырские, потому что туда я не сходил; ибо место очень крутояро и опасно. Сопровождавший меня шейх-магометанин признался, что тут прежде жили христиане. – «А в этой башне, – указывая на кусок высокой стены, – жила девица, – дочь царская», – промолвил он.

– Какого царя? спросил я.

– А Бог его знает, – отвечал он.

По осмотрении этих развалин, я поехал к горе Иродион. Но шейх привязался ко мне и стал усилено просить меня заехать к нему по дороге в палатку; он провожал нас на Иордан и там познакомился со мною и получил от меня золото.

Я согласился на его просьбу. Только что взъехали мы из лощины на пол-горы, повернули направо от дороги на несколько сажен, и въехали в стан шейха, состоявший из 22-х черных палаток, под коими живут родственники его близкие и единоплеменники. В первый раз в жизни довелось мне побывать в селениях скотопитателей. Палатки поставлены были на восток в две линии и между ними образовалась просторная площадь, на которой лежало несколько коз, недавно родивших ягнят. Палатка шейха занимала средину в правой линии. Каждая из них обложена была по низу камнями и бурьяном. Мужская половина была открыта с северной стороны, а женская закрыта со всех сторон попонами. Когда мы подъезжали к палатке шейха, то из неё высыпали малые дети совершенно нагие. Он очень рад был принять нас дорогих гостей; тотчас подослал овечью кожу вверх шерстью подле женской половины, так что мы сели на нее задом к этому неприступному для чужих отделению, и потом принес нам свежего молока и яурт. Между тем, как мы прохлаждались яуртом, собрались в палатку молодые и пожилые тамариты и, молча, с любопытством озирали нас. Удивительная свобода и равенство царствуют в этих селениях. Шейх говорил нам, что его поколение значительно, и что он может выставить до 100 ружей, и что он находится во вражде с соседним кочевым племенем за то, что шейх оного перебил у него провожание каких-то франков. Жена его, порой, выглядывала через верх попоны на московских монахов; так разумели нас тамаритяне. Шейх потихоньку просил меня не давать ему денег в присутствии других феллахов, во избежание зависти. Я понял его, понял, что он хотел похвалиться перед своими родичами знакомством своим с москвичами, благородством своим и бескорыстным гостеприимством. И пастухам известны лицемерие и чванство! Не долго посидели мы у шейха. Он проводил нас далеко от стана, идя поступью гордой, величавой и сохраняя всю важность шейха. «Я проводил бы вас до Иерусалима», – говорил он, принимая от меня червонец, – «но к сожалению, я в ссоре с соседним племенем, которое кочует по этой дороге, и потому я не могу подвергать вас неприятности». Я отвечал ему улыбкой и поехал к горе Иродион (много кочевьев вблизи. 20–30 по горам).

Сперва я спустился под гору и потом поворотил на север и скоро достиг до развалин у западной подошвы этой горы. С этой стороны вся гора, кроме круглого верха её, обделана в виде уступов, по коим теперь растет хлеб. Много этих уступов, но развалины находятся на первом, втором и большей частью на четвертом уступах; – я веду счет их снизу наверх.

На первом, весьма ровном уступе, за которым лощина образована уже Богом, а не человеком, видна только каменная мостовая, неширокий помост, пересекающий сей уступ во всю ширину его. Против сего помоста, на втором уступе, сохранилось основание полукруглой башни. Мне кажется, что с сего помоста был ход в башню, который из неё поворачивал налево в угловое здание, в котором сохранились еще два коридора, кои, по моему мнению, вели на верхний уступ, подпертый стеною. На обеих концах сего уступа были сторожевые башни с крытыми ходами. Я полагаю, что с верхней крепости был сокровенный ход под террасами к описанным мною развалинам и к прудам. Да и на месте слышал я от арабов, что снизу можно пройти наверх подземными ходами и что царская дочь с темени горы ходила мыться в соседний пруд. В связи с описанными мною развалинами есть и другие; между ними замечателен четвероугольный пруд, окаймленный с двух сторон ровными площадками и обложенный камнями. Среди сего пруда стоит, как островок, круглый водоем, горло которого заметано наглухо камнями; этот водоем теперь имеет вид кратера. Вероятно, тут был или бьющий фонтан или цистерна. Статься может, что на площадках, подле него, росли деревья и вообще около этой части горы были сады. Не даром же арабы называют эту гору раем. В свое время, когда тут были дворцы, сады, пруды и города, а кругом также сады и жатвы, – эта гора могла достойно носить такое название. И ныне это место плодородно; на уступах, в пруде, на площадках, – словом везде около горы росла прекрасная, густая, высокая пшеница, а в траве пестрели разнородные цветы самых ярких красок. ΝΒ. После ужина позвал я к себе вифлеемского священника Илию, который говорит изрядно по-гречески. Между прочим, он сообщил мне, что у православных арабов нет обычая расторгать браки, и что в Бетжале брак расторгнут незаконно; что многие из арабов и арабок желали бы поступить в монастыри, да и он сам до священства желал быть иноком, но греки не посвящают их в ангельский чин, боясь оглашения злоупотреблений; что из двух вифлеемитов, крещенных в Саввинском монастыре, один опять обратился в католичество; что армяне имеют в Вифлееме до 30 семей природных арабов, кои исповедуют их ересь, и что православие не может держаться, если митрополит вифлеемский будет запрещать богослужение и чтение поучений на арабском языке в самой Св. пещере. Недавно вифлеемиты и их священники подали митрополиту просьбу о введении прежнего порядка богослужения в пещере. Монастырь не платит податей за вифлеемитов. Наконец он обещался, по моему приглашению, придти в Иерусалим и принести копию с прошения.

Апреля 9, Воскресенье. – Утром преосвященный митрополит Дионисий подарил мне небольшой серебряный позлащенный крест с частью Животворящего Креста и частицей камня от самого Гроба Господня. У него есть довольно частиц крестного дерева и цельный камешек от Гроба. Эти сокровища достались ему от покойного митрополита петро-аравийского Мисаила, которого он был духовником и который умер на руках его. Я чувствительно благодарил его за такой священный дар.

Часов в 9 преосвященный митрополит, я, о. Григорий и прислуга, – мы выехали из Вифлеема мимо предхрамной площади и спустились на поле Пастырей. Деревня Пастырей оставалась далеко вправе от дороги, ведущей к Саввину монастырю и к цели нашей поездки, т. е. к развалинам обители Феодосия Киновиарха. Едучи по окраине поля, мы любовались виноградниками, разведенными в долине и недавно приобретенными Саввинским монастырем. Сюда иноки приходят работать и сия работа, вместе со свободой, есть райское наслаждение для этих заключенных в каменном мешке. Миновав виноградники, мы спустились в долину, которой названия я не добился у арабов, – прислужников митрополита. Добравшись почти до самого конца этой долины в северо-восточном направлении, мы взобрались налево от неё на каменистую гору, с которой открылись искомые развалины. Лишь только мы стали спускаться с поверхности её, представилось взору направо от тропинки каменное дикое покатое поле, огороженное кругом большими камнями. Среди этого поля устроена огромнейшая цистерна, выложенная внутри свинцом, как уверял меня в этом митрополит, слыхавший это от арабов, лазивших в цистерну. Она была полна дождевой воды, которая стекает в нее через нарочно вытесанный в скале желоб. В этой цистерне вьют свои гнезда дикие голуби. Людям нашим пришла охота стрелять в цистерну из пистолетов и ружья. Гул от выстрелов был необычайно громок и продолжителен, как будто из корабельной пушки на море. Когда человек станет говорить негромко, стоя подле горла цистерны, то эхо отдается в желоб и его может расслушать человек, стоящий у желоба. Я делал этот опыт и удостоверился, что звук человеческого тихого голоса ясно и полно отражается накось в горло желоба.

Весьма близко от цистерны, на противоположном темени горы, стоят значительные объемом развалины монастыря Св. Феодосия Киновиарха. Так как сюда приходят кочевать и складывать свои припасы арабские пастушеские племена, то они перестройками и перетаскиванием камней с места на место до такой степени обезобразили развалины, что теперь весьма трудно угадать что где было и начертить план обители. Впрочем на северной стороне еще хорошо сохранилась часть храма: именно, видно основание алтаря, обращенного на восток и построенного из огромнейших тесаных камней ноздреватых, и внутри церкви два полукружия направо и налево от алтаря, придававшие храму вид креста и за сими полукружиями аркады, служившие внутренними отделениями церкви, теперь загроможденными пристройками. Если вы зайдете сзади, то увидите и двери, ведущие в церковь, над коими вместо верхнего косяка положен камень удивительной величины и толщины и около дверей остатки галереи. Недалеко и направо от сих дверей, между кучами камней, мы отыскали вход в подземную пещеру, в которой, по преданию, погребено тело Св. Феодосия. Узкий вход в нее завален был камнями. Мы отвалили их и с зажженными свечами влезли туда не без затруднения.

Вся пещера загромождена, не видно чем, под пылью, так что с чрезвычайным трудом можно ползать в ней под самым сводом, высеченным из натуральной скалы. Судя по вышине её тотчас за входом в нее, полагаю, что в ней можно было свободно ходить. Направо от входа я заметил кладеную стену под самый свод; а прямо против входа, спустя несколько шагов, есть также низкая стенка, кое-как складенная феллахами. Через эту стенку мы перелезли и с чрезвычайным трудом проползли направо, а потом поворотили еще направо. Тут я заметил высеченные в скале два круглые углубления, как бы два вогнутые зеркала, и в одном из них еще сохранился образ какого-то святого с Евангелием в руке и с сиянием окрест главы. Статься может, что это образ самого Феодосия, обозначающий и место его погребения. Под этим образом видны карнизы и большие тесанные камни и под ними отверстие. Бывший с нами послушник митрополита стал было опускаться ногами в это отверстие, но, не почуяв ничего под ногами, побоялся, и мы приказали ему вылезть оттуда. Зато он спустился в другое отверстие выше сказанного образа, нашел там удобный ход и заметил отверстие, ведущее далее в правую сторону пещеры.

Я полагаю, что в этой пещере была усыпальница для братий вместе с подземной небольшой церковью, устроенной у гроба Св. Феодосия. По осмотру пещеры мы отдохнули у стены какого-то высокого здания на юго-восточной стороне обители и подкрепили свои силы, чем Бог послал. Митрополит и другие легли тут отдыхать, а я пошел осматривать остальные развалины и местоположение первой в свете киновии, в которой в первый раз мир увидел общежитие иноческое. Наискось, направо от сего здания, я заметил небольшой помост и побрел туда. Помост устроен из каменных плит больших и средних. Кругом его нет ни зданий, ни даже фундаментов. Что бы такое было тут? Церковь, или столовая, или беседка? Нет ли чего-нибудь под этим помостом? Осматривая его кругом, я нашел в стороне между камнями полузаваленное отверстие и с помощью Ивана спустился туда. Оказалось, что тут есть ход в подземелье. Так как из отверстия свет проникал туда, то я спустился ниже, и что же представилось глазам моим? – Коридор со сводом и внизу большой, широкий и глубокий желоб для стока воды. В конце этого желоба, впрочем гораздо выше его, есть полукруглое окно в стене. Взглянув в это окно я не мог ничего распознать за темнотою; тогда я крикнул, и эхо сказало мне, что тут должна быть цистерна. Малая свечка, зажженная мною, плохо горела и еще плоше освещала неизвестное место; тогда Иван вылез из подземелья, собрал сухой травы, принес ее к окну и зажегши ее бросил на дно. Тогда я увидел, что тут действительно иссечена глубокая и широкая круглая цистерна. На нижнем каменном косяке окна еще доселе заметны выбоины, вытертые веревками, когда таскали воду. Итак, надобно полагать, что вышеупомянутый помост устроен был над цистерною лишь для сбора воды и для удобнейшего провода оной в цистерну.

Недалеко от этой цистерны стоит часовенка магометанская и около ней могилы. Какой-нибудь святой турецкий схоронен тут и окрест его кочующие арабы кладут своих мертвецов.

Обратившись лицом на запад, я пошел с площадки и наткнулся в недальнем расстоянии от неё на другую цистерну полную воды. Окружив юго-западную и северную стороны обители, я не встретил ничего особенного, кроме кучи камней. А на восточной стороне от церкви до сказанного помоста виден какой-то фундамент, кладеный из больших тесаных камней.

Местоположение обители избрано было Феодосием как нельзя лучше. С темени горы видны Иродион, Вифлеем, монастырь Ильинский, Иерусалим с Елеоном, как золото на ладони. На востоке гора Искушения, Иордан, как синяя лента, Мертвое море, как зеркало, в которое смотрятся высокие горы, – чаруют взоры. А вот под соседней горой на восток находится в получасе пути и Саввинский монастырь: его не видно, но видны дикие скалы, окаймляющие Огненную реку, протекавшую мимо этого монастыря. Заметьте вы тропинку, змейкой извивающуюся по темени соседней горы перпендикулярно к вашему взору: по этой тропинке можно дойти до Саввинской обители. Как приятно было общежительным инокам проводить здесь время. Все вызывало их к молитве. Там родился Спаситель, здесь Он крещен, далее искушен, там пострадал и воскрес; и все эти места божественных событий видны для инока: как тут не молиться, как тут не задуматься! Задумал инок поклониться яслям или Гробу; решился сходить на гору Искушения или на место крещения, иль в монастырь аввы Герасима, иль в обитель Освященного Саввы, – испросил и получил благословение настоятеля, – и ступай, куда угодно, куда душа зовет. Единственное место в Палестине, откуда видно столько св. поклонений! Единственное место, где можно возгревать в себе вдохновения при виде Сиона, Елеона, Иордана и пр.! Умел избрать место для киновии Св. Феодосий! Прозреваю, что душа у него была эстетическая, а сердце его было полно любви к Богу, ближнему и к природе. Св. Савва, Св. Харитон избирали пещеры для спасения: Св. Феодосий избрал открытое поле и открытое небо для той же цели. Иноки первых были истинные отшельники от мира, иноки последнего соединяли мир с отшельниками и с уставами строгого покаяния; те служили образцами серафимской жизни, сии подавали образ жизни ангельской; те упражнялись в подвигах покаяния, молитвы и умной жизни, сии в подвигах жизни деятельной, оживляемой молитвой и основанной на покаянии. Счастливым почитаю я себя, что Господь сподобил меня видеть место, где установлено и освящено общежитие иноческое.

По обозрении развалин мы отправились в Ильинский монастырь. Дорога вела нас почти по прямому направлению с востока на запад по возвышенностям соседних гор, несколько севернее сего монастыря. В этих местах видели мы много кочевьев. Черные палатки, как козы, торчали на склонах гор.

Не долго я пробыл в обители и через час прибыл в Иерусалим усталый, слабосильный и оглохший. Еще на другой день по осмотру эфамского водопровода заложило мне уши.

Апреля 10, Понедельник. Во весь день я почил от дел своих.

Апреля 11, Вторник. Утром посетила меня игуменья Иулита из здешнего русского Екатерининского монастыря, старица девяностолетняя, но сохранившая всю бодрость в теле, румянец в белом приятном лице, и память и рассудок в душе. Она слезно исчисляла мне притеснения, унижения и гонения, какие она терпит от петро-аравийского митрополита Мелетия. Нечестивец, он в нынешний великий пост прибил ее в церкви до крови. На днях обокрала ее послушница, а он не только не расследовал дела по просьбе игуменьи, но даже отделил от неё воровку и дал ей самую лучшую келью и пр. пр.

Апреля 12, Середа. Прибывший сюда на богомолье архимандрит Анатолий, настоятель афонского Зографского монастыря, посетил меня. Не описываю всей беседы моей с ним о Греции, об афонских монастырях, об имениях его монастыря в Бессарабии; замечу только для памяти одну проговорку его. Архимандрит проговорил, что если и получает ежегодно деньги из России иерусалимская патриархия, то получает не дар, не вспомоществование, а часть своей собственности, к несчастью, уступленной России предместником нынешнего патриарха [разумеются, богатейшие имения в Бессарабии, могущие приносить ежегодного дохода 300000 (рублей или пиастров1?)], и что покойный патриарх не имел права дарить России имения, завещанные не лицу, а Гробу Господню, который никогда не умирает. Что высказал Анатолий, о том думают агиотафиты. Вечером армянский патриарх присылал своего диакона узнать о моем здоровье.

Апреля 13; Четверг. Утром я посетил арх<имандрита> Анатолия и игуменью Иулиту. Сердечная, проливая горючие слезы, она рассказывала, как митрополит Мелетий, во время чумы, запер ее одну в чумный дом, где она должна была похоронить зачумленное тело какой-то монахини и где она жила 6 месяцев без воды. Мелетий желает её смерти, дабы воспользоваться остальным её имением и деньгами. Подлец!..

Вечером посетил меня Анатолий. Среди разговоров я долго развивал свою мысль, что у восточных церквей и монастырей нет единства и братского деятельного соучастия и намекал ему, что Афонская гора могла бы оказывать денежное посильное вспомоществование антиохийской патриархии. Слова мои канули в бездонную, пустую бочку винную.

Апреля 14, Пятница. Вечером приходил навестить меня бывший игумен Белемеидского монастыря Афанасий, изгнанный из Сирии патриархом Мефодием и принятый в здешнюю патриархию в качестве проповедника на арабском языке, Это весьма замечательный человек нашего времени. Я люблю его и потому передаю сей бумаге историю его страдальческой жизни для памяти под старость, когда седины убелят мою голову.

Он родился в Дамаске от благочестивых родителей и в детстве поступил на послушание в дом блаженной памяти антиохийского патриарха Серафима. Родители посвятили его на служение Богу, да имут молитвенника о душах своих. – В патриархии он выучился еллинскому и новогреческому языку и говорит этим языком хотя не совсем правильно, но довольно свободно. На двадцатом году от рождения таинство благодати диаконства освятило его душу и в этом сане он служил некоторое время и при нынешним патриархе Мефодии. Гонения на христиан, смуты Ливанской горы, успехи унии, появление протестантских миссионеров опечалили душу сего юного подвижника и он решился было удалиться на Синай. Но Провидение Божие предназначило ему другое обширнейшее служение и поставило на другое по истине многотрудное поприще.

Близ сирийского города Триполи, на первых высотах Ливана, в виду Средиземного моря, есть монастырь во имя Успения Пресвятой Богородицы, именуемый Белемеид. Этот монастырь со времени восстания греков находился в таком жалком положении, что никто из иноков патриарших не соглашался идти управлять им; монахов в нем не было, церковь без окон, без пола, без иконостаса, без утвари и ризница похожа была более на темницу, чем на дом Божий. Имения монастырские находились в расстройстве и в чужих руках; турки требовали ежегодной дани и ежегодно увеличивали ее. Блаженнейший патриарх Мефодий, болезнуя о таком плачевном состоянии Белемеидской обители, в которой один из предшественников его водрузил крест своими руками, уговорил, наконец, одного престарелого инока принять на себя управление этим монастырем на один год. Старец покорился воле патриарха, но в помощь выпросил себе иеродиакона Афанасия. По прошествии года они успели ввести некоторый порядок в управлении имениями монастырскими и подали патриарху отчет в приходах и расходах. Ветхий деньми инок по условию отказался от дальнейшего игуменствования в Белемеиде, а иеродиакон просился на Синай, куда увлекало его пламенное желание пустынножительства. Но Небесная Владычица внушила гражданам Триполи великое усердие к осиротелой обители, и они, зная сметливость, бескорыстие и благочестие иеродиакона Афанасия, приступили к патриарху и единодушно просили его дать им в игумена сего Афанасия. Покорный воле блаженнейшего и воле народной, он отправился в обитель в сане иеромонаха. Один одинешенек, ходя по ветхим террассам еще ветшающих келлий, или сидя на голом камне в какой-либо лощине, он думал крепкую думу. Горюя о гибнущем православии в Сирии, любя своих родичей и соболезнуя о их неведении веры, видя пример благоустойства в обителях митрополитских, кои проливали на народ некий свет веры и ведения, он задумывался собрать в свою обитель иноков и дать им одно из лучших послушаний, – познание веры и благочестия, приготовить их быть проповедниками и епископами церкви сирийской, и таким образом сделать свою обитель духовным светлым оком Сирии. В минуты размышлений он чувствовал в себе то ревность Илии, то сомнение сего пророка Божия; и когда эта борьба, как буря на Средиземном море, крушила его сердце, тогда он спешил под своды темного храма и там пред ликом Божией Матери, тускло озаряемом светом из глиняной лампады, в пламенной молитве испрашивал у неё покрова и помощи. Молитва умиряла, облегчала и укрепляла смятенную его душу. Он размышлял и действовал.

В течение 13-ти лет, при бескорыстном неусыпном хозяйстве ему удалось привести в надлежащее благоустройство монастырские имения, как-то мельницы, сады, пашни и скотоводство, и доходами с них устроить и укрепить церковь, так что она сделалась наилучшей во всей Сирии, и починить и распространить монастырь. К нему собралось до 35 иноков и послушников; и он не посылал их за сбором денег, а умолял только проводить жизнь отшельническую, учиться и быть светом мира и солью земли обуявшей. Для сего он завел училище: все иноки под его бдительным надзором ежедневно учились языкам арабскому, греческому и пению церковному у нарочно выписанных им учителей из Триполи и Дамаска; а сам он ежедневно после обычных молитвословий поучал их истинам веры и правилам жизни, читая им или жития святых, или творения отцов церкви. В обители царствовали величайший порядок, послушание настоятелю, благоговение, благочестие, целомудрие, трудолюбие и знание. Это был улей Божий и пчелки сами питались в нем медом слова Божия и благодати и для других вырабатывали сот, коим питались многие души.

Не всегда бывает тихо на Сирийском море: нередко бушуют грозные ветры и страшно волнуют это море. Не всегда было благотишие в Белемеидской обители: иногда корысть, угроза, ярость агарян угрожали ей гибелью, как ярые волны грозят кораблю. Но этот ковчег имел неустрашимого и мудрого кормчего, и помощь и крепость от Владычицы мира. Триполийский мусселим, видя возрастающее благосостояние монастыря, стал требовать с игумена Афанасия вместо 500 – 50000 пиастров ежегодной дани. Игумен отказал ему, надеясь исходатайствовать у Ибрагим-паши совершенное освобождение монастыря от налогов; ибо этот паша, получив в управление Сирию и Палестину, ласкал христиан и освобождал все монастыри от прежних податей. Мусселим озлобился, а игумен, во имя Бога и Пречистой Девы, исходатайствовал у грозного для магометан паши свободу своей обители. Узнав об этом, правитель Триполи рассвирепел, как лев, и в безумной ярости поклялся именем Магомета и Кораном выпить два батмана крови игумена, если он живой попадется в его руки. Но Пречистая спасла его от врага и местника. Спустя несколько времени, над Белемеидским монастырем собралась другая туча. Беда грянула с Ливанских гор. Повелитель друзов, эмир Бешир, движимый корыстолюбием, захотел завладеть хлебными мельницами обители. Игумен опять упал к ногам Ибрагим-паши и опять спас обитель от обеднения. Минули две горькие годины, настал третий черный год. Антиохийский патриарх Мефодий, подобно всем грекам, зараженный корыстолюбием, зная о благосостоянии Белемеидского монастыря, стал требовать от игумена Афанасия больших сумм то на дамасское училище, то для сохранения их в патриархии. Игумен отстаивал права монастыря, указывал патриарху на собственное училище, ручаясь за безопасность казны. Но патриарх, раздраженный его настойчивостью, слышать не хотел его представлений; уничтожил училище, разогнал учителей, приказал взять деньги из церкви и даже обыскать сундуки игумена, в коих, к стыду патриарха, ничего не найдено, кроме ветхих рубах и одежд его. Тогда напрасно гонимый старец решился оставить взлелеянную им обитель и удалиться на Синай. Тяжел был для него этот крест, потому что не злоба агарянская, а корысть носящего имя 13-го из апостолов возложила оный на рамена его. Но Провидение приуготовило ему другое деятельное поприще. Иерусалимский патриарх Афанасий нуждался в проповеднике на арабском языке и вот по рекомендации нашего консула Базили в Бейруте, игумен Афанасий поступил в число братства святогробского и проповедует слово Божие в храме, а наипаче в своей келлии гонимым арабам палестинским, гонимым двумя врагами: турками и греками. Но что сделалось с Белемеидским монастырем? Над ним сбылось слово писанное в пророческой книге: «поражу пастыря и разыдутся овцы»³²². Лучшие иноки разбрелись, кто в монастырь Св. Георгия, кто в Афонскую гору, кто в Сидон, а остальные оплакивают свое прошлое иноческое утешение, ждут лучших дней, а порой им приходит на сердце бросить лишившуюся благодати обитель и бежать в Ливанские горы, в монастыри униатские. А патриарх? Он весело пересчитывает пиастры, полученные из пустеющего иноками монастыря. Мефодий! Как мне жаль тебя! Твоя митра сияла бы блеском немерцающим, если бы ты не покрыл ее черным флером. Покайся! День твой уже приклонился к вечеру. Покайся! Тебя гроб ожидает, зияя.

В первый раз я видел игумена Афанасия в Яффе пред Р. Хр., куда он послан был на проповедь и где арабские христиане слушали его, как ангела Божия. Ростом он не велик; лицо его смугло, но величаво, мужественно и приятно; черные живописные брови приосеняют большие, черные, выразительные глаза; длинная борода с проседью придает ему вид почтенного старца. Речь его быстра, суждение основательно и не односторонне; в его воле много энергии; самоотвержение его примерно, бескорыстие иноческо. Благоговею я пред этим иноком; ибо вместо сердца у него горит свет веры. Он летел бы на крылах голубиных в любимую обитель свою, если бы патриарх призвал его к прежнему благоделанию. Он дышит любовью к племени арабскому и горюет о том, что оно страдает под ужасным игом греков, которые не признают арабов людьми, а считают их хуже собак. По его мнению, основанному на долговременном сравнении, здешнее высшее духовенство еще хуже сирийского. Люблю я смотреть на него в те минуты, когда кипит в нем чистая кровь арабская и когда он говорит, что арабы некогда были светилами и что они паки могут сиять, лишь бы возжег кто на Ливане горнило веры и ведения так, чтобы пламень его затмил блеск, исходящий из обителей маронитских. Когда я говорил ему, что Бог есть Отец не одних греков, но и арабов, что арабы одарены чувством и умом и могут быть способны к великим делам, тогда он был в полном упоении самодовольства и привязанности к русским, которые умеют отдавать suum cuique. При разговоре о собираемой теперь в России милостыне для сирийских церквей он изъявлял горестное опасение, что эта милостыня пропадет в бездонной патриархии. Но я утешил его, сказав, что Россия умеет давать милостыню и умеет давать ей благое и истинное направление. «Наш Консул, говорил я, будет смотреть за употреблением денег, собранных в России.» – «Эта мера, одна эта мера и может спасти сирийскую церковь», – отвечал он. Мы расстались друзьями, дав друг другу слово не выносить бисера за порог келлии.

Сравниваю Афанасия с кармелитом Жан Батистом и нахожу превосходство на стороне первого. Жан Батист устроил хорошую гостинницу для поклонников, а Афанасий прекрасный рассадник веры и ведения; тот собирал подаяния у людей, сей богатился хозяйством; тот имел покровителей и заступников сильных, сей без помощи людской достигал своих целей верою и надеждой на Владычицу мира. Вот полюсы – папизм и православие! Вот люди Божии – один на Кармиле, другой на Ливане.

NB. Игумен Афанасий утверждал, что все сирийские монастыри имеют имения и доходы и могут содержать монахов и училища.

Апреля 16, Суббота. – Наконец я исполнил долг свой посетил о. игумена Афанасия в его доме. К нему собрались два учителя арабского языка и один православный христианин. Эти арабы признавались, что обучение детей грамоте по методе взаимного обучения идет скорее и успешнее против прежнего, но вместе жаловались и на то, что для детей трудно изучать вдруг два языка, что дети, читая таблицы и басни Эзоповы, теперь не знают, что такое Псалтирь или Часослов, и не могут читать в церкви, и что турки поносят нас, когда видят, что дети, как солдаты, маршируют по улицам, идя в школу или в церковь и возвращаясь оттуда. Все это очень прискорбно родителям и может случиться, что турки закроют училище за эти марши детей по подозрению, – будто они с детства приучаются к солдатским приемам против турков. Я совершенно соглашался с ними и говорил, что и в Европе давно уже брошены все эти детские марши.

После обеда я вышел на террасу монастыря и, прохаживаясь, увидел на улице у стены католического монастыря молодого парня в рубищах, лежащего на какой-то подстилке. У головы его лежали три лепешки и на них кусочек белого сыру. Сперва я подумал, что это нищий калека, а потом пришло мне в голову, что он извозчик и чего-либо дожидается у гостиницы католической. Что нужды? Я не обратил на него оообенного внимания и пошел в свою келлию заниматься своим делом. Часов в 6 вечера входит ко мне о. Григорий встревоженный, бледный и говорит: «Позвольте мне, батюшка, пойдти и запалить всю патриархию?» – «Не понимаю, какого вы духа, – отвечал я ему, – что вам сделала патриархия?» – «Это жилище нечестия и немилосердия, продолжал он, – пойду и выжгу этот Содом и Гоморру». Я засмеялся. – «Не смейтесь, батюшка, а выслушайте, что сделали сегодня лицемеры, жестоковыйные греки». – «Ну, говорите.» – «Отдохнув часок после обеда, начал о. Григорий, я пошел прогуляться немножко и заметил у стены католического монастыря молодого парня лежащего на гноище.» – «И я видел его; ну, что же?» – «Он просил у меня милостыни и я подал ему, что Бог положил мне на сердце, и пошел далее. Нищий кричал вслед меня болезненно, но я, не понимая арабского языка, оставил его вопли без внимания. Спустя несколько времени, возвращаясь назад по улице, ведущей прямо отсюда в патриархию, я увидел этого же нищего уже на другом месте, – у стены дома, принадлежащего патриархии, в котором жил покойный лекарь. Нищий страдал сильно от какой-то боли и, обращаясь ко мне, умолял меня о чем-то. Не понимая его языка, я побежал домой и, взяв с собою нашего игумена, просил его вызвать игумена Саввинского монастыря, который разумеет по-арабски и поговорить с нищим. Игумен пришел и что-же? – Оказалось, что молодой парень не есть нищий, а поклонник, и что он на пути в Иерусалим ограблен и избит был разбойниками, из которых один пронзил ему ногу копьем. Некоторые сострадательные христиане такие же поклонники, как он, нашли его на дороге полунагого, полуживого и, узнав о несчастий его, сжалились над ним, положили его на осла, привезли в Иерусалим и сдали его в патриархию. Здесь несчастный пролежал два дня и потом наместник патриарха приказал выбросить его куда-нибудь на улицу, чтобы избавиться от хлопот; и вот хамал взвалил его на плечи и, чтобы не таскаться с ним далеко, бросил его подле стены католической обители, как раз напротив нашего монастыря. Конечно, наместники полагали, что хамал отнесет его куда-нибудь в другое место, напр. в жидовский квартал; но Бог обличил их жестокосердие. Католики, узнав, что впадший в разбойники есть православный христианин, также не оказали ему никакой помощи и милости, и перетащили его к тому дому, где я застал его в другой раз. Таким образом и наши и чужие отталкивают от себя несчастного; помилуйте, батюшка, собаки съедят его». – Выслушав это, я ужаснулся; сердце мое заболело; дух мой забушевал, как бушует дубрава от нечаянного порывистого ветра из горных ущелий. «Подите, спешите, бегите, – говорил я, – принесите сюда отверженного, мы призрим его, упокоим его, вылечим его. Но наперед дайте знать наместнику Кириллу, что я прошу его поместить разбитого в русском монастыре».

По моему приказанию, наш игумен побежал к сему наместнику. Между тем преосвященный уже узнал, вероятно, через Саввинского игумена, что постыдное приключение огласилось в русском монастыре и потому приказал тотчас взять несчастного и поместить его напротив патриархии в одном из её домов, а когда явился к нему наш игумен, то он, между прочим, спросил его: «Знает ли архимандрит Порфирий об этом уроде?» – «Знает, отвечал игумен, и потому прислал меня просить вас поместить его в Феодоровском монастыре.» – «Скажи архимандриту, что этот урод призрен теперь нами, и что его выбросили на улицу не мы, а одна арабка, которой мы поручили ухаживать за ним».

Игумен пересказал мне слова наместника. Хитрое оправдание его удивило меня и я решился в душе моей спросить завтра утром самого больного, точно ли он отдан был на попечение арабке и уже ею был выброшен; а игумена своего просил сходить и посмотреть новое помещение больного. Он с фонарем в руках ходил туда, видел и донес мне что больной помещен в конюшне и что лампада светится там. Я затаил в себе горесть и досаду. Наступила ночь. Некогда было оспаривать у наместников сокровище христианского милосердия.

– Вот каковы здешние святители, батюшка, – сказал мне о. Григорий, приготовляя чай; бросили псам на съедение человека ограбленного, избитого, немощного; правду говорил армянский патриарх, что все диаволы собрались сюда в Иерусалим и склоняют людей ко всякому злу.

– Увы! До сих пор сердце мое бьется неспокойно. Как подумаю о грехе этих людей, которых ты называешь святителями, так мороз по коже подирает. Грех их не понятен моему сердцу, и я не знаю, как его назвать, отче.

– Это грех смертный, который не отпустится ни в сей век, ни в будущий.

– Осуществилась притча Господа о впадшем в разбойники в пустыне Иерихонской³²³ с той разностью, что ветхозаветные священники видели своего страдальца и прошли мимо его, не подав ему помощи, а новозаветные сами выбросили своего увечного на улицу псам на съедение. Ужели бы не достало для него крупиц, падающих с богатой и сытной трапезы их? Ужели бы он нарушил покой их своими болезненными воплями? Ужели нет для него приютного уголка в этой обширной патриархии? Ужели нет там людей, которые могли бы поочередно ухаживать за ним? О, есть Судяй на небе и Он прольет фиал ярости своей на этих черноризцев, у которых вместо сердца находятся куски золота, или пятна крови женской!

– И какие они хитрые, батюшка! – Тотчас придумали в оправдание свое, будто арабка выбросила сердечного горемыку, а не они.

– Не верю я им. Смела бы арабка сделать это против воли наместников? Решилась бы она на такой ужасный, вопиющий к небу грех? Нет, полусожженная совесть их прикрывает свою черноту хитростью и ложью. Им досадно, что я узнал случайно об их жестокосердии и вот они придумали оправдание. Тароваты на выдумки! Завтра я допрошу самого нищего и ложь их докажет мне, что они – чудовища.

– Точно, батюшка, чудовища. Да и католические монахи похожи на них.

– Одного ада исчадия, – сказал я в припадке гнева. Что они здесь делают? Высиживают змеиные яйца. Их сердце ожестело от непрерывных крамол и ссор с греками.

Оба мы вздохнули и замолчали. Тяжело было это молчание. Его прервал о. Григорий: «Можно ли ожидать чего-либо доброго от людей, которые не знают Катехизиса?» – проговорил он.

– Ты хотел сказать, что у кого не озарен ум светом Боговедения, у того и сердце холодно?

– Нет, я хотел рассказать вам, как здешние члены св. синода ходили слушать изъяснение Катехизиса к тому мирскому учителю, которого они же и прогнали отсюда.

– Что ты говоришь? Если они и ходили в школу, то, без сомнения, для наблюдения за преподаванием.

– Помилуйте, батюшка. Вы вечно не верите мне; вечно истязываете меня. Я вам говорю то, что слышал от архиерея Никифора. Я вам говорю, что они ходили в школу вместе с архимандритом, иеромонахом, иеродиаконом учиться Катехизису и выслушали только 10 уроков и потом прогнали учителя за то, что он стал обличать их дела прямо и иносказательно. Выслушайте, как это дело началось и как кончилось. По Божию ли внушению, или по настоянию России, отсюда послали представление патриарху, в котором просили его учредить училище в самой патриархии для монашествующих и прислать учителя из греков, если не архимандрита то, по крайней мере, иеромонаха ученого, почтенного, лет 40 или 50, дабы у него могли слушать уроки катехизические здешние архиереи, и чтобы он был вместе и духовником их. Но так как старым патриархом управляет грамматик, то он, против чаяния здешнего синода, вынудил согласие у патриарха послать сюда женатого грека, которого он знал лично, проживая летом в деревне Татавли, где этот грек был приходским учителем. Вы знаете эту деревню; она подле Константинополя. Этот учитель, прибыв в Яффу, послал к здешнему синоду определение патриарха и записку, которой просил приготовить для него квартиру и выслать ему из Иерусалима проводников и животных. Здешний синод изумился, но должен был повиноваться воле патриарха. Таким образом, архиереи ходили к сему учителю, слушали его уроки, и так как он часто говаривал, что внутреннее благочестие спасает, а не наружное лицемерное, что добрые дела важнее паче поста и молитв продолжительных и т. под., то архиереи взбунтовались против него, огласили его еретиком перед патриархом и успели отставить его. Что ж вы хотите от таких архиереев, которые не знают растолковать: Верую. Ἐκ τοῦ στόματος κόρακος ἐλεὐσεται μόνον: κάρ, κάρ, κάρ³²⁴.

– Если это правда, то я не знаю, чему более удивляться: невежеству ли архиереев, или их жестокосердию, или слабости патриарха. Бедная церковь палестинская! Чему она подобна? Она подобна старому кораблю, управляемому слабым кормчим и обуреваемому столь бурными ветрами. Сколько врагов у ней и как они сильны! Не говорю я о папистах и армянах; наползли сюда новые змеи – протестанты. Здешний синод не предвидит ни малой опасности от них. При необразованности греческого духовенства, при его невнимательности и презрении к арабам, при его посягательстве на ослабление древних обычаев палестинской церкви, каков, напр. обычай: никогда не разводить мужа с женою, или не отлучать от церкви за малые погрешности; при негодовании на греков арабского духовенства, выражающемся в письменных прошениях и угрозах, протестанство может пустить свои корни глубоко и далеко, лишь бы удалось поборникам оного построить церковь в Иерусалиме и лишь бы арабы узнали, в чем состоит это новое учение. В арабском племени, без всякого сомнения, таятся зародыши духовного образования, и протестантство, по обнаженности обрядов, за кои не нужно платить попам денег, по дешевизне устройства без иконостасов храмов и особенно по щедрой благотворительности, – протестантское общество может понравиться арабам. Паписты и протестанты – вот будущие деятели на востоке! Может ли противостоять их натиску греческое духовенство, почти беззащитное, нелюбимое туземцами и иждивающее огромнейшие доходы свои на бесполезную покупку пустых земель и домов, на бесконечные судебные процессы и на подарки туркам?

Вдруг послышались крики женщин и пение греческих попов. Мы опрометью побежали на террасу и увидели торжественный ход жениха к невесте. Я смотрел в оба на это новое для меня явление. Сперва шли мужчины в нарядных платьях с церковными свечами в руках, за ними попы в рясах, потом два мальчика в стихарях с двумя расписанными, брачными, большими свечами; пред женихом, по правую и левую его сторону, шли два молодые мужчины: один с ручной кадильницей, а другой с табачной трубкою, и сам жених курил трубку через длинный чубук; весь поход замыкался несколькими женщинами, – завернутыми в белые простыни, – которые по временам испускали свои обычные крики, поднимая голоса из октавы в сопрано, или звуча трелью: лю, лю, лю, лю, лю. Все они шли весьма медленно. Это было в 8 часов вечера. Через полтора часа (в 9½) я опять услышал эти крики и выбежал посмотреть на брачный ход, который обошел несколько улиц и возвращался домой мимо нашего монастыря уже с невестою. Брачные разделялись на два взвода: первый шел впереди с женихом вышеупомянутым порядком; второй, в небольшом расстоянии, – с невестою. По обеим сторонам её шли два пожилые мужчины, а сзади – женщины, кои по временам кричали: лю, лю, лю. Невеста с ног до головы вся закрыта была каким-то кисейным алым покрывалом; на голове и на шее звенело множество монет турецких золотых. Она едва-едва переставляла ноги и шла зажмурив глаза. Это был канун свадьбы.

В Иерусалиме христиане имеют удивительную свободу. Они празднуют свадьбы свои по ночам с ликами и пением. Они погребают своих мертвецов также с пением и со всеми обрядами и плачами.

Апреля 16, Воскресенье. Утром наместники прислали ко мне гефсиманского игумена и просили меня откушать сегодня хлеба и соли вместе с ними. Перед обедом я навестил впадшего в разбойники и, допросив его через своего переводчика, узнал, что он выброшен был из патриархии, а не из дома арабки. Так как монах, которому поручено смотреть за ним, сказал мне, что наместники приказали его перенести в один арабский дом и лечить там ваннами и перевязками, то я успокоился и подал больному милостыню.

До обеда преосвященный Кирилл говорил, что французский консул на днях приходил в патриархию и просил архиереев служить обедню о здравии и спасении французского короля Филиппа 1-го мая по западному счислению."Мы изъявили согласие, дабы не терять дружбы,» – промолвил наместник. Я промолчал, но в душе своей подумал, что если это сбудется, то иерусалимская церковь представит неслыханный в летописях мира пример общенародной молитвы за еретика. Можно ли приносить бескровную жертву за человека, который не захочет причаститься из нашей чаши благословения?

За обедом я защищал пред наместниками арабский народ, хваля его учтивость, трудолюбие, честность и твердость в вере. В самом деле, арабы довольно вежливы по привычке; лишь только встретятся они на дороге, тотчас подают друг другу руки, приветствуют друг друга и иногда прикасаются лбом ко лбу чинно и косно; даже иностранцу говорят они приветствие: добрый день, добрый вечер, – прикладывая руку сперва к сердцу, а потом ко лбу. Этим символом они дают разуметь, что сердцем они любят иностранца, а в памяти оставляют его образ. Такой обычай приветствовать друга друга очень мил. А гостеприимством они могут похвалиться перед другими народами. Когда я приехал в Палестину, то греки наговорили мне про арабов, что они ленивы, что все они разбойники и что они крайне непостоянны в вере. Но во время путешествий по Самарии и Галилее я получил понятие, совершенно противоположное объяснению греков. Поля и сады везде обработаны и обработка садов, особенно в горных странах, весьма многосложна и трудна: надобно выломать огромные камни, разбить их и построить из них ограду для террасы, потом надобно наносить земли мешками на террасу, посадить виноградные лозы или деревья и т. д. Всеми полевыми и садовыми работами занимаются мужчины, а женщины и девицы носят на себе все тяжести: воду в мехах или в кувшинах, которых я не мог приподнять обеими руками, дрова на голове или на спине и сверх всей ноши ребенка. Если бы не разоряли феллахов частые войны, и если бы народонаселение было больше, то вся Палестина была бы обработана и обратилась бы в обширный сад и в богатую ниву. Что касается до разбоев, то, право, я не слыхал ни об одном в течение пятимесячного пребывания здесь. А ездя по дорогам, по городам и деревням, я не видал ни одной драки. Конечно, для безопасности я брал всегда проводников трех, четверых: но если бы арабы были урожденные разбойники, то и проводники могли бы ограбить или убить меня. Чем лучше платить им, тем вернее служат они. Женский пол в дорогах – безобидим. Тысячу раз случалось видать одних женщин и девиц, и даже по одиночке: идет девица между горами, поет песни и никто не смеет обидеть ее. Арабы почитают величайшим бесчестием обижать женский пол. Это уважение к женскому полу доказывает не дикость, а людскость арабского племени. Как часто я видал нахалов на улицах Петербурга, Вены, Венеции, которые обижают женский пол словом и делом; но не случалось заметить, чтобы арабами нарушено было целомудренное обращение с женским полом вне дома, деревни или города. Между магометанами-арабами редко случается, чтобы кто-либо похитил насильственно девицу, и тогда похититель обязан дать вместо похищенной четыре девицы; а между православными этого не бывало. В православных семействах брачные разводы – неслыханное дело! Арабы в течение второго тысячелетия хранят твердо веру православную, несмотря на гонения магометан и при всей темноте их пастырей. Поразительна их детская простота, с какой они молятся в своих храмах, кои не имеют почти ничего похожего на Дом Божий. Все эти храмы находятся в столь жалком положении, содержатся в такой неопрятности, а священники так темны и так нерадивы к исполнению своих обязанностей, что я плакал при обозрении их храмов. Но я не виню в этом арабов темных от того, что никто в мире не думает о просвещении и спасении их, от того, что греческое духовенство презирает их и считает хуже псов смердящих, забывая, что церковь палестинская заключается не в рукотворном храме, а в душах крестившихся в смерть Христову. Не удивительно-ли, что эти арабы, темные, презренные столько веков хранят веру христианскую? Но кто поддерживает ее? Одни матери по привычке, по преданию. Ибо здешние архиереи безвыходно живут в патриархии и даже не знают ни объема, ни границ своих епархий.

После обеда явился ко мне священник Илия и, по обещанию, принес перевод просьбы, поданной Вифлеемскому митрополиту христианским обществом и священниками, чтобы он не нарушал древних обычаев. Весьма замечательна эта просьба. Я уговаривал о. Илию к терпению, обещая времена лучшие для арабов. Также просил его прислать ко мне бетжальского священника Илию.

Апреля 17, Понедельник. С 15-го дня апреля установилась погода весьма теплая и тихая. Сегодня вечером я посетил монаха Анфима. Сидя под тенью лимонов и апельсинов, среди распустившихся роз и других цветов, мы беседовали большей частью о том, какие св. поклонения принадлежат какому вероисповеданию и с каких времен. Об армянах он говорил, что они пронырством и деньгами взяли принадлежащие им ныне поклонения в Иерусалиме и Вифлееме от абиссинцев и коптов. Эти христиане, служа писцами у султанов египетских, выпросили у них для себя и св. поклонения; но по уничтожении их царства и подчинении оного султанам турецким, лишились их хотя нехотя и уступили богатым и сильным в Стамбуле армянам. О католиках и их поклонениях Анфим обещался прислать мне записку, ту самую, которая в 1820 году подана была здесь Дашкову и через него представлена была блаженной памяти Императору Александру I. Тут же узнал я, что недавно зачалась ссора между католиками и православными по случаю починки какого-то отвалившегося камешка в часовне Гроба. Греки, с позволения турецкого чиновника, присланного сюда для наблюдения за работами в храме, починили камешек, а французский консул протестовал письменно, что без его позволения никто-де не смеет приступить к работам в храме. В этот же вечер мы условились прочитать, спустя дня два, хаттишериф, напечатанный в описании Св. Земли патриарха Хрисанфа и разобрать смысл оного.

Апреля 18, Вторник. Обещанная записка прислана была во время обеда, и я заставил о. Григория переписать ее.

Во весь день я дописывал свой запоздавший дневник. Сегодня посетил меня афонский архимандрит Анатолий и между прочим говорил мне, что весьма полезно было бы послать из России на Афонскую гору какого-либо архимандрита в качестве апостола российской церкви для сближения российского духовенства с греческим, для направления порядка учения в афонском иноческом училище и в случае нужды для ходатайства за монастыри пред константинопольской миссией. Я вполне соглашался с его мнением и предвидел огромную пользу от этой меры для православия. В отчете своем я непременно изложу эту меру.

Прочитав присланную мне записку, я спросил сам себя: имеют-ли право католические монахи владеть св. поклонениями и служить в часовне Гроба Господня? И вот душа продиктовала следующий ответ: имеют полное право, даже и потому, что они не одни здесь, а имеют прихожан между туземными арабами. Обратите сих прихожан в православие и вы уничтожите главную основу, на которой опирается право папистов. По уничтожении латинской веры и унии в Палестине, папские монахи могут держаться здесь только из снисхождения греков для духовного назидания, напутствования поклонников, приходящих сюда из западных стран Европы.

Апреля 19. Середа. Вчера вечером французский консул праздновал канун праздника в честь своего короля иллюминацией, фейерверком и бесчисленными выстрелами из ружей карабинов и пистолетов. Сегодня католики слушали обедню около часовни Гроба; по обе стороны алтаря поставлены были портреты королей французского и австрийского. После обедни, консул принимал поздравления своих собратий; приходил к нему с поздравлением и наместник патриарха, архиепископ лидский Кирилл с одним архиереем и несколькими почетными монахами и, по долгу лицемерия, уверял его, что служили обедню за здравие короля в церкви Константина и Елены, хотя никому и в голову не приходило молиться за него. Консул от имени короля уверял их, что он прислан сюда покровителем не одной католической веры, но и всех христианских вероисповеданий, и что если им угодно обращаться к нему с просьбами, то они найдут в нем усердного защитника и покровителя. Архиереи притворно благодарили его за такие милости, а в душе бранили его за то, что он затеял новую ссору по случаю малой починки в часовне Гроба Господня. Признаюсь, что этот поступок здешнего синода не нравится мне. Для чего идти во двор Пилата, когда нет нужды? Для чего лицемерить перед человеком торжественным походом к нему в глазах православного народа? Если-бы синод хотел соблюсти одну учтивость, то мог бы послать к нему двух или трех архимандритов для поздравления. Да и следует ли святому синоду соблюдать правила мирской учтивости? Не грешно ли ему лицемерить?

Часов в пять пополудни, я зашел в монастырь Иоанна Предтечи. Почти весь он лежит в развалинах. В одной уцелевшей части храма устроены три алтаря. Украшением сего храма служит огромное паникадило и большая икона Иоанна Предтечи, покрытая серебряною кованою ризою: это приношения из России. Игумен сего монастыря, родом молдаван<ин>, говорил, что из сего монастыря есть два подземные хода: один прямо в храм Гроба, а другой к Елеонской горе, и что когда Саладин взял Иерусалим, то монахи долго держались в этом монастыре и Саладин не понимал, откуда они достают себе пищу и питие. Наконец турки овладели им и завалили потаенные ходы.

На ночь приготовлена была иллюминация на доме французского консула. Но по причине сильного ветра отложена была.

Апреля 20, Четверг. Утром пришел ко мне старый священник из Бетжалы и принес в подарок узелок с изюмом. Я очень рад был его посещению, потому что хотел узнать настоящим образом всю историю взаимной вражды вифлеемитов и бетжаилитов. Словоохотный священник рассказал ее подробно изломанным греческим языком. Помещаю здесь эту историю.

По смерти одного православного христианина, в Бетжале осталась молодая жена его с одним грудным младенцем Марией. Вспоенная чистым млеком, взлелеянная любовью материнскою, Маша стала подрастать. Минуло ей семь лет, и все в деревне любовались необыкновенной красотой сиротки. Не было там девушки прелестнее Маши. Что пред нею роза, цвет гранатовый или абрикосовый? Что пред нею полевая серна, иль горная козочка? Все старики, все молодые женщины ласкали Машу и прочили ее себе в невестки. Минуло ей восемь лет, и вот в одном зажиточном семействе, отец и мать решились принять ее в дом свой и соединить ее законными узами брака с 12-тилетним сыном своим. Началось сватанье; мать невесты соглашалась и, по обычаю страны, получила от жениха брачное вено (1200 пиастров). В сельской церкви обвенчана была юная чета и вся Бетжала шумно праздновала брачное веселье. Но под надзором родителей, молодой и молодая оставались невинными детьми; им позволялось резвиться вместе и миловать друг друга, но не более. Их родители выжидали их совершеннолетия, которое в Палестине признается гораздо ранее нашего. Все это случилось в первые годы правления Ибрагима-паши.

Не прошло и полугода после свадьбы, как вдруг по всем деревням от Дамаска до Газы и от моря до пустынь за-Иорданья пробежал трепет, за ним промчались горесть и отчаяние. Жены оплакивали потерю своих мужей, матери – лишение своих сынов. Ибрагим-паша забирал их в солдаты без разбора, а иных отсылал на работу в корабельные верфи свои. Дошла эта страшная чреда и до Бетжалы. В числе горемычных невольников, отведен был в Искендер (так арабы называют Александрию) и дитя-муж несчастной Маши. Хоть она и не понимала вполне постигшего ее горя, но плакала неутешно, потому что все родные её плакали. Как огонь зажигается от огня, так и слезы зарождаются от слез. Маша осталась девицей, вдовой и женой, – положение едва ли не беспримерное в этом мире! Известно было, что муж её не возвратится на родину; ибо на востоке солдатство – вечно; солдат умирает, забывая свою отчизну. А по древнему строгому обычаю, ей нельзя было выйти за другого мужа. Арабы ни в каком случае не знают и не терпят брачного развода.

Минул год, прошел другой, пролетели еще четыре года, Маша расцвела прелестно; жизнь разгоралась в ней румяным заревом. Не зная ни дружбы, ни любви, она забыла своего мужа. А о нем ни слуху, ни духу из Искендера, как будто этот Искендер бездонная пучина, в которой все люди пропадают. Одно лишь темное воспомонание о друге детства и о брачном обряде проявлялось порой в её огненной душе, как сон полузабытый. Все женщины говорили ей, что она жена мужа и всем или отвечала она улыбкою, или крупною слезою, и не дружится с ними. Лишь с девицами она бегала вглубь долины за водою, с ними наслаждалась вечерней прохладой под тенью вековых масличий, осеняющих родную их деревню; с ними ходила в соседний Вифлеем и молилась, как умела, в Св. пещере, пред ликом Пречистой Девы, или в соседний Иерусалим, где ее любили знакомые. Она жила в доме своей матери.

Темнеет злато, тускнеет алмаз, бледнеет роза, затмевается и девичий разум, виноватеет и невинное сердце, женствует и девичья красота. В мире людском много искушений самых обольстительных. Мудрецы им поддаются, женскому ли сердцу устоять против них? Красавица Маша нередко хаживала с подругами своими в Иерусалим и забегала на час, на другой, в патриархию к герондиссе патриаршего наместника Кирилла, где у ней скоро покупали молоко, яйца и масло. Молодой и богатый владыка принимал живое участие в её странном положении; Маша сначала только кланялась ему в ноги, а потом уже научилась и отвечать ему по-гречески. Молодые девушки скоро перенимают чужой язык и особенно, если кто говорит им приветливо, ласково и хлебно. Как бы то ни было, но Маше нравилось бывать в патриархии (об этом старый поп Илья говорил, прищуривая левый глаз и улыбаясь лукаво, не знаю почему.).

Минуло осемь лет с тех пор, как жестокий паша разлучил юную чету, и вот в Бетжале пронесся слух, что он уже более не властелин Св. Града Иерусалима, и что из Стамбула едет другой паша, милостивый. Но что за дело Маше до пашей? Будь, не будь они, ей все равно. Из Искендера-то нет ни слуху, ни духу.

Однажды бетжальские девушки согласились между собою сходить под вечер за водою к древнему водопроводу, недалеко от Вифлеема и там повидаться с Вифлеемскими подружками. Много красных сошлось и долго щебетали они меж собою, наполнив черные мехи водою. Солнце село за соседними горами; полная луна покатилась по небу голубому. Мимо них прошел молодой араб в раздранном рубище, худой, изнуренный тяжкими работами, черный как уголь. Ни одна девушка не заметила его; лишь Маша нечаянно оглянулась, увидела вскользь прохожего и вот сердце у неё дрогнуло, облилось кровью, и сама она не знала от чего. Прохожий шел прямо в Бетжалу. Девушки расстались и разбрелись по своим домам.

– «Что за шум в деревне? – спросила Машу её мать. – Выдь на кровлю, посмотри и послушай». Спустя несколько минут, Маша опрометью сбежала с кровли и запыхавшись едва говорила: «Мама, мама! Из Искендера пришел. я видела его у водопровода . свекор и свекровь, все родные, вся деревня не насмотрятся на него. он воскрес из мертвых».

– «Маша, Маша! Твой муж возвратился из Искендера, – кричала ей молодая жена его брата, вбегая в дом. – Пойдем скорее. Он спрашивает, он требует тебя». Но кто постигнет женское сердце? Маша ни с места; Маша ни слова в ответ. Прибежал к ней муж, пришли отец и мать его и братья, но она упала на землю и как безумная кричала: не пойду, не пойду. Все полагали, что она в самом деле рехнулась с ума и оставили ее в покое.

На другой день и на третий, Маша и слышать не хотела имени своего мужа. Лишь только увидит его, чувствует в глубине своей жизни ужасное отвращение к нему: кричит, плачет, рвется. Прошли еще дни, у Маши одно на уме. Напрасно родные и священники уговаривали ее к послушанию, она отвечала им: «не буду жить с ним; он неспособный муж; уйду к туркам, приму их веру, он неспособный муж».

Бетжала, как православная деревня, принадлежит к епархии Иерусалимской, посему оба семейства обратились к церковному суду наместников патриарших. Решить это спорное дело взялся преосвященный Кирилл. Нужно было усовестить Машу и она осталась у него под надзором его герондиссы. Прошел месяц, – Маша поет одну песню. Тогда архиерей позвал к себе священника из Бетжалы о. Илию и её мужа и герондисса владыки объявила им, что Маша в самом деле невинна, а призванный лекарь патриархии, посмотрел только в лицо мужа и тут же объявил, что он действительно не способен к супружеской обязанности, как будто он мог угадать по лицу силу, или бессилие человека; так промолвил мне о. Илия, прищуривая левый глаз и улыбаясь лукаво; Напрасно бедный муж говорил, что он обвенчан был в раннем детстве; напрасно просил, чтобы позволили ему жить вместе с нею хоть два, хоть один месяц: лекарь, герондисса, владыка, Маша – все кричали в один голос: ты не способен; и он принужден был удалиться с горестью.

Вскоре наместник Кирилл совершил судебный развод и приискал для Марии другого мужа в Вифлееме, родного брата старика Ханны (Иоанна), который служит переводчиком в доме Вифлеемского митрополита. Упрямица перешла в Вифлеем к митрополиту и жила в его доме, пока длилось дело о её браке; ибо Вифлеемские священники, предвидя кровавую вражду между родными прежнего её мужа и родственниками Ханны, ни за что в свете не соглашались венчать ее. Митрополит приказывал им, грозил, испросил у наместника Кирилла письменное дозволение им венчать, но они отвечали ему, что в Палестине не было и нет и не будет обычая расторгать браки, и что если состоится этот брак, то прольется много крови. Тогда митрополит, в гневе на них, сам пошел в церковь, призвал чету, схватил епитрахиль, и обвенчал их.

Лишь только узнали об этом в Бетжале, то прежний муж и родные его поклялись отомстить смертью всем виновникам их бесчестия, а прочие негодовали за нарушение древнего, священного обычая не разводить брачной четы. Нельзя было никому из семейства Ханны явиться в Бетжалу или в ближний околоток сей деревни: месть грозила всем кровью³²⁵.

Поп Илья сильно жаловался мне на греческих архиереев. «Они называют нас, бедных арабов, собаками, <говорил он,> гоняют из патриархии под предлогом занятий; в нынешнюю Пасху мы пришли поздравить их по древнему обычаю, они не допускали нас трое суток, и потом не дали нам сполна 50 пиастров без 10 пар, издревле положенных нам патриархами; в нашей церкви доселе не доканчивают иконостаса; ведь вы сами видели, что над ним нет креста. В монастыри не пускают жить ни нас, ни вдовиц наших. Прежде мы, бетжальские священники, поочередно служили обедни в монастырях Крестовском и Ильинском и получали за то деньги; ныне гонят нас оттуда, как паршивых собак. Доколе нам терпеть все это? Мы арабы, да вы русские – хозяева здесь; нам и вам принадлежат все монастыри и св. поклонения. Зачем вы не защищаете нас? Послушайте, я вам скажу за тайну: ведь ни одного грека нет теперь во святых; в Московии – дело другое; у вас, говорят, каждый год являются новые святые и Бог прославляет их чудесами» – Я вразумил и успокоил его, сколько мог.

Часа в четыре пополудни я посетил монаха Анфима. После взаимных обычных приветствий я начал разговор.

– Благодарю вас за рукопись; она переписана для меня и я сохраню ее, как драгоценный документ для истории церковной. Но скажите ради Бога, что сделал Дашков с этою рукописью?

– Я расскажу вам это дело с самого начала его. В 1820 году приехал сюда в Иерусалим г. Дашков, советник-секретарь константинопольской миссии и объявил словесно, что Государю Императору Александру угодно, чтобы мы уступили католикам часть Гефсимании и Св. пещеры в Вифлееме. Это объявление показалось нам весьма странным и даже сомнительным и мы просили Дашкова показать нам какое-либо письменное повеление Его Величества или, по крайней мере, министерства иностранных дел. Он сначала обиделся нашим требованием и объявил нам, что по этому делу прибудет сюда чиновник Фонтон и со стороны католиков. Чиновник сей не приехал сюда, Бог знает почему. Дашков, ожидая его, снял планы храма и всех св. поклонений в нем, в Гефсимании и в Вифлееме, а я, по просьбе его, приготовил рукопись, в которой кратко изложил всю историю борьбы нашей с католиками и их несправедливые притязания. Не дождавшись Фонтона, он уехал назад к назначенному сроку. По записке моей сделано было представление Государю; и Он, вняв милостиво нашим страданиям и мирным соглашениям с католиками, изложенным в конце рукописи, поручил графу Каподистрии, который отъезжал в Рим, просить папу от Его имени усмирить палестинское подведомое ему духовенство и заставить оное жить в мире и согласии с нами. Папа, по просьбе Его Величества, строжайше предписал здешним католикам соблюдать мир с нами и не требовать от нас никаких поклонений, кроме уступленных. С тех пор между нами и ими не произошло никакой ссоры и мы и они были довольны друг другом; даже они давали нам деньги взаймы для уплаты долгов казны Гроба Господня. Но эта дружба кончилась со смертью папы. Воцарился на его место новый и вот опять пошла у нас брань, которая нам стоит чрезвычайно дорого. Они опираются на трактаты Франции с Турцией, на меч, на покровительство сильных, а мы должны сыпать деньги туркам вместо того, чтобы поправлять монастыри, учреждать училища, строить церкви в деревнях.

– Стало быть и ныне подобная мера была бы полезна для умиротворения католиков, – сказал я.

– О, если бы благочестивейший Государь заставил и нынешнего папу укротить католиков, мы благословляли бы Бога и Его великого помазанника, – отвечал Анфим, приподняв камилавку с головы.

– Мне кажется, что настояния нашего правительства и пред эчмиадзинским патриархом для усмирения армян были бы полезны для вас.

– Вы судите справедливо. Тогда нам не нужно было бы здесь никакого консула. Я говорю это, имея в виду экономию русского правительства, а отнюдь не потому, чтобы я отрицал нужду и пользу для нас от русского консульства (в это время вошел к нам преосвященный Кирилл. Анфим продолжал разговор). Патриархия иерусалимская никогда не забудет консула Медема; вот был добрый человек и усердный слуга Царя Русского и церкви православной.

– Он распинался за нас, – подхватил преосвященный Кирилл и рассказал следующую историю. Когда граф Медем приехал в Иерусалим, то предложил нам свои услуги и защиту от притеснений. «Я хоть и лютеранин, – говорил он, – но я присягал служить Русскому Царю верою и правдою, и готов пролить за него кровь мою; и потому мой долг защищать всех тех, которые исповедуют одну веру с Ним». Мы рассказали ему о притеснениях, какие мы терпели в это время от католиков и наипаче от армян. Он обещался стоять за нас грудью в диване Мегмета-Али. Однажды вздумалось ему побывать в Саввинском монастыре; он выехал за ворота Иерусалима, но, к удивлению, его лошадь не пошла туда, сколько он ни понуждал ее. Тогда он переменил план и отправился в Вифлеем. Приехав сюда, он увидел, что армяне действительно переделывают часть храма отнятого у греков, как сии жаловались ему. Тотчас именем Русского Царя он остановил их работы и сказал им, чтобы они не смели камня передвинуть с места на место до решения Мегмета-Али. Напрасно армяне представляли ему на вид, что они производят работы с позволения сего паши, Медем не слушал их и говорил им, что они обманули пашу и что он откроет ему обман их. Настало ему время возвратиться в Египет. Лишь только он прибыл туда, немедленно явился к паше, объяснил ему обман армян и, не выходя из комнат, требовал исследования и суда. По его необыкновенному настоянию, Мегмет-Али, который мимоходом сказать, очень любил Медема, немедленно отправил своего диван-ефенди и приказал ему исследовать дело армян с греками со всем беспристрастием. Диван-ефенди нашел виновными армян и, боясь гнева Мегмета-Али, упрашивал нас смягчить дело, но мы не хотели этого. По представлении сего, египетский паша возвратил нам отнятое армянами и благодарил Медема за открытие истины. А пора уже сказать вам, о. архимандрит, что на этот раз в Египте армянам покровительствовал богатый банкир паша, армянин же Болос-бей, и он-то обманом выманил у паши дозволение армянам распоряжаться в Вифлееме, как им хотелось. Медем просил пашу помиловать и банкира, но сказал сему богачу, чтобы он вперед не дерзал обманывать своего повелителя и ссорить его с Россией; «тебя не спасет золото, берегись и будь спокоен», – говорил ему граф.

– Добрый был для нас и Дюгамель, сказал Анфим. Но вот был злодей в Яффе, – Петрушевский, поляк, бездельник, безбожник! Мы думали, что Россия прислала его для защиты католиков. Но не долго буйствовал он в Яффе; по нашей просьбе удалили его.

– С одного католика, продолжал младший секретарь, архимандрит Никифор, – он сорвал 40 тыс. пиастров и в жидовском платье выпроводил его из Яффы на судно и отправил в Константинополь и, таким образом, спас его от преследования Ибрагима-паши, у которого он украл казну.

Разговор естественно зашел о французском консуле. Святые отцы говорили, что он, перед праздником 1-го мая, простил виновников возмущения, разорвавших французский флаг, и возвратил их из ссылки из Бейрута и острова Кипра, дабы окружить себя благодарными турками. Однако-же вчера здешние магометане, в числе 500 человек, обнаруживали неприязненные движения перед домом консула, но открытого возмущения не последовало. Здешние жители крайне боятся этого француза.

Воспользовавшись минутой общего молчания я просил Анфима растолковать мне: почему здешние христиане православные сами не поправляют и не украшают своих церквей, и почему патриархия платит подати за многих из них (именно за жителей Вифлеема, Бетжалы, Рамаллы, Джифны и пр.) и с каких пор вкралось это зло. Он отвечал мне: это зло вкралось с тех пор, как католики стали усиливаться, обращать сих христиан в свою веру, не убеждением, а деньгами, обещая платить за них подати. Для того, чтобы удержать их в лоне церкви православной, нужно было патриархии платить за них сумму, обещанную католиками. Поблажка сделана однажды, дважды, и вот теперь она обратилась в необходимость. По той же причине и расходы на церкви идут из патриархии. Все это происходит от соперничества папистов. «Наше положение, промолвил преосвященный Кирилл, весьма странно. Мы видим, что надобно поправить многие сельские церкви, но боимся делать это вдруг и явно ради страха турецкого. Турки могут сказать нам: «а, вот как вы богаты!» Что ж мы делаем? Благотворим тайно. Вот в Каифе вы видели новую церковь; она вам понравилась; и вы слышали от тамошних христиан, что они собственным иждивением построили ее. Ан и мы помогали им тайно, дабы не обнаружить перед турками своих больших средств. Это замечание преосвященного глубоко залегло в мою душу. В самом деле довольно трудно здесь делать доброе в обширных размерах, дабы не возбудить зависти и притеснений турков, которые почитают свое и чужое золото едва ли не выше Магомета. В таких обстоятельствах благоразумие требует вводить улучшения в церкви палестинской постепенно и не столько от лица патриарха, сколько от частных благотворителей чужих стран.

Наконец прочитан был нами хаттишериф, помещенный в сочинении патриарха Хрисанфа: 'Ιστορία καὶ περιγραφἠ τῆς ἁγίας γῆς³²⁶. Секретарь Анфим утвердительно сказал, что выражение хаттишерифа: пусть починится малая камара над Гробом Господним μὲ τὴν εἴδησην τῶν Ρωμαίων³²⁷, несколько раз повторенное, означает, что в эту эпоху паписты владели часовней Гроба, и что им предоставлена была починка оной, однако-же с ведома греков; впрочем, из того же выражения видно, что настоящие хозяева сей часовни суть греки, и потому предписано было католикам починивать ее с ведома их.

Ночью весь дом французского консула был освещен разноцветными огнями и производилась стрельба из ружей.

Апреля 21, Пятница. Настало жаркое время. Впадший в разбойники содержится в доме араба, но почти без всякого призрения и попечения. Я приказал изготовить ему на свой счет новую рубаху, а о. Григорий купил пластыря и перевязок для раны его.

Апреля 22, Суббота. Секретарь патриархии прислал ко мне, по моей просьбе хаттишериф, обнародованный по случаю учреждения нового иерусалимского пашалыка. О. Григорий переписал его для меня.

Апреля 23, Воскресенье. Молитва русского крестьянина: Ангел сокрепитель, сокрепи ты меня. Ангел сатана, отступи от меня! Есть при мне три креста, четыре евангелиста Матвей, Марко, Лука да Иван скрипицын (т. е. скорописец).

Апреля 24, Понедельник. На дворе очень жарко и тихо. Занимаюсь составлением каталога иерусалимских патриархов по Досифею.

Апреля 25, Вторник. Продолжаю вчерашнее занятие. Известия дня суть следующие:

а) вчера удавился-было один монах в патриархии, но был схвачен и сегодня сослан на остров Кипр в метох.

b) В позапрошлом году один архимандрит здешней патриархии застрелился.

с) Архимандрит Антоний, известный здесь под именем русского архимандрита, был гоним в здешней патриархии, даром что заплатил патриарху 10 тысяч пиастров за право жить здесь и с отчаяния повесился в Сидоне.

d) Русского архимандрита Арсения, которого я видел в Саввин<ском> монастыре, держат там, как арестанта, и даже не позволяют ему выйти на поклонение Гробу Господню или в Вифлеем. Он собирал деньги в России для казны Гроба и в награду за труды посажен в каменный мешок.

е) Мальчики, живущие здесь около архиереев, ничему не обучаются.

f) Подтвердилось известие о дурной жизни игумена обители Св. пророка Илии. Муж его наложницы, точно, был содержим в Саввинском монастыре и там помер от горести. У этой наложницы три дочери. И так, этот монастырь обращен в б…..ь.

g) Иеродиакон, закравшись в часовню Гроба в то время, когда, по общему верованию, сходит благодатный огонь, видел с ужасом, что огонь зажигается просто из лампады, которая никогда не угасает, итак благодатный огонь не есть чудо. Об этом сам он говорил мне сегодня.

h) Так как секретарь синода Анфим завел делопроизводство на еллинском языке, то члены синода, не понимая силы его языка, подписывают бумаги, не зная, что в них содержится, или получив объяснение их от секретаря, которое дается, как ему угодно.

i) Получен намек, что агент наш Марабути и консул Базили, оба природные греки, суть усердные слуги здешней патриархии, а не России.

k) Бывший мирской учитель в патриархии не имел никакой веры, а он ученик из куручесмен<ского> училища.

l) Здешние архиереи не ходили к нему на лекции.

Апреля 26, Середа. Около полудня приехал в Иерусалим генеральный консул Сирии и Палестины Базили.

Вечером часов в 7 я посетил Базили и видел у него две бриллиантовых панагии, одну для армянского патриарха Захарии, и другую для наместника патриарха, преосвященного Кирилла. Кирилл получил этот монарший подарок, по представлению Базили, за устройство монастырей Феодоровского и Екатерининского для русских поклонников. «Я в душе уверен, – говорил мне Базили, – что Кирилл не стоит этой милости; но что делать? Надобно было приласкать его. А Мелетию я сказал сегодня, что и он получил бы подобный подарок, если бы лучше смотрел за нравственностью поклонников наших и выполнял бы правила, начертанные мною.» Вот политика сынов века сего!

Консул Базили читал мне официальную бумагу посланника Титова, в которой мне разрешено ехать от Бейрута до Антиохии и Алеппо, но не далее. Посланник не осмелился отпустить меня до Трапезунда через Диарбекир и Эрзерум, не имея повеления на это из С.-Петербурга. ΝΒ. Спросить Базили: а) о консулах, их назначении, их образе действий.

b) О действиях английской миссии, о составе оной.

c) Об армянском прозелитизме – о школе в Ремли.

d) О личности католиков. о возможности или невозможности мириться здесь.

e) О долгах казны Гроба Господня – о употреблении наших сумм – о молд<авских> имениях.

f) О подновлении прежних податей.

g) О визитации епархий.

h) О женском арабском монастыре.

i) О принятии арабов в число монашеств<ующих>.

k) О сельских церквах.

l) Об училищах.

m) От чего здешние архиереи живут несогласно между собою.

Сегодня вечером Базили представил армянскому патриарху панагию, украшенную бриллиантами.

Апреля 27, Четверг. В 6 часов утра я отправился на Голгофу служить обедню вместе с преосвященным Кириллом. Перед обедней меня позвали в здешний синод для присутствования при вручении драгоценной панагии архиепископу лидскому Кириллу. В синодальную небольшую комнату, украшенную златошвейными плащаницами, богатыми образами и портретами нашего Государя и Государыни, собрались все здешние архиереи и синодальные архимандриты, наш генеральный консул Базили и с ним прибывший командир русского военного брига с офицерами. По правой стороне за особым столиком, на котором лежала панагия, сел преосвященный Кирилл, а на скамье подле стены уселись консул и моряки, на левой стороне на скамье поместились все архиереи, после них я и синодальные архимандриты и два секретаря. Консул, сидя, держа шляпу в руках и играя своей палочкой, говорил речь на греческом языке, в которой изъяснил цель собрания и услуги, за которые награждается святогробское братство в лице наместника Кирилла. Эти услуга суть устроение двух монастырей для русских поклонников под надзором преосвященного Кирилла и его заботливость о сих поклонниках во время бывшей здесь чумы. Консул напомнил им, что Государь Император не оставляет ни малейшей заслуги без внимания и награды и присовокупил, что ежели материальное устроение монастырей для русских побудило монарха к милости, то нравственный надзор за поклонниками и пастырское рвение к предотвращению их от пороков и к спасению душ их усугубят внимание и милость благочестивейшего монарха к тому, кому поручен духовный надзор над ними (этот намек относился к преосвященному митрополиту петро-аравийскому Мелетию, который довольно слабо смотрит за поклонниками). Речь консула и особенно тон, каким она была произнесена, были гораздо ниже и священного собрания и лица Его Величества. Надлежало бы наперед поучить его приличию ораторскому, и потом позволить говорить речь в синоде о Государе. По окончании речи, преосвященный Кирилл встал со своего места, возложил на себя панагию и произнес дрожащим голосом краткую благодарственную речь, которую и заключил молитвою за Царя Православного. Наконец все поздравили его с монаршею милостью.

По окончании обедни я пел молебен с акафистом Иисусу в часовне Гроба для наших моряков и после молебна провозгласил многолетие благочестивейшему Государю и всему Царствующему Дому и сам же пропел: многая лета.

В приемной зале митрополии консул строго выговаривал митрополиту Мелетию за его грубое обращение с русской игуменьею Иулитой и за побои, недавно им причиненные ей в церкви. Я очень жалел, что Базили не во время навязался со своими упреками: награждать и бранить, ласкать и выговаривать в одно и то же время время неблагоразумно. Вообще скажу не обинуясь, что Базили много лишнего берет на себя; и он не обладает искусством привлекать сердца к России и к себе любовью, тонкостью и нежностью обращения, благоразумием и приличием. Он слишком повелителен и даже дерзок. Страх – вот его орудие.

По рассказу Базили, французский консул, узнав о приезде его, отложил свою поездку к Иордану и тотчас побежал к паше и спрашивал его: зачем приехал сюда русский генеральный консул. «Ежели он прибыл сюда для. того, чтобы починить купол храма, то я не позволю ему этой починки, о чем и даю знать вам, паша, предварительно», – так говорил бешенный француз. Об этом сам паша рассказывал г-ну Базили.

Во время и после обеда я непрерывно разговаривал с консулом Базили о разных предметах, или точнее о лицах, делах и событиях в Сирии и Палестине. Помещаю здесь некоторые отрывки разговора, стоящие замечания и воспоминания. Когда он сказал в похвалу греческого духовенства, что ни один из греков не принял унии, тогда как арабские епископы изменили своим древним престолам и передалися папе, то я возразил ему, что ежели судить о греках и арабах по их стойкости или шаткости в вере, то справедливое осуждение падает на первых. «Между арабами, говорил я, еще не было ни Ариев, ни Несториев, ни Евтихиев, ни Феофилов Каиров. Арабы приняли унию: но кто был причиной этого горестного события? Не греки ли? Не их ли презрение к арабам? Не их ли хитрая и, может быть, корыстная политика, заградившая арабам вход на епископские кафедры? При том грекам принять унию нельзя было, потому что они тогда лишились бы храма и богатых его доходов» (и ныне кто пасет палестинскую церковь? Матери семейств, сколь они ни темны, но, по крайней мере, они приучают детей своих креститься и ходить в церкви православные). Когда он сказал, что многие из униатов желали обратиться в православие и что он советовал здешнему синоду не принимать их вдруг, а отказом раздражать в них чувство старой привязанности к церкви православной, тогда я не утерпел и отпалил ему: «а по нашему: так «куй железо, пока оно горячо», коли сказать вам правду, так ваша темная или робкая политика всегда мешает делу Божию». Услышав это консул замолчал и спустя мгновение сказал: «Наша политика мешает делу Божию? Но что мог бы сделать ваш синод? (Я буду говорить откровенно и пред митрополитом: он мой духовник). Ваш синод владеет 60 миллионами, а ровно ничего не делает в сравнении с нашим бедным министерством». «Как? отвечал я, – наш синод празден? А кто содержит 50 семинарий и три академии? Кто приготовляет для дела Божия 60 тысяч питомцев? Кто дает истинное и благое направление православию в отечестве? Кто жертвует деньгами на бедных в годины бедствий? Не синод ли дал 600 тысяч после наводнения в Петербурге? Не он ли пожертвовал 50 тысяч серебром на постройку сгоревшей Казани? Я знаю, что мирская власть завидует богатству синода. Пусть она отнимет у него и эти деньги: синод найдет их еще более, потому что Бог даст ему. Екатерина отняла у церкви имения: что же? Осталась ли церковь бедною? Ни мало. Она нашла богатейший источник в продаже свеч, венчиков, погребальных и разрешительных молитв». – «Пусть синод устроит здесь семинарию», – сказал консул. «Хоть две!» – отвечал я.

Говорено было о поддержании православия в Сирии и Палестине. «Как бы не поддержать православной церкви, – говорил консул, – если бы были средства к тому? Я знаю, что протестантское общество издерживает около 500000 ежегодно для своих целей. Где нам взять золото?» – «Есть и золото, есть и средства к поддержанию православия, – сказал я. Я укажу вам на одно, главное и обширное средство, – единодушие православных церквей и монастырей. Пусть например, Афонская гора поделится своими богатыми доходами с антиохийским и александрийским престолами, пусть иерусалимский патриарх помогает им, как ему помогает Россия: тогда дела церкви нашей пойдут лучше. Почему одна российская церковь благотворит всем? Почему её пример не увлекает других к работам о благе общем? Хотите ли, я укажу вам и другое средство? По моему мнению, нужно установить, где бы то ни было, центр соединяющий все частные православные церкви и одушевляющий их примерами благими» (под этим центром я разумел российскую миссию, но не обнаружил этой мысли консулу). – «Ваша теория хороша, отвечал Базили, но трудно выполнение оной». – «Надобно же как-нибудь приняться работать дружными силами и отстоять православие».

От Базили узнал я, что алеппский архидиакон Кирилл вызван в Царь-град для посвящения в архиереи и что бывший белемеидский игумен Афанасий выслан из монастыря за долги (80000 т. пиастров) монастырские и за то, что он рассорился с арабами.

Апреля 28, Пятница. Утром я приготовлял письма к друзьям своим. Ровно в полдень посетил меня консул Базили. На этот раз мы оба говорили тише и осторожнее. Замечаю для памяти содержание разговора.

1) Консул сказал мне, что армянский патриарх не принял от него пожалованной драгоценной панагии, единственно потому, что она прислана без рескрипта Государя. Базили старался вразумить его, но патриарх не слушал и консул взял назад панагию и обещался патриарху писать о рескрипте в константинопольскую миссию. При этом рассказе я внушил консулу, что министерство нехорошо поступило, что отправило панагию не чрез эчмиадзинского патриарха, яко главу всех армян. Эта мысль понравилась ему и он решился сообщить ее миссии. Кстати сказать, что и архиепископ лидский Кирилл получил панагию мимо ведома иерусалимского патриарха; ни синод наш, ни министерство внутренних дел не уведомили его о награде лидскому архиепископу. Я говорил Базили, что министерство, поступая таким образом, дает соблазнительный пример приучения младших к неповиновению старшим, или по крайней мере пример неуважения высшей власти духовной.

2) Базили привез в казну Гроба из России 207000 пиастров. По уверению его, казна эта бедна, потому что патриарх ничего не высылает сюда из молдаво-влахийских доходов; и с привезенными деньгами в казне теперь не более 300000 пиастров.

3) Часть денег, высылаемых из России, употребляется на училища, на прокормление некоторых русских поклонников, например офицеров русского военного судна, на котором прибыл сюда Базили; из этих же денег 20000 пиастров ежегодно высылаются антиохийскому патриарху на училища. Остальные деньги сливаются с прочей казной. В училищной сумме здешний синод отдает отчет г-ну Базили, а он – нашему синоду через свое министерство.

4) Долги казны Гроба Господня почти все уплачены. Банк не существует здесь.

5) Патриарший секретарь обогатился на счет казны Гроба Господня.

6) По смерти патриарха можно надеяться лучшего порядка в управлении и в экономии.

7) Вифлеемского митрополита Дионисия консул называл сребролюбцем и жестоким. Он за деньги тайно постригал в монахини русских женщин. Он, будучи наместником, жестоко обращался со всеми и даже бил многих палкой своей.

8) Допустить католиков к починке главного купола, значит допустить их быть хозяевами всей церкви. На это говорил я консулу, что можно допустить их к починке, обязав в контракте не считать себя хозяевами.

9) Я высчитывал опасности от протестанства.

10) Дело о молдаво-влахийских имениях приводится к концу. Будут отдавать их во владение временное с публичных торгов и часть суммы будет оставаться в княжествах для общей пользы.

Апреля 29, Суббота. Бывший белемеидский игумен признался, что действительно монастырь его должен был разным лицам 70 тысяч пиастров: в сем числе считаются и те 13000 пиастров долгу, кои он принял на себя при вступлении в управление монастырем. Под предлогом уплаты сего долга патриарх Мефодий разогнал из монастыря учителей греческого и арабского языков и греческого церковного пения и уничтожил общежитие; а самого игумена также выгнал. Но все это сделано было им несправедливо. Ибо долг обеспечивался в этот год продажей масла деревянного на 40000 пиастров, лучшего курительного табаку на 15000 пиастров, виноградного вина и хлеба на 15000. Патриарх не дозволил игумену уплатить долг этим готовым хозяйством. Ненависть к нему патриарха и прочих греческих архиереев возгорелась от того, что игумен в ободрение своих учащихся иноков, иногда говаривал, что если они будут учиться, то достойно займут высшие духовные должности в Сирии: будут епископами, патриархами. Это дошло до ушей патриарха и он вообразил, что игумен затевает переворот в церкви и замышляет устранить греков от управления сирийской церквью. Между ним и подведомыми ему греческими архиереями составился комплот и общими силами они выжили достойнейшего игумена, который создал монастырь из ничего и украсил его.

Сей игумен, по случаю разговора о палестинской церкви, уверял меня, что когда воцарились здесь греки, то дали на письме клятвенное обещание арабам иерусалимской патриархии поддерживать их на прежних правах, т. е. давать им домы, платить за них часть податей, устроить им церкви и училища. Арабы требовали от них всего этого на том основании, что церковь палестинская со времен апостольских содержалась милостынями, присылаемыми из разных христианских стран. Это письменное обещание долго хранилось в здешней арабской церкви Св. Иакова, но за 60 лет тому назад один из арабов, епитропов сей церкви, в угодность грекам, выдал этот документ и с тех пор он пропал. Впрочем копия с него хранится в здешнем турецком суде мехкеме и можно было бы достать ее, если бы можно было защитить игумена Афанасия перед здешними агиотафитами, в случае если они узнают, что он выхлопотал из мехкеме упомянутый документ. Доселе православный народ в Палестине почитает себя стражем святынь и за пожертвование жизнью считает себя в праве получать часть богатых доходов казны Гроба Господня. Признаюсь, что они имеют некоторое право на эти доходы, например: в случае общественных бедствий и для устройства школ, больниц и монастырей. Ибо в самом деле издревле палестинская церковь питалась милостынями.

В час пополудни я посетил армянского патриарха Захарию, по его приглашению. Я догадывался, что непринятие им панагии тревожит его рассудок, и что он призвал меня для расспросов о обычной раздаче наград монарших иностранцам и для поверки своего поступка по моим ответам. Моя догадка оправдалась, но под конец разговора, который и записывается для памяти. Лишь только мы уселись, патриарх начал говорить: «Я слышал, что вы скоро выезжаете отсюда и потому пожелал вас видеть».

– Благодарю вас за доброе расположение ко мне. Точно, я выезжаю отсюда. Я намерен совершить путешествие по южной Палестине, посетить Хеврон, Газу, Аскалон и другие города и места; потом проведу несколько дней в библиотеке Саввинского монастыря и наконец, облобызав св. поклонения в Иерусалиме и Вифлееме в последний раз, отправлюсь домой в Россию.

– Вы будете смотреть библиотеку в Саввинском монастыре; а вот нам не позволяют греки и понюхать в этой библиотеке. Мы знаем, что там есть армянские книги весьма древние. Ибо в старые годы напротив Саввинского монастыря существовала наша обитель, магометане разорили ее до основания и наши книги попали в ваш монастырь. По нашим преданиям, есть армянские книги, кои писаны вскоре после потопа, есть также книги, в коих письмена греческие или турецкие, а говор и смысл их армянский. Таких то книг мы ищем по всему миру и думаем, что они находятся у Св. Саввы. Но, к несчастью, греки нас не любят и не допускают даже и посмотреть на эти книги.

Простодушная уверенность патриарха в существовании послепотопных книг армянских, обличала в нем порядочного невежду. Я улыбнулся. Но затаив улыбку под обычным выражением лица, сказал ему: «Жаль мне, что наместники патриарха не могут удовлетворить вашему любопытству. Но позвольте мне уверить вас, что ваши ученые монахи не нашли бы там искомого сокровища. Я уже обозревал Саввинскую библиотеку и заметил, что в ней почти все рукописи – греческие; видел я наши славянские рукописи и одно Евангелие на абиссинском языке».

– Наши рукописи скрыты в каком-либо другом месте и потому немудрено, что вы не видели их.

Я догадывался, что патриарху хотелось получить доступ в Саввинскую библиотеку через мое посредство. Но я не вызывался помочь ему в этом деле и переменил разговор.

– Не знаете ли вы, ваше высокостепенство, – спросил я, где теперь живет несторианский патриарх?

– Я недавно получил от него письмо, отвечал он; патриарх теперь находится в Константинополе, а постоянное место его жительства есть Диарбекир. Церковь несторианская ныне падает; католичество подрывает её основания и на её развалинах строит свою церковь. Франция сильно помогает в этом деле папе. В Дамаске несториане имели церковь и имения, но вторгшаяся уния лишила их древних их достояний. Странно, очень странно, прибавил патриарх, паписты уменьшаются в Европе и возрастают в Азии и в других странах света.

– Да, они поселили раскол и в вашей древней церкви.

– Впрочем, нас больше, чем армяно-католиков; и из наших обращаются в латинство только негодные или преступники.

– А сколько миллионов армян считаете вы?

– Наш народ рассеян по всем странам и потому трудно определить число его.

После минутного молчания патриарх вдруг спросил меня: «Архиепископ лидский получил ли рескрипт Государя Императора при панагии?»

– Не думаю, отвечал я. Слышно, что он получил уведомление о Высочайшей награде от министра внутренних или иностранных дел.

Услышав это, патриарх нахмурился. Мне показалось, что он внутренне укорил себя за то, что не принял панагии без рескрипта, на основании одного уведомления из нашего министерства или из константинопольской миссии нашей. Но приосанившись и взяв в руки листок армянской газеты, он начал читать рескрипт Государя Императора армянскому патриарху Нарсессу по случаю пожалования ему ордена Св. Александра Невского и по прочтении сказал: «Вот наш патриарх Нарсесс получил рескрипт вместе с орденом».

Догадавшись, к чему идет дело, я тотчас сказал ему: «Патриарх Нарсесс есть верноподданный Его Величества, а потому удостоился получить и рескрипт. Но турецко-подданным не посылают рескрипты, вероятно, – из предосторожности, как бы не подвергнуть их подозрению или гонению турецкого правительства, а вероятнее потому, что по закону, или по обычаю нашей империи, рескрипт есть выражение благоволения монаршего лишь к верноподданным, а отнюдь не к иностранцам».

– Рескрипт Государя, возразил патриарх, ныне не подверг бы гонению и турецко-подданного. Ежели Петр Великий присылал панагии нашим духовным сановникам при рескриптах, то конечно можно было бы сделать это и ныне без всяких опасений. Ибо какая разница между временами Петра и Николая, между тогдашним и нынешним влиянием России на дела Турции.

– На каком языке писаны были рескрипты Петра I?

– На русском.

– Любопытно было бы видеть их.

– Они хранятся в Константинополе.

Последовало молчание. Воспользовавшись им, я попросил патриарха показать мне церковь и место усечения главы апостола Иакова. «Церковь ваша», – сказал мне патриарх, и тотчас приказал отпереть ее. Раскланиваясь со мною, он просил меня еще раз побывать у него перед отъездом в Россию. Я благодарил его за дружбу и уверил его, что не выеду из Иерусалима, не приняв его напутственного благожелания.

Нынешний армянский монастырь во имя св. апостола Иакова (не брата Господня) был построен грузинскими православными царями, но в несчастную эпоху для Грузии перешел во владение греческого духовенства, которое за деньги уступило его армянам. Этот монастырь весьма пространен и устроен наипаче армянами отменно хорошо. В нем могут помещаться до 5000 богомольцев.

Отдельное средоточие сего монастыря составляет храм, построенный на том месте, где, по сказанию нынешних армян, погребена была глава апостола Иакова меньшего. Храм сей пространен, высок, светел и довольно великолепен. Свет проходит в него из купола, из женского отделения и из боковых окон. Купол покоится на четырех столпах толстых, четвероугольных. Храм имеет три отделения. В среднем устроены три алтаря: один, главный, во имя апостола Иакова, и два боковые во имя Богоматери и Иоанна Предтечи. Все эти алтари отделяются от церкви разноцветными завесами, заменяющими наш иконостас. Отдернув завесу увидишь в полукружии каждого алтаря, во всю высоту и широту его, как-бы огромный кивот деревянный, позлащенный, с разными иконостасными украшениями; углубление сего кивота и составляет св. трапезу или престол, на котором совершается литургия; за престолом поставлена храмовая икона. Все алтари стоят весьма высоко от уровня пола церковного, как бы на особой сцене, и, что весьма странно, не имеют ни амвонов, ни ступеней; лишь с дальних боков по каменным лесенкам можно входить на алтарное возвышение. Перед всеми этими алтарями пол церковный убран разноцветной, мраморной, крупной мозаикой работы изящной. У первого, левого столпа рядом стоят две архиерейских кафедры, вроде кресел, к коим восходят по широким ступеням, устланным богатыми коврами; одну кафедру армяне усвояют апостолу Иакову и на ней патриарх армянский сидит только однажды в год, в главный храмовой праздник, а на другой кафедре он сидит во все прочие дни богослужебные. Все стены в церкви расписаны и уставлены разными картинами большими. Живопись армянская очень груба и неприятна. Святители, начиная от Григория Великого, просветителя Армении, нарисованы в митрах латинских и с посохами ⌠

тоже латинскими, имеющими вид крюка; в этом же облачении изображены и Св. Николай Чудотворец, Василий Великий и Иоанн Златоуст и прочие святые нашей церкви, жившие до халкидонского собора. На левой стороне церкви в стене устроено в виде узкой, но высокой часовни, место погребения главы апостола Иакова. В эту часовенку ведут две растворчатые двери, устроенные под уровень церковной стены. Через одни двери входят в часовню, а через другие выходят из оной. Что это за прелестные двери? По ореховому дереву наклеены всплошь самые лучшие черепаховые пластинки и по этому черепаховому фону выписаны разные узоры самым лучшим перламутром. Издали кажется, будто на золотом поле рассыпаны серебряные мелкие цветы. Эта часовня, по подобию часовни Гроба Господня, разделяется на две малые кемеры: первая служит как бы преддверием, а во второй находится самое поклонение; через двери, ведущие в первую камеру, поклонники входят внутрь часовни, через вторые выходят из другой камеры, описывая шагами следующие линии:

Самое место поклонения в часовне устроено полукружием, которое разделяется в ширину мраморной декой, служащей вместо престола. Под этим престолом означено место погребения апостольской главы кружком, сделанным из красного порфира. Все это место обделано белым мрамором; и тут горят неугасимые лампады пред изображением усеченной главы, висящем на стенке. В углублении, выше престола, поставлена икона, на которой, в средине, чеканным золотом изображена Божия Матерь; по правой стороне её какой-то армянский святитель в полном облачении, а по левой – ангел; под Богоматерью – глава Иакова. По словам армянского священника, эта икона выражает следующее предание: когда отсечена была глава апостола Иакова, то ангел явился Пречистой Деве Марии и показал ей голову, а она повелела епископу похоронить ее на том месте, где теперь устроена часовня.

Выше я сказал, что весь храм разделяется на три отделения. Среднее отделение описано мною. В правой стене оного есть железные решетчатые двери, чрез них входят в длинный придел, который здесь называется Эчмиадзином. Это значит, что он устроен во имя просветителя Армении, Григория Великого. В самом деле, в запрестольной иконе, писанной на зеркальном стекле, представлен сей святитель крестящим царя армянского. Подле алтаря, у правой стены, армяне показывают в особом кивоте три большие камня, положенные один на другой, и уверяют, что на нижнем стоял Моисей, когда принимал от Бога закон на Синае, на среднем Предтеча крестил Господа, на верхнем Господь преобразился на Фаворе. По левую сторону главной церкви есть дверь, ведущая в третье отделение оной, где устроены три малые алтаря. Здесь обыкновенно облачаются священники и диаконы.

30 Апреля, Воскресенье. Игумен белемеидский Афанасий уверял, что со временем можно достать в мехкиме тот акт, который греки дали арабам и которым обязались вспомоществовать им. По словам игумена, антиохийский патриарх Мефодий просил его управлять и Георгиевским монастырем. Афанасий согласился на это, но с тремя условиями: a) чтобы патриарх не решал без него жалоб, какие будут взнесены на него от лжебратии; b) чтобы отдал ему в управление сей монастырь на десять лет, дабы в течение сего времени можно было устроить его, и c) чтобы ни он сам, ни аркадийский митрополит не требовали с монастыря ежегодной дани. Патриарх согласился на все эти условия и благословил Афанасия на игуменство и в Георгиевском монастыре; но перед отъездом его стал просить у него 15000 пиастров через своего архимандрита Агафангела. Афанасий не верил архимандриту; но когда сам патриарх стал просить у него, по крайней мере, 5000 пиастров для крайней нужды, то игумен занял требуемую сумму и вручил ему. По прошествии года патриарх опять стал просить с него 15000, да аркадийский 5000 за то, что монастырь находится в его епархии; тогда он отказался от игуменства и остался в одном Белемеидском монастыре.

Аркадийский митрополит Захария и ныне получает с Георгиевского монастыря по 5000 пиастров ежегодно.

Конец первого тома.