XXII глава

В 1787 году исполнилось двадцатипятилетие царствования Екатерины II. Совершив свое триумфальное путешествие в Тавриду, она возвращалась для празднеств в Москву. 23 июня, не доезжая до Первопрестольной, в селе Знаменском императрица была встречена великими князьями Александром и Константином Павловичами. К вечеру под грохот пушек, звон колоколов, звуки военных оркестров и барабанного боя Екатерина II въезжала в село Коломенское. Ее встречали московские городские власти, знатное дворянство и именитое купечество. «Прибыв в покои, пожаловав к руке ее сиятельство княгиню Катерину Романовну Дашкову и других некоторых знатнейших особ, удалилась в свои покои», – записал камер-фурьер Андрей Волкодав в церемониальный журнал.

На другой день «имели приезд из Москвы в Коломенское преосвященный Платон, архиепископ Московский и Калужский, с прочим знатным духовенством, а также... главнокомандующий в Московской губернии Петр Дмитриевич Еропкин, знатный воинский генералитет». Екатерина II со свитой направилась на богослужение в церковь Вознесения Господня.

Утром в воскресенье, 27 июня, накануне дня вступления императрицы на престол, царский поезд торжественно отправился в Москву.

По всей дороге от села Коломенского до Первопрестольной стоял народ, любопытствуя поглядеть на царскую карету. В ней рядом с государыней сидели великие князья Александр и Константин Павловичи. Верхами карету сопровождали московский генерал-губернатор и знатные дворяне.

На окраине города навстречу императрице выехали главнокомандующий, генерал-аншеф сенатор Петр Дмитриевич Еропкин, с армейскими генералами, обер-полицмейстером бригадиром Толем и с прочими чинами – и поехали по сторонам ее кареты верхом. За ними следовали в придворных каретах чужестранные министры и придворный штат, составляющий свиту императрицы.

Когда кортеж стал приближаться к Серпуховской заставе, раздался 51 пушечный выстрел, что возвестило о въезде императрицы в Москву. Возле Триумфальных ворот, устроенных для этого случая, царский поезд остановился, чтобы выслушать канты – хвалебные песни в сопровождении оркестров.

Как только кортеж въехал на Всехсвятский (Большой Каменный) мост, раздалась и долго не смолкала пушечная пальба, а во всех московских церквах зазвонили в колокола...

29 июня, в день первоверховных апостолов Петра и Павла, в Успенском соборе архиепископ Платон совершал литургию в присутствии императрицы. Служивший вместе с ним духовник Екатерины II отец Иоанн Панфилов, по тайному ее повелению, при словах: «Приносящего святые дары Господу и Богу нашему» – провозгласил преосвященного Платона митрополитом. Владыка, предполагая умысел в этой ошибке («сие услышав, почел, что он в насмеяние ему сие говорит»), заметил отцу Иоанну, что «сего не должно делать при совершении Святейших Таин», но тот отвечал ему: «Так велено» и повторил то же. И тотчас придворный протодиакон, сказав архиепископу, что так от императрицы повелено, во всю церковь по чину провозгласил велегласно: «Митрополита Московского и Калужского Платона...». Тогда, поняв, в чем дело, владыка из Царских дверей поклонился государыне («а паче возблагодарил Господа чудодеющего») и продолжал служение. По окончании богослужения митрополит Платон произнес красноречивое Слово.

Вот как об этом событии вспоминал сам владыка: «Таковым образом императрица хотела было поступить с ним и в Твери, – писал он в „Автобиографии“, – чтоб нечаянно провозгласить Московским архиепископом; но отменила, сказав, что боится, дабы от внезапности таковой чего ему не приключилось, как сказывал ему князь Потемкин. Удивился и всегда потом продолжал удивляться Платон таковому судеб Божиих непостижимых устроению. Когда нимало о том не помышлял, среди служения, внезапно, по пропетии „Достойно есть“, в присутствии императрицы, и всего Синклита, и всего духовенства, в первенствующей в России церкви, в самый тот день, когда он родился и совершилось 50 лет, провозглашен был митрополитом; да еще чрез самого того, который о сем слышать не хотел».

Вышел из Успенского собора владыка Платон уже в белом клобуке. На другой день митрополит Платон получил бриллиантовый крест на клобук.

Сама императрица в этот день участвовала в великолепном празднике, который устроил для нее граф Петр Борисович Шереметев у себя в Кусково.

О том, как отнеслась Екатерина II к происшедшему, можно судить по ее письму к Потемкину, написанному в шутливом тоне:

«На Москве в Успенском соборе Платона провозгласили мы митрополитом и нашили ему на белый клобук крест бриллиантовый в пол-аршина в длину и поперек, и он все время был, как павлин кременчугский».

Все эти приватно высказанные грубые слова не изменяли, однако, трезвой оценки Екатериной II талантов, трудов и достижений владыки

Каждый жил своей жизнью.

* * *

«Пишете о жалком положении духовенства, и у нас не иначе: та же надутость, – писал митрополит Платон в Казань архиепископу Амвросию (Подобедову) 30 августа 1788 года. – И не удивляюсь, зная, что принесены светские начала, отчего проистекает все зло; именно им вверена вся власть; нас ставят ни во что и не только хотят подчинить нас себе, но и почитают своими подчиненными. Крутицкую кафедру просил я назначить местом пребывания викария – отказано... Теперь, как слышу, помещают на жительство в архиерейском доме полицейских солдат. Поистине, это гнев Божий за наши грехи. Особенно тяжко, что наше-то начальство не только не идет против них, но даже содействует им и бежит с ними вперегонки...»

В другом письме, от 20 сентября 1788 года, митрополит пишет ему же:

«Преосвященнейший владыко! Любезный приятель и благодетель! Получил и я известие, что отказано в деньгах на поправку церковных зданий; и не дивлюсь этому, а тому больше удивляюсь, что наши²²¹ не только не заботятся облегчить эти бедствия, но еще умножают их и увеличивают. Те отказали в деньгах на время войны, а наши – навсегда. Но тяжелее самого отказа то, что мы и на свои деньги ничего не можем возобновлять в домах и монастырях, не испросив дозволения от светского начальства. Какое нам дело до них и им до нас? И с чего взяли, чтобы мы подчинились им даже в этом? Боже Благий! Сколь тяжкий гнев Твой навлекли мы на себя! Нам, несчастным, ничего не остается делать, как только смириться пред лицом Бога нашего и безмолвно ожидать Его помощи. Ректор назначен на череду²²²: по академии хлопот прибудет; и кажется, и сие – дело интриг. Ничего нет для нас утешительного. Делами я завален. Иногда прогуливаюсь, задумавшись. Силы душевные и телесные оскудевают. Ни о чем более не думаю, как о покое и увольнении. Дал бы Бог благоприятный случай. Прошу вспомоществовать мне вашими молитвами...»

Многое в положении дел церковных возбуждало скорбь у владыки. Тем с большим живым и сердечным вниманием следил он за всем, что касалось блага Московской епархии. Им была освящена Успенская церковь в Николо-Угрешском монастыре. Не без его участия Саввинское подворье, располагавшееся в Москве на Тверской улице, возвратилось в ведомство Саввино-Сторожевского монастыря, и «впоследствии... поместились на нем московские преосвященные викарии»²²³. От консистории митрополит Московский Платон требовал мнения, какие дела по Московскому епархиальному управлению поручить назначенному ему в помощь московскому викарию преосвященному Серапиону. Он же утвердил представленный консисторией доклад о том, что преосвященный викарий, управляя своей епархией, «может... в случае болезни самого митрополита посвящать ставленников церквей, непосредственно подведомых митрополиту»²²⁴.

По настоянию владыки недавний лучший ученик Троицкой семинарии Иаков Дмитриевич Никольский²²⁵ был определен преподавателем в родную семинарию, где вел также корреспонденцию на греческом языке с восточными патриархами, имевшими переписку с митрополитом Платоном.

В 1789 году владыка положил в Опекунский совет капитал, с тем чтобы на проценты его содержать по пять студентов в Московской академии, в Троицкой семинарии и в Перервинском училище. Они именовались Платониками и фамилию Платоновых удерживали и по выходе из училища, в знак благодарной памяти о своем воспитателе и покровителе. Для своих Платоников владыка написал учредительную грамоту, в которой «требовалось, чтобы желающий поступить в число их <давал> подписку, что остается в духовном звании; чтобы в Платоники избирались дети недостаточных отцов, но наилучших нравов, учения, понятия и прилежания»²²⁶.

Несмотря на усиливающиеся недуги (боли от камней в печени, случающаяся глухота, продолжительный кашель) митрополит Платон совершал поездки по епархии. Побывал в Боровске, в Можайске, в Рузе, в Верее, в Волоколамске. Владыка бывал строг в своих замечаниях («старик Боровский говорил речь; но без ныне отпущаеши»)²²⁷.

«Признаю, – напишет он к епископу Амвросию, – что вы многими трудами отягощены; но за то и воздаяние много от щедрого Подвигоположника. Я живу, конечно, спокойнее, но, по остатку ревности воображая состояние Церкви, духовенства и христианства, не могу не снедаем быть оною».

Впрочем, живая душа его даже в эту тяжкую пору шутки не забывала.

Московский генерал-губернатор Николай Петрович Архаров сказал однажды в разговоре преосвященному Платону, что он «большой поп».

– Конечно, – не обиделся владыка, – я большой поп, то есть пастырь, а ты – крупная овца.

* * *

В Петербурге не все разделяли радость по поводу провозглашения владыки Платона митрополитом Московским. Были такие, кто эту новость считал для себя тягостной. Некоторые даже являлись в Синод для того, чтобы изъявить свое неудовольствие. «И хотя сии просители, – писал митрополит Платон в „Автобиографии“, – не могли ничего получить, ибо оказались виновными, но между тем разными способами, справками и нарочным продолжением был митрополит обеспокоиван. Притом в Москве, чего ни в какой почти епархии нет, команда разделилась: весь город и монастыри в команде митрополита; но некоторые монастыри и два собора под ведомством Синода. Сии архимандриты и соборные попы митрополиту не токмо во многом не повиновались по обрядам церковным, но и досады разные причиняли. Что было тем несноснее, что все начальное служение надлежало отправлять в Успенском, ему не подчиненном, соборе и с теми архимандритами. Им наипаче содействовали взошедшие в особую у императрицы доверенность митрополит Новгородский Гавриил и обер-прокурор Пушкин, кои два в Синоде делали что хотели и явно – властию сииодскою, и тайно – ухищренными способами. А другие им угождали, хотя и нехотя тому уже последовали. Сие столь беспокоило митрополита, что он почти едва какое служение мог отправлять в Успенском соборе со спокойным духом. Притом и к императрице отзывался о разных епаршеских делах; однако не только не получил удовольствия, но даже и ответа».

Чего, заметим здесь, могли стоить одни регулярные доносы протоиерея Архангельского собора Петра Алексеева духовнику императрицы Иоанну Панфилову! Протоиерей Алексеев был противником монашества, вел полемику с митрополитом Платоном, настаивая на праве белого духовенства избираться на архиерейские кафедры. В конфликте с владыкой он находил поддержку в светском обществе благодаря своей научной известности и связям с влиятельными людьми. (Протоиерей Петр Алексеев был духовником князя Г. А. Потемкина.) Сама Екатерина II брала его под защиту.

Да, где зависть и сварливость, там неустройство и все худое.

Судя по воспоминаниям митрополита Платона и его письмам, эти думы не оставляли его даже в праздники.

В торжественные дни он выезжал на служение в золотой карете, пожалованной ему великим князем Павлом Петровичем. Карета была запряжена шестью белыми лошадьми в красных сафьяновых шорах с серебряной сбруею, с двумя вершниками в зеленых кафтанах, красных камзолах и треугольных шляпах. Скромный в быту, в торжественных выходах и в праздничном служении митрополит Платон любил великолепие, чтобы чрез то возвысить величие своего сана, и тогда являлся в богатой и красивой одежде, возлагая на себя драгоценные кресты, панагии и ордена.

В этом экипаже он приехал однажды к директору Академии наук княгине Дашковой.

– Ваше высокопреосвященство! Вас возят шесть лошадей, – заметила ему Дашкова, – а Христос никогда не ездил в таком экипаже, а всегда ходил пешком.

– Так, – отвечал Платон, – Христос ходил пешком, и за ним овцы следовали, а я их не догоню и на шестерне.

Сказанные в сердцах слова не отвечали истине: когда митрополит Платон ехал в церковь, народ толпами следовал за ним, чтобы только взглянуть на него, принять от него благословение.

И как здесь не вспомнить слова владыки, сказанные в одной из проповедей:

«...Честности, добродетели, непорочности ни зависть, ни ад, ни враг рода человеческого лишить добродетельного человека не в силах. А сие-το и есть то, что составляет истинное человеческое счастье; и сия-το есть оная благая честь, которая не отымется никем и никогда, ибо она в руке Божией».