Дневник учителя церковно-приходской школы

8 ноября. Получено уведомление, что наша одноклассная церковно-приходская школа преобразовывается в двухклассную, и что на постройку здания новой школы уже отпущено 500 руб. Законоучителем школы будет по-прежнему наш отец, учителем во втором классе назначен я, а в первом мой брат, состоявший доселе здесь учителем одноклассной школы. Одноклассная школа наша, существующая с 1888 года, будет теперь называться первым классом, второй же класс мы будем набирать вновь. Кроме того, при втором классе мы решили открыть школу грамоты для того, чтобы учащиеся во втором классе имели возможность упражняться в преподавании начальных уроков грамоты. Учеников в эту школу тоже нужно набирать вновь.

Набрать учеников – не хитрость, но беда в том, что у нас нет для них ни помещения, ни мебели. До 15 ноября мы должны устроить и то, и другое, а 15 непременно начать ученье.

9 ноября. Вопрос о помещении, кажется, можно считать решенным. В. П. П-в, здешний торговец, по первому нашему предложению, с удовольствием уступил нам свою старую избу, находящуюся посреди села и саженях в 200 от церкви и нашего дома. Здесь мы поместим первый класс. Изба большая, только, жаль, занята разными перегородками. Одну перегородку мы попросили позволения разобрать. Брат сам сегодня разобрал ее с учениками, а потом всю комнату оклеил газетами и всякой бумагой. Завтра ее выбелят мелом, и будет прилично. Только окна не все исправны. Пригласили стекольщика и вставили выбитые и заклеенные бумагой звенья.

Второй класс поместим в старом школьном помещении, а школу грамоты – в сторожке, через сени от второго класса.

10-го ноября. С утра выбелили первый класс, протопили хорошо печку, а к вечеру первоклассники уже торжественно переселились в новую квартиру. Все имущество, какое мы нашли возможным отдать им из прежней школы, было перевезено на дровнях и перенесено на руках учениками. Они посягали было захватить себе даже картинки со стен своей старой школы и икону святых Кирилла и Мефодия, но я отказал им в этом. Икону я нашел им в сторожке, – большая, писанная на полотне икона Богоматери. Жаль только, что у них нет еще лампадки. Лампадка – символ христианского просвещения...

14-го ноября. Всю неделю с 9–14, не взирая на праздник (Михайлов день), мы с отцом и братом работаем школьную мебель собственноручно. На помощь мы пригласили плотника. Помогал еще учитель соседней школы. Сделали 5 столов и 8 скамеек. Кроме того, по заказу сделал нам столяр 3 стола. Но все-таки мало мебели. Посылали сегодня подводу в Вороновскую школу: оттуда прислали еще три лишних стола.

Идет прием учеников в школу грамоты и во второй класс. В школу грамоты привели 30 человек, в том числе 10 девочек. Во второй класс явилось 19 человек, в том числе 8 – наших, а остальные из окрестных сел.

Завтра молебен пред началом учения.

21-го ноября. 15-го был молебен, а 16-го началось ученье. Начали, слава Богу, хорошо, – радостно и со светлыми надеждами на будущее. Ученики – «чужестранцы», т. е. иноприходные, взялись за дело весело. Только один струсил и на другой день ученья убежал в свою Вороновку, сказавши сестре, у которой он поселился, что ужасно соскучился. Вчера его привезли назад и водворили на квартиру.

К концу недели начали обнаруживаться и грехи. Некоторые из поступивших забыли все, что знали, – особенно по арифметике, даже – таблицу умножения. В пятницу один со слезами объявил мне, что не может поспевать за товарищами. Он сдал школьные книги и удалился к своим крестьянским работам.

С первого же дня при школе устроилось общежитие для второклассников. Это сделалось как-то само собою, по необходимости. Отцам некуда было поселить сыновей, привезенных во второй класс: квартиру в селе трудно найти и дорого, – все жалуются на бедность. – «Вот кабы вы сами их тут при школе пристроили» – говорят нам. Мы сознаем, что это было бы весьма удобно и в учебном, и в воспитательном отношении. Хотим сделать опыт. На первый раз ребята привезли с собою только по караваю хлеба, – больше ничего. Отцы говорят: «они у нас и дома-то ничего, кроме хлеба, не едят. Да и то слава Богу: а то – лебеду – по нынешним годам». Только один привез пуд муки, 10 фунтов пшена и ¼ фунта масла постного. – В истекшую неделю мы кормили 6 человек своими припасами, – делали опыт: сколько чего выйдет в месяц на человека. Теперь мы решили, что до Рождества (постный месяц) на каждого ученика нужно: и пуд муки, и фунт масла, и пуд картофеля, ½ пуда пшена и 5 фунтов гороху (для щей). Всей провизии выйдет на два рубля. К этому прибавляем на жалованье кухарке, на керосин и на разные мелочные расходы по кухне (горшки, ложки, ухваты, лук, соль и т. п.) – на все 20 копеек в месяц. Итого – 2 рубля 20 копеек в месяц с человека. Эту цифру мы объявляем и отцам. Один из них – мордвин, староста, нашел ее очень подходящей: «и не обидно, и для ребят хорошо: по нынешнему году эта еда – дворянская».

С будущей недели будем принимать по этой таксе провизию и деньги.

По естественному ходу дела общежитие главной своею тяжестью – хозяйственною стороною – ляжет на плечи нашей матушки: мы не опытны и не имеем досуга, чтобы вникать в эту сторону дела. Хотя матушка очень сдержанна в выражении своих чувств, но в данном случае по всему видно, что она хочет принять дело близко к сердцу. На днях она была очень занята отысканием подходящей бабы на должность «школьной кухарки». Наконец, вчера окончательно наняли одну вдову, очень нуждающуюся в куске хлеба и женщину работящую. Мы ее в шутку называем «классной дамой». Она будет жить в нашей кухне, а готовить пищу в сторожке, – где и школа грамоты. Чтоб она не мешала нам учиться, мы строго наказали ей, чтобы до 9 часов она оканчивала свою стряпню.

Тотчас после окончания уроков, в 3 часа, учебные столы в школе грамоты сдвигаются несколько к стороне; на первый план выдвигают обеденный стол, – устраивается столовая. Второклассники-общежитники, пропевши «Отче наш», садятся обедать. Дежурный режет хлеб. Зиновья (кухарка) с молитвой вынимает из печки горшок и наливает горячее: большею частью щи с горохом, в которые ученики-мордовчата любят прибавлять еще хрену; затем следуют картофель и каша.

В пять часов уже начинаются вечерние занятия, на которые приходят и здешние второклассники, живущие в домах отцов. В 8 часов – ужин в той же «столовой». После ужина переходят опять во второй класс, где слушаем вечернюю молитву. После молитвы о чем-нибудь побеседуем и ложимся спать. Спали сначала по лавкам и скамейкам, но теперь устроили хорошее спанье в сторожке на полатях. Там тепло.

Утром, вместе с солнцем, в школе начинается жизнь... Резвятся ребята. Рады учиться. Каждый день приводят новых учеников в школу грамоты, и мы уже стали отказывать – теснота страшная: на пространстве 35 квадратных аршин сидит 30 учеников. – Везут и во второй класс. Сегодня привезли двоих из села Ш.

У первого класса со вторым с первого же дня ученья началась война из-за прекрасной... песочницы... Первоклассники при перевозке имущества позабыли в старом классе свою песочницу, которая сделана была ученику-кузнеченку отцом из большой жестяной коробки из-под карамели и которою пользовался весь класс. Второклассникам песочница понравилась и они ею завладели. Каждое утро первоклассники в полном составе отправляются из своей школы-избы к старой школе и здесь, остановившись пред крыльцом, посылают поверенного, который предлагает, чтобы второклассники «честью» возвратили похищенную песочницу. Конечно, те их прогоняют. И это каждое утро. Вчера только узнал я, в чем дело, и возвратил песочницу владельцам.

Сегодня – большой праздник. В церкви на левом клиросе пел вновь набранный хор из первоклассников и «школьников». Управлял им наш «вольнослушатель» Захар, присланный из с. А. священником поучиться пению и приемам обучения грамоте. Для первого раза ребята пели даже стройно, только очень тянут, – неповоротливы. Слава Богу, что, по крайней мере, некоторые обнаружили хорошие голоса и со временем будут хорошими певчими на правом клиросе.

А «правый» хор я начинаю перерабатывать. Хочется изгнать «музыку» разных господ композиторов и ограничиться одними переложениями древних, церковных напевов. Для первого раза сегодня пели тропарь и величание Введению из переложений А. А. Архангельского. Нам нравятся эти переложения: очень яркая основная церковная мелодия и легкие, прозрачные аккорды.

22 ноября, в воскресенье, во время обедни привезли еще ученика из Ш., а после обеда еще двоих – из сел Г. и Ш. Вечером мы в двое рук стригли новобранцев под гребенку, гладко: для общежития это необходимо.

В обедню опять пел новый хор – и уже получше вчерашнего. Скоро будут петь по-настоящему, и тогда будем изучать утреню.

23 ноября. На обучение церковному пению обращено у нас особенное внимание: уроки пения – мои любимые уроки, – ими я начинаю и оканчиваю учебный день. Утром, от 9–10, я преподаю пение в первом классе, а от 2–3 – во втором. Методику преподавания приходится изобретать свою. С первых же уроков я начал учить писать ноты, чтобы пропетый звук не был для ученика чем-то отвлеченным. Сегодня просматривал я беловые нотные тетради 2-го класса и остался ими доволен. Буду собирать их для просмотра каждую субботу.

Первое время обучения я решил посвятить на приучение ребят к счету моментов времени, т. е. изучение длительности нот, не касаясь их высоты. На это обыкновенно обращается мало внимания: обыкновенно начинают учить петь с «нотной азбуки» и таким образом дают ученику сразу две трудности – запомнить интервалы и исполнять продолжительность нот. Я думаю, что интервалы – дело второстепенной важности, лишь бы ученики привыкли разделять музыкальное время на равные моменты и выдерживать их.

Одновременно с элементарной теорией пения, я обучаю учеников с голоса церковным напевам, т. е. осмогласию, начав с простейшего мотива – «Бог Господь и явися нам» гл. 8.

24-го ноября брат заболел – лежит в постели. В селе это – беда: тридцать человек должны учиться кое-как. Я отрядил в первый класс псаломщика, а сам занимался сразу и во 2 классе и в школе грамоты, – через сени. В последней мне помогают трое очередных второклассников.

26 ноября. В течение этой недели ученье идет при крайне неблагоприятных условиях. С воскресенья брат лежит в постели, – не может даже поворотиться. Я преподаю во втором классе и в школе грамоты одновременно. Спасибо, Захар-вольнослушатель помогает мне: он все-таки большой человек и при нем – полная дисциплина, при маленьких же второклассниках школьники подымают шум, не то, чтобы шалят, а слишком свободно разговаривают и между собою, и с «учителем».

Вечером прихожу на вечерние занятия в школу. Лампа горит одним узеньким языком. Не умеют исправить и сидят в полумраке. Послал за ножницами и обрезал фитиль. Стало хорошо, светло. Решительно за всем нужно следить самому.

Страшно насмешил всех мордвин Алексей К. Он взял со стола ножницы, которыми я обрезывал фитиль, и стал примеривать, как хорошо бы было этими ножницами стричься. Мы еще не успели обратить на него внимания, как он выстриг себе две полосы от лба до затылка и обезобразил свою голову, и до этого гладко остриженную. Насилу я успокоил ребят: покатились со смеха. Да и нельзя было не смеяться, глядя на фигуру К. Ему и самому смешно, но и смеется он странно: разинет только рот, и ни одного звука.

С мордовчатами беда. Вчера целый день воевал с ними из-за подсолнечных зерен: накупили полные карманы и сорят, где попало, – даже в классе.

28 ноября. Кончилась незадачная неделя. Следующую начнем с обновленными силами. Брат встал с постели и ныне занимался уже на одном уроке в школе грамоты.

Понемножку начинают определяться разные физиономии и в школе грамоты. С первых дней ребята как-то все одинаковы, бесцветны, как куски необработанной руды. Но с каждым днем замечаешь, как начинает отражаться на лице напряженная умственная работа: глазки глядят сознательнее, и по всему лицу видно, что безжизненное тело начинает вдохновляться «дыханием жизни». Учители городских школ не наблюдают этой картины: там ученики являются уже развернувшимися цветками. В сельских школах такие – редкость. Такой редкий экземпляр есть у нас в школе грамоты: это – Кирёк, самый маленький из своих товарищей, мальчонка с большой головой. Когда его записывали в школу, пришедшие с ним первоклассники сказали, что он знает заповеди. Мы его испытали. Читает без ошибки все заповеди – «Кто тебя научил? – спросил я, – «Тятя!» – ответил он. Спросили еще некоторые молитвы, – и молитвы знает. Брат дал ему в награду образок Богородицы. Как-то он будет учиться?

Сегодня – суббота. Мы делаем неполные уроки, чтоб раньше отпустить ребят домой – убираться перед праздником. Четвертый урок употребляется на спевки. Пели литургию в переложении Георгиевского и начали разучивать молебное пение Пресвятой Богородицы в переложении Д. Н. Соловьева. Прелестная, умилительная музыка. Когда-то придет время – и придет ли, что все мои ребята будут петь эти переложения?

На втором уроке я преподавал отечественную историю. Ужасно она интересует детей. Слушают, затаив дыхание. Но жаль, что у нас нет ни одного учебника.

Вечером, перед баней, брат в сотый раз подклеивал и подбеливал стены убогой нашей школы. Я хоть и подсмеиваюсь над ним, называя его «декоратором», но сознаюсь, что приятнее сидеть в побеленной школе: чувствуется, что в ней есть хозяин, что она кому-то мила и дорога; и самому становится она вдвое дороже.

С одним второклассником-мордвиненком вечером ездил в соседнюю школу. Дорогой он учил меня говорить по-мордовски. Рассказывал, как у них в Ш. поют: «все по нотам». – Какую же вы пели херувимскую?» – спросил я; и он ответил: «и шестого и седьмого номера». Я так и знал! Бедный Бортнянский! От кого только ему не достается!

29 ноября, воскресение. Алексей К. – какой-то особенный. Во время вечерних занятий я не могу усадить его около лампы, где занимаются все ученики. Он все забивается в самый угол класса,

где полный полумрак. – «Мне здесь лучше!» – скажет, и продолжает свою работу. Недавно я повесил на стене в классе листок, на котором написаны молитвы полууставом от руки, весьма изящно. – «Вот и вы, – говорю, – так бы выучились писать!» Вчера вечером прихожу в школу... Одни белят стены, другие режут бумагу для подклейки и в то же время решают арифметические «загадки», К. сидит в своем углу, склонившись над чем-то. Подхожу – и что же? Он, пыхтя и потея, снимает копию с того полуустава, который я повесил на стене. Я последил за его работой. Он поминутно отрывается от своего листка бумаги; посмотрит и сбоку, и сверху, и все повторяет: «нет не гоже».

После обедни получил письмо от того священника, который прислал Захара-вольнослушателя. Пишет: «в д. С., вероятно, откроется школа грамоты. С некоторыми прихожанами я уже говорил об этом, и они приняли мое предложение с радостью. Завтра будет сход в С., речь будет о школе, и, может быть, Бог даст, дело устроится. Учителем хочу сделать Захара, а мы с учителем земской школы раз в неделю будем навещать его. Пока Захар у вас, познакомьте его с приемами обучения грамоте; пусть он каждый день бывает в вашей приготовительной школе и приучается. На него я возлагаю большие надежды. Он должен возродить у меня церковное пение, и досадно будет, если я в нем разочаруюсь. Чтоб держать его постоянно при себе и в руках, я и хочу дать ему школу. Приготовьте из него учителя, а потом приезжайте взглянуть на дело рук ваших».

Приятно получать такие письма. Они возбуждают энергию, ибо видишь, что делаешь не бесплодное дело.

Сейчас происходила любопытная сцена у нас в кухне. Мордвин привез сына во второй класс. Мы отказывались принять, потому что учились уже две недели, а с отставшими – мученье.

– Никак нельзя? спросил мордвин после всех моих разъяснений.

– Никак! ответил я твердо.

– Ну, теперь опять плакать будет парнишка! – сказал он безнадежно и упавшим голосом.

– Да ты привез, что ль, его? – спросил я. Мне просто стало жаль этого лохматого подслеповатого мужика, столь огорченного неудачей. Мальчика в кухне не было.

– Здесь, здесь. Он у ворот. Я сейчас! – заговорил мордвин, оживившись, и быстро вышел из избы.

Через минуту он воротился с мальчиком. Приличный мордвиненок. Я поиспытал его в знании предметов. Не из бойких. Но в глазах у него стояли слезы; он очень напуган. Казалось жестоким отпустить его с миром домой. Я спросил отца о содержании. Он сказал: «как люди, так и я!» Я опять заговорил о том, что поздно, и что едва ли мальчик поспеет за товарищами.

– Ей-Богу, – побожился мордвин, – мы вчера только узнали. – Ей-Богу! – повторил он и вдруг совершенно неожиданно для меня, опустился предо мной на колени, а за ним и мальчик. Я не знал, что и делать...

Желал бы я, чтобы видели эту сцену те недоверчивые люди, которые говорили мне, что никакой мужик из чужого села не повезет к нам учиться своего сына, и что двухклассной школы – напрасная затея и кабинетная выдумка.

После обеда, только что уехал тот мордвин, приехал другой, из другой деревни, тоже с сыном. Отказать было уже нельзя, потому только что сегодня одного приняли. Но мне было досадно за отца, почему он так поздно привез. Я знал этого мордвина раньше, и знал, что ему давно было известно об открытии школы. Он сам хорошо грамотный.

– Было препятствие, – объяснил он: баба у меня возмутилась, не пускает да и только. Со света, говорить, сгоню и тебя, и его. Все уговаривал... Нельзя ли принять? Пожалуйста!

Произвели экзамен. Ловкий паренек. И фамилия любопытная для мордвина – Школьников. Приняли нового Ломоносова.

После обеда всех учеников мы водили в церковь, устанавливали в ряды, и я производил опыты общего пения. Пропели «Достойно есть», «Правило веры» и «Святителю отче Николае, моли Бога о нас». Потом брат рассказал детям житие святого апостола Андрея Первозванного, память (преставление) которого – завтра.

Вечером была спевка. Я напоил чаем певчих, а с ними для компании велел дать чаю и общежитникам. Ужасно нравится ребятам это угощение. И стоит дешево. Сегодня пили 17 человек, а израсходовал я 55 копеек. Из этой же суммы израсходовано 17 копеек на крендели, да от 2-х фунтов сахару около фунта осталось к следующему чаю.

30 ноября. День прошел хорошо. В первом классе удовлетворительно пели. Там мы разучили тропарь святым Кириллу и Мефодию: «Яко апостолов единонравнии», греческим роспевом. Напев очень понравился детям, и они его скоро усвоили. Этот тропарь поем мы в заключение утренней молитвы, иначе сказать – пред началом первого урока. – Сегодня в первый раз пропели после урока пения «Достойно есть величати Тя, Богородице» знаменнаго роспева. Чрезвычайно нравится мне это торжественное, вдохновенное песнопение... Мелодия взята мною из «Молебного пения» Д. Н. Соловьева.

За ужином новопринятый Игошкин (кланявшийся в ноги) ничего не ел и вышел из-за стола раньше других. Ребята сказали, что он днем все плакал. Я думаю, что он тоскует о доме. Но оказалось, что он просто болен. После молитвы я велел ему идти к нам в кухню. Дали лекарства. Теперь спит.

1 декабря. Много мученья было сегодня с арифметикой. Со своими второклассниками я положительно надсадил грудь. Все позабыли, и мало развития. Приходится теперь пожинать плоды беспорядочного преподавания этого предмета в одноклассных школах. Главная беда в том, что ученики не приучены отдавать себе отчет в том, что они делают. Требуется, например, узнать, сколько золотников, было в дюжине ложек, если в каждой ложке было 7 золотников. Ученик не скажет, что нужно 7 золотников повторить 12 раз, а говорит, что нужно 12 помножить на 7, от чего у него в голове происходит путаница. Когда он окончит умножение и получит 84, спросишь его: чего это 84? И он к великой досаде отвечает: ложек! Обидно. – Теперь я требую, чтобы ученики записывали ход решения строчками в тетради, чтобы они приучились отдавать себе отчет в каждом действии.

Во втором классе сегодня закончил упражнения в выдерживании продолжительности нот. Завтра хочу начинать изучение различия звуков по высоте. Боюсь не провалиться бы на начале. Хорошее начало – половина успеха.

2 декабря. Сегодня – среда; по средам у нас в селе бывает базар. У учеников-чужеприходных в базарные дни происходит свидание с родителями и односельчанами. Многие отцы привезли сегодня недоимку за прокормление детей в общежитии. Некоторые справлялись об успехах детей в учении. Одному грамотному отцу я показал в журнале месячные баллы его сына. Увидав все четверки, он перекрестился: «слава Богу!»

Больной мордвиненок, включенный в школу в прошлое воскресение, уехал сегодня восвояси: все жалуется на болезнь, – говорит, что ему не под силу заниматься. Старик-дедушка привез было ему всяких припасов на месяц, но ему пришлось все это увезти обратно вместе с внуком. Старик огорчен до слез. На прощанье он дал мне 6 копеек, которые мальчик задолжал за бумагу. Я отказался. – «Пусть, – говорю, – эту бумагу он возьмет даром, на память о нашей школе». – Ну, так возьми это себе в гостинец! – сказал мордвин. – Нет, уж ты лучше больному купи гостинец!» В заключенье, я посоветовал мальчику больше учиться дома – читать и писать, и если ему будут нужны книги, то чтоб приезжал к нам – мы дадим. Старик благодарил и немного просветлел. Придут ли они за книгами?

3 декабря. Во втором классе диктовка – невозможная. Некоторые искажают слова до неузнаваемости, делая по 4 ошибки в слове. В глазах рябит, когда читаешь тетрадки. Замечательно, что первоклассники-старшие пишут правильнее. Объясняю это тем, что мои ученики, окончивши курс, и не помышляли, что им придется еще учиться, и сложили оружие: позабыли самые элементарные правила правописания. Страшно подумать, что таких молодцов мне нужно довести до уменья делать самостоятельные изложения мыслей.

По пению дошли до 3 ступени гаммы. Ничего – понимают. Хоть это меня утешает. Вечером пели: «Достойно есть» – киевского распева переложения Георгиевского и антифоны в литургию на Рождество Христово переложения Архангельского. Последнее очень понравилось моим певчим.

5 декабря. Уроки окончились раньше обыкновенного – в час дня. Это по тому случаю, что завтра Николин день – большой праздник. Некоторые ученики отпросились домой, побывать у родных. За ними прислали лошадей. Двое просились идти домой пешком, но я не отпустил; холодно, может случиться вьюга, а вечер наступает рано, – в пять уже темно. Один поплакал с горя. – Чтоб оставшимся не было скучно, вечером брат знакомил их со своей аптекой; составил при них порошок от кашля и выучил их развешивать его и завертывать в бумажку. Развеселились ребята.

6 декабря. В заутреню пели «Хвалите имя Господне» старинного распева в переложении Георгиевского. Тропарь «Правило веры» пели все ученики совместно с хором. Очень торжественно.

В обедню пели из переложений Георгиевского – «Достойно есть». Прекрасные мотивы принадлежат нашим старинным, неведомым песнопевцам. И как они близки народному сердцу и пониманию: не то, что новейшие композиции, сделанные по всем правилам гармонии!

После обедни Захар уехал. – О. Иоанн прислал за ним лошадь. Он открыл в своей деревне школу грамоты и вызывает Захара начинать ученье. Любопытный опыт. Будем следить за новой школой зорко. И слабый, мигающий огонек, затеплившийся во мраке, вселяет в душу отрадное чувство.

8 декабря. Сегодня школьный сторож угостил нас угаром. Особенно досталось школьникам учащимся в сторожке; их отпустили после первого урока. Во втором классе сделали большую перемену на целых два часа, вместо полчаса. Кончили уроки совсем вечером. – На уроке пели по нотам малую ектению киевского распева.

10 декабря. Огорчили меня второклассники: в смену между Законом Божиим и вторым уроком они подняли ужасную пыль, – такую, что от входной двери мне не видно было иконы. Дышать можно было только через платок, прикладывая его ко рту.

На уроках пения, когда я замечаю, что ребята утомлены и хотят скучать, я пишу им на доске мотив какой-нибудь светской пьесы, и мы разбираем его. Это действует очень хорошо. Сегодня мы изучили уже 4-ю ноту, т. е. окончили первый тетрахорд. Теперь нам больше раздолья в звуках. Я написал отрывок из марша: «Многи лета». Живо разобрали и пропели несколько раз, но без слов. Это-то и важно. Церковные напевы, когда их поют «по солям», т. е. без слов, представляют мало увлекательного: церковная музыка совершенно нераздельна со словами: Я же текста опасаюсь, потому что – думаю – оттого мы и не знаем нот, что нас не заставляли читать ноты, а прямо петь слова. А это – двойная трудность, если поют совсем неизвестное и – напротив – самообман, если поют давно известный по слуху напев.

12 декабря. Есть у нас мальчик «озорник», – непременная принадлежность всякой школы, Андрей В. – умный и красивый мальчишка, но чрезвычайно резвый и живой, и, если его не сдерживать, его резвость переливается через край. Когда он в ударе, он овладевает вниманием всего общества и всех отбивает от работы. Что бы ни случилось в школе неладное, – он непременно тут. Когда пригрозишь ему исключением, он испугается и день-два «не озорует», но потом опять то же. Сегодня он смирен, потому что вчера был наказан за пляску в классе во время смены. Целый день все вздыхает. Я говорю:

– Что ты так глубоко вздыхаешь? Или бремя тяжкое отяготе на тебе?

– Все думаю, – отвечал он, – как бы отстать от озорства. Да нет, не можно. Вот нынче целый день не озорую, так меня даже тоска забрала!

Вот и суди их!

13 декабря. Воскресение. У заутрени были все ученики, хотя накануне было сказано, что если будет очень холодно, то дальние и маленькие могут не приходить.

В заутреню пели в первый раз «От юности моея» по напеву Киево-Печерской лавры. Литургия продолжалась от 8 ½до 11 ½час. После окончания ее пели водосвятный молебен по случаю освящения иконы св. Александра Невского, приобретенной крестьянами в память прошлогоднего кормления народа.

14 декабря. Вечером приехал о. Иоанн из с. А. Рассказывал, как они вчера открыли школу грамоты в деревне С. После обедни за ним и за певчими присланы были из С. подводы. Из церкви с крестным ходом была перенесена та икона, которая предназначена в новую, школу. К молебну все деревенские обитатели сошлись к скромной избушке, удостоившейся быть первым приютом для бедной школы.

С о. Иоанном долго мы беседовали о хоре. Он старается завести у себя хор, или вернее – упрочить существование хора, возникшего раньше его поступления в приход. Хор никуда негодный, но тем не менее избалованный. Существующее при церкви попечительство почти все свои средства тратит на хор: дают и деньгами, угощают круглый год чаем и т. д. Теперь они придумали другую меру: не выдавать ли вознаграждение одеждой?

Я посоветовал о. Иоанну немедленно уничтожить всякое вознаграждение певчим. Пусть они не думают, что оказывают одолжение церкви или кому-либо и что имеют право на плату. Они должны видеть высшую награду уже в том, что стоят так близко к Святому-Святых богослужения и глаголют устами народа. Можно, конечно, их и угощать, но пусть они не смотрят на это, как на что-то обязательное со стороны церкви.

– Они сейчас откажутся петь, – возразил мне о. Иоанн.

– Пускай их уйдут все. Пусть поет один псаломщик. Они окажутся в ужасном положении, и сами предложат свои услуги бесплатно.

Я указываю на свой хор. У меня не певчие грозят тем, что уйдут с клироса, но, напротив, я угрожаю неисправным певчим удалением их из хора. О вознаграждении же мои певчие не умеют и думать.

Вечером в общежитии произошел маленький беспорядок. Зайдя после обеда в школу, я почувствовал, что холодно, и велел ребятам в другой раз затопить печь. Они при мне нарубили дров и затопили, Сторожа не было. Когда я ушел, явился сторож – Кирюха, вечный враг наш из-за отопления школы, – и начал шуметь – зачем затопили печку, и кто это сделал. Вместо того, чтобы сослаться на меня, ребята стали крыться друг за друга, и, наконец, Иван М. сказал, что затопил печь Пирогов. И вот на Ивана М. накидываются Пирогов и присмиревший было за эти дни В.; называют его ябедником, грозят про самого про него все «доносить» – и вообще отомстить ему. Главным мстителем, неизвестно с какой стати, явился В. Когда я опять пришел в школу, М. плакал и рассказал мне все. Ясно я понял, что это в нашей школе хочет народиться тот бурсацизм, от которого я сам столько терпел в городских общежитиях, где он никогда не выводится. Я успокоил М. при всех товарищах, говоря строгим голосом, что я редко делаю. Когда, окончивши речь, я быстро перевел взгляд на В., он моментально упал на колени и стал плакать. Не обративши на него никакого внимания, потому что это коленопреклонение и слезы – привычный у него прием, усвоенный в семье, я сказал ученикам, что не хочу и говорить с В., что такой человек не может жить с нами, что я даже ночевать его не оставлю в общежитии, и велел дежурному после ужина привести его к нам в дом. Он ночевал у нас на полатях. Поутру я сказал ему, что так как он всем мешает, то я сведу его на квартиру, а в общежитии не оставлю. На большую смену я пошел домой и ему велел идти с собою. После окончания уроков я сказал ему: «после обеда собери свои книжки и немедля приходи к нам в кухню». Он принялся плакать и не хотел даже обедать. До огня и при огне он занимался в кухне усердно. Никто с ним не говорил ни слова. Пред ужином он сказал кухарке: «здесь много лучше учить уроки. А я, ведь, думал, что мне тут будет какое-нибудь наказание, или что меня отвезут домой. Тут – царствие»...

Я угадал: среда его возбуждает; потому – самое верное средство усмирить его и заставить делать дело – удалить его от среды. Теперь мы называем это наказание «переводом из общежития в скит».

16 декабря. Андрей В. продолжает заниматься в скиту и хвалить свою долю. В общежитии водворился мир.

Вечером была спевка, но не обычная: я пробовал петь с одними детскими голосами. Выходит превосходно. Мы пели «Днесь благодать Святаго Духа нас собра» из «Азбуки Хорового Пения» Д. Н. Соловьева. Теперь у меня будет много работы по переложению разных песнопений на детские голоса.

17 декабря. Мы практикуем способ обучения младших учеников старшими. В школе грамоты оказались человек 10 неуспевающих. Мы дали каждому из них старшего из первоклассников; выбор сделан по взаимному соглашению: у иных нашлись родственники, у других – соседи. По вечерам каждый отправляется к старшему, и у него учит урок; в трудных местах старший «проводит» младшего. Делается это с большой охотой. Иногда младшие и ночуют у старшего. Дело после этого пошло у нас значительно успешнее.

Первоклассников познакомил с цифирным нотописанием. Оно им очень понравилось. Теперь и самые младшие будут писать ноты и петь по нотам. Сегодня пели на одной ноте до. Они записали 1. 1... и 1 1 1 1 1. 1... (Аминь и Господи, помилуй). А старшие пропели уже по цифрам «Славься, славься» первую фразу – Во втором классе добрались до соль – и по цифирной партитуре пели: «Во Иордан реке» – первую фразу.

18 декабря. После вечерней молитвы, пред отходом ко сну, у нас часто бывает с общежитниками беседа о чем-нибудь, не имеющим прямого отношения к урокам и ученью. Ученики иногда рассказывают о различных обычаях, обрядах, поверьях, в каждом селе имеющих свои особенности. Так, на днях трое второклассников – из мордвов – сравнивали, как у кого справляются поминовение усопших и свадебные обряды.

Беседы эти мы допускаем в тех видах, чтоб между нами и учениками не образовалось то средостение, которое столь обычно в городских школах и общежитиях, и которое есть первый признак отсутствия в школе воспитания.

Сегодня на вечерней беседе некоторые второклассники рассказывали о педагогических грехах своих бывших учителей. Почти во всех школах ставят на колена. Иные учители дерутся, другие – поручают ученику «оттаскать» провинившегося товарища. Известный Андрей В. рассказывает: – Нас с Ванюшкой учитель поставил на колена, и говорит Ванюшке: «ну-ка, оттаскай его!» Он хотел, да не мог. – «Ну, так ты его, – говорит, – оттаскай». Я оттаскал... Уж мне после Ванюшка и дал за это!...

Этот прием применяется не только к озорникам, но и к неуспевающим, «не понимающим». В одной школе учитель велит драть таких за волосы и колотить лбом об стол «чтоб дурь вышибить».

Я задал рассказчикам вопрос: «отчего же вы такими дикарями к нам приехали? И били вас, и на коленах морили по два часа, – и все-таки вы не приучились к порядку: все вы озорники и безобразники! Отчего наши «небитые» не нарушают порядка, не мешают другим учиться? Слыхали ли вы хоть одну жалобу?»

У вас образованные! сказал один на это.

– Мы тамошних наказаний не боимся, – заметил другой; побьют, да и только.

– Меня дома, – сказал Андрей В., каждую неделю раза два отдуют. Да что толку? После этого денек посмирнее ходишь, а потом опять. Еще хуже!

У нас «битые» научились краснеть, чего вообще среди битых не полагается. Наказывать покрасневшего от стыда виноватого я считаю излишним и опасным. Да и вообще наказаний, в смысле кары, мы не употребляем. Наказание, на языке Священного Писания, есть то же, что воспитание и научение. Таков же смысл этого понятия и у народа: наказывать, на народном языке, значит предупреждать, руководить, учить и т. п.

Недавно я применял новый прием наказания учеников небрежных в письме: я не принимал на просмотр их тетрадок. Это действует удивительно хорошо. В другой раз те же ученики подают чистые тетради, да еще с каким-нибудь отличием от других – с виньеткой, например, или в каких-нибудь особенных крышечках.

Арест, или попросту «без обеда», тоже очень действительная мера. Она совсем не имеет значения наказания голодом, потому что ученики приносят из дома изрядные горбушки хлеба и «обедают» в классе во время смен; дома после уроков их вовсе не ждет что-нибудь такое, что мы называем обедом, – тот же черный хлеб, разве с кашицей – и то не у многих; наконец, иным «безобедникам» мы сами даем хлеба из общежития. Весь смысл этого наказания в том, что ученик остается в классе в то время, как все уходят из него по домам. Он должен испытать стыд, во-первых, перед улицей, по которой пройдет с сумкой не во время, и, во-вторых, – пред родителями, которым он должен объяснить, в чем дело.

Прибавлю, что оставление без обеда применяется исключительно к ленивым и небрежным, и притом только к приходящим ученикам, но отнюдь не к общежитникам, которые во время смен не имеют завтрака.

20 декабря. Воскресенье. Обедни не было, потому что наш настоятель уехал в город, на епархиальный съезд. Без службы – праздник вдвое длиннее и скучнее, потому что не имеет никакого смысла. Праздники вообще мы все еще не научились проводить по-праздничному: ребята иноприходные, т. е. общежитники, только по праздникам и скучают. Наша обязанность доставить им какое-нибудь развлечение. Работа, занятие в праздник – не развлечение, потому что все ждут праздника, именно как дня, резко отличающегося от рабочих, занятых дней. В предыдущие праздники мы угощали общежитников чаем, и это угощение составляло уже для них пункт отличия праздника от будней. Но все-таки чай – плохая мера. Поживем, придумаем что-нибудь новое.

К Алексею К. приезжал вчера отец-мордвин. Они не видались с начала учения. Они долго беседовали во время смены. Потом отец передал нам содержание разговора.

– «Я, ведь, раньше хотел его в город везти учиться. А он теперь говорит: «разве, тятя, в городе так станут учить? Там – отучился, и беги домой, учитель тебя до утра и не увидит. А здесь

за тобой постоянно смотрят, учишь ли, понимаешь ли». – Рассказал, как молитвы читают утром и вечером. Это – больно хорошо! Теперь, как придет домой, заставлю его читать по вечерам молитвы, как у вас. Спасибо вам».

21 декабря. День прошел очень оживленно и необычно. Утром приехал секретарь епархиального училищного совета, преподаватель семинарии С. А. П., давно обещавший посетить нашу школу. Он привез с собой волшебный фонарь и штук 30 картин из Священной Истории, из биографии св. Кирилла и Мефодия, портрет Императора и Императрицы и несколько видов.

До обеда наш гость посетил все наши школы, т. е. 2-й класс, 1-й класс и школу грамоты; спрашивал учеников по всем предметам и остался очень доволен как ответами, так и общим видом учеников. Особенно ему понравилось церковное пение.

После обеда мы на двух подводах отправились в соседнее село – осмотреть там церковно-приходскую школу и показать ученикам картины. Были показаны портреты Императора и Императрицы, причем ученики пропели «Боже, Царя храни»; потом – картины из Священной Истории, при чем, С. А-ч задавал ученикам вопросы касательно содержания картин. Картины очень понравились ученикам и взрослым крестьянам, которые здесь присутствовали.

В 7 часов вечера мы воротились домой и до половины девятого показывали картины своим школьникам. Пред портретом Императора пели «Боже, Царя Храни», а пред портретом Императрицы: «Слава на небе высокому Солнцу» – одними детскими голосами. Пред картиной Рождества пели тропарь «Рождество Твое» – греческого распева; пред картиной Благовещения – «Богородице Дево»; пред картиной Успения, которая вышла особенно хорошо, Мы пропели обычную нашу молитву после учения величание Богородице: «Достойно есть величати Тя, Богородице» – знаменного распева. Кроме того, детский хор пропел: «Днесь благодать Святаго Духа нас собра», «Царю Небесный» и величание Рождеству Христову. Наконец, после показывания картин из жития св. Кирилла и Мефодия был пропет гимн святым братьям – «Братья, двоицу святую...» Д. Н. Соловьева.

С. А-ч спрашивал учеников о содержании картин: они отвечали бойко. Когда явилась на полотне «огнедышащая гора», он не задал вопроса, но сидевший недалеко от него на корточках ученик воскликнул: «вот Везувий-то какой!»

Все картины по общему желанию показаны были два раза, а некоторые и три. Смотрели, затаив дыхание.

После всего С. А-ч роздал несколько очень хороших книжек в награду лучшим ученикам. Ученики все в восторге от ласкового «инспектора», как они назвали его с голоса земских учеников.

22 декабря. Утром С. А-ч все уроки просидел с нами в школе. В первом классе ученики отпущены были после 3-го урока, а в школе грамоты после первого – церковного пения. Я спросил школьников, рады ли они отпуску? Все ответили, что – «не больно рады», – что им еще хочется учиться.

Мы долго с ними поговорили кое о чем. С. А-ч поинтересовался узнать, как относятся родители к их ученью. Многие говорили: «они нас и после обеда не пускают играть на улице, – все велят учиться». Я спросил: «а нравится ли вашим родителям, что вы все; поете в церкви?» Один ученик смело ответил: «мой отец еще ни разу и в церкви-то не был». Другой заметил: «у меня бабка, как ни придет из церкви, все хвалит, что уж очень умильно бывает, когда все запоют «Достойно» и «Отче наш».

В 4 часа мы проводили гостя. Его приезд навсегда останется в воспоминаниях наших школьников. Все восклицают: где бы это услыхали? где бы увидали?

23 декабря. Сегодня отпустили и второклассников. Уроков не было. Только кое-что почитали на прощанье из Русской Истории. Раздавали книги для чтения; я рассчитывался за прошлый месяц с отцами, задолжавшими нам за содержание; в заключенье уезжавшим роздали по 5 кренделей – это гостинец, привезенный С. А-чем.

24 декабря. После литургии, пред поставленным среди церкви светильником, мы воспели Христу всей школой: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума». Вышло поистине «возгласно», как и повелевает церковный устав.

После обедню и первоклассникам со школьниками розданы крендели. Это пошло им в замену тех лепешек, о которых они, бывало, в этот день воспевали, ходя по окнам с «колядой».

7 января. Начался сбор учеников. Во втором классе мы не досчитались троих: Федулов вчера уехал с братом на «новое поле» – в Оренбургскую губернию, где они купили себе землю; Пирогов не захотел ехать сам, несмотря на побои отца, – вероятно, потому, что он великовозрастный, и на уме у него не учение; наконец, Арискин не явился потому, что «не послали», как выразился его земляк: у него – мачеха, и живет он в одной семье с дядей, который заупрямился содержать его у нас на общесемейный счет.

Из всех троих нам жалко только первого: славный он был мальчик, преданный школе и ученью всем существом, – недаром и прозвали его «занозой». На Крещенье он приходил к нам прощаться. Мы дали ему денег, почтовой бумаги конвертов и марок, наказывая ему писать нам письма с нового места. Велели ему по приезде явиться к священнику и попросить у него позволения и благословения учить грамоте детей, если в селе нет школы. Он обещал все это сделать, а сам заливался слезами...

8 января. Начали с Богом ученье. Настроение у учеников прекрасное; все рады свиданию друг с другом, с школой и с учителями. Двое приехали только сегодня утром. Отец одного их них пил у нас чай и говорил, что ученики очень нами довольны – «так довольны, что и сказать не могут. Все равно, говорят, что отцы родные, – да еще лучше».

Я сказал ему: «вот твой сын у нас по праздникам скучает: что нам с ним делать?»

– Он и сам мне сказывал, – ответил отец.

Я ему на это говорю: «а ты возьми да и молись Пресвятой Богородице – вот и легче будет». А он и говорить: «у нас и так моленье каждый день бывает, а по праздникам особенно; а кабы не молиться, тогда бы и вовсе беда в праздники».

Андрей В. присмирел. «Эх, и дрожало мое сердце, – рассказывает он товарищам: так и думал: не пустят учиться. Отец совсем было не хотел везти, да уж мать настояла».

Отец Алексея К. с восторгом рассказывал мне, как сын вчера первый раз читал в церкви Апостола.

10 января. Воскресенье. После обеда угощали чаем певчих и общежитников, – сегодня день моего рожденья. После чаю пели под фисгармонию прелестный хор Чайковского: «На море утушка» – из хрестоматии Д. Н. Соловьева. Все наши женщины плакали под звуки этой песни, мотив которой напоминает причитанья просватанной невесты.

Ужинали рано по случаю праздника.

11 января. Понедельник – тяжелый день. В первом классе был угар, которого я не заметил во время первого урока. После второго урока отпустили учеников погулять на два часа. В 12 часов отпустили «школьников» по домам, а на их место в сторожку собрали первоклассников и там с освеженными головами докончили уроки.

В невозможных для здоровья условиях нам приходится заниматься в эту зиму, ждем не дождемся нового здания. Особенно надоедает и беспокоит пыль, которую ученики невольно поднимают своей одеждой, ибо у нас нет раздевальной комнаты ни в одном классе. Иногда во время большой перемены поднимается такая пыль, что отворивши дверь, видишь всех как бы в тумане. Вот тут и изволь читать, а еще хуже того – петь.

Кроме этого, нередко случается у нас угар, особенно в школе грамоты, где русская печь, и готовится обед для общежития. Вентиляции – никакой; единственный способ освежить воздух – открыть трубы; но от этого выстывают комнаты, потому что стены их старые.

Вечером подходил ко мне Андрей В, и просился «в скит». Я посоветовал ему бороться с искушениями и, желая испытать его самообладание, отказал ему в просьбе. Так, наказание обратилось в предмет желаний!

На уроках пения в первом и во втором классах разучили тропарь святым Кириллу и Мефодию греческого распева. Будем петь его пред уроками славянского языка.

12 января. Вчера мы послали нашему участковому земскому врачу И. И. Ф-ву предложение, не угодно ли ему «именоваться и быть попечителем нашей школы». Сегодня в Татьянин день, он нам прислал полное свое согласие и благодарность за оказанную ему честь. Новый попечитель обещал оказывать нам материальную поддержку. Но для нас дорого уже и сочувствие просвещенного человека.

Вечером получили и еще приятный сюрприз. А. А. Архангельский, известный композитор, прислал в подарок школе пасхальную службу своего переложения в партитуре и голосах, а также два экземпляра всенощного бдения и литургии на высланные нами деньги, но с большой уступкой.

Второклассники занимаются, буквально не вставая с места. Только успеют пообедать, тотчас – за книги. Сегодня чуть не насильно выпроводил их поиграть. Просто страшно подумать, что они круглый день безвыходно работают в одной и той же комнате, дыша спертым школьным воздухом...

У одного ученика школы грамоты сегодня мы взяли кусок хлеба земляного цвета – из лебеды. Оказалось, после справок, что такой хлеб едят уже многие. Четверо школьников заявили, что они, вероятно, перестанут учиться, потому что отцы хотят посылать их собирать милостыню. Мы решили выдавать им по фунту в день печеного хлеба.

13 января. Сегодня наш прихожанин Матвей Липатов приходил поговорить о постройке новой школы. За здание в 30 аршин длиною и 10 шириною с мезонином он запросил 700 рублей, с условием построить его из своего леса. А у нас денег только 500 рублей.

16 января. Суббота. Суббота проходит у нас несколько иначе, чем другие дни. На уроке пения мы соединяем все «части» в одну комнату и поем то, что должны петь воскресенье в церкви. Завтра будем в первый раз петь всей школой «Милость мира» старинного распева, который записан в церковном обиходе (2. 2. 1. 2... 1 3. 3 4 3. 2. 1...).

Вечером общежитники осадили меня, прося нотной бумаги. До сих пор они писали на тетрадках, разграфленных собственноручно. Дал по листу на брата. – Пением вообще они заинтересовались. Выдавая им вечером бумагу, я вынес показать полный «Обиход церковного пения» последнего издания. Мы пропели по нему «Благословен еси, Господи» и тропари воскресны: «Ангельский собор удивися»... Они сразу узнали мелодию, которую сегодня на спевке пели в гармонизации Архангельского. Когда пели, на лицах их была написана радость по случаю того, что у них выходит что-то хорошее, понятное, трогательное.

17 января. Воскресенье. На литургии пели всей школой: «Во царствии твоем», «Милость мира», «Достойно есть» и «Отче наш». Последнюю молитву ученики поют, стоя на коленях, тихо, ровно. Выходит в высшей степени торжественно и умилительно.

Почти каждое воскресенье к нашему богослужению приезжает кто-нибудь из отцов общежитников – навестить детей, а кстати и помолиться. После обедни некоторые, по нашему приглашению, остаются и обедать и, таким образом, видят, как кормятся их дети. Сегодня были двое отцов; оба грамотные и любители церковной службы и пения. Им очень понравилось наше богослужение, – «не хуже монастырского». – Один из этих крестьян оказался даже писателем: он принес с собою огромную тетрадь «Поучений к простому народу» и еще на отдельном листе «Поучение к ученикам». И то, и другое он просил посмотреть и исправить. Любопытно последнее поучение. В нем речь идет о нашей двухклассной школе. Приведу часть его. «Вот, друзья мои, – говорит автор после вступления, – ныне воссияла весна и нам. Вместо благодеющего солнца, Господь послал нам благодетелей и учителей, которые хотят просветить и оживить народ. Это есть трогательный вопрос. От начала века не было в нашей стороне, даже и во всей губернии, такой двухклассной церковно-приходской школы, как вновь открытая у вас. От такой радости, кто хорошо понимает об образовании мрачного ума, у того останется в памяти навсегда. Как Господь открыл невидимое Божество во плоти на горе, так и для народа Белый Царь открыл церковно-приходские школы»... Далее идут подобные же параллели между фактами из Священной Истории и благодетельностью просвещения.

18 января. На уроке Истории читал о нашествии татар по Водовозову с некоторыми изменениями. Жаль, что нет у нас учебников: не по чему ребятам дома повторять слышанное в классе.

20 января. Сегодня мы сделали важное дело: сдали плотнику постройку школы из его леса за 500 рублей, причем он должен поставить и оконные рамы. Наша забота – устроить печи и обеспечить перевозку леса.

21 января. Вечером по какому-то поводу в кухню к нам явились общежитники в полном составе Мне показалось это подозрительным. Оказалось, что у них сегодня было мало уроков; все дела они прикончили засветло, и вот, как я понял, при мысли о длинном вечере, на них напало минутное предчувствие скуки, от которого они и побежали к нам в надежде на развлечение. Мы тотчас всем им нашли дело. Велели раздеться и пройти в комнаты. Одного посадили в столовой писать клировую ведомость нашего прихода; другой вызвался красиво переписать переведенное им на мордовский язык стихотворение: «Нива моя, нива»; с остальными я занялся черчением плана будущей школы, причем они познакомились с готовальней. От необычайной работы и от перемены обстановки сразу они оживились. Просидели у нас часов до 10 – и ушли довольные вечером.

22 января. Двое из «приходящих» и один общежитник вечером занимались по арифметике у нас в кухне, под моим наблюдением: двое приглашены мною потому, что совсем отбились от рук по арифметике, а третий – потому, что дня три тому назад его мать – вдова уехала куда-то на свадьбу, и он с сестрой остался совсем без призора, чем, по-видимому, уже и начал пользоваться.

23 января. Суббота прошла по обыкновению. На последних уроках готовились петь и читать назавтра. Легко теперь готовить пение с первоклассниками и второклассниками. Напишешь им на доске мелодию цифрами, пропоют – сперва нотами, потом с текстом – и готово. Так сегодня мы, как говорится, в одну минуту разучили «Святый Боже» – киевского распева. А «школьники» тянутся за ними... Некоторые простейшие мелодии у меня поют даже по пальцам, как это, по-видимому, ни странно. Стоя пред классом, я показываю ноту вместо цифр пальцами, т. е. до – один палец, ре – два и т. д. Продолжительность нот измеряется движением этой же самой руки.

24 января. Воскресенье. У заутрени пели «На реках вавилонских» с головщиком, – обиходная мелодия (знаменного распева) в гармонизации Архангельского. Запевали альты.

После обеда отец ходил на сходку и просил крестьян, помочь нам перевезти лес на школу. Дали обещание.

Лес уже рубят. Работа закипела.

25 января. Опасно захворал второклассник Самойлов – из здешних – приходящий. Температура 42°. А вчера был здоров: на заутрене читал канон, весь день занимался, вечером даже рубил дрова, но когда пришел со двора, – вдруг повалился. Его приобщали. Брат два раза уже ездил к нему со своими медикаментами. Вечером сделал ему ванну. У больного бред, и в бреду он прекрасно читает и поет наизусть чин богоявленского водоосвящения.

26 января. Другой день я страдаю зубами. Раньше я не испытывал этой ужасной болезни. В классе, разумеется, дело плохо клеится.

27 января. В первый класс на пение не ходил: далеко, холод, вьюга, – боюсь простудить зубы.

Вчера был у первоклассников первый опыт самостоятельного изложения евангельских рассказов. Пересказывали притчу о богатом и Лазаре. Сегодня, просматривая тетрадки, я встретил, кое-что любопытное. Например, один так пишет: «Отче Аврааме, принеси мне на персте капельку холодной воды и остуди язык мой». Самостоятельные упражнения особенно необходимы для учеников-мордвов. Если им все диктовать и диктовать, они никогда не научатся владеть русским словом: в диктовке речь дается готовая. Ученик не работает над словом, не справляется, не думает, какого рода слово, в каком падеже оно поставлено и т. д. Теперь самостоятельные работы показывают, что, пиша довольно сносно под диктовку, ученики в сущности не знают русского языка.

28 января. В селе начинает сказываться голод. Только и слышишь жалобы: «нынче один только раз ели», «нынче – вот не выйти из вашей избы – ничего не ели». Вчера один крестьянин выпросил двугривенный на муку: «куплю хоть батманчик (10 фунтов) мучки. А то – и домой не ходи: ребятишки целый день зевают, – ни крошки не было во рту».

– Что же ты будешь делать с мукой теперь, ночью? спросил я.

– Пойду – велю затопить желеную печку: хоть на ней каких-нибудь преснушек испечем, да поглотаем.

Другой жалуется: «ноги не ходят – просто беда». У него девочка учится в школе грамоты. Велели ей завтра приходить за хлебом вмести с другими. Теперь таких голодающих учеников шестеро.

30 января. Поминовение усопших. Пред обедней я купил 11 просфор и раздал их общежитникам, чтобы они записали на них о упокоении имена своих умерших родственников. Записали – кто дедушку, кто брата, один – мать, а трое записали имя Иоанна отрока: это был у нас певчий, скончавшийся три года тому назад, лет 15 от роду. Прелестный был дискант, царство ему небесное! Пел он Господу до последнего вздоха.

Обедню пели минорную. Величественно пропели всей школой: «Святый Боже», «Со святыми упокой» и «Вечная память».

2 февраля. Сретение Господне. У заутрени и обедни было возмутительно мало народа, почти одни ученики, да и среди них был недочет. Все, у кого только есть лошади, повезли бревна на пристань: зарабатывают деньги к завтрашнему масленскому базару. Ах этот голод! Всем он стал поперек дороги – и нам с нашей школой! Подрядчик ежедневно донимает нас: «возите лес!» А народ занят возкой бревен за деньги; по селу постоянно тянутся обозы. Мы боимся и приступиться теперь к крестьянам с настоятельной просьбой о бесплатной перевозке нашего леса. Хотим отложить это важное дело до «коренной» масленицы. Что-то скажут?

3 февраля. Отпуск. Базар. – За всеми приехали отцы. У меня работы по горло. Нужно со всеми рассчитаться за харчи, за книги, за письменные принадлежности. Истекший месяц был скоромный. За мясо мы положили 50 копеек, но зато скинули 20 копеек за постное масло и 12 копеек за горох, и таким образом скоромный месяц обошелся на и8 копеек дороже постного.

У Андрея В. отец страшно скуп, хотя живут они вполне зажиточно. Он единственный из всех отцов торгуется со мною при расчетах: это дорого положили, того много назначили и т. д. Впрошлый месяц он ничего не привозил натурой, кроме куска баранины, и мне пришлось насчитать на него целых 1 рубль 95 копеек!... Он отдал эти деньги со скрежетом зубовным. Тут на грех явилась еще жена, с которой он из-за чего-то повздорил, а когда он с ней повздорит, то у него первая угроза – взять сына из школы. Еще после святок он угрожал жене выключить Андрея. Тоже и сегодня. Вдруг он потребовал у меня свидетельство сына. Я выдал беспрекословно, сказал только: «жаль мне парнишку, а еще больше твоих денег. Зачем расходовался? О чем ты раньше думал?» Он вздохнул, как будто от огорчения, и сказал: «что же... не могу, – не хватает состояния». – Между тем, Андрей В., узнав, что отец замышляет что-то недоброе, убежал в школу и там, сидя у окна, плакал. Я пошел туда и застал его убивающимся от горя. Говорю: «ну, сдавай мне твои книжки: отец взял твое свидетельство».

– Разве взял? вскричал он, ударился головой об стол и зарыдал. Потом начал умолять меня: «погодите, П. П-ч, это он так, разгорячился; они поругались. Они когда поругаются, завсегда я виноват».

Я не отобрал пока книжек.

После обеда пришла мать, очень серьезная женщина. Она сказала мне: «вы, пожалуйста, не глядите на моего-то мужа. Он у меня взбалмошный. Я вам свои деньги заплачу: пусть ничего не дает он. За мной не пропадет!»

Я согласился.

4 февраля. День знаменательный. Начали возить лес на постройку школы. Привезли пока только четыре бревна. И это хорошо для начала. Мы указали, где сваливать лес, но весь вечер продумали, как бы получше выбрать место. Главное неудобство того места, на котором мы было уже остановились, и где сваливали уже первые четыре бревна, состоит в том, что школа будет у нас стоять задней своей стороной к церкви. Кроме того, место слишком бойкое для школы: тут и пригон скота летом, и базар неподалеку, и перекресток дорог... Мучительное колебание!

5 февраля. Наконец решили – и, кажется, бесповоротно – поставить школу на старом кладбище. Это место мы облюбовали с первого раза; нас удерживало одно: на кладбище почва не твердая – не село бы здание в каком-нибудь углу? Но теперь мы составили совет из многих знающих дело и порешили, что почва выдержит наше здание. – На этом месте у школы будет свой завидный уголок, своя земля – все старое кладбище пред ее окнами, где со временем можно будет разбить сад. Главным фасадом школа будет обращена на восток, к церкви.

На новое место сегодня привезли 25 бревен. Спасибо мужикам: везут на голодных лошадях и отрываясь от заработка. В числе первых привезших большинство имеют детей в школе. Мы ходили на место, где сваливают бревна. Имена привезших тут же записали в особую тетрадь – на память; это им понравилось. Мы благодарили всех их и указали им, что это они сделали доброе дело для детей своих, для внуков и правнуков, и что сами они будут любоваться на школу. Да и они, по-видимому, довольны тем, что сделали, приветливо улыбаются нам на прощанье; мы напутствуем их новым «спасибо». – «Зовите еще!» кричат некоторые, уезжая... Как хорошо глядеть на человека, который, только что сделал доброе дело!

6 февраля. Кипит народная работа, и любо смотреть на нее. Бревна повезли дружно. Всего привезли за три дня 75 штук, в том числе три балки, которые везли парами. Мы встречаем радостными взглядами каждое новое бревно. Оно гудит, скользя по дороге. Лошадь будто понимает, что скоро сваливать и идет бодрее. Мужик бежит в обгон рассмотреть дорогу к месту свалки. Ребята толпой встречают новую подводу, окружают бревно, помогают развязывать и столкнуть его с дровней. Везде веселые крики!

7 февраля. «Прощеное» воскресенье. У литургии было очень мало народа; я даже за весь год не запомню ни одной воскресной обедни, за которой было бы так мало молящихся. И среди учеников не было семерых. После обеда все они были позваны на объяснение. Из их уклончивых ответов мы убедились, что их задержали родители, которые, как встали, так и уселись за блины...

Сегодня опять возили лес. Привезли еще 20 бревен. Теперь всего на месте 85 бревен. Слава Богу! спасибо народу! Но «в семье не без урода», говорит пословица. Вечером нам передали, что вчера, когда старосты ходили звать народ «на помочь» – возить лес, один крестьянин – Федька Беспалый (пьяный отморозил себе пальцы) «мутил весь свой конец», чтоб не возить бревен, и при этом ругал нас и школу. – «Зачем нам школа? Это «поп» для себя ее выдумал, пусть и строит!»

Ему сказали, что батюшка прошлым летом строил школы в Г. и в М.-К., в чужих селах, для себя что ли?

– Это он хочет своих детей пристроить. Их никуда не пускают, то-то они здесь и живут.

Меня не смущают эти речи полупьяного, вечно озлобленного, не имеющего никакой духовной жизни существа. От человека, никогда не бывающего в церкви, ведущего чисто животную жизнь, трудно ждать, чтобы он понял наши стремления... Сделайте ему явное благодеяние, но не ждите чего-нибудь хоть похожего на благодарность. У нас учится Федькина дочь, и мы ей даем хлеба, как голодающей; и вот Федькина благодарность!.. Таких не мало в народе, и я думаю, что они необходимы для испытания силы христианского терпения. Найди его – больного, покрытого гнойными струпьями; промой его раны, возлей на них вино и елей; одень его, накорми его... И от него же прими оскорбление...

Народ не видит в своей среде образцов бескорыстной деятельности, и ближайшие его руководители редко проявляют к нему христианские чувства и отношения. Поэтому, как бы ни была безукоризненна деятельность на его пользу, какие бы высокие образцы христианского человеколюбия ни проявляли вы, всегда он отнесется к вам подозрительно. Если вы работаете без жалованья, он скажет, что тут что-нибудь да не так, что вас не пускают на должность, что вы не «докончили ученья» – и вообще он придумает к вашему делу скорее худые, чем добрые побуждения. Если же вы получаете большое жалованье, то он и вовсе не оценит вашей деятельности. Ко всем, получающим жалованье, он относится со скрытым недоброжелательством.

8 февраля. Чистый понедельник. Начался Великий пост. Дни стали заметно длиннее. Теперь можно бы подумать и о преподавании в школе ремесл и рукоделий, но у нас нет свободного помещения. – Сегодня вечером мы разговорились о том, какие ремесла необходимее всего завести при школе. Разумеется, самое главное уменье, необходимое нашему крестьянину при занятиях земледелием, – это уменье владеть топором. К сожалению, весьма многие крестьяне могут лишь кол обтесать и имеют топор, только чтоб дров нарубить. Случись на дворе какая-нибудь плотничная работа, крестьянин идет и кланяется плотнику. А плотник по горло занят, потому что в селе он часто один, и у одного у него есть инструменты. Мы привыкли видеть в селах наклонившиеся на бок ворота, развалившиеся крыльца, опустившиеся сараи, и склонны относить это к бедности крестьянской. Но вина в большинстве случаев не в бедности, а в неуменье. Всякое строение, даже каменное, требует постоянной поддержки и починки. Крестьянин же ни к чему не умеет рук приложить, и инструментов у него нет никаких, кроме одного топора. Всякая поправка по дому откладывается поэтому в долгий ящик, до удобного случая, а между тем, начавшееся где-нибудь в постройках повреждение, в начале требующее самой небольшой поправки, от времени постепенно увеличивается. Часто слышишь даже такие речи: «из малости не стоит звать плотника: погодим, – еще что-нибудь накопится»... И так копится годами... От неуменья поплотничать зависит и отсутствие в крестьянской избе разных хозяйственных удобств: что сделали плотники при постройке избы, тем и довольствуются хозяева всю жизнь, – нового ничего в жилье не прибавится. Если плотники не вбили в стену вешалки для шапок, хозяин сам не вобьет, и шапки будут валяться по полкам; не успели плотники сделать скамейку, – хозяева так и будут жить без скамейки. То же самое и на дворе крестьянском. В редком дворе есть лестница: на избу или на поветь (сарай) можно, говорят, и по углу залезть. Что касается удобств для скота – в роде: теплых хлевов, отдельного помещения для кур, яслей и решеток для сена и т. п., то все это считается даже излишним: «скотина она – скотина и есть».

Ремесло плотничное – самое простое; инструменты – топор, пила, долота и бурав – очень дешевы, каждый может приобрести их в собственность. У нас имеется плотничный и столярный инструмент. Хотим понемножку приучать ребят рубить, пилить и строгать, – все пригодится.

По рукоделию важнее всего научить девочек шить, кроить и вязать на спицах. Вышиванье по канве и в тамбур, а также различные плетения, работы весьма распространенные в школах, – относятся уже к украшению и должны быть поставлены на второй план. Ведь, – как ни странно это говорить, – не всякая баба умеет правильно связать чулок; о перчатках и говорить нечего: в нашем селе есть не более пяти-шести баб-перчаточниц, которые пред отправлением на службу новобранцев бывают буквально завалены работой.

9 февраля. Сбор учеников после масленицы. – Я всегда смотрю с удовольствием, как к убогой нашей школе в назначенный день один за другим подъезжают общежитники – с сундучками, мешками провизии, одеждой. Сегодня погода невозможная: метет и сверху, и снизу. Дороги все занесло. И все-таки в назначенный час съехались все почти одновременно. Приехали и рассказывают: одни – как заблудились среди белого дня, другие – как увязли в снегу и выпрягали лошадь и т. д. И жалко мне их, да и радостно: значит, они дорожат школой и ученьем.

Андрей В. пришел пешком за 12 верст. Отец не захотел отвезти его на лошади: «жди – говорит, – оказии, если не хочешь остаться дома». Он ушел пешком. – Отец сердит на них с матерью. На масленицу он хотел отправить его на соседнюю суконную фабрику, где имеется хор с платою певчим. «Там тебя прокормят; да еще два с полтиной деньгами дадут!» Но, при помощи матери, Андрей уклонился от этого лестного предложения и опять пришел к нам.

Отец Ивановского рад, что у нас дело подвигается вперед: вот и новое здание заводится. Он особенно доволен тем, что мы учим славянскому письму. – «Прежде он у меня ни одной буквы не умел написать по-церковному, а теперь целую молитву написал. Я ее даже под стекло вставил, да к образам повесил».

Вечером – первый урок переплетного мастерства. Дело шло успешно. Учились крутить шнурки из ниток и вправлять их в швальный станок.

10 февраля. У преждеосвященной литургии пели: «Да исправится молитва моя» – Бортнянского, а хор – Виноградова (G-moll). Ектении все пели по переложениям Архангельского.

Занятия начались только у второклассников. В эту неделю занятия будут неполные; потому что главное занятие этой недели – богослужение. Только во избежание праздности, – которая есть матерь всех зол, – мы будем делать по нескольку уроков для общежитников-второклассников, а также уроки рукоделия для девочек.

Второклассники писали пересказ прочитанного из книги Деяний о Корнилии сотнике. – У девочек в первый раз было рукоделье. Учились вязать на двух спицах.

После повечерия у второклассников – переплетное мастерство. Учились сшивать книгу.

Сегодня послали работника на вокзал за «митрофоном»: пришла накладная.

11 февраля. Опять в промежутки между богослужением – занятия у второклассников и рукоделье у девочек. На повечерии пели ирмосы Великого Канона по Бортнянскому, и «Душе моя» – из переложений Георгиевского.

В сторожку набралось очень много говельщиков из деревни, и потому мы должны были найти общежитникам другое место для ночлега. Половину поместили у себя в кухне, другая половина разместилась по товарищам, в селе. Впрочем, после повечерия, второклассники читали Троицкие листки, говельщикам и говельщицам, приютившимся в сторожке. Им это очень понравилось.

Одиннадцатый час вечера. В кухне за столом разместились наши ночлежники-общежитники. Тут же сидит деревенский мужик, попросившийся ночевать. Брат подробно расспрашивает его об упорной, «нутреной» болезни, которой тот давно страдает: хочет помочь ему. Алексей К. читает житие святого Алексия митрополита, – своего Ангела. Завтра его память. Порфирий Меркурьев читает в Минее службу того же святого. Я объяснил ему, что значит «краегранесие», – слово, часто встречающееся в церковных книгах. – Вдруг нарушилась наша мирная беседа. Приехал с вокзала работник...

– Что, привез? Привез музыку – наперерыв спрашивали ребята.

– Привез! сказал тот. Все повскакали со своих мест. Схватились – кто за шапку, кто за валенки, и выбежали на двор. Чрез две минуты в кухню торжественно и шумно был внесен ящик с давно жданным митрофоном¹. Мы поставили его в прохладную комнату, которая к утру постепенно нагревается.

12 февраля. Вчера вечером исповедались школьники и первоклассники; сегодня после утрени – второклассники.

У литургии мы пели «Да исправится» пред царскими вратами: трио детское и хор, – все стоя на коленях.

После обедни мы сами ездили исповедоваться в соседнее село. Ребятам дали самостоятельную работу: одни списывали ноты, другие клеили коробки из обрезков бумаги, третьи читали в сторожке Троицкие листки. После вечерни я читал правило; ирмосы канонов, тропари, кондаки, припевы на акафистах мы пели всею школой.

13 февраля. Приобщились святых Таин. На проскомидии все учащие и учащиеся помянуты о здравии по общему списку их имен, написанному для этого. По числу учеников мы приготовили просфоры и после приобщения выдали каждому по просфоре: это напоминало нам древние вечери любви... Хорошо мы провели этот день!

Вечером в сторожке опять чтение для богомольцев. Они требовали один листок за другим. Скучно проводить внебогослужебное время без дела. – После ужина все они пришли к нам в школу на вечернюю молитву и молились усердно вместе с учениками. Им очень понравились наши порядки (наше «заведение»).

14 февраля. Воскресенье. После обедни приехала «помочь», т. е. крестьяне, которых мы вчера просили привезти бревен на школу. Привезли бревен 20. Человек 16 из привезших были не наши, а из соседнего села: мы пригласили их на помощь по старой памяти (раньше мы жили там). Напоили всех их чаем, и, кроме того, я долго играл им на фисгармонии, – почти всю обедню. Они слушали, затаив дыхание. При прощаньи один сказал: «в то воскресенье мы вам еще привезем по бревну, только опять поиграй нам».

15 февраля. Началось настоящее ученье, по расписанию. – В школе грамоты занимаются второклассники вполне самостоятельно, потому что псаломщик уехал посвящаться в стихарь. Школьников я отпустил в час дня после урока пения, который провел я сам.

После обеда ходил на урок рукоделья. Младшие заметно успевают в вязании на спицах; старшие вышивают в тамбур. Шитье все еще не введено в круг занятий, потому что «нечего шить». Матери дают для шитва не новый материал, а старые тряпки, да которых нельзя производить упражнений, потому что они вытягиваются и рвутся, – мягки и ветхи. Хотим взять из церкви жертвованные посконные лоскуты и заставить девочек сшивать из них целый холст, – для продажи. – Девочек очень занимают рукоделья, и они упрашивают учительницу продлить урок. В качестве учительницы мы пригласили одну вдову, двое детей которой учатся в школе.

18 февраля. В первом и во втором классе сегодня пели интервалы под диктовку, т, е. я давал одной партии до, другой диктовал ре, третьей фа, четвертой – ми, первой ре и т. д. Это очень занимательное упражнение и в то же время крайне полезное для развития слуха и музыкальной памяти.

Во втором классе изучали «О Тебе радуется» греческого распева; в первом «Богородице Дево» – того же распева.

20 февраля. Я всегда любуюсь на девочек во время рукодельных классов. С какой охотой они собираются в школу «на рукоделье»! Мы с второклассниками еще не успеем окончить своих уроков, как они уж бегут со своими узелками, посуетятся немного, раздеваясь и усаживаясь по местам, и потом сидят тихо, сосредоточенно, уткнувшись каждая в свою работу. Ни шума, ни разговоров.

Но родители... их ничем не прошибешь! Ни одна мать доселе не пришла справиться, как и что работает ее дочка. Полнейшее равнодушие. Для вязанья дают плохие нитки, для шитья дырявые тряпки, которые разлезаются под крючком или иглой. Девочке долго приходится упрашивать, чтобы мать купила ей крючок. На наши рукодельные занятия многие матери смотрят даже, как на баловство. Этого мало. Многие убеждены, что мы обязаны учить девочек рукодельям, и притом настолько обязаны, что, отпуская девочек учиться рукоделью, она тем самым делает нам великое одолжение. – Впрочем, и многие отцы так же точно думают не о рукоделье только, но и вообще об ученье.

21 февраля. Хороший день. Привезли около 40 бревен. Из привезших только трое здешних, остальные все из двух соседних сел. Это замечательно. – Всех, как и в прошлое воскресенье, мы угощали чаем, а я, кроме того, и музыкой, которая вызвала много восклицаний и воздыханий. Уезжая, мужики благодарили за угощение и говорили: «коли нужда будет, зовите, – мы еще привезем!» Вот оно открылось золотое сердце!

Один мужик рассказывал: «я было совсем не хотел ехать: ночью вьюга была, – дорогу испортила; лошаденка усталая, да и к чему, думаю, мне их школа? Да уж под утро, как выспался, вспомнил я, как один раз вы меня вылечили. Ноги у меня в ту пору отекли, как бревна стали: насилу до вас меня довезли. Дали мне вы какой-то травы, велели в кадушку с горячей водой ее положить да и спустить туда ноги. Как рукой сняло! Думал – и ходить не стану, а вот и теперь, слава Богу, хожу. Как вспомнил я это, так и пошел лошадь запрягать».

Рассказываю это, как наглядный пример той давно уже всеми признанной истины, что пастырь, врач душ, весьма удобно может быть и должен быть и телесным врачом для своих пасомых, и что эта новая его человеколюбивая деятельность, как нельзя лучше, способна закрепить его духовный союз с ними.

После обеда Андрей В., уходивший на праздник домой, приехал вместе с матерью. Мать у него очень выдающаяся крестьянка: высокая, статная, с орлиным умным взглядом. Она приехала предупредить нас, что, может быть, в этот месяц она не доставит аккуратно содержание сыну, но что за ней не пропадет. Жаловалась на мужа «самосбродного», на соседей, которые его подущают против сына: «вот-де один ты и батрачь от взрослого сына» и т. п. «Сегодня, – сказала она, – отец даже побил мальчишку с досады: ты, говорит, много с меня требуешь». Ну, да я же не отстану! Никого я не слушаю, и хоть сама не знаю ничего в науке, а верю, что вы добру научите, доведете до дела».

С напряжением и едва заметною борьбою проникает в народную жизнь новая просветительная струя; и чем дальше, тем все шире и шире будет ее русло, пока не выбьется она на свободу и не станет живым, шумящим потоком.

22 февраля. Во втором классе уроки окончились ровно в 4 часа; утомились. Но зато на последнем уроке второклассники впервые познакомились с бемолем, и это новое знакомство доставило им большое удовольствие, которое выразилось радостной улыбкой на их усталых лицах.

24 февраля. По пению во втором классе был очень оживленный урок. При помощи бемоля мы переложили (транспонировали) обиходную мелодию в тон фа. На дом задал переложить в тон фа «Кресту Твоему».

Почти ежедневно ученики пишут дома или в классе пересказы из Священной или Церковной Истории. Частое писание, и при том самостоятельное, лучше всяких изысканнейших диктовок приучает их к орфографии. Мы уже и теперь замечаем благотворные результаты.

Вечером показал любителям переплета, как ставятся книги в картон и как обрезывать края у крышек. Дело идет успешно.

28 февраля. Воскресенье – неделя крестопоклонная. На выносе креста пели Славословие великое киевское и Кресту Твоему трио с хором. У литургии пели вместо причастнаго стиха стихиру «Крест хранитель всея вселенные», в переложении Архангельского.

1 марта. В 12 часов ходили в церковь на панихиду по императоре Александре II. Всей школе торжественно пели: Со святыми упокой и Вечная память. После панихиды занятия своим порядком продолжались.

Сегодня утром явился к нам молодой раскольник с просьбою поучить его письму. Мы посадили его со второклассниками и дали ему работу. Когда все стали уходить на панихиду я спросил его, был ли он когда-нибудь в нашей церкви. Он сказал, что «как родился, не был». Я предложил ему идти с нами к панихиде. Он послушался, был в церкви и простоял всю панихиду у входной двери. Второклассники говорили вечером, что наша церковь и служба очень понравилась староверу.

3 марта. Чем ближе к концу года, тем чувствительнее становятся разные недостатки в нашей школьной обстановке. Помещение первого класса становится все невыносимее для здоровья. В избе жарко; не можем упросить хозяина, чтоб топили с вечера, а не утром. Натопят жарко и трубу закроют, не смотря на то, что настали уже теплые дни. На дворе сыро. Ребята таскают на ногах много снега, который в избе тотчас же тает и растворяет грязь, толстым слоем лежащую на полу; в жаркой температуре класса от этого, раствора отделяются какие-то удушливые, кислые испарения; а тут еще – запах махорки, которую после уроков и ночью курит хозяйский работник, несмотря на все запрещения хозяина и наши просьбы и задабриванья... С трудом просидишь в такой атмосфере свои два урока; боишься вздохнуть полною грудью, сказать лишнее слово. И радуешься, когда выйдешь на вольный воздух... А ведь ребята остались там! У них будет еще три урока с братом. Плохо. Не даром мы как-то расклеились… Худы и желты; устаем, чего прежде не было, и нуждаемся в отдыхе. Впрочем, скоро весна, а с нею и новая школа...

4 марта. После обеда захотелось сходить в школу: что там делают? Зашел в школу грамоты (сторожку) где у девочек – рукоделье. Полна изба народу: все здешние, пришли к вечерне и ждут звона. Душно и гадко до того, что меня затошнило, и я насилу добрался до окна, чтоб просунуть наружу голову и перевести дух. Сейчас же я перевел рукодельниц во второй класс, где занимаются одни общежитники, и где легче дышится. Рукоделье окончилось слишком в 5 часов; пропели молитву и разошлись.

5 марта. Во втором классе знакомились с новой гаммой соль и со знаком диез. Урок прошел крайне оживленно. В одно время внимание учеников дошло до такого напряжения, что многие встали с своих мест, как будто им вдруг стало не видно и меня, и что я пишу на доске. На завтра – урок – переложить с обихода «Бог Господь» болгарского распева в тон соль.

Общежитники учатся несравненно лучше приходящих. Так и в городских школах, в частности в семинариях, живущие в общежитиях лучше квартирантов. Понятно, отчего это происходит: в общежитии ученик считает себя только учеником, а живущие по домам часто принуждены служить двум господам.

6 марта. Сегодня на уроке пения во втором классе пели «Благообразный Иосиф» по переложению Архангельского, при чем голоса, ведущие мелодию, пели по обиходу, басовую партию пел псаломщик, теноровую – я с взрослыми учениками.

7 марта. Воскресенье. У литургии (Василия Великого) Милость мира пели хором (переложение Архангельского). Всей школой ныне пели новое песнопение, а именно «О всепетая Мати» после причастнаго стиха. Ученики запевали одни своим дружным унисоном, а мы припевали: Рождшая всех святых святейшее Слово; затем они опять запевали: «О всепетая Мати», и мы продолжали: «нынешнее приемши приношение» и т. д. Такое пение сего кондака, по напеву очень старинное, в дружном школьном исполнении очень понравилось народу. Поистине Всепетая.

9 марта. Утром пришел подрядчик, с артелью начинать постройку школы. Все утро мы с ним шагали по старому кладбищу, размеривая площадь под школьное здание. Порешили поставить его как раз посередине кладбища, в 25 саженях от церкви. Сегодня плотники будут врывать столбы, на которых должно стоять здание. Завтра молебен на месте постройки.

Занятый отводом места, я не мог быть на уроке пения у первоклассников, – они после своих уроков приходили в наши классы, и здесь мы все разучивали кондак «Взбранной Воеводе» – к богородичному стоянию.

Весна идет... Сегодня общежитникам напекли из хлебного теста «жаворонков». Андрей В. со своим жаворонком выкликал весну:

Жаворонки летите,

Красну весну несите!

10 марта. В 12 часов отслужили торжественный молебен с водосвятием на месте постройки школы. Во время звона все ученики пошли в церковь за иконами и хоругвями и пришли на место по два в ряд, с пением молебна Пресвятой Богородице и святителю Николаю. По восточной стороне стали ученики с иконами и хоругвями; остальные; окружили своими головами, как ожерельем, южную и западную стороны; вдоль северной стояли плотники; в середине сруба – священник пред аналоем. По окончании молебна и по прочтении молитвы с коленопреклонением, была отслужена лития об упокоении рабов Божиих «зде лежащих». Воодушевленно все мы пели «Со святыми упокой» и «Вечная память». Это была очень трогательная молитва. Сколько времени лежали здесь рабы Божии! На могилах их спокойно разгуливала скотина. Даже родственники утратили приметы родных могил. Никто не приходил сюда с поминанием даже в дни, посвященные усопшим... И вот ныне на этом мертвом месте началась жизнь. Мы переселяемся на житье к покойникам и первое знакомство с ними ознаменовали молитвой за них. Да не оскудеет эта молитва!

Когда иконы были унесены в церковь, священник разоблачился, взял топор и зарубил первый угол. А подрядчик зацепил веревкой бревно и сказал ребятам: «Ну-ка, молодцы, накатите первое бревно на свою хату!» Ребята, точь-в-точь как муравьи, нанизались на веревку, и не успел еще подрядчик произнести команду, как они дернули и потащили бревно «ходом», или вернее «бегом». Потом нужно было поднять бревно на первый венец. Ребята, по команде «на подъем возьмем – д – ау!» сразу приподняли его с земли, и оно, как живое, закачалось над их головенками. – Хорошо глядеть на эту работу... Ребята разохотились и просили зацепить еще. Я дозволил. Подрядчик зацепил толстый переруб; и его мигом поддернули к стене. Потом младшие были отпущены домой, а с второклассниками я докончил уроки.

11 марта. Поутру, встав, подхожу к окну и вижу любопытную картину. Ученики толпой, собрались около пяти бревен, сваленных на улице, далеко от постройки. Плотники навалили бревно на дровни, – и привязали его веревками. Потом вся мелюзга впряглась в дровни, – кто держался за оглобли, кто за веревки, кто налег на самое бревно. Оно звонило, двигаясь по промерзшей дороге. Пока мы пили чай, все пять бревен были перетасканы на место. – На молитву ребята явились запыхавшиеся и раскрасневшиеся. И так же дружно, как сейчас возили бревна, они теперь полною грудью, воодушевленно пели молитвы. – Нет ничего очаровательнее общего пения!

В 6 часов вечера ежедневно приходят к нам девочки показать матушке рукоделье. Я позвал их в залу, показал им фисгармонию и митрофон и начал играть «Взбранной Воеводе». Они сразу узнали мелодию.

– Ну, подпевайте! сказал я.

Они начали робко. Потом осмелились. А когда я заиграл «О всепетая Мати!» – более известный им напев, они подпели мне уж совсем смело громко и правильно.

– Которая же музыка лучше? – спросил я после игры и пения. Большая или маленькая?

– Большая, – сказали они.

В кухне были старуха и бабы. И они все пришли в залу, услышав пение девочек. Когда запели «О всепетая Мати», они до того расчувствовались, что и сами начали подпевать девочкам дребезжащими голосами. Когда девочки ушли, старухи остались и все рассказывали о своих впечатлениях.

– Уж больно хорошо слушать, – сказала одна, – как они в церкви-то запоют всей школой. Как запоют сердце заноет. Слезы даже прошибают...

Другая рассказала:

– А я вот тут прихожу к шабрёнке (соседке), гляжу: за столом сидит мать шьет, а рядом девчонка с книжкой да хорошо-о-хонько читает! – «Анисья, – говорю, болит что ль у тебя сердце-то?»

– А что? – говорит.

Да, Господи, помилуй, когда это с роду было в нашем быту эдакое чудо? Ты гляди, как читает девчонка: как на нитку слова-то нижет. Ведь слез достойно – какое утешенье!...

Я сказал, что дети будут петь и читать и еще лучше, только бы им родители не мешали учиться. – Прощаясь со старухами, я напомнил им, что завтра «стояние» Божией Матери.

12 марта. На уроках Закона Божия во всех отделениях было рассказано ученикам, почему в нынешний день служится торжественная всенощная с акафистом в похвалу Божией Матери. Объясняли кондак «Взбранной Воеводе», а на уроках пения и на общей спевке пели тот же кондак умилительным древним распевом.

Вечером торжественное богослужение – стояние Божией Матери. «Взбранной Воеводе» в начале и в конце акафиста пели все ученики. «Радуйся, Невесто неневестная» и «Аллилуия» – припевы к кондакам и икосам – пели поочередно на обоих клиросах. Тропарь «Повеленное втайне» – гл. 8 пели киевским распевом (подобно тропарю «Се жених»). Народу очень понравилось богослужение. Все благодарили меня за «устав».

13 марта. Суббота. В церкви на литургии было много причастников, а потому ни законоучитель, ни псаломщик не могли быть в школе. Я занимался поэтому сразу и в своем втором классе, и у самых младших. Впрочем, дана была самостоятельная работа – пересказ славянской статьи «Смирение преподобного Феодосия Печерского» из книги для чтения. С младшими занимались по Закону Божию и чтению.

Новое школьное здание быстро воздвигается. Сегодня обозначились окна; я все захожу то с той, то с другой стороны, отовсюду хорошо. Место под школой очень удобно для разведения сада. Но беда в том, что воды нет близко. Нужно будет попытаться вырыть колодезь.

14 марта. Воскресенье. Все более и более входим мы во вкус нашего подлинно-церковного пения, т. е. распевом знаменитого, малого столпового и греческого. Дивно звучит это пение в сельской церкви, среди простого народа. В нем слышит он родное и знакомое. Сегодня на утрени мы пели по переложениям Архангельского: «Бог Господь» и тропарь 1-го гласа – «Благословен еси, Господи» и тропари воскресны, прокимен 1-гласа, «Воскресение Христово видевше» и ирмосы 1-го гласа: «Твоя побудительная десница». Особенно художественно изложены эти последние. По напеву они напоминают ирмосы Успению Богоматери, «Преукрашенная». Дивная мелодия!

После обедни беседовал с отцом ученик Алексей К. Не смотря на дурную погоду и невозможную дорогу, он пришел расплатиться за содержание сына в общежитии. Он поторопился к нашей обедне и, простояв ее, остался очень доволен. «Весной – говорит, – я к вам буду часто ходить, – не буду лениться». Как и в прежние свои посещения, он изливал предо мной свою душу: как он рад, что сын учится, и доволен школой; как ему хочется довести его до дела и т. д.

После обеда живущие в общежитии сеяли цветочные семена в ящик, а потом начали готовить яму для парника. Это для них – новые работы. После вечерни спевка. Готовимся петь песнопения Страстной седмицы.

15 марта. Рукодельницы аккуратно заходят после уроков к матушке – показать работы. Сегодня одна была в слезах: дорогой потеряла вязальный крючок. Надо бы им иметь рукодельные корзиночки. У меня на столе была коробочка от сургуча. Я вынес ее девочкам и велел вынуть жребий: кому достанется. Досталось самой маленькой девочке Панке (Прасковья). Радости ее не было конца. Подруги наперерыв брали коробку в руки и любовались. Надо раздобыть побольше коробочек, чтоб досталось всем, и никому не было бы завидно.

16 марта. Во втором классе делаем опыты четырехголосного пения. Поем начало литургии. На уроках пения я пишу на доске партитуру цифрами, а ученики, разделенные уже на четыре голосовые группы, списывают каждый свою партию обыкновенными нотами. Потом мы пропеваем всем классом партию каждого отдельного голоса по доске и, наконец, поем на четыре голоса. Дома ученики вписывают в тетради не один свой голос, но всю партитуру. Меня осаждают требованиями на нотную бумагу. Сегодня после обеда я застал всех общежитников за списыванием нот. Некоторые, написав урок («Святый Боже»), списывают из партитуры Архангельского по своему желанию и выбору песнопения Страстной седмицы, понравившиеся им на прошлой спевке. Мне крайне приятно такое увлечете их пением, и с трудом я верю сам себе, что предо мной те самые мальчики, которые в половине ноября не умели разинуть рта. Даже Бажутов, до дня сего не обнаруживавший никаких музыкальных способностей, вдруг вчера запел хорошим дискантом, к всеобщему удивлению. У него успел развиться слух от ежедневного сиденья на уроках пения. Я посадил его с первыми дискантами.

На «стопу» школы, т. е. на вырубку стен не хватаете 24-х бревен, а подрядчику хочется до Пасхи поставить стропила. Сегодня он просил, нельзя ли привести бревна в виду того, что сильно морозит, и дорога к утру будет сносная. Вечером, когда все уже ложились спать, отец отправился собирать «помощь». Мы не надеялись, чтобы крестьяне согласились по такой дороге ехать в лес за бревнами. Но, к удивлению, человек 40 согласились ехать. Некоторые говорили: «что делать, батюшка! – Мы сами видим, что дело у вас стало. Хоть плыть да быть». Посмотрим, сколько завтра приплывет бревен.

17 марта. Алексей Божий человек – с гор вода. Прекрасное солнечное утро. Встаю, и с беспокойством иду к окну: что бревна? И прямо встречаюсь с знакомой картиной: с бугра сползает, блестя на солнце, оскобленное гладкое бревно. Только подвезли его к школе, – на бугре показалось другое, за ним еще и еще. Везут бревна парами. Все подводы сильно бьются улицей и около церкви, где нет ни искры снегу. Мужики тянут лямкой, помогая лошадям. Слава Богу: привезли 22 бревна.

Брат – именинник. По этому случаю первоклассников отпустили в 12 часов. Всем им роздали по три кренделя. – Я со своими занимался обычно – до 3 часов. Вечером общежитников именинник угощал чаем с кренделями. В то время, как они пили, вдруг явилась целая партия учениц: впереди всех вышеупомянутая Панка, прозванная за малый рост Шпанкой. Все они остановились у порога. В руках у них были узелочки.

– Что вы? спросил я, подойдя к ним. Иль с рукодельем?

Девочки чего-то переконфузились, и одна за другой выдвинулись назад за дверь. Осталась одна Панка. Я стал с ней говорить шепотом:

– Что это у тебя в узелке: шитье что ли?

– Нет, это пряники, – отвечала она мне на ухо.

– Зачем?

– Алексею П-чу.

Тут только я понял, что они пришли поздравить брата и притом с подарками: только такое поздравление считается у крестьян настоящим. Брат позвал их в залу. Я поиграл им на фисгармонии. Показали им картинки. Потом посадили их за стол и напоили чаем.

18 марта. Привезли еще четыре бревна, из коих одно – на наших лошадях. Но вот искушенье. Подрядчик опять обсчитался. Мы назначили высоту комнат от пола до потолка – не менее 4 ½ аршин, а у него из наличного леса выходит лишь 4 арш. 6 вершк. Нужно нарубить еще венец. И вот, завтра опять предстоит возка. – Здешних нельзя просить на завтра: уезжают верст за 25 за хлебом (продовольственной ссудой). Поедем просить деревенских.

19 марта. Наступил опять холод. Вьюжит. Мы все утро ждали бревен и, наконец, дождались. Деревенские привезли 4 бревна на 8 лошадях. Кроме того, один здешний привез большое бревно на паре. Здесь есть одна большая семья, состоящая из четырех женатых братьев при живом отце. И от этого дома до сих пор не было ни одного бревна. Между тем, один из братьев, солдат, постоянно обращается в школьную библиотеку за книгами. Вчера, встретив его, мы с братом. выразили ему свое неудовольствие. И вот, сегодня рано утром он привез бревно. – Прихожане оказали нам громадную помощь. Одни здешние – сельские – выставили более 200 лошадей; кроме того, деревенские – 32 лошади, и чужие – не нашего прихода крестьяне – 42 лошади. Если бы всю работу, произведенную помочами, перевести на деньги, то нам только за то, что перевезено теперь, пришлось бы заплатить около 120 руб.

20 марта. Лазарева суббота. Все были у литургии. Весьма был я утешен тем, что ученики-певчие без спевки (с листа) пропели задостойник «Чистую славно почтим» по переложению Георгиевского. – После обеда начался разъезд второклассников на праздник Пасхи. Вороновские хотели было идти домой пешком и уже собрались, но я не отпустил их, потому что холодно, – дует резкий ветер, а у одного из них нет шубы. Одного, который был потеплее одет, отправили с бабой, приехавшей из того села к нам за лекарством. С нею же мы наказали родителям, чтоб приехали за остальными. После обеда оставшиеся пятеро общежитников делали щетки из мочал и клеили коробки.

21 марта. Неделя Ваий. Всю утреню пели по переложениям Архангельского, кроме ирмосов канона, которые слишком медленны для нашего маленького хора. Впрочем, беспримерный ирмос 9-й песни: «Бог Господь и явися нам» – пели по нотам (знаменного роспева). На литургии Милость мира пели с особенным воодушевлением. При пении Свят, Свят, Свят к детям присоединились и мы – хор, и пели громко до слов: «Осанна в вышних». Эти слова до конца были пропеты опять одними детьми: это в воспоминание того, как дети еврейские восклицали Христу: Осанна!

22–27 марта. Страстная седмица. Ежедневные продолжительные службы. Ученики являются по первому удару колокола. Хорошо смотреть, как они высыпают на улицу и мелкими шажками торопятся к церкви. Все они озабочены исполнением долга. Ни в чем так не сказывается влияние школы. В четверток на Благовещенье мы приобщались. Опять всем, как на первой неделе, были выданы просфоры. Песнопения Страстной седмицы пели преимущественно по переложениям Архангельского. Чрезвычайно хорошо выходит в пении 17 кафизма (непорочны), поемая в утреню Великой субботы. Мелодия церковного напева выделяется с полной рельефностью.

Апрель 3е. Пасхальная суббота. Прошла и святая неделя. В прошлую (Великую) субботу в это время, – вечером, – вокруг церкви кипела работа: школьники, под управлением брата, приехавшего из семинарии, украшали церковь фонарями, над клейкой которых они трудились шестую и Страстную недели, Иллюминация вышла прекрасная и много содействовала торжественной встрече праздника Христова. Всю пасхальную службу пели простым напевом, но за то все – на два лика. Во время утрени стихиры: Да воскреснет Бог мы пели, «сошедшеся оба лика вкупе», пред царскими вратами, велегласно и согласно, начинающу иерею. Так же мы делали и во все следующие дни. Всем чрезвычайно понравилось переменное пение, на два клироса.

Сегодня две недели, как в храме непрерывно совершается богослужение, и не было ни одного случая опущения учеником какой-нибудь службы без особо уважительной причины. Родители говорят, что ребят «тянет» в церковь. Вот этого мы и добиваемся, – чтоб «тянуло»...

6 апреля. Вторник, поминовение усопших. Уроки были только во втором классе и в старшем отделении первого. Остальные ходили к заупокойной литургии и после нее отпущены по домам. Во время второго урока приехал Андрей В. с отцом. Привезли провизии на месяц и сверх того четвертную бутыль молока – на всю братию. Другие двое вороновские ученики не приехали совсем: одному посоветовал священник остаться дома, другого не повез отец. Оба они – самые плохие ученики, и в табелях у них двойки. Они придумали самое лучшее. Дома они получат 8 коп. в день на поденщине, а здесь едят готовое, а к экзамену все-таки не приготовятся. Примем их на повторительный курс.

Вчера, в день сбора учеников, весьма кстати получено было письмо от нашего ученика переселенца Федулова, который в январе уехал на житье в Оренбургскую губернию. Он описывает, как им там живется. В селе: есть церковь (а мы боялись, что не будет). Но что всего приятнее, – он сообщает, что учит грамоте троих мальчиков и «еще двоих – говорит – буду учить писать». Слава Богу! Немного зерен из нашей сеялки упало на его душу, но они не пропали даром! Брат его спрашивает у нас совета: отдать ли мальчика в Орск в лавку, или поместить его в 4-х классное училище. Посоветуем ему второе.

7 апреля. Сегодня – настоящее учение. Я ходил в первый класс на свои уроки (пение и славянское чтение).

Среди дня явился один из не приехавших вороновских – Дубровин, с матерью. Я в первый раз увидел его мать, и мне горько было видеть ее. Она еще более своего мужа желает, чтобы сын ее выучился хорошенько грамоте, и теперь горюет о том, что ему не дается наука. Редко встретишь среди крестьян таких заботливых родителей. Она просила моего совета: что делать? Продолжать ли мальчику учиться? Я сказал: лучше ему учиться дома до осени, а осенью приехать и поступить в то же отделение.

8 апреля. Общежитников нельзя не любить за их строгий взгляд на учебные занятия. Они у нас – настоящие студенты. Когда ни придешь к ним во внеклассное время, все застаешь их за работой. Видно, что они учатся не по принужденно, или приказу, не для того, чтоб только исполнить школьные требования, а с любовью и даже с увлечением. И чем дальше, тем сильнее это увлечение.

10 апреля. Сегодня мы хоронили крестьянку Лукерью Семеновну, старую деву (келейницу). Я велел идти на вынос тела только певчим, но вслед за ними к келье потянулись и все ученики. Покойная пользовалась в селе уважением. Певчие же ей особенно обязаны. Шесть лет тому назад, когда я впервые задумал устроить хор, и когда у нас еще не было школы, Лукерья Семеновна имела в своей келье школку на 8 мальчиков. Я обратился к ней: нет ли среди них голосистых. Она обещала привести мне ребят. Но когда, возвратясь домой, сказала им об этом, ребята перепугались и спрятались на полати – «А я их прутом!» – рассказывала мне Семеновна. Они пришли в сопровождении ее, в слезах, и прятались друг за друга. Но я обласкал их, и на другой день они пришли уже с радостью. С тех пор все они – в певчих, и теперь одни из них уже окончили курс, другие поступили во второй класс. Вечная память их первой учительнице!

11 апреля. Воскресенье. Сегодня литургию пели на два клироса, при чем на левом, под моим управлением, пел вновь образованный детский хор, в который вошли все второклассники. Для первого раза мы пели удачно и многим понравились. Велика была радость тех второклассников, которые никогда еще не певали на клиросе... У каждого были ноты, написанные собственноручно.

12 апреля. Ужасная слякоть. Погода невозможная: то снег, то дождь при сильном ветре. Среди детей распространилась корь, ученики заболевают ежедневно. Особенно много заболевших среди первоклассников, – несомненно оттого, что их классное помещение – совсем неудобно. Мы решили прекратить занятия в первом классе до следующего понедельника. Боимся как бы все не переболели. Под влиянием дурной погоды и мы – учителя – что-то расклеились, У меня несносная стрельба в ухе, у брата – зубная боль.

Вечером пришел крестьянин Давыд, – просит завтра отпеть его умершую тетку с певчими; очень понравилось ему, как хоронили Лукерью Семеновну. Обещает дать полтора рубля. Я не отказался, хоть и болен. Полтора рубля пригодятся певчим на рубашки, которые мы хотим им сделать к Николину дню, – всем одинаковые: они будут у них вроде формы.

13 апреля. Выносили и отпевали Давыдову тетку. Шли по грязной улице, а сверху дождь лил. – Ученицам, по случаю дурной погоды, не велел было приходить на рукоделье, но они сказали: «ничего, что грязь, мы дойдем. А то нам скучно: дома делать нечего». Пришлось покориться их желанию.

15 апреля. Слава Богу! Опять началась подвозка леса. Вчера сам отец ходил просить крестьян, и сегодня, не смотря на прескверную погоду и дорогу, привезли 90 половиц на 35 подводах. Работы опять начнутся.

После обеда к Андрею В. пришел маленький брат, ученик младшего отделения Вороновской школы (10 верст от нас). Он принес брату Священную Историю и лепешек. Мы подивились, как это он в такую грязь дополз до нас. А он говорит: «ну, вот! я еще оборотил бы до вечера!» Мы оставили его ночевать. Дали ему книги, и он учил свои уроки. После ужина два брата улеглись вместе спать. Они очень нежны друг к другу.

16 апреля. Утром опять привезли лес на 28 подводах. В числе привезших были все наличные раскольники нашего села, не исключая и их попа... Веселее стало глядеть на нашу школу, когда опять вокруг нее затолпился народ.

Во втором классе сегодня кипела работа. На уроке арифметики все отправились к новому зданию высчитывать, какую оно занимает площадь. Оказалось: 39 саж. 4 арш. 140 вершк. (квадр.). После урока пришел в класс подрядчик: он заинтересовался нашими вычислениями. Я попросил его задать ученикам какую-нибудь задачу из плотницкой практики. Он велел высчитать: сколько пойдет тесу на крышу школьного здания. На основании сказанных им условий, ученики высчитали на своих досках, что пойдет 640 тесниц. Подрядчик сказал: «ах, вы, жиды! Ведь и по моему счету около семисот надо»!

20 апреля. Урок арифметики во 2-м классе был после обеда. Вымеряли площадь нашей школьной земли. Углы мерили при помощи самодельного экера. Оказалось, что земли у нас 860 кв. саж., не считая площади церковной ограды. – Ребята сильно заинтересовались начатками геометрии. Умеем вычислить площадь прямоугольника и треугольника. Объясняю способ вычисления площади трапеции.

21 апреля. Преполовение святой Пятидесятницы. Не учились, потому что Преполовение почитается, как большой праздник: не работают. Праздники нам не помеха, – они, напротив, помогают нам. Главная задача школы – воспитание детей, а главное средство – богослужение и вообще вся церковность. Кроме того, во время богослужения в храме мы применяем во славу Божию свои знания, добытые в школе. Очередные ученики выступают с чтением, певчие – с нотным пением, и все ученики – с общим пением. Все показывают свое усердие и заботу, но заботу – не пекущейся о многом Марфы, а отложившей земные суеты Марии, сидящей при ногу Иисусову. После обедни все ходили на родник с крестным ходом. Ученики, чтоб их не теснил народ, идут во время крестных ходов впереди всех, – два-два, – за ними певчие, тоже рядами. Все поют.

23 апреля. Сегодня схоронили старика Павлыча, который 35 лет состоял сторожем при нашей церкви. Он умер в страшной бедности, – почти в нищете. Мы отдали ему последний долг: на вынос ходили все певчие, а на отпевании была вся школа.

24 апреля. Целый день, с утра до вечера, прошел в самой оживленной и необычной работе.. Нужно было завалить в школьном здании внутренние завалины. Хотели сдать эту работу крестьянам, но с нас запросили десять рублей, а у нас деньги на исходе. Тогда мы решили исполнить всю работу, призвав на помощь учеников. Во время смен (которые мы увеличили, сократив число уроков), все ученики и ученицы очищали внутренность школы от щеп: таскали их носилками, кидали за окна, а девочки нагружали ими свои фартуки и выносили вон. В две смены все щепы были убраны, – землю даже подмели метлами. Любо было смотреть на эту работу! Точь в точь, как муравьи, кишмя-кишат наши работники в трех помещениях школы. Каждый – со своей ношей, часто не по силам взятой. Иной свяжется с чурбаном, который вдвое больше его самого: пыхтит, кряхтит, а добьется таки своего, – вытолкнет как-нибудь его за дверь. Шум, гам, веселье... Соперничество у класса с классом, у мальчиков с «девчатами», у «дворян» с мордвами... Как сладко чувствовать себя душою этого веселого и невинного муравейника!..

После обеда началась главная работа – заваливание земли в обруб, сделанный для завалин внутри всего здания. Работали одновременно в двух срубах – в одном второклассники, в другом «школьники»; первоклассники отправили свой урок до обеда. И вот, между самыми крупными и самой мелюзгой – завязалось соперничество и борьба. – У второклассников не хватает инструментов – лопат и мотыг. Вот те, кому не хватает, отправляются к «пузырям» с коварною целью, прикрытою благородным предлогом.

– Эх, – говорит Иван Меньшов, входя к ним, – как вас мало! Примите меня к себе работать!

Те, не подозревая ничего, с охотой принимают добровольца. Но последний, копнув раза два-три, вдруг незаметно исчезает, а вместе с ним исчезает и данная ему мотыга. Ребятишки надуваются, галдят и всем скопом ползут к второклассниками Начинается вой:

– Отдайте мотыгу!

Вой этот до того донимает первоклассников, что они сами отнимают у Меньшова мотыгу и возвращают ее пузырям, которые торжественно и шумно удаляются и продолжают работу. Но теперь они осторожнее: их уже не проведешь, и когда в дверях показывается Ивановский, с очевидною целью стянуть у кого-нибудь лопату, в него сыплется целый град земляных комьев. Он бежит со срамом. Так же встречают и других лазутчиков.

«Драка – не драка! Игра – не игра!» И чем больше веселья, тем успешнее идет работа.

26 апреля. Сегодня я в продолжение двух уроков занимался в школе грамоты. Чрезвычайно нравятся мне эти мальчики. Они подают хорошие надежды. Сегодня читали статью «Веник». Там есть слово: «ссорились» (братья между собою). У крестьян слово это не употребляется, хотя несомненно оно им понятно. Я заинтересовался: как переведут его ребята на свой язык? Бранились, ругались – все это как-то неловко передает смысл. Я обратился к одному малому:

– Как это, – говорю, – по-другому сказать: ссорились?

Он подумал немного и сказал:

– Страмились!

Необходимо приучать учеников к самостоятельному пересказу прочитанных статей. Сегодня я занялся этим в школе грамоты. Многим трудно дается: не могут говорить без вопросов. А постоянно давать вопросы – вредно. В некоторых школах даже на выпускном экзамене ученики не могут рассказать о Преображении без наводящих вопросов. Это оттого, что законоучители постоянно давали наводящие вопросы.

29 апреля–2 мая. От среды до воскресенья я был в отлучке: ездил в свою «губернию», т. е. в губернский город. Хлопотал об отпуске нам денег на устройство печей в новом здании. В домах своих знакомых, где я побывал, я выпрашивал у дам для своих учениц-рукодельниц вязальные крючки, бумагу, узоры, канву и т. п. Один учитель семинарии вручил мне целых семь стальных крючков: это ему дали старшие воспитанницы женского епархиального училища, когда он передал им о моей нужде. Один маленький гимназист, Володя Л., надавал мне карандашей, ручек, тетрадок для передачи ученикам. Я попросил его, чтобы на будущее время он откладывал для моих учеников все, что у него лишнее. Он с радостью обещался это делать... Ведь у городских детей через край переливаются всякие учебные принадлежности, а мы нуждаемся в клочке бумаги. Маленькая девочка Шурочка Т., дочь учителя семинарии, дала мне целую горсть разных по строению и окраске раковинок, чтоб я показал их своим ребятам. Это будет началом нашего школьного музея.

3 мая. Опять я дома, среди своих ребятишек, опять глядят на меня их «серые, синие, карие глазки».

Смены мы работали на воздухе. Помогали плотникам подымать бревна на мезонин. Тепло. В школе открыли окна. И на душе стало теплее...

10 мая. Завтра выпускной экзамен у старших первоклассников. Кроме наших, будут держать экзамен и ученики двух, соседних школ; они приедут завтра сюда с своими законоучителями и учителями. Вчера и сегодня выпускные писали прошения в испытательную комиссию о допущении их к экзамену: все не удается сразу написать безукоризненно. После обеда в помещении второго класса, – где будет экзамен, – вымыли полы. Ученики перед вечером бегали в лес за вьющейся травой «дерябой» , из которой наделали гирлянд для украшения икон и портрета Государя. В средине класса поставили большой стол для экзаменаторов; ученические столы расположили по обеим сторонам – направо и налево. Класс принял праздничный вид. Ученики волнуются... Вечером двое приходили спросить, можно ли им прийти на экзамен в одних рубашках... За одного пришла ходатайствовать бабушка, чтоб его не вызывали первым: а то он испугается... Не спокойно проспят они эту ночь.

11 мая. Сегодня чтим святую память равноапостольных Кирилла и Мефодия, первоучителей словенских. Мы нарочно в этот день назначили экзамен. Ведь в наших школах экзамен есть торжество того церковного учения, начало которому положили святые братья. Вчера было отслужено всенощное бдение, на котором была вся школа. Торжественно мы все пропели величание пред иконой святых просветителей.

Сегодня, еще до звона к обедне, около церкви, в ограде, собрались все наши ученики и ученицы, в праздничных одеждах. Поджидали прибытия учеников из соседних школ и потому не благовестили к литургии. Наконец, около 8 часов сразу с двух концов села, показались чужие: одни, – из ближайшего села, – пришли пешком, с сумками через плечо; другие, – из более отдаленной школы (в 10 верстах от нас), – приехали на лошадях: впереди на тележке, ехал священник с псаломщиком-учителем и с двумя мальчиками на козлах, а позади них, на роспусках (длинных дрогах), ученики и ученицы и с ними взрослый крестьянин певчий. Батюшка приехал к нам, а ученическая подвода остановилась у школы. Ученики слезли, отряхнули пыль, насевшую дорогой на их праздничную одежду, помолились на нашу церковь, и потом одни стали разбирать узлы, привязанные сзади, а другие помогали взрослому певчему отпрягать лошадь. Наши обступили приезжих; некоторые второклассники были им земляки: как они были рады свиданью! Начались разговоры... Но тотчас раздался удар в большой колокол, и наши поспешили в церковь. Приезжие столпились около своего «большого» и ждали учителя: без него они не знали, что делать. Учитель пришел и торопливо распорядился: отнести все сумки в сторожку и идти в церковь. «Только ноты выньте и возьмите с собою» – крикнул он вслед ученикам, которые ушли с сумками.

В церкви были почти одни только школьники: крестьян было мало, потому что сегодня день рабочий. Школьные ряды расположены посредине церкви, окружая икону святых Кирилла и Мефодия. На правом клиросе поместились наши певчие, на левом – приезжие. Они пели очень стройно, и богослужение было весьма торжественно, – особенно, когда к пению «ликов», присоединялись и маленькие «людие».

Молебен отслужен соборно всеми тремя законоучителями. После молебна икона была взята двумя старшими учениками и отнесена в то помещение, где будет экзамен. После обедни и учащие и учащиеся подкрепились немного чаем. Потом мы, хозяева, назначили всем места в классе и выдали бумагу для диктовки, объяснив, как нужно ее разлиновать. В дверях школы, за печкой и снаружи около окон, теснились младшие ученики: им было весело поглядеть на экзаменующихся; они шептались между собою. А сидевшие на скамейках приумолкли, в ожидании прихода комиссии; на лицах у них выражалось беспокойство.

Из-за околицы послышался звон почтовый колокольчик. Все обернулись к окнам, некоторые из стоявших в дверях выбежали в сени: кто это? – Это приехала «земская» учительница, назначенная в комиссию. Она приехала к нам. Тотчас после этого кто-то сказал: «идут!» Все примолкли еще больше. В класс вошли: наблюдатель, два законоучителя, три учителя и земская учительница. – Пропели молитву «Царю Небесный» и уселись по местам. Потом наблюдатель, перекликнув учеников по списку, велел им приготовиться к письму и продиктовал статью под заглавием: «Старик и сыновья».

После диктовки был устный экзамен по Закону Божию. Спрашивали и «рассказывать» по Священной Истории, и «объяснять» заповеди, и по Богослужению, и наизусть. Приезжие блеснули знанием наизусть текста нагорной беседы Спасителя. Наши не знали наизусть нагорной беседы, но зато превзошли приезжих в знании тропарей, кондаков, псалмов и других богослужебных песнопений. После Закона Божия экзаменовали по арифметике. Задавать задачи попросили земскую учительницу; она согласилась и все время стояла у доски, где решались письменные задачи. Наблюдатель не любил письменных задач; он предпочитает решение задач в уме и при помощи русских счетов. Поэтому, каждый ученик, решив задачу, заданную учительницей, подзывается еще к столу. Здесь наблюдатель дает ему свои «русские», как он говорит, задачи, относящаяся по своему содержанию к сельскому хозяйству. Здесь же проверяется знание таблицы умножения и таблицы мер и весов. После перерыва в несколько минут следовали экзамены по церковно-славянскому чтению и русскому языку. Ровно в 5 часов окончились испытания. Из 20 экзаменовавшихся 18 признаны заслуживающими льготного свидетельства. Всем им наблюдатель выдал по образочку, на память об экзамене и о нашей школе, а лучшим, кроме того, даны были Евангелия.

После торжественно пропетой молитвы, комиссия ушла. Приезжие ученики стали собираться домой. Их законоучитель дал им сколько-то копеек, чтоб они купили себе кренделей на дорогу. Они с радостью побежали в лавку. Вся комиссия у нас отобедала. За обедом шел оживленный разговор об экзамене, о методах преподавания, о недостатках в познаниях учеников, о разных затруднениях в школьном деле...

Слава Богу! Учебный год окончился.

1 октября. Сегодня торжественно отслужен после литургии молебен с водоосвящением. – Целый день так много дела, что буквально вздохнуть некогда. Со всех сторон везут учеников во второй класс. Кроме записанных ранее, во время ваката, приехали трое совсем неизвестных, все из разных сел. Между прочим, привезли одного из с. Ручима: горбатый и потому неспособный к тяжелой работе. Он очень желает выучиться хорошенько грамоте, чтобы учительским трудом добывать себе кусок хлеба.

К вечеру приехал дьячок Доримедонтов из Е. с сыном. Мальчика можно принять в старшее отделение первого класса. Отцу желательно, чтоб он приготовился у нас в первый класс духовного училища.

Все желают определить своих детей в общежитие. Каждому нужно сказать условия. А как их скажешь, когда они еще не выяснены; в сравнении с прошлым годом они изменятся частью оттого, что хлеб стал дешевле, частью оттого, что число общежитников увеличилось. Главная трудность при переговорах об общежитии заключается в неодинаковости желаний и требований, предъявляемых родителями. Одни, крестьяне, – особенно те, которые уже в прошлом году содержали детей, – настаивают на том, чтобы мяса не было: дорого оно, да и дома ребята его совсем не видят; другие, слушая эти суровые речи вздыхают и говорят: нельзя ли давать и мясца: они, родители, лучше себе откажут в чем-нибудь, лишь бы дети не лишались мяса и на чужой стороне не тосковали о доме; третьи говорят, «наши к чайку привыкли... скучать будут...» Извольте всех удовлетворить! И не придумаем, что делать. Все идет к тому, что придется устроить две столовых: одну – чисто крестьянскую, как в прошлом году; другую – более дорогую, – для избалованных чаем и мясом. А как бы не хотелось допускать этого деления!

2 октября. Суббота. Первый учебный день. Конечно, учились мало. Все больше усаживались в новом гнезде. Оживление было такое же, какое бываешь весной у галок, когда они впервые выводят в свет своих птенцов: кричат галки и шумят галчата. И у нас от 8-ми до 2-х происходила кипучая работа: расставляли столы; скидывали с потолков щепки, не убранные плотниками; сколачивали усохшие потолки; а после 12-ти младшие отправились в лес собирать сухие листья, которыми мы засыплем потолки, прежде чем таскать на них землю.

В младшее отделение продолжают приводить и сегодня: не может русский человек не опоздать... Много набралось в школу и девочек. Мы этого не ждали. В нынешнем году у хозяев уродилось много поскони, – мы думали, что матери засадят дочек прясть куделю. И действительно, некоторые матери, ни за что не хотели отпускать девочек в школу, но те ударились в слезы и много их пролили – зато и победили: из прошлогодних учениц не выбыло ни одной. В числе вновь принятых – две уже окончили курс в земской школе. Они просились было во второй класс, но мы не принимаем пока девочек во второй класс. Тогда отцы стали просить, чтобы мы приняли их в старшее отделение первого класса, на что мы и согласились.

3 октября. Воскресенье. Утреню и обедню пели мы своим хором; певчих я еще не разыскивал среди вновь поступивших. Опять взялись за работу: отдыхать пока некогда. Батюшка делает вешалку; вкруг него толпятся ученики. Больших он заставляет строгать двуручным рубанком и вертеть дыры, маленькие держат ему брус, когда он оттесывает его топором. Все помогают, – кто делом, кто добрым словом... А главное – ребята полезны для посылок. Что готово, – несите ребята, в школу. Что понадобилось, – отыщите, ребята, вот тут-то, сбегайте туда-то. Все исполняется мигом.

День ненастный, грязь. Бывшую школу, а нынешнюю спальню общежитников, сегодня вымыли, и «классные дамы» не дают мне прохода; нужен половик – отирать грязные ноги. Я дал ребятам мочал и заставил вить веревки, а потом дал им пять ржаных обмолотков, и они сами связали себе соломенный половик. В общежитии чисто. Кабы всегда было так!

За ужином было 11 человек. Все веселы; только один маленький Доримедонтов ни с того, ни с сего начал плакать. Ребята наперерыв утешали его: угощали, предлагали ему другую ложку, поменьше покрасивее. Но он не унимался. Я не мог добиться от него, о чем он плачет, и решил: пускай поплачет – иногда можно слезами смыть горе. Вероятно, он уже соскучился по дому. Ему еще нет 10-ти лет, – самый младший из общежитников.

4–7 октября. Только теперь, в четверг 7-го явилась возможность уделить несколько минут дневнику. Мы заняты так, что даже время за обедом и чаем не можем употребить на отдых. Все время вне учебных занятий уходит на приведение в порядок школьных помещений. В понедельник 4-го весь день были заняты общежитием, – устраивали кровати, вешалку, шкаф для посуды и т. д. Мелкая невидная работа, но отнимает дорогое время. Досадно еще, что не найдем в селе ни одного плотника: все должны делать сами. На днях о. законоучитель с утра до вечера проработал на чердаке, сколачивал потолки и заделывал щели. Общежитие растет к каждым днем. Из вновь поступивших во второй класс большинство пожелали жить в общежитии; только четверо поселились на квартире у родственников. Теперь у нас кормится 23 человека, из коих 14 в крестьянском отделении, а 9 – в дорогом. Эти 9 будут вносить 3 р. 35 коп. в месяц и за это получат: завтрак, обед вечерний чай и ужин. В скоромные дни горячее с мясом. Первые же 14 человек питаются тем же кроме чая и мяса. Хозяйственные заботы взяла на себя матушка, – наши «классные дамы» не делают без нее ни шагу. Я веду приходо-расходную книгу общежития и счета учеников порознь. За обедом и ужином мы обязательно присутствуем поочередно. Нужно за всем смотреть: хорошо ли приготовлен обед, все ли едят, – некоторые, пожалуй, останутся голодными.

Есть и еще забота. – Во вторник после уроков подходит ко мне чертковский мальчик – Белянин.

– П. П-ч, – говорит он твердым, деловым тоном: – вы не будете чего-нибудь посылать в Чертковку?

– Или кто туда едет? спросил я.

Белянин вдруг зарыдал; слезы буквально ручьем полились по его щекам. Он вытирал их то одной, то другой рукой и говорил всхлипывая:

– Я больно соскучился... У меня мать больна... Говорят... вон мужики, что – при смерти. Вот я ей письмо написал.

Я взял письмо; в нем он пишет матери: «Милая мама! я не успеваю сушить платки от слез. Очень соскучился и плачу. Во вторник все смены проплакал, уйду куда-нибудь и плачу. Пришли о себе весточку. Я не найду покою».

К счастью, в тот же вечер чертковский священник прислал к нам свою лошадь за учителем в свою школу. Работник оказался дядей Белянину. Мать прислала ему гостинцев: он всласть наговорился с дядей; я и ночевать велел им вместе у нас на кухне. Успокоился парень.

На другое утро, в среду, идя на уроки в школу, завернул я в общежитие, и вижу: у окна сидит и заливается слезами Володин, – аристовский мальчик. Мимо школы утром проехал его отец на базар с возами капусты; он увидал его в окно, и у него, вместо радости, пришло на душу горе: он плакал по тому случаю, что отец опять, к вечеру уедет в Аристовку, а он останется здесь. Я насилу мог уговорить его идти на молитву. В смену, когда отец пришел к нему прощаться, он тоже плакал горько, хотя и получил гостинец. Старшие подтрунивают над «плаксами»; в прошлый год у нас меньше плакали.

8 октября. Во время большой смены подъехал. к школе на хорошей лошади чадаевский старик: осанистый, богато одетый, – по всему заметно, что туз. Он привел в школу внука, мальчика лет 13, и усиленно упрашивал принять его в школу. Я поиспытал его. Читает хорошо; и по арифметике смекает. Уступил убедительным просьбам деда.

– А как жить-то ему прикажите? Мы было хотели поместить его на квартире; он у нас привык к чайку.

Я сказал, что чайком можно и у нас побаловать, и послал его к матушке для переговоров... Старик вскоре уехал, оставив внука в общежитии. Пред его отъездом вышел любопытный случай. Володин, который в последние дни продолжал плакать и тосковать и не учил уроков, сегодня утром отдал мне книги и сказал, что не может больше терпеть и уйдет домой в Аристовку.

Я, конечно, на отрез отказал ему в этом. «Учиться мы тебя не принуждаем, – сказал я, – но отпустить тебя одного, пешком за 25 верст, никак не возможно. Ступай с Богом в общежитие, ешь свой хлеб и дожидайся середы; тогда приедет отец и возьмет тебя с собою». Так и не отпустил его, и он просидел два урока в классе. Когда приехал вышеупомянутый старик со внуком, мне пришла мысль отправить с ним Володина: их села находятся невдалеке друг от друга. Старик с удовольствием согласился, когда я высказал ему свою просьбу. Я велел Володину собираться. Он побежал в общежитие. Но когда старик, покончивши свои дела, собрался ехать домой, Володина не оказалось в наличности; исчезла и его сумка. Он ушел пешком, потому что со стариком ему стыдно ехать.

Во время обеда ребята сказали мне: – А ведь Володин-то был раскольник! Он никогда с нами не молился перед едой, а молился раньше, своим крестом. Вчера он с нами спорил о Никоне.

Каков мальчик!

9 октября. Крутая перемена в погоде. С утра начало жестоко морозить при резком северном ветре. В школе стало так холодно, что нельзя писать, да и сидеть – тоже, потому что у учеников зябнут ноги. Мы кое-как сделали три урока и, разделившись на два отряда, отправились в лес собирать листья для застилки потолков. Набрали три воза. Работа была хорошая и веселая, да, жаль, холодно, а одеты не все одинаково. Весь день работали. Вечером при огне мы забивали мхом с паклей отверстия, оставленные плотниками над верхними косяками окон в виду осадки здания.

11 октября. Опять весь день работа, таскали землю на школу. В первом и приготовительном классах занятий совсем не делали, во втором растянули их до самого вечера: все работали. Первоклассники принесли с собой в школу ведерки и лукошки вместо сумок с книгами. Неподалеку от школы старшие лопатами раскапывали начинающую уже замерзать землю и разбивали комья. Маленькие подходили к ним с лукошками и ведрами, которые живо наполнялись землей. Сначала каждый ученик таскал свою посудину на потолок по лестнице но потом мы устроили разделение труда: ученики посильнее были расставлены по лестнице на таком расстоянии, чтобы могли передавать друг другу ведро. Чрез их руки каждая посудина проходила снизу и до места назначения. Работа пошла в полном порядке и вдвое успешнее, потому что не было скучно а, напротив, очень весело. Кроме учеников работало 6 человек поденщиков, которые таскали землю большою корзиной прямо с земли по наклонной плоскости, для чего пришлось разобрать часть крыши. Вечером, при огне, вставляли зимние рамы во 2 классе и в приготовительном. Все старшие работали не покладая рук.

12 октября. Дождь и грязь. Но зато тепло, и мы занимались с удвоенным усердием. Перемена погоды дурно отозвалась на здоровье учеников. Вчера и позавчера захворали трое: все головная боль, а у двоих сверх того – горло болит. Уж не дифтерит ли? Брат со своими дежурными фельдшерятами ходил к ним на дом, сделал какую-то смазь в горле и на всякий случай произвел дезинфекцию. Заболевающие общежитники имеют обыкновение приходить к нам в дом. Здесь им покойно: они завладевают печкой, сюда им приносят лекарства, здесь же они получают чай или мяту. Слава Богу! двое пролежали только по одному дню и пошли в класс.

13 октября. Самое любопытное в течение дня – приезд отца сбежавшего ученика Володина. Он положительно поражен горем: парень отбился от рук.

– Я инда обомлел, как он взошел в избу... Эх, думаю, что-нибудь неладно. Что-нибудь он набедил... Я первым долгом спросил: где у тебя письменное предписание от учителя?

– Нет! говорит, я так ушел, тоска на меня напала.

– Ну, уж тут я его, признаться наказал... и больно-таки постегал... кнутом. Ничего не действует; и уговаривать пытали, и так, и сяк – не дается. Я сказал, что опять отведу силой. А он матери тихонько от меня говорит: если, говорит, отвезут, то чтоб не считали меня за живого... Ну, ничего не сделаешь: видно, лукавый его кругом опутал...

Но мужик все-таки не унялся и привез другого, старшего сына, тоже окончившего курс одноклассной школы. Парень 17 лет. – Долго я не решался принимать его. И поздно, и парень уж поздний. Но отец победил меня своим искренним и непреклонным желанием дать образование сыновьям. Такие отцы еще очень большая редкость в нашем крестьянстве. Парень, по-видимому все позабыл. Но берется за дело с задором. Как только я сказал, что согласен взять его, на его доселе невыразительном лице тотчас же появилось то выражение беспокойства и озабоченности, которое придает большую осмысленность лицам учащихся детей. Я приставил к новопринятому руководителей из старшего отделения, чтобы они в свободное время повторили с ним арифметику и правила правописания.

15 октября. Весь день были заняты устройством кроватей для общежитников. Во время смен строгали доски и долбили в стенах отверстия для перекладин. К вечеру окончили двухъярусные койки для 8 человек; да еще один ученик привез кровать на двоих. Таким образом, десять человек обеспечены ночлегом.

16 октября. После третьего урока я промедлил минут пять во втором классе после звонка. У соседних с моим 2 классом малышей урок окончился. У них было шумно, у нас тихо. Вдруг растворяются двери, и человек пять запыхавшиеся, вбегают к нам и, задыхаясь от волнения, кричать мне:

– П. П-ч! У нас мыши!

Я встаю и иду: что у них там такое?... А у них за дверью свалка: человек двадцать ловят по классу мышь. И ведь поймали! И победоносно поднесли ко мне, полумертвую... И грех, и смех.

17 октября. Во время утрени пели ирмосы 5-го гласа в переложении Архангельского. Мелодия ирмосов – обычная, малого столпового распева, повсюду употребляемая в нашей местности. В переложении Архангельского мелодия эта сохранена неприкосновенной и ярко выделяется из сопровождавших ее голосов. Этим отличаются все вообще переложения этого автора, и потому они нам так нравятся. Литургия сегодня торжественная по случаю царского дня.

25 октября. Очень хотелось мне вести свой дневник правильно, т. е. ежедневно. Но оказалось, что в нынешнему году это совсем невозможно: некогда. В своей жизни я никогда еще, кажется, не был занят так всецело, как теперь. Очень много труда и времени уходит на устройство школы: везде недочеты и прорехи. Тут дует, там грязно, там угарно; двор не загорожен, дорожка не вымощена и на ней невозможная грязь; нет половиков, вешалок на всех не хватает – одежда валяется на полу; в общежитии русская печь не годится, – кушанье к ужину остывает, – нужно переложить ее; на вечерних занятиях мало свету, нужна новая лампа – и так далее, – без конца эти хозяйственные нужды. Хотели было мы осенью заняться посадкой деревьев, но рук не хватает. Успели только посадить три грядки акации вдоль забора... Каждый день, лишь только пообедаешь, около 4 часов, – тотчас же бежишь в школу; но только успеешь начать работу, – уже ночь. Зажигают огни, и начинаются вечерние занятия. Вечером едва успеваешь просмотреть диктовки, нотные тетради и другие работы и что-нибудь приготовить к следующему дню. Тут не до дневника...

30 октября. Слава Богу! Школа наша, по-видимому, входит в силу. Радостно глядеть на нее, – как на посаженное деревцо, которое «принялось». Ребята веселы, заботливы; нет скучающих, нет отчаянных и мало ленивых. Особенно радуют старшие второклассники. На них возложили мы бремена тяжкие: они изучают Катихизис (пространный), Историю Церкви и, кроме того, знакомятся с обличением раскола, которого у нас кругом не мало. Мы ввели этот предмет в виде опыта, – будет ли он по силам и по вкусу нашим питомцам? Оказалось, что они, – как и все, впрочем, грамотные крестьяне, – способны даже увлекаться этой наукой, и взялись все с большим рвением. Им очень нравится обращение со старопечатными книгами, подыскивание цитат, сравнивание старопечатнаго с исправленным текстом. Вчера вечером батюшка принес им на критику рукопись – Толковый Апокалипсис в лицах. Они сверяли его сущее, т. е. текст, с текстом подлинника и воочию убеждались, до какой степени невежественные переписчики могут исказить даже священный текст, не говоря уже о толковании, в котором не доищешься смысла человеческого.

Но самое важное и ответственное дело, которое мы возложили на старших второклассников – это занятия в школе грамоты, и в приготовительном классе. На этой неделе мы начали поручать им самостоятельное ведение уроков по грамоте и счислению. Кроме того, в послеобеденные часы они преподают грамоту отстающим и слабым ученикам. Этих последних они для удобства поделили между собою по жребию, – по ученику на брата. Тотчас после обеда каждый садится со своим за отдельный стол, и начинается ученье по букварю и разрезной азбуке. Я всегда с наслаждением смотрю на эту работу. Каждый бьется со своим учеником и прикладывает все меры к тому, чтобы вложить книжную премудрость в его голову. Всего отраднее то, что эта, в сущности невеселая, работа исполняется с любовью и к делу, и к маленьким собратьям. После отпуска, «учителя» делятся между собою впечатлениями.

– Слава Богу! восклицает один; – мой начинает понимать. Вчера ничего не мог слить, а нынче уж три слова прочитал.

– А мой уж и собирать слова из букв может.

– Нет, я про своего так штуку нынче узнал, – говорит третий: он стоя лучше смекает. Сам и сказал мне: погоди, – говорит, – я встану. Так весь час и простоял. И узнать его нельзя; вчера мне говорил, что он дома все плачет: трудно кажется учиться. А сегодня весел.

– Эх, только моя беда, – грустно восклицает Порфирий Меркурьев: хуже моего ни у кого нет. Другой хоть соврет, а мой... все как будто спит.

Действительно, ему достался удивительной тупости мальчик.

Есть и еще один, замечательный по крайней рассеянности. Ничем не могут его сосредоточить на одном предмете. Недавно брат оставил его в классе одного на полчаса, с целью испытать: не соберется ли он с мыслями, оставшись наедине сам с собою. Чрез несколько времени, желая посмотреть, что делает он в пустом классе, брат отворил дверь, и видит его стоящим пред иконой и усердно молящимся. Когда он перестал молиться, брат подошел и спросил его:

– О чем это ты молишься?

– Чтоб Бог ученья дал! ответил тот.

Эта ли молитва к Богу не дойдет!

1 ноября. В городских, а также и в богато обставленных сельских школах и общежитиях ученикам совсем чужды хозяйственный нужды заведения; мелкие невидные хлопоты по благоустройству школьного дома и обстановки их не касаются. Входя в класс впервые после каникул, они видят новую или подновленную мебель, выкрашенные полы, побеленные стены, развешанные карты и картины, размещенные в должном порядке учебные пособия. Все на месте, все готово. И потом в продолжение всего учебного года хозяйственный порядок в школе поддерживается помимо участия учеников. Сторож подметет и вымоет полы, протопит печи, принесет воды для питья, приготовит мел и губку, вставит и выставит зимние рамы и т. д. Учитель или попечитель школы расплачивается за случайные и постоянные услуги и работы. Дело учеников – сесть и учиться.

В нашей школе установилось иное положение дела. У нас нет определенной суммы на хозяйственные нужды, а потому все до последнего гвоздя мы должны обеспечить своими домашними способами. Школьное хозяйство по необходимости сливается с нашим домашним хозяйством, особенно тогда, когда дело касается общежития. Вследствие этого же и ученики со дня поступления своего в школу приучаются смотреть на школу, как на свое родное гнездо. Принимая ученика в школу, мы выговариваем с отца воз дров. Отцы и дети, таким образом, сразу узнают, что школа нуждается в чужой помощи, и когда они привезут к школе свой воз дров, то почувствуют, что школа стала к ним ближе: они вложили в нее свою работу. В продолжение ученья школа не перестает вызывать учеников на участие в ее нуждах, и чем больше они для нее делают, тем милее она для них становится, так что, когда приходит время расставаться с нею, они почувствуют горе.

У нас нет сторожа. Все его обязанности исполняются учениками дежурными. Дежурство установлено двоякого рода: есть дежурные по классу и дежурные по общежитию. Классный дежурный (их ежедневно три, в каждом классе свой) должен прийти в класс раньше всех. Он подметает полы до начала уроков и во время большой перемены приносит воду для питья, приносит с собою мел, вытирает доску и вообще отвечает за чистоту в классе. Дежурный по общежитию назначается из числа общежитников. Он должен подмести класс после уроков, принести дров и протопить печи; он же исполняет разные случайные поручения учителей, касающиеся общежития; во время обеда и ужина он – за старшего, т. е. «всем слуга».

В ежедневном течении школьной жизни нашей, не учебной, а хозяйственной и бытовой, все ученики принимают деятельное участие. Кроме должности дежурного по общежитию, в которой должны побывать все общежитники, у нас много и других постоянных должностей, к которым приставлены ученики старшего отделения. Эти должности, или, вернее, «послушания», следующие: один заведует библиотеками – учебной, ученической и миссионерской противораскольнической. Я научил его самостоятельно вести каталоги библиотек. По сложности и значительности письменной работы, библиотекарю назначен помощник из младшего отделения. – Ближе всех к библиотекарю стоит переплетчик. У него на руках весь переплетный инструмент и материалы. Его обязанности: переплетать всякую новую книжку, подклеивать листочки у старых, смотреть за стенными картами и картинами. Переплетчику помогают любители переплетного дела. – Третий заведует школьными нотами и вообще хоровым делом. Он должен приготовить и принести для спевок и в церковь все нужные ноты, у него ключ от нотной библиотеки. – Четвертый – канонарх. В понедельник каждой недели он спрашивает меня, кому читать в следующее воскресенье в церкви. Я назначаю: кому – «Сподоби, Господи», кому – шестопсалмие, кому – канон, кому – часы и т. д. Он всех записывает и в продолжение недели напоминает назначенным, чтобы готовились. В субботу все являются ко мне прослушаться. В церкви канонарх, как тень, скользит между рядами и тихо выдвигает потребных ему людей на место, где должен стоять чтец. Во время чтения он стоит неотлучно около чтеца, предупреждая всякое замешательство. – Есть еще маленькая должность – хранителя митрофона. Этот ученик должен хранить митрофон, надевать на него футляр, предохраняющий от пыли и шалунов-музыкантов и снимать этот футляр, когда митрофон нужен.

Более хозяйственного свойства должности суть: продавец бумаги, перьев, карандашей и т. д. Для каждого учителя обязанность вести порядок в этом деле – величайшая трудность. Я так никогда и не мог аккуратно вести запись поступлений денег, долгов и расхода на товар. Теперь же мой приказчик записывает все до грифеля и копейки, и еженедельно отдает мне отчет. У него помощник. – Заведующий освещением школы. У него на руках: лампы, керосин, спички, щетки и тряпки для чистки стекол. Он знает время, когда зажигать и когда гасить огни. Должность ответственная. – Заведующий «течением времен»: он заводит часы, проверяет их. Кроме того, у него на руках термометр. Трижды в день он наблюдает температуру на воздухе и записывает в свою тетрадь температуру, направление ветра и состояние погоды. Ежедневно он выводите среднюю за день температуру и сообразно с ней чертит в особой таблице «кривую температуры». – Наконец, есть еще должность помощника моего брата по лекарской части. При нашей школе есть аптечка, и мой брат-учитель занимается лечением. Он стал заниматься медициной во время двухлетней болезни нашей матери, и занятия эти оказались для него плодотворными. Теперь у него полная аптека и правильный прием больных с записью их, которая за прошедший год показывает свыше 1000 больных, как местных, так и приезжавших со стороны, иногда верст за 50 и более. С каждым месяцем молва о нем распространяется все дальше, чему он и сам не рад, потому что не имеет права лечить, как самоучка. Впрочем, местный земский врач, наш попечитель, убедившись в его действительных (относительно разумеется) познаниях, охотно помогает ему лекарствами из земской аптеки. Понятно, до какой степени эта сторона в нашей деятельности возвышает нашу школу, и насколько аптека и сведущий в медицине учитель драгоценны для самой школы. Заболевший ученик у нас пользуется всеми средствами к выздоровлению. Но брат, конечно, не мог бы один сладить с аптекой и с массой больных, если бы не имел помощников себе из учеников. Старший из этих помощников знает уже все лекарства, умеет взвесить, составить порошок и т. п., а главное, – дорог тем, что он мордвин и превосходно объясняет больным единоплеменникам и особенно единоплеменницам способы употребления лекарств.

Можно себе представить, до какой степени естественно, а не искусственно сложился весь описанный порядок школьной жизни. Все почти перечисленные «должности» не придуманы – только чтобы занять учеников: это было бы и непедагогично, – а прямо вызваны потребностями школьного быта. И ученики относятся каждый к своему послушанию с большим старанием. Им нравится то, что они служат поддержанию строя и красоты в том деле, которому они много обязаны.

9 ноября. В селе по случаю престольного праздника идет гулянье, т. е. пьянство, песни и драки. Мы со своей школой еще не настолько окрепли, чтоб противодействовать такому провождению праздничных дней. В нашем распоряжении пока только самые малые.

10 ноября. В селе еще праздник, но в школе – ученье. Впрочем, праздник сделал свое: 23 ученика не явились в школу. После обеда их позвали для объяснения. Оказалось, что всех задержали дома отцы; у всех были гости, и, в то время, как они гуляли, ребята должны были смотреть за их лошадьми да и за своей скотиной.

13 ноября. Суббота. Баня. – В баню мы пускаем вперед учеников, потом идем уже сами: они любят пожарче. Везде нужен надзор. Также и в бане. Сегодня пошел я посмотреть, как моются. И уже издали вижу: Иван Меньшов торопливо раздевается, не входя в предбанник. Снял шубенку и бросил на снег, рубашку – туда же, чулки и сапоги – туда же. Прихожу и говорю: «что же ты не разделся в предбаннике? Как теперь наденешь на себя все холодное?» А он отвечает: «после бани – ничего: сам горячий, одежда холодная – сразу хорошо будет. Мы дома всегда этак!»

14 ноября. Воскресенье. Царский день. Заговенье. В общежитии у наших экономок много хлопот, Хочется, чтоб ученики на чужой стороне не вздыхали о домашнем заговеньи. К обеду пекли пирог, блины молочные; а к ужину от нас посылали молока вволю. Все ребята очень довольны заговеньем. Многие заговелись несомненно лучше домашнего.

К ученику Ш. сегодня приезжали отец с матерью (та самая, которая в прошлом году не отпускала сына учиться под угрозой проклятия). Они привезли сыну – полакомиться для заговенья – свою мордовскую стряпню, так называемую пряку. Это простая ржаная лепешка, на которую сверху намазан слой толченого картофеля.

Ш. состоит у нас при школьной аптеке, помощником брата, который занимается лечением. Он особенно полезен при аптеке тем, что приходящим больным мордвам разъясняет по-мордовски, как принимать лекарство и какую соблюдать диету. Недавно из их деревни приезжал мордвин, его крестный отец. Ш. отпускал ему лекарства. Крестный приехал домой и хвалит крестника: «Эх, парень-то стал у нас Ванька! любо глядеть! Все лекарства знает!» Мать этого ученика сегодня и приехала с тем, чтобы посмотреть на сына, кстати, и самой ей нужно полечиться. Сидя в приемной, она пристально осматривала кругом себя всю комнату и что-то говорила по-мордовски. Брат сказал Ш., чтобы он перевел нам ее слова. Он перевел их так: «она говорит: Эх, Ванька! ты в раю живешь... Когда бы такого житья нажил? А я, дура, в прошлом году тебя не пускала учиться...»

– То-то и есть! сказал Ш., обращаясь к матери.

Он рассказывает, что и теперь, во время своих побывок дома, он терпит гонение от родных, особенно от дяди, и если бы не отец, то ему не быть бы в школе. Теперь, слава Богу, мать примирилась, – очевидно, она заметила в сыне перемену к лучшему. Прощаясь с нами сегодня, она говорила: «он (т. е. сын) у нас совсем другой стал, отстал от народа, ни с кем не дружится. А ведь был первый озорник и гармоньщик. А теперь, как придет от вас, разуется – и за книжку, ничем, ничем его не вытащат на улицу».

16 ноября. На дворе холод, а у нас в школе тепло. Не дует в щели стен и полов. Мы сначала дивились этому, но потом оказалось, что это снегом залепило все щелки, и наша школа стала как бы оштукатуренная. Мы зимы боялись, а вот выходит, что зима для нас теплее осени.

Вечером совершенно неожиданно получаем письмо из Петербурга, от В. И. Ш. Он сообщает, что К. П. П. – выслал нам сто рублей на наши бесчисленные нужды... Отец до того взволнован этим письмом и этим благодеянием, что мы его в продолжение часа не могли усадить на место: он все бегал по комнате. «Да, ваша правда!» – все говорил он. Наша правда состоит вот в чем: мы часто говорим ему, что церковно-приходские школы живы «слезами, пощением, бдением и неусыпною молитвою». А он нам на это возражает: «так-то так, но все-таки, где же взять дров, керосину, столов, скамей и так далее». Сегодня мы торжествуем. Мы вспомнили рассказ о том, в какой скудости начиналась преславная обитель преподобного Сергия: не было восковых свеч, не было елея для лампад, ладана для каждения, пшеницы для просфор. Но велика была вера преподобного Сергия в святость дела, – и вера эта все победила. При богослужении зажигали березовую и сосновую лучину и при таком освещении совершали утреню; книги писались «не на хартиях, а на берестах». Когда, однажды, братия, после долгого голодания, стала роптать говоря: «мы умираем: ты не дозволяешь ходить за милостынею; но завтра пойдем отсюда и более не возвратимся», тогда преподобный сказал им: «сегодня вы терпите оскудение хлеба и недостаток всякой пищи, а завтра – Бог пошлет – вы будете иметь в изобилии питье и пищу. Верую, что Господь не оставит живущих на этом месте». – «Будем подвизаться, не ослабевая!» – сказал он им, когда в тот же день чудесным образом обитель в изобилии снабжена была хлебом.

Великое дело народного просвещения под сению Церкви начинается у нас в большой скудости. В иных школах не хватает книг, в других – плохо помещение, иные нуждаются в отоплении, другие не имеют классных столов. Но что же? Неужели поэтому нужно бросить дело? Нет! Самая эта скудость есть уже залог будущей славы, ибо великие дела всегда начинаются вмале. «Царство небесное подобно зерну горчичному, которое, хотя меньше всех семян, но когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его». Нужно только, чтобы сохранялась вера в святое дело. Вера переставляет горы, – тем более она победит временную скудость и все внешние препятствия. «Сия есть победа, победившая мир – вера наша».

17 ноября. Сегодня старик Федулаев принес ко мне в школу письмо от сына-солдата, служащего военным писарем в Чарджуе. В письме встретились очень любопытные строки, которые я тотчас же и прочитал в классе второклассникам. Вот что пишет солдат:

«Братка Ефрем и Ефим, детей своих как можно учите грамоте и учите, не как меня учили, а старайтесь довести до дела, чтобы сдали экзамены, а то на службе ужасно трудно малограмотному человеку, в особенности я поломал своей головы много, а почему? потому что я не знал никаких правил. Вы и сами знаете, что я арифметику совершенно не знал никаких правил».

18 ноября. Кто-то из вновь принятых во второй класс искусно делает «гармоньи» из бумаги. Гармонья, конечно, не издает звука и только своими складками напоминает настоящую гармонью. Особенно много расплодилось этих игрушек в приготовительном классе; некоторые и во время урока не могли утерпеть, чтобы не «поиграть». На днях я потребовал все гармоньи себе и сказал, чтобы в класс не носили никаких игрушек, кроме мячика.

Сегодня, лишь только я прихожу в приготовительный класс, как «дежурный» докладывает мне, что у Дунярки в столе «кукленок». Девочка была сконфужена, но, подавая мне кукленка, сказала оправдываясь, что это у нее старый кукленок, что он был зашит в мячик, но мячик вдруг распоролся, и из него высвободился опять кукленок.

Рядом с обладательницей наделавшего столько шуму кукленка сидит маленькая девочка-младенец, которую мы и приняли только потому, что она пролила потоки слез: так хотелось ей учиться. Я спросил ее:

– А у тебя есть куклы?

– Нет, сказала она твердо.

– А дома? Разве ты не играешь в куклы?

– Нет! отвечала она и потом, видимо оживившись, прибавила: у меня были, да я их «разорила», – стала учиться, так и разорила!

Стоявший тут крестьянин М. В. Меркурьев пришел в умиление от неожиданных слов малютки. А мне вдруг пришел в голову рассказ летописца о том, как разорены были киевские идолы после крещения народа, и что потом было сделано: «Яко прииде, повеле кумиры исправерщи, овы осечи, а другие огневи предати... И послав, нача поимати нарочито чади дети и даяти нача на ученье книжное. Матери же чад сих плакахуся на них: еще бо бяху ся не утвердили верою, но аки по мертвецу плакаху. Сим же раздаяном на ученье книгам, сбыстся пророчество на русской земле, глаголющее: «во дние оны услышать глусии словеса книжная и ясен будет язык гугнивых». Си бо не слышали преди словесе книжнаго, но по Божию строю и по милости Своей помилова Бог».

19 ноября. Тяжелый день. Трое из общежитников захворали вдруг очень сильно. Двое говорят, что они угорели. Но странно, почему из всего класса только они двое угорели. Третий заболел опасно. У него весь день болела голова и его лечили антифебрином; но к вечеру начались жестокие схватки в желудке, так что он только шептал: «подпояшьте меня, – умираю!» Мы страшно напугались, и все поспешили в общежитие. Батюшка пришел с требником, чтобы исповедать больного; матушка – с чаем и мятой; брат со своими медикаментами. На исповеди больной сказал, что это бывает с ним нередко. Тут у нас немного отлегло от сердца. Брат дал ему Magisterium bismuthi. К ужину припадки стали легче, так что больной в состоянии был перетащиться к нам ночевать. Какая жалость: парень этот – брат того мальчика-раскольника, который сбежал от нас. Вероятно, и этот не докончит ученья...

21 ноября. Приходила к матушке мать второклассника Е. и все рассказывала ей «по душе», каких хлопот ей стоит содержание сына в нашем общежитии. «Отец ничего бы, да его сбивает зять: говорит – дорого больно вам стоит содержать его». А я ему говорю: ты молчи, не твое дело, не ты платишь деньги... Тебя ежели привести в поле да показать: вот загон хороший, а вот – теребком-тереби, – ты который загон станешь жать? Небось хороший? Ну, и меня не учи, я тоже хороший загон хочу жать, а ты тереби руками, коль тебе охота. Я холстишко продам, да за Ефимку заплачу». Она внесла за сына два рубля, при чем рассказала и историю этих денег: когда-то, в прошлое лето, мужик-сосед ее обругал и даже ударил. Она хотела судиться, но мужик стал просить у нее прощения, «в ногах валялся»; «я и говорю ему: «что мне пользы-то, что ты кланяешься. Ты лучше дай мне трешенку (3 рубля), и Бог тебя простит». Мужик стал торговаться, и согласились на двух рублях, которые теперь попали в школьную кассу.

27 ноября. Сегодня одна вдовая матушка привезла к нам свою дочку, с просьбою принять ее в школу, чтоб она приготовилась за эту зиму в духовное училище. Мы не отказали. Теперь у нас составляется особая группа учеников: приготовляющиеся в городские духовные школы. Дай Бог, чтоб и в этом отношении школа наша служила Церкви и людям.

28 ноября. В младшем (приготовительном) отделении у нас есть брать с сестрой – Грылевы. Они оставлены в этом отделении на повторительный курс, потому что в прошлом году не научились читать как следует, – отстали от других по малолетству. Сегодня во время обеда мне говорят: «к вам ученики пришли».

Выхожу в кухню: они стоят, переминаются, глядят в землю; брат вертит в руках шапчонку, сестра теребит кончики своего платка.

– Вы что? – спрашиваю я.

– Книжки... Поповы... нам дайте!

– Какие вам книжки? – спрашиваю я, не понимая в чем дело.

Мои ребята вдруг разрыдались, и сквозь слезы и всхлипыванья, то один, то другая, то оба вместе передали мне следующее:

– Нас тятенька домой не пускает... Не пущу, говорить, если вам не дадут другие книжки... Люди-то давно уж по Поповым читают, а вы, говорит, все на букваре... Вот нынче мы пришли, а он нас не пускает в ворота...

Бедные дети казались действительно бесприютными изгнанниками. На них были надеты школьные сумочки; пальцы у них были вымараны в чернилах; мальчик держал в руках чернильницу. Так милы они показались мне в этом виде!

Рассказав свое горе, они продолжали всхлипывать. Насилу я утешил их обещанием завтра же выдать им книги Попова и заступиться за них пред отцом. Корень учения горек!

10 декабря. Декабрь – самый учебный месяц. Ученики привыкли к школе, позабыли о доме, не скучают и учатся вплотную. Даже взрослые и окончившие курс, с наступлением настоящей зимы и с окончанием различных работ, приготовительных к зиме, имеют возможность взяться за книгу.

Вчера приходила к нам старуха, мать церковного старосты. У нее два внука; один окончил уже курс, другой учится первую зиму.

– Что у вас Ефим поделывает? – спросил я про старшего.

– Все читает. Такая у него охота читать – страсть! А вот эти дни все «ноты сочиняет» да поет. А малый-то все хвалится: у меня, говорить он старшему брату, голос то дольше твоего. Давай, кто кого перетянет!... Тоже и у этого охота. Как придет, так сейчас и за уроки. С улицы кричат: Лёнька, иди в дубинки играть! А он: нет, говорит, нам учителя не приказывают, ни за что не пойду.

Брат рассказывал, что сегодня к нему в аптеку приходил мордвин из Собакина полечиться от кашля. Ему дали порошков и спросили за это восемь копеек. Мордвин дал рублевку. Но сдачи в аптеке не оказалось.

– Ну, и не надо, сказал мордвин. Больно хорошо вы поете! Еще в Лавре разве так-то поют!

Мордвин этот был у нас у обедни на Николу (9-го декабря). В этот день, по случаю тезоименитства Наследника Цесаревича, богослужение совершалось с особенным торжеством. А после обедни был обычный в царские дни школьный парад. Школьники, выстроившись против школьного фасада, пропели гимн «Боже Царя храни» и трижды прокричали «ура».

11 декабря. Во время третьего урока во второй класс явился крестьянин Ефим Тарасов с просьбою принять в школу его внука, который месяца полтора тому назад выбыл из школы: отец велел. Этот Тарасов отъявленный шалун, и когда мы пожаловались на него отцу, тот предпочел взять его из школы и заставил дома взяться за работу. Но теперь дедушка, первый мироед в селе, ходатайствует снова о принятии. Любопытны требования этого старика.

– Ты его, Христа ради, научи грамматике и арифметике, а наизусть мне, пожалуй, и не надо. А то беда без арифметики: с деньгами все путаемся.

Старик этот арендует землю, имеет дело с расписками, квитанциями, земскими и казенными поземельными платежами, а грамоты не знает.

Вечером много хлопот было с барышней-поповной. Она не хотела идти ночевать на свою квартиру, а просилась к подружке Соколовой, живущей с матерью при общежитии. Насилу уладили дело, проводив и Соколову ночевать к ней на квартиру. – Девочки несравненно хитрее мальчиков. У них постоянные секреты, перешептыванья, и они ежедневно переменяются во взаимных отношениях. Вчерашние подружки, ныне уже врозь глядят. Мы подозреваем, что Соколова страшно ревнует поповну к ее сожительницам и наговаривает ей, чтоб она просилась на квартиру к ее матери. Просто беда с этими пустяками!

12 декабря. Вчера приехал к нам противораскольнический миссионер о. Магнусов, а сегодня была беседа, на которую любители словопрений явились и из соседнего села. В числе их был Василий Васильевич, начитанный крестьянин, перешедший из раскола и ставший врагом его.

– Беседа происходила в школе, во втором классе. Миссионеру было приготовлено возвышение в переднем углу под самым образом Кирилла и Мефодия. Здесь были поставлены два стола, сплошь занятые книгами. Около самого возвышения стояли три ряда скамеек для публики. На них сели те, которые пришли раньше. Остальные слушали стоя. Класс был битком набит народом.

Миссионер после молитвы, пропетой второклассниками (которые были впереди), обратился к народу с речью о вечности Церкви. Он изложил учение Церкви, а затем указал на то, что раскольники противоречат этому ученью... Речь продолжалась более получаса; все слушали ее со вниманием. Полное молчание было только однажды прервано Василием Васильевичем, который, заметив, что в одном месте миссионер не воспользовался весьма идущим к делу текстом, вздумал дополнить его. «И апостол Павел в зачале»... заговорил было он, но его со всех сторон задергали сидящие рядом с ним союзники и единомышленники. Опять воцарилось молчание...

Речь кончена. Миссионер обращается к народу с вопросом: «не угодно ли кому вступить в беседу по этому предмету?..» Это самый важный момент: выступят, или не выступят раскольники? В зале тишина мертвая. Те, православные, которые стоят и сидят около самого возвышения, и которые уже опытны в состязаниях, отлично знают, что раскольники сбились в кучу позади народа, у самой двери, но никто туда не оборачивается; все ждут и смотрят пред собою с таким выражением глаз, которое бывает у человека, знающего, что на него хотят напасть сзади, но старающегося не обнаруживать, что он готов отразить удар... Вдруг в самом углу, у двери, кто-то заговорил, – но так глухо, что нельзя было расслышать слов. Народ, как бы по команде, расступился по всей линии, соединяющей то место, где раздался голос, с возвышением, на котором стоял миссионер. Опять все затаили дыхание, но раскольник уже не говорил... Тогда Василий Васильевич, сидевший на передней скамейке, не оборачиваясь к тому, кто говорил сзади, сдержанно сказал: «а ты, Митрий Митрич, сними тулуп-то, да подойди поближе, да скажи толком: что ты там в воротник-то себе говоришь!»

Эти слова словно ужалили Митрия Митрича. Он вдруг заговорил громко, отрывисто и в большом волнении: «спасибо... учены мы с вами говорить-то... мягко стелете, да жестко спать...»

Теперь нам стало его видно, благодаря прогалине, образованной расступившимся народом. Это был Митрий Митрич, главный начетник – из соседнего села. На нем, действительно, был тулуп, которого он не хотел снять, несмотря на жару и тесноту.

Этим он хотел показать, что случайно зашел на беседу и вовсе не намерен принимать в ней участия.

Миссионер успокоил народ, который зашумел по поводу вспышки раскольника; потом он обратился с вопросом к Митрию Митричу, не желает ли он побеседовать о Церкви.

– А ты кто? – спросил Митрий.

– Я миссионер, священник, православный христианин! – ответил миссионер и, в доказательство своего православия, перекрестился сначала троеперстно, а потом двуперстно.

Раскольнику это понравилось. Он немного подвинулся вперед, все еще пряча потное лицо в поднятом воротнике тулупа.

Начались продолжительные переговоры между ним и миссионером. Митрий все твердил, что им, старообрядцам, нельзя открыто высказывать свои убеждения; что миссионер может предать их в руки властей, которые будто бы гонят раскольников и т. д. Наконец, незаметно Митрий втянулся в беседу о предметах веры. Сначала он говорил нехотя, с оговорками и все озираясь назад, по направлению к двери; несколько раз он даже прощался и делал вид, что уходит; но потом, задетый каким-нибудь замечанием миссионера, быстро возвращался и придвигался все ближе и ближе к кафедре и к столам с книгами. Книги словно притягивали его к себе. Он жаловался, что без книг ему трудно беседовать; что миссионер вычитывает не те места, какие следует, что в той же книге есть другое место, которое прямо подтверждает его мысль и т. д, Когда же миссионер предлагал ему подойти ближе и взять книгу, он отказывался, говоря, что, кто знает, какие это книги: может быть, они не древлепечатанные; но в то же время пододвигался ближе... Спор разгорался. Митрий то и дело откидывал головой и рукой надоедавший ему воротник тулупа и отирал рукавом и полами пот, который градом катился с его лица. Он стоял уже в двух шагах от стола с книгами и от миссионера, – их разделяла только скамейка. Митрий горячился; миссионер был поразительно спокоен, заботясь не только о том, чтоб опровергнуть противника, но и о том, главным образом, чтобы присутствующих православных познакомить с доводами раскольников и их опровержением. Он привел целый ряд свидетельств в пользу православного перстосложения (спор склонился к этому вопросу). Митрию все хотелось прервать его каким-то возражением, но миссионер не давал ему этого сделать, не желая нарушать единство своей беседы. Митрий так и рвался на своем месте, и когда миссионер, наконец, окончил, он вдруг сбросил с себя тулуп и перешагнул через скамейку.

– Этого стерпеть не можно! – вскрикнул он. Кириллова книга есть?

Я подал ему Кириллову. Он осмотрел ее со всех сторон, развернул на требуемом месте и, перекрестившись своим широким крестом, стал читать. Началась настоящая беседа, настоящая словесная война.

Не стану далее описывать беседу. Она прошла очень оживленно; народ до самого конца ее не тронулся с места. – Второклассники все время простояли около миссионера, стараясь не пропускать ни одного его замечания, потому что им поручено описать беседу. Они помогали миссионеру в подыскивании нужных мест, а когда дело касалось предметов, наиболее им известных, они вступали даже и в прения.

Я не принимал участия в спорах. Но беседа крайне меня занимала, как постороннего слушателя, Я слушал, смотрел, – и дивился: как беззаветно эти полуграмотные и неграмотные крестьяне увлекаются спорами чисто отвлеченного свойства; как крепка их природная логика, и какое наслаждение получают они в этих словопрениях. И после этого говорят еще, что народ наш желает более, чтобы в школах преподавались науки практические, напр. сельское хозяйство, чем науки с отвлеченным содержанием.

22 декабря. Отпустили своих питомцев на Рождественские праздники. Ныне – самый трудный для меня день во всю эту треть: целый день я рассчитывался с отцами общежитников. Провизия и деньги доставлялись неисправно. И вот теперь каждому нужно подсчитать цифру его долга и доказать, что действительно он столько должен. Голова кругом пойдет... и всего труднее в этом деле сознание; что это пустой и бесполезный труд; что будь эти наши должники в тулупах и рукавицах хоть немножко просвещеннее, они бы вперед уплатили нам деньги, потому что требуем мы баснословно мало: 4 р. 89 к. с 1 октября до 22 декабря. И из этой суммы я постоянно делаю скидки, только чтобы покончить скорее эти неприятные расчеты.

Всем, обрекающим себя на непосредственное служение народу, следует твердо усвоить первый и самый главный урок; терпение, терпение и терпение... Терпи, если не ценят твоего труда и твоей любви; терпи, если смотрят на тебя подозрительными очами. В терпении – настоящая любовь. А та не любовь, за которую понесут тебя на руках и назовут ангелом; это ты чужими устами воспеваешь себе славу. Не и язычницы ли такожде творят!

1 января. Новый год начался у нас приготовлением к елке, которую решено сделать 2-го вечером. Вчера я приехал из города, сделал необходимые покупки для елки. Конечно, я не покупал различных блестящих безделушек: звезд, фонарей, золотых слонов, хлопушек и прочих «необходимых» принадлежностей всякой городской елки. Я только купил для украшения елки таких конфет и пряников, каких крестьянские дети никогда не видывали. Для подарков же я купил ручек, карандашей, тетрадок, коробок для перьев, ножичков. Я старался выбирать вещи невиданные в селе и такие которых в нашей лавке и даже в уездном городе не приобретешь ни за какие деньги. Для девочек куплены гуттаперчевые ободочки для волос, игольники, вязальные крючки, зеркальца и гребеночки. Кроме всего этого, куплено 4 листа золотой бумаги, из которой сегодня общими силами мы наклеили звезд и коробок.

2 января. Воскресенье. Погода не благоприятствует нашей елке. На дворе – буран и холодно. Но мы не отложили ее до другого дня, потому что уже приглашены гости, и потому что в будни многие ученики не могли бы присутствовать на школьном празднике. Ребята явились в школу тут же после обеда: одолевает нетерпение. Несколько раз высылали их, – велели идти по домам: мешают. Но – уйдет одна партия, на место ее явится другая. К вечеру пришли второклассники из соседнего села, а двое приехали даже за семь верст: из всех иноприходных только их мы и успели известить об елке.

В 8 часов зажжены были свечи. Когда все было готово, ученики по два в ряд пошли во второй класс из первого, где они были собраны. Я играл марш «Славься» – на фисгармонии. Окружив елку, все обратились к портрету Государя и пропели «Боже Царя храни», после чего батюшка громко сказал: В честь Его Императорского Величества ура! и на это приглашение отвечено было таким ура, что буквально задребезжали стекла. Тут началось веселье. Вечер составился из двух отделений. Первое все состояло из пения и заключено раздачей подарков девочкам по жребию. Пели мы и одним хором, и всей массой. Хором пели между прочим: «Слава на небе» в перелож. Д. Н. Соловьева (Азбука хорового пения), «Да помянет Господи» (оттуда же), «В бурю во грозу» и др. Всей школой пели несколько раз песенку: «Ах попалась птичка, стой!», для которой я сам наскоро сочинил напев, при чем слова птички предназначены солисту и имели особый мотив. «Птичку» пел солист-дискант Агишев и имел блестящий успех. Кроме птички, пели стихотворения, помещенные в «Букваре» и выученные уже и самыми младшими учениками: «Зашумела-разгулялась в поле непогода» и «Мы-то, детки, день-деньской». А в заключение дети, кружась вокруг елки хороводом, пропели свою родную классическую песню: «Как по морю».

Второе отделение представляло особенный интерес. Представлена была сказка «О рыбаке и рыбке» Пушкина в лицах. Действующих лиц было три: старик, старуха и рыбка. Читали две девочки и мальчик из первого класса. Старик был одет в старый кафтан, и в руках у него была рыболовная наметка; старуха была сначала в ветхом сарафане, потом в платье и, наконец, в очень нарядном боярском костюме с золотым головным убором. Все эти превращения совершались с нею быстро, пока старик со своей сеткой ходил к рыбке, которая была спрятана за печкой и не была видна публике: оттуда раздавался ее певучий, серебряный голосок.

Дети, да и родители, с затаенным дыханием прослушали все представление и получили великое наслаждение. Весьма удивительно, что действующие лица ни на йоту не смутились и не испугались публики; старуха (девочка из старшего отделения) играла даже с искусством. Старик же был просто неподражаем. С какой милой простотой он произносил слова: «ну, что теперь твоя душенька довольна?» До 10 часов продолжалось наше веселье. Все закончилось опять пением и многолетием Государю Императору и всем благодеявшим нашей школе и сочувствующим детскому счастью.

9 января. Началось послепраздничное пробуждение школьной жизни, которое всегда так волнует меня. Ученики приезжают с отцами; заедут сперва в школу, чтоб сложить там одежду и сдать кухарке привезенную провизию, потом приходят к нам. Выходишь; здороваешься. На лицах у ребят видишь улыбку радости и на своем чувствуешь ее же: да, мы рады увидеть друг друга.

– Ну, что, ребята, поделывали дома? спросил я сегодня при свидании.

– Скучали! ответил кто-то.

И правда, они скучают о школе. Деревенские праздничные развлечения не кажутся уже им привлекательными. «После сладкого не захочешь горького!» Когда все это я вижу, я не могу не задавать себе вопрос: почему же мы, бывало, ехали в город со слезами? почему же мы не любили своей школы, ее порядков, ее учителей?

10 января. Утром в кухне встречаю незнакомую бабу (оказалось, что это мать ученика Глухова). Она тоже не знала меня в лицо и спросила кухарку: учитель ли это? Та ответила: да. Тогда баба пригласила меня в чулан – «сказать словечко». Я повиновался. В чулане она вынула из-за пазухи два круга скоромного масла и штук 20 яиц в узелке и подала это мне.

– Это что такое? спросил я, не принимая приношения.

– Пожалуйста, постарайтесь для моего Васярки! отвечала она и объяснила, что Васярка ее «сидит» в первом, а не во втором классе.

Надо было растолковать ей, что не в том дело, кто где сидит, что сын ее не окончил курса в первом классе, а потому не может поступить во второй. Сомнение на нее нашло, очевидно, вследствие того, что все чужие, приезжие ученики у нас второклассники, а ее сын, хотя тоже иноприходный, но в первом классе.

27 января. Сегодня обнаружен виновник многих безумных шалостей, совершенных в общежитии в декабре. Один за другим тогда произошли следующие случаи: у одного ученика вдруг оказалась изорванною тетрадь, у другого – книга измазанною чернилами, у многих стали пропадать грифеля, перья; и все не удавалось напасть на след виноватого. Сегодня один из старших второклассников заявил о новом происшествии в том же роде: у него из нового красивого альбома для списывания стихотворений оказались грубо вырванными несколько листков белой бумаги. Хорошая бумага – № 4. Стали искать – и нашли эти листки у двоих товарищей С. и Б. У первого сделана уже из них тетрадка, у второго листки лежали еще без употребления. Когда к ним пристали с вопросами, то Б. заявил, что бумагу ему только что дал С. Теперь все улики были на С. Когда я потребовал его к себе и спросил от него объяснений, он, не глядя на меня, начал утверждать, что бумагу эту ему купила мать в городе, и что он «ни какого зла не имеет: зачем же он станет рвать тетради и книги?» Эту последнюю фразу, очевидно, заранее придуманную, он повторил несколько раз и этим одним уже выдал себя. Но главное, он настолько еще неопытный вор, что не умел скрыть следов преступления: он даже не обрезал рваного края у бумаги, и когда мы вставили ее в альбом, откуда она была вырвана, все клочки пришлись на свои места. – С. давно стал обращать на себя внимание своими странностями. Он очень задумчив и в то же время рассеян – «разиня». Бледный, худосочный, со впалою грудью, он обнаруживает последствия дурного физического воспитания. При этом – он крайне переутомлен: мать его, вдова, видя в нем единственную надежду, с 5-ти лет начала учить его грамоте. Поступив в нашу школу, он сначала, в и классе, учился блестяще и удивлял всех своими способностями. Но в прошлом году с ним случилась резкая перемена: он на уроках стал задумываться, сделался забывчивым, рассеянным, вялым; он стал учиться хуже, отставал от товарищей. Мать начала его бить – и била до тех. пор, пока мы не узнали об этом. – За нынешнее дело ему сильно досталось бы от матери, но я, позвав ее, сказал, что она должна выбрать любое: или исправить сына «своими средствами», и тогда пусть она возьмет его из школы и из общежития, или же пусть оставить себе лишь материнские слезы и увещания, а остальное предоставить нам.

Вечером наш преступник во всем признался с великими слезами. Что нам теперь с ним делать? Мы пока только удовлетворили пострадавшего, отдав ему альбом С., тоже новый и красиво написанный. А чтобы С. был близко к огню и научился не обжигаться, хочу приставить его приказчиком при школьной торговле бумагой и письменными принадлежностями.

1 февраля. Сегодня в школе грамоты учил по чтению второклассник П. У него вышел смешной случай. Он показал, как пишется буква Э; ученики посмотрели, посмотрели, попытались написать и потом сказали ему: «показывай другую! Эта плохая!»

11 февраля. Во втором классе получил сегодня великое наслаждение на уроке пения. Я начинаю пожинать плоды двухлетних трудов. Пели прелестную «Легенду» П. И. Чайковского, на слова Плещеева: «Был у Христа Младенца сад». Музыка довольно трудная, но мы ее осилили в один урок. Всем второклассникам она чрезвычайно понравилась: у них сильно успело развиться музыкальное чувство. На два ближайшие праздника (12 и 13) я задал им самостоятельную работу. Но после пения все обратились ко мне с просьбой: «позвольте нам не писать сочинения, мы стали бы в праздники списывать ноты!» Я разрешил.

29 февраля – 5 марта. Первая неделя Великого поста. Говели. Ученики с первой же службы ходят аккуратно. Не было ни одного случая опущения богослужения. Сегодня приобщались св. Таин. Все было сделано по примеру прошедшего года. Четверым больным ученикам были отосланы на дом их заздравные просфоры, что, говорят, привело их в восторг и умиление.

6 марта. Неделя Православия. После обедни один за другим очень дружно начали собираться уезжавшие на масленицу и первую неделю ученики, и к вечеру все были на лицо. Отец Пономарева (горбатого), по обыкновению, приехал с подарком: привез для школы прекрасную лопату (он отличный мастер по щепной части). А в прошлый свой приезд он привез кухонную доску, кадку для солонины и еще маслобойку. Чрезвычайно он доволен нашей школой и рад за своего сына: «это, – говорит, – ему Бог послал за его смирение».

7 марта. Начали ученье и занимались очень усердно. К утренней молитве явились решительно все, за исключением шестерых здешних, больных. У нас начала свирепствовать инфлуэнца. Хворают все ученики старшего отделения первого класса, – готовящиеся к экзамену. Один из них, Наум, захворал в начале первой недели и вдвойне страдает: он у нас главным пономарем, – заведует кадильным, просфорным и лампадочным делом. И вдруг, болезнь постигла его в самое горячее время – во время сплошного богослужения и говения. Отец его сказывал, что Наум «голосом плачет», когда зазвонят к богослужению, и чтобы не слышать звона, завертывается с головой в свой чапан и под ним всхлипывает.

Вечером меня вызывают из комнаты и говорят: к вам люди пришли. Выхожу. Стоят два мальчугана, лет по 6 каждому, – оба стриженые по-школьному, но не школьники.

– Вы что? говорю.

Один ответил смело и деловито: – Дай книжку читать дяде Паше. Бова Королевич. И мы будем читать...

Я сказал, что Бову Королевича теперь грех читать: пост, и дал им книжку: «Преображение Господне» и, кроме того, каждому по полулисту бумаги «за работу».

Это – будущие ученики дают о себе знать учителям, чтобы имели их в виду. Это у нас обычное явление. Ребята начинают мечтать о школе очень рано. Школа представляется им чем-то заманчивым, и они ждут не дождутся, когда наступит для них час отворить ее двери. А пока они пользуются всяким случаем, чтобы побывать в школе. Весьма часто являются такие любители целой гурьбой под тем, например, предлогом, что «Серегин брат позабыл дома книжку», и вот они принесли ее.

Многие донимают отцов, чтобы их стригли по ученическому фасону. На первой неделе всех таких кандидатов мы поставили в ряды с учениками и они были в восторге.

8 марта. Инфлуэнца пробралась и к нам в школу. Не досчитываемся значительного числа первоклассников и школьников. И в числе явившихся в класс многие жалуются на головную боль, безголосье и кашель. Аптека сегодня сильно работает. Разлили по бутылочкам чуть не четверть разбавленных «капель Датского Короля». Боимся школьной эпидемии, придется закрывать школу. Брат после уроков обходит больных, но все его медицинские усилия разбиваются об упорство и невежество родителей больных ребят: не занимаются больными и не придают значения лекарствам. «Коль пройдти, – говорят, – так без леченья пройдет, а уже коли человеку умереть, – так все равно, как ни лечи, – умрет».

9 марта. С сегодняшнего дня второклассники начали самостоятельно отправлять богослужение в церкви за псаломщика, которому нужно заниматься в школе. Я назначил на утреню и часы по одному человеку из старшего и младшего отделений второго класса и одного из первоклассников. Старший читает все, что потруднее, а те – что пообщеизвестнее. Вечером они заранее распределяют между собою чтение и спеваются.

С нынешнего же дня старшие второклассники поочередно будут практиковаться в регентировании. Для этого сегодня я набрал «опытный» хор, преимущественно из первоклассников, доселе не певших в хоре. Спевка сегодня происходила после обеда, от 5 до 6 часов вечера. Дело сразу пошло хорошо. Дисканты и альты пели без ошибок почти всю литургию; регенту не приходилось биться над разучиванием. Это, конечно, от того, что наши ученики очень много поют и еще более слушают, так что пение есть для них дело привычное. Дело регента только задать тон и управлять своей артелью.

19–23 марта. Вокруг школы кипит в эти дни оживленная работа. Мы раскидываем снег на школьной усадьбе, чтоб он скорее таял; негодные кучи снега с грязью и навозом свозим в овраг. Ученики приходят после обеда с лопатами и мотыгами, а в один день они и в класс пришли с этими орудиями; мы работали во время перемен. Впереди предстоит еще много работы.

24 марта. Больные ученики почти все выздоровели. Только вновь поступивший в общежитие Глухов все прихварывает. Доселе он жил у своего дедушки, в невозможной обстановке. В семействе дедушки – всю зиму больные. Глухов рассказывает, что по ночам у них поднимался стон и скрежет зубов, «словно в аду». Пища у дедушки была крайне скудная и недостаточная, – только сухой хлеб и картофель, не смотря на то, что родители доставляли исправно и масло и крупу для каши. Мальчик, наконец, вышел из терпения. В прошлое воскресенье к нему приехала мать, и он ей прямо сказал, что он больше у дедушки жить не будет, – пускай она переведет его в общежитие, или возьмет домой. Мать стала просить нас, чтоб мы взяли его в общежитие. Мы согласились, и он тотчас же ушел в школу обедать, – не захотел даже в последний раз пообедать с дедушкой, – так надоела ему родная квартира. – Теперь он хворает; очевидно, он заразился инфлуенцией у дедушки. Сегодня его осматривал брат со своими помощниками. Когда Школьников разул его, чтоб освидетельствовать его обувь, то оказалось, что на ногах у него надето трое чулок – и все мокрые. Сейчас стали сушить их около печки, а самого больного натерли скипидаром и обули в сухие валенки.

Вечером дальноживущие школьники пришли ночевать, чтобы не проспать заутреню. С одним, самым малым, случилась беда. Он пошел освидетельствовать, в каком положении вода в канаве, около школы, – оступился и влетел в канаву по грудь. Старшие все сняли с него и начали сушить, а самого положили на нары, покрывши полушубком. И смех, и горе.

5 апреля. Хорошо прошел нынешний день. Погода великолепная. В смены ребята бегают в одних рубашках по школьной площади. Игры, шум, смех... Жизнь бьет ключом в школе, как кругом ее по оврагу шумят и играют ручейки из-под снега. В большую перемену мы, учителя, пили на балконе; чай, под музыку детских голосов.

После обеда происходила у нас «тяжелая» работа. В церковной ограде мы открыли, под слоем земли, фундамент старой церкви, сложенной из дикаря. Дикарь нам очень нужен, для устройства мостовой от сторожки до школы. Вот мы его и выворачивали из канавы. Попадались громадные камни. Камень прекрасный плитняк; такой камень пришлось бы возить за несколько верст. Мы, учителя, со старшими второклассниками при помощи рычагов выворачивали крупные камни, а ребята своими мотыгами раскапывали мелкие плитки. Одна артель таскала добытые камни на место. Ребята увлеклись работой. Везде слышались шутки, подзадориванья, смех.

– Словно картошку роем! – говорил Сергей Левин, возясь около меня в канаве. – Ну-ка, сколько будет под этим корнем!

Недалеко от него кто-то вместе с камнем выкинул из канавы лягушку (жабу). Малыши окружили ее и принялись рассматривать; дивились, как это она жила так глубоко. Лягушка, лежа на спине, дрыгала ногами и не могла перевернуться.

– Эх, ее, знать, ушибли камнем! сказал кто-то.

– Нет, это она нарочно, – проворчал Левин, подбивая мотыгу под камень.

Перед вечером, до захода солнца, мы уже начали мостить дорожку. Дело пошло. Но только мы бьем камень не в песок, а в землю, предварительно разрыхливши ее. Песку много надо, а его нет под руками.

20 апреля. Пасха. Нашу школу для Великого праздника посетила большая беда: ученики, распущенные по домам, расхворались. Что самое неприятное, – хворают второклассники (старшие), у которых в 10-х числах мая должен быть выпускной экзамен. Все захворали в конце Страстной недели и в Пасху. Болезнь у всех одна: что-то вроде инфлуэнции, но вернее тиф. Ежедневно к нашему дому подъезжают отцы учеников; каждый день приносит известие о новом больном. К нынешнему дню больных в разных селениях состоит 12 человек – и все выпускные.

Сегодня приезжал мордвин, брат А. Меньшова, и рассказывал, что вчера Александр совсем было умер.

– Уж перестал дыхать... Поставили воду и свечку затеплили. Бабы стали вопить. Отец упал... А он еще был живой. Как услыхал, что в избе плачут, открыл глаза и говорить: «Тятяй! Авай (мама) я – живой, живой!» А мы не верим... А он сказал: Дайте мне «кинига» (книгу). Подали ему кинижка. Он взял ее, да и почитал. «Видите, – говорит, – живой!»

Болезнь учеников расстроила наш план относительно производства экзаменов. Выпускной экзамен второклассников мы было назначили на 12-е мая; теперь придется отложить до июня... Человек предполагает, а Бог располагает.

21 мая. Вот только когда состоялся у нас выпускной экзамен. Слава Богу, он прошел удовлетворительно, и два члена училищного совета приехавшие на наш экзамен-праздник, кажется, остались довольны и нашими учениками и нашими порядками.

27 мая. Вчера состоялся акт. Мы говорили ученикам прощальные речи и на память роздали им Евангелия с надписью, каждому по заслугам его во время учения. За всеми окончившими курс приехали было отцы. Но ученики отправили с ними только свои сундуки и пожитки, а сами остались еще на одну ночь в школе, чтоб наговориться пред расставаньем и с нами, и друг с другом.

Сегодня утром они пошли по своим домам с великими слезами...

15 сентября. День принес нам самые отрадные впечатления. Мы с отцом работали в школе, – переплетали книги. Псаломщик разбирал библиотеку: мы с ним приводим ее в порядок. Учеников ведут и везут. Привезли из Аристовки двоих: одного в первый, другого во второй класс. Все просят принять детей в общежитие. К младшему учителю то и дело приходят ученики, с которыми он целый день возится. Они приносят прочитанные книги. Мы им рады: послали одного к кузнецу за молотом, другого в лавочку, заставляем подметать классы, в которых мы насорили. Хорошо так работать!

После обеда, уже перед вечером, явились новые просители к «нашей милости», – два крестьянина, в кафтанах, промокшие под дождем, забрызганные грязью.

– Чьи вы?

– Мы Боборыкинские, до вашей милости с просьбой.

– Что вам нужно?

– Мы наслышаны, что у вас есть мальчики ученые, нам бы нужно учителя в школу.

– Есть, можно. Пойдем, уговоримся.

Мужики рассказали мне, как устроилась у них школа грамоты. Первый год учил батюшка в избе; набрали человек 18. – «И как старался! Жил, ведь, не у нас, а в селе верст за 5–6. Каждый день гулял к нам. А тут стал стараться, чтобы у нас свое здание было. Управляющий продал нам за 70 рублей ненужное ему здание; стоило по оценке 120 рублей, пятистенное, размером по одной стороне 4, по другой 3 саж. Перевезли миром.

– А на какие деньги вы его купили?

– А вишь какое дело вышло: покупали мы колокол, и осталось у нас от покупки и от всех расходов руб. 70, – вот мы их и повернули сюда – батюшка посоветовал. Как устроили мы свое школьное помещение, порешили раздобыть себе и учителя отдельного. Батюшка написал письмо к вам прошлой осенью, но вы известили, что у вас еще не было выпуска. Тогда он обратился к своему благочинному, и тот дал из своей школы мальчика. Учитель бы ничего, «парень хороший», как было нам понравился! Да на призыв – вот беда!

– Какая же плата?

– Сорок рублей тому дали. Но если бы стал обучать пению, мы бы и прибавили.

Плату они, оказывается, собирают с учеников. Миром не согласились содержать учителя. Но у них все-таки порядки хорошие: учитель заключает договор с кружком крестьян-отцов и получает свое жалованье от уполномоченного.

Мужики рассказали много любопытного о школе, о школьных своих порядках, о неприятностях из-за школы с однообщественниками, о деятельности бывшего священника: как он, получивши наше письмо, и прочитав его в собрании школьного кружка, говорил им речь о том, что они должны друг друга тяготы носити и советовал общими силами помочь школе и давать возможность учиться не только богатым, но и бедным. – «Вот – говорит – отделите, например, загончик земли, вместе будем его навозить, может быть, он нам принесет и доход»...

Мы запрягли лошадь и поехали с братом в соседнее село к Меркурьевым, из которых одного мы решили послать в Боборыкино учителем. Мужики запрягли свою пару и поехали вслед за нами.

Я не берусь описывать этот вечер... Кажется, в жизни своей я никогда не проводил подобного. Путешествие в поиски за учителем, разговоры, сокрушение о том, что вот они не найдут, пожалуй, учителя, и, наконец, это «сватанье» учителя, – ведь все это было так ново и необычно! Я со своей стороны посоветовал Меркурьевым принять приглашение, и выбор мой пал на младшего – Порфирия. Он не струсил, по-видимому. Отец тоже согласился, но мать ударилась в слезы: боюсь, – говорит, – молод больно. Куда его на чужую сторону? Я каждый день буду плакать... Это уж не житье: ведь он оставит нас: какой уж он работник?» и т. п.

– Диковинное дело, – сказал один из ходатаев: и когда выведется из народа эта глупость, будто ученому уж нельзя и работать. Вот и у нас все те же речи. Я им говорю – ведь, вот я грамотный, еще писарем был у вас, да работаю же. Не втолкуешь им да и полно. Известно, всякие учителя есть из нашего брата, да уж это – спаси Бог. У нас в Ивлевке, куда мы приходом, был учитель, так тот зазнался: папироски курил. Раз батюшка его встретил с папироской и говорить: «это за чем?» – «Да так, говорит, от скуки». – Батюшка покачал головой, а после сказал мне, когда учитель ушел: «вот, говорить, крестьянский он сын. Ему бы надо ехать домой, да отцу помогать». А их там, в семинарии, этому не учили. Он вонь купил зонтик, да и гуляет с молодой хозяйкой по селу. – Нет! нынче уж не то: не те учителя в славе, которые под зонтиком гуляют, а те, которые зимой учат, а летом землю пашут».

Мы засиделись долго и уехали часов в 10 вечера. Прощаясь, я долго уговаривал мать нового учителя не плакать попусту об сыне. Мужики попросили меня дать записку священнику, чтоб он уж был спокоен на счет учителя. Я не отказался написать. «Вот теперь, – сказали мужики, – мы поедем домой с великим делом».

8 октября. Ребята охотнее всего принялись за изучение географии. Да как и не заинтересоваться этим предметом!

Учебник у нас довольно толковый; да независимо от него я стараюсь дополнять некоторые отделы своими рассказами или чтением соответствующих статей. А теперь много появилось в печати прекрасных географических очерков. Несколько названий мы приобрели в свою библиотеку и теперь усердно ими пользуемся. Так, сегодня с большим интересом мы прочли статью – «Горнозаводская деятельность на Урале». Статейку так прослушали, что нарочно спрошенный, самый плохой ученик повторил ее превосходно.

Воскресенье, 9 октября. В постановке церковного пения мы твердо решили держаться установившихся правил – не увлекаться партесным пением, а лучше обучить всех школьников простому пению, но зато всех до единого. И пусть все они «едиными усты и единым сердцем» хвалят Господа.

Вечером ездил к соседу-священнику. Меня очень интересует школа в его приходе: там учителем наш ученик Филипп Меркурьев, только что кончивший курс у нас, брат вышеупомянутого Порфирия. Мне и интересно было знать, как он ведет дело. Священник расхвалил его, и я был очень рад.

10 октября. Сегодня как-то особенно усердно мы работали. День ясный, воздух прозрачный, прохладный, классы набиты битком. Все это действует на нас возбуждающим образом. Я сильно занят русским языком. Хочется старших, по крайней мере приучить владеть пером. Определенных указаний на этот счет ни в каких руководствах не находится. Начал пока с того, что читаю ребятам образчики рассказов, описаний и пр., и заставляю их повторять прочтенное, а затем излагать письменно.

11 октября. Вечером. Занимался с ребятами составлением диаграммы, показывающей отношение детей учащихся к неучащимся школьного возраста по нашему округу. Ребята сильно заинтересовались делом; их поражала эта иллюстрация к цифрам. Цифра сама по себе – вещь слишком отвлеченная, мало говорящая детскому уму, склонному более к наглядным образам. Мы выражали диаграмму клеточками, при чем каждая клеточка представляла учащегося или неучащегося. Завтра, если будет время, перечертим все набело, раскрасим и повесим на стену в классе.

Старшие пишут сочинения на легкие темы. Сочинения должны иметь форму рассказов. Темы даны такие: «Как я ездил торговать рамами», «Нынешняя уборка хлеба», «Как я ходил на заработки за Волгу» и под. Черновые просматривал, – складно выходит.

14 октября. Не мало хлопот бывает каждый раз в начале года со вновь поступившими иноприходными. Трудно привыкают к порядку и совсем не умеют располагать временем. Вот сегодня, наприм., сидит ученик Дудиков и целый вечер выводит славянские буквы. Он их пишет прекрасно, и в прошлый урок я похвалил его. Так вот он и теперь только этим и занимается. Спрашиваю: «учил ли ты уроки?» – «Нет, я еще ни за что не принимался». Не попадись он мне на глаза, он не знал бы завтра ни одного урока. Вот старшие другое дело: они знают цену времени и привыкли уже к порядку. Жалею, что нет у них времени почитать побольше. Если же дать им больше свободного времени, придется урезать программу учебных предметов, широко поставленную...

15 октября. Требуются большие усилия, чтоб привести всю нашу школьно-домашнюю жизнь в должный порядок. Нары нужно расширить, доску новую сделать, три стола новых, да еще кое-что наберется. Досадно, что все это скопляется к началу ученья. Как бы хорошо все устроить заблаговременно! Но винить нас, кажется, за это нельзя. Мы, во-первых, никогда до начала ученья не можем знать сколько у нас будет учеников; во-вторых, за неимением средств, все делаем своими руками. Но с этими делами управимся, а вот учебную сторону следует расширить; об этом действительно, придется подумать. Дело в том, что окончившие в прошлом году 6 человек опять пожелали учиться и вернулись в школу, умоляя принять их. Что с ними делать? Отправить восвояси недолго; но я все же их принял. Вопрос теперь в том – как и чему их учить? Не повторять же им целый год опять старое? Думается, что лучшая для них программа – это программа на звание учителя. Ею и будем руководиться.

17 октября. По мере того, как наша сельская школа приобретет устойчивое положение, на ум приходит мысль об устройстве школы грамоты в нашей приходской деревне Гремячевке. Там 60 человек детей школьного возраста, и все они неученые Завтра же поеду туда отыскивать квартиру для помещения школы. Не попадется ли какая-нибудь изба пустая, – хотя бы человек 10–15 можно было поместить пока. Учитель найдется из наших учеников; учебников достанем. Только бы квартиру обеспечить.

18 октября. Вторник. Сегодня ученики подали мне карты «Европейской России», черченные «с глазу». Работа очень удовлетворительна. Мы так не чертили в свое время, хотя это искусство у нас там насаждалось довольно энергическими мерами.

Вечером получен указ о служении молебнов о здравии болящего Государя. Это обстоятельство дало мне повод вести с ребятами продолжительную беседу о высоко-гуманном Государе Императоре. Ребята видимо были тронуты, и я уверен, что не одна горячая молитва вознесется от них к Царю Царей. .

19 октября. Сегодня был из Гремячевки богатый крестьянин М. Липатов. Когда мы ему сказали о своем желании открыть в Гремячевке школу, он очень обрадовался и обещал помочь.

– Ведь, срам глядеть – говорил он: только у нас и бездельничают ребята, на сторонах же везде учатся грамоте.

– Постараемся, будем обучать и ваших, – отвечал я: только дайте нам избу и сделайте столы да скамьи.

Все это он обещал сделать к воскресенью и обещал кормить у себя учителя. Спасибо ему.

20 октября. В нашем старшем классе заметно оживление. Учиться начинают прилежнее и горячее берутся за дело. Меня глубоко трогает та серьезность, с которой эти простые дети относятся к делу. Они понимают, что бездельничать некогда; – не за тем собрались под кровлей школы. Совершенствуются с каждым днем.

Сегодня очень оживленно, как и всегда, впрочем, прошел урок географии. Дано было приготовить о русских производствах: заводских, фабричных, кустарных, горных и проч. Тема для бесед богатая. И мы беседовали, читали и поясняли дело без перерыва почти два часа. Вот такие уроки я называю настоящей работой над приобретением знаний! Рядом вопросов из виденного и слышанного я заставлял их делать соответствующие выводы, которых они, впрочем, до того и не подозревали. И «музей» наш служит нам прекрасно пока. Там у нас, между прочим, собраны образчики всевозможных тканей. Для нынешнего урока эта коллекция и была особенно полезна. Там висит напр., клок конопли в ее первоначальной обработке, потом пойдут: производства из нее кустарным способом у нас, в селе (веревочное и грубая ткань) , потом – фабричная пеньковая ткань всевозможных оттенков фабричного производства. Точно также иллюстрировались и производства изо льна. Ученики были просто поражены, когда я им, показал образцы различных производств из одного и того же материала. Большинство из них думало, что конопля, напр., везде и всюду так же обрабатывается, как и у нас, и что, кроме канатов да пологов, из нее ничего не сделаешь; выражения учебника: «пеньковое производство», или «производства из пеньки» они понимали в указанном мною самом узком смысле.

28 октября. Вторник. Сегодня мы очень усердно занялись славянским языком. Не даром С. А. Рачинский называет его «педагогическим кладом». Ничто так не помогает правильному усвоению русской речи, как изучение форм и оборотов славянского языка. Словопроизводство – необходимое средство для изучения орфографии, но оно без знания славянского языка может быть только поверхностным, а не глубоким. Затем переводы со славянского на русский суть незаменимые упражнения учеников в применении грамматических и синтаксических правил. Наконец, самая главная цель изучения славянского языка заключается в том, чтобы сделать для учеников понятным содержание церковных песнопений.

В старшем классе мы проходим Октоих. Догматики всех гласов, стихиры на Господи воззвах, тропари и ирмосы изучаем наизусть, разбираем, переводим и, наконец, поем напевом гласа.

При этом мы останавливаем также внимание и на историческом и догматическом значении известного песнопения или отдельного выражения. Вот, например, вчера встретилось нам выражение: «...и праведнаго жертву водою попалил еси» (Ирмос 8 песни канона, глас 6). Спрашиваю: о чем это здесь говорится?

– Про жертвоприношение пророка Илии, – отвечают чуть не все.

– Да верно ли? разве водою поджег Илия жертву на горе Кармиле?

Молчат. Наконец, один встает и говорит:

– Это сказано про Ездру.

Припомнили всю историю, и место стало для всех ясным.

1 ноября. Сегодня у нас большая радость. Получено известие о том, что Училищным Советом при Святейшем Синоде отпущена тысяча рублей на постройку особого здания для общежития при нашей школе. Такое здание нам крайне необходимо. Общежитников у нас 28 человик: из них 12 ночуют в сторожке с большими неудобствами, 10 человек спят в особой комнатке, отгороженной от второго класса, остальные принуждены ночевать или на классных скамьях, сдвинувши их по три, или в комнате учителя. Такие же неудобства и со столовыми. Теперь мы не только устраним все неудобства, но еще будем иметь возможность увеличить число общежитников.

В старшей группе учеников арифметика в нынешнем году как-то сама собою перешла в изучение способов землемерия и черчение планов. Из Петербурга мы получили прекрасное руководство по этому предмету – А. Заблоцкого. Книжка как будто для нас и составлена: она построена на тех знаниях арифметики, которые нашими учениками уже твердо усвоены. Теперь у нас начнется крайне интересная прикладная арифметика, которая почерпает данные для задач из опыта и приводит к решениям, необходимым на каждом шагу в сельском быту.

2 ноября. Ученики все болеют. Забралась к нам какая-то эпидемическая жаба (Angina) и перебирает всех по очереди. Я не думаю, чтоб это был дифтерит, потому что болезнь скоро уступает не особенно энергичным средствам. Я смазываю зев 1000% раствором сулемы, даю полоскание из буры и бертолетовой соли, – и дня через два больной выздоравливает.

3 ноября. Сейчас только окончили устройство алидады, необходимого инструмента при съемке планов. Построили верно: ученики мне деятельно помогали. Удивительный народ: они ничего не умеют, а покажи, растолкуй, – сию минуту разберутся в любом деле.

В классе на уроке географии читал статью из книги: «Русская Земля. Северный край» (из «Приходской Библиотеки»). Ученики прослушали ее с большим интересом. Я и раньше из этой же книжки читал кое-что и всегда вполне овладевал вниманием своих слушателей. Двое даже выразили желание приобрести ее; я им посоветовал купить все издание «Приходской библиотеки», так как это очень дешево. У многих учеников мечта – составить себе собственную библиотеку, и некоторые уже составляют ее – под моим руководством, конечно. Они страшно боятся остаться без книг по окончании курса.

Сегодня же В. И-ч (второй учитель) читал младшим ученикам лучшие сказки Андерсена. Образцовое чтение художественного произведения возымело свое действие, ребята в восторге. Теперь непременно будут просить книгу на дом; это всегда бывает после учительского чтения. Вечером мы на общем совете постановили обязательно знакомить учеников с образцовыми литературными произведениями, прочитывая их в классе.

4 ноября. В самом младшем отделении прошли все звуки. Сегодня читали довольно бегло пресловутого Ваню. («Бегай в школу, Ваня» – первое стихотворение в Букваре). Меня всегда глубоко трогает этот момент в обучении. В самом деле, месяц тому назад ученики ничего не знали, и вдруг отворилась им дверь в совершенно новую область. Право, чувствуешь, как будто таинство какое-то совершается у тебя на глазах. Дети тоже смутно чувствуют это. Как они возбуждены и веселы и в то же время преисполнены сознания собственного достоинства! На перебой старается каждый доказать учителю, что он тоже умеет читать. Утром я видел, как они поучали нашего неграмотного сторожа Митрича, читая в 50 голосов ему Ваню, а на завтра посулили ему прочитать про «Муравья и голубку».

5 ноября, суббота. – День легкий. По расписанию полагается только три урока. Впрочем, мы долго возились после обязательных уроков с общей спевкой и прослушиванием воскресных чтецов. После обеда мы ходили со вновь устроенной мензулой и алидадой на наш огород снимать с него план.

7 ноября, вторник. – По необходимости мы должны распустить школу на три дня. В селе нашем и почти во всех окрестных завтра храмовой празднике. Ученье на другой же день праздника делать не мыслимо, потому что к отцам учеников (здешних) наезжают гости и бражничают целую неделю, ребята-ученики совершенно лишены возможности заняться уроками, да и возятся по хозяйству, вместо гуляющих родителей.

После уроков распустили на три дня и своих и иносельных; напутствовав их наставлениями относительно поведения во время праздника.

11 ноября, пятница. – Стали съезжаться ученики, отпущенные по домам. Они привозят деньги и провизию за содержание. Вечером, после молитвы, я стал опрашивать, начиная с меньших, как кто съездил домой, что делал дома, как доехал обратно и проч. Подобные повествования из пережитого весьма полезны для самих раскольников. Они приучают детей говорить складно и толково. Ведь, иные поступают уже во второй класс, решительно не обладая даром слова. А между тем, многие из учеников от природы одарены живым, воображением и способностью к красноречию. Школа должна дать развитие этим талантам. Я им всегда говорю: «так рассказывайте, ребята, чтоб я все равно как сам видел то, о чем вы рассказываете». Они понимают мое требование.

Вот как рассказывает Шилкин о своем свидании с отцом в последнюю поездку. Отец у него скупой мордвин и жалеет денег на содержание сына, хотя всего-то нужно 2 руб. в месяц. Семейные, напротив, все сочувствуют Шилкину, «Когда я пришел домой (в деревню версты за 4 от нас), то, конечно, со всеми поздравствовался; только вижу – отец и не глядит на меня. Я сразу понял, что это он на меня из-за содержания сердится. – «Ну, Бог с тобой, подумал я: меня мама не выдаст». Мать и братья стали меня расспрашивать, как мы живем в школе и что делаем. Я им все рассказывал, а они все дивились. Ночью пришли к нам пьяные мужики с праздником поздравить. Мне очень не хотелось им показываться: я залез на палати и забился в самый угол. Но напрасно. Мой двоюродный брат, бывший в числе гостей, разыскал меня и приневолил слезть с палатей. Я слез и спросил: «ну, что я вам?»

– А почитай!

– Что же я вам почитаю?

– А что получше: ты теперь всякую книгу произошел.

Я рад был почитать пьяницам. У меня был листок о вреде пьянства, – вот я их и утешил! Они перестали болтать и внимательно слушали. – «Верно! Правильно!» говорили они во время чтения и водки в этот раз не пили у нас и не. просили; должно, стыдно было; а мы и рады. С тех пор стали они приходить к нам слушать мое чтение.

На третий день я говорю отцу: «тятя, давай сколько-нибудь денег, или хлеба, ведь там (в школе) меня кормить даром не будут». Отец сидит на печке, ноги свесил и молчит, а я все пристаю к нему. Наконец, он сказал: «Лучше вози бревна на пристань!» Мне стало горько: не работы боялся, а жаль было недоучиться. Я стал плакать, заплакала и мать, и оба то мы, наконец, уломали отца. Он дал 12 пудов муки, и я с радостью поехал в школу».

А вот рассказывает Глухов, шаловливый мальчуган, лет тринадцати:

«Когда объявили отпуск и ученики стали собираться домой, я подумал себе: зачем я поеду? уроков дано нам много всяких, а дома разве выучишь! Пытал уж я, да ничего не выходит: то тятя работать заставит, то на улице без памяти заиграешься.

Да мне еще больно хотелось переплесть книжку для дневника, – вот я и надумал остаться на праздник в школе. Как только все разъехались, я и принялся за переплет. У нас хорошо переплетает книги Соколов, ученик; я ему и говорю:

– Соколов, что возьмешь дневник переплести?

– 15 копеек. Мрамор и корки мои.

– Нет, дорого; лучше сам попытаю, – сказал я.

Попытай, да только смотри не раскайся!

Надо бы было мне послушаться Соколова, – так нет, я сам взялся; и вот что у меня вышло: Соколов за 1 копейку перевязал мне бумагу, а остальное я стал отделывать сам. Стал я проклеивать корешок, проклеил; нужно было обрезать; резца не было, а ножом я не умею, и стал я обрезывать ножницами. Плохо обрез выходит, мохрясто и криво. Тут уж я стал каяться – зачем не отдал Соколову, ведь, бумаги № 6 в книге было 40 листов, и их я уже перепортил. Ну, ладно! Приладил я корки к корешку; и надо было положить книгу под пресс; но у нас школьный пресс очень тяжел, у меня силы не хватит его завернуть, и стал я думать, что бы мне такое завалить на книжку, чтоб ее сплющило. Пошел я в аптеку (школьную), – там ученики-аптекари фасады чертят. Я посоветовался с ними. Светлов посмотрел мою работу и говорить; «бумаги-то не в свою цену перепортил. Поди заложи свое рукоделье между двух досок и положи под сундук». Я обрадовался и побежал в сундучную; сделал так, как говорил Светлов, – только не один сундук! а штук шесть наставил друг на дружку. Ну, ладно! Прихожу на другой день. Поснимал сундуки. Смотрю книжка плотно пристала к доскам. Я ее и так и сяк, а она не отстает. Рассердился, оторвал, много перервал листов, потому что от тяги прошел в них клей из корешка. Пропала моя бумажка, а сколько времени я ее копил и берег! Сижу я на сундуке и чуть не плачу с досады. Вдруг пришли товарищи и Соколов, увидали меня и мою книжку и стали промеж себя смеяться. Подходит ко мне Соколов и говорит: «Не даром говорится, что дело мастера боится». Им смешно, а у меня горе. – Так и провел я весь праздник в горе и уроки плохо учил».

Рассказы свои они потом записали; эти записи я и привел здесь.

12 ноября, суббота. Ездил сегодня в соседнюю школу в с. М. Качим; там занимается окончивший курс в нашей школе – Филипп Меркурьев. Меня крайне интересует его учительская деятельность, так как он первый наш ученик-учитель. Приехал я туда на 3-й урок. Школа полна, даже дышать трудно. Ученики младшего отделения кончают звуки и по букварю читают не хуже наших. Слабы другие отделения, но это уж не его вина. Вообще, я вынес приятное впечатление из М.-Качимской школы. Теперь стало ясно, что кончающие курс в нашей школе могут справляться с начальными школами. Цель школы и трудов наших, значить, достигается, – и слава Богу.

13 ноября, воскресенье. Сегодня хоть и праздник, а мы потрудились достаточно. Впрочем, это не труд, а скорее отдых и наслаждение. После обеда я ходил со своими старшими учениками в поле искать предмет для геометрических измерений. Хочется нам свой знания к делу приложить. Нашли, засели! Попался участок земли крайне неправильной формы, со множеством углов. Угластая площадь для нас сущая находка. Много требуется сообразительности, чтоб правильно измерить такую площадь и нанести ее на план. Я устроился на бугорке для наблюдения за ходом работы; ребята рассыпались по участку. Любо глядеть на эту милую суетливую толпу. Вон пятеро проводят базис и все что-то не приладятся проверить кольями прямую линию. В морозном воздухе звонко раздаются сильные, молодые голоса: «правей, правей! Возьми еще малость! ну, ладно! Эй, Щербаков! поправь крайний, пра-ве-вей! Верно!» Наводят угломерный инструмент для определения углового градуса. Все стараются на глаз определить угол заранее и с нетерпением ждут точного показания. Наконец, наводивший с важностью объявляет – 110°. «Ура, я угадал! ну, а ты, брат только на 30° ошибся, – верный глазок!»

В конце концов измерили все, что нужно, и вечером того же дня, к великой радости, красиво начертили план этого участка, высчитали площадь и подали мне для проверки.

Какая у них быстрая сообразительность! Я что-нибудь только намекну, а они уж подхватят и поймут. Вот, например, употребление десятичного масштаба я объяснил им как-то между дел, – а уж сегодня они им вполне удачно пользовались.

Вечером этого дня было народное чтение – шестое с начала осени. Мы очень много читали подробностей о событиях последних дней, т. е. о кончине и погребении Государя Императора. Народ глубоко интересуется этим. Многие плакали на чтении. После чтения мы пропели: «Со святыми упокой» и «Вечную память» и этим закончили чтение о Государе. Думаем, что и мы в захолустном селе почтили, как могли, этими чтениями память почившего Царя нашего.

Я очень, очень рад, что чтения удачно пошли у нас. Надо светить не в храмине только, а и на улице.

14 ноября, понедельник. Царский день. – После литургии пропели гимн перед школой, прокричали «ура» за здоровье Императора, Его Августейшей Невесты, Матери и Наследника и разошлись по местам. Впрочем, некоторых малышей пришлось не мало учить, как зовут Высочайших Особ.

После обеда купили старый барский дом для общежития. Надеемся сделать из него удобное помещение. Здание большое 16х21, высота пять аршин и антресоли 7^1/2Х16. Мы должны приспособить его к нашим целям, а в настоящем его виде он не совсем удобен.

16 ноября, среда. – Все чертим планы внутреннего расположения комнат в будущем общежитии. Скоро предстоит ломать барский дом и перевозить его на школьную усадьбу. Много предстоит нам хлопот, но мы, по привычке, уже их не боимся. Хлопот было бы и больше, если бы мы все здание вновь строили.

20 ноября, воскресенье. – Старшие ученики всецело занялись черчением планов и фасадов. Это искусство у нас народилось только в нынешнем году, вместе с введением землемерия в число учебных предметов.

Помимо чисто прикладного, мы признаем за черчением и значение эстетическое и формально-образовательное. Вот передо мною лежит изящно начерченный фасад нашей церкви: картина – не чертеж! Любуюсь им я, любовался ему и чертежник-ученик, – а чего он им стоил?! Требовалась усидчивость, терпеливое вымеривание и перевод на масштаб, уменье обращаться с такими тонкими вещами, как циркуль, рейсфедер, десятичный масштаб; – а вычислений-то, пропорций-то сколько требуется! Любо мне видеть, как заскорузлые крестьянские руки, умеющие управлять сохою, молотить, лес валить, берут, напр. 2,75 сантиметра по десятичному масштабу и с математическою точностью чертят с натуры фасад или план.

Вечером сошлись ночевать в школу многие и из здешних учеников: они боятся проспать утреню. Люблю я в ночь перед праздником наблюдать жизнь нашего муравейника. Бездельников мало, и им скучно, их все от себя отгоняют. Большинство занято. Кто в двадцатый раз перечитывает то, что ему завтра читать в церкви; кто переписывает тетрадь, кто книжку переплетает. Вон в углу певцы-любители тихонько поют греческим напевом: «Днесь благоволения Божия предображение», и пробуют все известные им другие тропари 4 гласа спеть на этот же мотив. В 8^1/2 ужинают, тотчас молитва и сон.

Перед праздником ужинаем и ложимся спать раньше обыкновенного, чтоб не проспать утрени.

24 ноября, четверг. – Сегодня, на большую перемену прекрасно заняли ребят светским пением. Пели известное стихотворение Никитина «Жена ямщика». Мелодия самая простенькая, унылая, но музыкальная бедность с избытком выкупается богатством содержания. Детям, даже самым маленьким, все до слова понятно, все близко к сердцу, и они пели с большим чувством.

Наше крайнее желание – научить учеников хорошим светским песням. Жаль только, что настоящее-то хоровое пение не применимо для наших целей. Нам хочется, чтоб ученики пели и унесли с собой, школьную песню домой, пели бы ее на улицах и вообще вне школы и этим бы противодействовали ненавистным трактирно-фабричным мотивам и песням. А разве возможно на улице в праздник петь, например, – «Ивушку» так, как она положена на 4 голоса? Где басы и теноры? А без них ничего не выйдет. Ребята это знают, и петь не станут. А между тем попеть-то все-таки ведь хочется. Ну и затянут: «шел я верхом, шел я низом, а у милой дом с карнизом»... и прочие безумные глаголы. Мы успели внушить ученикам отвращение к этим песням; но этого мало. Нужно дать что-нибудь взамен, чтоб и в школе, и по выходе из нее был у них приличный и достойный подбор песен. Вот мы и думаем их выучить простым песням с интересным содержанием и немудреным мотивом. Пусть поют на два голоса. Первый опыт в таком роде и был сегодня. Удался он как нельзя лучше. По всему видно, что ребятам уже очень понравилось это общее пение. Я уверен, что они чрез неделю запоют эту песню везде и научат ей и не учеников. Вот это-то и важно. Хоровые песни, конечно, хороши, но их петь может только хор, т.е. избранники, остальная же братия принуждена довольствоваться положением слушателей, оставаясь сами без развития и удовлетворения.

25 ноября, пятница. – Сегодня я имел возможность побывать на уроке Закона Божия во всех отделениях (у нас курс учения шестилетний). Любопытно особенно в младшем. Слышится детский лепет о высоких предметах и событиях священной истории. История о пророке Ионе едва ли не самая понятная для них и излюбленная. Сегодня, как раз, она и была на уроке.

«Не послушался он Божьего приказа, – рассказывает мальчик, – и за это Бог велел морю бунтоваться. Иона испугался и перед всеми покаялся в rpеxе своем. «Бросьте, говорит, меня в Море, а то и вы через мой грех пропадете». Товарищи и взяли Иону и бросили в море. А к кораблю уж подплыла кит-рыба, разинула рот, и проглотила Иону пророка».

В остальных классах дело поставлено уж серьезнее. В 5-м отделении проходится катихизис Филарета, а в 6-м уж похоже на богословие. Нам хочется старших познакомить возможно шире с более важными отделами христианского вероучения. Задача эта не легкая, если бы не помогли нам «Внебогослужебные беседы пастыря с пасомыми» (изд. Братства Пр. Богородицы в Спб.). В них изложено почти все, касающееся веры и благочестия. Они написаны при этом языком доступным и вполне понятным ученикам. По врожденной склонности к отвлеченным предметам, ученики глубоко интересуются делом, и я уверен, что значительно они расширят свой кругозор в этой области и, кончив школу, разнесут по глухим деревням, семьям и поручаемым им школам здравые и довольно полные христианские понятия.

26 ноября, суббота. Наш школьный музей понемногу обогащается. Сегодня отец ученика Светлова (он служит на писчебумажной фабрике) доставил нам целую коллекцию предметов по производству писчей бумаги, наглядно представляющую главные ступени выработки бумаги. Очень любопытно было ученикам посмотреть и проследить ход выделки товара, истребляемого ими в значительном количестве. В библиотеке у нас нашлась и книжка с объяснением бумажного производства. Теперь оказалось возможным пояснить ее доставленными предметами. Это очень хорошо. Непременно надо еще обратиться на суконную фабрику и достать наборы предметов по выделке сукон. Музей нужно собирать поучительный, – только в таком случай он будет живым и интересным учебным пособием.

29 ноября, понедельник. Очень устал. В этой усталости повинна не столько школа, сколько мои занятия лечением. «На безрыбьи и рак рыба, на безлюдьи – Фома дворянин». Мне вот и приходится быть частенько Фомой-дворянином. Наш край почти совсем лишен врачебной помощи. Врач земский живет за 45 верст, да и он, по скудости земских средств, не может оказывать населению надлежащей помощи. Население участка вообще беспомощно, а наше село, как далеко отстоящее от врачебного пункта, – в особенности. Со всеми скорбями и болезнями обращаются ко мне. Я устроил при школе аптечку из необходимых лекарств и, слава Богу, многие получают посильную помощь. Достаточно сказать, что у нас значится в книге ежегодно до 1500 больных. Аптека моя стоит рублей сто. Сознавая всю важность и необходимость занятий леченьем, я все же не могу не сказать, что это утомляет меня хуже, чем моя обязательная школьная работа. И времени нет заняться с больными, и лекарств подходящих нет, или очень мало, и не втолкуешь ничем способа употребления лекарств и пр. К этому еще нужно прибавить грустный, жалкий и беспомощный вид больного. Все это, вместе взятое, не могу сказать, чтоб благотворно действовало на нервы.

30 ноября, вторник. Вечером пришлось быть кое у кого из больных на селе. В обычно тяжелом настроении оставил я их, поражаясь крайней нечистоплотностью их обстановки и вообще беспомощностью. Довольно сказать, что единственной человеческой помощи они ждут от меня. А я далеко не медик; но кроме меня не к кому обратиться: врач далеко.

На этот раз мне удалось развеять свои тяжелые чувства и мрачные мысли. Когда я пробирался в темноте по узкой тропинке под окнами, то до моего слуха чуть ли не из каждой избы долетали однообразные звуки ученического чтения. Вслушиваюсь: «бла-го-сло-ви, ду-ше мо-я, Гос-по-да и т. д. Ребята уроки готовят на завтра. Подойду поближе да посмотрю, хоть чрез окошко, как они учатся. Двойных рам нет: все отлично слышно и видно. Ну, в первой избе ничего интересного. Сидит неповоротливый Лапшинов и не торопясь выводит псалом 103-й. У следующей избы тоже ребячьи голоса. Ну, что там? Смотрю – сидят два брата: один лет восьми (ученик), другой пяти; и вот старший учит младшего читать наизусть стихи из букваря: «Мы-то, детки, день деньской».

– Ну, повторяй: «мы ру-би-ли то-по-ром»... Да ты брось кошку-то, разве эдак выучишь тебя. Малютка бросает кота.

– Ну повторяй.

– «Мы лю-би-ли то-по-лом»... Как еще-то?

– Вот-те и учи. Ну, слушай!...

И начинается та же история. Пожелав им счастливая успеха, отправляюсь дальше.

1 декабря, пятница. Два случая из нашей школьно-семейной жизни. Утром является в школу крестьянин Мурашев и слезно просит принять его мальчика опять в школу, так как он было взял его 16 числа. Мальчик страшный шалун, а в последнее время стал даже воровством заниматься (порок неслыханный). Я и усовещевал его, и отцу жаловался, – ничто не помогает; наконец как-то сказал отцу, что сынишка его от рук отбивается. Отец полез в гору: «мальчишка мой, – говорит, – всего вашего училища стоит! Вы напрасно нападаете, я вот его возьму из школы. Завтра же и книжки пришлю».

– Отлично! сказал я. Только после не покайся.

И вот мальчишка две недели болтался без дела. Не знаю, что собственно ближайшим образом подействовало на отца, но как-то очень круто повернулся его несложный мирок убеждений. Сегодня просит прощенья.

– Христа ради примите, А. П., и что хотите с ним, со псом, делайте.

– Ведь ты не хотел его учить, – говорил, что мы зря нападаем?

– Простите уж, А. П. Как взял я его из училища, стыд какой-то на меня напал. Знаю, – все это у нас кротость да ласка одна; ну, кто чай его там обиждал? врет он. А как стал он по целым дням по улице-то как шальной ходить, да собак гонять, уж прямо тоска на меня нашла, Ведь только мой один и разгуливает дурень-то. Товарищи-то все в школе. Все спрашивают: что у те, Данило, мальчишка-то бегает?» Не знай, что и сказать. Так вот все только глупость наша одна. Уж вы извините, А. П., меня, не серчайте!

– Напротив, я очень рад, что ты скоро образумился. Вперед только еще эдак не делай.

– Спаси Бог. И так словно гора с плеч, – с нынешним делом-то развязался.

Второе дело – вечером – судное. Привезли из Гремячевки ученика Березина. Он с месяц не был в школе. Я был уверен, что он был болен. Оказывается не то. Он или ленился, или был задержан семейными неурядицами по случаю раздела. Одичал мальчик. Вечером они пришли с отцом ко мне на суд. Сын жалуется на отца, говорит, что отец не пускал в школу, заставлял работать или не давал денег на письменные принадлежности. Отец, напротив, уверяет, что Мишка ленился, обманывал отца, говоря, что в школе, по случаю болезни, ученья нет и прочее. Имея основания не доверять ни тому, ни другому, я решил, что Мишарке что-то помешало ходить в школу, а потом он обленился, вкусил прелестей уличной жизни и задурил... Я велел ему замолчать и не говорить глупостей про отца и братьев. А отцу сказал, чтоб он водворил сына к нам в общежитие, взявши от тетки, где жил доселе. Нужно будет взять его под особую опеку.

4-го декабря, воскресенье. После обеда ученики собрались в школу. Мы учили их кое-каким песням. Хочется устроить им на святки елку, а так как многие из них разъедутся скоро по домам, то мы и решили заблаговременно в досужие часы приготовить несколько приличных торжеству песен. Пели многое из сборника Карасева и др. Кроме того, мне захотелось познакомить учеников с искусством выразительного чтения. Для этой цели я приспособил к чтению в лицах – «сказку о рыбаке и рыбке». Сегодня и была у нас первая проба. Вышло наивно и очень мило. Читали ученики 3-го отделения. Нарочно подобрали подходящих по складу характера. Кирек Вершинин разыграл старика даже с искусством. Я главным образом имел в виду показать ученикам наглядно, какое громадное значение имеет выразительность при чтении и как можно словом живописать дело. Я уверен, что под влиянием слышанного завтра в классе прочтут эту сказку ученики с самой яркой выразительностью.

5-го декабря, понедельник. Завтра у нас храмовый праздник в правом приделе. По этому случаю назначены самые лучшие чтецы к завтрашним богослужениям. Певчие долго спевались, разучая «Милость мира» нового напева. Хочется отличать великие праздники. На вечерней молитве читался акафист святителю Христову. Один из лучших чтецов читал акафист, а остальная братия припевала: «радуйся, Николае, великий и преславный Чудотворче!» Напев Задонского монастыря.

9-го декабря, пятница. Вечером был у одного больного. Ему лошадь переломила пополам ногу (берцовую кость). Дело было еще утром, а за мной пришли часов в 7 вечера. Сын пострадавшего заявил мне, между прочим, что с больным сильная рвота. Это казалось мне крайне непонятно, – при чем тут рвота.

Я поспешил. Прихожу, а больной мечется и его уж не рвет, а только «сосет».

Расспрашиваю: как его лошадь ударила, чем лечили и почему не пришли за мной, – и узнаю, что являлось уж много лекарей раньше меня. Между прочим, оказалось, что дядя Платон порекомендовал пить медные опилки «для спайки костей».

– Несчастный! и ты пил?

– Пил, А. П., ведь велят.

От этого-то тебя и рвет, милый.

При помощи ученика, моего помощника по аптеке, я сложил и забинтовал ногу. Больной немного успокоился и мы ушли.

Мне захотелось прогуляться по морозцу после душного избного воздуха. Я тихонько пробирался под окнами, по обычаю послушивая и посматривая в окна на своих питомцев-учеников. Глядя на них, сердце опять наполнилось верою в лучшую будущность нашего темного народа, влачащего свою долю в оковах невежества и суеверий.

11-го декабря, воскресенье. Вечером на занятиях в общежитии присутствовало до 40 человек приходящих учеников. Нравится им здесь: тихо, светло, тепло. Они просидели до 9 часов. За таковое усердие я показывал им после молитвы туманные картины. Кстати об этих картинах. Мои чертежники и рисовальщики отлично научились делать подобие настоящих фонарных картин. Для этого они берут стеклянную пластинку, слегка покрывают слоем коллодия, высушивают и затем пером и чернилами чертят и рисуют всевозможных зверей, птиц и пр. Эти пластинки вставляются потом в фонарь и на экране (простыне) выходит изображение. Нас нужда научила изобретательности. Настоящих-то картин у нас есть штук пять, но они уж надоели и вот мы открыли свою «мастерскую».

12-го декабря, понедельник. Сегодня часов в 10 вечера приехал из Ч. ученик Белянин. Он было хотел прекратить свое ученье, под влиянием некоторых своих «благодетелей», но теперь слезно просит принять его в то же отделение, в котором был и в прошлом году. С первого взгляда он что-то мне не понравился, уличная жизнь испортила его заметно. Все-таки, следуя правилу, что удобнее принимать, чем изгонять, я его принял. Необходимо только его взять под особый надзор.

15 декабря, четверг. Возвращаясь вечером после одной из обычных своих прогулок к больным, я встретился с учеником.

– Куда это ты направился? спрашиваю.

– К тетеньке, на молитву звать.

– На какую это?

– Да вот вы нам говорили, чтоб мы читали перед сном-то.

– И ты читаешь?

– Каждый вечер читаю.

– Ну, а остальные-то семьяне молятся?

– Как же, все молятся. Кое-кто еще из соседей приходит у кого читать некому. Вот и сейчас за теткой иду.

– Это хорошо. Ну, а еще-то у кого-нибудь читают?

– На нашем порядке, у кого есть ученики в семье, везде читают.

– Ну, беги за теткой, а я к вам зайду в избу, посмотрю, как вы молитесь.

– Мальчик побежал.

Я страшно заинтересовался делом. Действительно, я говорил в классе, и не раз, что хорошо бы, мол, было, ребятушки, если бы в каждой семье завелся обычай читать молитвы. Стал бы каждый из вас пред святыми иконами и начал бы читать по молитвослову положенные молитвы, а некоторые петь: остальные семьяне молились бы, – одним словом завели бы такие порядки, какие у нас в общежитии. Но признаться, я сам не верил, чтоб мое желание сбылось. Ребята, конечно, исполнят все, о чем я прошу, но семейные по грубости и косности своей весьма легко могут воспрепятствовать.

– Чего еще выдумываете! Ишь новости разные заводят, жили раньше... Вот обычная встреча семьями многих хороших затей, устраиваемых мальчиками. Так встретили, например, опыты садоводства и др.

На этот раз я ошибся. Вхожу в избу. Поужинали и, очевидно, дожидаются молитвы. Я сказал, зачем пришел. Меня принялись благодарить за хорошие порядки.

– Спасибо Вам, А. П., стараетесь. Гляди-ко, как приятно у нас по селу-то стало. Бывало что? баловство одно, ребятишки эти только сквернословию учились, а ныне, подикось, все молитвы да псалмы, да прочая наука. Спаси вас, Господи.

В это время вошла тетка и два мальчика ученика – другой, чужой, очевидно, пришел по приглашению. После я догадался, что его пригласил товарищ петь для большей торжественности. Зажгли свечу и все стали на молитву. «Слава тебе, Боже... Царю небесный, Отче наш», и т. д. зазвенел серебряный дискант. Все усердно молились и вздыхали. Мне было радостно смотреть на эту картину. Вдруг, сначала боязно, робко, затем смелее оба мальчугана запели: «Взбранной воеводе» прекрасного греческого напева. Признаюсь, я умилился до слез. Старшие принялись усердно класть поклоны и усиленно охать. «Радуйся, невесто неневестная!» подтянул и я им. «Радуйся из глубины неведения извлачающая! Радуйся, яко многосветлое возсиеваеши просвещение», – невольно пришли мне на память эти слова из акафиста Пресвятой Богородице. Пропели еще некоторые песнопения. Молитва кончилась.

Я сказал несколько одобрительных слов хозяевам и поспешил в общежитие, так как скоро и там начнется молитва.

16-го декабря, пятница. Заинтересованный вчерашним, я в классах спрашивал учеников.

– Все читаете молитвы?

– Все! Я и утренние и вечерние, доложил Горшков.

– А я нет, А. П.

– Почему-же?

– Молитвослова нет. Я тяте говорил, чтобы купить. Он все сулит, а не покупает.

– Я обещал всем подарить по молитвеннику, только бы молились усердней.

Из дальнейших расспросов оказалось, что молитва привилась почти везде, и что у большинства чтение сопровождается пением.

Мы все очень радовались этому. Вот сладкий плод школы! От уст более чем сотни детей возносятся к Творцу ежедневно и еженощно чистые, благоуханные молитвы.

17 декабря, суббота. Ученики 5-го отделения подали сегодня домашнее сочинение на предмет: «Семейные разделы». Некоторые написали очень недурно, главное – живо, хотя исследование причин и не отличается серьезностью; повод считают за причину. Они очевидно не сочувствуют разделам, а потому и причины разделов приводят какие-нибудь пустые и забавные, в роде следующих (беру выдержку):

«Сели обедать. Мясо крошит дочь. Женатый сын и говорит:

– Матрена, дай я буду крошить.

– Ну, а она хуже тебя накрошит? говорить мать

– Э! знать все честь-то мне одна, сколь, знать, ни работай на вас. Я вот уж и женатый, а мне мяса не дадут покрошить. Нет, уж, это не житье, делиться надо» и т. д.

Есть и плохие сочинения. Видно, что и мысль у парня есть, да выразить не может. «Языки-то у нас сосновые», говорил один из таких сочинителей-неудачников. Советую таким больше читать и пересказывать друг другу прочитанное, может быть и «переделаются» у них языки.

18 декабря, воскресенье. Бабы превосходно вымыли в школе грязные полы и мне хотелось их поберечь. Поэтому я не хотел сегодня делать народных чтений и не велел по обычаю звонить в колокол. Но в 6 часов мне сказали, что школа полна народу. Пришли без звона. За таковое усердие мы с В. И-чем часа три подряд читали им и в заключение показали новые, только что присланные из Петербурга световые картины. Удивлений было не мало.

19, понедельник. Сегодня ученики почему-то из рук вон плохо знали уроки. Я стал доискиваться причины. Оказалось, что вчера в Полтевке (название улицы) какие-то безумные парни устроили кулачный «бой» и сражались сторона на сторону. Этот дикий род развлечений был когда-то в большом ходу в нашей местности, но лет 12 об нем не было и помину. И вот, оказалось, что некоторые ученики там присутствовали и глазели до позднего времени, а потому и не готовили уроков. Я принялся дознаваться: кто именно был и не принимал ли кто участия в бою. Ребята струсили и все сознались, а двое участников не сознавались, но их выдали. Я оставил их в классе на час. Каково же было мое удивление, когда мне сказали, что эти двое бойцов убежали из под ареста, при этом оставили свои книги и сказали, что учиться больше не будут.

Горе меня взяло большое. Отправляюсь сейчас же к ним на дом. Первый из них, очевидно, поражен был моим приходом и не знал, что делать.

– Ты зачем это убежал?

– Я... я... простите Христа ради! и упал на колена.

Тут вступился отец и начал расспрашивать меня, в чем дело; он очевидно ничего не знал. Когда я ему все разъяснил, то он схватил лопату, стоявшую в углу и сказал:

– Расшибу пса!! Как ты смел?!

Пришлось не мало мне употребить хлопот, чтоб спасти несчастного беглеца от родительской расправы.

– Беги уж скорей в школу! крикнул я ему.

Во мгновение ока он исчез. Почти таким же образом выпроводили и другого... Случаи эти неприятны, но все-таки я очень доволен. Я убедился сам и показал ребятишкам, что имею немалое влияние на их отцов, и что «бросить учиться» по собственному изволению нельзя, – только осрамишься.

20 декабря, вторник. Заметно сильное утомление и в учащих и в учащихся. Славу Богу! поработали. Пора и отдохнуть.

Сегодня подали мне ученики 5-го и 6-го отделения много чертежных работ. Глядя на эти работы, могу сказать, что главнейшими приемами черчения ученики овладели вполне. Да, есть много чертежей прямо изящных. Не стыдно будет показать людям.

Занятия слабеют. Мы позволяем себе вольности: вместо скучной возни с объяснением и спрашиванием уроков читаем интересные и поучительные статьи и книги. Так, на уроке русского языка, я прочел своим старшим ученикам превосходные выдержки из «Великой Дидактики» Яна Амоса Коменского. Великие мысли великого человека! Как они сродни всем и как укладываются в голове. Ребята в восторге и после урока попросили даже у меня книгу, чтобы списать себе кое-что на память.

Вечером я все подсчитывал недоплаченные учениками деньги за содержание в общежитии и за письменные принадлежности. Оказалось долгов около 75 рублей. Много! Нужно покрепче «наказать», чтоб взяли денег после святок. Подсчитал также, сколько вышло керосина за три месяца, оказалось 5 пуд. 30 фунтов. Это, – по раскладке с каждого ученика придется не более 10 коп. в месяц. Не дорого.

21 декабря, среда. В классе говорил ученикам о необходимости каждому завести дневник. С нового года все обещались начать. Это должно помочь выработке речи.

Вечером поверял деятельность конторщика, т. е. ученика, заведующего продажей письменных принадлежностей, и остался им недоволен. Мало порядка. Я предложил ему отставку, благовидно, разумеется, – щадя его самолюбие. Назначен новый конторщик, Минеев, мальчик безусловной честности и строжайшего порядка.

22 декабря, четверг. Роспуск. Роспуск у нас всегда бывает торжественный. Сегодня, после второго урока, я объявил ученикам, что занятия до 8 января прекращаются. Затем встали на молитву. После нее роздали табели с отметками (впрочем, только иносельным). Затем я сказал им речь о труде и отдыхе, взяв пословицу: «нет в жизни праздника тому, кто не трудится в будни».

После этого простились и отправились «каждый восвояси».

8 января, воскресенье. Елка. Я думаю, – уже ни у кого нет теперь елки, кроме нас; но нам раньше нельзя было устроить ее. Общежитники уезжали по своим селам на все святки. А нам хочется, чтоб и они были на елке.

Мы, учащие, тотчас после обедни занялись украшением елки. Сосенку (ель у нас не растет) поставили во втором классе, завесили окна и заперлись. Все делается в секрете от учеников, с расчетом – произвести большее впечатление. А они было вообразили, что мы и их пригласим украшать елку и, лишь успели пообедать, все явились в школу, – набились в коридорах и толпились около дверей... Нет, милые, погодите! и без вас управимся, а с вами тут сам себя потеряешь.

Большинство из маленьких учеников понятия не имеют о елке, – а потому понятно их любопытство.

– Да скажи ты, что это за елка такая? – слышу разговор за дверями: ведь, ты, чай – видел у барина-то?

– Елка? да просто сосна.

– Сосна? Сам ты – сосна! Кабы сосна была, так и говорили бы «сосенка», а не «ёлка» – стало быть ель.

– Ну уж совсем не ель: ели-то у нас и поглядеть нет. Это, брат, сосна ряженая.

– Да что ж она в цветах, что ль? или в платье каком, как вон на святки наряжают?

Бедный не понимал ничего в елке и очевидно стеснялся своего товарища, но любопытство брало свое и он расспрашивал... Много слышится за дверью и других разговоров и все про елку. Мне, наконец, надоела их болтовня, и я попросил С. Я-ча занять их повторением песен, приготовленных к елке. Занялись. Мы тем временем все покончили и ушли, заперев школу.

Описание самой елки, праздника, продолжаю по выдержкам из ученических сочинений, заданных им вскоре после елки.

«В семь часов, пришли учители и собрали всю нашу школу в первый класс. Потом велели взяться попарно за руки и идти во второй класс, начиная с младших. Мы пошли. Во 2-м классе нас встречает Виктор Иванович и расставляет вокруг елки хороводом, то есть кругом. Каждый, как только входил, удивлялся на елку. Да и как не дивиться то?! Мы сроду не видели эдакого чуда! Батюшки, родимые! Огней-то что, золотых-то орехов, ручек, ножичков, конфект – и чего, чего только нет! Ну уж диковина! Рублей, чай, 100 стоит!... (Елка стоила 16 рублей). Вот бы нашим чадаевским ребятам поглядеть!...»

«Когда уставили учеников вокруг елки, – пишет другой автор, – пришли наши батюшка с матушкой со своими гостями. Певчие и мы запели гимн народный. В это время отдернули занавес с нового портрета Государя Императора, опустили лампу, а портрет осветили каким то светлым, голубым огнем. И прекрасно как вышло! Император, словно живой, взглянул на нас из широкой золотой рамки. Как пропели гимн, батюшка сказал нам и отцам поучение про елку. Он сказал, что после трудов можно и повеселиться иногда, но только разумно. Потом он сказал: за здоровье Отца нашего Государя Императора – ура! за Государыню Императрицу и за весь царствующий дом. Потом кричали «ура» за всех наших высоких начальников и старателей. После того запели: «Слава на небе высокому солнцу, слава!» К этой песни прибавили новый стишок: «Слава училищу нашему, слава!"

Третий ученик описывает: «Очень даже хорошо пели наши певчие. Но особенно хорошо выходило, когда пели мы все: например, «Птичку» так пели, то есть все. Одна маленькая девочка представляла птичку и пела птичкины слова: «Ах зачем, зачем я вам, миленькие дети!» А мы представляли ребятишек, которые ее поймали и пели: «нет, не пустим, птичка, нет, оставайся с нами!» и другие слова. Чудесно выходило!... Еще мне понравилось представление сказки «О рыбаке и рыбке», которую Пушкин сочинил. И чудно так устроили! Ученик Вершинин из первого класса был стариком, а ученица Соколова – старухой. Старуха сидит и пряжу прядет, а старик сети чинит. – Вот старуха и посылает старика рыбу ловить: «шел бы ты, старый, хоть к морю, наловил бы рыбешки на ужин!» А он ей отвечает: «я и то уж давно собираюсь, да вот сеть у меня расхудилась». Эти слова и еще кое-какие присочинили учители, а остальное все читали, как у Пушкина сочинено...

«Когда старуха стала царицей, то ее нарядили и не узнаешь. На голову венок из золотой бумажки надели, на плечи шаль дорогую накинули, а по сторонам стражу расставили, – сторожа на плечах топорики золоченые держат. А она сидит на мягком стуле, ровно и впрямь королевна какая».

Из четвертого сочинения: «Как стали, раздавать подарки, по жеребьям, сердце у меня так и захолонуло: что то достанется? Крикнули меня, подошел я, вынул жеребий, а мне достались ремень (пояс), ножичек и много конфект. Я был очень рад»

Хорошо, чисто и как-то нежно по-детски провели этот вечер. Нам было очень приятно глядеть на празднующую толпу этих бедных трудовых детей, на их разгоревшиеся лица и блестящие глазенки!... Многие из них нигде, кроме школы не переживали, а может быть и не переживут таких сладких мгновений.

Нас страшно теснили во все время взрослые крестьяне, родители учеников, пришедшие и даже приехавшие взглянуть на наш праздник. Удалили бы мы их с удовольствием, да и жаль; где они увидят что-нибудь подобное?

Поздно кончился наш праздник. Довольные, со словами самой искренней благодарности разошлись дети по своим углам. Думаю, многим снилась в эту ночь елка и еще долго будет сниться.

11 января, среда. Вечером ездил с двоими старшими учениками в деревню Гремячевку, приготовить там кое-что к открытию школы грамоты. По некоторым причинам, от нас независящим, дело об открытии там школы грамоты тянется с ноября и только теперь оно близко к осуществлению.

К школьной избе, куда мы заехали, собралась большая толпа ребят; я их зазвал в избу, и начал переписывать желающих учиться. Оказалось, что желают-то все, но троим никак нельзя учиться по семейным обстоятельствам. Мне захотелось поиспытать будущих учеников, и я вступил с ними в беседу. Спрашиваю:

– Знаете ли хоть какую-нибудь молитву? Кто знает – выходи наперед.

Трое вызвались прочесть «Богородицу». Читают. Но, Боже мой, что они сделали с молитвой, до чего исказили! Молитва, вероятно, передавалась по преданию от предков к потомкам и искажалась последовательно.

– Знаете ли хоть песни какие? спросил я их.

Многие вызвались пропеть какую-то песню. Я велел петь, но тотчас же пришлось остановить пение, так как это была одна из тех трактирных красот, которых нельзя выносить. Бедно, скудно! Наши сельские не ученики несравненно развитее, чем эти, деревенские. Это потому, конечно, что на наших производят, хотя и косвенно, довольно сильное и благотворное влияние школы, а на этих нет.

Ну, да теперь, Бог даст, и они переменятся. Ведь они уж «наши», они учиться пришли, и это значит, что они скоро будут неузнаваемы.

Я долго беседовал с детьми и «всякими ласковыми словами», как они потом выражались, старался привлечь их к себе, внушить доверие к школе и охоту ко всему для них новому делу.

– Рад ты учиться-то, милый? спрашиваю одного.

– Еще бы! Мне уж и сумку сшили.

– А зачем вздумалось тебе учиться?

– А как же? Чай, тогда буду всякие молитвы читать и Псалтирь... У нас ведь только тетенька Пелагея и умеет читать, а то никто еще.

Другой возразил ему:

– А писарь-то еще? А прикащик? А Березин то, кой у них в училище учится?

– У нас, продолжал первый, над покойником некому читать, коли тетеньке Пелагее некогда, либо дома нет.

– Ну, а солдатам письма кто пишет?

– Писарю все кланяются, да он даром-то не пишет. Вина велит куплять, самовар ставить, да еще деньгами копеек 10-ть.

– Ну, а когда ты выучишься писать, даром, что ль, письма-то писать будешь?

– Уж только бы привел Господь, не то что письма, я бы поминанья-то по всей деревне новые написал. Да нет, не выучишься!

– Ну, вот пустяки! Выучишься, только старайся, да Богу молись, чтоб разуму дал. Да вот еще что, ребятки, все запомните: Бог не дает толку в ученье тому, кто ругается нехорошими словами. Кто ругался – брось, а то не даст Бог понятия. Не станете больше говорить поганых слов?

– Нет! Нет!

Я нарочно заговорил об этом, потому что и раньше знал о процветании этого рода «словесности» среди здешнего населения.

Распростившись с детьми, я отправился домой, оставив с ними одного из своих спутников, мальчика, их будущего учителя.

13 января, пятница. Туго что-то дается ребятам учение о строе речи (синтаксис). Сегодня был урок о сочинении предложений. Правила, разумеется, знают, и не могу сказать, чтоб без понятия, но странно то, что очень затрудняются придумывать собственные примеры на изученное правило, а это признак поверхностного усвоения самого правила. Долго я бился с ними и, наконец, решил прибегнуть, как и всегда в затруднительных случаях, к наглядности. Сего дня была речь о дополнительных предложениях. Не понимают, что целое предложение может быть дополнением к глаголу. Показываю на картину Рождества Христова, висящую на стене, и говорю:

– Смотрите на картину и передавайте мне, что, вы видите, на ней делается? И не только называйте мне предметы, которые вы видите, но говорите, что эти предметы делают.

Подумали минуты две-три. Спрашиваю одного, что он видит.

– Я вижу, отвечал он, стоят ясли, в них брошено сено, на сене лежит Младенец Христос, сбоку стоит Его Матерь, рядом праведный старец Иосиф, тут же стоят овцы, вдали виднеются идущие пастухи.

Спрашиваю других – отвечают в том же смысле. Теперь мне осталось только поместить между «вижу» и следующими предложениями союз «что», и ученики сразу поняли, что такое дополнительное предложение. Завтра поупражняемся без картин.

15 января, воскресенье. Вечером ездил в Гремячевку показывать туманные картины. Хочется привлечь побольше учеников в школу и расположить к ней их родителей... Изба полна, духота страшная, а потому и фонарь действовал не безукоризненно. Но нужно было видеть эту онемевшую от удивления толпу, чтобы понять всю силу произведенного впечатления. Дивились и старые, и малые.

По окончании всего я объявил крестьянам, что завтра приедем служить молебен и начнем ученье, а потому пусть они ведут детей в школу.

16 января, понедельник. Наконец-то открыта школа в нашей приходской деревне Гремячевке. Сегодня законоучитель, я, и один из учеников 6 отделения ездили ее открывать. Мы обещали прибыть к 10 часам, но опоздали на час. У околицы нас встретила толпа ребяток. Они разом все сняли шапки и громко приветствовали нас.

Приехали мы, входим в школу – школьная изба неузнаваема; в ней чистота небывалая. Матери учеников были на столько усердны, что выскоблили не только полы, но и стены и даже потолки. Нас приятно удивило это.

Скоро пришли отцы и матери. В избе стало ужасно тесно. Ребят мы уставили чинно за столами. Начался молебен. Непривычно было видеть за столами детей, не поющих «Царю небесный». Вместо одушевленного и громогласного пения всей школы, нам пришлось петь троим. А бедные дети рта не открывали. Во время молебна мы заметили, что многие из них не умеют даже правильно креститься.

После молебна о. заведующим было сказано теплое и назидательное слово к родителям и детям о необходимости учения, о желательном отношении к школе родителей и учащихся. Затем, окропив детей святой водою, он уехал. Я дал первый урок и, наставивши еще раз твердо и подробно учеников 6 отделения своей школы в том, что они должны делать в течение четырех дней, тоже уехал. Уходя я сказал:

– Ну, прощайте, ребятки.

– Господь с тобой! отозвались мне десятки детских голосов.

Меня до глубины души тронуло это приветствие, точно и сейчас оно у меня в ушах. Наши ученики сказали бы мне обычное и сухое: «Прощайте!» а это «Господь с тобой!» не в пример нежнее и сердечнее.

В самом веселом расположении духа ехали мы обратно. Благодарение Богу за все!

17 января, вторник. Я должен сказать несколько слов о наших миссионерских противораскольнических занятиях.

Учение о заблуждениях раскольников-старообрядцев введено в круг учебных предметов нашей школы вследствие необходимости и ясно сказывавшегося желания самого народа. Окрестность наша на далекое пространство заражена расколом, преимущественно беспоповщиной. – Религиозные вопросы, возбуждаемые раскольниками, сильно занимают население. Между тем людей, ознакомившихся с учением раскола более или менее, подробно и основательно, нет, за исключением некоторых священников. И вот, некоторые из крестьян, интересующихся духовными вопросами, не раз говорили нам, что хорошо бы было, если б мы из своей школы выпускали учеников, могущих, «хоть малость» противодействовать расколу. Требование это, хотя и выше задач начальной школы, однако почтенно и заслуживало полного внимания. Зная, как сильно развиты у нас среди народа собеседования о вере, мы представляли себе, случаи вроде следующего. Вот в праздничный день в деревне, где-нибудь на завалине или в избе, собрался кружок крестьян. Тут есть и раскольники. Случайно завязывается спор, хотя бы из-за того, что раскольник, войдя в избу, не перекрестился на иконы. В числе других в избе находятся один или двое из только что кончивших нашу школу. На них смотрят как на ученых людей. В споре раскольник, допустим берет верх, как человек начитанный; православные «уповательно» смотрят на ученых людей и, наконец, в самую важную минуту просят их принять участие и заступиться «за истинную веру Христову» и уж заранее про себя торжествуют; и вдруг, о ужас! те встают и удаляются заявляя, что их этому не обучали.

– Эх вы, ученые! Чему же вас учили-то? Тоже на сторону вас возили, деньги платили, а вот Митрий (известный раскольничий совопросник) никуда не ездил, да и то больше вашего знает! Ученые!!

Признаться, представление подобных картин, вполне возможных, нас сильно угнетало, и мы решили сделать опыт ознакомления учеников с заблуждениями раскола и обличением их. Опыт удался, как нельзя лучше. Ученики охотно, очень охотно принялись за изучение предмета. Через два года добрые плоды не замедлили обнаружиться. Мы очень торжествовали, когда узнали, как один из наших учеников «замкнул уста» одному старику начетчику, на базаре, когда тот перед толпой стал толковать картину «пришествие антихриста». Таких случаев уж было не мало. Народ сильно интересуется ими и молва о школе распространяется. И раскольники нас заметили. Нередко, в праздник в школу приходят начетчики нашего и соседнего села и просят ту или другую книгу – «справиться». И весьма часто за справкой следует длинная и живая беседа.

18-го января, среда. Сегодня получил от одного из учителей грамоты, кончивших нашу школу, сочинение на тему: «Мое родное село теперь и каким бы я желал его видеть».

Автор безотрадно смотрит на окружающую его безграмотность, а потому настоящее своей родины представил в мрачном, неприглядном свете. Много выведено им печальных случаев из жизни. «Якорь спасения» он видит в поголовном обучении грамоте всего народа, – и мужчин, и женщин. «Эх, когда-то придет это время, восклицает он, когда просветится родная земля? Хотя бы одним глазком в щелочку бы посмотреть! Нет, не доживу я!»

Окончившие школу (2 класса) не теряют с ней связи. Часто по праздникам приезжают попеть в церкви, побеседовать с учителями и товарищами, взять книг из библиотеки для чтения и иногда представить нам какое-нибудь «сочинение» на рассмотрение. Сочинения эти мы отдаем на прочтение ученикам 6 отделения. Между авторами и читателями завязываются оживленные споры. Последнее слово принадлежит нам, учителям. Мы разбираем сочинения в классе, указываем промахи и удачные места. За лучшие работы выдаем награды в виде книг. Вышеупомянутое сочинение «Мое родное село» предоставлено автором на соискание наградной книги.

20 января, пятница. Я еще до Рождества советовал завести ученикам дневники. Они, разумеется, завели, и вот мне захотелось полюбопытствовать, что-то в них пишется? Сегодня отобрал у старшего отделения, прочитал и получил большое удовольствие.

Очень жаль, что раньше, в прежние годы, не пришло мне в голову ввести дневники в обычай. Теперь я вижу, что они важны и для нас, учителей, служа часто оценкой нашей деятельности, показателем ее успехов и обличением недостатков ее. По ним мы можем проверять себя. Более любопытные странички из ученических дневников я буду записывать в свой. Для первого раза выпишу из дневника ученика Ванина:

«Всегда слыша поучения учительские, мы что-то мало исполняем их. Вот и сегодня учитель на уроке Церковной Истории рассказывал нам житие Преподобного Сергия. Он высказывал нам много про его святую и любвеобильную душу, показал все его подвиги и потом, обращаясь к нам, сказал: вот какие люди-то были! Вот и нам нужно подражать им; ведь преподобный Сергий не ангел был, а человек же, подобный нам, значить уподобиться-то ему можно!» Постарайтесь-ка хоть в сотой доле подражать его смирению!»

Он указал нам много случаев, смирения преподобного Сергия. Пока учитель говорил!, сердце так и кипело: так бы вот и стал подражать святым... Но грех пересиливает!, и мы заглушаем терниями доброе семя, падающее в души наши. Как это досадно и даже стыдно! Вот и сегодня. После этого урока нам, уж большим парням, не стыдно было чуть не подраться с учениками 3 и 4 отделения из-за учительского стула. Они воровским образом «хотели похитить стул из нашего класса и взять к себе, – их стул хуже. Мы заметили их проказы и стали отбивать стул, подняли гвалт и крик. Пришел на шум учитель, разобрал дело и, покачав головой, сказал: «вот вас и поучай! Вы, как глупые дети. Где же ваше смирение?» Стыдно нам стало. Лучше бы провалиться. Эдакого искушения – и то не вынесли!!...»

Возвращая дневники назад, я похвалил каждого и просил писать старательнее и откровеннее. Дневники – это клад для воспитателя во многих отношениях. Ведь почти каждый день ученик что-нибудь да запишет в тетрадку. А это разве не имеет значения в его развитии? Но кроме того мы уверены, что дневники сослужат хорошую службу и учебному делу, потому что писать складно, правильно и красиво можно научиться лишь путем ежедневных упражнений.

21 января, суббота. Неделя о мытаре и фарисее.

На вечерней молитве пели стихиру: «Покаяния отверзи ми двери» и кондак, а прекрасную и умилительную стихиру: «Фарисей тщеславием побеждаем» пели даже с канонархом.

На вечернюю молитву к нам ходят помолиться старушки; сегодня они особенно благодарили нас, умилившись «сладким» нашим пением. «Лучше монастырского у вас», говорили они. С початием Триоди постной, существенно изменится чинопоследование и наших молитв. Многое придется позаимствовать из Триоди, применяясь к изменениям церковного богослужения.

Молитва у нас всегда совершается торжественно, и потому, являясь молитвой, она в то же время доставляет высокое наслаждение. Мы много поем молитв и стараемся разыскивать какие-нибудь старинные, умилительные напевы. Ежедневные молитвы у нас совершаются в том порядке и объеме, в каком они изложены в молитвослове, за исключением трех молитв, взамен которых вводится пение разных тропарей и песнопений, соответствующих дню, напр. «Заступнице усердная», «Не ввери мя человеческому предательству» и др. Накануне праздника и в самый праздник порядок молитв существенно изменяется; – чтения совсем мало, преобладает пение. Поем: «Господи воззвах», стихиры и богородичен гласа; а в Воскресенье, вместо «Господи воззвах» и стихир, – «Воскресение Христово видевше». В праздники тоже делаются соответствующие изменения.

Постом бывает тоже много разнообразия. Ученикам заблаговременно даем выучивать великопостные песнопения наизусть; например учат: «Постящеся, братие, телесне, постимся и духовне», «Приидите, вернии, животворящему древу поклонимся», «Стопы моя направи», «Господи аще не быхом» и многие другие. Все это разнообразие оживляет молитвенное настроение, спасает от безучастного (механического) отношения к молитве, и, напротив возбуждает благоговение, доходящее у некоторых – до восторженности. Об этой последней черте я сужу по пению.

22 января, воскресенье. Я ездил в соседнее село, в школу, с фонарем, показывать световые картины. Вместе с учениками пришли и многие из родителей. Картины выходили прекрасно, как никогда. Много дивились старые, и малые.

– Диковина! Гляди, – словно живой Царь-то!

– Да, привел Господь! Все одно, что живого видели.

– И как это, братец ты мой, народ дохитрится?

– Да, мы с тобой, дядя, пожалуй не додумаемся до эдакой штуки. Здесь, брат, наука!

– Известно – наука. Без науки не можно ничего. Не зря, вишь, и ученье-то везде вон пошло; почитай в каждой деревне училищу заводят. Эх, легче, знать, ученым-то жить будет!

– Известно!

Ночью отобрал кое у кого дневники почитать (в последнее время это мое любимое чтение). В дневнике ученика Ив-го прочел преинтересное описание открытия школы в Гремячевке. Он ездил тогда вместе с нами. Опуская повествовательную часть, не могу не записать некоторых его личных замечаний.

«Не то что петь или читать, говорить-то не умеют, к благословению подойти не могут, – одна назола!² А отцы еще говорят: «Зачем учиться, жили-де и так!» Ну, слава Богу, теперь человек 30 набрали в школу. Мы их образуем».

В конце записи об открытии Гремячевской школы у И-го приложены следующие стихи:

Среди темного народа

Загорается заря;

Не забыта, знать, у Бога

И гремячевская тьма.

Там в избушке старой, тесной

Засветился огонек

И к нему, как мухи к свету,

Потянулись малыши...

Оно хоть и не везде складно, но каково усердие!

26 января, четверг. Заведующий Салмановской школою грамоты священник Н-ов прислал сегодня нам письмо, в котором убедительно просит прислать ему в школу (в д. Салмановке) кого-либо из учеников 6 отделения в учители. Там уже был какой-то учитель, но повел себя слишком не по-учительски, за что и был, разумеется, тотчас изгнан. Школа осталась без учителя в самое горячее время; самому заведующему заниматься немыслимо, потому что школа в 7 верстах от села, в котором он живет. Вот он и обратился к нам. Я обратился к ученикам 6 отделения с предложением: не желает ли кто из них занять место в Салмановке?

Молчание. Спрашиваю:

– Почему не хотите?

– А самим-то как же? Придётся ведь бросить образование собственное и отстать от товарищей.

– Об собственном образовании тужить нечего. Вы получили уже многое, а вспомните, сколько там детей не умеют отличить правой руки от левой. Пойдите же, поучите и их. Вспомните слова Христа: «иже аще напоит единого от малых сих чашею студены воды, аминь глаголю вам, не погубить мзды своея» (Мф. 10: 42) и еще: «блюдите да не презрите единого от малых сих» (Мф. 18:10).

Речь моя очевидно подействовала, личные расчеты отошли на задний план. Встает Ш-в и заявляет, что он желает ехать в Салмановку и принять школу. Я был очень рад, что согласился ехать именно он.

Я дал ему наставление и некоторые необходимые руководства и он отправился.

– Прощай, Ш-в! Не посрами школы! – кричали товарищи, когда он сел в сани.

– Постараюсь, братцы! Прощайте, прощай, школа! Прощайте все!... и крупные слезы покатились по его лицу...

Нам было жалко его. Он ехал на трудное дело... Но что делать: все они готовятся к тому же. Ему пришлось только начать...

28 января суббота. Вчера двоих учеников школы грамоты не было в классе. Справляюсь сегодня, опять их нет.

– Что они, – спрашиваю, – не пришли? Хворают что ли?

– Нет, у них свадьба, – отвечали товарищи.

Сейчас же иду на свадьбу. Вхожу. В избе крик, шум, теснота; раскрасневшиеся лица; пьяные речи.

– Почему ребята не в школе? спросил я хозяина.

– Уж извините, А. П., отвечал он. Мы их задержали для свадьбы. Ведь я парня женил. Ну, известно, чай, и им лестно поглядеть-то.

И мне нужно было объяснять, что ребенку глядеть тут не на что, и что родители должны бы, напротив, на все время свадьбы удалить детей в школу или к товарищам, чтобы они не видели всех безобразий...

Ребятишки, увидев, что я пришел за ними, слезли с палатей, и подошли ко мне.

Я велел им взять сумки и мы вышли из избы.

– Ну, что же вы на свадьбе-то делали? – спросил я их дорогой.

– Да так, на полатях лежали, да глядели, как бабы и мужики вино пили и плясали.

– Ну, что же, понравилось вам это? Хорошо было?

– Нет: ведь, они все пьяные.

– А вы-то пили водку?

– Дядя Макар вчера насильно влил нам в рот по стаканчику.

– Что же вы потом делали?

– Я все плакал, а потом уснул, – сказал один.

– А я не помню, как уснул. А нынче голова у меня больно болела, а то бы я пришел в школу.

Похмелье в 9-ть лет! Я едва верил своим ушам и с ужасом посмотрел на говорившего мне это мальчика, который, заложив одну руку в пазуху, а другую в карман, семенил около меня своими ножонками, обутыми в белые валенки.

В школе мои пленники сидели невесело; на смены не выходили из-за парт и все позевывали, как после бессонной ночи.

4 февраля, суббота (родительская). Накануне праздников и воскресных дней к нам в школу приходят ночевать ученики гремячевской школы грамоты, а также и наши сельские ученики школы грамоты, живущие далеко от церкви. Ночуя дома, они не могли бы утром поспеть к заутрене.

Для ночлега мы отводим им помещение второго класса. Они сдвигают в одно полотно школьные скамейки, расстилают по ним два ковра, взятые из комнаты учителя, – бросают в головы вместо подушек свои полушубки и кафтанишки и ложатся все вместе, «мостом».

Сегодня случайно удалось мне узнать, что между нашими и деревенскими установились недружелюбные отношения: наши дразнят гремячевских дикарей.

Я занимался в ближайшей комнате, а они сидели в своей спальне и через перегородку мне слышно было, как они перекорялись.

Посылаю бывшего со мною в библиотеке старшего ученика унять их. Замолкают. Но вот среди общей тишины на всю комнату слышится шепот одного из наших:

– Базулин! Баз-у-лин!

– Да что ты? Ведь не велели «баить«-то.

– Эх ты – »баить!" Разве так говорят, ученик тоже называется. Баить! Ну-ка, прочитай «Отче наш».

– А ты думаешь не прочитаю?

– Знамо нет.

– Еще бы! Я бы прочитал, да А, П. не велел ба... говорить-то.

– Он только без толку «баить» не велел, а уроки сказывать можно, поди хоть спроси его.

Базулин безукоризненно прочел «Отче наш». Наши с напряженнейшим вниманием следили, не скажет ли он вместо «днесь» – «есть», как они сами недавно еще говорили.

– Ну, а 7 да 15 сколько?

– Двадцать, сколько!

– А просчитай до ста.

– До ста нас еще не учили.

– Э! э! Вас не учили, а мы до триста умеем. Эх вы, тоже ученики считаетесь и в ряды с нами становятся еще! (Это в церкви).

– Мало ли что! Вы чай с осени учитесь, а мы всего только три недели.

– То-то и есть: мы учимся, а вам лень.

– У нас училища не было.

– Не было! А теперь выросло что ль?

– Избу у дяденьки Егора сняли.

– Уж и училище только, видел я – назола. Вот у нас так училище, стоит званья.

Бедные гремячевцы не знали уж, что и отвечать на последнее положение. Наших совсем одолел дух гордыни.

Чтобы положить на будущее время конец всяким препирательствам, я вышел и стал «мирить» враждующие стороны и довел своих до сознания, что они худо вели себя в отношении к деревенским товарищам. Я их пристыдил. К концу вечера, смотрю, уж друзьями стали. Ведут оживленные разговоры касательно букваря, картин и какой-то новой железной печки, которую недавно купили в гремячевскую школу, и которою, очевидно, тамошние ученики вздумали было тоже хвастнуть. Наши уж стали сочувствовать бедным гремячевским, и сожалеть, что у них школа плоха. Наконец, утешили их сообщением, что на их школу наши старшие пишут и красивую вывеску: «школа грамоты», – все, дескать, вам полегче будет!

Чрез полчаса их голоса совсем умолкли, и, проходя чрез их комнату, я увидел, что все они уже безмятежно спали на своей общей кровати, дружно обнявшись и прижавшись друг к другу, как птенцы в родном гнезде. «Аще не будете как дети»... невольно пришло мне на память.

7 февраля, вторник. Большое утешение доставило мне письмо Ш-ва, отправленного 26 января учителем в Салмановскую школу грамоты. Я приведу его здесь целиком.

«Вот уже почти две недели, как я в Салмановке. Школу я нашел в самом бедственном состоянии. Ученики плохи в успехах, плохи и поведением. Никакой школьной выправки не имеют, например, во время уроков едят хлеб, разговаривают и позволяют прочие безобразия. Многих трудов мне стоило «образить» их. Я всеми способами старался и стараюсь, чтоб они меня прежде всего полюбили (я-то их еще в школе, на ваших уроках возлюбил). Обхожусь с ними кротко, ласково. Сначала они боялись меня – думали, что я их бить буду, ну а потом они подружились со мной. Теперь уж и не отвадишь их от меня и школы, постоянно толкутся в ней и даже надоедают.

«Квартира школьная, а вместе и моя, очень плоха, Изба старая, худая; двойных рам нет, – холодно. Но главная беда в том, что тесно. Сам я живу так: квартирую на школьных полатах, обедаю, а иногда и чай пью, у старухи-хозяйки в чулане. Она у меня добрая и меня жалеет. Жить бы ничего, да только уж очень скучно, особенно после нашей, школьной-то жизни. Главная беда – школа в деревне, а не в селе. Ведь мы в 7 верстах от церкви. На Сретенье, по причине великой метели, не был у обедни и учеников не водил. Эх, и тоска на меня тогда напала! И вспомнил я про школу. Какое ведь там у нас великолепие в службе-то Божией: когда там живешь, не чуешь, а вот на стороне-то и вспомнишь. Поют ученики все, поет хор, читают ученики звонко, громко, отчетливо. А тут вот сиди, как «вран на нырищи». Скучно, не с кем слова сказать, только и отведешь душу, как сходишь в Аристовку к батюшке. Эх, и человек он хороший! Он меня любит, и я всегда в праздник весь день сижу у него, как в гостях, а поутру на своей лошади и отвезет меня в школу. Он все ведет борьбу с раскольниками и жидовствующими еретиками. Многому он и меня поучает. Дай ему Бог здоровья, я много благодарен ему, а без него пропал бы с тоски по школе. Иной раз так и хочется убежать отсюда, да вспомню ваши поучения к нам и помякнет на душе. Крестьяне меня уважают и зовут в гости – чай пить. Книг у меня довольно, беру у батюшки. На масленицу прибуду к вам и доставлю подробное описание в дневнике своего житья-бытья в деревне Салмановке».

8 февраля, среда. Роспуск. Сегодня у нас в селе громадный базар. На базаре из трех школ скопилось до 300 учащихся. Все они вели себя строго прилично; для наблюдения были поставлены особые надзиратели. Ученики все больше вертелись около книжек и картинок. Книг было много, между ними попадались и порядочные. Спрос на книжку значительно увеличился сравнительно с прежними годами. Школы делают свое дело.

Ученики разъезжаются по домам на масленицу.

– Остался бы ты, К., в школе, сказал я одному из общежитников: зачем домой-то едешь, ведь у вас нет коровы-то!

– Уж мама добьется где-нибудь молочка к блинам, ответил он, улыбаясь.

– Да, подумал я: как ни хорошо в школе, а все-таки не то, что у родной матушки, в родной избушке.

«И дым отечества нам сладок!»

6 февраля. Четверг. Масленица. Школа пустует. Мы, учители, пользуясь досугом, кое-что исправляем. Поправили расшатавшиеся классные доски, счеты, некоторые скамейки и проч. Проверили также наличность книг по каталогам.

Приходил кое-кто из здешних учеников в библиотеку – книжки сменить. Между ними есть один Г. – большой любитель чтения. Он читает книги вместе с отцом. К ним приходят кое-кто из соседей, любителей послушать.

Вечером приехал давно жданный наш ученик, учитель Салмановской школы грамоты. Он крайне рад был повидаться с нами и о многом поговорить «усты ко устам». Он сообщил, что школа, в которую мы его послали, была в совершенном забросе, ученики были страшно дики и невежественны.

Вечером, словно по щучьему веленью, съехались почти все наши учители школ грамот. Мы, скучая без дела, были очень им рады. Они приехали повидаться с нами, с «матушкой-школой», а также и «проститься», ибо дни наступают, «прощеные», хотя мы, разумеется, никогда и не думали ссориться. Гостям мы устроили чай. Самое собрание их само собою получило значение маленького учительского съезда.

Каждый рассказывает про «свою» школу и ее особенности, про свои удачи и неудачи. Меня расспрашивают о разных учебных приемах. Разговор вообще вращается вокруг явлений школьной жизни. Я очень рад, что они оживлены и откровенны. Сижу подле и наблюдаю этот кипучий народ. Ах, как изменила их школа! Каковы они были и каковы стали теперь – просто не верится.

Разговаривают без умолку. Сказываются личные особенности каждого. Вот без конца повествует о своей школе П., известный «говорок», как еще и в школе его звали. Это один из моих любимцев. По складу характера – это человек никогда неунывающий («завей горе веревочкой»), по складу ума – поэт. Он способен быстро восторгаться всем прекрасным и восторги сейчас пытается заключить в стихи. Он учительствует в глухой деревушке, верстах в 20 от родины. С ним живет там бабка Ирина, которую он величает стихами Пушкина: «подруга дней моих суровых, голубка дряхлая моя». Без нее он жить не может. По адресу бабки он написал не мало стихотворений. По его рассказам, живется ему недурно, и он доволен своей долей; только какой-то попечитель-крестьянин докучает ему своими невежественными и нелепыми требованиями. Напр., просит а потом уже и приказывает учить школяров (грамоты) партесному пению, чтобы «победить» певчих соседнего села Явлейки, куда приходом и их деревня. Ну, да это пустяки: священник поддерживает его, а потому серьезных неприятностей быть не может.

Рядом с ним сидит старший брат его Ф. Он – прямая противоположность брату. Про него говорят: «нашел – молчит и потерял – молчит». Юноша серьезный и скромный до нелюдимости. Учился всегда и кончил школу первым. Но на учительском поприще ему что-то не везет. Не потому, – чтобы он плохо знал свое дело, – напротив, он лучший из всех, а потому что он учительствует в своем селе, на родине и не пользуется тем влиянием на учеников и их родителей, как его товарищи, учительствующие на чужбине. Явление печальное, но, к сожалению, не единичное.

– Ты что Ф., ничего не расскажешь нам про свое житье? спрашивают товарищи

– Чего говорить-то! Плохо учительствовать в своем селе. Ребята меня, можно сказать, любят, да родители не жалуют. Вот недавно, один пьяный так ни за что ни про что меня разругал: – ишь ты говорит. умницей каким стал! Да ты из дворян, что ль? Поди еще поучись сам-то!...и пошел и пошел…

– Ну, у нас этого не бывает, заявил брат, меня все в гости зовут по праздникам.

– И меня! и меня! отозвались некоторые.

– Ну, и на стороне, я вам скажу, ухо востро надо держать, заметил Ш., а то вот меня пригласили к А. (не то он барин, не то мужик, только пьяница страшный) – детей на дому учить, и плату было хорошую назначили, 4 руб. на месяц. Я стал ходить, меня там чаем угощают, а потом стали просить, чтоб я водку пил с ними. Я все отнекивался, да только один раз они меня силой вздумали... Ну, и оробел я... С тех пор будет к ним ходить! Бог с вами и с жалованьем-то! Выпей я хоть рюмочку, пропала бы моя головушка.

– Жить бы нам ничего, А. П., да вот беда: книг нет для чтения. Иной раз и времени много свободного, почитал бы с удовольствием, а нет ничего; а не читать опять одичаешь.

– Верно, верно, сказал я: только как же быть? Из школьной библиотеки не могу же я раздавать вам книги, ведь вы их раньше месяца, а то и двух, не вернете. Вот свои собственные могу еще кое-кому давать; а то старайтесь сами заводить свои библиотеки. Вот двое выписали «Приходскую библиотеку», выписывайте и остальные; и дешево, и мило, ведь.

Двое передали мне деньги для выписки им первого выпуска «Приходской библиотеки».

Конец вечера был литературный. Я много читал им разных образцовых литературных произведений и показывал туманные картины! В. И-ч пел с ними канты. Канты – это излюбленное наше пение в минуты лучших настроений.

После ужина и молитвы гости наши уснули, передав мне свои дневники. Завтра почитаю с удовольствием. Я всегда рад этим дневникам и письмам своих бывших воспитанников. Они – лучшие двигатели нашей собственной энергии, лучшая награда и отрада в наших трудах. Уж сколько раз в минуты уныния они ободряли пугливую душу мою.

12 февраля, воскресенье. Народ гуляет. Катаются. Ребятам строго наказано не мучить лошадей долгим и безобразным катанием. Я очень долго сидел у ворот и смотрел на веселящийся люд. Вокруг меня тотчас же собралась толпа ребятишек. Предлагают услуги покатать на своих буланках, но я , не сочувствуя этому бессмысленному занятию, отказываюсь. Взамен попросил их спеть мне что-нибудь. Они с удовольствием пропели «Жавороночка» из «Азбуки хорового пения».

Вечер. Конец суетной масленицы. Очень приятно. Боюсь я этих продолжительных праздников. Ни чем незанятый люд выдумывает много глупостей, ребята смотрят на все это и, по свойству своей подвижной природы, перенимают много нежелательного.

14 февраля, вторник. Сегодня начали говение. У часов и вечери читали ученики по назначению. Всем молящимся нравится чтение разных чтецов: «как колокольчики звенят», говорят старухи. В самом деле, монотонное чтение одного чтеца быстро утомляет внимание, слух делается мало впечатлительным к однообразным звукам. Разные чтецы – совсем иное дело. Каждый уж одним своим голосом обращает внимание и на себя, и на читаемое им.

За вечерней пели «Помощник и Покровитель» – Бортнянского и «Душе моя» – Георгиевского.

К вечерни пришел бывший ученик наш Ш. Отец по нужде взял было его из школы и, отдал в город, в трактирные мальчики. Жаль мне его было: хороший ученик. Теперь почему-то он явился опять домой и в город уж не пойдет. Я спросил его – хочет ли он опять учиться? Он выразил полное желание. Я принял его опять в среднее отделение. Нужно только последить за ним, – не произвел ли на него трактир дурного влияния.

16 февраля, четверг. Молимся. Пришли гремячевские ученики, они тоже говеют с нами. После дневного богослужения мы поочередно занимаемся с ними стараясь наверстывать пропущенное время. Вчера и сегодня учили с ними молитвы перед причастием. Вечером учили их петь с помощью фисгармонии.

Человек пять из старших переплетают книги, главным образом старье чинят. Из деревни Гремячевки пришел столяр Григорий говеть. Я показал ему чертеж нивеллира, приложенный к нашему учебнику по землемерию и попросил сделать. Он взялся сделать. Я дал ему досок и инструменту и он уж работает. Хорошо бы было, если бы точно устроил: весной, вместе со съемкой планов, занялись бы и нивеллированьем. Знание – крайне любопытное и не бесполезное для крестьян.

17 февраля, пятница. Приезжал ученик 6 отделения Ив-кий за книжками. Он говеет дома, в селе С. К ним в избу собирается много богомольцев из деревень. И вот он им устроил чтения. Все, что было у него подходящая он уже прочел им, а теперь приехал ко мне за книгами. Я обильно наделил его Троицкими листками, пусть их назидаются во спасение. И-кий у нас художник-самоучка. Сегодня он привез мне контур Нерукотворенного образа, углем нарисованный на полотне. Работа очень хорошая, да вот он не чает расписать красками и все советовался со мной. Жаль, что я-то еще меньше его понимаю в этом искусстве, а впрочем, попробуем: что-нибудь да выйдет, а худо выйдет, сожжем. Как грустно и досадно бывает давать просящему у тебя хлеба хоть и не камень, а так... ничего не давать.

17–19 февраля. В эти дни мы приступили к двум величайшим таинствам – покаянию и святому причащению.

Почти все время ученики пребывали в школе и если не в молитве, то в духовно-назидательных чтениях и пении.

Хочется глубоко на всю жизнь запечатлеть в юных сердцах и умах глубочайшее уважение к святыне Господней. Это важно сделать именно теперь в дни гибкой молодости: благоухание ранних впечатлений сохранится до старости. Старшие выучили трогательное стихотворение Глинки «Канун пред святым Причащением» (Завтра, завтра в дом Закхея Гость Таинственный придет и т. д.).

Пред исповедью законоучитель, а потом и я выяснили всю важность таинства и убеждали учеников отнестись к нему с полным вниманием.

Благо – все исполняется.

Законоучитель с восторгом отзывается об общем впечатлении, произведенном исповедью воспитанников. Сознательность, серьезность и пламенная, детская вера – вот отличительные черты этой исповеди.

Ну, и слава Богу, коль это так. Имея крайнее желание насадить в детях дух на все полезного благочестия, мы всегда помним об опасности впасть в противоположную крайность, и развить в детях семена лицемерия. Видь это часто бывает.

Суббота. Сегодня сподобились причаститься святых Таин. Святой, таинственный день. Какие все время мягкие, сладостные и благодатные впечатления! К обедне дети пришли все нарядные. Каждому мама нашла и новую рубашку, и поясок «от Угодника» или лакированный ремешок.

В церкви все разделись и смешались как в поле цветы, пестрея разноцветными рубашонками. Пели хорошо и одушевленно. Но вот близится время. «Со страхом Божиим и верою приступите!» Певчие спели «Благословен грядый», ученики пали ниц. Потом встали и запели: «Верую, Господи и исповедую». Это были чудные мгновенья и для слуха и для зрения, нужно было видеть этот религиозный восторг, объявший всю церковь, чтоб составить об нем надлежащее представление. Мысль переносится к первым дням христианской истории, когда христиане совершали свои вечери, пламенея верою...

Служитель Таин Божиих, держа в руках сосуд, плакал от умиления, глядя на юную паству свою, просвещаемую светом Христовым.

Многое пронеслось в его представлении, тревожа и радуя его любящее сердце.

У многих учеников тоже были слезы на глазах, слезы восторга и духовной радости.

«Быть может, Ангел ваш хранитель

Все эти слезы соберет

И их в надзвездную обитель

К Престолу Бога принесет».

В строжайшем порядке, сложив руки крестом на груди, приступили мы все к чаше Христовой.

После литургии ученики поздравили нас, а мы их. Сказано было, чтоб свято проводили время, весь день поучаясь правде Божией, достойно благодаря Господа.

Так кончилось наше говенье, оставив по себе отрадные воспоминания. Очень жалею, что не было иносельских, т. е. почти всего второго класса.

21 февраля, воскресенье. После литургии был молебен Спасителю и Богоматери, затем – лобзание святых икон. Священником было сказано поучение о торжестве православия. В 3 часа состоялось чтение о том же предмете. Ученики пропели «Пречистому Твоему образу», «Заступнице усердная» и много других песнопений, подходящих к историческому смыслу праздника.

После обеда стали подъезжать иносельские. Происходят обычные приветствия. Приезд их, почему-то, всегда радостный день и для них, и для нас.

22 февраля, понедельник. Ученики съехались, кроме Щербакова и Ванина; эти заболели дома и, по рассказам, очень опасно. Замечательно; тяжело хворают только дома, а не в школе.

Очень хорошо теперь на вечерних молитвах. Читаем и поем кое-что из служб триоди постной, как наиболее подходящее к великопостному настроению. Много стало приходить посторонних молящихся, «прихожан наших», как мы их зовем. У нас с ними большая дружба. Благочестивые старушки приносят нам елей для лампады, а иногда и денег на тот же предмет. Некоторые просят помянуть на молитве за усопших имя какого-нибудь родственника. За это общежитникам приносят иной раз поминальное угощенье. Некоторым людям, не знающим в сущности русского народа, все это кажется странным, но мы этого не боимся: в делах веры и благочестия многим кажется юродством и то, что несомнительно есть Божия сила и Божия премудрость, а уж такие вещи и подавно им непонятны. Мы же думаем, что молитвенное сближение прихожан со школой есть одно из желательнейших явлений и одна из существенных задач школы церковно-приходской.

24 февраля, пятница. Вечером зашел в сторожку церковную. Она битком набита деревенскими богомольцами-говельщиками. И у меня, и у воспитанников (в общежитии) было свободное время занять богомольцев чтением, а потому я отрядил к ним чтеца с «Троицкими листками». В 9-ть часов мы установили в первом классе фонарь и пригласили богомольцев посмотреть туманные картины.

Сколько удовольствия мы доставили им! Сколько было пролито слез при взгляде на чудные изображения! Благодарностей наговорили нам без конца. Я объявил, что каждую пятницу или субботу непременно будут читать книги и показывать картины говельщикам из деревни, лишь бы приходили молиться.

Они обещали непременно присылать молиться своих родных.

26 февраля, воскресенье. Приближающаяся весна задает нам новые заботы. Все более и более крепнет желание устроить при школе пасеку. Твердо решили купить пчел. Теперь же, пока, считаем необходимым запастись некоторыми книжными сведениями по части пчеловодства. Читаем подходящие руководства. Ученикам особенно нравится книга г. Кулланды, знаменитого Пензенского пчеловода. Книжка действительно прекрасная. Г. Кулланда чрезвычайно заинтересовывает и, так сказать, против воли втягивает в дело читателя. Изложено руководство несколько необычно: в форме наставлений преподобного Зосимы некоему пчеляку Науму. Хорошо рассчитано на народный вкус.

27 февраля, понедельник. После третьего урока ездил в Гремячевскую школу. Там хорошо идет дело. Особенно мило рассказывали мне сегодня из Священной Истории.

Особенность здешней школы составляет частое присутствие за уроками родителей. Зачем они ходят? Сначала нам казалось, что они ходят просто наблюсти – чему и как будут учить ребят, и стоит ли де еще учиться-то «у нонешних учителев». Оказывается не то: скорее они сами ходят поучиться кое-чему. Мы были бы им очень рады, если б не ужасная теснота школьного помещения. Впрочем, они ведь и нетребовательны: залезет на печку и сидит там часа два, глаз не спускает с учителя и ребятишек.

28 февраля, вторник. После обеда заходил в рукодельный класс. Дело кипит. Девочки под хорошим руководством очень скоро усваивают различную рукодельную премудрость, Они разделены на группы по уменью. В первой группе учатся весь год вязать чулки, варежки и шить простым швом; во второй – вязать шарфы, перчатки и чулки с узорами и просветами, шить «пред иголку» и вышивать в тамбур и по канве; в третьей – вышивать всевозможными способами (шерстями, мишурой), а главное – чем они особенно хвалятся – начинают вязать на спицах пуховые платки. Вяжут также и кружева: на рамах (плетение), спицах, коклюшках и крючках. Глядя на их руки и довольно изящные работы, как досадно становится на то, что у нас девочек учится всего 12, при общем числе их сверстниц в селе 128 человек. Ведь это ужасно! Уж чего мы не делали, как ни уговаривали матерей, – ничего не выходит. «Где уж им учиться, говорят бабы, им прясть нужно, а учиться – это ребячье дело». Не досадно бы было, если бы школа могла оторвать их от какого-нибудь более или менее выгодного кустарного производства, а то ведь – срам сказать – от пряденья поскони, из которой потом ткется ряднина. Мы рассчитывали, что за зиму каждая девочка, школьного возраста, самое большее может заработать на четыре рубля!

И вот из-за этих-то грошей сотни девочек и должны оставаться вне школы. Мечтаем со временем завести станок для тканья сарпинки, не прельстим ли этим матерей? Да нет, едва ли. Бабы удивляют меня своим упрямством и тупостью. У нас в селе проявился года три тому назад какой-то кружевщик и объявил по селу – не желает ли кто учиться кружева плести. И что же? У него стали учиться мужики, а бабы – ни одна. И теперь это искусство держится исключительно среди мужиков, а бабы от рук, отбились. Кроме своей грошовой ряднины (2½ копейки за аршин) ничего не признают. Таков-то народец!

2 марта, четверг. В одном из ученических дневников прочел смешную запись о двух неудачных художниках. Привожу ее. «Рисовать – это дело не простое; оно не скоро дается. Слава Богу – я немножко еще смыслю в рисовании и черчении и за это нередко слышу похвалы. Вчера двое из учеников 2-го класса 1-го отделения тоже было захотели удостоиться похвалы и задумали обмануть учителя и всех. Сказали А. П., что они кое-что рисовать могут и попросили рисовальной бумаги. А. П. поверил и велел им выдать бумаги. Глядим – по утру приносят в класс хорошие рисунки. Показывают всем, их хвалят: «ах хорошо, ай как чудесно! Вот так молодцы! Этак и старшие не нарисуют, даром, что их учат черчению». У художников с похвал вскружилась голова, от радости в груди дыханье сперло... На ту беду зашел во 2-й класс один из маленьких. Услыхав в чем дело, он сказал во весь рот «Они и мне картинку списали; они ведь живо: прижмут к стеклу и сразу сведут»... Ну, что тут было – беда!

– Так вы сводите?

Скоро недостойная их слава на позор им стала...

Одному художнику даже на тетрадке написали стихи:

– «Скажи, сосед, в чем тут причина:

С окна свести я кое-как еще могу,

А от руки – вот хоть убей меня,

Двух линий я и то не проведу?

– В том, отвечал сосед,

Чего в тебе, друг, вовсе нет – в уменье».

Думаю, что впредь этим злосчастным художникам неповадно будет обманывать.

Обманщикам вообще не везет у нас – сейчас выдадут. Объясняется это сравнительной еще целостью духовного склада учеников. Для всякого рода плутней соблазнительна, так называемая, диктовка. Списать с книжки или у товарища и получить хорошую отметку не по заслугам – это самое обычное явление в городских школах. До самого последнего времени проделок такого сорта у нас не замечалось. Только вот сегодня один ученик, бывший реалист, попался в списывании с книги. Изобличили тотчас. Его бессовестностью возмутились все товарищи, до того им казалось нелепым обманывать своего учителя из-за каких-нибудь отметок.

Бывшие горожане – народ крайне нежелательный среди нашей сельщины-деревенщины. У нас найдется бывших городских учеников человек пять, и все, более или менее выдающиеся шалости, обязаны им своим происхождением. Я бы был очень рад избавиться от этих «чужаков», как называет их остальная братия.

3 марта, пятница. Ученики 4-го отделения подали сочинение: «История моего учения». Небезынтересны у некоторых выводы к поступлению в нашу двухклассную школу. Вот, например, что пишет Баюшев: «Мы очень боялись экзаменов. Учительница нам и говорит: «вы дайте обещание на Николу в К-им сходить, пред чудотворной иконой святого Николая помолиться». Мы обещались. 5 мая сдали экзамен благополучно и 8-го отправились в К-им. У всенощной народу было множество и в церкви было все прекрасно. А как запели певчие, я и позабыл, где стою! Ах, Господи! никогда уж еще-то, кажется, и не пели так хорошо. Душа у меня растаяла. Стал я расспрашивать о певчих, мне сказали, что поют ученики здешней двухклассной школы, что здесь уж всех так петь учат. И разгорелось у меня сердце: захотелось сюда, учиться. После всенощной, некоторых странников-богомольцев здешняя матушка позвала ночевать в свой дом. В числе их попал и я. Здесь в кухне, ночью, мальчик, школьник здешний, громко и очень понятно вычитывал житие святителя Николая. Мне очень нравилось его чтение. Стал я его расспрашивать про училище, он мне все рассказал, а поутру и в школу сводил, и все там показал. Ну, с этих пор до самого Покрова у меня только и была в голове К-ская школа. Я полагаю, что это святитель Николай мне привел здесь учиться».

5 марта, воскресенье. Вечером сел почитать дневники учителей школ грамоты. Есть много содержательных и довольно выразительных записей. Перепишу кое-что в свой дневник.

«10-го октября, с Божьею помощью, открыли после долгих трудов и хлопот школу грамоты в мордовской деревне Озерках. Я все лето ходил туда из своей деревни по праздникам и уговаривал мужиков, и по отдельности, и кучками, открыть школу и взять меня в учители. Согласились, наконец, мордва. Наняли кое-какую избенку и мы совсем было уже хотели ученье начинать, если бы не помешал изменчивый хозяин избенки. Дня четыре тому назад пришел и говорит: «я раздумал избу под училище отдавать, под литейный сдам, ищите себе другую фатеру». Взяло меня горе, побежал я к умному и богатому крестьянину В. А-чу, говорю – так и так. Рассердился и он, – он ведь попечителем у нас. Долго мы тужили, да Господь, знать, все к лучшему ведет. Вместо убогой избенки попали мы в каменные хоромы, сняли за 20 руб. большой каменный дом, и там уже теперь устроились. Три дня я с Н. строгал доски и прилаживал из них столы. Сегодня приезжал священник и отслужил молебен. Батюшка после молебна увидел мою библиотеку, поворочал ее и сказал: «ишь ведь какой ты любознательный: что книг-то».

А вот из дневника другого учителя: «Приходит утром В. и плачет, книжки сдает. Спрашиваю: что ты?

– Мне тятя учиться не велит.

– Почему?

– Молотить, говорит, будем.

– Ну, какой ты молотильщик; это напрасно твой тятя выдумал. Погоди, я уговорю его, сбегай-ка за ним.

Пришел крестьянин П. И.

– Какой, говорю, он тебе, П. И-ч, молотильщик, ведь ему 9-й год.

– Да натужно с бабой-то двоим, хоть солому будет откидывать.

– Пустое, пустое! Лучше я сам после обеда приду тебе пособить и мальчик-то твой после ученья прибежит, авось мы оба-то больше с ним сделаем, чем он один во весь день. П. И. законфузился, ему как будто стыдно стало, что я пойду к нему молотить. Благодарит и мальчишку оставляет; а мне тоже стыдно стало, что меня уж за такого барина считают, которому и молотить не можно, а потому я после обеда тотчас отправился на гумно, да так-то намолотился, что П. И. не знал, как меня и благодарить; ужинать к нему ходил и ел за труды яичницу. Теперь мальчик уже будет учиться непременно. Слава Богу за все».

5 марта, воскресенье. Вечером было назначено чтение для учащихся. Читали прекрасную книжку сочинения Томаса Билла, о солнце. Перед чтением смастерили из телеграфной проволоки и бумажных шаров, покрытых золоченой бумажкой, самодельный теллурий. Разумеется, о точности не могло быть и речи, но суть дела все-таки пояснялась довольно наглядно. Особенно наглядно выходили фазы луны. Теперь, надеюсь, поняли, – как это «серпик» на небе выходит.

6 марта, понедельник. Ездил в Гремячевскую школу, взглянуть на занятия. Все идет своим чередом. Очередной ученик-учитель довольно стройно выучил учеников петь: «Кресту Твоему»... В воскресенье на выносе креста, значит, и они примут участие в общем пении.

8 марта, среда. Базар. Хотим попробовать открыть книжную торговлю. Я для опыта выписал несколько книжек на свои деньги и сегодня посылал их продавать на базаре. Очень сильное соперничество представляют местные книгоноши-никольщики. Они продают хотя и гнило, зато дешево. А мужичек больше на объем книжки смотрит, когда ее покупает. Торговать я поставил одного мальчика, кончившего школу. Сначала дело шло плохо. Но под конец базара его кто-то попросил почитать книжечку. Он почитал, книжку купили, и таким образом еще восемь штук продали.

Покупатель судит, верно: – нужно узнать товар, чтоб его покупать; ну, а как его узнаешь, коли не прочтешь иль не услышишь доподлинно, что такое в книжке написано? Узнал и купил. Явление это задало нам задачу, над которой стоит подумать. Хорошо бы на базаре устроить какую-нибудь читальню-лавку что ли, и пусть бы там и читали, и слушали, и покупали. С будущего года нужно постарательнее проводить в народ хорошую книжку, хотя бы и путем торговли. Я думаю, хорошо будет устроить при нашей школе склад, а учителям школ грамоты (нашим) выдавать книги для продажи в их селах и школах. Об этом необходимо переговорить с нашим братством, там теперь богатый склад книг для торговли.

10 марта, пятница. В школьном саду начали рыть колодезь. Вот бы радость была у нас, если бы показалась водичка. Сад был бы обеспечен, а то бочкой не навозишься.

11 марта, суббота. Тревожные минуты пришлось пережить сегодня. Пять человек общежитников, отправились в баню, сильно угорели. К счастью – один из них имел еще силы дойти до нашего дома и объявить о случившемся в бане.

Мы все бросились в баню и глазам представилась ужасная картина: трое валялись на полу без чувств. Тотчас мы перенесли их к себе в дом и приняли все меры к освежению их. Через час они пришли в сознание, но их била еще сильная лихорадка. Весь вечер мы провозились с ними, и насилу-то они оправились. Дело уладилось благополучно. Но чего стоили те ужасные минуты какого-то смертельного ужаса, когда мы переносили угоревших. Виноват во всей этой неприятной истории школьный сторож. Он должен был явиться в баню раньше всех и освидетельствовать – нет ли там угара, а он куда-то исчез на это время и ученики пошли без него. Конечно, и они не имели права идти в баню без приглашения сторожа, но – пошли, и вот как жестоко поплатились за нарушение существующего порядка.

12 марта, воскресенье. По праздникам приезжает к нам всегда много больных, а сегодня они меня совсем заполонили. Положительно целый день я провозился в своей аптеке, и если б не мои помощники, то хоть беги... Вот что значит деревенская глушь, настоящий медвежий угол! Едут ко мне, учителю, лечиться; значит, уж нужда вопиющая!...

Вечером было обычное чтение для народа. После ужина ученики играли в фанты. Игру эту они давно завели. Это у нас своего рода олимпийские игры. Становится один в серединке, остальные садятся кругом. «Водящий» или стоящий в средине придумывает в сжатых и точных выражениях какой-нибудь вопрос из учебных предметов, за тем бросает платком в кого-нибудь из товарищей и задает свой вопрос. Намеченный должен возможно быстрее в сжатых словах ответить: если замнется, то за него ответит тот, кто скорее сообразил (перебьет его). В таком случае неудачник становится в круг на место своего предшественника и продолжает в том же роде. Нужно видеть игру, чтоб составить себе представление, какая происходит напряженная работа мысли, какая овладевает всеми внимательность к задаваемому вопросу. Требуется «держать ухо востро»: и соображение требуется, и память, и на словах осторожность и точность. Для нас, учащих, тоже не бесполезно понаблюсти игру. Она показатель среднего уровня развития и успешности учеников; кроме того, благодаря этой игре, мы безошибочно можем отличить, так называемого «зубрилу» от способного ученика. «Зубрило» сидит, «словно пойманный», как говорят ребята, не обладая прочною памятью и быстрой сообразительностью. При некоторой сухости, игра все же не теряет духа игры, по крайней мере, играющим-то она очень нравится. А в долгие зимние ночи чем позабавиться иной раз после ужина?

19 марта, воскресенье. В одном из дневников натолкнулся на нечто философское. «Я вечером был погружен в глубокую думу. Мне представилась вся моя жизнь, все мои дела и худые, и добрые. Тут я заметил, что худые деяния владеют человеком много сильнее. Я, например, припоминаю какие-нибудь нехорошие события, бывшие, чай, лет десять тому назад, т. е. когда мне было года 4–5 Добрых дел что-то не припомню, а гадких много помню. Из сего нужно понять что всячески надо удалять детей от дурных примеров, потому что худое долго помнится.»

Мне нравится это самоуглубление и мышление не по заказу. Этим и хороши дневники.

21 марта, вторник. Набивали парники навозом. У нас каждый год бывает парниковая выгонка некоторых растений. Нынешней весной вздумали шире развить это дело. Ученики каждый раз очень нежно ухаживают за ранней зеленью; немало и дивятся на всю эту невидальщину.

Завтра отпуск на пасхальный отдых. Вечером предстоит подсчитать долги за содержание и сделать другие расчеты.

27 марта, великий понедельник. Начали говеть во второй раз. После обедни ученики пришли клеить фонари. Теперь это для них самое любимое занятие. За работу я даю им по листику фонарной бумаги; из нее они делают фонари для себя, чтобы ходить с ними к богослужениям страстной недели (ночью). Красивое зрелище открывается каждый раз в великий четверг, когда пойдет народ от страстного стояния. Разноцветные огоньки рекой разольются по улицам, отмечая учеников в толпе народа.

29 марта, среда. Большой базар. Распродали все свои книжки. Теперь можно сказать, что хотя и не бойко, а все-таки торговать книгами можно. Надо устроить какую-нибудь лавочку, а то под открытым воздухом – не всегда удобно торговать.

1 апреля, великая суббота. Святые дни, полные дивных великих священных воспоминаний. Школа усердно посещаете церковь. Внебогослужебное время ученики проводят в приготовлениях к украшению церкви, в чистке церковной утвари. Самое подходящее для них занятие. После обеда начали развешивать фонари. Нарядили они свою родную, бедную до убожества церковь, сели и любуются, и ждут не дождутся Светлого праздника. Тогда они зажгут свои фонари и засияет родная небесной красой, и труды их будут оценены всеми по достоинству.

В 6 часов заблаговестили к чтению Деяний Святых Апостолов. Читают ученики и грамотные крестьяне.

2 апреля, Пасха Христова. Светозарная ночь светоносного дня.

Какое хорошее настроение, – благодатное, радостное. Оно у всех таково. Внешняя красота и величие праздника в нашем приходе многим обязаны и школе. Школа украсила храм снаружи, она же торжественно стройно воспевала весь день Пасху Божию спасительную. Самое собрание множества детей чистеньких, приличных, с осмысленным радостным выражением лиц, уже настраивает душу на хороший лад. Стоило понаблюсти величественноумилительную картину выхода с иконами из северных дверей. Многие до слез умилились, когда Целый сонм детей стройно, звучно в морозном воздухе пробуждающейся природы, как бы «едиными усты» воскликнул: «...и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити» Именно, именно чистым сердцем!...

В конце утрени ученики христосовались со своим батюшкой в церкви, а с учителями в школе после обедни. В школе прежде всего мы торжественно и громогласно пропели «Христос Воскресе». Гулко пронесся этот гимн Воскресшему Господу по всему зданию школы, как бы возвещая «радость велию» и этим картинкам, приветливо смотрящим из своих рамок, и этим книжкам, выглядывающим из шкафа, где и они словно отдыхают от беспокойной своей должности.

3–5 апреля. На проталинках начинаются игры: в чижик, в бабки, в городки, в лошади.

Законоучитель очень доволен хождением с молебнами. За каждым молебном поет хор. Поют пять учеников богоносцев, к ним почти в каждом доме присоединяются 1–3 из учеников, детей семьи и, таким образом, получается с причтом человек 10 поющих молебен. Это не то, что один псаломщик.

6 апреля, четверг. «Большой собравшися гурьбой», ходили в лес посмотреть пробуждающуюся природу. Нет, скучно еще в лесу. Жизнь, впрочем, уже начинается. Ребята ухитрились где-то набрать цветов и преподнесли мне целый букет из подснежника и черногорки (adonis vernalis).

Скоро и празднику конец, и начнется ученье. Но, весеннее ученье – веселое время в нашей школе. Скорее бы оно наступило.

6 апреля, четверг. Приезжали двое иносельских учеников – христосоваться. Спасибо им за память. И хорошо же провели мы день! Устроили чай и часа два читали кое-что из только что полученных журналов. Так с большим удовольствием прочли в «Страннике» статью – «Новый человек в деревне»

Это – крайне нежелательный, но все же нарождающийся тип крестьянина, развинченного в своих устоях дешевою городскою цивилизацией и зараженного притом еще штундой в немецких колониях на Волге. Впечатление осталось тяжелое, но поучительное. Затем, в том же журнале – «Озарение», рассказ крестьянина-садовода о том, как замотался он в городе и уже погиб было в нравственном отношении, и как одно случайное обстоятельство «озарило» его и он вернулся в деревню, принялся за соху, остепенился, развел сад и пчел...

Этот рассказ в нашем вкусе, он ободрил нас.

Наш идеал – крестьянин-земледелец, просвещенный в доступной степени христианскими понятиями. Под влиянием этой статейки, окончив чтение, мы пошли в школьный сад – предмет наших нежнейших попечений и самых светлых упований – посмотреть, как он пробуждается от долгого зимнего сна. Осмотрели сад, заглянули в парники, и уселись, на школьных ступенях, мирно беседуя о красоте наших скромных сельских занятий, в частности о садоводстве и пчеловодстве.

10 апреля, понедельник. После Пасхи съезжаются недружно, по причине ужасной распутницы. Большинство из прибывших приехало верхами.

Начались наши весенние садовые работы. Решили разбить весь сад на участки, по 3 квадратных сажени в каждом, дать каждому по такому участку, и пусть он употребит все старание на его обработку (главным образом перекопка в два штыка имеется в виду). Сегодня же геометры размежевали цепью участки, и после обеда все приступили к работам.

Возмущают меня каждую весну овцы. Дело в том, что пока эту непутную скотину не выгонят в поле стадом, пасти ее заставляют ребят, вследствие чего ученики начинают опускать классы. Вот и сегодня семерых не было. Такая право досада! А ничего не поделаешь. С точки зрения крестьянина причина-то вполне уважительная.

11 апреля, вторник. Сегодня – «Радуница», поминовение усопших. Дни общего поминовения или «родители» для нас имеют особое значение. Школа стоит «на костях», на старом кладбище. Правда, кладбище это давно уже забыто и лет 60 на нем уже никого не хоронят, но на «родители» все же служится общая панихида.

Школа, так сказать, обязана своим местоположением почившим предкам, и мы считаем священною обязанностью возглашать на молитвах им «вечную память». Сегодня после первого урока все воспитанники и мы вышли в сад и дождались священника – петь панихиду. Очень красивое впечатление получилось от этой панихиды. Весна, голубое небо, пробивающаяся зелень, звучные молодые голоса, трогательное «Со святыми упокой» и радостное «Христос воскресе» – все это слилось в одну чудную гармонию, вызывало в душе упование, надежду и любовь, любовь к живым и мертвым.

На следующем же уроке я велел, старшим описать эту панихиду. Описали очень живо, но многие с грустным оттенком.

12 апреля, среда. За зиму накопили немало сведений по практической геометрии, теперь хотим их приложить к делу. Сегодня одновременно двумя способами точно сняли план нашей школьной усадьбы. На плане будут обозначены не только здания, но и дорожки, и деревья, и грядки, и все это на точном расстоянии.

Усиленно перекапывают землю. Некоторые участки уже засеяли фацелией, люцерной и клевером – медоносные травы – в виду того, что завтра нам привезут пчел, и мы хотим помочь им в собирании «взятка».

17 апреля, понедельник. К нашей усадьбе прибавилось еще 94 квадратных сажени. Крестьяне уступили нам дорогу, и они же загородили нам сад, – и на новую межу перенесли старую городьбу. К нам отошла низинка, долок и мы хотим засадить его вербой, столь любимой пчелами. После обеда мы и отправились за нею ватагой, человек в 70. Развеселая прогулка. Выкопали-то мы мало, потому что в лесу еще очень сыро, но зато сколько удовольствия получили! Ах, весело весной у нас, да еще в близком общении с таким народом, как полные прелести крестьянские ребята.

По дороге много живописных холмов. Ребята сейчас же сравнили их с Кавказом. Через одну гору пришлось нам перебираться на противоположный склон. Можно бы, конечно, сделать это очень просто – лезь себе да лезь. Но как же это можно, просто-то всякий сумеет... Слышу, что-то затевают.

– Ты будь Шамиль. Вот тебе Гуниб-гора. Отправляйся с черкесами на вершину, а мы вас штурмовать будем.

– Идет! Мигом разделились на черкесов и русских.

– Эй, черкесы, вы, у кого картузы, отдайте Русским, а у них шапки возьмите, а то в картузах черкесам не полагается.

Моментально переменялись фуражками и Шамиль с армией летел уже к вершине горы.

– Гуниб-гора – высокий гора. Я сижу на вершине; вы под горой, попробуйте-ка взять нас, кричит самозваный Шамиль.

– Ребята, вперед! Ура! скомандовал новый Барятинский.

Победоносно атаковали Шамиля, и он с позором принужден был сложить свою шапку у ног победителя... Двигаемся дальше. Идут оживленные разговоры, слегка припоминается история. Вдруг... заяц! «Держи его, лови его!!» И вся моя армия двинулась за несчастным зайцем. Думаю, что последний от роду не испытывал такого ужаса, как в этот день. Смешнее всех старшие. В разного рода экскурсиях они всегда держатся около меня и стараются вести себя как можно серьезнее, как большие, которым более к лицу вести, например, рассуждения о вращении земли, откуда родники берутся и почему земля имеет неровную поверхность и подобные умные разговоры. В нынешний раз, разговоры вращались в области истории и географии Кавказа. Кто-то, глядя на бурную речонку, читал из Лермонтова:

Как в трещине, жилище змея,

Бежал излучистый Дарьял.

И вдруг, о стыд! В решительную минуту испытаний единому, а потом уже все неудержимым потоком прянули за зайцем. Все бегают, кричат, а заяц уж за тридевять верст!... Как не посмеяться от души. Не унимать же их. Вреда никому нет, а зайцу всего менее. Когда все успокоилось и все вернулись ко мне, я подшутил немножко над старшими. Застыдились бедняги чуть не до слез...

О милые дети! Играйте на воле:

На то вам и красное детство дано!

Резвясь, незаметно дошли мы до часовни святого Илии пророка. Часовня эта построена в чудной местности, на сильном горном ключе. Здесь, по преданию, явилась икона пророка Божия, а посему часовня эта пользуется большим уважением в народе. И часто в засуху, в душные летние ночи здесь мерцает лампада и стоят коленопреклоненные старушки, усердно моля пророка отверзти небо своим заступничеством и дать дождь земле жаждущей.

– Вот и Илия великий! возопили младшие.

– Совсем это не Илия великий, а только часовня в честь его, с достоинством заметил кто-то из старших.

Придя к часовне, мы сняли шапки. Всем поместиться в ней не было возможности, а потому большинство осталось у входа. Зажгли лампаду и, перекрестясь, стройно запели: «Во плоти ангел»... – (тропарь святому пророку Илии). Вышло это чудо как хорошо. Священная тишина часовни, старинные лики святых икон, трепетное журчание горного ключа, мелодическое пение детей, весна, – все это высоко наволи, мои старшие оставляют меня. Сначала един постраивало душу, унося лучшие ее порывы куда-то горе в края беспредельного света!

Испили, свежей горной водички, отдохнули; один из учеников 4 отделения подробно рассказал всю историю об Илии пророке, и пошли с миром восвояси.

Хороши эти прогулки. Будем теперь в часы досуга, почаще сюда ходить.

Вечером сажали вербу и смородину на школьной усадьбе… Во время этой работы вдруг раздается крик: «вода! вода!». Где вода? что за вода? Оказывается, что это в колодце, который уже давно, давно роют. Я думаю, Христофор Колумб не так обрадовался крику: «земля!» – как мы этому желанному и долгожданному словечку. Слава Богу, теперь наш сад обеспечен в самом главном. Правда колодезь будет в 10 саж. глубины, ну да рабочих-то рук нам не занимать.

18 апреля, вторник. Ездили с В. И-м (второй учитель) в деревню Гремячевку потолковать насчет пчел с одним старичком. Посидели у него долго и собрались домой. Идя мимо школы, увидели там ребят. На дворе было 8 часов вечера. Заходим.

– Вы чего здесь?

– А мы видели, как вы проехали, ну, мол, значит, и в училище придут. Мы с Никиткой и собрали всех.

– Ну, коли догадались, так молодцы. Чего же бы нам сделать?

– Давайте петь. Мы теперь много умеем: «Пасху красную», «Светися, светися», еще «Приспе день светлаго торжества» (тропарь святителю Николаю велено было выучить в виду престольного праздника 9 мая).

– Коль знаете, так давайте петь. И мы все сказанное пропели. Под окнами собрались слушатели. Поэкзаменовали ребят кое в чем и простились было.

– Нет, мы вас в поле, до часовенки проводим.

И они толпой побежали впереди нас. За деревней мы ехали тихо и все беседовали... Уже совсем вечерело, как мы расстались.

– Ну, теперь Господь с вами! А вы к нам «жалывайте!» пропищал Парфинька, самый маленький из них; и они убежали. Долго еще слышалось в вечернем воздухе, как они пели дорогой: «Приспе день светлаго торжества», и мелодичные, святые звуки далеко разносились и замирали в родимых полях. Мы ехали, задумавшись.

– Да, если еще не «приспе», то приспевает этот светлый день, когда взойдет и наше русское солнышко просвещения, сказал мой коллега.

А на горизонт выползла из-за лесу золотая луна, заливая все серебряным светом.

– «Разгоняя тьму искушений и бед...» едва донеслось до нас и замерло в пространстве.

19 апреля, среда. Классные занятия идут своим чередом. В эти дни, благодаря овцам, некоторые малыши стали было опускать классы, но теперь стадо выгнали и порядок в нашем стаде восстановился.

Теперь другая беда – козны (бабки). Как с ума сошли эти первоклассники, – постоянно играют, а потому и уроки плохо учат. Что с ними делать? Запретить? Но это почти невозможно. У них руки зудят, если они денек не поиграют. Всякого рода запрещения мы налагаем только тогда, когда уверены, что они могут быть всеми исполнены обязательно, а в данном случае разве уследишь? Игра будет производится украдкой, тайно, а это уж еще хуже и, разумеется, совсем не в интересах правильного воспитания.

Из географии был последний урок – железные дороги России. Целый час сегодня мы ездили по карте (и сухопутьем и водой) и изъездили матушку Русь и вдоль и поперек. В конце урока я сделал общий обзор всего пройденного и показал, чего они не знали и что стали знать, чем они были и чем они стали, и сделал надлежащий вывод в пользу знания вообще.

Вечером имели продолжительный разговор о значении профессионального образования, по поводу книжки, читанной одним из воспитанников – «Очерки нравов и быта финляндцев».

22 апреля, суббота. Дело близится к экзаменам. Начались усиленные повторения. Я бы очень желал серьезного экзамена, чтоб он вполне соответствовал тем трудам, какие несут ученики.

Церковным духом напитана школа, как губка водою. И имею основания думать, что все это совершилось естественно, а не искусственно или насильственно как-нибудь. Как губки свойственно впитывать воду, также, думаю, естественно и наивной душе православного мальчика «поучатися в законе Господнем день и нощь». Теперь, сидя в саду, ребята распевают что-нибудь духовное. Кто их заставляет? Мы «заставлять» вообще не любим. Они знают много всевозможных гимнов и песен, да вот же не поют их, а если и запоют, то большею частью по чьему-нибудь внешнему желанию.

Превосходно они пели сегодня стихиры воскресны и догматики. Заслушались и мы, сидя на балконе, заслушалась и целая толпа крестьян, возвращавшихся с тяжелых полевых работ; долго стояли они у школьной ограды, «позабыв тревогу и тяжелый труд»...

23 апреля, воскресенье. Тезоименитство Государыни Императрицы. После обедни был по обычаю наш маленький парад, который состоит в том, что ученики, выстроившись рядами, поют гимн и кричат «ура!» в честь Высочайших Особ. Вечером была иллюминация. На балконе певчие пели гимн и много хороших народных Песен, изданных известным А. А. Архангельским. Трудно придумать, что-нибудь целесообразнее этого издания. Ну, что в самом деле петь немного образованному крестьянину. Не арии же из «Демона» или «Русалки?» не романсы же, которые совсем не для него писаны? Остаются трактирные и свои исконные, полные смысла, чувства и поэзии песни. Разумеется последние. Г. Архангельский хорошо это понял, и выбрал самые выдающиеся, так сказать, перлы народного творчества и по смыслу, и главным образом по гармонизации и, сгладив некоторые неровности, издал их в свет. Желаем им самого широкого распространения и внимания со стороны народных учителей.

Я уже не раз имел случай убедиться, как любы эти песни настоящим то черноземным, крестьянам.. Вот и сегодня слышу в толпе:

– Оказия! Как это у них приятно выходит. Ведь и мы будто эдак же поем, да того что-то нет у нас. Строю у нас не хватает. И где это они выучили? Ведь песня-то ай-ай старинная.

25 апреля, вторник. После обеда забрели к нам в сад калики перехожие (вернее калеки). Весной у нас это – обычное явление. Они все стягиваются в богатое село Промзино на богомолье 9-го мая, заходят по дороге и к нам. Их было четверо. Много спели они нам кантов и даже былин святорусских. Пели довольно стройно, а главное умильно. Ученики плотным кольцом окружили певцов и, не пророня звука, слушали их. Почему это так? думалось мне. Уж не музыка же их пленила, в сущности совершенно наивная, как и слова. Нет, что-то стихийное сказывается в этих звуках, что-то слышится родное... Прекрасная пустыня – мать родная, жизнь, чуждая мятежа мирского, – вот преобладающие мотивы этих песен, а эти мотивы вечно пленительны для простого русского православного человека. Некоторые из известных кантов я велел пропеть ученикам. Они спели превосходно, заслушались и немало дивились сами калики; но по-моему, того поэтического, мягкого впечатления уже не получилось. Большое значение имеет, кажется, и самая личность певца. Недаром в старину был особый цикл «сказителей», «скоморохов» и «гусляров».

Недаром и говорится в одной былине!

«А и всякий бы то молодец пропел,

Да не всякому то Бог велел».

1 мая, понедельник. Экзамены мы решили произвести во всех отделениях, не исключая и школы грамоты. Сегодня экзаменовали учеников Гремячевской школы грамоты по всем предметам, а наших (1 отд.) только по Закону Божию. Ничего! знания в общем весьма утешительны. Особенно Гремячевцы радуют. Всего-то 2½ месяца учились, а уж умеют читать и писать, и довольно складно рассказывают из Священной Истории.

От них сугубая радость. Радуют и ученики, радуют и учителя их: ведь там все время занимались ученики 6 отделения нашей школы. Выходит, что учителя-то они порядочные и дело могут вести не хуже многих.

2 мая, вторник. Экзаменовали с 1 и 2 отделения по русскому и славянскому языкам и арифметике. По первым двум предметам отвечали блестяще, ну, а за арифметику нельзя похвалить. Мало сознательности в действиях. Делают задачи и вычисления как-то торопливо и непоследовательно, словом – сказывается отсутствие метода.

Вечером сделали кое-какие насаждения в саду. Но что всего замечательнее – сами вычистили все трубы от сажи. Трубы давно были не чищены и топить становилось не безопасно, а пригласить было положительно некого; вот мы и вычистили их сами. Конечно, это такое пустое обстоятельство, что не стоило бы и упоминать о нем, но оно меня заинтересовало немножко. Дело в том, что звание трубочиста почему-то считается у нас крайне обидным и унизительным, и редко найдется охотник чистить чужие трубы. Такой же взгляд и у учеников. Когда и пригласил их чистить, то они, хотя и не отказались, но все же сильно сконфузились. Зная их мысли, я сказал им многое в защиту трубочистного дела, как и всякой чистки вообще. Я старался выяснить, что только наша дикость и невежество способны внушить ложный стыд к такому весьма серьезному по своим последствиям делу. Ну, трубу вычистить стыдно, говорю я, а спалить дотла свой дом и соседей (как это было у нас в минувшую пятницу), не стыдно? Стыдитесь только порока, а труда честного, хотя и черного – никогда. За мной! Все двинулись с радостью за мной, но я выбрал только троих и отлично вычистил с ними трубы. Теперь эти трое довольны тем, что одним практическим знанием у них больше.

Вечером. Завтра у нас большое торжество, начавшееся еще сегодня со всенощной: престольный праздник и всенародное чествование чудотворной иконы святителя Николая.

С 10 часов дня стали стекаться толпы богомольцев. В три часа начался акафист и затем крестный ход в часовню на роднике, где, по преданию явилась святая икона. Народу у всенощной было такое множество, что «яблоку упасть негде», даже и ограда-то полна была. Странние богомольцы дивились на нашу школу (здание) и на сад: как это все в нем разделано чисто, а на грядах земля даже просеяна.

За богослужением предстояло показать, так сказать, внутреннюю школу – учеников и их знания в чтении и пении. Это ведь очень важно, потому что богомольцы пришли со всего округа, верст за 50–70. Что услышат они в нашей церкви, далеко разнесут, а это не безразлично и в интересах школы. На Николин день мы как бы сдаем публичный экзамен в церкви пред лицом православного народа. Ну, и слава Богу, и честь всем, принимавшим участие в торжестве – чтецам и певчим: показали себя отлично. Пели 40 человек превосходно с канонархом, а чтецы правили почти все наизусть.

Интересуясь народным впечатлением, я прислушивался после всенощной к разговорам в толпе,

– Ну и диковина, братцы мои! ну и служба у них! Вот так ребяты, ай-ай учены. Они чай, поди любого дьякона перещеголяют.

– Да, наука здесь настоящая.

– А поют-то! индо не чуешь: жив ты, аль помер; так бы всю ночь не соскучился в церкви. Ну, привел Господь да Никола Милостивый!...

Разговоры в подобном тоне слышались чуть не каждой кучке народа. Это хорошо.

9 мая, вторник. Никола. Праздник удался как нельзя лучше. Народ получил полное духовное удовлетворение и в благодушном настроении разошелся по домам. Мы очень рады, что наше незначительное село является каким-то маленьким религиозно-просветительным центром всего нашего захолустья. К нам ходят и молиться, сюда же едут и учиться... Да почиет же благодать Божия, молитвами святителя Николая, над школой нашей. И пусть церковь и школа разгонят мрак народного невежества и, просвещая сердца и умы, всех достойно соделают чадами избранного стада Христова.

На сегодняшний же день (весьма некстати) был назначен выпускной экзамен ученикам 1-го класса. Председатель комиссии очень щедр: поставил чуть ли не всем пятерки. Правда, отвечали ученики хорошо, но все-таки, сверх обычая, были что-то вялы. Вероятно потому, что завидовали своим более счастливым сверстникам, которые не томились на экзамене, а гуляли теперь по ярмарке, щелкая подсолнухи... Вполне сочувствую.

10 мая, среда. Мы, учители, ездили сегодня в Жадовский монастырь, верстах в 18 от нашего села – переговорить с о. настоятелем насчет задуманного нами паломничества в этот монастырь всей школой для поклонения чудотворной иконе Казанской Божией Матери. О. игумен любезно предложил нам свои услуги, обещал накормить и напоить всю нашу братию.

Спасибо ему. Теперь будем готовиться. Думаем, что удобно будет отправиться в день Вознесения Господня.

21 мая, Вознесение. Проливной дождь все утро. Мечты наши о путешествии в монастырь рассеялись. Все страшно огорчены. Ребята были уже совсем на взлете. Часов с 12 погода быстро изменилась к лучшему. Тучи рассеялись. засияло солнышко, стало тепло, одним словом – настоящий весенний день. Загудели ребята, как пчелы. Вижу толпами бегут к школе, а потом ко мне. Просятся. Я было не решался, боясь грязи и слякоти, но они не отступают и обещаются идти где-то луговой дорогой, где грязи нет. Разрешение дано, но только более взрослым, их и набралось человек 60. Мигом собрались, захватили провизии и с сумками собрались у церкви в ограде. Пришли и многие из родителей. Я сделал наставление, как и где идти и как вести себя дорогой.

– Ну, с Богом!

Все сняли шапки, помолились на церковь, потом выстроились рядами, запели: «Заступнице усердная» и радостно зашагали в желанный путь. Часа через два отправились и мы: законоучитель и трое учителей. Описание этого интересного путешествия продолжаю по ученическим описаниям.

«Мы все собрались и пошли. Шли весело, радостно, шибко. Всем хочется излить горячую молитву пред благодатным ликом Царицы Небесной. Особенно же хочется этого мне, потому что я никогда не был в пустыне (монастыре), дома меня не пускали, боясь, что я не дойду пешком, а лошади у нас нет. Дорогой мы сначала пели, но пройдя верст 10, стали уставать, было жарко, во рту сохнет, тут уж не до пения. Идем лесом. Как прекрасно-то, Господи! Как чудесно нарядилась земля, как поют разные птички! Мы все радовались, глядя на красу мира Божьего. Еще до леса мы разбились на партии, кто посильнее ушли вперед, а мы, малосильные, шли не торопясь позади. В лесу дорога раздвоились. По которой идти? вот задача. Испугались даже мы, сидим и думаем да поджидаем еще партию, которая позади нас идет. Вдруг один мальчик потянулся сорвать цветок и увидел палку, а на ней бумажка приколота. Смотрим – на бумажке написано: «Идите по этой направо! Жаркевич». Это написал наш товарищ из партии, которая здесь раньше прошла.

Вот умница-то! Теперь мы ободрились и смело зашагали вперед. Идущим позади нас мы оставили много надписей куда идти и даже на песке написали крупными буквами. Лес редеет. Показалась деревня Филатовка. Мы ей очень обрадовались. Там есть родник хороший, мы на нем закусим и отдохнем, как следует. На роднике мы захватили и прежнюю партию учеников. Они отдыхали. Уж как же мы и обрадовались им, разговоров-то сколько, будто год не видались. Закусили, отдохнули и дальше пошли уж вместе и опять пели. Идем все дремучим лесом. И вдруг из-за синего леса нежданно сверкнули кресты и золоченые главы честной обители. Мы остановились и стали молиться. Слава Тебе, Владычица, что благополучно донесла нас до святой Твоей обители. Усталость пропала, дружно прибавили шагу и вот мы уже у святых врат».

Чудное зрелище открывалось. Монастырь поражает издали своим величием, благоговейно настраивается душа. А вон по горам точно живые цветы бегут наши паломники. Как они рады-то? Как они молоды-то и непорочны! Иначе бы не бежали так... Из монастыря нас заметили и часть братии вышла навстречу вместе с другими богомольцами.

Отдохнули наши паломники, умылись и отправились ко всенощной. Правили службу 8 июля Казанской Божией Матери. Несмотря на усталость, пели и читали превосходно. Многое читали наизусть. Братии наше пение и чтение понравилось.

«По окончании всенощной пошли мы в алтарь по одиночке – принимать благословение от о. игумена Макария. Он всех нас благословил и каждому сказал какое-нибудь ласковое слово. После этого из алтаря вышел наш батюшка и сказал нам следующее поучение: «Ну, дети, цель вашего путешествия перед вами. Вы видите эту святую икону, от Бога прославленную разными чудесами. Смотрите – как благочестивые люди изукрасили ее золотом и каменьями самоцветными; вся она сияет как будто светом небесным. Что же вы-то ей принесете? Вы не имеете ни злата, ни серебра, ни камений; но принесите чистую, усердную вашу детскую молитву, помолитесь пред пречистым образом со слезами. Владычица Небесная примет молитву вашу, как принял Сын Ее от бедной вдовицы две лепты». У многих из нас были слезы на глазах от батюшкиной речи. Все мы поочередно стали прикладываться ко святой иконе. Я отошел в уголок и усердно от всего сердца молился: «Владычице, помози на ны милосердовавши. Все тут мне на ум пришло: и домашние, и школа, и все скорбящие и озлобленные. Помилуй всех, Заступнице!»

После всенощной ученики отправились в столовую-трапезу, где любовью о. игумена и братии был приготовлен сытный ужин. В трапезе было не только сытно, но и поучительно. Дети сидят, а седовласые, почтенные иноки им служат. Воображение переносится в ту славную даль истории монашества, когда в обителях царил дух преподобных Антония, Феодосия, Зосимы, Савватия и Сергия Радонежского. «Иже аще кто хощет быти первый в вас, да будет всем слуга».

После ужина тут же в столовой была вечерняя молитва вместе со всею братией. Что за дивный получился хор! Святые звуки волнами вырывались в открытые окна и, облетев обитель, далеко замирали в дремучем бору. Видимо, и братия получила высокое утешение от этой совокупной молитвы старых и малых.

12 мая, пятница. У обедни пели лучше, чем вчера, – конечно потому, что за ночь отдохнули как следует. После обедни ученики взяли святую икону и «с песнми и пенми духовными» отправились на родник, где, по преданию, явился святой образ. На роднике построена небольшая церковка. Местоположение чудное. Со всех сторон лес. Без умолку поют соловьи, так что когда запели молебен еще наши-то соловьи, то получилось такое оригинально-прелестное сочетание звуков, что не верилось ушам.

После обеда ученики поблагодарили гостеприимных хозяев и с миром отправились «восвояси», а мы ездили в соседнее село Жадовку познакомиться с тамошней двухклассной министерской школою.

Так состоялось наше богомолье.

День Святой Троицы. Акт. День этот в жизни школы весьма знаменательный. Закончено многотрудное годовое поприще наше. Слава Богу! – оно пройдено и мирно и счастливо. Возделана нива Божия, насколько хватило сил наших и уменья.

Школу в день акта постарались мы обставить как можно наряднее и торжественнее. Из леса принесли много зелени (марена – красивое растение) и цветов и украсили этим икону, портреты, нивелир, мензулу и цепь землемерную, превратив ее в изящную гирлянду. Все высматривает весело. Не веселы только сами устроители. Знаю: грустно, очень грустно теперь у каждого на сердце. Не могут они примириться с мыслью, что пора, наконец, расстаться со школой...

Акт прошел в полном порядке, по заранее составленной программе: ученики пели; мы сказали им прощальные речи, выдали свидетельства, выдали награды и книги на память.

В 3½ часа все отправились в лес – чай пить с гостинцами. Там пробыли часа три: много пели и время провели одушевленно. Член Училищного Совета С. А-ч рассказывал много интересного из истории мордвы.

Вечером соображали, что бы такое отправить на Нижегородскую выставку. Помимо обычных письменных работ, признали полезным послать ученические дневники и сочинения и чертежные работы. Последних С. А. забрал целый ворох в город показать знающим людям; если одобрят, то мы и их отправим на выставку³.

День Святого Духа. Рано утром уехал С. А. Но мы еще все в последний раз присутствовали за службой. Все что-то унылы. Грусть написана на многих лицах. После обеда начали разъезжаться и расходиться иносельские. Боже мой, как они плакали... Лучше и не вспоминать. Я вполне понимаю эти слезы. Для большинства годы учения в нашей школе пролетели, как чудный сон, а теперь предстоит опять опуститься в дебри угнетающей деревенской тьмы. Блажен, кто не соблазнится и не опустится до прежнего духовного убожества.

Борьба предстоит многим трудная (а она будет, как и теперь наблюдается в жизни уже кончивших нашу школу учителей школ грамот).

Смутно предчувствуют ее питомцы наши, а потому и не радостно расстаются со школой, опускаясь в жизнь.

Помолясь в последний раз пред образом Кирилла и Мефодия, мы вышли со слезами из школы и земно поклонились ей.

– Ну, прощай, родимая! Матушка наша! Храни тебя Господи!.. Все эти и подобные приветы и нежные выражения любви невольно проявлялись у них даже и к самому зданию... Ушли.

Я вышел на балкон (общежития) и долго, долго глядел вслед уходившим. Идут понуря головы и очевидно молча. Вон на перекрестке один распростился с товарищами и свернул вправо, сейчас еще двое свернут. Так-то, думалось мне, и все вы разбредетесь из родного гнездышка...

Село скрывается от них за горой. Скоро им видно будет только два креста – церковный и школьный. Это две последние точки, которые увенчают собою всю сумму впечатлений школьных годов. Они же и начали их. Это хороший знак.

Вот они скрылись. Порвалась последняя связующая нить. Грустно стало!.. Прощайте, милые! Как-то управите вы жизненный путь свой? Все так же ли будете пламенеть любовью ко всему прекрасному, безошибочно определяя его, если не разумом, то сердцем? С такой же ли верою и любовью зажжете вы светоч знания и образования в убогих ваших деревнях, семьях и школах, как это сделали ваши товарищи и мечтали вы сами? Или же заест вас темная среда, и будете вы опять...?

Но прочь черные мысли! Наше солнышко еще только восходит, и уместно ли говорить веселым утром о мраке ночи?!..